Рассказы
19 ноября 2007 года

Вечный жених

Она даже его сразу и не рассмотрела, как следует. Он появился, казалось, из ниоткуда, соткался - сначала голосом, прямо из вкусного, пряного воздуха... Плоть его оставалась на протяжении всего пути невидимой, зыбкой.. Она колыхалась неустойчивой расплывчатой тенью, окрашивая солнечные плиты мостовой в холодный ультрамарин.

Незнакомец держался на почтительном расстоянии, сзади, и лишь путающаяся перед ногами тень позволяла судить, что он гораздо выше её, Ольги, что ей сразу же импонировало - Ольга была высокой...

Она наподдала - и две их тени, сплетаясь одна с другой, текли впереди, словно извилистый ручеёк. Короткое платье пузырилось вокруг ног, горячий воздух жарко лизал обнажённую кожу, играл путаными прядями волос...

Стремительно по бокам валились набок проходные арки, фонари, ларьки - Ольга любила ходить быстро, но голос не отставал...

Голос не хамил, не заискивал, не был назойливым или излишне фривольным... Он так хитро вплёлся в бешеный ритм ходьбы, в солнечный хоровод бликов, в весёлый бег облаков, что против воли девушка бросила в никуда ответное слово, и оно тут же вернулось к ней фейерверком словесных брызг, лёгких и необязательных, как пузырьки шампанского...

Стоило ей только вступить в беседу с невидимым незнакомцем, как тут же она была втянута, вовлечена в некую эфемерную игру, сотканную из недомолвок, загадок, многообещающих намёков, интригующих деталей... Обмолвившись, что розы она не любит - те совершенны до ненатуральности и предсказуемы, она тут же ощутила в своей руке прохладную шершавость стеблей - они проходили мимо цветочного ларька... Это оказался букет крупных полевых ромашек, белизна которых была разбавлена синими, словно сгустки молний, дерзкими и невинными васильками... Пока она рассматривала цветы и полчища копошащихся в нём букашек, растроганная и потёкшая вмиг неизбалованным сердцем, ей было назначено свидание: "Завтра, в семь, здесь..."

Как она ни крутила головой, обернувшись, так и не вычислила его - мгновенно затерявшегося в толпе, словно ловкий шпион, подгадавший место своего исчезновения - возле автобусной остановки, огороженной с тыла рядами пёстрых, торговавших всякой дрянью ларьков... И тень его пропала, смешавшись с десятками других, окрасивших асфальт в бурый, уставший цвет - солнце свалилось за дальние многостройки и утащило с собой весь блеск и радость июньского дня...

В ожидании свидания, на которое, как она думала вначале, она фиг пойдёт, (мало ли к ней клеится каждый день всяких придурков) протащился, словно пригородный, медленный и скучный поезд весь остаток вечера и следующий день...

Теперь пришла пора представить читателю Ольгу. Тут автор затрудняется как-либо вразумительно описать героиню своих последующих рассказов... Вместо общепринятой характеристики он позволит себе лишь в общем обрисовать контуры героини, вскользь, намёком, дав лишь антропологические, биографические черты и приметы времени - двадцать пять лет, разведена, имеет сына пяти лет. Образование высшее. Питает тягу к изобразительному искусству и словесности. В быту неприхотлива, даже неряшлива. Слишком эмоциональна. Нерассудительна. Карьеру построить не может. Замуж выйти тоже не может - вводит в заблуждение восемнадцатилетней внешностью, а затем отпугивает наличием сына, отсутствием работы и обязательно - грязной, в раковине кооперативной квартиры, за которую нечем платить, посуды...

Ну на этом и всё... Да, дело происходит в провинциальном городе Задорске, Белоруссия, конец восьмидесятых....

