ЧУЖЕЗЕМЕЦ ЛЕОНИД ГЛЕБОВ

Его басни я помню с детства. О нём вечерами любила рассказывать моя бабушка-мама Евгения Львовна Вербицкая-Кулишова. Рассказывала, как она в детстве сидела на коленях у дедушки Кенаря, а он сочинял-рассказывал очередную байку. Его любили и дети и взрослые. Его басни знали в каждом украинском доме. И это было в эпоху "мракобесия царизма". Нынче мы живём в "Незалежной Украине". Той, литературный язык которой создавали Шевченко, Кулиш, Марко Вовчок и он -- Леонид Глебов. Увы, создатель украинского литературного языка стал для неё чужеземным писателем. Стал лишним. Мои дети уже не изучают его в школе. В школьных библиотеках нет его книжек. Стирается память о нём. Так вернём же её -

Родился он 5.03(27.02) 1827 года. Отец - управляющий табунами богатейшего полтавского помещика Григория Родзянко, мещанин Иван Назарович Глебов. Мать - бедная дворянка Ирина Гавриловна Трощинская, близкая родственница Николая Гоголя. Крестным отцом Лёни стал Порфирий Григорьевич Родзянко. Вскоре, после рождения Лёни старый Григорий Родзянко умер. При дележе наследства, достались Порфирию только табуны, из-за чего с отцовской деревни Весёлый Подол ему пришлось переехать в сельцо Горбы в соседнем уезде. Уговорил и Глебовых переехать вместе с ним, поклявшись, что он сам возьмется за воспитание Лёни. Порфирий сдержал своё слово. Уже в шесть лет он стал учить Лёню чтению и письму. Правда, увидев как-то, по каким книгам Порфирий учит ребёнка читать, матушка взяла обучение чтению в свои руки. Учителем арифметики, латыни и греческого был приглашен священник Яков Заболоцкий. Именно благодаря Якову Заболоцькому Лёня полюбил басни Эзопа. Он любил засиживаться с томиком басен в оранжерее, за что и прозвали его "принцем цветов". Уже в детстве он не только пробовал переводить басни Эзопа, но и сам стал сочинять басни. Как-то, когда Лёне уже исполнилось 13, к Порфирию с визитом прикатил брат, толстячок Аркадий Родзянко и начал мучить всех своими стихами (от тех стихов от него когда-то сбежал Шевченко). Лёня, игравшийся с мячом, сказал, что тоже умеет сочинять стихи. Аркадий нахохлился и буркнул:-- "ну так сочини стих про мяч!". Лёня рассмеялся и, устремив глаза, куда-то в область Аркадиевого пупка завопил:

" У меня в ладонях мяч

Не пойму только, хоть плачь-

Круглый зад, круглый живот,

Ну, хоть кто-то разберет,

Где здесь зад, а где живот?!" и ткнул пальцем в объёмное пузо Аркадия.

Аркадий Родзянко не обиделся, а, расхохотавшись, стал укорять Порфирия, что он плохо заботится о будущем мальчика, ведь с его талантом давно уже пора учиться в гимназии. Аркадия поддержал и другой гость -- писатель Александр Афанасьев- Чужбинский.

В Августе 1840 Порфирий отвез мальчика в Полтавскую гимназию. Пансионат при гимназии ему не понравился, поэтому он поселил Лёню у свого приятеля -- Василия Семеновича Порфирьева. Богатые родители обычно своих детей обучали дома и определяли затем в старшие классы, чтобы, поучившись год-два чадо, сдав все необходимые экзамены, получало аттестат, дающий право на первый чин. Лёню обучали дома без учёта подготовки к гимназии, потому приняли его в первый класс (хорошо, хоть не в приготовительный). Одноклассниками его, 13-летнего подростка, была 8-9 летняя малышня. Скучно было Лёне в доме Порфирьева, одиноко было в классе. Не было у Лёни среди одноклассников друзей. Слава Богу, у Порфирьева дома была неплохая библиотека, да и библиотека при гимназии покупала все новые издания. Не имея приятелей-ровесников, Лёня подружился с книгами. Зачитывался стихами Пушкина, Кольцова, Языкова. Сам стал сочинять стихи. Раз на уроке словесности он вспомнил родной Весёлый Подол. Как-то сами собой стали слагаться стихи. Лёня забыл об окружающем и стал лихорадочно записывать их. Преподаватель словесности Мирец-Ишменицкий вначале ошарашенно наблюдал за действиями гимназиста, а когда Лёня окончил писать, подошёл и попросил листок. Лёня, перепуганно протянул ему лист, ожидая нахлобучки. Мирец-Ишменицкий был не только учителем словесности, но и одним из редакторов "Полтавских губернских ведомостей", так что вместо нахлобучки через пару дней в газете был напечатан стих "Сон" за подписью Леонида Глебова. Так, первоклассник Лёня Глебов стал признанным поэтом. Мало того, он стал любимчиком преподавателя литературы, знаменитого Льва Боровиковского, чьи стихи печатались в петербургских изданиях. Первый стих Лёня написал по-украински, но затем, под влиянием Боровиковского, перешёл на русский язык. Он стал писать длиннейшие поэмы, из которых до нас дошли только напечатанные когда-то в "губернских ведомостях" главки -- "Полтава", "Две доли", "Надя", "Матушкина дочка", "Пловец" да "Смерть Олега". Увлекся Лёня и созданием песен, написав не один их десяток. Он называет их "Думы" и "русские песни".

Лёня и сам не заметил, как его комната у Порфирьева, заполнилась черновиками песен и поэм. Куда ни глянь -- подоконники, полки, стол, кровать всё завалено листками со стихами. Как-то в комнату к Лёне заглянул хозяин. Укоризненно покачав головой из-за беспорядка, Василий Семенович взял со стола листок со стихом и начал читать. Стих понравился. Взял ещё один. Затем ещё и ещё один. Все понравились. Попросил Лёню разрешения, забрать все эти листки со стихами. Лёня не стал сопротивляться изъятию. Ему нравился сам процесс написания стихов, а написанное его уже не интересовало...

Василий Семенович был небедным человеком. Он смог себе позволить напечатать книжечку Лениных стихов. Будучи практичным человеком, он организовал продажу той книжечки, не только вернув этим деньги, вложенные в печать, но и получив немалую прибыль.

Увы, для самого Лёни то первое издание не принесло ничего хорошего. В его жизни наступила черная бесконечная полоса. Умер Порфирий Родзянко, относившийся к нему, как к собственному сыну. Смерть покровителя ухудшила статус Лёни в гимназии. Если раньше, побаиваясь могущественного Порфирия Родзянко, преподаватели сквозь пальцы смотрели на Лёнины шалости, а одноклассники гимназисты считали его отпрыском знаменитейшего дворянского рода Полтавщины, то со смертью Порфирия он был отброшен в парии. Математик и физик стали требовать подробных ответов на вопросы. А что ответишь, если тебе сам вопрос непонятен -- не для тебя те физика с математикой. А тут ещё инспектор гимназии возмущённо требует от руководства гимназии наказания Глебова за издание книги без разрешения Совета гимназии и без цензуры. Завистливые одноклассники возненавидели Лёню за успех той его книжечки. Буквально через месяц, после её издания, кто-то запустил Лёне в голову толстенную книжку с позолочённым обрезом. Медный уголок этой книги угодил Лёне в висок повредив зрительный нерв. Лёня потерял сознание. В безсознательном состоянии отнесли его на квартиру Порфирьева. Не было уже в живых Порфирия Родзянко. Для Порфирьева Лёня из названого сына Друга, превратился в простого квартиранта. Спасибо, хоть лекарей вызвал и лекарства покупал...

Больше месяца провалялся Лёня в постели, временами теряя зрение. Порфирьев лечение оплачивал, а вот репетитора нанять не счёл нужным. За это время Лёня очень сильно отстал в учёбе от одноклассников. Перед перспективой остаться на второй год, он, по требованию отца, оставляет гимназию и, вместо аттестата, получает свидетельство такого содержания:

"Предъявитель сего, ученик У1 класса Полтавской гимназии Леонид Глебов, сын купца Ивана Глебова, поступил в гимназию 31.08.1840, вел себя очень хорошо, обучался по 22.04.1847 и оказал успехи : в Законе Божьем --хорошие, русской словесности --отличные, математике и физике - посредственные, истории -достаточные, в языках -- латинском, немецком -- посредственные, французском -- достаточные. В черчении и рисовании -- достаточные. К переводу в 7 класс не удостоен. А так как не окончил гимназического курса, то и не может пользоваться преимуществами, присвоенными окончившим курс в гимназиях и получившим аттестат", Полтава. Августа 20 дня 1847 года.

