|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
ФИМА И СЕРЕЖА
Фиму крепко обидели.
Ездил он на собеседование в Москву наниматься на работу. Сорвал на углу дома объявление, приехал, куда было велено, отстоял очередь, дождался, сказали купить анкету и заполнить по образцу, а уже потом с этой анкетой в десятый кабинет к начальнику идти. Фима так и сделал, заплатил за анкету (одну из последних взял, успел), отдал немалые деньги - пятьдесят рублей, заполнил все как следует и встал в другую очередь для разговора с начальником. Народищу набежало: зарплату солидную обещали, а кого возьмут - не известно. Нервничал, волновался, а попал на прием - все мысли растерял, на вопросы вроде ответил, но не взяли из-за ерунды.
"Прописка, видишь ли, не московская. Так ведь не сказано было в начале-то. Да и человек от прописки меняется, что ли? Раз я к ним приехал, значит, и на работу могу ездить; так нет - не нужен. Пятьдесят рублей зачем тогда платил, спрашивается? Надо было спросить, почему деньги не отдали. Не спросил, постеснялся, начальник уж больно солидный. Были б лишние, а то и на работу не взяли, и денег лишился. Со всех сторон дурак получается. На себя же зло берет. Уж очень мы интеллигентные, все нам совестно, все неприлично. Нет, чтоб кулаком по столу: либо деньги назад, либо зарплату авансом. Все неловко, вот и распустили проходимцев: Вся страна жулье. А нам скоро зубы на полку класть придется: ни сбережений, ни зарплаты, ни туда, ни сюда. По жизни не везет: с одной работы выгнали, на другой - ногу сломал, отлежал в больнице, вернулся, а на мое место уже давно другого взяли и не берут больше никуда. А есть-пить надо..."
Добрался Фима до вокзала, купил билет, в кармане десятка осталась - позор. Раньше, при советской власти, хоть на билете сэкономить можно было, теперь нет - турникеты понаставили! Выжмут из человека последнее, крохоборы. Фима вставил свой билет в автомат, прошел на платформу. Людей пруд пруди, толпятся, норовят угадать, как бы так встать, чтоб напротив двери оказаться, когда электричка остановится.
"Чтоб сейчас кто место уступил - черта с два! Это раньше, может быть, такое было. Теперь прут, как лоси. Никакого понятия у людей не стало, никакой совести. Старый человек попадет, затрут!" - сплюнул Фима на пол от обиды за стариков, настроение уж больно скверное было.
Наконец подошла электричка, открылись двери, и Фима полез вперед, заработал плечами, а мужик он был не сильно плечистый, так что, когда сосед справа поднапер слегка, тут Фима и отлетел в сторону. Успел на обидчика глянуть и глазам не поверил: Сережка с соседней улицы, пацанами в одной компании бегали.
"Это ж он меня так плечом саданул, вот отожрался, боров, - не мог придти в себя от негодования Фима. - Мало того, что отпихнул - сделал вид, что знать не знает. Ну не гад? В Москве, видать, работает: ну и нос дерет. Сволочь. Москвич, тоже мне! Через три дома от меня живет. Небось, начальника бы своего московского увидел, плечи бы не расставлял. "Здрасте-здрасте, проходите, садитесь, пока места есть!". А кореша, друга детства, можно сказать в глаза не признает..."
Пока Фима возмущался, оттерли его совсем в сторону, да еще бабка какая-то больно стукнула по ногам и прокричала: "Куда лезешь, ирод?".
"Лягается, дрянь такая, - подумал Фима и перестал бороться за место: без толку уже было. Пришлось стоять всю дорогу в тамбуре. А мужики смолят и смолят - не продохнуть. Фима был человек некурящий и потому сильно страдал от табачного дыма. В принципе не понимал: почему люди здоровье свое гробят и от этого получают удовольствие.
"Дурь несусветная - рассуждал Фима - Ну не глупо ли: знаешь, что светит тебе рак легких, и продолжаешь курить. А они курят. Просто дебилы какие-то. Мало, что свое здоровье портят, так ведь еще и окружающих травят".
Фима как-то прочитал в журнале "Здоровье", что каждая сигарета на десять минут сокращает человеку жизнь, и с тех пор ни ради баловства, ни за чужой счет - ни под каким видом. Его угощают, а он отказывается. А тут что поделаешь - стой да дыши... Никуда не денешься.
"Или алкаши эти, кстати, - все новые огорчительные мысли лезли в голову Фиме. - Покупают то, что подешевле, а что такое дешевая водка? Это спирт технический, разбавленный водой из-под крана, или еще не знамо что. Это у нас теперь бизнес такой. Они деньги делают, а народ-дурак пьет и травится. Нация вырождается, и никому дела нет. Государству наплевать. Чиновники только и знают, что под себя гребут".
