НОЧНАЯ ГОСТЬЯ

Когда, казалось бы, должны были улечься страсти новогодней ночи в аспирантском общежитии, и я решил отойти ко сну, в дверь моего номера постучали. На вопрос "кто?" никто не ответил. Надо сказать, свое временное жилище я обустроил так, что, лежа в кровати, я умудрялся дотягиваться до холодильника, вешалки, не вставая, мог включить свет - подними только ногу к включателю и ткни его большим пальцем. Сейчас пожалел, что не мог открыть таким образом дверь. Не вставая, я стал в спешном порядке натягивать на себя брюки, стараясь при этом изловчиться и большим пальцем левой ноги включить свет. Кровать отчаянно скрипела подо мной. С похмелья возился долго, но за дверью ждали терпеливо...

В чуть покосившемся кокошнике с искусственной белесой косой в обношенном голубом наряде на меня смотрела Снегурочка. Такая же, как те, что на Арбате продают бублики, разную снедь, зычно зазывая покупателей. "С Новым годом, Гурами Мраморный!" - прозвучало тихо и приветливо. Зеленые глаза смотрели просто и прямо. Дело в том, что на дверях моей комнаты была наклеена картинка с изображением аквариумной рыбки именно с таким именем, почти как у меня. "Очень жаль, но Снегурочку я не выписывал. К тому же мне пора спать!" - заметил я холодно. Она, чуть повернувшись, боком протиснулась мимо меня в комнату. Присела на незаправленную кровать. "Позвольте!" - начал, было, протестовать я. "А на восьмом этаже живет Гурами Алмазный, - сказала она и улыбнулась как бы сама себе.

- Надо полагать, вы обошли всех мужчин общежития! - съязвил я, но почувствовал, что хватил лишку. Она не ответила и ясно улыбнулась уже мне. В это время в коридоре послышались глухие шаги. Я обернулся. В комнату, волоча за собой мешок, ввалился Дед Мороз. Борода из ваты, от красной шубы разило клеем, а от него - водкой.

- Пойдем, Снегурка! - пробасил он. Она встала, подошла ко мне. Поцелуй красивых губ, легкий и влажный. Может быть, она оглянулась, когда выходила в коридор, но весь проем двери заняла спина Деда Мороза ...

На следующий день я порасспросил знакомых, не посещала ли кого Снегурочка. Спросил в том числе и Гурами Алмазного - моего тезку и земляка. Все только пожимали плечами, а один бросил, мол, это у меня либидо играет.

Жаль, что не спросил у Снегурочки телефонного номера!

РИСОВАВШИЙ МОГИЛЫ

Мне дали общественное поручение. Вместе с Гоги, который вел в нашем институте факультатив по искусствоведению, я должен был организовать выставку картин коллег. Образовали худсовет, в который вошли я, Гоги и директор института, но в общем - Гоги и я. Вывесили объявление. Ждать пришлось недолго...

Признаться, в живописи я не разбирался, поэтому всецело полагался на нашего искусствоведа. И был растерян, когда узнал, что Гоги, в свою очередь, больше рассчитывал на меня, чем на себя. Не по части знания предмета, конечно. Он не умел отказывать, и это его свойство таило определенную опасность для художественного уровня выставки. Чем больше он поступался своими знаниями и вкусом, тем больше казалось, что вот-вот разразится ухмылкой. Но и наедине со мной Гоги воздерживался от комментариев. Только раз заметил: "Ничего не поделаешь - любители, тем более, что среди них твои же начальники".

Среди желающих принять участие в вернисаже были люди в основном скромные. Кто неуверенно переминался с ноги на ногу, как бы не рискуя показать свои картины, кто не без надрыва подшучивал над своими "безделками". А проректор неловко хихикнул, когда разложил перед нами свои "опусы". Но каждый, конечно, алкал признания, ища глазами опоры, хотя бы у меня.

Истекали последние минуты срока, отпущенного худсоветом на представление картин. В дверь робко постучали. На пороге стояла женщина. Она была в нерешительности и млела от умиления - явно пришла протежировать, добровольно. В лаборатории, где она работала, есть сотрудник, который рисует.

- Может быть, посмотрите его рисунки, - сказала она, тая от прилива благостных чувств. Последовали за ней.

Из кабинета Гоги, где царил богемный беспорядок и где воздух был пропитан краской, мы попали в опрятную комнату, где чертили карты. Было светло, пахло тушью.

- Батоно Мосе, это - наш Гоги, - обратилась женщина к одному из сотрудников, - он пришел посмотреть ваши рисунки.

Батоно Мосе вспыхнул и встал. Это был огромного роста старик. От нахлынувшего волнения или от того, что резко встал, его качало. Осклабившись, я смотрел снизу вверх в его забегавшие глаза, длинное бледное лицо с щеками-оврагами, проросшими серой щетиной.

- Батоно Мосе, ребята интересуются вашими рисунками, - пришел на помощь другой сотрудник. Эти слова он произнес подчеркнуто членораздельно, как обычно обращаются к людям, тугим на ухо, туго соображающим или...

Ему было за девяносто - человек из прошлого века, реликт, чудом сохранившийся в тиши лаборатории, столоначальник из присутственного места, педантичный и услужливый. Трясущимися руками батоно Мосе достал небольшую стопку рисунков.

Кладбищенский пейзаж. Оградки могил одна за другой вверх по склону холма восходят к горизонту, над которым маячит спина лохматого солнца. Его красные космы, лицо и свет обращены за горизонт. На первый план чуть выступает могилка с решетчатой оградкой. "Могила Калинике, 1900-1921гг.".

На всех рисунках была одна тема, только в некоторых она раскрывалась в синих тонах, в других - в коричневых. "Калинике - сын батоно Мосе", - пояснили нам многозначительным шепотом.

Гоги выбрал несколько рисунков.

- Надо же, так назвать своего сына, - обронил он, когда мы вышли из лаборатории.

Выставку устроили в фойе института. Состоялась церемония открытия, на которой много говорил директор. Через несколько дней, придя утром в институт и проходя через фойе мимо экспозиции, я увидел Гоги. Он возился с тушью, кисточкой и линейкой у одного из выставленных рисунков. Вижу - обрамляет фамилию автора.

- Ты знаешь, умер, как его, батоно Мосе! - сказал он мне.

Как-то на большой перемене всем классом рассматривали атлас собачьих пород. "Глянь, чем этот сенбернар не походит на математика?" ≈ заметил кто-то. И пошло-поехало. Мне несколько повезло: мраморного дога из меня не получилось, но французский бульдог √ да. "Ты не смотри, что он такой невзрачный, зато умный и целеустремленный",≈ успокоила меня кавказская овчарка ≈здоровый и драчливый Махо. Он листал атлас, и никто не мог покуситься на это право. Называла же одноклассников "своими именами" преимущественно Ирочка, китайская болонка с кудряшками. Надо отдать ей должное: фантазией она обладала, хотя и саркастического свойства. Нашлись в классе за эту перемену и ирландские сеттеры, и колли. Когда возникали затруднения √ записывали в дворняжки.

Гурико, пока шла это салонная игра, было неуютнее всех. Он не самый речистый и самый толстый в классе. Прозвища от него не отлипали. "А тебя здесь нет, √ под конец заметил ему Махо, захлопывая атлас,√ это книжка не о...". Докончить не удалось. Началась потасовка.

