Рассказы
24 февраля 2013 года

ГЛАВНЫЙ ГЕОЛОГ

Он был отличным геологом, в этих словах нет преувеличения. Всю информацию о недрах обширного региона, где бурила наша экспедиция, держал в голове. Голова - крупная, лобастая, с глубокими залысинами спереди, нос прямой, породистый. Глаза порой имели отсутствующее, потустороннее выражение. Он носил большие очки в роговой оправе, которые соскакивали на кончик носа и подолгу висели несколько набок, словно велосипед.

Иногда он работал с документами дома. Спросит на утренней планёрке начальник экспедиции Коновалов:

- Где это Евгений Павлович, давно его не видно.

- Дома. С каротажками.

- С каротажками? Пусть работает.

Ни с какими каротажками Евгений Павлович дома не работал. Пил запоями. Его жена, Стюша, пила вместе с ним. Коновалов был суров с пьяницами, но таких, как Ковалевский, не увольняют.

Кое-кто помнил, как он впервые появился в Посёлке. Худенький вежливый юноша. Отец, генерал-лейтенант Ковалевский, - в Генеральном штабе. Мать, экономист с учёной степенью, - преподаватель университета. Брат и сестра - на важных должностях. Но он, младший, тем не менее, считался в семье самым талантливым.

Евгений Павлович выбрал периферию. Семья это решение не поняла и не приняла. И совсем отказалась что-то понимать, когда он женился на Стюше. Более странного брака представить себе трудно.

Мужчины - Стюшина страсть. Она вкладывала в эту страсть всю свою небольшую душу. Женя вкладывал душу исключительно в геологию. Он смог бы осилить даже докторскую диссертацию, если б не попал под каток Стюшиной страсти.

Ему говорили:

- Куда ты лезешь? Ты что, слепой?

Он отвечал:

- Если б вы видели её тело...

Ему не возражали. Отойдя в сторону, пожимали плечами:

- Видели мы её тело. Тело как тело. Обыкновенная баба. С чего тут с ума сходить?

Но Женя сошёл с ума и женился на Стюше. И у них родилась дочь.

Однажды Евгений Павлович позвонил и попросил меня сделать полки в сейфе: документы лежат горой, путаются. Бригада моих гвардейцев из ремонтного цеха погрузила тяжеленный сейф в кузов автомашины.

Мне давно хотелось чем-то помочь Евгению Павловичу, оказать ему какую-то услугу, мне нравился этот человек, я подолгу просиживал в его кабинете. На столе среди лент каротажек, геологических отчётов и рапортов с буровых - свежие номера литературных журналов, на тумбочке возле телефона - раскрытый том Стругацких. Когда он успевал читать?

Евгений Павлович умел быть на равных, но без фамильярности. Не подавлял. Доминировать хочется людям, неуверенным в себе. Его превосходство и так чувствовалось. Был сдержан, благожелателен. Не перебивал, когда говорилась чушь. Всем пытался помочь, конфликтовал из-за этого с Коноваловым. Ругаться не умел. Убеждал, с надеждой глядя в глаза.

Мне позвонили из цеха: сейф закрыт, ключа нет. Что делать?

В конторе главного геолога не оказалось. Домашний телефон не отвечал. Я не любил приходить к Евгению Павловичу домой, когда он работал с каротажками. Не знал, как себя вести. Не замечать? Упрекать? Мне ли судить его? Если судишь, значит, знаешь, как жить правильно. А кто знает? Евгений Павлович занимался тем, чем ему нравилось - геологией. Жил с женщиной, с которой ему хотелось жить.

Упрекать проще всего. Взгляните на себя.

От конторы до каждого дома по песку - деревянные мостки. Они скрипели, в известной песне это верно подмечено. Я помню время, когда на месте Посёлка была тундра с кустиками брусники и морошки. Потом возле реки разработали карьер, отсыпали площадку песком. В процессе разработки наткнулись на могильник мамонтов. В моём кабинете, под столом, долго валялась здоровенная кость. Я не знал, что с ней делать. Отвезти домой, положить в сервант? Не влезет. Да и зачем она в серванте? Крановщик Дима Соловьёв забрал кость и повёз в Питер. Обещал сдать в музей. Но по дороге из Пулково, будучи сильно пьяным, подарил её таксисту.