Вырисовалась уже соблазнительная картинка возможного возлюбленного, с обязательным счастливым концом, под которым каждая девушка предполагает замужество. Вспоминая детали и нанизывая их, словно бусинки, на нить рассуждений, Ольга вырисовывала, выдумывала образ вчерашнего незнакомца - из длинной тени, из бархатного голоса, из ироничных в нём интонаций, из самого вчерашнего колыхания жаркого воздуха.. Довершали эфемерную картину вымысла вполне осязаемые цветы, поставленные за неимением вазы в стеклянную банку... Расчётливый трёхрублёвый жест превратился в акт благородства, романтизма, доказательства несомненных достоинств дарившего и его серьёзных намерений...

Нарисовав уже и любовь до гроба, и крепкое мужское плечо, наряженная в лучшие свои одежды - самолично сшитую из украденного на производстве куска шёлка пышную короткую юбку и блузку, с открытой спиной, перечёркнутой узкими верёвочками бретелек, вынырнула Ольга из перехода, готовая к любви и счастью....

Уже различила она его во всегдашней остановочной толпе, вычленила среди неуклюжих фигур дачников, возвращающихся с участков, обременённых вёдрами и тяпками. За те несколько шагов, что прошла она от последней, заплёванной ступеньки, мозг её отсеял из подозреваемых и сутулых мятых мужичков, и франта, прочеркнувшего полами летнего пиджака по мятым ситцам, и скучающего бычка, с бликующей на солнце золотой цепью... Да, это он, высокий, с широким разворотом плеч, с аккуратной стрижкой, с умным худощавым лицом, одетый в классический приличный серый костюм...

Сердце, словно в скоростном лифте, бесшумно ухнуло прямо к пяткам, - удача, неужели, о господи, наконец...

Она уже улыбнулась, не в силах сдержать радости... И тут произошло страшное - он дёрнулся, словно деревянная, на шарнирах, кукла в неумелых руках, нелепо взмахнул рукой и, словно уточка, поднырнув глубоко вниз, шагнул вперёд, нелепо, некрасиво, припав на короткую ногу...

Ольгина улыбка застыла и так и осталась на губах - замороженной гусеницей. В глазах её словно выключился свет, а воздух разлетелся миллионом острых жал, каждое из которых поранило - больно, глубоко, насмерть... Разочарование было настолько острым и сильным, что она так никогда и не победила его. До сих пор она не знает, насколько справилась тогда с выражением своего лица, застигнутого врасплох, неподготовленного к страшной правде - она пришла на свидание с калекой..

Всё сразу же было ею решено: никогда, но как было уйти? Она уже попала в силки его голоса, своего воспитания, жалости и правил приличия...

Исправив оплошность, он поднырнул за её спину и сразу заговорил, опутал, и невозможно было не согласиться не пойти в кафе... Кафе он выбрал самое стильное и модное, её любимое, "Театральное", и как только догадался? И опять, как и вчера, держался чуть позади, и тень сегодня шла сбоку, откидываясь назад, скрывая все странности его походки...

Ольге было стыдно самой себя, за свою предвзятость, несвободу от чужого мнения, от стереотипов. Ей было неловко находиться в компании с человеком, если выражаться витиевато и туманно - "с дефектами фигуры"... Что у него за дефекты, она так и не выяснила. Кто-то из её подружек позднее поставил диагноз - родовая травма, кто-то утверждал, что это последствия полиомиелита... У Алексея была поражена половина тела. Сухонькая правая ручка заканчивалась скрюченными неподвижными пальцами, которые Алексей прятал в рукав рубашки или пиджака. Никогда, даже в жару, он не одевал ни маек, ни теннисок... Одна нога, тоже правая, очевидно, была не только короче, но и вывернута, оттого он странно, ныряя, ходил, хотя мог идти быстро...

