Рассказы
19 ноября 2006 года

Ольга не представляла, как долго сможет терпеть эту невыносимую пытку холодом. Хотелось броситься на землю, завизжать, замолотить по грязному, утоптанному сотнями прохожих снегу заледенелыми, зажатыми, как в тисках, в промёрзших ботинках ногами. И чтобы к ней бросились, и понесли куда-то в душное тёпло, и жалели, и укрыли толстым ватным одеялом, и вливали в запёкшийся от мороза рот горячий сладкий чай....

Но она понимала, что ничего этого не будет- и откуда только пришли в голову такие детские капризы, вроде бы и в в детстве она никогда ничего такого себе не позволяла, всегда была терпеливой и разумной девочкой. Да и не помогут, не спасут - переступят брезгливо через скорчившееся тело, примут за бродяжку или пьяницу, она уже видела несколько таких скрючившихся фигур, примостившихся в разных углах вокзала и застывших в безнадёжных отчаянных позах...

Она вытерпит, выживет, ведь как то терпят все эти люди, более получаса ожидающие на грязной платформе опаздывающую электричку. Вон, некоторые девушки даже в почти тридцатиградусный мороз умудряются выглядеть хорошенькими, одетые в кокетливые меховые шапочки и длинные шубки.

Ольга боялась стать жертвой бывших соотечественников, наивно полагающих, что каждый приехавший Оттуда- богат, и потому в целях безопасности попыталась как можно менее походить на человека, приехавшего из-за границы. В Нью Йоркских магазинах она долго, помня российские морозы, подбирала себе экипировку- удобную, тёплую и неброскую. И теперь в куртке-парке, отороченной искуственным мехом по краю надвинутого на самый нос капюшона, в широких джинсах, под которыми были одеты шерстяные кологотки, и в чёрных ботинках на толстой рифлёной подошве кажется, немного переборщила в сторону простоты, она уже подзабыла, что дамы в России, невзирая на нищету и погоду, всегда во всеоружии, и походила не то на студентку в пору уборочной страды, не то на рыбака, забывшего где-то свои удочки и ведро....Наконец, из белёсой пелены, из под еле различимого в колком искрящемся воздухе выгнутого дугой моста, пахнув жжёной резиной и моргая подслеповато жёлтым электрическим глазом, пыхтя и подсвистывая, выползла стрекозиная зелёная морда пригородного поезда.

В электричке Ольга скорчилась, скукожилась, обхватила обожжёнными ветром руками колени, пытаясь сохранить для замерзающего тела хоть капельку тепла. Да, в Америке такой морозец был бы национальной катастрофой! Там бы закрыли и школы, и государственные учреждения, а еду, наверное, сбрасывали бы жителям с вертолётов... Она украдкой оглядывала пассажиров. На деревянных неудобных скамейках расположились закутанные в пуховые платки бабушки и толстые тётки с усталыми лицами. Все они были вбиты в ватники, битые молью шубы, мохеровые бесформенные шапки, валенки, разбитые, на меху, сапоги...На коленях у них стояли корзины, необъятные сумки из полопавшегося от мороза кожзаменителя, с примотанными синей изолентой оторванными ручками...В проходе на полу что-то копошилось и похрюкивало в груботканом грязном мешке...Запахло потом, сеном, навозом, бедностью и заботами...

За окном тянулась бесконечная снежная равнина, обрамлённая по краю серым зубчиком леса. По равнине словно кто-то расшвырял беззаботной рукой кучки скособоченных чёрных домов, перечеркнул безжизненно белое росчерками редких заборов , одиноко, словно сторожевые будки, торчали в пустых огородах покосившиеся нужники....

На лицах попутчиков застыло одинаковое выражение- покорной обречённости и безграничного терпения...У Ольги запершило в горле и болезненно сжалось сердце....

Ещё только три дня назад она приезжала из Нью Джерсийского городка в Нью Йорк и выходила из мягко приткнувшегося к платформе чистого, устланого ковром вагона сразу к подножию лестницы, выводящей пассажиров под купол огромного вокзала, пахнущего горячим попкорном, кожей дорогих чемоданов, туалетной водой, кофе и мокрой шерстью от подсыхающих пальто- в Нью Йорке шёл мелкий дождь.

