ВОЛЬТОВА ДУГА

 

 

 

(окончание)

 

 

ПЛЕМЯННИК И ДЯДЯ

 

Гостомысл Блюмин шел тогда в цирк, а попал в милицию. Когда порезал Валеру заточкой в виде женской пилки для ногтей от двоюродной сестрицы. А сделал это потому, что от спиртного у него ехала крыша в виде откровенно агрессивного алкогольного параноида.

После этого случая он был на милицию в обиде. И вообще на власти. А поскольку это фулюганство значилось за ним не единственным, то решил вообще искать свободу, - раз власти его так почему-то не любят...

И решил сбежать из России тоже - раз сейчас всё можно, а на Западе на жизнь смотрят ширше, а к людям - подход мягче. Так утверждала "Еще одна газета", - к которой он пристрастился, случайно впервые найдя ее в сортире. Тогда у него случился запор и нечего было долго читать в этом месте.

Ему удалось скрыться в Чехии, как и Фанфароновым.

И Гостомысл рассчитывал (как убеждала "Еще одна газета"), что там его ожидает безбедная и вольная жизнь, и все его там будут любить. Сие писали всё в той же "Еще одной газете": ведь только в единственной стране - в России - люди злы и хамят друг другу.

Но - вопреки, что интересно, "Еще одной газете" - оказалось, что вообще-то кому он на хрен нужен в этой Чехии. Там задавались вопросом: а чего он к ним приехал и чо от них хочет? На самом деле такой ход рассуждений был правомерен, но для начитавшегося "Еще одной газеты" Блюмина это оказалось разочарованием. Однако он решил, что мало ли, может - именно в одном пункте "Еще одна газета" ошиблась.

Он больше не "зашивался", решив, что "спиралька" все одно не метод. И главное - пей или не пей - а в любом случае оттого в мире ничего не меняется.

Он делал одновременно три дела вроде Наполеона: сосал из горла портвейн, читал "Еще одну газету" и очищал себе кишечник. Мсье Бонапарт, как известно, тоже делал три дела - конкретно какие: очищал организм верхом на дырявом барабане, при этом кушал бутерброд и командовал боем. Потому что при первых звуках боя у Наполеона слабило желудок - точно так же, как адмирал Нельсон блевал при любой качке - что уж поделаешь.

Гостомысл хлебал портвягу, не сильно думал, читал "Еще одну газету" и испытывал некое психоделическое состояние. Тем самым он глушил то, во что влип: он был абсолютно одинок - даже дорогая сестрица и двоюродный дядя остались далёко. Последний теперь тоже был подобен Наполеону. Наполеон - он ведь вначале одной рукой утрамбовывал тысячи человеческих трупов, а другой - создавал прекрасный и возвышающий нас Лувр. А потом - сидел на пне на островке Святой Елены. Так и его, Гостомысла, двоюродный дядёк после "Техностроя" обитал теперь на своем острове Елены. Он вынужден был стать смотрителем склада неоновых ламп при криогенном корпусе. И там теперь сидел, среди большого пустынного парка, вдали от главных корпусов Булкова - в одиночестве, вспоминая прошлое с легкой мужской слезой. (Но об истории Блюмина-папы мы расскажем чуток ниже.)

Гостомысл был теперь без родины, без гражданства и без прописки. То есть просто-таки осуществил, так легко и просто, то, о чем мечтал как о своем идеале сэр Диоген в свое время.

Но, в отличие от сэра Криогена, то есть фу-ты, Диогена, никакого кайфа Блюмин оттого не чувствовал. Хотя порой и делал попытки спрятаться от всего этого положения дел и состояния именно в бочку - в кадку бормотушного вермута.

Сперва он работал обходчиком в метрошном депо в Праге. И однажды там с ним произошел весьма странный случай с криком в темноте, - оказавшимся, при экстренно зажженном свете, бабенкой с русыми кудряшками. Которая исчезла почти сразу, как сон.

Но вскоре Гостомысл забыл и о том: требовалось убить все мысли - ибо на фиг уже они были нужны ему в его глубокой заднице, в которой он сидел, поехав на Запад? Где, как писала "Еще одна газета", нет даже в зародыше таких исключительно русских заморочек, как, например, национализм или ксенофобия...

И он даже толком не подумал - глюки это уже - тады в депо - или не глюки...

Из депо он потом уволился, и работал теперь несколько продвинутее, хотя и в не меньшей заднице - на конвейере на заводе. Где в основном трудились тоже беженцы не поймешь откуда, в том числе - из республик бывшего СССР.

Оттрубив смену, он ехал домой на электричке. И там он пивал портвейн - чтобы ни о чем не думать.

Было ему хреново, черно и бессознательно формировалось желание взять в руки крушило или топор как чисто русское оружие. Зачем и против кого именно - мысль толком не формировалась - это уже было трудно в такой ситуации...

Но потом вдруг, когда Гостомысл, в очередной раз после смены на заводе, ехал домой, он увидел в пустом вагоне чешской электрички нечто. И сие заинтересовало даже его, хотя он уже давно забил на всё.

Поодаль ехало нечто - полусидя и протянув ноги вперед. Нижняя половина тела была плотно завернута в клетчатое одеяло, а верхнюю увенчивала голова - в черной полумаске снизу до дремлющих глаз.

Дендроид?

Это было так неожиданно, что Гостомысл заинтересовался и, толком не отдавая себе отчета, подошел. Он/она/оно открыл/ла/ло глаза. Красивые и притягательные зенки над маской. Он/она/оно ничего не сказал/ла/ло. Но внимательно и как-то не боясь посмотрел/ла/ло на Гостомысла и вроде даже запомнил/ла/ло его про себя. То ли он/она/оно не говорил/ла/ло по-человечески как дендроид, то ли не захотел/ла/ло говорить, то ли - был/ла/ло немым/ой, а то ли - разговаривал/ла/ло не на том языке.

Он/она/оно катил/ла/ло уютно, устроившись на какой-то долгий путь, как дома, и закуклившись в одеяло для тепла - видно, в Чехии ему/ей было холодно.

В другой раз он снова ехал в том же вагоне, пил там портвейн из горла и блевал в тамбуре. А затем, вернувшись из тамбура, заприметил то же существо.

Теперь оно сидело без одеяла, и он понял, что это все-таки она.

Она была в черной хламиде, сунула руки в складки, где их грела то ли стесненным, то ли затаенным, то ли глубокомысленным жестом или(/и) - просто ей опять же было холодно в Чехии. Лицо ее до глаз опять закрывала черная маска, а волосы - черный платок.

Одни глаза повернулись - тело оставалось неподвижным в угольном мешке одежды - и посмотрели на него. Отметили и вспомнили. И глядели без страха и с интересом, вкрадчиво, изучающее. Она словно что-то обдумывала, не решаясь еще на какое-либо действие окончательно.

Он подошел и сел напротив. Она не возражала, но и не двинулась навстречу.

Гостомысл высказал вслух мысль, чтобы прояснить ситуацию. Поскольку версия у него появилась - он в виде вопроса сказал лично свой вывод, который сделал благодаря ее виду и - главное - стилю одежды:

- Ты, наверное, цыганка?

Она не ответила. Может, она была все-таки немая?

- Ты цыганка? - переспросил Блюмин настойчивее. - Ну скажи, ведь ты цыганка?!

Она молчала.

- Нет, ну я правильно понял, ты ж цыганка?! - сказал он, срываясь в крик.

Она молча отшатнулась и встала, но видно было: особо не боясь, а искоса поглядывая глазами из-за маски, - опять же, что интересно, изучающе. И ненавязчиво, но проворно кинулась вбок.

- Ну скажи - ты ведь цыганка-а?! - заорал он, чуть не плача, и бросился за ней.

Гостомысл был в каком-то ином состоянии, у него сорвало башню окончательно, и он не мог остановиться.

Она выскочила в тамбур и кинулась в другой вагон. Как заведенная машина,  неумолимо, быстро, громко отбивала каблуками черных туфель по железному полу.

Она бежала по другому вагону. Даже не то что бежала, а очень быстро шла. Но Блюмин с такой же скоростью бежал за ней.

Они прочесали через один вагон, пустой, потом еще через один. За окнами мелькал такой же пустой, дикий вечер.

Она молчала и не оглядывалась, не уставала, не тушевалась и неслась мистичной фигурой типа эринии. И легко набирала скорость, едва он пытался приблизиться - он не мог ее догнать, словно она была тень - черная тень.

- Скажи мне только одно - ты цыганка?! - орал он вслед, и голос отдавался в вагонах. - Цыганка?!!

Поезд был весь практически пустым. Так они добрались до последнего вагона, и почти ничего не менялось.

Бежать дальше было некуда, и он схватил ее в тамбуре и потискал.

Поезд остановился. Блюмин ослабил напор, но она не сопротивлялась и не протестовала против его прижиманий. И вдруг метнулась в сторону и - исчезла.

Только тут он наконец очнулся от этого типа сна наяву.

Двери захлопнулись, и электричка покатила дальше. Словно черной женщины и не было. Хотя петух не орал.

В голове трезвело - время уже тому пришло, да и на бегу алкоголь повыветрился.

Гостомысл стоял один в пустом тамбуре последнего вагона у глухой стенки. И - наступил на нечто светлое среди сумрака. А когда с проснувшимся любопытством посмотрел вниз на сие - его эстетическое чувство испытало обрыв.

Ибо кто-то здесь явно

 

Так памятник себе воздвиг нерукотворный -

Весь тамбур заблевал.

 

 

Но когда он увидел черную стерву в том же пустом вагоне в третий раз - он понял, что это уж точно не сон, не призрак, а - реальная черная стерва.

Она была в той же одежде почти до полу и той же маске-завязке.

Он подошел к ней целенаправленно, предварительно накачавшись портвейном, схватил ее и выволок в тамбур. Она не протестовала. В тамбуре он начал ее обнимать и лапать - вдвоем в ночи и в грохочущем летящем поезде, в замкнутой камере.

Он хотел с ней "сосаться", но это удавалось только через маску, - поэтому дыхание ее оставалось удивительно свежим, а глаза загадочно прыгали.

Он опустил руку вниз и нашарил сгруппированный пресс через черную ткань.

Он сунул руку еще ниже и... за резинкой трусов нащупал нечто постороннее, вложенное.

И тут она остановила его руку, твердо отвела и не менее твердо его отпихнула. После чего выскочила в двери и опять исчезла, а электричка понеслась дальше.

Блюмин снова "отвис" - портвейн, опять именно к этому моменту, выветрился. И Гостомысл задумался над происшедшем.

И логически сделал вывод, что ясен пень, он наткнулся на то, что - с крылышками, да не летает (но не курица!).

Еще более ясно, - подумал он, - критические дни. Значит, вход туда временно закрыт. Красный период, как флаг большевиков или типа синего периода Паши Пикассо. И, вишь ты, даже рот - и тот завязан!

Он не знал, что смотрит в воду - как в воду из крана грядущего утра с грядущим сушняком. Критические дни - точнее теперь было не сказать. А правильнее даже - роковые дни.

И все произошло потому, что он втюрился в эту черную стерву, притянувшую к себе его внимание своей загадкой - благодаря черной маске. Просто потому, что мужчины, увы, склонны влюбляться в стерв. И, возможно, именно поэтому они чаще гибнут и вообще живут обычно меньше женщин.

Не первый и не последний тут князь Лёва Мышкин - тот самый, который чрезмерно хотел мира всем, а в результате - ему самому и не досталось. Он-то влюбился в великолепную стерву - правда, как раз ее пережил. Но - в кресле-каталке...

Или, еще проще:

 

Как много девушек хороших,

Но тянет чаще на плохих...

 

Когда в четвертый раз Гостомысл встретил в вагоне черную стерву - он уже не удивился. Что она уже специально поджидала его - он эту мысль даже как-то не продумал - думать уже толком было совсем нечем и нечего.  

Но она ласково, как ни в чем не бывало, поманила его за собой движением кисти руки, - белой, выпростанной из угольных обшлагов.

Он двинулся за ней как приклеенный, не в силах остановиться. Она вывела его на пустую черную станцию, и они пошли сквозь ночь. Иногда он терял ее из виду, но затем находил: черная фигура заслоняла звезды среди остальной аналогично темной ночи.

Они пришли в некий светлый дом. Там сидела еще одна женщина в черном, как две капли воды, - тоже в маске до глаз. И наличествовал еще мужчина - отличительной чертой которого была длинная черная борода.

Они налили Блюмину портвейн. И он неторопливо пил, а они вроде бы тоже пили сами, хотя на самом деле - поливали кактусы в горшках за спинами.

Потом он снова пришел на их тусовку, как загипнотизированный. А почему "как"?.. Потому что одна из двух черных женщин в масках в виде шелкового платка до глаз делала всю, как говорится, дорогу некие пассы руками, направленные в его, Гостомыслову, сторону. Он явился потому, что они налили ему портвешок: не прийти не мог, как примагниченный на маяк бутылки. Но они сами потягивали только нечто из своих особых фляг, - которые доставали из складок и потайных карманов. Одна дама - пассовала, ритмично, заряжаясь этим легким ритмом, и - повторяла какие-то фразы не то мантры. Они поливали кактусы, он пил портвейн, а мужчина вещал ему о том, что он может быть с ними. Для того, чтобы взорвать электростанцию в Чехии.

На третий раз Гостомысл уже толком не сознавал еще, какого рожна вообще надо минировать какую-то станцию, но - бессознательно он уже с первой встречи с ними (а может - и до) желал оную рвануть. И готов был уже вникнуть в детали конкретного дела на четверых.

Мужчина с бородой давал ему инструкции и посвящал. Все это делалось под занятие мантрами с одновременной заливкой шаров портвейном, а с их стороны - поливанием кактусов, яко шашлыков, тем же вином и пассами, наведенными изящными и шелковыми женскими руками.

На четвертое "занятие" Гостомысл уже твердо был готов заложить взрывное устройство под электростанцию. Также он обнаружил, что по выходу из транса, в который погружался каждый раз при общении с ними, он вдруг странно и неожиданно для себя знает то, чего никогда знать не мог. А именно - он мог запросто по памяти нарисовать весь план электростанции в Чехии, которую они решили снести ударническим методом. Вплоть до того - где какой дежурный техник сидит, с какого хода можно проникнуть и где стоят какие реакторы. Он хренел, но это было так: он разбирался в электростанциях не больше, чем варан в балете, но - видел и знал и помнил все устройство станции так отчетливо, словно бывал там много раз в жизни и ходил по ней от и до неоднократно. Хотя мог чем угодно поклясться, что не заходил туда на экскурсию ни единого раза, да и за фигом?..

Наконец они были готовы. Гостомысл не думал - он шел делать дело. Для чего - вопрос в данном случае не задавался. Поступила только команда: надо. И действовать по плану...

Увы, их опередили. Чешские спецслужбы арестовали их уже недалеко до электростанции, но взяли быстро.

Хотя "Еще одна газета" писала, что только в России спецслужбы лезут везде и всюду и могут сделать все что угодно, оказалось, что это тоже не так. Чехи выследили готовящийся теракт на славу и предотвратили его.

Повязали всех четверых. Гостомысл так больше и не видел того бородача и двух черных девушек. Их развели в разные стороны и отправили в отдельные КПЗ и на разные допросы. И только тут до Гостомысла дошло нечто. И он, поняв, что докатился до всего этого от любви, вдруг дико закричал, упав на колени:

- Боже мой! - стихийно обратился он к полицейским. - Загубленная молодая женская жизнь, - указал он на уводимую арестованную - "цыганку" из тамбура, - и раздавленная любовь - из-за чего?! Из-за какого-то чертова набора консервных банок, набитых бездушной топливной х.рнёй!! - и он указал на возвышавшиеся рядом над ночью четыре вороненых реактора той электростанции, которую они пытались ликвидировать, да неудачно... (Хотя я бы сказал - как раз, по-моему, удачно...)

И он был совершенно прав. Поэтому уводящие его жандармы не ответили ему ничем - нечем было крыть...

Впрочем, он оказался тут не первым и, судя по всему, не последним. Вспомним хотя бы Андрия Бульбу.

 

Гостомысл сидел в кубической банке подземного изолятора чешских спецслужб.

Задворками сознания он вдруг вспомнил: "Еще одна газета" писала, что на Западе тюрьмы не хухры-мухры - там на заключенных, в отличие от России, смотрят как на людей. А именно - каждый день любому зэку дают по целой тушеной курице, два сорта супа, килограмм хлеба с сыром и - литр сортового красного вина. В каждой камере горят лампы дневного света, а когда надо, их можно самостоятельно вырубать. На выходные заключенные отправляются домой, а также на все праздники они покидают тюрьму. Да, и еще: побудки и отбоя нет - каждый встает и ложится когда хочет.

Однако на практике верным оказывалось не всё. Побудки не давалось, отбоя тоже - поскольку были тишина и изоляция. Не было также и света. Вина, курицы и супа тоже не обнаружилось, как Блюмин ни шарился.

Наступило утро, и в изоляторе с Гостомыслом произошел серьезный судорожный припадок глубокого патологического похмелья, сходный с эпилептическим. Его пришлось срочно вытаскивать, иначе он бы запросто размазался об железные стенки.

Его откачали, обследовали по всей экспертизе и пришли к неутешительному выводу: подследственный мало вменяем, а также загипнотизирован и зазомбирован ранее по полной программе.

Поэтому поместить его были вынуждены не в обычные условия, а опять же в одиночный специзолятор с применением лечения психотропами.

Когда с помощью последних Гостомыслово сознание слегка уже прояснилось, он подумал: а все-таки, черт возьми, не всё он знал про чешские, да и вообще тюрьмы... Значит, стоило только доказать, что у человека крыша не варит - как он уже подлежал иным условиям. Если, значит, со средой преступление не связано, а сугубо - с неустойчивостью крыши...

Но на каждый плюс всегда находился минус. Да, его приговорили к заключению в одиночном специзоляторе. Но - с разрешением применения психотропов и - судя по всему, к заключению бессрочному...

При обыске "шантрапой с пустыми карманами" был только он... А дело о готовящемся взрыве электростанции, предотвращенном чешскими спецслужбами, расписали тамошние газеты. Был вскользь упомянут и их пособник русского происхождения. И - тот факт, что при одной террористке и наркоторговке из четверых задержанных обнаружили нечто. И это оказалась вовсе не прокладка, как решил тогда простодушный Гостомысл...

Стервы носят трусы, как все люди, потому и ей там было удобно прятать пакетик с героином.

 

Он сидел за толстыми стенами. Сознание все более прояснялось, и он думал: и зачем действительно вообще потребовалась такая радикальная редактура плана чешской местности, какую они замыслили? Но ответа не находилось - террор был делом иррациональным, не менее, чем террор и сталинский в другое время. Просто зло распределяюсь по миру иначе - на каждую эпоху свое, но - не более рациональное, чем любое зло изначально...

Поэтому Гостомысл перестал так сильно думать. Зачем? Теперь всё было всё равно.

Он был один в темноте. Вот что нашел он здесь, за границей России, - мечтая о том, что найдет свободу, ночи с красавицами и бесплатный суп каждый день, причем - без всяких обязанностей что-либо делать. Кажется, о том тоже писала "Еще одна газета"...

Но сюда газет не давали - было не положено. И может, оттого на душе стало спокойнее. Вернее, пустее и равнодушнее. Без мыслей. Раз и далее... 

 

А вот теперь насчет двоюродного Гостомыслова дяди.

Папа Ксении Блюминой разворачивал деятельность по мере смены эпох - в эпоху парадоксов.

Вначале он был в совместном предприятии, а потом стал заведовать хозяйством в группе компаний "Технострой".

Сотрудники - всех специальностей, включая разнорабочие - поначалу его любили и вот за что.

Он был заботлив и не давил на психику.

Когда утром он проведывал девушек на ресепшине, он робко им улыбался и озабоченно спрашивал: как у них всё, не случилось ли чего? И только получив ответ, что нет, выдыхал с облегчением - так, что они всегда слышали. Улыбался им уже бодро и топал к себе в кабинет.

Когда сотрудники рабочей специальности отгружали железо, снимаемое и сбрасываемое с крыш, Блюмин бродил вокруг и приговаривал, напоминая лишний раз, неоднократно за день, о технике безопасности: только осторожнее, ребята, ради Бога! Не подходите близко к крыше, когда болванки оттуда сваливают! И озабоченно вздыхал, умоляя его слушаться и беречь себя.

Если он замечал, что кто-то работает с корявым железом в драной рукавице, он цокал языком и грозил пальцем. Затем собственноручно срывал с него рукавицу, сам шел на склад за целой и приносил взамен, - подавая, как чартисты хартию. Так и только так!! - качал он головой.

Девушки на ресепшине тоже любили его и вот за что конкретно. Он почти никогда не спускался посмотреть на них из своего кабинета. То ли много работал там или раскладывал пасьянс на компьютере, то ли - делал так чтобы они просто поняли и оценили. Никаких лишних вопросов он им не задавал. В порядке все доставленные письма и звонки? И - усё.

В результате девушки на ресепшине, дежурившие попарно, жили неплохо. На протяжении смены одна из них спала за ресепшином на диване, а другая сидела у телефона. Затем они менялись: одна, продрав красивые глаза, садилась к факсу, а другая - отъезжала домой. Чтобы сделать уроки с сыном, а себе купить батон хлеба, батон краковской колбасы, два яблока и баночку кофе.

К концу недели жизнь еще улучшалась: одна из девок читала Робертушку Шекли, а другая - просыпалась от телефонного звонка собственной тетушки.

- Работаю теперь в "Технострое", - докладывала она ей деловито. - Прихожу пораньше и затем - сплю до вечера. И зарплаты начисляется столько, сколько мне удастся проспать.

Короче - Блюмин был душка.

Правда, почему-то часто в "Технострое" происходили ЧП. Однотипные: нечто исчезало. То горшок с цветком, то стенд, то куда-то незаметно испарялись пять лишних рулонов железа, то - какой двигатель.

Всегда в подобных случаях Блюмин озабоченно (не менее, чем всегда, когда пекся о рабочих парнях, девушках и их безопасности) бродил по коридорам. Он вздыхал, сдвинув брови - как только кто-нибудь шел мимо и мог услышать:

- Ой, ой, ой, ах, как нехорошо!.. Что ж так недосмотрели, что мотор пропал!.. Как же теперь мне за него отвечать-то?.. Ай-яй-яй...

Он никого никогда не ругал, только вздыхал в безмерной досаде... И незаметно промакивал руки о фалды своего пиджака, стирая с них что-то, почему-то напоминающее моторное масло...

Или, лирик, по-своему читал себе под нос известные стихи:

 

Блюминг вынести - раз плюнуть, но кому пристроить, Блюмин?!

 

Потом вдруг неожиданно в "Технострой" нагрянула комиссия ревизоров и аж из госбезопасности. Непосредственно к Блюмину.

Они предъявили ему длинный список всех пропавших моторов и остального. А также показали счета, с помощью которых он, опуская робкие застенчивые глаза, покупал лишние платья для доченьки и поездки на солнечный пляж для нее же... Ему сказали, что уж пусть не обессудит - сколько блоку не вертеться, а трос домотается, и кому это знать, как не технику по хозяйству - в "Технострое"-то! Он не обессудил - что уж обижаться на правду...

Пытаться отпираться тоже не стал - какой был смысл? Требования ему поставили ультимативные: либо - уголовное дело заводится сразу же - а материала уже выше головы; либо - он сам, сегодня же, пишет заявление об увольнении - сугубо по собственному желанию.

Блюмин без всяких колебаний выбрал второе. Всё сразу уладилось, прибывшие уже не смотрели сурово - и душу его отпустили на покаяние...

Вместо Блюмина пришел новый начальник, с военной выправкой бывшего спецслужбиста.

И девушки с ресепшина, слишком уже привыкшие к бытию иному и к застенчивому заботнику Блюмину, никогда их не беспокоившему без крайней надобности, взвыли.

Новый "бугор", насупив брови (а вовсе не сияя робкой, яко тлеющий уголь, и - всегда потупленной улыбкой), по нескольку раз в день колобродил возле ресепшина, чтобы не давать девушкам никуда отлынивать, ни - тем более - отъезжать с поста. Спать он им также почти не давал. И никаких вздохов.

Но как только он пришел, вещи и техника из группы компаний улетучиваться перестали. Когда миновал год под новым руководством - все убедились в этом наконец красноречиво. При Блюмине что-нибудь исчезало в среднем дважды в месяц. И ни надзор ресепшина, ни что-либо еще оказывалось бессильно - вещи, словно черным ходом, мистично, как сквозь стены просачивались... Теперь же, - как вдруг до всех дошло, - за целый год не пропало ни одной...

Следовало отдать должное: ужасный "бугор", смурной брюзга и муштровщик юных барабанщиц, да и вообще всех остальных, - оказался человеком, однако, как ни верти, честным.

 

КАЛИПСО В КЛИПСАХ

 

Нелли Зуева росла (слава Богу, что уже давно не в высоту). Ей стукнул "четвертак", и она была чрезвычайно рафинированной. А именно - когда в компании кто-нибудь рассказывал про то, что блевал, она морщилась, чтобы тем самым непременно привлечь к себе всеобщее внимание. Поскольку более никто - ни парни, ни девушки - не решался столь нарочито привлекать внимания всех. Она же всегда в таких случаях демонстративно кривилась, - чтобы люди абсолютно зарубили себе на носу, что она, в отличие от всех, не блюет никогда!!! Да, это было так: она никогда не блевала. Даже когда блевали все вокруг, ей, в отличие от остальных, просто было плохо. Вот в чем состояла принципиальная разница между ней и - остальным человечеством.

Нелли недолюбливала мужчин, развив в себе подростковый комплекс. Сделала она это по свойству высокого интеллигента вопреки пролетариям. Ибо вторые на жизненные проблемы обычно стараются забить; а первые - нарочито раздувают: ибо считают только такой подход достойным утонченного и высокодуховного человека. Раскрутилось в ней это с той самой поры - из-за Колика, который тогда посмел застукать ее в непристойном виде, с ночными розами на морде, да еще и полапал как последний нахал.

С тех пор она поняла, что мужчины - вахлаки, кобели и мачо. Ей не нужен был мужчина, напоминающий собаку - верную, благородную и грубоватую. Ей требовался кошак - то есть интеллигент (об этой параллели нас с кошками или собаками читай подробнее в главе "Колыбель для лайки и бледи Совершенство").

Ей нужен был не мачо (пусть готовый вынести ее из огня, как вообще-то подобает оному по кодексу мачизма...), а  - рафинированный, как сахар. То есть, расшифровывая: лопух и подкаблучник, который даже если попадет себе молотком по пальцу, никогда не произнесет вслух слово без точек, а - только с чередой гудков морзянки. Что тут есть другой минус - такие, как правило (из-за недостатка занятий физкультурой), могут не вытащить даму из огня если что - она как-то не думала: ибо у нее пока что был жив и здоров любящий папа...

Поэтому Нелли была далека от простого народа и работала в сферах высоких: пока имелась возможность сидеть на шее отца. Хотя многие ее однодворники - и Колик, и Тиша Головарев - успели побывать и фОнтазерами, и грузчиками, и охранниками, и кем только еще... Таково уж было время, да и - молодые студенческие годы вроде Шурика на стройке.

Нелли же подрабатывала вождением экскурсий по комплексу музеев. Языки она немного знала, и экскурсии брала исключительно иностранные - там денег получалось больше, чем у русских. И второе - там легче было рассказывать. Ибо иностранцы в основном думали, что в России бегают белые медведи, а, увидев Кварцевый фонд и Гранатовую палату, они долгонько столбились в изумленном шоке. Затем оценивали, а вопросов, естественно, не задавали: ибо Кварцевый фонд и Гранатовую палату искренне даже отличить друг от друга не могли.

Когда она показывала иностранцам (в основном из Америки, ибо снобы англичане далеко так обычно не ездят), протестантам, русские древние иконы, - то ей со смехом приходилось объяснять, да она показывала иностранцам (ал Головарев в ухо Лене Голлум...ругие . что готёнок.  у славнйо готки? ________________________в ответ на возникающие вопросы, нечто. Что - нет, напрасно вы думаете, будто древние мастера просто не умели хорошо рисовать, поэтому изображали перспективу вывернутой назад, "какие-то странные пропорции" и младенца на руках у Богоматери - с лицом взрослого человека... Тут дело совсем в другом... Но те были искренни в своих версиях...

Кроме Кварцевого фонда и Гранатовой палаты спускались еще в казематы палат Боярских. Раньше люди были меньше ростом, о чем тут свидетельствовали низкие двери. Нелли невольно приходилось вообще кланяться... Приезжие гости топтались за ней, и со стороны это выглядело, как будто мама-гусыня ведет за собой отряд-выводок гусят. Нелли со своими двумя с лишним метрами роста возвышалась головы на две над каждым из экскурсантов в кильватере...

Однажды в Боярских палатах она встретила еще знакомых - того самого Колика и Валеру.

Колик учился в аспирантуре, на историческом, рассуждая, что что теперь еще делать в это непонятное время? - удобнее пока продолжать учебу. Он любил ходить в музей, куда имел бесплатный доступ как историк. К нему нередко присоединялся приятель Валера, потому что теперь они тоже вместе работали в комплексе Булково: Колик - подрабатывал в охране, а Валера - паял в гравиметрии.

Колик, любящий музейные палаты, знал здесь всё и ходил сюда как в особое место, даже - с особенным запахом. Вдыхая полной грудью древнюю цементную пыль, он вел за собой Валеру и показывал ему экспонаты.

- Это, - показывал он, - толстовка Толстого. Это - пузырь Смирноффа. А это - топорик Раскольникова.

Затем они подходили к месту, где под стеклом, как все равно в бронированном аквариуме, стоял маленький сапожок.

- Это - ботик Петра Первого, - пояснял Колик.

И Колик объяснял, что при огромном, как у нашей Нелли, росте царь-реформатор имел патологически маленькую ногу. Так что ботик у него был легкий - в его ботике даже плавать представлялось возможным. В общем, не ботик Петра Первого - а прямо-таки понтон с парусом!

Иногда Колик любил просто постоять в дальнем закутке палат, возле маленького окна, где крестообразно падал свет. В галерее с толстыми стенами. Подумать в ней о жизни среди прохладных серых камней, - как Мопассан в галерее монастыря, сойдя со своего ботика "Милый друг".

Однажды Нелли, водя по музейной площади экскурсию, встретила и еще одного старого товарища со двора. Рыж, патлат, наперед сутул, сер плащ, синь джинс.

Сметливый читатель, наверное, уже догадался, кто это был. Послушав немного экскурсию Нелли, стихийно присоединившись, Тиша Головарев потом поговорил с ней запросто уже вдвоем. Особенно - насчет представлений американцев об иконах, почему они, мол, так изображены.

До чего же они многого не понимают, - вздыхал саркастичный Тихон, - как неразвиты: любой русский знает, кто такой Франциск Ассизский, но почти никто из них не слыхал о Серафиме Саровском... Мы знаем Рим иногда даже лучше, чем они - нашу Россию. Но, увы, мы, русские, живем чаще короче них: потому что тратим молодость на вылазки... А там - до пенсии сидят в офисах, а только потом начинают спокойно ездить по всему миру... Вот как в твои экскурсии...

Нелли не слишком понравился нынешний Головарев. Да он и никогда особо ей не нравился... Во-первых, он был мужчина. Во-вторых, он был явно какой-то квасной патриот. А Нелли смотрела на жизнь иначе.

Хотя сама она в церковь ходила. Причем не в католическую или протестантскую, а в православную. Ходила уже давно, почти каждое воскресенье. Погружалась в эту атмосферу и забывала обо всех земных заморочках.

Одно время она даже подвизалась в лавочке продажи свеч, книг и икон. Но не удержалась, чтобы не хамить посетителям мужского полу. К сожалению, на бессознательном уровне в отношении оных она вела себя по принципу: "Что так смотришь? Грязно пристать ко мне хочешь?! Получай словесный отпор!" Вот в чем фишка.

Бывало, какой посетитель робко рассматривал свечи и иконки, когда продавщица куда-то отходила. Когда она возвращалась, он шутливо говорил ей, что всё никак увидеть ее-то саму не может. Но она тотчас супилась и отвечала:

- А что вам меня видеть? На мне цветы, что ли, растут?!

Прихожанин шокировался и пожимал плечами, никак не понимая, чем же так завел с полоборота девушку?..

Как-то в церкви она неожиданно встретила и Дария, воевавшего на Кавказе...

И она уже отрабатывала, как ответит, если Колик, - вот уже тоже появившийся в ее жизни, - начнет опять фигню: попытается пригласить куда-нибудь типа домой. Она репетировала, как ему скажет в ответ: надменно, в безмерном сарказме и шикарно усмехнувшись:

- А что я забыла у тебя дома, сударь?!

Она много раз тренировала эту фразу перед зеркалом, рассчитывая поразить ею наповал.

А потом думала о ней, сидя в свечной лавочке. Но подошел... Дарий. Он сказал, что хочет помолиться кое за кого, кто тоже был в Чечне, о здравии - ну, люди из помогающего ему общественного комитета... Нелли молча приняла его записки. Ей нравилось работать в свечной лавке. Это было и послушание, и - все-таки она не пол мыла: руки ее по-прежнему оставались белы и чисты, а не как у люмпенов каких-нибудь...

Но, видимо, воспоминание о Колике да еще люмпен (ибо охранник) Дарий как-то неудачно наложились на сознание. Не ее вина...

Дарий, оказавшийся чрезмерно наивным мачо, хотел поговорить о прошлом с этой худой высоченной девицей, которую помнил со двора. Мало-помалу меняясь после заново обретенного знакомства с Коликом, он не так уже боялся людей.

- Я, - сказал Дарий, - там контузился несколько... Но видишь - выжил, - усмехнулся он.

- А-а! - деловито ответила тонкая и высокая рафинированная Нелли, а затем громко и четко спросила: - Одна голова уцелела и сама собой бегала, а к ней потом ножки приставили?

Когда Дарий оторвал ботинки от пола, Нелли, "въехав", что у парня на нее какая-то явно неадекватная реакция, поспешила добавить, что это она шутит же, шутит!

Но Дарий почему-то в ответ не смеялся и не улыбался. Странный, видать, был он человек - без чувства здорового юмора...

Дарий не позволил себе грубость в храме. Хотя почти первый раз пришел в него серьезно.

Колик, - которому единственно он доверял вот так вот, слушаясь его советов, - порекомендовал Дарию вспомнить прошлую жизнь именно по той части, чтобы можно было исповедаться. И если Бог даст - причаститься.

Бог дал. И что интересно - это дало явно несравнимо больший эффект по части многих тревог и гнетущих мыслей, которые прошли сразу же. Чего не дало ему в свое время ни изучение йоги, ни чакры, ни психотерапевты - все вместе взятые.

Дарий невольно словно хотел, чтобы этот парень Колик - его ровесник - вразумил, научил. Хотелось найти опору в друге после долгих лет такой вот замкнутой и оторванной жизни... Потому что сейчас что-то сдвинулось точно.

Хотя как бы было Дарию не слишком увлечься дружбой, не сотворить из нее кумира - такая ситуация предрасполагала и к этому... Или он был сильный, не мог пойти на подобное? Хотя и сломленный... Или же они на самом деле, все такие люди, были слабые - ремарковские герои и другие?.. А только чтобы завуалировать стыд перед слабостью - именно они-то и бросались в экстрим? Может, сильным как раз и не требовался такой экстрим?

Впрочем, экстремальные наклонности - они зачастую ведь как... Человек становится экстремалом, чтобы казаться лихим перед всеми... До того, пока жизнь не бьет по-серьезному. А когда впервые вдарит по-настоящему и расплющит - то тогда уже как-то больше экстремалом быть не хочет и уже не базарит, что у него, мол, такие наклонности... А пока играл, чтобы выглядеть хватом - то и убеждал, что он-де эсктремал.

А еще кто-то занимается экстремальными видами спорта типа сноубордизма, фристайла и так далее. Мачизм, да? Но - месяцок лежать со сломанной ногой на перетяжке, не вставая и даже не имея возможности повернуться - это-то, конечно, и есть настоящий мачизм, да...

 

Нелли занималась танцами. О том она уже поведала Колику в Боярских палатах, когда они в очередной раз встретились там: что она изучает фламенко, а танец это сложный - каждая репетиция - огромный физический труд, столько надо фигур сделать!

- Как грузчик устаешь? - добродушно заценил Колик.

В ответ повисло несколько удивленное молчание. Нелли никак не могла "въехать". А затем даже спросила:

- Почему - "как грузчик"?

Теперь настал черед удивляться Колику. Просто он недопонял, что шокировал Нелли такой мыслью - как это ее, интеллигентную и возвышенную душу, вдруг сравнили с каким-то занюханным люмпеном грузчиком?!.. Поэтому она искренне не могла осознать подобную метафору...

- Ну, в смысле - семь потов с вас сходит? - попытался пояснить Колик.

- А-а! - наконец поняла Нелли. - Ну - это-то да.

Так они и недопоняли друг друга, хотя Колик вовсе не хотел ничего плохого.

Проблема в танцевальной студии возникла у Нелли из-за ее роста - по части партнера. По негласному правилу принято, что либо партнеры должны быть одной "вышины", либо - мужчина должен быть выше. Считалось "неканоническим", если в паре дама оказывалась высотнее кавалера.

Но найти парня, который был бы в "секции" выше, чем Нелли, не удалось.

Тогда ей предложили попробовать пока подождать с парными плясками, а не хочет ли она поучиться танцу канари?

Нелли обрадовалась такому предложению и приняла его, даже не поинтересовавшись толком, что это за танец такой. Просто потому, что он явно был не парный, у нее сразу отлегло от сердца. Она по-прежнему недолюбливала мужчин, и ей не улыбалась перспектива парных танцев. Ведь мужчины - они куряги, и от них воняет табаком и водкой.

Итак, ей предстояло учиться танцу канари. Что же сие такое?

Ей ответили, что рационально тут трудно ответить. Этот танец вообще нельзя объяснить - его можно только видеть, и таким образом обучаться ему наглядно. Тогда иррационально ты поймешь его суть. Но его наполненность суггестивна, построена на чисто бессознательных ассоциациях, он экзистенциально живет ими, а перевести его смысл на язык слов всегда будет неадекватно.

Поэтому оставалось только явиться на занятие и посмотреть.

Вышли три человека, с гармошкой, тарелками и третий - центральный - с сачком на длинной ручке, похожим на вымпел для определения погоды или выдвижную удочку.

Затем они объявили: "танец канари"!

После чего принялись играть, приплясывать и петь:

 

Блю-блю-блю канари, пик-пик-пик,

Си перде леко,

Си пьянг о кантил трамонтар

Пик-пик, рипет ил венто. 

 

Да, танец действительно оказался концептуальным. Средний человек изображал ловлю этих самых "блю канари" - голубых канареек, о которых рассказывала песня.

Сии птички использовались людьми на шахтах при газовой опасности. Канарейки такой породы были чувствительны к самому малому притоку газа, и потому как только хоть где-то в штольне наступала, как говорится, разгерметизация - первыми откидывала лапки пЫтЫчка. Шахтеры замечали это и аварийно срочно задавали лататы на поверхность. Так канарейка помогала людям выжить, при этом отдавая благородно себя заместо них - правда, она не знала, что выступает в роли добровольца... Соображения вряд ли бы хватило, а потом - люди-то как даже и не спрашивали кенаров - так брали... (Кстати, что бы, интересно, изменилось, если бы попытались спросить?..) Но зато наградили (посмертно) голубых канареек вот этой песней и - сей пантомимой.

Нелли решилась попробовать принять участие в трио "Канари". И опять же на руку себе: с ее ростом в этом плане везло. Конечно, по закону симметрии ее место в троице могло быть только центральным - между двумя "пристяжными". А эта роль состояла в том, что требовалось "ловить" воображаемых канареек. Справа и слева музицировали - на гармошке и литаврах. Средний же участник держал сачок с длинной ручкой и набрасывал оный на птЫц. А фразу "ловить сачком" - допускалось в просторечии соединить в один метафоричный глагол - "сачковать". То есть - двое крайних играли на инструментах, а центральный - сачковал.

Нелли понравилась сачковать. Ей всегда это нравилось. Сколько они ни репетировали.

Потом они решили попеть свою песню, бродя по парку вдоль реки. Маршировали кавалькадой:

 

Блю-блю-блю канари, пик-пик-пик,

Си перде леко...

 

Неожиданно они заприметили своеобразного человека, сидящего у воды. Он положил голову на кулак, делал, почти не глядя, кораблики и пускал их.

Крайние справа и слева хохотушки задумали дружески прикадриться к этому задумчивому парню, и возможно, как-то его повеселить. И - развеять, может, его думы, разрешить проблемы, какие у него есть. Центральная сачкистка воспротивилась и поморщилась, но два голоса против одного выбили право.

Только спеть они ему решили немного иначе.

Они осторожно подкрались сзади, встали рядом сбоку и - три-четыре! - завели, улыбаясь и пританцовывая:

 

Буль-буль-буль кораблик-блик-блик-блик,

Це первый лектор,

Ты пьян, о сладкий трав нектар,

Ик-ик, в реке ил - вектор. 

 

Парень обернулся. И, кажется, заценил. И даже улыбнулся. Посмотрел на центральную длинную фигуру и то, что у нее в руках. А затем покосился на воду, подумав, что же за веселая рыболовная женская компания задумала нагрянуть на дамбу, да еще с этим вот "дальнобойным" малявочником для пиявок? Но тут он узнал Нелли... А она его...

И пение как-то сорвалось - Нелли перестала ритмично сачковать.

Однако Дарий отучался от злопамятности. Он в ответ только скорчил некую сосредоточенную рожу, протянул руки с вытянутыми пальцами в сторону девиц и куражливо прозвучал, яко какой поп-звездун со сцены:

- Му-му-му, хоп!..

Крайние девицы посмотрели друг на друга через Нелли. А та опустила сачок и сказала им:

- Давайте уйдем подобру-поздорову! Почему он мычит, как бык?.. А проще говоря - почему он быкует? Наверное, хочет напасть!

Девицы снова поглядели друг на друга, вернее - с двух сторон на Нелли. Она уже не сачковала, а парень - не быковал. Поэтому они мало что уже поняли, только отвернулись в разные стороны и разошлись. Они осознали лишь одно: с этой индивидуальной во всех отношениях девушкой пива не сваришь - уж какие-то у нее слишком тонкие заморочки и не менее тонкий юмор...

И трио "Канари" разбрелось.

А Дарий тоже отвернулся к привычной воде и смотрел, как дымится в урне томик Ремарка... И вспомнил философскую картинку из "Ностальгии" Дрюни Тарковского: где тоже стояла бутылка водяры у водицы, дымила догорающая книга, а - на фоне этого звучали стихозы. И также он вспомнил философского сторожа из Брэдбери, без страха и без всякого отчаяния разговаривающего с объявившим войну книгам. Спокойно вырывал этот библиотечный сторож страницы из книжки, крутил из них цигарки и - цитировал тут же того или другого автора!.. А дальше еще можно было развить мысль про то, что рукописи не горят и - про то, что

 

Пеплом, пеплом станет бумага...

Пеплом твоим и моим.

 

Звуки разносились над рекой. Глызин пел свой "Пепел любви" из приемника - с мчащегося на подводных крыльях корабля.

Корабль приблизился. В кабине восседал капитан Капитон. Он высовывался из нее, как проглатываемый крокодилом немца из рассказа Феди Достоевского.

- Шестьдесят сомов-кидал! - крикнул он восторженно. - Дарий, ты ли это?

Дарий помахал ему рукой.

Они обменялись отмашками, и капитан Капитон покатил дальше, еще раз мужицки усмехнувшись:

- Эх, простор, сто восемь хрипатых сомов!

Речной шторм от подводных крыльев улегся. И тогда Дарий увидел, что таким образом в загончик его дамбы закинуло еще нечто. И не только старые поплавки и грязноватую пену. Это была пластиковая прозрачная полуторалитровая бутылка-"баклажка" от минералки или пива. Плотно закрытая пробкой. И внутри лежала бумага.

Дарий наклонился, хлебнув для куражу еще водки из своей бутылки, и выловил ту, пластиковую.

В пластиковых-то, подумал он, способнее пускать такие вот письма кораблекрушений, спасибо прогрессу. Стеклянная - тут есть вероятность, что ее может о валуны или вот о такой берег разбить. А эта колотится о дамбу - и ничего...

Он открутил крышку и вытряхнул бумагу.

Развернул и принялся читать.

Уважаемые иностранцы всего мира! - было написано там. - К вам обращается бывший Президент России. Простите меня за то, что я натворил столько забобонов и столько развалил в этой самой могучей стране по части всех наук - Советском Союзе! Просто я сам многого не понимал... Простите меня за это, господа иностранцы!

Под этим стояли имя и фамилия Первого Президента России. Подпись отсутствовала - только имя да фамилия. Печати тоже не имелось. И вообще больше ничего не значилось кроме вышеуказанного.

 

Группа, где танцевала Нелли Зуева, славилась по разным концертам. И "Канари" они пели, снова собравшись. С дамами Нелли ладила хорошо и относилась к ним покладисто - в полный противовес ее же бескомпромиссному отношению к мужчинам. Но оно и понятно: мужики - они ж пристать могут как мужики, вот потому и с дамами дружится и дышится легко. В отличие от этих, - с которыми вечно в напряжении, не зная чего ждать...

И группа их поехала на смотр в Чехию. Пели там и тусовались.

Там-то Нелли и наткнулась на еще одного человека с ее дворов вокруг четырех школ. С этой пышкой с красивыми ногами и русыми кудряшками, Леной Голлум, они некогда обменивались книгами.

Они разговорились, Ленок рассказала Нелли про ихний семейный переезд и про всё остальное.

Чешского гражданства она по-прежнему не имела и каталась туда-сюда. Сестра ее и мама жили в Чехии, и Степанида уже родила в Чехии ребятенка.

Вдвоем Лена и Нелли отправились гулять по Праге и смотреть ее достопримечательности вплоть до замков на окраине.

Нелли интересовала мистичная Европа, и Европа вообще - недаром ее папа был дипломат. Заглянули и в ее общежитскую комнату при академии.

Лена по дороге объяснила, что она там у нее абсолютно пустая, и только одна ее собственная вещь - гантель.

- А где же ты спишь? - удивилась Нелли. - На гантели?

Лене пришлось пояснить, что кровать-то есть - но казенная. А ее собственная - да, только гантелька! О том речь.

В комнате они посидели до вечера. Потом Лена стала готовиться ко сну, решив сегодня домой не приезжать, а Нелли сказала, что еще пойдет погуляет по Праге одна. Лена ее отпустила, почитала "Гарри Поттера" да  уснула.

Но прошла ночь, а Нелли не появилась.

Лена ждала ее еще день, но тщетно. А потом в общежитие пришли люди в форме. И строго стали спрашивать насчет той Зуевой из России...

В общем, оказалось, что танцевальная группа уже должна ехать обратно, а эту девушку не могут найти.

Обнаружили ее только через два дня, размышляя, где она - пропала, сбежала или что уж?..

Не дав, увы, повода для либеральной радости и либеральных шпилек Лениной маме, чешские спецслужбы работали мощно. Ибо не хотели нарываться на международный скандал.

Но Нелли не стушевалась. Она показала сертификат.

Оказалось, что отлынив и пустившись, очертя юную голову, одна по Праге, она представила туточки свою сработанную в России монографию по части искусствоведения. И ее, эту монографию, неожиданно заценили. Заинтересовались русской специалисткой, нашли ее и вручили сей сертификат. Там стояла печать и подпись: Гробус.

Что бы это значило? Этот Гробус был видным деятелем программы, собирающей научные кадры со всех концов Земли, в том числе из России. Он и выдал этот сертификат со специальной печатью своего фонда в мировом масштабе. Теперь Нелли Зуева могла когда хотела приехать в Европу или в Америку, жить как стажерка, и остаться еще и на потом - для получения европейского или гарвардского образования. И еще она выиграла грант от Гробуса. По-простому, сокращенно, можно сказать так: выиграла Гробус.

Поэтому сильно скандалить никто не решился. Танцгруппа уже отъехала, но гробусницу и ее подружку посадили на другой теплоход и отправили аккуратно обратно. Лена тоже вздумала сплавать в Россию - она занималась изящными искусствами, была свободной как ветер и делала соответственно, - как ветер в голове подует и куда...

Посадили так, по контрамарке, в последний момент, в спецотсек. И корабль отплыл, яко у ФФ - Феди Феллини.

Две девицы сидели в дальней каюте. Они лежали на койках, разметавшись и мечтая, кто - обо всем чем угодно вольном, а кто - о более конкретном вроде новых монографий. Одна из них была в радикально черном платье, а другая - в платье кремового цвета. Потом они уснули. А проснулись оттого, что что-то было явно не так.

Но всё вроде с виду не изменилось. Только сделалось как-то мокрее, душнее, пол покосился, а за дверями герметичной каюты раздавались странные плески и шумы.

Нелли слезла с койки и попыталась разведать, открыв люк.

Пол точно кренился. В коридоре было определенно мокро.

Она пошла босиком наружу.

Коридор был пуст, и по нему текли ручьи, как весной. Палуба кренилась дальше - тихо и безмятежно. Слышался легкий шум воды и треск чего-то.

Нелли покричала. Никто не отозвался.

Вслед за ней выбралась уже и Лена.

Они вместе пошли, держась за стенки и леера, по теплоходу.

По нему струилась вода, как будто он был гигантской морозилкой, которая оттаивала.

Людей нигде было не видно и не слышно, а ведь когда их запихнули и матрос быстро отвязал швартов, тут явно ошивалась куча народу да еще вся команда.

Стучали в каюты. Втуне.

Пустовал и машинный отсек, и камбуз, и кают-компания. Нигде никого. Они остались вдвоем.

Когда они ползли обратно по стенкам, рискуя поехать с горки, крен стал сильнее. А когда добрались до своего спецотсека, то не могли войти: он был уже ниже ватерлинии.

Теплоход медленно тонул или, как сказал бы поэт, шел на дно.

Лена, уже не боявшаяся промочить ноги, теперь пошла на разведку первая. Требовалось что-то делать.

Радиорубка аналогично молчала, и связь подмокла, да и не особо они умели ею пользоваться.

Это была первая такая экстремальная ситуация в жизни Нелли, и инициативу взяла Лена, которая, судя по всему, имела тут уже больший опыт...

Она погнала, потащив за собой Нелли, уже по щиколотку в воде, в шлюпочный отсек.

В последнем дул бриз. А уж шлюпок тут хватало по числу пассажиров - это тебе не "Титаник" какой-нибудь!.. Но ни одной не осталось. Значит - всё было благополучно. Только не про их честь...

Тогда Лена погнала на камбуз. Там она нашла две вещи - корыто и тигель. Огромное корыто и такой же громадный химический тигель.

Тигель она понесла сама, а корыто навьючила сверху на наклонившуюся под него Нелли - так что теперь Нелли было на что налететь лбом - шишки не набить.

Вода прибыла уже по колено и поднималась выше. Они прошли к люку, через который можно было бы отчалить. И Лена, которая явно имела уже опыт и тут, прихватила с собой две книги: "Гарри Поттера" и энциклопедию выживания. Вот, - показала она последнюю Нелли. "Что делать, если вы попали в кораблекрушение, пожар, заложники..." Нелли демонстративно заойкала и закрылась руками - ее ли изнеженной интеллигентной душе подобали такие книги! Как можно думать о таких вещах и нагонять на себя столь черные мысли!! Лена усмехнулась интересности ее рассуждений, но - рассуждать-то было уже некогда.

Они выбросили за борт корыто, тигель и уселись в них.

В корыто поместилась только Лена, и поэтому Нелли пришлось сесть в тигель. Потому что в корыте еще лежали обе книги и - сачок, который они тоже прихватили с собой - тот самый, Нелин, - принимавший участие в номере с сачкованием.

Они отплыли поскорее от теплохода, который медленно и лирично погружался, сидя в волне на одном места - на днище.

Лена гребла длинным сачком, а Нелли попыталась руками. Но это оказалось не слишком эффективно, и Лена, плюнув на все, связала прихваченным еще тросом обе посудины и стала грести одна. Нелли невольно отдыхала на буксире в тигле, а Лена в противовес - сачковала. То есть - гребла сачком и дальше, интенсивно.

Так они плыли до ночи - буксир из ведущего корыта и ведомого тигля. На ночь легли в дрейф.

Утром проснулись, снова уселись по-турецки и поплыли, ища глазами землю. Рано или поздно нас найдут - рассудила Лена, - ведь с теплохода вроде бы все ушли на шлюпках. Значит, нас хватятся. Тем более ты с Гробусом - внимания больше!.. - подмигнула ей Лена. - Если увидим какой вертолет - помашем вот этим сачком, а он у нас как раз длинный - под твой рост сработанный. Если проголодаемся - попробуем этим же сачком ловить рыбу, ракушек или планктон.

Плыли дальше днем. Встало солнце, и они надели панамки, которые тоже захватила Лена.

И вскоре они додрейфовали до показавшейся земли. Лена открыла энциклопедию выживания и посмотрела соответствующую главу. Нелли больше, что характерно, на сию книгу не роптала: что, мол, она не может даже открыть такое и на кой вообще нужны такие книги - пробуждающие в нас черные мысли...

Как учила энциклопедия, причаливать следовало только против ветра. Так и сделали.

Вытащили тигель и корыто. И затем, пройдясь по берегу и покричав, убедились, что на маленьком острове они одни. Он был необитаем.

Стали думать, что теперь делать. И Нелли наконец сказала Лене, что как это ты так сразу все сообразила, что к чему?

Лена усмехнулась и ответила, что уже пообтесалась в Чехии.

- Русским не хватает некоторой здоровой приземленности, - сказала она, подмигнув. - В этом слабость гениального народа. Вот те же чехи, с которыми я уже пообвыкла: плевать им на все идеи оптом и в розницу - им бы - чтобы сосиска была на столе и кружка пива, и дом не протекал. Вот потому они и не устраивают никаких революций да разрух себе. А русскому вынь да положь не сосиску, а идею - вот потому и в 17-м году переворот, и второй не так давно... А призвать бы здоровый скепсис - может, не было бы ни того, ни другого.

- Ха, - засомневалась Нелли. - А вот те другой пример. Гитлер сам, слизняк марсианский, ценил русских солдат выше своих. Нет, вовсе не из-за чего-то возвышенного типа патриотизма, нет, проще смотрел, но тут - верно. Он базарил: вермахтскому фрицу обязательно нужно, чтобы в вещмешке лежала чистенькая скатка, бутылочка со шнапсом, по дороге можно было в бане вымыться и тэ дэ. А русский может неделями не мыться, питаться сухарями с водой, сидеть на травке или вообще в болоте, и ничего - воюет! Вот потому мы и выиграли войну! Так что еще посмотрим, кто из нас лучше сориентируется.

И они пошли в разные стороны. И вернулись - одна с кучей вкусных мидий и устриц, которые наловила сачком, а другая - с диким голубем и зайцем. Голубь - понятное дело, он летал где хотел. А заяц, возможно, был сбежавшим с какого корабля кроликом - уж тут она особо не разбирала. Поймать того и другого ей удалось, изготовив петельку из троса, которой были связаны обе посудины, на коих барышни прибыли. Лишила жизни Нелли ту и другую добычу - положив им голову на один камень, а другим прихлопнув - как уже отслуживший свое хронометр - быстро, - чтоб не мучились. Потому что она была гораздо менее циничная девушка, чем Лена.

Теперь требовалось добыть огонь. Спичек не было, линз тоже.

Но наличествовал каменистый откос берега.

К нему Лена прикрепила пучок соломы. Пока она лазила туда - на откос, - она спускалась по все тому же тросу, а сверху ее держала Нелли, уперевшись в камень.

Затем они стали вдвоем бросать вниз на тросе все то же корыто, чтобы оно ударом о камни высекло искры. Швыряли они его долго, но искры либо не высекались, либо никак не попадали на трут.

Наконец они его грохнули так, что трос оборвался, и девушки чуть не рухнули туда сами. Они схватили друг друга, спасая друг друга и... уж даже позабыли о корыте, огне и обо всем... Но когда очнулись и взглянули вниз - увидели, что трут горит. Тогда Лена скорее схватилась за остаток троса, слезла, схватила трут и кинула его в уже заранее наготовленную кучу веток.

Сварили мидий, устриц, зажарили кролика и сварили голубя - есесно, в тигле.

Теперь у них был чисто монархический ужин, обед и завтрак: суп с голубями, кроль-король (королевский кролик) и - заморские ракушки к столу царя.

Уже наступил вечер, и они вдвоем сидели у костра. С особым аппетитом трескала Нелли - именно ей особенно было смачно есть кролика, пойманного самой: порадовавшего вначале ее глаз на живописной природе, а затем - подарившего им ужин. Совместившего приятное - с полезным.

Но Лена вдруг загрустила.

- Что такое? - спросила Нелли. - Никак, не соленое? Ничего, мы тут обвыкнем - и найдем кристаллы соли и как их толочь разберемся.

- Не, я не о том, - вздохнула Голлум. - Просто думаю: вот ведь какое существо человек. Только он один портит экологию! Как писал великий трезвенник Крючкотворцев: до изобретения атомной энергии у животных практически не встречалось мутаций, а у человеков - и тады мама не горюй! Сугубо от вредных привычек да разврата. Вывод? Где придет человече - там  обязательно насвинячит. Вот, например, посмотри вокруг!

Нелли посмотрела, но ничего не увидела: было темно.

- Маленький уютный остров посреди моря! - пояснила Ленок. - Тышшу лет стоял пустым, и местная флора и фауна на нем жила спокойно, и забить ей было на то, что где-то есть какие-то существа хомо сапиенс или хомо нон-сапиенс - уж по-всякому, не в том вопрос. И вот всего какие-то две бабы за день - и что же?

Нелли насупилась и впервые обиделась на подругу.

Сурьезно и нахмуренно, жестко и назидательно она вставила слово:

- Значит, баба - это инструмент для забивания свай! В другом значении я этого термина не знаю и не понимаю!..

- Ну хорошо, - поправилась Лена, идя навстречу покоробленной рафинированной интеллигентке Нелли с нежными ушами. - Две девушки за один день - и уже что? В воду металлолому накидали - кивнула она в сторону моря, имея в виду утонувшее корыто, - уже даем стране угля и сжигаем кислород, - кивнула она на костер, - и - уже уменьшили фауну на кролика и голубя!..

Лена хлюпнула носом, втягивая в себя вкусную кроличью подливку, и сказала, вздохнув:

- Бедный маленький зайчик!

- Ну ты заплачь еще, дура! - посоветовала ей Нелли.

А про себя подумала: впрочем, с ее кроличьими глазками, кругленькой мордахой и пушистостью волос, может, Голлум сама имеет по побочной линии в предках зайцев - как вроде белочек - Джоди Фостер? Потому и невольно сочувствует, ощущая кровную кроликовую себеподобность?..  

- Хорошо, - сказала она уже вслух. - Если у тебя отбило аппетитину, мы поступим по-благородному.

После чего встала, низко поклонилась тиглю с кроличьим супом и промолвила:

- Спасибо тебе, маленький кролик, что ты, пожертвовав собой, спас двух здоровенных девок от голодной кончины! И извини нас за то, что мы таким образом вынуждены были тобой поужинать! Спасибо - и извини!!

Лена вздохнула и сказала, что все это не то - на всякого кроля не наизвиняешься, а слопать нам, может, еще новых придется... Но душевный покой после Нелиного поступка к ней все-таки вернулся, а с ним - и аппетит.

А потом, как рассказывала о том сама Голлум:

 

Мы построили шалаш...

Правилен был выбор наш.

Объяснить бы, почему

Было сумрачно ему?

 

В шалаше они спали до утра, как две девушки с ресепшина, прикорнувшие до смены дамского караула. И сны были безмятежны.

А затем позавтракали остатками от голубя - королевской еды.

И пошли на берег. Они надеялись, что скоро их найдут - явно же ищут. Главное - день простоять, ночь продержаться и чтобы было что есть.

Нелли на необитаемом острове нравилось. Никто не дергает, не грохочут магистрали, не надо делать уроки и заниматься языками. Спи сколько хочешь и ешь когда хочешь, опасных зверей нет и главное - тут нет мужчин! Вроде как на острове нимфы Калипсо, где за века единственным мужиком оказался только иммигрант Одиссей. 

Нелли стояла на берегу и была уверена, что с вертолета-самолета ее уж точно заметят, - как видно же из космоса, благодаря ее высоте, китайскую великую стену.

Когда солнце припекло, они завалились на берег и лежали на пляже, на котором, видно, стали первыми отдыхающими с начала мировой истории. Но Нелли было удивительно спокойно: она привыкла и раньше загорать на речке только в женской компании. А то эти же, у которых щетина на морде растет - на тебя там всегда смотрят так... А чего зырят - непонятно - не знают, что ли, что стервы тоже трусы носят?..

И по Интернету она чатилась с девушками. И виделась с ними в кафе караоке и живой музыки, уже затусовавшись и в реале. Где они сидели и говорили за жизнь. Теперь было такое же кафе, только очень большое, - где еды обитало немало и на халяву: и рыба царская, и кроли-короли, и голуби королевские. А живой музыкой служил шум прибоя.

Они валялись на солнышке навзничь и, как часто делают пляжники, читали лежа книжки: чтобы и не скучать, и дамские носы не обгорали.

По очереди штудировали "Гарика Потного". Неожиданно сим продуктом бумажно-картонажной промышленности заинтересовалась и Нелли. И как потом узнала, почему-то многие девушки - именно девушки - ее возраста с увлечением читают эту вроде бы детскую, но такую ли уж детскую книговинку?..

По мысли Лены Голлум, в этой книге была заложена неплохая сатира на современную педагогическую систему.

Да уж, и ребята школьные, значит, революционеры во главе с Гарри, умели противостоять ей: уж крали исподтишка у учителей, из какого угодно сейфа и канцелярии, всё, что им вздумается... Вроде как эсеры со своим частным самостоятельным судом. Или - ребята из "Кондуита и Швамбрании", - которые, как хулиганы, выставили из гимназии директора и кидались в него его галошами и снежками. Не гопники?.. За что боролись? В книге о кондуите и Швамбрании, на которой некогда даже пытались воспитывать хороших советских детей, сие перечислялось: за отмену школьных "мундиров", кондуитов и даже вообще - похорон как обряда. Так произошла революция... Миновало шестьдесят годков советской власти и наступили уже 80-е - когда впервые их поколение прочло сию книгу. И сами - носили форму, получали замечания в дневники не хуже кондуитов, а прошедших жизненный путь хоронили нормально в продолговатых ящичках. Так что система оказалась воистину гомеостатичной.

Вечером барышни сачком изловили лобстера и еще большого зеркального карпа. Лобстера поймали быстро, а потому съели. А карпа так долго вытягивали, что аж успели к нему привыкнуть и с ним подружиться, - навроде знаменитого старикана из сказки Хемингуэя "О рыбаке и рыбке". Поэтому есть не могли. Хорошенечко приготовили его в тигле, думая, что уж в вареном виде он станет менее напоминать о знакомстве. Но и тут не сумели. Пришлось накормить им прибрежных чаек, а самим выпить только карповый оставшийся в тигле бульон - жизнь на острове научила рациональному подходу и здоровой политэкономии. Нашли еще винные ягоды и сварганили из них в тигле компот. Так что цинга тоже пока не грозила.

Так миновал день, и еще день, но уже стало страшновато и тревожно... Они уже не болтали между собой, а все больше молчали. А молчание не наедине, а вдвоем - оно порой еще тягостнее...

На закате они, как два столба (вернее, как каланча и столбик), стояли на берегу. Лена Голлум пыталась заклинать судна, приговаривая в сторону моря: "Крибли-крабли-корабли!" Нелли же никакие наговоры произносить не стала, но - молча читала молитву.

Что еще было делать? Только уже - снять штаны и бегать с голой попой - тем самым пойдя по пути одичания. И тогда открывалась бы перспектива: возможно, через сколько-то лет остров бы уже не был необитаемым - на нем жило уже дикое племя, одетое в растения - целым туземным бу-бу-букающим поселением...

Стоп, - прервались идиллические мысли! Нет, сие исключалось! И рассыпалось моментально... Ведь не было же мужчин. Вот то-то и оно... Посему не оставалось и перспективы на появление нового туземного народа.

Это отрезвило сразу. И поэтому дичать девицы не стали. А решили все-таки еще подождать.  

Потом вдруг раздался шум. Они посмотрели на море. Море штормило.

Шум усиливался. Вроде бы гудела какая-то турбина, только где?

Они задрали головы к небу. Самолета не было видно.

Но волны нарастали и...

- Тысяча двести пятьдесят девять краснорожих сомов!

К острову шел на скорости теплоход на подводных крыльях. Спецрейсовый. В кабине сидел капитан Капитон.

Девицы закричали "ура", запрыгали, сыграли друг с другом в одну партию капусток и замахали руками и сачком.

- Девятьсот тридцать два мяукающих сома!! - радостно подхватил капитан Капитон, радуясь, что он выполнил свою миссию - пропавшие "девушки с Камчатки" нашлись.

Теплоход встал на якорь.

Теперь красивая дикая жизнь кончалась - пора было возвращаться домой, в цивилизованный мир, где грохотало метро, плыли крейсеры и летали самолеты, а ученые теперь еще разрабатывали концепцию полета на Марс...

Человек, - подумала про себя вдруг сейчас Нелли, поднимаясь на борт по трапу, - тормози прогресс: соблюдай меру и в прогрессе!

