Лиле Павловой

Через тысячу тысяч лет

Стеной придет вода.

Через тысячу тысяч лет

Зажгутся города.

Станет всяк безумной звездой,

Звездой с горящей спиной,

Но от рокота синих вод

Погаснут все до одной.

Через тысячу тысяч лет

Распустится миндаль.

Через тысячу тысяч лет

Погибших станет жаль.

Унесет Евфрат по весне

Семь радостей, девять бед...

Только вспомнят ли обо мне

Через тысячу тысяч лет?

18.01.90 г. Медсанчасть.

Он объявил Моисею:

"Врагов, я, значит, рассею.

Чти отца своего и матерь свою.

Ослушаешься - убью.

Повсюду воздвигнешь мне алтари.

Ослушаешься - смотри.

Я - Бог Ревнитель твоих детей.

Давай без лишних затей".

Ревели верблюды, быки, ослы,

Глядя на стену мглы.

Огненной розой горел Синай -

Молись у стены, стенай.

Ушло в облака, и народ сомлел:

"Евреи, помните чудо!"

А черт никому ничего не велел.

Его и так не забудут.

09.10.93 г.

________________

По затопленной церкви ладья моя тихо плывет.

Сквозь небесные цепи свой свет разливает восход.

Словно рыбы, святые глядят на меня из воды.

Их венцы - золотые, их очи темнее слюды.

Их потухшие краски зовут далеко-далеко.

Милосердны их сказки, да в сказке и сгинуть легко.

И весло погружая в зеленую толщу времен,

Я пишу на скрижалях, что здесь ни в кого не влюблен.

Если б ведали эти небесной воды господа,

Что народ их на свете натерпится злого стыда,

То, наверно бы, мне рассказали святые уста,

Как дерется на дне стая крабов над телом Христа.

06.01.90 г.

Моя душа серебряной пустыне

Подобна иногда,

Когда на сердце горькое нахлынет

Сомнений череда.

Летучий прах поет под каблуками,

Шагами оскорблен.

И вперевалку злою мыслью канет

Под камень скорпион.

И странно путешествуют со мною

В высотах миражи.

Мои глаза, едва я их открою,

Полны небесной лжи.

Мне эта ложь милее, чем земная,

Ведь где-то там, вдали,

Не в небе, на земле живут, я знаю,

Цветы и корабли.

А ложь земная злее многократно,

И путь ее открыт,

И ничего, что нелицеприятно,

За нею не стоит.

И миру я не протяну ладони...

Мои пески со мной.

Не в этих ли краях святой Антоний

Сражался с Сатаной?

А если гром, пустыню проклиная,

Затрубит в вышине -

Я лучшей смерти для себя не знаю,

Чем смерть во сне!

С надеждой на рассвете говоришь,

С отчаянием - когда ты стал бесплотен.

Небесный ручеек меж темных крыш -

Бессмертие души для подворотен.

Никто не хочет вечно жить. Никто

Не хочет умирать: "Еще немного..."

Уже в прихожей, натянув пальто,

Дверей не отпирать проси у бога.

Да сбудется тебе! Ты так любил,

Так мало пробежал весенних улиц,

И, без сомненья, в городе могил

Не для тебя под пение проснулись.

И ужасом дыханье теплоты

Вдруг озарит неяркий день осенний,

И, выронив бумажные цветы,

Все упадут внезапно на колени...

14.10.93 г.

Мы пили вино голубого неба

Под черной резьбою крыш,

А площадь кружила столиким бегом -

Секунды не простоишь.

И снизу к нам доносило звуки,

Которым не было дна.

Проклятья, слезы, мольбы и муки

Выплескивала глубина.

А если мы не того искали,

Что слышалось нам вдали -

Сберечь ли радости, коль печали

Мы сердцем не сберегли?

Чердак моргает окном разбитым,

Охотясь на голубей,

И чертят по небу птиц орбиты

Знаки чужих скорбей.

