|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
22 ноября 2006
года
ДВА РАССКАЗА
ДО ВСТРЕЧИ У РАЗВИЛКИ!
После окончания философского факультета МГУ Оля Рыжикова пошла работать водопроводчиком в ЖЭК. Вернее, в ГРЭП. ЖЭКом эта организация называлась давно, когда Оля училась еще в младших классах. Потом в один прекрасный день сняли табличку
"ЖЭК" и заменили ее табличкой "ДЭЗ". Еще спустя пару лет "ДЭЗ" сменился на "РЭУ", а ныне, наконец, "РЭУ" стало именоваться ГРЭПом. Но внутри этого подъезда с просветбюллетенем о пожарной безопасности на кафельной стене при входе все осталось по-прежнему: начальник, паспортный стол, главный инженер и, наконец, диспетчерская.Время после получения диплома шло, надо было думать о деньгах и, еще важнее, о трудовой книжке. А устроиться пока что на более подходящую работу не представлялось возможности, исходя во-первых из-за невезучести, связанной с Олиным характером, а во-вторых, из-за специфики факультета, который она закончила. При других обстоятельствах (если бы в данный момент была альтернатива) Оля, естественно, не пошла бы
водопроводчиком. Работа в НИИ, на которую пытался устроить ее папа, увы, сорвалась, а дни летели, и наступила уже зима. Надо было хоть как-то пристраиваться, чтобы, по крайней мере, получить возможность не дергаться из-за безработицы и отсутствия денег, одновременно подыскивая себе что-то лучшее во всех отношениях.Но пока ничего такого не светило, а объявление о том, что ГРЭПу нужен водопроводчик, было приклеено к Олиному подъезду. И она решила не упустить возможность, и родители ее с некоторым вздохом, но согласились.
Слесарь, подумала Оля, входя в ГРЭПовский подъезд. Слесарь
- это человек, который чинит кран. А еще - человек, который работает по металлу. И это - слова-омонимы. Один парень еще в школе рассказывал, как все первое полугодие на уроках трудового обучения они работали по дереву, а потом трудовик объявил: "А во втором полугодии мы освоим слесарное дело!" Парень жутко удивился, ибо подумал: неужели в школе на труде у них будет какой-то специальный курс по ремонту водопроводных кранов?!А ЖЭК
- что такое "ЖЭК"? В институте учился парень Женя и он, Женя, почему-то написал на своей линейке "ЖЭК." - с точкой в конце. Потом линейка у него отчего-то наполовину треснула вдоль, и маркерные буквы разделились надвое. Некоторое время он еще ходил в институт с треснувшей линейкой со словом "ЖЭК.", а потом ее выбросил...При всех своих закидонах (вероятно, изначально само собой присущих личности, которая в наше время поступила учиться на философский факультет) Оля была человеком неглупым. Старший мастер научил ее нехитрому ремеслу сантехника и вписал в график суточных дежурств.
Слесаря (а, может, слесари
- Оля так толком до сих пор не знала, как правильно употребляется это слово во множественном числе) дежурили по три человека в смену, сутки через двое или иногда двое суток подряд через четверо.Когда Оля узнала об этом, она весьма позавидовала такому тепличному режиму касты водопроводчиков, а также сторожей, медсестер и охранников, дежурных администраторов в гостиницах и гардеробщиков, и искренне глубоко посочувствовала несчастным клеркам, работникам министерств и прочим людям такого рода
. Ибо первые, оттрубив одни сутки, гуляют на вольной воле целых два или три дня, вторые же, как проклятые, сидят каждый день от и до кроме каких-то всего-навсего двух выходных в неделю.Да, хотя Оля могла цитировать Ницше, а по телефону говорить о Розанове, но в жизни практической она пока мало что знала, и многое для нее было открытием. Еще бы √ пять лет учебы безо всякой работы под покровительством мамы и папы, а в институте
- слушание милого голоса лектора о милых сердцу вещах - вот это была жизнь! Настоящие, взрослые трудности начались уже только после того, как она покинула сиреневое здание с совершенно прозрачными стенами, положив в сумку твердую синюю корочку.Оля с легким трепетом и замиранием сердца думала, как она войдет в этот обветренный мужской коллектив за стенами диспетчерской. Впрочем, сказала себе Оля, если начнут приставать
- то я владею искусством бокса!Да-да, хотя Оля Рыжикова окончила философский, по росту была метр пятьдесят восемь и носила сорок четвертый размер, она умела хорошо боксировать. Впрочем, именно-то поэтому она и решила когда-то заняться боксом
- чтобы смелее ступать по жизни при ее внешнем и внутреннем раскладе! И записалась в спортивный клуб "Ростокинец" на Сельскохозяйственной улице - в боксерскую секцию, где тренировалась и участвовала в спаррингах в весовой категории "муха".А потому и, откровенно говоря, Оля ничего не боялась, идя в первый свой рабочий день на службу. Да и оба сантехника в ее смене оказались к тому же мужичками вполне добрыми и воспитанными.
Одного из слесарей звали Павел, другого
- Коля. Первый представлял собой высокого молодого человека, по мягкому веселому личику, а главное - по поведению, характеру и отношению к жизни - просто-напросто большого ребенка, возмужавшее внешне дитё. Второй был маленьким, черненьким, усатеньким мужичком с какой-то игриво-застенчивой улыбкой, таким тощеньким, что талия его вдавалась словно куда-то внутрь тела, и тазовые кости остро выступали за ее границы.После первого знакомства Павел, не выключая детской задорной улыбки, пробрался к своей брезентовой обтрепанной сумке и достал из нее шахматы и карты.
- Я когда сёдня сюда шел, - сообщил Павел, обращаясь к Коле, курящему за столом сигарету, - все думал бабе моей цветы подарить, как после сёднешнего дежурства дома буду. Так ведь все и думаю, Колян, как мне быть: то ли раскошелиться на цветы в каком-нибудь киоске или в магазине, то ли пойти вот здесь в оранжерею и уломать их просто, чтобы мне там взять букетик каких-нибудь полевых цветочков. Но если я так сделаю - моя баба может подумать, что я жидюсь! Так вот и думаю, что выбрать - выпросить в оранжерее или купить?
- А еще можно ведь просто пойти в какой-нибудь садик и нарвать! - вступила в разговор Оля.
Коля с Павлом как-то удивленно посмотрели на нее. Коля начал стеснительно улыбаться. А Павел медленно сказал, сдерживая похихикиванье:
- Да вообще-то как-то не сезон!
За окном легкий зимний ветерок гнал реденькие мелкие-мелкие снежинки.
Оля сама не могла понять, с чего она вдруг такое сморозила по случаю морозной погоды. Но факт оставался фактом - она это сказала, хотя было совершенно непонятно, что за затмение вдруг на нее нашло. Теперь ей хотелось смеяться над самой собой.
Выпускница философского в миру выглядит дурочкой, подумала Оля. Впрочем, говорят, что это само собой в положении философа в мире во все времена...
Коля был далек от цветов и девушек, то бишь телок, то есть баб. Со своей бабой он давно уже был зарегистрирован, их дочь уже кончала восемь классов и готовилась учиться на кассиршу в магазине. Еще у него был домик в деревне и при нем пикапчик
- крылья, кузов и движок.Как выяснилось же из разговора насчет Павла
- то он в свое время окончил два курса автодорожного, да не очень вышло с учебой, и денег было не очень, вот и оказался здесь. Но, когда жизнь его немного улучшится, он планирует закончить высшее образование.Сыграли несколько конов в подкидного, и Коля успел рассказать, что скоро, вероятно, устроится на подработки сантехником в гостиничный комплекс
"Золотое кольцо", где будет получать триста рублей в день и покупать себе мартини. В это время поступили первые вызовы.Пошли Оля и Павел. Миновали пустую обширную линолеумную прихожую диспетчерской, где за окошком дремала дежурная дамочка
. Очутились на свежо остудившей лица снежной улице, а затем Павел показал Оле, в какую квартиру идти ей, а сам направился в другую.Дверь открыл мужчина в домашнем спортивном костюме. Лет пятидесяти, большой ростом, толстоватый, с тяжелой медлительной поступью, лицом неглупым, но лишенным богатой мимики, в меру строго поджатыми губами, практически совершенно лысой головой красивой круглой формы и кожистой складкой второго подбородка. И весь какой-то гладкий, кожистый, похожий по виду и манерам на галапагосскую черепаху.
