Поэзия
23 октября 2013

Стихи, отмеченные Ольгой Ворониной, как симпатия "Русского переплёта"

КАРФАГЕН

Тянет время, хитрит. "Не уходи, расскажи,

как было раньше? Что вы учили в школе?" -

"Да ничего особенного. Падежи,

всякие дважды два, до-ре-ми-фа-соли,

все, как у вас. Я сидела в третьем ряду,

возле окна за партой - это скамейка

вместе с наклонным столом.

А теперь я пойду.

Спать пора, закрывай глаза, побыстрей-ка". -

"Не уходи, посиди, расскажи еще,

что было дальше". -

"Был деревянный пенал, выдвигалась

крышка, довольно туго. В школе был счет,

чтение, рисованье... За всякую шалость -

запись в дневник: на уроке мешала всем,

пела, грызла резинку... хотя постой-ка,

нет, перочистку, такой цветок из войлока!.." -

"А зачем?" -

"Долго рассказывать. Дома головомойка

от бабушки, то есть от мамы... Еще был такой урок:

природоведение. Куда улетают птицы.

Смотришь в окно, пока не грянет звонок:

серый снег, гаражи... и не за что уцепиться

взгляду, - какие там теплые страны, и где они...

После уроков бредешь домой. У киоска

встанешь столбом и глазеешь: ручки, ремни,

марки, открытки, газеты, значки, расчески...

И разрезная абзука. В ней на А

раньше был "аист", я их тогда не видала

сроду, это сейчас лишь выглянуть из окна,

а потом уже был "арбуз"... и вечно их не хватало:

...только в одни руки! На Э было "эскимо",

а потом "экскаватор"... И по какой-то причине

все это вышло так странно, будто само

собой: р-раз - и вот уже нет ничего в помине". -

"Нет, расскажи по правде". - "Я шла домой.

Валенки в угол. Что-то грела на плитке.

Свет везде зажигала, у нас зимой

рано темнело. Тетрадки, уроки, скрипка.

Брат возвращался, он приносил дрова,

воду в ведре, проверял выдвижную вьюшку.

Я садилась читать, запасясь сперва

черной, большой, подсоленною горбушкой.

Или малиной в коробочках, из аптеки.

Мама держала на случай простуды, но мне

было нужнее с книжкой... Древние греки,

битвы, герои, кто-то там на слоне,

Тир, финикийцы, римляне, Сиракузы...

Снег за окном, а у меня Карфаген..." -

"Мама, ну так нечестно, то про арбузы,

то кукуруза какая-то..." -

"...и ни стен,

ни половиц не оста...

Давай закрывай глаза,

завтра рано вставать, а в обед к зубному". -

"А Карфаген?" -

"А Карфаген... был разрушен, если сказать

все то же самое по-другому".

*****

За тобою, встречающим утро, как грудью шрапнель,

за тобой, уходящим из комнаты, словно из жизни,

устремляясь вослед, успевая в шершавую щель

расставанья протиснуться выдохом, бликом от призмы,

ибо больше ничем не проникнуть в заветный полон,

раздирая засовы запекшихся кровью покоев, -

только тем, что стучится в ключицах и просится вон,

только дрожью соблазна утратить, еще не присвоив,

только тем, что назвать не под силу еще никому,

кроме голоса, стертого в прах затянувшейся сушью,

что, царапаясь, тщится уходу вослед твоему

через мускулы воздуха и паутину удушья

выйти лазом, тесней родового прохода на свет,

запинаясь о звуки, - туда, в освещенную рощу

безымянной души, где сиротства безмолвия нет

для познавших блаженство в раю разговоров на ощупь;

за тобою, душа, порываясь ослабшим лучом

озарить узнаванием твой бессловесный подстрочник,

домогаясь коснуться и лишь ушибаясь лицом

о дыханье твое, о серебряный твой позвоночник...

За тобой, уходящим из комнаты, к долгу неволь

возвращающимся, промолчавшим опять на пороге,

закрывая глаза, узнавая последнюю боль,

понимая вослед: это боги на промысле, боги...

*

Только здесь, под водой, где уже не бывает дождя,

узнаешь, как земные слова тяжелеют и тонут,

как размытое время, само за собой не следя,

огибает предметы, струясь, и свивается в омут.

