|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
СИМОН
То, что взгляд у Симона был особенный - факт. Иногда он смотрел очень пристально. Говорят, что Симон остановил взглядом проходящий мимо трамвай, когда прогуливался с родителями по улице. Вагон резко с лязгом затормозил, из-под колёс посыпались искры, хлопнули двери, и из своей кабинки высунулся взбешенный ватман. "Чего уставился, придурок!" - крикнул тот мальчику.
По-моему, он был зевакой по сути своей и проявлениям. Со мной согласился бы сторож плавательного бассейна, тогда только-только открытого в нашем районе. Тот "бдил" у входа в бассейн, занятый ловлей многочисленных и проворных безбилетников, когда в поле его зрения попал подросток. Мальчик битый час стоял неподвижно у входа. Это был Симон. "Ты, видать, приличный малый. Заходи, я пропускаю тебя", - обратился к нему сторож. Парнишка отказался. "Спасибо, отсюда тоже хорошо видно!" - ответил он. C того места был виден большой участок воды, в которой плескалась масса ребячьих тел.
Догадку, что Симон наделён даром созерцания, сделал учитель истории. Он придерживался "широких взглядов" и считался знатоком восточной экзотики. У Симона была привычка - во время уроков глядеть во двор школы. В этот момент с уголков его рта текли слюни, лицо было "свободным" от всякого выражения. Ему постоянно доставалось от учителей. Педагоги были уверены - ученик отвлекается, невнимателен. Возникли подозрения на слабоумие.
- Не исключено, что ребёнок уже познал нирвану, гомеостатическое единение объекта и субъекта созерцания. Не надо его дёргать. В японских садах есть специальные места для созерцания, - говорил историк коллегам. Всё это он вычитал из книги "Японский сад", за которую заплатил 20 лари (половину месячной зарплаты) . Он нараспев выговаривал названия знаменитых парков: "Рёандзи", "Сайходзи". "Пусть эти сады и созерцает, а не наш загаженный двор!" - возразил ему не столь эрудированный учитель химии.
Попытка историка привить Симону ещё и способности к медитации закончилась плачевно. Ученик заснул, когда по заданию учителя "медитировал" о причинах поражения Афин в войне со Спартой.
Знаток восточной экзотики продержался в нашей школе недолго. Причина - "нервная болезнь". Такую версию официально распространяли среди детей, чтоб те не подумали, что педагог сошёл с ума.
Симон был моим одноклассником. Не могу вспомнить, как он учился. Обычно, когда его вызывали к доске, в классе "падала" дисциплина, начинались разговоры, шум, мальчишки задирали девчонок. Учителя носились по классу, наводили порядок, а когда вспоминали о Симоне, оказывалось, что тот уже кончил пересказывать урок. Со сверстниками Симон не водился, не разделял их шумных игрищ.
Мы как-то подружились.
Тогда по всей стране в моде был КВН. Игры КВНа нашей школы проводились на сцене актового зала. Народу собиралось много. Мой класс тоже подготовил свою программу, гвоздём которой должна была стать дурнушка Мэги. Она корчила рожи, нелепо кривлялась. Мне казалось, что роль добровольного шута ей не удавалась - не хватало вкуса. Но так не считала классная руководительница. Она смеялась её проделкам. Мэги доверили целый номер. Симону "режиссёр" поручил всего одну фразу. Он должен был произнести её во время представления команды, изображавшей заблудившихся туристов. Она звучала так: "Я измазюкался, как поросёнок".
И вот на сцену вышла Мэги. Не в состоянии видеть её ужимки, я вышел за кулисы, забился в тёмный угол, в хлам старых декораций. Мои худшие ожидания оправдались. Пока шёл номер, обычно шумный зал вдруг смолк. Наступила гнетущая тишина, как будто зрителей не было вовсе, даже стульев, ничего не было. Тут неожиданно откуда-то рядом сбоку донеслась фраза: "Провал" артиста - это не то, что под ним разверзается пол, а то, что вдруг проваливается куда-то зритель". В темноте я рассмотрел худенькую фигуру Симона.