Вернулся Лёня к родителям в Горбы. Страшно мучила мигрень, страшила утрата зрения. Решил поступить на медицинский факультет университета. Стал заниматься с местным врачом Бонишевским, выпускником этого факультета. Увы, в университете такие его документы не приняли. Пришлось удовлетвориться Нежинским лицеем высших наук. Да и там, не признав его свидетельства об окончании 6 классов гимназии, приняли на первый год обучения в старшем отделении. Здесь было трёхгодичное обучение с углублённым изучением литературы, истории, географии. Выпускники получали право преподавания в школах и гимназиях. Нежинский лицей кн. Безбородько был славен именами его выпускников -- Николая Гоголя, Гребинки, Кукольника, Афанасьева, Здесь обожали Шевченко, Квитку-Основьяненко, Котляревского. Но Кирилло-мефодиевское братство уже было разогнано, Шевченко забрит в москали, Кулиш, Костомаров, Маркович, Белозерский и другие -- сосланы. Наступила ночь безвременья. Яркими звёздами в той ночи загорелись - Виктор Забила, Николай Петренко, Александр Афанась╓в-Чужбинский, которые раньше не заметны были на фоне могучего таланта Шевченко. Лёня Глебов был робким, отнюдь не революционно настроенным юношей. Но из чувства протеста, он с 1949 стал писать стихи и на украинском языке, и его звезда с этого времени тоже ярко заблистала на небе украинской поэзии.

Лёне исполнился 21 год. Наступила пора любви. Рядом с пансионом, в котором обитал Лёня, находился дом богатющего Нежинского протоирея Фёдора Бурдоноса, преподававшего в лицее Закон Божий. Батюшка любил приглашать к себе на обеды и ужины голодных лицеистов. Среди его любимчиков был и Лёня Глебов. А дочке Бурдоноса -- Параске очень нравились стихи Глебова. Они стали встречаться, Параска уверяла Леню, что он ей даже иногда снится, что она о нём постоянно думает. Вскоре, уже ей одной начинает писать свои песни Лёня. Вот начало одной из них --

"Для тебя мой тайный друг,

Моя песня, мой досуг

И печальная дума моя.

Неужель обо мне,

Наяву, не во сне,

Может думать головка твоя? "...

Красавице Параске нравилось считаться музой Первого Поэта гимназии. Это прибавляло ей поклонников. Ей нравились Лёнины стихи, но он сам был такой некрасивый, такой робкий. Он не то, что дотронуться до неё, сказать слово боялся. Чуть что --

"Простите мне... Виновен перед вами...

Я с Вами как-то раз заговорил,-

Но речью робкою, несвязными словами

Вас потревожил, рассердил..."

Параске надоело бесконечное ожидание его признания в Любви. В конце концов, пришлось самой взять всё в руки. Даже поцеловала его первою она, а он даже побоялся ответить поцелуем. Правда, после этого поцелуя он написал

"Ты в мире одна у меня,

И Мир мой в тебе лишь одной.

Ты -- жизнь, и душа ты моя,

Мой гений, мой ангел земной!"

Наступил 1852 год, год окончания лицея. Судьба вновь сыграла с Лёней злую шутку. В разгар зимы, перегоняя табун лошадей через Днепр, отец попал в полынью. Его вытащили из подо льда, но началась пневмония. Лёня бросает лицей, не обратившись даже за разрешением на отпуск, и мчит к отцу. Увы, помочь ему он уже не мог. Промучившись несколько недель в горячке, Иван Глебов умер. Заупокойную отслужил сам протоирей Бурдонос. На похороны съехалось много народа. Друг семьи Афанась╓в-Чужбинский привёз с собой Афанасия Марковича, недавно вернувшегося из ссылки. Так, при таких печальных обстоятельствах, состоялось знакомство двух зачинателей украинского литературного языка -- Марковича и Глебова...

После смерти отца Лёня не спешил возвращаться в гимназию. Сидел сиднем дома, писал стихи, басни, тосковал по прекрасной Параске. Ей также пришлось не сладко. Она любила развлечения, веселые компании. Отец же, как и положено протоирею, строго придерживался домостроевских правил. Пока живёт у него -- никаких гулянок! Вот выйдет замуж, тогда за свои поступки будет отвечать только перед Богом и мужем!

Она вряд ли любила Глебова, но более подходящей кандидатуры на роль послушного мужа не было. Он покорно выполнял все её прихоти и закрывал глаза на её многочисленные флирты. Только окончился годичный траур по отцу, как Леонид Глебов повёл под венец свою прекрасную Параску, поставившую ему единственное условие -- вернуться в лицей. Пошёл Леня на поклон к дирекции. Увы, он оборвал учёбу самовольно. Поэтому без разрешения губернского начальства, отказались взять даже на 2 курс, хотя он ушел с третьего, выпускного. Поехал за разрешением в Чернигов. Остановился у Афанасия Марковича. Маркович в это время работал в редакции "Черниговских губернских ведомостей" и вместо вечно занятого Саши Шишацкого-Ильича, был фактическим редактором литературной части. Афанасий познакомил Лёню и с Шишацким-Ильичем. Лёня прочёл им свои новые басни. Официальный и фактический редакторы сразу же предложили их напечатать и договорились с Лёней о высылке им в последующем всех его басен. И действительно, начиная с 1853 года, все его басни первыми печатались в Черниговских губернских ведомостях. В том же номере "Черниговских губернских ведомостей", с первою басней Глебова, была впервые помещена и "Мещанка"- стих моего прадеда, тогда 10 летнего гимназиста Коли Вербицького-Антиоха. Так, благодаря Марковичу познакомились и подружились на всю жизнь зачинатель литературного украинского языка Леонид Глебов и автор "Ще не вмерла Украина" Николай Вербицкий-Антиох.

Украинские басни Глебова и послужили причиной ссоры Марковича с главным редактором газеты, сенатором Яковом Ивановичем Ростовцевым. Афанасий после этой ссоры бросил газету и, по протекции близкого свого друга Фёдора Рашевского, получил место в фонде Госимущества в Киеве. На его место в "Черниговские губернские ведомости" пришел младший брат жены Кулиша Николай Белозерский. Александру Шишацкому-Ильичу пришлось отвлечься от своих стихов и перейти к редактированию чужих. Ясно, что и молодой Саша Шишацкий-Ильич и молодой Николай Белозерский стали близкими друзьями Глебова и печатали все его стихи и басни.

23.07.1853 жена родила Леониду дочь -- Лиду. Только сама Параска предпочитала не торчать дома с дочерью, а бегать по вечеринкам. Лёня пишет в это время:

"Душа тоскует и томится,-

Ей скучно бедненькой одной,

Ей не с кем грустью поделиться:

С ней нет души её родной.

Душа родная упорхнула

В разгульный круг пустых людей _

Её обманчивость сманула,

Там веселее, верно, ей.

Пускай резвится и смеётся,

Ей это мило и легко,

Да пусть ни раз ей не взгруснётся

И тяжело и глубоко.

Пусть радость сердце ей заполнит

И грусть чурается её.

Но пусть ей кто-нибудь напомнит,

Как я страдаю без неё..."

Получив разрешение от губернских властей, Леонид вернулся в лицей, который должен был закончить в 1855. Но опять аттестат проплыл мимо...

Нам неизвестно, почему Глебову не дали аттестата после окончания лицея. Документы лицея сгорели при пожаре во времена гражданской войны. От личного дела Глебова остался лишь обгорелый клочок письма куратора Киевского учебного округа дирекции лицея " Относительно Глебова будет уведомлено дополнительно". Это дополнительное распоряжение пришло только в 1856 г. Его определили младшим учителем географии в подольское село Чёрный остров со стандартными условиями оплаты и проживания(300 руб. серебром на год, жильё и питание в пансионе при гимназии). Вновь чужбина. Чужие люди, чужие обычаи и нравы. Жена отказалась ехать в эту глухомань. Всё свободное время заполняло одиночество.... Улетучились веселые басни. Здесь он пишет только грустные стихи и песни. Именно здесь он написал свою знаменитую"Журбу":
"Стойить гора высокая , а п ид горою гай,

Зелений гай, густесенький, неначе справди рай..."

Тоскует Леонид по дому, дочери, жене. Параске тоже несладко. После отъезда Леонида пришлось переехать с дочуркой к отцу. Опять вступил в права Домострой и ей приходилось сидеть дома тихо, как мышка. Она требует у отца, чтобы тот добился у губернатора возвращения Леонида до окончания обязательной трёхгодичной отработки. Бурдонос с трудом упросил губернатора, и Леониду разрешили вернуться на Черниговщину. Правда, в Нежине ему места не нашлось, так что определили надзирателем пансиона при Черниговской гимназии, выделив ему для жилья комнатушку в том же пансионе. Так как зарплата надзирателя была низкой, дали возможность кроме нескольких часов географии в гимназии читать историю в женском пансионате Карачевской-Вовк...

Жизнь постепенно налаживалась. Окончилась Крымская война. В Чернигов вернулся однокашник Глебова по полтавской гимназии Степан Нос. Он когда-то присутствовал на той детской драке, когда Лёне попали металлическим углом книги в висок. Именно после того случая Стёпа решил посвятить себя медицине. После гимназии он поступил на медицинское отделение университета и вскоре после его окончания поехал волонтёром на Крымскую войну.