Здесь концы сведены и упрятаны в воду. Следы

не оставили даже кругов, и небесный охранник

отступился от нас, натолкнувшись на купол воды,

поглотившей былых берегов затонувший титаник.

Только здесь, в измерении третьем, где нет рубежа

меж движеньем и словом - невнятными, без очертаний, -

где пытаешься всплыть, на душе, словно камень, держа

континенты печали и кладбища воспоминаний,

в атлантиде затишья, где больше ни снега, ни слез,

где события мимо плывут, прогибаясь упруго,

избегая свершиться, - двум жизням случайно пришлось

милосердным подводным теченьем прибиться друг к другу,

чтоб на миг этот выцветший ил, этот сумрачный риф

отодвинув, отринув, поправ, как и смертное сжатье

разрываемых легких, усильем одним позабыв

обо всем, что извне, за спасательным кругом объятья,

налегке устремиться в иной, золотой водоем,

утешений немых, откровений прощальных жилище,

чтоб соломинкой, льнущей к соломинке, кануть вдвоем

в продвижении к тонике через пробоину в днище.

*****

Когда уйдешь ты, словно вынося

себя за скобки действа и участья,

потянется в сквозняк ухода вся

поэзия, но прежде, чем упасть, я

замечу перед тем, как отживу,

как покачнулись от движенья мимо

пространство, обнимавшее листву,

прозрачная, скупая пантомима

самой листвы, сутулые холмы,

слова любви, летящие на пламя,

и время жизни, что когда-то мы,

держа в объятьях, мерили локтями.

Когда б не ты, когда бы не твое

дыхание, служившее затактом

к бессмертию, когда бы не житье

двух душ, несоразмерное затратам

пожара, их пожравшего, когда б

силок стиха, косовороткой легший

вкруг горла певчего, вдруг не ослаб,

когда б не оползень судьбы, повлекший

лавину, обнажившую пласты

горящей речи, подлинной и длинной,

еще не сказанной, - когда б не ты,

о том не знавший властелин лавины...

С тех пор, как не осталось ни следа

от жизни обитаемой, с тех пор, как

рот задохнулся паузой, куда

лететь душе, что мальчиком для порки

слоняется, ища себе вину? -

Туда, где речь щебечет без запинки

на языке костра, в чью глубину

небрежно устремлен пробор тропинки,

где узнают в лицо не бывших тут,

бродя во тьме по милосердным кущам,

туда, где вспоминают, но живут,

где тень свою забыть дано бегущим.

V

Он улыбнулся, снял с руки часы

и положил их временем на стол

М. Шерб

Часы идут себе, не зная

куда, как будто мальчик-с-пальчик,

от каравая циферблата

отщипывая крошки суток.

Всех по-библейски оделяя,

век поступает, как обманщик,

нарезав время скуповато                     

на ломтики пятиминуток.

Детей, безвинных и безусых,

бесстрастно время пожирало. -

Храня античную привычку

к скоромной сдобе без разбора,

ища взаимности во вкусах,

снуют мгновений каннибалы,

лакает эмбрион водичку -

околоплодные озера.

В кругах часов, в кругах тарелок

таится времени победа,

час без пяти, всегда урочный,

гостеприимный, хлебосольный.

Показывают пальцы стрелок 

двузубой вилкой час обеда.

Не опоздай родиться точно -

ведь без тебя меню не полно.

*****

Разбитый, еле выживший в бедламе

крушения, водой со всех сторон

исхлестанный, изжеванный волнами

и выплюнутый морем Робинзон -

знал цену жизни. Оплеухой бога

контуженный, очнувшись на мели,

он встал, шатаясь: жалкий, босоногий,

один на всей земле. А всей земли -

ладонь песка да пальмы, да огромный

утес: на горизонт глядеть со скал.

Еще в активе нож, бутылка рома,

обломок мачты, судовой журнал,

единственный башмак и горстка проса...

И полный рот песка, и чехарда

безумия с горячкой, и вопросы:

найдут? спасут? И главное: когда?!

Сперва казалось - это понарошку,

на пару дней... Cначала по стволу

ползла прилежно вверх сороконожка

зарубок. Он старался похвалу

у неба заслужить, и в воскресенья

отметины рука его вела

длиннее, чтобы выпросить спасенье.

