|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
СНОХОЖДЕНИЯ
Действие происходит в Чечне в 1996 году
Любовь Андреевна, солдатская мать
Андрей Краев, майор Внутренних войск МВД России
Умар, Руслан, чеченские полевые командиры
Айшат
Дмитрий Куклич, майор российской армии
Сергей, пленный солдат
На сцене с закрытыми глазами идет Любовь Андреевна.
Любовь Андреевна. Грозный, Курчалой, Шатой, Итум-кали, Хачарой, Автуры, Ведено┘ Нет, сначала было Ведено, потом Хачарой. Уже не помню. Нет, сначала была Ханкала.
Ханкала. Штаб Объединенной группировки войск в Чечне. Штабной вагончик. На стене висит карта Чечни, откуда-то доносится слабый звук выстрелов. За столом сидит майор Краев, он что-то пишет, разбирает бумаги, напротив него на стуле Любовь Андреевна.
Краев. Да, да, знаю, Анатолий Дробышев, рядовой. Ваш сын числится в списках пропавших без вести. Есть сведения, что он в плену у боевиков, но живой.
Любовь Андреевна. У него лунатизм. Говорят, он во сне ушел. Он и раньше ходил.
Краев. Все может быть. Я вот только возмущаюсь: почему сейчас в армию берут таких. В мое время так и с плоскостопием не подходи, а сейчас не армия √ больница какая-то. Но вы не волнуйтесь. Идите в девятнадцатую казарму, там у нас живут все солдатские матери. Что я могу сказать? Ждите, будут какие-либо сведения, мы вас сразу известим. Поверьте, найдем парня. А сейчас сходите на обед в нашу столовую.
Любовь Андреевна. Спасибо.
Любовь Андреевна (идет в полусне с прикрытыми глазами). Ничего утешительного в штабе я не узнала, - только еще больше загрустила от рассказов других матерей, живших в девятнадцатой казарме. Через три дня сама отправилась на поиски сына. Исходила всю Чечню. Грозный, Бамут, Курчалой, Шатой, Итум-кала, Хачарой, Автуры, Ведено. Сначала было страшно, особенно когда переходила линию фронта. Потом привыкла┘
Первый голос. Эй, мать, тебе в Старые Атаги, я видел твоего сына там. Как говоришь его фамилия? Ну да, над ними командир-дебил издевался, и они вчетвером ушли из части, жили в заброшенном доме возле Ханкалы. А потом, это было двадцать третьего февраля, напились, - напились и проснулись уже в плену. Точно, он в Старых Атагах.
Второй голос. Да что ты говоришь, он же под Цоцин-Юртом. Его в Шатое взяли. Он нес воду в ведрах из речки, руки заняты, автомат на плече, а тут хачалаевские из-за угла. Его потом выменял Гелаев, потом Абдулхаджимуратов, потом этот, как его┘
Третий голос. Ну да, Евгений Дробышев. Он ехал на броне, его ранили в ногу, - он упал, и пролежал у дороги до ночи. Пришли боевики, взяли его, - без сознания был, перевязали. А он потом ислам принял. И теперь воюет против вас. Где-то под Рошни-чу┘
Четвертый голос. Как говоришь, ходит по ночам? Здесь один такой на всю Чечню. Я знаю, где он. Знаю точно. Плохо ему. Надо выкупать. Давай, мать, сто миллионов, я все организую. Через три дня он будет дома чай пить. Я уже вытащил троих ваших.
Любовь Андреевна просыпается.
Любовь Андреевна. Где он?!? Где?!?
Штаб отряда полевого командира Умара. Здесь может быть несколько боевиков √ поджарых вооруженных людей с автоматами. У них на лбах зеленые повязки с выдержками из Корана на арабском языке. Но Умар может быть и один √ с автоматом и повязкой.
Умар. А ты не кричи на меня! Я тебя сюда не звал, твоего сына тоже. Ваши убили двоих моих братьев. И что теперь прикажешь делать? Буду воевать до конца. Все рано умирать, но лучше я погибну здесь, чем в Казахстане, где родился. Но я-то знаю, зачем взялся за этот автомат. А что твой сын здесь делал? Служил сионистам из Кремля, которые развалили Союз, а теперь разваливают Россию?
