Наша индонезийская группа с преподавателем из Индонезии Шахрулом Шарифом

 

 

 

 

В Институт восточных языков (ИВЯ) я поступал дважды. Первый раз - в 1964 году сразу же после окончания Сакмарской средней школы. Мне предстояло сдать пять вступительных экзаменов, включая письменный иностранный, к которому я, признаться, не был готов. Экзамен представлял собой изложение текста на иностранном языке – в моем случае на немецком. Экзаменатор (им была, как потом я узнал, преподавательница английского языка Елена Васильевна Невраева, известная своей экстравагантностью) прочитала текст два раза, и мы начали писать. Это была сказка, концовку которой я не понял и придумал свою. Предыдущие экзамены я сдал хорошо (за сочинение получил четверку, а за русский язык и литературу устный, а также за историю – пятерки). И вот неуд. Члены приемной комиссии с сочувствием отнеслись ко мне и посоветовали написать апелляцию, что я и сделал. Но когда мне показали мою работу, и я увидел обилие ошибок, исправленных красной ручкой, мне нечего было сказать. Этот экзамен стал камнем преткновения не только для меня, но и для многих абитуриентов. А те, которые благополучно сдали его, считали себя уже поступившими, хотя им предстоял еще устный экзамен по иностранному языку.

Пришлось вернуться на родину. Здесь я работал учителем немецкого языка в Краснокоммунарской 8-летней школе и одновременно занимался с Норой Оттовной Дорофеевой, немкой по национальности. Конечно, главное внимание мы уделяли изложению. Но когда я приехал в Москву в 1965 г., чтобы снова поступать в ИВЯ, экзамен этот отменили. В том году впервые ввели новое правило для медалистов: им для поступления достаточно было сдать на «отлично» лишь один профилирующий экзамен – в ИВЯ им был устный иностранный. Ну, а у меня была золотая медаль.

Отвечал я хорошо и уверенно под ободряющие взгляды членов приемной комиссии, но получил лишь «хорошо». Конечно, я вышел из аудитории, где проходил экзамен, очень расстроенным. Ведь теперь надо было сдавать все экзамены. Стоявший у двери аудитории мужчина спросил, что мне поставили. Видя мое расстроенное лицо, он дружески похлопал меня по плечу, сказал, что не надо отчаиваться, еще не все потеряно. Позже я узнал, что это был заведующий кафедры языков Юго-Восточной Азии, Кореи и Монголии Юрий Николаевич Мазур.

Когда я подавал заявление, я указал в нем в качестве языка, который хотел изучать, - арабский. Мой выбор определялся ситуацией того времени: это был пик развития отношений СССР с арабскими странами. По радио без конца крутили песню «Напиши мне, мама, в Египет», с экранов телевизора в комнату врывались зовущие к себе загадочные пейзажи арабского мира, издавались книги, от чтения которых невозможно было оторваться (например, «День египетского мальчика» или «Кари – ученик художника»). В приемной комиссии мне, однако, порекомендовали добавить в качестве альтернативы еще и индонезийский язык.

Я и не подозревал, что судьба моя на самом деле была уже решена. Дело в том, что всех, кто сдавал немецкий язык, и кто потом был принят в институт, определили в индонезийскую группу. Кстати, в 1964 г. все поступившие с немецким языком стали изучать китайский. Судьбе было угодно, чтобы я учил не арабский и не китайский языки, а - индонезийский. Юрий Николаевич, к кафедре которого относился индонезийский язык, естественно, знал об этом и поэтому «болел» за своих будущих студентов. Этим и объяснялось его нахождение возле аудитории, где сдавали экзамен по немецкому языку.

Определяющим для моего поступления стал экзамен по истории. Не получи я «пятерку» по истории, не прошел бы по конкурсу и снова вернулся бы на работу в школу. Для себя я тогда решил, что в случае неудачи, поступать в ИВЯ я больше не буду, а продолжу карьеру школьного учителя и попробую заочно учиться в Оренбургском педагогическом институте.