В Новогайск она ехала навестить свою подругу, которую не видела целых четыре года, ровно столько, сколько прожила на Земле Обетованной. За год до Ольгиного отъезда Люся поселилась вместе с мужем и дочкой в развивающемся молодом индустриальном городе, куда того отправили главным инженером на завод, покинув в областном центре квартиру с проживающей там стареющей мамой. Молодой специалист оказался бабником и выпивохой, тащил в постель кого ни попадя- не брезговал даже заводскими буфетчицами и уборщицами, водил домой компании нужных людей- поставщиков, инженеров смежных предприятий, и все они напивались вдрызг за решением производственных проблем.

Вернуться домой не получилось- из квартиры её выписали, и тут же на её место поселился старший брат, которого за пьянство выгнала жена, лишив того, таким образом, жилплощади. Люся выдержала нешуточную борьбу за подведомственные метры проживания и победила, так как обладала весомыми преимуществами - женской слабосильной сущностью и малолетним дитём, а перспективного специалиста завод отселил в однокомнатную квартиру. Душераздирающие описания подругиных мытарств Ольга знала из писем, и впервые ехала в этот неизвестно в каких лесах и болотах затерянный Новогайск. Прежде Люся сама приезжала в Город навестить мать и встречалась с подругами, вдруг сразу, влёт, из неуравновешенной девчонки превратившись в сановную, обременённую преимуществами положения жены начальника, даму.

Трясясь в прокуренном вагоне, он стал бездумным, стал бездомным, Трясясь в прокуренном вагоне, он полуплакал, полуспал..- крутились в мозгу всплывшие из глубин памяти строчки. Это состояние как нельзя лучше соответствовала Ольгиному настроению, она тоже себя ощущала бездомной и потерянной, медленно тащясь в холодном скрипящем железном ящике по снежным полям. Чаю выпить было нельзя- в пригородном поезде не было буфета, и туалеты все оказались закрытыми. Так она и ехала, не соображая уже, на каком свете находится, подзабывшая о прелестях жизни в российской провинции. Ей казалось, что та жизнь, тоже трудная, но максимально комфортная в мелочах, ей приснилась. Перед закрытыми веками проносились сладостные видения- чистых вокзалов, просторных туалетов с бумажными полотенцами и зеркалами, картонных стаканчиков с дымящимся кофе...Ну и что, что бурда...Да за глоточек этой бурды она бы сейчас душу заложила дьяволу.... Так она и ехала, в полубессознательном состоянии пересаживаясь от грязного Новогайского вокзала, на котором буфет и туалет оказались тоже закрыты, в душно чадящий, захлёбывающийся кашлем жёлтый автобус и почти час тряслась там, зажатая среди вдруг ставшими агрессивными старух, их кошёлок и мешков.

-         Господи, молилась она, переступая мокрыми ногами-хвалёные ботинки протекли, на полу автобуса лежала жижа из подтающего снега, смешанная с грязью,-Господи, дай силы вытерпеть...И как только Люська умудрилась забраться в эту глухомань! Люська, прагматичная и расчётливая, так лоханулась! Как она выбирала из кучи, нет, толп поклонников! Ольга всегда с ужасом наблюдала, как подруга безжалостно разделывалась с поклонниками, выбраковывая их, как хозяйка на рынке безошибочно отбрасывает в сторону подсовываемые ей торговкой гнилые фрукты. Уже бывший муж, кажется, Юра, прельстил подругу надёжностью, перспективностью и, как ни странно, редкой некрасивостью.

