Федор Достоевский попытался выразить сущность Запада в одном из своих самых сильных образов - образе Великого Инквизитора. Его выбор в этом отношнении был, конечно, отнюдь не случаен. Действительно, инквизиция - особое (так называемое Святейшее) учреждение, обеспечивающее судящее исследование Римо-католической церкви - было чем-то большим, чем просто одним из важнейших церковно-политических институтов. В каком-то смысле она была символом эпохи. Недаром такой модный у нас ныне философ как Мишель Фуко называет чуть ли не всю новоевропейскую культуру "инквизиторской".

Поэтому, неслучайно и суд инквизиции над Галилеем, "дело Галилея" играет такую роль в мифологии Нового времени. Советские ученые и писатели тоже отдали дань этому захватывающему сюжету. Однако, господство убогих атеистическо-материалистических (в лучшем случае позитивистских) схем, как-то не позволяло постичь всю глубину дела. Между тем суть этого дела состояла, конечно, не в том, что ретрограды-церковники в силу своей косности не могли понять того, что земля вращается вокруг солнца, а не наоборот, как нам вдалбливали еще в школе. Напротив, по прочтении приведенных в книге материалов становится ясным, что с обоих сторон к делу были причастны крупнейшие умы тогдашней Европы, ученость которых была удивительна, а богословская, научная и логическая аргументация которых поражает своей четкостью и тонкостью. Не сводиться суть дела и к тому, что Галилей был "свободным человеком восставшим против церковного мракобесия", или, наоборот, "слабым человеком, сломленным судебным процессом и приговором, и потому решившим принять сторону Церкви даже ценой отказа от своих воззрений на строение Вселенной". Галилей конечно был не тем и не другим. Вопреки расхожим представлениям, он был одновременно и великим ученым, даже выразителем научного идеала, и глубоко верующим христианином (о чем говорит и полное название книги Фантоли - "Галилей: в защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви").

Между тем метафизический расклад дела имеет отношения к самим глубоким основам культуры Запада Нового времени. В процессе столкнулись две стороны: первая, составлявшая ядро старой западноевропейской цивилизации - папство, со всеми его могучими церковно-государственными институтами, включая Святую Инквизицию, и вторая, возглавившая уже новоевропейскую цивилизацию - новая наука и философия. Обе стороны были представлены лучшими интеллектуальными силами (вспомним хотя бы крупнейшего иезуитского теолога Роберта Беллармина), и что самое удивительное, стояли почти на одной и той же почве, почти не различался как в своих метафизических основаниях, так и в способе мыслить. Каждая из сторон имела внутри себя своего "непогрешимого" Великого Инквизитора, верховного судью всего, что подлежит исследованию. Первая традиция, радикальный папизм, предполагала, что римский папа и его функциональные продолжения (в виде, например, Святейшего Учреждения) именно являются таким "непогрешимым" судьей, замещающим в таком качестве Высшего Судию - Христа (то есть по меткому, хотя, конечно, и неточному выражению протестантов, являющимся анти-христом). Но ведь и новая наука с философией претендовала на то же. Ведь она была прежде всего критической (то есть, переводя с греческого, судебной) философией и наукой. Не случайно основной проблемой Иммануила Канта, этого метафизического рупора новой науки, в его "Критике чистого разума" была проблема поиска возможности трансцедентального непогрешимого судьи разума, Великого Инквизитора нового мышления. По Канту, опыт галилеевской науки состоит как раз в том, что "разум должен походить к природе , чтобы получить от нее поучения, однако не в качестве школьника, которому учитель говорит все, что ему заблагорассудится, а в качестве опытного судьи, умеющего заставить свидетелей отвечать на поставленные вопросы". Поэтому и метод новой науки есть судящее исследование - Inquisitio.

Поэтому интрига "дела Галилея" в конечном счете состояла в том, кто же окажется настоящим, более мощным Великим Инквизитором, или иначе: как инквизиторы соорганизуются, совладают со своей "непогрешимостью".

Поэтому мне как человеку воспитанному в лоне русской культуры, столь чуждой этому "инквизиторскому" духу и привыкшей взывать скорее к милости, чем к суду (в чем ее и сила и слабость), читать книгу Аннибале Фантоли было невероятно интересно. В этом замечательном исследовании "дела Галилея", одном из самых фундаментальных в современной исторической литературе перед нами проходит целая галерея портретов интеллектуалов высшей пробы - от естествоиспытателей новой волны Галилео Галилея и Иоганна Кеплера, до кардиналов Роберта Беллармино и Маффео Барберини (потом папы Урбана VIII) - так или иначе имевших отношение к исследованию Инквизиции. Их, нередко очень нетривиальные суждения хорошо задокументированы и подробно представлены в книге Фантоли, которая включает в себя обширную подборку фрагментов наиболее важных, в том числе ранее не публиковавшихся, текстов лиц, причастных к делу.

Чтение этих документов навевает самые необычные ощущения. Например, меня поразило замечательное сходство аргументации и общего подхода у двух одинаково великих и, в ходе процесса стоявших по разные стороны, мыслителей как Роберт Беллармин и сам Галилей. Обшее отношение к вере, истине, знанию, способам доказательства, сам стиль мысли у них удивительно схож. Иногда кажется, что они расходятся только в двух моментах - том кого считать высшим и непогрешимым судьей в отношении природы и какие показания "свидетелей" нужно считать более достоверным, в остальном же (отношении "двух Книг" - Св.Писания и Природы, способах доказательства, различении достоверных и только вероятных свидетельств, методах истолкования и т.д) оказываются на удивления схожими, следуя одному и тому же пониманию исследования-дознания. Это тем более поразительно, что традиционно принято противопоставлять этих двух мыслителей. Либо, в духе атеистической критики "церковников", противопоставлять "мракобеса" Беллармина, "свободному исследователю" Галилею. Либо, как это делает популярный современный философ, "эпистемологический анархист" Пол Фейерабенд, противопоставлять смиренного и здравомыслящего, почти либерального Беллармина представителю "научного тоталитаризма" Галилею. В действительности, выясняется, что при внимательном изучении дела, оба эти мыслителя, были выращены на одной и той же почве контр-реформационной учености и разошлись скорее не в своих основаниях и методах, а только в конечных выводах. И оба они, конечно, были и искренними католиками и глубокими мыслителями, одного и того же - новоевропейского - склада мысли.

Само исследование Фантоли, таким образом, во всех отношениях познавательно. Весьма любопытна и последняя глава - "Дело Галилея от окончания суда до наших дней" - где содержится, между прочим, и изложение темной истории об искреннем признании в наши дни "непогрешимым" папой Иоанном Павлом II ошибок своих предшественников и изложение его извинений перед наукой.