О том, что я прошел по конкурсу и поступил в институт, мне сообщили еще до официального объявления результатов, чтобы я смог съездить на родину (снова с благодарностью вспоминаю членов приемной комиссии!). В Сакмаре меня ждал «сюрприз» - повестка в армию. Я как законопослушный гражданин отправился в военкомат, который тогда находился в Оренбурге. Дежурный офицер, к которому я обратился, вошел в мое положение и сказал: «Ты что, с ума сошел? Немедленно уходи отсюда и уезжай в Москву. Официального документа о поступлении у тебя нет, и тебя сразу же заберут в армию!».

Вот какие замечательные люди попадались мне в жизни! И военная подготовка от меня никуда не ушла. В институте была военная кафедра, где мы изучали всякие премудрости по военно-учетной специальности «Офицер спецпропаганды» и перед госэкзаменом месяц провели на сборах в танковой части под Тамбовом.

На сборах под Тамбовом (1969 г.) с Леней Кищенко

 

Итак, я стал изучать индонезийский язык. Я тогда почему-то мало что знал об Индонезии, хотя это были годы наивысшего развития отношений с ней. Ну, разве что известная песня «Морями теплыми омытая» с русским текстом в исполнении Майи Головня была у всех на слуху, и даже я знал несколько строк этой песни наизусть.

Курс наш был небольшим – всего 65 человек, в основном парни, ибо девушек официально принимали лишь 15 процентов. Среди языков, которые изучались на курсе, кроме индонезийского, были арабский (две группы: одна с английским языком, другая – с французским), японский, китайский, персидский, корейский, суахили, хинди и тамильский. Последний впервые начинали преподавать в институте, и многие студенты, попавшие в группу тамильского, даже не представляли себе, что это за язык. Как говорил мне тогда Саша Голушко, один из студентов, попавших в эту группу, приходилось рыться в энциклопедиях.

С Сашей Голушко: по местам боевой славы Подмосковья

 

Индонезийских групп, как и арабских, первоначально было две: одна – для филологов, другая – для историков. Меня определили в группу историков, видимо, исходя из результатов вступительных экзаменов. На индонезийском отделении было три девочки (Алла Боруховская, Таня Дорофеева, Седа Кузнецова) – все они были филологами. Их группу дополняли двое парней: Женя Руденко и Олег Воркунов.

На этом фото историков видно хорошо, а вот из филологов видно только Таню Дорофееву и Олега Воркунова.

 

Историков было тоже пятеро: кроме меня это Толик Воронков, Володя Гладков, Лёня Кищенко, Витя Милованов. Позднее к нам присоединился Коля Христич, у которого были нелады с японским языком, а Милованов отсеялся по причине неуспеваемости.

С одногруппниками Володей Гладковым и Толиком Воронковым в Суздале

 

В обеих группах занятия вела Людмила Николаевна Демидюк, тогда еще начинающий учитель, а ныне признанный мэтр преподавания индонезийского языка, автор учебника и нескольких словарей: хорошо помню, что именно она проводила первые занятия по фонетике. Но затем историкам дали нового преподавателя Елену Алексеевну Кутовую (Рогачеву), которая, однако, через пару месяцев нас оставила – говорили, что она вместе с мужем-дипломатом отправилась в загранкомандировку.

Людмила Николаевна Демидюк

 

После этого обе группы объединили в одну, хотя по английскому языку, который мы стали изучать с нуля (немецкий тогда в ИВЯ не преподавали), мы по-прежнему занимались отдельными группами.

Первой нашей учительницей по английскому была Галина Николаевна Лифанова, дочь прославленного дипломата, посланника и посла СССР в Австралии в 1944-1953 гг., директора Высших курсов иностранных языков МИД СССР в 1954-1972 гг. Николая Михайловича Лифанова. Она часто рассказывала нам о жизни советской посольской колонии в Канберре. От неё, например, я впервые услышал расхожую ныне фразу «Сенька, бери мяч» от английского «Thank you very much» (большое спасибо).

