Окно ее однокомнатной квартиры смотрело в пребывающий в вечной тени внутренний двор. К восходу и заходу солнца был обращен фасад этого массивного дома сталинской эпохи. Только во время заката заходящее за горизонт солнце как бы напоследок вдруг испускало луч, и тот по невероятной касательной, преломившись через стекло окна, проникал в комнату Эльзы Августовны... Висящая на уровне форточки клетка начинала золотиться, играя гранями, а лимонная канарейка, воспрянув, распускала крылья, тая в потоке света, заливаясь в пении. Потом сразу меркло, смолкала пташка, и на фоне потемневшего окна оставался скелет клетки и помещенный в нее силуэт нахохлившейся птички ...

Сегодня должен прийти журналист. Вчера в булочной Эльза Августовна встретила свою старую приятельницу, которую не видела лет семь и с которой была приблизительно одного возраста. Та по-прежнему продолжала работать в вечерней газете, по-прежнему завотделом культуры и на пенсию не собиралась. Подпирающему возрасту она противопоставила энергичную манеру говорить, быстрые движения, много пудры и помады. Можно было думать, что она слушает свою собеседницу, тихим голосом вспоминающую место и время их последней встречи, но, оказывается, в уме пересчитывала, остались ли деньги на сигареты, без которых не обходилась.

- А ты знаешь, Эльза, я все еще помню день твоего рождения! - ввернула вдруг журналистка, прервав робкую собеседницу, и стала пересказывать эпизод, имевший место задолго до их последней встречи.

- Я полагаю, у тебя скоро круглая дата и надо ее отметить, как подобает заслуженной художнице. Пришлю к тебе завтра нашего сотрудника!" Ее нежелание идти на пенсию подкреплялось еще отличной памятью и деловитостью. Слабо запротестовавшую было Эльзу Августовну осадил повелительный жест. Нинель Моисеевна - так звали приятельницу - расспросила адрес и, толком не попрощавшись с зардевшей Эльзой Августовной, поспешила к подъезжающему трамваю.

Журналист явился в полдень. Плохо выбритый, с неприбранной шевелюрой молодой человек. Он рассеяно прошел в комнату и сел за стол у окна. Достал блокнот и, забывшись, начал про себя что-то вычитывать, заметно при этом шевеля губами. Эльза Августовна присела напротив и, излучая предупредительность, ждала вопросов. Она заранее готовилась к приходу газетчика, подобрала фотографии, любимые эскизы. Старушка облачилась в лучший свой наряд - платье, в котором она была в день ее проводов на пенсию. Пауза затягивалась. Потом, опомнившись, газетчик неожиданно еще раз осведомился о фамилии хозяйки. Получив ответ, спросил, не из евреев ли юбилярша. Эльза Августовна могла бы долго рассказывать, что родилась она в немецкой колонии Катариненфельд, в семье пастора тамошней кирхи. "А этот кенар, наверное, дудочного напева?" - вставил неожиданно журналист, указывая авторучкой на притихшую в клетке канарейку. "Что, что!!" - опешила старушка. "Эти кенары - немецкое изобретение. А вот кенары овсяного напева - русское". Минут десять газетчик рассказывал о канарейках, а потом заключил: "Правда, я сам мало в них разбираюсь. Мне пришлось только о них писать".

Затем некоторое время он задавал вопросы, бегло перелистал альбомы. Просмотрел эскизы и удалился.

После этого визита Эльза Августовна в течение недели каждое утро регулярно спускалась в сквер неподалеку от дома. Там, в киоске, покупала "вечерку" и, затаив дыхание, вглядывалась в нее. И вот в чудный майский день, в субботу, на четвертой странице под рубрикой "Наши юбиляры" она увидела свою фамилию. Тут же в сквере, присев на скамейку, старушка с трепетом прочла заметку. В ней оказалось немало экспрессии и фактов, и Эльзе Августовне стало немножко неудобно, что не совсем хорошо подумала о журналисте. Впрочем, она не замечала шаблонности эпитетов, которых ее удостоили. После третьего прочтения, убедившись окончательно, что заметка о ней, Эльза Августовна, разомлев от счастья, сидела на скамейке, пригреваемая ласковым солнцем. Газета покоилась на коленях, юбилярша улыбалась себе, смотрел перед собой, ничего не видя ...