Доехал с грехом пополам Фима до своей станции. Вышел на платформу: глядь Сережка из того же вагона вывалился, следом идет. Шатается, набрался, видать, в Москве-то. Фима встал, чтоб его видно было, ждал, что его, наконец, признают, поздороваются. Какой там! Прошагал мимо, только перегаром пахнуло: смотрит внутрь себя и идет по заученному маршруту, как водовозная кобыла.
"И вот такая пьянь в люди выбивается, а человек с пониманием пороги обивает!" - злился Фима.
Видел Фима тут недавно, как Сережка к соседнему дому на своей новой "газели" подъезжал. Дядя Вася вышел, подбежал своей приседающей походкой, весь как-то сгорбился (прямо как перед президентом), поздоровался. Сережка даже из кабины своей не вылез. Приспустил окошечко и небрежно бросил: "- Здорово, дядь Вань... А дядя Ваня подобострастно так, сахарно: - Ну, Серега, ну ты человек! Вышел, понимаешь, в люди!"
"Ну конечно, Серега человек, потому как на "газели" ездит, а мы дерьмо: потому как пешком ходим". Фима шел за Сережкой следом, смотрел в ненавистную квадратную слегка раскачивающуюся из стороны в сторону спину.
"Понятное дело: "газель" купил, теперь, конечно, со мной ему поздороваться стыдно. Новым русским, небось, себя считает, жулик. Вся семья у них такая. Помню, еще в детстве про его мать (она в стекляшке продавщицей работала) кто-то рассказывал: "Ты как хошь, а она тебя все равно обманет. Конфеты, если и свешает правильно, так одну непременно уронит. Так по конфетке с покупателя: глядишь, к вечеру на полу целая коробка валяется. Рядом с мешком сахара бидон с водой: вода испаряется - сахар тяжелеет". Все верно, а как иначе на "газель накопишь? Она, поди, тыщ на триста потянет. Это же всю жизнь работать - столько не заработаешь, а они вот так: раз и пожалуйста. И никто не спросит теперь, откуда такие денежки. Времена другие.
Сумма в триста тыщ вконец раздосадовала Фиму, и так его разобрало, что ничего вокруг не видит, только в спину вражескую упирается взглядом как бык в красную тряпку. "Может, правда, подержанную брал?" - промелькнула успокоительная мысль. - Может, оно подешевше тогда вышло? Опять же, смотря где брал. Впрочем, не похоже, что сильно дешево: Дом-то вон новой черепицей покрыл, паразит, и гараж новый тыщ на пятьдесят потянет".
Как не крути, все выходило скверно. Надо бы окликнуть его. Посмотреть на рожу его наглую, спросить, почему не здоровается. Фима уже совсем крикнуть хотел, да передумал: "Еще, глядишь, мне же накостыляет. Что алкоголику в пьяную башку взбредет, - неизвестно. Вон спина-то какая. Не зря в народе говорят: сила есть - ума не надо. У него и в детстве кулак был тяжелый", - вспомнил с досадой Фима.
Улица с фонарями кончилась, дальше дорога шла через лесок. Сошли с асфальта, тропка хлипкая - грязь под ногами так и чавкает. Серега впереди идет, матерится: от лужи к луже прыгает, но не обернется, нет. Вошли, наконец, в лесок. Чтоб до поселка дойти, надо было пересечь небольшой лесочек, который редел год от года.
"Ишь нашвыряли свиньи, - ворчал про себя Фима, оглядывая помоечный подлесок, - культуры никакой. Всяк свое дерьмо норовит в общий лес отнести, а потом удивляются, отчего грязь. Всем и раньше наплевать было, но хоть по субботникам иногда чистили, а теперь... теперь дерьмократия. Разве таким, как этот Серега, до общего леса, вот когда они и лес к рукам приберут, обнесут его забором, тогда, наверное почистят, только нас уже туда пускать не будут! Эх, прямо руки чешутся. Так бы и набил ему морду пьяную! Впрочем, с таким голыми руками не справишься. Дать бы чем-нибудь по башке - и в лес... Да, небось, поймает, прибьет. Неужели придумать ничего нельзя? Говорят, у шпионов мазь такая есть. Поздоровался за руку, сам руки через пять минут помыл, и тебе ничего, а того, с кем поручкался, через полчаса сердечный приступ хватит, и на тот свет человек пошел. И ни одна живая душа о том не узнает. Был человек, ездил на "газели" и отъездился! Или как современные киллеры делают. Изучил повадки своего врага, в книжечку записал: во сколько он из дома в сортир выбегает, когда с участка на работу выходит, когда через лесок идет. За каким кустиком прицелиться".