Впрочем, вошли во вкус. Потом уже гадали, кто кем был бы в Америке, кто какой автомобиль напоминает. Пришло время кризиса жанра, принявшего совершенно двусмысленную форму. Подсказала ее глянцевитая картинка: девочка из "Плейбой-клуба", естественно, полуодетая и с довольно пикантной деталью: чуть вздернутый таз дивы увенчивал заячий пушистый хвостик, а точеную головку √ заячьи ушки. Известное дело √ эмблема журнала. Картинку осматривали, сгрудившись у парты Махо, хихикали. Потом, когда стали примеривать друг другу хвосты разных животных, хохотали. Для спортивного Васо Ирочка облюбовала хвост кенгуру ≈ мол, прыгает, как кенгуру. Махо удостоился хвоста ягуара, элегантного и дорогого. Гурико обреченно молчал. Изощренной фантазии его однозначный вид не удостаивался. Он внутренне покорно принимал, что уготованным ему мог быть только легкомысленный, закрученный в кружочек... Но неожиданно последовало: "Гурико, хвост бегемота тебя бы очень украсил". Возникла заминка. В нашем провинциальном городке, где вообще нет зоопарка, если кто и видел гиппопотама, то разве что по ТВ. Животное это само по себе было экзотичным, и его хвост представлялся нам не самой примечательной частью тела. Заминку усугубило и то обстоятельство, что сама Ирочка, несмотря на ее эрудицию, не знала, какой же он у бегемота. Тут прорвало самого Гурико: "А ты знаешь √ кто?! Крыса! И хвост у тебя длинный, с роговыми кольцами, а сквозь кольца топорщится рыжая щетина. Вот и влачишь ты его, скрежещешь им по паркету!". Ирочка криво улыбнулась. И, действительно, что-то крысиное было в ее оскале. А он повернулся, переваливаясь с ноги на ногу, вынес демонстративно свое полное тело вон из класса ... После этого инцидента на полноту Гурико свое внимание никто не акцентировал.

Прошло некоторое время. Я и Ирочка поступили в столичный университет. Потом вместе работали в одной газете. Она специализировалась на критических материалах. Нехватку знания предмета она с лихвой компенсировала желчью, которую не переставала источать эта китайская болонка.

Я же перебивался короткими информациями. Правда, однажды мне уступили тему: надо было сделать интервью с известным дрессировщиком экзотических животных. О нем я рассказал Гурико в один из приездов домой. Это было на базаре, где он работал мясником. Вспомнили Махо, вернее, помянули √ бедняга разбился, когда лихачил на отцовской "Волге". Рассказал, что у дрессировщика в номере два бегемота, что животные эти не грязного цвета, а розовые в голубую крапинку.

√ А какие у них хвосты? ≈ как бы невзначай спросил Гурико, не поднимая глаз, огромным ножом разделывая тушку, моментами вытирая клинок о свой некогда белый халат.

КАКТУС НА ЛАДОНИ

Ваня - шутник. Он уверяет, что изучил Фрейда досконально, что позволяет ему придавать его розыгрышам специфический психоделический привкус. "Это - высший пилотаж!" - говорит Ваня. Что за таким хвастовством кроется на самом деле, никто не знал. Острить на темы либидо √ мистика, если не шарлатанство. Но пошутить так , чтобы человек изошел в истерике √ надо уметь ...

Как-то в коридоре института, где работал Ваня, в перерыв, когда пусто и тихо, он сымитировал тяжелые шаги, толкнул дверь в комнату, где в этот момент находилась Людочка √ "нервическая" особа. Дверь с медленным скрипом открылась и ... в проеме никто не появился. Только по ковру к столу, к ногам Людочки, переваливаясь с боку на бок, катилось черное существо ... Регбийная дыня, которую Ваня невесть где позаимствовал и не преминул случаем воспользоваться ею "по назначению" ... Крику было много. Пострадавшую отпаивали валерьянкой. Тогда же стало известно, что она в положении. Вопрос рассматривался на месткоме ...

Или, зайдя однажды в отдел, он торжественно протянул одному из сотрудников запечатанный конверт - "взятку". В ожидании очередного подвоха присутствовавшие затихли. С величайшей осторожностью распечатывался конверт, когда вдруг что-то внутри него зашевелилось, заскрежетало. Вздрогнули все одновременно, кроме шутника Вани. Из конверта выпорхнула бабочка. "Прав Фрейд!" - констатировал он, однако от разъяснений уклонился.

Если бы не эти вздорные притязания, юмор Вани вполне можно было сносить. Он не ранил ничье самолюбие и не разменивался на такие проделки, когда из-под жертвы прилюдно убирают стул. Наоборот, он был не лишен вкуса. Кстати, публику он имел всегда благодарную ≈ преимущественно впечатлительных женщин.

С его легкой руки стал знаменитым Вова - его "муза", "видный деятель провинциальной мафии, устроивший в одном из столичных ресторанов дебош, кончившийся тем, что Вова повис на люстре и, раскачиваясь, пинал ногами пытающихся схватить его за ноги милиционеров, после ≈ приехал в общагу, где жил, на "Мерседесе", чванливо потягивая сигарету...

Все это Ваня рассказывал легковерным девицам из канцелярии о маленьком, скрюченном аспирантике, жившем на 1 руб. 43 коп. в день. Он - в больших немодных очках, с воротником, всегда осыпанном перхотью.

А вахтеру тете Дусе Ваня рассказал о раковине, которую будто бы Вова добыл на глубине 10 метров, где-то в тропиках, когда работал кочегаром на одном из океанских лайнеров, что ему пришлось отбиваться от акулы, когда выныривал со своей добычей, как его укусил моллюск, живший в раковине, когда Вова безуспешно пытался выудить его, как посыпал это животное черным перцем, пока оно не выскользнуло из своего убежища. "Теперь Вова дует в раковину и выдувает из ее перламутровых лабиринтов красивые звуки, как из фагота". "Малый да ражий!" - заключила рассказ вахтерша.

Нельзя сказать, чтобы Вова обижался. Более того, казалось, что он сам готов поверить этим байкам. Но иногда, когда ему надоедало, улыбался с характерным оскалом, как у некоторых покойников, которым не успели закрыть рот. В предвкушении реванша, который состоялся ...

В один из праздников собрались в комнате у Вовы, в общежитии. Вернее, у соседа Вовы, с которым тот делил жизненное пространство. Гости (не Вовины) здесь не переводились. Сам Вова лежал обычно на своей кровати с книжкой, повернувшись ко всем спиной. В этот раз ждали Ваню. Свое появление он ознаменовал вежливым стуком в дверь, чем произвел впечатление. В эту дверь входили, не стучась, кто как, на руках, ногами вверх, но не стучась. Было несколько девиц из города, неаспиранток. Пили вино. Хозяин комнаты (не Вова) хорошо играл на гитаре. Веселье было в разгаре, табачный дым окончательно вытеснил воздух ...Потом пошли типично аспирантские разговоры. Многие были "на выданье" - кончался срок обучения и необходимо было его продлить. Спрашивали совета у Вани. После его инструкций не одному аспиранту института удавалось обмануть бдительность врачей и добиться диагноза - "информационный невроз". Болезнь вполне добропорядочная, которая к тому же на 45 дней отодвигала окончание срока.

"Сердцевина ладони - весьма чувствительное место, - приступил к инструктажу Ваня, ≈ тревожность, внутренний дискомфорт концентрируются у некоторых невротиков именно в этом месте. Такое ощущение ...". Тут произошло неожиданное. Сквозь пелену табачного дыма из дальнего закутка голосом, как из преисподней, последовало "...похоже, что кактус вырос из сердцевины ладони". Озадаченные, все присутствовавшие, кроме Вани, глянули в сторону Вовы. Тот лежал, как обычно, спиной к миру, не шелохнувшись. Но потом гости опомнились и... опрокинули еще по одной. Кроме Вани. Если бы не плохое освещение, можно было увидеть, как он побледнел. Он сидел, не разжимая кулаков. "Кактус у тебя на ладони левой руки", - уточнил Вова ледяным голосом, не поворачиваясь. "Пристал со своей ерундой"!- крикнул ему сосед и состроил рожу в сторону его спины.