Они возвращались в мир прирученного (но, увы, не слишком, - вроде как тигры-львы...) атома, и в мир современного homo. Который кушает фаст-фуд, потребляет внутрь авиационный спирт, дышит воздухом мегаполисов, ест пироги с эссенциями. Но, однако, процветает и - возводит новые электростанции, формирует генные технологии, обнаруживает зашкаленный холестерин в крови у двухлетних детей, но - опять же рожает новых детей и живет дальше - даже на территориях с атомными захоронениями... Должно быть, попади в современный мир средневековый человек, выросший на натуральных продуктах, он умер бы уже только надышавшись нашего воздуха и слопав один наш обед... Впрочем, похоже на то, что и современный человек в средневековом мире явно не прожил бы и трех дней.

Кажется, подумала теперь Лена, после атомной войны выживут только три вида живых существ: пауки (известно по курсу науки), тараканы (печальный опыт Чернобыля...) и, наконец, люди.

А капитан Капитон теперь "продвинулся" и совершал международные рейсы на скоростных спецтеплоходах.

Как было дело, рассказал им сам Капитон. Та злосчастная посудина, в которой произошла разгерметизация системы, начала медленно тонуть. Подали сигнал SOS, и все ушли в шлюпках, потому что капитан правильно распорядился, а кирдычился корабль медленно - это вам не Титаникус-потопляемус, который все считали нон-потопляемус, да потому и облажались. Поскольку обе пассажирки находились в особом отсеке, сидели тихо, сели в последний момент да еще и по контрамарке, о них толком забыли - они даже не значились в списках, как лишние. Но о них поступило сообщение потом - ведь это ж от русской танцгруппы, мать твою так и так! Международный скандал будет, если живыми не выловят... Да еще что-то там от Гробуса сигналы поступают...

Вертолеты полетели к судну, пускающему пузыри. Оно наполовину погрузилось. Но туда проникли десантники, бросив веревочный трап. Обыскали. Не нашли никого - ни живых, ни мертвых. И обнаружили исчезновение некоторых вещей с камбуза.

Еще потом заметили странный неопознанный плывущий объект в море.

Спустился туман, и его потеряли из виду. Однако именно по пеленгу его дрейфа затем направили экспедицию. И капитан Капитон нашел наконец остров и на нем - двух робинзонш.

А уже в порту в России их встретила дамочка их возраста. Она была дружелюбна, приветлива, чуть зажата, молчалива, деловита и смела. Приземистая и сбита.я, темноволосая. Звали ее Дарья Кантор. А прозвище ее происходило от фамилии, "переключенной" как бы под ее род - Кантора.

О чем-то она переговорила с капитаном Капитоном. Возможно, именно эта научная, как оказалось, дева разработала новый поисковый радар или что-то типа - который и испытал Капитон в этом поиске девушек в чистом море. Но подробности не разглашались.

Две девушки подружились и с третьей: женским дуалом мужского рефлекса дружбы на троих - вроде трех товарищей за одним литром - чисто Ремарк...

Кантора была сотрудницей закрытого учреждения. Потому вела себя особо: трепалась легко и просто обо всем чем угодно, кроме - собственной работы. Но уходила от темы всегда безупречно ненавязчиво, с изяществом. Легко говоря о другом.

Оказывается, в свободное от основных занятий время она писала романсы для саксофонов и даже печаталась в Интернете. И - чатилась в том же Интернете со многими творческими типчиками.

Потому что, как сказала она сама, когда у человека нет ничего, кроме основной работы - это уже не работа, а каторга называется!

 

ДВОЕ ИЗ ГЕССЕ

 

Да, наш Дарий пошел в церковь. В ту самую, которая столько лет стояла разрушенной с другой стороны от четырех школ. Теперь она реставрировалась, и в ней шли службы... И в ней же подвизалась трошки Нелли Зуева.

Дарий вошел в новое, неизведанное. Неужели тут были развалины? А теперь свет, свечи, батюшки... Но раньше он и не мог представить, что когда-нибудь придет в храм...

Была очередь на исповедь, и Дарий записал все, что нужно, на бумаге уже давно... И теперь решился. Еще раз прогнав про себя смутные воспоминания. Но это надо... Он понял. Хотя когда-то терпеть не мог церковь - просто потому, что его так воспитала идеология.

Батюшка выслушал его и только понимающе кивал. Интересно, всем он так кивал или только ему? Словно и не удивил его опыт бедолаги, помятого еще аж первой кавказской войной... Или чувства священника прятались за оболочкой безмятежности, моральной работы, долга, духовной помощи нам, пришедшим сюда?.. "Господи, прости!", - сказал он, когда Дарий замолчал. И больше ничего не добавил, кроме разрешительной молитвы, - когда Дарий склонил голову под епитрахиль, смирив свою давнюю гордость...

Священник был молод, чуток только постарше Дария, наверное. Русый, очки. И кажется, он никому не говорил ни слова. Выслушивал и кивал. И отпускал всем грехи.

На другой день сюда же, притягиваемый этими дворами, пришел и Валера Мурзаев. Но тут была новая "смена": батюшек было двое, они подменяли друг друга. Принимал исповедь другой, не с русой, а - с черной бородой.

Тот выслушал Валеру, нахмурив брови. Тоже исповедь молодого человека, решившегося попробовать приобщиться... Бывшего советского пионера. Исповедь за все прошедшие годы.

Выслушал. И строго спел ему, эдак как с клироса, высоко взяв ноту с интересным выражением смеси строгости и куража, - важно подняв вверх указательный палец, назидательно:

 

Ты безбожник и бездельник,

Хулиган, каких не будет!!

 

Но грехи, конечно, отпустил...

У Валеры сложилось иное впечатление от первой исповеди, чем у Дария... Но он  не жалел, что она состоялась, во всяком случае - пока не жалел... Только, вернувшись домой, машинально начертал на листке бумаги, как все равно епитимью:

"Ты бисбожнег и бисдельнег, хулеган, коких не будид!!"

Откуда взялась идея написать именно так? В странном, диковатом, все еще играющем кураже...

И как был удивлен Валера, когда вскоре узнал, что самостоятельно "изобрел" уже появившиеся приколы по части языка. Они фигурировали на определенных развернувшихся сайтах в Интернете - вроде "Живого журнала", который становился все более популярен и куда писала и Нелли...

Впрочем, чего удивляться? Некоторые идеи, возможно, просто жили в самом человечестве и приходили от него к отдельным людям как изначальные. Словно заранее сложенные в некий ящичек, и оставалось только тому, кто поумнее и поостроумнее, вытащить ту или иную... Иногда это делали независимо друг от друга: как Бойль и Мариотт, Ломоносов и Лавуазье... Как вот этот стёбный "езыг"... Как Иконников из "Визита к Минотавру" был труёвым готом до появления готической субкультуры - разве не исчерпывающий пример?

А два батюшки, сменяющие друг друга в церкви в начале двадцать первого века, в точности повторяли двух первых христианских священников в одной из заключительных притч "Игры в бисер" Геры Гессе. Один из которых сурово отчитывал, сдвинув брови, а другой - вздыхал, молился и мягко отпускал всем всё. Разные науки разрабатывало человечество на протяжении истории: от тайных знаний теории бисероплетения (см. Гессе) и футболистики - до хоккеистики и стервологии.

 

Колик знал, что среди девушек, с которыми тусуется Нелли, есть и занимающиеся благотворительностью, в том числе и по части медицины.

Однажды Нелли прислала ему электронное письмо.

 "Нужно срочное переливание крови, у подруги ребенок при смерти. Помогите, кто может". И указывались координаты.

Колик решил - ну раз так, он поедет прямо сейчас, в ночь (уже был поздний вечер).

Он набрал данный номер и сказал о готовности ехать.

Незнакомка на том конце протянула:

- А-а... Да-да... Но сегодня не получится, приезжайте завтра, только предварительно обязательно мне позвоните.

Колик "брякнул" ей утром. Она подошла и сообщила:

- Ах, это вы... Сейчас соображу... Нет, тоже не получится, давайте завтра.

Колик уже чуток завелся:

- Ну, а завтра уж я сам не могу - у меня своя авральная работа!

Она не стушевалась:

- Хорошо, послезавтра. Но это ведь только на проверку!

Колик на этот раз уже вообще мало что понял... Однако девица пояснила:

- Сначала вам надо сдать кровь на проверку, не завтракая, потом - через два дня - вам скажут, годится ли именно ваша кровь для такого особого переливания (по части специальных тел). Если сойдет - в конце недели подъедете. И перезвоните мне, а то я ведь вообще-то Нелли Зуеву не знаю, а сама занимаюсь благотворительностью на многих "участках".

Хороша "срочность", ничего не скажешь! - подумал Колик. И чего Нельке было людей дезинформировать?

Но все-таки завтра он позвонил той девушке.

Трубку не взяли. Колик потряс телефон еще пару раз в течение дня, вплоть до вечера - опять молчание.

Тут уж, извините, совесть его была чиста!

Нелли же он написал электронный ответ, честно признавшись, что морально готов был тут же мчаться в ночь и ложиться под кровонасос. Понимаешь, дЭвАчка, - раз "срочно" и "ребенок при смерти" - тут уж, ясно, представляешь ночную смену реанимации и врачей наготове с трубками! А там - вон как оказалось всё, и знаешь я вообще-то "срочно" как-то совсем не так понимаю если у них через день проверка через два дня результат и вообще еще "кастинг" доноров...

Нелли, не тушуясь, написала в ответ: может быть. Честно говоря, я сама толком не знала, что там за ситуация. Это подруга подруги, и ее саму я даже в глаза никогда в жизни не видала! А телефон давался - девушки, которая просто координирует по патронажным службам такие дела.

Вот так вот... В общем, с бабами и их поступками не соскучишься!.. - в который раз понял Колик. - И с их ясными глазами - тоже.

В другой раз Колик увидел поющий в церкви новый хор девочек. В центре стояла малышка в клетчатом костюмчике, уже такая маленькая леди лет десяти, а по бокам, охраняя ее как две бернские бычишки, паслись две большенькие - очаровательные, гладенькие красульки шестнадцати лет. Все были нарядные и блестящие. И еще наличествовала регентша ихнего трио, тоже, очевидно, новый в их в приходе регент: черненькая дамочка в очках, с милой открытой улыбкой.

Пело это девичье трио не только в церкви - и по светской части не забывали, оставаясь во всем вполне нормальными людьми.

Выступали и в том же клубе, где занималась Нелли танцами фламенко, и где, в свою очередь, ее трио исполняло танец Канари с сачком.

Туда же, в клубешник фламенко, завернул как-то и Колик, любящий бывать везде, где интересно и полезно. То есть - где полезное совмещается с приятным - по части культуры и фуршета.

Колик отыскал Нелли, и в зале они сидели рядом. В этот день она тоже была как зритель, но - такой зритель, которому самому тут знакомо всё досконально.

Улыбчатая регентша пианинила, а три девицы под окном пели этим вечерком песенку про юную дамочку, идущую по улице и красующуюся на ней и - о том, что

 

Если песенка поется,

Значит, правильно живется!

 

Мысль последнюю Колик поддержал, но задал на ухо Нелли вопрос, указав на трио, за распределением ролей в котором внимательно наблюдал.

А они исполняли монолог маленькой героини следующим образом:

 

Коротенькая юбочка!

У-а, у-а, у-а!

И белые оборочки!

У-а, у-а, у-а!

 

- Гм... - сказал Колик. - Я смотрю, центральная поет все куплеты, а две "пристяжные" пухлюшки подпевают только после каждого куплета: "У-а, у-а, у-а!" и красиво вихляются. Они что - больше никаких других слов не знают и не выговаривают?.. 

Однако Нелли за словом в карман не полезла. Размышляла она всего секунду, а затем ответила:

- Ну, эти-то "пухлюшки" старше. Так что уж им скоро, может, и детей придется в колыбели качать! Вот потому именно они и поют "у-а, у-а, у-а" - уже настраиваются на лад собственного будущего потомства!

Когда же девичье трио пело в церкви, то там на службах, скромно, с самого краюшку, потупив глаза, стояла, чуток топчась, - Оля Рогожина...

Она последнее время стала захаживать в церковь. Ее тянуло сюда после рабочей недели, словно что-то говорило ей: не одной работой жив человек...

Она молилась со всеми: о нас, собравшихся здесь, о наших родственниках, здравствующих и уже нет, о всех православных христианах. За единение всего человечества во Христе, о России, властях и воинствах ее... Как было не просить обо всем этом?..

Может, именно тем, что люди собирались и молились вот так, и стоял мир, и продолжалась жизнь на Земле, и, хоть со скрипом, но решались проблемы последних лет смуты?..

Однако главная Олина молитва была другая. В одно слово - "спасибо"... Только сейчас, проанализировав многие судьбы, она вдруг невольно говорила: "Спасибо!" Спасибо, Господи, за то, что я жива и здорова! За то, что у меня есть дочь и она тоже здорова! Разве можно, логически рассудив, за такое не сказать небу "спасибо"?! Только далеко не все понимают такие простые вещи, потому что где говорят эмоции, - там правды не жди, а мы все, увы, одержимы страстями... Однако если хоть на минуту развеять страсти, - узришь простую истину. Вот такую:

 

Две руки, две ноги, оба глаза.

Быть обязан счастливым, зараза!!

 

- как гениально изрек поэт Владимир Дагуров

Колик, видящий в церкви и Олю Рогожину, завернул на посиделки домой к Нелли, - когда она собрала своих девиц из чатов и из кафе. Кое-кто был и из парней - но он сидел на своем месте и четко его знал. И по манерам становилось ясно, что уж за такого Нелли не боится: это, слава Богу, не мачо, а собачо, - которое смотрит в рот ей, Зуевой, снизу вверх (а иначе вообще-то и физически не получается...), глазки долу ручки полу и резких движений не позволит.

Посиделки были возвышенны. Примостились вальяжно на диванах, смотрели все вместе, молча, снятую кем-то на камеру трансляцию из соборов в Ватикане, подрагивающий крупный план пламени свечи, фрески и скульптуры. Затем обсуждали по кулинарной книге приготовление средневековых блюд.

Колик высказался, что всегда, читая книжки вроде "Айвенго" и смотря аналогичные фильмы, полагал, что "средневековые блюда" - это нечто типа жареных целиком туш быков и огромных кусков мяса. Которые едят с шампур и запивают элем из массивных кружищ, - вылепленных из глины вручную, без круга... На что Нелли высокомерно и резко ответила, что это - "попса", рассчитанная на тех, кому нужен эффект, а не подлинная история кулинарии. А подлинное - это вот нарезание всяких ломтей, лука, чеснока, и всё - по строгому рецепту, убеждавшему, что это - именно кухня эпохи расцвета феодализма.

Дальше все продолжалось в таком же духе. Все сидят как мешками ударенные по местам, говорят в виде одной-двух фраз про искусство Ренессанса. Колик попробовал покалякать о психологических триллерах с Шерочкой Каменевой, но Нелли не менее высокомерно отрезала, что она таких фильмов, тем более с Каменевой, не знает и не смотрит, так что - айда на другую тему. Затем она, сугубо интеллигентно, разродилась анекдотом о казашке и француженке, рассказывающих про своих мужей. Как вторая из них заявила супругу, что ничего делать по дому не будет, три дня его не видела, а на четвертый он привел домработницу. А первая - заявила то же самое, три дня мужа не видела, а на четвертый - стала понемногу видеть одним глазом.

Вообще-то, как отметил про себя Колик, сие являлось просто видоизмененной вариацией анекдота про трех казаков за салом и горилкой, рассказывающих о своих атаманах.

Далее пили коктейли с глинтвейном из соломинок, ели с блюдечек пирожное с кремом и мороженое. Снова обмениваясь впечатлениями от умных вещей - приблизительно одной репликой в три минуты. Громкий смех, какие-либо жесты руками, да и вообще оттянуться и расслабиться - не поощрялось и уже было бы совершенно неуместно изначально.

Колик все понял с этими посиделками и на следующие уже не пришел. Он всерьез забоялся во второй раз просто помереть от зеленой-зеленой, как болото, тоски. Впрочем, говорят, свойственной всем такого рода салонам во все времена.   

 

ХОЛОСТЫЕ, ЗАМУЖНИЕ И РАЗВОДНЫЕ

 

Валера до окончания института и немного после жил с одной стороны в некоем страхе и с другой - в душевном комфорте.

Он проживал в большом городе, в его центре, и гулял по бульварам. На завтрак он ел сыр "Виола" и суп с профитролями. На обед - жареную свининку или баранину, запивая пивом. В полдник - шоколадный торт "Прага" или заварной крем из вазочки, с конфетами "Коровка". На ужин - хрустящую курицу из микроволновки и апельсиновый сок или салаты с крабами. Так повторялось изо дня в день и что еще требовалось для счастья? Но за это счастье приходилось расплачиваться страхом, который рос в его душе, становясь параноидным. Валерун по-прежнему искренне боялся, что у власти вместо нынешних могут оказаться коммунисты или еще кто - и тогда пропадут все его жареные цыплята и антрекоты из молодых быков. И также - кончится навсегда всякая свобода, кругом будут темницы и цепи, и будущее для России отнимется на веки вечные.

Но потом произошло нечто, сильно пошатнувшее Валерины чувства... Это было ЧП в его душе и в мире.

А именно - САШина страна разбомбила сербские земли. Это был факт, шокирующий своей прямолинейной не тушующейся наглостью содеянного. Как про это сказали бы в школе: "Такие простые!!"

Известное кончилось... Люди слушали приемники, не зная, что вообще последует дальше... Ждали всего чего угодно, хоть третьей мировой...

После этих нескольких жутких дней смерти, витающей над миром, Валера уже не был прежним.

До этого факта он был совершенно уверен: Америка уже давно является мирным и приветливым краем. С людьми хотя несколько дубоватыми, развязными и, может, не сильно культурными, но - простодушными и безобидными. А главное, - считал он, читая либеральные газеты, - там настоящая свобода. Там никто может не бояться, что его завтра ни за что ни про что упекут в тюрьму, каждый волен говорить всё, что думает. Обед там всегда на столе, и вообще тишь да гладь, несмотря на отдельные проблемы вроде межличностных. Но - это же в общем ерунда по сравнению с тем, что постоянно, как утверждали либеральные газеты, угрожало России, если у власти не удержатся люди, проводящие именно либеральные реформы.

Бомбы в том году взорвали окончательно это Валерино представление. Америка бомбила людей, причем там, где ее никто не звал и не просил, - вершила самосуд.

Сам Первый Президент России - и тот не одобрил сии "пасхальные" действа. Вот это было да...

Больше САШина страна не виделась Валере доброй. Она пала в его глазах и подниматься не хотела. Это было кроме всяких шуток, крестиков, ноликов и алкоголиков, как говаривали некогда опять же в младших классах.

Разочаровавшись в Америке, на которую молились ультралибералы, Валера даже как-то мягче посмотрел на тех, кто критиковал правление Первого Президента, а заодно обычно всегда - и САШину систему.

Давно не видался он с Тишей Головаревым. Потому что Тиша по полгода теперь жил у себя в загородном домике под своим Соколовском - на родине предков, ближайших и дальних.

И наконец, уже после еще одного события, Валера решил забросить наконец удочку - съездить к Тише в гости в Соколовск. Тот вообще-то звал давно, когда они еще расстались после окончания своих институтов: мол, вот тебе адрес, приезжай один или с кем. Звони по междугородке, договоримся, встречу и покажу Соколовскую землю.

Произошло, вскоре после бомбежек, повторяем, еще одно событие: ушел в отставку Первый Президент России. Тот самый, который когда-то произвел свой собственный переворот, сорвав переворот другой. Жест оказался неожиданным - одни терпеть не могли Первого, другие смотрели ему в рот, но тем не менее - все обвыклись с ним, даже как-то не думали, что может вообще быть после него? А это было интересно...

Он назначил преемника. Нового президента России.

Валера к этому времени из ярого либерала, даже практически либерала-экстремиста, стал мало-помалу нормальным человеком. И - нормальным демократом. При этом опять же оставаясь вполне нормальным патриотом своего народа.

Ибо в продолжающуюся эру парадоксов родилась еще одна антонимия. Теперь уже говорили не о противостоянии демократов и коммунистов, но - о демократах и патриотах. Хотя эта пара оказывалась логичной не более, чем та. Потому что можно было противопоставить демократов и, скажем, монархистов. Или уж тогда - патриотов и космополитов. И хотя над космополитами, помнится, смеялся еще даже такой стёбный умник, как Голсуорси, но - сие было бы, по крайней мере, опять же с точки зрения русской грамматики и по понятиям любой политической терминологии, - верно. Но - видать, слово "патриоты" обозначало в данном случае не нормальное чувство привязанности к своему дому и березкам за окном, а нечто такое политическое и конкретную программу, - противостоящую же демократии. Которая вообще-то была изначально просто названием определенной социальной системы, при которой власть выбиралась - не больше, но и не меньше. Почти мистическим словом, означающим некое воплощение мечты о свободе людей (каковым давно уже стал в пламенных речах ультралибералов), термин "демократия" не был по все тому же определению.

Это последнее подметил один писатель-фантаст, книгами которого в свое время с детства зачитывался Валера. И это Валере понравилось. Правда, автор этот оказался либералом. Но даже сейчас он нравился Валере за честность и трезвость в некоторых вопросах. По крайней мере, этот писатель вовсе не боялся как огня слова "русский", которого почему-то боялись некоторые. И еще этот автор честно признался, что - да, в молодости он действительно, как все, искренне и пламенно верил и в коммунизм, и в то, что Сталин - солнце для мира. Лишь потом он уже многое понял иначе.

Он вовсе не утверждал, как заявил один не менее известный певец, что да, я был членом КПСС, но это потому, что я уже тогда решил бороться с партией изнутри!! И не заявлял, как папа Дария, воевавшего на Кавказе, что с тридцати лет он был ярым ниспровергателем советской власти. Правда, его сын Дарий о том искренне не знал вплоть до семейного кризиса в разгар перестройки...

Вообще, видать, семья у этого Дария была интересная. Оказалось, что еще троюродный брат папы Дария в начале 80-х годов, как-то прилично выпив - так, что не мог найти дверей в квартиру и путал их с балконом, вдруг заявил, что поубивает утюгом бабушку Дария. Потому что ему, как хрен, надоела эта коммунистка - и в его доме!!

У Валеры такое не очень укладывалось в голове: ибо дело происходило в те годы, когда одно даже слово "коммунист" было ни много ни мало - святым. Впрочем, Валера не удивился бы особо, кабы знал, что ихний троюродный братан - оригинал и шокирует публику - да, такие шуты гороховые всегда находились. Но фишка, что тот "оригинал" не стебался, не-а, вот это и не укладывалось! Он сказал как нечто очевидное и давно понятное, что коммунисты - это недоразумение. В те-то годы, когда... Впрочем, я повторяюсь, про то читайте в главе "Не нужен и клад, коли в семье лад". 

И еще Валера опять же не понимал, почему нельзя быть одновременно и патриотом, и демократом - почему эти понятия теперь столь разводились? Он искренне, неподдельно любил свой дом, свой город, народ и страну и себя - как часть русского народа. Но, желая народу лучшего, он был за демократию: а за что быть еще? За коммунизм? Уже смешно. За монархию? Но откуда у нас сейчас царь возьмется?.. Тоже нерационально, да и... Но об этом после.

Так что Валера был человеком с чувством нормального здорового патриотизма и сторонником, скорее, демократической, чем какой-либо другой системы.

И, повторим еще раз, после разбомбленного Белграда Валера откровенно разочаровался в САШиной стране. И даже недопонимал - кто вообще теперь может остаться чистым приверженцем ее системы? По какой логике?!

Но он ошибался. Даже после этого нашлись и такие!

Например, телеведущий весьма демократического канала сказал с экранов вот такой тезис: "Неправомерно обвинять Америку в варварстве: ведь она всегда, прежде чем сбрасывать бомбу, предупреждает, куда именно ее сейчас сбросит!" Ну ага - то бишь, если проще: "Стой, стрелять буду!" - "Стою..." - "Стреляю".

Валера немного увлекся почвенничеством. А именно - купил себе косоворотку с павами и отпустил длинные волосики с бородкой. Дальше этого увлечение особо не пошло: в церковь он не ходил, в паломничества не ездил и креста не носил.

Вот в таком моральном состоянии он и решил наконец навестить "чудный остров". А именно - полуостровок между разветвлением реки Соколовки подле города Соколовска. Где и стоял далекий деревянный домик его давнего, загадочного со школьных лет, приятеля, - с которым когда-то они гуляли в Филе.

Что ж, думал Валера, Тишка, значит, на своих подработках получил и небольшое техническое образование. Он ведь был фОнтазер. И Валера как-то уже и не сильно обижался за нечто прошлое по части Тихона. В конце концов, фантазия, по определению, отличалась от лжи тем, что, в противовес последней, была бескорыстна. Вот и всё.

Прошлое поросло полынью, хотя и осталось на дне сердца, как бы сказал поэт, и - в бессознательном - как о том же самом высказался бы последователь Зёмы Фрейда...

Это - касательно воспоминаний о первой школьной любви, с которой разошлись дороги - Оле Рогожине... И - касательно новой неожиданной дружбы с еще одной девчонкой со двора - Катей Бобиной.

Катя Бобина оказалась весьма хорошим человечком: в отличие от подпирающей облако Нелли Зуевой, она не клеймила человека "вахлаком" за одно непечатное слово, употребленное в речи в присутствии другого пола. То есть - иначе говоря - смотрела на жизнь здраво и с чувством реальности, а также - с головой на плечах. Поэтому с ней можно было дружить, невольно не наживая при этом тяжелый невроз страха, заставляющий продумывать до каждого слова любую произносимую фразу.

 

Катя Бобина уже успела побывать замужем. Наконец с Виталькой ей надоела эта бодяга, они кончили эпопею битья и убегания. Но, соответственно, психотерапевтическая эпопея тоже заглохла. По негласному правилу психотерапевт не мог вступать с пациентом в близкий контакт и все такое. Но кто мог за этим наблюдать - непонятно, потому и дальше кривая несла у кого как... Однако по определению все заканчивалось, когда они уже становились знакомыми. Или просто, можно сказать, переходило в нечто другое - как вино в уксус, а споры - в грибницу.

И вот они таким образом поженились: совместная эпопея помощи друг другу (как именно всё происходило - читай главу "Базовый рефлекс") перешла в бракосочетание.

Утром молодые начинали день уже совместно - каждый по своему собственному усмотрению и расписанию, - чтобы нигде не пересечься и не мешать друг другу.

Катя по-прежнему выбегала во внутренний дворик, била в било сама себе и мужу - к завтраку. А пока завтрак готовился, молодой муж Виталька еще спал.

Когда завтрак дозревал, он просыпался и делал колесо. Как работник умственного труда, он знал по всем рекомендациям, что мозг нужно разгружать и питать витаминами. А чтобы разгрузить мозги - рекомендовалось разное. Можно было клеить коробки, вырезать модели кораблей и самолетов. Но он решил делать колесо. Не на вулканизационной фабрике, а дома, - прямо в своей комнате.

Кате было скучно завтракать одной, и она думала: неужели он до сих пор не проснулся? Пойду разбужу и объявлю, если проснется, что он молоток! Ибо если человек проснулся утром - он уже за одно это может считать себя "молотком"! Таков принцип оптимистического взгляда на жизнь. Правда, другая школа психологии утверждала, что как раз - пессимистического...

Но тут этот вопрос оказывался неважным - потому что муж вообще уже не спал, а юный математик делал колесо. Казалось бы, математик должен был работать головой, а не руками, и не сделать чисто реально не то что колеса, а даже подфарника. Однако муж на глазах у Кати делал в комнате уже пятое колесо.

Катя кричала на него, топая ногой, что уже хватить делать колесо (колёса): еда давно готова!

И тогда, не в силах остановиться, муж, в порыве лихости, катился на кухню - все тем же колесом.

Тогда он ухаживал именно за Катей еще и потому, что это было выгоднее в плане экономии: в ресторане на ее долю не приходилось никогда заказывать ничего, кроме, максимум, чая. Впрочем, и то обычно нет - чефир у нее всегда оказывался с собой в "карманном" термосе.

Катя уже настолько отвыкла есть, что ей уже и не хотелось: ну, вроде как уже не хочется выпить трижды завязывавшемуся или "зашивавшемуся" потребителю психоактивных веществ. Иногда математик и предлагал ей откуснуть от его пирожка - съесть его синхронно вдвоем, без помощи рук и не нарезая - но она не хотела: аппетита не осталось ни на какую твердую пищу, кроме чефира.

И завтрак Кати состоял из чефира, как завтрак математика - из кефира.

Затем Катерина все так же выходила во внутренний дворик и залезала до подбородка в каменную ванну с теплой водой, где и лежала несколько часов подряд.

А муж решал задачи, а когда затекала спина - снова разминался колесничеством вокруг ванны с женой - по нескольку кругов. Как в свое время Иван Георгиевич беседовал с Малолетним, изобретшим самолет "из собственной головы", так он изобрел колесо. Совсем как древнейший, оставшийся безвестным, рационализатор с нетривиальным мышлением: придумавший то, чему не находилось аналогов в природе. Он был вторым! Потому что изобрел колесо уже не просто из прута, а - из себя самого!

После окончания института он пристроился к известной фирме, где помогал ей процветать и получал большие деньги: кто, как он, еще мог перемножать в уме шестизначные числа! Только дауны, да и то не все.

Итак, на работе он перемножал, пил апельсиновый сок для подкачки витаминов в мозг, потом, подкачавшись, снова множил. К вечеру он иногда падал со стула - он с детства не очень хорошо умел на нем сидеть, - особенно после работы с числами и уже без соковой подпитки.

Виталька обзавелся теперь даже малиновым пиджаком, а к нему - желтым галстуком и зеленой жилеткой. Все это он любил носить вместе - в качестве костюма-тройки.

В выходные дни, отложив пятизначные числа, фирмач и фирменный экономист снова возвращался к жене.

Поскольку, как мы уже говорили, он никогда не умел сильно хорошо сидеть и часто падал со стула, то в присутствии жены, чтобы не было неудобно, он сиживал иногда на траве во внутреннем дворе. В те минуты, когда кладка с водой пустовала от жены. И тогда он пускал в эту кладку пластмассовых уточек, а иногда отправлял в плавание домашнюю кошку, посадив ее в кастрюлю, - которую тоже брал на кухне. Кошка была симпатичная, пухленькая, пушистая. Когда математика спрашивали, как кошку зовут, он строго и серьезно отвечал: Лариса Михайловна!!

Дражайшую половину он звал просто Катей - ведь жена, близкий человек, - и с ней, в отличие от кошки, можно было по-простому.

Если вечером звонил телефон, он любил поболтать с какими-нибудь новыми приятелями - фирмачами. Они легко понимали друг друга. Они смеялись наперегонки и пели по телефону хором "Шансоньетку" и "Интернационал" - все куплеты. Чем настораживали либеральную общественность, слышавшую эту песню из-за ограды их дома. Либеральная общественность начинала качать головами: что вот, молодые - а разделяют, значит, реакционные убеждения! И точно так же, не менее, настораживали ребятушки общественность коммунистическую. В среде последней говорили по сему поводу, что сколько же можно издевательски вот так стебаться над великими понятиями и священными гимнами - под покровительством Полигимнии и Компартии! А потом иногда, на том конце, парень в малиновом пиджаке, не забыв шикарно выставить мизинец на руке с трубкой, спрашивал фальцетом, продумывая каждое слово, - чтобы правильно сформулировать вопрос и не сбиться:

- А что сейчас делает твоя жена?

Точно так же все продумав, - чтобы не ляпнуть нелепость, пропустив, может быть, какую важную деталь, - Виталька выглядывал в окно. И, удостоверившись, честно отвечал - так же раздельно и таким же фальцетом сообщал в телефон, радуясь за Катю:

- Моя жена сейчас голенькая в ванне купается!

В очередной раз услышав это из земляной ванны, Катя отругала его. Виталька недоумевал: он же сказал всю чистую правду, в чем же дело?..

И решив отомстить за это (с любовью, конечно...) жене, он, как только наступила ночь, залег в ее же ванну во всей красе: малиновом пиджаке, желтом галстуке и синей жилетке. И до утра спал в ванне - вместе с плавающими пластмассовыми уточками, с водой на треть.

Утром его обнаружила там Катя и долго стояла, приклеившись туфлями от его теперешнего внешнего вида. А он объяснил ей, виновато-озорно закрываясь руками и коленками, сдерживая рвущийся фальцетный смех:

- А это я нашкодил!

С Катей случилась мелкая смеховая истерика - и оттого она его простила.

Сама Катерина с подругами-психологами вела вечером иные разговоры. Они читали друг другу по телефону по очереди страницы из Фрейда, Юнга и Егидеса.

А ночью она обычно задремывала за экраном компьютера, откинувшись в кресле, да так и не заметив, как уснула. И спала до утра в свете ночника и огонька на модеме - в Интернете она собирала материалы по психологии.

Но до сих пор, уже год состоя в браке с математиком, Катя оставалась девственна. Или почти девственна (я человек не пошлый, и в такие дела носа излишне не сую). Во всяком случае, прибавление в семействе явно не спешило. И понятно почему - исходя из того, чем супруги занимались уже не днем, а - совместными ночами. Теми, которые иногда выдавались, по стечению обстоятельств, совместными.

Ночью они играли в постели.

В капустки.

Иногда еще в шашки или нарды, но чаще всего - в капустки, - когда было лень раскладывать фишки.

Удобно полуусевшись валетом под одним одеялом, подпершись пухлыми большими подушками, вдвоем в огромной ночи и за закрытыми шторами, в уютно камерном свете ночника или при свечах (если был перебой на электростанции или - просто скучали по экзотике) они играли друг с другом, - лицом друг к другу - в капустки. Шлеп - шлеп, и это очень увлекало обоих, как некое психоделическое действо. Таким оно невольно становилось в этом интимном молчании, увлекая их дальше в капустную ночь на протяжении нескольких часов. Они разгонялись, натренировывались в ловкости и скорости, и их просто само собой тянуло еще следующие полночи, в такой же не беспокоимой никем обстановке, снова покапустничать. До усталости, когда уже не хотелось ничего, кроме как - синхронно уснуть. Что они и делали, откинувшись в постель.

Но математик Виталька решил продолжить капустные занятия и днем. Чтобы быть навитаминенным, он стал питаться практически одной капустой - в ней же и сок, и всё. Катя чефирила, ставя перед собой на стол два-три полных термоса, заваренных по всей программе коричневым сладким напитком хорошей крепости, а муж хрустел капустными листьями - свежими или квашеными. Говорили, что так еще делает один йог на Востоке: съедает в день по капустному листу. И, в той известной по всем нэцкэ позе, - сидит до следующего листа. А при этом - пухлый такой, как все нэцкэ...

Катя рассказала это мужу, хлебающему постные капустные щи.

- Кто он? - переспросил муж, который навострился хорошо сидеть за едой.

- Йог, - ответила жена.

- Кто? Ёк? - переспросил Виталька.

- Да, - ответила Катя.

- Чо "да"? - поинтересовался лаконично и выразительно муж-математик. И снова выдал: "ёк".

До Кати дошло, что это он со своей сильно витаминной еды начал икать.

И Катя объяснила ему, кто такие йоги. По материалам еще советских публикаций в советском журнале "Наука и религия" тех лет, пересказанных ее мамой. (Сама Катерина особо ничего не читала сейчас, кроме своей психологии.)

То есть объяснила вот так: йоги - люди, которые живут в Индии и могут всё. А именно: проглотить змею, а она затем у них выползет из носа. А также показывают фокусы и ничего не едят!

- Йок, - кивнул муж, объевшись груш - все по той же сугубо умственной причине.

Катя решила, что он повторяет, чтобы правильно запомнить слово. Но нет, муж не был уж совсем дауном: это "йок" в данном случае, на новом сленге, означало: типа - "да", "усё понял".

А затем муж изрек: ха, Индия, йоги! У нас, русских, получше есть! Анахореты, которые могли ходить босиком по снегу и носить на себе цепочки, - да не золотые, а весом в пятнадцать кэгэ!

Но все-таки Катя разошлась с первым своим мужем, который когда-то был ее пациентом и тады бузил, но с возрастом повзрослел.

Все бы она терпела, но ради своего гипервитаминоза математик перешел еще на китайскую какую-то кухню, которую сам изучал.

А этого Катя выдержать не могла. Просто потому, что как психолог уж про фобии знала, а про свои - тем более - как про самый близкий объект для психоизучения. И знала, что она не любит насекомых. Что поделать!

Вот в этом именно пункте и произошел главный разлад. Она даже уже готовилась заиметь ребенка. Но представила, что будет из-за этого коренного разногласия с мужем - гурманом в китайском духе, - которое наверняка проявится у них и по части воспитания детей. Ей же придется требовать и объяснять своему сыну или дочери, что кушать тараканов нельзя, нельзя! И Катя махнула рукой и подала на развод. И как причину развода честно пометила факт - что она не любит насекомых.

Да, Виталька оказался таким же заумным мужем, как доктор Хаер, - от которого - из-за его личных тараканов в голове - тоже ушла жена.

 

Кстати, о докторе Хаере. Сейчас, когда у власти был уже второй по счету президент России, а не СССР, - тот доктор Хаер, о котором когда-то помнил весь мир, которого

 

все любили,

а потом - забыли,

 

что он?..

Он отправился, оказывается, тихо и мирно, в тот далекий путь, из которого никто никогда не приходит назад. А именно - в приют для престарелых неимущих.

И именно туда же отправился и его противник номер один - президент Рональд, имя которого когда-то вызывало "двухминутки ненависти" у юных пионеров во всем СССР. На кресле-каталке поехал он туда, ибо, видать, не тем ударился головой о свои бомбочки. (Впрочем, знающие медики то же поговаривали и о Первом Президенте России...)

Этот ужасный диктатор, Первый Президент, как о нем писали в оппозиционных газетах, оставил после себя один только памятник: в виде восковой куклы в музее смешных ужасов. А так же прославился тем, что был заснят скрытой камерой пляшущим качучу на одном из приемов в совершенно невменяемом состоянии. И однажды, возвращаясь с отдыха в резиденцию и в результате скучного долгого полета выпив по пути пятьсот граммов водки, заблудился в пустом салоне предоставленного ему самолета и - не мог отыскать выход из оного. Но не растерявшись, аккуратно поблевал, стеснительно и культурно, за креслами. Что было делать - укачало, наверное, в болтанке.

А что же тот самый советский дипломат Александр Зуев, папа Нелли Зуевой? Он был по-прежнему бодр, хотя и поседел. И не менее поседела и его супруга.

Интересуясь новыми веяниями, распространяющимися в виде новых книг - в противовес атеистической доктрине, - он читал некоего Карла Кастаньетова. Собрание сочинений оного указывало несомненно на то, что не только один материальный мир окружает нас.

Первая книга Карла Кастаньетова начиналась с того, что он, молодой ученый, приехал изучать ботанику - искать травку, как говорится. Его пообещали затусовать с местным индейцем доном Гуаном, но вовсе не развратным, а довольно даже одиноким. Когда он закорешил с ним и объяснил, что хочет изучать ботанику, дон Гуан сурово и с предельным беспричинным сарказмом человека, которому, мол, все давно про таких вот ясно, обвел его взором. И - сказал голосом, исполненным абсолютной (как ноль по части сверхпроводимости) самоуверенности: научить-то я тебя научу, только не ботанике, а кой-чему другому. Ботанику же свою ты, ботаник, себе засунь куда подальше раз и навсегда. А если не хочешь учиться этому другому - то зеркальцем дорога, я тебя цепью, братец, не приковываю.

Что бы лично вы сделали на месте этого ученого? Вы лично, а?!.. Но вот ученый поступил интересно: он согласился. Мол, вдалбливай в меня другое, а ботанику зеленую и в самом деле уберем в рюкзак - в потайной карман. В общем, судя по такому решению в ответ на подобный тон, разговор и предложение ясно становилось одно: то ли этот Карл читателей за доверчивых лопухов держал, то ли сам был... очень нетривиально мыслящим человеком, так что уж винить его не станем.

Дальше пошло-поехало. Этот дон Гуан водил Карла в горы и учил его общаться там с духами, вместо столов вращая камушки. А кончалась первая книга тем, что молодой ученый Карл сидел на кладбище (то есть пардон - на месте захоронения воинов) и плакал. Он был один, на этот раз Гуан отдыхал. И Карл разводил чисто пещерную сырость - потому что увидел растущую зеленую травку, вроде как на могиле царя Соломона. И видя это, он ронял слезу на камень и говорил, ибо только сейчас до него дошло: "Плакала моя ботаника!! Хотел я в школе быть ботаником, вроде очкарика без бицепсов, да из-за этих духов так в результате им и не стал!" Здесь была ссылка на следующий том и - когда и где его можно купить. Очевидно, там содержалось явление Гуана-два и - утешение Карла Кастаньетова, не ставшего ботаником. Гуан во второй книге наверняка объяснил бы Карлу, что то, чему он обучился, куда способнее. Ибо духи, которые в скалах да цветах живут - они лучше, чем духи, - которые ботаники из гор и цветов для своих дам добывают и - по флаконам поварешкой рассортировывают. Либо - Гуан готовился все-таки преподать молодому алхимику двадцатого века уроки ботаники. Но - не той ботаники, которую они честно изучали в школе, как истинные чистые душой ботаники с очками на носах, а - некую новую. Просветленную, так сказать... И  дающую возможность посмотреть на мир иначе, - допустив ее до себя доступным способом...

Далее Карл Кастаньетов повествовал еще о многих любопытных вещах. Кстати, к концу набора книг было уже толком неясно, от кого же они все-таки. Ибо учение, описанное там, являлось вроде бы запротоколированными лекциями старца Гуана, но подпись под всем стояла - Кастаньетова. Навроде как у Платона с Сократом по части знаменитых "Диалогов"... Но далее там говорилось о пути воина. Которым мог заняться каждый человек в любой точке земного шара. Однако речь не шла о том, чтобы обязательно служить в армии и избрать военную карьеру. Требовалось оставить социальные связи, а именно - стереть личную историю. Читая между строк - забыть всех старых друзей и напустить побольше дымного туману (очевидно, не забыв - как чисто побочное средство - воскурить ботанику...). А заодно забросить: семейные связи, детей, родственников и тэ дэ и тэ пэ... Исходя из примера самого Гуана, который был всегда один как ветер в поле и не говорил ни о своих предках, ни о потомках - откровенно возводя это в принцип. Короче - без родины, без прописки и без гражданства.

Впрочем, Александр Зуев был дипломатом со стажем, много чего повидал и читал на многих языках. Так что Кастаньетов его так резко не пронял, как прыщавых пацанов, для которых быстро стал "прикольным мужиком". Потому что Зуев глазом знающего человека отметил: вообще-то Карл Кастаньетов многое для этого учения дона Гуана взял из учения древних самураев. Но, собственно, и это сделал не само по себе, а - не то заварив компот, не то - выведя гибрид.

Верна мысль о том, что многое есть на свете... Ее, как еще раз вспомним, высказал известный параноидный шизоид Гамлет, - рассматриваемый некоторыми советскими учебниками в качестве образа революционера, - бросившего вызов королевскому клану. А в нашем случае парадокс состоял в том, что Карлом Кастаньетовым зачитывались, причем совершенно серьезно, даже интеллигентные дамы в возрасте. Прилежного советского воспитания и вроде бы не увлекающиеся ботаникой.

Александр Зуев, идя в жизни по принципу, что из любого учения можно извлечь хоть что-нибудь практичное и положительное, обнаружил один момент и в наборе книг Кастаньетова. И отметил его про себя. Этот принцип воина учил вот чему на конкретных примерах.

Вы, допустим, решили вместе с сыном рано поутру ехать на велосипедную прогулку по большому парку. Ты разбудил сына в шесть утра, а он закапризился, потому что хочет спать. Или, скажем, хочет смотреть по телевизору про доктора Лектера. Как в таком случае поступит обыватель? Либо будет сам с искренним облегчением досыпать дальше, передав чаду пульт от телика; либо - примется пилить сына; либо - поднимет его уже силком, отрезав, что - "если хочешь быть здоров - позабудь про докторов!" Воин же не станет делать ничего из трех вариантов. Не сказав ни слова, он оставит сынулю сладенько спать, а сам - деловито покатит в парк и совершит там всю прогулку в одиночку. Вот правильное воспитание, по мнению Карла Кастаньетова. Ну, или по мнению Гуана. Потому что документальных доказательств, что эта личность вообще существовала, а не была придумана Кастаньетовым, - просто как его собственный, так сказать, "лирический" герой, - не приводилось.

Мужа любила жена. Маленького мужика - с ударением на "у", а не на "а".

Однажды она даже сказала ему, не выдержав прорвавшихся чувств:

- Я готова для тебя сделать всё, что захочешь! Вот всё, что ты попросишь - я сделаю!

Муж задумался и решил проверить жену. Он ведь был дипломат. То есть - человек такого склада, при котором всегда внешне доверяют, а внутренне - всегда же проверяют.

И сказал ей этим же вечером:

- Хорошо. Если ты действительно можешь такое, то вот о чем я тебя попрошу. Почитай мне на ночь энциклопедический словарь.

Жена приклеилась тапочками и молча поинтересовалась, правильно ли она что-то услышала.

- Да, - ответил муж Зуев. - Сегодня в нашей совместной постели, и завтра и отныне далее каждый вечер - читай мне вслух, порциями, энциклопедический словарь. Большую, там, советскую энциклопедию. По две, скажем, страницы за вечер подряд. От буквы "А" - все статьи на все слова от начала, вслух, ты - мне.

Жена Натуля долго не могла размагнититься и отвиснуть. Она была разочарована и силилась вздохнуть. Радостная улыбка влюбленной и буря чувств медленно погасли, как заворачивающийся фитиль лампы. Говорила-то она искренне, но фишка в том, что - на порыве... Бессознательно не думая, что муж действительно нечто попросит. А уж тем более такое.

А муженек оказался более рационален - и попросил. Решив тем самым проверить честность жены - поэтому попросил нечто отличное от того, чтобы, там, поцеловать или в фонтане искупать. И он-то был честен, потому что просто исходил из сказанного, а - не могущей (вообще-то могущей, да только не готовой морально...) выполнить обещанное оказалась жена... И что самое парадоксальное - обиженный вид напустила она... Еще раз подтверждая, что жизнь наполнена парадоксами.

Подумав, надувшая окончательно губы женушка, еще полчаса назад пламенеющая от безумной любви, сказала мужу со вздохом:

- Дурак ты в горшочке!

И посмотрела на него свысока.         

- Ага! - деловито сказал муж. - Вот видишь! - отметил он, понимая, что проверку-то выиграл...

Жена повернулась попой и вышла. Парадокс - она снова обиделась на чистейшую правду.

А он, оставшись один, пожал плечами и сказал себе:

- Хм... "Дурак в горшочке". Ведь настолько нетривиально, можно сказать, психоделично, так гениально в неожиданности образа, что - даже не смешно. И главное - почему-то искренне не обидно: ведь обижаются на что-то, хоть немного имеющее отношение к здравому смыслу... Дурак в горшочке... Где это видела она дурака - и - в горшочке?.. Где он есть такой? Кто это может быть? - пожимая плечами, с огромным любопытством задавал он этот вопрос, - глядя в трюмо напротив. Но не получал оттуда ответа...

Однако к вечеру он вспомнил о пути воина. И - применил мудрый пункт по отношению к собственной жене.

Жинка хлопотала на кухне и никак не могла понять: с кем говорит Сашуня? По телефону, что ли? Но в той комнате у них не стоял аппарат, а дочка была на занятиях танцами...

Натуля наконец прошла в комнату и увидела картину, застыв на пороге.

Маленький муж лежал под одеялом, уютно облокотившись на кровать, один. И - сосредоточенно, с выражением бодрого и одновременно серьезного оптимизма пути воина, вслух читал самому себе энциклопедический словарь. Не пропуская ни одного слова, от первой буквы "А" и дальше - терпеливо две страницы на вечер.

И тут произошел третий парадокс - жена опять обиделась! Он морально победил ее и здесь - при этом ничем не давя на нее, хотя вообще-то она свое обещание выполнить отказалась! Но на его благородство воина она ответила вот так вот - отругав опять...

В общем - женщины - это всё те же парадоксы, и это тоже не новая мысль.

Жена упорно не разделяла пути воина с мужем.

Однако супруг стихийно поехал по нему и дальше - сам, один, как полагалось.

Вскоре до Натульки дошли слухи, что было тут надысь в парикмахерской. Ну да, в тот день, когда Сашуня отправился в салон стричься, до этого трошки повозившись со своей машиной у подъезда.

Люди шли стричься и слышали нечто странное - доносившийся монотонный деловитый голос кого-то изнутри парикмахерской, звучавший соло и напропалую в виде монолога.

Когда они входили, то видели следующее.

В зале ожидания парикмахерской сидели в очереди люди в креслах. Среди них - один небольшой типчик. И он, не тушуясь, сосредоточенно, вдохновенно читал вслух, на весь зал, книжку, которая была у него в руках. А книжка эта являлась каталогом деталей для легкового автомобиля: с подробными описаниями и характеристиками всех моделей каждой из них. Он читал их подряд, терпеливо, с четкой хорошей дикцией.

Все вокруг сидели невольно молча и протяжно смотрели на него. Иногда перешептываясь и пожимая плечами... А один посетитель наконец, пытаясь максимально зажимать себе рот, все-таки не выдержав, опрометью выскочил на улицу. И там катался где-то под окнами в долгом припадке вроде эпилептического, но только не от горя, как у Федюнчика Достоевского...

От этого читающий каталог деталей автомобиля Зуев наконец очнулся, похлопал глазами. И, оценив обстановку вокруг: глаза, уставленные с интересом на него, - он понял наконец, что его и в самом деле маненько занесло.

Но жена мужа за это покарала (с любовью, конечно...) - заперла в чулан-склад. За то, - пояснила она ему, - что у тебя, маленький чоловичик, глуп-пая деревянная голова!

Она рассчитывала, что к третьему где-нибудь дню муж там начнет загибаться и запросит пощады.

Но тот вроде особо претензий не предъявлял и не горевал. Во всяком случае, вслух.

На третий день Натуля стала думать, не в коме ли уже дражайшая половина, ежели так глухо молчит?.. Коря себя за то, что так опрометчиво поступила с ранимой душой, и разрывая на себе рубашку, она кинулась отпирать чулан.

- Нет, ты не можешь умереть! - в слезах говорила она, и руки ее, вертящие ключ, дрожали. - Ты не должен умереть именно сейчас, безвременно, любимый! Ведь ты же получаешь своими переводами основные семейные деньги, а дочь наша еще на ноги не поставлена!! Хотя они у нее и от ушей вымахали... - вспомнила она Нелли, занимающуюся сегодня опять в танцевальной студии.  

В смятенных чувствах она отперла чулан и... Увидела сидящего на паласе мужа, который за три дня очень порумянел и немного пополнел. И - вообще был как офицер девятнадцатого века: слегка выбрит, слегка пьян и очень хорошо сыт. Он помахал ей рукой.

Пока Наташа отлепляла туфли, она сообразила, что в чулане в холодильниках хранились окорока, буженина, груши, грудинка, пицца и колбаса, а также - ящик с вермутом и коробка с сухим красным.

Муж Саша чувствовал себя хорошо - три дня прошли в поедании сосисок. Конечно, не в сосисках настоящее счастье, верно... Но - в сосисках с красным винцом оно уж было точно. Особенно когда вино свежее и прохладное!

Муж откушал шесть порций сосисок, три жареных куриных окорочка, два батона белого свежего хлеба с сырным маслом, запеканку и дюжину апельсинов. Запив, как полагается, все это дело, потихоньку, пятью бутылочками сухого красного.

У жены отлегло от сердца. Она расцеловала мужа, простила ему заморочки и  повелела встречать дочку с танцев. А затем стала думать, что бы ей самой учудить такое, чтобы теперь он спрятал ее на время в темный чулан?!

 

СОКОЛЫ СОКОЛОВСКИЕ

 

Итак, наконец вернемся к Валере, который решил осуществить давно готовящееся намерение по части Соколовска и его жителей.

К Тихону, чтобы одному не было скучно в поезде, он собрался на пару с Катей Бобиной. Которая - теперь уже была на положении разводной.

Дружба с милой дамочкой была хороша, тепла и нежна. За рамки дружбы пока не переходило, а уж как дальше кривая выведет - то одному Богу известно. Так рассуждал Валера и потому относился к этому всему философски.

За последние два года он видел Тишу всего дважды - когда тот был проездом. Сейчас он живал то - при родителях, то - в одиноком доме на пустынном берегу Соколовки, то - вообще не поймешь где...

Имидж он все не менял. Такие же патлатые волосики рыжеватого цвета, такая же высокая, нескладная, чуть сгорбленная худощавая фигура и распахнутый чуть мешковатый плащ. И - вечный уход в глубины себя, с безмерно саркастичной улыбкой углом рта. И машут длинные руки с костистыми кистями.

Несмотря на то, что Головарев был эстет, причем претенциозный, нарочитый эстет, это, однако, не мешало ему очень даже любить выпить. Причем не изящный бокал сухого - а водку стаканами! Да уж - во всем он был человечек Наоборот.

Тихон любил выпить, хотя и не умел. И это соотношение не менялось почему-то с годами, и оттого всегда оказывалось тоже одним личностным противоречием сложной натуры мятущегося интеллигента. Возможно, научившегося показывать свои же недостатки как достоинства или - нарочно не решать собственные проблемы, - ну, чтобы не опроститься.

В результате на любые посиделки он заявлялся с бутылкой, а заканчивал встречу, как правило, под столом.

И выпить он любил по-особому. Так, что это даже невольно нагоняло еще один (наряду со многими другими...) легкий мистический страх, исходящий от его фигуры. Ничего рационально страшного не было, но пугала непонятность. А именно.

Не выпить ли нам водочки? - говорил он Валере. И надо видеть, как! Заговорщицки повернув наполовину голову, нарочито как бы украдкой подмигнув. И, как обычно, чеканя каждое слово, будто читал по бумаге. Интонация была сверхсерьезна. Это особенно настораживало. Никакой шутливости, которая вроде свойственна всем нормально пьющим людям при разговоре об этом (в отличие от алкоголиков...). И притом - выражение голоса: словно выдавался некий тайный знак, нечто зашифрованное во фразе. Как все равно двойной смысл, который вроде бы должен быть понятен ему, Валере, - от него, Головарева... Как будто речь - о сакральном и очень серьезном действии типа элевсинских каких-нибудь мистерий.

И это было еще не все! По завершении фразы Тихон как-то двусмысленно вопросительно смотрел на Валеру и улыбался: загадочно-загадочно, - ухмыляя рот в опять же выжидательном сарказме.

Вот какая комбинация сопровождала, казалось бы, банальную, веселую фразу о желании выпить! Валера тщетно пытался разобраться, как все это понимать, но до него не доходило... Потому что кроме Тихона никто, никогда и нигде с такой интонационной комбинацией о бухле не говорил.

А что следовало потом? Да ничего особенного - пили да трепались за жизнь. Но и здесь проявлялось нечто. Головарев не мог быть по определению предсказуем и равен чему-то рациональному...

Он постоянно гневно осуждал разврат и - пропагандировал винопитие.

Попробуй сказать что-нибудь при Головареве про сексуальность - будет почти истерическая речуга, что "ты развратник, а женщина тебе не самка!!"

И не менее часто он повторял, что человек непьющий - плохой человек. И что валяющийся под забором "может быть куда лучше душой, чем другой, в костюме и наодеколоненный!!" Попробуй при нем сказать, что напиваться - пользы нет - воспоследует истерика, что "мы не напиваемся!!"

Более того - его слишком многое настораживало в собутыльнике. То есть Тихон не то что был сноб по части выпивки - он в этом вопросе был просто... ну какой-то сверхсноб, - сложность понятий которого о бухариках не укладывалась в нормальной голове.

А именно. Если ты отказывался от водки, а пил вместо нее крепленое вино - он смотрел на тебя бесцеремонно въедливо и с каким-то молчаливым подозрением. Будто ты что-то плохое лично против него задумал. Если ты вместо водки пил не крепленое, а - сухое вино - он смотрел на тебя с таким изумлением, как будто бы ты начал глотать в чистом виде соевый соус или уксус. Если ты все-таки пил водку, но, по своему вкусу, разводил ее чем-нибудь вроде томатного сока - он смотрел на тебя просто осуждающе - не более, но - отчетливо осуждающе. Ежели ты потреблял водяру по минимуму - две-три рюмки за весь вечер, - то он никогда не удерживался от какой-нибудь сказанной тебе в лицо откровенно издевательской шутки. Типа о том, что наш Валера-де всегда отличался ненавистью к любому застолью и упорной приверженностью к сугубо трезвой жизни. Вот в таком роде, - нарочито стараясь вкатить человеку при всех оплеуху побольнее. И - довести его до белого каленья покрепче: смакуя каждое слово в тихом и нарочито вежливом ядовитейшем сарказме.

Если же ты пил с ним водки помногу, но - потреблял ее умело, хорошо закусывал и запивал, и в результате не терял достоинства к концу вечеринки, - то Головарев смотрел на тебя еще с одним, следующим в наборе, выражением. Так - смотрят на человека, когда в душе закрадывается отчетливое подозрение, что он работает на шпионов из разведки враждебно настроенных государств.

Также Головарев был чрезвычайным, яростным противником одиночного алкоголеупотребления, - считая его верным признаком качения человека по наклонной.

Валера у себя дома выпивал порой в день в процессе всех дел рюмашку-другую коньяку, и имел наивность рассказать о том Тишке. Тот в ответ очень серьезно и искренне произнес ему речь: неужели он, Валера, умный парень, усматривает в этом что-либо хорошее?! В общем, его взгляд опять же выражал осуждение столь неосторожного отношения к самому себе по части явного втягивания в дурные наклонности - выпивать для аппетита три рюмки самому с собой... Слава Богу, долго он на эти темы не распространялся: потому что беседовал обычно за водкой, а - к концу застолья, повторяем, уже не мог сказать ничего связного. Он лишь бурчал, а Валера, или еще компания знакомых, заталкивали Тишу в вызванное такси, ибо на ногах стоял он плохо. Но становилось невооруженным глазом ясно, что стыда по отношению к себе за подобные повторяющиеся вещи у него нет. И - он был совершенно прав и мог быть тут чист: он действительно не пил в одиночку, - в отличие от неразумного Валеры - а только в компаниях. Как нормальные, в отличие от глубоких алкоголиков, люди.

И вот они наконец собрались и поехали туда, где еще никогда не были - в Соколовск: к Тише, - в его, так сказать, теремок.  

Ехали, как люди простые и не слишком продвинутые, в плацкарте.

Катя сидела напротив, чуть опустив голову в очечках, и молчала. Она всё и всех понимала и обычно никого ни за какую фигню не осуждала. Она не говорила лишних слов. И в то же время - с ней трудно было заскучать. Потому что рано или поздно эта скромная, глазки долу, девочка, по положению теперь разводная, вдруг спокойно и так же невинно выдавала нечто. Нечто такое стебное, что все вначале лишались дара речи, затем - катались по полу в смеховой истерике, а потом - долго умилялись и приобретали к ее личности особенный, нетривиальный интерес. Впрочем, увидите сами чуток ниже...

Так что Катя имела полный набор качеств для идеально хорошего спутника женского полу.

Они ехали друг напротив друга в плацкартном загончике купе. За вечер, проносящийся за окнами под стук колес, Валера съел жареную куропатку и банку ананасов - ибо что еще делать? А Катя быстренько заказала у проводницы три стакана крепкого чая и за то же время, смакуя, неторопливо их потребила. И больше ничего ей не требовалось для счастья.

Зато нос не клевал раньше времени!

Потом весь вагон уснул. Катя сняла очки и забралась под одеяло, Валера накрылся одеялом, и все вокруг. Только два курсанта за столиком всё вполголоса скромненько гутарили, до ночи подъедая паштет из рябчика и паштет из печенки и запивая пенным пивом из бутылочек. В конце концов на них тихонько шикнула дама с ближней полки - типа если сами спать не хотите - Бога ради, но другим дайте. И те послушно замолчали, потому что и впрямь их голос, вообще незаметный днем, стал отчетливо слышен на весь вагон, как только вагон улегся на боковую.

Посреди ночи стояли под фонарем у столба. Наверное, устали колеса. Как только колеса отдохнули, покатили дальше.

А к утру, в шесть ноль-ноль, объявили Соколовск.

Тихон жил возле "Алеши" - на улице Металлургов. "В честь" такой улицы в советские времена там воздвигли монумент - скульптуру металлурга. В боевой позе стоял мускулистый рабочий мачо с отбойным молотком, багром или чем-то таким. Алеша.

Местные прозвали так эту статую когда-то давно, уж никто не помнил, когда, на манер памятника русскому солдату в Болгарии. Но так все всегда и говорили: "Встретимся у Алеши..."

О том рассказал им Тихон еще по междугородной связи.

Взяли такси.

Катя явно подустала.

Когда добрались до места, к ним вышел Тихон в махровом купальном укороченном халате. Он сказал, что мама его сейчас спит, а Валера деловито и по-джентльменски распорядился насчет Кати, что ей бы тоже еще подремать. Головарев оказался не меньшим джентльменом, и Катю уложили за закрытую дверь в комнату его мамы. И таким образом остались на кухне вдвоем, в тишине и уединении.

Тиша положил ногу на ногу и шинковал лук.

- А то я уж волновался начал, - деловито и спокойно до вялости, так же выводя каждое слово, сказал он. - Тут передавали по телеку как раз репортаж из морга. Смотрю - одно свежее тело лицом вроде очень Катю напоминает, - даже очки такие же. Но слава Богу, вы приехали вдвоем.

Сказав это, он эдак выжидающе оценивающе посмотрел, как бы украдкой, на сидящего напротив Валеру. И - не сдержал тончайшей улыбки углом рта. Тогда наконец до Валеры дошло, что это была специфическая шутка.

Валерун отметил, что у Тихона заклеен пластырем мизинец.

У него почему-то чаще, чем у других, случалось такое: то бинт на руке, то палец в гипсе, то еще чего...

Сии головаревские травмы - сопровождались упорным, с его же стороны, "заговором умолчания" вокруг них.

Приходит, скажем, с туго перевязанной, прямо закукленной кистью и дает ее для приветствия.

Пожимаешь и бодро спрашиваешь, ибо уж тут невозможно именно так не поинтересоваться:

- Привет! А что у вас с рукой?

Тишка понимающе улыбнется и скажет:

- Да не будем об этом, пустяки.

Другой раз выдаст:

- Мне наложили четыре шва. Повздорил с врагами родины!

Валера уточняет:

- Хулиганы какие, что ли?!

А тот, оказывается, опять шутит - ну просто такой весельчак, что хоть стой хоть прыгай!.. Говорит: ха, кабы фулюганы - я бы наоборот - покрасочнее наговорил, похвалился! А это так - травма в быту, ничего интересного...

Третий раз признаётся по телефону, что разбил мениск, колено забинтовано и уже неделю ни на шаг из дома - ходить трудно.

- Что, упал?

- Нет, не упал. Так...

И вот каждый раз - "так". Что в результате только интригует. Валера невольно начинал предполагать разное...  

Они съели завтрак в виде оладий и суфле, и тогда поступило рацпредложение - еще доспать и им. И Тихон уложил Валеру уже в своей комнате.

Сказал, что разбудит и его, и Катю с помощью радио, - которое у него программируется. Запрограммирует ровно на девять ноль-ноль: тогда оно включится и - сразу грянет утреннюю зорьку.

Но проснулись за две минуты до радиолы сами. А вместе с раздавшимся утренним маршем в комнату влетел Головарев - все в том же коротком махровом халате. Он бодро бросил клич ехать к нему в загородный дом.

Сначала ехали на электричке. Он расспросил о Кате, о Валере и - как они вообще вместе, дружба ли это просто или?.. Понимаю, понимаю, сказал он. Впрочем, он спрашивал это и раньше, пока они с Валеруном завтракали. И сказал еще наедине Валере, что желает ему искренне, чтобы дружба их все-таки перешла в любовь - то есть в бракосочетание.

Да, он был ярым поборником нравственности. Пока они ехали на электричке, он начал речь. О современном мире.

Он говорил, а они слушали.

Тиша многое видел, предчувствовал и болел душой. Потому-то никогда не улыбался и - сарказм переполнял его до краев. Это была боль не за себя - сугубо за весь мир.

Головарев многое констатировал, а именно - несомненное всеобщее падение нравов ниже плинтуса.

Уже в доме у него Валера заметил нечто новое. Впрочем, Тихон обладал удивительной особенностью. Вроде совершенно не меняясь в имидже и всех чертах характера, однако, каждый раз делал какой-то новый неожиданный поворот по отношению к предыдущему.

А именно - в доме его мамы Валера увидел уголок с иконами. Это привлекло внимание. Эге, подумал он! А ведь раньше Тиша никогда не говорил о христианстве (хотя глагольствовал об оном без конца) иначе как с каким-нибудь отрепетированным, художественно выполненным, определенно саркастичным оборотом. Что делать - вся его голова была заполнена христианством, но - всегда с тонкой-тонкой и слишком отчетливой иронией по отношению к нему.

Так-так, подумал Валера, слушая новые речи нового Головарева.

Тиша выдвинул по дороге им двоим в купе на троих немало несомненных для него, Тихона, тезисов.

Во-первых. Сейчас очевидно все большее безбожие Запада.

Валера заинтересовался. Он никак не мог избавиться от собственного сложившегося представления, вызванного биографией советского пионера. Что - как раз безбожной была по идеологии его страна.

Но Головарев на такие вопросы уже не лез за словом в карман. Впрочем, как и всегда. Он держал ответ не тушуясь, и неважно, что он скажет в следующий раз, но - ответить всегда как-то, да умел. Иначе говоря - умел выкрутиться.