Не успела Оля толком обменяться с ним словом, как в дверь снова позвонили, и в прихожую буквально уже вместе с ней вошел юный поджарый улыбчивый подросток. Как поняла Оля из их разговора, встретивший ее мужик давал частные уроки английского языка, а паренек приехал к нему домой заниматься. Мужчина провел его в комнату, усадил там за столик, осведомился, не забыл ли тот учебники, а затем снова вышел к Рыжиковой.
Извинившись перед ней за то, что непредвиденно заставил ждать, он провел Олю в ванную и рассказал, в чем неполадки. После чего, еще раз извинившись, оставил ее наедине с барахлящим водопроводом, а сам отправился к ученику.
Оля принялась доставать из сумки инструменты, прислушиваясь, как в глубине квартиры парнишка читает вслух английский текст, а хозяин квартиры тенористым, чуть-чуть брюзгливым голосом поправляет его, где он неправильно произносит то или иное слово.
Прошло минут десять
. Оля отсоединила трубу под краном и принялась запускать в отверстие металлический шнур для прочистки, как из комнаты послышался голос ученика:- Александр Петрович, а сейчас по телевизору будут ⌠Гуфи и его команда■! Может быть, посмотрим?
В ответ на совершенно правомерный вопрос Александра Петровича он ответил, что они вначале посмотрят, а потом уже дозанимаются. Но тот решительно отказал в этой затее, и ученик снова зачитал текст дальше.
Когда кран был отремонтирован, Оля получила словесную благодарность и материальные чаевые в виде двадцати рублей и, когда вернулась в диспетчерскую, Павел был уже там, а Коля в свою очередь убыл на вызов.
Оля и Павел расставили шахматы и принялись за игру.
За окном начал падать пушистый снег. Вдалеке виднелась Останкинская башня, запорошенная пухлым снежком, застывшим хлопьями на всех ее этажах. Облачко, плывшее над ней, зацепилось за шпиль и долго так висело, медленно отрываясь и улетая дальше.
Коля вернулся с импортной водярой, красной икрой, расстегаями на закуску.
Павел пить отказался: на ночь хоть один человек должен оставаться трезвым, чтобы его первого можно было добудиться, если вдруг раздастся ночной вызов.
- Ну, а как у тебя жизнь? - спросил Коля Рыжикову, пропустив первую и закусив расстегайчиком. - Небось, с мальчиками еще не гуляешь? - спросил он, игриво подмигнув одним глазом.
Оля действительно с мальчиками пока еще не гуляла. И мало того, она никогда не пила. В смысле, пила вино, разумеется, в праздники, как все нормальные люди, но никогда не пила в настоящем смысле этого слова. Но в данной ситуации отказаться было нельзя - не пить же было Коле одному, и раз уж он налил и ей - то отступать было некуда.
- Не дралась небось никогда? - снова игриво спросил Коля, еще более захмелев. - То-то я смотрю, ты девица такая... такая... Сводить бы тебя куда-нибудь в нашу компанию! Или не хочешь?
- ⌠Не дралась■! - недовольно ответила Оля. - Если надо - кому угодно очки разобью! - заверила она, чувствуя, как тоже начинает пьянеть.
- А у меня нет очков! - не растерялся Коля, разведя руками.
Но видно было, что Рыжикова его уела и впредь он будет теперь с ней более осторожен. Поэтому он некоторое время молчал, только, выдохнув, одним махом глотнул водки и закусил хлебцем с икоркой. Затем посмотрел по сторонам. Павел с интересом глядел на них двоих. За окном уже темнело - по-зимнему рано.
Коля растерянно заерзал на стуле и вдруг предложил Оле:
- Споем?
- Споем! - неожиданно для самой себя согласилась Рыжикова.
Водяра шумела у нее в ушах, голова кружилась, а на душе было легко, свободно и раскованно, как никогда.
Мы едем, едем, едем
В далекие края!
- запели они хором.
Павел пялился на них и легонько улыбался.
- А я пою вот такую песенку! - вдруг заявил Коля и вывел:
Ничего такого лучше нету,
Чем бродить друзьям по белу свету!
А потом вдруг неожиданно, словно уже пели они эту песенку когда-то вдвоем, Коля весело затянул, а Павел тут же подхватил. И хором они исполнили:
Давайте
закурим
цыпленок табака!
Оля посмотрела на бутылку с остатками водки. Она почувствовала, что неприлично пьяна. Вокруг плыл туман, и голова валилась на подставленную руку. Диспетчерская плавно кружилась, голоса Коли и Павла, болтающих между собой и словно бы забывших про нее, звучали словно далеко, но раскатисто, будто подземный гул или гром очень далекой грозы.
- Я лягу? - с полуутвердительной интонацией сказала Оля, услышав свой собственный голос тоже где-то очень далеко.
Мужики перестали болтать и слегка удивленно обернулись к ней.
- Оль! - позвал Павел.
Оля подняла осовелые глаза на него.
- Оль, ты пьяная? - с улыбкой нежно спросил Павел.
Оля молча слабо кивнула.
- Ну, иди ложись, - бросил Коля. - Мы с Павлом тоже скоро ляжем. Вон там вон в комнате ватник на лежак постели и спи. А мы будем прямо здесь спать.
Оля, покачиваясь, прошла в указанную теснейшую, как пещеру, каморку и легла на телогрейку, сомкнув веки. Стало значительно лучше, но голова кружилась даже с закрытыми глазами, и дыхание было каким-то тяжеловатым. Вскоре она уснула.
Проснулась Оля рано утром. Чувствовала она себя неважно, разбито, и слегка побаливала голова. Спать больше совсем не хотелось.
Оля встала и прошла в другую комнату. По ее углам на двух лежаках крепко спали укрытые телогрейками Павел и Коля, словно статуи нимф, возлежащих у ручья. Оля осторожно покинула диспетчерскую.
Морозный ветерок взбодрил и освежил. Вокруг лежали белые, радующие глаз пушистые сугробы. Светило ясное зимнее солнце.
Оля вялой походкой пробрела по улице до ближайшего уже открывшегося магазина. Людей еще было мало, город только пробуждался от утренних сновидений. Небо медленно оттаивало от ночного сумрака, гасли фонари.
В магазине было пусто, так, один-два покупателя. Две продавщицы оживленно весело болтали прямо через весь проход с двух противоположных прилавков. Рядами под стеклом стояли нарезки колбас, банки с зеленым горошком и селедкой, молоко и сметана, крупа, хлеб, торты из мороженого, печенье и зелень.
Оля купила себе пакетик кефиру, вышла на улицу, сразу же ногтями и зубами вскрыла его и принялась жадно из него пить. Сразу же посветлело в теле, голове и глазах. Она попила еще, и слетели вялость и разбитость.
Оля двинулась обратно, потягивая холодненький кефирчик из пакета. Когда она уже стояла возле диспетчерской, она выпила уже весь пакет целиком, и голова совсем прошла.
Не стоит так лихо напиваться, подумала она. Водки на моей здешней работе, конечно, не избежать, но все-таки надо сдерживаться и пить меньше, чем они.
Уже совсем рассвело, и диспетчерская в лице Коли и Павла тоже пробудилась. Коля разделся до пояса и направился к крану побрызгать с утра прохладной водицей худое ребристое тело, а Павел сидел у включенного с утра маленького телевизора и смотрел какой-то попсовый канал. В экране по сцене прыгала и танцевала, исполняя песню, группа
⌠Премьер-министр■: три поджарых смазливых мальчика и четвертый - чернявый кудрявый пузанок. Подходило время сдавать смену.Когда смену сдали и Оля вскоре уже была дома, первым делом она переоделась, сменив брючный рабочий костюм на синее шерстяное платье, а затем отправилась гулять на улицу. После честно отработанных суток теперь можно было делать все, что хочешь, целых два дня. В такой гуманный режим работы даже просто не верилось!
Оля долго шла по пушистой от снега улице.
Возле рыхлого белого сквера оранжевые люди разгребали толстый слой снежка плоскими широкими лопатами.
Оля продолжила путь дальше, ступая теплыми ногами по чуть обледенелому белому тротуару, и вскоре дошагала до НИИ цветных металлов, где одно время работала ее мама. Безо всяких особых на то причин Оле захотелось проникнуть внутрь.