Дружба с Симоном имела вялотекущий характер и продлилась до студенческих лет. Разговоры о книжках не получились с самого начала. По поводу чтения Симон с ухмылкой заметил: "Легко быть умным за чужой счёт". Такое отношение меня уязвляло, ибо я всегда считался весьма начитанным молодым человеком. Моментами казалось, что мы играем в молчанку.
Досаждала также его манера останавливаться на улице и принимать отсутствующий вид. Мои попытки вывести его из забытья осаживались жестом, мол, погоди. Я думал с ним что-то происходит - спазм или болезненный приступ. Чаще, "придя в себя", на мои расспросы о том, что происходит, отвечал односложно: "Ничего интересного".
Во время очередного его "приступа" я не выдержал и заметил ему с ехидцей: "Реле в мозгах отключилось!?" Симон кивнул в сторону. Прямо на улице устроила перебранку семейная пара. "Ну что, любопытно?" - спросил я раздражённо.
Или его мания "вычислять" людей. Симон, не знавший, как я считал, удовольствий, моментами сильно приободрялся. "Сегодня меня познакомили с М., - заявил он мне. Субъекта с этим именем он увидел как-то в кафе - убогого мальчишку-старикашку, вокруг которого увивалась восторженная молодёжь. "Кто это?!" - с явным неудержем спросил он меня. "Наверное, какой-нибудь гениальный идиот", - ответил я ему. "Сделай так, чтобы мы познакомились!" - попросил он меня. Воздев глаза к небу, я дал понять ему, что просьбы такого рода невыносимо выслушивать. Он таращился на компанию изо всех сил. Прошло три года, пока Симон не насытил своё любопытство насчёт того типа.
В конце концов, между нами произошла размолвка, после которой дружба прекратилась. Причиной тому стал... негр. Мы направлялись в университет, где учились на филологическом факультете, и, проходя мимо одного из скверов, увидели негритянского юношу. Он сидел, понурив голову, глубоко опечаленный. Нелегальный мигрант. В Тбилиси их появилось немало, и к ним привыкли. Верный себе, Симон притормозил и начал "смотреть". "Негра не видел?" - спросил я его и потащил за рукав - мы спешили на экзамен.
После экзамена сокурсники решили зайти в "Дом чая", тогда очень популярное место тусовок студентов университета. Я с энтузиазмом поддержал идею. Как всегда Симон не проявил охоты. Пришлось упрашивать. На этот раз он пребывал ещё и в нетерпении, спешил куда-то, даже нервничал. Мы стояли в сторонке. "Тебе разве не интересно, чем всё это закончится в сквере? - спросил меня Симон. Я не сразу понял, а когда смекнул, что к чему, безнадёжно махнул рукой и отошёл к однокурсникам.
Вечером, чтобы сгладить вину, я позвонил к Симону. Он спросил с подковыркой:
- Много чаю выпили?
- Напрасно не пошёл с нами. Гоги (наш однокурсник) показывал привезённые из Америки книжки, - ответил я, стараясь не замечать его тона.
И тут последовала тирада:
- Я застал того мигранта на том же месте, в той же позе. Бедняга страдал от одиночества. Одна простая женщина, видно деревенская, подсела к нему и с материнским сочувствием что-то говорила ему, увещевала его и даже гладила парня по кучерявой голове. Может быть, она дотрагивалась до негра первый раз в жизни.
- Да, у несчастного были все признаки депрессии... - но договорить мне не дали.
- Жизнь у тебя под носом, а ты ищешь её в книжках Гоги! - ввернул Симон.
- Можно подумать, ты пожертвовал тому парню один-два лари. Знаю я твою скаредность. Небось, стоял, разинув рот, и любопытствовал.
Назревала перебранка. На другом конце провода повесили трубку.
Обычно в университет мы ходили вместе. Жили по соседству. На следующий день я пошёл прямиком в университет. Думал, что проучу Симона за его "дерзости", придя туда первым. Но не получилось - когда я явился, Симон уже находился в аудитории. Он выказал холодность при встрече, его глаза только "смотрели". После этого я позволил себе слегка позлословить в адрес бывшего друга, дескать, ему легко в этой жизни: только и делает, что глядит, пялится, таращится, выпучивает зенки, смотрит вылупившись и никаких других усилий. Но я никак не думал, что эти "усилия" могут быть вредным для здоровья.
