|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
30 мая 2012 года
Р
Е
К А, П О Л Н А Я С О Л Н Ц А
- Рассказ
-
В
километре от впадения Ульбы в Иртыш,
под
перекатом, была глубокая и, как рассчитывали рыбаки, полная сейчас рыбы
яма.
Вышли из дому, как всегда,
еще затемно. Оставили позади
спящий городок, обогнули чернеющую
крепость и захрустели гольцом по берегу Ульбы.
Прибыли на место в самый раз
- начало светать. Было тихо,
безветренно. На том
берегу, запухнув в предрассветном тумане, спали прибрежные кусты. Серые клочья тумана сползали вниз и
стелились
на журчащую воду. А по всей
речке, будто провожая эти тающие сны, плавилась рыба.
Пока отец разматывал удочки, Вовка разулся, затопил у берега корзину, в дно повтыкал тальниковые рогатки, и черемуховые удилища сторожко вытянулись
над
водой.
Рыбачить стали на донки - с
тяжелыми грузилами. Течение у берега
все
время менялось и своими бегающими воронками и распускающимися со дна пышными
букетами
таскало волосяные лесы во все стороны.
Казалось, что лесы сами
искали, слепо шарили рыбу. Но вот одна остановилась, замерла и вдруг тревожно затрясла кончик
удилища - не зевай,
рыбак!
Ну!..
Вовка прыгнул кошкой, цапнул удочку, подсек
- есть! И уже снимает с крючка колючего
ершишку. Мелковат,
правда, но ничего, в уху пойдет.
Ершонок выскользнул из рук в корзину,
да как стреканет в ней поверх воды!
Точно мокрая собачонка отряхнулся!
И юркнул вниз.
"Шустряк!" -
улыбнулся Вовка, отмывая в
воде
липкие ладошки. Потом поскакал к
брошенной на гальку удочке - закатанные штанины кольцами заболтались на
худых ногах.
Немного погодя опять вытащил, теперь уже мясистого пескаря. Отец ревниво косился на удочку сына, но тут же впивался взглядом в свои -
целых
три! У него удилища длинные, лесы чуть ли не по середине реки
гуляют. Он ждет
р ы б у. Но хоть бы, хоть бы один
клевок!..
"Где настоящая рыба?" -
задавал себе мучительный вопрос старый рыбак.
А молодому и мелочь хороша. Вон пошел таскать коротышкой-удочкой: то ерш,
то пескарь, то ерш, то пескарь!..
Вот это рыбалочка началась:
удочку некогда человеку крепить на рогатку! Приходится держать в руках и выбегать с
сердитыми ершами уже прямо из речки.
А
что поделаешь? Такой
клев.
Отец смотрел, смотрел
- и ревнивое рыбацкое сердце
дрогнуло:
-
Вовк, слышь!.. Ты бы это...
стал бы, что ли, повыше. Вон там.
А то выбегаешь,
забегаешь... Рыбе ко мне не даешь
подойти.
-
А-а, хитрый! Нет уж,
как сели, так и будем
сидеть, - твердо сказал Вовка и ехидненько
спросил: - Что,
завидки берут?
Отец крякнул и полез за
кисетом.
Но Вовка -
рыбак не жадный, дал
совет:
-
Вон мою вторую удочку возьми.
А
то поставил свои... дубины... Там,
на середке, и рыбы-то
нет. У берега она вся.
-
Дубины... - не согласился отец. - Я
вот сейчас вытащу одного - твоих сотня будет!
-
А ты вытащи, вытащи
сперва! -
бил
по больному ехидный Вовка, - а мы уж посмотрим!.. - И
победно выбежал с пескарем из воды.
Ну как на такое смотреть? Старый рыбак окутался дымом
махорки.
Позади выглянуло солнце, и речку запарѝло, точно она и развешанные по ней тенями
рыбаки
начали подсыхать. А по той
стороне, уже умытый и подчесанный от самой воды
гребенчатыми тальниками, кудрявился
зеленым инеем ракитник. За ним, повыше, весело табунились молодые
топольки. Дыхнет поверху ветерок - и
затрепетали на солнце зелененькие смешинки!