Ваня похолодел, под столом он разжал левый кулак и... облился потом. Он встал и, как лунатик, покачиваясь, вышел в коридор, чем вызвал замешательство.

Тут, вопреки обыкновению, Вова повернулся на кровати. Он одарил всех своей улыбкой и, похихикивая, повел пальцем по ладони левой руки, а потом указал им в сторону ушедшего Вани.

ЦЫГАНОЧКА

Наверное, это был не табор, скорее его осколок, отдельное цыганское семейство. Оно расположилось недалеко от главного вокзального перрона. Я наблюдал его каждый раз, спеша к метро прямиком через железнодорожные пути.

Когда я увидел их первый раз, стоял жаркий день. Грязные вялые мужчины и женщины вперемешку с голыми детьми разного возраста жались к парапету, ища спасения в исходящей от него тени. Они лежали на полинявших матрацах. Наверное, семейство только прибыло, потому что его скарб еще находился в большой коробке от импортного телевизора. Усталый, сгорбленный, обросший щетиной цыган со слипающимися глазами выуживал из нее почерневший от копоти чайник. Он уже разжег небольшой костер и обставил его двумя кирпичами. Мужчина подошел к колонке с водой, большим пальцем скорректировал угол падения струи, чтобы набрать чайник. В его иссиня-черных нечесаных волосах застряли кусочки ватина из матраца.

От кочующих цыган у нас отвыкли с тех пор, как после войны в Абхазии были перекрыты пути их миграции. Как бы меня ни разбирало любопытство, остановиться и глазеть на экзотику таборной жизни было неприлично. К тому же цыгане желали бы оставаться незамеченными. Мужчина с чайником несколько осекся и принял виноватый вид, когда я изучающе глянул на него через плечо. Ему показалось, что, едва прибыв, он уже привлекает внимание. Тбилиси стал для них непредсказуемым и опасным. Из кучи мала цыганских тел у парапета меня кольнул чей-то тревожный взгляд. Другой раз окликнули бы на цыганский манер: "Чего уставился, очкастый!?"

К вечеру, когда я возвращался со службы, табор уже освоился, развернул свое нехитрое хозяйство. Стоял непрекращающийся слегка приглушенный гомон. Нагой годовалый ребенок подошел к самому краю платформы, но никто не обратил на него внимания. Мужчины вернулись с "промысла". Они сидели кругом с женщинами и выпрастывали из сумок снедь. Чумазые дети бегали вокруг них. Кто ел только что принесенные "сникерсы", "марсы", кто пил "коку". А один пострел тянул сок из надкушенного апельсина. Он был в обновке, на грязное худое тельце ему напялили импортную майку с изображением какого-то монстра. Вот он швырнул в набирающую скорость марнеульскую электричку недоеденный апельсин, потому что из окна одного из вагонов на него с усмешливым любопытством посмотрел толстый азербайджанский мальчик - в такой же майке. За проступок бедняге задал трепку старший брат. Да так безжалостно, что один прохожий, болезненно нервный мужчина, всполошился, решив, что ребенка хотят сбросить на рельсы. Брат посмотрел на прохожего - его вид выказывал желание быть лояльным.

Меня забавляла простота их нравов, особенно цыганская манера сквернословить. Щедро вкрапливая всевозможные формы извращений в мат, родительница могла попросить ребенка подать спички, а пятилетний внук приласкаться к бабушке. "Свобода слова" в таборе была безграничной.

Но однажды она меня покоробила. Проходя мимо, я как-то обратил внимание на девочку-нимфетку. Она была красивой - выразительные черные глаза, облаченный в лохмотья тонкий и стройный стан. Признанных красавиц такого возраста обычно окружают подружки помладше, их приближенные. Юные "королевы" позволяют себе смотреть оценивающе. Эта же стояла особняком, и ее одиночество не казалось гордым - в ее взгляде я различил страх и неуверенность. "Эй ты, б... подзаборная!" - резко, но не грубо окликнула ее толстая цыганка. Нимфетка вздрогнула. Я возмутился и... перешел на бег, чтобы опередить заходящий на вокзал состав. В таких случаях приходилось перебегать пять-шесть линий. Всегда трудно определить, на какую из них будет подан приближающийся поезд.

В последующие дни я ловил себя на том, что, минуя табор, искал глазами нимфетку и что маршрут до метро стал для меня неизменным. Я хотел, было, польстить себе фантазией, что она ждет меня. Но нет. Если видел ее, то на расстоянии, иногда в спину, что вызывало досаду, впрочем, несильную. Однажды я застал ее за одним занятием. Она вместе со взрослыми и детьми в конце перрона разгребала огромную мусорную кучу. Цыгане веселились. Но глаза девочки были по-прежнему задумчивыми, причину чего я, вроде бы, угадал позже.

Однажды, выйдя из метро, я обнаружил, что собирается гроза. Падали редкие крупные теплые капли, время от времени гремел гром. Надо было бежать, чтоб поспеть домой и не промокнуть. Я быстро поднялся по лестницам на перрон и чуть не споткнулся, став свидетелем странной сцены. Отходил батумский поезд, царила характерная перед отправкой состава суматоха. Безразличная к суете и начинающемуся дождю, не позаботившись о том, чтобы укрыться под козырьком вокзала, вела "разборку" группа цыган. Они обступили знакомую мне девочку. Она вся скукожилась и прятала лицо в подол своего платья. Ей было страшно и хотелось исчезнуть: не поднимая головы, цыганочка вытянула вверх правую руку, то ли в знак неминуемого согласия, то ли ища опоры. Над ней склонился мужчина средних лет, кажется, цыган из другого табора, еще можно предположить, оседлый. Неприбранный, как остальные, он отличался тем, что был светлее и выше ростом. Мужчина обзывал девочку последними словами, но в голосе не было агрессивности, а только мягкая назидательность. Молодая смуглая женщина (видимо, мать) в коричневом платье, с платком на голове, с золотыми серьгами стояла несколько в сторонке. Она участливо и снисходительно улыбалась. А потом решительно подошла и перехватила руку дочери. Пожилые цыган и цыганка стояли и молчали.

Мне показалось, что никто не заметил, как в вокзальной суматохе под дождем сватали цыганскую девочку. А те, кто это делал, не были уверены, что возраст невесты подходящий. Под впечатлением я даже сбавил шаг, но усиливающийся дождь подстегнул меня. Я часто оглядывался, но потом потерял их из виду.

На следующий день я не увидел нимфетку. Не видно ее было, когда проходил мимо мусорной кучи. Там был только один мальчонка. Он перебирал выброшенные книжки. Лицо его было сосредоточенным и серьезным. Поодаль носились друг за другом, как угорелые, его братья и сестры. Некоторые мальчишки, имитируя приемы каратэ, выкрикивали: "Йа! Йа!". Осталось предполагать, что нимфетку увел тот самый оседлый цыган, она вышла замуж.

Дня через два я заприметил ее издали. Я прибавил шаг. В какой-то момент она была совсем рядом, можно было даже дотронуться до нее. Тут раздался крик толстой цыганки: "Ты все еще здесь!? Беги за хлебом на ту сторону ..." и далее мат-перемат. На этот раз я не мог не остановиться и не посмотреть внимательно. Чуть подобрав платье, она, босоногая, пританцовывая в ритме чередующихся рельсов, пересекала железнодорожное полотно. В угловатой пластике подростка уже угадывалась манерность мягких женских движений. Она слегка повизгивала, как бы преодолевая мнимое препятствие, как бы из-за мнимой неловкости, а самом деле кокетничала.

