Вольнолюбивой лирики моей

Я сроду не писал. На кой мне воля?

Я не цыган на облучке средь поля.

Быть вольным от семьи? Людей? Идей?

Царей? Цари мешают иногда,

Так я мешаю им с не меньшей силой!

Какой-нибудь стучится: "Леня, милый,

Пора на фронт". Но тихо, лишь вода

Струится в санузле (раздельном, кстати).

Никак не починю свой унитаз.

Уходит царь, а я свернусь в кровати,

Чтоб следующий не будил как раз.

Беседуешь с афганцем: "Се ля ви...

Большая подоплека в этом деле.

Да мы б их раздавили за неделю!

Коммерция все это на крови.

Там видео копейки стоит, брат.

Летят в Москву контейнеры оттуда,

И действует свинцовая простуда,

Когда гробы свинцовые летят..."

Ему писать бы лирику, ему...

А я над заявленьем об Афгане

Сержанта помню нашего в нирване:

"Ты что, куску не веришь своему?

Пиши давай: желаю в бой и скрежет...

Все написали. Это просто так.

На нас ничья собака не забрешет -

Не зря же мы ракетчики, дурак!"

Мы редко чиним трубы. И никто

Не чинит трупы. Нет такой услуги.

Поэтому не надо жить на юге

И ночью двери открывать. А то...

22.07.98 г.

Сегодня ночью умер Сатана.

Он, как и мы, боялся снов загробных.

И вот ушла последняя весна

Из глаз его, погасших, но не злобных,

И восковой румянец желтых щек,

Порядочно истаявших и тощих,

Казался бесконечно одинок,

Как первый лист осенний в летних рощах.

Бессмысленно гадать, кого звала

Свинцовой боли полная минута.

Покойный делал добрые дела

И жертвовал на детские приюты.

А может, и не жертвовал. Но был

Одним из тех избранников печали,

Которые ни свадеб, ни могил

Вовеки просто так не посещали.

Кто б ни был он, к его дверям несли

Недоуменья вежливые эти

Все то, чем дети матери-земли

Пред нею не желали быть в ответе.

Никто из нас не упрекнул его

Ни косвенной уловкою, ни прямо

За черное ночное колдовство

И совращенье прадеда Адама.

Приди он к нам с повинной - мы стократ

Ему бы помогли прибавить в теле.

Возможно, он и не был виноват -

Мы тоже не вчера из колыбели.

Конечно, не на кладбище. Цветов

Мы, извините, тоже не садили.

Но осквернять могилы тот готов,

Кто о своей не думает могиле.

7.03.92 г.

"Клянуся сонмищем духов..."

М. Ю. Лермонтов.

Откуда взялся черт? Я убежден,

Он вылезает из водопровода.

Я не шучу. Иначе как бы он

Вторгался к нам в любое время года?

Он квартирует там же, где и жил!

В дому, в саду остерегаться надо.

Эдемский змей антоновку обвил,

Как ленточка - коробку шоколада.

Чужая сторона. Июль. Курорт.

В сортире дверь открыли вы - так жарко.

Но до сортира ль вам? Глядите - черт

Обгаживает вашу "иномарку"...

Итак, друзья, не кажется ли вам,

Что сами мы отчасти виноваты?

Везде проник парнокопытный хам,

Мерзавец, не боящийся расплаты!

Когда хохочет чайник на плите,

Гляжу не на него - в окно, на поле,

Где дети помышляют о футболе,

Не думая о вечной темноте.

И пусть бы каждый рос как хулиган, -

Не Сидорову быть умней Петрова, -

Но для чего болтается гайтан

С крестом на шее каждого второго?

Все стали верить? Расскажите той,

Кто вашу мать звала дочуркой нежно!

Подменен прежний договор святой

Небесною страховкою небрежной.

Смешон им дьявол - крестик не смешон.

К чему острить над модным украшеньем?

Был дедушка честней, чем внук - пижон

И папа с красным галстуком на шее.

Я не согласен черта сдать в архив!

Пусть будет все, как на весах в аптеке.

Клянусь вам "иномарками" - он жив

Как память о советском человеке!

22.07.1998 г.

Один закатывает глаза и кричит: "Нельзя!"

Другой прищуривает глаза и молчит, скользя.

А третий, чувствуя в кулаке приятный хруст

Глаза откроет и вдалеке созерцает куст.

Четвертый, видя, что хруста нет, захрустит тобой,

И жизни нет, да и смерти нет, лишь подъем - отбой.