Красота-то какая! Замерли
рыбаки
и про удочки забыли...
-
Клюет! - закричал вдруг придавленно Вовка. -
Папа!
Среднее!
Отец охнул, повалился вперед, схватил удилище, подсек неловко и, судорожно поднимаясь на ноги, потянул,
пятясь. Удилище - в
дугу! Вытащил. И,
продолжая задирать вверх дергающуюся снасть, смотрел с восторгом, как тяжело бьется о гальку
холодно-серебристая рыбина.
-
Лещ! - заорал Вовка и сиганул на
рыбину.
-
Легче, легче! Кишки выпустишь! -
суетился отец. Но Вовка
уже
ухватил леща под жабры и, прижимая
его к
боку, побежал к корзине. -
Осторожней! Не
упусти!
-
Никуда не денется, - бормотал Вовка, засовывая леща в корзину. -
Некуда ему теперь...
Попался, голубчик! -
Лещ
замолотился в корзине. - Вот это лапоть так лапоть! -
смывая с рук рыбью слизь,
запаленно дышал Вовка. - Килограмма полтора! А,
пап?
-
Два, пожалуй, потянет,
- невольно увеличил вес леща
отец, поспешно, трясущимися руками цепляя червя на
крючок.
Теперь уже Вовка с завистью следил
за
отцовскими удилищами, ломая
голову, как бы незаметно и свою снасть закинуть к
ним
поближе.
-
К-куда булькнул? - зашипел отец.
- Мало тебе
места?
-
У-у, жадный! -
вытащил лесу Вовка и деликатно булькнул с другой стороны. Прямо под удилища
отца.
Отец вытаращился поверх очков на
удочку
сына и руками только развел: ну уж
это... уж...
-
Ничего, ничего, -
успокоил его сын. - Лещи отойдут от твоих удочек к
берегу, а тут моя
- и никуда им не
деваться!
Отец посмотрел на напрягшегося, готового в следующий миг чесануть от него
сына...
-
Ладно, так и быть! Рыбачь на мою вон, на крайнюю...
Но чтоб ни звука! Лещ
пошел!
Вовка выбежал из воды и замер на
корточках возле отца. Но лещ
почему-то
раздумывал и больше не шел. Удилища
молчали. Отец искурился весь, а леща нет,
хоть тресни!
Клева не стало вовсе. Даже на Вовкину удочку. Он походил еще какое-то время по
берегу, то повыше,
у самого переката закинет, то
спустится вниз - там покидает.
Без толку. Нет леща! Да и ерша,
если правду сказать...
Рыбаки достали хлеба, зеленого лука, стали есть,
запивая чистой прохладной водой.
Туман давно рассеялся, и
теперь
вся зелень по той стороне вытянулась зеленой змеей до самого Иртыша, и там,
вдали, тонким серым гольцом
лизала зыбкую кромку сливающихся рек.
-
Ну, пап, домой?
- спросил Вовка, завязывая рюкзак. -
Сматываемся?
-
Погоди, еще посидим. -
Отец
с большим интересом стал разглядывать свой кисет. -
Должен подойти...
-
Ну начинается! Ну каждый раз
так! -
Вовка возбужденно забегал по гольцу.
- Ну где лещ, где?!
Чего высиживать?
Где?!
-
Еще полчаса... это... должен...
Но прошло полчаса, и еще полчаса, и еще...
"Не-ет! Чтобы я еще хоть раз с ним на
рыбалку?.. Всё-ё!"
- зарекался Вовка, косясь на упорную спину
отца.
Он разлегся на гольце, нога на ногу,
руки за голову - ленится.
В закрытых глазах красно шумит солнце.
Удочка валяется на берегу.
"Да и вообще эти рыбалки, -
размышлял он, - сиди,
как дурак, жди, когда клюнет.
То ли дело на охоте! Ходи себе
с
ружьецом, утку по озеркам
скрадывай. Красота! А тут?