Когда она вступила в вестибюль, кабинка вахтерши пустовала, как и все пространство первого этажа. Было солнечно-лучисто и тихо. На пульте краснели кнопки, как зреющие ягоды
; на стенде под стеклом висели ключи, словно драгоценные подвески английской королевы.Оля дошла до спортивного зала, куда приходили играть в теннис некоторые научные сотрудники и который арендовало несколько секций.
В спортзале вовсю веселились дети.
Два мальчика класса из шестого энергично резались в теннис, а вокруг них бродил мальчишечка лет пяти, тоже вооруженный ракеткой.
Он помаячил под ногами одного из играющих теннисистов, и тот, заметив его, вдруг прекратил игру, дружески взял пятилетку за плечи, подвел к сетке и поставил на свое место. После чего, обратившись к мальцу по ту сторону сетки, заявил истово торжественным голосом, пафосно размахивая рукой:
- Гриша! Сейчас с тобой будет играть чемпио-он ми-и-и-ра!!
Маленький мальчик весело и довольно, не пытаясь этого скрывать, просиял в детской польщенной улыбке. Было ясно, что он все это воспринял всерьез.
Мальчик с другой стороны принялся с ним играть, если это только можно было так назвать - пятилетний мальчишечка, хоть и держал ракетку, и пытался отбивать фланелевый мячик, серьезно теннисировать не умел, конечно, вообще...
Неожиданно появился третий парень и крикнул первым двоим, что играет на побитка. После чего Гришка отвалил, и третий занял его место.
Некоторое время первый пацан и новенький играли в теннис, тоже достаточно профессионально. А затем маленький, снова внимательно наблюдавший за игрой, подошел уже сам к первому школьнику и что-то ему сказал. Что именно он просил у него, Оля не расслышала, но смысл и так был понятен. Наивный ребенок и не подозревал, что старшие парни здорово прикалываются над ним!
- Сейчас! - ответил ему мальчишка-школьник. - Вот сейчас докончу эти партии, - он деловито и даже небрежно кивнул на сетку и партнера, - а потом будешь играть!
Партии, действительно, скоро деловито завершились, и тот снова подвел малыша к сетке. Точно так же взмахнул рукой и таким же прикольно-пафосным громким голосом объявил партнеру:
- Ваня! Сейчас с тобой будет играть чемпион ми-и-и-р-ра!!
Оля покинула спортзал и двинулась обратно по пустому приятно темноватому тихому вестибюлю. Пожилая вахтерша уже вернулась на свое место и стояла за стойкой кабины, раскуривая сигарету. Она посмотрела на Олю, но ничего не сказала. Оля прошла мимо и снова оказалась на улице.
Оля долго шагала по гладкому проспекту, поднимавшемуся вверх до самого горизонта. По краям его среди ватных пространств запорошенной земли неподвижно стояли облепленные мягким, как шелк, зимним пухом ветвистые деревья. Низкое белое непроницаемое небо создавало ощущение какой-то уютности. Людей вокруг практически не было. Мчались автомобили. Возле выхлопных труб вился белесый пар.
- Оля! - раздался неожиданно голос откуда-то сбоку. - Рыжикова!
Оля обернулась. Возле нее притормозила синяя иномарка. В окошко выглядывал сидящий одиноко у руля молодой темноволосый парень. Он улыбался. Кажется, парень был незнаком Оле. Она не помнила, чтобы где-то его видела. Или, может, видела, но забыла?
- А вы откуда меня знаете? - строго спросила она.
- Таню Чайку ты ведь знаешь? - ответил, продолжая улыбаться, парень вопросом на вопрос.
- Ну, - удивленно ответила Оля.
- Наша фирма в ее издательство поставляла компьютерные программы. И ты тогда к ней на работу приходила. А я немного с Таниным мужем знаком, и Таня о тебе много хорошего рассказывала, - просто и безыскусно пояснил ее собеседник.
- А-а! - растерянно произнесла Оля.
Таня Чайка (да, такая вот странная и смешная фамилия была у ее подруги! Причем по внешнему виду Таня Чайка была очаровательной пышечкой-толстушечкой, а от птицы чайки, с которой как-то подсознательно ассоциировалась владелица фамилии, в ней был только, вероятно, пухлый красный ротик, очень похожий на изгибистый красный чайкин клюв) тоже окончила институт, вышла замуж, работала в издательстве, родила ребенка и жизнью была вполне довольна. Так что Оля была рада за свою подругу.
Теперь Оля начала припоминать и смотрящую сейчас на нее мордашку в кабинете у завредакцией! Чайка как раз прилетела туда по заданию - принести бумаги, и там ждала ее Оля. А парень весело улыбался, сиял и заключал взаимовыгодную сделку.
- А куда сейчас направляешься, Оленька? - спросил он.
- Просто гуляю, - призналась Оля.
- Хочешь, прокачу?
Оля пожала плечами.
- Нет, если не хочешь - не надо, - отозвался парень. - Я просто предлагаю.
Оля согласилась.
Молодого человека звали Володя Гусев. Машина ехала по улице. Было тепло и уютно, и снежок обтекал на ветру боковые стекла.
- А ты где-нибудь работаешь? - спросил Володя, мимоходом повернув голову к ней.
- Работаю, - ответила Оля.
- А где?
- Не скажу, - твердо отрезала она.
- Понятно, - ответил Гусев. - Что ж, дело твое, не хочешь - не говори, пытать не буду.
Володя остановил машину возле железнодорожной платформы - серых пластинчатых вафель и кремового тортика вокзального здания в окружных заносах сахарной пудры. Люди, как оловянные солдатики, приклеились неподвижно к платформе в ожидании поезда.
Неожиданно к машине подвалил испитый щербатый мужичишка в неопрятной одежде и, чуть не плача, взмолился непосредственно Володе, что ему надо ехать домой в Кострому, а денег на дорогу нет, а ведь ему только надо доехать до Костромы... Не дав ему толком договорить, Гусев достал из кармана полтинник и сунул мужичонке. Тот, посмотрев на купюру и оценив, удивленно и рассыпаясь в слезах радости и поклонах, принялся благодарить.
Володя, которого все это уже маненько достало, газанул, и мужик остался позади. Развернув авто, он проехал несколько кварталов и остановился возле здания районной управы. Над управой развевался красиво переливающийся флажок, а по пятачку возле входа сновали снегоуборочные машины со скребками. Они вылизывали и выдраивали до гладкости заснеженный асфальт.
Володя включил музыку и повернул голову к Оле. Она еще раз посмотрела на его темные волосы и матерые от бритья щечки с черно-синеватым щетинистым налетом.
Оля не знала, о чем говорить с практически незнакомым мужчиной, которому вроде понравилась. Да, зря она, видимо, была на факультете такой тихой и скромной. Она многое из жизни еще не почерпнула, и многое еще предстоит почерпнуть. Видно было, что и молодой фирмач не знает, о чем говорить с ней - только вовсе не потому, что сам такой, как она, а потому что сам чувствует ее замешательство. Видимо, решив побеседовать о чем-то более нейтральном, чтобы тем самым скорее развязать обоим языки, он спросил:
- Как ты, Оля, относишься к хоккею?
- Иногда смотрю. Но не регулярно, - честно призналась Оля.
- Понятно, - улыбнулся Володя. - За какую команду болеешь?
- За ЦСКА, - ответила Оля.
- Молодчина! - еще шире заулыбался Гусев. - Я тоже с детства болею за ЦСКА. Жалко, что последние годы он подкачал... Но, наверное, матч с ⌠Торпедо■ ты смотрела?
Оля кивнула.
- Они им здорово вломили! - с жаром сказал Гусев. - Мужики на самом деле железные, надо только раскрутиться! Вначале все так по льду скользили, достаточно без толку. Даже одну шайбу наши пропустили. А потом, смотрю, разогрелись что надо и баки забили! Три шайбы почти подряд! А насчет того, что вне игры вроде было в третий раз - так что это все ерунда, я сразу понял! Вне игры не было! А в футболе ты за кого болеешь?
- За ЦСКА, - пожала плечами Оля.
- Правильно. И я тоже, - ответил Володя. - Я вообще считаю, когда кто-то в футболе за одну команду болеет, а в хоккее - за другую, - это чушь какая-то. За одну команду надо болеть!
Поболтали еще о том о сем: о спорте, компьютерах, зиме...
- Хочешь, довезу тебя прямо до дома? - предложил Володя после паузы. - Только объясни мне, как ехать.