Дверь в квартиру Евгения Павловича не запиралась на ключ. Наверное, и ключа не было. Я постучал и вошёл. Хозяева спали. Стюша совсем голая, Евгений Павлович в больших чёрных трусах. На столе - белые бутылки из-под водки, тёмно-зелёные из-под "Спирта этилового питьевого". Смердела закуска. Дух был тяжёлый. Хорошо, что дочь жила в Городе, у Стюшиных родителей. Хотя и с ней, я слышал, не всё в порядке.

Допытываться у Евгения Павловича, где находится ключ от сейфа, возможным не представлялось. Можно было отложить дело на завтра, но я не был уверен, что завтра ситуация изменится.

Отправился в котельную к Петру Иннокентьевичу Козаченко. Петру Иннокентьевичу шестьдесят третий год. Стаж его работы на производстве исчисляется тремя годами в котельной Посёлка. Всё предыдущее время он, либо играл в карты в качестве шулера, либо воровал, либо сидел в тюрьме за воровство. Когда его называют вором в законе, смеётся: "Это вы в книжках вычитали. Нет сейчас у воров никаких законов".

Седенький, худенький. Усики, впалые щёки, рубцы морщин. Глубоко посаженные глаза. Не надо глядеть ему в глаза. Человек с такими глазами сможет не только открыть сейф. Он много чего сможет.

Я объяснил суть проблемы. Пётр Иннокентьевич ничего не ответил. Налил в кружку чай из помятого алюминиевого чайника, подошёл к котлу, подрегулировал подачу топлива на форсунку. Котёл гудел ровно. Хорошо в котельной. Тепло.

Как будто я ему ничего не говорил, или он ничего не услышал. Он отлично всё услышал. Никогда не торопится с ответом. Вообще мало говорит. Много курит, часто пьёт крепкий, до горечи, чай.

Предложил мне чаю. Я не хотел чаю. Мне надо открыть сейф.

Пётр Иннокентьевич молчал, курил сигарету. Вдруг спросил:

- Кислородные шланги промываешь?

Кислородные шланги промывались спиртом. Я строго надзирал за тем, чтобы промывка была не фиктивной, и грязный спирт не пили. Но его всё равно пили.

- Сколько нужно?

- Такса.

- Пол-литра?

Мой цех - двухпролётный высокий ангар. Участок ремонта дизелей, токарные и фрезерные станки, слесарные верстаки. Огороженный листами железа угол - опрессовка задвижек. Контейнеры с гирляндами синеватой стружки. Уютно журчит двигатель при передвижении мостового крана.

Сейф стоял в загородке, где прессуют задвижки. Пётр Иннокентьевич даже не взглянул на него. Жестом приказал всем удалиться. Уголовные элементы наделены артистическим даром, им без него нельзя. Но я далёк от восхищения уголовной романтикой.

На открытие сейфа ушло меньше десяти минут, включая время на выкуривание двух сигарет - до и после работы. Не реагируя на комплименты, Пётр Иннокентьевич вышел из цеха. Я догнал его и расплатился.

Пряча бутылку во внутренний карман пиджака, Козаченко требовательно взглянул на меня и я понял, что должен пойти вместе с ним. Не люблю пить спирт, лучше водку, но отказаться невозможно.

В котельной меня разыскал телефонный звонок.

- В сейфе фотографии старые, - сообщил слесарь Костя Маслов. - Куда их девать? Выбросить?

"Ключ потерян, - рассудил я, - сейф давно не открывался. Значит, ничего ценного в нём не может быть".

Странная логика. Не надо пить спирт натощак.

- Выбрось этот мусор и ставь полки. Больше меня не отвлекай.

У Пётра Иннокентьевича дополнительно нашлась бутылка самогона.

На следующий день сейф вернули в кабинет. Я забыл о нём на неделю, до тех пор, пока Евгений Павлович не появился в конторе.

