Донская байка

 

Эта история произошла на Дону, в начале шестидесятых годов двадцатого столетия, в одной из небольших станиц вблизи Новочеркасска. В станице в то время было несколько десятков дворов, все в ней друг друга знали, но отношения между станичниками были такими: "Радость не в том, что у нас телёнок родился, а радость в том, что у соседа корова сдохла".

В одном из дворов жил старичок с женой, оба из "пришлых", с хорошей пенсией по тем временам. Детей вырастили, дали образование, дети жили отдельно в городах. Были внуки, даже правнуки.

Старик был мастеровым - работал, до пенсии, в Ростовском аэропорту механиком. Человек он был приветливый, добрый, отзывчивый, любил шутить, рассказывать анекдоты и выпить, но никогда не напивался - знал меру. Станичники относились к нему с уважением, часто звали в гости - когда надо было что-то отремонтировать или починить. Старик, идя, "в гости" брал с собой инструмент. Встречные спрашивали у него:

- Сергей Константинович (чаще Константиныч) куда пилу несёшь?

А он отвечал:

- Это кормилица! Пила дома осталась.

Шутка эта доходила до жены, и она обижалась на мужа, да к тому же ещё, "пилила" его за выпивки.

У Константиныча самогон не гнали, а станичники почти все - поголовно, за небольшим исключением (не гнали самогон, как правило, власть имущие - они пили водку). Поэтому станичники с Константинычем рассчитывались за работу самогоном, чаще всего прямо у себя на дому, да ещё и с хорошей закусью.

"В долгом времени иль вскоре, приключилося им горе..." - Конёк горбунок. Петра Павловича Ершова.

Так вот, однажды Константиныч заявил жене, что "пилёж" ему надоел, и если она будет продолжать его "пилить" - он повесится. Жена на какое-то время, испугавшись, перестала его "доставать", но вскоре "всё вернулось на круги своя", - а муж всё обещал повеситься. В конце концов, жена перестала обращать внимание на его обещания - привыкла.

Однажды жена, услышав стук в кухне, пошла туда, кухня у них была во дворе в отдельном помещении. Вошла, и о, ужас, муж висит на верёвке, привязанной к крюку, она слышала, как он стучал, вбивая крюк. Ей стало плохо, всё плыло перед глазами, она была на грани потери сознания. Но мысль, что стук прекратился недавно, заставила её действовать. Может быть, ещё можно спасти мужа, мелькнула вторая мысль. И она побежала к соседям.

Дома была одна соседка, тоже старуха: злая, жадная, завистливая, "нечистая на руку". Соседка ахнула и сказала жене повесившегося, чтобы та позвала милиционера, он жил рядом через три дома, и, что она видела, как он недавно зашёл в свою калитку.

Петровна же, так звали соседку, тут же побежала в соседскую кухню, и, мельком глянув на повесившегося, начала с быстротой мыши лазить по ящикам ища, что бы такое утащить. Ей попался большой кусок солёного сала, она схватила его и повернулась, чтобы убежать. Сделала шаг к двери, и тут её как обухом по голове огрел голос покойного:

- А ну, стерва! Сучье вымя!! Положи на место!!!

Она повернулась к нему. На неё смотрели злые глаза с усмешкой. Она икнула, как-то необычно хрипло ойкнула и повалилась на пол. Но сало из рук не выпустила, вцепилась в него, как утопленник в соломинку, "на том свете" греть будет. И тут в кухню вбежали милиционер и Васильевна, жена Константиныча. Милиционер, молодой ещё парень, только мельком глянул на лежавшую, на полу Петровну под которой начала расплываться лужа. Слегка волнуясь, ещё бы, первый раз такое, милиционер, встав на невысокий ящичек (с которого спрыгнул Константиныч) обрезал верёвку заранее приготовленным ножом. И тут повесившийся, боясь упасть, крепко обнял милиционера. Милиционер громко, надрывно заорал каким-то тонким петушиным голосом, закрыл глаза и в обмороке вместе с Константинычем повалился на пол. У Васильевны всё поплыло перед глазами, и она тоже потеряла сознание, ещё бы такая психологическая нагрузка. Сознания не потерял только повесившийся. Он упал на милиционера (был легче его) и даже не ушибся. Поднявшись, он начал приводить в сознание лежавших на кухне. Начал с жены. Та, очнувшись и увидев его, снова начала терять сознание, но он, улыбнувшись, сказал ей:

- Не волнуйся, я живой. Видишь, даже улыбаюсь.

- Может быть, мы оба умерли? И теперь мы "на том свете".

- Да нет же, мы оба живы. Точно тебе говорю.

- А как же верёвка.

- Верёвка? А это так, шутка, чтобы ты меня больше не "пилила". Если ещё вздумаешь "пилить", повешусь по-настоящему.

Нет! - закричали она - Клянусь тебе! Больше не буду! Я обещаю!

Пока они говорили, он сбросил пиджак, под которым были два монтажных пояса охватывающих его грудь и верхнюю часть живота, но так, чтобы можно было дышать. Со стороны спины к поясам была привязана обрезанная часть верёвки. Второй её конец висел на крюке. При подготовке он пропустил верёвку сзади, через ворот пиджака, когда надевал его. Затем, встал на табуретку, забил крюк и привязал к крюку верёвку. И встав на ящичек, отбросив в сторону ногой табуретку, стал ждать прихода жены. Он знал, что она придёт на звук забиваемого им крюка. Услышав её шаги, он спрыгнул с ящичка. Подготовился он хорошо, даже был в кармане нож, чтобы обрезать верёвку. Но не успел, вбежала Петровна и он, зная её, хотел посмотреть, что она будет делать. А пока он наблюдал за ней и "разговаривал" с нею, вбежали милиционер и его жена, и он растерялся, испугавшись милиционера, он такого не ожидал - и не планировал.

Приведя в сознание жену, и поговорив с ней, он занялся милиционером. Придя в сознание, милиционер, не вставая начал отползать на локтях от Константиныча, затем сел и перекрестился. В глазах его застыл мистический ужас, губы дрожали, он пытался что-то произнести, но не мог и только крестился. Первым заговорил Константиныч:

- Я живой, не бойся. Я тебя не хотел пугать. Я нечаянно. Так получилось. Хотел жену проучить, чтобы не "пилила" меня.

И вдруг милиционер взвыл истошным голосом:

- Изиды Сатана!!! Чур, меня!!! Чур!!!

Бабка у него была набожная, и пока он не пошёл в школу, возила его с собой в церковь в город Новочеркасск.

Кое-как он успокоился, но начал заикаться, потом это со временем прошло. Но покойников он боялся, и это не прошло.

Когда милиционер немного успокоился, Константиныч, показывая на постепенно приходящую в сознание Петровну, начал говорить:

- Это всё из-за неё, хотела украсть сало, и потому я не успел обрезать верёвку, а потом вы пришли, и я испугался. Если бы она сало не воровала, ничего такого не было бы. Я бы сам обрезал верёвку, вы бы пришли, я бы встретил вас, сказал бы, что пошутил. Потом обмыли бы шутку, вон и бутылка стоит, и закуска.

Петровна, глядя на Константиныча испуганными и злыми глазами, что-то мычала, отползая к двери и развозя лужу по кухне. Говорить и ходить она начала только через месяц, но стала заикой и осталась ею на всю оставшуюся жизнь.

Через два месяца был суд. Иск в суд подала Петровна, хотя муж и пытался её отговорить. Объясняя ей, что сама виновата, не надо было сало брать, и, вообще, лазить по чужим кухням. Когда зачитывали "дело", все в зале суда смеялись. Особенно после того, как, Константиныч заявил, что подаст встречный иск - за воровство сала. Судья, требуя тишины в зале суда, сама с трудом сдерживала смех.

А Константинычу всё же "дали год" условно, за хулиганство.

 

7 ноября 2011 года.

Встречи с двойниками

 

Начать можно с того, что на Новочеркасском электровозостроительном заводе работал в Релейно-наладочной лаборатории отдела Главного энергетика старший инженер, от лица которого, как бы и пойдёт этот рассказ.

Старший инженер, помимо прочих наладочных работ, занимался автоматикой сталеплавильных печей. А в электроцехе завода работала обмотчицей электродвигателей молодая незамужняя женщина. Обмотчица была родом из Кишинёва, общительная, с тонкими чертами лица, довольно симпатичная, весёлая и остроумная, звали её Ларисой. Старшему инженеру по роду работ приходилось часто бывать в электроцехе. Лариса выполняла его заказы по перемотке электродвигателей. Они были знакомы и, если были свободны, общались, находя общие интересы. Лариса заканчивала электротехническое отделение техникума, и старший инженер помогал ей выполнять контрольные работы и консультировал перед зачётами и экзаменами, а она выполняла его заказы вне очереди.

Во время одной из таких встреч, уже после окончания техникума, Лариса сказала, что она, возможно, уедет в Кишинёв к сестре, ей там, на одном из заводов предлагают работу инженера-конструктора. Вскоре Лариса уехала.

По прошествии некоторого времени (где-то около двух лет) после отъезда Ларисы, старший инженер поехал в командировку в город Волгоград на заводы: "Красный октябрь" и Волгоградский тракторный. Командировка была связана с проработкой возможности адаптации на этих заводах новой автоматической системы управления сталеплавильными печами. Работа была напряжённой, так как за две недели нужно было выполнить большой объём работ.

Жил старший инженер в гостинице, двухэтажном здании, принадлежащем тракторному заводу. Здание гостиницы стояло на окраине города. Надо заметить, что город Волгоград, в то время, в начале шестидесятых годов прошлого столетия, был вытянут вдоль берега реки Волги где-то километров на семьдесят пять. Ширина же города в отдельных местах доходила до двух и менее километров.

Стояла золотая осень. Погода была прекрасной, за гостиницей, в ста метрах от неё начиналась берёзовая роща. Невольно вспоминались слова Сергея Есенина: "Отговорила роща золотая".

На второй или третий день командировки, возвращаясь с тракторного завода пешком в гостиницу, старший инженер боролся с двумя противоречивыми желаниями. Бросить всё и пойти погулять в берёзовую рощу или засесть за чертежи и просидеть за ними часов до двух - трёх ночи, а на следующий день в девять часов утра быть уже на заводе. И вот находясь в таком настроении и переходя улицу по пешеходному переходу, он увидел знакомое женское лицо, но понял это только тогда, когда женщина почти скрылась в толпе. Его так же удивило то, что женщина, находясь, некоторое время рядом с ним, безразлично посмотрела на него, как на абсолютно незнакомого человека. И тут он вспомнил, и понял, что это была Лариса. То же лицо, фигура, быстрая походка, вот только на сантиметр, полтора выше, но она была на каблуках - это он успел заметить. От неожиданности он даже остановился, и на него сзади налетел какой-то мужчина. И пока они извинялись, друг перед другом Лариса окончательно растворилась в толпе.

Каково же было его изумление, когда он на следующий день "нос к носу" столкнулся с Ларисой на лестнице гостиницы. Он поднимался, а она спускалась. От неожиданности он замедлил шаг, как бы пропуская её. Она его поблагодарила за галантность и спокойно прошла мимо него. Он обалдел окончательно - голос был её, и те же искорки в глазах. Пока он приходил в себя она, успела спуститься по лестнице на несколько ступенек. И только тогда он, слегка севшим голосом, спросил:

- Лариса! Ты что? Не узнаёшь меня? Или на что-то обиделась?

Она удивлённо оглянулась и с насмешкой в голосе, в свою очередь, спросила:

- Это что? Новый способ знакомиться с женщиной? В общем-то, оригинально. Даже интересно. К тому же, меня зовут не Лариса, а Раиса.

После этого диалога последовала немая сцена с почти отвисшей челюстью старшего инженера и ещё более удивленной "новоиспечённой" (для старшего инженера) Раисой.

Раиса поднялась на пару ступенек вверх и спросила:

- Вы кто? Актёр? Или оригинальный ловелас? И, как Вас зовут? Я же Вам представилась. А теперь, очередь за Вами. И всё-таки Вы оригинал! Да придите в себя. Что с Вами?

Старший инженер, с трудом выговаривая слова, с большими пропусками между ними, начал неуверенно, сбивчиво говорить:

Меня... зовут... Виктор. Нет! Этого... не может быть. Здесь..., что-то не так. Ты кто...? Простите..., Вы кто? Нет..., правда..., ты, Вы кто? Раиса или..., всё-таки Лариса. Я... ничего не понимаю. Вот так..., наверное, сходят с ума. Но если я думаю, что я с ума сошедший - то я не сумасшедший.

- Может быть, я сплю! Или умер! - с ужасом подумал старший инженер. Медленно садясь на ступеньку лестницы. Перед ним явно была Лариса.

- Может быть, она так шутит. Да, нет, я такого раньше за ней не замечал. Или она действительно Раиса. Но тогда это двойник Ларисы. Мистика какая-то! Или она надо мной просто издевается! - лихорадочно думал он, сидя на ступеньке с подозрением и тревогой, всматриваясь в Ларису или Раису. - Паспорт бы её посмотреть!!!

Но тут его мысли перебил голос Ларисы, именно Ларисы, он внутренне похолодел, голос был подлинно ее, со всеми нюансами, оттенками и модуляцией:

- Виктор, если Вас так действительно зовут, Вы воистину великий актёр. Такое впечатление, что я нахожусь в театре одного актёра. В каком театре Вы играете? Вы своей игрой почти покорили меня. Такого способа знакомства я ещё не встречала. Нет, правда, здорово! И оригинально. К тому же даже, очень талантливо. Будем считать, что спектакль окончен, а с другой стороны, жаль - такое редко увидишь и услышишь. Теперь давайте поговорим серьёзно. Что Вы хотите от меня? Я здесь в командировке на тракторном заводе. Я инженер-снабженец с одного из Воронежских заводов. Окончила Московский технологический институт. А Вы из Волгограда или проездом здесь? Пойдёмте, выйдем из гостиницы и поговорим на свежем воздухе. Посмотрите, какая прекрасная осень! Какая роща! Такое впечатление, что здесь писал свои стихи Есенин.

За время этого монолога Виктор пришёл в себя и почти успокоился. Он даже подумал, что в жизни, чего только не бывает. Но всё-таки надо бы посмотреть её паспорт. Вот тогда "всё станет на свои места". А если вдруг она Раиса, то кто тогда Лариса? Вот, снова начинается! Хватит паниковать! По ходу дела - разберёмся, что к чему и кто есть кто. Раз зовут надо идти и разбираться, не сидеть же здесь на лестнице до утра. Так, чего доброго, действительно с ума сойти можно. Но всё-таки здесь что-то не так. Вот, опять "за рыбу грош". Всё хватит! Надо идти и разбираться!!!

В конце концов, разобрались. Потом долго вместе смеялись. Даже "обмыли" это дело в ресторане. И паспорт посмотрели. Действительно - Раиса Николаевна Радько. Но была такая же точно Лариса Дмитриевна Булатко - практически не отличимый двойник и это не выдумка, а действительно быль, как говорят "медицинский факт". Так что не удивительно, что Виктор "чуть не съехал с катушек". Такое надо самому прочувствовать, чтобы до конца понять всю сложность психологического состояния человека, попавшего в такую ситуацию.

Опять же, по чистой случайности, командировки кончались у Виктора и Раисы с разницей в один день. Но уехали они из Волгограда, почти в один и тот же час, с разницей в двадцать минут. Первым ушёл поезд на Воронеж, а вторым, спустя двадцать минут, поезд в Ростов - на - Дону. Изменение расписаний отправки поездов было связанно с открытием памятника-комплекса на Мамаевом кургане в городе Волгограде - бывшем Сталинграде. В центре комплекса возвышался огромный монумент "Мать Родина". Комплекс открывался на следующий день после отъезда Раисы и Виктора. На открытие были приглашены гости из разных городов республик и областей, и в первую очередь, конечно же, из Москвы. Гости не простые граждане Советского Союза, а руководящие работники и члены правительства. Поэтому, было негласное распоряжение, по возможности убрать из города всех командированных в Волгоград и прочих приезжих, для обеспечения гостей гостиницами, а так же их безопасности. В течение дня и ночи, предшествующих дню открытия монументального комплекса в Волгограде, в город было завезено и размещено в нем несколько тысяч милиционеров из ближайших к Волгограду городов. Когда уезжали Раиса и Виктор, вокзал Волгограда был практически "забит" милиционерами, которых увозили в город на автобусах, и даже в кузовах грузовиков. А поезда с милицией всё прибывали и прибывали. У всех уезжающих проверяли документы и билеты на поезда. У кого документы отсутствовали, тех задерживали "до выяснения личности". Ждать отъезда из Волгограда Раисе и Виктору пришлось около трёх часов. Их при оформлении командировочных удостоверений в Управлении тракторного завода предупредили, о возможной задержке выезда из Волгограда.

Раисе и Виктору, накануне отъезда, удалось осмотреть весь комплекс. Пропуск для осмотра выдали Виктору, как старшему инженеру, выполнившему особо важную работу на Волгоградском тракторном заводе. Пропуск по его просьбе был выдан на двух человек.