Вернувшись в Чернигов, Нос купил домишко под Болдиной горой, назвал его "куренем". В курене стала собираться романтично настроенная молодёжь. В "курень" мог вступить любой, одевавшийся в национальную украинскую одежду и говорящий по-украински. Куренной Нос часто организовывал выезды куреня за город. Разжигали костёр, запекали картошку, начиненную салом. Декламировали стихи Шевченко,пели народные песни, песни Виктора Забилы и Кольцова.

Гостеприимство самого Носа было "беспредельной широты". Дом свой он никогда не запирал, останавливался у него, кто хотел, даже не спрашивая разрешения. Обедали у Носа тоже все, кто хотел, и только хорошо откушав, бросали что-нибудь в кошель, прибитый на стене. Для Чернигова Нос стал легендарным потомком Запорожских казаков. Не мог Глебов не потянуться к сокашнику. За ним потянулась и Параска. Вскоре она стала верховодить на всех этих вечерницах, оставляя Леонида дома приглядывать за дочуркой. Эти вечерницы обернулись для семьи Глебова трагедией. В новогодний вечер 1859 года, сидя дома за праздничным столом, дочурка Лида проглотила рыбью кость. Пансионат гимназии размещался на Валу, а Параска была на вечеринке у Носа в получасах ходьбы от Вала. И Нос и Иван Лагода были прекрасными хирургами. Побежать бы Глебову к ним, но он постеснялся портить вечеринку жене и поспешил к семейному врачу, жившему по соседству. Увы, семейный врач был терапевтом и ничем не мог помочь. Послал Леонида за Носом. Время было утеряно. Когда протрезвевшая компания прибежала в комнатушку Глебова, было уже поздно. В восемь часов вечера 31 декабря 1859 года единственная дочь умерла. Нос только и смог засвидетельствовать смерть. Для самого Глебова 1860 год был чёрным годом траура по дочери. За весь год он написал только один стих-песню "Зiронька", посвящённую дочурке:

...Ой зиронька, моя ты любко!

Ще ж на свити зосталась ты:

Свиты ж мени, моя голубко,

Серед мирськои темноты!...

Он как-то отстранился от всего. Мучили мигрени, не радовали любимые ученики. Жена появлялась дома, чтобы лишь побурчать. Жизнь становилась невыносимой...

В конце мая в Чернигов прикатил Пантелеймон Кулиш. У него также шла чёрная полоса. Жена отправилась в свой хутор, не простив ему сумасшедшего романа с Марковичкой, за которой он ринулся в Германию, да получил в Дрездене полный поворот от ворот. Петербургские друзья отвернулись, сам Шевченко назвал его психом. И вот после таких страстей, Кулиш пишет 3.06.1960 Д.С.Каменецкому: " В Чернигове я уже вторую неделю и провожу время с таким удовольствием, как никогда и нигде. Весело! Весело! Весело! В Чернигове люди живут так хорошо, как только можно желать для такого провинциального города...

...У Глебова есть хорошие стихи. Например

"Доле моя, нене моя, де ты, озовыся?

Ой навищо ж ми любылись, нащо ж розийшлыся?"

Никто больше чем Глебов видом, манерой и чтением не похож на поэта. Его призвание было високим и в нашем обществе при других обстоятельствах он был бы несравненный эстетический критик и поэт. Но гнилая жизнь в нашем панском обществе сгубила его. Он не живет, а доживает, хотя и сама руина прекрасна в этой особе, которую задумала природа в счастливую минуту..."

Кулиш сразу же в роли пана-атамана вошёл в Носов курень. Пошил себе шёлковые красные шаровары. Параска Глебова вышила ему рубашку.Именно тогда у Кулиша и завязался "слепой и горячий" роман с Параской. Вначале он просто хотел забыть с нею о поражении с Марковичкой. Но и сам не заметил, как влюбился по-чёрному. Именно по-чёрному, ведь он её называл испорченной девочкой. Мало того, любовные записки он передавал ей через мужа, зная, что щепетильный Леонид Иванович никогда не станет их читать. Вот одна из них :

"Вчера был день беседы шумной,

Вчера был Вакха шумный пир,

При кликах радости безумной,

При звоне чаш, при звуке лир...

В самом деле был вечер веселый у Цвита, одной Вас мне не доставало. Но у меня на груди были Ваши цветы, а в сердце Ваши слова,- я не мог тосковать о Вашем отсутствии. Музыка подействовала на меня сильнее обыкновенного, потому что Вы сделали меня юношею. Между прочим, я читал Катерину Шевченка и не мог удержаться от слёз. Мне живо представилась Ваша лёгкая юность. В лице Катерины я видел Вас игрушкою людей, которые не знали Вам цены и, как неразумные дети...но довольно: я много уж говорил об этом. Всё, что Вы переиспытывали, все, что вы утратили, так (сильно) живо представилось мне при чтении Катерины, что я прервал его, выбежал в другую комнату и, упав на софу, дал волю слезам своим. Тут-то я убедился, как нежно и глубоко я Вас люблю. Если и никогда уж мы больше не свидимся после нашей разлуки, я всегда буду любить Вас и с благодарностью вспоминать грустные и вместе восхитительные часы, проведенные с Вами наедине. Если желаете сегодня ехать со мной в сад около одиннадцати часов, то отвечайте посланному только -- хорошо; а если не хотите, то оторвите лоскуток от этого письма и напишите, в котором часу приехать посидеть к Вам перед обедом, который будет у Милорадовича. Я не хочу озабочивать Вас длинным ответом. Я знаю, что вы меня любите больше, чем может выразить записка. Весь Ваш П.К.".

Эту записку посланец Кулиша, не застав Параски, вручил лично Глебову, не сказав при этом, что записка предназначается не ему а жене.Так Глебов узнал об измене жены. Но он пытался делать вид, что ничего не знает, ни о чём не догадывается...

Параска едет в Нежин к отцу, туда же мчится и Кулиш, мало того, останавливается у её родителей. Прожив там целую неделю в обстановке, когда протоирей строго следил за тем, чтобы дочь не оставалась наедине с гостем, Кулиш 23.06 едет в Киев и снимает в Европейской гостинице номер на двоих. Через день к нему приезжает Глебова. Две недели они провели вместе. 4.07.69 Кулиш пишет Каменецкому: " Я уже писал Вам, что со мною тут приключились чудеса Женщины липнут ко мне, как к Дон-Жуану. Это счастье моей жизни. Счастье потому, что я приятно занят и забываю своё скверное прошлое...Между тем мне в женщине открывается удивительный человек. Познавая ежедневно что такое женщина, я вместе с тем понимаю лучше и нашего брата- мужчин... Я уже никогда не буду считать сближение с женщиной не стоящим высокого характера. Это и есть сама жизнь; а то, что называют жизнью учёные да деловые люди, - это надворная работа. Настоящая жизнь в доме и под домом, на виду женщины. Всё что вдали от неё -- эпизоды, увязанные с главным!...

Когда-то в часы оно, Василий Блаженный (Белозерский) поведал мне, что в мои годы уже нельзя надеяться на женскую любовь. Но теперь я убедился, что мне лишь нужно было пожить на свете и только сохраниться, в такой мере, как я, чтобы у морально развитых женщин иметь полный успех. Ни с одним юнцом они не могут быть так быстро, как со мной. "

Последствием того Киевского "медового месяца" был тяжёлый и напряжённый разговор на троих -- Глебов, Параска и Кулиш. Кулиш держался, как он сам пишет: "благородно, но на удачу". Он в душе, видно, надеялся, что Параска, выбирая между ним и мужем, бросится таки к нему на шею и зарыдает -- "Ради тебя я готова на всё!". Увы, Параска прекрасно понимала, что церковный брак не расторжим и она для общества окажется в роли гулящей. Так и не бросилась она на шею Пантелеймону. Глебов же грустно сказал, что примет любое решение жены, что он прощает ей всё, что она совершила и совершит ещё...

Кулиш прослезился и укатил, оставив Параску, но не отказавшись от неё. Он пишет Глебову: " Я прихожу в ужас от собственной предприимчивости и гляжу на вас как на гения - благодетеля моей жизни. Будьте же всегда самим собой. Никогда и ни для чего не меняйте таких чудесных порывов сердца, которые Вы, может против собственной воли, высловили своей жене перед разлукой... Из нас троих Вы, Леонид Иванович, вели себя лучше всех, если только справедливы Ваши побаивания, что Параска Фёдоровна не будет счастливее, сменив обстоятельства и место своего пребывания. Я действовал , разумеется, благородно, но на удачу. Она колебалась между двумя крайностями, и это целиком понятно для меня. Вы один, зная её издавна, действовали так, как следует действовать благородному человеку, то есть давали личности свободу и в тоже самое время предостерегали её от опасностей, которые таятся в ней самой. Может быть Вы спасли нас всех от многих больших страданий, заставив пострадать каждого понемногу..."

Единственное, на что решился Глебов, это написать басню "Горлиця и горобець", в которой воробья, соблазнившего горлицу бьёт её голубь...

