СПАСЕНИЕ

Рассказ

 

1

Кирилл уже давно жил с дурными снами, так, как живут люди с бронхиальной астмой или сахарным диабетом. Свыкся. Кошмары преследовали его с семилетнего возраста. До сих пор как наяву он помнил один из снов, в котором висевшая в зале морда то ли черта, то ли льва с рогами – своеобразный образчик творчества «зэка» – по ночам стала отрываться от стены, на которой висела до захода солнца, и носиться за Кириллом по комнатам. Этот сон повторялся время от времени, и годам к девяти Кирилл понял, что лучше наносить удар первым. Он медленно крался по коридору из кухни в залу, а притаившаяся за дверями морда, спрятав в резной лакированной гриве насмешливую улыбку, поджидала, когда он внезапно сорвется в прыжок, чтобы ударить по ней ногой. Тогда комната наполнялась истошным визгом и ревом, и Кирилла выбрасывало из сна, словно рыбу на берег, – бьющегося, мокрого, широко открывающего рот в немом крике.

При переезде в новую квартиру морду выбросили на свалку, и вместе с этим прекратился навязчивый сон Кирилла. Но появились другие сюжеты. По мере взросления в кошмарах он испытывал разнообразные формы смерти: тонул в холодной реке, падал с крыш небоскребов, попадал под электрический ток, его убивали ножом и из огнестрельного оружия. При этом не сказать, чтобы Кирилл проживал какую-то страшную жизнь в реальности. Нет. Все как у всех: ровно и никаких жизненных трагедий наяву.

Говорят, тот, кто умирает во сне, на самом деле жить будет долго и счастливо. Кирилл в этом очень сомневался. К двадцати пяти годам уже отчаявшись в помощи психологов, психотерапевтов и шарлатанов, двадцатитрехлетний Кирилл по воле случая оказался в церкви. Не старый, вполне себе «мирской» отец Максим, внимательно выслушал его и просто, как будто говорил о погоде, сильно налегая на «о», произнес:

– Не знаю, сын мой, что сказать-то. Чем-то интересен ты темной стороне, раз так она подкрадывается к тебе. Крещен?

– Крещен, – кивнул Кирилл. – Маленьким еще.

– А крест носишь?

– Да нет, как-то…

Отец Максим задумчиво вздохнул, проводя рукой по внушительному распятию, покоившемуся на облачении.

– Вот что, юноша, – сказал он. – Что с тобой – не знаю. Да и никто не знает и тебе не скажет. Ибо неисповедимы козни его…

– Умереть боюсь… – перебил его Кирилл так надрывно, что сам испугался своей искренности. – Помогите батюшка, снится – аж вот-вот сердце остановится во сне.

– Успокойся, успокойся. Что ты! – Максим осенил его крестом. – Благослови тебя Господи. Послушай-ка вот меня лучше. Лекарства от этого раз и навсегда, как от диабета, поди-ка нет. Но средство есть.

Кирилл закивал, с надеждой слушая священника.

– Перво-наперво, крест носи. Купи хоть какой, только принеси освятить. Чужой не надевай не надо. Второе – когда спать будешь укладываться-то, помолись…

– Молитв не знаю… – повинился Кирилл.

– Ничего. «Отче наш» нет труда выучить, а только молиться и так ведь, просто от сердца можно. Спасибо, мол, Господи, за хороший день и прочее, здоровья пожелай в мыслях кому хочешь, хулы никому не возноси, врагов своих попроси у Господа вразумить, а друзей поощрить. Добрыми мыслями молись, сын мой, а лучше вслух. И при том при всем, когда молишься-то, выпивай стаканчик чистой водички. Не из-под крана, а хорошей, природной. Вода как глина в руках гончара: хорошими мыслями и словами ты из нее себе будто щит изваяешь, да и будет он внутри тебя на всю ночь. И скажу я тебе: нечисти-то всей уже с тобой справиться куда как труднее будет. Понял?

Кирилл снова кивнул.

– И на третье, самое главное… Спишь-то когда, думать можешь? Полагать, что страхи снятся? Осознаешь себя?

