Стихотворения

Дворничиха

Смешной был март,
он сам сорил и мел
/по четным, по нечетным, ежедневно/,
у дворничихи было сто имен:
грязнуля, колываниха, андревна,
деревня, матершинница, вдова,
кошатница, левша и даже дура333
а с неба так и падали слова,
шуршали от бордюра до бордюра,
ползли по черенкам ее лопат
и лезли под перчатки из капрона,
но даже в самый черный снегопад
она случалась белой.
Как ворона.

Дом, которого нет

В нашем стареньком доме без света
наши дети не плачут навзрыд,
покрывалом смешным из вельвета
наш уютный диван не покрыт.
По утрам, в разговоре семейном,
ты меня не журишь не впервой
за облитые брюки портвейном
и за шашни с соседкой-вдовой.

Майский сад не засажен китайкой,
на ветвях не дымится азот,
и, как долго в крапиве ни айкай,
все равно почему-то не жжет.
Каждый раз, находясь в глухомани
и завидев цветущий ранет,
я пытаюсь нащупать в кармане
ключ от дома, которого нет.

Замки

Он отравлен бензолом,
он ночью блюет в Оку
и красуется швами в грязи и монтажной пене.
Этот город не слышит, как я прихожу к замку
и зачем-то считаю
сосчитанные ступени.
А замок с перепуга почти матерится: "щелк!"
(надо новый поставить, да мешкаю вот лет сто уж),
в этом долбаном мире теней и небритых щек
можно жить, только если
дежурит знакомый сторож.
В южной комнате полночь, и люстра висит, как мышь;
из игрушечной кухни навстречу идет стряпуха,
в недобитом кувшине томится рогоз-камыш,
начиненный стихами333
стихами белее пуха.
Здесь не то чтобы сказка, но воздух не ядовит,
и не то чтобы воля, но выбор не так уж важен.
Оклемавшийся город за шторами рот кривит,
насосавшись лекарства
из теплых замочных скважин.

Кляксы

Мне надо не много, а самую малость,
пусть даже с отсрочкой на месяцы, на. год333
но только б соседкина дочь оклемалась
и бегала по. двору в кляксах от ягод.

А мне - ничего, у меня все нормально,
разведка не шлет сволочных донесений;
живу, как обычно: то вира, то майна,
но воздух сегодня колючий,
осенний333

Потрепанный ясень не ищет любимых,
с него за огласку содрали три шкуры;
в автобусном парке в холодных кабинах
свои неполадки, свои перекуры333

А пропасть - аукнет, но в шаге, не раньше,
и кто-то оттуда вернется с повинной;
у края послушно стоят генеральши,
и девка брыкается
в три(!) с половиной.

Иду к забегаловке с видом на берег,
там в зале сидят не мои могикане;
а хитрый бармен, мудозвон и холерик,
минутную радость бодяжит в стакане.
Беру что попало, капризы излишни,
а мысли похожи на груду лохмотьев,
я пью за писклявое лето и вишни,
за кляксы от вишен
в квартире напротив.

Магазин игрушек

В магазине игрушек привыкли к слезам,
только плюшевый пес их узнал и слизал,
у него очень хитрая морда,
но его не купили, сказали - потом,
продавщица зевает резиновым ртом
и теряется в сетке кроссворда.

В это время назавтра она чуть жива:
две руки на витрине, в руках голова,
в голове надоевший мотивчик,
после смены она семенит по прямой,
время терпит, но ей очень надо домой,
чтобы скинуть усталость и лифчик.

Позади магазин, в магазине темно,
в черных лужах реклама, бензин и вино,
а мотивчик все глуше и глуше,
кто-то рядом шуршит вечера напролет,
это осень намокшими иглами шьет,
без конца шьет людей для игрушек.

Мои стада

Во сне я умер, в смысле - сплю и снится,
что мне опять воздушно и легко
и что повсюду клевер и пшеница,
коровы и в коровах - молоко,
что я прозрачен, точно кинопленка,
и сквозь меня идут мои стада,
что я ищу пятнистого теленка,
которого не видел никогда.