Комплекс произвёл на Виктора, да на и Раису тоже, незабываемое, неизгладимое впечатление. Огромный монумент "Матери Родины". Аллея памяти погибшим при защите города-героя Сталинграда, с её многометровыми барельефами. Большой, мраморный пантеон с большим количеством фамилий погибших при обороне города. Везде играла траурная музыка в прекрасном исполнении, казалось бы, не громкая, но слышимая везде и отовсюду. Погода была исключительная, ясное синее небо, увядающая багрово-жёлтая листва деревьев, полное безветрие, тепло, но не как летом, а как-то особенно, по-осеннему. Вечерело, надвигалась ночь, включили подсветку, шла последняя репетиция перед показом комплекса приезжающим завтра "высоким" гостям. Людей, осматривающих комплекс было мало - только по пропуском. Комплекс был оцеплен милицией. Создавалось впечатление почти полного отсутствия людей, особенно когда стало смеркаться. Не яркая подсветка и прекрасно подобранная музыка создавали, какое-то торжественно-печальное настроение, но, в тоже время, вызывали чувство гордости и уважения к людям, отдавшим жизнь в борьбе с тёмными силами нацизма, угрожавшими всему миру Земли. Здесь в центре мемориала, как будто всей кожей тела чувствовалось напряжение людей стоящих здесь, на последнем рубеже. Захват, которого привёл бы к порабощению нацистами государств, всей Земли.

Но хватит о грустном. На Волгоградском тракторном заводе, Виктору рассказали такую байку.

Якобы, перед праздником Первого мая, группа уже слегка "поддавших" мужиков, поспорила со слесарем-сантехником, причём, каждый из них поспорил на ящик водки, что он (слесарь-сантехник, известный почти всему заводу, как "трепач"), зря треплет языком, что он первого мая, когда будет в городе демонстрация, "вынесет" с завода новый, подготовленный к отправке трактор, и поставит его в условленном месте за "чертой" завода. Как ни странно, но свои ящики водки слесарь выиграл, "поставив" трактор в условленном месте, да к тому ж ещё, и в условленное время.

А дело было так. В разгар демонстрации к дальней проходной завода подъехал перепачканный грязью трактор, к которому было прицеплено несколько водопроводных, тоже грязных труб. За рычагами трактора сидел злой, трезвый сантехник, и, перемежая слова с безбожным матом, потребовал у вахтёра проходной - открыть ворота. Охранник естественно потребовал пропуск:

- Какой пропуск - все на демонстрации, это я только здесь отдуваюсь за всех один, как идиот, до сих пор трезвый.

И опять начал матерится, но уже без лишних слов. Вахтёр тем же ответил ему. Так они припирались минут двадцать. Потом сантехник бросил трактор с работающим мотором подошёл к вахтёру, показал ему свой пропуск и собрался уходить.

- А трактор - завопил охранник.

- А мне плевать на трактор, я трубы на себе не поволоку, тащи сам в посёлок, да сам и ремонтируй. Пока мы с тобой треплемся, дом, наверное, уже весь залило. Так что, будь здоров и не кашляй, ну я пошёл пить, как все, а ремонт дома, за твой счёт.

- А куда позвонить, чтобы мне дали распоряжение тебя пропустить?

- А я откуда знаю, мне сказали улицу и номер дома, куда подъехать, вот и всё. Ну ладно, я пошёл, ремонтировать будешь сам, за свои деньги.

Так они проспорили ещё минут пятнадцать. Вахтёр пытался позвонить, дежурному, по заводу, но его телефон не отвечал, сантехник, через знакомых на АТС, за приличный магарыч, отключил его на время "операции", а после - включил снова. Не оказалось на рабочем месте и начальника охраны, - как все на демонстрации, а в милицию звонить из-за такой ерунды не стоило. Охранник так же пытался найти номера телефонов в телефонной книге указанного сантехником дома, но там телефонов вообще не оказалось. Да и в соседних домах тоже. Сантехник хорошо подготовил "операцию". Сантехник всё время "зудел", что он подыхает от "жажды", и сейчас уйдёт. Вахтёр же просил его ещё подождать, пока он что-нибудь придумает. Но сантехник, доходчиво и вкрадчиво, через каждое слово с матом, объяснил ему, что там дом, наверное, уже унесло в Волгу, а он (охранник) холуй Царя Небесного, скорее удавится, чем позволит вывезти, какие-то несчастные, порезанные на куски, водопроводные трубы, из простой, копеечной стали. Вахтёр удивился:

- А как же трактор?

- А трактор, уже давно списан.

И он (сантехник) ездит на нём по три - четыре раза в неделю на ремонт домов, принадлежащих заводу. Он приедет на нём когда закончит ремонт и привезёт сварочный аппарат, который в кабине, а пока пускай охранник возьмёт в залог его часы (они дорогие) и запишет его фамилию и номер его пропуска. Вахтёр подумал, и нехотя согласился, сказав сантехнику, что если он не появится через три часа, - то заявит в милицию. На этом - и порешили.

Прибыв в назначенное место сантехник, вымыл трактор, убрал в надёжное место портативный сварочный аппарат и трубы. И стал ждать спорщиков-мужиков.

Увидев сантехника с трактором в условленном месте, они очень удивились и расстроились (всё-таки с каждого по ящику водки), но ничего не поделаешь, придётся отдавать. Один из спорщиков сел в трактор, завёл его и, проехав на нём метров пятьдесят, убедился, что он настоящий. Когда же он спросил сантехника, как он его провёз через проходную, и что он будет дальше с ним дальше. Сантехник, улыбнулся и сказал, что это секрет фирмы, а трактор он вернёт обратно, тоже одним, только ему одному известным способом. Мужики ушли, он по дороге домой, пока они шли вместе, тот дотошный мужик, который ездил на тракторе, предположил, что сантехник, скорее всего, договорился с кем-то из охранников и его выпустили на время с завода за магарыч, допустим пару ящиков водки.

Сантехник как бы предчувствуя недоброе, сразу после ухода мужиков позвонил вахтёру (номер телефона проходной он узнал заранее, на всякий случай) и сообщил ему, что он ремонт закончил и будет у проходной через полчаса.

Мужики обзванивать проходные от имени милиции, как предложил дотошный мужик, не стали, понимая, что никто из вахтёров всё равно не сознается, если даже вошёл в сговор с сантехником. Сантехник, как и обещал, появился, у проходной минут через двадцать, привёз назад даже трубы, сказав, что на ремонт потребовалось только полметра.

Эту байку старший инженер, рассказал на своём заводе. А приблизительно через неделю с завода так же на спор вывезли электровоз, он ввозить его обратно, в отличие от сантехника, не стали, а бросили его на "кольце" испытательной железной дороги, находящейся вне территории завода.

Дурной пример - заразителен.

Но на этом история с двойниками не закончилась. Старший инженер и Раиса перед отъездом обменялись номерами телефонов. Раиса обещала обязательно позвонить, если судьба забросит её в Новочеркасск (что вполне вероятно при её работе).

Прошло около года, конечно же, никто никому не звонил, у каждого своя работа, своя жизнь. И вдруг, в Управлении Новочеркасского электровозостроительного завода в коридоре, где находился Отдел снабжения завода, старший инженер увидел Раису. Что-то в её облике насторожило его, но тут же сменилось чувством радости встречи. Он почти подбежал к ней и взял за руку. Но когда он поздоровался с ней и назвал Раисой, спросив, почему она не позвонила ему перед приездом в Новочеркасск, выражение её лица изменилось и стало, вместо приветливо-радостного, удивлённо-обиженным, и она спросила:

- Почему я тебе должна была звонить? Мы же не договаривались..., и почему ты назвал меня Раисой? Ты что забыл моё имя?

И тут старший инженер понял, что насторожило его, Раиса, а вернее Лариса, и он это тоже понял, была приблизительно на сантиметр ниже Раисы, хотя была на каблуках. То же произошло и при первой встрече с Раисой, но это различие между ними затмилось тогда большим количеством совпадений их обликов, а так же, даже, их эмоций.

Вот, собственно, и всё. Ларисе он рассказал о встрече с Раисой. Она была очень удивлена, и сначала не поверила этому, считая, что таким образом он хочет загладить то, что перепутал, забыл её имя.

Лариса вернулась на электровозостроительный завод и работала в производственном отделе завода, сначала старшим техником, а потом инженером.

 

22 октября 2011 года.

Одиссея Петра Филипповича

 

Жил в городе Ростове - на - Дону Пётр Филиппович Коваленко. В 1941 году окончил школу-десятилетку. А когда началась Великая Отечественная война и немцы приблизились к Ростову, он сначала был отправлен копать окопы и противотанковые рвы, а затем в пехотное училище. После окончания училища в звании младшего лейтенанта был направлен на фронт - командовать взводом.

В 1942 году немцы начали наступление на Северный Кавказ, им нужна была нефть - особенно бакинская. Но они были остановлены в районе реки Терек, всё же успев захватить город Грозный.

Наступление немцев на Северный Кавказ началось с прорыва фронта в районе города Армавира. С отступающими частями отступал и взвод Коваленко. Ощутимые потери понёс их батальон в районе станицы Кочубеевской. Во время ночной контратаки батальона немцы подожгли стога сена и расстреляли наступавших из пулемётов. К утру теми, кто остался в живых, была организованна оборона - вырыты окопы, установлены пулемёты и артиллерия.

Утром подвезли патроны, гранаты и небольшое количество снарядов, а также продукты питания, в частности, несколько говяжьих туш. Командир батальона погиб, и на его место был назначен новый, который собрал оставшихся командиров рот и почти весь остальной офицерский состав батальона на совещание в одном из домов хутора. Хутор находился примерно в двухстах - трёхстах метрах от передовой. В этом же хуторе, в сарае, развесили говяжьи туши. Командиров взводов "через одного" (кто-то же должен в случае наступления немцев организовать оборону) с несколькими солдатами отправили получать мясо. Коваленко пошёл, а его друг, грузин, тоже командир взвода, остался. Те, кто пошли - должны были получить мясо на свой взвод и на соседний - оставшийся с командиром.

Войдя в сарай, Пётр, перед тем, как получить мясо, отрезал губу коровы и положил её в свою полевую сумку. Это всё, что он успел сделать. Начался налёт немецкой авиации. Хутор разбомбили. Погиб, практически, весь командный состав батальона. Крупная бомба попала в дом, где заседал военный совет. Бомба попала и в сарай, но, зависнув в стропилах, не взорвалась. Все находившиеся в сарае упали на землю. Когда прошёл первый шок, кто посмелей, начали выпрыгивать в окна - дверь была закрыта. А каждый из оставшихся со смертельной тоской думал:

- Ну почему не я?

Но вскочить с земли не мог - ноги не слушались. В конце концов, Коваленко тоже выпрыгнул и побежал к окопам. Начиналось наступление немцев.

Подбегая к окопам, Пётр видел, что по полю движется несколько танков, а за ними бежит пехота. Наша артиллерия начала стрелять, но так как командир батареи погиб на совещании, "огонь" был плохо организован, да и снарядов было мало. В результате танки расстреляли батарею, потеряв всего один танк. Танки перенесли "огонь" на пулемёты, и они "замолкали" один за другим. Короче говоря, остатки батальона не могли сдержать атаку немцев.

Прибежав в окопы, Коваленко увидел, что его друг грузин (командир взвода, находящегося рядом со взводом Петра) убит. Сержанты и командиры отделений пытались организовать оборону, но не было общего руководства, да и силы были неравными. Танки начали "утюжить" окопы, приближалась немецкая пехота. Слева и справа от двух взводов, где находился Коваленко, немцы уже прорвали оборону. Отступать было некуда. Стрельба прекратилась. Начали сдаваться. Солдаты вылезали из окопов с поднятыми руками. Пётр начал вытаскивать из кобуры пистолет, но пожилой солдат стоящий рядом, ударил его по руке, выбил пистолет и сказал, чтобы он "не дурил" и поднимал руки - он не коммунист, не еврей, а там, Бог даст, сбежит из плена - жизнь-то одна, да и погибать "за понюшку табака" не стоит. Так Коваленко попал в плен.

Часть пленных, в том числе и Коваленко, на ночь разместили в сарае. На другом хуторе (не там, где воевали, но тоже находящемся недалеко от Кочубеевки), пленных охраняли чехи (они, как и другие европейцы из оккупированных немцами стран, служили у немцев). Сарай был крепкий и надёжно заперт, поэтому охранять пленных оставили одного чеха. Перед полуночью охранник просунул под дверь две лопаты и сказал на плохом русском языке, чтобы пленные после полуночи, когда его (охранника) сменят, сделали подкоп под стену сарая, выходящую в поле. Таким образом чех помог бежать пленным.

Примерно через пару часов пленные выбрались из сарая и решили уходить не группой, а по одному - так легче спрятаться днём, выбрать, куда и зачем идти, а если поймают, сказать, что дезертировал из армии.

Но Петру не повезло. Его поймал конный казак из Кочубеевки, накинул аркан на шею, и сдал немцам - естественно, за вознаграждение.

Чех бескорыстно помог бежать, а русский казак поймал и продал. Так бывает. Вот и разберись, кто друг, а кто враг.

Документов у Коваленко не было, гимнастёрку с ромбиками на воротнике забрал казак, поэтому он попал повторно в плен как рядовой Советской армии - без всяких допросов. Его просто присоединили к очередной группе пленных и погнали во временный лагерь для военнопленных. Вот тут его практически спасла от голода и потери сил коровья губа. Он её своевременно провялил на солнце, когда прятался днём в стогу, и прятал в брюках, которые были порваны и не представляли ни для кого никакого интереса. В течение недели, а может быть и больше, он её сосал по ночам.

Пребывание пленных в лагерях для военнопленных достаточно полно описано в соответствующей литературе. Коваленко был в них на общем положении. Выжив в начале, когда погибали многие, он постепенно приспособился к образу жизни на этапах и в лагерях. Выживанию способствовали невысокий рост (метр шестьдесят с небольшим), сухощавость и значительная врождённая выносливость. В конце концов, этапы привели Коваленко в Крым.

В Крыму с Коваленко произошли два знаменательных события. Пленные из лагеря, где находился Пётр, выполняли работы по сооружению оборонительных укреплений, в основном - земляные. Работа была тяжёлой и часть пленных из-за истощения и болезней явно не справлялась с ней.

И вот во время одного из обеденных перерывов подъехали подводы, запряженные лошадьми и пленным, которые себя плохо чувствуют, предложили поехать в госпиталь, где их подлечат. Подводы начали постепенно заполняться людьми.

У Коваленко болела нога и он, глядя на других, садящихся на подводы, тоже решил подлечиться, а заодно и отдохнуть. Но к нему подошёл пожилой пленный, с которым он работал, находил общий язык и общался чаще, чем с другими, дал по шее и согнал с подводы. А когда Петя возмутился и спросил:

- За что?! И почему?!

Пленный ответил:

- Скоро поймёшь.

И он не ошибся - вскоре началась стрельба в районе карьера, где добывали строительный материал, а вечером пленных погнали закапывать тех, кого "подлечили".

В старших классах школы Коваленко увлёкся физикой и хотел, после окончания школы поступить в радиотехнический или электротехнический институт. У него, к тому же, были некоторые практические навыки - ремонтировал, немногочисленные в то время, электрические бытовые приборы и начал даже собирать детекторный приёмник.

Во всех лагерях, даже в пионерских, всегда были и будут "стукачи". И начальство лагеря, в конце концов, узнало о юношеских увлечениях Коваленко. В результате он был переведён в лагерь, чем-то напоминающий фильтрационный. В этом лагере было мало военнопленных, их отбирали и сортировали по специальностям, по ходу определяя профессиональную подготовку и возможность использования их в различных областях, от диверсионно-разведывательной до науки и техники. Лагерь находился в горах, в малонаселённой местности и хорошо охранялся. Но в этом лагере Коваленко пробыл не долго.

Однажды ночью военнопленные были разбужены стрельбой. Бой длился около получаса. В результате вся охрана лагеря была уничтожена. Начальство и администрация лагеря, из оставшихся в живых, а также небольшая часть военнопленных, были уведены нападавшими. Остальным же военнопленным было предложено спасаться кто как может. После чего нападавшие "растаяли в ночи". Коваленко считал, что это были партизаны. Но тогда возникает вопрос: почему партизаны не забрали с собой оставшихся военнопленных? Боялись предательства непроверенных людей? Не могли вооружить такое количество людей? Негде было их разместить и укрыть? Или что-то подобное?

Коваленко рассказывал об этом в начале шестидесятых годов прошлого столетия.

А в конце семидесятых годов в мемуарной литературе появилось описание аналогичного нападения отряда элитных десантников на похожий лагерь военнопленных в Крыму с целью захвата военнопленных - "по списку" и, по возможности, администрации лагеря. Операция была строго засекречена. И, как говорится, проведена "с блеском". Но даже её участники не знали, кого и для чего освобождают, и кто эти освобождённые. Все освобождённые и захваченные были доставлены десантниками на самолётах на один из подмосковных военных аэродромов и переданы представителям НКВД с рук на руки. При этом с участников операции была взята письменная подписка "о неразглашении".

Оставшиеся после разгрома лагеря пленные начали разбегаться кто куда, по одиночке или небольшими группами. Небольшая группа пленных, не решившаяся уйти, осталась на территории лагеря. Эта группа была без суда и следствия расстреляна эсесовцами, прибывшими на место происшествия примерно через час с небольшим. О расстреле рассказал один, случайно оставшийся в живых, пленный.