– Могу. И знаю часто, что вот сейчас ужасы начнутся, и то с высоты падать начинаю, срываюсь, то горю, бывает…

– Ну коль мыслить можешь, тогда, как ужас начинается во сне, так сразу – не забудь – говори: «Господи, помилуй!» Только сумей проговорить, совладай с собой, а то всякое бывает. И как скажешь, вот увидишь, все отступит, как тьма перед зарей, и проснешься. Не даст тебе Господь во сне погибнуть. Велики слова эти, сын мой… – тут батюшка снова вздохнул. – Да вот подчас воли нет произнести. Ну, все понял?

–Понял, – ответил Кирилл.

– Ну давай за крестом, да приходи опять. И это… – тут батюшка принял уж совсем мирской вид, и, если бы не внушительный крест с цепью, так Кирилл тут же пригласил бы его на рюмочку.

– Да?

– Как поэт-то в начале века пел, помнишь? Жизнь не сон – снилось и забыл.

«Поэт пел», – отметил про себя Кирилл и вышел.

 

2

Никто бы не подумал, а все, что говорил отец Максим, помогло. Отправляясь за крестиком, Кирилл шагал с таким настроением, как больной от врача, который прежде выписывал ему десять разных лекарств, ни одно из которых не помогло, а тут прописал одиннадцатое. Стряхнув с себя все это очарование атмосферы церкви, аромат ладана и образ батюшки Максима, говорившего так важно и степенно, шагая теперь по «мирскому» тротуару, Кирилл не мог понять, чепуха все это или нет. Но раз был шанс попробовать одиннадцатое лекарство, то почему бы нет? Другое дело, если бы тех лекарств совсем не осталось.

Проверка состоялась на третью ночь с того разговора в церкви. Кирилл теперь исправно носил освященный крестик, пил чистую воду на кухне с добрыми словами «здоровья маме Тане, папе Андрею, благополучия сестренке Кристине» (любви только пожелать было некому, ну да пока ладно), завершая все это дело словами «спаси и сохрани нас, Господи». Однако две ночи до того он спал вообще без сновидений, что случалось крайне редко, и Кирилл уж почти уверовал в силу средства отца Максима.

День перед третьей ночью (а это была среда) прошел более суматошно, чем обыкновенно. Во второй половине августа пошли дожди, уровень воды в ливневке попер вверх, бригада, в которой работал Кирилл, ездила от колодца к колодцу, смотрела воду. На другом конце города прорвало – на разбитом «газике» пришлось лететь туда. Ставили пробку. Кирилл спускался с фонарем в колодец шесть раз, под конец смены, который наступил около десяти вечера, устал и вымок. Пришел домой, едва-едва поднявшись на 5-й этаж. Быстро помылся, поел, что мать приготовила, и в своей комнате свалился на кровать. Уже мысль начала вилять по закоулкам сознания, веки налились тяжестью, как он, вспомнив про воду, встряхнулся, пополз на кухню. Наполнил стакан, но мысли в засыпавшем мозге так путались и не хотели держаться на одной ниточке, слова не строились друг за другом – наспех он прошептал слова своей «молитвы», выпил воду и упал в кровать.

Кошмар зашел под утро, когда мозг, восстановившийся в забытье, открылся чувствам и переживаниям. Кирилл и мальчик лет четырех-пяти лежали ничком на краю большого моста. С высоты этажей 15-ти они наблюдали, как по широкой полноводной реке плывут пароходы. Пароходы везли грузы. Один – длинный, как баржа, вез тыквы, наваленные прямо на палубе большой горой, и эти тыквы были величиной с дом. Палуба другого была заполнена людьми, никого из которых нельзя было различить отдельно, а все они были только одной разноцветной массой, колышущейся, потому что каждый из них приветственно махал Кириллу и мальчику. И вода внизу была синяя-синяя, как в кино, и, если бы хватало зрения, Кирилл бы увидел дно – такая она была прозрачная. Кирилл и мальчик наблюдали за пароходами, лежа на животах и свесив головы. Никаких перил и парапетов у моста не было, но Кирилл не боялся того, что он может упасть вниз, потому что сама мысль об этом просто не приходила ему в голову. Он захотел повернуться на спину, чтобы убедиться, что и небо над головой такое же синее и чистое, как вода. Повернув голову к мальчишке, он восхищенно воскликнул:

– Красота-то какая!