И он молился вслух, пока дотла

не вымолился. А в скале просели

удобные ступени, словно встарь

в домах; пришло семь пятниц на неделе,

прогнил и завалился календарь.

И в год, судьбой незнаемый, на берег

он вышел - поглядеть на урожай,

дельфинам посвистеть, поправить скверик

песчаный, дать бакланам нагоняй,

и, посмотрев на горизонт с ухмылкой,

размашистым уверенным броском

закинул в море праздную бутылку

с пустым, небрежно сложенным листком.

*****

Не смея сора из избы

изгнать, как за пределы скобок,

в плену неназванной борьбы

живу с соперницей бок о бок.  

Я в дом ввела ее сама

из слабости, из милосердья,

как сироту, когда она

была на волосок от смерти.

Теперь, как водится, вполне

забыты жалости истоки.                

Давно со всеми наравне

живет, не ведая мороки.

Свою уступчивость кляня,

ревную, не противореча:

глядит хозяйкою, дразня

демонстративным бессердечьем.        

Слежу в бессилии за ней:

мне не дано такой походки,        

уловок вкрадчивых ролей,        

манер бессовестной красотки.

Такой таится приворот

в ее обманчивом безделье,

что только дай, она займет

мое же место на постели.

Таким владеет мастерством

уклончивости и соблазна,

притворной скромницей, молчком

дни проводя однообразно,

ленива, молода, гибка,

циничным взглядом фарисея                   

за мной следя исподтишка

да красоту свою лелея,

не уставая замирать

в прекрасных и бесстыдных позах, 

в мою подглядывать тетрадь

прищуром быстрым глаз раскосых,

где я в рифмованном столбце

ищу защиты понарошку

от деспотичности в лице

моей невозмутимой кошки.

Из цикла "Новая мифология"

*****

Обед готов. Пришла из школы дочь.

"Что рано так?" - "Химичка заболела". -

"Иди поешь. С уроками помочь?" -

"Не, я сама. Нам завтра надо белый

Передник". - "Я поглажу. А зачем?" -

"Да едет к нам какой-то... даже парты

заставили помыть... Потом доем.

Уроков мало: контурная карта -

и все!" - "Садись вот тут. Я уберу".

Все перемыла, вытерла. Склонилась

к наполненному мусором ведру.

Опять оно битком, скажи на милость.

Не простоит до вечера? Жара

уже такая, лень идти наружу.

Ишь, как рисует. Года полтора -

и выпускной... И платье, чтоб не хуже

других пошьем... "Ну что за нетерпеж?

веди ровнее, что тут торопиться!"

Взглянула исподлобья на чертеж.

Ну да, ну да. Теперь у нас границы -

и не узнать... Не то, что до войны.

Умели жить, а нынче - вор на воре...

Вздохнула, подошла к окну в тени

и засмотрелась молча на подворье.

В полуденном расплавленном дворе

платан, наполовину вросший в стенку,

с давно заплывшим шрамом на коре,

где братья в детстве вырезали ЛЕНКА.

Вот там отец на празднике смотрин

стоял и молча ждал, пока ватаги

топочущих воинственных мужчин

построятся, в парах вина и браги.

А там конюшни были. Там навес

и выход к виноградникам. Оттуда

в тот душный вечер он наперерез

вдруг выступил из мрака, и сосуда

она не удержала: виноград

рассыпался, и вся туника в пятнах

была потом... все вышло невпопад,

а дальше поздно было на попятный...

Там раньше были чаны для маслин

и каменный топчан на львиных лапах,

и за оградой вечно цвел жасмин.

Она потом узнала этот запах,

когда вернулась выжженной дотла,

не смея глаз поднять, в рванине смрадной...

Но муж лишь прохрипел: как ты бела...

дочь лебедя... и навалился жадно.

Теперь все слава богу. Патрули

снаружи дома, жизнь приходит в норму,

народ потише стал. Навес снесли,

а чаны приспособили для корма

скота, да завели гусей загон, -

что было проку в песне лебединой, -

теперь свои и птица и бекон,

а дряхлый лебедь пущен на перины.

Все ничего. Вот груши соберем -

и на зиму. Жаль, муж не любит яблок.