С Коваленко же, который никого толком не знал в лагере, прибыл за два дня до разгрома лагеря (скорее всего, десантниками, а не партизанами), приключилась почти та же история, что и при первом побеге. Пётр, научившись за время плена никому не доверять (не верь, не бойся и не проси), особенно малознакомым людям, не стал присоединяться ни к какой из групп беглецов. Он запомнил направление, в котором ушли "партизаны", и направился в ту же сторону, надеясь разыскать их - другого выбора у него не было. И на четвёртые сутки (консервы, хлеб и воду он успел найти и взять из разгромленного лагеря) "напоролся" на крымских татар, и так же, как и около Кочубеевки, был "сдан" немцам за вознаграждение. Жизнь полна горьких чудес и досадных совпадений. Во время допроса, проводимого на территории лагеря, Коваленко рассказал всё, что видел и слышал. На вопрос, почему он убежал, а не остался, Коваленко ответил, что испугался того, что его могут расстрелять "под горячую руку", поэтому он решил убежать, переждать до утра в горах и вернуться. Но он в этих местах, и вообще в горах, никогда не был, и, в итоге, заблудился, так как "в горячке" убежал, по-видимому, достаточно далеко от лагеря. А бежать ему некуда, в Крыму он никогда не был, и этих мест не знает. Когда Коваленко говорил о возможном расстреле, допрашиваемые многозначительно переглянулись. На вопрос о том, чем он питался все эти четверо суток, Пётр ответил, что утром, ища дорогу к лагерю, "наткнулся" на убитого, у которого в рюкзаке были консервы. Ту же часть консервов, которую он не успел съесть, забрали люди, проводившие его в комендатуру. Кстати, он им тоже говорил, что заблудился и ищет дорогу к лагерю. Затем был задан вопрос, кто, по его мнению, напал на лагерь, и с какой целью. Коваленко ответил, что, с учётом того, что бой был коротким и успешным, это были хорошо подготовленные люди, а цель заключалась, по-видимому, в том, чтобы освободить и забрать с собой некоторую, небольшую часть военнопленных.

После допроса была разыграна "сцена" скоротечного суда. Коваленко был приговорён к повешению за нежелание сотрудничать с оккупационными властями. Перед приведением приговора в исполнение, его спросили, не хочет ли он добавить ещё что-нибудь к сказанному. Пётр, уже с петлёй на шее, начал сбивчиво повторять всё то, что говорил раньше. Но когда он начал повторяться, у него из-под ног выбили невысокий ящик, на котором он стоял. Придя в себя от вылитой на него воды, Коваленко увидел, что он лежит на полу с петлёй на шее, а верёвка, переброшенная через крюк в потолке, приспущена. Так повторялось три раза - его трижды "условно" вешали. После третьего раза в комнату, где проходил допрос, вошёл офицер и сказал (насколько понять Коваленко в его состоянии), что, кого-то там поймали. Коваленко оставили лежать в комнате одного с верёвкой на шее, в полусознании и в полной прострации. Пролежал в таком положении и состоянии он довольно долго, всем, по-видимому, было не до него. Немного придя в себя, он с трудом сел (встать не мог - дрожали ноги), снял верёвку с шеи. Шея и голова болели. В голове молотом стучала кровь. Состояние прострации не проходило. В горле першило, начался хриплый, с болью, кашель и сознание снова "ушло". Сколько он пролежал без сознания, Коваленко не знает, но, придя в себя, понял, что он лежит на кровати в больничной палате с перевязанной шеей. Через какое-то время пришла медсестра, сделала укол и молча ушла. Коваленко, находясь в состоянии полного безразличия ко всему окружающему, да и к самому себе тоже, спокойно уснул. Сколько дней длилось такое состояние, он не знает - никто об этом ему не говорил, да он и не спрашивал. Его почему-то больше не допрашивали и, вообще, особого внимания на него не обращали. Говорил он хрипло и с большим трудом - болело горло. В волосах появилась первая седина. Изменился характер - стал более спокойный, уверенный, в чём-то, можно сказать, не пробиваемый. Он, как бы, стал другим человеком, не имевшим почти ничего общего с тем, который был до допроса. Его было трудно чем-нибудь удивить, испугать, расстроить, появилась уверенность в себе и иное видение жизни и её смысла - на свою жизнь он смотрел как бы со стороны. Ко всему, что вокруг него происходило, он относился с какой-то внутренней усмешкой, которая людей, зачастую, ставила в тупик, а некоторых, особенно самолюбивых, выводила из себя, но заставляла сдерживать свои чувства, по-видимому, каким-то образом воздействуя на их инстинкт самосохранения.

Через некоторое время, когда он немного подлечился, пришёл в себя и начал более или менее сносно говорить, с ним провели собеседование и отправили в Севастополь - ремонтировать электрооборудование кораблей.

В мастерских Севастополя Коваленко находился сначала среди военнопленных, которых приводил на работу из жилой зоны конвой. Со временем, когда его присутствие стало необходимо на ремонтируемых кораблях, его туда отводил один из конвойных. Ремонтировались разные типы кораблей, от торговых до военных. Были бывшие советские корабли, немецкие, румынские и корабли других причерноморских стран. Коваленко, наряду с ремонтом электрооборудования, начал заниматься ремонтом смежных с ним механических узлов - стал специалистом широкого профиля. В результате, его расконвоировали и поселили в общежитии без права выхода с территории ремонтных доков и мастерских.

Но всему приходит конец. Началось отступление немцев из Крыма. Коваленко вместе с другими ценными специалистами был эвакуирован морем на одном из бывших советских торговых кораблей. Но, по иронии судьбы, именно этот корабль был атакован советской авиацией и потоплен, наряду с одним из конвойных румынских кораблей. На тонущем корабле начиналась паника. Немецкий офицер, отвечавший за эвакуацию пленных, был убит (об этом стало известно Коваленко потом - при допросах) и охрана не нашла ничего лучшего, как во избежание разрастания паники задраить люки трюмов, вместе с военнопленными. В трюмах находились не только военнопленные специалисты, но и часть обычных пленных.

Среди пленных специалистов, находящихся в отдельном отсеке трюма, более комфортабельном по сравнению с другими отсеками, по счастливой случайности оказался бывший механик с этого корабля, плававший на нём ещё до войны. Тоже военнопленный, занимавшийся ремонтом корабельного оборудования - специалист по турбинам и дизелям. Коваленко был с ним хорошо знаком - бывало, что они работали с ним вместе. Механику было около пятидесяти лет. До революции он одно время плавал на румынском корабле и довольно сносно знал румынский.

Отсек был небольшой. В нём, помимо Петра и механика, находилось ещё семеро пленных - тоже специалистов. Отсек располагался ниже каптёрки, в которой хранился такелаж корабля - канаты, тросы, верёвки, маты и прочие аналогичные материалы. Каптёрка соединялась с отсеком через люк. Дверь же, ведущую в трюм, от взрывов бомб и крена тонущего корабля, заклинило. Механик, зная расположение помещений корабля, предложил выбраться из трюма в каптёрку, а затем через её иллюминатор по верёвке спуститься в море. Этот вариант спасения с тонущего корабля был успешно реализован.

Когда спускались в море, механик заметил, что румынский "сторожевик" подбирает моряков со своего (тоже румынского) тонущего корабля. Механик предложил Коваленко плыть к нему, но не сразу, а только после того, как остальные пленные отплывут от них. "Сторожевик" был недалеко и, подплывая к нему, механик начал кричать по-румынски, чтобы их спасли. Когда они подплывали к "сторожевику", механик предложил Петру молчать, делая вид, что после взрыва бомбы он оглох и вообще плохо понимает, что с ним произошло. Но этого не потребовалось. Когда их подняли "на борт", было не до расспросов, опять на горизонте появились советские самолёты, и надо было срочно уходить. Коваленко с механиком договорились на допросе рассказывать всё, как было. Во-первых, чтобы не запутаться. Во-вторых, румыны могли у немецкого командования по их поводу сделать запрос. В-третьих, потому что на них была одежда не заключённых, а "роба", выданная им ещё в Крыму; к тому же у них сохранились пропуска на вход в доки и мастерские, хотя и несколько пострадавшие от воды.

Допросы, а их было несколько, кончились тем, что механик остался в ремонтных мастерских у румын, а Коваленко отправили, как подарок, отцу одного из высокопоставленных румын в качестве батрака-ремонтника.

У румына - отца, хозяина крупного сельскохозяйственного поместья, было много различной сельхозтехники, ремонтом которой, после некоторого испытательного срока в качестве обыкновенного батрака, начал, в конце концов, заниматься Пётр. Работы было много, но кормили и содержали хорошо. Хозяин сначала "косо смотрел" на Коваленко, но через некоторое время начал его ценить как работника, да и как человека тоже. Вначале изъяснялись на немецком языке, который, более или менее, изучил Пётр за время плена, а затем, с горем пополам, и на румынском. Это был лучший период в жизни Коваленко за всё время его пребывания в плену.

Но времена меняются, ничто не стоит на месте. Началось отступление немцев по всем фронтам. Не хватало военной техники, технику "выбивали" и захватывали, ремонтировать было нечего, оставалось только создавать новую. В результате в Германии возникла острая потребность в рабочей силе, особенно в специалистах. Начали "скрести по сусекам", и таким образом добрались и до Коваленко. Хозяин уж очень не хотел отпускать Петра, жаловался даже сыну, в то время полковнику румынской армии. Но и это не помогло - Коваленко забрали, как ценного специалиста, используемого не по назначению. В итоге, Коваленко поехал в товарном вагоне из Румынии на запад Германии, на военный завод.

Но пока его туда везли, завод разбомбили, и Коваленко вместе с другими пленными начал его восстанавливать. Вместе с пленными почти всех национальностей, участвовавших во второй мировой войне, на восстановлении завода работали и вольнонаёмные, тоже многих национальностей, в основном, союзников Германии. Среди пленных были и русские. Коваленко к тому времени уже неплохо изъяснялся на немецком, румынском и, конечно же, русском языках. Начал учить английский и французский. Поэтому, наряду с ремонтом электрооборудования, он иногда привлекался в качестве переводчика. Это позволяло иметь некоторые привилегии, например, находиться на правах полувольнонаёмного, общаться с бригадирами и другими руководителями стройки. Работа была нелёгкой, не шла ни в какое сравнение с работой у румына, спокойной и размеренной.

Война подходила к концу, это понимали и немцы, в том числе и охрана строительства. И, как это ни странно, но они тоже (охрана) начали искать различные возможности (хотя и очень осторожно) смягчать отношения с пленными, особенно англичанами и американцами, и даже в какой-то степени заискивать перед ними.

Среди русских пленных был один, в прошлом изворотливый, хитрюга и жучара интендант, но достаточно смелый и, как показали дальнейшие события, дальновидный человек. Он через Коваленко договорился с заместителем начальника охраны строительства о создании фиктивной подпольной организации, которая будет распространять листовки среди военнопленных о фактическом положении на фронтах. Коваленко вначале использовался "в слепую", его задача была свести интенданта с заместителем начальника охраны. А затем через Петра подключили к делу одного англичанина, француза и вольнонаёмного немца. Листовки писались на русском, немецком, английском и французском языках. В листовках сообщалось только лишь фактическое положение на фронтах, и не более. Но даже это немногое положительно отразилось на судьбе многих людей и, в частности, на судьбе Коваленко.

Завод так и не восстановили, не успели, американцы высадили очередной десант, а затем подошли регулярные американские части. И немцы, в свою очередь, превратились в пленных. Вот тут свою "роль" сыграли листовки. Выяснилось, что охрана строительства тоже участвовала в сопротивлении фашистскому режиму, к тому же ни один пленный не был расстрелян и не отправлен в концлагерь. Бывших же пленных, участвовавших в сопротивлении, наградили американскими орденами. Особо был отмечен русский интендант, как организатор группы многонационального подпольного сопротивления. В результате, интендант и Коваленко были одними из первых, кого американцы передали Советским властям как героев-подпольщиков. В итоге капитан-интендант стал майором, как руководитель подполья, а Коваленко восстановили в звании младшего лейтенанта - и на том спасибо, могло и этого не быть.

Как рассказывал Коваленко, американцы наших пленных у себя не задерживали, а, бывало, и насильно отправляли в Советскую зону оккупации. Американцы встречали пленных приветливо, дарили зажигалки и прочие мелочи, иногда даже велосипеды, кормили тушёнкой и шоколадом, у них этого добра было навалом. Пару раз Коваленко видел, как белые били негров - за что, он не знает.

Но на этом "одиссея" Петра Филипповича не кончилась.

По прибытии в Советскую зону оккупации Коваленко, "для его же блага", с подачи майора-интенданта, был назначен в комиссию, занимающуюся отправкой бывших русских пленных "домой". Кого действительно "домой", кого дослуживать до окончания срока призыва, а кого-то и в лагеря, но не пионерские, а бывали случаи, что кого-то и на виселицу.

Работа была "бумажная" - изучение дел, заведённых на военнопленных. Отправка запросов в разные инстанции по этим делам. Анализ полученных по запросам данных и их сопоставление с уже имеющимися данными в делах, и прочая бюрократическая волокита, от которой напрямую зависела судьба человека, побывавшего в плену.

Для того, чтобы выявить тех, кто сотрудничал с немцами, особенно в концлагерях, применялся, например, такой метод. Были созданы фильтрационные лагеря, в которые помещали бывших военнопленных. Затем переводили их из одного лагеря в другой, постоянно перемешивая. В результате те, кто особо зверствовал в концлагерях, издевался над заключёнными и "стучал" на них - попадались на глаза жертвам. И тогда стихийно начинался самосуд. Как правило, от тех, над кем устраивали самосуд, образно говоря, оставалось мокрое место: лужа крови с перемешанными в ней костями и мясом. Начальство лагерей таким судам не препятствовало - им меньше работы. С поступавшими же доносами приходилось разбираться - устраивать очные ставки, искать свидетелей, соучастников и потерпевших. Этими делами занимались сотрудники НКВД.

Коваленко же занимался только документацией. Но, имея дело с документацией, он был в курсе проводимых расследований и видел, что, как правило, следствие устанавливало истину, во всяком случае по документации это было так, а как на самом деле ему было, естественно, не ведомо. Самосуды же он видел воочию - люди, участвовавшие в них, теряли человеческий облик, превращаясь в кровожадных зверей. Чем-то это напоминало рукопашную схватку в бою, когда люди, участвовавшие в ней, практически, не помнят, что и, как происходило, какой-то сплошной, кошмарный бред.

Работая с документацией, Коваленко начал понимать, что его "деятельность" в плену тянет, в лучшем случае, лет на пять. И он был заочно, от души, благодарен майору-интенданту, который помог ему понять это и, в конечном счёте, избежать этого. Но он не знал, когда и чем кончится его деятельность в комиссии. Переходить на службу в НКВД он не хотел, а перейти в другой род войск пока возможности не представлялось. Но его величество случай неожиданно и неотвратимо решил этот вопрос.

Отдел комиссии, в котором работал Коваленко, возглавлял майор. С майором у Петра сложились нормальные деловые отношения. По пустякам Коваленко майора не дёргал. В случае же неясной ситуации решений не принимал и, по инстанции отправлял дело майору. Такой, чисто формальный, подход к делу вполне устраивал майора, и он даже подал рапорт на представление Коваленко к званию лейтенанта. Но майор пошёл на повышение, и отдел возглавил капитан НКВД, служака и карьерист. Если возникала какая-то неясность в деле, капитан пытался спихнуть принятие решения на Коваленко, тем самым обезопасив себя, а в случае, если что не так, "подставить" вместо себя Петра. Но Коваленко действовал строго по уставу, соблюдая субординацию в принятии решений. В этом его всегда поддерживал майор, теперь поднявшийся на ступеньку выше. В итоге Коваленко "заимел" мстительного врага в лице своего начальника. Понимая это, Коваленко подал рапорт с просьбой перевести его в другое подразделение. Майор поддержал его просьбу о переводе, и, как вариант, снятие капитана с должности начальника отдела за несоответствие занимаемой должности. Это предложение, о снятии капитана с должности, решило судьбу Коваленко. Подобрав подходящий момент, капитан нагло "подставил" Петра, подсунув в одно из дел фальшивку, по которой был отпущен "домой" один из бывших военнопленных. Коваленко же, без суда и следствия был отправлен в Читу.

Но "Бог шельму метит". Майор, понимая всю сложность ситуации, все же это дело так не оставил. Через полгода ему удалось "подловить" капитана, а заодно и покрывавшего его подполковника НКВД. Доказательства были неопровержимые - подлоги, подтасовка документов. У капитана были изъяты специально помеченные купюры, а затем арестованы люди, дававшие взятки. Начальству пришлось "пожертвовать" капитаном - капитан и те, кто давал взятки, были повешены, а подполковник разжалован (по-видимому, у него был покровитель в высшем эшелоне власти) и отправлен на Колыму охранять заключённых. Майор же за раскрытие крупного должностного преступления получил погоны подполковника. В НКВД, как и везде, тоже были честные, преданные стране люди, на них-то и держалась безопасность и целостность Советского государства.

Коваленко же просидел в тюрьме Читы без суда и следствия те полгода, пока велась охота на подонков из НКВД. По-видимому, его держали там для того, чтобы не "спугнуть" капитана и подполковника.

После освобождения Коваленко уволился из армии, ему в этом не препятствовали. Бывший майор, а к тому времени подполковник НКВД, встретил его в Ростове - на - Дону и рассказал ему, что произошло после его ареста. И добавил, что он (подполковник), не поверил капитану в том, что Коваленко мог совершить подлог, и это помогло ему раскрыть тяжкое должностное преступление, как он выразился, в рядах НКВД. Подполковник также помог Петру с поступлением на работу и учёбой - у тех, кто был в плену, с этим, в то время, были большие проблемы.