Закончился чёрный 1860. Но и 1861 год начался с чёрной беды. Умер в Петербурге Тарас Шевченко. Вся Украина, независимо от сословий, оплакивала своего Апостола. Даже отмена крепостного права на фоне его смерти не радовала... В конце весны , по приглашению нового губернатора кн. Голицина ,вернулся из Петербурга опустошенный Афанасий Маркович. Снял домишко в красивейшем уголке над Стрижнем, утонувшем в вишнево-яблуневых садах. От гимназии, где в двухкомнатной квартирке пансионата обитали Глебовы, было 10 минут ходьбы. Параске страшно завидовала путане Марковичке, но терпеть не могла её мужа. Глебовы сбегали из своей опустевшей квартиры. Но каждый уходил к своим -- муж -- к приятелю Афанасию, жена -- к поклонникам из Носового куреня. После свиньи, которую ему подсунул Кулиш, Глебову, да и Марковичу не хотелось печататься в "Основе", фактическим редактором которой был Кулиш. Афанасий задумал издание, в котором можно было бы печатать украинские произведения. Он даже название придумал "Десна" ( в 20-30 годы под таким названием выходил Черниговский альманах). Он подал прошение на имя губернатора кн. Сергея Голицына, когда-то пригласившего его на Черниговщину. Увы, губернатор посчитал, что в сложившейся обстановке он не может позволить издание человеку, скомпрометированному поведением жены, "Европейской блудницы" и, одобрив идею национального издания, попросил представить иную кандидатуру на пост редактора. Афанасий решил рекомендовать вместо себя Глебова. Губернатор согласился на кандидатуру любимого преподавателя своих детей. Леонид Иванович, как и положено, подал через директора гимназии Евгения Гудиму следующее прошение:

В Киевский Цензурный Комитет

Мл. учителя Черниговской губернской гимназии

Леонида Глебова

П Р О Ш Е Н И Е

 

Желая издавать в г. Чернигове с мая месяца текущего года

Еженедельную газету под названием " Черниговский листок ",

Программа коего прилагается, имею честь просить Киевский

Цензурный Комитет разрешить мне издание.

Марта 12 дня 1861 года.

Программа "Черниговского листка"

1.Отдел литературный. Небольшие рассказы, стихотворения на великорусском и южнорусском языках, путевые записи и очерки из народного быта, анекдоты, сценки, юмористические записки, эпизоды из охотничьей жизни.

2.Новости, вести, слухи. Фельетонные заметки о городских новостях, сведения о театре, концертах и т.д., вести из уездов Черниговской губернии, а также из других губерний, но имеющие ежедневный интерес.

3.Общеполезные сведения. Небольшие статейки по части сельского хазяйства,

домоводства, промышленности и торговли, популярной медицины и народного образования

4.Библиографические известия. Краткие заметки о книгах, имеющие местный интерес.

5.Разные объявления, вызовы, запросы и отзывы. Сюда войдут сторонние объявления частных лиц, а также официальные ведомости, если такие будут сообщены.

Цель издания -- доставить возможность местным жителям иметь печатный орган общественной жизни и деятельности.

"Черниговский листок" будет выходить раз в неделю объёмом от половины до не более одного печатного листа и четвертую долю средней величины.

Стоимость подписки в 1861году 2 рубля серебром."

Кн. Голицин поддержал прошение и переправил его попечителю Киевского учебного округа, Николаю Пирогову. В Киевский Цензурный Комитет прошение попало с просьбами о положительном решении дела губернатора Голицина и попечителя Пирогова. Естественно вопрос был решён положительно и 12.07.61 вышел первый номер "Черниговского листка". Глебов в нём вёл колонку главного редактора и был автором большинства фельетонов. Наибольшей популярностью пользовался цикл "Заметок простодушного". Почитаешь те заметки и кажется, что Глебов описывал сегодняшних нардепуков, сегодняшних долларовых патриотов, сегодняшних мещан. Вообще-то двойственное впечатление от тех "заметок". И смешно, и горько, что за полтора столетия нравы наши не изменились...

К сожалению, стресс, вызванный частыми изменами жены, привёл к обострению болезни. Опять начались страшные мигрени, начало пропадать зрение. В сентябре месяце Глебов слёг и издание газеты прервалось до мая 1862, да и после этого газета выходила не еженедельно, а 1-2 раза на месяц... Вечно чего-то не хватало -- то бумаги, то краски, то денег. Больше всего, как и нынче у наших газет, не хватало денег.

Но не только "Черниговским листком" жил Леонид Иванович. Как-то, когда они чаевничали у Марковича с Ильёй Дорошенко, тот стал вспоминать об их самодеятельном театре в Немирове, режиссёрами которого были они с Марковичем. Так и родилась идея создания в Чернигове самодеятельного театра, ставящего представления на украинском языке. Нужно сказать, что в Чернигове регулярно гастролировали театральные труппы Домбровского и Бетлиевской, балетная труппа Хоер. Но гастролёры есть гастролёры. Как приехали, так и уехали. И опять город застывает в сонной одури. Поэтому идею Глебова и Марковича сразу подхватили громадовцы. Уже к лету 1962 года кружок театралов-любителей насчитывал больше 30 членов и ставил не только "Наталку Полтавку" режиссуры Афанасия Марковича и Ильи Дорошенко, но и пьесы, специально написанные Глебовым -- "До мирового" и "Хуторяночка". Средства, полученные от этих представлений шли на издание учебников и книг на украинском языке. http://i030.radikal.ru/0711/4e/6343d63a5038.jpg

Как видите, на фото нет Глебова, как нет и Дорошенко и Марковича. Зато рядом со Степаном Носом(8) стоит Иван Андрущенко(21), злой гений Черниговской громады.

Этот 21 летний красавец окончил курс наук в Московском Константиновском межевом институте в ноябре 1859 г и с этого времени служил при чертёжной межевой канцелярии. Именно этой канцелярией он был и командирован с мая 1861 по январь 1863 в распоряжение Черниговской межевой палаты для размежевания земель в Городнянском, Остёрском и Козелецком уездах. Ещё в институте Андрущенко познакомился с В. Маковеем, который ввёл его в полуподпольный кружок "Библиотека Казанских студентов", основанный бывшими студентами Николая Чернышевского Ю.Масоловым и М.Шатиловым. От этого кружка в 1861 году отпочковался кружок П.Агрипуло и П.Зайчевского, занимающийся распространением и размножением нелегальных произведений Герцена -- Огарёва и Маркса- Энгельса. Через Зайчевского Андрущенко стал личным корреспондентом Герценовского "Колокола".

И надо же! Такой идеальный революционер приезжает в тихий Чернигов! Остановился он у гостеприимного Степана Носа. Cамым "революционным" в Чернигове считался именно "курень Носа", впрочем, он уже считался центром Черниговской "Громады". Но "Громада" была чисто просветительским кружком и от революционных идей шарахалась, как чёрт от ладана. Это хорошо видно из воспоминаний Евгения Чикаленко: " Писанной программы у украинских "Громад" не было, и состояли они из людей, которые верили и по возможности трудились для возрождения украинской нации. Политических воззрений от членов не требовалось, поэтому между их членами были и довольно правые люди, но были и такие, которые принадлежали к социалистическим революционным партиям. Зато твёрдо требовался этический ценз, именно из-за него и была принята во всех украинских громадах единогласность выборов -- если хоть один голос будет против, такого человека в громаду не примут! Зато можно с уверенностью сказать, что между членов громад не было ворюг, взяточников, черносотенцев и никогда не было ни одного предательства или провокатора, как это часто было в других тайных организациях, а поэтому ни разу не было, ни одного дела у жандармерии с какою-нибудь из громад. Революционеры объясняют это тем, что, мол, жандармы не обращали внимания на "Культурологические кружки", но это неправда, ибо в те времена жандармы из совершенно мирных организаций делали "революционные" и заводили дела, только лишь для того, чтобы оправдать своё существование."

История с Андрущенко является лучшей иллюстрацией, показывающей справедливость этого утверждения Чикаленко. Чтобы заставить громадовцев принять революционные идеи, Андрущенко вступил в Черниговскую громаду. Рекомендовали его Степан Нос и Параска Глибова. Голосовали единогласно. Андрущенко хоть и высказывал левые мысли, но никого не агитировал и не высказывал радикальных идей. Но вот в 1862 году московские кружки Агрипуло и Шатилова стали филиалами тайной Герценовской организации "Земля и воля", а в начале 1863 года членом "Земли и Воли" стал и Андрущенко. Но он ничего не рассказал друзьям-громадовцам о своей принадлежности к "Земле и Воле". Занимался размежеванием земель, регулярно слал в "Черниговский листок" заметки о жизни в уездных городах. При каждом приезде в Чернигов обязательно заходил к Глебовым, при этом ухитрялся бывать именно тогда, когда Леонида Ивановича не было дома. Ларчик открывался просто. Пантелеймон Кулиш предпочёл литературные и научные занятия любви с Параской и она, брошенная, с первой же встречи отдалась красавцу Андрущенко, младшему её на целых десять лет. Как раз настолько же моложе были любовники и у Марковички, так что Параска даже не скрывала свою связь с Андрущенко. Когда летом 1862 Андрущенко вызвали в Москву, она пишет ему из Нежина, где отдыхала у отца: "Мабуть без горя мне не можна жить на свете. Дело вот в чём: сегодня написавши к Вам посылаемое письмо я получила от Л.И.следующее известие: "мне говорил инспектор, что Андрущенко переводят в Москву за ношение свиток и вообще либерализм". Мой совет сделать так: получивши моё послание немедленно напишите в Москву предупреждение о том, чтоб там не перевели Вас".

