|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
06.IV.2009
I
Когда баба Галя увидела Колю за своим забором, в белом костюме немыслимого фасона и туфлях, тоже белых, ее рот открылся и не закрывался до тех пор, пока бывший ее сосед не сказал: "Здравствуйте, теть Галь!" Бабка рот закрыла. Но отвечать не торопилась, вдруг обозналась? "Вы что, не узнали меня, это ж я - Коля..." Коля хотел добавить свою привычную, ставшую уже вторым именем кличку "скотник", но осекся и спросил: "Вы маманю не видели?". Бабка присмотрелась: вроде, и правда, Коля, только говорит как-то не так. Тот Коля объяснялся одними матюгами, а из обычной речи, как говорила ее дочка-учительница, употреблял только предлоги да союзы для связки, ведь вместо них матерков еще никто не придумал. А этот пижон балакал чисто, гладко, и потому его речь казалось какой- то пресной, как борщ без перца...
- Теть Галь, маманю мою не видели?! - погромче переспросил Коля, и на лице его появилась хитроватая наглая улыбка, такая знакомая, что Галина уже не сомневалась - Колька! И хотя ни разу за всю их соседскую жизнь Коля-скотник к бабке на "вы" не обращался, она, наконец, подала голос:
- Аньку, что ли?
- Да, Анну Оттовну, маманю мою.
- Туточки она, недавно в огороде мелькала...Да ты заходи, Коля, у меня подождешь, чайку поставлю...
- Спасибо, теть, я тут, на крылечке. Газетку только дайте.
Бабка думала - в туалет, но Коля аккуратненько постелил ее на ступеньку крыльца, сел и закурил, осматривая родное подворье и дом-развалюху. Построил его отец Коли - Гюнтер Шнайдер, или просто Гена, которого Коля по малолетству не помнил. Отец работал электриком, от электричества и погиб - током убило. Двор, огороженный неровным строем штакетника, напоминавшем гнилозубую улыбку алкоголика, посередине зиял желтой песчаной проплешиной, в которой порхались куры, и скудное обрамление по краям чахлой муравой делало его похожим на лысину. В этом дворе Коля вырос, окончив восемь классов, отсюда пошел работать на скотный двор, где и научился у тамошних мужиков виртуозно материться, пить водку и драться. Ни одни поселковые танцы не обходились без того, чтобы Коля не затеял хорошую потасовку с криками, руганью, кровью и девчоночьими визгами. Так бы жизнь его и прошла, завершившись белой горячкой, но тут вмешались в Колину жизнь крупные исторические события. Его этническая родина, то бишь Германия, наконец-то воссоединилась своими насильственно расчлененными частями. Далее последовали экономические проблемы: коренной немец не хотел работать уборщиком, посудомойкой, каменщиком. Он не желал иметь много детей, а от хорошей жизни жил долго. В результате работающее население, платившее налоги, не могло обеспечить пенсии старикам. А рабочая сила из Турции резала немцу глаз, да и сердце болело за чистоту нации и будущее Германии. Вот и решило германское правительство: "А не пригласить ли к нам этнических немцев? Тем более что Россия как начала перестраиваться, так и закончить не может, разруха там, безработица и прочее. Все ж какие-никакие, с российским менталитетом и дурным воспитанием, но свои". Кто-то может подумать, что немец - он и в Африке немец, мол, чистоплотность и трудолюбие у него в крови, но со вздохом вспомнив биографию Коли-скотника, сразу отбросит эту мысль.
Пока добропорядочные и зажиточные немцы в Пролетарке еще взвешивали, стоит ли им что-либо менять в своей размеренной жизни, Коля откликнулся на призыв Германии в числе первых. Ну что ему терять-то было? За него даже самая беспутная девка в селе замуж не пошла б. Добрые люди помогли оформить Колины документ на выезд, послать, куда надо, и ответ пришел, не заставил долго ждать. Боялся Коля, что скотники в Германии не нужны, не возьмут они его со свиным рылом в свое чистоплюйское государство, но историческая родина им не побрезговала.
И вот результат: на Колин белый "Мерседес", красовавшийся за калиткой, потихоньку сходилось посмотреть все село. Последней на свой праздник пришла Колина мать - Анна Оттовна Шнайдер. Не зная, то ли целовать сына, то ли руку жать, она обернулась на людей: "Ну ладно вам, идите по домам!". Открыла слегка трясущимися руками амбарный замок на обветшалой двери и завела сына в дом...
Коля и впрямь позабыл про матюги, в движениях его появились интеллигентные манеры, он быстро натащил из машины всяких коробок, банок, скинув пиджак, деловито засучил рукава и ловко все распаковал, открыл, в мгновение ока расставил на столе, увенчав его красивой бутылкой: "Ну, давай, мать, за твой отъезд в Германию! Документы на тебя при мне!" Если бы старушке сказали это час назад, она бы ответила: "Да какая, едрит твою, Ермания! А на кого я дом, поросенка, кур своих брошу?" Но глядя на волшебно преобразившегося сына своего, Анна уже не раздумывала ни секунды:
- Коль, и мне там такой костюм дадут?