Затем ее сменила Галина Любомировна Голо, строгий и требовательный преподаватель, которая не уставала повторять, как нам повезло учиться в таком замечательном институте.

Индонезийский нам преподавала не только Л.Н. Демидюк, но и Ю.Н. Мазур, которого я встретил после сдачи первого экзамена. Юрий Николаевич был кореистом, но прекрасно знал и читал нам грамматику индонезийского языка, являлся одним из составителей учебника, по которому мы занимались (другим составителем был А.П. Павленко). Ко всему прочему он был еще очень добрым и отзывчивым человеком.

Юрий Николаевич Мазур

 

На втором курсе у нас появился еще один преподаватель – носитель языка профессор Интойо, который вел занятия по разговорной практике. Профессор Интойо приехал в Москву в 1956 г. как раз, когда был создан ИВЯ, и из-за военного переворота 1965 г. в Индонезии на родину так и не вернулся. Он был замечательным поэтом, и его сонеты переводились на разные языки, в том числе на русский. Находясь в Москве, он активно работал в области перевода детских книг на индонезийский язык, которые издавались издательством «Прогресс». Был членом подготовительного комитета ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки (1958).

 

Интойо

Невысокого роста, щупленький, но с большими и проницательными глазами, он всегда приходил на лекции в аккуратно выглаженном костюме и с огромным портфелем. Профессор Интойо не просто учил нас правильно говорить по-индонезийски, но и побуждал глубже понимать логику языка, творчески осмысливать пройденный материал, вести дискуссии на различные темы. Мы писали под его руководством сочинения на индонезийском языке (например, «Что я знаю об индонезийской литературе», «Как я понимаю индонезийский характер») и письма воображаемым друзьям-индонезийцам. А однажды он вообще поставил нас в тупик, попросив сочинить слово, которого нет в индонезийском языке, но которое по всем признакам должно отвечать правилам индонезийской грамматике. Хорошо помню, как в каком-то сочинении я придумал рифмованную фразу «Bukan mawar, bukan tinta, //Viktor kita jatuh cinta», которую можно считать моим первым, хоть и примитивным стихотворением на индонезийском языке.

С преподавателем из Индонезии Шахрулом Шарифом на Красной площади

 

К сожалению, видимо, из-за болезни он прекратил занятия с нами, и ему на замену выписали из Бандунга нового преподавателя-индонезийца Шахрула Шарифа. Он отложился в памяти лишь тем, что любил проводить занятия вне аудитории – весной и осенью мы частенько прогуливались с ним по Кремлю, открытому тогда для свободного посещения. Вероятно, он хотел таким образом развивать в нас навыки гидов-переводчиков.

Андрей Петрович Павленко (между прочим, сын знаменитого писателя Петра Павленко и переводчицы Натальи Тренёвой) преподавал у нас лишь один год, но очень запомнился. Он в совершенстве владел языком, был блестящим эрудитом и мог просто и понятно объяснить даже сложные вещи. Занимался он с нами по учебнику, составленному профессором Буюнгом Салехом, который работал в ИВЯ в начале 1960-х гг. Фактически, это был довольно исчерпывающий учебник по индонезийской этнографии, но и к нему Андрей Петрович, прошедший стажировку в Университете Индонезия в Джакарте, мог добавить много существенного. И именно Андрей Петрович начал заниматься с нами малайским языком. Пользуясь своими связями, он где-то добывал газеты на малайском языке из Малайзии (если не ошибаюсь, это была газета «Брита Хариан»), которые мы с ним читали и переводили. Тогда это была задача не их простых, ибо орфографии малайского и индонезийского языков сильно отличались друг от друга (унификация произошла лишь в 1972 г.). Ему же принадлежит заслуга издания первого малайского словаря в России, в составлении которого посчастливилось участвовать и мне.