На этом закончилась одиссея Петра Филипповича Коваленко.

Кстати, или некстати, можно добавить к выше сказанному эпизод из действий элитных военных десантников того времени, рассказанный бывшим во время войны разведчиком Борисом Семёновичем Федоровским. После освобождения Крыма довольно быстро была восстановлена его береговая оборона, в частности, её артиллерийские форты с дальнобойными орудиями. Когда же кончилась война, "обслуга фортов", включая командование, "расслабилась". Начались самоволки, пьянки и прочие нарушения дисциплины. Говорят, с подачи Георгия Константиновича Жукова дисциплина была восстановлена за одни сутки, а вернее за одну ночь, с момента принятия решения. Со всех фронтов были собраны оставшиеся в живых десантники, и перед ними была поставлена задача: за одну ночь "повязать" все гарнизоны Черноморских фортов, без шума и травм. Задача была выполнена с "блеском" - никто об этом даже не узнал, настолько всё было сделано быстро и тихо. Потом пошли увольнения из армии, разжалования и "посадки".

 

15 марта 2011 года.

 

 

Байка об избитом эрудите

 

В одном из армянских ресторанов был жестоко избит то ли российский шоумен, то ли популярный певец - вроде бы даже народный артист России.

Причиной избиения послужило то, что он, "надравшись до поросячьего визга", забрался на стол, как он привык это делать в наших ресторанах, и начал, приплясывая с неприличными ужимками под игравшую в ресторане армянскую музыку, громко выкрикивая, рифмовать:

- Комитас - унитаз!! Унитаз - Комитас!!!

Слово Комитас он когда-то, где-то раньше слышал, и оно ему очень понравилось и, конечно же, запомнилось - в прямом смысле на его несчастную, пробитую, и чуть было не потерянную голову.

Хотя для настоящего искусства это была бы, по-видимому, не такая уж невосполнимая потеря.

Но надо признать, в общем-то, для кого, как.

Кстати, по вполне понятным причинам, фамилию этого восхитительного эрудита история умалчивает.

 

P. S. Комитас (Согомонян Согомон) (1869 - 1935), армянский композитор (в частности, армянской церковной музыки), музыкальный этнограф, теоретик музыки, хормейстер, педагог. В 1881 - 1883 годах обучался в духовной семинарии Геворгян (Эчмиадзин). В 1895 был возведен в сан архимандрита, приняв имя Комитас.

 

30 декабря 2010 года.

 

 

 

Вот так начинают сходить с ума

 

Если скрестить доносчика и ухо сэра, в которое доносят, то получится - Науходоноссэр.

Кажется, был такой или почти такой царь, то ли в древнем Урарту, где-то там между Тигром и Евфратом, а может быть и не там; то ли в древнем Вавилоне, где была ещё и Вавилонская блудница . уже забыл.

Боже, как это давно было - уже почти всё забыл. А ведь кажется - было только вчера.

А может быть вообще не было - только кажется.

Кстати, о блуднице, интересно всё-таки, что было сначала, проституция или доносительство?

Или это одно и то же?

 

17 декабря 2010 года.

 

 

Думай, о чём говоришь

 

Отмечали какой-то праздник - хозяин квартиры, его жена и сосед. Когда жена хозяина вышла на кухню, хозяин тихо сказал соседу:

- Сходи в спальню, там у меня за кроватью бутылка водки, а я побуду здесь, и если жена вернётся, отправлю её обратно, на кухню.

Уже темнело, и сосед включил в спальне свет. Хозяин, заметив полоску света в неплотно прикрытой двери, тут же вбежал в спальню и, озираясь по сторонам, спросил:

- А где жена?

- Я не знаю - удивлённо ответил сосед.

- А кто включил свет? - в свою очередь удивился хозяин.

- Я - не задумываясь ответил сосед - стало темно... - и, не договорив, густо покраснел.

Дело в том, что выключатель в спальне был на стене под ковром, и его не было видно, ковёр в этом месте плотно прилегал к стене.

 

2 сентября 2002 года.

 

 

А был ли мальчик

 

В городе Ленинграде в двести пятьдесят третьей средней мужской школе, что за Сенной площадью на канале Грибоедова, в конце сороковых годов прошлого столетия и прошлого тысячелетия учился мальчик со странной фамилией Сороколад. В школе его звали просто Сорокой.

Судьба у парнишки была трагической. Но это, как посмотреть, для кого-то может показаться и трагикомической. Известно же, что среди смеющихся - один плачет. Кошке игрушки, а мышке слёзки.

Остап Бендер, не зная всей подноготной детства мальчишки, назвал бы его, наверно, "жертвой аборта", столь необычно было поведение Сороки среди окружающих его людей.

Отец у мальчишки был офицер, в то время где-то на уровне майора, жёсткий, жестокий - с узконаправленной философией военного человека. Мать - задёрганная, затурканная женщина, но достаточно самолюбивая, да ещё и со вздорным, неуравновешенным характером. В общем - семейка.

Отец, пройдя всю войну (большую часть её в блокаде Ленинграда) остался жив и невредим. Везёт же некоторым. В общем, блокада для семьи прошла более или менее сносно - всё-таки офицерский паёк.

У Сороки были две "военные" травмы. Первая травма чисто психологическая, а вторая смешанная: кроме психологического потрясения, ему оторвало два пальца на руке и слегка задело ногу. Наверно, скажут "в рубашке родился", а с другой стороны - как знать и как посмотреть.

Первую травму Сорока получил в конце блокады.

Он вместе с детьми, в основном, детьми военнослужащих, грелся на солнышке в развалинах соседнего дома, разрушенного бомбой.

Начался артобстрел и ребят с Сорокой с первого же снаряда завалило обломками рухнувшей стены. Двое ребят, бывших с ними, под обвал не попали, и они указали место, где искать остальных. Из пятерых, оставшихся под обломками, живым нашли только Сороку. До него добирались более двух часов. Он оказался между остатком стены и рухнувшей балкой. А вокруг трупы. Поиски, сразу же после артобстрела, организовал отец Сороки. Он по счастливой случайности оказался дома. Был в краткосрочном отпуске.

Вторую травму Сорока получил вскоре после блокады.

Под Ленинградом, в районе Пулковских высот, в то время было разбросано множество боеприпасов. Сапёров было мало, а боеприпасов много, и они их не успевали убирать. Ведь ещё шла война.

Группа ребят во главе с Сорокой разряжала неиспользованный (целый, не стреляный) снаряд с гильзой. Хотели извлечь из его гильзы артиллерийский порох, так называемые "макароны".

"Макароны" привязывали к спицам колёс велосипедов, поджигали и ездили. Зрелище впечатляющее, особенно если несколько велосипедов, да на большой скорости, да ещё и с виражами. "Макароны" ведь горели относительно медленно - таким тогда, а может и всегда, был артиллерийский порох.

Или просто устраивали фейерверк. Во дворе (а их в Ленинграде очень много, да ещё и проходных) устанавливали какую-нибудь коробку, например, из-под ботинок "Скороход". В неё вперемешку с "макаронами" насыпали порох, добытый из винтовочных патронов. "Макароны" также втыкали в дырки, проделанные в коробке. Получался "ёжик". Если не было бикфордова шнура, насыпали дорожку из винтовочного пороха до ближайшей арки проходного двора. Поджигали и убегали. Коробка же с шипением и треском начинала летать по двору, рассыпая снопы искр и горящих "макарон", вылетавших из дырок в коробке. А чаще всего поджигали "макаронину" с одной стороны, и она летала, как ракета. Травм от таких "забав" было немного. Основные травмы получали пешеходы от пуль винтовочных патронов, положенных на рельсы трамваев.

В общем, у милиции было много работы. Это в Ленинграде, а о том, что творилось в пригородах, можно написать отдельную повесть.

Так вот, ребята, возившиеся со снарядом, образно говоря, взлетели на воздух. Снаряд взорвался. Сороку же только контузило, оторвало два пальца на руке и распороло ногу осколками. Остальные ребята полегли все. Почти все с распоротыми животами и раздробленными головами. Сорока же весь в чужой крови, кишках и мозгах - но живой. Сидели ведь кучно, каждый хотел посмотреть и поучаствовать - если не делом, то хотя бы советом. Вот и поучаствовали. Снаряд разорвался невдалеке от дороги, и Сороку успели спасти. Когда к ним подбежали, Сорока был уже в сознании, но в состоянии полной прострации. По сбивчивым объяснениям Сороки - он, якобы, хотел найти "более удобную железку" для вскрытия гильзы снаряда. И только вылез из круга ребят, плотно окруживших снаряд, как его накрыло волной мяса и внутренностей. Господин случай? Может быть. А может и потому, что Сорока у ребят был как бы командиром. А ведь у командиров зачастую бывает так, как в песенке про французского солдата, который мечтал стать генералом - "... капрал командует: - Вперёд. А сам, конечно, отстаёт. И на войне, и без войны ...".

После второй травмы Сорока стал окончательно психически неуравновешенным, и чем дальше, тем хуже. Дома было как-то не до него, а в школе - и подавно.

Мальчишкой он был смелым и даже отчаянным. Дрался всегда до конца, невзирая на силу и возраст противника. Всегда вставал, когда его сбивали с ног - и опять лез в драку. В школе не допускали до нокаута - разнимали. Но на улице несколько раз находили его в бессознательном состоянии. Один раз даже лежал в больнице. Так что ребята его боялись и лишний раз не трогали.

Школа была мужской, учились в ней только мальчики, девочек не было, а время было послевоенное - и нравы были жестокими. По-видимому, мужские школы, в общем-то, не способствуют нормальному воспитанию подростков.

Такие школы в то время чем-то напоминали детские исправительно-трудовые колонии, правда, с более мягкими нравами и порядками. Например, в школах отсутствовали карцеры, и дети ходили домой, а не строем в жилой барак после учёбы и работы. Отсутствовали так же колючая проволока и вышки вокруг зоны (но, возможно, всё это касается только двести пятьдесят третьей школы - и подобных ей школ).

В таких школах ребята собирались в стайки, напоминающие шайки, со своим вожаком в каждой. На переменах, в результате междоусобицы, между ними возникали драки. А так как дрались многие и непонятно кто с кем, то дерущихся было трудно разнять. Выяснить же зачинщиков драк было ещё труднее - круговая порука. Доносчиков, если таковые были, избивали до полусмерти. Был случай, когда ребят держали до утра, но так никто и не сознался.

Но вернёмся к Сороке и его отцу, вернувшемуся после войны в Ленинград. Его возвращение в Ленинград подчёркивает то, что он был напористой, сильной, умеющей отстоять свои интересы личностью. Но именно свои интересы, до всего остального ему просто не было дела, оно (не связанное с его личными интересами дело) его лично вообще как бы не касалось.

Сорока боялся только отца, и боялся панически. Отец "драл" сына, как "сидорову козу" с самого детства, без всякой жалости. Бил даже за мелкие провинности, которые в других семьях считались просто шалостью. В таких случаях у матери Сороки начиналась истерика. Кончалось же это тем, что доставалось и сыну, и матери. Мать визжала, как ошпаренная, а сын кричал, как резаный. О разводе же не могло быть и речи - жена "держалась" за майора, как "утопающий за соломинку". Майор был бугай отменный - во всех отношениях. Сорока иногда после такой воспитательной процедуры не ходил в школу по несколько дней. Надо заметить, что до травм, полученных Сорокой, отец бил сына гораздо реже и не так жестоко. Правда, после травм, в общем-то, было за что бить, особенно после второй травмы, но тут нужен был не кнут, а психиатр. Всем же, до поры до времени, было как-то не до психиатра. Время-то было послевоенное - голод, разруха, воровство, грабежи. Особенно свирепствовали карманники и, всяких мастей, аферисты и мошенники. Кстати, кинофильм о послевоенном времени Говорухина, "Место встречи изменить нельзя" снят как будто с натуры.

После денежной реформы тысяча девятьсот сорок седьмого года страх Сороки перед отцом достиг предела и стал маниакальным, а психическое состояние резко ухудшилось. Как выяснилось впоследствии, Сорока был избит отцом накануне реформы настолько жестоко, что проболел две недели.

Причиной избиения была покупка Сорокой около двухсот мороженых - на все деньги, собранные им в тайне от родителей.

Слухи о денежной реформе стали усиленно распространяться по Ленинграду где-то за месяц до неё. В результате весь город превратился почти в сплошную очередь. Скупалось всё, что было в продаже. А за несколько дней до реформы полки магазинов, в основном промтоварных, практически опустели, "хоть шаром покати".

До денежной реформы ряд товаров - продукты питания и некоторый ширпотреб (например, мыло), выдавались по карточкам. Не за деньги, а по специальным талонам - карточкам. Эти товары можно было купить, только с рук, на рынках. И карточки, кстати, тоже. Цены на эти товары перед реформой выросли и стали баснословными. Всё это не способствовало хорошему настроению в семье Сороки. И он со своим мороженым стал в какой-то мере козлом отпущения. Даже мать, всегда защищавшая его, на этот раз сидела на кухне и ревела, как белуга, не мешая отцу "воспитывать" сына.

Кстати, карточки сразу после реформы были отменены. И полки магазинов на следующий же день ломились от обилия продуктов питания. Это не было неожиданностью, об этом догадывались, потому что незадолго до реформы Ленинградский порт был буквально забит судами, и разгрузка судов велась усиленными темпами круглосуточно. Нелишне напомнить, что в то время в стране был ещё голод.

Тогда же в Ленинграде по поводу реформы появились анекдоты. Например.

Древняя старуха катит по тротуару велосипед. Прохожий спрашивает:

- Зачем он тебе?

Старуха отвечает:

- Да вот, берегла деньги на похороны. Да чтоб не пропали, купила велосипед. Чего-нибудь другое до дома не донесу, старая стала, сил нету, а этот докачу.

Или, задают вопрос:

- Тысяча голов, две тысячи ног, один хвост, глаза горят, а шерсти нет. Что это такое?

Ответ: Очередь за шерстью.

Но это анекдоты тысяча девятьсот сорок седьмого года, а в тысяча девятьсот сорок первом году, между прочими другими, был и такой: "Началась блокада. Полки продуктовых магазинов опустели. Появился избыток продавцов. Продавцам предложили написать заявления об уходе по собственному желанию. И они, написали: "Учитывая тяжёлое положение города, мы, как патриоты, готовы работать бесплатно".

Свирепость отца по отношению к Сороке была вызвана в основном поведением сына в школе, ставшим невыносимым и для учителей, особенно после дореформенной "воспитательной" работы отца.

Сорока сидел за последней партой около окна, выходящего на канал Грибоедова, и всегда смотрел в окно, что-то там наблюдая. При этом он слушал учителей и если его спрашивали - более или менее сносно рассказывал, о чём говорилось на уроке. Он вполне мог бы быть отличником, но был равнодушен к оценкам, и только боялся двоек по вполне понятной причине. За тройки его не били. И вообще он жил как-то "сам в себе" и, по сути, был самодостаточен. Если бы не травмы, из Сороки, возможно, могла бы сформироваться неординарная, достаточно интересная и необычная личность. Но, увы - жизнь диктует свои правила.

В школе с Сорокой было много "хлопот". Но учителя и администрация школы знали о его бедах, и проделки Сороки, зачастую безобидные, как правило, сходили ему с рук. Но после дореформенного побоища отца проделки Сороки стали более грубыми и агрессивными, а иногда и необъяснимыми с точки зрения здравого смысла и возраста подростка. Например, при общении Сороки с учителями проскальзывала неординарность мышления и даже некоторая культура речи, явно не свойственные его возрасту, и тем самым как бы подчёркивающие злой сарказм сказанного им, а иногда и прямую издёвку. В общем, начали проявляться первые признаки психического заболевания.

Вот несколько примеров:

Как-то во время урока математики, когда учительница записывала на доске не совсем обычное решение одной из сложных задач, Сорока встал и пошёл к двери класса. Учительница спросила, что с ним. Он же, наивно и ласково глядя ей в глаза, сказал, что хочет пойти покурить. Учительница была настолько удивлена, что растерянно спросила его, почему он не попросил разрешения выйти из класса. Сорока печально посмотрел на неё и очень серьёзно ответил, что не хотел нарушать ход её мысли, так как человечество, возможно, уже и утратило навсегда, великое математическое откровение, и оно, как это ни обидно, по-видимому, невосполнимо. Учительница обалдела окончательно и молча, кивнув головой, указала на дверь. Когда Сорока вышел из класса, раздался смех. Смеялся весь класс. Учительница выронила мел, расплакалась и выбежала из класса. На счастье, а может быть и на несчастье Сороки, директора в тот день в школе не было. Проплакав у заведующей учебной частью минут двадцать, учительница пошла заканчивать урок. На её счастье Сороки в классе не было.

На уроке истории Сорока начал лихорадочно что-то записывать в тетрадь, периодически, внимательно поглядывая на учителя, как если бы писал с него портрет. Учитель заинтересовался его поведением и спросил, что он пишет. Сорока ответил, что делает наброски для повести "Записки сумасшедшего" под диктовку оригинала. И после того, как учитель пару раз, "врезал" ему линейкой по спине, Сорока сказал, что поставит в церкви свечку, и помянет его душу грешную. Учитель замахнулся еще раз, но опустил руку, покачал головой и пошёл к доске продолжать урок.

Сорока после "побоища" начал ходить в церковь, чем очень огорчал отца. Да и мать - тоже. Она волновалась за карьеру мужа, ведь он член партии ещё с довоенных лет.