- Вовка опять посмотрел на
упорного рыбака, - сидит,
прицелился, как кот на
воробья. Лещишку несчастного
поймал -
теперь всё-о! Теперь до
вечера! Дотемна! Подтоварником не сковырнуть с гольца! Р-рыбак!..
Не-ет, что ни говори, охота в тысячу раз лучше
рыбалки!"
-
Па-ап, бросай. Без толку.
-
Сейчас, сейчас, не гунди!
Клюнуло вроде...
-
Да где клюнуло? - Вовка сел.
Тонкий кончик одного удилища и
впрямь
дробно дернулся и замер. Потом
еще...
Отец
- к удилищу, подсек,
но разочарованно повез лесу к берегу:
на крючке, чуть больше
червяка, сопелькой болтался
ершонок.
-
Гы-гы!.. - затыкал в отца пальцем Вовка. И заорал,
изображая из себя уличного:
- Пацаны,
зырь! Тайменя поймал! На три пуда!
- И захохотал, и на голец опрокинулся, и ногами засучил, и руками себя замолотил: -
Смехота-а!
Но рыбак не дал сбить себя с
толку. С фанатичным блеском в глазах
он
навешивал на крючок здоровенного червя и тоже
приговаривал:
-
Погоди. Видишь, рыба подошла.
Всегда сперва так...
мелочь. Зато уж потом...
"Ка-ак?! И после такого ерша можно еще
рыбачить? Ну,
уж
эт-то!.. Да-а! Да чтоб я!..
У-у-у! Да никогда!" Рюкзак полетел на землю, удилишки следом, пнутая банка с червями закувыркалась по
гольцу.
Отец внимательно посмотрел на
сына.
-
Искупнись! Остуди буйную
головушку-то. И
полегчает...
И то верно: солнце,
незаметно набрав высоту и силу,
нещадно жарило. Вовка с
треском
содрал потную одежду, полез в
воду.
-
Куда? К-куда полез?! Рыба-то снизу подходит! Долго думал?..
-
Ах, извините, извините!
У вас же тут лещи кругом разгуливают.
А мы так неосторожно!
Ай-ай-ай! - съехидничал Вовка и гордо пошагал от отца
вверх по реке. Но по острому
гольцу, да босиком, да нос задравши не попрешь. Чуть отойдя,
стал сбиваться с ноги,
взмахивать
руками, приседать, кривя и без того кривые ноги в
длинных, "флотских" трусах. Отец смеялся,
глядя вслед, потом
подумал: "Пора,
пожалуй, домой... В самом деле... И рука что-то раньше времени
заныла..."
Вовка продвигался к крепости, нависшей над речкой метрах в двухстах.
Он решил сплыть оттуда вниз до переката.
Насыпная крепость эта была построена еще при Петре 1, и время приплюснуло ее почти со всех
сторон, только над берегом уцелел крутой угол и
осталось одно лишь название - крепость.
Теперь там, попыхивая
дымком, бодрился старенький
механический
заводишка. На остальной территории
раскидалась воинская часть - стройбат.
Раза два в неделю, по вечерам,
в крепости гнали кино. В
темноте
солдаты быстро растягивали на столбы сумрачно-холодное полотно, и,
когда вдруг вспыхивал и оживал этот висящий экран, казалось,
что земная жизнь сразу и целиком возносилась на край звездного
неба. Однако солдаты оставались на
земле, потому как им не положено в
облаках летать. Они вольно
рассредоточивались прямо на траве,
дымили махоркой и с интересом смотрели на жизнь, теперь уже небесную. А между ними тут же, будто из их солдатских карманов, торчали мальчишечьи головы, подпертые ладошками.
Ну,
конечно же, вся окрестная
ребятня
в такие вечера была в крепости. Все
как
один! Заборов в крепости не
было, а часовые...
Так часовому по уставу положено кричать:
"Стой! Кто идет?", а не:
"Стой! Кто ползет?"
А как мальчишкам не ползти, когда такие фильмы!.. Вон позавчера, например,
гнали "Башню смерти". Сила
фильм! Трофейный! Там как один
король...