Я стоял на углу улицы Читадзе, у Дворца пионеров, ждал товарища. Был прескверный январский день. Мышиного цвета небосвод давил, дул промозглый ветер. Еще кое-где слегка дымились руины на проспекте Руставели. Но проспект уже ожил. Было много прохожих, правда, совсем мало машин. Люди говорили вполголоса и тишина была кстати. Раздражала суета иностранцев, лопочущих от возбуждения и носящихся со своими фотоаппаратами, как бы в страхе, что вдруг "живописные" развалины исчезнут и они не успеют их заснять.

Ко мне подошел старичок и спросил время. Я ему ответил, он поблагодарил, потом вопрошающе посмотрел на меня и вокруг, а затем укоризненно закачал головой. Я кивнул ему, скорее из вежливости. Старичок еще раз поблагодарил меня и продолжил путь. Я посмотрел ему вслед и увидел, что, пройдя метров двадцать, он остановился и спросил что-то у прохожего, наверное, время.

В это время сверху по улице Читадзе скатилась и, скрежеща тормозами, остановилась недалеко от меня иномарка. Из ее салона, набитого "золотой молодежью", доносились гогот и звуки рэпа. Из машины вышел юнец. Он был подвыпивший ≈ раскосые глаза и неуверенные движения. Его полное лицо было пунцовым. Он раз-другой прошелся бесцельно от открытой дверцы к заднему бамперу и обратно, семеня иксообразными ногами. Несуразность его фигуры особенно бросалась в глаза, когда он стал ко мне спиной, ≈ большая голова, жирное рыхлое тело, широкий таз. В правой руке он держал автомат, лениво как бы волоча его. Вооруженные люди в городе никого не удивляли и не пугали, потому что примелькались. Тем более днем. Разве что отпетых психопатов надо было остерегаться. Этот ≈ не боевик, не хулиган, просто ≈ отпрыск элитарного семейства, а его оружие как модное украшение. К тому же, я его узнал ...

Семью годами раньше я как-то гулял по райским кущам Боржомского парка. Стоял летний полдень. Лес умиротворенно покоился в мареве солнечного света. Только моментами, шевеля траву, которая здесь всегда бирюзовая, на тебя накатывается легкое дуновение прохлады. И именно в это время сосна источает пьянящий эфир. Я полулежал на мягком настиле опавшей хвои. Изо рта торчит хвоинка, а руки сами собой перебирают шишку. Настроение было хорошее, даже расслабился.

Только что я побывал на стадионе, где проходили летние сборы команды борцов. Как сотруднику спортивного департамента мне поручили провести инспекцию. Слегка покопавшись в бумагах, я направился в борцовский зал. Любо забавно было наблюдать, как терроризировал гигантов тренер Давид Д. Сам он некогда выступал в наилегчайшем весе и был, конечно, малого росточка. Зайдя в зал, я застал его в тот момент, когда он, схватив за шевелюру, склонил к себе огромного парня и, сверля его глазами, кричал в лицо: "Так надо смотреть сопернику в глаза, быком, а не коровой!". Вместе со спортсменами я позанимался на тренажерах, принял душ. Мышечная радость охватила все тело и было приятно от ощущения, что ты в хорошей форме. После плотного обеда отправился в парк...

Поблизости от того места, где я расположился, играли дети. Две девочки забрались в гамак и тихо возились с куклами. Мальчишки восьми - десяти лет были заняты военными приготовлениями. Они разбились на два лагеря и замышляли друг против друга козни. Впрочем, не совсем так. "Военный совет" держали пять мальчиков, севшие в кружок совсем недалеко от меня, так что можно было слышать, о чем они говорят. Их "противники" стояли поодаль. Они давно набили карманы шишками, возвели "позицию" ≈ набросали в кучу сухие ветки, но нетерпения не проявляли, озадаченные серьезностью приготовлений "противной" стороны. Среди совещавшихся тон задавал крупный отрок ≈ светловолосый, большеголовый, несколько непропорциональный. Как я понял, его звали Серго. В какой-то момент он вскочил, проявляя характер, и обнаружил обтянутый в шорты довольно широкий таз и толстые ноги. А нрав он проявлял частенько, но ... без рукоприкладства. Его "подчиненные" сидели ошарашенные сложностью и неожиданностью игры, в которую оказались вовлеченными. Только один мальчик, судя по внешности, младший брат "командира", равнодушно развалился на травке, заложив руку за шею, и посвистывал.

Одному из членов "военного совета", по имени Артурику, было поручено начертить план дзота. Он, крепко скроенный смуглый парнишка, видимо, из интеллигентной армянской семьи, быстро сообразил на этот счет, и скоро Серго придирчиво вглядывался в "чертеж". "Такой дзот нам не нужен!" - возвысил голос "главнокомандующий", потом картинно скомкав бумагу, бросил ее в лицо "конструктора". "Немедленно подготовь новый чертеж!" - шипел он, разгоряченный административным пылом, не удосуживаясь при этом аргументацией...

Ребенок играл во взрослую игру ≈ "долгое совещание" с "проработками", "разносами". Меня снедало любопытство, подмывало желание спросить о месте работы его родителей, прямо, без обиняков. Я, было, уже открыл рот и почему-то протянул руку вперед, но осекся ... От легкомысленного поступка меня уберег громкий женский голос, неожиданно раздавшийся сзади. Он окликнул Артурика, иди, мол, кушать сливы. Артурик вопросительно посмотрел на "командира". Тот смерил его взглядом и бросил: "Свободен, но план дзота за тобой!".

Не меняя позы, продолжая пожевывать хвоинку, только чуть повернув голову, я позволил себе еще одно развлечение ≈ понаблюдать за зачарованными курортниками, которые не просто отдыхают, а делают из этого ритуал. Смуглая молодая женщина в сарафане потчевала свое чадо сливами. Ребенок ел фрукты сосредоточенно, тут же, не отходя от мамаши. А та с торжественно серьезным и спокойным выражением лица ждала. Слив было две. Вот доедена последняя из них, и мать с чувством исполненного долга удаляется.

"Интеллигентские штучки!" Они стоили томительной заминки, и "вражеский" стан начал роптать, в сторону членов "военсовета" полетели шальные шишки. Но начальственный окрик Серго угомонил "противную" сторону, та присмирела. "Хорошо, что слив было мало, ≈ съязвил "главнокомандующий" Артурику, ≈ а теперь делом займись!"

Строительство "дзота" отложили на неопределенный срок. "Стратег" ограничился возведением "позиции", состоящей из сухих веток. "Бой" был скоротечным, не сравнить с томительно долгой подготовкой к нему. Взятого измором "противника" рассеяли быстро. Не повезло одному пареньку. Он замешкался и упал. Его окружили и немилосердно забросали шишками. Не от боли, очевидно, а от растерянности и обиды он заплакал. Тут последовал деловитый жест Серго и избиение прекратили.

Но вот "война" кончилась и началось обычное дуракаваляние, без генералов и рядовых, и "конструкторов дзотов" тоже: детвора обливалась водой из использованных одноразовых шприцов. Мальчишки сначала донимали девочек, потом гонялись друг за другом. Они толкались у крана, когда заправляли шприцы, разгоряченные, легкомысленные ... Артурика опять позвали. На сей раз он должен был съесть яблоко.