- Ты понимаешь, - вдруг откровенно, совершенно неожиданно для самой себя, заговорила Оля, когда машина уже мчалась по шоссе на юг мимо гостиницы ⌠Космос■, - когда-то мне было как-то, что называется, очень мизерабельно. Я тогда маленькая была, еще подросток, и все думала: мир - абсурд, жизнь - бред, люди - обыватели, и всё вообще - мрак и бессмыслица. Нашло вот такое и не проходило. А больше всего меня раздражало тогда то, что в то время как я хожу в черной печали, вокруг все люди радуются, что вот, мол, новые годы, песни, улыбки и все такое. Так я и поступила потом на философский. И все у меня постепенно прошло. И стала я тогда понимать, что жизнь все-таки, как ни верти, хороша, и жить надо. Но когда я стала так думать, я посмотрела вокруг - и оказалось, что люди вокруг наоборот - все в основном в меланхолии, в хорошее не верят, от веселья устали и все такое прочее. Короче, когда мне было очень плохо - вокруг людям было хорошо. А когда мне стало хорошо - людям стало плохо. Грубо говоря, я с людьми не совпала в чувствах. Резко не совпала. Кончилось у меня плохое, и начался рассвет, а у них все получилось наоборот.
- А чем же ты в такой ситуации недовольна? - спросил Володя.
- А тем, что люди забивают мне моё, - ответила Оля. - Понимаешь, если ты один несчастен, а все вокруг счастливы, то, наверное, и ты скоро благодаря окружающим станешь счастливым. А вот если ты счастлив, а все вокруг - нет, то тогда боишься, как бы общая эта печаль не забила бы и твое счастье.
- А ты держись! - посоветовал Володя. - Не поддавайся!
- Трудно это, Володя, - призналась Оля. - Как кончились все эти инфантильные неурядицы, я ведь подумала - ну всё, гора с плеч упала, и теперь и во мне, и вокруг все будет хорошо. Ведь плохо-то было (это я поняла!) только во мне, я все сама ведь выдумала, а ничего такого в мире и не было! А вокруг было тоже хорошо! И только настроилась, что раз в себе печаль преодолела, то все уже, значит, позади - оказалось, что нет! Во мне-то плохое все прошло - а вокруг только появилось! И это ⌠вокруг■ давит на меня!
- А может, ты усложняешь? - улыбнулся Володя. - Говоришь - было всем хорошо, а стало хуже? А может, это все только кажется? Все как было, так и осталось. Просто когда ты в грустях колобродила, то больше замечала веселых, и они тебя нервировали. А когда твои грусти прошли - стала больше чужие замечать - и они обратно тебя заводят! Вот и всё!
- Но говорят ведь, что вроде и в мире стало жить труднее! Экология и прочее. И главное - наша Россия, теперешнее безвременье┘
- И это мешает твоей установке?
- Да, - сказала Оля. - ЕСЛИ МНЕ СТАЛО ЛУЧШЕ, ЧЕМ БЫЛО - ТО КАК ЖЕ Я МОГУ СМИРИТЬСЯ С МЫСЛЬЮ, ЧТО В МИРЕ СТАЛО ХУЖЕ?! Ты понимаешь мою логику?
- Понимаю, - кивнул Володя. - Но ведь вся жизнь так, Олечка, - сегодня плохо, завтра хорошо. Из года в год! Я ведь и сам, конечно, над этими вопросами думал.
- Но как не потерять радость? - спросила Оля в окончательном надрыве. - Не хочу вернуться к старому, не хочу!! А все меня к этому толкают!!
Оля не знала, с чего вдруг решила говорить на такие животрепещущие темы с Гусевым. Наверное, дело было в том, что они оба как-то уже, преодолев первое ее стеснение, прониклись друг к другу взаимным доверием.
- И не возвращайся! - ответил Гусев. - Это ведь даже хорошо, что у тебя плохое время было в прошлом! Может, в этом как раз твое преимущество перед теми, у кого в жизни что-то не так сейчас!
- Да, но пойми эту всю дурацкость ситуации, - заговорила Оля. - Положим, жизнь трудная и мне не улыбается. Но я мужественный человек, стараюсь быть оптимистом и улыбаюсь ей в ответ, хотя она, жизнь, смотрит на меня без улыбки. И в глубине души я верю, что когда-нибудь она мне улыбнется в ответ. И я держу ей эту улыбку. Но жизнь все не меняется. Она все так же трудна. Но я все улыбаюсь ей. А она мне - нет. Время идет, и столько всего на меня наваливается. А я жизни всё улыбаюсь. Но ей от этого - хоть бы что! Я уже живу на сплошном мужестве, но продолжаю внутренне улыбаться. Но жизнь - она все так же по-прежнему хмурится. Так вот что делать в такой ситуации? Улыбаться дальше? Вроде глупо получается. А бросить - боишься, ведь тогда, может, и подавно жизнь тебе ответно не улыбнется? Да и хуже станет явно. Так как быть?
- Трудно жить, не трудно - это все тоже относительно, - отозвался Володя. - Я понимаю, что тебе сложно с твоим образованием, что ты сейчас на какой-то работе, которая тебя по сути не устраивает, - это я все понимаю. И мужество, Оля, это очень хорошо. Но именно поборники этого самого мужества слишком иногда поднимают его на щит и им бравируют именно вот в том плане, что много проблем, а я, мол, такой мужественный и их терплю, и не злюсь, и не плачу... Ты знаешь, Оля, - задумчиво произнес он после паузы. - Просто дело в том, что это по сути тоже неверный подход, как неверна всякая однобокость. А ошибка людей в том, что они забывают: помимо одного только мужества есть еще и другие качества, нужные нам для того, чтобы строить и улучшать свою жизнь. А если их совсем отбрасывать - то и получается все не очень.
Машина подъехала к дому Оли и остановилась. Володя и Оля молчали, только мурлыкал приемник.
- Ты хочешь посоветовать мне что-то конкретно? - спросила Оля.
- В общем, да, - ответил Володя. - Во-первых, если ты уже умеешь улыбаться внутренне, то освой и второе умение вслед за первым.
- Какое?
- Почаще улыбайся людям внешне.
- Я всегда смеюсь и улыбаюсь, когда смешно, - улыбнулась и засмеялась Оля.
- А ты делай это чаще. Иногда - просто без повода, - сказал Володя. - И, во-вторых, не будь слишком замкнутой на себе самой. Я прекрасно понимаю, что замыкание в себе - это однозначно свойство умных людей. Но все-таки иногда надо просто послушать внимательнее, о чем говорит и думает другой. И самому заговорить с ним. Просто заговорить! С самого начала!
- Может быть, - сказала Оля и задумалась.
- Ну, Олюша, - произнес Володя, нарушив молчание, - вот тебе на всякий случай мой телефон. Звони мне. Если, конечно, хочешь. Если не хочешь - не звони. Но звонка я буду ждать!
Оля попрощалась, улыбнувшись, с Володей, выбралась на приятный холодок из теплой машины и направилась к своему подъезду.
Падал легкий безветренный снег. Солнышко переливалось лучами.
РОСА
Юрок Костыльков проснулся рано от нежного городского шума.
А через минуту уже снова задремавшего Юрка разбудила мама электрическим фонариком.
Она всегда будила его, зажигая фонарик в темной комнате. Пошарит лучиком по стенам, и, невольно улыбнувшись этой забавной игре, Юрок окончательно отряхнет сон.
Такая забавная традиция сложилась у них с младших классов. Тогда Юрок был маленький и проворный, смешной жучок, ⌠клопик■ или бегающий клещ Тома Сойера.
Ныне он стал похож на крупную пушистую мышь.
Мама в мягких тапочках с помпонами и беловежский мохнатый медведь папа, подбрасывающий утреннюю гантель, смотрелись как Муфта и Моховая бородка. И после завтрака, кофе с молоком, десятикласснику уже теперь, Юрку предстояло снова, как многие годы, идти в школу. По дворовой дорожке, выложенной мозаичными плитками, среди влажноватого утреннего песка. Словно по желтому сказочному кирпичу┘
Он выбрался в еще безлюдный двор. Внизу, у подъезда, на него приветливо смотрели зеленые ели. Вокруг них замерли хороводом мелкие сухие кусты. Среди кустарника, как сгустки розоватого крема, разбросались отдельные яркие пятнышки цветов. И будто шлейф ковра, сотканного царевной-лягушкой, сверху возлежал эфемерный слой обширной паутинки.