- Сама купишь, какой захочешь!
- А где ты, сынок, так разговаривать культурно научился? Там, в Ермании, и русскому языку, что ли учат?
Коля, усмехнувшись, сказал: "Там, мать, русских немцев много. Местные с нами общаться брезгуют. Вот мы и держимся друг за друга. А моя фрау, девушка по-нашему, вообще раньше корреспондентом в газете работала. Постоянно меня поправляет, если что не так скажу."
Вечером Коля поехал навестить своего кореша закадычного - Женьку Кинцле - вместе когда-то работали на скотном дворе, только тот повыше рангом - навоз на тракторе "Беларусь" с фермы вывозил. Их обоих в армию не забрали - Колю как единственного кормильца, Женьку - как отца двоих детей - он еще в школе гулеванить начал, а девчонка его возьми да и роди двойню. Пришлось жениться, на тракториста выучиться, хоть Кинцле был головастый, не в пример Коле. Женька жил на той же улице, но Коля пешком не пошел, куда ж он без "Мерседеса!"
Друг встретил его во дворе, как всегда, в своей "униформе" - грязной рубахе и замурзанных штанах, заправленных в кирзовые сапоги. Они постояли секунду напротив, потом осторожно, чтобы не запачкать Колин наряд, приобнялись и благородный запах одеколона смешался с терпкой смесью солярки и мазута.
- Ну что, как там наш скотный двор поживает?
- А я уже не там. Я землю в аренду взял. Уже второй год помидоры сажаю...
На прохладной веранде они выпили по сто грамм, и Женька, обычно неразговорчивый, вдруг расфилосовствовался:
- И как в этой Германии людей так быстро перевоспитывают? Здесь тебя и "чистили", и "песочили", и комсомольцы, и колхозники на собраниях ругали, наш милиционер, хоть бы ослеп, и то бы дорогу к тебе нашел. А там - три года, и человека не узнать!..
Однако Коля так и не раскрыл секретов своего чудесного перевоспитания. Никому не сбагрив свой старенький домишко, он оставил его на соседку бабу Галю, за неделю разделался с курами и поросенком, наскоро собрал материны пожитки, не позволив взять ни зеркала, ни кастрюльки, ни даже самовара, усадил Анну Оттовну по правую руку в "Мерседес" и укатил в свою чудесную Германию, наведя шуму по всей Пролетарке и заставив всех доморощенных немцев долгие бессонные ночи ворочаться в своих постелях....
После их триумфального отъезда Лида Шульдайс собиралась недолго. В школе училась она не ахти, работала посудомойкой в районной столовой, переспала с половиной пролетарских парней, с другой половиной просто перегуляла, от кого имела сына, не помнила - пьяная была. Лиду и ее ребенка Германия приняла очень радушно: поначалу они жили в специальном городке. Чисто, красиво уютно, комната с ванной и туалетом. Однако, пришлось Лиде вспоминать школьные годы: первая половина дня была посвящена изучению бытового немецкого языка, вторая - переквалификации. Четыре месяца пролетели незаметно. И вот Лиду переселили в однокомнатную квартиру с мебелью, на которую ей пришлось бы работать в России всю жизнь. Но при этом объяснили, что с обстановкой нужно обращаться хорошо, иначе за ущерб вычтут из зарплаты. А если интерьер ей за год надоест, его поменяют. Лида неизменно меняла мебель каждый год, не ведая, что ее просто перевозят из квартиры в квартиру таких же, как она, эмигрантов, а когда оботрется, то заново драпируют. Работа Лиде досталась хорошая - составлять калькуляцию блюд в корпоративной столовой. За все это две тысячи марок в месяц - ну чем не жизнь! Пообтесавшись в коллективе, эмигрантка, наконец, почувствовала былую свободу и раскрепощенность, и решила по старой русской привычке пофилонить. Однако, бездельничать ей не дали: начальница вежливо, но строго указала Лиде на ошибки в работе. Лида, опять же по привычке, открыла рот и сказала начальнице все, что она о ней думает, прибавив пару точных и содержательных определений. Начальница не произнесла ни слова, молча удалилась, а Лида победоносно вернулась на свое рабочее место. Но когда стала получать зарплату, вдруг узнала, что она за некорректное поведение на рабочем месте оштрафована на четыре тысячи марок, которые будут вычитать из ее зарплаты в течение полугода. "Хоть бы предупредили, сволочи такие! - писала Лида в Россию своей однокласснице Светке Бауэр, - тут собраний не проводят, не уговаривают и про сознательность не поют. Бац - и на тебе штраф! Я теперь знаешь, какая вежливая стала, ты бы посмотрела!"...