Светловолосый мальчик кивнул, в улыбке растянув губы, и Кирилл увидел, что все зубы у него совершенно гнилые. Ему стало ясно, что и среди этой всеобъемлющей красоты смерть так же неизбежна, как и везде. Во сне он почувствовал, как по телу, сжимая кожу в судороге, волной бежит дрожь, и, уже начиная падение с многокилометровой высоты моста, он с трудом произнес:

– Господи… Господи, помилуй...

И тут же проснулся.

Часы на стене показывали половину седьмого. Никакого впечатления от кошмарного сна не было. Кирилл не чувствовал вообще ничего, в голове была пустота и легкость. Сквозь жалюзи пробивалось восходящее солнце, по подоконнику стучал голубь. Кирилла не заботили ни мальчик, ни его странная ухмылка с испорченными зубами, ни то, почему вдруг такая красота была так странно нарушена этой отвратительной ухмылкой. Кирилл просто ничего этого не помнил. Он не помнил своего очередного кошмарного сна, а наверняка знал только одно: через полтора часа его ждут на работе.

Поэтому он легко встал с постели и отправился в душ.

 

3

Катя была такая Катя. По мнению Кирилла, все Кати были пустоголовые, и даже знаки зодиака, под которыми рождались девушки, носившие это имя, на эту их основную характеристику мало влияли.

Катя работала диспетчером в их ЖЭКе.

– Мальчики! – тоненьким голосом кричала она мастерам из своего застекленного загончика в офисе. – Шеф ждет на планерку!

И «мальчики» (некоторым уж было лет к пятидесяти) с похмелья покорно плелись в кабинет.

Но пустоголовая или нет, Катя или не Катя, она все-таки была очень симпатичной. Миниатюрная брюнетка, с прямой спиной (Катя всегда сидела на кресле выпрямив спину и оттопырив зад), она никогда не ходила простоволосой, собирая волосы в высокую прическу с куричьим хвостиком или пучком на макушке, и любила носить мятные блузки и остроносые бюстгальтеры, из-за которых все то, что они поддерживали, вызывающе обтягивало блузку.

– Фифа. С шефом гуляет, – ворчали бригадные мужики, взирая на красоту и обдумывая каждый свои упущенные в жизни возможности.

Но Кирилл знал, что Катя с шефом не была. Ивану Сергеевичу было хорошо за пятьдесят. Порядочно утомленный женой, ныне покойной тещей и разведенной дочкой, девушкам он давно предпочитал хороший коньяк, а за компанию и среднюю водочку. Благодаря этому под глазами его набрякли порядочные мешки, бойкие усы над верхней губой пообмякли, как высохшая трава, но на работе, на публике он еще бодрился и даже покрикивал, впрочем, внутренне отсчитывая деньки до пенсии.

Кирилл сам не прочь был загулять с Катей и даже закулисным умом где-то там примеривал на нее роль будущей жены. То, что Катька под одеялом молодец, это он предполагал на верного (ведь брюнетка же), и от этого вся его симпатия и желание Кати становилось таким нестерпимым, что даже спина порой чесалась.

И что самое главное, Катя тоже была не против.

Они сговорились на 22 августа, канун Катиного дня рождения. Кирилл после смены подошел к девушке и пригласил ее в кафе, неожиданно даже для себя самого. Надело обхаживать вокруг да около, нужно было решать, да и дело с концом. А Катя, пококетничав для приличия (Катя все-таки), согласилась.

– А что мы делать будем? – совершенно мило хихикнув, спросила она.

–Ужинать, – просто ответил Кирилл. – А потом смотреть на звезды.

– Так темнеет еще не рано, как бы.

– Попробуем дождаться, – заверил ее Кирилл.

Вечером 22 августа около шести вечера они встретились.

Кафе располагалось на берегу реки, вечера в это время уже становились прохладными, поэтому Кирилл и Катя предпочли крытую часть летней веранде.

– Ну и что ты делать будешь завтра? – спросил Кирилл, глядя на девушку, пока она степенно, с полным достоинства видом перелистывала страницы меню. На свидание Катя надела легкое платье пастельного цвета с открытыми плечами, приталила его черным блестящим поясом «с алишки», высокая прическа открывала тонкую шею, а уж эти крупно нарисованные стрелки на серых глазах…

– В день рождения? Не знаю. Как обычно, наверное. Мама торт сделает. Приглашу Ленку и Таню. Хэээпи беесдей диаа Каатя! – тоненько пропела она.