Всю дорогу до стадиона я про себя прокручивал перипетии с маленьким начальником и улыбался про себя. "Дети всегда дети, особенно тогда, когда карикатурно подражают взрослым", ≈ промелькнуло в мыслях.

Уже на подходе к залу можно было слышать, как немилосердно бросают друг друга на маты борцы и фальцет Давида Д.

Я поднялся в конторку, быстро просмотрел ведомости, поговорил с тренерами, через час уже был на вокзале. Перспектива ≈ четыре часа трястись в электричке не казалась удручающей, но и энтузиазма не вызывала. Купил газету в вокзальном киоске, сел на скамейку и успел прочесть ее до того, как подали поезд. В это время на перрон высыпала детвора. Я лениво взглянул на нее, вернее, ее гомон привлек мое внимание...

Мне показалось, что сегодняшних впечатлений, связанных с детьми, было достаточно. И как будто глазу не за что было зацепиться: обычные мальчики шалили, задирали девочек, а две учительницы пытались унять наиболее егозливых, покрикивая на них и раздавая подзатыльники. Тут я вспомнил своего товарища ≈ детского тренера по баскетболу. У того была привычка, идущая, вероятно, от профессионального кретинизма ≈ на детей он смотрел всегда оценивающе, пытливо: нет ли кого ростом повыше, при этом даже рот открывал от напряжения.

Среди играющих на перроне ему приглянулся бы только один подросток ≈ очень высокий, стройный. Он-то и огрел своего сверстника - непоседливого толстяка по спине, да так, что тот взвыл от боли. Но толстяк не собирался сдаваться и, подкравшись сзади, стянул с обидчика кепку. На этот раз его наградили пинком. Но скоро не праздно-игривое, как в парке, а жутковатое любопытство вдруг овладело мной.

≈ Вы откуда? ≈ спросил я мальчика лет девяти-десяти, незаметно севшего рядом со мной на скамейке. Он был рыжеват, голова чуть великовата при довольно худеньких и слабых плечах. Мальчик поднял на меня свои глаза. Тут меня даже передернуло. На меня вдруг пахнуло недетской тревогой и страданием. Вначале мне показалось, что мальчик, должно быть, плакал недавно. Такой слегка неприбранный вид бывает у детей только-только успокоившихся. Но серьезность сухих глаз говорила о том, что он давно не плакал.

≈ Мы из Телави, ≈ ответил мой сосед по скамейке и быстро отвернулся. Ребенок был поглощен возней, что устроили его товарищи на перроне, молча, болезненно, только сердце екало, переживая то, как два раза был побит его старший братец ≈ тот самый неугомонный толстяк. Общее в них было - рыжий цвет волос и веснушки. Вот он подошел к нам, потирая одно место. Пола его сорочки была навыпуск и прикрывала предательски испортившуюся "молнию" на ширинке.

≈ Кто эта каланча? √ спросил я его про обидчика.

≈ Сын учительницы,√ ответил он мне, потом, ухватившись за слово "каланча", начал картинно хохотать, показывая пальцем на того высокого мальчика. Я спросил их фамилию. И сейчас помню ее ≈ Давитая.

≈ А кто ваши родители? - Меня смерил настороженный взгляд младшего из братьев. Мальчик напрягся, как струна, и у него упало сердце, когда старший как бы мимоходом бросил: "Они погибли в аварии".

Я не захотел испытывать ребенка и не стал выяснять, не детдомовцы ли они, просто углубился в газету. А в это время старший брат обзывал своего недруга: "Каланча, каланча!!"

Подали электричку. Это вызвало заметный ажиотаж среди детворы и беспокойство среди учительниц. Дети пошли штурмом брать вагон. Только одна девочка, маленькая, худенькая, стояла в сторонке, пережидая. Все это время она сидела отдельно от всех, скрюченная ≈ у нее болел живот. Совсем стало грустно. Я поднялся в другой вагон.

Я узнал этого с автоматом. Серго. Быть, наверное ему, где-нибудь в дипкорпусе или коммерческом банке. Что стало c братьями Давитая? Того гляди, старший стал "мхедрионовцем". Что же младший?

Да, я перестал качаться на тренажерах. Заметно похудел из-за недостатка питания. Что такое "мышечная радость", уже не помню.

Посреди пустынного залитого солнцем двора, как бы отмечая эту середину, барахтаясь и заливисто крича, лежал навзничь голый ребенок ... Вдоль чахлого редкого забора шли двое, рослые в белых спортивных костюмах, с оранжевым мячом. Явно спешили сквозь полуденный зной к желтому полю, голубеющему за ним морю. Чужие ..

"Надо сказать матери о ребенке, - подумал он, - не дай Бог, схватит воспаление легких!" Матери он ничего не сказал, отошел от распахнутого окна, вернулся к столу. Писал письмо, к ней, перемежая изысканный русский текст с англицизмами. На семнадцатой странице писал о том, как это у Наполеона: "Один всадник-мамелюк всегда сильнее двух-трех французских кавалеристов, потому что искуснее, храбрее". "Если только он курд!" - ухмыльнулся он про себя.

Неделю назад из тюрьмы вернулся брат. Все деньги ушли на его встречу и свадьбу, ему уже была уготована жена - пятнадцатилетняя, слабенькая, худенькая. Она лежала в темной внутренней комнате на топчане. Вчера вечером ее избил муж. Его самого не было дома. Отец на вокзале подрабатывает носильщиком. Мать возилась со стиркой ...

Сегодня его день рождения.

ДОДО

Каждое утро Додо тщательно укладывала свою прическу. В погожий день она располагалась на скамейке у внутренней стороны ворот. Опершись о ее край обеими руками, склонившись над порогом, она по талию высовывалась-выглядывала на улицу - аккуратно прибранная головка, кокетливо изогнутая спинка, девичья грудь. То, что было продолжением тела ниже талии, не подчинялось Додо и безжизненно покоилось на скамейке за порогом железных ворот. Еще в детстве в аварии погибли родители и часть ее плоти. Так проходил день - то в одиночестве, то в компании соседок, забавлявшихся сплетнями. Вечером Додо, почти невесомую, брала на руки и относила в дом бабушка.

Мощенная камнем улица перед их домом из-за поворота резко начинала переходить в подъем, ведший к вершине Лоткинской горы. Новые лица вызывали живой интерес Додо. Она максимально вытягивалась, а жадные до впечатлений глаза провожали незнакомца. Только успевай насытить взор, ведь поле зрения было узким. Каждый новый персонаж, если шел наверх, появлялся неожиданно из-за поворота и скрывался из виду за толщенным стволом старой акации, росшей тут же у ворот.

Богемного вида Реваз не мог не привлечь внимания. Он - студент художественного училища - снимал угол в доме, расположенном выше, на подъеме. Кстати, в моем доме. Ему нравился вид с нашего балкона. С него обозревалась большая часть города. Квартирант делал наброски. Деревенский парень Реваз считал себя урбанистом. Обычно рисовал пейзажи старого Тбилиси, но почему-то безлюдные. Только иногда то там, то здесь на его рисунках виднелись фигурки людей, но настолько расплывчатые, что невозможно было определить ни пол, ни возраст человечков.

- У нее красивая головка, правильный череп. Раковины ушей пропорциональные. Глаза такие живые! - говаривал он о Додо. Никто не предполагал, что инвалидности девушки он не заметил. Каждый раз, выйдя из-за поворота, Резико (как мы его звали) искал ее глазами. Их взгляды встречались и прощались, когда он скрывался за акацией. Однажды Реваз все-таки подошел к ней, разговорился и спросил, дескать, почему она не выходит на улицу. Слезы, которые вызвал вопросец, вогнали его в оторопь. Наконец-то поняв, что к чему и, расчувствовавшись, парень побежал домой. Я наблюдал, как он лихорадочно перебирал свои рисунки, как бросился вниз по улице... Оплошность урбанист хотел загладить подарком.