В конце урока немецкого языка, когда учительница на немецком языке продиктовала домашнее задание, Сорока сказал ей:

- Я всё не мог понять, чей это голос из помойки раздаётся, а теперь понял - это Ваш. Я вчера слышал, как говорили по радио, что всех фашистов с их идеологией выкинули на помойку истории.

Учительница молча собрала свой портфель и, не попрощавшись, ушла из класса. Следом ушёл Сорока, и в этот день в школе больше не появлялся.

Но он ещё, в дополнение ко всем своим предыдущим проделкам, на перемене, перед уроком немецкого языка умудрился сбросить из окна класса довольно тяжёлую стальную болванку. И напугал до полусмерти дворника, который подумал, что началась война. Болванка - это бронебойный снаряд, которым пробивали броню танков из противотанковых орудий. То, как Сорока выбрасывал в окно болванку, видел один ученик, но, до поры до времени, молчал. От Сороки можно было ожидать чего угодно, а кому нужны лишние неприятности? Как Сорока пронёс снаряд в школу и где его прятал, так и осталось загадкой.

Это было в субботу. А в понедельник произошла развязка этой печальной истории.

В понедельник утром стало известно, что один из девятиклассников принёс в школу пистолет системы "Вальтер" с полной обоймой патронов. Была создана группа захвата из учителей, прошедших войну. Возглавил группу директор школы. Захват прошёл быстро и бескровно. Девятиклассник был обезврежен без всякого членовредительства и травм. После захвата в школу были вызваны родители девятиклассника и милиция. Милиции предстояло разобраться, не является ли ученик одним из членов какой-нибудь из банд. Чего другого, а банд тогда в Ленинграде хватало. К тому же в школу, именно в этот день, должны были привезти довольно крупную сумму денег. Впоследствии в отношении банд всё как-то утряслось. Но из школы девятиклассника всё-таки исключили.

Не будь случая с девятиклассником, с Сорокой всё обошлось бы, скорее всего, малой кровью. Намечался вызов его к директору школы для разговора по душам, с последующей разборкой поведения Сороки в школе и выяснению причин такого поведения. Максимум, что грозило Сороке - принудительный курс лечения у психиатра без помещения в стационар. С минимально-возможным пропуском занятий. Всё-таки, при всём при том Сорока учился в школе довольно хорошо.

Но, увы, вместо этого Сорока пошёл на урок ботаники. Урок ботаники был первым уроком в понедельник в их классе и последним уроком в этом классе и в этой школе для Сороки. И чуть-чуть не стал последним уроком в жизни учителя ботаники, зоологии и биологии.

Учитель ботаники, зоологии и биологии был энтузиастом своего дела. Кабинет, оборудованный им в школе, превосходил во всех отношениях кабинеты физики и химии. По тем временам он, возможно, был лучшим в Ленинграде. В кабинете были кинопроектор с большим набором диапозитивов (слайдов) и даже узкоплёночный киноаппарат с кинотекой фильмов, в частности, фильмов с замедленной съёмкой. К учителю постоянно приезжали за фильмами из других школ, в которых были такие же киноаппараты.

В отдельной комнате, примыкающей к кабинету, были собраны различные учебные пособия: плакаты, муляжи, чучела птиц и животных, скелеты, кости.

На стенах кабинета висели портреты выдающихся учёных мира и, конечно же - русских, особенно советских, висевших в больших рамках на почётном месте за кафедрой учителя. Там же, в центре, висел большой портрет товарища Сталина.

В этом кабинете была единственная кафедра в школе, на которую вели ступеньки, по три с каждой стороны. Кафедра была сделана из дуба. В глубине кафедры, на возвышении, стояло вращающееся кресло, на котором восседал учитель во время показа диапозитивов и фильмов, комментировал их, и показывал длинной указкой наиболее важные детали на кадрах.

Учитель, на уровне областного отдела народного образования, сумел добиться должности лаборанта для своего кабинета.

Лаборант готовил к уроку необходимые учебные пособия и экспонаты, "крутил" фильмы и показывал диапозитивы.

Учитель был заслуженным, очень активным человеком. Воевал в блокадном Ленинграде, был орденоносцем (имел даже орден Ленина), имел несколько ранений и контузию. Не было случая, чтобы ему не удавалось сделать то, что он задумал. Говорили, что его побаивался даже сам директор. Во время блокады каким-то образом он сумел сохранить свой кабинет, а это было сделать непросто.

Его кумирами, после товарища Сталина и его ближайшего окружения, были учёные и, в первую очередь - советские. Это-то и сыграло злую шутку с Сорокой, да и с учителем тоже.

Во время показа кинофильма два ученика, Малеев и Машнёв, устроили перестрелку скрученными бумажными пульками. В качестве метательного средства использовалась тонкая резинка с двумя петлями на концах, одетая на два пальца - большой и указательный.

Малеев случайно попал бумажной пулькой в Сороку, сидевшего рядом с Машнёвым. Сорока вытащил из сумки кусок медной проволоки (тогда многие ученики ходили в школу с такими сумками), отломил кусочек и, согнув пополам, сделал медную пульку. Затем, отняв у Машнёва резинку, выстрелил в Малеева. Машнёв, понимая, что это может кончиться плачевно для всех их троих, подтолкнул Сороку под руку и пулька воткнулась в глаз академика Павлова (правда, всего лишь на портрете). Но то, что пострадал портрет, а не глаз академика, для учителя большого значения не имело. И в том, и в другом случае это было кощунство.

Учитель, заметив возню Сороки с Машнёвым, сумел проследить полёт пульки, которая пересекла луч света от киноаппарата. Резким голосом, заводясь, учитель дал распоряжение лаборанту приостановить показ кинофильма и включил свет. Свет в кабинете включался с кафедры. Увидев застрявшую в глазу академика пульку, учитель назвал Сороку варваром и папуасом, и вообще врагом всего прогрессивного человечества. И всё более и более заводясь, но всё ещё сдерживая себя, предложил Сороке принести дневник и положить на кафедру. Сорока побледнел и отрицательно покачал головой. Учитель приказал лаборанту забрать дневник. Но Сорока сначала оттолкнул лаборанта, а потом и ударил, разбив ему нос. Лаборант выронил дневник, который успел выхватить из открытой сумки Сороки. Сорока сразу же схватил дневник и прижал его к груди. Учитель побледнел, встал с кресла, и всё ещё с большим трудом сдерживая себя, медленно сошёл с кафедры и подошёл к Сороке. Сорока тоже бледный, ещё крепче прижал дневник к груди. Учитель резким движением схватил полевую сумку Сороки и очень спокойно и вкрадчиво, но уже с нервной хрипотцой в голосе, сказал Сороке, что отдаст сумку только его отцу. И тут Сорока впервые заплакал и поплёлся следом за учителем к кафедре, умоляя его отдать сумку, взамен дневника. Учитель положил сумку на кафедру и повернулся к Сороке, который плача протягивал ему дневник.

Лицо учителя, до того относительно спокойное, вдруг передёрнула судорога. Он схватил Сороку за шиворот и выбросил его из кабинета с такой силой, что Сорока вылетел в коридор, открыв собой дверь. Учитель закрыл дверь, дрожащей рукой поправил галстук (он всегда был тщательно одет и причёсан) и сел в кресло, постепенно успокаиваясь.

Но дверь открылась, и Сорока вполз на коленях в кабинет, крестясь и прося учителя "Христа ради" простить его. Учитель сидя остолбенел, наверное, он впервые растерялся. Надо заметить, что учитель был убеждённым атеистом, и поведение Сороки воспринял, скорее всего, как издевательство. Сорока уже вполз на ступеньку кафедры, когда учитель схватил его сумку и замахнулся ею. Сорока склонил голову, как бы подставляя её под удар, завыл, и, продолжая быстро креститься, резко согнувшись, ударился лбом об пол кафедры. Рука учителя безвольно опустилась. Сорока поднял искажённое страданием лицо со сложенными под подбородком ладонями и с протяжным завыванием, каким-то тоненьким голоском пропел:

- Побойтесь Бога.

И тут учитель обмяк в кресле.

До этого момента в кабинете стояла гробовая тишина. Даже лаборант не вытирал нос, из которого капала кровь. Но когда Сорока повторно грохнул лбом об пол кафедры, все вскочили. Лаборант подбежал к учителю - тот был без сознания, но дышал. Сорока продолжал ползать на коленях и биться в поклонах об пол. Глаза его были затуманены, на лице появилась идиотская ухмылка.

Вызвали "Скорую помощь", до приезда которой учитель успел прийти в себя, но чувствовал себя очень плохо. Приехавшие врачи сделали ему укол.

Сороку же забрали. Он особенно не сопротивлялся, только всё старался обо что-нибудь удариться лбом. Ему подставили кислородную подушку, об неё он и начал, крестясь, монотонно биться лбом, бормоча что-то неразборчивое. Подушку не зря возили с собой, всё-таки пригодилась.

Учитель от госпитализации отказался, а Сороку поместили на лечение в психиатрическую больницу.

 

24 июня 2008 года.

Притча во языцех о печальном добре

 

Один достаточно ещё молодой человек (назовём его Василием) - беспечный, самонадеянный и тщеславный, проходя в поисках работы мимо горы, у подножия которой лежал большой круглый камень, решил закатить его на вершину этой горы. Василий подошёл к камню, легко сдвинул его с места и покатил к вершине. В какой-то момент Василий оступился, и камень скатился к подножию горы. Так повторялось несколько раз. В конце концов, разозлившись, Василий, в сердцах, ударил камень ногой, но попав на острый выступ, сильно ушиб ногу. Окончательно взбесившись, он плюнул на камень и ушёл, слегка прихрамывая.

Найдя работу в ближайшем селении, Василий вечером всё таки вернулся к горе и повторял попытки закатить камень на вершину до самого захода солнца. Это, в конце концов, вошло у него в привычку, и Василий всё своё свободное от работы время посвящал этому нелёгкому труду. Все люди, живущие в окрестностях этой горы, знали о его странном увлечении и не обращали внимания на его Сизифов труд.

Но один человек, назовём его Петром, когда проезжал мимо горы в город по каким-то своим делам, остановился и долго наблюдал за борьбой Василия с камнем и горой. Прошло несколько дней. Пётр возвращался из города. Проезжая мимо горы он увидел, что борьба с камнем продолжается. И продолжается так же, как и раньше, и с тем же успехом. Искренне пожалев Василия, Пётр уехал.

Лет через двадцать, Пётр вновь оказался около этой горы, и с ужасом обнаружил, что Василий продолжает попытки закатить всё тот же камень на ту же вершину. Пётр был потрясён тем, что он увидел. Не задумываясь о последствиях, на следующее утро, он дождался ухода Василия на работу, закопал камень и, после этого, тщательно замаскировал место захоронения. Удовлетворённый содеянным им, Пётр со спокойной душой и с лёгким сердцем уехал.

Вернувшийся вечером к горе Василий был очень удивлён отсутствием камня на том месте, где он его оставил утром. Он искал свой камень целую неделю, ни на что и ни на кого не обращая внимания.

Его собирались отправить в психиатрическую клинику на обследование. Раньше это как-то никому не приходило в голову - ну катает человек камень, ну и пусть себе катает, никому ведь не мешает, привыкли. Но обследование не потребовалось. В начале второй недели поиска камня Василий умер.

Что же тут удивительного, скажете вы, обыкновенная паранойя. Возможно, вы и правы, но человек-то умер.

22 июня 2006 года.

 

 

Не спорьте за рулём

 

В стареньком "Москвиче", ещё в советское время, ехали двое - колхозный агроном и зоотехник.

Зоотехник рассказывал о поездке в Москву на какой-то там Всесоюзный слёт сельскохозяйственных работников. Агроном, слегка завидуя ему, внимательно слушал.

Окончив деловую часть рассказа, зоотехник перешёл к культурной.

И с восторгом заговорил о том, что ему повезло, и он был на концерте известного в то время балалаечника. Только, вот, никак не мог вспомнить его фамилию.

Агроном, как человек более развитый в культурном отношении, подсказал:

- Нечипоренко?

Зоотехник обрадовался:

- Да! Да! Чипоренко!!!

Агроном, повторил:

- Нечипоренко.

Зоотехник удивился:

- Как?! Не Чипоренко?! Я тебе точно говорю!! Чипоренко!!!

Агроном, стоял на своём:

- А я говорю - Нечипоренко!!!

Им навстречу ехал тяжеловесный груженый самосвал.

В результате колхоз лишился и агронома, и зоотехника.

Увлеклись - не заметили.

 

27 декабря 2010 года.

 

 

Из Ленинианы

 

Пересказ по памяти одного из слушателей фрагмента из воспоминаний старого большевика, выступавшего в городе Ленинграде перед молодыми коммунистами славного Кировского завода.

 

Ленин отчитывал молодого соратника по партии за непонимание им исторической значимости текущего момента. Соратник по молодости, природной лени, бесшабашности и потому без пролетарского образования, плохо понимал, о чём идёт речь и в чём его обвиняют. Поэтому он, окончательно сбитый с толку, замороченный, затравленный и подавленный, бледнел и краснел, и с безысходной тоской думал лишь о том, чем всё это может закончиться для него, и вообще, кончится ли этот кошмар когда-нибудь. Ленин же, всё более и более, воспламеняясь и воодушевляясь, как истинный оратор и трибун, на взлёте своей мысли, улучив подходящий момент, резко, как бы подчёркивая неоспоримость высказанного, патетически произносит:

- Вы, батенька, ренегат!!!

Услышав это, близкий к умопомрачению соратник, приходит в себя, светлеет лицом, улыбается и радостно говорит:

- Вы, Владимир Ильич, меня, наверное, с кем-то спутали, я не Рении, а Рении действительно гад. Определённо - гад. Вы совершенно правы, он точно гад!

Это была одна из капель, которые зарождали в мозгу Ильича кондратия. Так что, берегите своих вождей, будьте к ним внимательны, думайте, о чём можно говорить в их присутствии, а о чём нельзя. Прилежно, повседневно, ежечасно овладевайте марксистско-ленинским учением, желательно с карандашом и бумагой, пишите конспекты. Если не поймёте ничего, то хотя бы, запомните, это тоже не менее важно.

Так что, вперёд! К победе коммунизма.

Вы спрашиваете:

- Что значит патетически, кто такой ренегат и кто, этот, Кондратий, и почему он зарождается, не как все, а в мозгу Ильича? Отвечаю для..., как бы это сказать помягче. Ну, ладно, оставим это за кадром. Патетически - это, страстно с воодушевлением, с подъёмом, с энтузиазмом. Ренегат - это, отступник, изменник. А кондратий или, как ещё говорят, кондрашка - это, инсульт человеческого головного мозга. Вообще-то, как установила наука, инсульт бывает и у собак. Особенно, если огреть собаку палкой по голове, да посильнее.

Спасибо за внимание. Будьте здоровы. До свидания.

 

20 апреля 2008 года.

 

 

О вреде самогона и фальшивых деньгах

 

Это произошло в Сибири, в городе Кемерово, в те времена, когда ещё велась активная борьба с самогоноварением, а, тем более, с реализацией - продажей самогона.

Борьба то затихала, то усиливалась, в зависимости от местных и государственных указов и решений, в общем-то, как и во всём остальном - такова жизнь. В наиболее активной фазе борьбы за самогоноварение и торговлю этим самогоном давали до года. В случае же сопротивления властям можно было схлопотать до пяти лет, а если огнестрельное оружие то и все десять получить.

Был, якобы, такой случай. В частном секторе рабочего посёлка в одном из домов гнали самогон. Кто-то из соседей заметил это и тут же "стукнул" в милицию. Буквально за день до этого пришёл строгий указ об усилении борьбы с самогоноварением и об ужесточении ответственности. Поэтому к месту предполагаемого преступления тут же был направлен наряд во главе с капитаном. Капитан хотел взять с собой сержанта, с которым обычно выезжал на место преступления - сработались, понимали друг друга с полуслова, оба воевали в разведке. Но начальник отделения направил с капитаном двух младших лейтенантов, накануне прибывших в отделение после окончания милицейского училища. Мол, дело не сложное, пускай попрактикуются. И даже, после некоторых препирательств с капитаном, оформил на это официальный приказ по отделению. И, как показали дальнейшие события, очень кстати.

Гнали самогон в частном доме, в летней кухне, расположенной невдалеке от дома. Кроме кухни на участке были сараи и баня. Хозяин, который гнал самогон, собирался пойти с друзьями вечером на охоту и принёс всё необходимое для этого в кухню, в частности, ружьё - двустволку, и патронташ с патронами. Часть патронов была заряжена картечью, на крупную дичь. Вблизи посёлка, якобы, видели волков - они и являлись основной целью охоты.

Жена хозяина вошла в кухню и по его виду заметила, что он уже отведал "первача". Она знала, что спорить с ним бесполезно и решила его напоить - и тогда ни о какой охоте не могло быть и речи. Сказав ему, что она тоже хочет попробовать самогон, пошла в погреб за солёными огурцами, салом и капустой.