Значит, отозвался он, современная Америка - она безбожна абсолютно, - точно так же, как Советский Союз. Потому что протестантизм - это вообще не христианство: там церковь называется молельным домом, а священник причетником. Разве не исчерпывающе уже ясно за одно только это?!

А Европа писала на атакующих Белград ракетах "Счастливой Пасхи!" - как же тут можно говорить о христианстве?

Также вскоре выяснилось, что он, Тихон, пишет различные очерки как молодой журналист.

Когда он рассказал о том, про что уже написал, Валера легко представил и стиль заметок, - зная слишком хорошо и давно самого Тишу.

Не смешно ли вам, господа, - писал Головарев, - слышать такой визг в стране, которая тысячу лет оплот веры? Где православие вообще является основой любой культуры нормального русского человека? Которых - большинство и которые по духу своему так или иначе наследуют православие!

Таков был его ответ на выступления какого-нибудь либерала с радио "Свобода" - по части того, что не стоит в светском-де государстве издавать сугубо религиозный учебник - для школьного факультатива.

- Разве нельзя назвать уже окончательно разнузданной, именно в последние годы, моральной властью безбожия тот факт, - что в день Пасхи показали богохульный фильм? - выдал тезис Головарев.

То, что церкви в СССР в большинстве своем стояли разрушенные и оскверненные, являлось делом, конечно, куда менее богохульным... Во всяком случае, про то он явно не хотел говорить в первую очередь.

Затем Тиша сказал, что и русский народ теперь отходит и отходит от христианских ценностей...

Очевидно, Тихон считал, что в Совсоюзе христианские ценности были, видимо, доминирующими...

Валера еще раз, в который уж раз за сегодня, невольно вспомнил уголки в детской библиотеке - рассказывающие о вреде религии, курения и злоупотребления алкоголем.

Слово "русский" Головарев произносил особенно, даже в своей обычной манере бросаясь оным в глаза. Он вставлял его где надо и где не надо, как бы ненавязчиво (хотя очевидно) выделяя его и нажимая на него.

Дальше Тиша уже перешел окончательно на русский вопрос. И в результате почему-то повел речь об американцах и их культуре.

Слово "американский" фигурировало у Головарева не менее часто, чем "русский" - и с таким же нажимом, только другой направленности.

Стало ясно, что понятие "американский" (по головаревским понятиям) - это по сути синоним слова "бесчеловечный", "бескультурный" и вообще, короче - символ отстоя во всех смыслах этого слова.

Всё мировое зло сосредоточилось в американском мире и ее системе. САШина страна была, несомненно, как виделось по всем прозрачным Тишиным намекам, государством, ведущим человечество в ад и - полностью враждебным всему светлому, чистому, доброму и хорошему. Она являлась безраздельным царством самого сатаны, кажется, не меньше.

Валера не любил Америку после тех бомбежек, но без конца, на каждом шагу, слышать о ней стало невольно раздражать. Тем более, в столь откровенной "бросающейся" манере.

Чтобы не молчать, Валера невольно попытался подискутировать. И сказал, что вообще-то каждый американец платит десятину и основные их церкви считаются христианскими.

На что Тихон тут же выдал контртезисы, объяснив неразумному Валере, что основная церковь там - протестантская. То есть вообще-то не церковь вовсе - протестант считай не крещеный человек. Во-вторых, в этом протестантизме нет даже единства - какая где конфессия, уж не разберешь. В-третьих, нет, дорогой, не каждый американец платит десятину, не каждый!! И в-четвертых, там точно так же разрешены все какие угодно секты, включая самые черные. Вот в том и фишка - в демократии.

- У тебя же нет сомнений, - сказал Головарев, - что демократия - еще более страшная диктатура, чем любая самая тоталитарная?

У Валерки вообще-то сомнения как раз были. И чтобы не кривить душой, он пожал плечами. Что изумило Тихона - неужели Валера не понимает простейших вещей?

И он изрек, что если западники девятнадцатого века все равно любили Россию - только по-своему, желая привнести в нее нужные технические изобретения, то современные либеральные реформы несут только одно - смерть. И очевидно это уже куда ни кинь: ведь фабрики и заводы сейчас отобраны у директоров. И везде там хозяйничают только внешние управляющие с распальцовкой, и происходит там в плане работы не пойми что!

Валера хорошо знал фабрики возле своего дома - туда ездил его папа как физик, улучшая экологические условия в цехах. Да, возможно, производство снизилось, но никаких внешних управляющих там нигде не колобродило, а были самые нормальные директора.

Он не мог не сказать всю эту информацию вслух.

- Нет, ну я понимаю, что это не везде, не везде! - отмахнулся Тихон. - Но все равно же это - тоже есть!!

Снова перешли к русскому вопросу - об Америке. Валера давно считал понятие "американская культура" таким же по сути понятием, как "веселая печаль" или "материалистический идеализм". Но выяснилось, что у американцев культура есть - культура потребления, которую они сейчас везде и всюду навязывают у нас! Вот поэтому он, Головарев, не может на это смотреть, не выдерживает.

Валера осторожно заметил, что джинсы, которые сейчас на Тишке - это, если уж на то пошло, - американская культура тоже... На что Тихон завис только на минуту. А затем сказал, что это уже вещь, настолько ставшая общеевропейской, что ее уже нельзя назвать именно американской.

А в "Макдоналдс" он, - как и многие европейцы тоже, кстати, - не ходит принципиально.

Валера промолчал, хотя точно помнил, как Головарев туда ходил, когда приезжал. Правда, обычно просто как в бесплатный туалет, если рядом не оказывалось ничего другого для этой цели, и - как-то раз Тихон покупал там пломбир. Впрочем, что уж пломбир - Тиша наш ведь и в Ледовитом океане плавал, - вспомнил Валерун...

- Да и вообще, - продолжил Головарев, - я же не о сугубо национальном, а именно об американской системе! - пояснил он.

Становилось недвусмысленно ясно его невольное высокомерие по отношению к его гостям. Так человек, более знающий жизнь, более взрослый и опытный позволяет себе быть снисходительным. И - эдак даже иногда небрежно, деланно в каждом слове, поясняет лишний раз этим двум салагам - Валере и Кате - тезисы, давно понятные всем нормально продвинутым р-р-русским.

Валера почувствовал, что уже начинает подуставать, хотя уж он за всю жизнь привык к Тихону более, чем кто-либо другой...

Неожиданно он подумал: а вообще, почему он дружит именно с ним? До сих пор, несмотря ни на что, с тех прогулок в Филе?..

Впрочем, фишка, что мы не выбираем друзей по своему произволу, тыкая пальцем в того или иного понравившегося тебе чем-то человека на улице - ясен пень. Жизнь сводила, и свела их... Какой-то смысл в том, верно, был... Потому что Валера в душе понимал, что он в конечном счете есть везде, и случайность - тоже закономерность, как писал еще даже сам Маркс. И Тихон почему-то тоже тянулся к нему... А впрочем, не одиноко ли было этому Чайльд-Гарольду, - такому же, как всегда, - вообще на свете? Он искал приятелей в своем одиночестве. Однако все-таки не удерживался, чтобы не вставить им шпильки - уж нельзя поставить на место собственный характер...

И Валера понял, что давно научился быть с ним снисходительным.

Да и какого еще отношения заслуживал человек, который почти никогда не улыбался? Не умел...

Головарев не мог не высказать и свое мнение о современных школах науки психологии, - которые все суть не то да не так... Этим он несколько шокировал Катю, но явно ее не обидел - поскольку невооруженным глазом было видно: Катерине он человечески симпатизирует и вообще обижать не собирается. Он только сказал, что всё это костыли-протезы - ваши в основном западные школы психологии... А почему? Да вообще-то, господа, потому, что тем и отличается западный человек от русского, что в тяжелых ситуациях западный человек рассказывает похабные и богохульные анекдоты. Он сослался на "Декамерон", кстати, любимый в плане таких вот примеров у "патриотов". Почему-то у них часто один этот злосчастный "Декамерон", - в котором, кстати, автор каялся, - символизировал всю культуру Запада... И еще в такие минуты западный человек обращается к психотерапевту; русский же - в противоположность - молится Богу или читает стихи. В общем, Запад был образцом атеизма, а Россия - религиозности. Про семьдесят лет превращенных в склады и свинарники церквей Тишка опять же не сказал... Хотя вообще-то был не прочь и про то поговорить, надо отдать должное. А вот факт, что на свадьбах на Руси пелись, по традиции, частушки именно с ненормативной лексикой (для сексуального своего рода просвещения брачующихся, а даже не из чувства похабности), ярый патриот и монархист Тихон как-то действительно в беседах всегда обходил... 

Но, так или иначе, Головарев вынес довольно ироничный приговор современным тенденциям психологии. Однако, повторяю, не тот человек была Катя Бобина, чтоб уж он ее тем пробил. Да, думаю, вы и сами сие понимаете... Она ведь знала к тому же, что едут не к кому-то, а - к Тише Головареву, а предупрежден - значит вооружен...

Когда подъезжали уже к нужной остановке, выяснилось, что у Тихона имеется и еще нечто новое - гастрит.

Он признался, что раньше буквально всё едал обильно с кетчупом или горчицей, но теперь - теперь уже так нельзя, врачи не разрешают... Периодически ему приходилось у них лечиться.

До самого головаревского теремка требовалось еще шагать пешком вдоль реки, как туристы-первопроходцы.

Был март, и дорожка в снежном хрустком поле.

Они шли втроем на огромном открытом пространстве. Свистел ветер, но особо не холодил. Вылазка выдалась что надо... А Катя опять молчала, только сосредоточенно топала, - стёбная умница, молодчага.

- А все-таки, - спросил по дороге в невольном философском настроении Валера, - кто суть они, эти либералы?

- Кто такой либерал? Это человек, который, в десять лет получив разнос от завуча за курение на территории школы, так до сих пор не может с этим смириться.

Этот тонкий, тихий, но вместе с тем столь четкий и куражливый голосок оказался Катиным.

Реакция произошла характерная - и со стороны Тихона тоже.

Все невольно приободрились. И увидели нечто.

Как явление сквозь века, по пустой снежной долине, где вдали виднелась река, катили сани. Они скользили на скорости. А потом вдруг, идя наперерез троим шагающим, приостановились.

В санях, как в песне про елочку, сидел дедушка рядом с дровами, и везла ее одинокая лошадка. Дедок с любопытством смотрел на путешественников. Их было четверо на километры вокруг.

А затем, ничего не сказав, аккуратно дернул вожжами и начал набирать скорость, как все равно переключая передачи.

- Узник! - раздался тонкий Катин голосок.

- Что? - не поняли ребята, переглянувшись после паузы и невольно ища глазами вокруг какой-нибудь типа вход в подземелье с решеткой. Но не нашли.

- Ой! - пискнула Катя и стесненно захихикала, замахав на саму себя руками, закрывшись ими и затоптавшись. - То есть я хотела сказать - ямщик!

Ребята смотрели на нее снова с интересом. А она, в такой же скромно-стебной интонацией, опустив зенки, наивно поведала:

- Я с детства почему-то путала узника и ямщика. Ну, для меня, девочки двадцатого века, оба таких термина были сугубо книжными. И я вполне могла брякнуть "узник" про погоняющего лошадок и - "ямщик" - про сидящего в тюряге. Вот - и до сих пор машинально ляпаю...

- Может, он бы нас взял, подбросил? - кивнул Валера на убегающие от них сани, словно выпорхнувшие из глубин столетий сюда.

Но уж сам понимал, что это нерационально: дедушка и большая вязанка хвороста едва помещались на скромных салазках, а еще они трое... Да и сани были уже далеко.

Они всходили по другой стороне долины. Черная река, словно прорезавшая белые снега, катилась мимо, изгибаясь. На ней виднелся островок. Он образовался вокруг вросшей, как бочковый якорь, железной ржавой бочки в виде консервной банки для великана, - постепенно набилась влажная илистая земля. Вода огибала кругом...

Тиша рассказал, что здесь хорошо тягать сомов на донку.

Закинешь вечером лесу с колокольцем, утром придешь пораньше - сом, если все нормально. Знаешь какой? С тебя ростом, Валера, только чуть похудее.

- А если кто-нибудь встанет еще раньше и свистнет сома? - спросил ребят тонкий, умиляющий голосок. Доводящий до неподдельного шокинга своей искренней невинностью при всех подобных репликах.

Парни снова бессознательно заценили. А Головарев, чтобы не ударить в снег лицом, принялся, усмехнувшись углом рта, говорить в ответ спокойно и вполне деловито:

- Понимаешь, теоретически да. Но практически - вряд ли. Тут в основном все свои, и людей много не ходит. Мы-то трое - и то за день многовато.

Дальше, ступая вдоль реки в авангарде группы, он снова принялся вещать о русском вопросе (нет, не просто о русском, но о - р-р-русском вопросе!). Что если и есть будущее, то оно только в таком вот тереме. Не в пути цивилизации, а в возвращении в избу, к природе! Этим русская (р-р-русская) культура противостоит западной. Те - создают машины и идут этим путем, и не могут с него свернуть. А что такое техногенная цивилизация? Это единая машина, - глубокомысленно заключил Тиша, - которая в бездушности и железности слопает в своем ковше все живое без разбору на Земле.

Солнце уже стояло очень высоко. Валера вспомнил начало дня, раннее утро и городскую квартиру Тихона... Хотя бездушная машина, согласно головаревскому пророчеству, должна была позавтракать всем живым, дома у него стоял компьютер, на котором он набирал свои заметки. Правда, как слышал Валера раньше, он максимально долго его не покупал - оттягивал, думал обойтись... Но потом все-таки приобрел. И мобильник у него тоже имелся.

По дороге увязался песик. Вроде таксы, но крупнее. Странно длинный, неопределенной, не виданной будто никогда породы. Он был молчалив, как Катя. И вообще по характеру походил на нее - мордочка застенчивая, а в то же время - какая-то стебная. Немного косолапо, эдакими рывками, он бежал, словно скользил по снегу. А то - задумчиво стоял аккуратно прямо на дороге.

Явно это был местный пес, из какой-то деревни.

Вошли в домик, и Тихон сразу выдал всем по паре валенок из кладовки. А сам затопил печку и открыл крышку нижнего погреба, в полу.

И мимоходом еще снова заговорил о р-р-русском вопросе. О том, что империя зла сейчас делает всё для совращения нас, р-р-русских - та же водка!

По рассказам папы Валера знал, что в советское время на любом заводе пили раз в пять больше водяры, чем сейчас. Оно и закономерно: тогда не удумали других развлечений. А теперь - видео, компьютерные гонки, игровые автоматы, Интернет и так далее...

Но и это Головарева не проняло, как Содомского золотые монетки. Хорошо, допустим, сказал он. Но без заводов я могу представить Россию! А вот без деревни - нет. А деревня сейчас вся поспивалась...

Тиша шуровал, разводя огонь. Катя и Валера сидели на деревянной лавочке в неуклюжих великоватых валенках и смотрели на пламя. Катерина обхватила себя руками, слегка сжавшись и потупившись. Несмотря на валенки, ноги пока у обоих были как ледышки.

- А вот тут вроде как песик бегал - а поросята так в дома забегают? Не бегают? - поинтересовалась Катя, стёбная умница. Как она умиляла всех!

Тихон с видом знатока объяснил, что чтобы в селе поросенок забежал в дом, это уникально. Только если чего напугался, а дверь широко открыта. Потому что у нас, русских, не принято брать свиней под свою крышу. Не та традиция. А вот в Европе бывает - держат в доме маленького поросеночка как собаку.

- А когда он вырастет? - спросила Катя тонко-тонко и наивно-невинно в непосредственности вопроса.

После секундного осмысления с Валерой случилась смеховая истерика. Нет, верно, с Катей скучать не представлялось возможным!

- А откуда такой вопрос насчет поросят? - поинтересовался Головарев, глядя, как огонь разгорелся, прямо как на жертвеннике, и трещит, и шумит в черной печной пещере.

Катя честно рассказала, что недавно видела клип группы "Дискотека Авария" "Хип-хоп маньяки", где как бы воспроизвели будни деревенской жизни, когда на село приехали ди-джеи. И там парень-тракторист гуляет по саду, а возле его ног бегает поросеночек, явно чувствующий в нем хозяина. Парень идет по ступеням в дом, а поросенок свободно бежит за ним. Потом ребята из села едут в столицу, едят вкусную свининку, а с собой ведут, как собачку, этого самого (явно "любимца семьи") поросеночка на поводке. А потом еще берут на руки, сидя за столом, и кормят изо рта...

Головарев к концу пересказа нахмурился, недовольно фыркнул и объявил, как отрезав:

- Русофобский клип!

Хм, подумал Валера... Впрочем, чего-то другого он мало и ожидал. Конечно, было понятно теперь, что этот клип имеет к жизни реального села такое же отношение, как король Арагорн к жизни реального средневековья. Но все-таки маленький поросеночек не какой-нибудь грязный жирный боров... Валера невольно вспомнил Катин вопрос и чувствовал, как надвигается новая волна смеховой истерики... Но Тихон, хмуря брови и начав тоже срываться на истерику (только не на смеховую), объяснил:

- Нет, я всё понимаю! Что да, здоровое нормальное чувство, когда и русские могут посмеяться над самими собой! Но - просто когда я целыми днями по телевизору только и вижу такие вот по большей части русофобские остроты - то они у меня уже во где сидят!

Валера призадумался. (Головарев опять уто.пал к погребу.) Получалась интересная картина. Тиша, значит, день-деньской ничего иного не делал, кроме как смотрел телевизор, видя в нем русофобию... Но почему-то, значит, телевизор не выключал, а продолжал смотреть... Лично он, Валера, телик зырил редко. Может, потому и не настолько знал об обилии русофобии, наивный... Однако Головарев почему-то просто не мог, не в состоянии был оторваться от того, что его заводило на праведный гнев снова и снова... Не он первый из лагеря патриотов говорил о пакостности современного телевидения... Однако, как стало совершенно ясно, врубал его куда чаще Валеры. Причем, что тоже интересно, Валера, который действительно редко смотрел эту русофобскую пакость, оказывался в глазах патриота Тиши "правильно толком не понимающим салагой"... В общем, конструкция снова замысловатая...

Головарев вернулся и объявил, что обед почти готов. Чтобы вам, ребята, согреться окончательно, пойдите попилите дрова. А по кухне - это уж я сам, ты-то, Валера, не умеешь...

Валерун и Катерина отправились к дровам. В сараюшке, теплом и уютном, стояли специальные козлы.

Головарев вручил двуручную длинную пилу.

- Только смотрите, не увлекитесь и козлы мне не располовиньте! - бросил он сурово и одновременно небрежно.

Валера представил себе... И покатился от хохота вторично.

Тихон, не успевший уйти, удивленно смотрел на него и спрашивал:

- Ну что смешного? Что ты так веселишься-то? Нет, ну чего так веселиться, йо?!..

В общем, работа пошла. Катя летала, держась за пилу, как Бармалей на насосе в известном фильме - Валера был джентльмен и брал основную нагрузку на себя. Когда допиливали чурбак почти до конца, Валерун аккуратно снимал его с козел и уже легко доламывал пополам...

Столик был накрыт в другой комнате деревянного дома.

Тут у Головарева оказался видеомагнитофон и кассеты. Среди них - фильмы с Брюсом Уиллисом, "Полет над гнездом кукушки", "Послезавтра" и еще что-то американское. Выяснилось, что сие он активно покупает.

- Не, - философски заговорил Тихон, садясь за стол, - я не спорю, что и в Америке есть что-то хорошее. Например, этот лирический фильм "Малыш", - где персонаж Уиллиса встречается с собственным же детством... Правда, финал там, конечно, характерный - будет у них дом и свой вертолетик... Не идея, не Родина, а все-таки просто окорочок и ящичек пива... Увы, увы, и это понятно... Даже великие американские писатели - Фолкнер и Хемингуэй - всегда были против Америки как системы и не могли даже толком жить в ней!

Валера осторожно заметил, намазывая масло на хлеб и беря сервелатную колбасу, что откуда уж он, Тишка, может так хорошо знать САШину страну, в которой даже никогда не был? На что Тихон, с таким же снисходительным высокомерием и усмешкой, ответил: тут не надо ездить - вот - моя видеотека! Достаточно посмотреть их вестерны, где мат на мате и матом погоняет!

Валера осторожно спросил Головарева, а не бывал ли он на русских заводах? И он, Валерун, гарантирует, что там, на среднестатистическом комбинате, ты услышал бы тот же самый мат в таких же количествах, только русский.

- Верно! - ответил Тихон. Однако тут же твердо поучительно добавил: - Но если на русском заводе тебе станет плохо и ты будешь лежать в углу на полу, эти матершинники подойдут к тебе и понесут откачивать или оказывать какую помощь. А американцы - пройдут спокойно мимо!

- Ты это так точно знаешь? - скептично переспросил Валера.

Головарев даже не снизошел до ответа. Только фыркнул, выдохнул и махнул рукой. Мол, ну что тут тебе объяснять? Это же хомяку понятно.

Валера вспомнил "Послезавтра", которое тоже стояло на Тишиной полке. Там, правда, был кадр, где один американец жертвует собой, спасая другого... Но именно о нем Тихон не помнил. Наша память, видно, и впрямь избирательна...

Ели печеную картошку, зелень, и выпили вина. А Катя клюнула носом. Она явно устала.

Головарев на этот раз сам распорядился отправить ее на отдых. Ее уложили на лежанку в избенке и накрыли теплым расшитым одеялом. Она тотчас уснула, так проворно и безмятежно, что Валера искренне ей позавидовал. Исключительно белой, как снег на километры вокруг, завистью.

Она сидели теперь вдвоем возле трещащего очага, среди русских заснеженных равнин, в устье реки. Хрустели тушеным мясом, и Тишка подливал вина в кружки. Мало-помалу приближались сумерки.

Валеру давно подмывало спросить Головарева, опять и опять подмывало - так вот, вдвоем, по-мужски: а какого вообще рожна тебе это всё далось? Неужели тебе больше делать нечего?..

Валера пытался представить - неужели молодой человек его возраста все время так вот думает только об этом, о чем непрерывно вещает вот уже с утра?.. Представить это было трудно... Но в любом случае Валере становилось Тишу жалко. Иного чувства не возникало, если голова у человека напропалую забита подобным...

Тихон снова заговорил. О том, что просто он лично уже знает многое, о чем далеко не все знают. А от знания куда денешься?..

Очевидно, тут уже имелся в виду заговор масонов или что-то в таком роде...

Потом снова повелась речь о нравственности. Головарев интенсивно за нее боролся: ибо нынче каждая первая девушка в любой школе мечтает стать проституткой, а каждый мальчик - наемным убийцей. А также открылись такие чудовищные заведения, как дискотеки и ночные клубы. Где все употребляют наркотики, все танцуют абсолютно голыми на столах и устраивают массовые оргии возле умывальников. В результате чего зачинают уйму случайных детей, которые все потом абортируются...

С современными старшеклассниками Валере приходилось общаться: он уже с год подвизался преподавать в школе юного астрофизика при Булково - на своего рода подготовительных курсах. Правда, ни одной девочки, мечтающей о карьере проститутки, или парня, мечтающего о бандитской жизни, он пока не встречал... Или это ему так везло?.. В ночном клубе он был однажды. Оргий у умывальников там не происходило - ни одной за весь вечер. Да и вряд ли могло произойти - зорко дежурили аж три охранника-"бернских быка". Стриптиз на сцене показывался, но из посетителей никто за всю ночь догола раздеться не пытался. Хотя, надо отдать должное, некоторые гопницы вели себя довольно развязно. Две из оных, раскочегарившись в танце сверх меры, даже умудрились спустить с себя юбки. Правда, на несколько секунд, не больше: охранники весьма строго посмотрели в их сторону и один погрозил пальцем. Поэтому пришлось быстренько натянуть юбчушки обратно.

Кстати, как потом выяснилось, - сей клубешник считался одним из чрезвычайно скандальных ночных клубов. Во как.  

Валера спросил Тишу, бывал ли он сам на дискотеке. Тот в ответ раздраженно сказал: деточка, чтобы понять, что в городе идет снег, самому выходить из дома на улицу необязательно!

Так что, исходя из этого тезиса, Головарев, ни разу в жизни, как выяснилось, сам в ночной клуб не забредавший и дороги туда не знающий, был совершенно уверен - что там пляшут только голыми. Ну, по закону снега за окном, как стало ясно из красноречивой метафоры...

- Да, - согласился с ним кое в чем Валера. - Аборты - дело ужасное. И что в газетах так лихо дают объявления об этой услуге, - тоже. Но знаешь, я читал, что несмотря ни на что, да, вот такие вот случайно, по юной дури, "залетевшие" глупыхи все-таки рожают... Они...

"...хотят быть матерями и становятся ими!" - хотел завершить он, но Тихон ему не дал. Перебив на полфразе, он четко закончил по собственному усмотрению, не сомневаясь ни на минуту в правильности именно своего варианта окончания:

- ...рожают, потому что боятся аборта - и тут же выбрасывают в мусорное ведро! Только для того и рожают - чтобы массово удобрять детьми помойки.  

Валеру перекосило так, как если бы дали по лицу из темноты мокрым полотенцем. Беседа переходила уже во что-то мало переносимое и - не сильно человеческое. Хорошо хоть, что Головарев еще так не напился, чтобы брякнуть, что надо взять в руки базуку для взрыва целых зданий с живым содержимым и выйти с оной на улицы города... Яко полицай Кувалда. Это, похоже, уже следующий этап - по степени градусности.

Но Тиша говорил дальше. О том, что Россия испытывает демографическую проблему от всего этого будь здоров. Потому что у заезжих продавцов с Кавказа рождается по три ребенка, а вот у Валеры Мурзаева - до сих пор ни одного.

Сказано это было как вроде простая констатация факта, но со столь недвусмысленным и прозрачным намеком и - с таким неожиданным (именно по данному поводу!) сарказмом, что Валера уж не знал, что еще и сказать.

Головарев повел разговор о кавказцах на рынках... Вот, тут недавно передавали о нашумевшем погроме...

Валере не нравилось обилие сугубо кавказских лиц на нынешних базарах, но скинхедов он тоже терпеть не мог. И сказал в ответ, что всё понимает, но это тоже не метод...

- Да, верно, - кивнул Тихон, - не метод... было слишком наивно так вот собрать людей и направить их... - столь нежно и снисходительно сказал он о скинхедах. - Да и вообще, - все же поправился он, - они учинили страшное зло - теперь и кавказцы начнут убивать русских, скажут: а вот вы нас так, и мы вас так!..

Впрочем, добавил Тиша, он опасается, что побоища с горцами нам еще ох предстоят... И еще раз: американство подминает под себя русский народ...

Вообще-то Валеру уже подмывало правомерно сказать: что же это ты с одной стороны так возвеличиваешь на каждом шагу свой народ, но с другой стороны - ты же на каждом шагу полагаешь, что этот народ так запросто можно подмять под себя американским бескультурьем?..

Еще в прошлых разговорах Головарев доказывал, что Россия - уникальная нация во всей истории человечества. Что есть два примерно одинаковых по своей гениальности народа: египтяне и славяне. Ибо оба сделали то, что теоретически считается невозможным по этногеографическому закону. А именно: одни создали государство и цивилизацию в условиях пустыни, а другие - в условиях морозов, доходящих до тридцати и более ниже нуля.

Да, немцы устроили свою Германию в бытовом отношении лучше, но разве немец мог бы собрать пшеницу так же быстро и просто, как у себя на родине, - живи он в наших условиях?.. То-то же...

Тихон так и сыпал примерами, как Цицерон с форума. С искусством хорошего ритора он доказывал одну и ту же мысль: русские - принципиально иной народ, чем любой народ на Земле. По всем способностям и параметрам русская нация обгонит любую другую на целую голову.

Однако почему-то такая, казалось бы, превосходящая всех по моральным и умственным силам нация была (по головаревским же примерам из современности!) поистине беззащитна перед наступающим американизмом. О котором Головарев твердил, кажется, еще чаще, чем о "р-р-русскости"...

Почему-то со всеми ядерными ракетами, которые вообще-то пока стояли на всех своих местах, с газопроводами в Европу и всем остальным - но Россия сейчас была ну просто как ягненок... Хорошо, а что Тиша предлагал делать?..

Головарев замолчал. Вопрос явно поставил его в тупик. То есть - он уже несколько часов нудел, что вообще происходит, кто виноват и какого он мнения о происходящем... А вот на один только вопрос "что делать?" он замолчал тут же, после целого дня бурной пламенной речи...

Затем - выдавил из себя:

- Сейчас либо либеральные реформы погонят все дальше в тупик, либо - придет какой-то диктатор, который все расставит на места, но путем уже крови и насилия!

- И оно нам надо?! - уже вконец доведенный, сказал Валера.

Тихон выдохнул. В смысле - да, он, как нормальный человек, понимает, что не надо, но...

- Впрочем, кроме демократов и коммунистов - которые недалеко друг от друга ушли, - наверное, появится и третья сила, - закончил все же он. - Люди веры, с крестами и иконами.

Ну, хоть так ответил - все-таки и то позитив, - вздохнул с некоторым облегчением Валера. Ладно.

Доели жарко.е, допили вино. И пошли будить Катю.

 

Следующий день завершал пребывание в Соколовске.

На прощание они заглянули к тамошним головаревским приятелям.

Это была супружеская чета. Сынок полтора года и дочка четырех лет. Семейство тоже обитало в деревянном доме.

На столе появилось сало, хлеб, сосиски, курятина жареная и вареная, индюшатина, свинина, компоты и варенье. Вино и самогон, и еще самогон.

Вначале все помолились. Стало ясно, что здесь это принято давно. Валере, хотя уже решившемуся исповедаться, все-таки такое было еще не сильно привычно, но он тоже вместе со всеми помолился и покрестился.

Когда сели, Тиша сказал вслух, деланно репетируя каждое слово, явно привлекая общее внимание:

- Вот и помолились перед едой, правильно, а не так просто - как нехристи всякие! - на последних словах, произнесенных с запредельно утонченным сарказмом, он выразительно актерски махнул головой куда-то за окно - как бы на весь мир, окружающий ихний дом.

Стали есть и пить. И смотреть, как играют детишки в своем углу: вдвоем, молча и сосредоточенно, в безмерной серьезности детского мира, где еще нет взрослого юмора, но - который, однако, в глазах взрослых не может не вызвать добродушной усмешки.

Пацаненок кружился и хлопал глазками, ловя ручками руки старшей сестры. А та - кругами носилась вокруг него, танцевала и пыталась направить его по конкретным маршрутам в детской части комнаты.

Головарев, несмотря на то, что вроде рассказал по части врачебных рекомендаций, выдавил горчицу на хлеб с мясом. И вломил хорошую стопку чистого самогона.

- Эх, что угодно пропьет русский, - усмехнулся Валера, обгладывая куриное крылышко, - только одного не пропьет: своей неповторимой русской гениальности и острого ума! Тут будьте спокойны!

Хозяева добродушно поддакнули Валере, налегая на жареную баранинку и выпив вина, но Тихон насупился. И гневно отчитал Валеру за столь русофобские высказывания.

Русский человек не злоупотребляет алкоголем, - вот был смысл головаревского спича. А противоположное утверждает только одна организация - ЦРУ! Именно она распространяет этот в корне неверный тезис.

- Ну может быть, - пожал плечами Валера. - Американцы, похожие на совков, как ты, кстати, сам утверждал, - усмехнулся он...

Но предсказать Тишку поистине было нельзя. Он взбеленился пуще. Как обычно - без всякого крика, но - в обиде, переполнившей его праведным гневом. Валера вначале не "въехал" - он ведь просто процитировал то, что говорил Головарев вчера в электричке: что те, что те, мол, - все атеисты...

Но, оказывается, как объяснил неразумному Валере Тихон, "совок" - отвратительнейшее слово. Оно придумано сугубо и только одними людьми - закоренелыми русоненавистниками. Которые уже тогда, в 80-е годы, давно были не русскими, а американцами!

Валера что-то перестал понимать Головарева вообще... Более всего - эту последнюю фразу... Хм... Папа приводил слова известного современного ученого-генетика из медицинского института, занимающегося всякими мутациями: "Если в организме происходит изменение основного генного стержня - это одно из двух: либо - наш пациент, либо - сразу на кладбище!"

Так если третьего не дано по закону генетики - что же значило сказанное Тишей - насчет превращения русского в американца?

- Значит, что они, живя в России, уже считали себя американцами!! - ответил он.

Что ж, у Валеры малость отлегло от сердца. Значит, всё в мире по части законов природы и в самом деле на месте, где подобает... Но он, правда, попытался представить себе... Невольно вообразить субъекта, который бы, живя в России, считал себя америкосом...

Снова не удавалось. Если только данный человек не эпатировал публику... Однако Валера не мог поверить, чтобы хоть кто-нибудь так мог подумать про себя искренне, какой бы он ни был либерал... Так, по-моему, просто не могла сработать мысль, - рассудил он логически, - с точки зрения любого здравого смысла. Если, повторяем, сие не выпендреж, - но Тиша явно говорил о другом...

Впрочем, тут-то слово "выпендреж" и сильно запало в Валерину голову, уже немного хмельную. Речь только шла о стороне этого самого исходящего выпендривания... Но уж чтоб не додумывать до конца, Валера еще выпил и закусил.

Ах да, вспомнил он, ведь американец - у Головарева не национальное понятие... В речи Тихона "американский" - это просто был его личный, нарочитый синоним слова "отстойный". Вот и всё.

Как видно, бедному Тише САШино государство просто не давало жить спокойно ни минуты. Валера прекрасно понимал и сам, что суть эта инфантильно-агрессивная распоясавшаяся страна. Но как-то на бессознательном уровне его здоровье не стоило того, чтобы постоянно тратить нервы на оную, - ему, русскому по всем анализам кровей... Впрочем, как повел дискуссию Головарев дальше, рванув еще самогону, русскость - это тоже не крови. Анализ кровей - фашистский метод, а русскость есть русская культура!

Далее Головарев объяснял всем, какой она, русская культура, должна быть, - чтобы быть русской. Молодой начинающий журналист излагал свое ви.дение.

Все молча слушали. Супружеская чета внимательно смотрела на Тишу и иронично усмеивалась углами ртов. Тихон, увлекшись, этого не замечал. А если и замечал, то уж опять не мог остановиться...

Прежде всего, выложил Головарев, в русской культуре - литературе, живописи - господствовать как основное направление и составлять основу должен реализм. Почему? Возьмем пример. "Улисс" Джойса. Гениально? Не спорим, гениально! Про что? Зависли... Потому что - да ни про что. Но как сделано? Блестяще! Вот отсюда уже видна концепция западной литературы: гениальная вещь по стилю и вообще самой структуре, а содержание - в идею не выразишь. Написано ли что-то подобное "Улиссу" в России? Нет. Но написаны иные произведения. Какой отсюда вывод? Четкий и однозначный - значит, в у нас и надо писать по-иному, а не как "Улисс" Джойса!

А как - по-иному? Реалистично, когда есть какую идею выразить. Ибо искусство должно запечатлевать объективную реальность. А почему? Потому что небо - оно, как ни верти, объективно голубое. Хотя кто-то может начать эстетствовать, что в его личном мире, вроде мира Карла Кастаньетова (нарочитый "нажим" на Кастаньетова со стороны Тихона тут стал очевиден), небо может стать и зеленым... Но это - в его мире! А объективно небо голубое, и никуда от того не деться! Поэтому ни одно другое направление - ни юмор, ни фэнтези, ни научная фантастика, ни сюрреализм, ни абсурдизм - не могут выразить так полно жизнь и так ответить на вечные вопросы! Только этот самый реализЬм может дать будущее русской литературе!

Все внимательно слушали. И ели, аппетитно хрустя: самогонка пробуждала аппетит, да и хозяюшка постаралась вкусно. Куриные ножки были под такой хорошей корочкой.

Да и вообще, продолжил Тихон, совершенно недвусмысленно в этот момент вперившись взглядом (как бы ненавязчиво) в Валеру: вот у всех уже есть дети, - да не у всех! А ведь рождение детей сейчас - самое важное. В данной демографической ситуации.

Тиша и подшофе не подкачивал: каждое слово выверено, где и для чего стоит, а сарказм - и подавно на высоте.

Да, оказывается, - говорил всем журналист и автор очерков, - созданное ныне разгениальное русское произведение литературы или искусства не идет по своей пользе в сравнение - с дитём, рожденным русским человеком! Ни одно, даже самое талантливое и полезное для общества: оно стоит по ценности ниже, чем рождение ребенка в семье, - неважно, какого ребенка и в какой семье!

Гм, подумал Валера. Очевидно, идеалом для пропустившего четвертую большую самогонную стопку Головарева (который закусил уже третьим ломтем хлеба, обильно политым горчицей в смеси с кетчупом), была теперь уже Африка. Ибо явно соответствовала идеалу философского длинноволосого юноши. Уж там-то явно деторождение было мама не горюй, и ни малейших проблем по части количества (оставив за скобками качество, но ведь Тишка базарил о том же...). А вот литература и искусство, тоже без сомнения, оставались делом второго порядка... Так что всё сходилось. В современной жаркой Африке... 

Кстати, наше всё по имени Пушкин - и в самом деле был трошки африканских кровей...

- Да, так о Пушкине! - не стушевался Тихон дальше. - У него детей родилось немало!

Вот, оказывается, в чем курчавый Сашура был для нас гениален - детвы много настрогал!..

Валера попробовал возразить, что, а например, у Тоши Чехонте детей вот не было...

Головарев ответствовал, что эх этот Чехов вот именно что - Че-е-ехов! То бишь - ему, Тихону Головареву, нравится высказывание об этом авторе кого-то: от всего творчества Чехова так и веет меланхоличным духом его чахотки!

Валерун попытался еще привести в пример Тургенева. Но тут Тиша уже не ответил. Ну, видимо, толком не сориентировался, что придумать...

И - перешел на другую тему.

- Понимаете, мы не можем оставаться равнодушными, - продолжал Головарев, поливая четвертый ломоть хлеба кетчупом в палец и суя его в рот, - когда сейчас "новые русские" соревнуются между собой, кто больше съест порций балыка или осетрины, а в селах не хватает макарон!

- Тихон, - махнул рукой Валера на гастритного Головарева, столь истинно болеющего за народ, - а я вот так говорю. Да, нет у меня таких денег, как у этих братков. Зато я, в отличие от них, - сплю спокойно!

Но Головарева пронять было снова нельзя.

- Это слава Богу! - сказал он. - А многие сейчас, - поднял он пафосно палец, - и не имеют ничего, и спокойно не спят!

- Знаешь, Тиша, - заговорил Валера. - Вот ты сам, наверное, помнишь историю, как меня порезали. Я вначале тоже тогда думал: вот мы дожили! А потом мне папа рассказал, как вот в его детство, - когда он таким, знаешь, дворовым был пацаном, мой папаша, - его так в самое колено ножом пырнули, что он болел потом еще тяжелее, чем я после заточки! А то было еще при совк... прости, при Советском Союзе.

Тут уже Тихон не стерпел подобного мракобесия в понимании ситуации. И сказал Валере громко, четко - в сдерживаемом раздражении:

- Вот когда бы тебя отстрелили, твой папаша про свой нож в коленку вообще позабыл бы!

Да, с ним и впрямь лучше молчать, подумал Валера. И заткнул рот сальцем.

Головарев все меньше закусывал и все больше заливал шары самогоном.

- Тихон, - сказал наконец Валера, - ты уже нам вещаешь час с лишним... Вот скажи тогда конкретно, раз сам начал - за какую ты политическую партию?

Воцарилось молчание. Соколовские знакомые явно заценили и молча одобрили Валеркин вопрос. Они взирали на Тишку с искренним любопытством. Что-то он теперь выдаст, когда Валера и в самом деле его поставил наконец, более-менее, на место?..

Головарев выдохнул, выдавил себе на хлеб чуть не полтюбика кетчупа и сказал всем уставившимся на него глазам:

- Да не за какую! Всё это хрень - политические партии, какие сейчас есть - все хрень!

Он высокомерно досадливо махнул рукой...

- А вот молитва, вера, православие - другое дело! - продолжил он. - Вот это было на Руси, и тем она стояла. Русь та, где была также еще - если уж мы о политике - славная самодержавная монархия! Последний из представителей которой умер как мученик от рук слуг антихриста.

- А почему Николай Второй не разгромил большевиков, когда еще мог?

Опа-па! Тоненький голосок прозвучал отчетливо. Впервые за всё застолье. Так что о его владелице даже успели подзабыть, но - она-то всё помнила и свое внимание никуда не девала.

Хмельной Головарев не стушевался и не удивился - возможно, тоже уже за счет слишком отчетливой психоделичности. Про царя он принялся объяснять.

- Он настолько не хотел, по-христиански, проливать кровь и применять насилие, что предпочел самому стать мучеником, чем разгромить их "лагерь". Видимо, он вообще даже больше любил молитву, чем власть.

- Но если так, - взял опять слово Валера, нарушив данное себе обещание теперь молчать, - может, в том-то и была ошибка Николая? Что он не разрешил своей совести покрыться некоторой корочкой, а изнежил ее. Иногда, видимо, совесть не стоит перенеживать... И пример - вот. Красноречивый...

Правда, Валерун слышал и иную точку зрения - что Николай Второй недооценил опасность и "перспективность" большевиков. Но тогда - каким бы он ни был хорошим, возможно, человеком, однако политиком он был явно плохим...

Становилось ясно, что Тихон, значит, тему последнего русского царя изучал специально. Наверное, даже целенаправленно читал по этому поводу.

- А почему, - опять раздался тонкий голосок из угла, и все снова с интересом обернулись туда, - Николай считается престольным мучеником? Он же вроде... м-м... отрекся, когда был расстрелян.

Катя тоже сказала по-обычному для себя: редко, но метко и - невольно скандально.

Тиша задумался на секунду, а затем принялся объяснять:

- Он отрекся от светской власти. Да, сказал людям: вы не желаете, чтобы я вами правил - я и не буду... Но перед Богом, - Головарев указал вилкой вверх, - он остался царем! Потому что был помазан на царство патриархом, и таким образом получил мистический знак кесаря. Он не смывается ничем. И пусть даже царь не имеет уже власти чисто государственной, он все равно остается помазанником Божиим - и поэтому престольным мучеником. Вот в этом и принципиальное отличие царей от всех последующих генсеков и президентов. В России истинным правителем считался помазанный на царство. Другие - расценивались как самозванцы, тираны. Так что вообще-то и Ленин, и Сталин, и все последующие, и президенты тоже - все суть самозванцы! Вот...

Валера понял, что идеалом для Тихона по-прежнему остается дореволюционная монархия. Иначе как позу Валерун такое искренне не мог воспринять. Ибо ему это казалось примерно тем же, как если заявить сейчас, что вместо электроэнергии стоит перейти на факелы, а вместо машин - на лошадей и телеги... С одной стороны - да, может, для экологии и лучше, однако исходя из здравого смысла...

- Но вообще-то, - начал Валера, - в дореволюционной России тоже, знаешь, такие кошмары творились, что и волосы дыбятся! Достаточно историю почитать.

- Имеешь в виду маркиза де Кюстина? - с сарказмом уже не просто зашкалившим, но - "расстроившим датчик", произнес Тиша.

- Я не читал этого Кюстина, не открывал даже, - совершенно честно признался Валера, начав раздражаться, - чувствуя, что опять пошло-поехало. - О чем он вообще писал-то? Понятия не имею... - не менее честно сказал он.

- А о том он писал, - начал Головарев, едва не давясь захватывающим его ледяным змеиным сарказмом, - что в России, в частности, кустистая пшеница растет... Правда, где вообще он такую в природе видел - никто до сих пор понять не может... Но он всё, Кюстин, в таком духе описал... - говорил Тихон с такой интонацией и так глядя непосредственно на Валеру, - словно Валера действительно не только читал всего маркиза де Кюстина, но еще и любил его книги и ссылался именно на них. Издевка была сознательная, как можно больнее - в адрес Валеры, который фамилию-то "Кюстин" слышал впервые сегодня.

Далее Головарев повел речь, что какие-такие кошмары в дореволюционной Руси?! Когда аборты там... делались, конечно, но разве сравнить с настоящим временем?! Сейчас ни в одной школе уже с пятого класса не сыщешь ни одной девственницы, - погоди, Валера, не закатывай глаза, я сказал то, что хотел сказать, - девственниц нет начиная с четвертого класса!! - продолжал Тиша. Хотя странно - Валера никогда не слышал, чтобы он имел также образование практикующего гинеколога, да еще детского... - А тогда в брак вступали в целомудрии! Так какие, я спрашиваю, ужасы в той Руси?!

Валера сказал о крепостном праве.

- Боже мой!! - заорал Головарев. - Ну нельзя же до сих пор жить по дедушке Ленину, как советские какие-то... О-ой!! Ну давайте еще что советское к нам притащим и будем говорить, что этому верить надо!

Так голосил Тихон, час назад не менее гневно вступившийся за честь такой великой страны, как СССР, - который Валера столь по-хамски обозвал "совком"...

Впрочем, Валера давно понял специфику. Все было проще, чем казалось. Если какой-либо тезис казался Головареву правильным (считай - приемлемым для себя), он очень убедительно (и зачастую не без оснований и в самом деле) доказывал его как - р-р-русский и пр-равославный тезис. Если же он сам (как человек со слабостями, яко у каждого), не мог преодолеть какую-либо собственную слабость, но ему кто-то осмеливался сделать замечание, возможно, ссылаясь на то же понятие греха, - Тихон тут же приходил в истерическое состояние. И с не меньшим ораторским пылом доказывал, что это тезис не главный, неправильно понимаемый, и пр-равославному человеку сие можно и даже нужно иногда делать!

Оптимальным примером в этом плане являлись выпивка и флирт. Тиша доказывал напропалую, что секс без брака грех (с чем, в общем-то, Валера соглашался, да, жизнь показывала правильность этого постулата...), и флирт без брака грех, и поцелуи без намерения жениться - тоже! Когда же Валера пытался сказать Тихону, что грех пить до положения риз, то Головарев, начиная колбаситься по полной, всегда находил повод для отпора. Начиная с того, что вино само по себе нейтрально; что он не так уж и напивается; а в конце концов если даже и напивается, то - это много меньший грех, чем что-либо другое... Например, ругаться матом!

Эстет Головарев был против мата пожалуй только на уровне Америки. Стоило рядом с ним употребить хоть одно непечатное слово, как звучала долгая нотация. О том, что ты не подозреваешь, - как выяснилось вот сейчас, - что взял на душу смертный грех (не бытовой, а именно смертный!), от которого можешь погибнуть в любую минуту. И за одно такое слово за тебя не станет молиться Божья Матерь... Да, Тихон не пытался отрицать, что пьянство тоже грех, но в том, чтобы валяться под забором в блевотине - преступление перед небом в десятки (если не в сотни) раз меньшее, чем одно произнесенное непечатное слово!

Так он утверждал на полнейшем серьезе - да, впрочем, другим он никогда и не был. Когда Валера еще раз аккуратно посоветовал ему зайти как-нибудь на любой заводец, ибо, судя по таким речам, он вряд ли там был, - то Тиша ответил, и тут не отправившись в карман. У них, у рабочего класса, нет выбора, у них вынужденная среда; а у нас с тобой, Валерун, - выбор есть, поэтому мы права произносить непечатные слова не имеем!..

...Теперь, за столом, он вел рассказ про идеал человеческого общежития - Россию до революции. В которой не было крепостного права...

Что за пи...ж? - подумал Валера, но вслух не сказал: при Головареве, повторяем, не стоило.

- ...на огромной территории, где были свободные черносошные крестьяне! - а, вот как закончил фразу Тихон. Соображать же надо!..

А дети? Все семьи были многодетными, вот!

- Слушай, - наконец решился спросить Валера, как ему казалось, закономерно после всех головаревских речуг, - а у тебя-то самого - есть ребенок?

Воцарилось молчание. Тишины приятели смотрели на Валеру явно с симпатией и оценивали все его реплики к месту. А в углу комнаты - сосредоточенно и серьезно играли, носясь по кругу, детки.

- Есть, - выпалил Тихон.

Ишь ты! - подумал Валерка.

- Да, Валера, есть... - повторил Головарев, но что интересно - без сильного энтузиазма. И - потупился, выдавливая горчицу себе в еду. С силой выкручивал он ее из дальних углов полупустого тюбика, - который весь вечер лежал рядом с ним, вначале полный и непочатый.

- То есть, - спокойно и куражась, спросил Валера, - где-то есть, - довольно далеко от тебя и твоей теперешней жизни, да?

Все смотрели что надо. Тишка извертелся. Выкручиваться стало бесполезно. И тогда он взялся за свое давнее, еще со школьных лет, оружие - сник и глубоко обиделся. Смотреть на Тихона было нестерпимо жалко... Да только самогон приглушал чувства.

Он произнес тихую речь. Зачем же так рубить сплеча? Да, мы все грешны, но ведь Христос учил не осуждать, а прощать!.. А вы уже все вдарились в осуждение и как еще это смакуете... Неужели не лучше помириться и оставить каждому замаливать свои грехи перед Богом?!

Валера согласился - он сам больше любил, когда люди мирятся, чем когда ссорятся. И в знак примирения все выпили еще, и особенно - Головарев.

Впрочем, запоздало подумал Валера, что я и вправду качу на него баллон? Ведь со своей точки зрения Тиша прав абсолютно - он выполнил свой долг перед Россией на сто процентов. Ведь он же не говорил пока ни слова про воспитание - только про факт рождения дитяти.

Впрочем, зачем вообще ездить через Ленинград? - осенило Валеру. - Пойди в институт искусственного осеменения и сдай туда свой генетический материал. И всё, можешь быть спокоен: гражданский долг ты точно выполнил!..

Вслух он этого уже не сказал, да и со стола начали прибирать. Все много съели и выпили, но никто, кроме Головарева, лица не потерял. Хозяйка мыла тарелки, а хозяин направился к маленькому сыну и принялся с ним играть и беседовать.

Присев на корточки, взял одну из игрушек сынка - огромную - раза в два крупнее живого оригинала - матерчатую серую крыску. Сосредоточенно и куражливо папаня перекосил все лицо запредельной улыбкой в аршин, весь изожмурившись. С неимоверной скоростью, как в убыстренном кинокадре, он принялся трясти сей игрушкой перед самым лицом пацаненка. И с величайшим восторгом кричал ему:

- Смотри, сынок: это - крыса!! И она сейчас тебя схва-а-атит!!!

Катя молча включилась в посудомоечную эпопею. А с улицы вдруг донеслось собачье гавканье.

Тихон плохо стоял на ногах, поэтому помогать убирать посуду не мог. Он шлепнулся на диван и качался в психоделическом состоянии.

- А как можно в сральник сходить? - спросил его хмельной Валера.

Головарев мгновенно стал серьезен, даже слегка протрезвел. И мягко погрозил пальцем Валере с такой интонацией, словно напоминал нечто почему-то само собой разумеющееся для их общества, - о чем, значит, забывчивый Валерун запамятовал:

- Не ругайся, Валера! Не руга-айся!!

За окном слышался лай явно большой собаки. Овчарки какой-нибудь.

- А ничего, что там собака? - спросил Валера. - Она не кусается?

Тиша совершенно спокойно и даже небрежно ответил:

- Кусается, Валер, кусается.

Так же куражась и с такой же нежной улыбкой, он пояснил:

- Она прямо в прыжке кусает - во-от так!

А затем удивительно грациозно сделал жест рукой, довольно натурально изображающий то, о чем сказал.

Все становилось ясно. Головарев, то ли сознательно, то ли бессознательно, за своего незаконнорожденного ребенка решил изящно (как всегда с его стороны) рассчитаться. И вставил Валере шпильку - нарочито припомнив его давнюю школьную "фобию" собак.

Но выяснилось, что еще один туалет - уже ватерклозет - есть и в доме. И можно сходить туда.

Когда Валера вернулся, он увидел замысловатую картину. Психоделичный хозяин дома ползал на четвереньках попой кверху, - в детском уголке, никого не стесняясь. На полу там пролегало что-то длинное, и папа это длинное раскладывал.

В комнату вошла хозяйка. И вслух спросила насчет задуманной вдруг уборки на ночь глядя да после пирушки - решив, что это протянута трубка от пылесоса...

Но то, что она спутала с пылесосной трубкой - было железной дорогой, в которую играли их сынок и дочка. Папе все не хватало времени поинтересоваться такой любопытной игрушкой. Однако теперь, в психоделическом состоянии, это окончательно накатило. Отец не мог больше терпеть и пошел сам разобраться в интересной игре! Все-таки мы, взрослые, случается, недоигрываем, по тем или иным причинам, свою норму в детстве. У кого рано надо было уроками заниматься и в магазин ходить, если, там, дедушка болел, у кого что - но так или иначе - часто люди во взрослом возрасте невольно начинают компенсировать недоигранное. Иногда - просто откровенно вот так вступая во владения комнаты уже собственного потомства. Ну, под предлогом, что, мол, помогу своим детям разобраться в игре, там, да...

Но папаша сейчас ничего и никого не стеснялся. Он раскладывал рельсы. Сын и дочка топтались поодаль и не решались подойти ближе - отца они слушались.

Катя и Валера смотрели на все это. Даже хозяйка, склонив голову, закатив глаза и пряча сардоническую улыбку, не пыталась останавливать психоделического папу.

Отец семейства ползал по полу, сосредоточенно собирая технику - овал магистрали. Затем ему удалось запустить поезд, который до него запускали его дети: паровоз и вагон!

Когда заводной поездок поехал по кругу, треща и жужжа, отец наблюдал за ним неотрывно.

Затем техническая мысль пошла дальше, и он стал вслух спрашивать, что тут можно сделать уже иначе?

Дочка робко подсказала отцу, что они еще пробовали отправлять один "паловозик", временно отцепив вагончик - и тоже ездит!..

- Ха-а! - махнул рукой отец. - Это тривиально: один паровоз пустить без вагона! А вот я о другом сейчас думаю: вот нельзя как-нибудь тут у вас запустить - наоборот - один вагон без паровоза?.. Это интереснее... Но вот только - как?.. В том и заковыка!..

Наконец жене удалось оторвать его, сказав, что гостей вообще-то провожать пора!..

Они вышли на освеживший мартовский воздух. Шли кавалькадой. Тихон шатался из стороны в сторону, ноги его петляли. Валере приходилось брать его под руку и правильно направлять, чтобы тот не потерял ориентацию и не начал бродить по замкнутому кругу или что-то в этом роде.

Головарев не удержался и высказал всем вслух мысль, что вообще-то Россия как была сильной, так и осталась. Только лежит сейчас на печи - как вот мощный Илья Муромец провалялся тридцать годков... И вот только должен найтись старец - который бы этого Илюшу поднял с лежанки - помните былину? Только кто знает, где сейчас этот старец и кто он...

- А может, новый президент и есть этот старец? - раздалось ввечеру Катино сопрано. Конечно, ее, умненькой стёбницы

Да, новый президент вселял действительно во многих надежды. Хотя бы потому, что чувствовалось: он не берет сугубый курс только по западному образцу, как у предыдущего. Он говорил и о национальных, русских ценностях. Многим это нравилось - в том числе Валере. Но было и другое мнение...

Тиша в ответ истерично разошелся. Отмахнулся и сказал, что уж хватит с нас таких "старцев"!.. Уже был один!.. И тоже все думали, что это, конечно, и есть тот "старец", который поднимет Россию!.. И все голосовали за него! Да, все, и я тоже, что греха таить! Но вон что получили... Так что я теперь так наивно в каждого нового не верю, нет...

Еще Головарев добавил: мол, правильно тот ушел в отставку, ему было два пути - либо в отставку, либо за решетку.

Первого Президента России он ненавидел всей душой.

Валера высказался в ответ: понятно, конечно, что Первый не оправдал народных надежд, но - по крайней мере дал свободу православию, вере. И он выразительно посмотрел на Тишу со вполне недвусмысленным намеком, - как ему казалось, совершенно правомерным.

Да, ответил Головарев. Не спорю. Но - при этом и расстрелял парламент! Беззащитных людей. А за эту кровь мы и расплачиваемся всеми последующими бедствиями.

Валера промолчал. Он помнил расстрел парламента. Правда, тогда не думал, что сидящие в нем столь беззащитны... Тихон же утверждал, что сам общался с некоторыми парнями оттуда, и потому знает точно. Правда, еще тогда другой человек, который тоже базарил с теми же парнями, - равно как и Тиша, - рассказывал Валере про них и утверждал обратное. Что - не такие уж они были "ягнята", тоже настроились убивать.

Впрочем, тогда Валера, еще ярый либерал-экстремист, наслушавшись прямого эфира по телевизору оттуда, был готов умереть за демократию, то есть за Россию без террора: пойти воевать против парламента. Он уже готовился вступить в собиравшееся было народное ополчение... Но не пришлось: ополчение отменили, не успев собрать. Танкисты сами справились с парламентом - помощь не понадобилась.

Сейчас, осмысляя многое по-новому, Валера иначе отнесся к этим событиям. Он не то чтобы стоял теперь на стороне засевших в парламенте - это было бы для него слишком и он не хотел кривить душой, но - он был в этом вопросе нейтрален: ни за кого.

Головарев однозначно был на стороне защитников парламента. Скинхеды, - говорил он, - это была показуха, их собралось пять человек, а, конечно, либеральные СМИ все экраны на них направили! А в основном - наивные молодые ребята, романтично решившие делать революцию! - Так говорил он сейчас, еще недавно сказавший про революцию 17-го года как про "действие антихристов"... - Да, им задурила головы и повела всякая сволочь, которая там орала матом в микрофон с трибун, понимаю, но это же был расстрел!..

Валера решил не говорить больше на сложную тему... Просто фишка была в том, что если Головарев со школьных лет не изменял себе - всегда оставался человечком Наоборот (на чем, возможно, уже и нажил свой гастрит), то характер Валеры, как он узнал по книжкам, напоминал характер Бальзака. А именно - он никогда не примыкал к оппозиции, бессознательно ожидая, когда обстановка изменится по-нормальному. Его можно было упрекнуть в конформизме, но фишка была в том, что - искреннем конформизме. Когда была еще советская власть - он скептично относился к новым идеям. Когда к власти пришел Первый Президент, Валера, - впервые попробовав киви и манго, - искренне решил, что власть у нас теперь и в самом деле не такая плохая - зря раньше сомневался. Когда же теперь Первого сменил Второй - то и тут Валера искренне думал, что и в самом деле нам нужны русские ценности. А разве нет?! Он никогда не был русофобом. И нигде не кривил душой - упрекайте его, дорогие читатели, в чем угодно, но не в этом.

Они шагали ввечеру. И бормотал свое Тиша, гастритный Тиша. Выпивший больше всех, слопавший кучу сервелатных, докторских и салями колбас и - в одиночку умявший, не дав толком больше никому, почти целый тюбик горчицы и в придачу - полтюбика острого кетчупа... Не заметив сам как - понесло на пламенных речах боли народной и праведного гнева сердца, скорбящего за всё и вся... Как вроде у Некрасова, - выигрывавшего деньги краплеными картами и с помощью тузов из рукавов - но все-таки отдававшего их не на фигню, а на литературу.

Потом Тихон провожал на ночной поезд Катю и Валеру. Жал им руки и просил заезжать еще! И спросил, как Валере его местные знакомые?

Валера честно ответил, что веселое и милое семейство. А особенно - самая юная ее часть...

Головарев на это ответил уже совершенно привычно:

- О-о! Настоящие р-русские люди, которые не тратят себя не пойми на что, а делают правильные вещи: живут дружной семьей и растят детей! Когда я, непутевый в этом плане, захожу к ним, я отдыхаю душой. Наступает просто блаженство, и я говорю себе: вот как надо! Так и надо-о-о!!

И он снова пожал Валерину руку, поцеловал Катину руку и посадил их в вагон, помахав еще им вслед. Ветер развевал его косматую рыжую, как у львов, гриву. И раздувал плащ вокруг тонкой опоры, на которой тот висел, - худощавого тела почти двухметрового человечка Наоборот. Так что происходил прямо некий тройной мах.

- До свиданья, дорогой наш человечек! - скромно-скромно и - одновременно - стёбно-стёбно (в чем, повторяем, и состоял ее главный цимис) сказала Катя уже в вагоне - о проводившем их Тихоне.

 

ПО ВСЕЙ ЗЕМЛЕ ГУЛЯЕТ ВЕТЕР

 

Оля Рогожина работала медсестрой в клинике по-прежнему.

Она сумела преодолеть то прошлое. Она стала практически нормальным человеком. И даже стала ходить в церковь. Но нет-нет, да нечто наплывало на нее - ощущение, что что-то не так, хочется чего-то... Непонятно чего... Другого, нового... Иногда она казалась коллегам смурной и даже злобноватой...

У нее не слишком получилась личная жизнь. Была уже дочь - Машурка. Но отца при семье не было, и Ольга не говорила никому о нем. В официальном браке она никогда не состояла. И никто лишних вопросов ей и не задавал, понимая, что тут уж спрашивать неуместно...

Часто болел Олин папа. Уже старый, седой... Она была у него поздняя дочка.

Как-то, взяв дочурку за руку, летом она отправилась по старым дворам, где прошли ее школьные годы. Изломы и прорывы к свету.

Направилась она и к той стенке с граффити. Как там эти ребята, Рак да Пявневич, да Малолетний? - думала Ольга.

И увидела длинного парня, в котором узнала Пявневича. Он так и остался здесь, словно годы не прошли, ветер не сдул... И сидел, как статуя.

Рядом с ним восседала девица чуток моложе него. Наклонив голову, она рассматривала Рогожину с любопытством, дурашливо улыбнувшись. Он обнимал ее за плечо. Девка была в белой майке, черной короткой юбке и белых куцых, как бы небрежно надернутых на ноги, слегка бесформенных носках.

Они разговорились. А Машенька ходила рядом, собирая листики, упавшие от жары.

Когда-то здесь тусовалась целая пацанская компания. Теперь остался один Пявневич. "Старый" пацан двадцати шести лет. И с ним - дама его сердца.

Ольга рассказала ему про работу медсестры, про дочку. А он ей - про Рака.

Рак продвинулся и стал таким бр-ратком. Ходил с золотой цепью, пальцы кидал. Родил сына, но стал его воспитывать по-своему... А именно. Если сынуля рассказывал ему, что поработал на субботнике - папик бил его по ушам. А ежели рассказывал, что прямо на уроке запустил камнем в доску - гладил пацаненка по голове и кормил его тортом "Птичье молоко". И так постоянно. Если сын уступил место в автобусе - по попе. А подрался - сыно-ок, пойдем есть хлебушек с икрой!

Если бы отпрыск был подросткового возраста, то есть - уже с невольно искаженными человеческим обществом и его пороками естественными побуждениями души - то Рачок бы с легкостью вырастил подонка, который бы только радовался своему подонству - причем искренне и наивно. Но сыну было немного лет - и еще пока натуральное первородное естество подобному противилось. Посему результат оказался менее трагичен - ребенка пришлось всего-навсего лечить от сформировавшегося невроза, а папашу, слава Богу, лишили права отцовства. Да и Рачок вскоре надолго сел в тюрьму, в результате мама его сына и ее родственники, к которым ребенок переехал, вздохнули с немалым облегчением. От так вот.

- Так что Рак у нас папа-наоборот, - сардонично усмехнулась Ольга, стоя перед скамейкой с Пявневичем, подогнув ногу.

- Гы... - усмехнулся Пявневич золотым зубом в самой середине рта. - У нас тут, помню, бродил такой растаман лохматый - как его... Головарев вроде... Вот его еще все звали - "человечек Наоборот".

- Не, - усмехнулась, сморщив нос, Оля. - Это разное. То человечек Наоборот, а то - папа-наоборот.

Ветер развевал траву, к которой приседала на корточки дочка Машенция. А мама стоя изящно курила, выпуская задумчиво и философски струйку дыма.

- А ты как? - спросила она. - По части детей?

- О-о! - заулыбался, как слон, Пявневич. - У меня несколько! - деловито сообщил он. И еще более деловито перечислил: - Пятеро законных и трое незаконных. Вот.

С этими словами он совершенно недвусмысленно покосился на все это время молчавшую рядом девицу с ляжками белыми да дебелыми. То ли она не умела говорить, то ли больше любила вот так вот слушать и улыбаться.

Ольга тоже посмотрела на нее. А он выразительно ее потискал, любовно прижав к себе бочком. Мамаша, значит...

Ольга бросила окурок, и искру унес теплый ветер.

Она взяла дочу и, сделав ручкой молодоженам, повернула в сторону. Пявневич раскланялся с ней, мол, захаживай еще сюда, еще поговорим!..

Но когда Оля отошла на пять шагов, за спиной послышались визг и крик. Она обернулась.

И увидела картину: молодая лежала навзничь на скамейке, поваленная и растянутая на ней, а сверху на нее ничком навалился молодой и душил обеими руками, нажимая как при искусственном дыхании. Девка билась и сучила ногами, а он вопил ей в лицо:

- Где маркер?! Где маркер?!

- Какой маркер, охренел, что ли?! - капризно хныкала девица.

- Почему шеф постоянно жалуется, что где ты появишься, - там маркеры пропадают?! - тупо и немного гулко слегка колотил девицу головой об скамейку Пявневич. Так что звук слышался все равно как деревяшка об деревяшку. - Почему?!

- Какие маркеры?! - орала, визжа, дражайшая на весь двор. - У шефов же эти ручки, которые стоя в карманах торчат, - не маркеры, а паркеры зовутся!! И у нашего тоже!! Это ты букву спутал, мамонт мерзлотный!!

Ольга отвернулась и твердо пошла дальше, еще крепче держа дочь за руку. Но сзади снова раздался визг - на этот раз мужской.

Она обернулась.