После того случая Реваз ходил окольными дорогами. Так же, как Гамлет - мой сосед. Он - человек простой, работал водителем. Однажды заметив, как тот мучается тяжелой думой, я принялся расспрашивать его. Мы сидели на балконе, играли в домино. Не поднимая глаз, он в минорном тоне рассказал мне историю:

- День выдался противный. У моего авто полетел кардан. Провозился в гараже. Голодный и грязный, я шел домой. Меня окликнула Додо. Несколько полегчало. Но когда пришел домой, то никого не застал. И холодильник был пуст. На кухне висела вязанка чеснока. С краюхой хлеба умял две головки чеснока. Ел до одури. Почему-то возбудился. Был уже темный вечер. Я вышел со двора и, как пьяный, пошел к Додо. Зашел во двор, потом в комнату на первом этаже, где горел свет. Она лежала на кровати. Помню еще, кровать была старомодная, железная. Тут я увидел, что бабушка, которая стояла в дальнем углу, вдруг шмыгнула в дверь, ведшую в соседнюю комнату. Я стоял, как болван, у входа, а Додо выжидающе смотрела. Почувствовал, как к глотке что-то подступает. Изжога, может быть, или что другое. Повернулся и ушел. Всю ночь ворочался. На следующий день она окликнула меня: "Гамлет, Гамлет!" Я не обернулся и ускорил шаг.

Рядом с нами сидел наш сосед - Васо. Он только хмыкал про себя, когда слушал Гамлета. Ему тоже приходилось обходить то самое место крюком. Ему казалось, что о нем грязно сплетничают в убане, и особенно злостно в том месте, где улица делает поворот и ползет наверх.

Я же, как философ, думал о мудрости бабушек и о неожиданных эффектах чеснока.

АГЕНТ ЦРУ

Каждое утро, выгрузившись из черного лимузина, Первый невольно озирался на арку трехэтажного дома напротив. В самый торжественный момент его появления, когда толпящиеся у парадной райкома инструкторы начинают пугливо переминаться с ноги на ногу, а завы вытягиваются в струнку, как в "час назначенный", из жерла той самой арки, темной, дышащей запахом мочи и плесени, являлся Самвел. По виду становящейся не столь робкой паствы Первый делал заключение: "День начался неудачно!"

Самвел являлся местной достопримечательностью. В гнетущие, чопорные минуты ритуала прибытия комсомольского начальства он всегда был кстати. Как бы в отчаянном желании дожевать то, что не смог проглотить дома, он выскакивал на улицу ≈ потешный карлик. Все его лицо жевало, даже лысина морщинилась в такт работе гипертрофированной нижней челюсти. Наконец, с усилием, уже на улице, проглочена тягостная жвачка. На секунду-другую проясняется лицо, разглаживается лысина. Он оборачивается к нам и в знак приветствия воздевает руку и произносит: "Пэмэн, пэмэн!", что означало: "Общий привет!" По-другому у него не получалось. Самвел был глухонемым.

Рабочий день в райкоме начинался с начальственных воплей шефа уже с момента вступления его в свой кабинет. Нельзя было сказать, что он был из звериного рода. По словам шофера, перед тем, как свернуть на улицу, где был райком, Хозяин бывает в хорошем настроении, даже благодушно сквернословит. Но вот последний поворот, и его лицо принимает каменно-похоронное выражение. Положение обязывало. Таков был стиль руководства, сложившийся в системе. В минуты отдыха, после проработки очередной жертвы, в одиночестве он расхаживал по садику райкома, задумчиво покуривая. Идиллию нарушал тот же Самвел. Завидев с улицы курящего в саду человека, он припадал к решетке-ограде, мычал, тянул руку, и никакие соображения о сане лица, к которому он приставал, его не волновали. Хорошо, если шеф близко. Не повернув головы, он торопливо протягивал несчастному сигарету. Но если не близко, возникала заминка, и Первый предпочитал спешно ретироваться в здание под недовольные возгласы Самвела.

Вообще, он не был идиотом. Редкий игрок мог похвастаться, что обыграл его в нарды или домино, чем тот забавлялся сутки напролет. Любил "посплетничать" в кругу соседских женщин. Самвел бурно жестикулировал, ему внимали и понимали. Дети его не дразнили. Видимо, от того, что ему доверяли пасти самых маленьких на улице, водить и приводить из детского сада малышей. А в глазах была хитринка. Однажды в райкомовском саду разворачивался рок - ансамбль. Электрик не мог понять, что произошло с динамиком. Самвел, который с любопытством наблюдал за происходившим из-за ограды, вдруг перелез через нее, с криками предостережения пробежался через газон, оттолкнул незадачливого электрика, за что-то дернул, и ... динамик заработал.

Но вот однажды произошел казус. "Удружил" Самвелу инструктор по имени Армагедон. Его долго искали, пока взяли в райком. Для номенклатурной мозаики понадобилась деталь невероятной конфигурации. Говорят, его имя сыграло не последнюю роль в этом деле. Но в анкете не было графы √ "странности", из коей следовало бы, что кандидатура склонна к месту и не к месту острить на темы, интересные для одного бдительного ведомства. Чем больше он шутил, тем меньше скрывал желание попасть в число его рекрутов. В результате √ из комсомольской братии на почетную службу призывали других, не столь остроумных.

В тот день весь аппарат прохлаждался перед парадной. Погода стояла чудесная, Первый уехал в горком. Как всегда, клянчил курево Самвел.

≈ А вы знаете, √ заговорил Армагедон, указывая на Самвела, ≈ что этот чудик совсем не прост. Кто-то мне рассказывал, что видел в его каморке фото, где он на фоне калифорнийского пляжа. И для пущего эффекта громко и членораздельно спросил: "Самвел, на какую разведку работаешь?" и ткнул того пальцем в бок. Тут Самвел повел себя неожиданно. Он завозился и, как бы что-то вспомнив, бросился в арку. Готовые, было, рассмеяться присутствовавшие остались с разинутыми ртами.

Несколько позже мне довелось узнать причину непонятной выходки Самвела. По каким-то делам я находился во дворе того дома напротив, когда с обезумевшими глазами с улицы через арку вбежал Самвел. Он упал на землю у крана и стал биться в конвульсиях. С ним это бывало. Чувствуя приближение кризиса, он почему-то забегал во двор. Но тогда, после армагедоновской шутки, каждому из нас происшедшее пришлось понимать по-своему. Как известно, юмор √ нечто индивидуальное. То ли для смеха, то ли всерьез беднягу вызвали "на беседу". Он пропал на некоторое время, а когда появился был уже не тот. Посерел. По утрам он не досаждал Первому, так как появлялся на улице далеко за полдень. Как обычно, "стрелял" сигареты, приставая к прохожим с дозволенной только ему беспардонностью. Но общаться с райкомовскими чурался.

Однажды во время прогулки по саду шеф "сам лично" подошел к ограде и попытался подозвать слоняющегося на улице убогого. Он протянул сквозь клетки руку с сигаретой. В ответ Самвел только фыркнул и наградил Первого неприличным жестом.

ДЖИП

В детстве Сосо называли "американской бочкой". "Бочкой", потому что паренек был не в меру упитан, а "американской" из-за того, что его отца, военного комиссара, обслуживал доставшийся по лендлизу "Джип". По воскресеньям семейство (отец, мать, Сосо и его младшая сестра) выезжало за город, на речку. Сплошь бедные тогда соседи завидовали этой идиллии.