В это время на улице появился наряд милиции во главе с капитаном. По всему было видно, что они направляются к нему, к хозяину. В то время, до последнего указа, можно было отделаться штрафом, и небольшим - тем более, что они гнали самогон для себя. Поэтому вначале хозяин не очень-то беспокоился, и для храбрости принял ещё один стакан "первача". Это был третий стакан, да ещё и без закуски. Как показали дальнейшие события, этот стакан был лишним, да к тому же и роковым. Когда хозяин ставил пустой стакан на стол, его взгляд упал на ружьё и он, не на шутку, испугался, это уже могло окончиться сроком - попробуй потом докажи, что собирался на охоту. Надо заметить, что ружьё было заряжено, хозяин хотел его опробовать до охоты. Он схватил ружьё и патронташ, и побежал в сторону бани, чтобы там их спрятать. Наряд подходил к калитке. Для них кухня и баня находились на одной линии, и они не могли видеть хозяина, бежавшего к бане, в которой он своевременно скрылся.

Когда наряд вошёл в калитку, жена хозяина вышла из подвала, увидела милицию и побледнела. Капитан подошёл к ней и строго спросил, где они гонят самогон. Она ответила, что на кухне. Войдя в кухню и не найдя там мужа, она окончательно растерялась, дрожащими руками поставила тарелки на стол, села на лавку и заплакала, закрыв лицо руками. Капитан, понимая состояние женщины, для пользы дела приказал младшим лейтенантам подышать свежим воздухом. Когда женщина немного успокоилась, капитан спросил, где её муж. Она ответила, что был здесь до её ухода в подвал, а где сейчас - она не знает. И тут она заметила, что ружья тоже нет, губы её задрожали, и она, чуть ли не во весь голос, зарыдала. Самогон заполнил банку и потёк на пол. Капитан подставил пустую банку и стал ждать, когда женщина успокоится, другого не оставалось.

А её муж, положив ружьё и патронташ на лавку в бане, хотел выйти, но, увидев стоящих около кухни молодых офицеров, не решился, понимая, что они могут войти в баню и найти там ружьё. Он всё больше и больше хмелел, всё таки три стакана, да ещё и без закуски. В это время, услышав рыдания жены, он вскочил и опрокинул стоящее на лавке ведро. Оно упало, покатилось и загремело. В окно бани он видел стоящих около кухни милиционеров, в общем-то, ещё почти пацанов. А эти пацаны, услышав грохот ведра в бане и громкие рыдания хозяйки на кухне, растерялись, не зная, что делать, и не нашли ничего лучшего, как достать свои пистолетики системы Макарова, и, крадучись, направиться к бане. Окончательно захмелевший хозяин, спьяну, не отдавая себе отчёта, тоже схватил ружьё и навёл его на входную дверь. Обе двери, и в баню, и в предбанник он оставил открытыми - собирался их закрыть, когда будет уходить. И тут эти горе-несмышлёныши появились в проёме двери, сразу оба, с поднятыми пистолетами. Будь хозяин трезвым, он бы, наверное, положил ружьё и просто заговорил с ними. Но пьянь взяла своё, и он с пяти метров из двух стволов "положил" обоих. Капитан выбежал из кухни со своим наганом, зигзагами, подобрав по пути пустое ведро и телогрейку, подбежал к бане и остановился около открытой двери. Оба младших лейтенанта были мертвы, это он определил сразу, всё таки опыт войны. Тот же опыт, да ещё и опыт работы в милиции, подсказали ему, что хозяин мог успеть перезарядить двустволку (что это двустволка, он понял по выстрелам, и, к тому же, стрелял хороший стрелок). Он не ошибся. Когда он бросил в проём двери сначала ведро, а затем телогрейку раздался выстрел, но только один. Надо было искать способ, как спровоцировать второй выстрел. Но тут из-за его спины выбежала жена хозяина, она была в мягких тапочках, поэтому он не услышал её приближения, и бросилась в проём двери с криком:

- Вася!!!

Капитан успел подставить ей подножку и толкнуть в спину. Практически, одновремённо с криком раздался выстрел, но картечь только "чиркнула" по спине его жены, повредив кожный покров и жировую прослойку. Она упала и потеряла сознание. Капитан вошёл в проём двери. В это время хозяин "переломил" двустволку и потянулся за патроном, он не собирался сдаваться. Капитан сделал шаг внутрь бани, и когда хозяин зажал в руке патрон, всадил ему пулю точно между глаз. Расстояние-то было метра четыре, а капитан с двадцати метров, из своего нагана, выбивал всегда только десятку. Подождав секунды две, капитан поднял ствол нагана и всадил вторую пулю в балку крыши бани - первый, предупредительный выстрел в воздух. Всё по закону. Тем более, он уже сегодня стрелял из нагана.

У Владимира Высоцкого в одной из песен, есть такие слова: "... это только присказка, сказка впереди ...".

Так вот, перейдём к сказке.

На одном из заводов города Кемерово, выдали зарплату. Один из работников этого завода, инженер, пошёл домой пешком. Погода хорошая. Лето. Жил он в рабочем посёлке городского типа, недалеко от завода, на котором работал. Деньги положил в карман рубашки. Примерно на полпути от дома его застал неожиданно сильный ливень. Он побежал домой, прикрывая руками карман с деньгами. Когда он прибежал домой, деньги были мокрыми. Он осторожно вынул их из кармана и разложил на полу, подстелив газету. Так получилось, что у него оказались купюры только одного достоинства - так выдали ему зарплату. Мелочь он потратил на пиво и квас, пока шёл домой. Дождь давно перестал и даже уже высох асфальт - лето. Жена ещё не пришла домой, она работала в детском саду воспитательницей и иногда задерживалась. Раздался звонок в дверь. Пришёл сосед из соседнего подъезда. Дом был большой, многоквартирный. Соседа прислала его жена, которая ушла на завод во вторую смену, и просила мужа вернуть им машинку для закрутки крышек банок при консервировании. Сосед был неприятным типом. Он спросил, что это за деньги, и почему они мокрые. Хозяин квартиры, инженер, ответил, что он их только что закончил печатать, и они сохнут. Сосед не поверил. Хозяин, в ответ, только пожал плечами. Разговор не получался, и сосед ушёл. Примерно минут через сорок опять раздался звонок в дверь. На пороге стояло четверо милиционеров. Деньги всё ещё лежали на полу. Старший лейтенант строго спросил, что это за деньги. Хозяин спокойно ответил, что эти деньги принёс сосед - вернул долг. А почему они мокрые он (хозяин) не знает, и добавил, что это вообще-то подозрительно. Он не хотел брать эти деньги. Но сосед сказал, что если он их сейчас не возьмёт, то эти деньги заберёт его (соседа) жена. Она, мол, всегда так делает. И добавил, что, в таком случае, он не знает, когда сможет отдать долг. Пришлось взять. Старший лейтенант, взяв одну, почти уже высохшую купюру, долго рассматривал ее в лупу, и, пожав плечами, предложил хозяину показать им печатный станок. Хозяин ответил, что квартира в их распоряжении, даже без санкции прокурора на обыск. Искали около часа, ничего не нашли. Искали аккуратно, но тщательно. Оставили в квартире у инженера одного сержанта, и втроём пошли к соседу, предварительно узнав его адрес. Вернулась жена, спросила, что происходит. Муж ответил, что сам толком не понимает, сосед принёс мокрые деньги, потом пришла милиция, искали печатный станок, а потом пошли к соседу, а здесь оставили, на всякий случай сержанта.

Как и предполагал инженер, сосед, как только ушёл от него, тут же пошёл в ближайшую аптеку, где был телефон, позвонил в милицию и сообщил, что по такому-то адресу печатают деньги - он сам видел мокрые напечатанные деньги на полу. Спешить было соседу некуда, и он, сев на скамейку невдалеке от подъезда, стал ждать развития событий. Он проследил приезд милиции и ждал, когда же выведут арестованного инженера. Он подошёл к шофёру милицейской машины и заговорил с ним, пропустив момент, когда три милиционера вышли из подъезда инженера и вошли в его подъезд.

Дальше события развивались следующим образом. В квартире соседа жил его брат, который нигде не работал, вроде бы приехал погостить да задержался. Братья гнали самогон. Когда милиция позвонила в дверь, младший брат гнал самогон, и, конечно же, дверь не открыл. Милиционеры выяснили у соседей братьев, что старший брат ушёл, а младший дома. Милиционеры начали стучать в дверь, требуя её открыть - ответа не последовало. Тогда один из милиционеров остался у двери, а двое других спустились на балкон братьев с балкона верхнего этажа. Младший брат, находящийся в квартире, был пьян и пытался оказать сопротивление.

Всё закончилось тем, что старший брат получил год, а младший - три: оказал сопротивление властям, нигде не работал и не учился, жил без прописки.

Не рой другому яму - сам в неё попадёшь.

 

15 января 2011 года.

 

 

Не было бы счастья - несчастье помогло

 

В тревожном 1938 году мой товарищ Николай работал в городе Москве, в редакции. У Николая начальником отдела был его друг, Александр. У Александра был роман с сотрудницей редакции, Леной. Она была лет на восемь младше его. Отцом её был какой-то крупный начальник, в каком-то из Наркоматов. Кстати, отца её арестовали в этом же 1938 году.

Когда дело дошло, образно говоря, до свадьбы, мать Елены "встала на дыбы". Основная, главная причина - разница общественных положений, как в старинном романсе: "Он был титулярный советник, она генеральская дочь. Он скромно в любви ей признался, она прогнала его прочь". Время течёт, меняются государственные системы, а нравы остаются. Официальная же причина отказа - разница в возрасте.

Со временем всё утряслось, они поженились, но это в будущем.

В то утро, о котором пойдёт речь, Николай встретился с Александром в вестибюле дома, где помещалась редакция, у проходной, где дежурил вахтер, как в то время было принято нештатный, а может и штатный, сотрудник НКВД. Они поздоровались, и Александр сказал Николаю:

- Ты знаешь, умерла Ленина мать. После того, что произошло, я не могу участвовать в её похоронах. Ты же знаешь, она была подлая, гнусная, сварливая, взбалмошная баба...

Николай не знал. И начал лихорадочно думать, кто же у Ленина мать, но не смог вспомнить. Ему стало от этого жутко, ведь шёл страшный 1938 год. И окончательно запутавшись и растерявшись, неожиданно для себя самого, перебил Александра:

- Кто? Крупская?

Александр дико глянул на него и спросил:

- Какая Крупская?

Николай не задумываясь - ответил:

- Как какая? Надежда Константиновна.

Александр побледнел, как полотно. В глазах промелькнула безнадёжность и тоска, и он глянул на вахтёра. Туда же посмотрел, ещё не пришедший в себя, Николай. Вахтёр внимательно слушал их разговор. На губах его играла садистская, наглая ухмылка. Во взгляде было превосходство и насмешка. Лицо Александра начало сереть, взгляд остановился и помутнел, и он начал терять сознание. Слишком быстро всё произошло, а реакция у него на всё происходящее была практически мгновенная. В это время в вестибюль вошли две женщины - врачи. Редакция была на втором этаже, а на первом поликлиника. Они подбежали и начали приводить Александра в сознание.

И тут вахтёр громко, ехидным голосом, с издёвкой начал говорить:

- Так, значит, так. Крупская - подлая, гнусная, сварливая, взбалмошная баба...

Николай окончательно ошарашенный, перебил вахтёра:

- Какая Крупская?

Вахтёр ехидно ответил:

- Известно какая - Надежда Константиновна...

И тут, Николай боковым зрением увидел, что их слушает, вошедший и не замеченный ими, судя по количеству ромбиков в петлице воротничка гимнастёрки, крупный чин НКВД. Николай, как-то неожиданно для себя самого успокоился, и быстро сориентировавшись в сложившейся ситуации, повторно перебил вахтёра:

- Как Вы смеете так говорить о Надежде Константиновне Крупской, старейшем члене партии, соратнице и помощнице Владимира Ильича!?

И обращаясь к врачам, спросил:

- Вы, слышали, что сказал о Надежде Константиновне этот...? Я не знаю, как его назвать даже..., мерзавец, враг народа.

Женщины, потрясённые услышанным, закивали головами и начали быстро говорить:

- Да, да, конечно, слышали, слышали. Как он мог такое сказать!

Николай, как бы не замечая слушавшего их сотрудника НКВД, обратился, теперь уже, в свою очередь ошарашенному, вахтёру:

- Как Вы смогли такое произнести! Вы, в здравом уме! Да Вы, наверно пьяны, или сошли с ума...

И тут раздался резкий и властный голос сотрудника НКВД, который обращался к вахтёру:

- Вы арестованы! Сдать оружие!

Лицо вахтёра передёрнула гримаса ужаса. Глаза его затравленно, со страхом смотрели на сотрудника НКВД. Губы дрожали. Он дрожащими, не гнущимися пальцами пытался расстегнуть кобуру и достать наган. По-видимому, он в эти мгновения ясно и чётко представил себе, что его ожидает в застенках НКВД. И вдруг лицо его окаменело. Он как бы перестал видеть окружающее. Взгляд стал безразлично-невидящим, потусторонним. Он уверенно, быстро, не задумываясь ни на мгновение, вскинул руку с наганом к виску, взвёл курок, выстрелил, уронил наган и упал за барьер проходной.

Вот такая трагикомедия.

Каждый получил своё: Николай и Александр какое-то время лечились от нервного шока, а вахтёра и Ленину мать похоронили.

 

19 сентября 2009 года.

 

 

Мы простимся на мосту

 

Это произошло на мосту одной из речек Кавказа. День был воскресный, базары, ярмарки.

Автобус, который въезжал на мост, был набит битком. В задней, не закрытой, двери автобуса "висел" пассажир. Шофёр неоднократно обращался к пассажиру с требованием проследовать в автобус. Шофёр обращался к "висящему" по громкой связи, и все пассажиры его слышали. Но никто из них и не подумал потесниться, чтобы пропустить "висящего" в автобус. За что и поплатились.

На все призывы шофёра "висящий" отвечал молчанием. Он даже отвернулся и смотрел на далёкий горный хребет. Он-то его ещё увидит, а остальные - нет.

В конце концов, шофёр не выдержал. И вместо того, чтобы просто остановить автобус, зло прокричал в микрофон:

- Если не проследуешь в автобус! Вызову по рации милицию!!!

"Висящий" пассажир повернул голову в сторону кабины шофёра. И очень громко проорал в ответ:

- Сам! Ты! Мент!!! И узбек! В тюбетейке!!

Это у него такая присказка была, про узбека...

Шофёр непроизвольно схватился за голову. Он действительно был узбеком. Да и к тому же ещё бывшим инспектором ГАИ. Уволили за взятки.

То, что на голове у шофёра не оказалось тюбетейки, ему не помогло, а, наоборот - слишком долго он искал её там. И он, как в песне про дорогу по Чуйскому тракту: "...крикнул радостно, Рая! И на миг позабыл про штурвал...". Шофёр, конечно же, крикнуть ничего не успел. Тем более про какую-то там Раю. Он настолько был потрясён тем, что неизвестный ему пассажир знал его биографию, что даже, наверное, и не заметил, вернее не понял, не сообразил, что автобус упал в речку. Короче - все утонули. За исключением того, кто "висел". Его сорвало с подножки, и он отделался переломом ключицы, вывихом ноги и сотрясением мозга. Последнее ему было как-то "до лампочки". Он тоже работал в милиции, но его выгнали не за взятки, а за беспросветную тупость. Но он всё же усвоил, что нет свидетелей - и дела нет. Его, практически виновника аварии, вылечили и выпустили из больницы. Он и по сей день здравствует. Работает на шабашках сантехником. Правда, его и там два раза били. Но ему всё нипочём. Как с гуся вода.

15 февраля 2010 года.

Перевёрнутый глаз

 

Это произошло в городе Ташкенте в конце сороковых годов двадцатого столетия, вскоре после Великой Отечественной войны.

На Ташкентском авиационном заводе, в одном из цехов электрослесари долбили в цементном полу канавку под электрический кабель. Работали ломами, кирками и лопатами. Ломы отскакивали при ударе о цементный пол, как мячики. Работали в брезентовых рукавицах, и один из работающих, некий Пётр Михайлович, не удержал в руках отскочивший лом.

Лом скользнул по рукавицам и его верхний конец ударил Петра Михайловича в лицо. Голова Петра была наклонена вперёд, и удар лома пришёлся под правый глаз. Лом в этом месте был заточен в виде лопатки и, к тому же, будучи достаточно тупым только слегка повредил кожный покров под глазом. Но удар лома пришёлся так, что глаз выскочил из глазницы и начал падать, повисая на глазном нерве. При отскоке от пола лом сорвал рукавицу с правой руки Петра и ладонь руки, по счастливой случайности, оказалась под правым, выпавшим глазом - куда он (глаз) и "приземлился" - мирно улёгся. Пётр несколько секунд стоял ошарашенный, ничего не понимающий, но руки, поддерживающий глаз, не опустил и не сжал ладонь, даже когда упавший лом больно ударил его по большому пальцу ноги - был даже синяк.

Когда все видевшие это пришли в себя, исключая Петра (он оставался в шоке), его под предводительством бригадира повели в медпункт завода.

Дежурившая в медпункте медсестра, бывшая операционная сестра военно-полевого госпиталя, спокойно взяла ножницы, намереваясь обрезать глазной нерв. Но тут пришёл в себя Пётр Михайлович (прошедший почти всю войну на передовой) и выдал ей тираду "любезностей". Но она, всё это слышавшая ещё на войне, только пожала плечами и немного подумав, сказала, что его надо отвезти в Ташкентский медицинский институт. "Кстати" - добавила она - "на заводе как раз сейчас находится машина, приехавшая по каким-то там делам из этого института в заводоуправление."