– А как же гульнуть?

Катя с укоризной поглядела на него.

– В понедельник на работу.

– Ну и что. Иван Сергеич же ходит. У него каждые выходные день рождения.

Катя снова внимательно посмотрела на Кирилла.

– Иван Сергеевич – хороший человек, – спокойно сказала она, и Кирилла кольнула ревность. Может, правы эти бригадные: гуляет с шефом. Что она тогда здесь делает, эта Катя? Целовалась бы со своим Иваном Сергеевичем!

Кирилл насупился и взял меню.

Минутка недопонимания быстро прошла. Катя съела греческий, а Кирилл – оливье. Затем оба заказали горячее. Катя пила «чинзано», и очень немного, а Кирилл взял себе двести граммов коньяка.

– Напьешься – приставать будешь! – осудила его Катя. Потом спросила, наклонившись ближе открытыми плечами: – А это что за коньяк? Хороший?

– Нормальный, – ответил Кирилл.

– Потом дашь попробовать на глоточек.

– Так надо еще заказывать, – быстро согласился он.

– Давай.

Сначала они обсудили всех на работе. Потом всех общих знакомых. Затем Катя, захмелев и время от времени поправляя на плечах свое очаровательное платье, принялась рассказывать о том, какие куры Ленка и Танька. У Кирилла тоже слегка зашумело в голове. Подпирая голову рукой, он слушал весь этот невинный щебет, половину пропуская мимо ушей. Затем в кафе пришли мужик с баяном и женщина с большой балалайкой (домра, кажется) и вживую стали играть «Отель Калифорния». Катя потащила Кирилла танцевать, при этом не переставала говорить ни на минуту. Кирилл не танцевал с выпускного в школе. Переставлял ноги, но держался на них еще хорошо, поэтому танец почти удался. Их поддержали еще несколько парочек. Катя разгорячилась от танца, выпитого мартини, близости Кирилла и попросилась выйти на улицу. Они стояли на берегу реки, после моста заворачивающей вдаль, вода была темная, только маячила рябая дорожка от золотисто-багряного заката. В кустах вокруг кафе запускали трели невидимые птицы. Наверное, соловьи, решил Кирилл. Кто из птиц еще может так замечательно петь – он не знал.

– Красота-то какая… – с наслаждением вздохнула Катя. – Только холодно уже.

В каком-то фильме Кирилл слышал, что эти слова как пароль. Он снял джинсовку, накинул Кате на плечи, неуклюже обнял ее и… все-таки поцеловал.

Через полминуты Катя таки отняла свои губы от его губ.

– Молодой человек, что вы себе позволяете? – тихо и шутливо спросила она. И Кирилл увидел, какая она все-таки сейчас робкая и беззащитная девчонка, эта Катя, которая своим пронзительным голоском на работе строила бригады серьезных больших мужчин. И его джинсовка теперь на ней как броня, что ли.

А дальше закрутилось.

Вернувшись с улицы, Катя и Кирилл сели рядом. Их души неспособны были толком вместить ту невыразимую радость бытия, внезапно свалившуюся на них, поэтому решено было заказать еще чуть-чуть чинзано и чуть-чуть коньяка. И еще чуть-чуть. А затем потанцевать.

– А знаешь, ты всегда мне нравился, – глядя на Кирилла влажными серыми глазами, пищала Катя. – Серьезный такой все время и надежный такой. И глупых шуток никогда не говорил, тех, что ниже пояса и все такое. Добрый ты, Кирюш.

Кирилл только молчал и обнимал ее обеими руками.

В половину двенадцатого женщина-администратор, которой надоело смотреть на сопливую, все время тискающуюся парочку, подошла к ним и громко объявила:

– Через полчаса кафе закрывается!

– Мы уже уходим, – успокоил администратора Кирилл и нетвердой рукой полез в карман за бумажником. – Дайте счет, дорогая.

– Что делать бум? – спросил Кирилл, когда они вышил из кафе.

– Мы теперь с тобой как две ракеты в анекдоте, – весело ответила Катя.

– Как это?

– Американская и русская. Встретились в небе, напились, а потом наша говорит: ну давай я тебя до дома провожу.

Кирилл икнул и засмеялся. Плутая по аллеям между неловко постриженных кустов шиповника, они направились в сторону Катиного дома.