Юрок поглядел вверх. Высоко над ним, из окна длинного кирпичного подковообразного дома, приветливо махали любящие родители. Мама
- нежная и улыбчивая, и папа - бородый лось, грызущий большую душистую дымящуюся трубку во рту.Юрок поправил сумку на плече и направился в конец дворовых владений. Там он остановился. Встающее солнце заиграло нескончаемым, неимоверным, но мягким и теплым блеском на золотых куполах храма, возвышающегося на заднем плане. Оттуда Юрок перевел взгляд на
завернутые в полиэтиленовые пленку кресты, стоящие в тени и прохладе, и фигуры мраморных ангелов. На минуту захотелось лечь навзничь в траву, колышимую налетевшим ветром. И там, под мраморными ангелами, читать что-то в очищающемся небе и полупрозрачных облаках, проносящихся высоко и быстро, по прямой, - безмолвных и добрых.А дальше
- дальше высокая квадратная арка манила из малого мира в большой. Со двора - на проспект, к магазинам с декоративными караваями в витринах.Там солнышко струилось уже потоками, а на скамейке гутарили две девицы в синем.
Юрок думал о Вере. О Вере Веверицыной, однокласснице. Мечтающей стать актрисой и уже сейчас играющей в любительской юношеской труппе на детских утренниках.
Когда-то она была наивной, пушистой и мягкой девочкой. Он знал ее давно. И вспоминал, как в те далекие времена она собирала желуди во влажном осеннем парке, пахнущем росистой хвоей. Она откапывала, как отважная первооткрывательница, твердые шарики среди дубовых хрустящих листьев
- чтобы сготовить мифический желудевый кофе.Ныне она стала небольшой и субтильной, гибкой девушкой в модных брюках-клеш, мерцающих бархатистой голографией.
Вера дрожит от прохлады, усевшись на корточки, прижавшись спиной к стене и затянувшись сигареткой. Свои расписные фосфоресцирующие брюки она купила втайне от мамы. И мать, узнав, удивленно, но нежно истово округлила глаза. Ибо жизнь ее, Вериной мамы, началась на новом витке и дыхании, в сорок лет.
Как-то смелая Вера забралась через чердак на крышу дома, где жил Юрок. Издали, глядя вдаль и вверх, он узрел тогда ее темнеющую фигурку
- на смотрящей в небо антенне с поперечными скобами. Еще выше крыши! Она обняла металлический ствол, как матрос мачту огромного корабля, плывущего вдаль. Корабля с пассажирами жизни - обитателями квартирных кают.Так она утверждала себя, смешная и крепкая душой.
Зимой, когда выпадает белая прелесть, Вера ходит в длинном, почти до земли, пальто. Она обматывается неимоверно долгим красным шарфиком, пустым внутри, как мягкая труба. В него с двух сторон можно вкладывать руки, превращая шарф в муфту. Если из чувства умиления надвинуть зимней Вере на глаза ее кепчонку с большим козырьком
- Верочка ничуть не обидится.
Надолго ли утратил он Веру? Пока он этого не знал, шагая по просыпающейся улице. Он находился уже далеко от дома, все с той же сумкой через плечо. Но путь его мало-помалу отклонялся от прямой, превращаясь в плавную дугу
- там, где Юрок давно уже исчез из поля зрения родного двора.Юрок удалялся сегодня от школы, так и не приблизившись к ней. Вместо нее он отправился на журфак МГУ. Потому что бывал уже в этих краях на финише школьных лет, и знал там многое.
Через минуту юркий Юрок поднимался вверх по головокружительной лестнице, размашисто парящей над пещерами подвальных служебных помещений.
Но наверху никого не оказалось. Только ремонтник четвертой категории, занимающийся на работе двумя вещами
- питием кофе и получением зарплаты. Да забавно и необидчиво молодящаяся пожилая уборщица, заплетающая волосы, говорящая о жизни и за нее. Еще - заезжая преподавательница физкультуры, натуральная блондинка, словно скандинавка-варяжка, худощавая и с полными ногами (фигура ⌠Алла Пугачева наоборот■). Плюс - пара-тройка студентов, иногда заглядывающих на кафедру узнать то или другое.Нет, там сегодня делать было нечего. А внизу, в инженерных кельях?
В цокольном этаже два инженера перетаскивали по указанию физкультурницы картонную коробку, наполненную мячами, из которых в целях экономии места был выпущен воздух. По дороге плохо составленная старая коробка разъехалась, и порционно все мячи до последнего рассы▓пались. Отчего с одним из ⌠грузчиков■, помоложе, произошел истерический смеховой припадок. Он несколько минут катался по полу, исходя диким хохотом. Другой же
- постарше - дембель - смотрел на коллегу беззлобно и с долей иронии. А затем, когда тот стал немного приходить в себя, спокойно ему сказал: ⌠Смеешься? Вот в армии тебе бы рассы▓пали!■А что в еще более глубоких пластах?
Глубже
- простирался подвал, где в отдаленных крайних комнатах, оканчивающих собой тупики, как в казематах, стоял таинственный сумрак. В углах прятались сыроватые бюсты ученых. Проникающий в окно ветер развевал пластиковые занавески. И тут же находился душ, в котором и хотел освежиться Юрок. Работает ли он?И, направляясь в душ, больше не видимый и не слышимый здесь никем, Юрок думал о своем. О домике с бельведером среди тихих прудов, заросших зеленой тиной. О покатых берегах с туями и гипсовыми вазами. О проплывающих тучках над вечереющим садом
- тенистым, слегка заброшенным и диковатым. Он словно вспоминал эти места, хотя в них никогда не жил. Но мечтал, еще точно не зная о чем. Зато веря в свою Дорогу.Освежаясь под солнцем, стоящим в зените, после потоков веселящего душа, Юрок покидал здание журфака. В спину ему равнодушно и немного любопытственно смотрел басящий хриплый теплотехник
- темноволосый инженуля - медведь с обветренными шершавыми щеками и трехдневной щетиной, залившей черным слоем нижнюю половину лица.
Светило катилось и плыло над Москвой, когда юный шалопай опять, с заплечной ⌠котомкой■, очутился на улице.
А когда оно станет садиться, думал Юрок, оно опустится ниже и дойдет до окраин и пригорода, холмов и стынущих болотистых низин с деревянными подмосковными домами.
На небо взмоет орел и примется ухаживать за солнцем. Солнце
- жаркая полная красивая женщина. А орел-мужчина ухлестывает за ней, изящно подлетая и двигаясь рядом. Аккуратно берет под локоть луча своим перистым крылом.Юрок снова смотрел под облака, вверх. Но это не орел летел по небу
- реактивный самолет оставлял белую парну▓ю полосу. Впрочем, самолет был похож на орла. С легким отрывающимся металлическим звенящим свистом двигался он по прямой. Сиреневый за тропосферными слоями, вытянутый вперед, лайнер слегка откинул назад крылья.А ночью спутники, мерцая, проносятся вокруг Земли┘
Юрок вспомнил, как смотрел выставки детских рисунков. Рисунков совсем недавних, из-под кисточек нынешних младшеклассников. Но когда он сам учился в первом классе
- все в мечтах и думах было, как сейчас оказалось, почти таким же. Добрые роботы, запускаемые летательные аппараты - всё это изображали ребята и тогда, и теперь. Значит, что-то утраченное восстанавливалось. И приходили силы.Юрок погрузился в метро, временно убежав в тень и сень электрических ламп от неимоверного сияния весны.
По другую сторону перрона, высоко над рельсами, вела куда-то в гномьи пещерки резная металлическая запертая дверь без ручки. А кафельные стены блестели множеством плиточных алмазов и изумрудов, увенчанные мраморными корзинами с цветами и фруктами.
В поезде один мужчина читал газету ⌠Строительная индустрия■. Наверное, он размышлял о том, что, возможно, сохранить нейтралитет в поведении и сочувствие в душе
- это и есть русский путь в современном непростом мире, разрываемом противоречиями┘Но в основном пассажиры молчали. Однако невольно их головы поворачивались в дальний угол освещенного вагона.
Именно там говорили громко, не смолкая и бранясь
- по-английски.Их неясный диспут иногда перекрывал срывающимся обвалом тоннельный гул и стук колес. Они держали в руках железные банки со спиртным. Кутались в слишком теплые, не по сезону, куртёхи. И в них всё смотрелось каким-то ⌠слегка■┘
Они были слегка стушеваны, слегка жалки, слегка нервны, слегка развязны, слегка потерянны, слегка пьяны.