Но вот неожиданно умер отец, и машину отобрали. Смерть наступила от последствий ранения, полученного на фронте. Друг Сосо по имени Георгий прихвастнул перед ним несколько раз: "Мой папа - врач и знает, кто скоро должен умереть. Я тоже собираюсь стать врачом!". Сосо подумал, что в семье его друга, вероятно, выбалтываются врачебные тайны. Мальчик отгонял мысль, что ему на что-то намекают.

После этих событий куда-то пропал "Джип". Его не было видно на улицах города. Через некоторое время на одном из пустырей, проросшем сорняком, Сосо набрел на на то, что осталось от старенького фронтового автомобиля - остов, кабину, на которой он рассмотрел столь знакомые "американские буквы". Толстый мальчик во всю мочь бежал домой, чтобы сообщить матери о том, что нашел "папину машину", а вслед ему кричали: "Бочка! Бочка катится!", уже без эпитета "американская". Мать сказала ему: "У тебя, наверное, никогда не будет автомобиля! Мы всегда будем бедными".

Все это вспоминалось батоно Иосифу, как называли его сослуживцы, когда на улице мимо него проносился какой-нибудь расфранченный "Джип". Иосиф пофыркивал и приговаривал: "И у меня был импортный автомобиль и в то время, когда никто не мог себе такое позволить". Ему было уже за сорок - высокий, сухопарый мужчина, с поредевшими волосами на голове, в больших роговых очках. Семьей не обзавелся, ибо считал безответственным жениться, когда живешь на нерегулярную и мизерную зарплату.

Иосиф работал окулистом в поликлинике. Глазное дно пациентов было его стихией. Иосиф философствовал: "Зрение стало преодолением недостаточности осязания. Наверное, на земле когда-то существовали головорукие существа".

Однажды он обнаружил в себе способность по радужной оболочке глаз читать истории болезни. Окулист рассказывал пациентам о хворях, связанных отнюдь не со зрением. Но выписывал рецепты только для глаз.

Особенно чуток был Иосиф к душевной непогоде больных, наводившей тень на радужный спектр. Как ему казалось.

- Что тебя волнует? - спросил он одного толстощекого подростка.

- У меня плохо со зрением.

Иосиф уточнил вопрос.

- Мать сказала, что у меня никогда не будет велосипеда, - ответил мальчик, чуть ли ни плача.

- Почему?

- Потому что мы бедные!

Окулист не взял деньги за прием. "Прямо как по моей матери!" - подумал он.

"Сплошь разные" ныне по степени достатка соседи уже не помнили, что завидовали когда-то Иосифу. Зато злословили по поводу его друга - Георгию, ставшем депутатом парламента. Он как-то заявил с высокой трибуны: "Кто сказал, что население голодает? Выйди на проспект Руставели и увидишь там переполненные рестораны! - кричал он воображаемому оппоненту.

После этой пламенной речи Георгий быстро пошел в гору. Иосиф же недоумевал. До избрания в депутаты друг детства чуть не умирал от истощения. Профессия доктора кормила плохо. Семья перебивалась с лобио на чай.

Вообще, Георгий правильно поступил, что бросил профессию врача-кардиолога, уйдя в политику. Он был из тех эскулапов, которые торжественно, если не без удовольствия, констатируют летальный исход. Больным бывало неуютно, когда он заходил в палату. Некоторым становилось плохо...

У Иосифа был племянник, сын его сестры. Он окончил университет, но ходил безработным. Сестра не раз намекала брату, чтобы тот попросил своего друга трудоустроить парня. Ее муж сам был в поисках лучшей доли. Институт, где он работал, находился на грани закрытия. Иосиф сомневался, как бы не оказаться в роли униженного просителя. Но одно обстоятельство все-таки подвигло его на визит.

Так, племянник проявлял завидную эрудицию по части технических данных многих автомобилей, особенно импортных. Как-то раз его дядя узнал об источнике такой осведомленности. Молодой человек собирал фантики, которые вкладывались в обертку одной популярной жевательной резинки и на которых были изображены авто с описанием их технических характеристик. Ходила легенда, что собравший всю серию подобных вкладышей мог получить в подарок машину от фирмы, выпускающей жвачки. "Ты думаешь, что это - правда?" - спросил Иосиф у молодого человека. Тот неуверенно пожал плечами. На следующий день, когда окулист выписывал рецепт, пациент достал из кармана пакетик той самой жевательной резинки и перед тем, как отправить ее в рот, развернул фантик. Желание пациента скомкать картинку и выбросить в мусорную корзину предупредила улыбка врача. Он осклабился своими крупными, чуть попорченными зубами и мягко заметил, что его родственник-мальчик собирает такие фантики.

С некоторых пор просьба сестры обрела новое звучание: "Вместо того чтобы приносить мальчику картинки, сходил бы к Георгию!" Фраза задела Иосифа. Он вспомнил горькие "судьбоносные" слова матери. Ему стало стыдно. Ведь он ничего не предпринимал, чтоб прорвать очерченный ими круг!

На следующий день Иосиф явился на прием к другу детства. Когда секретарша пропустила его в кабинет, Георгий говорил по сотовому телефону. Увидев Иосифа, он, не прекращая разговора, потянулся из-за стола поцеловать гостя. Получилось так, что Иосиф поцеловал мобильник. Потом последовало: "Мерзавец, подлец, куда запропастился!" Это была "милая" манера Георгия общаться с друзьями. У Иосифа отлегло от сердца. После легкого перебора воспоминаний, во время которого смеялся преимущественно хозяин кабинета, Иосиф замолвил словечко за племянника.

- Что такой большой? Небось, за бабами увивается! Сделаем, сделаем, - сказал Георгий и на время замолк - задумался. Потом начал энергично делать звонки.

Племянника устроили в таможенный департамент. То, как стало расти благополучие семьи сестры, Иосиф заключил по субботним обедам, на которые традиционно приглашался. Сам племянник раздался вширь и когда-то привлекательные черты его лица оплыли жиром. "Дядя, ты знаешь, я собираюсь купить машину! - заявил он за столом. Иосиф вспыхнул. Опять вспомнил мать.

Машиной оказался "Джип-Черокки". Новенькое американское изделие, только-только перегнанное из Утрехта (Голландия), где, как просветил дядю племянник, находится крупнейший в Европе маркет автомобилей. Семейство возобновило воскресные прогулки на речку.

Но вот однажды...

В то воскресное утро племянник заехал к Иосифу пораньше. Собирался заскочить в гараж к приятелю-механику. Джип вкатили на платформу. Пока молодые люди обсуждали дела в коптерке гаража, Иосиф расхаживал взад-вперед. Настроение у него было благостное. День обещал быть хорошим. У окулиста стал проклевываться вкус к достатку. В какой-то момент он стал спиной к платформе. "Что это я такой веселый? - вдруг подумал он с тревогой и почувствовал холодок в теле. Сзади неожиданно и тихо на него налегла сила, которая, как показалась Иосифу, неотвратимо подминала его под себя... Племянник забыл спустить ручной тормоз "Джипа". Автомобиль беззвучно и не спеша скатился с платформы и подмял под собой Иосифа.

ПАРОЧКА

Эту парочку я видел частенько. Они встречались у входа в метро, где я дежурил на стоянке такси со своим видавшим виды ГАЗ-24. Свив руки, два молодых человека шли по проспекту Руставели, ворковали. Они обменивались томными взглядами. Мои коллеги, таксисты - народ, наблюдательный и склонный посплетничать. Но эту парочку они не замечали... Я тоже не обратил бы на нее внимание, если бы всякий раз не вспоминал однокурсника Коку...