Вовка сильно споткнулся и запрыгал
на
одной ноге.
Внизу,
за перекатом, еле
видимый, сидел отец.
Со своими удилищами он походил на зеленого жука с черными длинными
усами. Под крепостным валом, неподалеку,
купались человек десять солдат.
Вовка видел, как они радостно
выталкивались из воды вверх, хлопали
по
ней руками, тычками открывали водяной
"огонь"
друг по дружке, отворачиваясь от
хлещущих
брызг и весело крича что-то не по-русски.
Потом все расположились кру̀гом,
а один, который
посередке, начал кидаться хищной птицей в разные
стороны. "В догонялки пошли играть", -
вздохнул Вовка.
Он выбрал подходящую плоскую гальку
и
ловко пустил ее по воде. И точно
солнце
побежало, вспыхивая прерывистой
дорожкой, на ту сторону. Здорово!
Вовка побежал следом,
дальше, дальше за
"блинчиками". Вот по пояс,
по грудь, нырнул и выпученным
лягушонком задергался под водой. А
здесь-то солнца - полная река!
Оно играет по всему дну! Лучи
отскакивают от донной чистой гальки прямо в глаза. Эх,
воздуху больше нет, а то еще бы...
Вовка пустил ртом и носом гирлянду
пузырей, вынырнул и лег на
спину. И новое чудо явилось ему -
небо! Необъятная, струящаяся голубизна распахнулась перед
ним, и ее медленно перемешивал
коршун.
Сносимый течением, Вовка крестом распластался на воде, и стало казаться ему, что это не речка шипит ему в уши, а видит он рассыпающийся в бесконечности
голубой звук неба!
Всё вокруг исчезло -
только он и звук неба!
И ворвавшийся голос
отца:
-
К-куда прешь на удочки?!.
Вовка ухнул с переката в яму и
заметался испуганным поплавком.
Быстро
пришел в себя, деловито завтыкал
саженками к берегу. И вот он -
вываливается
прямо перед крайней удочкой рыбака! И
сбивая возмущение того, что
называется - с места в карьер:
-
Ну как, пап, поймал?
Такие вопросы -
бальзам душе рыбака, однако
отец, приподнимаясь, отстранил сына, напряженно вглядываясь вверх по реке. Вовка обернулся.
Чуть пониже крепости, на берегу вокруг неподвижно стоящего
человека
в одежде толклись, суетились
полуголые
солдаты. Они то разбегались от
него, как тараканы, показывая на реку, то снова сбегались к нему, что-то объясняя и дергая его за руки, -
издалека доносились напряженные гортанные их
крики.
-
Пап, чего
они?..
Отец не отвечал. Он взглядом обшаривал
перекат.
-
Вон он! Вон
он!
-
Где? Кто? -
испуганно присел Вовка.
А отец уже бежал к перекату, высоко, неуклюже вскидывая тяжелые
резиновые
сапоги. Он влетел в речку, рухнул в воду, вскочил и,
разгребая воду, ринулся к
противоположному берегу.
Вовка оцепенел, разинув рот.
По перекату, почти у самого
берега, по той стороне, медленно волокло человека, переворачивая то лицом вверх, то спиной,
то исчезало все - и лицо,
и спина, и снова вертело
темную
голову, как будто отделенную от
тела.
"Утопленник!" Ноги у Вовки сразу ослабли и дыхание
куда-то
пропало. Отец выбился-таки из
переката и
чуть ниже его, на исходе
стремнины, подхватил со спины под руки
утопленника, с шумом выдернул наверх и, пятясь,
потащил по реке, но тут же
оступился, опрокинулся, с головой уйдя под воду. Вскочил,
отфыркнулся, попробовал снова
завалить на себя пострадавшего, но
левая
больная рука отца соскальзывала с мокрого тела,
и оно пьяно сползало
вниз, в воду.
-
Вовка! - закричал отец, скосив белое лицо на берег. -
Помоги!
Вовка отпрянул, попятился,
с ужасом мотая головой.
-
Во-овка! Н-ну! -
хрипел отец, обнимая
сползающее тело. -
Н-ну-у! - и стегнул матом.