А пятый просто придет во сне, если ты задрых,

Расскажет сказку тебе и мне - про четверых.

23.08.98 г.

Снова раздается бормотанье,

В небе - тень крестов.

Сколько же обману - оправданья,

Прошлому - мостов?

"Все вы были овцы божьей длани,

После - новой лжи.

Рухнули недавние желанья -

Прежними вяжи.

Лишь бы стали тихи и покорны,

Повернули вспять..."

Налетели с колоколен вороны -

Падали клевать.

Нечего Христу спасать поэта.

Каждому - свое.

Хватит и небожеского света

Выгнать воронье.

14.01.90 г. Медсанчасть

Когда-нибудь увижу я войну...

Я чувствую, что я ее увижу.

В ее глаза ночные загляну,

На белый свет глядящие бесстыже,

И, повинуясь холоду руки,

Займу в строю пустующее место.

О, сроки жизни, как вы коротки!

Лишь узнику не вспомнить день ареста.

25.03.90 г.

Поезд проследовал имя твое - "Калитва".

Может, вернее: "калитка" или "молитва"?

И почему-отчего назвалась ты Белой?

Лучше "Зеленой" и "Тополинотелой".

Чья-то корова лежит у реки, забыта -

Синего стебля коричневая улита,

Книги полей печальная запятая...

Точка... Ничто... Иероглиф, как тень Китая.

Если бы к рельсам ты подошла, корова,

Мы б накидали тебе из окна съестного.

Все веселей, чем лежать и глядеть на омут,

Тихо мечтая, что праздник пройдет, а тебя не тронут.

Думаешь, люди вечны? Того же толку...

Ужинать Смерть садится, а кости - волку,

Ужинает пастух, а ребра - собаке,

Ужинаешь и ты, топча свои злаки.

Белой Калитвой, вечной молитвой, лугом

Мчатся стада зеленые друг за другом.

Мы ли их гоним, они нас - ответ не важен.

Ты заходи, корова, не бойся сажи.

30.07.98 г.

Всходы мои и севы -

Облако серы.

Я, как картина в раме -

То ли об аде, то ли о рае.

Кто-нибудь, помогите!

Нет больше силы,

Бред перламутре лба моего.

Где твои руки - светлые нити

Бедной картины? Нет никого...

Нужно, чтоб в этом огненном стоне,

Словно фиалки - лютой зимой,

Нежно на лоб ложились ладони

С шепотом тихим "Маленький мой..."

Наверное, любимым быть - несчастье.

Все наши беды стрелами летят

И близких нам судьбы жестокой властью

Больнее поражают во сто крат.

Не дай же бог, со мною что стрясется.

Людей, меня любивших, в чем вина?

Лунатику не страшно - не проснется.

Но страшно тем, кто смотрит из окна.

Лежит король на шахматном полу

И плачет: белый ферзь его покинул.

Тихонько я ферзя к нему подвинул,

Но пешки две заброшены в углу!

Хоть не играй. Смешаешь эту рать -

Такое одиночка всем закатит,

Что им до гроба развлечений хватит.

Хоть не играй... А может, не играть?

22.07.98 г.

О звезды, божества ночных котов,

Светильники любви и буйной драки!

Пониже - ≈люди, а порой≈- собаки,

Еще пониже - крысы, и готов

Макет Вселенной, выполненный спьяна.

Ему не повернуться кверху дном.

Вот разве что Онегину Татьяна

Порой шепнет о чем-нибудь ином...

18.03.99 г.

Посвящается Рите.

И мы были вдвоем, и мы были...

А по улицам, в темных воронках

Пролетали автомобили

На шуршащих, на с холоду звонких.

И когда мы сны бормотали

Над заржавленными часами,

Будто всадники пролетали

На подкованных, с бубенцами.

А нагрянет рассвет забытый -

Мы с тобой тихонько споем,

Как сердце наше разбито,

И как мы были вдвоем.

16.01.89 г.

Мальчик в красном примостился на фарфоре.

Ногу на ногу - атласный Питер Пэн.

И печаль его - изюминка у горя,

И любовь его - предвестница измен,

И слова мои, как дождик, бессердечны.

Только Лоуренс один на высоте.

Так ему и полагается. Он вечный.

Все, кто им не остановлены - не те.

Лишь напротив, исключением из правил

Мой ребенок с фотографии глядит.

Он в краю далеком фантики оставил,

И в краю родном не меньше знаменит.

А печаль его - неужто не осветит?

А любовь его - ручей, бегущий с гор?