Бауэр - это девическая фамилия Светы. А по мужу она Стеценко. С такой фамилией попасть в Германию было трудновато. Родители Светы уже жили там и звали детей, но упрямый "хохол" уперся рогом и свою фамилию на Светкину менять наотрез отказался. А Германское правительство все думало, стоит ли пускать к себе такого националиста. И пока оно думало, поехал туда Светкин двоюродный брат Толик Рейн с женой и четырьмя малолетними сыновьями. Трудные времена ему пришлось пережить на заре заграничной жизни. Но его деткам досталось еще больше. Привыкшие летать вольными птицами по Пролетарке, ломать, что попадет под руку, влезать, куда можно пролезть, и стаскивать, что можно стащить, они ощутили просто колоссальный прессинг вездесущих полицейских и соседского надзора. Не успели забраться на дерево - полисмен тут как тут. Стащили велосипед - папа этого визгливого немецкого поросенка уже у дверей. Натоптали на клумбе - у порога домоуправитель со штрафом. И все штрафные квитанции с завидной методичностью, подогреваемой горьким сожалением об утраченной сумме, папа Рейн отбивал на четырех сыновних задницах. Подсчитав доходы и расходы семьи за два года, родители сообщили детям, что полгода они работали только на штрафы. Постепенно сыновья научились выбирать себе менее дорогостоящие занятия и сначала думать, а потом уже делать, после чего все пришло в норму...
А к этой поре германское правительство решило пропустить в свой благодатный рай украинца Сашу Стеценко со своей немецкой женой и полукровками-сыновьями. Сначала они жили в гостиничном номере, но даже его двухзвездочный интерьер очаровал семью, и вот уже первая фотография с запечатленным уютом полетела друзьям в Пролетарку. Однако, набравшиеся опыта за годы жизни в Германии Светкины родители объяснили молодым, что в здесь ничего "за так" не бывает. За этот номер, а затем и квартиру, за программу адаптации, изучения языка и переквалификацию на кредит их счетов поступают суммы, которые им придется выплачивать до конца своих дней. Приличной работы для третьего потока эмигрантов в Германии почти не осталось - Света убирала два раза в неделю дом Сашиного начальника, а сам Саша работал на кладбище каменотесом - обрабатывал могильный камень. Дисциплина была строгой: по приказу бригадира садились на перекур, по знаку - вставали, и так же на обед. Задержался на минутку - ни слова упрека, просто с зарплаты удержат. Один раз Сашка мыл руки в кафе, забыл выключить воду. Какая-то сволочь заложила. С Сашки содрали штраф и деньги за воду по счетчику. Оказывается, в Германии, тому, кто донес, с оштрафованного процент выплачивают, стимулируют сексотов, гады! Но зато через четыре месяца Стеценко переселились в квартиру в поселке для русских эмигрантов. Территория по виду ничем не отличалась от российского городского ландшафта, правда, без помоек и загаженных дворов - постепенно россиян приучали к порядку - все теми же штрафами. Через год Стеценки купили себе две подержанные машины - они в Германии стоили копейки, потом поднатужились, в кредит взяли новую, а еще позволили себе переехать с окраины ближе к центру. Жизнь постепенно вошла в колею. Старший сын попросил вставить ему в ухо серьгу, потому что в детском садике все мальчики так ходили. Младшего уже называли на немецкий манер. И хотя Светке по ее просьбе подруги прислали русские книжки, букварь и мультики, постепенно атрибуты российского бытия в сытой зажиточной Германии теряли свою актуальность.
Конечно, было обидно, что коренные немцы эмигрантов сторонились, да и традиции у них были иные: в гости к друг другу они без предупреждения не ходили, часто семейными кампаниями не собирались - неэкономно, тем более, без повода. Поэтому общались и дружили новоиспеченные граждане Германии, в основном, с такими же, как они, переселенцами, и мечтали, что их дети уже не будут мусорщиками и каменотесами, а станут настоящими "дойче".
II
Тем временем у Коли дела складывалось вроде неплохо - его "фрау" днем работала, по вечерам училась, мать хозяйничала по дому, он зарабатывал по местным меркам недурно... Эйфория от налаженности быта, европейского дизайна и удобств прошла, и начались однообразные скучные будни. И вдруг оказалось, что сытый желудок - это еще не все. Человеку нужно человеческих отношений, ощущения чувства собственного достоинства и самодостаточности. А еще нужна мечта, цель, к которой хотелось бы стремиться. Те ценности, которые были в России - машина, квартира, поездка за границу - здесь утратили свою значимость. Нужно было искать новые, но ничего в Колину беспокойную голову не приходило. И хотя Коля "пахал" с утра и до вечера в стремлении за хорошим заработком, что-то его тревожило, и это "что-то" читалось в оценивающем взгляде его "фрау", которая официально регистрировать их почти супружеские отношения почему-то не желала, а о детях вообще речь не заводила.