Конечно, Андрущенко ничего в Москву не написал, но возвращение в Москву затянул до февраля 1863. Да к тому же в Москве он застрял не надолго.

Агенты "Земли и Воли" в межевом комитете уже летом вновь командировали его на Украину, назначив на должность уездного землемера в Василькове на Киевщине. По дороге в Васильков он, естественно, завернул к друзьям в Чернигов и, как обычно, остановился у Носа.

8 июля 1863 на квартире, которую снимал Алексей Белозерский, в честь Андрущенко дали званый ужин, на который пришли Нос, Тыщинские, Масолов, Кистяковский. Глебовы чествовать Андрущенко не пришли. Ведь эти чествования были вызваны его обручением с красоткой-купчихой Марией Смирновой. Параска билась в истерике и Леонид Иванович остался дома, утешать её...

Этот званый ужин стал концом и Носового куреня, и "Черниговского листка". Дело в том, что Белозерский снимал квартиру вместе с поручиком Герасимовым(.19 на фото, стоит под братьями Белозерскими). Поручик не был приглашён на званый ужин. Днём он пьянствовал на именинах жандармского полковника Шульговского и вечером, во время званого ужина, как считал Белозерский, мертвецки пьяный спал в соседней комнате.

Андрущенко, выпив больше нормы, раскричался о величии своей "Земли и Воли", о немедленном свержении самодержавия, о срочной помощи восставшим полякам. На крик перешёл потому, что ни куренной Нос, ни члены его куреня, как и все громадовцы, не были революционерами и кроме просветительских идей ничего знать не хотели. Никого так и не убедив, Андрущенко вручил Белозерскому воззвание к офицерам, в котором призывалось повернуть свой меч против общего врага- самодержавия. Вручил и

Воззвание "Свобода .1" и стихотворение Курочкина "Долго нас помещики душили". Вручил, чтобы Белозерский распространял их среди офицеров полка, к которым его как раз командировали.

Никто во время вечеринки так и не заметил, что храп в соседней комнате прекратился. Белозерский утром умчал в командировку, так и не взяв те злосчастные воззвания, всученные ему Андрущенко. Бросил их в тумбочку возле кровати. Герасимов, разбуженный вечером воплями Андрущенко о "Земле и воле", утром, с раскалывающейся головой, полез в тумбочку к Белозерскому за опохмелкой. Вместо штофа он обнаружил там пакеты с воззваниями. Прочёл их и понял, что те ночные вопли о "Земле и воле" и о свержении самодержавия ему не приснились, а были наяву. Герасимов схватил по экземпляру воззваний и стихов и помчал на квартиру к полковнику Шульговскому. Полковник как раз лечился после вчерашней попойки огуречным рассольчиком. Попросив и выпив жбан рассола, поручик протянул ему бумаги и стал рассказывать об услышанном вчера. Полковник ожил. Только вчера он заливал водкой чувство своей ненужности, боязнь сокращений. Теперь ни о каких сокращениях речь не пойдёт! Им открыт заговор против Императора! Им, Черниговским жандармским полковником раскрыта опаснейшая организация "Земля и воля"! Он сразу же сообщил о государственных преступниках губернатору и начальнику 111 отделения кн. Долгорукову. Долгоруков приказал немедленно произвести обыски у всех участников званого ужина у Белозерского. Разбуженный с похмелья Степан Нос, заехал в нос полицмейстеру Ляшенко. Его связали для надёжности и, продолжив обыск, нашли чемоданы, оставленные Андрущенко. В тех чемоданах оказалось 110 экземпляров брошюры Огарёва "Что нужно народу", 5 экземпляров воззвания "Свобода .1" с печатью "Земли и воли", 30 экземпляров воззвания к крестьянам, начинающегося словами "Долго давили Вас братцы", 214 экземпляров "Колокола" , 31 экземпляр воззвания "Под суд!" и книга Герцена "С того берега", а также рукописные воззвания " К молодому поколению" и отдельные номера революционного "Великоросса". Этого было вполне достаточно для ареста всех участников званого ужина и поиска их соучастников. Нужно сказать, что члены Черниговской громады, в которую входил Носов курень, в том числе и Глебовы в список тех разыскиваемых соучастников не попали. Дело в том, что губернатор, кн. Голицын дружил с одним из руководителей Черниговской громады Фёдором Рашевским и прекрасно знал, что громадовцы ни в какую политику не вмешиваются. Поэтому, несмотря на то, что в бумагах Андрущенко была и переписка со многими громадовцами -- Рашевским, Вербицким, Глебовым, Марковичем, она только была подшита к делу, тем более что в письмах громадовцев не нашли ничего предосудительного.

Андрущенко, естественно, арестовали. На допросах он упорно молчал. Дело зашло в тупик. Прибегли к стандартной жандармской уловке, которая применяется и ныне. Андрущенко поселили не в камеру одиночку, а в камеру, где сидел, пойманный на мелкой краже, семинарист Григорий Альфонский. Он ничего не отрицал, покаялся в своём преступлении и уже через несколько дней должен был выходить на волю. Он только и говорил о том, что уже завтра будет на воле, будет в кругу своих друзей, будет бродить по Чернигову, а не торчать в этой тесной камере с молчаливым соседом. Андрущенко было всего 21 год. Он не имел никакого опыта подпольной деятельности. Да и в революцию его потянула романтика. Он уже не верил, что выйдет когда-нибудь из этой тюрьмы. Хотелось предупредить друзей об опасности и о том, что он ничего не сказал и не скажет. А тут сокамерник выходит на волю. Ну, как не воспользоваться случаем. Он пишет письма своим руководителям в Москву и Петербург, а чтобы они дошли по адресу, просит Альфонского передать их Леониду Глебову со следующей запиской:

"По старой памяти позвольте, Леонид Иванович, в последний, вероятно раз, обременить Вас просьбой: г. А...ский передаст Вам 2 письма, для меня весьма важных при теперешних обстоятельствах, которые не откажитесь переслать по адресам. Так вот как! Л.И. Жил это человек, жил -- пел, мудрствовал, а теперь сидит.

Донесли! И донесли -- то кажется на удачу; но удачливый, видно, человек. Что только получит он за это? Впрочем, должен ожидать поощрения, ибо такая безнравственность и низость, как доносы, всегда у нас поощрялась. Он офицер, товарищ Б-ского. Жалко мне то, что могут потревожить знакомых, ибо вся переписка моя арестована с вещами и всё это хранится за печатью губ. Тут же в замке. Но надеюсь, что как-нибудь обойду многих, а те, кого придётся указать, - не выдадут да и простят меня. Прошу прощения у П.Ф. В последний раз, когда я был у Вас, я заметил, что она сердится на меня, - если я и виноват, надеюсь, что можно простить меня, и грешно сердиться в такое время, когда я лишился всего и, кроме каторги, ничего не жду. Благодарю Вас, Леон. Ив., крепко благодарю за всё; за внимание Ваше, за дружбу, за привет, который я всегда в Вас встречал. Если стою, помяните иногда меня добрым словом своим -- это много будет для меня значить.

Я здесь не могу жаловаться на особенную (cici); хотя числюсь в секретном отделе, но приобрёл знакомых и даже приятелей, конечно, не бескорыстных, которые позволяют мне разные разности. Народ всё отличный, способный удивительно. Напр., извольте с помощью одного гвоздя и кусочка стекла вырезать губ-скую печать; этот господин, приходящий ко мне беседовать каждое утро, содержится 8 месяцев за выпуск в Кишиневе более миллиона фальшивых кредитных бил. Есть и другие, не уступающие ему в искусстве и ловкости. " Каждому своё", -мовляв Гармата. Сколько мне известно С.Д.был болен воспалением легких, ставили пиявки. Теперь ничего, поёт, иногда слышу его голос через двор. Б.здоров, я тоже. Брат, если будет здесь (не в остроге, а в Чернигове) в сентябре или позже -- он покончит все мои счёты с Вами. Ну, Леон. Ив., прощайте. И Вам, и всем Вашим искренне желаю блага и всякой удачи и счастья в жизни. Крепко обнимаю и целую Вас. И.А. 23 июля 1863 г."

Эту записку вместе с двумя письмами к руководителям "Земли и воли", Андрущенко вручил Альфонскому, а тот тут же передал жандармам, получив за это отпущение всех прошлых и будущих грехов. Жандармы предъявили все эти письма Андрущенко, сломав ими его волю к сопротивлению. Он даже "оказался слишком чистосердечным на допросах" (Логвин Пантелеев. Воспоминания. М. 1958. стр.335). После этих признаний стала понятной и причина, по которой он хотел поручить Глебову передачу писем в Москву и Петербург. Оказывается, Параска рассказала ему, как муж передавал ей, не читая, любовные письма и записки от Кулиша...