Стада идут, они почти восстали,
боками чуют острые ножи,
мычат навзрыд, орудуют хвостами
и хлопают глазищами на жизнь.
Она от них ушла и где-то с краю
гуляет по цветочному холму,
а я ее для них опять играю,
как только что написанную му333

Московский вокзал

Фонари шкодливо щурят зенки,
подмигнешь им - вовсе не горят,
только ноздри горьковской подземки
нюхают спросонья все подряд.
Подыхает бомжик под рогожей,
да не получается никак,
человек по имени прохожий
варит яд по имени табак.

На стоянке скрежет зажиганий
и худая дымка, а за ней
самые красивые цыгане
пестуют невидимых коней,
гривы им до блеска начесали,
а за блажь кнутами не секут.
Сердце под вокзальными часами
отстает на несколько секунд.

Муравьи

Был ранний вечер, был июнь в пуху,
пылились банки в подоконной нише,
все было в рифму: небо - наверху,
живые - ниже /и намного ниже/,
а я - посередине, на шестом,
мне почему-то думалось о том,
что на шестом всегда бывало тихо,
как после секса, драки или тифа.
Гроза над парком топала ногой,
артачилась и сбрасывала туфли,
но город был не этот, а другой,
ромашки по-другому в вазе тухли.
Внизу был храм, такой красивый храм,
который оживал по вечерам,
а все - и побирушки, и мамзели -
из-под платков куда-то вверх глазели.
Опять на серых папертях Земли,
давали жизни, по одной на брата,
вот только муравьи спокойно шли,
по стенам шли на небо.
И обратно.

Муха

Ты хочешь выжить,
ты лезешь выше,
а снизу тянут за край плаща333

Ночами снятся такие крыши,
с которых надо кричать "прощай",
вдруг замолкаешь на полуслове,
соображаешь, дай бог, на треть,
а в мягких пальцах так мало крови,
что ими кружку не рассмотреть;
на тумбе пусто, в гортани сухо,
и еле-еле жужжит окно.

Ты понимаешь: вот сдохнет муха -
и сразу станет
совсем темно.

Ноябрь окраин

Светофоры плавились изнутри,
лихачи бездельников понукали,
на задворках падали фонари
и сдавались комнаты с пауками.

Ушлый город кутался от зимы,
шил тулупы кроличьи и овечьи,
с легкостью одалживал, брал взаймы,
резал и за здравие ставил свечи.

Ночью путал музыки и тусил,
на рассвете потчевал манной кашей,
продавал охапками пектусин
и опять до одури слушал кашель.

Я лежал без обуви и ремня
в самом центре дворика с гаражами.
Снилось что-то милое, об меня
спотыкались теплые горожане.

Однажды по зиме

Еще не я333
еще не говорят,
что без меня на свете было пусто:
затон Оки, подледный лов щурят,
галдеж пацанок, санки, запах дуста,
за пирсом город, флаг с большим гербом,
кафе "Охотник" с буквами косыми,
облитый пивом дембельский альбом,
где мой отец мечтает не о сыне333

Уже не я,
но все - как было там,
где я не жив и даже не загадан:
все тем же богом платят по счетам,
все так же дышат в спину и на ладан,
в окне синица скачет вверх и вниз,
она как будто и не улетала,
вот только снег, упавший на карниз,
похож на крошки полиуретана333

Я был и не был,
есть - одна зима:
до блева скучный фильм на лунном диске,
дорожный шорох, мерзлая хурма,
холодный душ мотелей, чай индийский
и вой собак, такой усталый вой,
одна пурга за вечность не навылась,
а дома след от тряпки половой
из старой кофты, купленной на вырост.

Призраки

а.м.

Еще отражаюсь,
в окне и в бокале,
еще притворяюсь, что жив и здоров,
но тучи идут и мотают боками,
как призраки чьих-то убитых коров.
Мычит тишина, заколочена бойня,
по крыше гуляет невидимый страх.
Не надо о боли, мне больше не больно,
мне больше не жарко на старых кострах.
Все кончилось -
жизнь ли, пожар ли, кошмар ли -
уже ничего не играет внутри,
а добрая мама обрывками марли
тайком протирает мои октябри.
Она по привычке следит, чтобы вирус
в мою сумасбродную кровь не проник,
и он не проник бы, но, кажется, вырос
тот мальчик, который сбегает от книг,
спешит привязаться к воздушному змею
и мажет рубашки черничным желе.
Ты только не плачь, я жалеть не умею,
а то бы жалел
и жалел,
и жалел.