Мы жили в районе, застроенном частными домами. Он прилегал к старому Кукийскому кладбищу. Оно почти не функционировало, поэтому похоронные процессии были редки. Со стороны кладбища, огороженного каменной оградой, из-за которой виднелись кипарисы и сосны, в летнюю жару тянуло прохладой. В погожие дни под вечер мы собирались на улице, играли в домино, нарды, шахматы. Шумела ребятня. У женщин было своё общество. Симон молчаливо посиживал рядом с игроками и никак не обращал на себя внимание. Он, как и я, после университета не нашёл работу. Так что приходилось прохлаждаться на улице довольно долго.
Шахматы, наверное, не тот вид настольных игр, где соперники кричат друг на друга, порываются подраться. Но так постоянно происходило, когда этой сложной игре предавались не столь квалифицированные шахматисты с нашей улицы. Тон задавали братья Гено и Бено. Известно было, что они не могли поделить дом. Семейная свара продолжалась во время игры в шахматы. На этот раз страсти разгорелись не на шутку и привлекли тревожное внимание женщин. Даже дети залюбопытствовали. Неожиданно Симон повёл себя странно. Совершенно отчуждённый от творящихся вокруг треволнений, он вдруг встал и обратил свои взоры на мимо проходящую пару: на высокого молодого светловолосого мужчину с усами пшеничного цвета и мальчика (по всей видимости, сына). Они шли со стороны кладбища: как бывает, забежали проведать могилу и теперь спешили домой. Мужчина что-то гневно выговаривал мальчику. А тот шёл чуть поодаль и старался не реагировать на отца. Я отвлёкся от возни, устроенной братьями из-за шахматной партии, и тоже посмотрел на проходящую мимо пару. Я хотел понять, что мог натворить на кладбище парнишка, если удостоился столь сердитой, даже злобной нотации. Тут я услышал слова Симона: "Неужели, неужели!!" Они были произнесены тихо и с отчаянием в голосе. Понурив голову, Симон заспешил к себе во двор. Я глянул в сторону уходящих отца и сына. Они шли быстрым шагом и постепенно уходили из поля зрения. Тем более, что заходящее солнце слепило.
За время, пока мы жили вблизи от кладбища, сцены одна скорбнее другой происходили перед нами постоянно. Появилась даже привычка к чужому горю. Но с какой стати так повёл себя Симон?! Кроме меня никто не заметил его нехарактерной реакции. Однако чуть позже заговорили о странностях Симона. С шизоидной педантичностью он стал наведываться на кладбище и проводил там долгое время. Его даже сравнивали с одной душевнобольной особой, десятки лет каждый день посещавшей кладбище по известной толькой ей причине.
Он перестал появляться на людях. Сгорбился и осунулся. Однажды, когда я с соседями сидел в тени виноградной беседки на улице, из окна на первом этаже двухэтажного дома напротив, где жил Симон меня позвала его мать. Я почувствовал неладное, ибо женщина показалась мне явно расстроенной. Я зашёл во двор. Она встретила меня у дверей с заплаканным лицом. "У моего мальчика снова обострение. Поговори с ним. Он ведь тебе всегда доверял", - сказала мать Симона. Я не понял, о каком обострении идёт речь, так как не знал, что Симон вообще чем-либо болел. Но виду не подал.
Симон лежал на кровати, нераздетый. В комнате было темно. Окно было занавешено, но открыто. Слышался приглушеннй разговор мужчин в виноградной беседке напротив. На тумбочке рядом с кроватью в беспорядке лежали вскрытые коробочки лекарств. Я напрягся, чтобы при плохом освещении незаметно прочесть их названия, но не смог. Он слабо попривествовал меня и остался лежать в той же позе. Некоторое время помолчали. "Вышел бы на улицу. Там чудесная погода", - начал я. "Да, ещё говорят обо мне как о последнем идиоте! - оборвал меня Симон. Потом он снова ушёл в себя. Я начал ёрзать на стуле, ища возможность чем-то занять себя.