Картина изменилась. Теперь -- в противоположную сторону скамейки - навзничь лежал распластанный и машущий ногами, как кукла, сам Пявневич. Сверху на него упала всей тяжестью его молодая жена и аналогично душила, тряся его и крича, перекосившись в кураже, в лицо фальцетом:

- А где марки?!

- Какие м-марки, пи... брехунья?! - прохрипел Пявневич.

- Немецкие! Немецкие марки!! Куда их в доме спрятал?! - орала супруга.

- Да какие марки, едрёны пассатижи?! - голосил Пявневич. - Я же тебе говорил: я с детства не марки, а значки собира-ал!!..

Вдруг он, лежащий под ее руками, перехватил издали Ольгин взгляд. Особа прекрасного пола тоже глянула в ее сторону и ослабила хватку. Оба смотрели на нее.

Пявневич, обернувшись к Рогожиной, кивнул на супругу и сказал:

- Вот они-то - стервы наши! Которые тоже, как и мы, носят...

Договорить он не успел - дражайшая молниеносно зажала ему рот, продолжая базарно и стебно визжать - уже по большей части куражливо слетев с катушек...

Оля отвернулась окончательно и пошла прочь, стараясь, чтобы дочка поменьше смотрела на подобное здесь и везде.

Покинув зону граффити и семейной идиллии, Оля топала с Машей вдоль реки, по длинному каменному берегу. На той стороне виднелся вдали парк Филе, где бродили эльфы и пили эль: движение толкиенистов шло по нарастающей. Чтобы затем пойти на спад - по синусоиде, как всё. И может, в том и заключалась мудрость нашей жизни?..

Глядя на пустынные буны, куда тихонько плескала чуть вязкая вода, Ольга невольно вспоминала ту дамбу, саму себя тогда, Блюмину... Далеко, в бессознательном... Воспоминание уже не пугало, только непонятно было - плакать или смеяться после той развязки...

И вдруг она увидела человека у дамбы.

Он сидел, подперевшись, в позе Вадима Новгородского над пучиной из баллады Рылеева, мыслителя от Родена али манекена от Кардена. Коротко стриженная голова, задумчивое лицо. Он давно здесь сидел, как те старцы из известного фильма... Пускал кораблики.

Она приблизилась. И узнала еще одного со двора - из старой жизни, вдруг начавшей растормаживаться к двадцати семи годам, возвращаться, пробуждаться, - как дремлющие геномы... Может, так и надо? Сколько можно было прятаться друг от друга...

Она села рядом. Разговорились.

Да, момент был ухвачен. Дарий тоже явно отходил от чего-то старого... Он сумел поговорить с ней.

Он рассказал свою историю. Без лишних подробностей, но четко: как сбежал из дома, Кавказ, плен, возвращение с раной и контузией в санитарном поезде, где у него был первый в жизни роман с безымянной камуфлированной бабёнкой...

 

- Об этой девушке босой

Я позабыть никак не мог,

 

- честно и доверительно признался он Оле.

Он не стеснялся ее - ведь просто старая знакомица со двора, вот ее дочь... А он холост. И можно рассказать...

Она слушала внимательно, сидя рядом, и пускала сигаретный дым из губок. И дым тут же бешено рвался речным бризом косо вдаль и исчезал, разорвавшись...

Дарий некогда тоже, как не он один, был влюблен и в Блюмину... В Ксю-Блю. "Люблю Ксю-Блю..."

 

Итак, хотя Нелли и ходила регулярно в православную церковь, но в душе была демократкой и в каком-то смысле чуток даже космополиткой - во как...

Но некоторые либералы, в отличие от других подвидов сих разумных представителей земной фауны, - противников религиозного, "зомбирующего", по их словам, воспитания, - говорили и о вере во Христа. Однако тоже по-своему, по-либеральному.

Однажды Нелли вместе с Коликом зашли даже на собрание либеральной общественности в Купеческом доме. Купеческим он назывался потому, что некогда там действительно заседало собрание купцов. А сейчас - остался уютный зальчик с парсунами, и еще портретный мемориал.

Валера, заглянув туда однажды, - когда там в очередной раз заседали либералы, облюбовавшие это место, - больше интереса к тому не имел...

- Я тебя понимаю, - сказал ему Колик, - но ведь тоже - выбор только и остается между либералами и коммунистами...

Валере этот тезис показался странным: почему Колик так лихо вообще опустил нормальных патриотов или, иначе, нормальных людей, к каковым Валера относил и себя самого?.. Или тех же монархистов... Но уж ладно.

В Купеческом доме выступила либеральная дама с докладом об одном польском ксендзе, который стал известен на Западе. Теперь она перевела его книгу на русский, и были у него столкновения и с властями во времена социализма в Польше, но - всё окончилось хорошо: он проповедовал до самого конца своей долгой жизни.

Ну, что священник был католический - тут ясно-понятно. Нет, не в том смысле, что автор так не любит католиков, но я имею в виду, что у господ либералов если и говорится о священниках - то можно поставить на кон ящик пива, что уж точно не о православных - из принципа. Не считая разве только Александра Меня, которого некоторые ультраправославные считают в какой-то степени еретиком. Который тоже у либералов - некий свой русский символ - но скорее всего, просто за топор в голове... А уж о том читайте в главе этого романа чуть ниже - "Узник из Абакана".

Два часа рассказывая о знаменитом ксендзе, дама выдала сюрприз - который явно припрятала и вынула когда надо было: когда все уже прослушали остальное и успели проникнуться, но никак не раньше - опа! Оказывается,  сей ксендз был чуток... ну так, немного, но все-таки... иудохристианином! То бишь - многое строил в своих сочинениях, отталкиваясь от книги пророка Валаама. Того самого, который со своей мудрой ослицей малость конфликтнул, да вовремя поправился.

В общем, чем у либеральной общественности было дальше, тем интереснее.

Взяли потом слово два круто либеральных мужчины в галстуках, - основным оружием которых был безмерный сарказм, замешанный на праведной боли... Один из них произнес речь: как характерен тот факт, что на Гитлера было около сорока покушений, а на Сталина - ни одного! Данные о столь феноменальной живучести фашистского фюрера он не подкрепил никакими ссылками - хотя даже для медиков вообще-то интересно было бы, но уж ладно... Как истый либерал, он не комментировал факты... Еще человек сей сказал, что книга данного ксендза безусловно не для верующих людей, а - для интеллектуалов! Он именно так выразился, построив тем самым весьма интересную парадигму, - еще, может, интереснее, чем антонимия Михаила Круга по части людей и - пацанов. А почему? Он обосновал, ясно и бескомпромиссно, с выраженным сарказмом: ведь любой православный не станет читать книгу, если узнает, что автор ее - не православный, а - католический священник. Потому что для истинного православного католик - еретик, которого надо только на костре сжечь. Таково было мнение либерального мужчины, хотя вообще-то ему невольно как-то хотелось напомнить, что огнем как раз католики светили на исторической темной дороге побольше, чем православные... Но уж вслух этого делать Колик не стал. Впрочем, насчет костров, - стало постепенно доходить до Колика - это, судя по всему, была шутка. Такой здоровый сардоничный юмор либерала...

Активно поддержал первого мужичка и второй. Подчеркнув в своей речи: главная беда православной церкви - что в ней исключен плюрализм, а на демократическом Западе допустимы дискуссии. Очевидно, догмат католической церкви о папе римском, воля которого не обсуждалась и считалась волей Бога на Земле, - в то время как единого патриарха у православной церкви вообще-то никогда не было и наместником Бога он не назывался, - вполне для двух либералов-интеллигентов лежал в русле дискуссии. Еще второй мужчина, с легким пафосом, упомянул о наипервейших задачах, которые насущно необходимы. А именно - о скорейшем реформировании православной церкви, - которая, благодаря мракобесной рутине, до сих пор придерживается сугубых традиций, и из-за того остается закрытой и застывшей организацией. В то время как на не отрицающем, в отличие от русской ментальности, прогресс и плюрализм Западе церковь живет активной и открытой жизнью.

В общем, замашки либеральной общественности шагали мама не горюй... О православности оной вопрос как бы не стоял: все было красноречиво сказано ими же самими... Хотя казалось сомнительным и то, что собравшиеся в зале являются прихожанами католических приходов: во-первых, как сюрприз они вытащили малость "жидовствующего". А во-вторых, интеллектуалов (к которым они, конечно, относили себя: согласно бессознательному подтексту теорий разделения людей начиная от Роди Раскольникова, - о чем тады подметил слегка циничный Порфирий...) и верующих они уже тоже развели хорошенечко... То есть перед нами были активные, утонченно саркастичные поклонники плюралистического Запада. Которые не считали нужным посещать какую бы то ни было церковь, но из принципа словами (орудием интеллигента) если и поддерживали, то, уж конечно, какую угодно церковь кроме православной... Не принадлежа, правда, толком ни к какой канонической конфессии, но - веря - в самих себя, - они были готовы церковь реформировать с высоты собственного величия. Аксиома не обсуждалось - хомяку понятно, а не то что истинному интеллигенту!

Затем вежливо и культурно собрание расходилось, объявив о том, что следующая встреча будет посвящена другой книге - о социальной демократии.

Да, вообще либералы отличались и в религиозных вопросах своей неповторимой оригинальностью и - еще более оригинальной логичностью.

Не так давно прошумело громкое дело по поводу одного отвратительного автора Сойкина. Сей "нобль ве" описывал в своих романах трупоядение и питие человеческой крови с отрезанием мяса от костей. А одна молодежная группировка сложила его книги на кирпичной свалке и подпалила, плеснув соляру.

Отзывы последовали разные. Кое-кто поднял тревогу, - но не потому, что парни нарушили технику пожарной безопасности: тут они были как раз чисты и никто по закону придраться не мог. Однако выдвигались два противоположных тезиса: одни говорили, что этим большим костром, показанным по телевизору, они невольно как раз сделали Сойкину скандальную рекламу. И кто его знает, может, они тайные особые пиар-агенты Сойкина?!

Но либералы тут оказались более возвышенны и не-циничны. Они заговорили о, конечно, фашизме. Ведь сжигать конечную продукцию печатных станков - это метод, выдающий только фашистов!

О царских властях, пожегших точно так же книженции дяди Гиляя (он же Гиляровский), они не упомянули. Что ж - еще раз повторим - только за свою логику в основном либералы и были интересны особенно!..

И вышла заметочка некоего автора, наверняка интеллигента и наверняка либерала, в которой он, чиркнув о Сойкине и деле с пожегом его книговинок, коснулся и... культа личности Сталина и современных сталинистов. Насчет того, где имение, а где вода - я уж замолкаю, уф-ф, всё, просто пересказываю. 

Итак, делал автор вывод (надо, правда, отдать должное - очень культурно и без хамства): перед нами - фашисты. Почему? Ходят строем и разделяются на отряды на своих митингах - это признак фашистских организаций и только их.

И по части сожжения они вообще лицемеры. Да, он, автор (боже мой, спасибо ему огромное хоть на этом! - я не стебаюсь) не любит и не поддерживает Сойкина. Но зачем же палить его книги, если они не выдерживают критики уже даже с точки зрения любой эстетики?! Это показуха и все одно хулиганство.

А что касается Сталина, то что бы там ни говорили сталинисты или часть православных, которые поддерживают Гитлера (Колик таких не встретил в своей жизни еще ни одного, но автор, видимо, знал лучше...) - то не сомневайтесь в отношении посмертной судьбы этого человека, что вы, что вы, господа! Мое честное и благородное вам слово: Сталин сейчас находится в аду.

Автор не привел опять же, увы, никаких данных по части источника такой однозначной (как с нескрываемой неистовостью убеждал он) информации. Ибо под статьей не стояло ни одной ссылки, кроме только фамилии автора. Очевидно, он получил прямые данные из ада - своим собственным закрытым путем. И их, по только ему известным причинам, разглашать не полагалось.

И хотя ни патриархи, ни папа римский никогда еще не осмеливались так однозначно говорить про посмертную судьбу даже тех, кого предавали анафеме, но наш персонаж опередил в своем внецерковном либерализме всех пап и патриархов мама не горюй. В каком именно круге ада Ося Джугашвили - автор не сообщил, хотя вроде бы уж логично тогда следовало... Но повторяю - видимо, источник информации не разглашался, и оставалось только гадать: столик ли он вращал, вызывая духа усатого монстра, или через махатм контакт установил.

Короче:

 

Пруд в вертограде,

Ося во аде.

Осенька, Ося,

Порошок в тебя "Дося"!..

 

Далее автор снова писал о православной церкви, сообщая всему народу еще одни данные. Настолько точно знаемые, что даже отчетливо сквозила авторская небольшая усмешка по части бестолковости людей, не секущих арифметических аксиом. Да, писал он, в отношении того же Сойкина многие наивно придерживаются мнения русской православной церкви, до сих пор даже не подозревая, что она уже давно стала

 

безраздельным

сборищем

коррумпированных

дельцов

и

подхалимов,

 

которыеполностьюподдерживаютвсесамыеантидемократическиеинаправленныепротиввсякойсвободыпроектывластей. Уф-ф... Вот чем автор спешил поделиться с нами. Видимо, он владел просто сетью скрытых камер по всем церквам, отснявших прятанье коррумпированных денег в карманы ряс. Ибо оставалось сомнительным, что сей журналист ходил в церковь сам: поскольку что ему, после всей-то его статьи, там делать - на молящихся глазеть, что ли?!..  

На этом статья заканчивалась. Что же он предлагает людям - какую именно веру взамен православной и родной - оставалось загадкой. Об этом не говорилось ни слова. Хотя данные из ада были получены, значит, в существование ада автор все-таки явно верил... Что ж - воистину загадочна русская душа, пускай и либеральная!..

Впрочем, до простят меня либералы, ведь очень многие из них не любят слова "русский". А на конкретный вопрос начинают невнятно говорить о необходимости понятия общемировой культуры... Правда, и тут душа человечья остается тайной. Ибо если плюралистический Запад проходит в речах всех либералов под номером один, то они почему-то игнорируют то, что этот же Запад идеалом "общемировой культуры" пользуется неактивно и в нее не торопится. А именно - американцы восторженно хрустят гамбургерами, поднимая на небоскребный вымпел звездно-полосатый флаг. Англичане распевают гимны про Англию, а не про земной шарик, увы!.. Французы тоже считают себя французами и так далее... Но этим почему-то либералов не проймешь, яко Содомского монетами. Зато каждый из них сразу обычно настораживается при слове "русскость" и - начинает нудеть о том, что есть еще и понятие "российский", и понятие мирового этого самого гражданства... Для России они этого требуют, а вот любимый ими Запад - ничего, перебьется... Впрочем, возможно, либералы у нас опять же родные, наши, а Запад-то просто в такое понятие, как "общемировая культура", еще и не верит и его толком не знает... Это, впрочем, только на уровне версии.

Вообще, задумывался порой Колик, сидя на вахте (а вместе с ним и Дарий, его напарник, - слушая рассказы Колика про те же посиделки в Купеческом доме): все тот же вопрос, ответ на который ищется уже лет десять - откуда вообще появились родные, русские либералы именно в сегодняшнем своем виде?

Как грибы после дождя вылезли они в эпоху последнего Президента Советского Союза и при первой раскрутке того, кто сделался Первым Президентом России. Вскоре стало очевидно: каждый нормальный человек в разваливающемся на глазах СССРе - демократ и сторонник радикальных изменений. И стало быть, то ли раньше они все где-то прятались, то ли так быстро образумились, народившись из простых советских граждан...

Но уж если второе, то, что характерно, - тому находились подтверждения... Ибо такие либеральные деятели, как председатель РАО ЕЭС, не говоря о самом Первом - были некогда секретарями обкомов КПСС! Мама не горюй, не много и не мало.

Так, в свою очередь, возникал и иной тезис по части продолжающегося противостояния либералов и коммунистов. Тезис, что, если без обиняков, либералы были суть мутировавшими коммунистами - и вот причина их появления и размножения почкованием.

Впрочем, чем дальше в эпоху парадоксов (впрочем, как и всякая эпоха истории), тем было интереснее не только по части одних либералов.

Ибо как жили оппозиционеры из "красного" лагеря - лидеры современной коммунистической партии уже России и иже с ними? Один их лидер не гнушался беседами и со священниками. Правда, на православных людей в своих рядах смотрел скептично, но - и говорил, что верит в, как он выражался, мировой разум и в общем-то православие уважает... Вскоре после чего, к тому же, он попросил о спонсорстве нефтяных магнатов, - чтобы помогли ему с выборами в Думу. Те пособили. А вот доверие населения из-за этого партия красных сильно потеряла...

И если один лидер партии современных коммунистов заимствовал деньги у нефтяных магнатов, то другой - откровенно владел крупным банком. Мог ли каких-нибудь двадцать лет назад (что они для вечности?..) советский человек даже во сне представить себе коммуниста, жмущего руку "буржую" (нефтяному магнату) и - коммуниста-банкира, прямо-таки мистера Твистера?.. Я бы лично не смог.

Да впрочем, может, и беспокоиться не стоило? Лидер компартии откровенно заявил, что он не собирается менять, если придет к власти, рыночную экономику на какую-то другую, не больной же он вам, граждане! Правда, почему после всего этого он упорно называл себя коммунистом, а не хотя бы каким-нибудь "социал-демократом" - оставалось не сильно понятным. Но возможно, это уже был суть "пиар" - привлечение к себе особого, скандального внимания: ибо кто сейчас-то обратит внимание на заурядного рыночника? А вот рыночник-коммунист - нестандартно!.. Тем и завлекательно.

Правда, конечно, нашлись и мелкие эсктремистские партии (а скорее - просто дебоширские какие-то сборища, не серьезнее...), которые за все это сразу объявили лидеров компартии предателями... Но уж было бы странно, если б такого не случилось совсем.

И все-таки логика либералов перекрывала, как ни верти, по своей стойкости коммунистов. Они были по части стойкости ребята мама не горюй - гвоздики...

Нового, Второго Президента они критиковали напропалую. За то, что он сворачивал с западного пути. Когда же они встречали патриота, который вообще-то был настроен скептично и говорил им: и чего, ребята, вы тут ушами себя по щекам бьете? Второй вообще-то - преемник Первого и среди своих ставленников называет и ваших, либеральных деятелей. Что бы вы думали, отвечали либералы? Не тушуясь ни секунды, с торжеством они говорили: вот видите! Это же преемник Первого, а вы, патриоты, еще его поддерживаете за то, что сворачивает с западного пути! Так что одумайтесь, и, глядите, мы еще подружимся и вместе пойдем против нового президента! В общем, как будто теперь для либералов было главное иное - быть не "за", а "против" - не за Запад, но непременно против нынешней власти.

Интересно у либералов получалось и по части спецслужб. Святой своей и непреложной негласной обязанностью они считали их ненавидеть и противодействовать им как только возможно. Все беды идут оттого, что спецслужбы у нас чрезмерно развиты и довлеют.

Когда же на либеральной шкуре рано или поздно тоже сказывались беспорядки в государстве, то тут они (впрочем, можно понять) визжали уже, как всякий нормальный человек (да и автор бы тоже, не буду спорить): что за безобразие, где безопасность государства?! Как-то забывая, что уже хорошо и обильно поплевали в колодец именно людям, которые отвечают за эту безопасность по определению... Но жажда не тетка - и пить им самим из этого колодца все-таки хотелось... В общем, либеральная логика и здесь оставалось на высоте: спецслужбы - отстой по определению, все равно (круг опять замыкался), плохо они работают или хорошо, - а вот вопрос: разве не нужна госбезопасность? Нужна, конечно... Но кто тогда за нее отвечать должен?.. А вот тут безупречная логика прокалывалась - либералы не знали... Не их амплуа, что поделать. Но спецслужбы у них почему-то упорно ассоциировались с "совкизмом". Когда им пытались робко возразить, что оные наличествуют во всех странах в силу естественной необходимости, - либералы все же хотя бы тут не лезли за словом в карман. Да, но у нас в России принято (интересно, кем?.. Но это не оговаривалось...) отношение к спецслужбам настороженное - ведь у нас, в единственной стране мира, было ГПУ со всеми последствиями! Верно, нельзя не согласиться - ГПУ было только у нас. В Чили, правда, долго длился режим военной диктатуры - но он же не назывался ГПУ, вот где фишка! В злосчастной Камбодже одно время было еще хуже: когда народ жил в казармах, а браки заключались по решению комитетов сверху - но там буквы ГПУ не стояли: у них алфавит другой! Так что нельзя с либералами не согласиться.

Не менее научной была коммунистическая логика современного пошиба. А именно. Их лидер твердил: я за демократический строй и рыночную экономику; но - я же за духовные ценности коллективистского, социалистического образца не менее однозначно! Утверждение было выигрывающее во всех отношениях: при любых раскладах придраться к нему и опровергнуть было невозможно. Как все равно: "Может, в соседней комнате у меня сидит граф Дракула, а может, он там и не сидит" - и вот теперь попробуй скажи мне, где я неправ!..

Хотя, надо отдать должное, лидер коммунистов поддерживал таких граждан, как врачей, учителей. Либералы же больше, защищая нефтяных магнатов, поддерживали "наших акционеров"... Наших, а - не ваших...

А вот насчет либералов и терактов, которые стали новой, мягко говоря, проблемой для всего мира - тут логика тезиса о графе Дракуле в комнате действовала еще похлеще. Вслед за Западом, либералы голосили вовсю и били в било о

 

нарушениях

прав

человека

федеральными

войсками

на Кавказе.

 

Правда, как только те же самые террористы по нетрезвому делу летали на самолетиках уже на Западе и ненароком там втыкались в какие-нибудь высотки (по причине двоения в глазах красных сигнальных огней на их вершинах), то подобных сигналов - о нарушениях прав восточного населения - оттуда временно не поступало... Тут Запад сам уже начинал призывать на борьбу с мировым злом в лице терроризма.

Когда же происходило нечто такое (например, захват беременных женщин в заложники), когда уже мало у кого (не считая, может, либо откровенных эпатёров, либо маньяков) не поворачивался язык заявить о правах человека, то либералы - не ударяли в грязь лицом. Они величавым жестом указывали на случившееся: вот видите! Русские войска сами стали действовать, не обратившись за помощью к американцам, и - прокололись. Недосмотрели за порядком - и вот ужасный для всех результат! А причина - бардак...

То бишь в нарушениях прав людей на Кавказе, когда там делали зачистки федералы - были с точки зрения либералов виноваты русские. Но когда кавказские бандиты творили нечто чисто бандитское, то кто был виноват в свершившемся?.. Сомнений у либералов не имелось: точно те же самые русские. Вот так вот. Все остальные нации - были у них безгрешны по определению. И мама солдатская не горюй!..

Отдельной темой либерального протеста стала серия статей в журнале "Садист и огородник" - под рубрикой "О противозаконном огородничестве": где давались сводки арестов людей, культивировавших у себя в садах марихуану. Вызвал либеральный протест тот факт, что уж очень часто там говорилось: была-де задержана "цыганская группировка, выращивающая каннабис". Так нельзя, - писали либералы, - кто бы там ни был, мы понимаем, - но - прилагательное "цыганский" лучше опускать - иначе это есть

провокация

межнациональной

розни!!

С трибун дама из центра радикальной журналистики произносила речи против лютых патриотов.

- Обратите внимание, - говорила она, - какими словами в своих форумах оперируют так называемые патриоты! Один из них назвал защитников свободы "вонючими свиньями"! Как он смел, вонючая свинья? Разве мы, либералы, когда-нибудь хоть раз называли его самого вонючей свиньей?! У нас не поворачивается язык, а у него - повернулся! Так кто он после этого? Вонючая свинья!

Особенно отличались по части либерализма некоторые писатели. И тут оставалось только восхищаться такой идейности и чистой духовности. Ибо если раньше литераторы имели различные льготы, а членство в их союзе давало стаж по трудовой книжке, то теперь, по указам Первого Президента, все это почти сошло на нет и у писателей не было даже стажа. Однако некоторые литераторы всячески поддерживали либеральные реформы - то есть то, что отняло у них самих почти всё. Вот воистину высокая сознательность...

Выводили на трибуну и молодых авторов. Какой-нибудь парень, с робкой застенчивой улыбкой, зачитывал рассказ о пожилой женщине. Которая обижена, ругается со снохой и периодически язвит в адрес демократии, устроившей нам всем "такую вот жизнь"...

О чем был рассказец, дорогой читатель?.. Версии можно излагать разные... Но когда комментарий последовал с трибуны руководства союза писателей большого города, то он покрыл все ожидаемые бытовые, семейные, психологические трактовки... Оказывается - рассказ раскрывал истоки становления и формирования фашизма как явления! Мама не горюй... Куда уж нам, серым, такой пласт считать.

Писатели "демократической" направленности особенно обращали внимание на таких вот сознательных юных и раскручивали их.

 

ПОСЛЕДНИЙ БЛИН

 

Лето сменялось желтой осенью, а осень - постепенно и зимой.

Летом Оля Рогожина любила носить соломенные шляпки, а осенью - фетровые: кремовые, лиловые. Ей вообще нравилось носить всякие шляпки. Их ей буквально с ранней юности покупал папик. Любил сделать дочери приятное.

Ольга по-прежнему работала в своем клиническом отделении, куда иногда клала подлечить и отца.

Летом она была резва и проворна, а в слякоть уходила куда-то в себя и больше сидела в молчании.

Смена сезонов в клинике определялась по ее красивым и быстрым ногам - какими свисали они из-под белого сестринского халата. Голыми ли и жаркими летними, с прочно прикрученными к ним босоножками; колготочными осенними и - зимними - в облегающих теплых рейтузиках.

Наступила зима, Новый год, а потом - мало-помалу ждали раннюю весну. И так началась Масленица, и в больнице отметили ее.

Все сестры лопали блины с селедкой, с топленым сыром, с маслом, со сметаной. Свернутые трубочкой, или конвертиком, или треугольничком вроде писем с фронта. Блины тонкие, толстые, оладушки... С икоркой красной и черной, с белорыбицей и форелью.

А потом многие девицы, сошедшиеся на празднование Масленицы, разошлись. И на посту осталась, на две смены подряд, только Ольга.

Иногда она договаривалась подежурить двое суток через четверо.

Широкая Масленица, праздничные дни... Но к вечеру еще подмораживало мама не горюй и мела поземка. Дул косой пронизывающий ветер и холодил лицо. А по ночам мороз откровенно трещал.

Когда пришла вечерняя уборщица, Оля позволила себе сгонять на задворки, в дежурный ларек. Последний блин был съеден, и она решила запастись на следующую смену уже чем попроще - хлебом, кабачковой икрой да салатами.

Резво, чуть ссутулившись и грея руки в складках пелерины, бежала она, скутанная, под косым ветром в уже глуховатой ночи...

Вдруг она увидела темное тело.

Кто-то лежал на улице, тускло освещенный фонарем. На пустых задворках, поодаль от черного хода клиники.

Киоск виднелся там, дальше. Ветер выл, раскачивая фонари... Замерзали лужи.

Тело лежало частично на боку и частично ничком, изогнувшись. Уронив голову к земле, скорчившись и одновременно слегка вытянув ноги.

Ольга подошла. Присела и наклонилась, и на ветру бился ее воротник.

Человек дышал. Еще пока дышал... Тихо, невнятно.

Рогожина аккуратно поворошила тело и попыталась перевернуть. Обмякший человек уронил руку на обледенелую дорожку, не меняя положения ватных ног, - которые не держали.

Таким образом повернув ему голову, Оля всмотрелась в лицо под шерстяной облегающей шапкой, натянутой на лоб ...

Она не очень верила глазам. Нет, неужели?.. Столько лет прошло... Но ведь Пявневича она тоже узнала...

Впрочем, лицо от лежания было заляпано снегом и грязью. Но это точно была девушка... Неужели?!..

Оля как медик поняла: если оставить ее здесь - к утру будет холодный трупешник. Глухие задворки и почти нет людей... Поэтому даже вряд ли заберут в вытрезвитель. Так оставлять никак нельзя. Что делать? Рядом - ее больница... Недалеко... А девушка, ясно, случайно оказалась здесь, забредя в угаре, и упала... Видимо, еще недавно... Будем надеяться, она не успела получить обморожений...

И Ольга потащила волоком тело к больничному корпусу.

Олины руки были крепкие от качки кровонасосов. Но невольно она ощутила и под рукавами куртки злосчастной девицы вроде бы тоже крепенькие такие мышцы... Но как угораздило ее дойти до такого состояния?..

И еще одна мысль вертелась в Ольгиной голове... Там было темновато, и мордаха забрызгана талым снегом... Ладно.

Рогожина протащила девушку через черный ход, толком не попадясь охране. Да и попалась бы - охранник свой, с ним договорюсь, - махнула она рукой.

Она приволокла ее в свое отделение.

Было тихо. Больные в палатах спали, уборщица ушла.

Оля уложила девку на специальную, "аварийную" кровать, стоящую возле ее поста, вне палат.

Затем отправилась за теплой водой и шприцем с ампулами. Шестое чувство подсказало ей, что надо бы вколоть против шока... И чувство это, как потом выяснилось, не обмануло.

Отложив опустевший шприц, Ольга осторожно приподняла девушке голову. Она принялась аккуратно, нежными и чуткими руками медсестры, обмывать бедолаге лицо, макая чистую марлю в тазик с теплой водой.

Оттерла грязь, снег.

И стояла секунду, уже не сомневаясь.

Боже мой! Перед ней лежала на "аварийной" кровати Ксю-Блю - Ксения Блюмина.

И случайно наткнулась там на нее Оля Рогожина, отправившаяся отовариться.

Да, она с самого начала, заглянув под шапку, поняла, кто это. Но что надо предпринять, не усомнилась... Может, лишь на махонькую секунду, не признаваясь даже себе... Но тут же усилием воли прогнала это сомнение, бросив себе внутренне: "Окстись!!" - и потащила Блюмину.

Было тихо. Впереди предстояла ночь на посту, день и еще ночь. И Ольга - одна в отделении, все отделение будет на ней. Потому что врачи сейчас на каникулах, только аварийная смена на другом этаже, - ее можно вызвать если что...

Оля посидела на посту, свесив ногу с высокого стула. Не было смысла о чем-то думать... Следовало ждать...

Через несколько минут она все же не выдержала и вернулась к Блюминой, которую уже осторожно укрыла одеялом.

Ольга уселась рядом и внимательно, со странным чувством, смотрела в ее лицо.

Наконец  Блюмина, не открывая еще даже глаз, разлепила губы и вдруг пропела в полубессознательном состоянии:

 

Только раз бывает в жизни встреча.

Только раз судьбою рвется нить.

Только раз в холодный зимний вечер

Мне так хочется кому-нить морду набить...

 

Рогожина истерично усмехнулась углом рта, моргнув.

Блюмина открыла смутные зенки. Похлопала ими. Поводила вокруг, осмысляя, вспоминая и вообще соображая, где она и что... Увидела Олино лицо. Дернулась.

Стало понятно: и она мало-помалу узнаёт ее и приходит в себя, трезвеет... Значит, ничего страшного, шок прошел, она будет жить и серьезных повреждений здоровья нет, - отметила Ольга.

Еще через несколько минут Блюмина смотрела уже совсем осмысленно. Она молчала. Что было сказать?.. Ситуация, происшедшая с ними, случается не каждый день в жизни. И даже не каждый год...

- Это ты меня подобрала? - спросила она ее.

Рогожина кивнула.

Ксения говорила твердо, хотя еще тяжеловато ворочая языком.

Это было в ней от прежней Блюминой. Она как будто не тушевалась даже сейчас... Или просто сил не было тушеваться?.. Тоже возможно...

Ольга еще раз кивнула. И потупилась...

- Спасибо, - тихо, но четко, коротко, но выразительно сказала ей Ксения.

Господи, что же было это? Блистательная, вышагивающая, одетая во все заграничное Блюмина, ходящая по клубам и готовящаяся из любви к искусству заниматься медициной - теперь валялась на улице. Опустившаяся, наполненная до краев водкой, в драной куртке и старой шапке до мутных глаз.

- Часто напиваешься? - четко спросила Ольга, с замысловатой смесью деловитости и жалостности с одновременной суровостью.

- Было пару раз... - хлюпнула носом Блюмина, словно опять не тушуясь, может, только на секунду. - В смысле - чтобы так нажралась, что на улице завалилась... Но тот раз было тепло... Я сама и встала... У меня вообще-то язва...

Так-так, подумала Ольга, вздохнув. И принялась спрашивать дальше.

Они были вдвоем в спящем отделении, среди холодной ночи, легшей на землю свистящим ветром.

- Что у тебя дома? - с такой же интонацией поинтересовалась сидящая Рогожина у лежащей навзничь Блюминой.

- Ребенок, - коротко выдохнула Блюмина. - А двоюродный братец... Но про него не будем, - выпалила она, вдруг как-то явно занервничав.

- Мужа нет? - так же деловито и коротко задала Оля следующий вопрос. Как все равно протоколировала.

Блюмина отрицательно помотала головой.

- Не. И не было. Я - и ребятенок... А у тя? - вдруг спросила она, как-то даже игриво и почти ехидно покосившись на Рогожину.

- И у меня, - выдохнула Ольга, странно вдруг осмысляя, как неожиданно все оказалось похожим... - Тоже мужа нет и не было, и ребенок... Что делать, - усмехнулась твердо она. - Это случается, это жизнь, и довольно современная ситуация...

- У тебя сын? - поинтересовалась Блюмина, улыбаясь углом рта. Почему именно так спросила она?..

- Нет, - покачала Оля головой. - Дочка. А у тебя?

- А у меня - сын, - почти весело, хлюпая носом, сообщила Блюмина. Язык ее все-таки еще до конца не разворочался. - Митей зовут...

- Митей... - эхом повторила спокойная, даже какая-то холодновато-отрешенная Ольга...

Она покосилась в сторону, а потом вдруг... Потом что-то сорвалось... Словно отказали ненужные тормоза, но... Но это было как момент озарения... Она почти не думала, говорила то, что накатило, однако - бессознательно чувствуя, что это как будто молниеносно послано ей. Она  не могла не сказать это, ей, Блюминой. Сейчас, в такой ситуации, после стольких лет, - когда узнала уже довольно многое...

- Ксюха! - крикнула Оля, придвинувшись к ней и почти ухватив обеими руками за плечи. - Ксюха! - сказала она ей прямо в лицо, практически вторгаясь в "интимную зону". Может, какой больной где-то вдали проснулся от ее крика...

Блюмина вздрогнула. Она была еще слишком слаба, чтобы по-серьезному пугаться, но - явно дернулась от неожиданности...

- Ксения, Ксю, Ксюшка!! - закричала Ольга, тряся вдруг головой и зажмурившись, чувствуя, как у нее почти закипают слезы. - Не делай так больше! Не напивайся так, слышишь!!

Блюмина лежала недвижно, словно отшатнувшись и вжавшись.

- Ксюшка, ты же погубишь себя, если будешь так дальше! Понимаешь? Ты погубишь себя!!

Ксения молчала. Согласно молчала, сама понимая всё...

- Ксюха-а! - Рогожина почти навалилась на нее, одной рукой приобняв ее голову. - Я прошу тебя! Ради своего ребенка!! У тебя же ребенок! И у меня тоже! Я же понимаю тебя, как мать, у меня у самой дочка!! Мы не можем так, не имеем права, что бы ни происходило! Надо жить, Блюмка! Несмотря ни на что! Если даже не хочешь ради себя - но подумай о сыне, о Мите!

Блюмина дернулась сильнее. Материнское сердце было не камень и у нее - это стало видно невооруженным глазом...

Порыв нес дальше.

- Ксюндра, подумай, на кого останется твой ребенок, если ты замерзнешь вот так на улице!! Не надо! Пожалуйста! Я, я прошу тебя!

Блюмина моргнула.

- Хорошо, Олька, - произнесла она - и впервые язык у нее проговорил окончательно нормально, словно тоже оттаял. - Хорошо. Ты права.

- Обещай мне! - крикнула Оля. - Слышишь?! Обещай!

- Обещаю! - сказала Блюмина. - Не буду больше так нажираться. Да. Это правда... Куда меня занесло... Спасибо тебе еще раз, Рогожка.

Оля медленно приходила в себя, тяжело дыша. Печенкой она понимала: этот порыв, который накатил и не мог не произойти, не мог и не подействовать. Обещание Блюминой не было пустым словом - это тоже становилось понятно...

Блюмина тоже медленно приходила в себя после шоковой терапии (гармонично сменившей противошоковую). Ольга снова погладила ее по голове и осторожно натянула одеяло.

- Ксюшка, спи, - сказала она. - До утра. Ни о чем не думай. А если что - зови - я рядом.

Блюмина кивнула и отвернулась к стенке.

 

Засыпай!

На руках у меня засыпай!

Засыпай

Под пенье дождя.

Далеко -

Там, где неба кончается край -

Ты найдешь

Потерянный рай.

 

Оля поколобродила еще вокруг поста, по коридору. Палаты тоже спали.

Тогда она прошла в сестринский закуток за постом, повесила на гвоздик собственный халат и улеглась на кушетку, в одних рейтузиках да теплой водолазке.

 

Утром Ольга проснулась и продрала глаза. Все вокруг спало, и за окном было еще темно.

Вскоре, уже экипированная в халат, она сидела в сестринском помещении.

И вдруг сзади послышался шум. Или даже не шум, а, может, она почувствовала на себе взгляд... Если такое вообще в жизни, а не в книгах, бывает, конечно.

Ольга обернулась.

В дверях стояла женская фигурка.

Она была неподвижная, неуклюжая, словно отекшая. Шерстяные рукава скутанно натянуты на кисти, плечи приподняты, и вся - застыла, скособочившись. Голова чуть потуплена...

Но затем она осторожно, словно ступая по гвоздям, двинулась на нее. Похмельная, виноватая...

И уселась рядом. А потом подняла пронзительные, хлопающие глаза. И тут же снова потупила. Уставившись в собственные коленки, на которых протерлись верхние мохнатые черные рейтузы, и сквозь них просвечивали нижние, гладкие и серенькие - "вторая кожа".

Ольга смотрела вопросительно и безмятежно.

- Рогожка... - выдавила из себя Блюмина.

Стало ясно: она решилась на нечто, преодолев себя... Теперь уже - на свой порыв...

- Сегодня, я вдруг вспомнила, же... это... Прощеное-е... в-воскресенье... - заикаясь, выдавила Блюмина, сидя рядом с Олей, напротив.

- Ну?

- Олька! - подняла на нее блестящие глаза Блюмина. У нее подрагивали влажные губы. Она снова уронила голову и продолжала, чувствуя, что решилась уже точно: - Пр-рости ме-меня!.. - пролепетала она, дрожа голосом. - З-за всё прости!!.. За всё... когда-нибудь что... за всё... я-я...

Она не могла договорить. Она хотела сказать про старое, про то, сколько всего сделала тогда, в дурацкие школьные годы ранней юности ей, Оле, а теперь Оля спасла ей, скорее всего, жизнь... Но ничего этого она уже не сумела выговорить, не могла... И так всё слишком было понятно...

Оля невольно придвинулась к ней - не могла не сделать. И та сама собой уткнула голову на ее руки.

Этот удивительный праздник Прощеного воскресенья... Что было бы, не сложись так всё сейчас и накануне?.. Но история не знала сослагательного наклонения.

Оля приобняла ее голову...

- Ксюха, ну какой вопрос! - тихонько и искренне сказала она. - Бог простит.

- Не, ну ты, ты сама все-таки прости меня! - гулко вхлюп произнесла Ксения, уже вся трясясь, прижавшись головой к Ольге.

- И ты меня тоже прости, Блюмка! - сказала ей Оля. - Сегодня же - мы все друг у друга прощения просим! И я у тебя тоже прошу!

- Да ладно, тебя-то за что?! - выкрикнула Блюмина, кажется, уже уставшая бороться с накипевшей в ее глазных мешках заправкой - горячей и горючей...

- Ну, Ксю, - гладила ее голову Оля, - и меня тоже есть за что, уж что греха таить-то!..

Ксения отпустила тормоза. И впрочем, наверное, правильно... Это уж было легче, чем так крепиться. Ведь она сумела свершить, что накатило.

Слезы безумной радости оттого, что Оля простила ее, что она получила прощение от своего прошлого по отношению к ней, хлынули в три ручья.

Блюмина, в который раз потупясь и закрывшись обеими руками, ревмя ревела, уже не стыдясь того совсем...

- Ну Ксюшка! - протянула Оля ласково и с добрым укором. - Зачем же так плакать! Не надо. А то я, глядя на тебя, знаешь, сейчас тоже начну... - она приобняла Блюмину. Та ходила ходуном, яко вибростенд, пытаясь успокоиться, но слезы всё текли... Она обмякла.

Оля чувствовала, что и у нее самой глаза уже точно мокрые.

Девушки обнялись и обе - бесконтрольно разводили сырость в стерильной больнице.

Оля аккуратно вынула из кармана халата чистый носовой платок. Взяв одной рукой Блюмину за затылок, мягко как бы положила ее лицо в подставленную другую руку с платком... Блюмина полностью отдалась в ее ласковую власть.

Оля аккуратно вытерла чистым платочком ручейки, текущие по Ксениному лицу. Промокнула оба глаза, при этом нежно, шутливо, эдак по-матерински деловито говоря:

- Сейчас мы вытрем нос и глазки! И больше плакать мы не бу-удем!

Просушив блюминские зенки, она подсунула мелкий отрезок текстильной продукции ей ниже. И Блюмина, сориентировавшись, трубно продула нос. Оля молча, жестом привычного ко всему медика, обхватывающе сдернула платок с ее мордахи, одновременно завернув его в некий узел - для грядущей стирки. Спрятав завернутый комок обратно в карман, она подумала: ой, Ксюха, до чего ж ты сопливая, - просто медицинский феномен, видать, какой-то по части секреции! Для темы реферата в ординатуру сгодишься. А мне придется вытирать носину собственным халатом...

 

Подставлю ладони -

Их слизью своей наполни,

Наполни печалью,

Cтрахом гулкой темноты

И ты не узнаешь...

 

Через несколько минут обе уже сидели в сестринском закутке возле поста и ели хлеб с вареньем, запивая крепким и сладким нагретым чаем.

Синхронно обе поняли, как теперь надо себя вести, и правильно. Больше они не вспоминали ни о чем таком, не возвращались ни словом к факту их трогательной сцены утром. Всё, что надо, сделано - и это уже в прошлом. Теперь отношения новые. Ясен перчик.

 

...Как небо в огне сгорает

И жизнь разбивает

Все надежды и мечты.

 

Блюмина рассказала свою историю.

Всё рухнуло сразу, как только ее застенчивый папенька (о делах которого она подозревала давно, но втайне от себя самой же...) потерял место в "Технострое" и стал простым смотрителем в Булкове - как Наполеон после ста дней.

И -

 

всё прошло: машины, дачи,

Йогурты, штаны Версаче

И омары, пиво в банках...

 

А почему? Потому что она, разгуливающая во всех модных тряпках и прочая бла-бла,

 

жила и думать не хотела,

что когда-нибудь дождем размоет путь.

 

Надеялась, что как-то пронесет... Она жила настоящим, как средневековые люди, и не думала о будущем, - столь уверенная в таком замечательном настоящем, что - просто не могла поверить, что это кончится...

Поэтому всё для нее изломалось слишком серьезно - она не была готова.

Только однажды свершила она дикий экстрим - решив поработать медсестрой на экстренной линии... Чтобы показаться хваткой... Но там тоже не прошло так просто...

Теперь она служила медсестрицей в детском саду, но поскольку денег не хватало, ей пришлось подрабатывать уборщицкими трудами... Приходить в инженерные лаборатории, с утра мыть там полы, а потом - отправляться в садик...

Ей пришлось сменить расписные платья на уборщицкий халат... Не в силах переживать такое нормально, Ксюха напивалась... Иногда до бесчувствия... И вот так опустилась, как сегодня... Ибо колбасишься - а колбаски-то до получки ишшо нет. В результате - закусишь только мануфактуркой - фалдой собственного халата. И вот - результат.

Но сейчас что-то произошло. Да, так больше нельзя... Да, Олька... По крайней мере, больше мне нельзя уже отчаиваться...

Изломало ее хорошо. Хорошенько укротило ее гордость - ее, раскатывающей когда-то на папином джипе, а теперь - машущей щеткой и иногда в пьяном виде спящей на швабре...

Открылась язва, приходилось лечиться. Но был сын.

- Тебе нужно что-то изменить! Я уверена, ты еще создашь семью, если только захочешь! - говорила Оля.

Ксения, усмехнувшись, призналась, что до сих пор не может найти даже мужчину... Случайного мужчину, который - отец ее сына. Понятия не имеет, где он сейчас...

- А как другие, с нашего двора? - спросила она.

Оля рассказала про Пявневича и Дария.

Рогожина так и не понимала, почему после рассказа о Дарии Блюмина изменилась. Почему часто теперь теряет нить разговора, явно невпопад говорит "да" или "нет"? Словно думает о чем-то, хочет вспомнить и не может...

Что последовало дальше?

Наверное, кто-то думает, что, наверное - и вот так они теперь стали подругами, да? Нет, это, дорогой читатель, было бы одновременно слишком тривиально и, во-вторых, - так же мало реально. В данной ситуации такое только в сказке бы сошло или в мультиках про черепашек-ниндзя. Когда там этот мутировавший ящерик выдает: я делал зло но я его в душе не любил и больше я его делать не буду - и сразу красота, и с прошлым покончено за минуту и навсегда! Нет, читатель, в жизни такого не происходит, - чтобы так легко всё отбросить, даже если всей душой того желаешь - таков уж закон духовного мира: без сУрьезного (для каждого - по своим силам) пути покаяния прошлое, увы, не оставляет.

И хотя Оля действительно простила Ксюху, и та ее тоже, но все равно - уж не будем тут судить, един Бог пусть да судит - Оля не могла найти в себе сил закорешить с Блюминой. Но уж и то хлеб, что они поставили крест на прошлом. Однако дружить после всего не сумели - силы человеческие небезграничны, что уж поделать.

На другой день Оля отпустила Ксению домой из своего удела. А завтра уже сдавала смену, как ни в чем не бывало.

Они пожали друг другу руки и аккуратненько так, как у барышень принято, чмокнули друг друга в щечку. И сие было очень трогательно.

Блюмина еще раз переспросила, где можно найти Дария. И еще приняла в бескорыстный дар бутылочку облепихового масла с подробной инструкцией, как пользоваться. Лечись теперь тщательно, серьезно! - напутствовала Рогожина. - И пожалуйста, береги себя ради сына!

Вот так разошлись они. И то, по-моему, все равно был, повторяю, - хлебец. 

 

БУХОЙ ЭСТЕТ

 

Вскоре Валера с Катей опять пожаловали к Тихону. На этот раз ехать далеко не пришлось. Он был в их городе. Где остановился - толком не сообщал.

Он пригласил их в здание союза журналистов, где много тусовался. В особую комнату, где стояли шкафы, длинный стол и ящичек с аккордеоном. Этот последний возвышался на шкафу - такой громоздковатый и черный, как все равно допотопная пишущая машинка в своем футляре.

Под этим шкафом Тихон накрыл на стол. Он разложил ржаной хлеб и огурцы собственного засола - от родителей из Соколовска. И поставил крепленое вино.

Головарев по-прежнему полагал и всегда всем видом показывал, что русский патриот, если только он действительно патриот - должен уметь выпить - да не просто так, а что-то крепкое. Лучше всего водку, да не абы как, а опять же хорошо! Тиша демонстрировал этот тезис всеми жестами и прозрачными намеками. Особенно - сознательно втыкая болезненные шпильки любому, кто пил бы сухое вино или нечто в таком роде. Чтобы непременно уязвить посильнее такого человека, выставив - "маменькиным сынком", "трезвенником" и так далее.

На эти шпильки не раз попадался и сам Валера... Уж ничего нельзя было поделать.

И хотя некоторые батюшки говорили, что православному человеку как раз пристойнее пить не крепкие напитки, а хорошее вино, Головарев тут был сам по себе - свободный художник. Как протестант, он где хотел выполнял ту или иную заповедь - какая ему самому лично была удобнее; а какая была неудобнее - ту, без особых угрызений совести, не выполнял: ибо ведь един Господь без греха!.. Но вот если кто делал иначе, чем он, по части выполнения или не-выполнения той или иной заповеди - то тут он всегда читал нотации. Ведь грешишь против Бога, дорогой, поступая не так, как я, - против меня, стало быть!..   

А особенно Тихон не любил, когда кто-то считал русских выпивохами. Эту мысль он отрицал сразу и бурно. От нее он даже трезвел, сколько бы до нее ни выдул. В общем, он всегда оставался человечком Наоборот.

Как корреспондент уже на международном уровне, он побывал даже в Сербии. Тогда, а Соколовске, он говорил про сербов хорошо. Какой, мол, замечательный народ: у нас под Бородином воевал серб Милорадович, вот!

Через полгода он, правда, заявил иное: "Сволочи эти сербы! Выдали Милошевича!"

Но теперь, уже прокатившись в Сербию сам, характеризовал ее население совсем не так просто.

- Нет, народ х-хороший, - кивал он лохматой головой. Но потом добавлял: - Да только пить не умеют! Пьют по рюмке, да и то мелкими глотками!..

Итак, на троих они глотнули портвейну.

А затем Катя и Валера, вспомнив, как на двоих пилили Тишке дрова в Соколовске, решили развлечь его и сейчас.

Они достали со шкафа аккордеон в футляре, обращающий на себя внимание и непонятно кому принадлежавший. И сыграли на нем - каждый со своей стороны. Лицом друг к другу, как тогда на пиле, они синхронно растягивали мехи и отжимали клавиши - вдвоем, туда, сюда и обратно.

Тиша остался доволен и показал им журнал, где печатал свою публицистику.

Журнал удивил Валеру.

Головарев был ярым противником всякого постмодерна (как явствовало из его сарказма, когда он упоминал данный термин), но однако журнал показался Валере именно постмодернистским в самой философской основе...

В этом продукте картонажно-бумажной промышленности на одной странице красовалось изображение алого флага с серпом и молотом, на другой же сразу - иконы. Таково было оформление - и содержание - статей разных людей, однако собранных под одной обложкой.

Валера не мог взять в толк... Символ советской власти, коммунистов, разрушивших большинство церквей, соединить с символами вроде икон и крестов? Выглядело - махровым постмодерном...

Однако заметки выдавали вполне серьезно:

"Мы пришли с другими идеалами, нежели новомодные, сомнительные либеральные реформы. Православие или коммунизм, что, если разобраться - по сути одно и то же для нас, русских - вот то, что может дать подлинную веру, настоящие вершения..."

Между православием и коммунизмом здесь ставился почти знак равенства... Такого номера Валера не ожидал от жизни уж совсем... Это было уже чрезмерно оригинально, как-то неостроумно и если говорить без красивостей - бредом сивой кобылы... Во всяком случае, так логично казалось Валере, и он высказал это вслух.

Да, ответил довольно спокойно Тиша. Верно, тут имеется и "красный" уклон, и мне он не сильно нравится. Но - здесь есть и совсем не коммунистические статьи, а статьи именно православных людей, в чистом виде.

Вот так обнадежил...

Валера полистал журнальчик дальше.

В нем оговаривалось: да, конечно, мы не можем сказать, что советская эпоха была христианской. Однако все-таки она стояла ближе к христианским ценностям, чем нынешняя, либеральная, - разнузданная по части свобод для всяческих непристойностей и оттесняющая религию как некий предрассудок.

В отдельном приложении оказались даже стихи кого-то о Сталине. Автор  заявлял в них, что последний был ярким солнцем для русского народа и в душе - православным.

Валера обратил внимание Головарева на эту ахинею. Тот снова не спорил, и это оказывалось отрадным.

- Да, я не разделяю мнения, что Сталин был чудо, - отрезал он с сарказмом в адрес тех, кто считает его "чудом". - Монстр, кровавый монстр, да как еще, - сказал он своим спокойно-грустным голосом с вечно подавленными эмоциями. - Другой вопрос, что и не всё следует валить только на него - окружавшие его подонки были, вероятно, страшнее... И большевики до Иосифа Джугашвили - тоже. Вот суть.

А идея коммунизма... Понимаешь, если говорить о ней сейчас, применительно к сегодняшнему дню... От либералов у власти мы уже видали все злые последствия... От коммунистов - новой партии КПРФ - пока еще нет... Повторяю: пока!.. Вот только и всего... Хотя я и не коммунист, не думай. Но, в конце концов, у меня дед и бабка были коммунисты - ну так что?.. Тоже факт...

Да, у Валеры тоже предки предков являлись коммунистами... И даже, судя по всему, его прадед был таким большевиком, который разрушал тогда церкви - многое свидетельствовало за это... Может, за отголоски таких вещей и приходилось расплачиваться внукам?.. Но вслух Валерка того не сказал... 

Впрочем, у самого Тихона живые его родственники тоже были разными. Одного из них он явно и показно не сильно уважал.

- Он стал бизнесменом, - высокомерно сообщал о нем Головарев.

Видимо, разницы между понятиями "бизнесмен" и "новый русский" для человечка Наоборот тоже не существовало. "Новый русский" как герой анекдотов - со знаком "минус" - у него считался синонимом и любого бизнесмена, которых, по-видимому (или только в России последнего времени?..), для Тишки вообще не могло найтись со знаком "плюс", пусть это и родственник...

Потом они отпустили Катю, посадив ее на рейсовый экспресс. А Тихон предложил дотопать до комплекса Булково и там разжечь костер. Раньше там вроде разводили многие... Попробуем. И еще вина выпьем.

Уже по вечерней темноте, по улице с длинными высокими оранжевыми фонарями шли они к Булкову.

Из репродуктора на одном из столбов неслась музыка - пела Глюкфира.

Новая певица, быстро раскрутившаяся по всей стране.

Она завоевала популярность своими неожиданными, порождающими разные дискуссии клипами в виде качественной мультипликации. В которых она, рыжеватая девушка, гуляла под падающими снежинками: утром - с псом, вечером - с парнем, или наоборот.

Глюкфира пока никак не выходила замуж и культивировала образ циничной девственницы.

Впрочем, как говорил папа Нелли Зуевой дядя Саша, причина запоздалой девственности чаще просто и только в том, что - рядом с девушкой подобного характера ни один нормальный парень больше пяти минут нормально не выдерживает. Конечно, оставим за скобками святых - это неподсудно - но такие в жизни редки, а стервы, к сожалению, гораздо более часты.

Папа неосторожно произнес эту реплику в присутствии дочери. А она, однако, непредвиденно через минуту удалилась в комнату и... ударилась в слезы.

Папик был очень сконфужен и каялся в своей необдуманности. Он не предполагал, что дочь воспримет так серьезно и главное - на свой счет... Пришлось ее собственноручно же, искупая вину, успокаивать, - поскольку, как известно, лучше всего излечивает рану тот, кто ее нанес. И он своему ребенку, чтобы не плакал, закрыл кричащий рот, как это принято делать с детьми. Только уж не соской, как обычно, - ибо тут по возрасту не положено: дочери за двадцать - все одно выплюнет. А - сладким кренделем с шоколадной глазурью. И подействовало - крик прекратился. Ибо правильно говорит присловка-поговорка: не плачь - дам тебе!.. А что - сами уж срифмуйте, думаю, это легко вспомнить, дорогой читатель.

Касательно же Глюкфиры - то внешне она была такой небольшой, трогательной девицей.

 

Мое сердце горит -

Хоть звони ноль-один!

 

На часах уже "домой",

Ключи звенят в кармане.

Ты во мне, а я в тебе -

Как опий в наркомане.

 

Показалось, что влюбилась я.

В трубку плакалась, что вечно я твоя

И прочая бла-бла...

 

Я войду в подъезд, в темноте курить.

ОРЗ валит с ног, трудно мне говорить -

Но в кармане - на "rec" - записать твой секрет,

Чтоб он был со мной...

 

Курить - значит, буду дольше жить...

 

Таковы были слова ее песен - таких, как "Солнышко в трусах", "Amor vincit omnia, или Амур винтит омнибус", "Снег", "Презираю", и тэ дэ и тэ пэ.

После выхода первого же альбома, первый журналист, привлекший наконец уже внимание к Глюкфире, сказал ей в частности:

- М-м... Извините, конечно, но - судя по содержанию ваших песен - вы как бы... решили представить на нашей эстраде некий - общественный фонд женского цинизма...

Глюкфира куражно рассмеялась и сказала без обид:

- Ну странно было бы, если бы вы этого не поняли...

- Верно, - улыбнулся корреспондент. - И тем не менее, по вашим же песням, я вижу: в душе вы все-таки девушка добрая и хорошая.

Глюкфира звонко расхохоталась от такого комплимента и, довольная, как слоник, не менее куражно сказала, погримасничав и откинувшись назад, вся изожмурившись:

- Да! Уж такая я по жизни - хорошая: белая и пушистая... Но при этом - цини-и-и-ичная-я-я, сволоч-ч-чь!!

Журналист задал еще вопросы... Касательно уже не только философии, но и веры. Глюкфира не стала скрывать и по этой части.

- Я безусловно верю в Бога, - сказала она уже серьезно. - Я ездила и в святые места, и прикладывалась к мощам. Действие благодати - это есть, и я это чувствовала. Чудо - оно необъяснимо!.. Хотя я и не ношу креста, и в церковь хожу нечасто, - так же честно призналась она.

 

- Девочки-глюкфирки!

Мальчиков всех под каблу-

                                             чок!

 

- стёбно подпел Глюкфире Валера на ходу.

- Да уж... - сказал Головарев. - И эта пропаганда растления, специально подготовленная всем вот таким, передается целенаправленно.

Валера вопросительно покосился на него. Ну, что Тиша просто прикалывается по громким словам (не понимая почему-то никак, что обычно у Валеры это в лучшем случае вызывает смех, а в худшем - раздражение), это ладно... Но что он тут имеет в виду?

Оказывается, феминизм. Заметь, Валера, как меняется мир! Теперь девочки стали боевитее пацанов, теперь они и в драку лезут и вот - пожалуйста - призывается откровенно поставить мир с ног на голову - чтобы парень был под каблуком!

В общем, за равенство полов Тиша явно не выступал - видимо, являлся откровенным сторонником мужской доминанты...

Феминизм он относил именно к новейшим явлениям. Хотя по этнографической истории вроде было известно, что патриархат с матриархатом в жизни человечества чередовались по закону любой синусоиды.

Длинная грива шагала по темноте - в не меняющемся темном, нависающем  парусе плаща...

- Но Глюкфирка симпатичная - рыжая такая! Я люблю рыженьких женщин, - признался Валера.

И аж испугался, как дико вскрикнул в ответ Головарев...

Да что он, оказывается, Валера, не соображает, что ли? Рыжие женщины - это ведьмы!

Валера смотрел на вещавшего Тишу, топающего рядом... Несколько раздражило, что он снова занял позицию ментора, обучающего с высоты своего большого опыта явно неопытного в жизни "пацана". С какого рожна он успел (и видимо, уже давно), сделать такой вывод - когда им обоим было уже по двадцать семь лет, - оставалось неясным... Но это была еще одна Тишина тайна... Однако главное интересное заключалось в том, что Головарев, лишний раз подчеркивая веру именно православных людей, всячески твердил, что не нужно никаких суеверий типа веры в черных кошек, дурной глаз и так далее! Просто кричал так, что народ пугался. Если кто-то при нем пытался ненароком постучать по дереву - Тихон бросался чуть не силой отводить его руку - тому Валера бывал свидетелем... А тут вдруг выяснилось, что рыжий цвет волос - прямое свидетельство пожизненной метки ведьмовства... Впрочем, ведь рядом шел человечек Наоборот.

Валера осторожненько намекнул кое на что... А конкретнее - вежливо предложил Головареву - как-нибудь на досуге, когда домой уже вернется - посмотреться, знаешь, в зеркальце...

На что тот совершенно спокойно ответствовал:

- Я знаю, Валер, знаю. Поэтому как туды смотрю, так думаю: значит, и у меня что-то не так, - мне знак: надо и в себе разбираться...

Он оказался самокритичен, и Валеру это окончательно подуспокоило.

- А еще Глюкфира пела: "коза-ностра, коза-ностра", - продолжил Валера, не сильно уже морочась Тишиными репликами. Он давно понял - главная ошибка: воспринимать Головарева всерьез. Ни в коем случае нельзя допускать подобного - иначе нанесешь вред собственному здоровью. Только иногда это правило трудно выполнялось, но - когда Валерун о нем вспоминал, сразу все становилось легко и просто даже с Антитишей...

- Так вот, - продолжал Валера. - Когда Глю только начала это петь, то Катя Бобина - она рассказывала, - думала: что это она поет: "козья ножка", что ли? А когда расслышала наконец отчетливо, то опять же гадала: что это? И даже решила, - как она всегда так хорошо выдает, - что это - коза из носа. "Коза-ностра" - ну то есть - "коза носовая" - типа по-латыни... Вроде "Amor vincit, или Амур винтит" - от той же Глюкфиры.

- Ну ясно, - кивнул Тихон. - Катя, раз вроде православная, на дискотеки не ходит и так массово Глюкфиру эту не слышала...

- Почему ты думаешь, что она туда не ходит? - не понял Валерун.

- Потому что православные девушки и юноши дискотеки не посещают!! - отрезал Тиша тоном, как если бы сказал, что Земля вращается вокруг Солнца. Вразумил бестолкового Валеру - в который уже по счету раз...

- Почему? - полюбопытствовал Валера, не очень-то любящий вилять, а спрашивающий, как правило, напрямую. - Ведь православие, насколько я знаю, учит, что главное - душа, но - спортом тоже заниматься не лишнее.

- Так извини! - перекосился Головарев, вытаращив глаза в безмерном изумлении. - Не путай спорт и дискотеку!

- Так танцы - тоже спорт! - логично сказал Валера. - Почему нет?!

- Да потому что! - прокричал Тихон, с явным уже укором столь беспутному Валере. Тихон, имеющий, как выяснилось, где-то вдали от себя живущего не с ним ребенка. - Ты ходишь на дискотеку - чтобы лапать там девушек! Обниматься с ними и целоваться!

Как бы ненавязчиво он подставил вроде бы нейтрально общее "ты", - которое могло толковаться иначе - конкретно...

Да, грех, конечно, в том был, по мнению Головарева, великий - обниматься и целоваться с красными девушками...

Валера хотел было сказать, что отношения между полами - там, поцелуи и объятья, и вообще любовь - это тоже своего рода спорт, но промолчал.

Как-то Тиша заявил вдруг, что неужели он, Валера, не понимает до сих пор, что сама мысль о сексе не для деторождения - нелепа в основе?..

Как же Валера не усматривает тут абсурд, который просто не увязывается с нормальным человеческим мышлением?.. Что Валерун тут был, увы, не один такой, господин Головарев как-то проигнорировал... Но объяснил:

- Так извини - секс без деторождения есть действие без перспективы!

- М-м... - протянул Валера, выходя из шока.

А затем сказал, что вообще-то секс есть прежде всего взаимоприятный процесс на двоих... И интересен тем, что приятен.

- Давай разберем логично! - призвал к разуму Тиша. - Есть приятно? Приятно. Но тебе же не приходит мысль зашить себе желудок или щекотать корень языка пером после того, как ты поел? Так вот - а секс не для деторождения - это точно такое же по степени рациональности занятие, - не больше, - как если есть - а потом щекотать корень языка!

Впрочем, кажется, Валера бы уже не удивился, если бы Головарев, флиртуя и целуясь с девушкой, думал бы в это время о России. Как дочка английского сноба - об Англии - по совету аналогичной себе мамаши из известного анекдота - в соответствующие моменты с мужчинами. Так что где-то и такое характерно, раз существует характерный анекдот...

 

Они уже подошли к Булкову. Тиша начал доставать бутылку и спички... Вокруг тянулся притихший вечерний парк. Вдали горел фонарь...

Но вдруг подошел непонятно даже откуда взявшийся патрульный милиционер.

- Молодые люди, - сказал он. - Вы что, костер жечь, что ли, хотите? И выпить?

Головарев признался, что да.

- Молодые люди! - строго сказал милиционер. - Тут нельзя разжигать огня! И пить, кстати, тоже скоро будет уже нельзя - выйдет закон, не разрешающий вино и водку в скверах и на скамейках!

- А раньше, - извините, конечно, - но раньше, - своим тяжеловатым, но сдержанно-вежливым голосом принялся дискутировать Тихон, - тут часто жгли костры.

- То раньше! - сказал страж порядка. - Последние годы много за чем не смотрели... А теперь принимают по части общественных мест новые законы - в парках нельзя разводить костры. В лесу - другое дело, а это ваш город, ребята! Так что направо кругом и домой! Или уж куда хотите, но здесь нельзя разводить огня! И скажите спасибо, что я еще протокол не составляю, а так отпускаю!

Через минуту они шли обратно, удаляясь от парка.

Тихон нарушил молчание, разочарованно вздохнув. Его всегда нетрудно было обидеть до глубины души и вывести из равновесия. И он (теперь уже бессознательно, а когда-то - нарочито) принимал пробивающий на жалость вид. Он ушел в безмерно мрачные глубины - раз что-то - да не по нему...

- Вообще-то у нас демократия, - пробормотал Тихон сардонично. - Однако гайки, вижу, закручиваются...

Хотя как правило Головарев само слово "демократия" произносил не иначе, как с таким же глубочайшим сарказмом... Впрочем, тут можно было понять. Ибо человеческая натура вообще такова, что как бы она идейно ни протестовала против демократии, когда дело касается чужих прав и свобод, но - так же легко и яро она становится сторонником демократии: когда речь заходит уже о собственных свободах унд правах... Тишка тут не составлял исключения.

Да, он являлся противником либералов, как раз раскручивающих гайки, однако - был уже давно не против костеровать в парке и хлебнуть винца на лавочке... Одно другому у него не мешало... До поры до времени...