Пролетели как один три года, и тут Анна Оттовна затосковала, запричитала и запросилась в отпуск в родную Пролетарку. Ее тяготило замкнутое пространство квартиры. Ей бы в огороде покопаться, сходить в магазин, постоять в очереди, с людьми поговорить, в воскресенье на базаре поторговаться, а вечерком на лавочке с подругами песни попеть. В здешних супермаркетах никто с тобой балакать не будет, да и язык старушке трудно давался. Наряды, с радости накупленные, уныло висели в шкафу - куда в них было ходить-то? Да и у местных не принято было сильно выряжаться, немки все больше брюки, шорты да рубахи носили. "Слава богу, хату не продали, есть хоть где остановиться", - аргументировала Анна, уговаривая сына совершить путешествие на родину." Колина "фрау" провести отпуск в Пролетарке категорически отказалась, предпочтя Турцию.
И вот белый "Мерседес", словно величественный крейсер, снова плавно зарулил в их родимый пролетарский двор. Забор, и без того жалкий, еще больше поредел. "Лысину" оккупировали сорняки - без вездесущих кур она выглядела такой одинокой, заброшенной, что у Коли, отнюдь не страдавшего сентиментальностью, защемило в груди. Анна Оттовна, смахнув скупую слезу со щеки, ринулась в дом - слава богу, даже проезжие цыгане не позарились на ее добро, видимо, ветхость ее жилища не наводила их на воровские мысли. Все было в целости и сохранности - и кастрюльки, и самовар, и зеркало - как хорошо, что сын не дал их увезти в Германию, там бы все давно оказалось на помойке! Нужно теперь только руки приложить - порядок навести, а уж это для Анны - раз плюнуть.
Уже на другой день дом ожил, заблестел, расцвел дорожками, заблагоухал жилыми запахами и борщом, а Анна, излучая счастье, отправилась в турне по Пролетарке. Подружки ждали ее рассказов о Германии, а она все отмалчивалась, переводя тему на местные новости, и слушала, слушала, впитывая их, как губка - так путник, умирающий от жажды, пьет воду и никак не может напиться...
Вечером Коля по традиции пошел навестить своего дружка
Женьку. "Мерседес" он оставил во дворе, надоело ему за рулем - хоть ноги размять, да и потерял
он
в Колиных глазах прежнюю ценность,
превратившись из предмета роскоши в средство передвижения. Женька встретил
его у калитки своего дома - только
что
приехал с работы - на удивление он не
вонял
мазутом и соляркой, был в светлой
рубахе, модных туфлях и выглядел вполне солидно. При рукопожатии
цепкий
взгляд Коли заметил, что руки у Женьки чистые, ногти без траурного ободка -
видно, что человек имеет непыльную работу. А толстая, из натуральной кожи
барсетка убедительно говорила о состоятельности ее владельца. Но самое
главное,
что ошеломило Колю - за спиной у Женьки стоял двухэтажный дом из белого
кирпича, с высоким крыльцом и красной металлической крышей - не хуже, чем у
какого-то бюргера в Германии, а во дворе красовался не новый, но все-таки
джип!
- Ты что, бросил свои поля, в банкиры подался? - спросил Коля, оценивая взором непривычный Женькин вид.
- Почему, в банкиры. Я все там же, только не на технике, процессом руковожу, с документами дел много, - кивнул он на барсетку, - а в поле у меня бригада корейцев работает да несколько местных.
Водки в Женькином шикарном доме не водилось, и они вдвоем отправились прогуляться в сельмаг, который звался уже "минимаркетом", и хотя презентабельная вывеска претендовала на это громкое название, внешний вид магазина был прежним - старенькое покосившееся здание едва стояло на ногах. Зато внутри полки ломились от иностранной дребедени - Коле она до оскомины надоела в Германии. У прилавка очереди не было, только невысокая девушка рассчитывалась с продавцом за покупку. Она повернулась к выходу, и, наткнувшись на Колю, вдруг смутилась и торопливо вышла на улицу. На вид ей было лет семнадцать - черная коса мотнулась змеей следом за хозяйкой. Колю тоже зацепил девчоночий взгляд. В нем была какая- то неожиданная для столь юного возраста мудрость взрослой женщины...
Охватившее Колю чувство ностальгии по давно забытому детству побудило его в довесок к бутылке водки взять банку кильки в томате, кусок докторской колбасы и селедку. А еще булку черного-черного хлеба, такого пахучего, с корочкой! Коля представил, как он натрет эту корочку чесноком и будет смаковать, как заморский деликатес, и сглотнул слюну.
Расплатившись, они пошли назад, и Коля, заметив в конце улицы удаляющийся силуэт девушки с черной косой, спросил:
- Что за девушка? Почему не знаю? - вроде бы он не забыл еще пролетарских, шесть лет в Германии - не срок.