Раннее утро. Мороз разукрасил стекла узорами. В приоткрытую форточку видно, как неспешно планируют крупные хлопья. Спокойно на душе. Редко так бывает.

Звонит телефон. Половина седьмого. Какое варварство!

- Саша, там, в сейфе, фотографии были, со спутника сделанные, - разъяснил Евгений Павлович, - сто пятьдесят четыре штуки. Ты принеси мне их. Они вообще-то секретные. Их раз в месяц специальные люди проверяют.

Евгений Павлович, вам никто не рассказывал, как отрываются вдруг внутренности у живого человека? Сердце падает в район поджелудочной железы. Желудок - в мочевой пузырь. Куда падает мочевой пузырь, неизвестно.

- Не забудь, пожалуйста. Можно ближе к вечеру. Или уж завтра.

Я молчал. Что может ответить человек без внутренностей?

- Ты почему молчишь?

- Нет фотографий.

- Они в сейфе лежали. Это точно. Я их постоянно пересчитывал.

- У вас же ключа нет.

- Вот он, ключ. Вы зачем-то замок заменили. А фотографий нет. Пустой сейф. Куда они делись?

- Их выбросили.

- Как это выбросили? Куда?

- Не знаю куда. Наверное, в ящик со стружкой.

- Скажи, чтобы немедленно вытащили.

- Содержимое контейнера давно в овраге. На помойке.

- Фотографии надо найти, - голос Евгения Павловича дрогнул. - У меня будут неприятности.

Плохо попасть в беду. Из-за ошибки или по глупости. Но гораздо хуже ввергнуть в несчастье другого человека.

Ветром фотографии могло разнести далеко по тундре. Несколько дней шёл мокрый снег с дождём. Снег идёт и сейчас. Кроме того, в овраг за это время наверняка навалили отходы с пилорамы и разного рода зловонную гадость из столовой.

Надо было идти в цех. Идти не хотелось, но я пошёл. Собрал ребят, объяснил ситуацию. Попросил подумать, что можно сделать. Никаких вариантов чудесного спасения не обнаружилось. На моём лице было такое выражение, что никто не пытался успокоить. Стали искать лопаты и грабли. К вечеру перерыли весь овраг, разыскали девяносто три фотографии.

Утром я принёс фотографии в двух больших целлофановых пакетах в кабинет к Евгению Павловичу. Высыпал на пол. Некоторые фотографии свернулись трубочкой, некоторые были порваны. В целом картина была ужасной. Куча мусора. Евгений Павлович взглянул на неё с обречённым выражением лица. Предъявлять для проверки такие фотографии было немыслимо. Лучше сказать, что их нет совсем. Вспомнилась радость по поводу обнаружения под кудряшками стружек и слоями снега каждого нового снимка, и стало стыдно. Чем может кончиться теперь эта история для Евгения Павловича, непонятно. Мои признательные показания не сыграют серьёзной роли, прозвучат по-детски: не знал, выбросил, искал, не нашёл. Кого и в чём это убедит?

Я попытался что-то сказать ему, не в виде оправдания, какое тут оправдание, просто чтобы прервать невыносимое молчание. Он лишь махнул рукой. Он не был жёстким человеком. Жёсткий человек обругал бы меня или ударил. Евгений Павлович никого никогда не ругал, тем более не бил. Это было ему не свойственно.

Я вышел из кабинета в полной готовности к самоубийству.

Бывают в жизни моменты, которые нужно, сжав зубы, перетерпеть. Но не слишком ли много приходится претерпевать? Так можно претерпевать всю жизнь и потом, оглянувшись, ужаснуться.

Я занимал небольшую комнатку во втором бараке, называемом, чтобы не было обидно, "комплексом". В комнате умещалась кровать, маленький стол и шкаф. Больше места не оставалось. Войдя, хотелось сразу же лечь на кровать, что я чаще всего и делал.

Придя от Евгения Павловича, я лёг и сразу же заснул. Спал долго, хорошо и спокойно. Даже снилось что-то приятное. И настроение во сне было отменное. Проснулся поздним вечером от стука в дверь. Сразу же всё вспомнил. Настроение испортилось.