Вовка издал не то смешок, не то всхлип.
Челюсть у него дергалась, зубы
стучали.
-
Н-ну-у!!
Вовка закрыл глаза, потом пронзительно взвизгнул и побежал в
реку. Схватился за отца, стал тянуть его от страшного тела. Назад,
на свой берег.
-
Вов! Во-ов! -
задыхаясь, твердил отец. -
Не
трусь! Не трусь! Зайди с той стороны, с другой,
милый, с другой
стороны... Соображай!
Но Вовка, вытаращив глазенки, не мог сдвинуться с места, трясся,
дергал отца, мешал
ему.
-
Да не трясись ты! Не
трясись! Подхватывай! Не могу я!
Не могу уже,
слышишь?!
Вовка заскулил, как щенок,
и послушно вцепился в ледяную,
точно намыленную руку утопленника.
Отец подхватил утопленника за другую руку, и они вдвоем повели тело к своему
берегу. Вовка старался повыше, повыше приподнимать плечо
утопленника, но не получалось, безвольная голова пострадавшего то и дело
макалась и опадала в воду.
-
Поднимай выше! Выше! Не по воде...
- У берега отец
скомандовал: - С
разгону. Пошли!
И они,
как лодку, быстро выволокли
сразу
ставшее свинцовым тело на голец и упали по обе стороны от него, надсадно дыша. Чуть придя в себя, отец попытался завалить утопленника себе
на
колено.
-
Помоги!
-
Зачем?
-
Помогай, тебе говорят! -
крикнул отец.
Вовка вскочил, и они взвалили тело животом вниз на ногу
отца -
и сразу хлынула серая вода изо рта пострадавшего, из носа и,
казалось, даже из ушей. Отец рывками надавливал на спину
утопленника.
-
Давай ты, - сказал обессиленно, вытирая пот со лба.
Вовка
уперся в ледяную спину руками,
задергался, затолкал, но вода из пострадавшего больше не
выливалась, только тянулась серая
слюна.
Тело мягко соскользнуло на
гальку. Отец встал и посмотрел в сторону
крепости.
-
Ну-ка, крикни
им.
Вовка запрыгал, замахал руками:
-
Эй, сюда! Он здесь!
Сюда!
Скорей!..
Солдаты услыхали, поняли,
побежали. Человек в
одежде, по-видимому,
офицер, тяжело взнялся за ними
и
сразу отстал.
Пока тащили тело, да и на берегу Вовка старался не смотреть
на
утопленника, но помимо воли глаза его
притягивало к нему, взгляд все время
натыкался
на пострадавшего. Был это грузин или
армянин. Невысокий, худой.
И совершенно голый. От груди
до
паха прочертилась сизо-красная, еще
свежая, на вид живая царапина -
зацепился за что-то на дне, за
корягу или за трос, которых много
бросали в речку сплавщики, крановщики
и
все кому вздумается. Трос стащил и
трусы, пока бился, боролся человек на
дне.
Все это успели рассмотреть и как-то
осмыслить отец и Вовка, пока бежали
солдаты. Запыхавшиеся, испуганные,
они окружили товарища и замерли на какое-то время. Вдруг один из них царапнул себе лицо
ногтями, завыл и рухнул на
мертвого, должно быть, друга своего или земляка. Начали всхлипывать и отворачиваться
остальные
солдаты - все смуглые,
в длинных мокрых трусах, жалко
обвисших на мосластых ногах,
пока, наконец,
не прибу̀хал пожилой белобрысый офицер с простым веснушчатым
лицом
русского мужика.
Растолкав солдат, офицер припал к груди утопленника. Потом вскочил на него верхом, начал тереть,
мять, толкать грудь. Помогая ему,
отец ухватил утопленника за руки,
стал их распахивать на̀ стороны.
Но покалеченная левая рука отца была короче правой, он боченился,
приноравливался, однако
отставал
от резких, ритмичных толчков
офицера.