Любовь Андреевна. Ты знаешь, где мой сын?
Умар. Сын? А какой он был? Такой светлый, смешливый? Впрочем, здесь нет смешливых, но много светлых. Вчера мы отступали √ я убил двух солдат. Не бойся, я добрый боец √ долго мучиться никого не заставляю. Они умерли сразу. Как фамилия твоего?
Любовь Андреевна. Дробышев.
Умар. Нет, не было среди них Дробышева.
(Идет дальше)
Любовь Андреевна. Толя, ты слышишь? Я уже иду. А я ведь говорила там, в комиссии, что ты больной, но тебя все равно взяли в армию. Да и как доказать лунатизм?.. Первых полгода служил в Забайкалье. Писал, что тяжело. Потом сообщил, что перевели в Москву. На конвертах был обратный адрес: "Москва-400". Я-то, дура, думала, вот хорошо: в штаб, наверное, попал. А потом, когда пришла эта чертова телеграмма, что ты в плену, мне и сказали: "Москва-400" √ это Чечня.
Будто по спине топором ударили. Я чуть с ума не сошла. А потом сказала себе: "Стой, Люба. А что с ним может случиться? Он ведь ничего плохого не сделал. Не мог"┘ Ты не ведь мог ничего плохого сделать? Правда? Ни с теми, с кем служил┘ ни с этими людьми. Я знаю. Хоть и растила тебя без отца, но ведь нормально тебя воспитывала. Ты бы ведь не стал бить тех, кого с тобой служит? Не стал бы. Вот. Не стал бы расстреливать мирных жителей? Не стал бы. Я знаю. Ну ясное дело, приказ или там когда в тебя стреляют √ так тут все такие. Но ведь просто так, ни с того, ни с сего... Или от страха? Ты ведь у меня не трус и не сумасшедший┘ Ну да, лунатизм этот чертов┘ Так вот, не может ведь так быть, чтобы человек┘ ну, был не хуже других, а ему досталось за всех. Не может. Так я и говорю: ты жив и я освобожу тебя. (Улыбается).
Да, ты ведь не мог убивать мирных жителей.
Айшат и Любовь Андреевна сидят за столом, пьют чай. На столе горит несколько свечей.
Айшат. А где ты здесь видела мирных жителей?┘
Только не стесняйся, Люба, варенье, еще немного осталось сахара┘ Так вот, свечка растает, а ты берешь нитку, сворачиваешь ее несколько раз и закатываешь в теплый еще воск. Новая свеча готова. Я так две зимы свечи катала по вечерам. Стреляли, бомбили, а я все равно катала - руки-то согреваются.
Любовь Андреевна. Они сюда, в твою сторону, тоже стреляли?
Айшат. О, стреляли так, что только тапочки слетали. А что еще делать? Здесь, на чердаке, пулемет день и ночь палил. Думаешь, у меня в доме ангелы живут? Знаешь, какие у нас в тейпе звери. У меня ведь трое детей. Все боевики.
Любовь Андреевна. Но ведь они только защищаются.
Айшат. Защищаются? А кто заставлял брать автоматы, погнал их стрелять? Мой старший тоже служил -- в советской армии. Теперь он метится в бывших товарищей. Я спрашиваю, чего ты, отморозок, воюешь против них? Он говорит: "А что тут нового, мы и раньше с русскими постоянно дрались".
Любовь Андреевна. Но ведь мы первые сюда пришли, бомбить стали, расстреливать. Я прошла по Грозному √ как будто на другой планете побывала. Ни одного живого здания в центре. Иду по развалинам, споткнулась, упала. Подо мной трещина, а оттуда трупным запахом тянет. Спросила √ никто, оказывается, даже не знает, кто там, под обломками, лежит. А мне этот трупный запах уже неделю снится.
Айшат. Так и что? Может, там ваши необстрелянные солдаты лежат.
Любовь Андреевна. Но ведь сколько солдат, а сколько простых чеченцев убито за это время.
Айшат. А ты еще девятнадцатый век вспомни.
Любовь Андреевна. Вспомню. Еще тогда кровь полилась рекой. За что?
Айшат. А ты попробуй не пролей. У меня ни один из предков своей смертью не умер √ все перестрелки да поножовщина. Но если бы твой прапрадедушка моего не убил, уж мой бы в твоего не промазал. Поверь.