- Наташа, дочка Паши Шульженко. Жена его умерла лет пять назад. Сын старший женился, Паша ему квартиру свою оставил, а сам с дочерью и младшим сынишкой к новой жене перешел. У нее свой дом, там рука хозяйская нужна. А что, понравилась? Девчата быстро растут, недавно сопливая бегала. А теперь уже скоро училище закончит.
- Взгляд у нее не по годам взрослый, серьезная очень.
- А ты бы остался в одиннадцать лет без матери, да еще в чужом доме оказался, где мачеха со своей дочкой заправляют. Ничего плохого сказать не могу, Валентина - женщина хорошая, дети чистые ходят, сытые. Младший сын Пашки шебутной был, вечно что-нибудь натворит, а у Валентины - шелковый. Но другими ребята какими-то стали. Глаза прячут и ходят, как по струне. Это я тебе как отец двоих детей говорю - я не то, что по глазам, с порога по голосу чувствую, если у них что-то не так...
При мягком ласковом свете закатного солнца они снова сидели на веранде, пили водку, закусывали колбасой и селедкой, солеными домашними огурчиками и только что сваренной картошкой, которая дымилась на столе под щедро посыпанным укропом, расточая невероятно ароматные запахи. Женька рассказывал о том, как он вставал на ноги, как тяжело было поначалу, как искал рынок сбыта своего урожая, как строил дом. У него были планы, по Колькиным меркам - наполеоновские: сообразить свой консервный заводик - овощ - продукт скоропортящийся. А потом и настоящий супермаркет в Пролетарке открыть, в округе столько сел, а до районного центра далековато...Женька звал Колю назад в Россию, говорил, что сейчас в стране наметились хорошие перспективы, и тот, кто хочет заработать большие деньги, тот будет иметь возможность "раскрутиться".
Коля все слушал, слушал и начинал верить в красивую российскую жизнь, а дом, в котором они сейчас сидели, ели и пили, был наглядным тому подтверждением. Раньше ни кирпича, ни шиферины достать нельзя было, хотел бы построить дом, да не из чего, может, поэтому все поголовно воровали - тащили, что под руку подвернется. Да и кто бы тебе в советские времена дал в два этажа дворец выстроить! А сейчас, если есть деньги и желание, все в твоих руках... Но какое там возвращение! В Германии все уже налажено, и Колька отогнал, как назойливую муху, эту сумасшедшую мысль - податься назад в Пролетарку. Но дом...Женькин дом не давал Коле покоя даже ночью, он снился ему - высокий, красивый, с балкончиками, увитый молодым виноградом и огороженный резной чугунной оградой...
III
В то лето все пролетарские эмигранты словно сговорились встретиться на родине. Приехала погостить к двоюродной сестре Светка Бауэр-Стеценко, к старенькой бабушке - Лидка Шульдайс, к никак не решавшемуся на переезд в Германию брату - Толик Рейн. То родня к ним в Германию ездила, на красоты цивилизации любовалась, теперь наоборот - тоска погнала бывших пролетарцев в родные пенаты.
Посиделки на берегу местного озера организовались совершенно спонтанно: Коля встретил Толика, тот захватил бутылку самогона, нарвал помидор с огурцами в огороде, они зазвали Женьку и пошли к озеру. По дороге наткнулись на Лидку, она решила присоединиться, побежала домой за съестным и на обратном пути захватила Светку и Сашку Стеценко. Но не выпивка и закуска влекли их сейчас, а желание поговорить, пообщаться. Ведь не зря сказал кто-то из великих, что нет на свете более дорогой роскоши, чем роскошь человеческого общения.
Озеро располагалось за околицей села, обрамленное высокими тополями, похожее на блюдце с водой - круглое и чистое. Дно в нем было каменистое, и потому вода никогда не теряла своей прозрачности. Здесь водились великолепные зеркальные карпы, которых приезжали ловить рыбаки даже из Нальчика. Пролетарцы гоняли чужаков, да и своих с электроудочками, потому и обитала в нем рыба в несметном количестве.
Участники пикника разложили нехитрую снедь на домашней линялой скатерке возле возвышающейся в центре бутыли с мутным самогоном и расположились вокруг, как на картине "Охотники на привале". В лучах вечернего солнца, пробивавшихся сквозь прозрачную воду озера до самого дна, поблескивали зеркальные бока гуляющих на глубине карпов и иногда пускали в надводный мир солнечные зайчики. А далее за водоемом, без конца и края пестрыми скатертями лежали поля, поля, поля, иногда прерываемые стройными лесопосадками, за которыми виднелись голубоватые от вечерней дымки горы...
- Красота-то какая! - выдохнул Толик Рейн. Он лег навзничь и раскинул руки, словно хотел обнять весь мир, - Я сегодня с утра успел порыбачить. Представляете: восход, прохлада, тишина, только рыба всплескивает... Три карпика молодых поймал, жена нажарила - вкуснотища!
- А в Германии ловишь? Помниться, ты из-за рыбалки чуть со своей не развелся, - подкинул тему для разговора Женька.