Такая ненависть Фиму захлестнула, что даже трясти слегка начало, а может, в лесочке холодом повеяло. Вроде по сторонам особо не глядел, все больше на спину соседа, и вдруг на очередной помоечке, которая на тропинку вылезла из лесочка, смотрит Фима - лежит рашпиль. Прямо как нарочно подложили. Взял его Фима: тяжелый, холодный, мокрый, в зазубринах. То место, которое в рукоятку забивалось, было сделано заостренным четырехгранником - прямо как наконечник у копья.
Напильничек руку холодит, Фиму еще сильнее трясти стало, аж зубы застучали. Стал он шагу прибавлять, а мысль бьется в голове. Вот метнуть сейчас рашпилечек этот, и полетит он себе, сделает сальто в воздухе и острым кончиком под ребро как в масло войдет. Сколько раз он в дерево вот так ножички бросал: чик и воткнулся. "Нет, не долетит или промахнусь. И тогда несдобровать".
Фима вроде понимал, что не всерьез он игру эту затеял - не будет он Серегу убивать, не сумасшедший же он, в конце концов, но и рашпиль выбросить не мог, и трясло все больше, прямо наваждение.
Почти поравнялись, Фима рашпилек свой в рукав запихнул и еще тише ступать стал, спина Серегина в двух метрах, а он идет и не обернется. Хоть бы уж обернулся Серега, а то Фиме страшно чего-то стало. И тут под ногой что-то хрустнуло, Серега ушел плечом вперед, потом развернулся, пригляделся пьяными глазами и почти закричал:
- Фу, чертяка, напугал. Фима, ты что ль это? - Остановился, смотрел из-под бровей, широко расставив кривые ноги: - Точно - Фима, вот те раз: Ну, напугал ты меня. Ветка хрустнула, а у меня прям сердце зашлось. Ты что, крадешься что ль? Или я задумался?
- С поезда иду, - ответил Фима сиплым голосом, отводя назад руку.
- А на меня, знаешь, как нашло чего. Не поверишь, Фим, прямо сердце екнуло.
Пошли рядом, Фима молчал, а Серега все оправдывался:
- Чего струхнул, сам не пойму, смешно сказать - соседа своего испугался. Да впрочем, времена-то, сам знаешь, какие. Вон, слыхал небось, на прошлой неделе мужика в нашем лесочке нашли с пробитой головой. Озверел народ, так ерунду какую-то взяли: куртку вроде да часы. Чего в руке-то у тебя?
- Да вот рашпиль подобрал.
- А я думал, это мне только страхи в душу лезут. Ну бросай свою железку, на двоих-то нас теперь вряд ли кто сунется.
Фима бросил рашпиль в лес, так что тот упал в метре от дороги наконечником вниз и почти бесшумно вошел в мягкую землю. Серега ухмыльнулся, ступил с дороги пару шагов и ногой поправил рашпилек так, чтобы он лежал, а не торчал из земли. Потом подошел к небольшой сосенке. Сорвал молодой побег, сунул в рот, стал пожевывать. Обернулся, бросил через плечо:
- Фим, а ты помнишь, как мы эти побеги в детстве с сосенок возле твоего забора собирали? Папаша твой все кипятком нас ошпарить грозил. Забыл, небось? А ты помнишь, как мы их называли? Мы их колбасками называли, смешно. Ох, Фима не пойму я людей, откуда столько злости!? И на кого? Вот иной раз гляжу: жизнь собачья, крутишься-крутишься - все как рыба об лед. Взял тут на полгода "газель" в аренду, а наторговал на ней вдвое меньше, чем за эту самую аренду заплатил. Не знаю, как теперь долги отдавать. Дети балбесы. Сейчас приду подшофе, жена весь вечер орать будет. А с другой-то стороны: руки-ноги вот они, а остальное... Черт с ним со всем, Фима! - Серега сделал паузу и опять заговорил: - Завтра встану по утрянке, накину зипунок, выйду по нужде в огород, а под ногами земля, и дух от нее земляной, понимаешь? За поселком солнце встает. И как бы тебе это объяснить? Вроде тихо еще, а жизнь просыпается: то пес цепью звякнет, то птица пролетит. Нет, не умею я тебе этого рассказать, но до чего же жить хорошо, просто до слез! Ты меня понимаешь, Фим?
|
Проголосуйте за это произведение |
|