Любовь Андреевна. А в сорок четвертом, когда вас всех до одного в вагоны и в Сибирь┘
Айшат. Зато в девяностом наши абреки отыгрались по полной. Вернулись из ссылки и всех ваших прогнали. Рассказать тебе, как русские из Чечни бежали? Квартиры продавали за копейки. Только успевай контейнеры грузить. Так ведь еще наши бандиты эти самые контейнеры разворовывали кто как мог. На последнее зарились. А пытки┘
Любовь Андреевна. Но и мы хороши. Навыбирали деятелей - они все это и начали. А каждый из нас думал, что его это не коснется.
Айшат. Ага, вы хоть выбирали. А наших никто не выбирал. Пришли отморозки с автоматами и устроили здесь пиратскую республику. Еще исламом прикрываются.
Любовь Андреевна. Но ведь сколько таких среди чеченцев? Один процент.
Айшат. Один процент! Знаешь, Люба, я ведь математику в младших классах преподавала, считать умею. У нас в селе пять тысяч человек. Выходит, пятьдесят беспредельщиков. Это очень много! Был бы у нас процент академиков. Всего один.
Любовь Андреевна. Да уж, один процент бандитов, а страдают от наших снарядов невинные люди. И не говори, Айшат, мы первые все заварили.
Айшат. Ну уж нет, Люба. Это тебе здесь наговорили. А то я-то все видела изнутри. Прости нас.
Любовь Андреевна. Нет, это уж вы нас простите.
Айшат. Прекрати, говорю тебе, прекрати. Не ты, не твой сын ни в чем не виноваты.
Любовь Андреевна (плачет). Наверное, все же виноваты.
Айшат. Не надо, успокойся. Найдешь. Ты найдешь. Я чувствую такие вещи. (Обнимает Любовь Андреевну). И еще вот что. (Уходит, возвращается с кроссовками в руках). Не вздумай отказаться. Возьмешь это, а то твоя обувь совсем не годится для наших дорог. Возьми эти кроссовки. Они хоть и старые, но крепкие.
Любовь Андреевна (рассматривает кроссовки). Это твоего сына? Он в них в бой ходит?
Айшат. Ходит. Только это не сына, а дочери. Она ведь у меня тоже за свободу Ичкерии борется. Боевица.
Любовь Андреевна. Спасибо.
Айшат. Да, и это еще возьми.
Любовь Андреевна. А что это?
Айшат. Полотенце белое. Начнут стрелять √ маши. Увидят √ так, может, прекратят.
Любовь Андреевна идет в полусне в кроссовках, подаренных Айшат.
Любовь Андреевна. А потом Курчалой┘ Да нет, какой Курчалой. Рошни-чу, Бамут┘ или┘
Голоса солдат.
Первый голос: (живо) Подвиньтесь, вы, кони. Садись, мать, с нами. (Слышен грохот). Не обращай внимания, в нашей машине ты в безопасности. Она у нас заговоренная.
Второй голос. Как, говоришь, твоего зовут?
Любовь Андреевна. Анатолий.
Третий голос. Толик, значит. Найдешь, все будет нормально.
Первый голос. Держи кружку. Здесь вода. Немного глотни. Только не дыши. Теперь вот отсюда залпом. Давай, это спирт. Нормально. Теперь снова воды. Выдох, делай выдох! Отлично. Ну как, не сожгло?
Любовь Андреевна пьет спирт.
Любовь Андреевна. Да нет, все нормально.
Солдаты смеются.
Второй голос. С нами научишься пить спирт, как компот.
Третий голос. Называется "закусывать гидроколбасой".
Первый голос. Забыл сказать, это был третий тост.
Любовь Андреевна. Третий?
Первый голос. Да, за тех, кого с нами нет┘
Любовь Андреевна (идет дальше). Бой в Грозном┘ Раненых солдат заносили во двор большого частного дома. Я перевязывала, делала уколы┘ Малый тягач легкобронированный. Да, кажется, так называется эта машина. Плоская такая сверху. Я лежала на броне, рядом солдаты. Мы лежали на спине, глядя перед собой. Ехали ночью в колонне. Тогда казалось, что стреляло каждое окно. В небе √ просто новый год: сплошные огни.