По крайней мере, он вроде бы сейчас не ожидал уже конца света, хотя порой занимался и этим... Год назад говаривал: мол, вот уже освоен Интернет - вероятно, - последнее детище человека перед апокалипсисом... Год прошел, и Головарев подуспокоился и адаптировался настолько, что уже сам печатался в Сети... И про конец света в связи с ней вроде не гутарил. И даже уже смотрел ди-ви-ди, хотя это изобретение было сделано человечеством с Интернетом наравне...

Они шагали по той же улице с фонарями, - к далекой остановке рейсовых экспрессов.

- Кстати, я исповедался, - признался наконец Валера, чего не решился еще сказать тогда, в Соколовске. - Трудно было... И потом причастился.

Только сейчас, сделав вдруг этот шаг, Валера понял суть подвига исповеди. Это только издали казалось легким рассказать в присутствии священника, на двоих, о постыдном: о том, в чем сам давно стыдишься, но что - сделал когда-то... Поэтому именно такой подвиг разрешал от греха, - когда расскажешь, не тая... И неповадно будет... А никакие не муки совести, и не жалкие рассуждения о том, что "ну я же больше так не делаю"...

И смешны эти самые баптисты, - у которых: вот подойди к мраморной стене, расскажи всё шепотом туда - и вот ты покаялся с помощью священной стены храма возле крещальной купели... А пастор стоит вдалеке и тебя не слышит - слышит только Бог... Глупцы! Как всё, думаете, просто... Как вы облегчили себе жизнь, и, похоже, обманно...

Исповедь помогла Валере. Словно что-то спа.ло с груди, малопонятное, но - отчего жизнь явно портилась, как несвежий кефир.

- Молодец, - обронил Тихон. - Правда, молодец...

Это прозвучало неожиданно искренне.

И стало еще ясно: хотя Головарев никогда не забывал пройтись в своих статьях по вопросам вроде - до чего же мы докатились что окармливаем римского папу который вообще не православие а ересь католическая и какие-то нехристи у нас тут воскуряют ароматические палочки но вы напрасно думаете что с улицы воняет а это они духов заклинают я знаю прекрасно - но вот исповедоваться самому, видимо, ему не всегда хватало духу... Не всегда.

Зато наипервейшим делом в том году Тихон распространился, что нужно отказаться от ИНН. Потому что это антихристианский, и главное - американский знак!

Отказ от ИНН был для Тиши тогда важнее всякой исповеди - дело против американской нечисти, которая пришла ставить печати.

Наконец по этому поводу выступил сам патриарх и призвал к элементарному благоразумию по части этой кем-то раздутой паники. И вразумил немного по части вообще толкования "Апокалипсиса" и строк о царстве антихриста. Только тогда Головарев уже больше не возникал про ИНН. А говорил уже про исповедь, причастие и борьбу с грехами.

Нет, Тихон безусловно дружил с церковью... Но - все равно особо, как всегда. Если уж он ходил исповедоваться к священнику - то не к любому, а специально находил такого, который, как выяснилось, был тогда в парламенте, по которому стреляли войска Первого Президента...

Головарев выступал и в домжуре, и на свои выступления он тоже всегда приводил попов, практически никогда не обходясь без них. Но опять же не всяких. А именно вот такого священника, который уже при Первом Президенте России молился о том, чтобы Бог избавил нас именно от этого президента.

На таких выступлениях произносились речи. Иногда понятные, иногда не очень. К первым относились выступления типа: "Да, Серафим Саровский призывал людей к смирению и прощению, к умению быть миролюбивыми со всеми. Но сейчас, похоже, иное время - когда русским надо говорить правду сплеча и неприкрыто, везде и всюду!" Ко вторым - "да, и падет цитадель зла, и ливер из нее выпустится!.." Что: конкретная территория за каким океаном? или нечто абстрактное? - подразумевалось под "цитаделью зла" - оставалось туманным...

И хотя порой Тиша сильно надоедал постоянным саркастичным и слишком нарочитым упоминанием слова "американский" везде где угодно, но порой все-таки не мог не заводить...

Валере от всего этого самому порой начинало грешным делом думаться: ну почему дураки террористы бросают свои самолеты-снаряды в Америке на какие-то дома-лебеди - почему не могут направить сразу на какую-нибудь тамошнюю АЭС?.. Лететь самому, правда, за подобным в САШину страну он не собирался - своя жизнь, в конце концов, дороже, чем вся Америка вместе взятая. Именно данная мысль и ставила Валеруна на место. И он думал уже другое: если будет воля Божия - Он покарает Америку, ясен пень... Но, может, лучше без крови - пусть уж она научится жить в мире, а?.. Христиане, как известно, не поддерживали языческий Рим, когда его громили варвары, но - и не помогали гуннам. Разве не адекватная позиция для сегодняшнего дня - по части САШиной страны и восточных террористов?..

Так размышлял Валера, но, впрочем, так ли думал Тихон?.. Сомнительно...

Правда, вот он снова заговорил о Глюкфире, о феминизме и об Америке. Но на этот раз - как-то трезво и спокойно.

- Американцы сами уже понимают, что натворили у себя, - сказал Тишка. - Сами хватаются за голову из-за своей хваленой демократии... Решили дать полную свободу школьникам по части сексуального просвещения, - вещал он, - так теперь у них уже в восемнадцать лет девки с тремя детьми, ёксель-моксель! Нынче вводят у себя другие программы: уже вон у них почитается девственность. Сами поняли, берут иной курс, - проконстатировал Головарев по части САШиной страны.

- А так ли уж есть там демократия? - высказал мысль Валера. - Так ли уж все у них свободны? Говорят, сейчас там уже нет никакой хорошей жизни тому, кто не поддерживает политику ихнего Буша-бомбиста!

Тихон поспешил согласиться. На все сто!

Вот как. Он все-таки всегда был против этой самой "американской" "демократии". Вначале он доказывал, что демократия вообще отстой - ибо посмотрите на Америку - она у нас самая дЮмократическая! Когда же ему доказывали, что не очень-то и свободна "свободная" Америка - он соглашался и с этим! Для того, чтобы обратно подвести под тот же вывод: так там все одно хрень - в этой САШе!

Дуга замыкалась на полюсах... Что есть там демократия - что нет ее - Америка все равно вызывает сарказм и жалость как духовно погибающая - и ничего другого... И опять же есть там демократия - нет там демократии - а эта хваленая демократия - обратно отстой... Так уже окончательно получалось у Головарева, и с этого замкнутого круга он не сходил - некуда...

Валера, повторим, был в душе нормальным демократом. Или уж как сказать... Скажем так: не имел ничего против того, что девушки имеют право ходить (только уж желательно не в холодную погоду!) в топиках (ведь они такие замечательные в них, и сразу душа успокаивается и все тревоги проходят от этого зрелища! - честно!..) и женское тело не надо заковывать в железный корсет. Эпоха Возрождения всё равно не могла не наступить: сколько искусственно не сжимай пружину - всё одно распрямится... И даже если сильнее подавишь - только вдарит пуще в конце концов. Но - по части  свободы на всякое дерьмо вроде легализации марихуаны или онанизма на улицах - вот тут Валера так же искренне был против. Так что уж судите сами, в какой степени был он демократом или не был... Просто вот вам факты.  

Наконец они добрались до автобусных стоянок, и тогда Головарев, не могущий уже убрать вожжу из-под хвоста, предложил зайти тут в забегаловку со столиками для стоящих. И конечно, выпить водки, сказал он своим всегда пугающе серьезным голосом, каким он говорил о такой вещи: словно речь шла о сакральной мистерии...

Зашли. Взяли маслинок, соленых маслят и четвертинку.

Тиша еще позадавал вопросы, как сейчас Валера? И еще раз рассказал про свою поездку к сербам. Где, оказывается, затусовался с англичанином и японцем. Они поснимали друг друга и обещают обменяться фотографиями по Интернету...

В общем, давно становилось ясно: Головарев крутой ксенофоб среди своих... А в душе, наверное, если только вино в нем не кричит и не едет от него крыша - парень, который мухи не обидит... Давно был понятен он вне всяческих поз... Хотя, напившись, он иногда говорил, что по Чехии и другим странам НАТО ему хотелось бы проехать на танке, но, посетив Европу, он, чувствовалось, искренне тусовался со всеми, - как нормальный человек с нормальными людьми. И всё становилось на место, и все заморочки сглаживались, когда живое общение уступало место сухой идейности, - разваливающейся при первом реальном общении...

То же самое было и с Катей, которой Головарев совершенно очевидно симпатизировал и относился к ней искренне тепло и мило, - хотя вот в своем Соколовске толкнул критикующую речь по поводу вообще науки психологии... Ну, снова бессознательно и машинально взяв позу...

Тихон рассказал еще о своих заметках... И спросил, не хочет ли он, Валера, тоже что написать?

В общем, Головарев напропалую строчил статьи, всячески критикующие существующее положение вещей. Хотя писал он их совершенно свободно, никто их ему писать не запрещал и его за них не преследовал, однако - несмотря на все это Тишка оставался верен себе: все так же яро критиковал этот вот строй, который у нас сейчас... Который, правда, сдачи ему никакой не давал, но - тот бил все равно мама не горюй!..

Головаревские заметки сплошь состояли из фраз, подобных вот примерно такой:

"И до сих пор, затуманив мозги и опьянившись масштабной единой своей оргией и шабашем, американцы пытаются под звуки разрываемых бомб еще разыгрывать фарсы, защищая своего бывшего повелителя - белодомовского развратника, имевшего уже наглость бравировать перед лицом всего мира распутными оргиями в голубом зале..."

Валера так-то и выдумать не мог. Просто потому, что чтобы так писать, нужно явно иметь неравнодушное чувство к бывшему (после запрета собственных же граждан на сие!) американскому развратнику и жертве чуть не импичмента... У Валеры такого чувства к оному явно не наблюдалось.

Но когда Валерун довольно откровенно сказал, что его больше интересует только "часть" своих астроприборов, а политикой заниматься ему как-то неохота, - а лучше посмеяться, потанцевать да на звезды посмотреть, Тихон несколько разочаровался... Ему это показалось пошловатым - больно веселятся много люди, по какому праву? Как еще задавался, впрочем, тем же вопросом знаменитый унтер Пришибеев...

Валера выдохнул и напомнил, что вообще-то по медицинской науке даже доказано, что юморное отношение к жизни ее продлевает и с помощью юмора легче проходят болезни, чем у тех, кто не склонен к шутке.

Тиша отреагировал на это уже перекосившись. И выдал вот что.

- У тебя, я смотрю, женский характер. Нет, Валер, не дергайся! Ведь женщины тоже попадаются и боевитые будь здоров, но - все равно они дамы по духу. Вот о чем речь.

И будьте спокойны, он все обосновал. Вот тем-то и отличается женский тип поведения и отношения к жизни от мужского, - начал он, - что для женщины сама жизнь, ее наполненность и продолжительность - главная ценность. Женщина не особо морочится смыслом происходящего - принимает происходящее и себе живет. Да, поэтому бабы обычно и проживают дольше. А настоящий мужчина - он не столько заинтересован в сохранении здоровья и продолжительности жизни, сколь - ему нужно поставить перед собой конкретные задачи и посвятить себя им, разрешить мысль, ради идеи - пусть и погореть из-за нее, но уж это отраднее!

Что ж, Тихон был верен себе: гастрит он уже нажил. Что ничуть не мешало ему на каждой вечеринке вкушать больше, чем все остальные, кетчупа и горчицы, а также поглощать огромное количество жареных колбас, охотничьих сосисок, корейки, грудинки или сала. Конечно, запив это, как положено по его убеждениям, бутылочкой хорошей водки. Толком вылечить свой гастрит Тихон не мог - тот все снова давал знать о себе и не затягивался, и вновь приходилось периодически отправляться на курс лечения... Но, как выяснилось, ему и не были важны такие чисто женские заморочки, как забота о здоровье...

А уж продолжительность жизни была ему и вообще смешна - спичи всякие о том! Ну да, жизнь продолжается, но каково ее наполнение? Вот, стал рассуждать вслух Головарев, живут на Западе? Да. А зачем? Он тотчас ответил вслух на свой же вопрос - четко и исчерпывающе: чтобы вкусить все плотские наслаждения; подсесть на наркотики; и заразиться СПИДом. Всего три пункта. Вот суть современного Запада (в противовес России, конечно же...).

Когда Валера слышал такие рассуждения, у него, втайне от себя, все более вертелась мысль, что хотя Тишка православный, но данные речи по своей форме смахивают вообще-то на выкладки правоверного иудаиста. Для коего весь мир делится на иудеев и - остальных "гоев", - которые для чрезмерно убежденного иудея, как известно, - люди, так сказать, второго сорта. Аналогия складывалась недвусмысленно... В общем, идея о широте и дружелюбности русской души, а также идея интернационализма (упаси Господь не космополитизма, но все равно...) Головареву, как человеку уже современному, - нового, а не советского времени, - была чужда... Во всяком случае, на словах, среди своих... Как уже говорилось выше касательно его путешествий по Европе.

Так насчет смеха, - говорил Тихон. Вот Гейне всю жизнь посмеивался, прожил не так уж мало, умер от гниения челюсти... Не слишком уж мало прокуковал, да, но - это что же за жизнь такая ужасная, когда человек все время над всем смеется-то?..

Да, и вправду ужас, подумал Валера - уже невольно двусмысленно...

И вон еще один - привел Головарев пример какого-то деятеля с Запада - последние двенадцать лет до кончины его возили на кресле-каталке в полном параличе. И фишка в том, что дюжину годочков вот так катался в "кабриолето", ибо даже есть мог только с ложки! Просто и смех, и грех... Но это мой сарказм, значит, по поводу ценности продолжительной жизни...

- В общем, - выдохнул Валера в ответ, выпивая свою рюмку и заедая маслиной, - я понял суть. Ты культивируешь мачизм: что мужчина должен заниматься политикой (в отличие от женщин, они, по твоему мнению, как раз не должны!), и мужчина еще много чо должен, - принципиально себя не щадя... Ты, значит, Тихон, - мачо. Со всеми вытекающими отсюда вещами.

Мачо матерый, мачо грубящий, мачо стильный, мачо-дуб, мачо умный, мачо неотесанный, мачо бывалый, мачо с брюшком, мачо-тяжеловес, мачо-воин, мачо-спецслужбист, мачо хайрастый, мачо бритоголовый, мачо небритый, мачо наодеколоненный, мачо-гигант, мачо приземистый, мачо поджарый, мачо подгулявший, мачо с сигарой, мачо румяный, мачо костистый, мачо длинный, мачо мексиканский, мачо с гитарой, мачо с текилой, мачо с папиросой, мачо-байкер, мачо-репортер, мачо загорелый и потный, мачо с бородкой, мачо лохматый, мачо плешивый, мачо мускулистый, мачо карликовый, мачо-нахал, мачо смешливый, мачо-оптимист и позитивист, мачо-драчун, мачо-ловелас, мачо-джентльмен, мачо фригидный, мачо беззаботный, мачо тренированный, мачо ленивый, мачо волевой, мачо-мутант, мачо хриплоголосый, мачо грязный, мачо басистый, мачо поющий, мачо танцующий, мачо тонкоголосый, мачо-тормоз, мачо обаятельный, мачо терпеливый, мачо с выдержкой, мачо влюбчивый, мачо за рулем, мачо киношный, мачо театральный, мачо скрытный, мачо затравленный, мачо, "легший" "на дно", мачо нордический, мачо холерический, мачо-пофигист, мачо рассудительный, мачо эмоционально тупой, мачо немногословный, мачо благородный, мачо строгий, мачо в коже, мачо строгий и справедливый, мачо-бык, мачо-жеребец, мачо-сибирский медведь, мачо-слон, мачо-позёр, мачо неуклюжий, мачо-диджей, мачо-игрок, мачо хиппующий, мачо, любящий детей, мачо мастеровитый, мачо-охранник, мачо-спецназовец, мачо-таёжник, мачо срывной, мачо кусающийся, мачо олдовый, мачо юный, мачо средних лет, мачо, бьющий и наказывающий своих детей, мачо, заросший до глаз, мачо, выбритый до синевы, мачо слегка пьяный и выбритый до синевы, мачо слегка выбритый и пьяный до синевы, мачо с фингалом, мачо в шляпе, мачо с бинтом на голове, мачо пляжный, мачо-обжора, мачо-трубач, мачо со шрамом, мачо обезьянообразный, мачо остроумный, мачо озабоченный, мачо голосистый, мачо горнолыжный, мачо-экстремал, мачо хитрый, мачо бормотушный, мачо-хирург, мачо-рубаха-парень, мачо свой в доску, мачо-боксер, мачо-каратист, мачо-охотник и рыболов, мачо-турист, мачо-урод, мачо-наездник, мачо-матершинник, мачо-кремень, мачо большерукий, мачо душевный, мачо, стреляющий взглядом, мачо ершистый, мачо жесткий, мачо-аскет, мачо спившийся, мачо покладистый, мачо властный, мачо кавказский, мачо-негр, мачо-многоженец, мачо-карьерист, мачо-педагог, мачо, упирающийся рогом, мачо саморазрушающийся, мачо бесбашенный, мачо-фобик, мачо деловой, мачо мутноглазый, мачо, морально изломанный, мачо-живчик, мачо-сноб, мачо-брюзга, мачо хмурый, мачо склочный, мачо странный, мачо надежный, мачо в ватнике, мачо неверный, мачо-миротворец, мачо-свистун, мачо-полуночник, мачо сонный, мачо эпатажный, мачо загадочный, мачо-любитель пышечек, мачо-любитель худышек, мачо двужильный, мачо инфантильный, мачо утомленный, мачо с коктейлем, мачо-стриптизер, мачо бледный, мачо, рано постаревший, мачо депрессивный, мачо дипломатический, мачо куражливый, мачо в черных очках, мачо яркий, мачо горделивый, мачо, умеющий быть нежным, мачо-пиворез, мачо-шутник, мачо греческий, мачо-викинг, мачо-мореход, мачо саркастичный, мачо-отец семейства, мачо-болельщик, мачо масленоглазый, мачо с циничным юмором, мачо горький, мачо-эгоист, мачо-фат, мачо скромный, мачо-солдафон.

Валера невольно ловил себя на мысли, что все-таки слишком навязчиво, с поводом и без повода, Тихон повторяет в любой ситуации, что мы - русские... Вот - типа, собрались мы трое: мы с Валерой, два р-р-русских человека, и р-р-русская женщина Катя... Валера ловил себя на этой мысли потому, что у него как-то искренне не возникало потребности на каждом шагу всем и по стольку раз говорить о том же. Просто потому, что это-то как раз и была аксиома. Да разбуди его ночью и спроси, кто он, - он что же, посчитает себя в первый момент англичанином?! Да он ни минуты двадцать четыре часа в сутки не сомневался, что русский. А Головарев что - сомневался?.. Складывалось впечатление, что как будто на бессознательном уровне, что ли... Чего он хотел доказать?..

А откуда такие сильные чувства - неважно - любви или неприязни, к совершенно чужому и далекому?.. Хотя пусть мы где-то и подверглись влиянию Америки, пускай, но неужели сами не разберемся и себя не скорректируем?.. Валере стало уже все ясно после действий в Югославии и Ираке, но слушать постоянно о Тишиной неприязни к Америке... Какого, простите, рожна?..

Тихон ответил, что искренне вообще никогда не любил американцев потому, что они - варвары!

Ну хорошо... Валера сам подумывал, не сделать ли себе коврик для вытирания ног из американского флага. Однако он бы на этом успокоился, как все равно дротики в мишень покидав. Но для Головарева-то было главное не это!.. Не, не в рожу дяди САШи поплевать с расстояния метра, это слишком просто!.. Ему нужна была идея, как он сам уже сказал... Н-да.

А вообще он неплохо, кажется, разворачивается на том, что прочно и четко топает в русле этой самой идейности... - подумалось Валеруну. Уже где побывал, столько всего пишет... А он, Валера, себе тихонько для русской науки только приборы собирает... Эта мысль промелькнула уже давно. Валера не был завистлив. Но просто отметил факт.

Головаревскую нарочитость видели все, включая, - как отчетливо казалось Валере, - даже собственных коллег Тихона по перу из домжура, скрывающих и - иногда не могущих все-таки скрыть в разговорах с ним ироничную улыбку в углах рта... Но мы вот смеемся, а он неплохо продвигался, произнося снова и снова отрепетированные речи... Однако Валере искренне не хотелось ему завидовать. По крайней мере уж за одно то, что у него здоровье было объективно в лучшем состоянии...

Хотя казалось еще одним парадоксом: почему этот погруженный в себя и бродящий вокруг себя юноша, пребывающий вечно в мрачных глубинах, вдруг стал столь... идейным?.. Разве не плевать таким на все человечество, на все изыскания оптом и в розницу, кроме только одной "идеи" - самого себя?.. Но, впрочем, если для себя, любимого, - и карьеры оного - можно состряпать некую идейку (или развивать уже имеющуюся), то... Как говорил рыжая бестия Рон Хаббард: пиша книжки, ты скорее всего останешься скромным писателишкой, а вот если удастся создать какую-нибудь новую типа религию - вот это будет масштаб!.. Примерно так он провякал, а уж этот лис в подобных вещах толк знал мама не горюй, прости Господи...

 

КТО ТАМ?

 

Папа Оли Рогожиной был хороший, заботливый, любящий отец, добрый. Никогда за всю жизнь не обидел и кисы, не то что собаки. Единственная только наличествовала у него особенность, которую выбить было невозможно ничем. Он имел религиозное убеждение, что единственная страна в мире, где существует такая вещь, как пьянство, - это Россия. Религиозным его убеждение можно было назвать определенно: то есть как любое убеждение, которое ничем не доказывается научно, не подтверждается никакими реальными экспериментами, но - однако способно существовать вопреки любым эмпирическим и гносеологическим опровержениям.

Поскольку последние годы Рогожин-старший болел и был на пенсии, то от такой жизни, безделья читал он немало. Прочел и Эдгара По (на ночь в качестве снотворного), и Ремарка, и Хемингуэя, и даже про Гамлета, который о нравах греющихся северных датчан по части спиртного говаривал четко и ясно - можете проверить сами. Прочитал он и Буковски. Но - вот ведь как оказывается стоек человек в части веры, тем более русский: после внимательного прочтения всех этих книжек он не изменил убеждения! То есть в этой части он недвусмысленно напоминал гомеостатическую систему в физике или химии, - которую можно было всколыхнуть, заволнить, поколебать, засомневать, но - все равно рано или поздно она возвращалась в первоначальное равновесие, что бы ни делай, - хоть бей по ней напрямую зарядом. Так же и Олин папа. Проходило какое-то время после прочтения всех этих авторов и - в очередной раз папик опять же вставлял в речи что-нибудь типа: ну, раз столяра Джузеппе звали Сизый нос, значит, наверное, он был русский. И возникали постоянные оказии такого рода. Оля рассказывала отцу, что прочла в газете, как Микки Рурк опять ушел в запой; а папа удивленно спрашивал, искренне и наивно (никак не улавливая: может, он что не так услышал?):

- То есть как? Рурк - в запой?.. Подожди, но как же так... Он же... вроде не из России?!..

А потом долго допрашивал дочку с огромным интересом: нет, подожди, а что - неужели в других странах тоже есть алкоголики?!..

Причем русофобом он вовсе не был, он был русским по всем геномам и душой. Однако - говоря о том, что да, я понимаю всю гениальность нашего народа, он добавлял: - Но мы же пьем, в отличие от всех, ведь да?

Повторим: это не было сарказмом или наездами на что-то - нет, нет, это было искренне! Откуда возникло? Дочка не раз задавала такой вопрос отцу... И тот - что еще более интересно - ответить затруднялся... Н-ну, - выдавливал он наконец, - н-ну, как... Ведь это же вроде общее место, что пьют только на Руси.

Почему именно в этот тезис он когда-то (хотя даже не мог вспомнить, в связи с ч/кем...) поверил настолько абсолютно, что его не перестраивали ни По, ни даже сам Ремарк (а это уж симптом, если человека Ремарк не переубедил по данной части...) - оставалось еще одной загадкой. Посему отсюда и исходил невольный запах какой-то и в самом деле мистичности... Вроде бы в автобусах пьяные на каждом шагу не валялись и на улицах тоже, но...

Фишка была в том, что когда Олин папа читал в "Улиссе" Джойса о местном алкоголике, валявшемся в канаве, его память почему-то (на шок, что ли, реагируя?..) честно и простодушно воспоминание об этом эпизоде затирала начисто. А вот увидь он одного на район точно такого же лежащего в канаве алкаша в своей стране - Олин папа просто всем существом бессознательно ощущал, накручивая все свое внимание вокруг подобного: что доказательство его убеждений - налицо.

Впрочем, как не вспомнить и Тишу Головарева? Гуляя по парку Филе, он не видел за каждым кустом лежащие там пары, однако был убежден на уровне постулата, что разврат сейчас у нас царствует повсеместно... Да, любая попытка Валеры весело и обоснованно опровергнуть подобное в их разговоре - не вызывала у Головарева ничего, кроме прямой высокомерной издевки. Так что по части такого рода убеждений всё повторяется - это не из области точной науки, такой, как логика, математика или, на худой конец, простое зрение... Тут речь ведь шла об ином, не пошлом зрении, а духовном - вот фишка!.. 

Олин отец так и умер в этом убеждении. Чтение Хемингуэя и "Похитителей брильянтов" прошло для него втуне. Поразительнейшее существо человек, никогда не устанем мы от этого существа удивляться!.. Но тем жизнь и интересна.

Впрочем, что-то мистичное повеяло не только здесь - и невольно напугало оно Олю по другому поводу... Совсем по другому.

Дело в том, что папа ее, с уже слабыми костями, сломал бедро. И уже не оправился - как нередко случается в таком возрасте именно по части рокового для стариков перелома - этого самого злосчастного бедра.

Оля вздрагивала, вспомнив нечто далекое. Свою детскую шуточку тогда: "Папаня сломал ребро? Не-а, бедро! Ребро или бедро?!.."

Тады папик действительно сломал ребро... Однако кто мог знать, что этот детский невинный несознательный прикол вдруг... окажется пророчеством?! Или чем?.. И это уже не покажется смешным.

Хохмя, Оленька хохотала в четыре года: "Папа сломал бедро! Что? Ребро? А я говорю - бедро! Хи-хи-хи-и!.."

И вот он сломал бедро... Через много лет после... И уже не оправился...

И думайте по поводу всего этого что хотите...

 

Валера наконец решился и на нечто. Узнав о чудотворной иконе Богородицы в храме на Брюсовом переулке, он поехал туда.

Церковь была полутемная, почти пустая. Только ремонтный церковный рабочий, не забывая немного небрежно покреститься, семенил к реставрируемой стене.

Валера подошел к той самой иконе. Она исполняла прошения людей, если, конечно, ты не молишься греховной молитвой типа прося кому-то неприятностей или нечто подобного.

Валера встал на колени перед иконой. Это тоже оказалось подвигом, кроме всяких шуток: он был экс-пионер, выращенный в ортодоксально советской системе, да и вообще несколько гордый, что таить греха... Но тут надо было свершить нечто - сломить гордость. Однако он сумел, победив себя самого. С огромным трудом.

Он помолился молча. И никому не сказал, о чем. Но сам-то знал...

Хотя особо не говорил о том и себе, - даже мысленно.  

 

Дарий сидел на солнечном июньском берегу и пускал кораблики,

 

Подбородок положивши на кулак.

Как и я - глядит вселенная во мрак...

 

Он услышал шорох за спиной и обернулся.

Там стояла девушка.

В джинсовом сарафане до коленок, под самое горло. Немного пухлые красивые ноги. Татушка на голой руке - то ли птичка, то ли ящерица.

Девица постояла у воды, а потом спокойно, не тушуясь, приблизилась. Присела на корточки на дамбе, задумчиво покидала рукой воду брызгами вперед. Выпрямилась...

Он долго не мог поверить... Пока не понял, что она узнала о нем откуда-то раньше... Через столько лет.

Ксения Блюмина. Из прошлого, поросшего быльем, в возвращение которого он практически не верил, однако втайне от себя иногда желал.

Ксю, не тушуясь, как и в те далекие годы, уселась рядом с ним, спустив ноги к воде и болтая ими там.

Они сидели некоторое время молча на нагревшемся камне.

Ксю-Блю, его наивная влюбленность... До всех самых крупных изломов, которые почти уже миновали, но все равно не прошли еще до конца - как отголоски речного шторма подводных крыльев капитана Капитона...

Ксения сказала, что еще ранней весной узнала о нем... А когда наконец река окончательно оттаяла ото льда и ты вышел... Вот она, я. Я хотела тебя найти и нашла.

Она многое знала о нем. И уже не скрывала источник информации - Оля Рогожина.

Дарий смотрел на нее, сидящую рядом. Нахлынуло необычное, необъяснимое ощущение. И казалось, что на нее оно накатывает тоже. Странно колбасит... Что это было? Что блазнилось, двоилось? Дежа вю?

Где? Когда? Словно мерещилась какая-то вторая Ксю...

И она заговорила первой...

- Значит так! - сказала она. - Ты был на Кавказе тогда, верно?

Дарий кивнул. К чему клонила она? Но он со странной легкостью отвечал на ее вопросы - сам не понимая, почему...

- И ты возвращался на санитарном поезде?

Он снова кивнул.

- И ты лежал в ночи один в пустом купе? И к тебе пришла девушка?

Дарий вздрогнул.

- Ясно, - отозвалась Ксения.

Она смотрела на него пронизывающе.

- И она была в ночной рубашке-"милитари"?

- Откуда ты всё это знаешь?! - не выдержав, крикнул Дарий, впрочем, уже сам зная ответ.

Тут она молча взяла его за подбородок и повернула его голову, прицелив его взгляд на собственное лицо. Заглянула ему в глаза. И вдруг... хищно поскрежетала зубами.

Дарий дернулся. Она опустила руку. А он схватил ее за плечи, крепко, но явно особо не испугав. И сказал, как будто считав что-то:

- Не скрежещи! А то вырву то, чем скрежетать уже тогда будет нечем. Ясно?

И даже, кажется, подмигнул ей.

Не тушуясь, моментально, она тут же ответила:

- А ты не забывай, кто я. Забинтую тебе зенки, прыткий!

Всё сфокусировалось... Смутная мистическая память той ночи на годы. Загадка их двоих, которую столько лет они, порознь, никак не могли разгадать... Хотя всё это вертелось, но... Но никак не доводилось до конца, не выходило из бессознательного... Он искренне не верил...

Но это были их лица - которые тогда были смутными кругами в синем свете из окон. А теперь навелись на резкость...

Побитый физически и морально бегством на Кавказ парень. Теперь уже охранник тихого Булкова на краю земли. И она, девушка со слегка раздобревшими икрами, теперь уже мать сына-младшеклассника... Ксю-Блю...

Они сидели рядом до сумерек. Она приникла к его плечу.

Она призналась ему во всем. И в главном: ровно через девять месяцев после того поезда ребенок появился на свет... А Дарий не знал. Дарий ведь был ее первым. И она была его первой. Первой и единственной.

Спускались сумерки. Две фигуры двигались вместе, рядом, сплелись ввечеру: темная рубашка с широкими плечами и поджарым торсом и синеющий во тьме сарафан со свисающими из него белеющими ногами в наглухо пристегнутых босоножках... И снова молчали. Но разрешилось уже хотя бы то, что наконец перестало блазниться.

Впрочем, Ксю помнила и иное: клинику и Олин сестринский пост... И то Прощеное воскресенье.

И она не призналась бы еще в одном. Потому что вообще еще никому на Земле она не рассказывала про тот, самый жуткий за всю ее жизнь сон детства: волка... Она не призналась бы никому, что этот странный сон иногда давал о себе знать и пугал... до сих пор, когда она была уже здоровенной девкой. Именно он один, с самого начала, с тех времен... Но почему-то сейчас, - после того разговора с Олей и слёз, - воспоминание о далеком и страшном видении - о мысленном волке - как будто перестало пугать... Совсем... Ксения пока не решалась сказать о том четко - даже себе (потому что больше было некому), но... Но, кажется, это было именно так... Видимо, сон этот ушел в ту же Лету, куда уплывали и все остальные детские сны прошедшей жизни, - хотя вроде еще недавно воспоминание о нем было иным.

 

Тиша Головарев в очередной раз поехал в монастырь, на этот раз в Донской. То ли молебен заказать, то ли на службе помолиться, то ли купить каких свечек или иконок - не суть важно.

И заодно решил по сумеркам прогуляться по некрополю.

Вдруг он увидел нечто.

На могиле сидела в задумчивости, уйдя куда-то в глубины соответствующих мыслей, молодая девушка, вся в угольно-черном. Стало ясно: она высиживала так, как черная курица из сказки Погорельского на яйцах, замерев и "оторвавшись". "Черная фигура, похожая на призрак, присевшая на чьей-то могиле" (не гарантирую точность цитаты из "Собора Парижской Богоматери" Вити Гюго).

Тихон остановился и невольно залюбовался таким эстетическим и философским зрелищем. Ему стало ясно, что девица уже не первый раз приходит сюда, как многие ей подобные. А затем набрался смелости, да и подошел.

Вначале она вздрогнула от неожиданности, но он сел рядом, проявил чисто готическую ласку, и вскоре они уже сидели вместе, смотрели на закат и говорили за жизнь-за смерть.

Затем сидеть стало холодно, некрополь закрывался, и он проводил ее до остановки или до дому. А дальше решили обменяться телефонами и снова встретиться...

Так и завязалось серьезное знакомство Тихона Головарева и Лены Фанфароновой - снова в России. 

 

ЗЮЙД-ВЕСТ

 

"Зюйд-Вест"... Оперетта "Зюйд-Вест" и одноименный концертный зал...

Когда-то советские юные граждане знали пугающе-леденящее слово "терроризм" только по памфлетным, изобличающим Запад, публикациям в журналах "Крокодил" и других. Это слово в те времена искренне ассоциировалось с чем-то потусторонним, страшным: с миром угнетаемых стран - вдали от счастливого и светлого родного СССР. Там, далеко,

 

на Таити, где люди не носят пальто -

 

где темные силы буржуазии, где убийства и реки крови и там - вот этот почти мистический монстр, пугающий паук под названием - "тер-ро-р-рризм". Кому могло даже присниться в те безмятежные детские годы, что сейчас, - когда пионерам тех лет исполнилось уже чуть больше двадцати пяти, - что это слово пронесется реальностью по родной стране, бывшему Советскому Союзу? Что мрачный паук приползет в большой город, к нам, русским?..

Зло существовало с начала мировой истории... И принимало разные формы - от нашествий до терроризма...

Колик и Дарий приняли утром смену и сразу же включили телевизор. Начальство позволило - вся страна уже третий день смотрела... На подмостки концертного зала "Зюйд-Вест" вместо артистов вышли рифмующиеся с ними люди, но которых никто по-хорошему не ждал... В сценических костюмах из камуфляжа и масках, но не карнавальных...

Третий день бандиты держали в заложниках публику всех возрастов... Все давно были на нервах, а уже бывших в шоке огромными усилиями удалось выпросить у террористов отпустить...

Старый англичанин, оказавшийся здесь, вышел наружу... Повезло еще нескольким женщинам с детьми...

Многие известные лица подъезжали, хотели говорить... Пытаться хоть как-то повлиять... Известный бывший дипломат, умевший сохранять выдержку и завидное миролюбивое хладнокровие, даже процитировал им Коран. Впрочем, смотрящий в телевизор Дарий подозревал про себя, что эти люди в масках вряд ли читают Коран...

Обстановка накалялась. Что еще могло произойти? Никто не знал...

Однако охранники Булкова, оба, особенно Дарий, сумели остаться хладнокровными. Будь что будет - думал Дарий... Он стоял на посту. Жизнь снова позвала. Когда-то он воевал на Кавказе, теперь докатилось до самого центра России... Передали, что вся охрана крупных зданий сегодня - на комендантском спецрежиме, и следует постоянно ждать указаний уже с центральных постов, от спецслужб.

Известные политики, издатели, журналисты уломали бандитов по крайней мере передать людям баллоны с питьевой водой, соки и возок пирожков. Собственноручно привезли они этот возок и стояли там, возле кордонов, уже окруживших "Зюйд-Вест" и готовых к штурму... Офицеры спецслужб сидели у тайных карт, изучая подземные ходы огромного комплекса...

Приехали, надо сказать, и либералы от известной ихней партии: тонкая женщина, похожая на китайку в чешках (благодаря красным туфлям спортивного стиля) и ее заместитель. Дама сохраняла тоже нордическую невозмутимость, говорила безмятежно-четко-тонким голосом... На переговоры ходила она сама, а не кавалер. Что ж - понятно - хотя мужчины смелее, но барышни - храбрее.

Бессознательно Дарий понимал: он должен сегодня показать себя молодцом и во всем, что бы ни происходило дальше. Пусть тогда на Кавказе он не был смел и стоек до конца, он надломился, но - сейчас его душа успокоится, если он выстоит эти сутки, эти часы, этот выпавший ему по жребию, вернее, по графику, пост. Он снова стал воином. И все-таки молил в душе Бога, чтобы у них все осталось спокойно.

Он ходил в обход по территории, он передал по зданию приказ, что на ночь все, даже кто обычно работает в ночные смены, должны уйти: остается только охрана и один-два наблюдателя за техникой. Баррикадируются входы и выходы.

ЧП все же произошло. Как будто специально подсыпалось - одно к другому...

Обкуренные или выпившие молодцы в предзакатный час собрались возле дальнего металлического склада в виде большого панциря черепахи. Склад этот давно стоял пустым... И рядом с ним только примостилась, за ограждением, старая, - уже без стекла и электричества, - стойка вроде как для продуктового магазина типа "кулинария". Откуда она там - ходили разные версии... Кочевала, говорили, из прежней кухни туда, где вроде бы тоже был буфет, который обосновывался еще и в нижней шестиугольной гравиметрии, - где до сих пор стоят чисто булковские буфетные стулья и где сидят гравиметристы и Валера Мурзаев. То есть буфет куда-то укатил из здания, таинственно кочевал, появлялся и исчезал, оставляя только старые следы уже давнего пребывания... Возможно, какие-нибудь новые раскопки в будущем молодыми учеными еще обнаружат этот буфет. Навроде как Янтарную комнату...

И вот, несколько парней и девиц прыгали, плясали возле того склада и пытались даже зажигать сигнальные костры в небо. Скандировали, кричали и целовались.

Первым к ним подошел Колик. Осторожно, разумеется, и дипломатично - чтобы не побили. Но безрезультатно.

Спускались сумерки. Те сидели, стояли, поодиночке кочевали в кусты и возвращались. Потом - рисовали на стенах углем, приговаривая почему-то при своем наскальном живописании: "Цветочек, одуванчик и пень! Цветочек, одуванчик и пень!" - создавая таким образом любопытный стилистический анаколуф или парадигму.

К ним направился уже Дарий. И мирно попросил расходиться - уже поздно, территория закрывается, поедут патрули - вы же знаете, что делается?

Предводитель гоп-компании кивнул, но однако принялся психоделическим голосом сосредоточенно напевать: "Цветочек, одуванчик и пень! Цветочек! одуванчик! и пе-ень!!"

Распевая сие, он снова начертывал углем на стилобате склада некие полуабстракции, стихийно переходящие в грибные, деревянные и ярко-цветные силуэты - явно граффитической концептуальной направленности.

Дарий вернулся на вахту.

Когда уже стало темнеть и начал накрапывать дождь, оба стража потопали вместе, вооружившись.

Черта с два те ушли, все были в полном составе. И сказали, что просто прячутся от дождя. А никакой охраны или нарядов они не боятся, деловито и спокойно заявил тот самый - Цветочекодуванчикипень. Вот так! Мама не горюй.

Когда уже стемнело, непосредственно из зоны склада начали раздаваться раскатистые полифонические стуки. Дарий побежал и издали увидел: как пауки, они психоделично забираются на склад и пытаются уже развинчивать его на алюминийсырье.

Да, война началась! На территории Булкова...

Дарий позвонил на центральный пост и вызвал подкрепление. Ну что ж - раз они его, наряда, совсем не боятся, то претензий к нему, Дарию, пусть теперь не предъявляют, логично?

Наряд приехал с решеточным загоном на колесах и автоматами и быстренько забрал всех с собой, как булки в фургоне. Склад остался безлюдным, и всё стало в ажуре. Как будто ничего и не было тут вообще: тишина и пустынный покой.

Из здания уходили последние сотрудники. Вели под руки седого астрофизика. Оказалось: его дочь была - там... Нет, она просто занималась в танцевальной студии фламенко, и вот... Тоже попала - ведь держали под замком в зале всех, кто оказался на территории ДК в тот день.

Та самая пышечка-подросток, что ходила тогда с няней и никак не могла выжать мойку на газировочном аппарате.

Наступал вечер. Колик и Дарий сидели у телевизора и смотрели...

Да, если они и не были в эпицентре событий, то где-то уж рядом точно... Они стояли на часах, и сердце Дария, сегодня не боявшееся и только выполняющее долг, не вдумываясь, до конца смены, сейчас билось ровнее...

Но вот снова показывали людей в масках. И дам в черном. В точности таких, которые хотели взорвать тогда электростанцию в Чехии. В черных шелковых платочках до миндалевидных глаз. А среди мужчин только один снял нарожник. Это был Барао - главный...

По поводу того, что он без маски, в экран телевизора на вахте засмотрелась няня дочери того астрофизика, проходящая мимо на выход. Она тоже заезжала по долгу службы, ждала указаний по разным поводам, по дому... А насчет Барао полюбопытствовала - как, интересный на мордаху ли мужчина? Лиц других-то не видно...

Баррикадировали двери. Заложили лопатами, ведрами и тачкой садиста и огородника.

Но когда уже пробило одиннадцать, через здание понесся дежурный лаборантишка. Последний. Которого никто не заметил: он спал в самой дальней лаборатории в уголке, за ширмами, устав. И слишком заспался...

Пришлось разбирать баррикаду и собирать потом обратно. Но, кажется, уже точно всё...

Ночь была тревожная, темная. В любую минуту ждали звонков от спецслужб.

Рано утром Дарий погнал в обход почти бегом. В парке было пусто, свежо и безветренно. Когда он вернулся, Колик уже тоже проснулся и включил первые новости, раным-рано...

Штурм произошел.

Три дня светили люстры в зале. И люди молились про себя, чтобы свет горел как можно дольше: можно только догадываться, что произошло бы, вырубись электричество, когда у бандюганов уже явно начали сдавать нервы - на то они и были бандиты - жалок тот, у кого руки нечисты.

Пытаясь нейтрализовать напряг, их черные дамы в масках суетились вокруг, обслуживая, доставали из своих чулок кокаин и приносили дармовой коньяк из запасов баров "Зюйд-Веста".

Штурм начался тогда, когда товарищи маски расслабились... Больше они уже не пришли в сознание. Как говаривал Сашура Суворов, демонстрируя сие на примере съедания горячей каши: "Дай противнику остыть - и тут-то легко его разгромишь!"

Дарий и Колик сдали смену. Они честно оттрубили многотрудную ночь, сняв вчера и продвинутых гопников, по нынешней моде ставших рейверистами, со склада на территории.

Колика и Дария интересовала судьба дочери астрофизика: как она, там?.. Они уже знали, что не все русские вернулись из "Зюйд-Веста" - когда первый выстрел в заложников со стороны команды Барао стал концом переговоров... "Простите!" - было написано на экранах телевидения... И развевался траурный флаг...

Потом, весь следующий день переключая каналы, в одной из оперативных документальных записей из уже взятого "Зюйд-Веста" Дарий увидел знакомого ученого.

Его по-прежнему вели два более молодых кореша.

Он шел к дымящемуся зданию, возле которого, как груда одежды, лежало тело одного из бандитов в камуфляже... Крови было - как из Барао... В одной руке мертвец еще сжимал бутылку с зажигательной смесью, в другой - бутыль с остатками зюйд-вестского коньяка, за который они все-таки заплатили, только не деньгами... Да они, видать, с собой их и не взяли, но - все одно не проходит так: брать на халяву бочками, а надеяться не рассчитаться ничем!

Но о них совсем не думал профессор. Он думал о дочке. Не выдержав, он уже хотел разорвать на себе рубашку, но его руки крепко удержали с двух сторон успокаивающие ученые - юные да сильные.

- Не надо, а то тебе жена покажет: ей же штопать, а мы, наш брат, не так воспитаны! - правомерно сказал один.

- Да, нужно не рубахи драть, а вывезти поскорее - пока оно не провоняло, - поддакнул второй, указывая на тела, похожие на кучи одежды и пахнущие коньяком.

И он осторожно отлепил из руки трупа бутылку с остатками спиртного и влил сто грамм из нее в горло профессору - от шока. По части брезгливости не боялся - сорок два градуса уничтожают любые бациллы мама не горюй.

Молодые не зря подбодрили профессора - все кончилось с его милой пышечкой хорошо. Она не была ранена, и какого-то сверхшока у нее не произошло. Из больницы ее выпустили уже на следующий день: нечего ей, здоровой, лишнее место занимать, когда много контуженных и с тяжелыми шоками тоже.

Отец уже встретил ее внизу. Заплакал от радости, запрыгал, и они вдвоем станцевали фламенко.

Казалось бы, кому что было неясно? Пострадали не только русские - в "Зюйд-Весте" оказались гости из Англии, Франции, Молдавии и даже из Америки... Казалось бы, какие требовались комментарии?..

Зря обольщаетесь. Мама Лены Фанфароновой в далекой Чехии разразилась речью... Она переживала за погибших русских. В гибели которых были виноваты... конечно же, русские.

Дочерям она всё объяснила:

- Ну зачем нужно было очертя голову посылать спецназ туда? Нет, мы не захотели разговаривать с Барао, мы послали людей с оружием, и вот - результат!

- Ну, мама, - возразила Степанида, - я понимаю, это страшно и ужасно, но что было делать? Ты видела же по телевизору одну только огромную бомбу, которую в зал принесли террористы и грозили взорвать!

В ответ на это у Фанфароновой-старшей глаза из орбит полезли так, как будто только что дочери стали утверждать, что Луна сделана из сыра.

- Какая бомба? У них же не было никакой бомбы!!! - заорала Фанфаронова-старшая, вся перекосившись и покраснев, как клизма. - Бомба-то была декоративная! Да я читала!! Это же везде уже сказали!! 

Мысленно все-таки обе дочки невольно попытались представить себе террористов, захвативших в заложники полторы тысячи народу, - у которых при этом было бы только "психологическое" обманное "оружие", не считая автоматов... Выходило интересно...

- Если заложники почуяли идущий газ, который пустили для усыпу спецназовцы, - принялась объяснять маман, - значит, его почуяли бы и чеченцы! А если бы они почуяли газ - то они бы действовали! - сказала она столь решительно, как будто всей душой прямо-таки желала прямых действий с их стороны и бессознательно жалела, что такого не произошло... 

- Чеченцы были обдолбаны, - возразила Лена.

Но тут ее мать охватила уже сущая неистовость за непонимание ее родными дочерьми. Неужели можно сомневаться, что бомба была ненастоящей!! Да еще так грязно ругаться какими-то словами типа "обдолбанные" - как будто у нас тут речь об отморозках каких идет, в самом деле!!!

Так что она упала на пол, разодрала на себе кофту и, уже не в силах сдерживать благородные порывы правдоискательских чувств, разбила себе кулаком нос.

Дочки успокаивали ее, тащили к умывальнику и умывали бедный мамин нос собственноручно...

Мама, говорили они, ну успокойся во-первых!.. А во-вторых, ну чем же мы можем теперь что-то вообще так точно доказать?..

Но мамаша произнесла свою последнюю за сегодня, коронную речь.

- Что бы мы ни доказывали, - объявила Фанфаронова-старшая, - в России не будет просвета до скончания времен! Она всегда останется СССРом!.. И я тут поделать ничего не могу, хоть ты по балде меня бутылкой...

Так что, в принципе, расквасив самой себе нос, мама Фанфаронова была опять права: если русские были отстоем - то уж такому отстою не грех было и по роже вдарить. Что она и сделала согласно своему убеждению.

 

ДАМЫ И РЕЛЬСЫ

 

Стройотряд продвигался по северным землям, прокладывая новый нефтепровод - взамен старого, уже отслужившего свое. Надо было заменять трубы, отстраивать пункты регуляции давления.

А женский отряд был отдельным. Это была группа рельсоукладчиц. Рельсы полагались для вагонеток, которые ездят туда и сюда к пунктам нефтеподачи. Так уж было принято - именно эта работа - по укладке рельсов - была изящной, женской. Почему-то всегда... И если основной провод строили молодые мужики - рабочие, студенты, то здесь были дамочки. Но тоже закаленные такой жизнью, боевые и крепкие.

И было ясно, почему особ прекрасного пола тянуло в Сибирь. Ведь пушнина была сырьем для шуб, а алмазы - для бус и остального. Так что кому еще нужно было освоение этой Сибири, как не им, - кого мы, мужики, любим, и кто, в свою очередь, любит - красивые меха и прочую брякающую красоту на себе. И любит сие - во все времена и у всех народов одинаково: от далеких островов, где дамочки одеваются в одни травки, но - прободать нос колечком на память - не забывают. И до - самых цивилизованных стран. Где тоже юные модницы прободают носы в продвинутых клубах... Так что - не замыкается ли круглая Земля без углов? Что и требовалось показать.  

 

Это женщины России.

Это наша честь и суд.

И бетон они месили,

и пахали, и косили...

Все они переносили,

все они перенесут.

 

Впрочем, у русских женщин был свой друг за океаном - Зена, королева воинов. Именно она храбро билась на палках и мечах, хотя рядом же шли огромные штурмовые меченосные отряды мачо в кожаных штанах или набедренных повязках. Но Зена была бесконечно грациозна, передавая свои драки по русским экранам. Даже приезжие студенты не видали столько мочиловки на экранах, сколько сейчас понавезли с Запада на российское телевидение...

Женской группой командовали двое - как все равно та же Зена и ее какой-нибудь друг в кожаном фартуке. Но у этого русского друга был фартук не кожаный, а прорезиненный, яркий.

Это были Дарья и Дарий. Дарья Кантор - руководительница отряда и - экспедитор, снабженец.

Девушки-студентки были спортивны, натренированы. Они приехали сюда на активные каникулы. Вослед парням.

Режим у всех тут был военный. Работали по часам, еда в определенное время, а вместо пива только чефир.

Но одной девушке из отряда было не привыкать к чефиру. Она была тонкая, скромная и стебная.

Она явно раньше несильно занималась активной физкультурой. Поэтому другим приходилось часто ее поддерживать, давать ей отдохнуть, занимать рабочее место вместо нее.

Руководительница Дарья Кантор была строга, но справедлива. Если она видела, что кто-то отлынивает, это каралось, но - если кто и в самом деле не справлялся, как другие, ему, конечно, делалась поблажка.

- Ничего, привыкнем, раз решилась! - говаривали другие девушки этой скромнице и - стёбнице.

Катя Бобина приободрилась, увидев знакомое лицо в виде экспедитора - Дария. Когда-то она давала ему психологические консультации... Судя по его новому витку в жизни и порумяневшим щекам, они помогли.

- Да, - коротко сказал Дарий. - Я решил сделать что-то такое... Новое. И вот приехал.

Человек он был вроде семейный, с сыном школьного возраста - но пока от семьи решил сбежать. На время. Нехай там мама Ксюша Митька. в школку водит, а у нас - швоя школа жизни!..

Строительство нового нефтепровода было связано и с изменениями в стране.

Магнат, отвечавший за эту отрасль, проворовался. Концерн его был опечатан, а сам он сидел в тюрьме.

Вокруг его дела сразу накрутилось много чего. Неистовствовали некоторые бравозащитники, вероятно, сообразив, что уж с него можно получить кус так кус за каждую бравую речь.

Либеральная пресса развернула многое. Они писали, что человек этот не виноват так уж сильно, чтобы применять к нему жестокие меры в виде тюрьмы - достойные только дикого средневековья... Ведь когда он взял в свои руки отрасль - все равно еще не было толком таких законов, по которым определялись налоги. Тогда становилась рыночная экономика, и все брали сколько хотели. Когда стабилизировалось, он не платил налоги, но - разве он должен был их платить? Если он открывал путь по тому закону, почему теперь он же должен вдруг всё делать по новому?! Это неясное противоречие, а потому и непонятно заключение этого благородного человека, почти святого! Святого - ибо он теперь подобен мученикам, на которых были вот такие гонения со стороны неправедных властей!

Тем временем взятый под стражу магнат сидел в своей камере и ел курочку, хлебал суп харчо. А также жаловался на однообразие хрустящей картошки и жидковатость подаваемого пива "Гёсер". После еды он читал выписываемые им несколько журналов - русских и переводные дайджесты. Ибо на нефти разбогатеть успел уже неплохо и получал деньги от смятенной своей семьи.

Многие интеллигенты от имени либеральной общественности ставили подписи в защиту магната. А вот с другой стороны, со стороны противников всяких либеральных реформ, сыпались другие предложения: пересадить сверженного магната в каменный мешок, где неба не видно, и уже в полную изоляцию.

Отряд шагал по просторам севера. Из арктических пустынь выл ветер. Но иногда там или здесь можно было встретить нечто непредсказуемое.

Поэтому Дарья Кантор следила, чтобы поодиночке никто не отходил далеко - мало ли что? Впрочем, когда немного не хватало еды и требовались витамины, она разрешала девушкам курсировать по парам - собирать грибы и ягоды. Искали местную грибницу, простирающуюся в землю не слишком глубоко, но - широко сверху по ней.

Утро начиналось с побудки. Приходила с саксофоном Дарья и, выгибаясь, - выводила на саксофоне бойкие рулады. Станцевав с ним в руках и дуя в него на все лады - она задавала уже заряд бодрости во всех на целый день.

От ее фамилии за ней закрепилось прозвище. Несомненная музыкальность фамилии "Кантор", переключающейся на женское родовое окончание, в свою очередь переключало руководительницу и на другие, но не менее важные занятия - на ведение учета, на отчеты и сметы для строительства. Кантора утром играла на саксофоне, давая побудки, а вечером ее уже не беспокоили, зная: Кантора пишет. И укладывались спать сами, со здоровой усталостью. 

За ужином, собравшись в передвижных палатках, девушки грелись чаем и говорили друг с другом.

- Эх, Катя, - спрашивали они тонкую Бобину в очках. - А ты-то почему решила приехать? У нас - студенческое чувство коллективизма, а ты? Очки-то - мешают рельсоукладчице!.. Общему облику.

- Я приехала мысль разрешить, - говорила она коротко.

И это заценивалось: чисто по-русски - не для нефтяных миллионов, а мысль вот непременно разрешить!

Катя была вынуждена как психолог поработать и с людьми, бывшими тогда в заложниках в "Зюйд-весте"... В мою задачу не входит расписывать тут подробности, как-то жутковато писать про то, оставим это за рамками жанра нашего романа, но уж поверьте: Катерине пришлось помогать людям, помятым еще, может, более, чем тот же Дарий...

И если теперь помятый Дарий понял, что поработать тут экспедитором будет в результате куда лучше, чем просто то длительное сидение у реки и думы, - то на это решилась и Катя... Она помогала другим, ей искренне вручали подарки и огромные букеты цветов за психотерапевтическую помощь, но... Теперь адаптироваться самой она не могла так просто... Хотя она там не была, Бог миловал. Только проводила беседы с пережившими трехсуточный плен.

И понесло ее сюда, в студенческий строительный отряд, хотя ей "натикало" уже больше двадцати пяти. Эта трудотерапия нужна была сейчас. Хотя бы ненадолго.

Она, Дарий, Дарья Кантор, которая на вопрос о своей службе в миру деловито отвечала, что "работает в министерстве такого-то машиностроения"... Эта девушка, возглавляющая отряд, была самоуверенна. И немногословна. И не тушевалась. Словно знала: некие новые силы - за ее спиной, в ее стране, просыпаются опять... Может, готовилось что-то в ее учреждениях?

Самое интересное было то, что, несмотря ни на что, все равно всё осталось на своих местах. Студенты также ехали в стройотряды, кто-то также шел в науку, хотя многие другие - поступали на фирмы и в банки. Девушки оставались такими же стыдливыми, как всегда и раньше, хотя - во многом и бойчее, чем ранее. В астрофизическом комплексе Булково наблюдался космос, и хотя некоторые закрытые учреждения исчезли, некоторые - явно ого-го какими секретными оставались. Хотя бы - то, откуда приехала эта девушка Кантора, словно знающая о какой-то новой научной миссии, - которая готовит и защиту от нехороших сил... Летало МКС, где наши работали вместе с американцами и пожимали друг другу руки, но - рядом кружился и спутник, управляемый из ГУПа города Королева, и сектор его был уже строго секретен... А что касается миссии на Марс, то уже стало известно: раньше, чем через два десятка лет, она не свершится. Ибо денег на сие нет не только у России, но и у САШиной страны...

Все более понималось: Россия, как ни верти, выстояла. И почти у всех уже ребят с нашего двора - от Дария до Ксю-Блю, от Тиши Головарева до Оли Рогожиной - были дети... Которые снова шли в школу, как все когда-то... И страна продолжала жить, несмотря на все крики и старания либералов и патриотов. Или - благодаря стараниям патриотов, а может, и либералов.

Впрочем, так ли уж неверен тезис о том, что истина может содержаться в двух противоположных высказываниях, опровергающих формально друг друга, - не нарушая при этом их противоположности?

Вот, например. Во всех странах официально существовали дипломаты для установления международных отношений, взаимопонимания и дружбы. Но - во всех же государствах, наряду с этими дипломатами, точно так же признанно существовали и - забросные тайные агенты для прямого, так сказать, действия на территории другой страны. Послы с кренделями, хлебом и солью и - подрывники в плаще и с кинжалом. Сами по себе эти два занятия были полностью противоположны друг другу, но - и те и те наличествовали, на одинаковом уровне, везде. И - они же, как ни верти, были одинаково нужны во все времена! Парадокс? Как вся наша жизнь.

Порой у Кати Бобиной возникала одна мысль. Недавно она побывала на лекциях ученого антрополога Лаломова, отрицающего версию происхождения жизни на Земле путем эволюции. Он рассказал, что теперь было ясно всем современным генетикам - при современном уже уровне исследований. Человеческий и любой другой животный организм был изначально "запрограммирован" природой на максимальную защиту в самом себе от изменений в хромосомах. Что компенсировалось самым первым делом - так это генетическая "тряска".

Хотя труд монаха Грегора Менделя "Опыты над растительными гибридами" вышел в девятнадцатом веке, - только в начале двадцатого столетия закон наследственности вновь открыли. Именно он выбил из фундамента эволюционной концепции один из краеугольных камушков - тезис о передаче по наследству благоприобретенных признаков. Опроверг он выкладки в частности академика Лысенко - который, надо отдать должное, был великим приколистом и стёбщиком, не будем несправедливы. Иная наука показала, что каждый вид живой природы обладает надежным внутренним механизмом, - дающим ему удивительную устойчивость.

Так может, и Россия была по сути живым существом, родным и теплым? И просто ее гены защищались автоматически от изменений? Сколько ни раскачивала ее история - но она все равно возвращалась в исходное, и жизнь в ней продолжалась дальше. Один раскачает - другой поставит на место. Как Вадим Новгородский и - Рюрик. Как Лжедмитрий и - Михаил Романов. Как Петр Первый и - Екатерина. Как Ленин и - Сталин. Не факт, что следующий ставил на место больно красиво, но - он выжимал предыдущего.

Организм человека по сути оказывался гомеостатичной системой по части генома. При отклонениях и раскачке маятник возвращался к равновесию, как гомеостазис. Может, такой была и Россия?

Чего или кого иногда можно было встретить здесь, рядом с нефтепроводом!

Однажды две девушки отправились по грибы. И вдруг увидели среди тундры приехавшую сюда либералку, похожую на жабу в жабо. Рядом стоял еще мужчина, сопровождающий ее здесь, даму. Дама в жабо держала обеими руками плакат: "Натовцы! Бомбите!!"

Этим плакатом она махала над собственной головой, подпрыгивая. Словно стараясь тщетно заглянуть куда-то на цыпочках, - очевидно, тем самым желая быть увиденной с самолетов и уже обозначая видные ориентиры как мишень - куда, мол, именно бомбить... А как иначе следовало понимать? Потому что надпись на плакате была слишком лаконичной... Наверное, сделать что-либо более внятное даме-либералке не дал праведный гнев, который душил ее, выжимая истерию. Понятно было, почему она прилетела сюда, за сотни километров, к нефтепроводу. Она тоже решила посочувствовать арестованному, бывшему нефтяному магнату...

Девушки потаращились на это новое зрелище. А затем одна не удержалась и сказала с циничной усмешкой:

- Чувиха! Ты, это... знаешь, на кого похожа?.. На шаманку при камлании!.. Точно.

В ответ дама испустила визг с крещендо, разодрала на себе ватник и повалилась навзничь. А затем, указывая пальцем на девушек, уже испуганно улепетывающих от подобного припадка, взяла себя в руки и заявила своему кавалеру-либералу:

- А вот этот выпад пометь себе по пункту "шовинизм"! Ясен перец: шаманы - служители культа у северных народов, считай - национальных меньшинств! А уж мы, - игриво подмигнула она своему спутнику, лежа на земле уже элегантно, - подпершись локтем, как нимфа у ручья, - националистов из людей делаем - как пирожки печем!..

Про странную встречу девицы-грибницы рассказали другим за ужином, когда грибы хорошенько поджарили и ели, также сварив еще из них суп. И только Катя никак не прореагировала: она когда-то уже встречала эту леди на скамейке - у себя во дворе.

Суп раздавала по порциям Дарья Кантор. Походница со стажем, которая раньше путешествовала летом в перерывах от своей работы.

Она была сбитая и крепкая. Вместо военной или просто камуфляжной формы на ней был синий комбинезон.

На другой день она еще объявила, чтобы девушки были осторожны вдвойне. Дарий привез странные слухи, что вроде бы рядом бродит какой-то "узник из Абакана". Который то ли сбежал из абаканской тюрьмы или из какой другой, то ли что, но... В общем, только слухи, однако... Пусть будут осторожны, а она, Дарья, попытается проверить информацию по своим каналам, - многозначительно сказала Кантора.

На следующий день смотрели в дальномер, размечая рельсовый путь. В поле зрения попала стоящая фигура. Но не какая-то странная веха, а при увеличении оказалось, что это всё топчется та либералка и бравозащитница с транспарантом. Однако к вечеру она уехала. Потому что натовские или уж какие еще самолеты не прилетели. И никто ее ни приветствовать, ни ловить, ни догонять не собирался - кому она на фиг нужна?..

Но потом снова потекли слухи - видели какую-то бродящую человеческую фигуру возле нефтепровода. И у нее лицо - темное или - его нет вообще.

Усилили охрану пунктов регуляции давления. Сигналов от спецслужб пока не поступало, но...

Но на другой день полыхнул один из домиков таких пунктов.

Тревожные сирены взвыли. Все помчались туда.

Теракт - слышалась первая версия... И все вспомнили о человеке с черным лицом...

Большой факел полыхал в мерзлоте.

Добежали и более храбрые девушки из отряда. Но подходить ближе боялись...

- Не каните! - уверила их Кантора. - Пока горит - не взрывается.

К вечеру общими усилиями огонь сбили. Оцепили объект. Кантора прошла туда собственноножно...

И вскоре она, с помощью четверых мужчин из спецподразделения, вывела оттуда двоих - как эта босая дама на пашне, о которой Венецианов позабыть никак не мог...

Выяснилось, что эти люди неожиданно помогли тоже...

Один из них то ли обгорел, то ли был в маске... Потом выяснилось, что - и то, и то.

Это не были террористы. Но этих типчиков никто здесь не знал. Как они оказались на пожаре?

Выяснилось, что, увидев огонек, просто инстинктивно кинулись туда. Из любопытства. Бежали быстро - боялись, вдруг успеют потушить до них?.. Но затем, уже ни о чем не думая, защищая и прекрасных дам, и себя тоже, и вообще просто видя, что тут явно не то происходит, кинулись и тушили, помогая всем... По стадному инстинкту.

Версия о теракте не подтвердилась. Следов оного не нашлось. И хотя двое необычных людей долго были на подозрении - не для отвода ли глаз они тоже подгорели и бегали?.. Но нет, оказалось, что они невинны, как баранчики, а огнело просто из-за разгерметизации... Вывод: надо было строить дальше, улучшать, ворочать, - чтобы еще где не полыхнуло.

 

Стройотряд продвигался - прокладывал трубы и реставрировал домики по-прежнему мужской коллектив, а дамочки в комбинезончиках и косынках топали следом по рельсам, - которые сами и пускали впереди себя.

Трудные становились километры.

Дарья Кантор вспоминала, как в детстве учила стихи о БАМе, - когда еще в 80-х вся страна заворожено следила за "трудными километрами" построения Байкало-Амурской магистрали. Отправившись на БАМ тады - можно было вернуться с созданной семьей или - напротив - с венерологией.

В младших классах прочитала она в журнале поэму про строительство БАМа. И так прикололась по ней, что выучила наизусть от и до. И когда состоялся самодеятельный концерт в доме отдыха, прочла там со сцены эту поэму. И всех потрясла и удивила.

Потом с мамой они приехали в этот же пансионат в другую смену. "Культурник" подошел к маленькой Даше первый:

- Будет новый концерт, ты прочтешь опять "БАМ", ладно!

Вначале, на таких мероприятиях в доме отдыха, Даша сталкивалась со множеством детей, выступавших кроме нее: кто со стишатами, кто с песенками, кто с игрой на дудочках. Но теперь была новая смена.

Вышедший конферансье объявил:

- Приглашаю на сцену самого юного участника нашего концерта!