И когда их пронизывающий и немного пустотный спор перевалил за точку апогея, девица, колесящая с ними по подземному царству Москвы, вдруг легла на ближний пустой кожаный диван для сидящих пассажиров. Навзничь, как-то неуклюже. Растянувшись и распластавшись, подогнув одну словно деревенеющую руку. И в глазах застыло странное выражение. Ее глаза раскисающе блестели и являли собой замысловатую смесь: застенчивость вместе с вычурным вызовом; какую-то надрывность вместе со сдерживаемой аффектацией, глушащей всё это. И казалось, что она как будто сама не может понять: зачем она это сделала
- разлеглась вот здесь, приковав к себе взоры всего вагона?Да, люди действительно невольно смотрели на них, привлекаемые шумом, а затем
- ее жестом. И отворачивались, слегка скривившись┘
Юрок задумался.
Что это могло быть?
Неужели американские бомжи, думал он, приехали на подработки в Москву?
Он представил себе, как вся эта компания пересекла океан на ⌠Боинге■, забившись в хвост железной птицы.
Затем они переночевали на московском вокзале возле уборочных машин. А потом к ним подошли, проверили документы. И повели в приемник-распределитель для иностранных бродяг, передавая с рук на руки. Они шагали тихие и безропотные. Там им дали щи, кое-какой курятинки, фрукты и, накормив, уложили в кровати. Они спали
, укрывшись куртками. И не говорили вслух, о чем они думали, но каждый знал, о чем думает другой, и все думали об одном и том же.Неужели мощь Америки пала?
- лихорадочно размышлял Юрок.Он пытался вспомнить, слышал ли он последние новости. Но по крайней юности Юрок редко смотрел новости кроме только спорта, а в эту неделю вообще как-то не включал оные┘ Вот в этом и состояла, как говорят ребята, фишка. Он не помнил, что именно передавали за эти дни.
Но в московском воздухе ничего вроде бы не изменилось. И он шагал крепенькими ногами, юркий и верткий. Пока он оставался с утра все так же один. Его приятели давно уже слушали всевозможные рассказы учителей на уроках в школе. И некого было пока спросить, произошло ли что-то за Атлантикой или ровным счетом ничего
.
Он снова думал о Вере. Такой шокирующей в своей невинности. В наивном эпатаже┘
А что отмочил однажды его приятель Тарас Шаркаренко!
Перед уроком Шаркаренко подошел к учителю литературы и сказал ему спокойно и чуточку чувственно, приложив руку к сердцу:
- Вячеслав Юрьевич! Будьте так любезны, пожалуйста: предупредите меня за пятнадцать-двадцать минут до конца вашего урока. Я буду вынужден тогда уйти. А иначе не могу: опоздаю в кинотеатр. Поэтому последите по вашим часам и предупредите меня вслух, чтобы я успел собраться - мне надо в кино!
И не так уж важно, как ему ответил Вячеслав Юрьевич. Небольшой хохот раскатился тогда, когда совершенно неожиданно Юрок узнал фамилию словесника. Он ее не знал и как-то никогда не пытался выяснить. Не случилось повода. Вячеслав Юрьевич - и всё.
А потом вдруг оказалось, что фамилия его┘ Костыльков!
Сияющий от восторга Юрок после уроков тотчас сбежал вниз. В гардеробе он весело поймал за грудки первого попавшегося под руку парня из параллели. И сообщил ему, не в силах больше сдерживаться:
- Оказывается, Вячеслав Юрьевич - мой сын!
- Как то есть?! - удивленно заинтересовался тот, не понимая.
- А так! Я - Юрий Костыльков, а он - Вячеслав Юрьевич Костыльков!!
Той зимой после уроков приятель Юрка Тарас Шаркаренко шел к себе домой. Он немного сутулился от инистого мороза, развеиваемого парами бойлерных, не могущими согреть до конца. Поджарая фигура Тарасины в длинной блестящей куртке, закапанной щами, уверенно и немного устало двигалась вдоль больниц и телефонных узлов, ступая по
хрусткому ледку.Приходя в тихую и пустую квартиру, перекусив, он подолгу спал, завернувшись в шотландский клетчатый плед. Никто его не будил. В другом углу комнаты только спала его собака, как отражение в кривом зеркале.
Иногда темными вечерами что-то электрически тикало в стене комнаты. Тарас плеснул в это место освященной в церкви водой и перекрестил его. Тиканье стихло и больше не возобновлялось.
Тарас не носил очков, но они всегда лежали у него в карманном футляре
- для чтения. И, один в своем просторном ⌠флэте■, он сидел за столом. Он размышлял с очками во рту, задумчиво вставив между губами кончик дужки. Восседал часами, сложив обе свободные руки на коленях, или опустив одну вниз, а другой подпирая бровастое лицо. Очки косо висели, зацепившись одной дужкой за его губу, на фоне жилистой шеи.
В другие дни, сделав уроки, Тарас разговаривал с членом своей семьи, обитающим кроме него в квартире
- собакой. Гов-гав! - говорила она ему, выводя басистые и добрые рулады. А он кидал ей кусочек сервелата, и это "гов-гав" в устах псины слышалось теперь ему как "кол-бас!"Еще Тарас иногда раздумывал о таком странном вопросе. А именно. Как могло так случиться, что его дом находился в Центральном округе, а соседний
- в Южном? Это казалось Тарасу парадоксом. Ведь по закону здравого смысла два дома, стоящие рядом, должны были определенно принадлежать к одному и тому же округу, и два друга-соседа должны проживать в одном столичном регионе. Но так получалось, что он, Тарас, жил в ЦАО, а Юрок из соседнего дома - в ЮАО. Тарас пытался оспорить это аж до прорывающегося крика. Он в открытую обсуждал этот вопрос даже с учителями: может, вкралась ошибка и название округа вписали в документы неправильно?!! Но нет, все как один уверяли: ошибки никакой нет, тот дом находился именно в Южном округе, а не в Центральном, как хотел и по логике был уверен Тарас! Он никак не мог это осознать и смириться с подобным недоразумением: ведь он жил в ЦАО, а пройдя сотню метров┘ попадал уже не в ЦАО, а в какое-то ЮАО! Как же могло так произойти? Ведь другой район мог находиться только где-то далеко, а не через два шага пешей ходьбы!!!И Тарас заваривал фасолевую похлебку с зеленью. Вдыхал запах гирлянд лука и душистых трав, висящих у него на стенах и озонирующих воздух квартиры. Он с пульта врубал телевизор, опустив ноги в таз
- одновременно и па▓ря, и вымывая их.Кроме телевизора, он смотрел также в окно
- на панораму Москвы, где вдали проступал купол аквапарка. Края зеленых массивов впитывали медленно расстилающийся фабричный дым. Как-никак, но промышленность работала, и многие предприятия запустили снова┘
Когда недавно Юрок и Тарас шли через парк с памятником детскому врачу Филатову на его окраине, они увидели незнакомого необычно двигавшегося человека.
Присмотревшись к нему, они увидели, что он едет на одноколесном велосипеде. Он катил им навстречу, по мелкой реденькой траве и дерну, возвышаясь чуть наклонившимся отвесным силуэтом. Его фигуру словно несло легким торнадо над утоптанными дорожками.
Это был мужчина лет тридцати шести, без улыбки. Слегка скосив глаза, он сосредоточенно давил на педали колеса, восседая на луке седла, увенчивающей металлическую ножку. Опустив вниз свободные напряженные руки, чуть балансировал ими по обе стороны фалд куртки. Он прокатывал несколько метров, но затем не мог и не умел больше держать равновесие. Срывался, спрыгивал с колеса, но, неуклюже отскочив, тут же снова седлал цирковой велосипед и катил дальше.
Он ехал куда-то целенаправленно и старался не смотреть на проводивших его глазами Юрка и Тараса. Он явно понимал, что невольно провоцирует приковаться к нему взглядом, и старался подать вид, будто все ему надменно безразлично и он занят своим собственным делом.
Что это было? Куда он ехал? Откуда взял это колесо на периферии пустынного парка?
Но в ответ только дул прохладный и приятный весенний ветер.
По четвергам Тарас Шаркаренко ездил в Нескучный сад. Некоторые его приятели были толкиенистами.