 

4

Сон начался странно. Шел дождь. Небо сплошь было закрашено серым, и сразу было понятно, что эта октябрьская морось за окном больницы дня на три, а то и больше.

Очередь в кабинет хирурга двигалась медленно. Сначала потерялся какой-то мальчик в очках и с переломанными пальцами, поднялась паника, логическая цепочка очереди перепуталась, потому что за мальчиком занимали сразу несколько людей. Но все это было уже позади Кирилла – он стоял у двери кабинета и ждал, пока выйдет женщина с повязкой на глазу, разглядывая бледно-зеленые облупившиеся стены коридора и в сотый раз читая табличку на двери кабинета: «Врач-хирург Белякова А.М.».

Женщина наконец-то вышла. Ее здоровый глаз был красный и заплаканный, а левый все так же закрывала повязка, перетянутая бинтом.

– Заходите! – пригласил низкий женский голос из кабинета.

Кирилл вошел.

В кабинете сидели две женщины средних лет, средней полноты, с одутловатыми незапоминающимися лицами, обе в белых докторских шапочках. На шее одной из них был надет фонендоскоп – это, наверное, доктор, догадался Кирилл.

– Заходите, – вежливо повторила женщина с фонендоскопом на шее. И подтвердила его догадку. – Я врач. Карточку сестре.

Кирилл протянул медицинскую карточку.

– Что вас беспокоит?

– У меня родинка большая, на спине, – пояснил Кирилл. – Гемангиома. Мешает одеваться и вообще…

– Снимайте рубашку, – приказала доктор. – Я посмотрю.

Кирилл разделся. Доктор осмотрела его спину, несколько раз растянула кожу вокруг гемангиомы.

– Да, размер приличный, – подтвердила она. – Будем удалять.

– Больно? – испугался Кирилл. Он паталогически терпеть не мог никаких хирургических вмешательств.

– Пустяки. Сейчас лазером, полминуты.

Кирилл оглядел заштатный потертый кабинет больницы, недоумевая, где здесь лазер.

– Но наркозик вот только общий, – совершенно ласково, как мама, предупредила доктор. Кашка только пшённая, Кирюш. Та самая, какую ты не любишь.

– Не опасно это? – засомневался Кирилл.

– Пустяки, – снова повторила доктор и загремела шприцами и иголками в ванночке. – Вон ложитесь на кушетку за ширму. Сейчас все сделаем.

Кирилл вздохнул и улегся вниз животом на холодную кушетку. Доктор еще погремела инструментами. В спину тупо и коротко кольнула игла. Кирилл невольно напряг мышцы.

– Спокойно, – ласково успокоила его доктор. Затем в кабинете воцарилась полная тишина. Кирилл сквозь промежуток между кроватью и стеной глядел на светло-коричневый плинтус, считая трещины в деревянной высохшей палке вдоль стены.

– Всё, – через две минуты, не больше, сказала доктор. – Вставайте.

– Как всё? – удивился Кирилл. – Уже удалили?

– Да, – подтвердила доктор. – Удалили.

– А наркоз? Общий?

– Хороший наркоз, не переживайте. Возьмите карточку. Одевайтесь и пригласите следующего.

– Посмотреть можно? Хоть в зеркало, – засомневался Кирилл.

– Дома посмотрите, – раздраженно возразила доктор. – Одевайтесь и идите. В аптеке купите тетрациклиновую мазь, каждый вечер смазывайте это место.

Кирилл застегнул рубашку и вышел из кабинета в коридор.

– Следующий, – сказал он.

Но в коридоре не было совершенно никого.

За окнами дождь продолжал сбрасывать на землю частые мелкие капли. Кирилл оглядел двор из окна и мысленно нарисовал траекторию своего движения между луж до автобусной остановки. Внезапно он почувствовал слабость в коленях и небольшое головокружение. Наркоз? «Нужно добраться до дома и срочно прилечь», – подумал он.

Подходя к остановке, он понял, что ему с каждой минутой становится хуже. Колени стали совсем слабыми, и, шагая, приходилось сильно напрягать мышцы, чтобы ноги не подогнулись и он не упал прямо в лужу. «Только дойти до остановки и сесть», – потея, думал Кирилл. На улице было не больше 15 градусов, а его бросило в жар.

Похоже, что этот долбаный общий наркоз только начинал действовать, и он был очень сильным.