Солдаты обалдело стояли вокруг, не догадываясь помочь. Вовка резанул по ним взглядом, отобрал у отца одну руку утопленника, и они заработали вместе: отец одну руку откидывает, Вовка
- другую.
Офицер снова припал к груди
утопшего. Ничего. Солдаты наконец-то опамятовались, разобрались на два ряда, подхватили мокрое тело и начали плавно
продольно раскачивать его,
спружинивая
цепкими ногами.
Время шло. Солдат не оживал. Снова положили его на гальку, снова мяли,
растирали, толкали грудь. Вовка сбегал,
принес в кружке воды, брызгали
на
лицо, терли виски... и снова солдаты подхватывали, снова качали... Снова слушал неподвижную грудь
офицер.
Напряженные глаза его вдруг часто
заморгали, точно он уловил
что-то, услышал.
Но нет - ничего,
никаких признаков жизни.
-
Всё. Конец. Мертв,
- сказал глухо офицер и пошел
от
солдат в сторону, где сидел Вовкин
отец.
Вовка как раз стаскивал сапоги с
отца, да так и замер с одним из них в
руках. Как же так?
Ведь вытащили...
ведь...
Солдаты понуро стояли над
трупом. Лица их были осеяны тяжелым потом. Друг покойного сорвался, подбежал к офицеру, не по-уставному задергал его, потянул за рукав.
-
Товарыш капитан! Товарыш
капитан! - плача,
просил он. - Нады,
нады... - И показывал на голец, на сереющее там
тело.
-
Ничего не надо, - глядя в сторону, сказал капитан. -
Поздно.
Солдат не верил. Солдат все просил:
-
Нет-нет, товарыш
капитан... Нады...
нады...
И под молящими глазами солдата, под этим его рвущим душу, стонущим "нады", капитан стал медленно
опадать на землю, и голова его в
реденьких
белесых волосках клонилась ниже и ниже.
-
Два месяца! Два месяца, как прибыли!
И вот на тебе! - проговорил капитан, платком вытирая лицо, потом зачем-то поглядел на старенькие
наручные
часы, начал их
заводить.
Отец достал мокрый кисет. Посмотрел.
Шлепнул о камни. Капитан
протянул
сплюснутую пачку папирос.
Закурили.
-
Хацаев, ко мне! -
устало позвал капитан.
Подбежал солдат, вытянул руки по мокрым
трусам.
-
Хацаев, мигом в часть. За машиной.
Васька в гараже копается. И
Берту
Яковлевну захватите. Понял? -
Солдат кивнул. - Давай!
Да оденься там!
Отец сидел без фуражки, без очков
- все потерял в речке, и ветерок как-то задумчиво пошевеливал
свалявшиеся космы его седых волос:
посушит -
пошевелит, посушит -
снова пошевелит.
Капитан зачем-то начал объяснять
отцу, как было дело, почему пустили солдат на реку: работа ж такая -
пыль, кирпич, глина...
Баня раз в десять дней... Да и
ничего никогда не случалось прежде...
-
И смотри, друг, что получается! -
торопливо затягиваясь папироской,
уже как бы оправдывая себя,
говорил капитан напряженно молчащему отцу. -
Раньше плавали черт-те где
- ну,
конечно, на губу таких - и
ничего, ничего не случалось. А теперь купальня есть? Есть!
Буи кругом понатыканы?
Понатыканы! Не заплывай!
Не лезь, куда не
положено! Так ведь они сами с усами! Им что правила? Что устав?
Им...
Голову отца вдруг начало мелко
потрясывать. Вовка знал, что это такое, что сейчас будет, хотел броситься к отцу, скорей унять его, успокоить.
Но сдавленная контузией злоба уже хлынула
наружу:
-
А ты?! Ты сам где был, а?!
Ты
что, не знал, что люди плавать не умеют? С гор люди!
С самого Кавказа! А? Купальни?
Уставы? Купальню на Днепре
забыл?! На Буге забыл?! На Одере?..
Мало тебе фронта? Мало?! Сколько таких вот, а?
Сколько?!.. На наших
глазах?! А ты... в мирное время... Да тебя!..