У того была мания √ вычислять "голубых". Другие курили на балконе лаборатории, а он с высоты нашего этажа озирал прохожих и строил догадки о гомосексуальных тенденциях некоторых из них √ дескать, походка выдает, жесты.

Но с некоторых пор Коку "вылечили" от перешедшей в навязчивое состояние привычки. Он стал даже заговариваться, видимо, поэтому Петю, нашего общего знакомого, назвал однажды в курильне библиотеки Педей. Спохватился, понял, что обмолвился, но было поздно. Петя √ детина о двух метрах, залепил Коке затрещину. Подоспевшие курильщики приводили несчастного в чувство. Но дурь из его головы тогда выбили.

Кстати, впоследствии Кока стал "стильным" физиком, его часто приглашали за рубеж. В отличие от него работу по специальности я не нашел, стал таксистом.

Я точно ничего не знал ни об одном из них: ни о худощавом довольно интеллигентном с виду молодом человеке, и о высоком, внешне приятном, монголоидного типа парне (вероятно, студенте-иностранце). Помню, как завязалось их знакомство. К прогуливающемуся у метро не то корейцу, не то вьетнамцу обратился с вопросом тот самый худощавый тип. Иностранец выглядел напуганным. В тот момент, глядя на него, можно было подумать, что он только-только свалился с луны и не может понять, где находится. Трудно было предположить, что уличный приставала, по повадке весьма мягкий, неагрессивный, своим слабым голосом смог бы что-либо разъяснить впавшему в коматозное состояние азиату. Однако, через некоторое время, проезжая по проспекту, и увидев их вместе, слоняющимися у здания оперы, я дал протяжный сигнал - скорее от удивления, что этот "худощавый" все-таки достучался до сознания иностранца. Клиент, сидевший рядом, спросил меня, чего это я сигналю. Я промолчал. Что мог сказать?

Прошло время, и парочка пропала. Куда? Я не задавался вопросами о безделках такого типа. Но однажды...

Случилось это через год. С одной соседской девочкой произошел нервный срыв. Причиной называли переходный возраст. Подростка преследовал страх, она кричала, говорила "невероятности". Я вызвался повести ее в психиатрическую больницу. В машине девочка притихла. Она находилась с матерью и отцом на заднем сиденье. Родители ласкали ее, мать обвила дочь обеими руками. Когда въехали на территорию лечебницы, ребенок, заподозрив неладное, встревожился. А, когда мы подъехали к приемному покою и из него к нам навстречу вышел санитар √ огромного роста толстый гермафродит, девочка забилась в истерике. В какой-то момент она вырвалась из объятий матери и бросилась бежать. Отец побежал вдогонку √ коротконогий маленького роста лысый мужчина. Я легко перегнал его и настиг девочку в конце аллеи. Она сама вдруг остановилась, прикрыв лицо руками. Я осторожно подошел к ней, опустил руки на худенькие плечи и тут ... отвлекся. Из-за розового куста на нас смотрел изнеможенного вида молодой человек в казенной пижаме. Неподдельному любопытству было не спрятать идиотического выражения лица. Это был один из той самой пары, прогуливающихся по проспекту. "Женя, - окликнула его женщина в белом халате, - пора принимать лекарства".

По проспекту Руставели прошлась война. Я поменял место стоянки. Клиентуры не было. Из-за "нечего делания" я поднимался к проспекту и со смежной улицы, смешавшись с толпой зевак, наблюдал. Как будто на сцене, по проспекту носились взад-вперед ошалелые сторонники и противники президента Гамсахурдиа. Они истошно матерились и стреляли в друг друга из автоматов, даже минометов. Иногда туда-сюда с угрожающим шумом носились БТРы. Эпицентр баталий находился в метрах двести, у здания Парламента. При желании можно было подняться выше по улице, к горе и обозревать панораму. Но это было связано с риском.

В "зону" боевых действий забрел бомж √ обросший, в грязной телогрейке. Не прячась и не пригибаясь, он шел в сторону эпицентра. На него, хихикая, показал пальцем рядом стоящий тип. Я с трудом узнал в бродяге Женю. С криками: "Куда прешь, сумасшедший! √ к нему подскочил гвардеец. "Мне к метро надо", - слабо парировал несчастный. "Пулю в башку тебе надо, а не метро!" - кричал гвардеец, вталкивая Женю в толпу. Я был совсем близко √ от него разило. Он мямлил в полголоса, что-то о свидании с другом.

Позже я видел Женю в еще более ужасных ипостасях. Упав на асфальт тротуара, он тянул губами воду из лужи. Его грязная борода промокла. Это - уже после войны, после того, как более или менее расчистили проспект и была восстановлена стоянка такси напротив метро. В это время до меня донеслось: "Молодой человек, что вы делаете? Где ваш дом? √ вроде отчитывая, обратилась к нему женщина. Вокруг было немало разных попрошаек, забулдыг, но его поступок был слишком шокирующим.

Вообще он часами сиживал на парапете, согбенный, что-то чиркая в ученической тетради. Всегда один. Иногда он вставал, скособоченный, прихрамывая от долгого сидения, куда-то направлялся.

- Посмотри на этого несчастного, - обратился я к коллеге. В этот момент Женя куда-то направлялся. Не глянув тому вслед, таксист ухмыльнулся и сказал:

- Он давно такой. Еще с детства его периодически укладывали в психушку. С тех пор, как умерла его мать, некому за ним присмотреть. Вообще он - не дурак, много знает, пишет стихи, - ответили мне. Я подивился информированности таксиста, но переспрашивать не стал, ибо принимал осведомленность этой категории людей за данность. О дружке Жени я не спросил. Признаться, не помнил о нем в тот момент.

Прошло еще время, как кончилась война. Руины оградили цветными заборами, за которыми суетились строители. Уцелевшие фасады подрумянили. Не была отбоя от клиентов. Я гонял свой старенький лимузин вовсю. Прохлаждаться не приходилось. Озираться тоже... Но однажды, когда, подкатывал к стоянке свой лимузин, я периферийным зрением зафиксировал того самого не то вьетнамца, не то корейца. Он стоял в нерешительности и осматривался. Иностранец держал в руках подарок. Именно подарок, потому что сверток был с голубой каемочкой. Я не отрывал от него глаз, когда вышел из кабины своего "газика", когда закуривал у стоящего впереди в очереди коллеги-таксиста и когда поднял капот, чтобы проверить не перегрелся ли радиатор ... Женя пребывал в худших из своих состояний. Весь почерневший от грязи, бородатый, в рванной обуви, откуда выглядывало полступни, он полулежал на парапете и тупо смотрел на проходящих. С замиранием сердца я ждал, когда их взгляды встретятся. Это могло быть "узнавание" как в древнегреческих трагедиях! Иностранец находился в метрах пяти от своего дружка, стоял боком к нему, чуточку только поверни голову. Сзади уже подстроились другие такси, послышались нетерпеливые гудки. Знаками я показал им, что задерживаюсь (ковыряюсь в моторе), мол, объезжайте. Меня объехали один, второй, третий таксист, а эти продолжали друг друга не замечать. Потом вьетнамец-кореец махнул рукой, повернулся и понуро двинулся дальше по проспекту. Женя по-прежнему смотрел в пустоту.

Тут подскочил клиент.

- До Нахаловки подкинете? √ спросил он меня.

- Конечно, дорогой. 5 лари √ красная цена, - ответил я.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"