Даша Кантор сидела и размышляла: интересно, кто сейчас окажется самый юный? В ту смену выступали аж дошколята...

Товарищ с бабочкой в горошек повторил:

- Приглашаю на сцену самого юного участника!

Но никто не выходил. Хм, - подумала концертная Даша с музыкальной фамилией, - видать, маленький пацаненок застеснялся, или мама с папой его куда забрали.

- Гм... - растерянно протянул конферансье. - Ну, значит, видимо, не придет...

Да, видать, потерялся малыш - решила Дарья. Ну ничего, ведь еще кроме него буду я сама выступать и наверняка много других детей уже школьного, нашенского возраста!

Тут вдруг конферансье заметил ее в первом ряду и удивленно закричал:

- Да вот же она, самая юная участница, сидит!! А не выходит!

Дашура не менее искренне не подозревала, что речь шла о ней... Потом оказалось - весь концерт состоял из одних "дядек-тетек" - начиная от восемнадцати лет. Осталось непонятным, почему так сложилось и  резко изменилось по сравнению с прошлыми мероприятиями. Правда, может, по части "идеологии" программы внесли какие-нибудь изменения, ведь и конферансье, кстати, был новый, - видать, со своими тараканами в голове. Но откуда было знать Даше, ведь она помнила прошлые феерии с массой детей! А здесь действительно оказалась "самым юным участником"...

Когда начались новые настроения, конечно же, успели приложить и БАМ. Выяснилось, что его на фиг строили вроде "Титаника" - проект огромный и размашистый, всё внимание к нему, а в результате - показуха. Не окупился БАМ, ничего толком по нему вывезти из дикой Сибири не удалось...

Кстати, как сейчас магистралька сия? - думала Дарья Кантор лет двадцать спустя, ведя за собой трудгруппу. Даже уж и не знаю... Какие поезда там ездят? С тех пор ни слуху ни духу, а ведь должен же он быть где-то, не могла исчезнуть эта железная рельса: не утонет - чай не "Титаник" и не девичье корыто; и уж тут даже в смуту разворовать времени не хватит, да и костыли сидят в мерзлоте крепко... Так что чеховский злоумышленник да новейшие бродяги-аллюминийщики нехай пожмут друг другу руки да топают в сторону от основной колеи, давай-давай. А про саму дорогу с именем почти таким же громким, как у немецкого композитора и автора книги про самобытную чайку, - посмотреть надо, хотя бы в Интернете... Потом, на большой земле, когда достроим! Уже новое... Перелопачивая старое. Ибо любое новое - это всего лишь хорошо забытое старое. Забыт сейчас БАМ - а кто знает, может, следующий за нами стройотряд и БАМ реставрирует?.. Да погонит на тележках алмазы, пушнину и остальное: стеклорезы, электрофорезы, толь и гиньоль, гвозди, грузди и гроздья.

Как сказал известный советский писатель-фантаст, а ныне либерал, но демократ вроде нормальный: девяносто процентов всего произведенного человеком во всех сферах жизни, включая культуру и искусство - хлам и макулатура. Но однако без этих отходов не появится и десять процентов - которые останутся в вечности. Иначе говоря: не будь перегноя - не станет урожая. А посему - с песней и вперед, и выше нос!

Когда Кантора "благословляла" ходить за грибами, она отправляла двух-трех девушек на разведку - искать грибницу.

Однажды две девицы в ватниках пошли, да вернулись с интересными какими-то лицами.

- Ну что, нашли грибницу? - спросила Дарья.

- Найти-то нашли, но не грибницу, а гробницу, - ответила одна из них.

- Хм... - поболтала пальцем губу Кантора от такой неожиданности. А затем спросила, скользя взглядом по вроде сжимающему что-то кулачку одной девушки, по их карманам и - походной сумочке через плечо: - Вы ее принесли мне с собой?..

- Нет, - покачали головами девушки, - она неподъемная.

Кантора поразмышляла минуту, а затем сказала:

- Ну что ж, если гора не может прийти к Магомету, то ведите Магомета к горе!

Втроем они дотопали до этого странного места поодаль от трассы. Там как раз кончались открытые просторы и протянулась небольшая чаща-мелколесье.

Среди нее завиднелся домик вроде часовни. Одноэтажный.

Они подошли и заглянули в окошко.

Внутри было тихо и темно, как в гробнице. То бишь - как ей и подобает.

И стояло что-то длинное, накрытое широким черным покрывалом вроде бархата или парчи. Видимо, это и было захоронение.

Они долго смотрели. А потом вдруг под парчой что-то зашевелилось.

Одна девушка завизжала, а вторая молча упала в обморок. Канторе же, как руководительнице отряда, не подобало ни того, ни другого, по крайней мере - на глазах у подчиненных, чтобы не терять авторитета. Поэтому она схватила одну, приподняла с земли другую и сказала: "Спокойно! Подадимся назад и посмотрим, что будет дальше".

Издали в окошечко они увидели, что бархатное покрывало откинулось и кто-то там внутри заходил.

- Что же это за гробница и кто в ней похоронен? - спросила, стуча зубами, одна из девушек - обеих Кантора держала за руки, как венециановская баба с пашни - лошаков, и потому те уже не так боялись - при ее авторитете.

- А вот это мы сейчас и узнаем, - ответила Кантора. - Наверное, потому здесь и склеп, хотя погребать сейчас в таких - нетривиально. Почитайте Эдгара По, славного гота. У него есть про то рассказ. Ясен пень: кто-то, страдающий летаргией, завещал положить только в склепухе - на тот случай, если спутают сон со смертью. Чтобы в случае чего выбраться. Вот, наверное, так и получилось. Сейчас вылезет... На свежий воздух.

И действительно вылезла, щурясь поначалу от света, девушка. И раз разожмурилась - то уж явно была не жмурик. Девка была в черных сапожках и черных мехах. С белым лицом и кудряшками, покрашенными сурьмой.

Все трое никак не могли понять, кто же это - действительно жертва летаргии? Потому что вослед вдруг вышагнул еще один человек, стряхивая с лохматых волос подушечный пух черной курицы. Тоже вида интересного и почти соответствующего обстановке.

Он был худощав, высок, нескладен, большерук. На нем была расстегнутая шинель, и рыжеватые патлы висели гривой. Взгляд слегка потупленного лица тоже направлялся в темные глубины, - внутрь себя.

Он взял ее под руку и повел вперед. Это явно был ее кавалер.

Пара подошла к ним.

- Вы откопались? - доверчиво и наивно, наслушавшись Канторы, спросила дискантом одна из девиц, а Кантора даже не успела на нее шикнуть...

Повисла пауза. Первым "отвис" рыжеватый мужчина в мешковатой наброшенной шинели.

- Нет, мы просто тут временно проживаем. Отдыхаем, так сказать, от мира.

А вы кто?

Девушки рассказали, кто они и откуда. А рыжеволосый большой худощавый человек представил Лену - свою молодую жену.

И тут Кантора узнала ее! Ну конечно! Она была одной из тех - которых забрал с острова капитанчик Капитон. Лена Фанфаронова, она же Голлум.

Девушки во главе с Дарьей предложили им завернуть к ним на чаек. Те не отказались и пошли в палатки.

Они были молодожены. Да-да.

Лена смотрелась славной готкой, прямо как Эдгар По в женском обличье. Немного пухлые ножки в высоких сапожках, меха и "ботва", и всё - радикально черное.

Они не так давно поженились и отправились в свой медовый месяц - на теплоход по неизведанным русским землям, - вот такая была идея. Занесло их далеко. Сошли они с корабля и стихийно задумали свершить пешком экстремальную вылазку. И добрались сюда, где нашли эту гри... простите, гробницу. Она была пустой и никем не занятой. И они решили, как подпитывающиеся силой латиноамериканские воины, временно себя "захоронить" в нее. Вернее, просто пожить в склепухе яко в отеле - чисто готически, как решила очаровательная Лена. А слово молодой жены было для супруга законом. Пока что... Пока медовый месяц идет.

В общем, дело было изюмительное - от слова "изюм".

И нет бы разведриться, оттянуться! Скажем - поколотить друг друга скалками или утюгами. Или, на худой конец, побить посуду. Или обложить друг друга в пять этажей по маменьке и папеньке. Но нет - последнее не мог допустить эстет Головарев. Поэтому они поступили иначе: обосновались рядом с гробами-костями, в полумраке, -  лечащем бессонницу. И готка вдыхала приятный ее сердцу запах тления-гнили. Склеп был сыр и с плесенью. И на ужин тоже был сыр с плесенью, под вино, герметично пролежавшее в земле то время, пока в небе -

 

пропылило несколько веков.

 

Впрочем, не стоило разочаровываться. Скалки и битье посуды об головы - вполне возможно, это еще предстояло - следующий этап развития семейной жизни.

И только девушкам удалось наконец извлечь молодых из гробницы. Потому что уж так чисто готически повернулся ихний медмесяц.

- Ну что же, - заметил рыжеватый человек в мешковатой шинели с гривкой волос, - говоря очень серьезно, отрепетированно в каждом слове и ни одного - в простоте, - как-никак, мне почти тридцать лет, а посему надо задумываться, что когда-нибудь, рано или поздно, мы перейдем в мир иной! Вот для этого и надо порой пожить так вот, как мы сейчас, - чтобы поразмышлять, что мы - гости на нашей грешной Земли. А впереди у нас - вечность! - добавил он с не меньшей важностью, непременно обращая всеобщее внимание на каждое слово. - А если пыль и сырость достанут, - добавил он, - то я позабочусь о портативном электрокаминчике. 

 

УЗНИК ИЗ АБАКАНА

 

Стройотряд готовился праздновать день рождения Кати Бобиной.

Она никогда еще так не отмечала свой "день варенья".

Она уже давно мало-помалу привыкла все-таки есть - уже с поездок в Соколовск к Головареву. А теперь и подавно - требовалось есть и пить: и зелень, и соки, и молоко, и мясо, и сметану. Чтобы были силы и не возникло авитаминоза.

Со свитком-приказом выступили Дарья и Дарий, яко композиция рабочего и колхозницы. И наперебой, держа его двумя руками, торжественно зачитали - поздравление для строительницы нефтепровода.

Затем они присоединились к уже расставленному столу девушек.

У всех в кружках был налит чефир. Потому что жили боевые подруги - зены-королевы - по-военному, как и ребята, прокладывающие основную трубу. Поэтому алкоголя не полагалось ни капли за время всего строительства - даже на дни рождений. Вот это была аскеза, как и всё здесь! Великое послушание. В виде кучи пирожных и тортов.

И многие тонкие, изящные женские руки рельсоукладчиц подняли оловянные кружечки, наполненные густым чефиром. Все скрестили десятки рученций над Катериной, чокнулись, и поздравили ее хором. И все стали петь песни. И -

 

Выезжала на берег Катюша

И палила в немцев колбасой,

 

и - 

 

"Катя, Катя!" - высекают

Мне копыта скакуна,

 

и -

 

Катя, Катя, Катерина!

Твою мать

Можно понять!..

 

и -

 

Как не остановить бегущего бизона,

Как не остановить поющего Кобзона,

Как не остановить взбесившегося волка, -

Так не остановить меня после смены в столовку!..

 

Ну, и заодно прошлись нехилым хороводом под -

 

Как на Катины именины испекли мы каравай!

 

А потом к ним вошли те два человека: Маска и - второй - при первом.

Дарий и Дарья опять насторожились. И наконец обратились к ним - кто они, зачем все-таки пожаловали?..

Но оба и не скрывали уже теперь. И рассказали.

Человека без маски, со щербатым ртом и впалыми щеками, в обгорелом драном ватнике звали - Гостомысл Блюмин.

- Эх, - заявил он. - Вот вы говорите: медицина, медицина... Однако может кто-нибудь из вас, - оглядел он хитро всех, - вырвать себе рукой зуб без крови? А? А вот я - могу! Да!

Девушки медленно выходили из шока. И с интересом посматривали на этого типа. Кто он такой и откуда?.. Легкий ужас преодолевался интересом...

И он поведал свою историю. Она была проста и жутка.

   

Да, это его называли узником из Абакана. И говорили, что он шатается тут как шатун по окружающим пустым местностям, где можно встретить иногда шаманов, а иногда - бравозащитников. Потому что тут питалось все в основном слухами - вышки мобильной связи торчали слишком далеко.

Но он на самом деле не был узником из Абакана. Он не сидел в Абакане. То есть узником он был в прошлом, а в Абакане сидел в настоящем.

А сидел он - в Чехии. За участие в попытке взрыва тамошней электростанции. А почему он пытался заварить всю эту кашу? Потому что дама в черном загипнотизировала его абсолютно. Что делать - дамы имеют такое свойство по части мужчин.

Правда, вот говорят: гипноз, гипноз - хвать тебя за нос... Достижение мЭдицины.

Последствия его для психики, которые могут проявиться потом, наукой досконально не изучены... Но есть и еще два момента, более простые "но". Во-первых, действие гипноза непродолжительно. Пройдет срок, на который "заговорили" и что-то внушили - и человек, если больше ничего ему самому не делать, мало-помалу возвратится к старому. И во-вторых. Известно, что если ты в самой основе своей, на уровне подсознания, категорически против чего-то и не можешь такого себе позволить - то под каким мощнейшим гипнозом тебе ни вкручивай сделать сие - именно этого ты не сделаешь. Никогда. Тут гипноз бессилен.

Но у Гостомысла Блюмина, первый шаг был сделан - любовь, как пела Глюкфира:

 

Ой, ой, ой, ой,

Это между нами она

 

- он втюрился в поезде в черную даму с тремя бананами, - начиненными тринитротолуолом. Но чехи с холодными, в отличие от русских, скептичными сердцами, действовали так же холодно, точно и приземленно. И вообще-то - просто потому, что сделали логичный, вполне научно обоснованный вывод: если станция взлетит на воздух - она по закону тяготения потом упадет им на голову. Как те снеговики из советского аниме про черную даму с тремя бананами, они приморозили ихние гипнотические колеса, - которыми те подкормили и его, Гостомысла. Ибо он делался невменяем от того, чем они поливали кактусы для лучшего роста. Это было всегда. И это его погубило.

Итак, чешские спецслужбы достали три банана, тем самым избавив народ Чехии от черной дамы. А его, Гостомысла,

 

посадили

Одного с его тоскою

В башню мрака, башню пыли

И глубоко под землею.

 

Говорят, он стал добрее.

Проходящим строит глазки

И о том, как пляшут феи,

Сочиняет детям сказки. 

 

Впрочем, не детям, а охранникам-санитарам. Добрее он стал, потому что ему не давали выпить, и башню уже не сносило. Да и просто потому, что чего бы он добился, будь злее? Только бы шишек набил об стенки камеры и заработал бы завязку, но уже не одну только трезвенную, а - в смирительную рубаху.

Он просидел в подземном одиночном изоляторе около десятка лет. Первые годы он вспоминал лихое прошлое и скорбел о своей любви к черной дамочке и обо всем. Потом он просто плакал - сентиментальный, как все убивцы, как о том говаривал то ли Федя Достоевский, то ли поэт Саша Дорин. (Сентиментальными были и три ремарковских друга, - замочившие убивца Желтую Крагу...)

Затем, когда все слезы вытекли, Гостомысл бродил туда-сюда и распевал песни все какие помнил. Потом, когда он спел все песни и бродить уже не мог - было слишком тесно, ноги устали и голова закружилась, - он сидел и играл в карты или домино. Целыми днями - потому что в изолятор не давали шахмат, и в шахматы он не играл. Ибо человек с неуравновешенной психикой мог засадить шахматной доской в санитара-охранника или самому себе ею морду разбить - было бы хлопотно: санитары и так прибавки к зарплате постоянно требуют... Поэтому он играл сотни партий с самим собой в карты и домино. Потом, когда сыграл неимоверно много, он просто сидел и думал. О жизни на поверхности.

И получил письмо из России - его ему разрешили принести.

О деле попытки теракта в Чехии уже знали в родной стороне - оно нашумело. Писал ему журналист Парамонов. Что приветствует и поддерживает его, Блюмина. И пусть тот считает, что мысленно он, Парамонов, с ним - в камере на часок, пока свидание разрешено. Да, потому что ты противодействовал кап-властям и бурж-обществу, решившись на то дело! Пусть оно сорвалось, пускай ты в тюрьме, но ты уже сам по себе все равно - укор этим вертухаям Запада! И ты молоток! Ты - не то что какие-то слюнявые буржуазные девочки, которые только и умеют, что слушать Глюкфиру и целоваться с мальчиками! В отличие от них, ты хотел сделать по-настоящему доброе, великое дело - бросить эту электрическую консервную банку, набитую топливной х.рнёй, на головы этому обывательскому вшивому обществу! Так держать! Я верю в таких, как ты, мой русский соотечественник и мученик за свет и его электричество!

Гостомысл прочитал письмо два раза, потом еще несколько раз. И вздохнул украдкой, хотя все равно был один. Он не хотел разочаровывать Парамонова. (Впрочем, и не мог - обратная связь не разрешалась - ни писем, ни газет, ни телефона, ни Интернета. Вопреки заверениям "Еще одной газеты", что это все, вплоть до двух компьютеров - про запас, если один выходит из строя, - есть в чешских тюрьмах на каждого заключенного.) Ведь он, Блюмин, пошел на это не оттого, что так сильно беспокоился о человечестве и ради него бросал вызов его врагам в виде буржуазного мещанства, а - от любви. К женщине. Потому что был невменяем, как пьяный. Впрочем, сие было двумя частями одного: люди теряют головы и становятся невменяемыми, как известно, одинаково как от вина, так и от любви. И совершают одинаково невменяемые по своим последствиям и логике поступки под влиянием и того, и другого. Особенно - если и то, и то вместе - в квадрате...

А через некоторое время ему пришло еще одно письмо.

Мысленно я с тобой - в камере на часок, пока свидание разрешено. Да, потому что ты противодействовал властям, решившись на то дело! Пусть оно сорвалось, нехай ты в тюрьме, но ты уже сам по себе все равно - укор власть имущим в этой бывшей соцстране, каковой является до сих пор и эта страна Россия! И ты молоток! Я сама уже с детства противодействовала властям - в десять лет я изломала на куски стул об бабушку семидесяти пяти лет, то есть об старую коммунистку! Вот как уже тогда я противостояла коммунистической бесчеловечной системе! Именно за это меня сразу же, в одиннадцать лет, подвергла репрессиям чекистская власть: меня направили на принудительное лечение в изолятор, как вот тебя, мой дорогой! Как я поэтому понимаю тебя и шлю тебе воздушный поцелуй на расстоянии, прими его, пострадавший за правду антикоммунист! Ты не то что какие-то слюнявые дебильные, как совки, девочки, которые только и умеют, что слушать Глюкфиру и целоваться с мальчиками! (Я сама ни разу за всю жизнь такого не сделала...) В отличие от них ты хотел сделать по-настоящему доброе дело: бросить эту электрическую консервную банку, набитую топливной х.рнёй, на головы тем, кто не может жить по-новому, как мы, либералы! Так держать! Потому что мы сами, как и ты, уже протестуем против новой, чекистской власти и в этой стране Совдепии. Хотя она уже и зовется иначе, но снова наступила на те же грабли после десятка лет пути света и добра, - о котором с приходом нового президента решила забыть навсегда! Я верю в таких, как ты, мой российский соотечественник и мученик за взрыв энергии крашных апельсинов!

И подпись стояла другая. Это писала дама, известная по многим трибунам, - похожая на жабу в жабо.

Гостомысл перечитал несколько раз письмо. И сидел дальше один в изоляторе и

 

в плену не знает,

Как война горит;

Вести ожидает -

Мимо весть летит.

 

"Ах, средь бури зреет

Плод, свобода, твой!

День твой ясный рдеет

Пламенной зарей!

Узник неизвестный,

Пусть страдаю я,-

Лишь бы, край прелестный,

Вольным знать тебя!"

 

А в родном его краю и вправду происходило много чего. При смене власти начались новые процессы.

Парамонов, который всегда противодействовал, вновь оказался на виду.

Пока у власти находился Первый Президент России, он, Парамонов, был яро против и сжигал его, Первого, восковых кукол мама не горюй. Когда стало фигурировать новое имя - человека, претендующего на роль президента уже вместо Первого, он сразу его поддержал - в противовес, есесно! Но когда этот человек стал президентом - уже Вторым Президентом России - и некоторое время уже был у власти, Парамонов, чувствуя, что от простоя его колбасит, занялся своим любимым и единственным делом - встал в оппозицию.

А оппозиция туточки - стояла уже давно. Дама жаба в жабо произнесла пламенную речь: поздравляю вас, российские люди. Сказала она, вероятно, долго изощрявшись, чтобы просто родить такое словосочетание, - с которым конкурировать по гениальности могла разве что "сайентология" вместо давным-давно привычной и узаконенной "гносеологии". Поздравляю вас, - продолжала она, - с тем, что вы выбрали себе на головы. Теперь со свободой можете попрощаться до окончания существования вселенной! Потому что вы не выбрали ортодоксального либерала в президенты и отказались от пути Первого Президента России, - прямого пути либеральных реформ по всем направлениям. Но раз так - каждый первый российский человек будет узником концлагеря. А если я неправа - то с вас же пиво, советские козлы!

Узнав, что Парамонов теперь в оппозиции к новому президенту, она пошла ему навстречу с пластиковым пивным баллоном. Парамонов и дама жаба в жабо встретились на площади, пожали друг другу руки. Затем обнялись, сплясали сертаке, взявшись за плечи вдвоем, и выпили на двоих пива. Они теперь дружили - потому что проще всего дружить было против кого-то. Либералка-экстремистка и патриот-экстремист корешили против нового президента, потому что мнение по части него было у них четкое, ясное и короткое: долой! Круг замкнулся. Без крестиков и ноликов, что бы ни случилось - с самого начала - долой! Дуга замкнулась на полюсах и обрела напряг и электроудар.

Погорел уже не только проворовавшийся нефтяной магнат. Еще один из магнатов скрывался ныне в Англии, но с ним встретился и хлебнул пива Парамонов, собирая оппозицию далее. За его деньги он издал книгу "Сэр Криоген", - обличающую новую власть.

Каждый из оппозиции обличал Второго Президента. Либералы обличали его прежде всего за то, что он начал карьеру со спецслужб.

А что такое современные российские спецслужбы? - поясняли свою позицию либералы, просвещая в этом плане тупой народ. Обратимся к истории. В начале двадцатого века существовало ГПУ - террористическая большевистская организация, занимающаяся расстрелами. Потом оно же переименовалось в НКВД, но НКВД по сути был тем же ГПУ. Затем, уже в 60-х и 80-х годах, НКВД стал КГБ, а уж теперь КГБ - это ФСБ. Какой отсюда вывод? Значит, ясен пень, спецслужбы России в начале двадцать первого века ничем вообще - ни по составу, ни по методу действия - не отличаются от ГПУ в начале двадцатого столетия, а что такое ГПУ - см. начало логической парадигмы!

Приводились либералами и красноречивые примеры. Разве вы не читали сводку происшествий о серии странных убийств в районе села Гораново? Когда дважды нашли в лесу трупешники - сначала мужчины, а потом женщины, с топором в голове. Чьих рук это может быть дело? Нет ни малейших сомнений, что спецслужб - характерный почерк именно русских спецслужб, которые работали всегда топорно, - продолжали либералы. Вероятно, имея в виду, что западные спецслужбисты применяли, конечно же, более прогрессивные средства - ножи и пистолеты,

 

Чтоб пусто в карманчиках

Стало у обманщиков.

 

А именно эти два тела найдены были в эпоху - чьего правления? Второго Президента России! Выводы делайте сами! И наверняка проанализировав сводки по всей стране, вы еще наткнетесь на найденное в лесу тело именно с топором в голове! Какие тут уже могут быть комментарии, когда всё сходится абсолютно? От рук спецслужб идут уже массовые убийства российских людей!

Либералы приводили еще примеры, в чем виноват перед всем миром новый президент России, ибо сие происходит именно при нем. Перечислялись: разгул терроризма, коррупция и бандитизм, а также террор со стороны русских - война на Кавказе. Про то, что в точности то же самое происходило, включая и войну, в эпоху Первого Президента, либералы молчали. Впрочем, можно понять: очень долгая память - она хуже для человека, чем сифилис... Так что помилосердствуйте...

В либеральных газетах потянулась серия карикатур на Второго Президента с большими ушами и длинным носом. Кровавый диктатор - гласили подписи.

Правда, сии произведения высокого искусства тяжелой графики шли себе и шли, а кровавый диктатор, который со своими спецслужбами - по признанию рисующих эти карикатуры либералов, - всё и всех уже давно держит под полным контролем, до сих пор ни одну из этих мазней не запретил и - либеральные газеты что-то не закрывал...

Если Первый Президент России посещал церковь - немного постоять рядом с народом под камерой репортеров, подумать о жизни, то и новый президент тоже в храм ходил. И если про духовника Первого Президента никаких данных не было и не прослеживалось, то, судя по всему, Второй Президент решался и исповедаться, и причаститься. На службах он даже крестился, если только не держал в деснице плакучую свечу. Правда, так же с приветствием зашел как-то в дацан. И оттуда тоже последовал репортаж.

Но либеральная тревога росла: Второй Президент совершенно точно говорил о русских ценностях. Слово "русский" их настораживало: признак ростков фашисткой идеологии - вот о чем свидетельствует употребление слова "русский" в России. А если проанализировать газеты новой, русскопатриотической идеологии? Только три идеала человеческой жизни даются там: православный; спортсмен; труженик-активист. А стало быть, все, кто вне этих понятий и не имеют никакого отношения ни к одному из трех - отвергаются?! Что происходит, господа, неужели люди теряют разум окончательно?

Один телеканал, привлекший к себе всеобщее внимание показом евангелия от Мартина Скорсезе, стал любимым многими либералами своей утонченной глубиной и остроумностью, раскрывающей таким образом правду. Впрочем, похоже, больше к названному телесобытию привлекли внимание как раз противники либеральных реформ вроде Тихона Головарева. Ибо почему-то, судя по раздутому ими резонансу, бредовое "евангелие" от Скорсезе показалось им гораздо более жутким фактом, - чем семьдесят лет безбожной идеологии.

Но телеканал, показавший сие, оставался свободолюбивым во всех проявлениях. Например, их главный телеведущий давал там вроде бы будничный репортаж о строительстве православного храма в таком-то селе. Когда репортаж и интервью со священником заканчивались, ведущий приготовлял сюрприз, неожиданно для всех. Нарочито небрежно - не придраться - он добавлял в самом конце, - что также рядом - в тридцати километрах от этой стройки - на дороге возле другого села нашли тело одного местного жителя, причем - с топором в голове. Ведется следствие. Выяснилось, кстати, как будто вскользь добавлял ведущий, что мужчина этот, пока был жив, православия чрезмерно активно не исповедовал и в церковь обычно не ходил. На этом комиссар в наушниках закруглялся и никаких иных фактов биографии этого мужчины из его дела не сообщал, да и понятно почему: время, другие события. Но подобная точка ставилась им хорошо: вся либеральная общественность оценивала...

Складывалось впечатление, что либералы действовали путем провокации уже напрямую. А именно - по-всякому оскорбляли чувства патриотов, да по сути - вообще нормальных людей. Как только все-таки кто-нибудь из патриотов, терпя до последнего, не выдерживал и отвечал тем же - либералы только того и ждали. Сего человека тотчас ловили за руку, наставляли на него камеры и кричали на всю страну: вот видите, как он нам ответил, каким хамством! Так кто они все, патриоты, после такого?!

Оставалось только и в самом деле непонятным, как поступать: терпеть ли либералов вплоть до того, что они начнут блевать на обелиски, что вообще-то тоже уже терпеть невозможно - по крайней мере, точно придется обелиски вымыть; или - срываться - тем самым получая от них на всю страну громкое клеймо "хамов" и "угрожающего роста агрессивного национализма"?..

Национализм, снова вещали либералы. Растрезвонив на всю страну информацию об одном прецеденте: русские наркоторговцы, воюя с конкурирующим кланом барыг из Азии, задушили, обдолбавшись, шнурком от шляпы ихнего ребенка, и их якобы толком не наказали...

Столь громкие провокации срабатывали - всяческие движения против выступали со своими листовками ответно. Где приводили уже откопанные ряды своих примеров: вот кавказцы битами колотили русских; а вот азиат задушил шелковым кашне... И хотя сопротивленцы утверждали, что борются против несправедливости по части иммиграции, невзирая ни на чью национальность, подобных примеров с иммигрантами европейских кровей почему-то как-то не ставили в вид...

В общем, вольтова дуга замыкалась на обеих полюсах - и напряжение шло, продолжая свою электрическую взрывную жизнь. А именно - люди разделялись, а власти - властвовали.

Одним из первых по части провокаций оставался все тот же телеведущий, дававший фактологические репортажи. Например, стоило православной и патриотической общественности высказать свое "фе" против слишком навязчивого открытия католических приходов в России, - как на этом канале, слишком ненавязчиво, - разворачивалась серия передач про Папу Римского. Да и не как-нибудь, а чтобы привлечь народ: упоминалось, что нынешний папа - славянин, Рим - центр христианской Европы и тэ дэ и тэ пэ, и всё добротно! Если где-то либеральные реформы критиковались со стороны коммунистов, ведущий этот не гнушался рассказать и о... чем бы вы думали? О дореволюционной монархии! Ну а если все-таки непредвиденно с критикой выступал монархист - то здесь же можно было и показать карикатурку: в виде русского офицера с георгиевским крестом, но - со свиным рылом вместо лица.

Потом этот канал не поделил средства и начал гореть. Его грозились закрыть и перекупить... И тогда хозяева вещания сконсолидировали общественность, увязав, с прежней сноровкой, снова два голых факта: канал закрывают при Втором Президенте; этот канал - носитель демократических идей в обществе.

Резонанс двух фактов дал эффект: хозяевам удалось собрать поклонников на целой площади. Так же удалось загнать туда, увеличивая толпу, бомжей, алкоголиков и люмпенов из соседних кварталов, раздавая им по дармовой баночке пива на опохмелку.

Многим участникам митинга давали почетное право толкнуть речёвку в прямом эфире. Выступлений было сказано много - по минуте. Разнообразием они не отличались. Каждый входящий под микрофон говорил: "Граждане, если мы не защитим этот канал - уже завтра в Россию вернется Сталин!" Следующий повторял это же предложение практически с полной точностью. Таким образом одна и та же фраза была произнесена около пяти десятков раз - никакой диктофонной техники не надобно, шут возьми!..

Что ж, либералы с первых шагов были верующими людьми. Верующими в чудо вне эмпирики. Потому что как иначе было объяснить такую трогательную веру стольких десятков людей в то, что в начале двадцать первого века может воскреснуть субъект из истории уже прошлого века, - давно покоившийся под кремлевской стеной?..

Да, - произносились речи с трибун, - пусть говорят, что при Первом Президенте России пошла коррупция, криминал, разруха в провинции... Пусть все это будет и дальше, но если мы не станем защищать либеральные реформы - поймите - вернется он!

Это напоминало выступления барашков из известного романа сэра Оруэлла "Скотный двор" (в котором, кстати, находили весьма злободневные и остроумные моменты и либералы, и патриоты - только применительно к разному!). Те, помнится, строили свою пропаганду: пусть то не так, а это не эдак, но так или иначе - при отсутствии защиты власти хряка Наполеона на скотный двор вернется ужасный Джонс - хозяин-человек. Грамматически и стилистически все соответствовало полностью, - включая сюда еще чисто механическое повторение одного предложения при кувырках на травке.

Митинг завершился. Но Сталин не воскрес. Нет, в Россию третьего тысячелетия от Рождества Христова, - с уже десятком лет рыночных отношений, с компьютерами, с частично закрытым военным комплексом, с частично работающими заводами, с ЦУПом, наблюдающим за курсирующей МКС, с активной торговлей по части продажи сырья и закупки немецких колбасок, - Ося Джугашвили почему-то не явился и из могилы не выкопался. Хотя там были два шлакоблока, его, очевидно, не давило, и вон из сырой земли обратно на Землю Иосифу-Тараканиусу совсем не хотелось... Он предпочитал опарышей людям, став невольно в этом плане после кончины философским - вместо кормила власти кормил сам.

Либералы не разочаровались - вот действительно гвоздики бы делать!.. Та самая дама, похожая на китайку в чешках, с гордостью торжественно заявила: а это потому ничего не произошло, что нас, либералов, много и мы сила! От потому патриоты и не перебодали нас рогами! Нас не перебодали - потому что мы джаз-банд! И поем! Значит, надо не сдаваться, а верить, что единственная правда в либерализме: ведь Сталин-то не воскрес все равно, как люди ни старались! Так что вперед и с песней "Прощание славянки" в противовес мелодии советского гимна!

Но несмотря на все это, канал тот закрылся. Дело-то было не в одной чисто духовной идее либерализма, а еще и в чисто материальных низменных деньгах. Которые не пахли... И на которые у хозяина канала был уже свой джип, коттедж, жареная индюшка к обеду и красное сухое французское "Бордо" за семьсот рублей бутылка.

Однако новая либеральная дама импозантно и выгодно заменила в глазах общественности уже поднадоевшую ту, похожую на жабу в жабо.

Эта - походила на чешку с китайками - изящными палочками в руке для суши. Она и говорила изящно - без эмоций, наивно, сопраном. То есть - выгодная противоположность.

Скромно улыбаясь, она вещала. Что нефтяной магнат-де не потому посажен, что налогов не платил (хотя вообще-то он их и впрямь платил нерегулярно, но я не о том...), а что против него повел игру... Кто? Ну конечно же, новый президент, который открещивается от тех, кто помогал ему когда-то продвинуться.

Мама Фанфаронова, притихшая было от новой чешской жизни, опять активизировалась, возлюбив именно эту обаятельную либералку, - похожую на чешку с китайками.

Фанфаронова-старшая твердила: вот - именно она одна во всей заснеженной России говорит правду властям! Вот посмотрим - ее скоро уберут!

Мамаша Фанфаронова так хвалила китайку в красных перчиках и так активно ждала, когда же ее наконец найдут (конечно, с топором в умной изящной голове), что повторяла речи о том и другом без конца уже два года. Однако надежды ее не оправдались - миновала пара лет, китайская палочка в чешских туфлях все так же скромно и нежным тонким голосом вещала касательно дела посаженного магната, но - была жива, здорова и свежа. И так же улыбчива. Маму Лены Голлум постигло горькое, либеральное разочарование...

Вскоре Фанфаронова-мамаша неожиданно отметила один факт: почему-то раза два в день (иногда три, один, а то - ни одного) у нее начинал беспричинно мигать, в течение нескольких секунд, зеленый огонек на модеме в компьютере. Неполадок в программах и "железе" не обнаружилось. Но - почему-то в разное время дня зеленый огонек на модеме вдруг мерцал несколько раз подряд. И вскоре маман сообщила дочерям нечто.

1) Раньше мама не замечала, что электронный глаз подмигивал. Значит, вывод: это мерцание появилось не так давно. А именно - примерно с тех пор, как мамаша стала поддерживать чешку с китайками и - более того - скачала из Интернета по этому компьютеру книгу Парамонова "Сэр Криоген", - поскольку там она стояла в открытом доступе, на международном портале. А книгу эту очень похвалила китайка в чешках.

2) Поехали далее. Мерцание это никаким боком не связано со сломом в компьютере - он работает безупречно.

3) Мама пыталась отслеживать, рисовать несколько графиков и лемм - но в упор нет ни малейшей закономерности, когда именно мигает огонек.

4) И неужели этих трех пунктов недостаточно для четкого вывода? На их компьютер установлено наблюдение российскими спецслужбами. Именно ими, потому что больше ведь некому, верно же? Вот! Причина не менее однозначна: тот факт, что она скачала себе "Сэра Криогена", - книгу, которая показывает правду: что взрывы в России устраивают вообще не террористы, а только одни собственные же спецслужбы. Такая информация тщательно скрывается от всех, но Парамонов сумел ее откопать и тайно изучить! О том свидетельство - эта книга, где он подробно всё излагает. Вот тебе ссылка, если хочешь - портал на двух языках, даже пароля для входа не надо - скачивается за две минуты из любой точки земного шара, если не веришь! Так же я ходила и на сервер к китайке в чешках - так что всё сходится даже не на сто, а на сто пятьдесят процентов. Я уже давно под пристальным наблюдением через монитор, что показывает простой очевидный факт. Не веришь - сама посмотри, как он там мерцает! Единственное "но" - трудно уловить момент постороннему. Для этого нужно целый день сидеть у компа, потому что, повторяю, никакой закономерности быть не может - что и  свидетельствует о действиях именно русских спецслужб. В русском менталитете ведь нет четкой  рациональности - и именно по этому признаку ее безупречный почерк узнаётся четко и рационально!

Так шла жизнь в Чехии. Мамаше Фанфароновой трудно было усидеть тут спокойно. Она не верила в свободу в России и отправилась за ней в вольную Европу. А там включилось два момента: веря в тамошнюю свободу, она сделала вывод, что можно тут говорить что хочешь и - второе - все-таки невольная ностальгия по России, в которой она, мама, не призналась бы никому, чтобы теперь либеральным лицом в грязь не ударить, - давила на подсознание, собирая там потаенную агрессию... В результате у мамаши шли срывы - ее горячила борьба за святую вольность теперь и здесь - хотелось сорвать накопленный негатив: хоть тут позволить себе рассчитаться за несправедливости в России, а заодно уж - и за несправедливости везде!

А рядом, в специзоляторе, сидел под наблюдением медиков и стражников тоже еще один русский человек - Гостомысл Блюмин.

Годы летели. Он то внутренне разговаривал сам с собой, то размышлял о чем-то, то - думал обо всем чем угодно и ни о чем конкретно... Потом его выводили сделать зарядку, чтобы не засиживался, или вымыться, затем приводили обратно.

Потом он еще получил письмо - от сидящего где-то рядом местного наркоторговца. У того, оказывается, в камере все же был компьютер. То ли к нему лучше относились, чем к террористу, да еще и из России, то ли у него с деньгами было лучше, чем у люмпена Блюмина. Однако он посылал привет русскому подрывнику, и письмецо разрешили переслать.

Но потом и такое общение прекратилось. Шли месяцы, и Гостомысл ползал на карачках, заглядывая в дырочки под плинтусом и рассчитывая увидеть там мышей, и свистел туда губами.

Столько лет был он в полной завязке не считая психотропов - с оных одних его плавно пересадили на другие. Но по части психотропов естественных это был для него рекорд.

Месяцы складывались в годы, и он дичал. Он витал в своих грезах. Он отек и сидел, глядя в одну точку. Ел, пил, спал. Спал, пил, ел.

Шли годы дальше, и он просто спал, и дремал целыми днями, потому что уже было нечего делать.

Но чтобы размяться, он ходил по изолятору... Охранники его менялись, одни уже даже успели уволиться, пришли другие, а Блюмин - был бессменен... И этим воспользовался, замыслив нечто, о чем и оставалось думать...

Понимая, что так просто его уже отсюда не выпустят, он замыслил побег. И как это ни смешно - но сбежал.

Хотя готовил побег он еще где-то год или больше, но... Но подготовил его хорошо.

Охранники, которым уже тоже намозолил глаза одичалый даун, вечно сидящий взаперти, начали понемногу расслабляться. Они не очень-то уже контролировали, сколь прилежно он принимает психотропы, хотя это полагалось строго проверять: заставляя показывать рот и поднимать язык после глотания очередного мозгового витамина. Видя, что прошло столько лет, а маньяк сей давно уже не бузит, они расслабились сильнее, хотя, конечно, охранять продолжали. Они поверили, что он уже безобиден и мозги ему промыты так хорошо, что никуда не сбежит - и не сможет. И таким образом рассчитывали на его благоразумие по части приема лекарств, как в общем-то доверчивые и честные люди. И вот именно этим он и воспользовался - их честностью и простодушием.

Лекарствами он потихоньку стал прикармливать мышей в норках, постепенно отучая себя от уже давно сформировавшейся психотропной зависимости. В конце концов он почти от нее избавился и стал нормально думать без таблеток. Зато мыши вели себя оригинально, как кто-то заметил из охраны изолятора. По осени и весне они то танцевали вальсы по парам возле плинтусов, то - вдруг принимали в норках и возле них философские позы лапками кверху и сидели часами, то ли думая о жизни, то ли балдея от какого-то странного кайфа. Но пригласить ученых изучать это явление администраторы темниц не додумались - и на руку Гостомыслу...

А затем Гостомысл заметил, где можно подрыть верхнюю вентиляционную щель, выводящую наружу через трубу.

Он вел себя идеально, и ему доверяли, не думая, что он разыгрывает роль - были уверены, что человек уже окончательно и бесповоротно превратился в растение.

Он добился того, что даже по знакомству - уже типа "свои" охранники - принесли шахматы. А ему только это было и надо - последний "ключик". Уже всё разведав окончательно, Гостомысл поддел крючком от шахматной доски вентиляционное "окно" - и полез туда. Тихонько и спокойно.

Когда же подняли тревогу, Гостомысл был уже далеко - в катакомбах, - которыми так богата чешская земля.

Его преимущество было в том, что почти десяток лет просидев в пещере изолятора, он уже толком не боялся ни темноты, ни одиночества, ни людей, ничего. Он толком не думал, не чувствовал, только бежал по подземным тоннелям с одной мыслью: делай что должно, и будь что будет.

Но по всем каналам уже передали экстренное сообщение: из специзолятора сегодня сдрапал человек, пытавшийся восемь лет назад взорвать электростанцию. Вся Прага пила брагу и смотрела с интересом и тревогой эти репортажи.

А тем временем, пробираясь внизу, Гостомысл нашел какой-то рубильник и повернул его, заметая следы.

Не очень анализируя последствия, он не знал, что этот подземный рубильник является центральным пультом на несколько кварталов.

Итак, все чехи сидели у экранов, распечатывая очередную банку из очередного ящика, стоящего рядом. И слышали с экрана одно и то же... И тут погас свет. В масштабе нескольких кварталов, которые погрузились во тьму.

Темнота накрыла людей, они оказались в углах мрака, мгновенно. И последнее, что они слышали, было: где-то рядом идет на свободе тот, кто намеревался взорвать нашу электростанцию!

Тьма огласилась визгом, падением тел, столкновением со стенами, а кто-то просто так и замер на ее дне. Сумрак осветился только воющими мигалками и звуком помчавшихся по первой тревоге машин.

Переполох поднялся такой, что в воздух поднялись даже истребители. Врачи и военные кинулись в город - чтобы спасать людей просто от последствий шока...

И благодаря всему этому под землей Гостомысл ушел от готической Чехии по готическим катакомбам, - пока наверху усмиряли население. И - пока один весьма отважный техник не проник все-таки с факелом куда надо и не повернул обратно рубильник на десять кварталов.

А Гостомыслу удалось добраться до России в багаже корабля, плавающего  рейсами по международной части. И всю дорогу он спал, уже ни о чем не думая, под возгласы сверху приятным незлым басом:

- Двадцать пять миллиардов сто сорок семь миллионов триста шестьдесят одна тысяча двести пятнадцать сомов-кочевников!

И подавался сигнал встречному русскому теплоходу, где капитан видел в рубке тоже своего знакомого морского "дальнобойщика". А затем корабль набирал ход, от работающих напропалую машин чуть гудели стальные борта, и сверху опять доносилось:

- Эх, свежий бриз, восемь жвачных сомов!!

Под эти реплики вкупе с действительно свежим бризом (вентиляция работала хорошо), Гостомысл снова уснул и добрался до России. Интересное было дело: словно он не отоспался там, в Чехии, в тишине и уединении, в течение девяти лет!..

Пути домой ему уже не было, да он и не решался. Он одичал и не мог долго быть с людьми. Он боялся их и пошел скитаться, мотаться на поездах...

 

Под дуду обирали его в тамбуре воры...

 

Мучила ли совесть? Вроде бы нет. Но теперь, когда он очутился в России после десятилетнего сидения вдали от всех в своих заморочках, он начал подозревать вот что...

Он тогда шел в цирк, попал в милицию, переехал в Чехию, был один, пил портвейн, побежал за черной стервой в поезде... Он не вошел в другую жизнь, кроме вот этой... И только теперь вдруг подумал: да ведь не с чем было сравнить - с другими людьми, которым нельзя заглянуть в голову... Вот в том фишка.

Он искренне полагал, что ничего его не мучает, кроме просто всей этой ситуации и сорванных окончательно нервов... Потому что он знал только себя, не понимающий других - искренне, ибо десять годков сиживал в сумраке... А теперь, начиная наблюдать за жизнью других, он вдруг чисто логически подозревал: а может, у них совсем иное ощущение? И если суметь сравнить - а вот как я сравню только внутреннее ощущение? - то окажется, что мое чувство было тьмой по сравнению даже со средним нормальным человеком... Но я искренне не знал!

И отсюда происходил парадокс: когда жизнь хоть чуток нормализовывалась, выходя из дерьма, то только тут он понял, что такое - муки совести... Он не знал их раньше, ибо не знал, что это они и есть: живя в аду, не знал, что это называется ад, - не ведая и иного... И не без оснований возможно, что совесть пригибала его все эти годы, но он ее не распознавал, - как, скажем, пингвин из Антарктики не понимает, что такое зима и чем она отличается от лета. Вот так же искренне и он, - втянувшись в дерьмо чрезмерно рано... Раньше не думал, не вникал: нечем было... А сейчас - вдруг дошло.

И стало и страшнее, но - появилась надежда... Хотя бы дожить жизнь... человеком... Нормальным... Если удастся...

В конце концов он прикрепился к добыче сырья в северных землях, под Абаканом. Там он трудился, ни с кем толком почти не общаясь, а в общинах таких вот разработчиков получал порцию еды и ждал, как манны небесной, привоза партии петрушки и укропа. От цинги он потерял половину зубов. И чтобы не умереть, приходилось пить кровь свежезабитых оленей. А уж кого взяла цинга прежде всех - так это его, и ясно почему: сказалась чешская кухня, о коей читайте в главе "Дрессировщица спичек". Ибо, как известно, всякие вегетарианцы - ревностные защитники фауны и злостные истребители флоры - именно оной-то и не болеют. Навроде как курильщики не страдают болезнью Паркинсона - доказанный факт... 

Потом Блюмин снова скитался и получил прозвище "узник из Абакана". Здесь не вращали мобильники из-за отсутствия вышек (кроме нефтяных и буровых), поэтому - заместо них действовали слухи: с огромной быстротой, но так же бесконтрольно по части их трансформации...

Итак, узник из Абакана, бродящий где-то вроде неуловимого Джо, стал притчей во языцех. Его даже пытались задержать, но он в ответ сделал вот что. Четко и просто коротким движением выдернул себе изо рта зуб двумя пальцами, на секунду только покривившись от боли, к которой давно стал терпеливым и малочувствительным. Вырванный зубец он сунул прямо под нос пытавшемуся его повязать, дико захохотал и четко сказал:

- Во, видал?

После чего спокойно ушел - ибо тот человек с ружлом стоял, как статуя человека с ружьем, еще долго, пока не отвис от шока.

В конце концов Блюмин совсем ослаб и ходил в рубищах, и уже готовился к смерти, которой уже толком тоже не боялся, как его подобрал... не кто иной, как этот самый человек в маске.

Который оказался Крючкотворцевым. Великим местным специалистом по наркологии, и у которого тоже имелась своя история.

А отправился он, Крючкотворцев, по северным землям, чтобы собрать статистику непьющих людей по ним - для общества трезвости и своего сайта в Интернете. Чтобы потом показать их как гордость для всего человечества! (Под понятием "непьющий" подразумевалось не-употребление алкоголя ни грамма, даже ни на один праздник, считая Новый год и собственный день рожденья, - включая также в понятие "алкоголь" и спиртосодержащие лекарства.)

Увы, улов хоть и был, но пока что, проехав всю Хакассию, господин Крючкотворцев по своей переписи наскреб на нее всю целых 8 (восемь) таковых. (Данные о возрасте, состоянии здоровья и вообще степени вменяемости сих людей им не помечались - только число - как самый главный аргумент гордости.)

И вот он нашел узника из Абакана. Подкормил его, подпоил оленьей кровью и - взял с собой в путешествие по северным землям.

А заинтересовался им потому, что это был девятый встреченный им человек, который уже не пил в течение целых одиннадцати лет!

Да, после всего случившегося с ним Гостомысл не решался пить вино - он перешел на кровь чукотского живого транспорта, - который с рогами, да не троллейбусы. Вот за то и спас его Крючкотворцев, а не прошел мимо лежащего тела. Ибо, как писал он сам на своем сайте, это только новая мода носится с пьяницами, а когда-то их чикали!

 

СТЕКЛО

 

Человек в маске и был этим великим трезвенником Георгием Крючкотворцевым.

Под личиной он ходил потому, что из скромности не показывался, тем самым привлекая дополнительное внимание к проблемам трезвости. Нигде в Интернете на его сайте не стояло его фотографий. Хотя наличествовало больше двухсот его статей - все, конечно же, на тему трезвости - об алкоголе и его влиянии на живые организмы.

Когда-то Крючкотворцев был радиометристом и даже плавал на кораблях. Но потом наступило озарение. Передавая в очередной раз по радио романс на слова Пушкина: "Выпьем, няня, где же кружка..." - Крючкотворцев вдруг понял (как вроде Ньютон тогда при падении фрукта): так вот с чего начинается программа превращения человека в алкоголезависимого - с ненавязчивого навязывания нам текстов такого содержания, как данный!..

Далее жизнь молодого человека двадцати семи лет круто изменилась. Он оставил работу инженера и занялся проблемой наркологии. Для чего многое изучил, в том числе монографии Шичко и Эрисмана.

И Крючкотворцев понял, что сделал еще одно открытие вслед за первым. А именно - он обнаружил, что является источником всего зла на нашей Земле от начала мировой истории. И это открытие было торжественно изложено им - на своем же сервере.

Об этом еще пока точно не догадывались люди, но - кое-кто, и в том числе Крючкотворцев, наконец разобрались, что есть самое страшное и - что является корнем всех остальных зол, из которого вырастают все пороки, все преступления, уродства и деградации.

Итак, причиной всего зла во всех (от самых бытовых - до серийных маньяков и фашизма) проявлениях было - употребление алкоголя внутрь.

Пропорции значения не имели: если хотя бы один раз в жизни человек глотал порцию спиртного - все равно сколько граммов - он тем самым принимал на себя инициацию мирового зла и становился его рабом.

Такой вывод изложил Крючкотворцев на своем сайте - от и до.

И чтобы подкрепить данный вывод, Георгий Крючкотворцев работал и работал, донося сие до неразумных и непонимающих.

Как говорил Фридрих Ницше: если мы живем борьбой с врагом, мы заинтересованы в том, чтобы враг оставался в живых... Перед нами был человек, который безусловно и однозначно жил борьбой с врагом - с алкоголем.

Алкоголь заполнил явно всю его голову. Он не давал ему покоя - Крючкотворцев думал и писал о спиртном.

Вслед за цитированием Пушкина он напечатал еще заметку и о создателях современных песен, и о телеведущих. Отследив всех артистов, которые где-нибудь в кадре держали в руке не пустую рюмку, он объединил их в один список. И затем, перечислив их, от Глюкфиры до Надежды Бабкиной, вынес им простой и четкий приговор: да будут прокляты эти приспешники сатанинской культуры!

Да, те, кто растлевает население гаденькими, паскудными песнями:

 

Это темно-красное вино -

Вкус сладких губ твоих

Напоминает мне оно!

 

Или создатели подобного кошмара, призывающие к отравлению себя алкогольной заразой - через строки вроде:

 

Хоста, Хоста, Хоста -

Чем не чудо-остров?

Так поднимем кружки на горе Ахун!

 

Да, борец за просветление человечества был местами суров.

Вскоре он навалял и выложил в Сети целую книгу под названием "Человеческая культура как сборище слуг Люцифера и психическо-морального уродства". Исследование было проведено добротное. С удивительными подробностями Крючкотворцев описал дегенерации и деградации на протяжении всей истории. Он включил туда и жизнеописания деятелей культуры, - кино, искусства, литературы, - которые когда-либо любили выпить или курили, в не менее смачных подробностях описав также все безобразия, допущенные оными в жизни. Иногда оставалось только диву даваться, как, судя по всему, поднимает автору настроение такое искреннее, просто садомазохистское смакование ничего иного во всей величественной науке истории, - кроме разложения, мутаций и извращений... Впрочем, название книги говорило само за себя. Автор не смотрел никуда более - такова была его пламенная борьба за гармонию и красоту. Иначе говоря - за полный пожизненный отказ от употребления алкоголя даже на Новый год и свой день рожденья. Ибо какой однозначный вывод делался по части причин всего описанного - читатель, кажется, уже сам догадается...

Логика Крючкотворцева была строго научна. Ведь он уже прежде доказал нам, что ежели человече выпил одну (или больше) рюмку спиртного - он уже целенаправленно пошел по пути деградации. Которая не сможет не принести гнилые плоды по части вырождения будущих поколений. (Такой вывод повторялся на его сайте великое множество раз.) А поскольку даже в одной родной Хакассии Крючкотворцев, как ни пытался и изъездил ее, обнаружил только восемь полностью непьющих - то крути-не крути... Люди употребляют алкоголь - вот результат на Земле. И попробуйте это опровергнуть!

И вот он уже развернул целое общество "Оптимист", и эпиграфом к сайту этого общества было: "Резвость - наше неизбежное будущее!" Итак, резвость и оптимизм требовались несомненно.

А народ не молчал. Писали Георгию в гостевую книжку. Кто как. Например, некоторые скептично относились к отдельным его тезисам. Почему, собственно, вывод Крючкотворцева столь однозначен, - ведь давно существует точно такая же теория, что алкоголь в небольших количествах как раз полезен, а не вреден для здоровья? И вот даже, помнится, апостол Павел писал ученику Тимофею: пей немного вина для крепости желудка...

Свое обращение к этим незадачливым ребятам Крючкотворцев начал так:

"Выслушайте ответ, покорные слуги сатаны! Если, конечно, ваш мозг еще не настолько задурманен пьянством, чтобы вообще что-то еще понимать".

После этой весьма вежливой преамбулы Крючкотворцев и в самом деле ответил.

Насчет апостола Павла он разродился целой речью, во многих пунктах, от одного к другому.

1)      Как вам не стыдно, грешные, брать за бороду уважаемого апостола и тыкать его носом в одну-единственную фразу из всего им написанного?

2)      Во-вторых, он говорил про лечение алкоголем, когда еще вода была не очень чиста и люди часто болели дисбактериозом. Но разве он призывал где-нибудь пить на праздники и при встречах?!

3)      В-третьих, хоть Павел и апостол, а ни фига не смыслил в таких уже сугубо точных науках, как диетология и валеология!

4)      И потом, кто вообще такой этот Павел? Бывший член агрессивной иудейской секты - до своего крещения христиан сам гонял!..

5)      И вообще, почему для нас авторитетом должен быть тот, кого язычники подвесили вниз головой?! Если его Бог не спас, значит, не всё далеко он правильно делал, Павел-то ваш!

Всё это недвусмысленно напоминало анекдот про объяснительную мужа, почему он вернулся только под утро, - который начал про то, что на работе отключили электричество и телефонную связь; троллейбусы тоже непредвиденно встали; а у такси спустило шину... Но затем, плюнув, закончил, что вообще-то он был в командировке!!!

По поводу уже научных выкладок Георгий Константинович ответил более кратко и ясно. Он, Крючкотворцев, давно подозревает и практически уверен, что ученые, которые имеют наглость пропагандировать пьяный образ жизни (так он своими собственными словами охарактеризовал ученых, пишущих о некоторой пользе одной-другой рюмок спиртного...) - просто подкуплены деньгами, - которые им дают за рекламу винодельческие и водочные компании! Поэтому и нет смысла в подробностях обсуждать сих научных мужей - и без того понятно.

А по части того, что алкоголь является ядом в чистом виде (очевидно, где-то наравне с цианистым калием), Крючкотворцев обосновывал тоже четко, чеканил, как говорится. Во-первых, что нужно организму? Те вещества, из которых он состоит. То есть - белок, мясо, кальций, витамины и тэ дэ и тэ пэ. Где-нибудь в свободном виде есть в организме этиловый спирт, который именно и отличает алкогольный напиток от неалкогольного? Нет! Вывод, кажется, понятен даже воробьям: спиртное противопоказано человеческой утробе!

По поводу церкви, Евангелия у Крючкотворцева была тоже интересная позиция. Прежде всего заявив, что любой русский патриот, если он действительно русский и действительно патриот - первым делом должен полностью отказаться от спиртного, - Крючкотворцев апеллировал и к Евангелию.

Евангелие, по мнению Георгия Константиновича, была самой антиалкогольной книгой и странно, что многие верующие до сих пор того не понимали. А именно - в ней нигде не сказано, что Иисус пил вино, но - очень прямо говорится, что Он отказался от психотропного напитка ("вино с сикерой"), который Ему предложили, когда Он был уже распят на кресте. Какой отсюда вывод? Если у вас, христиан, главный принцип - подражать Христу - так когда же Он должен быть бо.льшим идеалом и примером для подражания, нежели в момент кульминации Его миссии - распятия? Вывод?

Весьма интересно Крючкотворцев вел и диалог со служителями православных храмов. Например, отследив факт, что один известный батюшка во время проповеди похвалил перед своими прихожанами вкусный церковный кагор, Крючкотворцев не оставил такого недоразумения без ответа. Он напечатал на сайте обращение именно к этому иерею, начав его с таких слов:

"Стыдно! Вы называете себя слугой Христа, а на самом деле - служите сатане!.."

Так грозно вещал священнослужителю он - Крючкотворцев...

Вообще о Боге Георгий говорил как-то мало. Зато про рогатого мог беседовать долго.

Например, он математически доказывал происхождение самой роковой (и пожалуй, одной-единственной - ибо это, по Крючкотворцеву, был стержень всякого остального зла...) ошибки популяции двуногих - изобретения спиртных напитков.

Вино в античности связывалось с культом Бахуса. Символизирующего собой дегенерацию - развратность и гермафродитизм. Позже этот культ трансформировался в культ Бафомета - что в сущности стало вторым именем Бахуса. Но Бафомет уже однозначно изображался демоном с рогами и языком. Вывод однозначен - кто именно натолкнул на удумку сего убойного яда.

Ссылки на свой сервак Крючкотворцев давал широко. В ряду других: на сайт неких "христиан трезвой жизни", на сайт неоязычников "Мертвая вода", на валеологов, а также рядом красовался еще баннер - для авторитетности - "последователи Порфирия Иванова".

Вступившие в переписку с Крючкотворцевым два веселых друга продолжили процесс.

Один из них начал новое письмо в гостевой с двух тезисов. Во-первых, он вообще-то не обзывал Георгия Константиновича никакими нехорошими словами типа "служитель сатаны", хотя и не был с ним согласен. Во-вторых, он сам человек верующий. И отсюда - третий тезис. Что за странная всеядность, если рядом с христианами стоят язычники, а рядом же - Иванов, который проповедовал возращение к каменному веку и вообще давно уже ясно, что был слегка не в себе?..

Крючкотворцев ответствовал красочно, не скупясь на громкие слова.

Вопрос о вере во Христа он в общем-то проигнорировал. А по поводу всех остальных написал так:

Как сказал один известный трезвенник, мой предшественник: "Если тараканы будут за трезвость - я объединюсь с ними!" Да, и я тоже того не отрицаю. Мне все равно, с кем объединяться, если только я знаю, что этот человек - за сохранение жизни на Земле, а не за ее уничтожение! (То есть - за полный отказ от употребления алкоголя - ничего другого, ясно-понятно, Крючкотворцев в виду иметь не мог.) Поэтому даже если мне попадется трезвенник, который отрубает головы кошкам, принося их в жертву богу дождя - я объединюсь и с ним! Из принципа.

А насчет Порфирия Иванова. Я не удивляюсь вашей чудовищной, просто очевидно колбасящей вас ненависти к этому почти святому. Ведь он спасал людей и был сторонником здоровья и жизни, - а за это-то лично вы, молодой человек, как неприкрытый сторонник пьянства, просто не можете не ненавидеть таких. Но вы ошибаетесь, что он проповедовал возвращение к каменному веку! Он просто призывал нас вернуться к Природе, к ее естественным законам, которые мы нарушаем, вливая в себя ядохимикаты. Он - гений и уникальный самородок. А вот мы скоро как раз и будем жить в каменном веке - если не образумимся и не откажется от dixi.

Не мог Крючкотворцев не пройтись и по нашумевшему делу, когда главный санитарный врач велел усилить контроль за пивоварением по части условий производства. За что на него ополчились многие пивопроизводители и даже поместили файл с его призывом под именем suka.

Крючкотворцев начал свое обращение к создателям сервера о разных сортах пива, поместивших дискуссию с санврачом, следующими словами:

"Визг поднялся в стане растлителей нации, производящих многокомпонентные токсины для ее геноцида. Впрочем, неудивительно: мозги их уже задурманены пивом полностью и перестают адекватно оценивать действительность..."

Ребята из гостевой правомерно задались двумя вопросами: а почему это Крючкотворцев теперь так за санитарного доктора вступился? Тот же вроде к стопроцентной трезвости не призывал...

Да, ответил Крючкотворцев, не призывал! Но он хоть что-то сделал для сокращения алкогольного прилавка. И во-вторых, он сократил пиво, не тронув при этом водку - значит, уменьшил куда более страшный напиток по сравнению с куда менее страшным.

Ребята пребывали в искреннем недоумении... Чего-то они явно не понимали... Впрочем, куда уж им... Крючкотворцев объяснил им, неразумным.

Пиво, шампанское и сухие вина - яд худший! Потому, что именно он втягивает в алкоголеупотребление женщин и подростков! А во-вторых, потому, что приучает человека к небольшому, в рабочем порядке, употреблению алкоголя!

Оказывается, по мнению Крючкотворцева, пить понемножку легкие напитки было делом куда более страшным, чем время от времени до бесчувствия нажираться водярой. Ибо сие ведет к постепенному накоплению мутагена и прямой деградации последующих поколений!

И вообще-то вы, потребляющие пиво и вино, писал он дальше, неужели не доходит до вас, что вы пьете мочу?

Мысль Георгия Константиновича, гиганта оной, работала всё оригинальнее.

Как производится пиво или вино? Брожением. То есть - с помощью бактерий. Они перерабатывают виноградный сок или ячменное сусло и - выделяют для его закваски нечто из себя, то есть, считай, экскременты. Сами они в этом всём погибают - это означает конец брожения (и только подтверждает мысль о том, что это - прямой яд - убивает микробы!!!). А что такое после этого пиво али вино? И вам не противно пить мочу - делать несусветное, достойное только идиотов?!

На это в гостевой правомерно возразили. Во-первых, тогда и есть мед - занятие, достойное идиотов, ибо что - по такой же логике - мед, как не пчелиная отрыжка? Ведь пчелы отрыгивают из себя, производя мед. А во-вторых, если уж на то пошло, у нас у всех, и у вас, господин Крючкотворцев, куча бактерий проживает в организме. И там у нас что-то, знаете ли, выделяют! А если оные вымрут - мы жить не сможем. Вас этим не проймешь?..

Но пронять Крючкотворцева было нельзя, как Содомского монетами. Он ответил:

1)      Я не знаю, кем надо быть, чтобы спутать мед с отрыжкой!!!

(Да, логичность уже точно зашкаливала...) 

2)      Вы мне голову не дурите-то!! Я не о том говорю! Про флору в нашем организме я прекрасно знаю, не идиот я вам!!! Бактерии бывают разные - как животные разные. Есть волки и есть бараны. И когда я хочу сказать, что волков надо прогнать или поотстреливать (совсем лучше...), вы мне заявляете, что я против баранчиков! Вы, что ли, специально меня морочите или вы парень-тупица, никак не врублюсь?!!

3)      И вообще-то про мочу - это я пошутил, - все-таки судорожно оговорился Крючкотворцев. - А у вас просто от природы нет ни малейшего чувства юмора, если вы - что очевидно - не поняли эту шутку!!!

4)      А вообще-то, люди молодые, я ведь прекрасно чувствую, как вы стр-рашно меня боитесь, если у вас уже такая дикая истерия, ха-ха! Вы мне столько вопросов задаете просто потому, что уже знаете и сами, только в том не признаетесь, что рюмку вам придется все равно отставить и - уже до конца жизни! Угу, угу.

Ну хорошо, спросили его пацаны со вздохом... Вероятно, вы еще и экстрасенс, если сквозь расстояние можете различать наличие истерии и даже ее степень... Но экстрасенсы тоже, значит, ошибаются - делаем мы вывод в данном случае, потому что с удивлением вроде признаков истерии у себя не обнаружили: рубашки целы, лица не красные... Но вот насчет книги вашей, про культуру... Значит, вы, батенька, нигилист?

Про культуру и литературу Крючкотворцев писал, повторяем, многое. А именно - расписал целую плеяду творцов-дегенератов, или вырожденцев. К таковым он отнес Эдит Пиаф, Есенина, Ван Гога, Блока, Хемингуэя, Мендельсона, Бетховена... (Конечно, причина была понятная, думаю, уж и называть дорогому читателю не стоит...) Что интересно - о Ремарке почему-то не упоминалось ни слова...

Упаси меня Бог, господа, - отозвался Крючкотворцев, - я вовсе не нигилист! А по части культуры я просто хочу этой книгой сказать: мухи отдельно, а котлеты отдельно. Вот - культура, а вот - ее творцы с изуродованными судьбами. По части того же Пушкина, я очень даже за него. Вам, в чем у меня нет сомнений, у Александра Сергеевича может нравиться только одно-единственное стихотворение - "Вакхическая песнь" - и никакого другого Пушкина вы не желаете знать... А вот мне нравится Пушкин, когда он пишет:

 

Напрасно, пламенный поэт,

Свой чудный кубок мне подносишь

И выпить за здоровье просишь:

Не пью, любезный мой сосед!