- Где там ловить, в этой Германии! Разве что на частных озерах - за каждую удочку заплати, за место заплати, за каждый кило выловленной рыбы - заплати. После всех выплат рыбка в буквальном смысле золотой становится, ни смотреть на нее, ни есть не хочется. А в общественных водоемах вода грязная, рыба несъедобная. Да что там рыба, я вот в реке Рейн хотел искупаться. Давно мечтал на своем тезке побывать, как увидел берег, бегу, на ходу раздеваюсь, кричу: я ведь тоже Рейн!... меня в воду не пустили, говорят, химии много, там вокруг заводов не счесть...
- Возвращайся назад, тут и купаться можно, и рыбу ловить.
- Поздно, брат. Дети уже привыкли. По-немецки лопочут. Сколько я их полупцевал, пока немецкий порядок научились соблюдать. Неужели это все даром? Мы-то, конечно, навсегда там останемся вторым сортом, да что там вторым - десятым. Но ради детей стоит потерпеть.
Все переглянулись, промолчали - каждый подумал о своем: Светка вспомнила, как хозяйка устроила ей скандал за плохо, якобы, вымытый дом, Толик - ехидный и злой взгляд домоуправителя, выговаривающего ему за шалости сыновей, Лидка - как ее сына в школе звали "русской свиньей", Коля - замолкающие голоса его собригадников, когда он присоединялся к ним обедать...
- И мы терпим, и дети наши еще будут терпеть, разве что внуки станут настоящими полноценными немцами, и то при случае им припомнят, что приехали их родители из неумытой России - вздохнула Лидка.
- А я то все думал, как это в Германии так быстро людей переделывают, - стал размышлять вслух Женька, - вы все и ребята ваши приехали - вроде те же на вид, а совсем другие. Прямо блиц-воспитание какое-то! И только теперь понял. Вот дети Паши Шульженко попали к мачехе - и сразу перевоспитались, потому что она их не жалеет, не уговаривает, строго спрашивает и спуску не дает - не родные же. Так и Германия - она вам, как мачеха - больно не церемонится, три шкуры дерет, а в таких условиях быстро перевоспитаешься. Только какой ценой...А у нас сейчас настоящая жизнь начинается! Кто хочет жить хорошо, тот найдет, как это делать, главное, чтоб только не мешали.
- Ладно, ребята, - встрепенулась Светка, давайте лучше споем. Как давно я хором не пела! ...Светка затянула, остальные сначала несмело, но потом дружней подхватили, и еще долго лилось над полями : " Все-е-е пройде-е-ет, и печаль и радо-о-о-о-сть..."
Ближе к отъезду Анна Оттовна стала ходить мрачная, все больше отмалчивалась, иногда утирая украдкой слезу. Коля, занятый хозяйственными делами - дом совсем обветшал, много нужно было поправить, починить - не замечал странного состояния матери. Все выяснилось в последний момент - она наотрез отказалась возвращаться в Германию. Коля, как ни уговаривал, как не давил на старушку - та была непреклонна: выживу, говорила, ведь не одна, кругом люди, сама в силе - и огород сажать еще могу, и мелкое хозяйство держать. Представив себе волокиту с документами, Коля даже матюгнулся в сердцах. Но назад они поехали вдвоем с "Мерседесом".
В Германии его ждал второй удар - "фрау" собрала пожитки и ушла от него жить к немцу. В оставленной на столе записке он прочел:
" ...Коля, извини, не обижайся на меня, это поможет мне скорее адаптироваться в социуме...". Слова-то какие нашла: вроде на слух умные, культурные, а по смыслу - хуже матюгов. Пережить двойную измену Коле помогла работа. Именно сейчас он понял смысл любимой бабушкиной поговорки: "Лезет дурь в башку - вцепись работы. Работа от всякой маеты спасает." Коля днем клал кирпич на стройке, а вечером крутил баранку - развозил продукты по кафе, сам загружал и разгружал - к ночи падал, не чувствуя ног. Ему почти ничего не снилось, но иногда в полудреме грезилось, как сидит он на лавочке, греется на солнышке, а за спиной у него - его собственный дом, тот самый, увитый виноградом, с балкончиками, цветами и чугунной резной оградой...
Анна Оттовна рассказывала Коле по телефону, что живется ей хорошо, на здоровье не жалуется, посадила весной огород, цыплята по двору бегают, в сарайчике молодой поросеночек. Казалось, ее счастливый голос звенел на всю Германию, но Коля все никак не мог понять, какая такая сила удерживала его мать в забытом богом селе...
Однажды хозяйка сети кафе послала Николая на свой новый объект, и в маленьком провинциальном городке он увидел дом своей мечты. Белоснежный и стройный, он из под красной черепичной крыши, как из-под модной шляпки, улыбался вымытыми до блеска глазами-окнами - и в каждом красовалось по цветку. Все был точь-в-точь, как во сне - и чугунная ограда, и балкончики, только плющ вместо винограда, а вместо сада - зеленый газон, по которому бегали, взвизгивая, двое малышей.