Да тебя...
Капитан пригнул голову, точно его били сверху, и ничего не говорил. А Вовка,
боясь приблизиться к отцу,
подвывал в стороне:
-
Пап! Ну, пап!
Нельзя тебе,
пап...
От скулежа сына и опомнился
отец. Выдернул папироску из пачки капитана, отвернулся и,
отходчивая душа, уже пожалел
собрата по войне: "Эх, пропал капитан! Пропал мужик..."
Они больше не разговаривали. Курили.
Два пожилых, измятых войной
человека.
Оплетя руками колени и скорбно
уткнув в
них головы, сидели солдаты возле
трупа. Друг покойного больше не
плакал, но все так же напряженно
сидел
на пятках, неотрывно смотрел в лицо
мертвого.
Один Вовка нигде не мог найти себе
места. Рывками, бросками какими-то метался он по
берегу. Станет вдруг,
постоит, опустив голову, и,
точно спохватившись, припустит
еще быстрее. Казалось, упорно ищет что-то мальчишка на гольце и
никак
не может найти.
Отец безотчетно следил за
сыном, и где-то на краю сознания томилась нелепая
мысль: это хорошо, что Вовка ходит. Пусть ходит
- это хорошо. Но почему "хорошо", почему "пусть ходит", он толком не сознавал -
мысль эта вглубь не шла.
Однако
когда Вовка сел и обхватил голову руками,
отец сразу подошел.
-
Ты чего,
Вовка?
Сын поднял мокрое в слезах лицо и
сбивчиво, как-то вывернуто
заговорил:
-
Папа!.. Ведь он... он...
где-то рядом, подо мной
был! А я...
а я в небо... Он боролся в это
время, с рекой боролся, папа!
Я мог, мог его увидеть! А я...
я...
У отца перехватило дыхание. Он вдруг отчетливо увидел, что произошло на реке. Что пришлось испытать его сыну, ребенку,
по сути дела, когда тот бежал
по
воде к нему на помощь. И вот сейчас
еще
сожалеет, мучается... Эх,
Вовка, Вовка! Дорогой ты мой человек! Чудак-рыбак!
Да смерть она, зараза, причину найдет, как говорится...
Приобнятый отцом, Вовка уже вытирал слезы. А ведь как бывало всегда: чуть вдали заслышат орлы стонущие звуки
духового оркестра - и побежали,
и заорали, и он, Вовка,
громче всех: "Хоронят! Хоронят!.."
Чуть не "ура" кричат. Ну как же
- такое зрелище да без
них! А на похоронах все чинно, пристойно,
и страшно, и интересно. Всем тут заправляют распорядители. У них приличествующие моменту
умеренно-скорбные лица, креповые
повязки
на рукавах, шепоток, поклоны;
они указывают, куда, кого и за кем выводить, когда выпускать оркестр, где веревки брать, где лопаты,
и ногами куда покойника класть
- знают.
Вот и глазели ребята, и
учились, и не задевала смерть
Вовкиной
души. Да, конечно,
маленько жалко покойника;
да, конечно, маленько жутковато -
но и
только! Как в театре: ты сидишь в зале, а те на сцене... И даже когда со двора, утопая в бумажных цветах, выплывал в гробу покойник и оркестр, стеная, взмывал в поднебесные выси, Вовка оставался равнодушным. Больше того,
лицо его вдруг начинало раздирать улыбкой полудурка, так,
что однажды стоящий рядом опрятный старичок, с глубоким почтением внемлющий
происходящему, резко мазнул его по затылку: "Не кощунствуй, сопляк!"
И только здесь, на берегу Ульбы, Вовка в первый раз в своей маленькой еще
жизни увидел смерть. Настоящую, живую.
Без бумажных цветов и оркестров...
Наконец от крепости на длинную дамбу
выскочил и запылил "студебеккер".
В
кузове, вцепившись в борта, прыгали солдаты, в кабине,
рядом с шофером, белела
врач.
Солдаты на берегу
встрепенулись, вскочили на ноги, загалдели:
"Врач!", "Врач!" Сорвался Вовка и -
навстречу машине.