Страшно? Нет, страх я уже почувствовала в Ханкале. Когда мне сказали, что один из раненых, который лежал внутри тягача подо мной, умер. А потом┘
Ханкала. Штаб Объединенной группировки войск в Чечне. За столом сидит майор Куклич, рядом стоит Любовь Андреевна.
Куклич. Краев уехал. Кончилась у него командировка. Теперь я занимаюсь пленными. А вы что, мамочка, мне мозги компостируете? Говорите, ваш сын лунатик? Ушел во сне из части? У нас из части во сне не уходят. Вы что, меня за дурака держите?
Любовь Андреевна. Я вам не собираюсь ничего доказывать. Но, может, что-то о нем известно?
Куклич. Пока ничего не известно. И вообще. Где ваш служил? Во внутренних войсках. Правильно? Сто первая бригада внутренних войск. А я занимаюсь армейскими. У нас министерство обороны Российской федерации. Знаете, сколько у нас таких, как ваш. Сотни. А вы тут устроили поиски бравого солдата Райана. Воспитывают маменьких сынков. А они и яичницу не могут приготовить. Что же, прикажете призывать их всех вместе с матерями?
Любовь Андреевна. Заткнись!!!
Любовь Андреевна идет дальше.
Любовь Андреевна. Ходила еще и еще. Что ела, где спала √ даже не знаю. Помню только, что кто-то меня все же направил в этот поселок. Туда я и пришла за сыном.
В доме, находящемся в горном селе, обстановка напоминает ту, что была у командира Умара. Но в комнате другой командир √ Руслан.
Руслан. Пришла за сыном?
Любовь Андреевна. Да. Он у тебя?
Руслан. Может быть. А я вот тебе сейчас его отдам √ вы пойдете к своим. А кто меня окопы рыть будет?.. Ладно. (Говорит по рации) Приведите русского.
В комнату вводят пленного. Он сгорблен, одет в лохмотья, на лице видны следы побоев. Любовь Андреевна бросается к нему. Обнимает.
Любовь Андреевна. Толя! (Рассматривает пленного, понимает, что это не ее сын).
Пленный. Я не Толя.
Руслан подходит к матери, мощным движением встряхивает ее и сжимает в сильных руках. Смотрит Любови Андреевне в глаза и говорит, выдавливая каждое слово.
Руслан. Толя погиб неделю назад.
Мать дергается, боевик еще раз встряхивает ее и бросает на пол.
Руслан. Мне здесь ваших слез не надо, слышишь. Да, твой Толя у меня был. Держался хорошо, но был дурной. Таким не место на войне. И не только на войне, в жизни. Он пошел куда-то ночью. А эти два деятеля уже один раз бегали. Мы тогда бить не стали, но предупредили, что будет за второй побег. (К пленному). Я вас предупреждал?
Пленный. Предупреждал.
Руслан. Он уже далеко был, когда мы его заметили. Не погнались мы за ним. Застрелили. Хотя мне даже жаль, неплохой был парень.
Любовь Андреевна. Где он лежит?
Руслан. На минном поле. Здесь везде минное поле. Можешь идти √ вон туда. Но я тебе предлагаю другое. Бери этого и иди. С ним, может, и проедешь через мины. Он их сам ставил. Пройдете по полю, дальше будет лес, а за ним часть стоит. Идите, а то скоро бой начнется. Вон уже вертолеты полетели. (Слышен звук летящих вертолетов) Ну?
Любовь Андреевна. Толя┘
Руслан. Бери этого √ бесплатно. Иди, а то я его заберу обратно. Он тебе этого никогда не простит.
Пленный. Мать, возьми меня.
Любовь Андреевна (с трудом двигаясь). Пойдем.
Руслан. Только не вздумайте возвращаться, я не пущу, расстреляю. Да, если вас федералы подстрелят на подступах к части, пеняйте на том свете на себя.
Впереди в полусне идет пленный, за ним Любовь Андреевна.
Любовь Андреевна. Как зовут-то тебя?
Пленный. Сергей.
Любовь Андреевна. Расскажи мне о Толе.