Неужто мы голубям не пара?

Чердак покидая свой,

Поймем веленье площади старой

И съедем вниз головой.

______________

Я часто жду затмения Земли.

Все почернеет: люди и безлюдье.

А на Луне, на погребальном блюде,

Мы ключ к загадке мира бы нашли.

Узнали б, не сдвигая волоска,

Что смерть - не смерть, и вечность - не царица...

И всласть крутили пальцем у виска,

Советуя Вселенной протрезвиться.

19.02.92 г.

______________

Послушай, завтра будет нам пора

Туда, где дремлет черная дыра,

Где, озарен неслышным ходом лет,

Скелету улыбается скелет,

Где солнцем не сменяется закат,

Где звезды невзошедшие стоят,

И где душа горенью своему

Предпочитает ледяную тьму.

Но знай - на перекрестке дня и мглы

Уже погасли адские котлы,

И грешных рук распался хоровод,

И лилия раскрыла свежий рот.

И снова мы вернемся в мир земной,

Вернемся двое, но к любви одной,

Чтоб вновь читали Гибель и Весна

Полуистлевшей книги письмена.

31.12.89 г.

Казалось, пали в море облака

И белою стеной пошли на берег.

Деревья, травы, люди, камни, звери -

Где ваша тень? Как знать наверняка?

И где труба ликующего рева,

Пропевшего над вами в этот час?

Вначале было пенье, а не слово.

Но было ли оно в последний раз?

Вы - жертвы сладострастного союза

Земли с водой и прошлого с водой.

Здесь о звезду расплющена медуза,

И труп ребенка кажется звездой.

Необозрима братская могила,

Вздыхают в ней подводные леса.

А мы идем, где вас остановила

Насмешка лет... И слышим голоса.

10.06.90 г.

Вновь захотело море оплевать

Все солнечной погоды идеалы.

Как демоны, рыжеволосы скалы

Сошлись об этом деле горевать.

Креветками я буду торговать

На пляже, редко устланном телами.

Такую медитацию в исламе

Или буддизме можно наблюдать.

А с моря будут набегать цунами

И с шефствующим шумом отбегать.

Ни ум, ни зренье робкое ничье

Красу морей запечатлеть не смеет.

В душе у нас и вольный ветр не веет,

И анемон не обагрит ее.

Креветками мы будем торговать,

Покуда в небесах, лишенных зноя,

Колонна звезд не истребит иное,

И не нарушат эту благодать

Ненужные ни камню, ни волне

Ничьи шаги в счастливой тишине.

13.07.98 г. Крым.

Дон Алонсо де Лейва, ты взыскан морскою волной.

Пожалеет король о тебе, как о целой эскадре.

В темноте ты вчерашний, на небе, наверно, иной,

А о тех, безымянных, какой-то помолится падре.

Заржавели мечи, но над гнилью смеяться, как встарь,

Продолжают источники бед - золотые дублоны.

Чернобархатной мумией молится твой государь,

Чтобы смертью своею сравняться с тобой, непреклонный.

Ты готовил костер и Шекспиру, и даме его.

На дрова бы пошли корабли, и на петли - канаты.

Но поскольку вселилось в ракушки твое естество -

То в какой синеве, под камнями искать виноватых?

Водолазу твой орден Сант-Яго - прекрасней звезды.

Дон, морская не хуже - к тому же еще и живая.

Ты при жизни не знал, что земля много легче воды -

Мы счастливей тебя,

Этой тайны до смерти не зная.

Посвящается Рите.

Подернулись дождем мои морские дали.

Мир смоется водой немного погодя.

Неужто мы с тобой родиться опоздали

В преддверии дождя?

Протянет к небу клюв, из серебра отлитый,

И тихо запоет, едва мы отойдем,

Некормленый птенец магнолии раскрытой,

Закруженный дождем.

И горы примут нас в зеленый дом старинный,

Листвою окружив, чтоб не отдать воде.