На свежем газоне сквера, презрев все запреты, возились чумазые цыганские дети. Их мать - огромная толстуха, подпоясанная фартуком, стояла спиной к своим чадам на тротуаре. Ее низкий голос монотонно напевал: "Синька-лила, синька-лила". Из состояния легкого сомнамбулизма Эльзу Августовну вывел зычный мат, которым цыганка крыла попытавшегося возразить ей клиента. Меж тем цыганята продолжали яростно бороться, пытаясь поделить какой-то лакомый кусочек. Разница в возрасте между ними не была значительной. Их дородная мать, видимо, не знала продыху лет пять кряду. В сторонке, на травке, равнодушный к возне собратьев, сидел шестой ребенок ≈ мальчик. Самый младший. Ему было около семи лет. Зоркий взгляд старой художницы рассмотрел в чумазом цыганенке необычайную ангельскую красоту: золотистого цвета волосы, бледноватое лицо с удивительно правильными чертами, два экрана больших серых глаз. Мальчик тупо смотрел на своих все более распаляющихся домочадцев, но этот взгляд показался ей задумчивым. Ребенок был худ и слаб, но не костляв. Почти прозрачные запястья и стройные лодыжки выдавали прелестную астеническую конституцию. Эльза Августовна подозвала его к себе. Он грациозно встал с газона и подбежал к ней. Старушка протянула ему рублевую и спросила имя. "Роман", - ответил мальчик неожиданным дискантом и улыбнулся, обнаруживая под красиво очерченными губами ровный ряд зубов. Но глаза его оставались неподвижными. Цыганята прекратили бороться и уставились на братца. Потом, когда он отошел от Эльзы Августовны, окружили его и возбужденно залопотали. Их мать вроде бы не обернулась. Но из-за легкого поворота головы зыркнул взгляд, несколько настороженный и одновременно снисходительно насмешливый.

Вечером, как обычно, к Эльзе Августовне наведалась соседка, жившая этажом ниже. Тоже пожилая женщина. При свете абажура, попивая фруктовый напиток, они играли в "девятку". Соседка была туга на ухо, и в подъезде дома можно было слышать о чем говорят с ней домашние. Тихая, спокойная речь старой художницы воспринималась ею без затруднений, и она больше умиротворенно молчала, отдыхая от необходимости напрягать слух. Эльза Августовна показала ей газету, потом рассказала о цыганенке. "Он слишком слаб и беззащитен, чтобы быть дитем природы, Медея Апрасионовна!" (так звали гостью). Та ничего ей не ответила и только улыбнулась, потому что сорвала куш и, удовлетворенная, сгребла с кона мелочь.

Следующим утром Эльза Августовна вышла прогуляться в сквер. Цыганята приставали к прохожим, клянча деньги. Романа не было видно. Завидев знакомую старушку, дети засуетились и по цепочке шепотом что-то стали передавать друг другу. И тут появился Роман. Он прямо направился к Эльзе Августовне и еще на некотором расстоянии изготовился просительно протянуть руку. Она ничего не положила в его грязную ладошку, погладила вихрастую шевелюру и спросила мальчика, заглядывая ему в глаза, завтракал ли он. Его неподвижный взгляд дрогнул √ как будто цыганенок что-то смекнул. Эльза Августовна подошла к стоящей неподалеку матери Романа и, умиленно улыбаясь, обратилась к ней с просьбой разрешить сыну прогуляться с ней. "Божий одуванчик" в старомодной шляпе мог позабавить суровую толстуху, но она только сказала мужским голосом: "Спасибо, добрый человек!"

Старая женщина отвела ребенка в кондитерскую. Первый раз она заговорила о том, как ведут себя воспитанные дети, когда они стали перед необходимостью помыться. Чистое, освежившееся лицо ребенка стало еще красивее, но бледность, которую можно было назвать аристократической, не спадала с лица. Незаметно для себя старушка продолжала воспитывать Романа, припоминая примеры из жизни замечательных мальчиков о том, как они держат чашку с какао, жуют бисквиты, не ерзают на стуле.