Коля стал активно интересоваться, за сколько можно купить или построить такого рода дом. По предварительным прикидкам оказалось, что рассчитываться за это удовольствие придется всю жизнь не только ему, но детям, а может, и внукам. Главное было даже не в дороговизне постройки, а в земле, которая была в густонаселенной Германии на вес золота. Это не просторная Россия, где такого добра - бери, не хочу. Примеряясь к земельным участкам, Коля выяснил, что общественных территорий в Германии осталось совсем мало - все раскуплено, огорожено, и каждый квадратный метр - на учете. И он вдруг остро ощутил, что изменись закон и порядок, приди к власти иное, негуманное правительство, и все безземельные немцы превратятся в тех самых китайских воробьев - захочешь где-нибудь приземлится, глядь, а тебе уже "кыш!" кричат.
В России практически каждый горожанин кроме квартиры дачку имеет, есть где огурец вырастить да и босой ногой ступить. На старость вообще можно в деревню переехать, подальше от суеты и городского шума. А тут основная масса жителей мегаполисов живут себе в своих многоэтажных муравейниках, а лоно природы им заменяют жалкие клочки городских парков. Как не примерялся Коля к участкам, не по зубам ему была германская землица - большинство немцев предпочитали сдавать ее в аренду, а не продавать - кто же будет избавляться от курицы, которая несет золотые яйца? Но мечта о своем доме уже так захватила Колю, что он все-таки решил его построить, только не здесь, а там - в Пролетарке. Как в России горожане отправляются летом на дачу, так и он хоть в отпуске будет жить в таком доме! Да и мать в нормальном жилье старость проведет, а не в какой-то халупе - ей ведь всего шестьдесят. И он принялся копить деньги на строительство...
Мать звала его снова на конец лета домой, писала, что урожай хороший - погреб ломится от банок с вареньями и соленьями, хоть осень еще и не наступала. Куры уже несутся, поросенок вырос большой, ближе к осени можно заколоть. Погода у них солнечная, Женька Кинцле его ждет - не дождется...Здоровье стало пошаливать, но теперь у нее появилась квартирантка - Наточка Шульженко, она закончила училище и приехала работать в родную школу, но в доме мачехи жить не захотела, попросилась к Анне Оттовне. Теперь им вдвоем весело, Наташа ей помогает во всем, так что беспокоиться нечего...
Коля между испанским курортом и Пролетаркой снова выбрал последнюю и в который раз махнул на своем видавшем виды "Мерседесе" на родину. Тем более, что деньги на строительство были частично накоплены. Впервые он ступил на свой двор с новыми, незнакомыми до сих пор ощущениями - родная земля приобрела для Николая совсем иную ценность - он шел по ней и чувствовал себя здесь полноправным хозяином. Сколько стоят по германским меркам эти двадцать соток? Да целое состояние!
А в доме Колю встретили две такие веселые и счастливые женщины, что он даже невольно позавидовал. Квартирантка сначала его стеснялась, но потом они подружились, и Николай даже вскоре стал замечать, что ждет ее поскорее с работы домой - Наташа готовила свой класс к сентябрю. Девушка ему отвечала взаимностью...
Вместе с Женькой Коля обмозговал проект своего нового дома, в этом году решили заложить фундамент, и закипела на его "лысом" дворе работа. Односельчане, наблюдая за изменениями в хозяйстве Анны, поголовно ее одобряли. Если раньше поглядывали на Колю, как на заморского пижона и все равно за глаза звали скотником, то теперь смотрели уважительно и каждый серьезный мужик в Пролетарке считал за честь пожать ему руку...Однако, почти любой при этом с улыбкой спрашивал: " Николай, ты, что ли назад из Германии решил податься? За границей хорошо, а дома лучше?"
Отпуск пролетел, как одна минута. Откуда только силы брались - Коля успевал и на стройке с зари до зари пахать, и темными южными ночами на свидания бегать. Все окрестности они с Наташей исходили, сколько разговоров переговорили. И что удивительно, во многом их точки зрения сходились!
Перед отъездом Коля проснулся рано - он и не подозревал, насколько могут быть благозвучны крики орущего в пять утра петуха. Вышел босиком на ветхое крылечко, сел на ступеньку и окинул взором хозяйство, оценивая проделанную работу...На веранде послышались шаги, и в дверях появилась Наташа - ей тоже не спалось. Она села на ступеньку возле Коли, но задумчиво молчала, словно не хотела нарушать девственной тишины раннего утра. Звал ее Николай с собой в Германию, но Ната отказалась, кем она там будет работать, неужели зря на педагога училась? И теперь Коля был на распутье - и любовь его здесь, и мать, и строительство вот затеял ... Может и правда вернуться? Без работы не останется. Он ведь каменщиком стал - какого здесь не сыскать, а в округе все словно с ума посходили - дома растут, как грибы...