-Урод , он меня будет на руках носить, что я, такая красавица, его осчастливила,- ещё один веский аргумент Люся положила в фундамент будущего счастливого брака. Увы, урод оказался обаятельным, незакомплексованным, начисто лишённым каких-либо моральных устоев и махровым эгоистом, неспособным жертвовать самой малостью в ущерб собственным удовольствиям. Новогайск, из которого сделали стройку века, собираясь создать город будущего - в окрестных болотах нашли залежи нефти, как в своё время целина, оказался бесперспективным. Руководство республики бросило туда лучшие силы, развернуло на болотах бешеную стройку, выписало из братских капиталистических стран специалистов, ублажать которых ринулись ударные силы путан- и с перестройкой всё это дело завяло, скукожилось и заглохло. Стройки прекратились, так, чадили два завода , перерабатывающих торф и производивших что-то химическое, дурно пахнущее. Экологическая ситуация оказалась катастрофической- в молодом городе мёрли, как мухи, младенцы, а новоиспечённые инженеры не торопились, потеряв все льготы развалившегося социализма, гнить в глуши на болотах без спецквартир и спецпайка. Люся, жертва напрасных обещаний и надежд, застряла в этом городе, обломке мечты, не в состоянии ни продать, ни обменять ведомственную квартиру и теперь билась, как муха об лёд, теряя амбиции и учась выживать в одиночку.

Ольга очень её жалела, так жестоко наказанную судьбой, у которой из всех их общих знакомых женского рода были блестящие перспективы хорошо устроить свою жизнь - ввиду ослепительной красоты, умопомрачительных ног, умения эффектно одеваться и лёгкой стервозности, которая, как известно, так импонирует мужчинам. Судьба, очевидно, в насмешку, эпиграфом для подругиной жизни взяла строчку из народной песни- Не родись красивой, а родись счастливой....Вся та мишура, и блеск, гламур и глянец - Люся из дому даже за картошкой не выходила, не выглядя, как картинка из журнала, привлекали лишь полукриминальных приблатнённых молодых людей, интеллигентные очкарики шарахались от роковой роскошной дамы, как от огня....А где взять в областном Белорусском городе с хорошо развитой текстильной промышленностью уверенных в себе, ухоженных, образованных, зарабатывающих мужчин, ценящих красоту и умеющих создавать её вокруг себя? Ни культуры, ни традиций....Один крестьянско-рабочий контингент, виртуозно приспособившийся к неприятностям Антиалкогольной Компании и научившийся гнать вожделенный продукт чуть ли не из табуретки, виртуозно, к тому же, владеющий богатством русского языка , стыдливо синечулкастыми библиотекаршами названным непечатным?

Зарождающийся после перестройки класс буржуазии перековал недавних робких и скрытных фарцовщиков в нагловатых, жестоких, быстроглазых предпринимателей с волчьими повадками...

Поиски культурного образованного человека для любви и счастья загнали обчитавшуюся стихов Ольгу аж за океан, а трусливая, расчётливая Люся, с помощью блистательного фасада пытавшаяся создать столь блистательное будущее, так лоханулась...

Уже день давно перевалил за вторую его половину и белёсое небо стало наливаться розовым, а тени загустели до ультрамариновой синевы, когда автобус, чихнув, выбросил Ольгу возле кучки многоэтажек, прочёркнутых широким проспектом, оба конца которого уходили в никуда и прятались в обступавший город лесах...

Так было странно- появиться в прошлом, в таком родном и в то же время ставшим чужим, пугающим и раздражающим....Ольга осторожно, как разведчик, вошла в тёмный подъезд , готовая ежесекундно к отражению нападения подвыпившего пролетариата...Она не представляла, как в этом чужом месте, чужом доме встретит Люську, хранительницу её девичих тайн, Люську, по которой она так скучала все четыре нелёгких года эмиграции...

Через минуту они визжали, целовались и тискали друг друга в объятиях. За спиной подруги прыгала очаровательная, никогда не виденная девочка, хлопая в ладоши и вереща- Тётя Оля пиехала, из Амеики!

Вот это самое пресловутое- из Америки, встало между ними непроходимой чащей- сейчас, и позже, Ольга не раз столкнётся с тем, что общение с бывшими подругами, коллегами и знакомыми становится однобоким и чреватым взаимными недоразумениями и разочарованиями. Она жила теперь в Америке и должна была поддерживать имидж улетевшей за океан и обретшей счастье соотечественницы. А то, что работала она горничной, жила в чужой семье, все заработанные деньги ушли на то, чтобы в целях легализации оплатить фиктивный брак, буквально на последние, едва только получив временную гринкарту, купила билет и примчалась домой, чтобы повидаться с мамой и подругами, а оказалось, что прежней близости и тепла нет ни с кем-все ожидают от неё подтверждения мифа, конкретной, материальной помощи и поддержки...От неё ждут рассказов о необыкновенных приключениях, удивляются, почему всё ещё не вышла замуж за богатого американца, снисходительно и недоверчиво улыбаются, а, услышав о проблемах и чтобы не вникать в неинтересное для них, произносят сакраментальное- Ну, это ерунда! А у нас жрать не на что!