Ни разу она не спросила, не полюбопытствовала причиной увечья, ни разу даже не задержала взгляда на его неловких движениях, игнорируя, не замечая, но на самом деле нестерпимо мучась, словно сама с трудом несла дрожащий поднос с качающимися чашками и блюдцами, словно сама готова была вот-вот упасть, зацепившись ногой за ногу... И никогда не помогала, не унижала его излишней заботой, она поняла, что он научился всё делать сам...

И он принял её игру - друзья, друзья, только друзья, никакого флирта.. Добровольно превратился в подружку, и злоупотреблял этим положением - приходил запросто в гости, без звонка, приручил к себе её сына, принося неизменно то паровозик, то шоколадку, "засветился" перед всеми её знакомыми...

Обычно Ольга сразу же, попив чаю с принесённым пирожным, начинала куда-то срочно собираться, только бы не остаться с ним наедине, только бы избежать недвусмысленных ситуаций... Он сопровождал её, хромая сзади, до последней черты, пока она не входила в чужой подъезд, якобы в гости, и прощалась с ним, на правах подружки подставляя щёку для поцелуя...

Он уже приручил её - верностью, терпением, умом - ироничным, проницательным (ещё бы! врач-психиатр), но колкость его движений, ныркость походки были для неё непреодолимы... И рассказав ему свои сны, и пожаловавшись на неприятности, не боясь быть нудной, противной и неинтересной, выталкивала из квартиры - вежливо, но непреклонно...

Его, сына главы городской администрации, не смущали ни бедность её обстановки, ни вечно пустой холодильник, ни жалобы, что "все мужики сволочи"... Было всё труднее вытурить его из кухни, из-за пластикового хлипкого стола...

Времена были тяжёлые, смурные, непонятные - преступность и безработица, общее беспокойство наложились на тоску провинции, вспрыгнувшие цены и пустые продуктовые настроению не способствовали. Потянулись русские беженцы из Кавказа, потерявшие кров и работу. Многие из них вынуждены были жить в подвалах и на чердаках. Рынок заполнили бородатые крикливые люди. Вечерами город пустел - гулять стало опасно. Поговаривали о гражданской войне... Часто им с сыном нечего было есть - её зарплата художницы-оформительницы строительного управления была смехотворной.

Началась какая-то повальная иммиграция. Все, как сумасшедшие, искали любые способы сбежать из страны, как будто завтра начнутся погромы, хотя кто кого и за что будет громить, никто сказать не мог, но тем не менее - спасались. Так, Ольга потеряла уже двух подруг, неразлучных сестёр-близняшек, которые до последнего держали в тайне свой отъезд, боясь сглаза...

Алла и Ася, купив поддельные свидетельства о рождении, уезжали в Тель-Авив уже завтра, и пришли попрощаться, и прощались - шумно, слезливо, с надрывом, притащив Ольге сумки всякого кухонно-ванного барахла и выпросив "на память" пару её фотографий и рисунков... Так они и исчезли, растворились в знойном израильском мареве, без следа...

Бухгалтер Фима созвал всю строительную группу, прощаться... Потерянно они сидели в разграбленной квартире - вино и закуска были расставлены прямо на полу. Фима просил забирать всё, что не успели с женой продать или отдать, и совал в руки инженера, Ольги и кладовщиц то лампу, то книгу, то какую-то безделушку... Ольга увязалась была за ним в кухню, и смиренный, интеллигентный, робкий Фима неожиданно обхватил её, впился в неё горькими губами, зашептал, запричитал, что давно и безнадёжно любит её... Ошарашенная Ольга даже не стала отбиваться, её вдруг пронзило понимание, что Фиму она больше никогда не увидит, и это было страшно, как будто живой Фима уже умер, хотя в жизни ей не было до Фимы никакого дела....