Всё же, из-за записки Андрущенко кн. Голицин приказал произвести обыск у Глебова, поручив это лично полковнику Шульговскому. Несчастный педантичный полковник доносил о результатах этого обыска: "При тщательном обыске огромной переписки и рукописей различных произведений большей частью малороссийским языком от многих особ, подозрительных бумаг и писем, а также запрещённых книг я не обнаружил, о чём при выезде из квартиры Глебова я имел честь доложить Вашему сиятельству. Огромная переписка Глебова почти вся касается издаваемого им листка; беспорядочность этой переписки и рукописных произведений, объявлений для печати, присланных разными особами, а также газеты, которые он получал, заняли мой обыск более 6 часов."

Хотя компрометирующих бумаг не было найдено, но все знали излишнюю осторожность Глебова, поэтому губернатор справедливо считал, что всё компрометирующее Глебов сжигал сразу по прочтению. Глебов был всё же любимым преподавателем губернаторских детей, грудью вставших на его защиту. В угоду детям кн. Голицын не арестовал его, как остальных. Но тут в судьбу Глебова вмешалась жена губернатора кн. Апраксина, считавшая Параску" похотливой блудницей, подобной "европейской блуднице Марковичке" и желающая оградить своих детей от её тлетворного влияния. Под давлением жены кн. Голицин пишет в 111 отделение кн. Долгорукову: "Глебов человек совершенно пустой, преподаватель весьма плохой, а между тем в кружке он пользуется незаслуженной славой умного человека. Прасковья Федоровна Глебова не без греха и собою недурна. В кружке здешних так называемых "свитников" играет довольно важную роль....По свойственной женскому полу велеречивости она, так сказать, "Эмансипэ". Напитанная тем, что слышит в этом кружке, она без толку и весьма некстати повторяет слышанное и приводит мысли о каком-то резком отличии, будто существующем между "москалями" и "малороссами"... Я считал бы полезным уволить Глебова с должности, лишить его права издавать "Черниговский листок" и сурово указать ему."

Потеряв место в гимназии, Глебов не смог найти никакой работы в Чернигове. Даже репетитором его не брали -- рекомендовали вначале заняться воспитанием собственной жены, а затем уже браться воспитывать чужих детей.От переживаний у Параски началась мастопатия. У Леонида Ивановича тоже возобновились страшные мигрени. Они решили временно покинуть Чернигов и переехать к Параскиному отцу. Ночами Параска не могла спать из-за болей в груди. Несмотря на то, что сан её отца священника не позволял общаться с ворожеями и знахарями, она стала искать спасение у знахарок. Как ни странно, они таки вылечили её от мастопатии, что не под силу и нашим онкологам. Потянулся к знахаркам и сам Леонид Иванович. Эти ворожки и травницы избавили его от вечных мигреней, вернули зрение. Он сам увлекся ворожбой и траволечением. Вообще-то он не имел никаких экстрасенсорных способностей, как, например, Гулак-Артемовский. Но он тщательно записывал рецепты и секреты травяных сборов, которые открывали ему, божьему страдальцу, неграмотные бабки-знахарки. Через год он уже имел огромный рукописный сборник заговоров и травяных сборов на все случаи жизни. К Глебовым потянулся ручеёк страждущих, ищущих и находящих у него излечение. Как настоящий знахарь, Глебов ни у кого ничего не брал -- волшебный дар исчезает при малейшем мздоимстве. Зато Параска, втайне от Леонида Ивановича, всегда показывала излечившимся на кошель при выходе, куда они и складывали своё подаяние. Таким образом, Глебовы уже и без помощи отца-иерея ни в чём не терпели недостатка. Гляньте на фото Глебова этих лет.http://i025.radikal.ru/0711/7d/6beca8dbee3f.jpg Разве он похож на преследуемого и нуждающегося?

Леонид Иванович даже хотел напечатать книгу "Ворожка". Увы, Черниговский митрополит Феодосий, поддержанный всем духовенством, наложил запрет на печатание. Православная церковь не признаёт ворожбы.Досталось и протоирею Бурдоносу за поощрение занятий зятя. Глебову стало неуютно в Нежине. Он пишет прошение губернатору кн. Голицину предоставить ему любую работу в Чернигове. Что же, кн. Голицын никогда не был злопамятен, да и тот рапорт в 111 отделение, где он характеризовал Глебова как "человека совершенно пустого", дал возможность Глебову избежать ареста. Губернатор предоставил Глебову место в статуправлении, правда, здесь вместо зарплаты предоставляли возможность подработать, предоставляя клиентам нужные данные. Собственно говоря, предлагалось жить мздоимством. Леониду Ивановичу, как истому русскому интеллигенту, мздоимство было противно. Он пробует обратиться за помощью в трудоустройстве к коллеге по громаде Фёдору Рашевскому. Увы, тот, помня о позоре, вызванном соблазнением его сына Параской, отказывается иметь какие-либо дела с Глебовыми. Очутился Леонид Иванович в изоляции. Его ближайшие друзья Нос, Белозерский, Тыщинский -- осуждены и отбывают срок... Пишет грустные стихи, но их никто не печатает -- валуевским указом запрещена печать произведений на украинском языке. Леонид Иванович даже разрешает Параске обратиться к Кулишу, ставшему попечителем Варшавского учебного округа, с просьбой о его трудоустройстве. Увы, Кулиш только обещает помощь, палец о палец не ударяя для её реализации. Наконец 25.05.67 он пишет "Цель моя относительно Вас приближалась ко мне с каждым полугодием, с каждым месяцем. Но когда она сделалась уже почти удободосягаемою, вдруг всё расстроилось." Проще говоря, о просьбе он вспомнил только тогда, когда сам потерял место...

Наконец Леониду Ивановичу повезло. Весною 1867 года на заседании Земского собрания подняли вопрос о необходимости иметь свой собственный земский печатный орган. Дело решили начать с назначения заведующего типографией, который бы и занялся всею дальнейшей организационной работой. Друзья сообщили об этом Глебову, и он обратился за помощью к старому знакомцу, общественному деятелю и писателю-историку Александру Ивановичу Ханенко. Познакомились они в 1858 году, когда Глебов переехал в Чернигов из Чёрного Острова, а предводитель дворянства Сурожского уезда Ханенко вошёл в созданный царём Комитет для разработки Закона "Положение о крестьянах" и благодаря этому жил с 22.07.58 по 22.02.59 в Чернигове. Шишацкий -- Ильич тогда печатал, чуть ли не в каждом выпуске "Черниговских губернских ведомостей" стихи и басни Глебова, а также серию статей Ханенко по истории и археологии. Вот в редакции они и познакомились. Ханенко не только был любителем поэзии и поклонником басен Глебова, но и сам писал стихи. Глебов как-то вспоминает в письме о стихе Ханенко 1859г, который оканчивался строками:

"Забвенье прошлому! Вперёд!

Позора сброшены оковы...

И пусть на Подвиг жизни новой

Всяк силы новые несёт."

Со временем Ханенко выпустит несколько исторических романов, в том числе и роман об императоре Павле 1. В 1866 г. он был избран головой губернского земства. Голова земства, писатель-историк не отказал в помощи другу-поэту. Он предложил Черниговскому земству на пост заведующего типографией кандидатуру Глебова и отстоял её. Правда, всяческие согласования в те времена длились не меньше нынешних. Только с 1 октября Глебов был утверждён на пост заведующего типографией. Земство выкупило для него небольшой уютный домик в центре города, рядом располагалась типография. Мало того, положили более чем 600 рублёвый оклад. Жить бы да жить. Увы, у Параски мастопатия перешла в рак груди и 4.11.1867 она умерла. Глебов ставит ей роскошный мраморный памятник, на котором вырезана его эпитафия жене: "Сокрыто здесь так много чистых грёз,

Любви и светлых упований,

Неведомых для мира слёз,

Никем не понятых страданий".

Увы, со временем эта эпитафия перекочевала на многие памятники умерших Черниговчан, а само захоронение Параски Глебовой затерялось...

Смерть Глебовой стала немым укором совести кн. Голицыну. Он по собственному почину пишет в 111 отделение ходатайство: " Проступок Глебова был совершенно маловажен и наказание, понесенное им через лишение места, можно сказать, вполне его очистило". По этому ходатайству губернатора 25.05.1858 с Глебова был снят тайный надзор полиции.

Чтобы уйти от одиночества, Леонид Иванович с головою ушёл в работу. Даже нынче, со всей этой компьютерной техникой, создать из ничего типографию -- огромная работа для многих людей. В те времена было ещё сложнее. Всю свою немалую зарплату Глебов тратил на рабочих и на непредусмотренные расходы. Создание типографии заняло целых три года, пока в ноябре 1870 не вышел первый номер ежемесячника "Земский сборник Черниговской губернии". Для того чтобы покрыть непредусмотренные расходы, связанные с изданием, приходилось печатать заказы со стороны. Со всем этим Леонид Иванович успешно справлялся.