Разговор замерзал, терял доверительность и привлекательность, и Ольга зримо, просто физически ощущала стоящую между ней и собеседниками невидимую стену из пуленепробиваемого стекла...

Люся готовилась к встрече с подругой-испекла умопомрачительный торт с орехами, шоколадной крошкой и цукатами, запекла в духовке мясо, наделала вкуснющих салатов...Ольга, в свою очередь, привезла бутылку дорогого вина и целую сумку подарков. Маленькая Маринка обезьянкой скакала подле них, обезумевшая от счастья. Она напялила на себя сразу подаренные тётей и цветной спортивный костюмчик, и яркие рукавички, и шапку, и не выпускала из рук ни куклы, ни других притягательных и необыкновенных вещей. Подруги говорили всласть, до потери сознания, до самой зари и лишь под утро Ольга провалилась в тяжёлый сон на застеленном хрустящими простынями диване...Люся с дочерью спали в другой комнате, узкой и длинной, и утром Ольга, привыкшая вставать рано, долго лежала на диване, впитывая забытые уже звуки и запахи...

Люсю ей было искренне жаль- как можно жить в такой дыре? Но Люся, по видимому, смирилась...Она, как могла, обустроила быт и квартирка её была и чистой, и комфортной, и приятной для глаза...Везде стояли её, Ольгины, фотографии, как ласточки из далёкого и притягательного мира...Обе они закончили художественное училище, Люсе прочили карьеру-звали преподавать в это самое училище...Здесь же она смогла устроиться в единственную школу города учительницей труда....Платили копейки, плюс алименты от бывшего ....Люся подрабатывала тем, что писала портреты на заказ местному бомонду, на возможность выйти замуж махнула рукой- кандидатов не было. Ольга нашла её не то чтобы постаревшей- им только исполнилось по тридцатке, а какой-то остервеневшей, погрязшей в беспросветном одиночестве, похоронившей надежды и на любовь, и на замужество, и на карьеру...Всё это каким-то образом прочитывалось на лице подруги- от носа к углу губ протянулась глубокая складка, глаза глядели жёстко, а лицо время от времени содрогалось неприятной гримасой...

Счастьем и отдушиной её были дочка и живопись...Все стены квартиры были увешаны Люсиными картинами, которые та никому не показывала, не пыталась участвовать ни в каких выставках - боялась неприятия, общения и хлопот, а может, просто не верила в успех....Несмотря на радость от встречи - наконец-то, впервые за эти годы она выговорилась, до отвращения, сладости и усталости, в ощущение тихого счастья от встречи с подругой, родным человеком, оставался какой-то осадок фальши...Что-то Ольгу беспокоило, мучило, но что, она не могла понять...

Утром она определилась в своих ощущениях- подруга отчаянно лебезила. Когда-то, с удачным, как казалось, замужеством, Люся отдалилась от Ольги, хлопотливо выстраивая семейное счастье. Даже назначение мужа в Новогайск воспринималось как удача-ещё бы, главный инженер, не хухры-мухры, и было что-то пикантное в возможности стоять у руля нововозводимого города....Она относилась тогда к Ольге снисходительно, как к неудачнице и даже была сильно обидела, после чего они не виделись до самого Ольгиного бегства на чужбину...Но как обидела, Ольга не помнила, в ностальгическом тумане первых лет эмиграции она помнила всё самое хорошее, и слала Люсе посылки, и описывала ей заморские чудеса и собственные там мытарства....