В огороде маячил цветастый платок Анны Оттовны, она всегда вставала на заре и спешила полить грядки до наступления жары. Старушка приложила натруженную ладонь ко лбу, заслоняясь от рассветного солнца, и посмотрела на молодую парочку, словно два голубка, присевшую на крылечке. Анна в который раз промокнула кончиком платка глаза - уедет сын в свою Германию и Наточку ее любимую сманит. С этой грустной мыслью она направилась к дому и присела рядом с молодыми.
Каждый из них думал сейчас о своем. Но на самом деле об одном и том же - о счастье. О том, как долго и как далеко мы его ищем, а на самом деле оно совсем рядом. Ведь главное, чтобы не болел человек ни душой, ни телом. Чтобы была у него мечта и возможность ее осуществить. Чтобы он любил, и его окружали любящие люди. А еще - чтобы на родной земле он чувствовал себя Человеком.
|
Проголосуйте за это произведение |
Знание материала всё же не отличное, а только хорошее, а местами и пожиже. Очекидно, Вы никогда не были в роли эмигранта, иначе не допустили грубых фактических ошибок. Специальных посёлков для русских эмигрантов в Германи не существует. Селятся эмигранты кучно - это да. Но в основном из-за того что "социальные дома" построены "кучками" в разных районах больших городов. Про проценты со штрафов тоже не слыхал, хотя, возможно, и есть такое. А вот "стукачей" хватает. Идёт себе старушка-бабушка, гуляет с собачкой, и если видит что-либо с её точки зрения непотребное,- тут же схватит мобильник и позвонит в полицию.Несколько мест в тексте меня прямо покробили. Вот одно из них: "...Лиду переселили в однокомнатную квартиру с мебелью, на которую ей пришлось бы работать в России всю жизнь. Но при этом объяснили, что с обстановкой нужно обращаться хорошо, иначе за ущерб вычтут из зарплаты. А если интерьер ей за год надоест, его поменяют. Лида неизменно меняла мебель каждый год, не ведая, что ее просто перевозят из квартиры в квартиру таких же, как она, эмигрантов, а когда оботрется, то заново драпируют." Магистраты городов не занимаются надувательством переселенцев. Деньги на мебель, бельё, занавески, посуду и пр. дают в пределах 1500 евро, кажется на нос. Уже точно не помню. Знаю лишь, что составил список на 1100 евро. больше и не знал чего вписать и эти деньги мне перевели на счёт. Простенькую мебель и пр. я тут же купил и никто не контролировал. Хотя многда проверяют, и если кто надул магистрат, деньги получил, а сам обставил квартиру мебелью со "шперрмюлля". то заствляют деньги вернуть - не обманывай! Языковые курсы самое мало - полгода длятся, а не четыре месяца. И для этнических немцев первые курсы - бесплатно. У кого статус иностранца, те какую-то сумму платят. Моя жена - иностранка. Первые курсы ей тоже дали бесплатно, как жене гражданина страны, за вторые и третьи, ступенями посложнее, мы платили 20% стоимости. Кажись, это было 102 евро. Остальное заплатил Арбайтсамт - биржа труда. Коренные немцы эмигрантов сторонятся, только если те ведут себя по-хамски. У меня много знакомых и друзей среди "настоящих" немцев и часто домой приглашают, а это в Европе знак уважения и дружбы. Каменотёс в Германии - почётная профессия. Анна Оттовна затосковала - в это верю. Мои сёстры до сих пор плачут по своим огородам, курям. да "худобе". И я тоскую по Северу, по огромным пространствам северным, по одиночеству. Моя дочь от "тоски мятежной" вернулась в Россию и я её не держал. В общем, - если бы не эти досадные промахи, рассказ получился бы ещё лучше. Но я и так за него голосовал. Желаю удачи! В. Э,
|
Вроде, как никто не ╚гуторит╩ по-китайски и на украiнской ╚мове╩ тоже, но автор в своей речи два раза использует слово ╚балакал╩... Чуждо звучит.
|
Здорово если рассказ был бы таким: эмигрировал человек в Германию, а после вернулся обратно от вполне благоустроенной жизни к разбитому родному корыту, потому как НАСТОЯЩАЯ ТОСКА схватила, да так схватила, что и думы отпали, которые поначалу от тоскунчиков возникали: как жить с детьми в России? На что жить? Чем заниматься? Вобщем сработал у эмигранта русский авось- и махнул эмигрант обратно в Россию. Я кстати сам полгода назад как вернулся с эмиграции. Предки мои, оказывается, были обезьянами. Вот и потянуло меня к корням в Африку. Поначалу в Африке представлял себя настоящим белым эмигрантом отвергнутым родиной. А потом а потом плюнул на всё. Собрался и вернулся в Россию, прихватив с собой чернокожую жену из племени Чумба-Юмба. : )
|