 

Итак, Крючкотворцев помечал, кто самые страшные враги общества. Это - люди, могущие пить нормально, культурно, не валяясь под забором. Потому что именно они подают самый растлевающий пример! Если ребенок видит, что папа лежит под забором - разве захочет он брать с него пример? Ясен перец, нет. А если он видит румяного и цветущего папеньку, который весело поднимает пивную кружку и так же здорово и бодро веселится дальше - то сын и сам захочет в конце концов хлебнуть этого самого пива! И выпьет, когда вырастет! И, возможно, кончит в наркологической палате. В которой бы не оказался, если бы отец блевал под забором и избивал бы жену и детей! Кому неясно еще?!

А если вы спрашиваете, где они, эти самые стопроцентные трезвенники, то вот, на моем же сайте, мои союзники, ныне здравствующие и не только - победившие смерть (ну, то, что несет ее...)! Такие великие люди, избравшие трезвость, как академик Павлов, Циолковский, Федор Достоевский, нарколог Шичко, пророк Мухаммед, Вася Шукшин и актер Георгий Бурков. (Уинстона Черчилля, не пившего вроде бы последние два "чирика" лет жизни, в этом списке не значилось.) Пусть нас немного, но мы - вместе и помним друг о друге.

Отдельно обличал Крючкотворцев нынешнего, Второго Президента России. Теперь было понятно почему. Да, Первый Президент России плясал перед народом безобразно хмельным и отталкивал тем самым от пьянства, а вы - гуляете перед камерами комильфо, изящно держа бокал и символически чуть-чуть потягивая из него! Пример алкоголеупотребления вы подаете мама не горюй!

Было у Крючкотворцева и о заговоре ЦРУ. Да, он подозревал, что многие еще советские мультфильмы сделаны были на самом деле по заказу сей организации. Например, о Василии Буслаеве. Вспомните, как там Василий собирает дружинников в свои войска! И в мультяшке для детей показан пиршественный стол, и мягкий бархатный баритон за кадром говорит, озвучивая Буслаева: "Вступайте в дружину мою, молодцы добрые! Кто братину осилит - годится в дружине моей служить!" Что это, как не следы заговора ЦРУ или какого жидомасонства? - не скупясь на прямолинейные выражения, писал Крючкотворцев.

И обо всем том он вот уже час рассказывал всем собравшимся за чайно-пирожным столом девушкам - ибо повод нашелся.

Вот главная бомба против русской нации! - вещал Крючкотворцев. - Это - алкогольные напитки! Ничто не сломило нашенский народ, ни одна война, но водка - это то, к чему никогда не привыкнет русский народ и что он не сумеет выдержать! И этот вред, совершенно неестественный и противоестественный для русского народа, принес к нам еще один такой - алкоголик князь Владимир, крестивший Русь!

И не говорите мне, что моя теория неверна, что люди деградируют не только от одного спиртного... Вы утверждаете, что есть и другие пороки: жадность, развратность, сребролюбие?.. Глупцы! Каким боком они могут влиять на генофонд?! Съели? А вот потребление химии - напрямую! Так что оставьте бредни, будто из-за разврата, злости, жадности могут появиться у родителей дети-уроды! Ничего подобного! Они рождаются от начала времен только из-за одного - родители употребляют алкоголь! Количество неважно: грамм - отклонение в генофонде.

Только ужасающее состояние нашего общества - свидетельство того, что люди делают самый большой абсурд! - пьют яд по праздникам. Задумайтесь! Вы отмечаете Новый год, свадьбу, день рожденья, то есть особенную радость жизни и - в момент радости вливаете в рот яд. В смысле - алкогольный напиток!..

- Послушай, - тихонько фальцетом шепнула на ухо сбито.й Канторе тонкая Катя Бобина, - а не выслать ли этому оратору лучше Демосфена, который еще только что рубашку на себе не разодрал, бандеролью бутылку вина - с припиской: "Аффтар! Выпей йаду!"? И ведь по его собственной теории мы будем совершенно правы!

Кантора по-деловому возразила:

- Думаю, лучше утопить его в бассейне с пивом. По крайней мере единственный и последний раз в жизни он позволит себе наконец расслабиться. Впрочем, не стоит - с ним даже интересно, потому что цирка под рукой здесь нет, даже кочующего. А наш визави - пооригинальнее тривиальных клоунов и иллюзионистов.

- Нет, - скривилась Катя, - к концу речи он совсем не смешон. Меня последние полчаса уже просто отчетливо что-то душит... Кроме шуток.

Крючкотворцев, рассказав им все свои выкладки и про переписку с двумя парнями, вещал далее. 

И не говорите, что если бы в такой прогрессии вырождение шагало из-за спиртного, человечество бы давно вымерло! Ибо наши предки язычники вели трезвый образ жизни - пили раз в три года. Потому что Некрасов писал:

 

У нас на семью пьющую,

Непьющая семья!

Не пьют, а так же маются,

Уж лучше б пили, глупые,

Да совесть такова...

 

Потому что есть примеры народов правильного и здорового образа жизни - например, показательный в этом плане Афганистан!

А теперь вопрос - почему в странах ислама, где не пьют, рождается по десять детей у каждого, а в цивилизованной Европе - по одному-два? Да потому, что алкоголь - прямой вред мужской силе. Вот вам и всё! И никуда.

В гостевой Крючкотворцеву задавали еще вопрос: а почему он во всей своей книге о деградации человечества не написал ни единого слова про наркотики?

Крючкотворцев завернул на колено: потому что не желает даже обсуждать дутую проблему! Если сравнить умерших от алкоголя и от наркоты в России - то второе вообще фигня! Потому и плевать я хотел на наркотики тут у нас, не туда смотреть надо!!

В общем, Георгий Константиныч оставался предельно открыт во всех расчетах. Сколько людей гибнет от спиртяги? Цифра с нулями получается. Так неужели после этого не возникает вывода, что алкоголь - абсолютное зло в чистейшем виде?!

Статистику гибели от пищевых отравлений, в ДТП, от техногенных катастроф, на войнах, на воде, при пожаре, и в конце концов - гибель мужчин (мачо) от любви к прекрасным дамам, которые из-за них на протяжении всей истории или копья ломают, или сами морально ломаются - Крючкотворцев не приводил. И не собирался. Как почему-то, хотя и всегда был логичен до умопомрачения, вовсе не считал абсолютным и чистейшим злом: еду, транспорт, технику, воду, огонь и наконец любовь.

Крючкотворцев окончил речь. Рассказав еще о том, что имеет образование по своему вопросу мама не горюй. А именно - кроме русской школы Шичко он закончил целый курс психотерапии по новейшим американским методам (это той самой САШиной страны, коя с помощью своего ЦРУ спаивает нас алкоголем, - который именно русские выдержать не способны... Впрочем, возможно, Георгий в этой части, будучи жителем сибирским, спутал, наверное, ненароком русский геном с какими-нибудь чукчами или казахами... Простим ему.). А дополнительно - Крючкотворцев с гордостью пояснял, что владеет гипнозом, методом нейро-лингвистического программирования и методом двадцать пятого кадра. И всех нуждающихся в помощи он звал в свой центр наркологии. Здесь вас примут нежно и тепло и помогут вам! Применив по полной и гипноз, и программирование. Чтобы избавиться от зависимости, отныне и навсегда даже близко не держать алкоголя и - таким образом сразу выйти из беспросветной тьмы: в такой же явный и безграничный свет! Такой же яркий, который светит уже у него, у Крючкотворцева, сознательного трезвенника. Автора таких книг, как "Человеческая культура как сборище слуг Люцифера и психическо-морального уродства" - в которых тоже свет и добро играют.

- Поймите, - заверял Крючкотворцев, - я не являюсь ничьим рабом, я могу делать абсолютно что хочу! Я совершенно свободно могу не пить! Вот я и не пью вообще, даже в праздник не позволяю - и тем счастлив!!! Вы же, кто хоть раз употреблял алкоголь - уже однозначно несвободны! Ибо вы не можете не выпить. А если даже и заставите себя не клюкнуть спиртного на застолье, когда все вокруг пьют его, - у вас все равно уже сразу будет не то настроение, что у других - верно?.. А я - счастливый, потому что волен в любом решении: хочу - не пью, а хочу... тоже не пью, потому что это разумно и правильно и я это осознал логически и на кой мне отступаться и вливать в себя вещество равносильное по действию цианистому калию?!

- Скажите, а почему вы вышли на нас? - спросила Кантора.

Крючкотворцев объяснил. По запаху.

Поскольку ему ныне было пятьдесят, а не пил он с двадцати семи, у него уже настроился нос на самый тонкий купажный или сивушный аромат. Он улавливал по запаху места, где пьют, и места, где не пьют. Учуяв вторые, он инстинктивно, взяв след, четырьмя конечностями махал туда. Но случалось такое нечасто... А сейчас... Сейчас выдалось нечто необычное.

Он оттопал со своим новым спутником-трезвенником несколько десятков километров, пока не уперся в нефтепровод. И попал к ним, в стройотряд. И понял, что не ошибся - здесь не пили вина! Даже, как выяснилось, на именины девушки Кати.

Крючкотворцев произнес еще один спич. Опьянение трезвостью, короче, продолжалось.

Это он пометит себе в блокнот - безалкогольный день рожденья. Правильно, девушки, что вы оттолкнули от себя все нелепые условности, а праздник делаете истинным, чисто духовным, без капли спиртного!

Именинница, которая с трудом могла выдержать такое привлечение к себе внимания и награждение подобными титулами, уже неимоверно потупила зенки в очечках, вся перекривившись. А может, ей трудно было ответно нюхать Крючкотворцева?..

- Скажите, - спросила тонким голосом Катя, - а неужели вы действительно сами всю жизнь не пили ни грамма?!..

Тут человек в маске несколько размяк, потер рукой шею и, чуток вздохнув, доверительно заговорил внове... Все-таки сердце было не камень даже у такого пламенного борца за благо человечества.

- Что греха таить, - вздохнул он, потупив маску. - До двадцати семи лет был я в пьющей семье. Да-да! В очень даже пьющей - на праздниках у нас на столе стояла бутылка! И еще... квасил у меня папа, фронтовик бывший. И спился... Я все это видел. И вскоре понял, что и сам последую тем же путем... Жизнь у меня была непростая... И я пил много, много... И понял, что...

Он покосился на щербатозубого Гостомысла, сидящего рядом с ним.

- ...что становлюсь невменяем и качусь. И нет другого выбора... И я вообще перестал. Так до сих пор и живу! - закончил он, подняв голову.

- Да, - задумчиво шепнула на ухо Кате Кантора, - кто-то еще говорил: если у дамы нет мужчины в постели, мужчинами у нее заполнен весь мозг...

Но Катя укоряюще скрипнула на нее зубами. Ей стало искренне жалко отца Крючкотворцева. И даже почти что его самого... Однако искренне - все-таки отца.

Она была доброй и благородной девочкой.

- Что вы загрустили? - обратился к притихшим вокруг девицам Крючкотворцев. - Мне нравится ваш явный интерес к трезвости, если вы мне, его последователю, наконец-то стали задавать столь живые вопросы! По этому поводу, - и он подхватил кружку с чаем и поднял ее, - я предлагаю тост на вашем очень правильном празднике! Как говорит наше общество - "Оптимист"...

Он протянул руку. И Кантора, пряча ироничную улыбку в угол рта, отчеканила в ответ, не тушуясь, - чуть устало вздохнув и по-прежнему с холодненьким любопытством, совершенно двусмысленно, рассматривая человека в маске:

- Резвость - наше неизбежное будущее!

- Правильно! - сказал Крючкотворцев. - А вы все молоды и резвы! Раз такие рельсы проложили! Вы уже сделали благо для России. Вот давайте за нее и выпьем. Не за всякую Россию - но за трезвую! Трезвой должна быть культура человеческая.

Он поднял оловянную кружку с крепким чаем.

Девушки подхватили точно такие же кружки с аналогичным напитком, насыщенным алкалоидом кофеином.

- Мы пьем за трезвую Россию! - прокатился хор по большой пировой палатке.

И все влили в себя - чай.

Уже наступал вечер. День рождения подходил к концу, девушки мыли кружечки, и все хлопотали к ночи.

Человек в маске Крючкотворцев, раскланявшись, повел за собой своего спутника - бежавшего в Россию "узника из Абакана", вернее, из Чехии.

Вскоре они, дотопав до места своей собственной временной остановки и ночевки - пустого, недействующего пункта регуляции давления - уже вошли туда и затеплили ночник.

Они уселись, находившись, друг против друга. Создатель сайтов Крючкотворцев и - напротив него - когда-то обросший бородой и патлами, изможденный, грязный, драный и беззубый Гостомысл, которому уже всё было всё равно. Но стараниями Крючкотворцева он теперь перестал походить на пещерного старца. Благодаря тому, что остриг основную бороду, а затем гладко выбрил остаточную щетину, постриг все патлы накоротко и выкинул уже негодные зубы изо рта, - приведя таким образом себя в максимально возможный порядок. Теперь он был почти готов к тому, что доберется до большой земли и попросит милости у правителей...

Напротив сидел человек, не показывающий лицо, чтобы уж не бросалась в глаза его выраженная там боль за все человечество.

А потом Гостомысл выдохнул и сказал:

- Георгий, мы тут вдвоем... И фишка в том - что мы с тобой ягоды по этой части - невменяемости от кое-чего - одного поля... Потому так хорошо и поняли друг друга.

Крючкотворцев молчал, потупившись. Чистую правду нечем было крыть.

- Поэтому скажу тебе то, - ответил Гостомысл, - что ты знаешь, да только сам себе не признаешься.

Повисла пауза. Крючкотворцев чуть приподнял голову в маске. Настороженно и с интересом.

- Просто вся твоя деятельность - сайты и остальное - вызвана одной причиной, - просто сказал ему тет-а-тет Гостомысл. - И ты сам уже обо всем рассказал. Просто ты не можешь на уровне подсознания простить себе не-мачистскую слабость: что ты не умеешь пить. Что у тебя лично от алкоголя едет крыша и ты сразу спиваешься, как только его употребишь. Так у тебя было - я верю... Как и у меня - в точности... И именно потому ты завязал. Однако видя, что все люди пьют, а ты не умеешь по жизни - ты не можешь не скинуть негатив на оных. Как тебе оправдать свою слабость? Единственным способом - доказывать всем, что в реальности всё иначе: что все глупцы, а ты один правильно живешь! Что ты и делаешь очень красноречиво. А поскольку втайне от себя всё понимаешь - ты так пружишься, перекручиваешься, неистовствуешь и эта тема не дает покоя!

- Да, и еще, - продолжил он. - Вот почему ты ненавидишь культурно пьющих больше, чем алкашей. Ты не прощаешь им то, что они могут не стать алкашами, а ты - не сумел... Поэтому ничего тебе не остается, чем противостоять больше всего им! Отсюда - всё, весь твой поток и демографический понос. Из твоего бессознательного.

Повисло молчание. Крючкотворцев поднял маску (вместе с головой) и вздохнул, глядя на Гостомысла. Он молчал. Потому что ответить было уже нечего... И их не подслушивали.

- Не грусти, старина! - попросил его Гостомысл. - Мы исходили уже столько... Теперь, в порядке исключения, когда мы вдвоем и нас никто не видит - мы все-таки можем позволить... По маленькой... Нет, нет, - приложил он руку к сердцу, заметив, как пристально и встревоженно глянул   Маска, - не по большой, а по маленькой!

Крючкотворцев усмехнулся.

- Ну, если только по одной и по маленькой! - строго сказал он Гостомыслу.

Тот молча приложил руку к груди и вскинулся, пафосно застыв. Мол, обещаю, что безобразий не будет, только одну, я уже сам всё понимаю!!

Тогда Маска сунул руку под собственный ватник. Там оказался некий тайник. К поясу его теплых брюк была прикована железная, как рыцарская броня, фляжка. Крышка ее тоже приковывалась к ней и привинчивалась. А затем еще запиралась на особый замок специальным ключом. Крючкотворцев достал из-под ватника ключ, - тоже "прикованный" там на цепочке, вроде часов. Этим ключиком он отпер намертво присобачивающуюся крышку герметической суперфляги.

Затем они достали две маленькие металлические рюмки, и Крючкотворцев аккуратно влил в обе красного вина. Затем, тотчас, закрутил обратно крышку, задраил ее так же намертво, как была, и упрятал глубоко за пазуху цепочку с ключом.

- Я - свободный человек! - прокомментировал он свой жест, - о чем уже говорил и раньше.

Да, он не ударил в снег лицом, вернее, маской.

Только заперев флягу от греха подальше, - от себя и Гостомысла, - он взял рюмашку. Гостомысл взял свою.

- Ну, - сказал Крючкотворцев, никогда не изменяющий себе и в самом деле, - за трезвую Россию!

- Да! - кивнул узник из Абакана. - За трезвую Россию!

Они опрокинули в себя рюмки, Крючкотворцев обтер их и убрал подальше.

- А теперь, - спать, - строго распорядился он. - И завтра - на большую землю!

 

ОТ КОРКИ ДО ГОРКИ

 

В это время в другом месте - за многие километры от вечернего чаепития - разворачивались посиделки иные.

Нелли Зуева окончила аспирантуру, защитила диссертацию и стала кандидатом наук. Теперь, в торжественной обстановке, оставалось только получить "корочку".

Длинные столы были сдвинуты и накрыты белыми скатертями. Сам декан произносил речь - о замечательных Нелиных монографиях, о специалистке, сказавшей уже несомненно свое слово в русском современном искусствоведении - по части эпохи позднего Ренессанса.

Присутствовали и приглашенные гости - подруги из чатов и ресторана с живой музыкой. Потом появилась и девушка в черном - Лена Фанфаронова. И передавала привет от Даши Кантор - с ней Голлум виделась на севере во время своего свадебного путешествия, которое стихийно развернулось в дикий поход по тем землям.

Однако Нелли сидела как-то тихо, словно в стороне, хотя и - в центре. И улыбалась лишь деланно. Показывая, что, мол, всё ничего.

- Нелли, - интересовались девушки, - а что ты сама не ешь, не пьешь? Ты-то - уже кандидат!

Но Нелли сказала, что не хочет. Она ждет корочку.

Ну что же, переглянулись гости, как в знаменитой харчевне Трех пескарей. Раз кто-то из нас "ставит" все на корочку - то мы возьмем все остальное, чего он не съест - нам только на руку.

И визитеры навалились на жареную навагу, вяленого осетра, палтусов и семгу. Также пригодились салат под майонезом - с мидиями, устрицами, крабами, помидорами. Ломти сочной дыни, тыквенный пудинг. На белый и черный хлеб намазывались красная икра, паштет свиной, икорка кабачковая и баклажанная. Мандариновые дольки исчезали во ртах. Колбаса кровяная и телячья, чернослив с творогом - все годилось. И затем - красное сухое "Саперави", портвейн грузинский белый, розовый и красный, мадера холодная и - чуть подогретая...

Взяв свой бокал, декан встал и предложил спеть гимн родного искусствоведческого.

Все приняли предложение и тоже приподнялись. И спели хором, проскандировав речитативом, сосредоточенно и торжественно:

 

Искусствоведческий имени Репина - гип-гип ура!!

 

После этой первой строки - повторили рефрен "гип-гип ура!!" еще дважды.

И только затем - сели и снова зачавкали.

Правда, тут развернулась беседа между деканом и - замом декана. Хрустя куриными ножками и запивая их малагой, они стали спорить. Потому что замдекана начал шептать, что-де вот этот гимн, который они только что исполнили - якобы не подлинный гимн!.. Декан убеждал, что как же так, все вроде в порядке! Но тот упорно уверял, что вкралась ошибка. И это надо уточнять по данным спецархивов, которые сейчас доступны только в другом крыле здания - и через тех, у кого к ним ключи и пароли. Однако якобы там хранится настоящий текст - в сейфах именно с первоначальным гимном "Репинки"! А это - то, что мы спели - это уже более поздний вариант - с приписками, вольными авторскими искажениями и добавлениями, наложившимися друг на друга. Подлинник же - он на три аж куплета с четыре раза повторяющимся припевом, и припева тоже два! И именно его следовало спеть, а спели мы все-таки не то. Не совсем, не совсем то - и этот вопрос требует уточнения!

Но идти пытаться уточнять прямо сейчас, естественно, не стали, - перенесли на более подходящие времена.

Затем полили еще малагой, и тогда наконец вызвали Нелли - вручить ей кандидатскую корочку. Это было как раз кстати - потому что она все до сих пор держала пост.

Она сошла со своего поста и, по-прежнему почему-то с постным лицом, подошла к декану, - выступившему в середину между тремя столами.

Он пожал ей узкую ладонь, глядя ей, сияя, снизу вверх - в лицо. И, подняв руку повыше, чтобы достать - вручил корочку. Аппетитную такую, тверденькую.

Это действие являлось символичным. Символом студенческой жизни была чистая прохладная вода в хрустальных стаканах вместо пива - обозначающая учебную аскезу благодаря эпохе стипендии; и - хлебный мякиш, подаваемый к воде - ну, на халяву прихватываемый студентами в столовой методом отщипа. Начиная еще с первого великого человека, подавшего столь великий пример, - Николая Некрасова. А окончательное завершение всей студенческой и даже аспирантской жизни обозначало вручение корочки. Эпоха одного только мякиша завершалась - подходящий (к декану) кандидат открывал рот - и декан торжественно вкладывал ему туда сочную корочку. Вкусную и пахнущую бородинскими зернышками. Которую по традиции выпускник жевал долго и смачно, оценивая столь особую ректорскую щедрость - на перекрестье глаз всего торжества. Или получал ее в руку, в горсть - на закусь. Выпуск в новую жизнь с окончанием студенческого поста.

Итак, в этой фуршетной халявной харчевне все получили свое: кандидат наук - корочку, а всё остальное со стола - его гости.

Только непонятным оставалось одно: почему Нелли до сих пор по полной, - до прыжков вверх, не радовала корочка и реализация собственных монографий? Она улыбалась, но вымученно. При этом не делая от восторга стойку на руках и не пытаясь станцевать фламенко на столе.

И только она знала. Потому что была Нелли Зуевой, и никогда не думала, что уж такая фи-фи-фи и - фа-фа-фа (ну, в смысле - высоко духовное существо) столкнется с нечто...

Одна из девушек, с которыми она тусовалась на танцах и в кафе, не вернулась из "Зюйд-Веста".

Нет, она не была зрителем на этой навороченной оперетте. Просто филиал студии фламенко иногда занимался там, в этом концертном зале...

И она не вернется с танцев уже никогда.

Нелли сидела в шоке, без улыбки уже целую неделю. Она потеряла аппетит и сон: вместо десяти часов спала уже только семь; а вместо целой курицы на обед осиливала только половину.

Она не была готова к подобному. А ведь стоило только подумать... Но она не думала: ибо она, в противоположность всяким люмпенам, водила экскурсии иностранцев и путешествовала к морю. Так что времени на посторонние мысли не оставалось.

Но теперь...

Такое еще не происходило в ее жизни. 

А посему мысль - по сему поводу - свербила ее одна: не дай и мне, Боже, дотанцеваться!

 

Лена Голлум и Тихон вернулись из свадебного похода по северным землям, после теплого приема в стройотряде у Дарьи Кантор.

Лена сильно изменилась. Под влиянием Головарева она совсем оставила всяческие гадания. И практически все время жила в России. Но от Чехии осталась в ней готичность.

Лена была такая же кудрявая, только теперь ее кудри из русых стали радикально черными: чтобы лучше росли, она мазалась ваксой заодно с собственными готскими сапогами. Лицо беловато пудрилось, глаза - подводились яркой сурьмой, такие блестящие и миндалевидно-пронзительные. Она была вся в серебре, как новогодняя елка от группы "Пикник".

На ней было длинное черное платье со всякими оборками и жабо а-ля средние века. Или - чрезмерно облегающие брюки, изготовленные из блестящей чешуйчатой лиловатой кожи тропической кобры, жившей в старых развалинах с хранимой там археологией - в виде горшков и черепков с костями.

Жили молодые теперь в большом городе.

Когда-то Тиша говорил вдвоем за пивом корешу Валере, что принципиально даже не садится в машину к своему родственнику, ставшему "новым русским". Теперь же он обратился к этому самому родственнику - за денежной помощью по части обустройства новобрачных. И хотя он всегда твердил, что вот, мол, есть его родная, р-р-русская Соколовская земля, где - главная Россия, - начинающаяся сугубо за неволей душных больших городов, все-таки землю Соколовскую он оставил. И - в неволю душных городов переселился сам. Впрочем, понятно: первородная природа - само собой, но - делать карьеру журналиста на многих орбитах тоже было надо, а в Соколовске не имелось своих издательств. А заметки Головарев стряпал по всем злободневным вопросам, - всегда каждой из них производя небольшой фурор и привлекая внимание явно разворачивающимися спорами.

Они жили в однокомнатной квартире. Лена любила лиловые шторы и романтично затемняла ими комнату. Днем она часто спала, а ночью - ходила-бродила. Например, гуляла под луной по длинной галерее балконов. На ней была готическая ночная рубашка - с оборками и "ботвой", и серебром, как снег на елке. В ней она колобродила, погруженная в себя и отрешенная, - греясь под полуночным прохладным недвижным светом. Потом возвращалась с галереи в комнату и ложилась досыпать, - когда уже нагуливала сон. Походила она в подобном имидже на Канидию или Сагану, миф о которых цитируется у самих братьев Стругацких. Сии барышни, помнится, вроде хотели принести барашка в жертву богу дождя, да передумав, сами слопали на здоровье, а бог дождя типа пусть отдыхает. Должно быть, особы женского полу диетами себя всегда истязали, и потом - уж сами не выдерживали да резко срывались.

Утром, проснувшись, Ленок разминалась чисто готически: делала стойку на руках или с разбегу открывала головой все ту же балконную дверь.

Пить она любила красное вино "Медвежья кровь" - из непрозрачной, грубо как бы слепленной глиняной бутылки с сургучом, завернутой в парчу. Тянули они с мужем Тихоном вино молча, сходясь вместе и садясь рядом. А потом - сидели по углам комнаты под коричневым светом, пропущенным сквозь специальные шторы - вроде как в лаборатории по изучению Солнца в Булково.

Так что жизнь у них шла не так уж и весело - в противовес, скажем, новоиспеченной чете Блюминой и Дария, сын которой наконец нашел своего папу. Уж там милые как раз тешились напропалую - соседи так и слышали стуки дерева об дерево. Что это было?

А было это тогда, когда молодые вели беседу. Например, как вот первый раз, когда Дарий, все-таки опасаясь, как бы их свадьба не стала поминками по романтике, как порою случается, - все же бессознательно решил не оставлять, из чувства сего опасения, и былую романтику.

Ибо, как поется в известной песне - во время праздника воды и звезду на башне узырить можно.

 

Итак, чтобы не терять былой романтики (а может, просто не отвыкнув от застарелых привычек до конца), Дарий тогда все-таки смылся из дому - опять на свою дамбу.

И сидел на ней, пуская кораблики. Иногда течение заносило кораблики в сторону от фарватера, и они тыкались под дамбу и застревали там. Тогда Дарий приседал или ложился на край сооружения и - направлял движение корабликов. Он корректировал их маршруты специальной скалкой-толкалкой. Они шли на фарватер, и Дарий им улыбался. И иногда, для особого цимису, метко финделил камнем в каждый где-нибудь десятый, яко в карибских пиратов.

Молодая жена Ксю забрала из школы сына после учебного дня. И вместе с Митьком, чтобы не потерялся, отправилась на поиски мужа, - который, в отличие от малого дитяти, терялся, значит, проще и легче. Поэтому инстинктивно и сыновью руку мамаша сжимала еще крепче, аж скрипело.

По дороге Митя рассказывал, что сегодня на словарной работе, наряду с "дамбой", "развязкой" и "виадуком", учительница продиктовала и - "эстакаду". И он уверенно написал под ее диктовку: эс-тО-када. Именно так. Потому что уже вертко и лихо успел полистать папины-мамины книги по фехтованию и ударным терминам науки фехтоистики. "Эстокада" - именно так! - это понятие стояло там на одном из хороших мест.

Обойдя все возможные уголки природы, Ксения нашла молодого супруга.

Он поднял массивную голову. И невольно залюбовался на свою Ксю и сына, плотно цеплявшегося за руку.

Ксю стояла, твердо расставив немного пухлые сбитые ноги. Рыженький джинсовый глухой сарафан до коленок был спортивно перетянут в узкой талии кожаным ремешком. И на этой портупее висели специальные ножны вроде шпажных, и при ходьбе мягко стучали барышню по бедрышку.

- Что это такое?! - твердо и строго сказала супруга, кивнув на кораблики.

- А это что такое? - спросила она, наметанным глазом заметив нечто. А затем, шагнув вперед, присела и ничтоже сумняшеся просунула руку в мшистый закуток под дамбой. Она извлекла из него початую бутылку со спиртным.

- Дык это я хотел послание в море отправить! - отозвался супруг. - Вот думаю - как допью - так и запечатаю.

- Но ты не разогрел обед для сына! Всё бы ничего, но обед для сына, гадюшник!!! - прикрикнула супруга.

- Ксюх, - миролюбиво скривился Дарий, видя такую бурную реакцию. - У тебя ж язва так опять поехать может!

- Не бухти, - не тушуясь, отмахнулась женушка и отрезала: - Она у меня от такого как раз проходит - когда выплесну всё, что надо! А особенно - если вот так.

С этими словами она деловито взялась за деревянный эфес и за него вытащила нечто длинное из ножен на боку. Там, как выяснилось, она носила скалку-отбивалку.

Достав ее, она принялась отбивать ей мужнину спину.

Но муж-то был мачо, то есть - без принимания боя дела не оставлял.

Он быстро подхватил свою скалку-пихалку, которой пихал кораблики на фарватер, и отбил ею женину скалку-отбивалку.

- Ого-го! - весело заценила Ксю. И спела:

 

Одной рукой ты гладил мои волосы,

Другой - пускал на речке корабли!..

 

И встала в спортивную позу фехтовальщика - как положено.

Муж встал напротив в такую же позу - не его же учить.

И они принялись фехтовать, сшибаясь с тем самым деревянным стуком, которой слушал, как особую музыку вечерами, их сосед. Примерно с таким же звуком стучали друг друга по головам в другом месте и Пявневич со своей суженой в белых носках.

Дарий и Ксения вошли в раж и кураж. Лихо фехтовали на двухэфесных скалках - брачная жизнь продолжалась: они нашли друг друга, и потерянный муж восстановился.

Что ж, Дарий бессознательно понимал, что как ни крути, а его тянет на такую. Потому как он был мачо и - подруга нужна была ему такая же, под стать, - мачо. Если бы только данный термин существовал и по части дам...

А Митюшка в это время сидел поодаль по-турецки, на горячей, нагретой июльским солнцем дамбе. Маленький, толстенький карапуз, круглоголовый и губастенький. Он очень напоминал - и позой, и комплекцией, и головой - восточного гуру единоборств. Который вот так вот сиживал на ковре и - похохатывая, наблюдал и комментировал показательное сражение своих учеников: мальчика и девочки в кимоношках, туго перетянутыми поясами в талии. Так же усмеивался и внимательно наблюдал сын. И периодически выкрикивал, как настоящий "фэн":

- Давай, мамка! Вдарь папке посильнее, так его!

Что ж - Эдипов комплекс не развивался в ненужную сторону. Потому что и маман, и папик были в наличии и знали свое место. Да и в остальном всё было нормально: ибо как утверждает поговорка - милые бранятся (понимая "брань" в различных смыслах слова) - только тешатся!

Да и другое говорится. Что нельзя рассматривать такую серьезную вещь, как брак, только взаимоприятным времяпровождением двоих. Это, говорят, - и некое совместное подвижничество тоже. Так что опять же - усё нормально в данной ситуации - и по этой формуле.

Но потом Дарий поехал на нефтепровод, осваивая новую профессию. Чтобы опять же отдохнуть друг от друга, а уж по его возвращении - обрадоваться друг другу еще сильней, чем на дамбе!

 

Тихон больше не гутарил про Ледовитый океан, но купаться в осенних и даже обледеневших прудах хаживал. Вскоре Валера убедился, что это действительно так, - как в свое время Оля Рогожина убедилась наглядно в девичьей физкультурной раздевалке, что стервы тоже носят трусы, как и все люди, и вообще девушка-стерва ничем биологически не отличается от девушки-не-стервы... И вроде бы что тут удивительного? А вот почитайте на этот счет покойного мудрейшего Толю Анчарова - его повесть "Сода-солнце" - и тамошнюю версию о рождении мифологий из простой истории популяции двуногих - и зацените, что тут на уровне бессознательного не так все просто, как кажется.

Валера сам давно уже тренировался по части обливаний, за год потихоньку снижая температуру ду.ша и уже могущий переносить без всякого вреда (а даже и с пользой) для здоровья трехминутное купание под одним холодным краном... Окунуться в прорубь на Крещение он пока не решался, но вот молодожен Головарев вытащил его на вылазку в парк Кузики - вместе с молодой женой.

Встретились у ворот Кузиков. Она была с метлой, он в черной шляпе, или, попроще, она была в черно-болотистом, а он - в пальто-шинели. Как обычно, мешковатой и нависшей над поджарым телом.

Валера передал молодым поздравление от Кати Бобиной.

- Катя спрашивает, не похудел ли ты? - усмехнулся он. - А если нет - значит, жена тебя кормит! Кормишь, Ленок? - стёбно-строго спросил он непосредственно Лену Голлум. - Ну, вот так - тиш-тиш-тиш! - показал он наглядный жест рассыпания биокорма. 

Та в ответ почему-то насупилась и усмехнулась углом рта, презрительно оттопырив губку... И ответила:

- Угу-угу, кормлю, кормлю... Прямо та-ак разъелся...

Тихон попытался в ответ не ударить лицом:

- А то! Мощь обретаю, так сказать!

И смачно изогнул выставленную руку, как ветку могучего узловатого дуба.

Ленок снова так же, не тушуясь, оттопырила губку и сказала тихо и четко:

- Угу. И хде "мощь"-то твоя?.. В животе, что ли? Вроде он у тебя не растет...

Валера невольно решил поддержать Тишку и сказал:

- А мускулы? По-моему, у Тихона бицепсы хорошие - вон какие!

Молодая жена деловито пояснила Валеруну:

- Это он в рукава надувной баллон подложил. И насосом накачал.

Тихон "отвис", прокашлялся и, решив "выдержать удар", нарочито по-деловому бросил:

- Тэк, Валер. Нас, видишь, тут не любят!..

Шли до реки по парку, мимо дорожки для детского картинга, устланной по бокам старыми покрышками. Мимо качелей и каруселей, которые неподвижно висели по случаю первых заморозков.

Оба парня быстро разболоклись, и Валера понесся по ступенькам деревянной лесенки первым. Потому что оказался храбрее - не смелее, пожалуй, а храбрее - ему было страшнее, ибо первый раз - и благодаря порыву решительности он стал первопроходцем - навроде Сени Дежнева. Вот это и была именно настоящая храбрость, в отличие от подлинной смелости.

Лена стояла на берегу - черненькая пухлая стёбная умничка, и фотографировала мачо-эсктремалов.

Окунание до горла в ледяной пруд оказалось не то чтобы легким и простым, но - и не то чтобы безумием. Нечто средним... Да, холодно, но - журк! И вроде бы уже не страшно, - потому что год вообще-то тренировался.

Впрочем, обмакнувшись до шеи, Валера быстро выскочил обратно. А более уже испытанный сим Тиша плавал дольше, героически. И вылезал красный вроде рака, как будто купался в горячей воде... Впрочем - логично: водица обжигала!..

Мужики побежали наверх по деревянным ступенькам - голые и мокрые. Их встречала готка Лена, кутаясь в меха из черного зверя, - из того самого леса, вынесенного в ворожейские эпиграфы гениальным Ершовым в его знаменитом "Коньке-горбунке". Где еще, помнится, находится готический дамский гроб и соловей заливается: песни, и танцы, и прыжки, и (как сказала бы Оля Рогожина) х.ешки.

Ленок сразу подала им по стопке водки. Затем Валера быстренько переодел плавки, попросив Лену отвернуться, а, то ли более стеснительный, то ли более мерзлявый Головарев умотал от собственной жены в деревянный домик лодочной станции - переодеться там... Там ничего не было, только одна гиря - прямо как в пражской Лениной комнате.

Голлум бросила академию художеств, окончив два курса, и теперь готовилась продолжать образование - тут, в России.

Шли обратно, по дороге выпив еще водяры и съев, по случаю поста, по пирожку с капустой и с рисом.

Нет, Тихон был интереснейшим человеком даже по части говений. Схрумкать уточку в Великий пост ему казалось безумием, - судя по одним только вытаращивающимся его глазам при такой дикой предложенной кем-то мысли. А вот выпить водки в этот же пост - он не отказывался. Ну ага - водка не мясо... От мясца он мог отучить организм куда легче - видать, и по части генома был какой-то особенный... Даже краснел в холодной воде. Впрочем, вообще-то, - заметил Валера, - уж тогда можно проще: перекрести курятину да кушай спокойно в пост - христианскую пищу можно и даже полезно! Но Головарев был принципиален.

Они шли назад. И вдруг увидели попавшегося им в пустом парке человека. Он странно бродил, растерянно шатаясь и что-то ища.

На их вопросительные взгляды он ответил:

- Украли!

На нем красовался пояс с "карабинами" и висел альпеншток, яко скалка на поясе у Блюминой. Ботинки были - горные "гриндерсы" с шипами, и комбинезон с шерстяной натянутой шапкой. Темные очки - на резинке на лбу, герметичные такие.

Все остановились и не менее вопросительно смотрели. Может, чем сумеем помочь?

- Гору украли! У меня гору украли! - неистово сказал незнакомец в явном расстройстве от неожиданно случившегося. И затем всё объяснил.

Он был альпинист. А альпинист - ясно-понятно, ему положено взбираться на гору какую-нибудь - без того же он уж и не скалолаз. Вот он всегда, уже аж с советских времен конца перестройки, забирался сюда - тут горушка стояла! Собрался сейчас, поехал при полном снаряжении... Батюшки светы!! Нет горы!

Он указал на равнину парка позади, где раскинулось пустое небо над несколькими низкими деревьями.

Вот здесь гора торчала, моя личная, родная, я уже к ней привык и карабкался на нее запросто! А сейчас прихожу - исчезла! У альпиниста гору украли-и! - запричитал он, пригибая голову и протирая кулаком увлажнившиеся глаза. - На что же я теперь взбираться-то буду-у?!..

Головарев вспомнил нечто и осознал. Валера и готка смотрели на него, а он рассказал мужику, в чем дело.

Гора-то была спрессована и сложена из мусора в виде отходов древесины и камней аж еще и правда с тех времен - от разрушенных дореволюционных построек... Так все накапливалось, и выросла эта горка твоя. А сейчас - разобрали оную и - богатство горное есть, а ископаемые - даже умножились. Можно потрогать, но нельзя унести! Где? А протри глаза, скалолазик! Посмотри вокруг! Вон - каменные ворота в парке, как раньше, - и вон - вторые! И там - беседки, кладки и - картинг - дорожка укатана сотнями покрышек, из которых тоже была сложена гора! А детская горка-аттракцион, думаешш, из чего сделана?.. Подарок новому поколению от старого!

Обокраденный альпинист протер глаза под сдвинутыми на лоб спец-очками... Он даже не ожидал. Он выходил из второго шока после первого.

- Так что уж тут ничего не поделаешь!

Да, подумал Валера, все же меняются времена по сравнению с теми, с дурацкими 80-ми... Хотя Тихон наверняка бы заспорил... Скорее всего.

Так что, продолжал Тиша, придется искать тебе другую гору. Но не горюй, не горуй, дорогой! Я могу тебе подарить кое-что!

Альпинист засиял, так и уставившись глазами за рукой Головарева, полезшей в походную сумку на плече у готической жены. Что-то взамен?..

- Гору!? - в надежде выкрикнул альпинист.

- Нет, - покачал головой Тишка, - увы, гору не могу... Но - вот!

И он передал скалолазу пирожок с повидлом - один оставшийся еще от ихнего запасца.

Тот принял презент. Хотя и чуть-чуть разочарованно - рассчитывал на нечто большее... Но он по крайней мере успокоился. Философски осознал и подошел к ситуации со здоровым смирением. В конце концов, не последний день на свете живем...

Кстати, как вскоре понял окончательно Валера, ледяная вода в самом деле не мешала Тихону простужаться почти каждый сезон...

Когда уже вышли из парка через те самые ворота, бывшие горой, Головарев произнес речь о том, что купание в холодной воде - это типично русская привычка. Способность окунаться в прорубь отличает р-р-русского человека от представителей остальных национальностей! И рассказал о том, что недавно еще ходил и на пляж в Щукино - тоже бултыхался в реке, как плавают поголовно именно р-р-русские люди, - подчеркнул он - в леденющей водице, после которой нужна водяра!

Правда, как выяснилось, в Щукино он был в это время совершенно один. Куда девались остальные русские люди, которые, по Тишиному мнению, купались здесь все - оставалось загадкой...

- Пустой ноябрьский пляж, - живописал Тихон, - и только одинокий истошный крик стоял - над всем микрорайоном!

- Да-а? - заинтриговался Валера. - А кто же это там так кричал?! - простодушно спросил он.

- Да я!.. - ответил удивленный Головарев. - Когда в воду залез!..

 

СУДЬБА И ТРУБА

 

Нелли Зуева оказалась в САШиной стране.

Она не хотела ничего, а только отвлечься и забыться.

И вспомнив о Гробусе и его приглашениях, поехала в Америку.

Почему туда? Может, та самая романтическая тайна ее рождения, когда она родилась неожиданно, русская, но на территории САШиной страны - покликала вдруг издали, на уровне того же бессознательного? Но главное - Гробус звал к себе раньше...

Он продолжал свою деятельность, призывая специалистов по всему миру, в том числе из России, и в основном - за Атлантику.

Нелли могла теперь продолжить образование здесь, в великом интеллектуальном Гарварде или на худой конец в Небраске...

Она шла по Бродвею. Горели огни на столбах. На Манхэттене летали машины в виде огней по развязкам.

В заливе днем катались на яхтах. Такова была сверхдержава демократии и прогресса, как называли ее либералы, или - территория безраздельного властвования сатаны, как ее же звали ультрапатриоты. А на самом деле - это просто было большое, бестолковое нагромождение высоких офисных башен, разношерстной публики, техники, плещущей воды в заливах, огней ночных клубов и - трущоб с недолеченными малахольными людьми.

Влек к себе и тот пустырь, где когда-то

 

Доктор Хаер сидел на асфальте,

На асфальте у Белого дома,

 

в палатке. А ее, Нелин, папаня говорил ему, показывая на выход к оной под объектив: "Пора, турЫст!"

И Нелли двинулась туда, желая вдохнуть воздух места своего рождения. Но он там оказался точно такой, как и везде - никакого вкуса или даже специфического запаха... Даже озоном не тянуло - ибо не грозило.

Она искала хотя бы надпись на стене типа "Здесь сидел доктор Хаер", но нашла теперь там - палатку кришнаитов, а рядом - хаббардистов.

Нелли топала обратно в гостиницу по вечернему Бродвею, пробираясь между небоскребами, как Годзилла-порождение атомной экологии.

В отеле был свет, а за окнами - чернота и не смолкающий на ночь далекий, невольно оттого мистический, гул Бродвея в тиши. Иногда высоко над небоскребами проносились аэропланы. Летя куда-то за горизонт, на край земли. То ли все еще бомбить Ирак, в котором сыны САШиной страны сели в нефтяно-масляную лужу, то ли - вывозить к себе ископаемые или специалистов из других стран.

Либеральные телеведущие трогательно вещали о том, что американцы идут с гуманной миссией: желают спасти драгоценные нефтяные ископаемые - от варварского обращения с ними. В результате те по части варварства и драгоценной нефти поступили радикально - в самом деле как благородные рыцари - рыцари-пёсики против сарацинчиков. А именно - варваров разбомбили пятитонными бомбами, а затем принадлежавшую оным нефть - забрали себе.

И тут Нелли обнаружила доставленное ей письмо. Оно было от Блюминой.

С Ксю-Блю Нелли переписывалась с тех пор, как та нашла Дария. Они же сами нашли год назад друг друга в Сети - все в тех же чатах и ЖЖ.

Блюмина писала ей, что двоюродный братец Гостомысл теперь живет в Абакане. Он явился с повинной в ведомство наших спецслужб и изложил все, что с ним было. Ему зачли отсиженные в Чехии девять лет, скостив за счет повинной и того факта, что - там была Чехия, а по нашим законам обвинения ему не выносилось. Поэтому-то его решили отпустить, тем более он так и оставался жить в Хакассии как бывший "узник из Абакана". Ибо -

 

Напился пьяный,

Сломал башкою реактор на ГЭС, -

Стыдно людям смотреть в мордэс.

 

Прислала она в письме и вырезку из старой чешской газеты. Да, тогда история с попыткой электрического теракта нашумела. Но только сейчас Блюмина решила что-то открыть. До этого она вообще толком не говорила, где брат - все равно как его не было... Теперь, по крайней мере, он вроде получил свое сполна, и, кто знает, может, Бог и простит его...

Нелли читала со странным чувством. Блюмина раньше имя Господа так просто и с таким наивным каким-то чувством не поминала... И еще девушка ростом с Годзиллу вгляделась в это фото... Там были задержанные - в том числе кроме Гостомысла - мужик с черной длинной бородой. Словно такой особой приметой он просто притягивал к себе внимание спецслужб по части поимки. А может - и наоборот: скрывал под ней характерность черт лица - вместо маски... У дам рядом - у обеих - вместо бород были нарожники до красивых миндалевидных глаз. Да, красота часто бывала атрибутом стерв - даже здесь.

Нелли невольно вздрогнула. Эти угольные фигуры двух дам, загипнотизировавших братца Блюминой и промывших ему мозги, как шестеренки по части авиации (соответствующей стерильной промывкой), - как две капли воды напоминали тех же дамушек, черных, с масками и пистолетами, из "Зюйд-веста".

Говорили, что некоторые из таких проходили даже школу подготовки в Америке... Потом высаживались в иные страны, но живой эксперимент (как часто бывает именно с такими экспериментами) выходил из-под контроля и ударял по самой САШиной стране...

Нелли вдруг поняла, что кончина ее подруги в "Зюйд-весте" ударила ее так сильно даже не самим фактом... Ведь три дня вся страна смотрела в телевизоры, и были готовы ко всему...

Нелли осознала: она уже неделю пытается хоть как-то отреагировать близко к сердцу. Но слез не текло, а был только шок. Да не настоящий, а...

И тут она поняла окончательно: это был шок от нее самой, только она в том не признавалась.

Она никогда никого и ничего не любила. Только разве что свои монографии... Но вот живых людей - извини-подвинься...

Она смотрела на эти черные убойные фигуры, мужские и женские. И вспоминала погибшую приятельницу из своей тусни... И у нее не было эмоций. Было потрясение - не было эмоций.

Потому что признаться самой себе, что ей было и то, и другое, и третье почти до лампы - она, рафинированная, как подсолнечное масло, не могла еще никак...

Она машинально, - потому что так было принято, - довела себя до потрясения. Но теперь она отошла и наедине, вдали от России - вот в чем оказалась польза этого отъезда, - поняла, что гнала лишь себя - от самой...

Ты никого не любишь, Нелли, - сказал ей голос в пустыне дикой. А затем еще осведомился, сколько в море растет земляники и сколько в Америке поет соловьев?

Она никогда не делала ничего лишнего: на столе не танцевала и к мужчинам не приставала. Потому что любила искусствоведение больше мужчин.

И еще голос в пустыне дикой напомнил: а ведь Блюмина-то писала тебе не только про мужа Дария, с которым живет-не скучает - дерется на скалках. Но и - про Витальку, который сейчас выиграл большой грант именно среди русских молодых математиков по конкурсу всех стран ближнего зарубежья. И - про Колика, который еще не закончил аспирантуру... И еще Блюмина все-таки раскололась тебе, рассказав о встрече в клинике с Олей Рогожиной, и как та спасла ее... Честно и откровенно вдруг о том поведала сама Блюмина. Так запросто, да?

До тебя еще не дошло, Нелечка? - нежно промурлыкал голос в пустыне дикой. Под "пустыней дикой" то ли имелись в виду Невада или Аризона; то ли - просто пустой космос над этим миром; то ли - ее сегодняшнее одиночество в огромной, суетной и равнодушной толпе по имени "САШина страна". То ли дикой пустыней была мама Америка. Впрочем, последняя не была сильно пустынной...

Блюминой память явно, - ты же видишь это, - стерла прошлое, - продолжал пустынный голосок. - Ксюндра по-человечески рассказывает тебе про радости Витальки - этого заумного тормоза, который не свяжет и трех слов. И - про Колика. А помнишь, как Колик некогда обнял тебя, и рядом была и Блюмина, обдергивающая пеньюар?.. Знаешь, когда память реагирует на шок, она стирает нечто. Как будто не помнишь того, от чего тебя колбасит... И живешь, как бы не помня... Но - бывает и хуже. Когда не можешь забыть. Когда на подсознании все остается, залипнув, как пластилин. Ты, Нелли, ничего не забываешь, хотя делаешь вид, что у тебя якобы нет комплексов и все нормально. И даже ручками ты не работаешь... Но иногда как раз полезно стереть нечто... Вспомни хаббардистов. Они любят извлекать из людей всю их память, промывая мозговённые аппаратики до конца. Но какие дискомфортные моменты вытягивают они? Только когда обидели тебя. А не когда обидел кого-то ты. Как будто от нанесенной уже тобой обиды жизнь не может подпортиться, как несвежий кефир... Глупцы не верят в духовные законы, которые на самом деле не эфемернее физических, деточка!.. А теперь задам тебе конкретный вопрос, не размазывая:

 

Если память Блюминой стёрла,

А твоя - нет,

То подумай, кто из вас тогда получается бо.льшая стЁрва,

И можешь мне не давать вслух ответ...

 

Это сказал голос в пустыне дикой. И на этом он замолчал.

Откуда он исходил?

Нелли поискала и посмотрела. И нашла только большое американское трюмо впереди - шкаф-купе.

Так хорошо слышаться могло только оттуда. Значит, дикой пустыней являлось голое трюмо. Оно и понятно - зеркало было пустым - в нем жило только то, что напротив, - да и то наизнанку. И в нем же - обитал голосина.

Нелли посмотрела и наконец увидела его.

Голос в пустыне дикой был более всего похож на высоченную девку в босоножках, с неимоверными ногами, в длиннющей лиловой юбке и - с длиннющим же вертикальным разрезом на ней сзади. Он выглядел, как она, и более того - говорил таким же тембром. И вел себя как она.

И тогда Нелли странно успокоилась.

И вдруг поняла (догадываясь, что голос в пустыне дикой теперь подтвердит ей и это), что Гробус многое делает не просто так. Ибо не такой уж он и кругленький, этот Гробус, - охватывающий своей сеткой меридианов весь мир по части молодых. Что если еще год она потрется туточки, то Гробус, с очаровательной, как положено, улыбкой, предложит повысить ей квалификацию еще за один годик... А потом - и дальше, бессрочно...

Еще ведь она одно время подвизалась в церкви и пыталась петь там в хоре. Но вот если бы ей не предоставилось возможности хоровать - так ли уж стала бы ходить она туда? Это - Нелли уже подумала втайне от себя.

Она попыталась еще о чем-то думать, закрыв глаза. Но ни о чем не думалось. И она поняла, что больше не может плевать в потолок: иначе включится аварийная сирена, которая тут на потолке торчит и реагирует на влагу. Что одиночество стало космическим - как космическая каша, в который вязнешь. Космическую кашу подавали иногда на обед в лабораториях Булково. Так звалась она потому, что не падала из тарелки. Ребята-астрофизики проверяли из любопытства: космическая или нет, - переворачивая блюдо с кашей над экспериментальной лабораторной тарелкой...

Нелли огляделась вокруг. На полке стояли ее книги, которые она любила возить с собой, яко в мешке - и название каждой представляло собой сильно одушевляющую метафору. Сие была цепочка полиграфпродукции от ее детства до сегодняшнего дня. "Дедушка Мороз" - "раскладушка". "Матушка зима" - уже стишата для школьников среднего возраста. "Мистер Гальтер Бюст" - гламур для юных модниц со счастьем и теплым ветром в голове. И еще в придачу, для интересу - "Сэр Криоген". От дедушки, значит, Мороза - с соответствующим по эффекту дыханием - до сэра Криогена. С промежутком на Антифризе. И всё - мое - осознала Нелли Зуева, кандидат наук по искусствоведению. С романсом сугубо для баритонального баса с патефоном:

 

На истории сидя однажды

Изучал Колик греческий фриз,

А позднее у двери парадной,

Накурившись, хлебал антифриз.

 

Нелли повернулась к стулу и приняла решение. На спинке стула висело кое-что. Она низко поклонилась оному и важно сказала, отмахнув рукой:

- Мистер Гальтер Бюст!! Разрешите вас надеть!

Через пять минут экипированная Нелли позвонила по роумингу на специальный мобильник Дарьи Кантор. Потому что она не готова была ехать к родителям или даже на могилу...

- Дарья? - сказала она. - Забери меня на время куда-нибудь все равно куда. Яко в той сказочке - где ишшо, помнится, принеси не знаю чего.

- Но наш отряд уже скоро закончит работу - достраиваются последние километры и комплекс запускается, - сообщила Кантора.

- Все равно. Хоть на несколько дней, пока не приду в себя.

- Ладно, - сказала Кантора, подумав. - Жди от меня капитана Капитона, тысяча четыре миндалеглазых сома!..

Через несколько дней в стройотряде появилась новая, интересная во всех отношениях девушка.

Вокруг расстилалась дикая северная пустыня с ягелем, но голос в пустыне молчал. Потому что тут не было зеркал, несмотря на то, что было столько дамочек, и во-вторых - Нелли приходилось трудиться.

Но заставить ее работать адекватно не смогла даже Кантора. Пыталась сдвинуть ее с места из палатки, но у той был выше обычного центр тяжести. Потому и не удавалось поднять Нелли, лежащую продольно, выставив наружу не помещающиеся ноги в унтах.

С унтами Нелли примирилась, но никак не могла работать без хотя бы бушлата от Кардена. А пока бушлат от Версаче еще не подвезли, то она все-таки готовилась выйти на рельсоукладку в шерстяном вечернем платье...

Но пока Нелли жила, тратя родительские деньги, привезенные и сюда под фуфайкой.

Она сидела в палатке и била баклуши. Иногда она еще гоняла зайца - когда выбиралась на просторы поразмяться, - куда девки ходили по грибы и по морошку и где можно было разогнаться ее длинным ногам баскетболистки и фламенщицы. Но по большей части она все-таки не гоняла зайца, а именно била баклуши, - тем самым работая на стройотряд по-своему. Баклуши - то есть деревянные клинья для подпорок, рычажков, для волочения блоков, труб и рельсов - тоже пригождались.

Клинья-баклуши била она. То есть сырье доставляла ей в палатку Кантора, снабжала ее молоточком для битья и плоским ножичком для обработки древесины. И Нелли сидела, подперев головой потолок палатки, удобно уткнувшись спиной в ее стену, а ноги в унтах выставив опять же наружу. И выстругивала клинья для тягловых работ по нефтепроводу.

В перерывах между изготовлением десятка-другого баклуш-клиньев она съедала рульку, открывала баночку ветчины в желе или закусывала ломтем  хлеба с колбасным фаршем. Затем, закусив еще свежим укропом, снова била баклуши. Набив еще десятка два, отдыхала, уснув сидя. А с устатку потребляла засоленную курятину по-белорусски или вскрывала банку с кальмарами.

На следующий день она трескала маринованные огурчики, запивая рассолом, соленые грибы, квашеную капусту и томаты, - чтобы дать витаминный разгон перед основным обедом. На основной обед у нее планировалось мясо местных северных изюбрей.

На третий день Нелли извлекла из унта вакуумные упаковки с курагой, а после кураги скушала горячий борщик, согревающий, с перчиком, и еще два ломтика буженины. Потому что осмысление, излом, кризис давали лишний невинный аппетит. Она ела и успокаивала тем самым себя, нагоняя забытье.

На четвертый день кандидат наук Нелли, окончившая пост опосля корочки (как после первой звезды и за.куси), набила уже несколько десятков свежих белых баклуш - клиньев. И, прошагав еще несколько километров вместе со стройкой, снова засела в палатке. Она дегустировала горбушу, камбалу и медвежьи котлеты, приготовленные, по местному рецепту, в медвежьем же жиру. Потом пригодилась баночка горошка "Зеленый великан", который Нелли заела кукурузными хлопьями, выпив еще четыре банки сока: томатного, сливового, яблочного и - "яблоко-виноград".

А на пятый день с утра она, наконец, взяла все тот же маленький и компактный ножик для вырезания клиньев. Она держала его в руке и невольно засмотрелась - как истинная эстетка и одухотворенная субстанция. Ее узкая белая рука сжимала деревянную рукоятку - длинную и тонкую, - а сверху на последней поднималось острие треугольного лезвия с желобком посередине... Что это?

Неужели мир изменил пропорции или у Нелли двоилось в глазах? Предмет был тот же - ручка и на ней - треугольное железо с желобом.

Она огляделась. Был самый рассвет, но Кантора умела встать рано. Работая в закрытом учреждении, она всегда просыпалась с зарей и, как говорится, насобачилась. Правда, вечерами в городе она иногда задремывала прямо на стуле, уронив голову... Зато возвращалась со службы раньше.

Дарья вручила Нелли лопату, отобрав так же молча и просто, ненавязчиво перочинный нож. И - указала на выход из палатки.

Кантора вела ее к основной группе, потому что дальше уже топать было некуда. Нелли шла, неся заступ.

Дарья шагала за ней, поглядывая на низко повисшие тучи над дальним горизонтом северных земель, где расстилался уже сам Ледовитый океан. До которого так и не добрался Тиша Головарев... Даже с готкой Голлум. Кантора уже и сама скучала по родному городу: надо было сдавать и пускать в ход нефтепровод. И наконец возвращаться к будням своего учреждения по своей части. Где -

 

На работе день проходит,

Возвращаюсь ровно в пять...

 

Данная песня Эдиты Пьехи о соседе-горнисте и кларнетисте говорила о прямой причастности ее лирической героини к закрытым учреждениям: что явствовало из четко обозначенного временно.го расписания ее труда. За что именно эта песня всегда нравилась Дарье с музыкальной фамилией, которая также превращалась и в бюрократическое прозвание.

Впрочем, интересны сии строки могли быть и таким медицинским психологам, как Катя Бобина.

 

И поверьте мне, друзья:

Никогда не засыпаю,

Если не услышу я:

Па-па! Па-па-па-па-пам!..

 

То бишь - перед нами открывалась задокументированная картина оформившейся меломанской зависимости организма. Песня повествовала о процессе формирования такой зависимости, в конце ее - он уже завершался.

А вот Нелли на этот раз не удалось избежать лопаты - наступил аврал - завершающий этап строительства...

И голос в пустыне дикой наигрывал себе аккомпанемент на лопате.  

 

НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ГОВОРИТЬ "СПАСИБО" ГОСПОДУ

 

Валера узнал теперешний телефон Оли Рогожиной... Ведь она переезжала.

Валерун не верил до сих пор, что такое может случиться, но это произошло.

Сейчас только он признался себе, что мысль о ней не отогналась, как упорно он ее ни гнал. И он решил действовать иначе... Не сопротивляться этой мысли, тщетно стараясь "смириться"...

Он уже пытался позвонить Ольге. Но только пока срывалось...

Он позвонил снова - но тогда как раз преставился седой и мудрый старец - Олин папа.

Положив трубку, Валера вздохнул:

- Эх, не вовремя это он, папик ее... Я-то уж думал с ней погулять да пофлиртовать попробовать - а из-за него сорвалось.

Правда, поразмыслив немного, он затем логично сказал себе иное:

- Впрочем, теперь, когда, будем надеяться, ее папе лучше, чем нам, - лучше и мне: флиртовать сподручнее. Когда к Оле любопытные родители не станут приставать с лишними вопросами, - как, увы, часто случается...

Но он опять же не дозвонился до нее... Снова и снова. И всё опять зависло.

Зато - скликалась встреча. Встреча собравшихся со дворов четырех школ - многие из которых снова сошлись через столько лет.

Вскоре присоединились и Катя Бобина, и математик Виталька, который был некогда Катиным мужем, и Колик...

И все вместе они пришли в школу - к Ивану Георгиевичу.

А на другой день все поехали в парк культуры и отдыха, где состоялась встреча выпускников. Которым всем было уже под тридцать.

Встретились в небольшом специальном домике, заарендованным по знакомству, возле эстрады под открытым небом.

Светило теплое солнце.

Но всем ли одинаково?..

 

Да, еще недавно Оля Рогожина похоронила собственного папу.

Последние годы он почти все время лежал в больнице - в отделении, где дежурила дочь. Пользуясь своим положением, она легко устроила так отца, и была при нем, рядом.

Его отпели в церкви - те самые трое девчушек - малышка и пухлюшки, которые исполняли тогда "уа-уа-уа".

А потом Оля посидела с бокалом поминального вина на свежей отцовской могиле. И, смахнув слезку, сказала:

- Кто же теперь купит мне шляпку? Новую?.. Сама-то я никогда в жизни не покупала... придется осваиваться, а еще не знаю, где да как... На кого ты оставил меня, папа? Ты оставил меня - без шляпки!

И при мысли о пустой голове у нее опять навернулась слеза.

И пусть читатель не считает Олю легкомысленной, потому что вообще-то упорно говорят, - что излишней истерией по части наших усопших мы делаем им хуже и только беспокоим их там, на небе. Крайности нехороши в обе стороны, и по части духовных, мистических отношений тоже.

Оля допила бокал, и тогда уже можно было идти домой.

Но по дороге она увидела черную фигуру, стоящую на еще одной могиле. Фигура была женская.

Оля приблизилась, решив, что девушка тоже в трауре. Но облажалась: это оказался ее повседневный костюм, в чем был свой плюс - с такими шмотками не пришлось бы специально переодеваться для траура.

Но раз уж они затусовались, Оля, чтобы не так грустить, пригласила ее с собой на поминки. Однако девица оказалась молодоженкой и прихватила мужа. Тихона Головарева. Да-да, того самого "растамана", которого Оля теперь медленно припоминала...

И все вместе отправились на поминки. И та девушка Лена ехала в обнимку с мужем - рыжими длинными волосами, задумчивыми глазами и мешковатым плащом. А в сумке трепыхалась у них бутылка водки и рядом - еще какой-то черный комок, словно оторванный от балахонов и платьев, наброшенных на супругу. Это оказался платок-косынка, и этим платком готка вытирала себе глаза - удаляя с лица следы дорожных поцелуев мужа, чтобы остаться готически красивее без пошлого румянца. Вместо ночных роз на щеках цвета зари у нее были ночные розы готские - которые удачно пршпиливались булавкой на такой же фон платья.

 

Но теперь - настало иное событие... Встреча - состоялась.

Пока все беседовали за жизнь, накрывала на стол сама Оля.

Валера смотрел на нее. Она... Похудевшая. Мать-одиночка...

И он заметил: пока Ольга суетилась, нарезая колбасу, принося тарелки, груженные сыром с плесенью, она скинула туфли... Ноги у нее были босые, даже без носков...

Он вдруг всмотрелся пристально. Что-то пробрало его... Он застыл в шоке... Эти ноженции в летних брючках...

Что-то мучительно ковырялось в голове, извлекаясь из пучин памяти, из слоя археологических отложений, вдруг включая вспышку... Когда это было?..

Эта же походка, эти бегающие босые бесшумные ноги... Некий кризис в жизни... И странно мелькнувшее белое существо... Только как сейчас у нее - пломбирные брючки, тогда - такого же оттенка халат, - перетянутый пояском в талии, узенькой...

Он не помнил лица: оно было в маске до глаз... Зенки над маской...

Он кинулся к ней.

Она смотрела на него. Дружелюбно-воспросительно, крепясь и куражась.

Он повернул ее лицо к себе.

И посмотрел ей в глаза... Идентифицировал...

- Скажи, - спросил Валера, - а почему ты босиком?

Повисла минутная шокированная пауза. К чему он клонил?

- Я так привыкла, жарко ногам. Я и на работе так, когда лето. Много бегаю, и без туфель свежее, - честно призналась Ольга. - Вот я их и скидаю иногда...

Он почти не сомневался...

- А помнишь... Ну, тогда, в палате, был парень по имени Рома - и он пил ром... И еще с корешем своровал картины... А ты думала, что корешок - из бродяг, и обмыла его... И ЧП - побег...

Она смотрела не него пристально. С нее наконец свалилась та маска, закрывавшая ее до глаз - белая, не черная... И лицо в ночной палате... Которое проявилось только сейчас. И босые ноги, свисающие из-под халата... Яко главный вал в механической табакерке из известной сказочки Одоевского про музон - в палате и в халате.

- Рома пил ром! - повторил он.

Она вдруг перегнулась. Потупила и уронила лицо. Истерически смеялась, закрываясь руками...

Когда они все уже сидели за длинным столом, Валера не мог удержаться. Он сказал, что среди присутствующих есть его первая любовь, и показал ее. Когда народ отошел от первого шока, Ольга оказалась под перекрестьем глаз всего стола... Прошедшая свой собственный путь... Она закрылась и плакала, одновременно хохоча и хохоча...

- Валерун, ну что же ты с девушкой делаешь, посмотри! Ха-а!.. - заохал народ.