С назначением заведующим типографией, для облегчения жизни Леонида Ивановича, сразу после смерти его жены, Ханенко нанял ему домоправительницу -- красавицу Параскеву Васильевну Баранову. Увы, её соблазнил заезжий красавец-гусар. Когда же он укатил, женщина почувствовала, что она беременна. Хотела покончить с собой из-за такого позора. Леонид Иванович не дал. Он дал слово, что женится на ней и усыновит ребёнка, только кончится годичный траур по его жене. Слово он сдержал. Но ребёнок родился намного раньше этого срока, и мать отдала его в приют. Отказаться от ребенка было не труднее, чем нынче, но и забрать его обратно, было не легче. Только в начале 1869 они смогли усыновить мальчика, которого назвали Сашей, в честь того, бросившего её гусара...

В 1870 г кн. Голицын переехал в Петербург, а на его место губернатором был назначен Алексей Александрович Панчулидзев, не скрывающий своей любви к периодическим изданиям. При его поддержке стало выпускаться "Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям", редактором которого стал бывший узник Петропавловской крепости по делу Андрущенко Александр Тыщинский, нынче помощник управляющего канцелярией губернатора. В общественной жизни повеяло весной. Он снова создаёт кружок "любителей украинской литературы и искусства". Его добрый знакомый Михаил Шевелев вспоминает: "Для единения со своими приятелями Л.И.Глебов завёл у себя еженедельные собрания "четверги". Эти "четверги" собирали в квартиру Глебова его приятелей и поклонников. Они обычно заставали Глебова в его гостиной, где он восседал в фортеле и думал, - это был его послеобеденный отдых, который длился несколько минут. За длительным оживленным чаем, который продолжался далеко за полночь, гости беседовали о театре, обсуждали литературные новости, разговаривали на злободневные темы и т.д., и все эти разговоры оживлялись образными, оригинальными мыслями и сообщениями самого хозяина и так захватывали гостей, что последние часто даже не слышали боя настенных часов"

Именно на одном из таких четвергов и родилась идея напечатать в собственной типографии за свой счёт сборничек своих басен. Задумано -- сделано! В 1872 году выходит второе дополненное издание басен Глебова на украинском языке. Книга раскупается мгновенно. Глебов обретает популярность. Теперь он стихи, статьи и фельетоны печатает не только в "Особом прибавлении к Черниговским губернским ведомостям" но и на страницах "Киевского телеграфа" и Московского "Будильника". Но ему и этого мало. Он хочет вернуть Чернигову "Черниговский листок". Панчулидзев подхватывает эту идею и шлёт в 111 отделение ходатайство о разрешении на издание "Черниговского листка" под редакцией А.Тищинского и М.Константиновича. В ответ на это ходатайство губернатор получил грозный окрик от Министра внутренних дел и нахлобучку за то, что дал пост редактора "Особого прибавления к Черниговским губернским ведомостям" опальному Тыщинскому. Ему было велено освободить Тыщинского от должности редактора и от должности помощника управляющего канцелярией. Не разрешили издание Черниговской газеты и другу Глебова, врачу Ивану Лагоде.

Хотя у Глебова и масса работы в типографии, он всё своё время отдаёт привитию черниговчанам любви к искусству. Недаром же его избрали почётным директором Черниговского театра. В 1973 году в этом театре ставят его украинскую пьесу "До мирового"...

В 1876 году "Эмским указом" было запрещено употребление украинского языка в художественной литературе и в театральных постановках. Пришлось Черниговчанам распрощаться и с "Наталкой Полтавкой" и с "До мирового". Правда, Глебов одинаково хорошо писал как по-украински, так и по-русски. Так что его русская "Хуторяночка" ("Весёлые люди") - осталась. А 4 июня 1876 году Глебов впервые напечатал в " Киевском Телеграфе" начало своего сатирического цикла "Черниговский фельетон Капитана Бонвиван", а ещё через 2 месяца за собственный счёт выпустил книжечку - мотылёк "Красный мотылёк. Пигмей-альбомчик в стихах. Посвящается весельчакам. Капитан Бонвиван ". Мне с детства запомнился стишок из той бабушкиной книжечки-мотылька: "Мой друг, последнюю страничку пускать пустою жаль,

А потому вот на затычку простейшая мораль.

Я выпустил тебе "Удода"; Он дорог тем, что свой:

Своё зерно из огорода милей, чем перл чужой.

Пойми, что под небесным сводом приходится нам быть

Не только пёстреньким удодом, но даже волком выть..."

Капитан Бонвиван на целых 7 лет стал любимым героем черниговских фельетонов. Он не был ни на кого похож. Он стал прообразом блестящих героев Саши Чёрного. Да и нынче в модерных "Вованах " мы узнаём Глебовского Капитана Бонвивана...

К сожалению, для Глебова опять началась чёрная полоса. В Чернигове ему стало негде печататься. "Черниговским губернским ведомостям" запретили печатать литературные произведения, а редактор новой "Черниговской газеты" Лилеев не любит и не печатает стихи. Шлёт Глебов свои стихи и басни в "Киевский Телеграф" да Московский "Будильник". Только в тот "Будильник" шлют свои стихи все сатирики стомиллионной Российской империи и на каждый напечатанный стих Глебова приходится 3 ненапечатанных. Леонид Иванович надеется возобновить издание "Особого прибавления к Черниговским губернским ведомостям", замолкшее после увольнения Александра Тыщинского, или создать новую газету. Его друг, громадовец Александр Холмский подаёт документы на издание "Провинциальной газеты". Панчулидзев пишет ходатайство в 111 отделение и получает ответ: "...едва ли Александр Холмский может считаться личностью достаточно благонадёжною, так как до настоящего времени он вел жизнь разгульную, ничем не занимался и пользовался репутациею весьма легкомысленного молодого человека".

Пришлось Леониду Ивановичу от стихов перейти к театральным рецензиям, которые с удовольствием печатал ненавидящий стихи Михаил Лилеев. Вскоре Глебову всё же удалось найти общий язык с Лилеевым на почве общей деятельности в поддержку славянских народов -- Лилеев был уполномоченным С-Петербургского отделения славянского благотворительного комитета. Он, с помощью своего покровителя, предводителя губернского дворянства Николая Неплюева, организовывает набор в Чернигове врачей-добровольцев на Балканскую войну. Отбывали они из Чернигова 29 августа 1876. Отъезжали они Киевским трактом, проходящим через село Количевку. Тут Неплюев организовал им прощальный обед, на котором Глебов зачитал свой стих:

"Друзья! В дорогу уезжая,

примите пару тёплых слов.

В земле славянской кровь родная

струится от меча врагов...

Врачи, голубчики родные!

Вам предстоят труды иные:

Здесь Вы подчас пускали кровь,-

там сберегать её придётся,

Затем, что много крови льётся

за скорбь и братскую любовь...

А мы молиться будем Богу -

смирить ужасную тревогу,

И всем вернуться Вам опять,

чтоб с нами мир благословлять.

И будет радостна дорога

к друзьям покоя и труда,

И я приду сказать тогда:

Душа моя величит Бога!"

Это были, пожалуй, первые в жизни стихи, которые Лилеев дослушал до конца и даже поаплодировал автору. С этого времени они стали друзьями и когда в 1878 г. Лилеев собрался перейти в Нежинский историко-филологический институт кн. Безбородко, все редакционные дела он оставил на Глебова. С августа 1878 почти в каждом номере "Черниговской газеты" стали печататься басни, стихи и фельетоны Глебова. Скажите, разве это не о нашей ВРУ:

"Произвели мы Думы (Рады) избранье

Года четыре назад.

И возложил на неё упованье

Град.

Но обманула она ожиданье

И недоволен никто...

Что же сказать нам в её оправданье?

ЧТО?"

А как Вам нравится отрывок из книжечки-мотылька Капитана Бонвиван:

"Бывают странности со мной: хоть у меня занятий бремя --

Хочу я городским главой быть выбранным, пускай на время.

Я б доказал, как дважды два, что голова у капитана

И городская голова -- весьма удобны для кармана..."

Прошло два года. Вернулись с войны врачи-добровольцы. Как и обещал, Глебов приветствует их "Военными тостами капитана Бонвиван":

"...и от Черниговской поляны, от берегов Десны родной

Орлы летели на Балканы, на берег дальний и чужой.

Одних не сокрушила битва, иным -- увы!- возврата нет...

За павших --вечная молитва! Живым -- привет на много лет!"