- Ты помнишь того мальчика и мужчину? Месяц назад они проходили мимо нас, когда Бено и Гено устроили драку из-за шахмат.
Я помнил, но неуверенный, что этот факт мог иметь какое-то значение, переспросил Симона.
- Не надо делать вид, что пытаешься впомнить. Ты помнишь, я видел, как ты смотрел на них, - перебили меня.
- Какой это может иметь смыл? Мало ли кто наведывается на кладбище, - возразил я как можно мягче, чтобы излишне не волновать хозяина.
- Представь себе, я знаю имя и отца и мальчика, - тут Симон слегка улыбнулся, - у них типично грузинские имена при совершенно славянской внешности и посредственном знании грузинского языка. Должно быть, у мужчины отец - грузин, а мать - русская.
Я пожал плечами. Симон сделал паузу и потом, устремив свой взор куда-то вдаль, сказал:
- Мальчишка похож на свою мать. Вот имени её я так и не узнал!
Сказал и ... всхлипнул. Я опешил от столь необычной реакции Симона, засуетился, начал успокаивать его. Он быстро оправился. Наступила очередная пауза. Я стал догадываться, почему он произнёс последнюю фразу в прошлом времени и поёжился. Потом он продолжил:
- Я позвал тебя, чтобы рассказать кое о чём. Хоть ты не будешь считать меня тронутым умом...
Симон заговорил. Видно было, что текст давно созрел в нём, поэтому он пересказывался достаточно гладко и без остановок. Это была другая личность. Глаза его горели, от эмоционального напряжения на шее вздувались жилы, руки тоже ожили. Всегда безжизненные, они вдруг обрели пластику - сопровождали повествование лёгкими, короткими и точными движениями.
- Я стоял на остановке троллейбуса напротив университета, - голос Симона зазвучал монотонно, как всегда, - она подошла ко мне и спросила о чём-то, о ерунде какой-то. Невысокого роста блондинка с широковатыми скулами. Она спросила меня так, как будто мы давно знакомы, более того, испытываем друг к другу симпатии. Такими приветливыми показались мне её голубые глаза в яркий весенний день, такой естественной улыбка и искренним смех, спровоцированный чем-то совершенно обычным. Казалось, что она готова была завести со мной беседу. Не исключаю, что она спутала меня с кем-то".
В это время я взял с тумбочки коробку с лекарством и только попытался прочесть его название, как Симон, не прерывая рассказа, вдруг привстал и отнял у меня коробку. Так и остался лежать с зажатой в левой руке коробочкой.
- Подъехал мой тролейбус, и я поспешил к нему. Когда обернулся, то увидел, что она смотрела мне вслед, будто удивлённая моему неуклюжему поступку. Но лицо по-прежнему излучало весёлость. Я не стал искать встреч с ней. Это был только эпизод, с которым я так небрежно обошёлся.
В комнату вошла мать Симона. Она принесла поднос с фруктами. Симон замолк. Явно пережидал, пока выйдет мать. Я принялся есть яблоко.
- Второй раз я встретил её через несколько лет, в зоопарке, где прогуливался после лекций. Она была в кругу семьи, с мужем и мальчиком. Они были такие ухоженные и такие счастливые. Помню, они шли от клеток с тиграми, и отец сыну с превеликим трудом произносил на грузинском название поэмы "Витязь в тигровой шкуре". Так трудно это ему давалось, что он выговаривал фразу очень громко. А она оглянулась вокруг с несколько виноватой весёлостью и перехватила мой взгляд...
На улице, видимо, в беседке мужчины зашумели, послышался стук костяшек домино. Симон замолк и поморщился. Он смотрел прямо перед собой, т.е. на потолок. Шум с улицы стал причиной его раздражения.
- Так, о чём я, - заговорил Симон, - да, она не отвела глаза, и к выражению, с каким она пригласила меня разделить забавную ситуацию, примешалось узнавание. Наверное, опять ложное. Женщина проходила мимо, но её глаза ещё общались со мною. Потом она опомнилась и окликнула своих мужчин, чтоб те не спешили. Они шли быстро, увлеченные разговорами о тиграх. Так я узнал имена её мужа и сына.