Любимые вещи срываются с полок
/никак никого не застанут врасплох/,
а в среду один молодой кардиолог
решил, что он разом ослеп и оглох;
потом потемнел, как французская булка,
и в панике запер за мной кабинет.
Не надо о боли, сегодня так гулко
колотится сердце, которого нет.

Пристань

У старой пристани бывает Бог,
здесь тонут изредка, а пьют помногу,
два тощих мурзика катают блох
и с удовольствием шагают в ногу.

Повсюду копится какой-то хлам,
зато детдомовцы обжили кузов,
с утра до вечера по их брылам
стекает молодость и кровь арбузов.

Здесь время делится на сон и свет,
а не фасуется по семидневкам,
и Богу нравится, что Бога нет,
ему на пристани завязнуть не в ком.

Стекольщик

Стекольщик зазнался, он даже не режет рук,

а мог бы для форсу немного подкрасить цены.

Его утомляет вот этот противный звук -

когда до субботы все окна в округе целы.

Как будто по будням на улицах нет камней

и в бязевых спальнях друг друга ревнуют редко333

Сама мастерская - без вывески, так видней;

чтоб дверь не ходила - придумана табуретка.

Внутри тесновато, но вклиниться удалось,

полсотни окурков радушно торчат из блюдца,

стекольщик кивает, подходит, но смотрит - сквозь,

так мастерски смотрит, что хочется оглянуться.

Таксист

Таксист устал, таксист боится пробок,
он для седана явно полноват.
Ему плевать, что он со мной бок о бок
проносится на желтый прямо в ад,
потом срезает, вязнет в снежной пашне,
буксует, поминает всех подряд,
пеняет - мол, ползем по-черепашьи,
а там заказы важные горят.
Он якобы везет меня короткой,
а сам дерет три шкуры за расход,
за "много ям", за то, что пахнет водкой,
за то, что он не пьет четвертый год.
А мне-то что333
на это есть диспетчер,
у них идут какие-то торги,
мы все нужны друг другу в этот вечер,
мы все друг другу вынесли мозги.
Прощаемся мы сдержанно и сухо
и чем-то напоследок дорожим.
Ну и кино! Чуть не угробил, сука,
а не могу назвать его чужим.

Фарфоровый поросенок

Она обливалась потом
и вздрагивала спросонок,
искала шнурок торшера и дергала наугад -
ей снова и снова снился фарфоровый поросенок,
что был бесконечно розов, злопамятен и богат333

333следы уходили в детство - в тот мартовский понедельник,
когда старший брат на кухне, по-царски и свысока,
в протянутые ладошки насыпал так много денег,
что ей захотелось прыгать до самого потолка.
Хватило на яркий бантик и пару цветных тесемок,
явилась домой в обновках и кинулась их срывать -
в прихожей лежал разбитый фарфоровый поросенок,
она подняла копилку и спрятала под кровать333

333с годами он снился чаще, вывертывал наизнанку
все наволочки и мысли, все прежние "да" и "нет",
а утром в служебном "Вольво" она подъезжала к банку
и цокала в свой уютный директорский кабинет.

Чума

Сутки прочь, но я еще не скис бы,
будь картинка ярче за окном,
мне навстречу лавочки да избы,
в основном.
Здесь зима на зиму не похожа,
сплошь и рядом местный колорит,
в поле - дым, как будто чья-то кожа
там горит.
Половина крыш сползают набок,
тает снег, вскрывается дренаж,
а в соленых ртах окрестных бабок -
"отче наш".
Отдышусь в мотеле без прописки
и - поближе к дому, по прямой!
От крыльца несет паленым виски
и чумой,
а охранник в баре - тощий-тощий,
в курсе дел и нет его важней -
поясняет пришлым, что за рощей
жгут свиней.

Яд

Собаки нет, а то бы отравил,
иначе - даже некому оставить,
от ЦУМа и до загородных вилл
кошатники одни,
но неспроста ведь
сегодня полиняли даже сны,
а в самой темной комнате на шторе
бессовестно повисла кость луны,
скорее бы она свалилась что ли.

Не тут-то было:
держится за нить,
боится трескотни ночного лифта.
Раз верных можно только хоронить,
то как их пережить, не отравив-то?..

Проголосуйте
за это произведение