По четвергам часов в пять дня все стволы колонн в метро ⌠Октябрьская■ обрастали разномастными опятами
- гутарящими и живыми. Да они все были играющие и прикольные - и мальчики в эльфийских плащах, и девочки, помещающие на сайты в Интернете юморные стишата про похмеляющегося Горлума. Они смотрелись грибками с вертикальными шапочками русых длинных волос, разделенных пополам, словно с лесными складками коры. От тусовщиков-пиворезов с пустыми руками до аспирантов-специалистов по Джону Рональду. С промежутком на юных умельцах, мастерящих деревянные мечи. И все вместе они отправлялись в трамвайные круги садов.Но Юрок, переводя взгляд от игры к иному, вдруг чувствовал всем существом почти такое же, происходящее сегодня. Словно не тогда, в Средиземье, в хоббитском историческом периоде, а рядом с ним, наболев┘
Громово и жестко вещающий с экранов маг Саруман с большими усами знал, где стоит гора Мордора с золотыми сундуками под ней. И запуская руку в эти сундуки, он поверил тем, кто наплели: тьма, надвигающаяся на Россию, всесильна. И посему Саруман решил открыто принять сторону тьмы и служить ей, поддерживая ее наступление.
А рядом с ним оказалась отекшая дочь одного пещерного персонажа
- Астролябия Горлумовна Смеагорлская. Чей палец собирались откусить ее острые зубы? И за каким кольцом охотилась она - этим Бульварным? Но, возможно, ей еще предстояло сыграть свою последнюю роль в уходящей эпохе┘И это пало. Потому что скипетр предавшего Сарумана был заломлен, и тот бежал на шестую кнопку телевидения┘
Но сейчас Тарас сидел в классе, на уроках, в школе. Юрок же двигался по пустым проулкам, залитым струящимся светом.
И вздрогнул, вдруг узрев возле старого заброшенного и выселенного здания все тех же самых, кого он видел тогда, в метро
- англоговорящих парней и девушку в ⌠Адидасе■.Он вспомнил утренний вагон. Неужели оно докатилось и до Штатов?
- подумал Юрок, глядя на давешних иностранных знакомых.Неужели там сидят при свечах, как запоздалая романтика, ибо нет электричества? Погасли на ночь огни, разгоняющие сумрак в империи империализма. По национальным паркам, превращающимся в леса, бродят говорливые стайки лоснящихся африканцев. И сидят гоп-компаниями по краям глухих каньонов. Вдоль пампасных шоссе неподвижно лежат в канавах люди, которых кумарит и глючит с тяжелого похмелья. На улицах
- перестрелки, и до утра население забирается поглубже в одеяла с головой. А те, у кого остались деньги, стали перекрученными и жесткими, мучаются непонятными недугами и воют на луну в промозглых скверах┘Или нет? Или всё так же, как вчера? А кто они
- вот эти?Если они
- приезжие бродяги, может, даже и не из Америки, то им снова надо заботиться о том, где искать пристанище. Может, они ищут русских бомжей - собратьев по занятиям, чтобы почерпнуть у них опыт?Но значит, они снова скитаются по Москве. Неужели это их отцы в свое время купались в столичных фонтанах, приезжая к нам и напрягая зубы жвачкой и гамбургерами? Что же, не извиняйтесь, если так случилось┘ Мы примем вас и обогреем. Нам не нужны ничьи извинения┘
А в приюте, куда их направят, им дадут кружку пива и шашлычок по-узбекски. И они отправятся искать стройки и погрузки для подработок, или удастся вымолить у директоров НИИ побочные вакансии┘
Неужели им не нашлось места там, за океаном? Они бежали в Россию┘ А кому место там? Пастухам, золотоискателям, превращающимся в магнатов и царьков? Но ведь среди них, как экзотическая пальма, где-то внизу, у южных морей, вырос Борхес. А Стивен Ликок уже давно ярко улыбался. Он был. Он просто был. Слишком смешливый, но в то же время
- и в этом суть - предельно наивный и нежный. Потому-то и небо улыбнулось насмешнику ответно┘
Юрок встряхнул головой. Он стоял около заброшенного дома и слышал: внизу, в сумраке пустых прямоугольников, где некогда находились цокольные окна, кто-то возится.
Он отошел подальше, спрятался за угол и стал наблюдать.
Через минуту хрупанье усилилось, и одинокий производящий его человек вылез наружу. Поправляя реденькие всклокоченные волосы позади потной крупной лысины, он, отдышавшись, выбрался в переулок. Там он сел в припаркованные ⌠Жигули■-⌠копейку■. Значит, простенькая машина была его! А по внешнему виду казалось, будто она стоит здесь очень давно.
Через минуту он отъехал и скрылся в городе, никуда уже не глядя. И тогда Юрок выбрался из-за угла.
Странный бродяга!
- подумал Юрок. У него даже есть автомобиль. Он ездит на нем, делая свой ⌠бизнес■ - собирая пустые бутылки и старую одежду? Это, конечно, удобнее, когда есть какие-никакие колеса - например, допотопная ⌠копейка■┘ Возможно, он даже купил себе телевизор. Что, если внутри сохранилось электричество? Такое случается. Устав за день, вечером он приходит домой, вернее, в дом. Направляется в дальние казематы, пробираясь под нависшими балками со стружками, по смердящим грудам рваной бумаги и штукатурки. Темнеет задолго до заката, а он все сидит перед телевизором и смотрит его часами. И до поздней ночи голубая квадратная медуза экрана фосфоресцирует в углу - в пучине заброшенной комнаты. А под полом спрятаны шерстяная шапка и пальто на зиму┘
Но к концу дня Юрок уже совсем нежданно-негаданно встретил на улице Веру Веверицыну!
Он подарил ей маленькую баночку пива. А затем усадил девушку за белый полированный столик солнечного кафе под открытым небом, возле набережной.
Вера сразу же вскрыла металлическую банку и сделала несколько небольших приятных глотков.
Юрок сидел перед ней молча, глядя на одноклассницу. На ее живые и быстрые карие глаза, на выгибающиеся запятыми бровки. Вера была изумрудом. И актрисой. Такой юной, но начало жизненного пути уже слетало к ней розовой птицей┘
Но и это еще не всё.
Потому что из комитета по делам этих самых утренников, на которых играет Вера, периодически приезжает человек, которого зовут Цирк. Он пуритански строен, в немного сутулую шею упирается галстук, и крахмальная сорочка белеет под выглаженным пиджаком.
Приехав к Вере, он тотчас усаживается перед ней. Извлекает из папки-портфеля пачку белоснежных бумаг, укладывает ее на стол портфеля на своих коленях. Затем достаёт самописку
- конспектировать по всей форме Верины ответы на вопросы, которые он сейчас начнет ей задавать.Он глядит на нее снулыми глазами из своего сурьезно нахмуренного лица. И спрашивает неторопливо, сосредоточенно, прокашлявшись:
- Итак, скажите мне, в чем, так сказать, идейный смысл всех действ, которые проводите вы? Какое внутреннее идеологическое содержание задуманы нести они в жизнь?
И заносит чернильное перо над бумагой, готовясь записывать четкий и подробный ответ.
Вера теряется. Вера уходит. Но, не уйдя совсем, девушка вдруг останавливается на полдороги и делает ⌠колесо■ или сальто-мортале. А затем показывает какую-то сценку этому самому Цирку в клубном пиджаке, моноспектакль. И наконец, чуть запыхавшаяся и счастливая, говорит ему, приветливо улыбаясь:
- Вот! Это просто весело!
Но человек по имени Цирк морщит лоб и надувает постное чиновничье лицо. Передергивает пиджаком и говорит, воздевая ручку:
- ⌠Просто весело■? Но это же не ответ, а отговорка! Звучит невнятно, и так сказать многие могут! Вы лучше вот объясните, по каким конкретно пунктам, тезисам вы проводите вашими утренниками просветительскую и воспитательную работу для подрастающего поколения?
И еще многое говорит Цирк, но Вере уже как-то и неважно┘ В ней больше нет прежних смятений и закидонов. Она знает. Она поняла и выбрала, а все остальное вливается в окружающее пространство. И только время бежит медленнее и делается крепче. Есть только волнения и треволнения, а страх больше не мешает творить┘
Они с Верой, глядя в глаза друг другу, долго молчали. А затем взглянули на пробегающую мимо реку. И Юрок вспомнил, как недавно они вместе с Тарасом поднялись на хрустальный мост. Этот мост построили на Фрунзенской набережной, заключив паркетную гладь в граненый прозрачный длинный колпак.
