У глупого человека не обязательно и лицо глупое. Таким оно бывает, если этот человек ещё и ленив. Но если не ленив, более того - усерден сверх меры ... как мой бывший учитель физкультуры Тамаз Николаевич.

...Складки на лбу от напряжённой интеллектуальной работы, свет фаустической духовности во взоре - Тамаз Николаевич читает. Не важно что. Сам этот процесс для него - труд. Тяжкий и упорный. Вот его лицо вытянулось "в кувшин", нос вперёд, губы в тонкий отрезок. Тамаз Николаевич - на старте, показывает, как надо прыгать в длину. Такое ощущение, что ничто не может отвратить его от этого "поступка". И тогда наступает тишина, замолкают даже самые неугомонные. Не от предвкушения рекорда, а от жутковатого зрелища человека, "решившегося"...

Его мимика была занята постоянно, без устали отпечатывая каждое духовное движение этого неуёмного малого. И всегда узнаваемо, без полутонов, как у переигрывающего актёра. Когда же он расслаблялся, то давал волю многочисленным неврастеническим тикам - наш физрук дёргал бровями, кончиком носа вычерчивал в пространстве воображаемые окружности, пытался левым уголком рта дотянуться до левого уха. Но глупой мины его физиономия не удостаивала.

Особенно мне запомнилось его безнадёжно просветлённое выражение лица. Сегодня такие счастливые лики можно видеть разве что на страницах журнала "Корея" или на чудом уцелевших уличных плакатах недавнего оптимистического прошлого.

... Раннее майское утро на перроне вокзала. Вся общественность нашего городка с духовым оркестром, транспарантами ждёт "московский" поезд. Мы в спортивных трусах и майках. Тамаз Николаевич тоже в спортивных трусах и майке, а в руках лозунг, гласившем, что мы все рады видеть дорогого Никиту Сергеевича. Да, это было то время! Появление в тамбуре одного из вагонов притормозившего поезда сонного Премьера, очевидно, недовольного тем, что его так рано разбудили, его лысина и бородавка на носу вызвали всеобщий энтузиазм, аплодисменты, "переходящие в авиацию" (как потом напечатали в местной газете). Среди верноподданнического ажиотажа, подогреваемого рёвом духового оркестра и пламенными речами местных руководителей, я случайно взглянул на физрука: его лицо лоснилось от подобострастия, лучилось от удовольствия.

Надо отметить, главу правительства принимали со всей искренностью (наверное, по-другому не умели). Но в городке уже острили по поводу его кукурузных перегибов. Как-то в темноте кинозала зрители непочтительно хохотали, когда на экране толстый Никита Сергеевич в присутствии иностранных гостей выплясывал в Кремле гопак. По юности лет мне стало казаться, что можно выказывать преданность первому лицу в государстве, но делать это без последствий для других. Я ошибался: Тамаз Николаевич преподал мне крутой урок.

Вообще, мы как будто дружили. Я неплохо бегал, прыгал, даже проявлял эрудицию по части спортивных рекордов, имён, чем особенно подкупал физрука. Он был из того славного племени педагогов, которое весьма склонно к рукоприкладству. Меня он долго не трогал. Но произошёл конфуз, и тумаков надавали мне с избытком.

Тот злосчастный день был довольно солнечным. Выдался свободный урок, и мы резвились на травяном газоне необъятного школьного двора. Где-то, в одном из его отдалённых уголков, шёл урок физкультуры. Зычные крики Тамаза Николаевича оглашали окрестности. Разморенный беготнёй и хорошей погодой, я сел на скамейку, где были навалены портфели одноклассников. "Размазался" на сидении. Но "кафешантанное" настроение продолжалось недолго. Вспомнил, что надо повторить урок по истории. Не вставая, склонился над кучей портфелей, достал свой. Если кто помнит, в учебнике по истории для 4-го класса было фото. Во весь лист. На нём Хрущёв в обнимку с космонавтами. Причём, в некоторых учебниках он только с Гагариным, в других - уже и с Титовым. Но в обоих - в "макинтоше" и белом цилиндре.

Не расположенный повторять урок, я принялся "украшать" Премьера, пририсовав ему неумеренно большое количество веснушек. Признаться, делал я это в полудремотном состоянии, потому что уж очень разморило. Меня можно было считать почти невменяемым, когда из белого цилиндра Никиты Сергеевича вылезли в обе стороны рога. Именно в этот момент меня накрыла чья-то тяжёлая тень. "Что ты наделал! Что ты наделал!!» - раздался истеричный вопль, разбудивший меня и всполошивший всех, кто был на школьном дворе. Тяжёлая рука физкультурника опустилась мне на голову, а потом, схватив за шиворот, приподняла меня над землёй. Он мельтешил, как человек, поймавший вора, физиономия переливалась всеми оттенками оскорблённой добродетели. Рассказывали, что на время прекратились занятия в школе. Дети, те, кто был в классах, прильнули к окнам, а наиболее любопытные преподаватели, высунувшись, спрашивали ≈ кого поймали?

Каково было удивление подошедших к месту происшествия, когда вместо отъявленного хулигана они увидели очкарика в аккуратно выглаженном пионерском галстуке. "Ты не хулиган, ты - политический преступник!" - вопил Тамаз Николаевич. Он, не переставая, тормошил меня левой рукой, а правой, воздев её вверх, потрясал учебником. Обескураженный, "морально уничтоженный", я стоял, боясь поднять глаза. Пуще всего меня донимало то, что уж очень как-то всё это было непонятно. Ведь был среди нас один парнишка, совершенно безукоризненный, но над которым подшучивали только потому, что его звали Никитой!