Бригадир тут же позвонил Главному инженеру завода, которого знал лично, и Петра Михайловича увезли в медицинский институт.

Профессор, принявший Петра Михайловича, сказал ему, что он "родился в рубашке", и аккуратно водворил глаз на место. И после соответствующих процедур (обработки и всего прочего), наложив повязку, строго предупредил Петра Михайловича, что он не должен снимать повязку с глаза как минимум месяц.

Пётр пробыл около недели в стационаре. Надо заметить, что все необходимые процедуры, когда повязка снималась с глаза, проводились в затемнённой комнате с местным освещением и при плотно закрытом глазе. Лечащий врач при проверке состояния глаза пользовался специальным оптическим прибором с местной подсветкой, чтобы излишне не раздражать поврежденный глаз.

Квартира, где жил Пётр Михайлович, находилась недалеко от института, и его выписали на амбулаторное лечение, со строгим предупреждением, что он не должен снимать повязку с глаза до специального на то разрешения.

Прошла неделя, и Петя, конечно же, не выдержал и слегка сдвинул повязку с глаза, но тут же вернул её на место - он почти ничего не увидел, за исключением чего-то мутного и непонятного.

И тут, вольно или невольно, его начали терзать мысли, что с глазом что-то не так - что-то, наверное, неправильно сделали. Не так, как надо - короче, ошиблись.

Но он был человек закалённый, фронтовик, и он, никому ничего не говоря, выдержал ещё целых десять дней.

Посчитав, что этого достаточно, прошло уже три недели (к тому же, слегка выпив - первый раз после несчастного случая), он снял повязку - и "облился холодным потом".

Когда он снимал повязку, то для удобства закрыл и здоровый глаз. Открыл же он оба глаза одновременно и чуть не грохнулся в обморок - он не понял, что он увидел - и в ужасе снова закрыл оба глаза.

Потом он очень осторожно приоткрыл здоровый глаз - в комнате всё было, как и раньше на месте, и он это прекрасно видел.

Пётр, ничего не понимая, медленно закрыл здоровый глаз, предварительно хорошо усевшись на стоящий рядом стул. И сидел так несколько минут, успокаивая себя и собираясь с духом. К этому приучила его война: никогда не спешить, выждать время - потому, наверное, и выжил.

И вот он медленно, не спеша, готовый ко всему, открыл только один повреждённый глаз. Первое, что он подумал, это то, что хорошо, что он уселся на стул; а второе - как бы с него не упасть. Всё, что он видел - он видел "вверх ногами". И он снова зажмурился. Вот тут-то его и прошиб холодный пот.

Он поочерёдно несколько раз открывал и закрывал глаза - до тех пор, пока не уверился в том, что он не спит, и не сошёл с ума. Потом он, не будучи сильно пьяным, всё же подумал: не белая ли это горячка? Но он-то сейчас был абсолютно трезв - а так ли это?

В конце концов, кое-как приведя мысли в порядок, он завязал глаз, который видел "вверх ногами", и пошёл в институт.

Найдя профессора, "ремонтировавшего" его глаз, Пётр задержал дыхание, посчитал до десяти, и, как мог, спокойно сказал профессору, что он, по-видимому, поставил глаз ему "вверх ногами".

Профессор с неимоверным трудом сдерживая смех, сказал Петру Михайловичу, что так оно и должно быть.

Петру Михайловичу показалось, что тот же лом, который чуть-чуть не вышиб ему глаз, бьёт его по голове - и теперь-то уж точно, наверняка.

Но он всё же услышал то, что потом сказал профессор. Повязку нельзя было снимать, потому что глаз после перенесённой травмы, как и у новорождённых, какое-то время кажется "перевёрнутым", до тех пор, пока в мозгу не установится "правильное" видение, заложенное генетически. Видим-то мы не глазом, глаз просто фокусирующая линза, а мозгом. Время же установления "правильного" видения зависит от степени травмы, перенесённой глазом и индивидуальных особенностей организма человека.

 

26 декабря 2010 года.

 

 

Не общайтесь с дебилами

 

Всё началось с того, что..., а вернее кончилось тем, что один учитель математики заболел ветрянкой. Такой диагноз поставил ему молодой врач, который после сдачи школьных ЕГЭ поступил в Медицинскую Академию и окончил её за три месяца с красным дипломом. Наш математик усомнился в правильности диагноза молодого медицинского светила, и обследовался у врачей, окончивших эту Академию при Ельцине. От них он ушёл с диагнозом сифилис. И сначала впал в уныние, но потом, собравшись с духом, пошёл к врачам, окончившим медицинский институт при Михайле Горбачёве. И те, после дорогостоящих анализов и обследований, заявили ему, что у него СПИД. Учитель окончательно упал духом и начал собирать деньги на пистолет, решив застрелиться. Но добрые люди посоветовали ему обратиться к старенькому врачу, окончившему обычный советский институт с обычным дипломом. Врач тщательно расспросил учителя о его работе, условиях жизни, самочувствии, жизненных проблемах, взаимоотношениях с другими людьми, снах, желаниях, перспективах на ближайшее будущее и, казалось бы, прочих мелочах. Сделал анализ крови. И заявил ему, что никакого сифилиса и СПИДа, а тем более ветрянки у него нет, а есть почти полная потеря иммунитета на почве очень сильного нервного потрясения. И после лечения, и, конечно же, после ухода из школы, где преподаёт учитель, он станет абсолютно здоровым человеком.

Причиной же нервного срыва явилось то, что учитель решил объяснить молодому идиоту почему два плюс два равно четырём. Этот дебил к пяти годам научился говорить по слогам слово МА - МА, но это ему не помогло, и он пошёл в школу в первый класс в девять лет.

Очень не хотели брать его в школу, но потом всё-таки взяли, отец с матерью заставили, через районо, они ведь люди очень богатые, а отец к тому же ещё жестокий и опасный человек, и страсть как любит своего отпрыска, потому как сын полная его копия.

Итак, учитель предложил ученику сжать кулак, что тот с привычным удовольствием сделал, а затем, отогнуть два пальца, напомнив идиоту, что это два, а потом - еще два. Растопырив четыре пальца, дебил доверительно объяснил учителю, что тыкать в глаза лучше двумя, чем четырьмя, предварительно посчитав пальцы - пальцем другой руки. Учитель обрадовался:

- Ну вот, теперь ты понял, что два плюс два - четыре.

Дебил долго и тупо смотрел на торчащие четыре пальца, а потом заявил, что не видит между ними цифры плюс, которую он обычно видит на калькуляторе. Учитель на некоторое время потерял дар речи, но потом, взяв себя в руки, сказал, что пальцы - это так, для примера, условно. Например, можно взять сначала две морковки и положить рядом с двумя другими, а затем пересчитать - в итоге будет четыре. Ученик ответил, что его старшего брата судили и хотели посадить на четыре года тоже для примера, но папа с мамой откупили, и его не посадили, а дали год - тоже условно. И, что он не знал, что морковку сажают в землю тоже на четыре года, а теперь знает.

После этого диалога у учителя начал дёргаться глаз, и он как бы на некоторое время выпадал из нашего мира, а в какой попадал - не помнил. И вот тогда-то он и заболел ветрянкой.

 

15 декабря 2009 года.

 

 

Рукопись, найденная у дуба

 

Это произошло в магазине. Покупатель подошёл к прилавку, где продавали постельное бельё, и спросил у продавца:

- У Вас есть бельё с птичками? Вчера я его видел, а сегодня, что-то не вижу.

Продавец, с виду довольно хмурый человек, в свою очередь, спросил:

- А со свинками Вам не надо?

- Да нет. Я сплю с открытой форточкой.

- А при чём тут форточка?

- А при том, что как стал импотентом, так, как будто бы, гора с плеч.

- А зачем тогда птички?

- А чтобы чирикали.

- Ну, это, прямо, как в анекдоте: "Кстати, о птичках".

- Так вот, кстати, о свинках. Мой сосед поел свининки и стал засовывать в рот три пальца...

- Что, стало плохо? А почему - три?

- А, потому, что хотел поймать за голову солитера.

- А к врачу он не обращался?

- А как же - обращался. Попил таблеток и полез на дуб.

- А зачем - на дуб?

- А желудей захотелось.

- Ну как, пожевал желудей?

- Да нет. За русалкой по ветвям прыгает.

- А кота на цепи у того дуба, случайно, не было?

- Был, конечно. Да повесился бедолага на цепи, на дубе том...

- А зачем? Почему? Отчего?

- Да от ревности.

- Так чего же он Вашего соседа на дуб тогда пустил?

- Так сосед ему рассказал, что доктор выписал ему таблеток. Он их попил. И страсть как желудей захотелось - зелёненьких. Ну кот на свою голову, вернее, шею - и пустил.

Их слушала старушка. Лицо её вытягивалось и постепенно бледнело. В конце концов, она прошептала: "Свят. Свят". Перекрестилась. И пошла к директору магазина.

Директор, увидев её лицо, участливо спросил:

- Что с Вами, бабушка, стряслось?

- Да не со мной, а с ними.

- С кем - с ними?

- Да с продавцом и с покупателем, где бельё продают.

- Так что с ними случилось?

- Да того, мил человек.

- Да, что - того? Что случилось?

- Да как ты не понимаешь - слегка умом, кажись, тронулись.

- Ну, пошли, бабушка, разберёмся.

Когда они подошли к прилавку, директор стал внимательно слушать диалог продавца с покупателем. А потом громко рассмеялся.

Старушка обиженно посмотрела на них и прошептала:

- У, охальники. Прости Господи.

Перекрестилась. И ушла.

- А что дальше? - спросите Вы.

- А ничего. Старушка-то ушла.

- А при чём тут старушка?

- А при том, что она моя соседка. Она-то мне всё это и рассказала.

 

7 февраля 2010 года.

Каждому по его делам

 

Есть люди, которые живут по принципу: "Нам плохо, когда другим хорошо" или "Радость не в том, что у нашей коровы теленок родился, а в том, что соседская корова сдохла".

Итак, в одном из крупных монтажных трестов города Ташкента, в середине пятидесятых годов прошлого столетия, работал монтажник. Серенький, невзрачный, вредный мужичок. Закоренелый холостяк, так, во всяком случае, говорил он о себе. Хотя был дважды разведен. Первый раз через год после женитьбы. Второй раз через три года. Первая жена ушла, оставив ему квартиру. Вторая жена хотела отобрать у него эту квартиру, но ее, жены, хватило только на два года. Третий же год был убит ею на то, чтобы забрать у него хотя бы часть своих наиболее ценных вещей.

А вообще-то, зачем жениться, если "жена друга лучше, чем друг у жены". А то женятся, "невзирая на лица", а потом задают "армянскому радио" дурацкие вопросы, например: "Какая жена лучше: красивая, но неверная, или некрасивая, но верная", а радио отвечает: "Лучше есть торт в компании, чем грызть в одиночку черствый сухарь". И вообще, сказав А, не говори потом Б (афоризмы академика Гольданского). Но это так, в качестве ремарки, с претензией на простенький, легкомысленный юмор. Прочитав ее, товарищ Саахов, из кинофильма "Кавказская пленница", сказал бы:

- Что себе позволяешь?

Но вернемся к нашему монтажнику. Он, как выяснилось впоследствии, выводил на "чистую воду" многоженцев, тем самым повышая общий моральный уровень и свой - в собственных глазах.

Дело в том, что в те времена работа монтажников оплачивалась очень хорошо, а с учетом "левых" заработков (на которые тогда закрывали глаза) и вообще прекрасно. Хорошо работавший монтажник 7 - 8 разряда зарабатывал на уровне директора крупного завода. Но за это приходилось платить долгосрочными командировками - до года и более.

Как правило, какой-нибудь район Советского Союза, где были крупные строящиеся предприятия (тогда строили много, особенно в Сибири) осваивался монтажниками от трех, а, бывало, и до десяти лет.

Такой режим работы способствовал появлению сначала просто внебрачных связей, а со временем и образованию второй, незарегистрированной, но вполне прочной семьи с общими детьми.

Некоторые монтажники умудрялись содержать до трех семей и больше.

Иногда жёны знали о существовании других семей у мужа, но мирились с этим (достаток в семье гораздо важнее глупой ревности), а иногда и не знали. Но в любом случае об этом скромно умалчивали, как с одной, так и с другой стороны.

Наш же мужичок-монтажник, для краткости назовем его просто мужичком, собирал сведения о таких семьях. Знакомил семьи между собой, посылая им письма и фотографии. Подключал для восстановления справедливости общественные организации, профкомы, парткомы, администрацию предприятий. В результате семьи распадались и, вообще, жизнь уже не казалась медом. Этого, собственно, он и добивался, и получал от этого громадное удовлетворение. Всё-таки положительные эмоции, а без них совсем ведь плохо.

Пообщавшись с таким человеком и "раскусив" его, начинаешь понимать, насколько глубок смысл поговорки: "Боже, спаси меня от друзей, а от врагов я сам спасусь".

"Сколь веревочке не виться, а конец должен объявиться". Так и с мужичком - конец объявился, его "раскусили". И после разоблачения начали думать какую кару к нему применить. Предложений было много, почти как у Ершова в "Коньке-горбунке": - "...на правёж - в решётку - на кол...", что, в конечном счете, с мужичком и произошло, но об этом потом.

Один из наиболее авторитетных бригадиров треста, он-то и "выявил" мужичка, рассказал случай из жизни артистов, якобы происшедший в годы репрессий в Москве.

Мартинсоны пригласили в гости Жарова и, забыв об этом, ушли в театр.

Жаров пришёл с бутылкой водки. Позвонил в квартиру несколько раз и, поняв, что дома, по-видимому, никого нет, пошёл посмотреть на окна квартиры - нет ли в них света. Убедившись в отсутствии хозяев, хотел уйти, но, подумав, усмехнулся и вернулся.

Вернувшись, Жаров с помощью листка из блокнота, монеты и сургуча с горлышка бутылки (спички у него были) опечатал замочную скважину двери квартиры Мартинсонов.

Хотя освещение лестничной площадки было довольно тусклым, он всё же для пущей важности и для большей уверенности, что его не узнают, надвинул шляпу до бровей и позвонил в квартиры соседей Мартинсонов по площадке.

Представившись человеком из органов, он строго-настрого предупредил соседей об ответственности, не уточняя какой именно, тем самым окончательно запутывая и сбивая их с толку, нагоняя на них уже не просто страх, а ужас. Ведь должны, обязаны знать, но не знают... А как спросить-то? Страшно, а вдруг - хуже будет, как в анекдоте: "Двоих ведут на расстрел. Один говорит: "Давай убежим", а - второй: "А хуже не будет?".

Предупредив, сказал: "Мы подъедем через некоторое время, а до того - в квартиру никого не пускать!!! Пломбу - не срывать!!!". Пожелал спокойной ночи и ушел. Артист, всё-таки.

Услышав шаги на лестнице, встревоженные соседи, выйдя на лестничную площадку, рассказали Мартинсонам о произошедшем, посочувствовали и ушли спать.

Часа через два Мартинсоны позвонили в милицию, но им ответили, что это в компетенции соответствующих органов и Мартинсоны должны ждать приезда сотрудников этих органов, а каких не сказали, так как сами толком не знали, хотя и догадывались.

Утром, после настоятельных просьб Мартинсонов, наконец-то приехавшая милиция, обследовав "пломбу", и поняв всю трагикомичность ситуации, извинилась перед Мартинсонами и пообещала поймать и строго наказать хулигана.

Мартинсоны же, утомлённые и измученные, пошли спать, так и не вспомнив о Жарове, не до того было. Но он сам к ним пришел, сделав вид, что ничего не знает. Посочувствовал, когда ему рассказали о случившемся. Потом его напоили, посадили в самолет и отправили в Одессу, с рублём в кармане, на телеграмму.

Бригадир, несомненно, был натурой творческой. Аналитиком с романтическим оттенком, что, в общем-то, встречается редко. Неплохим, по-видимому, прозаиком, а возможно и поэтом, во всяком случае, как оказалось в дальнейшем - сценаристом отменным.

Бригадир предложил так же, как поступили Мартинсоны с Жаровым, поступить и с мужичком, но более жёстко, а в качестве наказания предложил сценарий трагикомедии: "Каждому воздастся по делам его". С главным действующим лицом - мужичком. Добавив, что администрацию треста и детальную разработку сценария берёт на себя.

Посовещавшись, участники обсуждения дальнейшей судьбы мужичка предложение приняли и приступили к воплощению в жизнь первого акта трагикомедии.

Мужичок же пребывал в полном неведении, в состоянии покоя и внутреннего кайфа.

Было начало весны. Март месяц. Воскресенье. Выборы - всенародный праздник в Советском Союзе. Напрягаться и думать ни о чём не надо: опусти в урну бюллетень с фамилией одного кандидата, можно даже не смотреть с чьей, и пей-гуляй. В такой день всё можно. Но не всем, кое-кто на посту, кто-то у сталеплавильной печи - производственный процесс не остановишь, а кому-то можно, но не много.

В ресторане аэропорта города Ташкента почти все столики были заняты монтажниками треста, проголосовавшими, и улетавшими в различные районы Союза, в основном, в республики Средней Азии.

День был жаркий. На термометре было около тридцати градусов. Все монтажники в лёгкой одежде (рубашках, летних брюках, а кое-кто и в сандалиях на босу ногу) пили в меру, как говорил Джавахарлал Неру, а не досыта, как говорил Никита (тогда у власти был уже Хрущёв, и в ходу были анекдоты про него). Предстояла посадка в самолёт, и хотя в такой день (всё-таки праздник - выборы) вряд ли кто-нибудь стал бы слишком строго придираться к слегка подвыпившему пассажиру, но как говориться: "Бережёного - Бог бережёт".