Сергей. Мы с ним здесь два месяца вместе пробыли. Окопы рыли. Нас заставляли драться друг с другом. Мы отказывались. Нас за это били. А жили мы в бывшем коровнике. Я знал, что он ходит, и несколько раз удерживал его. Всегда спал чутко, а в тот день не только окопы рыл, но и мины ставил, устал жутко и уснул без задних ног. Вот и не заметил, как он ушел. Проснулся только от выстрелов┘ Это я его проспал. Нельзя мне тогда было глаза закрывать. Знал ведь, что полнолуние.
Ты, мать след в след иди. (Смотрит в небо). Все, вертушки полетели. Сейчас стрелять по поселку будут. (Сзади слышатся разрывы. Сергей смотрит в небо). Кажется, нас увидели, сейчас над головами пойдут. Полетят над нами √ показывай им пустые руки ладонями вверх, мол, безоружные мы, а то за чеченцев примут. Да, и когда к нашим подойдем, тоже не дергайся. Они и без того могут убить.
Любовь Андреевна. Возьми это. (Достает из сумки полотенце, дает его Сергею. Он берет в одну руку полотенце, другую выворачивает ладонью кверху, показывает вертолетчикам).
Сергей. Сзади чеченцы, впереди наши, сверху вертолеты, под ногами мины. Обложили.
Любовь Андреевна. Сам-то откуда?
Сергей. С Урала.
Любовь Андреевна. Наверное, твоя мать сошла с ума.
Сергей. Наверное. Да я к ней не пойду. Я сюда вернусь. Но сначала разберусь с теми, кто все это так затеял┘ Ты, мать, след в след иди, нам выбраться отсюда надо. Обязательно.
Голоса двух вертолетчиков.
Первый. Смотри, кто-то идет.
Второй. От чехов. К нашим.
Первый. Чехи, наверное.
Второй. Одна из них баба.
Первый. А, здесь и бабы √ не дай Бог.
Второй. Что-то подозрительные они какие-то. Может, пальнем по ним?
Первый. Да надо бы. Кто их знает, что у них там на уме...
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
When you call yourself a Muslim or a Christian or a European, or anything else, you are being violent. Do you know why it is violent? Because you are separating yourself from the rest of mankind. When you separate yourself by belief, by nationality, by tradition, it breeds violence. So a man who is seeking to understand violence does not belong to any country, to any religion, to any political party or system; he is concerned with the total understanding of mankind. There are so many different kinds of violence. Shall we go into each kind of violence or shall we take the whole structure of violence? Can we look at the whole spectrum of violence, not just at one part of it?...The source of violence is the 'me', the ego, the self, which expresses itself in so many ways - in division, in trying to become or be somebody - which divides itself as the 'me' and the 'not me', as the unconscious and the conscious; the 'me' that identifies with the family or not with the family, with the community or not with the community and so on. It is like a stone dropped in a lake; the waves spread and spread, at the centre is the 'me'. As long as the 'me' survives in any form, very subtly or grossly, there must be violence. Non-violence has been preached over and over again, politically, religiously, by various leaders that you have had. Non-violence is not a fact; it is just an idea, a theory, a set of words; the actual fact is that you are violent. That is the fact. That is 'what is'. But we are not capable of understanding 'what is', and that is why we create this nonsense called non-violence. And that gives rise to the conflict between 'what is' and 'what should be'. All the while you are pursuing non-violence you are sowing the seeds of violence. This is so obvious. So, can we together look at 'what is' without any escape, without any ideals, without suppressing or escaping from 'what is'? Man is all the time trying to become non-violent. So there is conflict between 'what is', which is violence, and 'what should be', which is non-violence. There is conflict between the two. That is the very essence of wastage of energy. As long there is duality between 'what is' and 'what should be' - man trying to become something else, making an effort to achieve 'what should be' - that conflict is waste of energy. As long as there is conflict between the opposite, man has not enough energy to change. Why should I have the opposite at all, as non-violence, as the ideal? If there was no ideal at all, you would be left with "what is". Would that make one complacent? Or would you then have the energy, the interest, the vitality to solve 'what is'? Is not the ideal of non-violence an escape from the fact of violence? When the mind is not escaping, but is confronted with the fact of violence - that it is violent, not condemning it, not judging it - then surely such a mind has an entirely different quality and there is no longer violence.
|
|