Долго никто не мог понять, что же произошло, а когда поняли ... замолчали.

В самый разгар экзекуции Тамаз Николаевич вдруг затих, отпустил меня, передал "вещественное доказательство" стоявшему рядом мальчишке и начал шарить по собственным карманам. Причём с таким угрожающим видом, что мне окончательно стало невмоготу. Но, не найдя "того самого", он отправил за "этим самым" другого мальчишку. Пока тот убегал и прибегал, Тамаз Николаевич продолжал кричать, что я неблагодарная свинья, что нет мне места в советской школе, скрепляя сентенции порциями тумаков. Некоторые из жалостливых старшеклассниц, наблюдавших сцену, чуть-чуть причитая, стали просить отпустить меня. В ответ ≈ опаляющий осуждением взгляд. Но тут принесли "то самое". Оказывается, блокнот. С деловым видом физкультурник сел на скамейку.

≈ Как фамилия? - прозвучал вопрос. С недоумением я взглянул на него. В школе у меня была репутация примерного ученика из более чем благополучной семьи. Потом последовали вопросы о родителях, социальном положении дедушек и бабушек. Спрашивая об отце, и получив ответ, Тамаз Николаевич поёжился. Но бес верноподданничества и, может быть, факт присутствия многочисленной публики не умерили его пыл. Он встал, вытянулся во весь рост, уничижительно-театрально взглянул на меня сверху вниз, обернулся затем к присутствовавшим со следующей тирадой: "Его вопрос будет рассматриваться в Москве (показал на меня пальцем). Сам Никита Сергеевич будет решать, покарать или помиловать этого негодяя!". И, напустив на себя таинственный вид, добавил: "Заседание, где будет обсуждаться его судьба, будет тайным, а то у американских империалистов вот такие уши (он приставил ладони к ушам и для пущей убедительности растопырил пальцы). Узнай про этого субъекта (снова показал на меня пальцем), раструбят о нём на весь мир!" ≈ заключил он и в порыве праведного гнева огрел меня оплеухой ещё раз.

Толпа молчала, никто не рисковал отлучиться. Тамаз Николаевич был доволен. С чувством исполненного долга (гражданского и педагогического) он расхаживал вокруг меня, любуясь произведённым впечатлением. Нужен был достойный финал. "Чья сорочка? - неожиданно крикнул он, схватив меня за воротник. "Моя", - ответил я испуганно, решив, что меня хотят обвинить ещё и в воровстве. "Нет, чьё производство?" ≈ уточнил физкультурник. "Китайского". Увы, урезонивающей концовки не получилось. Отношения с Китаем к тому времени у Хрущёва сильно испортились. За что мне добавили несколько пощёчин. Тут толпа задвигалась и облегчённо вздохнула. Появился директор. Перед ним расступились. Торжественно, подхалимски улыбаясь, физрук слегка подтолкнул меня вперёд навстречу директору. Тот сурово взглянул на меня, потом на Тамаза Николаевича. Как бы предупреждая отчёт коллеги, он взял у него книгу и бросил: "Продолжайте урок. А ты иди со мной". Ничего не видя перед собой, только широкую спину директора, я быстро поспешил за ним. Зашли в его кабинет. Он подошёл к окну, окрыл его, посетовав на жару. Потом обернулся ко мне и ... засмеялся. Затем взял учебник, перелистал его и снова засмеялся.

≈ Угораздило тебя показать книгу этому дураку! - сказал он. Я решительно ничего не понимал и совсем растерялся, услышав: "Шут не нуждается в дополнительных "украшениях", тем более, если он первое лицо в государстве!".

На мою школьную судьбу данный инцидент не мог повлиять. Через несколько дней подоспела скандальная отставка Премьера. Но физкультурник не унимался. Однажды во время школьных соревнований, когда я уже был на старте, он вдруг спросил меня, как, мол, с дисциплиной. Прозвучал выстрел стартового пистолета. Все побежали, кроме меня.

Но приставать ко мне ему оставалось недолго. Он вдруг исчез. Когда я поинтересовался, куда же делся, мне ответили, что Тамаза Николаевича призвали служить ... и вместо того, чтобы договорить, куда именно, многозначительно показали в неопределённом направлении. Что ж, подумал я, он спортивен, энергичен, главное - идейно выдержан, почему бы и не призвать. Разве что усерден не в меру и глуповат.

Прошло время, и я уже не вспоминал своего воспитателя. Но однажды, прогуливаясь по Тбилиси, у Дворца пионеров обратил внимание на одного субъекта. Тот с величайшим рвением наблюдал, как ритуально братаются друг с другом грузинские и американские ребятишки. Они обменивались вымпелами, лезли целоваться друг к другу, в особенности наши. Стоял шум-гам. Этот тип явно "пас" детишек. Его взгляд был уж очень пристальный и оценивающий, как у маньяка или сотрудника органов при исполнении. Я узнал Тамаза Николаевича. Он обрюзг, плечи сутулились. Видать, карьера у него не сложилась!

Copyright (c) "Русский переплет"