А там, глядишь, отстроят ипподром,

да уцелевший от войны кораблик

поправят, подлатают от щедрот

и по воде запустят рестораном.

Само собой, в каюты платный вход.

Шепну там своему, чтоб ветеранам -

разочек даром... знает, сам солдат,

и мы как прежде иногда балуем,

хотя уже... Жара пошла на спад.

Сейчас вернется, встречу поцелуем.

Конечно, столько лет... а что года? -

взглянуть в стекло: пускай не с гобелена,

но в отраженье темном - хоть куда,

как в паспорте: Прекрасная. Елена.

ЗАВЕЩАНИЕ

Вам, дети мои, завещаю

песок и траву:

всю нашу семью и остаток ее, распыленный

по шару земному.

Живой лабиринт наяву:

мой русский язык, восхитительно не сокращенный.

Бумагу, струну, красоту, тишину и свечу -

все то, что вас не разорит и не даст дивидендов.

Вам, дети мои, завещаю все то, что ищу

сама я:

любви, а не "лайков",

друзей, а не "френдов".

*****

За вычетом юности можно уже наскрести

удачи. Заполнены ниши, страницы, карманы.

Прикручена накрепко леской синица к горсти.

При спорах, кто будет платить, все щедры и гуманны.

В уме предусмотрено все. Предпочтение тем,

кто будет заведомо в силе во дни жерминалей. -

Набор "Сделай сам" без вложенья инструкций и схем

подходит к концу, громыхая остатком деталей.

Чем меньше любовных вибраций, тем крепче миры,

чем меньше подземных желаний, тем будет сохранней

слоистый фундамент - остывшая магма игры,

прожилки иллюзий, горючие сланцы дерзаний.

Не сбывшись, былое болит, не придясь ко двору,

вонзается в память, как лемех врезается в пашню,

и с яблока сердца срезает, кружась, кожуру

спиралью, спускающейся вавилонскою башней.

В ее лабиринтах аукаясь, ищет язык

заветного сходства, скорбя о родных обертонах,

в тоннелях глухих подходя по ошибке впритык

к мясному дыханью чудовищ из логовищ темных.

О память, твои минотавры должно быть сполна

насытились всеми, кто к падшим вымаливал милость?

И гаснет глагол, отбывающий во времена,

прошедшие мимо свершений.

Стерпелось.

Слюбилось.

*****

Просто: кровать,

и тумбочка к ней прикроватная.

Вся поцарапана, щедро покрыта кругами, пятнами.

Можно прочесть клинопись мелких щербин.

Сначала

там любимая кукла несколько лет лежала.

Сколько носились с ней, кружась в немудрящем вальсе,

стригли ее и мыли, и рисовали румянец,

красили ногти, и лак на тумбочку проливался...

(Мама сердилась: ну вот, совсем облупился глянец!

портишь вещь, довоенный орех, где такую теперь достанешь?!)

Книжка лежала. "Три мушкетера", чтобы под одеялом

ночью читать с фонариком, а если выйдет - с вечера

с кухни сухариков натаскать, там их всегда навалом.

Книжка по переплету изломана, изувечена.

Ночью белье сбивается, складками трет раскосыми,

крошки противно колются.

Лучше расправить простыни,

вытряхнуть все, постель перестелить, а книгу -

книгу сменить! На какую-нибудь "Анжелику"...

Дальше - стишки, романы, записочки, дневники,

кулон, бигуди, заколки, разные ободки,

зеркало, польские тени "Поллена" - конечно, лучше

"Ланком", говорят подружки, но где достать?!

И у фарцов потянет дороже, чем вся кровать.

И - однажды - одежда упала измятой кучей...

Все в кино ушли...

аккуратно - не получилось снять...

Календарик, колечко, притащенный телефон,

все за шнур запинались, шипели, но только он

был обязан стоять на тумбочке!

Зареванные платки,

и вот уже рядом с пудрой законно лежат часы

"Победа", подаренные на свадьбу серьги из бирюзы,

газета и сигареты, а на полу носки,

просто под тумбочку брошенные по-мужски.

...Бутылочка с молоком, пустышка, грелка, вода

укропная - говорят, от газиков помога...