И теперь это не был союз двух равноноправных существ- Люся вела себя так, как если бы она была проворовавшейся заведующей магазина, а Ольга- проверяющим инспектором, которого нужно было ублажить и умаслить. Разговора больше не получалось- Люся суетилась, хлопотала, постоянно извинялась за какие-то мифические неудобства....Одевшись, они вышли на улицу, попав в ослепительно белое скучное воскресенье провинциального города. Да и города то не было....Так, успели построить посреди поля штук пятнадцать блочных пятиэтажек, да один ресторан, одну школу, парочку магазинов....Всё это великолепие пересекала широкая улица, концами уходящая в лес, у кромки которого торчали заводские трубы, усердно и бесперебойно выпускавшие в небо густой жёлто-серый, чадящий дым...Люся, как всегда, выглядела сногсшибательно. Каждая вещь её гардероба сама по себе была обыкновенной, но, водружённая на великолепное туловище и подчинённая гениальному дирижёрскому замыслу, приобретала французский шарм. Ольга заметила, что по-прежнему мужчины бросали на подругу заинтересованные взгляды, но их отпугивали и горькая носогубная складка, и неприступный вид надменной дамочки... По оставшейся с первого курса привычке тщательно сортировать окружающее, когда необходимо было выбрать для этюда наиболее выигрышное место , Ольга заприметила парочку эффектных самцов, привлекательность которых была несколько подпорчена зимней экипировкой- меховыми шапками с опущенными по причине мороза ушами, невнятными толстыми, сковывающими движение дублёнками. Она, как когда-то в молодости, толкнула спящую красавицу в бок-Не зевай! Улыбнись, глазки сострой! К тебе же подвалить невозможно! Дай мужикам шанс, да и себе....Люся только отмахнулась . Упорно, скороговоркой, в десятый раз она пробормотывала все постигшие её несчастия, причём масштаб их ограничивался благоустройством квартиры и кознями сослуживиц - заведующая сука, вызывала в кабинет и линейкой измеряла длину юбки. Измерив, удивилась- ничего неблагопристойного в облике сеятельницы разумного, доброго и вечного не было, длина юбки соответствовала стандартам, просто Люся умудрялась выглядеть сексапильно даже в скучном учительском обмундировании...

Ужасаясь подругиному одиночеству, идущему в полный разрез с её блядской внешностью, полночи Ольга вырывала у несчастной признание, есть ли у неё кто-нибудь...Кого-нибудь не было...Так, проскользнул в жалобах некий Толя, помогавший делать ремонт, оказавшийся алкоголиком и стянувший деньги, отложенные на плитку и потому плитку в ванной она не меняла...Больше Ольга ничего у Люси не выпытала- та всегда была скрытной...

В гастрономе Ольга, невзирая на протесты подруги, набрала продуктов, какие только попались на глаза. Она еле сдерживала слёзы, не могла видеть взгляд маленькой Маринки- преданный, как у собачонки и обезумевший от счастья....Оказывается, мама никогда не покупала ей кока-колы- дорого, и шоколадные конфеты она ест по большим праздникам, и колбасу они редко видят.. Тётя Оля, вы пинцесса,- шептала девочка...

В очереди у кассы Люся сцепилась с какой-то женщиной, буквально из-за ерунды, и Ольга была шокирована мгновенно вспыхнувшим скандалом, причём фасонистая и элегантная Люся не уступала по силе голосовых связок и непечатности выражений оппонентке, ширококостной и дурно одетой...По завершении разбирательств со счётом ничья Люся с виноватой улыбкой пояснила- Вот видишь, до чего дошла...Иначе нельзя...

Дома они выпили ещё одну бутылку вина и Ольга поняла, что она хочет уехать. Нестерпима была подобострастная благодарность за ту малость, которую она сделала, нестерпимо было ощущать себя на троне, на который её водрузило обожание подруги. Причём обожание было связано ни в коем образе ни с какими Ольгиными достоинствами, а только с местом её теперешнего проживания- Америкой...Люся просила выдать её замуж за богатенького американца и слушать не хотела о том, что предстоит пройти на этом пути и в итоге, не исключена такая возможность, оказаться у разбитого корыта в чужой стране, без денег и документов. Нет, и слышать она не желала о трудностях тернистого пути, о жизни с нелюбимым, помыкающим тобой человеком. Ольга знала, она пыталась поделиться своим страшным опытом, но ей не верили.