Лишь яхты мотылек внизу, в аквамарине,

Повиснет на дожде.

А утром из лесов спасительных выходим

И бродим по росе, вдоль долгих луж идя.

И хором запоем хвалу сухой природе

В преддверии дождя.

05.06.89 г. Лазаревское.

Мир не отходил ночью от окна,

Светлый, словно Он, юный, как Она.

Стайки детворы в зеркале двора

Словно комары брызгами пера.

Дерево в воде - стая легких рыб,

И везде, везде, облако, как гриб.

22.07.98 г.

Кто-то шлюзы открыл, и футбольное поле залило.

Изумрудные травы тоскуют и ждут крокодила.

Крокодилов и сталкеров нет. Лишь самец желтопуза

Проползает как символ природы и смерти союза.

Правда, дети, гляди-ка, добрались до чавканья чащи.

Молодежь ли трясину, трясина ли молодость тащит?

То-то будет соплей ввечеру, виноватого рева

И свирепого: в пыль, мол, сотру, если в грязь вы

повадитесь снова.

Не шумите, отцы! Эти дети, такую-то матерь,

Оседлают ракету, космический танк, бронекатер!

Будет новый Афган, а, возможно, и натиск на Запад.

Очарованных стран все сильней разливается запах.

И футбольное поле, конечно, мы тоже осушим.

Но не сразу: чтоб было ристалище маленьким душам.

Есть иные проблемы - к примеру, самца желтопуза

Истребить как эмблему природы и смерти союза.

13.07.98 г. Крым. Пансионат "Черноморец".

Есть область Саксония. Я там был,

По городу Дрездену тихо ходил,

Видел над Эльбой вдали дворцы.

Наверно, там жили мои отцы.

Нет, я согласен, что я еврей

И даже любитель теплых морей,

Но все же приятнее жить во дворце,

Чем корм задавать палестинской овце.

Да, так о чем я? О том, что там

Шиллер предался своим мечтам,

Писал "Валленштайна", вздыхал в тоске,

И наконец, отражался в реке.

В реке отразиться - не фокус. Но

При этом должно быть тебе дано

То, что заставит струю воды

Навеки твои сохранить следы.

Данке же, Дрезден, тебе, что ты

Приняв библейский дождь с высоты,

Исчез в одночасье с лица земли,

Но снова, как факел, тебя зажгли.

Данке и Шиллеру, что сумел

В ту ночь роковую быть не у дел,

И даже, пожалуй, данке воде,

Которая, кстати, течет везде...

22.07.98 г.

Божья угроза не чудится в старых стенах.

Каменной розой расцвел над колонной монах.

Ночью собор улыбается, словно во сне.

Месяц, как ведьма, плывет над крестом в вышине.

Утром горят витражи многоцветным огнем.

Кранах расписывал небо и лики на нем.

Что ему стоит уйти от загробных затей,

Вновь написать это солнце и этих детей,

Светлые нимбы меняя на облачко льна,

Синью немецкой глаза напоив допьяна,

Вдуть голоса деревянным певцам в алтаре,

Брызнуть на холст голубями и скрыться в заре?

Площадь внизу вековечной кипит суетой,

Блещут на крышах то Рыба, то Шлем Золотой.

В шлюзах запуталась павшая с неба река.

Утки торчат из воды острием каблука.

Дьявол, взболтав электричество, словно желток,

Выплеснет с площади в сумерках света поток.

Воющих фрау искрящийся мчит дикобраз.

Теннисным мячиком пес получил между глаз.

Пес достается девчонке за меткий удар.

Десять пробило - и вмиг замирает кошмар.

Канет во тьму карусель и афиша кино -

В ней вместо лиц лишь окурки дымятся смешно.

Скопище кукол, мячи, сувениры, стекло

Смыло приливом ночным, а собор вознесло.

Звезды закрыл он, как темный и вечный редут.

Он не пугает. Он ждет. Утром дети придут.