Пришёл Костя Маслов. Мы земляки, Костя часто бывает у меня вечерами. Пьём чай, болтаем. Водки он не пьёт совсем. Когда-то давно, по молодости лет, Костя работал в Таджикистане, у него случилась прободная язва желудка. Местный умелец так неловко его прооперировал, что Костя с тех пор не то, что водку, любую пищу воспринимает через силу.

Костя рассказал, что в цеху все озабочены тем, как выйти из положения. Родилась идея. Судя по Костиному лицу, ясно, что автор идеи - он. Суть такова: фотографии в тот день были разложены на столе главного геолога для просмотра. Главный геолог ушёл на обед. Прорвало трубу парового отопления, что-то там лопнуло, предположим, кран. Фотографии залило кипятком. Несчастный случай. Никто не виноват. А если некоторых фотографий нет, так их можно заменить другими, хорошо ошпаренными.

Ни одна идея не могла показаться мне в тот момент удачной. Я устало посмотрел на возбуждённого Костю:

- Ты, видно, думаешь, что эти фотографии дураки проверяют? Разоблачат мгновенно. Ещё и привлекут за враньё.

Я повернулся лицом к стене. Костя ушёл. Мне хотелось уснуть и не проснуться.

Как ни трудно это представить, но идея сработала. Костя устроил в кабинете главного геолога потоп. Фотографии списали. Ещё и посочувствовали.

Я вспомнил эту историю в другие времена, когда мы встретились с Евгением Павловичем в Москве. Ехали в такси по Садовому кольцу. Евгений Павлович изменился, выглядел старым, хотя ему только перевалило пятьдесят. Надрывно кашлял. Дряблые щёки краснели от напряжения до слёз. В промежутках между кашлем непрерывно говорил. Я был удивлён не только его многословием, но и тем, о чём он говорил. Он говорил не о том, что геологоразведку бездумно уничтожили, что в стране за последние годы не открыто ни одного порядочного месторождения, что недра эксплуатируются новыми хозяевами по-варварски, и даже не о том, что он не может найти работы.

Он говорил, что Стюша опять с кем-то спуталась, что он бросил её и возвращаться, не намерен, что дочь делает аборты один за другим, а ему так хочется внучку, что сейчас он купит водки, наберёт книг, уедет на дачу и засядет там недели на две, а то и на месяц.

Его было трудно узнать. Чувствуя, что говорит не то, Евгений Павлович решил смягчить разговор шуткой.

- Когда в Архангельске в аэропорту пересадку делал, зашёл в туалет. Там на стене стихи: "Жизнь прошла стороной, как оглянешься - жутко: ни гроша за душой и жена - проститутка". Похоже, правда?

Ни на что это не похоже, Евгений Павлович. Такими шедеврами исписаны все туалеты в северных аэропортах.

Мне захотелось напомнить ему случай с фотографиями, но момент показался неудачным. Никакой ностальгии тот случай вызвать не мог. Возможности так и не представилось. До смешных ли было воспоминаний?

Я узнал о его смерти через четыре месяца после той встречи. Кто-то из ребят позвонил поздним вечером.

Я был далеко от Москвы. Вышел на балкон в душную темноту среднеазиатского города. Внизу по прямоугольному двору ползали, светя фарами, припозднившиеся автомобили. Расположение звёзд в чёрном небе было чётким. Оно отличалось от их расположения в Москве, и было совсем другим в сравнении с Крайним Севером.

Так что же, думал я, человек хорош только тогда, когда в нём есть необходимость? Если необходимость отпадает, он должен уйти? Может быть, эта логика справедлива, но она жестока, потому никуда не годится. Важно не поверить в свою ненужность, не смириться с ней, не сдаться, выстоять и жить дальше.

Сияет огнями пустынный южный город. Звёздное небо бездонно. Воздух душен и вязок. Зачем мы живём, Евгений Павлович, и почему исчезаем?

Некому ответить.

Copyright (c) "Русский переплет"