Вечером за традиционной партией в "девятку" при свете абажура, потягивая яблочный сок, она рассказывала партнерше по картам о своем поступке. Эльза Августовна вспомнила спектакль "Золушка", для которого в свое время сделала костюмы. Особенно ей удался наряд принца. Она очень тревожилась, наблюдая как курит в перерывах между выходами "принц". Пепел от курева мог попортить золотые атласные одеяния, в которое было облачено хрупкое создание - то ли юноша, то ли девушка, травести, похожая на Романа. Потом произошла смена актера, и в наряд принца втиснулась не столь юная, уже раздавшаяся вширь другая травести. Костюм не мог долго выдерживать и пошел по швам. Приятельница Эльзы Августовны, как всегда, молчала, только под конец, при расставании, мягко улыбаясь, посоветовала не предаваться фантазиям. Мол, это небезопасно.

Слова Медеи Апрасионовны запали в душу старой художницы. Все следующее утро она чувствовала себя неуверенно √ то порывалась выйти прогуляться в сквер, то принималась за рисование эскизов. Она не заметила, что даже не позавтракала. Постепенно чувство тревоги овладело ею: неприятное жжение под левой ключицей, сухость в рту. Но вот она одела свое лучшее платье, "навела марафет", пересчитала деньги и направилась к двери. Она еще немножко помялась на пороге, лихорадочно ища повод остаться, потом потянула на себя дверь ... На пороге стоял Роман. Неизвестно, как долго он стоял у дверей квартиры Эльзы Августовны и как нашел ее, неподвижный взгляд мальчика ни о чем не говорил. Как ни странно, неожиданное явление цыганенка не удивило старушку, но лишь добавило тревожности. Она замельтешила, засуетилась. Ей показалось, что надо что-то делать, говорить, чтобы унять подступающий страх. Она предложила Роману войти, завела его в ванную комнату, помыла. Они говорили мало, но когда сели за стол завтракать, Эльза Августовна несколько успокоилась, и пассажи на дидактические темы потекли сами собой. Весь день она развлекала мальчика, рассказывала ему о театре, говорила много, без остановки. Незаметно подкрался вечер. Старушка включила абажур. На вопрос хозяйки, а не хватятся ли домашние Романа из-за его долгого отсутствия, тот только криво улыбнулся. Особенно понравилось цыганенку закрашивать эскизы. Он не знал названия цветов, но какие-то способности к художеству проявлял. Моментами сомнения снова накатывались на пожилую женщину, и молчаливый гость не развеивал их. Неподвижный экран его глаз бесстрастно отражал скудный интерьер жилища одинокой старости. Только канарейка, взирающая на все происходящее из своей клетки, похоже взволновала "дитя природы". Он несколько раз пристально взглянул на птичку, но ничего не сказал. Эльза Августовна, наконец, перехватила этот взгляд, который подсказал ей еще одну тему для разговора. Когда она начала рассказывать о канарейках, пересказывая журналиста, Роман уже не отрывал взгляда от клетки. Эльза Августовна встала на стул и спустила ее на стол, давая возможность гостю поближе рассмотреть птицу. Ее неприятно поразила реакция Романа. Он вдруг оживился и попытался сквозь частые прутья клетки пальцем дотронуться до пернатого. Испуганная пташка заметалась в клетке.

√ Почему она не поет? - первый раз за время знакомства произнес связную фразу Роман. Но тут кто-то постучал в дверь. Эльза Августовна вышла в коридор. Пришел внук Эльзы Апрасионовны, попросил спуститься к его бабушке измерить давление и ушел. Старая художница некоторое время стояла в нерешительности, уставившись в закрывшуюся перед ней дверь. Потом вернулась в комнату. Роман умиротворенно раскрашивал картинки. Кенар в клетке спокойно пил воду из баночки. Художница улыбнулась. Она повесила клетку на место и, чтобы не мешать мальчику - как ей казалось - незаметно вышла в коридор, прихватив с собой аппарат для измерения артериального давления ...

Еще на лестнице, поднимаясь к себе, она почувствовала неладное. Жутковатый сквозняк исходил от ее двери. Та была просто прикрыта. Дрожащей рукой Эльза Августовна тихо толкнула ее . Почему-то был выключен свет. В сумеречной комнате царил хаос √ разбросанные на полу бумаги, карандаши.

На фоне темнеющего окна в черных сплетениях клетки с настежь раскрытой дверкой вырисовывалось тельце кенара. Вверх раздвоившимся хвостом, растопыренные лапки. Его голова была втиснута в банку с водой.

"Принца" нигде не было.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"