Голубые ленты эскалаторов взмыли их вверх. И вскоре приятели медленно шагали под сенью огромного теплого парника, усеянного предвечерними огнями. Только в центре дежурила охрана, а вокруг гуляли пары.
Они вдвоем вышли на открытый воздух через боковую дверь в стеклянных стенах, выбрались к металлическим перилам на деревянный настил, словно на палубу. И стояли, глядя на воду, ударяющую в далекие пристани; на пенящиеся, как под северными скандинавскими ветрами, речные волны. На берегу раскинулся парк с винтовыми лестницами и аттракционными горками и бескрайняя майская зелень. А над городом возвышалась Академия наук с медными оранжевыми запутанными конструкциями на крыше. Геометрическая груда переплетенного декоративного металла солнечных батарей
- поверх потайного белого параллелепипеда здания, наполненного комнатами и лабораториями┘ А под причальными тумбами раскачивались кранцы, сделанные из старых покрышек, и пахло рыбой.И к ним тихонько и бесшумно приблизился человек лет пятидесяти. Они даже не заметили, как он оказался здесь. Ветер шевелил его седоватую шевелюру.
- Скажите, - спросил он просто и невозмутимо, как будто давно уже их знал, - а этот мост недавно отстроили?
- Да, - отозвались приятели, с интересом обернувшись к нему.
- Понятно. Я о нем слышал, - кивнул тот. - Просто я вот сам девять лет не был в Москве, только теперь вернулся, - сообщил он им так же ошеломляюще доверительно. - Потому и всего не знаю, как тут что изменилось. Вот теперь целыми днями брожу, смотрю, изучаю, запоминаю.
Он повернулся к реке и некоторое время смотрел на воду. А потом, почти так же незаметно, как и появился, двинулся своей дальнейшей дорогой, покинув ⌠по-английски■ пешеходный мост. Все такой же мудро-умиротворенный, с неповторимо легкой и нежной улыбкой. С небольшой щетиной на щеках, медленно курящий сигарету в мундштуке.
Они невольно задумались об этом обратившем на себя внимание человеке.
Он девять лет не был в Москве. Где проживал или странствовал в это время? А теперь вернулся сюда. Насовсем? Оставлял он когда-то свой родной ли город? Наверное. Но он покинул тот загадочный не названный им мир, о котором сказал: девять лет, - и вернулся┘ куда? Домой? К кому? Кто ждет его? Кого ждет и любит он? Где его путь? Где его дом? Нашел ли он себя? Теплоту? Дружбу? Обрел ли всё? Но он думал, видимо, об этом: приду из ниоткуда.
Они неторопливо шагали по мосту. Вдали синий поезд пересекал реку по соседнему метромосту над, или - под, внизу, как Ла-Манш, в подземном тоннеле ниже речного дна┘
И сегодня день выдался такой же обычный
- майский денек. Только, может быть, с той разницей, что Америка потеряла свое господство. Вероятно, за одни сутки. Но, судя по всему, об этом еще не все узнали. Эх, подумал Юрок, я ведь до сих пор не слушал новостей. Может, вечером что-нибудь скажут? Или - ничего? Ничего не пало, а те, в вагоне и потом - возле заброшенного дома - такие периодически встречаются в Москве? И ищут здесь нечто - в так и не понятой ими до конца земле ⌠этих русских■?..Но мысль снова уносилась.
Вера, Вера, думал он.
Недавно ты посетила литературную студию ⌠Кипарисовый ларец■. И тебя сразу же направили на выступление в Центральный Дом работников искусств.
В назначенный день и время ты приехала туда. Но там тебя почему-то никто не встретил. И никто не знал, когда состоится этот концерт.
Ты села на банкетку в фойе огромного клуба и стала ждать, когда что-нибудь прояснится. Сутки пролетели в ожидании. Потом
- еще неделя-другая┘Тебе было тихо, и ты сидела на банкетке в прихожей ЦДРИ, в вестибюле. Ночами ты спала на той же банкетке, свернувшись маленьким калачиком. Днем
- смотрела, как люди спешат на встречи и торжества. Звенят хрустальные бокалы, летит серпантин. На большом экране между распахнутых гардин занавеса показывают кино. Но ты сидишь все сеансы напролет в вестибюле, и на тебя смотрит бродящий руки за спиной гвардеец, охраняющий здание. Поглядев, отворачивается. И пересыпаются минуты. Ты читаешь книги, блестя расклешенными брюками. Потом спустится вечер, и ты, Верунчик, задремлешь. Вахтер с золотистыми шевронами на лиловом фоне прокурсирует мимо, но почти ничего не скажет.Неделю за неделей ты ждешь там, в ЦДРИ, когда тебя примут и выпустят на сцену. В разгар дня гуляешь вокруг, двигаешься к метро по старым улицам Москвы и пьешь кока-колу. Обеды в столовой или кафе. Но так мягко и тягуче, как на картинах древних мастеров. И снова
- чередование света и темноты┘ Каждое утро сторожа ЦДРИ сдают смену, а ты еще спишь в пустом пространстве на мягком плюшевом диване банкетки, укрытая байковым пледом. Как ребенок, за тапирьими силуэтами бледно-красных огнетушителей с резиновыми трубками.Ты ждешь. Кого? Неужели меня? Нет, не надо так слезно-радостно! А то я дрожу и заливаюсь счастьем, что ты снизошла до рукопожатия. Женское рукопожатие
- это сакральное действо, которого так ожидаешь: что вот девушка мягко и снисходительно подаст тебе свою руку. Сделает она это или нет? От незнания точного ответа на вопрос и одновременной надежды бьется сердце и зеленая волна накатывает на глаза.Но вот ты закурила свою сигаретку маленькой женщины в маленьких башмачках, как из сказки. И вот мы с тобой под уже предвечерним высоким солнцем
- сидим в этом кафе с шашлыками. Лучи греют, как печка.И тогда Юрок, глядя на насмешливую, чуть-чуть задымленную и совсем немножко хмельную десятиклассницу, вдруг поцеловал ее. В личико. И Вера не воспротивилась. Только улыбнулась. Потаенно и загадочно, усмешливо. Словно понимающая его с какой-то такой стороны, о которой он не знал сам и не догадывался. Да была ли та сторона
- неизвестно. Может, ничего и не было, а только одна Верина улыбка, развеивающая это послеполуденное пространство.Да и зачастую в жизни есть то, что есть
- поцелуй, рукопожатие, и искать смысл внутри и вне нелепо. Частенько мы разыскиваем скрытое и не можем найти его - и в результате думаем о еще более сокрытом. Но только потому, что в этой точке скрытого не обитало.Но суть состояла в том, что Юрок впервые в жизни подарил однокласснице поцелуй.
Ей, Вере, которую увидел издали, прогуляв сегодня все уроки. Случайно
- но иначе, как случайно, и не мог возникнуть первый поцелуй.Поцелуй выплыл к нему спонтанно, развеяв страхи и сомнения. День прошел для этого! И смысл исполнился. Тут, за маленьким пивом. Здесь и сейчас. Во всем и во всех. Что значил для него мир, для него, Юрка? Чем было ему что-то? Нечто? Зачем? Он поцеловал ее шелковую щеку. И знал, что теперь, еще весь вечер, он не сможет больше ни сесть, ни уснуть. Вулкан взовьется в сердце и захватит его, Юрка. И маленькая кареглазая Вера будет опять и опять в этом тихом прохладном огоньке. И дальше ничего не понадобится плести. Но только закричать так, что руки ударятся в потолок!
Первый раз в жизни Юрок поцеловал девушку. Он сумел это сделать. И жизнь наполнилась смыслом без витиеватостей, без пестроты, и без той простоты, что хуже воровства.
В который раз луч тронул их головы. И Юрок ждал, когда зажгутся огни в витринах, в магазине ⌠Москвичка■, в рекламных шарах┘ Милые прохожие заспешат по родному проспекту. И среди лилового вечера заработает трактор с ковшом, прокладывающий трубы.
Он не знал, что еще говорить. Но впервые в жизни вдруг понял: теперь на него не обидятся за то, что ему порою нечего сказать.
И почувствовал: на этой мысли маленькая гора, словно ранец, свалилась с плеч┘
И тогда, наконец, Вера Веверицына впервые улыбнулась ему без обмана.
|
Проголосуйте за это произведение |