Фотография когда-нибудь ответит,

Но пока с улыбкой смотрит на фарфор...

4.10.98 г. Ночь, 1 час 30 мин.

Дни молодости ты провел в тюрьме

Печальных снов, несбывшихся желаний.

Ты белые цветы растил во тьме

И загубил до срока самый ранний,

Твоих рисунков небывалый сад

Лишив чистейшей из его наград.

Напоминая в полдень о ночном,

Сатир не покидает человека.

Король Артур играет под окном

На лютне девятнадцатого века,

По рощам разливая колдовство.

И век двадцатый слушает его.

8.11.93 г.

Милорд, я вас люблю, как долг велит^*,

А долг велит немного, к сожаленью.

Вы знаете - я стал бы вашей тенью,

Когда б не черный ваш радикулит

И крайности. Ну кто, скажите, в силах

Неметь пред вашей Музой от стыда,

Не зная даже, где, в каких могилах

Порхали вы, как птица без гнезда?

И сколько вас? Один или с супругой?

(Уж я не лезу - кто из вас Шекспир).

Вы оказались, сэр, таким хитрюгой,

Что спальню превратили в целый мир,

А мир - в ночное бормотанье принца,

Шаги Ромео, ведьм на пустыре...

В вас, безусловно, лестно простудиться,

Как римлянам - в английском декабре.

Но уплывают наши легионы,

И вы опять свободны навсегда,

Мой Королевский Дом, Соединенный

С тобою, небо, и с тобой, вода.

18.07.98 г.

* Слова Корделии из "Короля Лира". (Прим. автора)

Повидать бы мне страну апельсинов,

Где дымятся дороги от жаркого ветра,

Где просыпаны наполеоны в лосинах .

И ворота скрипят, как слово "пуэрта",

Поцелуй не стряхивает росинок,

Но зато слеза роняет поэта.

Одному я навстречу никак не выйду,

Хоть безумца судить - только беса тешить.

Не люблю я поганую их корриду,

Где коня обгоняет рычанье пеших.

В той стране, где быка не дадут в обиду,

И людей не станут напрасно вешать.

Как цветы, взрываются междометья

В торопливом потоке гортанной речи.

Так, наверно, звенит темнокрылой медью

Тот ручей, что прыгнул горе на плечи

И, противясь лунному онеменью,

Перешел с родного на человечий.

Одному не спою я приветной песни -

Древней тени грубого суеверья.

Догадайся кто попросить: "Воскресни!",

Чем чеканить Смерть на церковной двери, -

И уснет необузданный темный идол,

И покроется розами мостовая

Той страны, что я никогда не видел,

Где, проснувшись, больше не побываю...

05.03.99 г.

Я не стану швырять вам в лицо

Какое-нибудь резкое "Вам!"

Много чести - бросаться словами.

Все слова, посвященные вам,

Я в крови моей сохраню,

Чтоб была она жарче и злее.

Я не стану влезать на чужой пьедестал

И подсаживать на него

Безответных бронзовых Пушкиных.

Я б не хотел говорить с Александром Сергеевичем.

Он ведь начнет задавать вопросы,

А что я ему отвечу?

Я никогда не завидовал

Огненной славе Лермонтова,

Ни за что,

Ни за какие коврижки

Не хотел бы быть Маяковским.

Я - представитель моих владений,

Не больше, но и не меньше.

Мне в общем и цепом почти плевать,

Посетит вас раскаянье или нет

По прочтении этих строчек.

Правда, ведь вы, как и прежде,

Будете торговать

Героином патриотизма,

Этикой массового уничтожения

И рвущими душу на части призывами

Не быть такими, как вы?

Джек Лондон был прав, говоря, что лошадь

(Или собака - ≈точно не помню)

Делает благородного еще благородней,

А подлого втрое подлей.

Белая лошадь литературы,

Если бы ты могла обернуться

Белым Клыком, стоящим над каждым,

Кто торгует печатным словом!

Я в детстве, как всякий нормальный ребенок.

Зазвал к себе в гости корь.

Юность ее привела мне снова

В виде пискливых армейских стихов.

Меня б не хватило на ложь большую

В виде поэмы или романа,

Но лживой Атлантики много хуже

Малая лужа лжи.

А вы, статуэтки нашей Свободы,

Вы ≈ перестройка сапожного дела.

Ваши учителя лизали сапоги Сталину,

Вы лизали ордена Брежневу,

Подлизывая чуть-чуть демократию,

Чтоб было понятно, в каком кармане

Вы скрываете кукиш.