До переезда Лилеева в Нежин, пока всеми редакционными делами заправлял Глебов, в каждом номере печатались его стихи, фельетоны, басни, статьи. Ей-Богу, газета чуть не стала изданием одного автора. Но с переездом Лилеева в Нежин газета прекратила существование -- 111 отделение не разрешило Лилееву передать другому права на издание. Пришёл новый 1879 год. Ознаменовался он рождением сына Сергея. В том же 1879 году, бывший сослуживец Глебова по гимназии, ныне профессор Киевского университета, Михаил Тулов в журнале "филологические записки" напечатал статью "О малороссийском правописании". Как образец нового правописания автор приводит 5 басен Глебова: "Деревце", "Ведмидь-пасичнык", "Мишача Рада", "Осел и Хазяйин", "Жаба и вил".Так Глебов стал классиком украинской литературы. Увы, даже классику украинской литературы писать по - украински не разрешалось. Вот и писал он на русском свои пророческие стихи:

Позаботимся отменно по примеру прежних лет,

Чтобы избран непременно был особый комитет,

Для потребностей текущих он дабы измыслить мог

С граждан всех малоимущих основательный налог;

Пусть налог высокий вреден, но он вреден не для всех.

Без того ведь бедный беден: ободрать его не грех!

Неизвестно на что надеялся робкий и осторожный Глебов. Он не мог не знать, что такие стихи власть предержащие не прощают. Власть ему ничего не простила. Но времена правительственного террора прошли. Теперь власть действовала изощрённее. Глебова просто изолировали от общества, объявив его безбожником. Сила церкви была настолько сильна, что опустели его еженедельные "четверги". Бывшие друзья стремились незамеченными прошмыгнуть мимо. Громада давно распалась -- кто в ссылке, кто выехал. Пасынок учится в Киевском университете, приезжает домой только на каникулы. Жена -- прекрасная хозяйка и стряпуха, но вот говорить с ней не о чём. Сам Глебов пишет с юмором об этом времени:

" Я в болоте моём нигилистом слыву, я и злой радикал и безбожник,

Хотя, в сущности, я -- безобидный артист, а в душе - превеликий художник".

Наступил чёрный 1882 год. После убийства царя-освободителя по Российской империи прокатилась волна репрессий. Только не царь был зачинателем тех репрессий. Убийство помазанника божьего всколыхнуло весь народ. В убийцах царя простые люди видели не революционеров-романтиков, а злодеев, нигилистов, антихристов. К Глебову как раз и приклеился ярлык нигилиста. Ни одна газета теперь не бралась печатать любые произведения Глебова. В конце февраля неожиданно умер маленький Сергей. Опять возобновились мучительные мигрени, перестал видеть левый глаз. Из-за болезней начались завалы в типографии- заказы перестали выполняться своевременно. Земцы стали требовать заменить Глебова. Больших трудов стоило Ханенко, чтобы Леонида Ивановича оставили в покое. Чудом смог Глебов в этом проклятом 1882 году за свой счёт напечатать третье расширенное издание своих басен. Последнее прижизненное издание. В 1883 он, опять же за свой счёт, начинает выпускать в типографии дешевые книжки для народа. В ответ в .6 "Киевской старины" её редактор Ф.Б.Лебединцев после краткой биографии Леонида Глебова, пишет:

" Басни Глебова могут служить весьма интересным и педагогическим чтением для крестьянских детей и даже для взрослых. То же самое следует сказать и относительно детей наших культурных классов, которые с каждым поколением всё более и более отделяются от родного места; для них чтение таких произведений, как разбираемая нами книжка, даже необходимо, ввиду настоятельной потребности развить чутьё языка в будущих культурных деятелях Украины".

На долгие 6 лет для Глебова наступила ночь молчания. Нет, он не прекратил писать стихи и басни. Просто их никто не печатал. Расходились они рукописными списками. Передавали их из рук в руки, зачитывали до дыр. Но до нас стихи тех лет почти не дошли. Ведь всё те рукописи, что собрал его пасынок Александр Глебов, исчезло вместе с ним в лихолетье гражданской войны. Больше не приходили к Глебову друзья на "Четверги". Зато каждый вечер в гости к "Дедушке Кенарю" собиралась детвора со всей округи и слушала его сказки. Были среди той детворы и мои бабушки, пронёсшие поклонение и любовь к дедушке Кенарю через всю свою жизнь и передавшие её и мне...

Но вот в 1889 году Громада командирует в Галычину Владимира Антоновича, для налаживания там издания украинской литературы для Восточной Украины. Благодаря Антоновичу Львовские газета "Зоря" и детский журнал "Дзвiночок" установили корреспондентскую связь с Леонидом Ивановичем и почти в каждом их номере стали появляться его новые украинские басни. Наконец то появилась возможность писать и печатать то, что хочешь и так, как хочешь. Благодаря этому за последние 3 года жизни Глебов написал и опубликовал больше, чем за все предыдущие годы.

Прошли года. В Глебове уже перестали видеть нигилиста. Весь город уже воспринимал его, как "Дедушку Кенаря", любимца детворы. В 1991 году Черниговская общественность отмечала полувековой юбилей литературной деятельности старого баснописца "Дедушки Кенаря". Городская дума организовала торжественный обед. Провозглашались многочисленные торжественные здравицы в его честь. Его бывший ученик, а теперь всемирно известный художник И. Рашевский нарисовал и преподнёс прекрасный портрет Глебова в венке из дубовых и лавровых листьев в окружении зверей в украинской национальной одежде. ( К сожалению, по личному приказу Адольфа Гитлера, все картины И. Рашевского, в том числе и портрет Глебова были вывезены в Германию и до сих пор не разысканы.)

Звучало много здравиц- тостов. И на каждую здравицу ослепший дедушка Кенарь отвечал стихом импровизацией. Все эти ответные тосты- тексты можно свести к одному из его ответов:

"Служа полжизни, господа, губернскому прогрессу,

Как орган честного труда, люблю я нашу прессу.

Поднимем же бокал к богам, прося чтоб эта пресса

Побольше проливала нам живой воды прогресса,

Чтоб благотворный луч небес блеснул с различных точек

И всероссийской прессы лес имел и наш листочек".

После этого торжественного юбилея он прожил ещё два года. Два года напряжённой плодотворной работы. Одновременно два года прогрессирующей болезни, страшных постоянных мигреней. Не давала дышать астма, совсем потерял зрение. Но до последних дней он продолжал работать. 29 октября 1893 года, он продиктовал своему другу Александру Тыщинскому свою последнюю басню - завещание "Огонь и гай", кончающуюся словами:

" Молод╕ж любая, над╕я наша, кв╕ти!

Пригадуйте част╕ш Ви ба╓чку мою:

Цурайтеся брехн╕ ╕ б╕йтеся дружити

З таким приятелем, як той огонь в гаю".

К сожалению, та молодёжь -- Коцюбинские, Примаковы, Подвойские и тысячи и тысячи украинцев не послушали дедушку Кенаря и подружились с огнём революции, чтобы затем сгореть в пламени гражданской войны или угаснуть в болотах ГУЛага...

А дедушка Кенарь той же ночью отошёл в мир иной. Тихо умер во сне, как дано только Избранникам Божьим...

http://i012.radikal.ru/0711/be/ef402994b779.jpg

Земская управа выделила 300 рублей серебром на организацию похорон, которые состоялись в воскресенье 31 октября. В этот же день должно было состоятся собрание Черниговского Земства. Узнав о смерти "Дедушки Кенаря, земцы единогласно постановили собраться в похоронном почте и положить на могилу поэта венок от Земства. Похоронная процессия из центра города прошла к Троицкой церкви на Болдиной горе.http://i044.radikal.ru/0711/6a/b33e35d6e26b.jpg На несколько кварталов растянулась жалобная процессия с венками от губернской управы, от земской типографи, от городской управы и банка, от писателей Украины, от земства, от купечества , от граждан Ки╓ва, от граждан Чернигова, от граждан уездных городов Черниговщины, от детей города. Нельзя было не расплакаться, когда в момент приближения процессии к Троицкому монастырю, её обступили братья-монахи в жалобних ризах, с крестами и хоругвьями в руках, и повели к свежевыкопанной могиле у стен церкви. Такой чести не удостаивались и первые лица губернии...

Говорили прекрасные слова об усопшем его друзья --Рашевский, Павленко, Тыщинский. Прочли свои стихи Самойленко, Гофштекер и Журавский...

В 1899 году над могилой поэта воздвигли прекрасный беломраморный памятник.http://i030.radikal.ru/0711/47/ad6bde77e1a3.jpg На постаменте вырезали стихи Самойленко:

"Ласкавым голосом писень ты нам давав

У наше чесне дило виру,

╤ гомин радости й надии проводжав

Твою, тепер розбиту, лиру.

╤ от замовк твий глас, погас огонь ясный,

Що в темному свитив околи,

Але не вмер поет у пам.яти людський:

Згада╓м мы тебе й в недоленьци лыхий

И в кращий час новойи доли"...

 

 

Когда исполнялось 175 лет со дна рождения Глебова ни одна Львовская газета об этом юбилее даже не вспомнила. Только в вечерней местной телепередаче с непонятным названием какой-то патлатый матюковый поэт заявил, что Глебов был просто плохим переводчиком Крылова и писал бездарные русские стихи...

Что же, сами мы воспитали поколение янычар-манкутов, только и способных за доллары вопить о своей любви к неньке-Украине и при этом уничижать её светочей...