Слышишь, плачет, давай градусник, наверняка

скарлатина, ветрянка, корь... и телефонные провода,

вслепую шаря по тумбочке, подтягивает рука.

Тумбочка вся побита, но мама давно уже

не сердится, да и никто не сердится, просто уже - никого.

Тише ты, вон на тумбочке там возьми. Настороже

надо быть, чай, не мальчик, а все на уме одно баловство.

Первые в жизни очки, без них не разглядеть

циферблат, полпятого... Сказала, там будет треть

класса, не страшно. - А этот - тоже пошел? -

Господи, разве ж я знаю...

Вода, стакан, валидол.

Все больше таблеток. Коробка с затычками для ушей.

Музыка там такая, что с двух других этажей,

сверху и снизу, приходят. (А нашим - им все равно.

Вот наказанье. Слушай, а может, пойдем в кино?)

На тумбочке пачка бумаг, блокнот, годовой отчет.

Бумажник, мобильник, капли.

Мне что-то нехорошо.

Фотография в рамке. Смастерил к годовщине внук.

Хоть что-то еще умеют, кроме своих наук

пальцами в кнопки тыкать. В расческе седая прядь.

Спицы, навечно вросшие в пыльный большой клубок.

Непрозрачная банка: челюсти на ночь снять.

Просто: кровать и тумбочка.

Ценника лоскуток.

Пробираясь вдоль мебели, чертыхнется клиент,

зацепившись за тумбочку, сданную в second hand.

МИРАЖ

Понтонами туч над воздушной каверной,

канатной дорогой от фата-морганы

спеша в никуда, обнаружить, кружа

по свету, что нет ничего достоверней,

чем тяга к химере, чем трепет мембраны

в ответ на расплывчатый зов миража.

Поверх мельтешенья на маленьком шаре,

над гонкой игры, над зияющей лузой,

над кромкой истоптанной всеми тpoпы -

взмывает встающий из радужной хмари

спасительный морок в барханах иллюзий:

оазис пустыни средь моря толпы.

И жизнь, замирая толчками в предсердье,

рисует - пестрее, чем перья фазаньи, -

виденье, летящее издалека,

счастливую вспышку, разряд перед смертью:

плывущую маревом перед глазами

гондолу верблюда в заливе песка.

*****

Все заодно. Кирпичный хор стены

стоит стеной за каждого хориста.

Так все на свете вещи сплочены -

угрюмо, напряженно, мускулисто.

Все в обороне, плотно, как один, -

кулак граната, булава початка.

В тугом стручке растет заряд дробин.

Запас для баррикад хранит брусчатка.

Все льнут к своим, - где для тебя свои?

К кому тебе пристать, кому поверить

хотя б на миг? Пространство расслоив,

мгновенья разлетаются, как челядь

по крику "Вон!", стараясь ускользнуть

из виду, словно мелкие улики,

трусливо покидая общий путь

побегом вбок, как усик у клубники.

Косяк секунд плывет поверх бадьи

Медведицы, поверх ковша Грааля.

(За дверью шорох. Говорят - "свои".

Не открывай им, как бы ни стучали.)

Нырни наверх. Там время реет без 

течения, там стынут дирижабли

туманностей, и на ковре небес

хвосты комет развешены, как сабли.

Там воду льет бесплотный водовоз.

Плитой в семь угольков горят Стожары.

Искристыми дрожжами, горстью звезд

заправлена небесная опара.

Все заодно. К кому тебе примкнуть,

с кем соскользнуть под сводом общей лиги

в наклонный ковш, в котором Млечный путь

замешивает тесто для ковриги?

*****

Лето кончается тихо в скупой постели

осени, под одеялом из лоскутков.

Все поправляет, двигая еле-еле

слабой рукой, изношенный свой покров,

все теребит настойчиво, терпеливо

тянет, словно какой укрывая стыд.

Мягким и мятым, кротким перепелиным

гнездышком дышит сердце, боясь остыть,

но остывает, - так же, как вязы в чаще

стынут, зубчатых листьев теряя вязь.

"Путь через испытания - путь кратчайший", -

шепчут деревья, мертвыми становясь.

Встав на колени, присягает кустарник

ветру земным поклоном до самых луж.

Гуси над полем скорби летят попарно,

горестно голося на манер кликуш.

Copyright (c) "Русский переплет"