Завернул, побежал вровень с дверцей, худенький,
в широченных трусах, - показывал,
куда ехать.
Грузовик, не съезжая со взгорка на голец, остановился метрах в пятидесяти. Из кузова посыпались солдаты. Но врач почему-то медлила, застыв в кабине. Вовка рванул дверцу:
- Тетенька!
Скорей! Его уколом надо, уколом!
Скорей! Вон он!.. Ну что же вы сидите, тетенька?
Совсем молодая девчонка в белом халате с
кокетливо закатанными рукавами, точно
больная, сползла на землю. Фарфоровые глазки под выщипанными и
марганцовкой прорисованными бровками не моргали, ужас остановился и застыл в
них.
-
Тетенька! Ну что же вы? -
Вовка схватил девицу за руку и потащил.
Девица задергалась, забрыкалась
- точно ее в кусты
поволокли:
-
Я сама! Я сама... лучше сама...
Солдаты расступились и словно на
ладонях подали тело: бери, дорогая!
Только оживляй поскорей!
Пожалуйста!
Глаза девицы вдруг начало заводить
под
бровки, нижнюю губу трясло, тащило в сторону, и девица,
с какой-то мольбой, со
всхлипом
спросила:
-
Когда больной утонул?
- Тьфу!
- плюнул капитан и
выругался. - Где Берта Яковлевна? Врач где?!
-
Она... она... на базар пошла.
-
Ну вот! - хлопнул себя по галифе капитан. -
Тут
человек утонул, а она на базаре
редиску
покупает! Вот барда-ак.
Ну, я вам покажу! Ну,
я
вам!.. -
И гаркнул: - Васька!
Подлетел шофер
Васька.
-
Подгоняй машину! Открывай
борт!
-
Есть! - преданно козырнул Васька и побежал к
машине.
Открыли борт, поднесли мертвого. Но капитан поднял руку, остановил солдат. Глядя в кузов, покачал головой и уж совсем угнетенно
повторил:
- Ну барда-ак...
- Обратился к отцу: -
Слушай, друг! Одолжи свой плащ... Посмотри:
тряпки, щепки, мазут,
грязь... Нельзя человека в
такой
кузов класть. Ваську можно, а человека нельзя... Мы вернем плащ-то...
-
Да какой разговор...
Вовка!
Вовка сбегал, принес плащ и расстелил у
машины.
Солдаты бережно опустили на
отцовский
плащ мертвого. Капитан умело запахнул
полы на покойном, застегнул две
пуговицы. Так, с болтающимися рукавами плаща, солдаты подали тело на грузовик, там приняли его и положили на
пол.
Медленно закрыли борт. Солдаты полезли в кузов. Девица уже в кабине. Когда и юркнула туда -
никто не заметил.
-
Ну, мужик, -
протянул руку капитан, - спасибо!
И сыну твоему! - повернулся он к Вовке и тоже пожал
руку. -
Спасибо вам!
-
Да чего там... - не глядя на капитана, глухо проговорил отец. -
Без
толку всё... Ты-то как
теперь?
-
Да что я? - вымученно улыбнулся капитан. -
Человек погиб... Ну, бывай,
друг! - Он еще раз тряхнул руку отца, потрепал по голове притихшего Вовку и
пошел к
машине, тяжело хрустя стоптанными
сапогами по гальке.
Отец и сын стояли на берегу. Стояли до тех пор, пока не скрылся из виду грузовик. Потом стали собираться домой. Вовку потрясывало,
знобило.
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказ понравился своей динамикой, ясным, прозрачным текстом, художественностью и одновременно достоверностью. Словом, проголосовал с удовольствием, но зарожденное в меня вами чувство неудовлетворенности и собственной беспомощности перед произошедшим буквально у меня на глазах осталось. Так4 и хочется сказать6 таких рассказов уже не пишут. Но ведь пишут же! И значит это, что русская литература, несмотря на высе усилия нынешней мрази, жива. Мой поклон вам за это. Валерий Куклин
|
|