Все знакомые Ольге художники-оформители вылетели с работ, а "свободные" - потеряли заказы, потому что отпала надобность в показухе, во всех этих наглядных агитациях и показателях производства. Позже, через несколько лет, когда зарождающийся класс капиталистов разбогатеет, и ему потребуются доказательства состоятельности, как-то - интерьеры и картины, но сейчас этого ещё не было, и для художников началась страшная пора затишья, безработицы, ненужности.. Она кое-как держалась в своей строительной конторе, оформленная на ставку маляра. Добрый начальник жалел её и придумывал работу, например, переделать таблички на двери, сделать знаки "Стой!", "Опасно" и прочую дребедень.

2

Алексей появлялся и пропадал. Ольга жила своей жизнью, растила пацана, теряла надежду обрести счастье здесь, среди повального пьянства и безнадёжности и стала подумывать, заражённая повальным бегством из умирающего города , об отъезде... Неважно, куда, главное - заграницу... Спастись....

Однажды зимним скучным вечером, когда ярко освещённая квартира походила на коробку, плавающую в вакууме Космоса, раздался звонок в дверь. Ольга не сразу даже узнала Алексея, так вальяжно и представительно он выглядел. Топорщилась лисьей шерстью шапка, на шоколадном боку дублёнки отдыхали настойчивые снежинки, тонко поскрипывали чудные, из жёлтой кожи, ботинки, украшенные накладками и пряжками. Тонкий кашемировый свитер, шерстяной, в клетку, шарф ... И в лице его появилось, несмотря на впалые щёки, некое лоснящееся довольство...

Из яркого пластикового пакета выложил он на стол коробку шоколадных конфет с иностранной надписью и металлическую, на пример военных, фляжку, в которой плескалась жгучая ароматная жидкость...

Алексей, как обычно, был скрытен. Они шутили, едко пикировались - это был стиль их отношений. Ольга бесцеремонно выпытала причину появившегося заграничного лоска... Несмотря на то, что Алексей ни в чём не нуждался, живя с родителями и пользовался привилегиями отца, тем не менее, как и все в этом городе, казался утомлённым, припыленным и слегка испуганным...

Оказалось, что он теперь жил в Германии и работал там в психиатрической клинике....

Вот теперь Ольга вспомнила, сложила вместе- все его намёки на сытное будущее с ним, Алексеем. (Она только хихикала)... И его маниакальное увлечение немецким, и бесконечные хлопоты с какими-то бумагами... Как она ни извертелась, так ничего у него не выпытала - ни его немецкого статуса, ни каким образом он получил работу в тамошней клинике - по обмену ли (Алексей работал в психиатрическом отделении Задорска)... Он отмалчивался, отшучивался и наконец, отфутболил-таки настырную Ольгу:

"Потом расскажу. Не сейчас. Всё ещё очень зыбко..."

Так он и появлялся в её квартире - красивый, всё более заграничный, сытый и уверенный. Приносил конфеты, консервы, скользкие ломтики ветчины, нежно светящиеся розовым из жестяной банки, вафли в блестящих обёртках и горький твёрдый шоколад. Ольга вылетела таки со своей конторы, пыталась с подругами организовать художественный кооператив, но уже за первый выполненный заказ, гобелен, им не заплатили... Хорошо хоть, что на пряжу не попали - воровали её в куче отходов, на свалке коврового комбината, куда пролезали ночью в дырке в заборе (пьяный сторож спал). Сын уже был в третьем классе, и она шила ему брючки из своих, которые получше, а себе сооружала полосатые, из льняной простыни, оставшейся от запасов брежневского благополучия, штаны... Её считали модницей...

За несколько лет бесполой дружбы она уже привыкла к Алексею, к его едкому юмору, циничной холодности - увечье и специфичная работа сформировали его характер. Его стойкая привязанность к ней стали внушать уважение. А сейчас ещё он стал тем мостиком, по которому можно перебежать из руин постперестроечной провинции в заграницу, в сытость...

Есть часто было нечего...

Теперь отношения их изменились... Не меняя привычной развязной манеры, уже она намекала ему - о возможности жить вместе, в Германии... Он вроде не понимал... И зачем являлся каждый раз? Привычка? Реванш?