Теперь вы лижете сапоги демократии,

Заставляя ее носить сапоги

И рубкой попыхивать из-под усов

Над миру знакомым френчем.

Попутно на небо глядите вы ≈ ,

Не грянут ли трубы архангелов

(Вам их терпение все-таки странно).

И вы уж давно продумали,

Какое архангельское крыло

Вам целовать, а какое - жарить,

Если дьявол все перестроит

Динамичней и эффективней.

Так стоит ли в вас швыряться словами,

Как делал бедный наивный Володя?

И этот никем не оплаканный стих

Назову я не "Вам", а "О вас".

Но рано вы празднуете победу,

Вы, заставляющие продаваться

Всякого честного новичка.

Тот, кто получит деньги, захочет

Славы, которой не купишь за деньги.

Тот, кто получит такую славу,

Хочет - коль он не презренней презренья

Сделать ее посмертной и вечной.

Этого вы никогда не добьетесь,

Поскольку ночами из наших чернильниц

Вырастут медленные цветы...

18.09.89 г.

Я оглянуться в нем не мог,

Не отдав чести злу.

Здесь дьявол, как кровоподтек,

Размазан по стеклу.

Здесь волосы, как луч луны,

И так темны глаза...

Любовь сильнее сатаны,

А засухи - гроза.

И я молюсь на этот свод,

На эту тишину.

В ней Мастер примиренья ждет,

Не отходя ко сну.

И не дождется никогда,

И не вернется вспять,

И нет мне большего стыда,

Чем вместе с ним не ждать...

Июнь, 1991 г.

Сам звезда, и над ним звезда,

Вы ночами друг друга греете.

Сплетничают о вас без стыда

Суда на одесском рейде.

Над одесским рейдом висят огни,

Огни вас тоже ругают.

Не гаснете вы, когда гаснут они,

Хоть один из вас и мигает.

Но когда они в море, на кораблях,

Сиротливо мигают суше,

Их с берега ловит ответный взгляд:

Воронцовский великодушен!

Зачем мы сидим, толстоносые,

С воздушными, злыми вопросами,

В туманных коронах мечтания,

Вступая с людьми в сочетания?

К чему мы пришли из небытия?

Поймет это, видимо, тот

Волк серый в часы луновытия,

Поэт в безотрадном подпитии,

Да я, созерцатель события,

А больше никто не поймет.

Незнамо когда.

Неведомо где.

Не торопись публиковать

Стихи, рванувшиеся в плясе,

Но не спеши, поддавшись массе,

Их грустно в папку шнуровать.

Успеешь выслужить успех,

Все верно. Только без успеха

Твой стих - он даже и не эхо,

А так, прореха из прорех.

"Позорно, ничего не знача..."

А если - знача? Что тогда?

Поэты созданы для плача,

Как родниковая вода.

22.07.98 г.

Я знаю, что меня не напечатают,

И, вероятно, вас не напечатают,

Но если даже вас и напечатают -

Я остаюсь в указанной беде.

Зато мы с вами делаем Поэзию.

Да, юноша, подумайте: Поэзию.

А вот они не сделают Поэзию.

И, в результате, нет ее нигде.

31.07.98 г.

Рентгеновского снимка страшный вид -

Мой череп лыбится. Спасибо просвещенью:

Могу своей налюбоваться тенью,

Не улетая в сумрачный Аид.

Что скажешь, Смерть моя? Считать долги,

Все тридцать два оледеневших зуба -

Так мелко, преждевременно и грубо.

Ты лучше мне отвлечься помоги

От выточенных из обсидиана

Уснувших крыш под матовой луной.

Действительность придумана не мной,

Но, словно сон, зловеще - постоянна.

Как неизбежна звездная река

И как пугливо плещется земная,

Во рту моста распахнутом стеная

До самого последнего глотка!

И бросит вызов сгорбленной луне

Глоток воды, пронзителен и горек,

И, как всегда, смеется бедный Йорик,

Навеки отразившийся во мне.

23.01.99 г.

Я памятник себе не воздвигал.

Воздвиг я крепость, а солдаты сами

Отыщутся. Надеюсь, небесами

Простится мне столь краткий мадригал.

Но если даже кто-то будет рад

Со временем прийти и убедиться,

Что нет солдат, то крепость пригодится

Как мой укор отсутствию солдат.

30.07.98 г.