Одна из бригад улетала в горы Таджикистана, на Шаргуньское угольное месторождение, а другая - в Киргизию, в погранзону на секретный объект.

За одним из столиков, занимаемых бригадой, улетавшей в погранзону Киргизии, сидел наш мужичок, и уже "клевал носом" когда объявили, что заканчивается посадка в самолёт, следующий в Новосибирск. Сидевшие с мужичком монтажники встали, помогли подняться мужичку, повели его и посадили в самолёт. Билет на этот самолёт ему был куплен заранее. Стюардесса, знакомая бригадира, была "завербована" им, и посадка в самолёт, следующий в Новосибирск, прошла без "сучка и задоринки".

Стюардессе, бабе алчной и стервозной, но до отчаяния смелой, отводилась главная роль в реализации сценария трагикомедии "Каждому воздастся по делам его". И она, с блеском сыграв эту роль и даже кое-что добавив от себя (про погранзаставу и бригаду пограничников, но об этом потом) получила причитавшиеся ей шестнадцать тысяч. Деньги в то время немалые. Столько стоила автомашина "Победа". Лучшая из автомашин, доступных тогда для граждан Советского Союза.

В то время не было террористов, самолёты никто не угонял и поэтому билеты на самолёт были без указания в них фамилии владельца, а, следовательно, паспорт при посадке в самолёт не требовался.

В Новосибирск из Ташкента тогда летали самолёты ИЛ-12 и ИЛ-14, с промежуточными посадками.

Мужичка до Семипалатинска сопровождал один из монтажников, якобы летевший с ним в погранзону Киргизии. Он поил мужичка коньяком со снотворным. Когда же тот засыпал, монтажник, вертя пальцем у своего виска, говорил стюардессе (как бы между прочим, но достаточно громко, чтобы слышали рядом сидящие пассажиры самолёта и даже чтобы "случайно" услышал один из членов экипажа), что сидит с каким-то чокнутым, который в одной рубашке, летних брюках и в сандалиях на босу ногу летит в какую-то там погранзону.

В Семипалатинске, где была промежуточная посадка самолёта, монтажник вышел, предварительно "влив" в мужичка приличную дозу коньяка.

Примерно за час до посадки в Новосибирске мужичок наконец-то окончательно пришёл в себя. Увидев снег под крылом самолёта и узнав, что летит в Новосибирск, начал спьяну, сдуру и в силу своего характера "качать права", а потом и скандалить, требуя, чтобы самолёт летел обратно в Ташкент. И вообще, куда дели всю его бригаду. Воистину прообраз террориста-идиота. В конце концов, с помощью экипажа и пассажиров пришлось его связать, и чтобы не слышать его воплей и мата заткнуть рот кляпом, а чтоб не выплюнул - закрепить кляп шарфиком, завязав его на затылке. Тогда для этого липкая лента ещё не использовалась.

В аэропорту Новосибирска мужичка ждал вызванный по рации, через диспетчера аэропорта милицейский газик с нарядом сотрудников МВД - всё же необычное по тем временам ЧП.

Ещё в самолёте, уязвлённая и оскорблённая в своих лучших чувствах стюардесса дала первые свои свидетельские показания. Не забыв упомянуть о том, что сидевший рядом с мужичком пассажир назвал его "чокнутым". И о том, что он нес какую-то чушь о какой-то там погранзаставе, куда он якобы летел с бригадой пограничников. Что и подтвердили слышавшие это пассажиры, а также один из членов экипажа самолёта. Все же слышали, как он орал о какой-то там бригаде.

Когда пассажиры покинули самолёт, дав письменные обязательства посетить МВД для официального оформления свидетельских показаний, мужичка развязали... и пожалели об этом. Он первым делом сорвал шарф и, выплюнув кляп, начал брызгая слюной вопить и материться. Когда же его попытались утихомирить, он, несмотря на свою кажущуюся тщедушность, оказал отчаянное сопротивление, лягаясь, кусаясь, плюясь и царапаясь, при этом визжа, как поросёнок, которого режут заживо на части. Но он имел дело с профессионалами, ему заломили руки за спину, и надели наручники с трещоткой. У таких наручников при сильном и резком натяжении цепочки необратимо усиливается сжатие браслетами запястий рук. А вернуть браслеты в исходное положение можно только после снятия наручников. Затем ему более аккуратно и профессионально заткнули рот кляпом. "Старшой" наряда полушутя-полусерьёзно довольно мрачно заявил: "Нужно было вызывать не нас, а санитаров из психушки". Тем самым как бы определяя дальнейшую судьбу мужичка, так как при обыске у него не нашли ни документов, ни денег и, вообще, ничего, кроме билета на самолёт из Ташкента в Новосибирск. А спрашивать, откуда он у него не стали - ведь рот-то его был заткнут кляпом.

Таким образом, основная, наиболее важная часть сценария трагикомедии "Каждому воздастся по делам его" была воплощена в жизнь.

Мужичка же в холодном, неотапливаемом газике, в одной рубашке и сандалиях на босу ногу провезли, не спеша, при двадцатиградусном морозе от аэропорта до управления МВД.

Когда же его завели в помещение и вынули кляп, мужичок прохрипел: "Руки! Мои руки!" - и потерял сознание. Переусердствовал в сопротивлении властям, явно не рассчитав и переоценив спьяну свои силы. Его несколько раз приводили в сознание, но он опять, и опять, выпадал из него, открывая глаза и видя перед собой всё тех же сотрудников МВД.

В конце концов, убедившись, что жить будет, его поместили в КПЗ (камеру предварительного заключения). На всякий случай в одиночку, благо, такие камеры в МВД всегда есть.

Будь у мужичка документы, и веди он себя спокойно и пристойно, его бы просто отправили с тем же самолётом в распоряжение МВД Ташкента.

Утром его попытались допросить, но он опять устроил истерику и его успокоили сильнодействующим уколом, тем самым "вырубив" его ещё на сутки. А тем временем, не спеша, сняли и оформили свидетельские показания стюардессы, членов экипажа и пассажиров самолёта.

Мужичка же впервые за сутки хотели отвезти на обследование в психиатрическую больницу, но вид у него был "не товарный" особенно запястья рук, которые распухли, и он едва шевелил пальцами. Но, блюдя честь мундира (ведь это они привели его в такое состояние), решили подождать несколько суток, пока тюремный врач подлечит и приведет его более или менее в порядок.

На третьи сутки мужичок и, впрямь, начал "съезжать с катушек". В его сознании не укладывалось то, что с ним произошло, и тем более, за что и почему. Такого ведь просто не может быть. Может быть, он спит и видит кошмарный сон. Но руки и подмороженные ноги явно болели, и, кажется, не во сне, а наяву.

И он, когда его вызвали на допрос, с трудом удерживая в себе остатки сознания, плача и надсадно кашляя (его к тому же еще и простудили) начал рассказывать, что: "Работает в монтажном тресте Ташкента. Должен быть сейчас в командировке в Киргизии на объекте, о котором он ничего не знает. Должны были сообщить по месту, после подписания им неразглашения о секретных сведениях. Назвал, фамилии и должности руководителей треста, фамилии монтажников и, конечно же, - свою." Его с миром отпустили в камеру и послали запрос по адресу названному им.

Ответ был быстрым и чётким:

- Да, такой работает в тресте монтажником и находится сейчас со своей бригадой в поселке Шаргунь, Таджикской ССР, по такому-то адресу.

Мужичка, буквально за день до отъезда действительно перевели в бригаду, улетавшую в Шаргунь. Но не по его желанию, как бывало раньше, а по заявлению бригадира, и перевод, якобы, был с мужичком согласован. Основание перевода - отсутствие разрешения на въезд в погранзону, где должна была вести монтажные работы бригада, в которой работал мужичок. Отсутствие же разрешения было связано с тем, что его фамилия, будто бы случайно, была пропущена в списке, поданном в МВД. Он же об этом ничего не знал, потому что командировочное удостоверение тоже получили за него - так делали часто. К тому же все привыкли, что он неоднократно переходил из одной бригады в другую, в силу своего характера и, как выяснилось впоследствии, в поисках очередной жертвы.

Когда мужичку сообщили, что он находится в посёлке Шаргунь - мужичок впал в прострацию. И он (с безысходной, не передаваемой словами, тоской во взгляде, от которого даже видавшем виды сотрудникам МВД стало не по себе) дрожащим голосом, кашляя почти при каждом слове и пуская слюни, наверное, неожиданно и для себя самого, сказал, что если его сейчас же не пристрелят, то он им больше никогда ничего не расскажет. Комментарии излишни. Запрос они в Шаргунь всё же послали, хотя и так всё было ясно - надо отправлять в психушку.

Бригада же монтажников, в которой должен был быть мужичок, прибыла в Шаргунь и была поселена не в посёлке, а у строителей в отдельном домике-вагончике - всё-таки специалисты.

На следующий день монтажники были временно прописаны в посёлке, и мужичок вместе с ними тоже - документы ведь его были у них.

Дальше, по сценарию, оставалось ждать прихода милиционера (по запросу из Новосибирска).

Милиционер вскоре появился и застал "подготовку" к торжеству по поводу дня рождения жены одного из монтажников. На вопрос о мужичке милиционеру сказали, что он (мужичок) на охоте. Работы ведь пока мало - строители задерживают. Но он должен вот-вот вернуться. Показали, кроме прочих документов, охотничий билет мужичка и разрешение на гладкоствольное ружьё, выданное также на имя мужичка. Предложили подождать немного, а пока ждёт - выпить за здоровье именинницы.

Милиционер был местный таджик (мусульмане вообще не пьют спиртного). Но всё же от предложенного тоста ему было неудобно отказаться. Надо бы выпить, но нельзя - да ещё и при исполнении служебных обязанностей. Поэтому он, слегка пригубив стакан, постарался поскорее уйти, так и не повидав мужичка, но документы-то его он видел.

Начальнику же кратко сообщил, что мужичок в посёлке, документы в порядке, что он охотник, есть разрешение на ружьё и есть охотничий билет. После этого - ответ на запрос был отправлен в Новосибирск.

Мужичок действительно был охотником-одиночкой. Охотился только один, и только на мелкого зверя - не больше лисы. Такие люди, как бы мстя за свою неудавшуюся жизнь, с удовольствием убивают маленьких, беззащитных зверьков.

Ответа из посёлка Шаргунь на запрос из Новосибирска мужичок так и не дождался. Он слёг с высокой температурой и был определён (МВД всесильно!) в одну из больниц города. В ней лечили, в основном, бродяг и алкоголиков. Где мужичок, вполне благополучно и благопристойно для себя самого, а тем более для всех остальных, тихо и мирно скончался от двустороннего, крупозного воспаления лёгких. Так, по-видимому, толком и не поняв, - что же с ним произошло. В бреду, он повторял одну и ту же фразу: "Нет, этого не может быть. Этого просто не может быть".

И, как в детском стихотворении, Эдварда Лира, про дядю Арли: - "... там его и закопали, а на камне написали, что ему ботинки жали, а теперь уже не жмут".

В МВД Новосибирска, по-видимому, не хотели лишнего шума и хлопот. Ведь это они, по существу, угробили мужичка. Но у них, в случае чего, были официальные показания свидетелей и ответы на запросы, жаль только, не было психиатрического заключения - не успели.

Но всё это - так, пустые хлопоты. Ведь выше МВД, только Бог, да какой-нибудь Верховный правитель или Верховный совет олигархов.

Но вернёмся к мужичку, который жил или пока уже не жил, как в Одесском анекдоте:

"Умер еврей в Одессе. Родственникам в Киев шлют телеграмму: "Хаим умер, надежды нет". Потрясённые родственники - с надеждой: "Так Хаим жив?". Ответ из Одессы: "Пока нет".

Этот анекдот автор впервые услышал от Гриши Царевского, в начале семидесятых годов прошлого столетия и прошлого тысячелетия. Гриша сейчас, пока живёт в Австралии и ни сном, ни духом не ведает, что его имя попало в сей опус.

Итак, жил мужичок один. Друзей и родственников у него, по-видимому, не было. Во всяком случае, его никто не искал. Нет человека и нет проблемы.

О подробностях пребывания мужичка в Новосибирске и о его последних днях жизни узнала по просьбе бригадира (а, скорее всего, за приличное вознаграждение) всё та же, стюардесса: во время очередного посещения Новосибирска, как бы случайно встретив одного из сотрудников МВД и побывав с ним в ресторане, а может быть и не только в нём.

После этого, заключительный акт сценария был изменён.

Мужичок где-то около полугода "был" с бригадой в горах Таджикистана, на Шаргуньском угольном месторождении. Где, в конце концов, уйдя якобы на охоту, заблудился и пропал. Возможно попав под лавину или камнепад. Такое в горах случается часто, особенно в удалённых и малонаселённых местах. Ружьё его, искореженное и исцарапанное, с размочаленным прикладом, через некоторое время нашли в одном из ущелий среди камней. Мужичка же - не нашли. Но в горах и не только такое бывает. В горах ведь кроме мелкого зверья в то время водились и крупные хищники. Могли утащить куда-нибудь в какую-нибудь пещеру. А могло и перемолоть камнями, как в шаровой мельнице. А остатки съели звери и птицы, питающиеся падалью. Но тогда должны были остаться кости. Но и их - тоже не нашли. Да особенно и не искали. Так, больше для формальности.

По первоначальному сценарию, предложенному бригадиром и известному только в общих чертах (подробностей намечавшейся реализации заключительного акта трагикомедии так никто и не узнал) мужичка после возвращения из Новосибирска должны были уволить по суду за прогулы (тогда с этим было строго), с соответствующей статьёй в трудовой книжке, называемой в простонародье, "волчьим билетом". С такой статьёй брали только на тяжёлую, низкооплачиваемую работу, да и то - с большой неохотой.

Но судьба распорядилась по-иному, по поговорке: "Не рой другому яму - сам в неё попадёшь". И вообще: "Бог шельму метит".

В этой истории, приключившейся с мужичком-монтажником, многое осталось неясным.

Например, как и для чего охотничий билет, ружьё (а оно было в посёлке Шаргунь) и разрешение на это ружьё попали к бригадиру, а затем в Шаргунь. Ведь вряд ли мужичок собирался везти всё это в погранзону Киргизии.

Ходили слухи, что бригадир всё-таки побывал в посёлке Шаргунь.

И почему в качестве "ссылки" для мужичка был выбран именно Новосибирск. А не другой какой-нибудь город. Возможно потому, что туда летала уже знакомая нам стюардесса. Хотя не исключено, что (кроме стюардессы) у бригадира были "свои люди" в МВД и, в частности, в Новосибирске.

Бригадир был неординарной личностью. О его жизни, связях, о его друзьях (если были такие) и знакомых никто толком почти ничего не знал. Бригадир, наверное, мог бы возглавить и трест (а может быть, что-нибудь и повыше). Но он этого, по-видимому, не хотел - зачем лишние хлопоты, без них спокойнее и интереснее, есть свобода выбора и манёвра. Бригаду, которую он возглавлял, вёл практически один из его помощников. Он же только "пробивал" для бригады наиболее выгодные работы, согласовывая их, и не только их, в высших инстанциях.

По-видимому, его политическая деятельность выходила далеко за рамки треста, а бригада была только прикрытием.

Истории ведь известны сильные мира сего: Распутин, Ришелье, Мазарини и другие. От которых зависели судьбы государств, хотя, к советской государственной власти они, вроде бы, никакого отношения не имели. Серые кардиналы. Бригадир, возможно, тоже был одной из таких личностей, но не столь высокого ранга.

 

29 августа 2007 года.

 

 

И созидают, и думают

 

Молодая корреспондентка приехала на строящийся комбинат.

Это было давно, в советское время, когда ещё строили, а не разрушали. Хотя уже и воровали. К тому времени Брежнев начал уже плохо выговаривать слова. Например, вместо слова систематически, говорил - сиськи-масиски.

Строились корпуса будущего комбината, велась кладка стен. Корреспондентка подошла к строителям, представилась, включила магнитофон и начала брать интервью:

- Чем Вы занимаетесь? Что Вы делаете? - спросила она у одного из строителей.

- Готовлю в бетономешалке раствор для кладки - последовал ответ.

Другой строитель ответил, что он подвозит кирпичи, третий, - что поднимает подъёмником раствор и кирпичи. В общем, репортаж получался каким-то скучным, малоинтересным. И тут один из строителей сказал, что созидает, строит комбинат, который будет выплавлять столь необходимые стране титан и магний. Корреспондентка воспрянула духом, репортаж вроде бы начинал получаться.

И тут она обратила внимание на одного из строителей, стоящего рядом с созидателем. Этот строитель очень внимательно и задумчиво смотрел на неё. Корреспондентка повернулась к нему и спросила:

- А Вы что делаете?

- А я думаю.

Корреспондентка обрадовалась, репортаж становился интересным, на стройке, оказывается, ещё и думают. И заинтересованно, с воодушевлением спросила:

- А о чём Вы думаете?!

- О бабах.

Корреспондентка от неожиданности обалдела и растеряно, как-то неожиданно для самой себя, воскликнула:

- Почему?!!!

Последовал ответ, окончательно доконавший её:

- А я завсегда о них думаю.

 

18 декабря 2010 года.