Предложили тост - за любовь. Все чокались. И, глядя по-прежнему на одну только Рогожину, кричали, как на стадионе:

- А ты?! Ответишь ему?!

Она, смеясь (тормоза все еще действовали плоховато...) и запрокинув мордаху, чтобы вся секреция из глаз и ниже не слишком уж размазывала общий видок, - конечно, ответила - протянув руку, чокнулась с Валерой.

Когда они выпили больше, он уже сел рядом с ней. Не мог не сесть... Она тупилась, пружилась и - улыбалась... Но больше молчала.

А Колик выступил вслух:

- Эх, вот и о первой любви вспомнили! Тема ведь... И - первый секс тоже - уже следующая тема в жизни...

Тут все присутствующие девицы надули губы и вытаращили глаза, покривились и укоряюще сказали ему хором, в дополнение еще грозя рядом указательных пальцев:

- Коля! Ко-оля!!

Тот понял, осекся, зажал самому себе рот обеими руками и заверил:

- Молчу, молчу!

Валерун не мог отвести от нее глаз, а говоря проще - не пялиться. Что было делать.

Рогожка была в очаровательном топике. В одном ухе у нее насчитывалось три маленьких сережки, как гвоздики, вбитые в мочку, и еще две - в другом. Глазёнки у нее были по-прежнему не знающие - плакать или - продолжать истерику иного толка...

 

Я удержусь от смеха

И выпью я с тобою,

Забуду всё, опомнюсь,

Коснусь тебя рукою.

 

- Давай! - предложил он ей свою руку и - и бокал.

Все смотрели в этот момент на них. Весело подзадоривали и хлопали в ладоши, скандируя хором, яко фэны на хоккее.

Оля молча с готовностью чокнулась с ним.

- Давай! - кивнула она, предлагая ответно свою руку - с рюмкой.

 

Итак, Валера выпил с Олей рюмашечку водки,

А приятель Тиша - женился на готке.

 

На молодых людей умильно смотрел Иван Георгиевич. И по ходу прибирал со стола, деловито сунув в пачку "бычок" из хрустальной пепельницы... Пачка была брошенная и пустая. И бычок тоже.

Но он положил ее, психоделично лиловую, в нагрудный карман. Машинально пошлепал рукой по твердой пачке. И произнес, золотозубо покривясь, как бы прислушиваясь:

- Пепел "Палл-малла" стучит в мое сердце...

Он почти не изменился, и был таким же быстроглазым и шустрым, и все в том же клетчатом кургузом пиджачке. Только стал чуть седее и беззубее. И теперь он уже практически не преподавал, но сотрудничал в школьной столовой. С ним был желтый чемоданчик, на котором появилась ишшо новая надпись: "Иван Географович - Даун Даунович" - выведенная робким неверным почерком наивного человека явно школьного возраста. Опять же оставалось вопросом, не решенным наукой: до сих пор ли упоенный и рассеянный, яко все профессора, Иван не заметил сего? Или - заметил позже, нежели въелось - как в случае и с пятнами обстрела в спину, - ставшими памятью чудесных школьных лет?.. 

А рядом сидел гном в желтой веселой куртке и с бороденкой, аж загибающейся на стол. Лучший математик района Бахчин, отмеченный уже самим Гробусом. Он не изменился. Поступаемость в вузы под его руководством была стопроцентная, но ни о чем другом, кроме чисел натуральных и иррациональных, поговорить с ним практически не представлялось возможным.

Однако вот что выяснилось, какая сенсация: он не так давно бюллетенил! Потряслась вся школа - информация о его богатырском здоровье - при гномьей внешности - передавалась из поколения в поколение по-прежнему! Но уж сколько веревке ни виться, а конец будет! Впервые за два десятка лет Бахчин две или три недели болел и не ходил в школу! Иди ты!..

Еще говорили, что когда он получал паспорт нового образца, его все-таки уломали сбрить бороду. Но - ненадолго. Ибо гномы, - как открыл в своих физиолого-этнографических и археологических выкладках профессор сэр Джон Рональд Руэл Толкиен, - имеют самые длинные бороды, и их орудием являются самые острые топоры. А уж если какой гном побрился топором - то это мама не горюй: вроде как либерал, который ходит в православную церковь.

Напротив сидел юный великий математик Виталька. Они с Бахчиным сидели как настоящее и будущее одной и той же сути, смотрящие друг в друга.

Валера не мог поверить в такую встречу еще полгода назад... Но все высветилось, и странное воспоминание кончилось. А когда-то оно бессознательно посылало неясные сны и заставляло ломать голову над тем, откуда было это дежа вю или что?

 

Об этой девушке босой

Я позабыть никак не мог...

 

О какой? Где? Почему она показалась тогда странно знакомой в каждом движении? Но он не понимал, что летящая эта походочка - записана на подкорочку... И босые ноги в синей темноте палаты - синеватой от света специальных аварийных ламп... Хирургическая лампа напоминает яичницу с желтками. Или - отрезанную и перевернутую горбушку крупной и редкожиристой колбасы.

Эта девушка из палаты, где хулиган-приколист Рома пил ром, сидела рядом. Не лунно-холодная, но - теплая, смеющаяся истерично и трогательно. Нежно плачущая от смеха или - воспоминаний каких-то своих, иных...

Переставшая быть белым пятном в ночи: светил летний день и отсутствовал халат. Она была по-простому - в штатском.

 

Я люблю, когда рядом есть девки.

И когда по ночам они плачут!

(Почти И. Анненский)

 

ДЕНЬ ВАРЕНЬЯ

 

Свой день рождения Головарев праздновал снова в союзе журналистов, в той особой комнатке.

Когда к нему шел Валера, он снова вдруг подумал: а ведь, черт возьми, его я знаю буквально - с какого класса?.. И мы в той или иной степени, сходясь и расходясь, дружили с тех пор и - до сего дня - когда уже нам под "тридцатник"... И что вроде такого? Но как будто чудо - многое вокруг нас, стоит только задуматься, но мы уже привыкли, и не замечаем...

Одно чудо произошло точно. Я верю теперь, - думал Валерун, - что это случается. Господь точно есть в небе, если нас так смогла свести жизнь, после всех лет, с Олей Рогожиной, - которая жила тихонько где-то на дне души, спрятавшись. Но давала иногда знать о себе, только я не верил в эту встречу, в ее возможность, нас развело из одного двора в разные стороны, и она даже переехала... Но теперь... теперь спасибо Господу и Матери Божией.

Это он думал про себя, не говоря о том Тихону...

А Тишка... Эх, когда-то мы были подростками - неуклюжими и смешными... Но у него осталась такая же рыжая длинная грива. И он остался прежним - что тоже само по себе чудо, если опять не закономерность. Так чего в жизни больше - чудес или закономерностей?..

Когда-то Тихон начинал с модной тогда хипповской субкультуры - растил гриву и сидел на улице с папой - прямо на обочине шоссе, и еще путешествовал на попутках... А теперь миновали волны разных субкультур: хиппи 60-70-х, гопники как субкультура 80-90-х - и вот: сменившие уже и тех и других готы - в начале третьего тысячелетия...

Тихон доставал ветчину. Рядом на столе еще стояла аккуратная хлебница с нарезанной буханкой.

- Тиша, а можно взять хлеб? - спросил Валерун.

Головарев отозвался нарочито как бы совершенно серьезно:

- Нет, Валер, нельзя!!

Валера посмотрел на него несколько недоуменно, а тот сочно куражно пояснил с не меньшей сУрьезностью:

- Этот хлеб только для украшения стола, и только я к нему прикасаюсь сам!..

Начинался день рожденья. Головарев произносил речи. Как обычно - о вере, о том, как мы тут собрались. Но когда он говорил о вере, то особо. Мы православные, говорил он, никогда не забывая подчеркнуть, что православие наше подразумевает народность, - в противовес католикам, которые остаются по определению чужды народности - ведь простые люди не знают церковной латыни!

Еще попутно, как всегда, Тихон, нарочито в каждом слове, толкнул спич о браке православных людей, - сделав основной упор на противоположение с протестантами. Ибо они вот тоже говорят "с Богом в сердце - и в загс!", а в результате так можно дойти до того что с Богом в сердце и просто в кусты без загса и протестанты откровенно открывают к тому дорогу в противовес единственной истине нашей. Он не сказал вслух вывода о "нашей истине", но головаревская манера была опять же настолько характерна, что тут всё было и так понятно знающему его. Он ото всего всегда танцевал наоборот: для него быть православным значило бессознательно - прежде всего противопоставиться всяким баптистам, католикам, ну, и уж об "американцах" даже не говорим...

На молодой жене было черное готическое платье с "ботвой", и готичные сапоги с серебром. Она подчеркнуто не улыбалась.

Но он тоже редко улыбался.

Итак, Тишка поймал черную бабочку, сачком вроде как из танца Канари. Помнится, черную так бабочку, оказавшуюся вампирическим готиком, пымал и персонаж сказок братьев Гримм или более позднего их пересказа. А когда тот кровопийчик отчитал его, он сказал: извини, у меня же нетути мозгов! Так что что уж поделать.

Народник, самодержавник женился на индивидуалистке и погруженной в себя готке, приверженке средневековых католических традиций. Человечек Наоборот оставался верен себе - даже в женитьбе. Он все делал наоборот, даже по части самого себя.

И вдруг Валера поймал себя на мысли - да так ли уж всё наоборот или просто круг замкнулся, яко вольтова дуга? Он вдруг вспомнил еще одно, давнее, мелькнувшее Тишино прозвище - "Чайльд-Гарольд". Если сказать глотая и максимально невнятно - то послышится почти адекватно "человечку Наоборот"...

Обручальное кольцо проворачивалось свободно в обе стороны - яко палиндром. Итак: готичность - мистичность и тоска зеленая, черная и сине-красная в макаронную крапинку - зомбизм-момбизм с питием уксуса, коим занимался и сам основатель байронизма и чайльдгарольдизма. И эта парадигма го.тов разных подвидов выворачивалась наоборот и по части человечка Наоборот: Чайльд-Гарольд - то бишь байронист - двигался навстречу ей - Лене Голлум.

Так что, разве не остался Тихон Чайльд-Гарольдом по характеру, только что сменив идею с агностицизма школьных лет и антиклерикализма на иное? Впрочем, иногда Валеруну, что греха таить, казалось: Головарев легко найдет понимание с каким-нибудь русофилом, который по убеждениям будет паганистом, или, иначе, неоязычником и - противником христианства. Но вот можно поставить ящик вермута, что с демократом Тихон общего языка не найдет и дружить не станет, даже если этот демократ окажется глубоко верующим православным христианином...

Самое прикольное было в том, что Валера не стал держать эту мысль в себе и высказал вслух... И Головарев достаточно откровенно ответил... Ну, вот так, что яснее некуда:

Если православный либерал будет гореть в пожаре - я вынесу его из огня. Да, потому что Бог и в самом деле выше социального. Но на этом мы расстанемся. Что ты сказал, Валера? Что Бог выше социального, а не наоборот, если для кого-то вера - продолжение политических убеждений?.. Так и я о том: я вынесу его из огня! Но на этом, тоже повторяю, мы разойдемся - ибо о чем нам говорить?..

Правда, иногда Тишка упрекал самого Валеру в некотором наклоне к либералам... Но дружба их жила по только самому себе понятному закону, вопреки четкой рациональности. Хотя о том и ходят мысли: двум совершенно одинаковым сущностям как раз быстро наскучит друг с другом, а вот дружба слегка разного - она и жизнеспособна... Может, в том фишка.

Молодая жена

 

Поднимала ножки,

Чтоб надеть сапожки.

 

С Тихоном они обвенчались в церкви, где некогда работала Нелли как послушница чисто в лавке, и венчал их второй батюшка - не душка, а сурьезный. Не русая, а черная борода.

Молодая жена писала маме в Чехию по электронной почте. А ноги перестали опухать, и она обрадовалась тому: потому что на них теперь изящно налезали готические ботики, - которым требовалось быть узкими по фасону.

Готка Лена была с пухленьким лицом и подтянутой фигурой. Но что-то часто приковывало внимание к ней заботливого мужа, заставляло скосить глаза, стрельнуть ими в сторону - на животик... И она не пила вина.

Тиша общался в основном в особом кругу: кругу более старших людей, - занимающихся особыми исследованиями и журналистикой прямой идейности. Из сверстников он мало с кем поддерживал знакомство - только вот с Валерой да - невольно - с Валеркиными знакомыми... Их дружба была феноменом... Или - повторяем, еще одним из проявлений единства разностей - в той же бессознательной концепции человечка Наоборот. Но жизнь не могла их развести, вопреки всякой логике.

А из старшего круга на застолье Валере приглянулся Нечаевский - автор книги "Голем в России". Нечаевский был знаменитым исследователем масонства. Выкладок сделал он уже много. Некоторые из них в своей неожиданности были довольно смелыми. Например, версии о масонстве некоторых русских деятелей науки и искусства времен становления советской власти, и даже - касательно идей освоения космоса... Не хотели ли отселить тех, кого смогут воскресить соединениями технологий науки и тайной мистики, на другие планеты большевики-масоны? (Привет Вите Франкенштейну!..) Может, именно в том направлении они торопились запустить первые ракеты?.. А Голем тут фигурировал как символ языческого объекта философии той части интеллигенции, которая сменила живую мысль на эстетические конструкции, - из которых в результате сыпались глина и песок... Но до сих пор за искусственной, клонированной фигурой Голема не было видно простоты и правда не находилась...

Валера рассчитывал прочитать книгу о Големе. А легенду о нем уже пересказала Лена, привезя ее из Чехии. Где было окно в мансарду, в которой остался Голем, и дорогу к нему закрыли как заклятую...

Книга Нечаевского имела резонанс. Правда, нашлись и оригиналы... Кто-то, обнаружив приводимые в ней документальные факты (с фотографиями) о нескольких случаев жертвоприношения христианских детей сектантами в дореволюционной России, - уже назвал за сие данную книжицу "фашистской" и призывал отвести это варварство от магазинов...

Нечаевский сидел философски спокойным, готовым к мирному диалогу со всеми, даже с оппонентами. Готов был поделиться исследованиями... Он сам еще раз подчеркивал факт, что если с Европой и Америкой по части масонства все более-менее становится ясно, то уж по части этого самого в современной России загадка пока закрыта даже для нас, научных исследователей темы... Правду надо признать.

Был и другой товарищ - тоже из старших и с большой темно-русой бородой.

Потом пожаловала еще черная борода - тот самый батюшка из церкви, венчавший молодых. И он был приглашен.

Валера снова заметил тот самый бесхозный аккордеон, который постоянно стоял в своем футляре, пылясь, в этой комнате на шкафу. Он предложил взять его оттуда и, вытерев пыль, грянуть чего-нибудь веселое.

Кое-кто идею поддержал. Но именинник предложения не принял.

Почему?

Потому что р-русские люди не поют за столом радостных песен - не положено им этого, только что-нибудь тоскующее, заунывное.

На уже немой Валерин вопрос Тихон пояснил ему, неразумному: в России строился Беломорканал не с веселыми отнюдь распевами - так как же мы можем тут?..

Вот так вот. Опа-па и мама не горюй...

Впрочем, отметил про себя Валера, Тишка тут уже был не нов. Кто-то утверждал, что после Второй мировой войны писать стихи есть варварство.

Валера хотел спросить Головарева, не варварство ли еще улыбаться вообще, но уж не стал. Хотя Тихон обычно улыбался угловато - углом рта, но минус на минус вроде плюс дает...

Поднимались разные тосты. Темно-русая борода пихнул речь, что мало-помалу Тихон приближается к возрасту Христа, который, по одному апокрифу, был вроде тоже славянином и побывал на русской земле...

Может быть, почему бы и нет, подумал про себя Валера. Хотя правомерно ли вообще давать национальность Богу?..

Пришел черед вручать подарки.

Валера встал и потянул из сумки фарфоровую фигурку, аккуратно завернутую в мягкие тряпочки.

Извлек и поставил на стол, приковав к ней общее молчаливое внимание.

Царек был маленький, однако что надо - хоть и в масштабе, но доподлинно как настоящий: даже шапчонка с мехом, скипетр и держава в руках, пелерина и рукава. И всё - в золотой парче и драгоценных камешках - каждый размером с бусину.

- Ух, царёныш! - раздались голоса. 

- Хм! И смотри - у него шапочка Мономаха... А как она держится?

- А как прибили - так и держится! Вот, видишь алмаз на самой макушке - видать, прибивательный гвоздь и есть!

- И тебе, Тихон, хочу сказать! - заговорил Валера. - Вот, ты же хочешь, чтобы у нас царь был. Ну, вот теперь и будет! У тебя!.. А ты уж - будь таким, какой есть. Старайся думать не под идею, а - что само приходит к тебе. Ведь как учит христианство, - он невольно повернулся за поддержкой к присутствующему батюшке, ибо от другого священника в церкви, на исповеди, слышал эту мысль, - оно учит жить по естественным законам.

- С маленькой поправкой - да, но имея в виду неиспорченную природу человека! - поднял палец мирно кивнувший батюшка Черная Борода.

- Мы все русские и любим Россию, но как учит Православие - Бог все-таки выше родины, то есть - правда выше государственности. Вот ее и надо нам искать. К сожалению, хотя наш Тиша откровенный сторонник монархии, я сам не стал таковым. В конце концов, царство Божие и царство кесаря - дело разное. И еще скажу вот что. Тихон всегда активнейше критиковал эпоху последнего генсека СССР и Первого Президента России... Да, признаю. сейчас - отстоя собрали мы много... Но - при всем астрономическом ряду минусов именно в эти эпохи мы получили один-единственный плюс. Поэтому уж Бог всем судья, но плюсик - при всех других отстойных минусах - имеется. У нас - открылись и строятся заново церкви, мы можем свободно читать Библию и православные книги.

- Ну, это спасибо Богу, а не генсеку и президенту, - усмехнулся Головарев. - А так - да, всё верно говоришь, Валер... Но вот только потому что многие считают по части монархии как ты - у нас ее пока и нет...

Все слушали с интересом и умильными улыбками. Нечаевский тоже.

И тут послышался крик.

Все посмотрели и застыли опять. Это был Русая Борода.

- Это не русский царь! - закричал он. - Посмотрите - издали его глаза кажутся раскосыми и улыбка восточная!

- Да вы что?! - изумился Валера. - Это самый настоящий русский царь!! Шапка Мономаха, скипетр и держава - вот!

- Не-ет! Это татарский хан, который пришел нас завоевывать и переоделся в русского царя, как вроде поляки сидели в Кремле! - крикнул Русая Борода.

Затем он стукнул кулаками по столу, упал на пол и разорвал на себе рубашку.

- Ужас! А-а-а! - закричал он. - Молодой человек! Всё, что вы говорили, - ересь! Исказившая христианство! С самого первого слова и до последнего - вы еретик! - бился он на полу и рвал себя за бороду.

Он говорил и дальше. Кто вы такой, чтобы судить о целой эпохе?! А я скажу прямо: страшнее эпохи последнего генсека СССР и Первого Президента России еще не было за всю историю Руси! В ней нет просвета - царство безраздельной тьмы! А вы произнесли похвальный дифирамб! Вы прославили ее, поддерживаете обеими руками! Вы приветствуете с восторгом адскую тьму без луча света! Мне жалко вас!

Валера перевел дыхание не от страха, не от особых эмоций, но больше от неожиданности случившегося. И честно признался вслух, что вообще-то ходит в православную церковь.

- Так сейчас православная церковь и проповедует ересь! - не тушуясь ни секунды, сказал тот, с бородой. - Да, и вот вы ее повторяете! Я сразу понял, что вы еретик! Даже заметил, как вы делали жест рукой, указывая на именинника - поймите, это характернейший жест человека, у которого воспитанность на еретическом мировосприятии уже идет на уровне бессознательного! Каждый мах вашей руки и наклон головы выдают в вас еретика с головой!

Присутствие рядом священника православной церкви, которых он четко уже записал в еретики, разошедшегося человека явно не смущало...

Он продолжал речь.

И Тиша, ты что тоже несешь! Нам не царь нужен, а нужен Сталин! А что по части православной церкви, Валерий, я вас спрашиваю? Ну и ходите в нее! А я, может, в синагогу хожу! Или в мечеть! Или в пагоду! Что с того, я спрашиваю, что это меняет по части фактов? А факты вот - население России за эпоху последнего генсека и Первого Президента сократилось на десять миллионов! Да, с 300 миллионов до 290! Хоть это вы понимаете?!

Валера не очень понимал. Потому что, как известно, младенец умрет - и то пискнет. Поэтому не сильно укладывалось в голове, чтобы мог безропотно и главное - незаметно, как овечки, вымереть десяток миллионов русских... Но его оппонент был человеком явно верующим - он глубоко верил именно в это. Правда, не подкрепив тезис никакими ссылками, с какого ветра сие взято... Должно быть, из ультрапатриотических газет, данным которых человек с бородой доверял опять же как верующий - без объяснений и попыток подтверждения с точки зрения формальной приземленной науки - сразу ставя ей предел.

- Подождите, - вслух сказал Валера уже о другом. - Давайте посмотрим честно - в истории России были эпохи страшнее! Да Великая Отечественная война и сколько людей погибло от рук фашистов тогда!

Но пронять человека с бородой было нельзя ничем, как старину Содомского. Он ответил тут же:

- Так то же за идею полегли! А здесь - вообще непонятно ради чего! И скорбно мне, что вы не один, именно молодых людей таких народилось целое поколение - привыкшее к этой свободе и вседозволенности! Единственный способ прекратить эту ересь сейчас - заклеить всем рот! Всем русским надо заклеить рот!

- И вам тоже? - деловито и логично спросил Валера.

- И мне тоже! - заорал широко открытым ртом Русая Борода. Надо было еще раз отдать должное: он не лез за словом в карман - тут он был явно на высоте. - Потому что вы только что поддержали всё, что сделал Первый Президент России, вы приветствуете его всей душой! И неужели вы не понимаете, что это же бред - хвалить такое? Вымерло "чирик" миллионов - ха! - зато церкви открыты, молиться можно свободно за себя, близких, за народ! Да разве одно может вообще стоить другого?! Сравнить нельзя!

А ваша речь, Валерий, насчет царя, когда вы его достали из сумки - это уже речь даже не еретика, а гопника! Гопническая речёвка! Нет!.. Вы не еретик! Вы - гопник! Вот.

Гопник-школьник, гопник-фэзэушник, гопник-техникумовец, гопник-станочник, гопник-бездельник, гопник матерящийся, гопник-жучок, гопник-хам, гопник с мобильником, гопник в трениках, гопник в кепке, гопник с цепочкой, гопник чернявый, гопник белявый, гопник-красавчик, гопник неприглядный, гопник мелкий, гопник, грызущий семечки, гопник-попсовик, гопник-шансонник, гопник элегантный, гопник бешеный, гопник злой, гопник оборванный, гопник рахитичный, гопник благодушный, гопник простодушный, гопник ссутуленный, гопник скукоженный, гопник бухой, гопник обкуренный, гопник обдолбанный, гопник невменяемый, гопник коммунальный, гопник общажный, гопник-даун, гопник-кретин, гопник-мастурбатор, гопник-ябеда, гопник-подлиза, гопник великовозрастной, гопник щербатый, гопник прыщавый, гопник сопливый, гопник слюнявый, гопник мощный, гопник шершавый, гопник хлипкий, гопник из медучилища, гопник-байронист, гопник стайный, гопник-одиночка, гопник-грабитель, гопник-погромщик, гопник-хохол, гопник-молдаванин, гопник-бродяга, гопник опустившийся, гопник золотозубый, гопник дворовый, гопник скамеечный, гопник подъездный, гопник в подворотне, гопник назойливый, гопник стрёмный, гопник толстомордый, гопник с тату, гопник кислый, гопник лысый, гопник волосатый, гопник-провокатор, гопник блюющий, гопник истероидный, гопник хохочущий, гопник-язвенник, гопник-параноик, гопник-психопат, гопник-шизофреник, гопник-сифилитик, гопник-двоечник, гопник примажоренный, гопник с "Беломором", гопник с пивом, гопник в трениках и штиблетах, гопник отсидевший, гопник орущий, гопник-авторитет, гопник подчиненный, гопник обмороженный, гопник, косящий под зэка, гопник, косящий под неформала, гопник, играющий на гитаре, гопник конопатый, гопник-астеник, гопник-восьмидесятник, гопник поколения девяностых, гопник люберецкий, гопник-девственник, гопник образованный, гопник американизированный, гопник-пироман, гопник из рюмочной, гопник из "Макдоналдса", гопник из парка культуры, гопник с дискотеки, гопник армейский, гопник, слушающий рок, гопник с оргии, гопник-недоучка, гопник-сексуальный маньяк, гопник-собачник, гопник-игроман, гопник-еврей, гопник-пошляк, гопник-циник, гопник, пьющий одеколон, гопник династический, гопник мистический, гопник, поймавший "белку", гопник флиртующий, гопник плюющий, гопник, нюхающий клей, гопник с Юга, гопник столичный, гопник провинциальный, гопник, леченный в наркологии, гопник-второгодник, гопник-второгодник-рецидивист, гопник-наперсточник, гопник-рэппер, гопник отсидевший и принудительно леченный в наркологии, гопник семейный, гопник-депрессант, гопник-циклодольщик, гопник-уринофил, гопник-уринофоб, гопник с ножичком, гопник-автомеханик, гопник-водитель, гопник мерзлявый, гопник продвинувшийся и с распальцовкой, гопник с битой, гопник-спартаковец, гопник, пьющий портвейн за углом, гопник-десантник, гопник, закусывающий спиртное "колесами", гопник стыдливый, гопник хорохорящийся, гопник стёбный, гопник бесстыдный, гопник морозостойкий, гопник с комплексами, гопник, битый родителями, гопник-папенькин сынок, гопник политический, гопник, сбегающий из дому, гопник бесстрашный, гопник трусливый, гопник, сидящий на корточках, гопник в шапке-"гондонке", гопник оборзевший, гопник на мотоцикле, гопник в авто, гопник-очкарик, гопник-лох, гопник-футболист, гопник-велосипедист, гопник-мопедист, гопник-лохотрон, гопник-"шит".

Он явно уже собирался бежать вон со дня рождения. Не мог больше выдерживать здесь Валериного присутствия.

Но к нему обратился батюшка.

- Вы неправы сами! - сказал он. - Вы неправы уже, простите, с любой точки зрения, даже тем, что осуждаете и провоцируете на то же Валерия!..

Тихон кинулся к Бороде и все-таки силой удержал его от аффективного побега.

Все медленно выходили из легкого шока. Нечаевский сохранял философское спокойствие и даже уже вполне приветливо, как и всем, улыбнулся и Валере. Всегда готовый к мирному диалогу со всеми.  

Бороду посадили на место. Он тоже отходил - уже выдохнув все слова.

Чтобы показать себя хватом, Валерун не потерял лица и сохранил невозмутимость. Так он приучил себя к самодисциплине за последние трудные годы и - такое шло у него уже на бессознательном уровне.

Слово взял батюшка.

- Нет, я спокойно просто хочу сказать, - начал он. - Насколько я понял вообще из ситуации и ваших слов - вы, Валерий, пока в поисках и признаёте это.

- Да, - ответил Валера. - Потому что вообще-то это естественное состояние - искать. Как говорил Сократ: чем больше я знаю, тем убеждаюсь, как мало я знаю. А по-моему, если человек перестает что-то искать, это уже признак явного старения. В жизни должна оставаться тайна, и наш разум не всесилен.

Батюшка покивал, но как-то особо. Видимо, он имел в виду и других людей, в том числе Головарева. Которые как раз в некоторых вопросах уже не ищут. И не сомневаются. А точно знают, куда идти - отстаивать монархию и народность.

Поп произнес скромную речь. Да, верно, не все наши, православные служители разделяют эту точку зрения, но лично он был сторонником монархии. И вот почему.

У России по сути нет республиканского опыта. Так уж сложилось... После Ленина пришел Сталин, и в сущности сделал советскую империю. Так что по сути Россия всегда была империей - и до революции, и после... Теперь об ином. Един Бог - един царь - един народ. Вот в чем суть этого трио - православия, самодержавия и народности. Многопартийность - уже признак политической секулярности, демократии западного образца. Отсюда - стрелки и к духовному - к секулярности сознания вообще и - по сути к равнодушию по части истины и к безбожию. Идеологии безбожного Запада.

Вот так вот. Запад был для батюшки символом атеизма. В противовес России, бывшей в двадцатом веке СССР...

- Хорошо, - подискутировал Валера, - а если не много партий, а две? Двухпартийная система...

Тут подал голос скривившийся Тиша. Угу, нам еще с Америки брать пример, да?..

Как это уже надоело - слушать от него про САШу, но Валера вслух не сказал. Ну да, американского ничего хорошего, пусть даже одного пункта политической системы по части партий, быть не могло вообще по определению. Хотя в монархической, между прочим, Англии система тоже была двухпартийной...

- Тихон, - сказал в ответ Валерун, - как ни верти, но у нас уже практически оформилась эта двухпартийность! По общему счету - демократы и патриоты. Вот могло бы и быть две партии: патриотическая и демократическая.

Но Головарев думал вслух что-то снова об американской системе. Которая суть демократическая республика, ибо две ее составляющие - это демократы и республиканцы, таким образом создающее единое целое.

Да и вправду, была ли принципиальная разница между теми и другими?..

Батюшка Черная Борода говорил еще о русской истории двадцатого века. Особенно скорбно то, сказал он, что многие кресты в двадцатые и тридцатые годы с церквей сняли сами священнослужители...

- Но имеем ли право мы судить их? - отозвался Валера. - Мы не знаем, как сами бы поступили на их месте - когда их ждали лагеря и истязания...

- Да, - кивнул батюшка. - Вы правы абсолютно. Мы не имеем права их осуждать - ибо действительно не можем дать гарантии и за себя. Мы можем только смиренно молиться.

Лена стала потихоньку клонить голову и дрожать. Валера машинально (мачизм паршивый...) хотел снять с себя пиджак, но - осекся и сказал имениннику:

- Тихон! Пиджак-то свой на Лену накинуть надо!

Головарев начал в своей обычной куражно-язвительно-холодной манере бубнить, что типа - а она не мерзнет, стёбная умница.

Воцарилось замешательство. Его разрешил Нечаевский, бодро сказав Валере:

- Валерий, да отдавайте свой!

Звучало с его стороны это так: уж мы-то Тишку знаем... - такое выражение чувствовалось в его интонации и взгляде недвусмысленно.

Валерун снял свой пиджак и набросил на Лену.

Голлум дремала, укутанная в Валеркину одежку. На плече мужа - мужа в своем пиджаке.

Человек с бородой прощался. Он все-таки уходил. Но, уже совсем успокоившийся благодаря общим усилиям, подошел к Валере, пожал лично ему руку и сказал:

- Извините уж меня. Потому что всё это, знайте - на самом деле кричал не я. Это - кричала водка во мне.

Валера, прощая его, пожал ему руку. Искренне без страха и злобы.

Бороду проводили. Но напоследок он все же указал пальцем непосредственно на фигурку царя, в котором почему-то упорно усматривал монголо-татарского хана на Руси, и четко сказал:

- А вот этому - надо отпилить голову! Да - отпилить ему голову.

Все уже смотрели на чету. Нечаевский глядел все с таким же миролюбием и философским спокойствием.

Тиша в упоении приложил ухо к брюшку молодой жены. И показал пальцем на правую часть ее живота, повыше. Мешая восторг с дознавательной сосредоточенностью, он спросил в виде версии:

- Может быть, здесь?!

Ответа не последовало...

Тогда он продвинул ухо левее и ниже, в другую зону жениного чрева. И показав туда, задал новый вопрос:

- Или здесь?..

Жена сидела в легком упоении и неге. А он пытался доискаться, нежно исследуя... Но ответом оставалось молчание. Где именно зацепилось что-то? Если б знать...

За столом разворачивалось новое обсуждение: кто же через несколько месяцев родится у славной готки? Мнения разделились ровно напополам. Одни полагали, что - готик, другие - что готёнок.

- Или здесь?! - дотошно заглядывал Головарев в ухо Лене Голлум...

- Значит, ты ждешь ребенка?! У вас будет ребенок? - спросил наконец Валера в искреннем восторге, теперь наконец все поняв, включая странные вроде бы взгляды и намеки.

- Если Бог даст, - строго ответил Тиша.

Валера сделал паузу. Подумав, переспросил:

- Нет, ну в смысле - уже... известно, что... в общем?.. - невольно запнулся он.

- Если Бог даст! - отрезал Тихон еще серьезнее и строже.

Это уже было как-то странно. И Валера понял, что тут лучше вопросов не задавать и нос свой не совать...

А Нечаевский смотрел с тем же дружелюбным и мирным выражением настоящего философа-исследователя.

Вечер закруглялся. И жена, закутанная в Валерин пиджак, снова похрапывала - нежным сопрано...

Хм, - подумал Валера. - У Лены, значит, только два-три месяца, а уже так в сон клонит? Мало каши ела девушка!..

 

Засыпай!

На руках у меня засыпай!

Засыпай

Под пенье дождя.

Далеко -

Там, где неба кончается край -

Ты найдешь

Потерянный рай.

 

Но вдруг только сейчас Валерун заценил позицию, покрывшую в этой простой остроумности даже Нечаевского - со стороны Голлум. Она за весь вечер не сказала ни одного слова. Ни за кого, ни против. Во время всех неожиданных перипетий она молчала. И тем самым всё словно прошло над ней, не задев. Она только слушала. Почти как гробница. В черном готическом платье. И вечном спокойствии... 

 

НА КРЫШЕ

 

Валера понял, что его искренняя тогдашняя молитва была услышана... Он был скептичен по поводу таких вещей раньше, но... Но Богоматерь послала ему Олю Рогожину.

Он настолько не сомневался в нереальности такой возможности... Спрятал от себя, думая, что, наверное, надо забыть... Но забыть не удалось... И тогда он, преодолев гордость, встал на колени перед иконой...

И кто мог думать (Валера - почти не мог...), что Богоматерь поможет вот так - легко и просто - по сердечному обращению?.. Как помогает человек, если искренне и наивно попросить его. Может, истина о молитве была действительно столь проста, что потому и никак не хотелось верить?.. Что запросто нужно обратиться - только без обид, а с добрым и открытым сердцем... Как - к человеку, к другу. И - всё... Вот во что не верилось - в такую безыскусность!.. Ему, бывшему когда-то пионером... В простоту проще всех наук о чакрах, если это, конечно, были науки...

Оля Рогожина готова была встретиться с ним у себя в институте, где теперь училась на врача.

Она решила искать дальше. Кажется, это было то... Хотя кто знает... Но так или иначе, она поступила на первый курс медицинского института.

 

Бледная медуза

Нового медвуза.

Шляпчата девчонка,

Куцая юбчонка,

Красный нос

(От хереса).

Чем длиннее ночи -

Тем она худее

От дежурств больничных,

Без рецептов модных -

Яблоки глазные

Промывает радость,

Смешанная с болью -

Он, ручей целебных

Маслянистых трогательных

Полудетских слез.

 

Огромный дворец раскинулся перед ними. Где было просторно и гулко, в аудиториях - открыто и пусто, за окном темно, а везде горел недвижный электрический свет... И ряды крылец - трибуны больших аудиторий - поднимались до потолка, как стадионы.

Они двинулись по коридору, огибающему круглые аудитории.

И шли долго и молча, и неожиданно попали в конец коридора, - с лестницей в специальном отсеке, выводящей на крышу.

Оля уже знала тут всё, ее новые приятели, ребята-студенты, подвизались здесь по части погрузки, доставляя на крышу мотки проводов и железо, когда там шел ремонт, и протягивали провода для энергоснабжения лабораторий...

Сейчас там был открыт люк наверх.

Не сговариваясь, они поднялись по крутой металлической лестнице.

Крыша была ровная, местами толевая, местами железная. Она тянулась по длинному "сросшемуся" комплексу зданий, соединенных одной и той же крышей с переходами под ней - до конца дальней башенки последнего корпуса.

Звездный блик лежал на антеннах - недвижно и холодно блестящие воткнутые копья торчали на фоне вороненой ночи.

Валерун с Рогожкой стояли, глядя в небо. На ровной, как гладь северных равнин, крыше.

Из всех созвездий Валера угадывал небесный ковш и Полярную на его ручке.

Они двинулись - вдвоем в дикой пустыне, которая была приручена. То приручена, а то - вдруг оставалось снова манящей, неизведанной, слишком далеко уходящей и рефракцирующей к горизонту, - простирающейся туда, как мост Бруклина...

Они шли вдоль череды толстых приземистых шахматных ладей для играющего великана, с решеточными иллюминаторами -  лейденских банок энергоснабжения.

Под ними был светлый, притихший, пустой комплекс. Над ними - черная пустота, а может, нечто движущееся и живое, потому что там катались шарики звезд. Они подмигивали. Холодно, ехидно, дружески, завораживающе - какая как, яко люди по характеру. Где-то там порхала, как бабочка над всем, МКС...

Валера и Оля шли, взявшись за руки, молча. Мимо лиловатых воткнутых пик антенн и протянутых проводов. Спускаясь в места, где на переходах крыша была чуть ниже, и затем - поднимаясь дальше.

Их шаги по железу тонули в лиловой бесконечности. А по толю шаги не слышались и так.

Вот тянулись гирлянды лампочек в сетках, вроде тех, что горят вечером по краям строительных траншей. Когда, в какие праздники или по каким сигналам они зажигались? Кто их включал - женщина или автомат?

Они продвигались по дороге в виде крыши от одного конца до другого, - где явно тоже был такой же люк. Чтобы спуститься уже в противоположное крыло, в иной переход. И над ними крутилась вселенная большим кругом, поворачиваясь вслед за ними своей широкой ряшкой, из любопытства следя за двумя фигурами. Кто-то молча разбросал в небе маленькие осколки. Кто? Да видимо, по логике, - Тот, Кто невыразим нашим представлением. Накиданные стекляшки были красные, зеленые, прозрачные, белые - рубины, от шампанского, от водки и горный хрусталь - от гномов, из их пещер внизу - куда они, Ольга и Валерий, должны были спуститься уже по другой лестнице, не менее крутой и кованой. Да - от медицинских гномиков с бородами: маленьких и крепеньких хирургов в масках и белых колпачках до бровей.

Ее ноги перебирали, легко перелезая и почти не подгибаясь на переходах - ноги скалолазки Оли. Они стали тоньше, однако почти не болтались внутри голубых плотных джинсов.

 

Оля,

избавляющая от боли,

и Валера -

коктейль с эклером.

Олька -

Лимонная долька,

И Валерун -

Кавун.

 

I

 

Вот на крыше мы с тобой,

По-над бездною реки.

По прямой да по кривой

И рассудку вопреки.

 

Крепче в локоть мне вцепись,

Побеждая страстью власть

Тяготенья - шанса, ввысь

Заглядевшись, вниз упасть.

 

II

 

Плюйся дальше на краю,

Не доплюнешь - я затру,

Знамя вьется на юру,

Стервы тоже носят тру.

 

Может, знамя иль маяк,

Может, возбуждает глад

Средь бутылочных малаг

Стервы русской стервелат.

 

III

 

Вместо знамени - платок,

Готкой вывешенный в сушь -

Просушиться. И каток

Раскатал раздолье душ,

 

Что над нами простира.

Простираем мы платки.

Ах умильная игра:

"И платки, и х.етки!" -

 

Молвишь, Оля, только ты.

Дух антенны - он прямой.

Сверху Южные Кресты

Над поднятой головой.

 

IV

 

Кто-то молча разбросал...

Но откуда эта пыль?

Метеоры раскромсал

Астероидный утиль.

 

А исследователь смет

Жизни - в Булкове сидит.

И косматых всех комет

Траектории чертит.

 

V

 

Но комета - это лед,

Скомковавшийся весной -

На заре созданья звезд,

Мироздания отстой.

 

Да летает вот с тех пор,

Как огрызок на шнурке,

Не растает, словно бор,

Где июнь - овраг в снежке.

 

VI

 

Господин Уэллс рулит,

Написав про слизняков.

Их увидел тот пиит,

Да и был тотчас таков.

 

Эти бернские быки

На треногах повихлять

По Земле решили и

Пошуметь и погулять.  

 

VII

 

Деборширство так пошло,

Выноси святых хоть вон.

Из витрин летит стекло,

Да "Титаник" потоплён.

 

Как же быть, никто не знал.

Но пиит сообразил.

Он бутылку в лапу взял -

По балде зафинделил.

 

VIII

 

По башке земли родной

Пузырем пустым попал.

Марсианский быстро вой

Отрубился и пропал.

 

Слизняки уж не рискнут

Сунуться куда не на.

Раз бутылкой саданут -

То уж ночью не до сна.

 

IX

 

А осколки пузыря

Разлетелись в небеса.

Так и звездочки горят -

Позастряли чудеса.

 

Вот они мерцают там -

Нам сигнал, что мы лихи!

И прожектор по стенам

Шлет ответ им, как мехи

 

Воздух гонят. Ветр высот.

Провода зажгут огни.

Словно матрицы красот

Звездных - в городе они.

 

X

 

Отражающий сигнал,

Только в зеркале кривом.

Мы отгрохали портал

Неба в духе городском.

 

Называется оно -

Иллюминационал.

Как реактор в Протвино -

Рядом башенный овал.

 

XI

 

Тумбы, тумблеры, щиты,

И в сети, как график, ток.

А быть может, это ты -

Как на кабеле Суок?

 

Оля, я агорафоб,

Но тебя я ради здесь,

Чтоб не показался сноб.

Электрическая взвесь.

 

XII

 

Но рубильник отключим,

Чтобы тихо стало нам.

Люк откроет нам сим-сим,

Разбежимся по домам.

 

И - на следующий рейс,

В высоту или в длину.

Под ногами же - не гнейс,

А твое простое "Ну-у!.."

 

ДЕЛЬФИНАРИЙ

 

Катя Бобина позвонила в конце недели. Потрепались о том-о сем. Она предложила завтра махнуть в дельфинарий.

Предложение заинтересовало Валеру. Он еще никогда туда не ходил. Так уж не сложилось - с кем?.. Одному скучно.

- Дельфины, - задумчиво сказал он. - Ясно. Из которых когда-то делали колбасу.

- Ой, Валер, прекрати! - шикнула на него Катя.

- Ты не знаешь? - удивился Валерун. - Кроме всяких шуток: в советские времена в "кулинариях" продавалась колбаса из дель...

- О господи! - отчего-то заголосила Катя. - Я умоляю тебя!.. О боже мой, боже мой! - закричала в трубку тонкая девочка. - Я не представляю, это ж кому могло прийти в голову - из дельфинов - делать колбасу?! Из этих прекрасных, грациозных, умных существ!

- Да нет, понимаешь, - принялся деловито объяснять ей Валера, поняв, что девушке тема явно интересна, ибо она к ней точно неравнодушна, - когда их занесли в Красную книгу - то уже эта колбасятина из "кулинарий" пропала. А до этого - там лежала дельфинья - черная такая...

- Так, Валера, всё! - жестко и грозно отрезала дискантом нежная девица. - Ты с нами в дельфинарий не пойдешь. За такие речи мы тебя туда не возьмем!!

- А с кем - с нами? - деловито осведомился Валера, особо не тушуясь. Он воспитал в себе в какой-то степени нордичность характера, плюс - знал, что Катя - девочка отходчивая и обиду не таит, а также чувства юмора вообще-то не лишена. Да и ведь известно: чем легче человек заводится - тем всё это несерьезнее и тем быстрее он отходит. А закон психофизиологии по части - у каких натур какие болезни - кратко можно сформулировать так: у язвительных - язва; у "заводных" - сердце; у злопамятных - рак. (Информация к размышлению.)

Катя ответила:

- Я еще Валю взять хотела!

- Валя - это твоя собака? - спросил Валера.

- Это - племян...

Тут то ли их рассоединило, то ли уже в самом деле заведенная Катя повесила трубку.

Но Валера понял: Валя, значит, - Катина племянница. Ясно. Раньше что-то о ней не слышал - но, с другой стороны, и речи не заходило. Жила, видать, отдельно.

Валера думал - действительно ли сорвется поход в гипераквариум или все-таки Катерина отойдет? Более склонялся он ко второму варианту.

Так и случилось - Кате надоело себя терзать, будучи безупречно принципиальной, и она разумно отказалась лишать себя радости ради только одного мучительного принципа. Вечером, когда уже наступили первые сумерки, она позвонила. И сказала, что Валя очень хочет в дельфинарий! Прямо визжит от восторга! Так что давай завтра встретимся.

Назначили время и место.

Но потом Катя позвонила снова. Кажется, у нее был единственный главный недостаток: не то что семь, а - все десять пятниц на неделе.

Оказалось, всё несколько менялось.

Я могу сама не прийти. Или подойти потом... Тут у меня возможна неожиданная работа в выходные по части дополнительного клиента-пациента... Поэтому я зашлю к тебе Валю. Встретишь?

- Встречу, - кивнул Валера. Он понял, что племяннице ее просто очень хочется поглазеть на морских млекопитающих! Вожжа, как говорится, под хвостом. Так что она отправится даже без тетушки.

Валера, как мачо и джентльмен в одном лице, согласился. Не потеряется Валька! - приободрил он. Пусть приходит ко мне, где я буду ждать, и вдвоем почешем к дельфинам в гости!

Катя положилась на него, веря, что он не подведет - никогда раньше не подводил.

На другой день, уже достав в специальном киоске по дороге билеты на ближайший сеанс, Валера уже стоял в условленном месте на остановке.

Он смотрел вокруг. Справа шумела развязка, магазин "Патерсон", заворачивали трамваи...

Валера отметил, что тут рядом живет Оля Рогожина...

Сердце немного зависло, но вскоре мысль отогналась: он увидел, как вокруг остановки, с любопытством и эдак пронзительно оглядываясь, топает девчоночка лет восьми.

Она остановилась у остановки и стала пялиться на объявления. И жевала мороженое в вафельном стаканчике. И - как-то искоса поглядывала на Валеруна.

Племянница Валька! - подумал он. Скорее всего, она, ибо кто еще может быть?

Он сделал шаг к ней. И она смотрела на него уже откровенно. Смело, пронзительно, умненько.

- Меня ищешь? - ласково подмигнул он девочке.

- А вы дедушка? - спросила она.

- Ну-у! - усмехнулся Валера. - Я не дедушка, а всего лишь дяденька! Если хочешь! - сказал Валерун. Ох, дети! - подумал он. - Чудики да и только! Дедушка без малого тридцати лет...

- Ясно, - кивнула она. - Лаз ты не хочешь быть дедушкой, будь дяденькой!

Снобка, однако, - отметил про себя Валера. - Сразу показала себя снобушкой - очень захотела в игре дедушку встретить, видать! А теперь так подчеркнуто восприняла информацию, что - "дяденька". Ну что ж, - ладно... Бессознательно он решил ответить девочке тем же изящным снобизмом уже со своей стороны.

- Ну что, пошли? - спросил он.

- Понеслись! - кивнула девочка.

Он взял ее за руку и повел по улице.

- Мы прямо сюда? - осведомилась она, долизывая свое мороженое.

- Так точно. Пеленг на дельфинарий, - кивнул Валера.

- А я не хочу туда!

Валера остановился с удивлением. Ведь еще вчера она, по словам Кати, визжала от восторга при одном только слове "дельфины"!..

Вот снобка капризная! - подумал он. Воспитала ее тетушка Катя... Или уж ее мама... Впрочем, на Катерину я и не удивляюсь в подобном плане...

- Нет, мы должны идти! - отрезал он. - Я уже взял билеты. И уверен, что тебе понравится.

- Ах вот как? Ну ладно, - сказала маленькая слишком откровенная снобка. - Раз должны, то - понеслись, дяденька, - нарочито нажала она на слово "дяденька". - И я молчу, как зависший комплютер.

Валера более решительно повел капризную снобку за собой. Пусть знает, что такой привередой быть нельзя, с детства нужно учиться держать слово! - подумал он. И, соблазненный маленькой соблазнительницей, как Адам Евой на яблоко, он не удержался и тоже купил мороженое. Еще до начала земной истории именно дамы совращали мачо, что тут поделать... Даже когда дама идет за ручку и достает тебе головой лишь до живота.

По дороге снобочка изучала весь этот мир вокруг. Например, увидев слева в переулке, мимо которого они шли, мусоровозку, в которую вылезший водитель как раз заправлял содержимое контейнеров с отходами, она важно отметила, показав туда пальцем:

- Лыжая масынка!

Невольно уже вошедший в раж Валерун решил держать удар и тут, по части эпохи просвещения в жизни подрастающего поколения.

- Ха, "лыжая масынка"! - усмехнулся он и пояснил, подняв палец, чтобы маленькая снобушка желательно запомнила. - Не рыжая машинка, а - эколого-операционная экспедиция! 

В дельфинарии внизу оказался целый большой дельфиний загон без воды. Здесь собралась целая коллекция. Дельфины-мягкие игрушки от натуральной величины и крупнее до - дельфинов с ладонь и со скалку, и с бутылку. Дельфины надувные, позывные, дельфины на палочках, дельфины на скалочках, со скалочками и со скакалочками. Дельфины-брызгалки, дельфины-магнитки, дельфины-аппликации. Дельфины-брелоки, дельфины, внутри которых плещутся блестки и особая водица. Дельфины из глины, из пластилина, из пластмассы, доисторические дельфины, дельфины-одиночки, дельфины в наборах... Дельфин-мегафон и дельфин-патефон. Дельфины-машинисты, дельфины на корабликах, дельфины в матросках, дельфины на присосках, дельфины в очках, дельфины на значках...

Вот сколько всего тут было, и всё это можно было купить, вплоть до жвачек-дельфинов и конфеток-дельфинов. И десятки детей с мамами и папами входили сюда, выходили с покупками, и затем загружались новые порции. И воздушные серебристые шарики дельфиньего образа тоже реяли...

Маленькая снобка Валя заинтересовалась. Она зыркала во все глаза, и особенно ее внимание привлек дельфин-сирена. И сама, как морская сирена, она попыталась подавать сигналы из его клаксона.

Ну вот, а говорила, что сюды не хочет! - довольно успокоился Валера.

И подумал: всё возвращается на круги своя в этой жизни... В том числе и дети. Которые, какие бы ни были, так же милы. Цветы жизни рисуют все то же, как и всегда: свои мечты о будущем в виде добрых роботов и красно-зеленых ракет. И они же топают в школу... А подростки постарше, уже современные, все с таким же неподдельным интересом едут на раскопки - разыскивать археологию битв великой Отечественной войны и слать письма ветеранам или их потомкам... И интерес этот не исчезает, что бы ни происходило вокруг. И то, что казалось еще нам почти современным, уже сегодня становится объектом археологии - чтобы это нашли другие, помнящие о кульминациях двадцатого века уже только как об истории...

Светило солнце. И зелень зеленела. И потому мир жил.

И в дельфинарии было много заинтересованного и гикающего, и хихикающего щербатыми ртами народу - детей с родителями. Сидели рядами. На коленях у пап-мам.

Они с Валей уселись в ряду прямо у, так сказать, балкона, нависшего над бассейном - удачно получилось с билетами.

Бассейн был длинным, прямоугольным. Справа - был перегороженный загон, где время от времени интригующе показывался, как резиновый, лиловый хвост какого-то чуда-юда. Но пока владелец сей задней части полностью не всплывал. А крутился и выныривал лишь хвостом... Пахло оттуда - как в рыбном магазине - вот в точности. Впрочем, рыба здесь и впрямь была первой свежести: живая!

Наконец все засвистели и затопали. И на обширный бортик бассейна, вальяжно, как судья в водном поло, вышел улыбчатый дядя с радиомикрофоном. С точно такой же, традиционной для рефери, лысиной на всю голову и - с такой же черной бабочкой.

Он поздоровался со всеми. И попросил поддерживать дельфинов овациями погромче. А потом пообещал научить всех языку жестов. Дельфинушки его секут! И приезжают они к нам с Атлантики, где есть такой вот закуток, как здесь. И даже настоящую морскую воду привозят к нам сюда - в этот бассейн залить! Регулярно меняем для наших милых!..

"Рефери" объявил о белухе. Белуха - наш, русский дельфин! Даже не простой дельфин, а - мегадельфин, почти кит! У нас он резвится на Дальнем Востоке. И умеет не только плавать, но и петь. Как сирена. Недаром говорят - поет как белуха!..

И еще говорят - "допиться до белухи" - добавил про себя мысленно Валерка.

Белуха вплыла, выпущенная уже появившимися там, на подмостках возле загона, молодыми мощными мачо в облегающих гидротрико. Они поводили каким-то багром или сачком, подняли сетку - и белуха понеслась на середину, приветствуя зрителей хвостом. Ей, ясно-понятно, давно уже желалось размяться, отсидевшись за решеткой сырой.

А затем лысый "рефери" с бабочкой стал учить всех тайным знакам, - которые, повторил он, прекрасно понимают дельфины, - только что не говорят!

Когда он сделал знак рукой, означающий команду "голос", и ее повторили многие дети на руках улыбающихся родителей, белуха не залаял, но - заголосил так, что в ушах засвербило и заболело в прямом смысле. Звякнули окна. Его высочайший голос и был по сути воплощенным пенопластом по стеклу, и переходил в ультразвук... Многие позатыкали уши и скорчились, как рейнджеры в джунглях, в том числе Валера...

- Во как! - гордо и аж жмурясь от удовольствия, как заправский садист, оценил Рефери реакцию зала.

Вышел второй дельфинарист в гидрокомбинезоне. Молча и мощно, с мужицкой широкой улыбкой показал он танго с белухой, уверенно и спокойно деловито сойдя прямо в бассейн. Эх, как крутились они - сосредоточенно, плавно, поднимая водоворот!

А потом выступили еще два дельфиновода. Но белуха уже прощался со зрителями - задницей - то бишь хвостом. Он нам махал хвостом, а мы - руками. И уплыл в загон. Куда его загнали (ибо на то он и загон) дельфинаристы с сачками или баграми, стоящие на стреме.

Очередь пришла троим синим и блестящим "классическим" дельфинам помельче.

Ух, Рефери сигналил, яко флажками на корабле, а зрители старались повторить. И дельфины делали фуэте в воде, "бочку" в воздухе и сальто-мортале. С потолка спустили корзины, и они загнали мяч острой ударной мордой куда надоти. А коронный номер был впереди. Трое дельфинаристов - как две капли воды: одинаковые мачо с отрепетированной улыбкой и мускулами, со значительным молчанием и подняв вверх правую руку, сделали несколько кругов, прочно стоя на дельфиньих спинах, как на досках. И еще - верхом! Так же мощно-оптимистично улыбаясь и неподвижно делая руками зрителям.

Аплодисменты зазвучали такенные, что вода чуток бурлила, яко гейзер.

Маленькая Валерина спутница в восторге сказала своему старшему кавалеру, наивно и просто, забыв уже от подобного обо всяком снобизме:

- Дяди на лыбках!!

Валера же, чтобы снова показаться перед дамой хватом, важно наставительно объяснил ей с шикарным менторским жестом:

- Ха, "дяди на лыбках"! Не - дяди на рыбках, а - дельфиноводы-серфингисты!! 

Потом еще приполз на "берег" морской лев. Такой весь гладкий и мокрый, как большая галоша. И изображал отпуск на гавайском пляже. И полицейского изобразил - не хуже белухи. Зонтик; фуражка... А затем все  похлопали морскому светскому льву, а он побрякал ответно - ластами!

А в конце представления Рефери объявил, что даже маленькие дети могут вполне спокойно купаться в бассейне с дельфинами! И пригласил. Да, только с администрацией согласовать время и договориться заранее. И приходите... Только с одним условием - кто умеет плавать!

Ну что, плавать умеешь? - спросил Валера Валю.

Кураж накатывал. А почему бы не спуститься вниз с Валей, не договориться с Рефери про нее? И Катю можно с собой взять потом, а?

Он подхватил Вальку и хотел бежать вниз, но... что это?..

Он увидел Катерину. Все уже вставали и шли, чтобы еще сфотографироваться на фоне дельфинов в качестве документального доказательства, что здесь побывали, но... Навстречу ему бросились Катя и... за руку она вела какого-то мальчика...

Что такое? Значит, она тоже сидела в зале...

Она остановилась перед ними. Странно смятенная и тащившая за собой пацаненка. Кто это был?

- Валера?! - заголосила она. - Что ж такое?! Как это понимать?

- Что понимать? - не усек и в самом деле Валерун.

- Куда ты пропал? Валя чуть не потерялся!

Валера от удивления выпустил Валю. И услышал, как у нее забрякал ее карманный пейджеришко. Но он уже толком туда не смотрел...

- Валя? Валя со мной... А почему Валя - "он"?

- Что-о?!

Валера по-прежнему ни черта не понимал.

- Так я же отвел твою Валю!

- Валя - он! Валя - мой племянник!!

Что происходит и где он, Валерка?

Народ уже расходился и стихийно поволок их всех к выходу внизу. Маленькая Валя (или это была не Валя?!..) набирала что-то на своем не менее маленьком пейджере.

- Валя! - обратился он к ней.

- Я не Валя! - строго сказала она. - Ты, дяденька, уже лаз назвал меня "Валя", я тебя не стала попЛавлять, думала, ты ошибся, а ты опять! Меня Маша зовут!!

- Так Валя - он? - обратился Валера к Кате.

Они уже были в нижнем холле, все трое.

- Конечно, он! Мой племянник Валя! И он тебя не дождался на остановке! Позвонил мне из автомата, хорошо, что сообразил! И мне пришлось ехать самой! И мы вот пришли, с опозданием! - кричала Катя, притопывая ногой. - И вот ты, оказывается, здесь. А это кто с тобой? Чей ребенок?!

- Дяденька, а моя мама сейчас подъедет и меня забеЛёт! Она меня ищет! - сообщила маленькая, как музколонка для компьютера, снобка.

Но Валера уже толком даже не уловил смысла.

Он ждал от Кати объяснений...

Они вышли на улицу и остановились перед дельфинарием, под июньским солнцем, уже пустившим закатный розовый сок. Катя принялась говорить.

- Я тоже не понимаю! - произнесла она.

И рассказала, что послала Валю - племянника - встретить тебя. Но он позвонил из таксофона и доложил, что его никто не встретил, хотя вроде он опоздал несильно - только считал голубей у "Патерсона" и насчитал каких-то жалких пятьдесят две штуки... Катя испугалась, что племянник потеряется и отвечай за него, да и не лишать же ребенка обещанного удовольствия... Купила билеты сама, строго-настрого повелела ему стоять у остановки (шаг влево, шаг право - расстрел), плюнула на все планы и поехала к нему... Не было пока у нее своих детей, и неутоленный материнский инстинкт зашкаливал... Пока он работал на маленьком племяннике у доброй тетушки, вернувшейся недавно со строительства нефтепровода...

И мы поехали сами, - сверкала она очами и очками. А где и с кем был ты? Чей - это - ребенок?!

Тут только до Валеры дошло... Тогда связь по телефону прервалась. Он толком не понял, что Валя - племяннИК, он услышал четко "Племян...", а вот окончание... Он почему-то решил, - так уж повернуло, - что приедет племянница... Никто не опроверг. Но и пришла девочка! Маленькая снобка... Они пошли, вернее - "понеслись"... Так вот почему так странно не желалось ей вначале в мегааквариум... Но он назвал ее Валей, а она даже не поправила... Опять же - снобушка!.. А потом...

- Вот моя мама! - объявила она, стоящая рядом.

Валера обернулся. К дельфинарию приближалась Оля Рогожина. Живущая тут неподалеку! Да, ведь ее дочку звали Маша...

Когда они оба отлепили ноги от земли, а Катя со своим племянником Валей уже вообще толком не знала, что делать - то ли мороженым отвлечься, то ли стоять здесь дальше, - Оля заговорила:

- Валерка, что за фигня?! Это ты забрал мою дочь?! Почему?! По какому праву? Куда ты ее повел?

- Мама, всё замечательно, он хоЛоший дяденька, и мы ходили к дельфинам! - искренне вступилась за Валеру дочка. И он искренне поблагодарил ее мысленно, потому что неизвестно, до чего могла бы еще довести эта женская разборка испуганной до самых глаз гневной матери, которая, может, еще и милиционера бы стала звать!..

Оля смягчилась. Но понять ее было можно...

- Нет, объясни! - говорила она, уже чуть не хватая за грудки Валеру.

И принялась, в свою очередь, рассказывать. Ее дочка часто вот так колобродила одна. Вроде она была ранняя да самостоятельная, но матери это, ясно-понятно, не сильно нравилась... Доча упорно хотела уже стать независимой, но мама боялась и давала ей детский пейджерок - если что, можно послать сообщение и сказать, где ты, если заблудишься.

И все равно сегодня встретить ее должен был дедушка! Да, по отцовской линии, тот, кого Машура ни разу не видела. То есть, так сказать, как она говорила дочке - "неродной ее дедушка"... Причем весьма молодого - для дедушек - возраста. Они должны были поехать на распродажу на другой конец города - кое-что купить к школе... Но дед ее не встречает! Я посылаю на пейджер. Пейджер не работает - отключен... У меня дочка законопослушная, вот понятно, что и в дельфинятнике вырубила... Я уже в состоянии близком самой скорую бы мне вызывать, названиваю попрыгунье на пейджер... В конце концов дозваниваюсь... И что получаю? Оказывается, пишет мне эта попрыгунья, ее встретил "не дедушка, а дяденька", и повез в дельфинятню... И сейчас уже они вот прощаются с дельфинами... Я ничего не понимаю и еду сюда... И думаю - какой на фиг Дельфин - который на гастролях выступал или который вместо икры молоко дает?! Мчусь... Встречать!! И здесь - ты! С моей дочкой!

- Всё-всё! - замахала руками Катя. - Теперь ясно! Мы просто перепутали детей! А дети - дяденьку и дедушку! Никто не хотел ничего плохого - и это самое главное...

Оля остановилась. Тонкая, насупленная. А Катя напротив - не менее поджарая и - куражливая...

Шок проходил. А между ними стоял Валера. Такой, как всегда, с детства - огромный, ширококостный, мощный. Тюфяк и шляпа.

Вдруг тетушка и мама заозирались вокруг. А где их ненаглядные дети?

Но все было в порядке...

Маленький мужичок и дамочка уже обосновались на карусели, которая располагалась как раз у самого входа и выхода из дельфинария.

Лихой и джентльменский племянник Валя уже залез в одноместный маленький самолет. Однако феминизированная Маша, недолго думая и разобравшись в технике, тоже как современный ребенок, открутила от самолетика крыло. Она стояла внизу и смотрела на растерянного Валю, уже готовящегося закрутиться. Свинченную деталь она прятала за спиной и, хитро улыбаясь, пела ему:

 

Без меня тебе, любимый мой,

Лететь с одним кЛылом!..

 

- Так! - нарушила молчание Оля. - Ты, Валера, будешь снимать потом детей оттуда, - она указала на карусель с летающими аппаратами, - и вести их. Поведешь Машуру домой, со мной. А то я перенервничала!

- Нет! - С другой стороны встала Катя. - Пусть вначале нас отведет - хотя бы до остановки. Я перепсиховала не меньше! Валера! Ты пойдешь со мной? - взмолилась Катя. Взяла его под руку и потянула на себя. Крепко и выразительно, даже не дожидаясь ответа. - Слышь, Оля, - показала она отгоняющей жест, - он со мной!

Но Ольга подключилась с другой стороны и потянула Валеру на себя.

- Не! Со мной! Ва-ле-ра, со - мной!

Нервы у дам медленно оттягивались. Включался новый кураж и бессознательный дух соперничества.

Одна тащила Валеру на себя, другая - аналогично.

Ведь давно многие задавались вопросом: какова дружба между Катей и Валеркой? Неужели всегда она будет только дружбой? Или перейдет все же в нечто иное?

У Оли-то ребенок был, страсти у нее поэтому поулеглись, но - ведь Валера оказался особой статьей в ее жизни... Состоялась нетривиальная встреча... Когда вдруг появился шанс на новое в том, что вроде бы много лет назад ушло в область странной тайны - белой девушки в темно-синей ночной палате... Где Рома пил ром. А теперь проявилось так, что мимо этого пройти было уже нельзя никак. Ни в какую сторону... И почему бы теперь не начать дальше заново, прикрепив к себе Валеру? Для чего лучше - заиметь ребенка и от нового отца, тем самым оставив уже карьеру матери-одиночки... Втайне, без даже мысленных слов, эти соображения могли зародиться...

А дети тем временем летали на карусели... Забавные и не понятные в своих играх взрослым... Взирая оттуда на этих взрослых - искренне забавных и не понятных им...

Наконец до Кати с Олей вдруг дошло, что они даже толком не спросили Валеру, с кем он хочет быть... Но, захваченные куражом, тащили его, как большой и тяжелый бессловесный тюфяк. И самое интересное - ничуть с того не тушевались...

Они синхронно отпустили его и остановились. Друг против друга.

Помноженное на два дамское дыхание успокаивалось.

Они пялились друг на друга. Одна в очках, другая без очков, одна в длинной кожаной юбочке, и другая в брючках.

Усмехнувшись, Оля с легким укором сказала Кате:

- Чо ж ты его так потащила в самом деле нахрапом, как стерва все равно какая?!

Катя сверкнула очками и очами и твердо произнесла:

- Сама ты в таком случае стерва! Ясно?..

Оля кивнула, выдохнув.

- Куда уж яснее, - развела она руками... И невольно потупилась.

Катя въедливо смотрела на нее. Валера стоял поодаль и думал, на что бы теперь решиться... Какую правду сказать сейчас... Или потом?..

И тут Катя улыбнулась, смягчаясь. Она вспомнила психологическую школу собственной жизни и - чисто профессиональную.

И, подмигнув, бодро и четко деловито спросила Олю:

- А может, помиримся?..