Из последних сил Кирилл доплелся до козырька остановки и, не разбирая, сел прямо на мокрую скамью. Как же плохо-то, г… г… «Где же Катя? – внезапно пришло ему в голову. – Где же Катя?» Он уже совершенно не мог управлять своими мыслями.

Он сидел на остановке в насквозь промокшей рубашке, волосы прилипли ко лбу, изо рта текла струйка слюны. Кирилл смотрел сквозь людей, сквозь машины, сквозь десятки тысяч струй дождя, далеко-далеко. Смотрел и ничего не видел. А в голове его была абсолютно черная пустота.

Кто-то тронул его за плечо, но он этого не почувствовал.

– Эй, – сказали ему. – Что с тобой?

Кирилл не слышал этого оклика.

Его снова потрясли за плечи. Кирилл безвольно, как мешок с картошкой, свалился под скамью.

Наркоз раскручивал дурманящий маховик и раз за разом вколачивал в мозг Кирилла новые удары, погружавшие его в совершенно серый кисель безмыслия, безмолвия и бесчувствия.

Через несколько минут его уже тащили. По каким-то дворам, по закоулкам, сначала под руки, так что ноги цеплялись за бордюры и слетел один ботинок. Затем за сами ноги прямо по мокрой скользкой траве. На какое-то время Кирилл переставал существовать, затем снова ощущал, что его куда-то волокут. И только взорванные клочья того, что когда-то было его мыслями, сложнейшими химическими реакциями органических кислот, билось в разрушающемся мозге.

Гос… где… Ка…

Гос… Ка… Ти…

Тя.. Ка…

Удары маховика учащались, постепенно приобретая ритм. Это был ритм тяжелых неторопливых шагов. За Кириллом шли. И он осколком сознания понимал, что, когда придут, ноги того, кто приближался к нему, просто раздавят его голову. И он перестанет быть.

Сквозь свинцовую пелену тяжести и ватного бесчувствия вдруг прорезалась боль. Кирилл ощутил, что его лицо колет мелкими иголками, будто прислонили металлическую щетку.

Как… Тя? – с шумом пронеслось в голове. – Катя?

Катя.

Теперь он лежал, уткнувшись лицом в холодную подушку. Голову раз и другой стрелами прорезала острая боль. Он не мог ни пошевелится, ни что-либо сказать. В рот словно до отказа набили подшипников, и между ними на подушку протекала слюна.

Как так? – сквозь боль вспыхнуло в голове.

Или как тебя там?

Меня?

Меня – Катя.

А тебя?

Тому, кто шел за Кириллом, оставалось сделать последний.

И тут Кирилл сквозь туман и боль в голове услышал высокий, недовольный голос.

– Кирилл!

– Кирилл!

Этот высокий звонкий голос был голосом Кати. Она звала его по имени. И зов этот, как тонкая золотая рапира, рассек давивший его многотонный обелиск.

– Да Кирилл же!

Но он ничего не мог ей ответить. Тяжелые стальные подшипники во рту не давали разомкнуть челюсти ни на миллиметр, только слюна уже рекой текла на подушку, в которой утопало его лицо.

– Кирилл, тебя тошнит? – почти уже кричал голос Кати.

Преодолевая едва ль не всемирную силу тяготения, Кирилл попытался оторвать голову от подушки и, как раненый умирающий зверь, простонал:

– Мммм…ааааа…

– Да Господи, помилуй! – испуганно прошептал Катин голос.

И тонкая золотая рапира прорезала между Кирилом и тем, кто за ним шел, яркую непреодолимую черту.

 

5

Кирилл открыл глаза и увидел незнакомый потолок и люстру, как зеленый цветок в отблесках солнечных лучей из окна. «Не дома», – коротко подумал он. Коньяк, кажется, не шумел в голове – спал как убитый, вся ночь без единого сновидения.

Он повернул голову. Электронный будильник с большими зелеными цифрами у кровати показывал половину седьмого. Катя спала на спине, сложив руки на груди, словно защищаясь от кого-то. Кирилл с нежностью посмотрел на ее не прикрытые одеялом плечи, темные волосы, разметавшиеся по подушке, бледное от сна лицо. И губы, слабо подрагивающие во сне и складывающиеся в едва заметную трубочку на звуке «у».