Симон остановился. Было заметно, что он устаёт от разговоров и эмоций. Мне показалось, что от слабости у него закружилась голова. Он откинул голову. Я сидел молча. Улучшив момент, когда Симон начал приходить в себя, спросил: "Сколько лет ты ... наблюдал их?" Перед словом "наблюдал" я сделала заминку, так как посчитал слово неприемлемым для такого случая.
- Лет пять.
- Ты всегда помнил её?
- Нет, не помнил, но не забывал.
Пока я пытался понять последнюю фразу, Симон продолжил:
- После третьей встречи во меня закралось подозрение, что она больна. Она была с мужем, в вагоне метро. Не исключаю, что ехали от доктора. Лицо женщины приняло землистый оценок. Муж, как и прошлый раз, был мил с ней, лёгок в обращении, шутил...
Здесь я неуверенно потянулся за вторым яблоком. Симон не заметил моих "метаний" и говорил. Яблоко я не взял, посчитал неделикатным.
...Но чем больше он пытался быть таким, тем больше усиливалось моё подозрение. Промелькнуло в голове, а не присутствую ли я при долгом прощании. Интеллигентные люди стараются отвлечь внимание больного от его недуга. Не подают виду, что сами страдают. Мне кажется, он её очень любил. Теребил игриво подбородок жены. Опять наши взгляды встретились. Та же лукавинка во взоре. Я прочёл в нём, что она замечала усилия мужа и ценила их. Чувствовалось даже некоторая снисходительность, как будто не она была обречена. А он продолжал играть.
Я начал протестовать, дескать, зачем так думать, может быть ничего не произошло; возможно, Симон ошибается; где гарантия, что он рассказывает об одной и той же женщине. А потом, изменив тон, ввернул вопрос: "Значит ты так и не вычислил её?" и осёкся. Мне не ответили.
- Почему мне плохо? Как ты думаешь? - сказал Симон, - вчера на улице встретил её мужа. Как правило, холённый и аккуратный, сейчас он производит впечатление типичного вдовца. У таких мужчин неприбранность бывает от осиротелости, а не из-за отсутствия привычки к аккуратности.
- Почему же ты ходишь на кладбище? - спросил я.
- Я ищу свежее надгробие. Её. Надеюсь не найти. Скажи мне, что она жива! - взмолился он. Его карие глаза, широко раскрытые, горели.
Я повторил те же фразы, когда чуть раньше было запротестовал. Захотелось также прикрикнуть на него, мол, сходишь с ума - сходи, а других не хорони заочно. Но воздержался, побоявшись сильнее ранить его больную душу. С улицы меня позвали играть в домино. Я помялся. Потом громко крикнул в сторону занавешенного окна, что занят. Послышались возгласы лёгкого разочарования. Я взял с подноса яблоко, надкусил его, и в более мягкой форме заметил, что негоже оплакивать человека не будучи уверенным, что он умер. "Можно накликать беду и на того человека и на себя! Бросай ходить на кладбище! - заключил я и, решив, что миссия выполнена, встал и поспешил к доминошникам.
... Прошло время. Симон, действительно, перестал ходить на кладбище. Теперь его часто можно было видеть на проспекте Руставели, у выхода метро. Он во всепогодном грязном балахоне, небритый, сидит на парапете, часами наблюдает за выходящими пассажирами. Глаза его воспалены.
Симон выбрал бойкое место, место свиданий. Он видит людей, которые напряжённо вглядываются в толпу, выходящую из метро, как успокаивается их взгляд, когда в потоке пассажиров они различают того, кого ждут. Симону не везло. Она не появлялась. Не могла же она умереть на самом деле!?
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
Жизнь, драма, нерв - все там. Там написано замечательно, потому что все правда. Всего доброго, Г.П.
|
Александр
|
Я тоже прочел. Описание бессмысленного бормотания малохольного Симона. Скучно и неинтересно.
|
Симон Гордезиани.
|
|