-         Да я за кусок колбасы в рот ему смотреть буду, -как попугай, твердила Люся... Ольга обещала пристроить и вырвалась наконец на свободу, наврав, что непременно должна быть у матери вечером, провожаемая несчастными детскими глазёнками и умильными- Люсиными...

Растерзанная, пьяная и рассопливившаяся, нахлобучив капюшон, вывалилась она из подъезда в устойчиво хрусткий равнодушный мороз, и опять поразилась ощущению конца света- слишком большие просторы были вокруг, слишком жестока природа, в которой маленькие людишки должны были выжить любой ценой . Опять была тряска в жёлтом тесном автобусе, пересадка в холодный железный ящик и долгое, двухчасовое мучение от холода и невозможности сходить в туалет- обильное вино и чаепитие давало себя знать. Опять неприкаянность, дискомфорт, чувство беспомощности, беззащитности и опасности- по вагонам ходили, поигрывая злыми прищуренными глазками, банды небритых молодчиков в обвислых тренировочных штанах и кожаных куртках..

Синий вечер плотно пузом прижался к стёклам, и ничего нельзя было разглядеть в окнах, только отражение вагона и своё собственное, как некий параллельный мир, в котором тоже тускло моргала жёлтым грязная лампочка ...

Иногда в синеве стекла вспыхивали нестерпимые картинки- большой дом с белыми колоннами, собственная в нём комната с коричневым плюшевым креслом, прислонённые к стене сохнущие этюды- из окна открывался очаровательный вид в сад....Даже её работа казалась сейчас желанной и необременительной. Подумаешь- пробежаться с пылесосом и тряпкой по трём этажам, забросить вещи в стиральную машину, да посуду помыть после ужина-хозяйка готовила сама....Люся с дочкой никак не вписывалась в эту жизнь. Поговорить с хозяйкой, может, какой-нибудь из её подружек нужна горничная, а Люсин ребёнок не будет помехой? Да, но девочке нужно будет идти в школу, а пока Люся не легализуется, об этом не может быть и речи....В опустевшей сумке Ольга увозила фотографии подруги, обещая пристроить их в брачное агенство, что она и сделает по возвращению , заплатив сто долларов ушлой Нью Йоркской даме за размещение информации в каталоге.

Как позже она узнает из писем, к Люсе в Новогайск даже приезжали два жениха из вожделенной Америки. Один тощий и очень старый, но писатель и вообще умница, тонкая душа. Второй толстый и жадный, но богатый, и в жизненных удовольствиях знает толк. Письма приходили обстоятельные, с картинками, фотографиями и описаниями блюд- они разыскали Ольгу и в Нью Йорке, где та уже снимала квартиру на пару с какой-то случайной женщиной, коллегой-официанткой. Потом был восторженный звонок, уже из Праги- там Люся встречалась с третьим женихом, который пригласил её на променад по Европам. Потом, уже последний, ещё звонок, на этот раз из Лос-Анжелеса. После недолгих радостных восклицаний Люся учинила подруге форменный допрос, выяснила всё и про Бруклинскую маленькую квартиру, и про одинокий статус, отчего-то погрустнела и пропала. Навсегда.

Иногда, в становящимися всё реже ностальгические вечера Ольга достаёт фотоальбом, вывезенный Оттуда, и рассматривает размытые чёрно-белые снимки, на одном из которых- они с Люсей, двадцатилетние. Тогда казалось, что страшно взрослые, а выглядят на самом деле совсем детьми....Люся в белой шубке, серой изящной шляпке с алой лентой. В руке держит перчатки из красной кожи, материнские...Ольга в вязаной шапочке, в шахматную клетку, очень модно было тогда, тощую шею обвивает чернобурка, тоже материнская....Они старательно таращатся в объектив, сдерживая рвущийся наружу смех, и похожи на секунду присевших мотыльков...

Фотографию заливает странный свет, и хотя она чёрно-белая, Ольге кажется, что видит она и алый отблеск от перчатки, и сиреневую размытость яркого далёкого утра, и жёлтые солнечные блики на полу, когда они с Люськой ввалились в первое попавшееся ателье и брякнулись на диванчик, хохоча и смущая молоденького фотографа...

Copyright (c) "Русский переплет"