Весна! Весна? Незримый ураган,

Не шелохнувший листика в саду,

Осколки ветра из далеких стран, -

Ступени, по которым я иду, -

И бред случайной птицы над водой,

Напуганной пернатым двойником,

И в зеркале твой облик молодой,

Что сам себе как будто незнаком -

Все это детства вечная игра

Под вежливым присмотром облаков:

Чтоб весел был сегодня, чтоб вчера

Не вспоминал, чтоб завтра был таков.

19.03.99 г.

Он выстрелил ей в сердце, и часы

В зажатом кулаке остановила

Не пуля, не озерная могила -

Самой судьбы незримые весы.

Она не знала, падая в траву,

Какую честь послала ей природа:

Средь всех времен, созвездий и народов

Он был один - во сне и наяву -

Без меры, без конца и без начала.

Кто понял бы его издалека?

Поручику Тенгинского полка

И то б, наверно, духу недостало...

Вот разве луг, да эти облака?

Клейст огляделся. Время, как река,

Текло и шевелило Генриетту.

Еще одно нажатие курка -

И изо рта горячему рассвету

Ударить в чашку кофе. А пока

Просите, птицы и лесные дали,

Чтобы простил, безумного, себя,

И не оставил вас, весь мир губя,

Как вертеры другие оставляли!

Но все пруссаки бьют наверняка.

1.04.99 г.

Я мог бы отчаянней звать, чем сейчас,

Но не хочу.

Пролить безответные слезы из глаз,

Но не хочу.

Ведь жить без любви ничуть не больней,

Чем гнаться напрасно за ней,

А значит, горящей смолою слов

Стал бы такой улов...

1.04.99 г.

Один придет - и превратится в тень.

Другой уходит, а черты яснее.

Ни ордер на арест, ни бюллетень

Для памяти выписывать не смею.

А третьего не видел никогда,

Но сердцу он - как хлеб и как вода.

Четвертый - я. И тут уже нагрянет

Такая, извините, лабуда,

Что по ночам Спасенье сниться станет

И Бегства голенастая звезда.

Как поутру, опомнившись едва,

Со всеми разобраться временами?

Под вечер все душистее трава

На пустыре моих воспоминаний...

3.04.99 г.

Ты крупнее корысти, но мельче любви,

И я от тебя уплыву

На желтом листе, только ты сорви

И выбрось его в траву.

А потом и трава исчезнет, как дым,

Как не нужная ветру весть.

Я на белом листе стою молодым,

А сойду - и годов не счесть.

Только я никогда не начну считать.

Ищи меня, друг, свищи!

Но захочешь - вернусь к тебе, словно тать,

Догадайся, в какой нощи!

8.04.1999 г.

Александру Петрушкину

Там, где фонтан позабыл обрасти водой,

Мчится обрывок ангела, как газета.

Все это стало Вселенной - увы, не той,

Что утешает во сне - а всего лишь этой,

Лично ответственной за беготню оград,

Вечно слепящую синь над умершей крышей,

Тени папских покоев, где втрое тише

Каждый дальнейший шаг, чем его собрат.

Космос, что втиснут был богом в предел яйца,

Вновь раскололся, и снова скорлупкой виснет

Санта Мария Маджоре, и ветер мысли

Славит начало вплоть до его конца.

Вновь посетил я плющ на колонне, след

Этой колонны в воздухе у портала.

В Риме столь многое стало сегодня малым,

Что обернется завтра тем, чего нет.

"Нет" - наша дверь в бессмертье. Ее теснить,

Буквою "Т" раскинув печально плечи -

Время, отрезав голову, искалечит

Контур фигуры, но некому извинить

Вольности с нашим скелетом. Ну что ж, решись

Вместе с волчицей, дремлющей неустанно,

Богу простить, похоже, и эту жизнь.

Также и Риму. И ангелу у фонтана.

12.04.1999 г.

Ужас жизни всегда неподвижен,

Даже если вприпрыжку бежит.

Счастье дом воздвигать не спешит

Из обримков или парижин.

Да и Лондон далеко. Зато

Выйдешь - вот тебе дети соседа.

Многоцветно-легка их беседа,

Как картинки лото.

Их миры - без мучительных тайн,

Словно домики их с гаражами.

Пистолетами в угол зажали,

Слыша крик мой предсмертный: "Nein!"

Зелен луг, но темны небеса

Цвета очень хорошего торфа.

Нам осталось играть полчаса -

И зажгутся огни Дюссельдорфа.

Рыцарь с принцессой смотрят в окно.

Заросли леса. Озерное дно.