Она хлопала дверцей холодильника, демонстрируя ему пустые полки, а он меланхолично жаловался, что в Германии ветчина безвкусная... Она рассказывала ему как, уложив сына спать, ночью автобусом выезжает на окраину города и выкапывает картошку в чужих огородах, а он ей рассказывал, какие немцы суки - не принимают в свою компанию..

Тем не менее, знаки внимания ей, как женщине, оказывал. И она решилась. "В самом деле, если он меня туда заберёт, то ведь придётся спать с ним..." И однажды, когда он позвонил в дверь и когда совсем уж погано и одиноко было на душе, она обрадовалась его приезду...

Он почувствовал её внутреннюю готовность, и сразу же ею воспользовался... Они оба неловко мучались этой ночью. Она - от старательно закрываемых глаз и выверенных движений, чтобы ненароком не задеть и не увидеть его сухие руку и ногу... Он, очевидно, от того же... Ольге, к тому же, показалось, что зря она согласилась. Каким-то звериным чутьём она почуяла, что он привык - хотеть, и выданным ему за долгие годы ожидания и обожания призом не смог насладиться, в силу ли характера либо из-за физического увечья...

Утром, лишь только сереньким стали светиться тяжёлые шторы, пропускающие мутный болезненный рассвет, он ей признался, скрывая неловкость, что женат.

3

Она почувствовала, что её предали и оставили в дураках. Они более никогда не делали попыток близости, продолжая играть в прежнюю игру - он влюблён, она недоступна... Только её эта игра уже не устраивала - самолюбие её было ранено, и нужно было выживать любой ценой.

Никакой личной жизни у неё не было. Поколение мужичков-одногодков спивалось, а молодёжь штурмовала близкую Польшу, пересаживалось на "мерседесы" и к дамам предъявляло непомерные запросы - 60-90-60, и чтоб мордашка, как картинка, и чтоб ноги от ушей. Напрягшись, она наладила кое-какие контакты в Америке, и после года бурной, тщательно скрываемой ото всех переписки с американцем уехала, ни с кем не попрощавшись. Да и прощаться было не с кем.

Только в самолёте, пролетая над Атлантикой, она самодовольно показала облакам средний палец: "Вот так тебе! И без тебя обошлась! Сиди в своей сраной Германии!"

( Он всегда говорил, что предпочитал бы жить в Америке, а когда понял, что не сложится, отдал ей свои самоучители английского, по которым она в тайне от всех штурмовала язык).

Он разыскал её в Нью-Йорке, через какое-то платное справочное агентство, через четыре года её мытарств и неудачного замужества. Стал часто звонить. Брак его трещал по швам. Ольга давно знала из своих источников, что в Германию он уезжал с женой, задорской, единственной дочкой папиного коллеги. Очевидно, партийные бонзы, пользуясь ещё не рухнувшим своим влиянием и связями, и устроили деткам работу в Германии и визу. Работу в клинике оставил, в связи с получением гражданства, и существовал на пособие. Наладил бизнес по продаже машин из Германии в Белоруссию. Жаловался на жену, на её холодность и жестокость.

Наконец, жена ушла от него к коренному бюргеру, владельцу сети ювелирных магазинов, устроив на прощание скандал... Что, мол, её он никогда не любил, а любил какую-то Ольгу, она нашла тетрадку со стихами, посвящёнными этой неведомой Ольге...

Ольга после этого разговора, не отдавая себе отчёта в последующих холодных и решительных действиях, сменила номер телефона, оборвав разом их заокеанскую телефонную связь, не боясь, что он снова её найдёт, - он всегда был умницей. Нужно, чтобы он освободился от иллюзий и привязанностей. Ведь когда-то они уже сделали свой выбор. Она - на том самом первом свидании, а он - когда увёз в сытость и забвение другую женщину...

Copyright (c) "Русский переплет"