Кочет исполнил царю "кукареку".

Фея готовит веретено.

Рыцарь высовывает язык:

Грифель сломался в битве случайно.

Солнце получится синим. Печально,

Впрочем, народец волшебный привык.

Даже неплохо, что мир - в синеве.

Вечно пытаешься сделать попроще!

Кони едят васильковые рощи,

Хвост и рога пририсуем сове,

Белые крылья - царю и царице.

Вместе по веточкам будут порхать.

Все. Перемена. Пора отдыхать.

Завтра училка опять разозлится:

"Мазал в тетрадь!"

18.04.1999 г.

Однажды мне приснилось:

Плыву я на пиратском корабле.

Я удивился, но не испугался.

Над серым морем медная луна

Глядела в дверь кренящейся каюты,

И пьяные сообщники мои

Лежали на столах окаменело.

Один во сне бочонок обнимал

С улыбкой счастья, словно бы невесту

Увидел на его прогнившем дне.

(Я почему-то знал, что наяву

Он никогда нигде не улыбался.)

Я был одет беднее остальных

И был, как видно, главным. Взяв фонарь

Пошел я в трюм наведаться к добыче,

Чтобы прикинуть стоимость ее.

Две крысы впереди по коридору

Бесшумно шли гуськом и вдруг пропали

В открывшейся навстречу темноте.

И звук шагов немыслимо угрюмо,

Должно быть, отдавался в сердце трюма

Я вспарывал мешки, я поднимал

Тяжелые окованные крышки,

Но вскоре понял, что не должен спать

Я несколько ночей, по крайней мере,

Чтоб сосчитать все золото и камни.

И стало мне другое интересно.

И взрезал я мешок со срочной почтой

Для передачи в первом же порту,

Поднес к нему фонарь, и зазвучали,

Погибшие отныне голоса,

И в темноте раздался смех ребенка,

Плач женщины и кашель старика.

Подвахтенный в свободную минуту

Писал своей девчонке и не знал,

Что ветер Дувра больше не развеет

У парня на плече ее волос.

Какой-то шкипер спрашивал о сыне,

Который сбился с честного пути.

Потом еще десятки зашептали,

Бранясь, напоминая и любя,

А про меня как будто позабыли,

Хоть я и мог заставить их молчать.

И я, чего-то словно опасаясь,

Поднес к огню проклятые листки

И бросился наверх. Все было тихо

На палубе. Не слышно крика чаек.

В глава мои ударил свет луны.

Я их закрыл, схватился за перила

И понял, что страшнее, чем бумага

На свете вещи не было и нет,

Что если кто зачеркивает слово,

Не слово убивает, а себя,

Что приговор нам вынесут орудья,

Которыми стреляет тишина,

И, просыпаясь, понял, что имеет

Весь этот сон не только отношенье

К пиратам, но, пожалуй, и ко мне.

И я уже нигде не позабуду

Того, что под влияньем болтовни

Однажды мне приснилось.

Услышу я неспешный ход веков

С двором наедине,

И тихий бег зеленых лепестков

По каменной стене,

И все воспоминания стены,

Что солнечным огнем

И глубью облаков отражены

Конечно, тоже в нем.

Я слышу то, чего, как прежде, нет,

Что мне навеял он.

На белом камне слышу темный след,

Воды стеклянный звон.

В хозяйской трубке вьется синий дым,

Усищи до груди.

Он важен и красив, а рядом с ним...

Довольно. Уходи.

Сударыня! Я должен вам сказать,

Что в необъятном нашем алфавите

Вы (по вине не вашей - слова "блядь")

Считаетесь вредней и ядовитей

Всех прочих членов. Есть еще вина:

Вы прямо роскошь в нашей бедной речи

Как сослаганье. Наши Имена

Собравшись кругом, запалили свечи

И порешили - жалкий каламбур -

Вас порешить. Я был, конечно, против,

Я комкал им теченье процедур,

Но там теперь сидят такие тети,

Что, знаешь, лучше воду не мутить.

Не обижайтесь. Удьте оективны:

Мне с ними деток, правда, не крестить,

Но в то же время я не дефективный.

Есть мненье, что один античный стих,

Сынам Руси сомнительный и лишний

Уже весьма существенно притих,

Поскольку вас, родная, в нем не слышно.

Они на днях возьмутся за "когда"

И "иногда". Что делать! Волкодавы.

Зато теперь "беда" звучит "еда".

Сударыня... Сударыня, куда вы?!

21.04.1999 г.