Андрей Петрович Павленко со своими студенками: слева от него Надя Ротт, а справа – Роза Нишанбаева.

 

Андрею Петровичу была суждена яркая, но, к сожалению, недолгая жизнь. Уехав в 1969 г. на работу руководителем Советского культурного центра в Джакарте, он 27 апреля 1970 г. скоропостижно скончался там от инфаркта. И вряд ли может служить утешением то, что случилось это в любимой им Индонезии.

Стоит упомянуть еще одного моего учителя – индонезийца Эффенди. Но до 1978 г. я был знаком с ним лишь по его голосу. Дело в том, что все тексты и диалоги учебника индонезийского языка, по которому мы занимались, были начитаны им. К тому времени, когда я стал изучать индонезийский язык, его уже не было в Москве, но я часами просиживал в лингафонном кабинете, слушая тексты, оживленные его голосом. А по-настоящему познакомились мы с ним лишь в октябре 1978 г. на III Конгрессе индонезийского языка в Джакарте, и мое ученичество с ним продолжилось – он был оформлен преподавателем индонезийского языка в нашем посольстве и еженедельно проводил занятия для советских дипломатов.

 

Владимир Афанасьевич Макаренко

 

На третьем курсе мы стали изучать в качестве второго восточного тагальский язык (ныне известен как филипино). Занятия по этому языку проводил Владимир Афанасьевич Макаренко, экономист по образованию, но занимавшийся в аспирантуре лингвистикой и защитивший кандидатскую диссертацию по тагальскому языку. Это был потрясающий человек с большим чувством юмора, эрудит, переводчик, публицист. Позднее мы с ним подружились и неоднократно писали совместные статьи, одна из которых в переводе на английский была даже напечатана в филиппинском лингвистическом журнале. К сожалению, ему был не чужд один из мужских пороков (алкоголизм), и жизнь его оборвалась до обидного рано.

Преподаватель задерживается.

 

По профилирующему для меня предмету – истории Индонезии у нас были разные учителя, и все они были замечательными – Дега Витальевич Деопик читал нам археологию и древнюю историю, Елизавета Ивановна Гневушева – новую историю, Рустем Эрвандович Севортян – новейшую. Свою первую работу на 2 курсе об аграрных отношениях на Яве в XIV в. я писал с Дегой Витальевичем. Он умел ненавязчиво подтолкнуть к нужному направлению исследования, предлагал идеи и соображения, которые мне предстояло обдумать, попытаться развить, а потом принять или отвергнуть. За доклад, написанный на основе курсовой и прочитанный на конференции Научного студенческого общества, меня удостоили грамотой.

Дега Витальевис Деопик в Танаисе на археологических раскопках

 

Я бы с удовольствием продолжил свою работу с ним, но по существовавшим тогда правилам на третьем курсе необходимо было писать курсовую по новой истории. Руководила моей работой, темой которой был «Суматранский трактат 1824 г.», Елизавета Ивановна. Ссылаясь на мнение своего учителя А.А. Губера о важности уметь писать рецензии, она учила нас этому. Совсем недавно в архиве Елизаветы Ивановны, который хранится у известного литературоведа профессора Вилена Владимировича Сикорского, я обнаружил наши рецензии на книги «Страна под экватором» И. Марека, «На островах Индонезии» Д. Ботаса, «С куклами к экватору» Норберта Фрида и «Остров большой реки» Н. А. Симонии с ее замечаниями. О моих рецензиях она пишет: «Живо излагает свои впечатления, даёт беглую аннотацию, отмечает, что удовлетворяет и что не удовлетворяет читателя, но вместе с тем несколько увлекается цветистыми фразами».

Елизавета Ивановна писала своим студентам не стандартные, а очень личностные характеристики. Например, в характеристике по окончании института она написала обо мне, что я в силу скромного достатка меняю время от времени свою внешность не покупкой новой рубашки или нового костюма, а отпуская и сбривая усы! И эта характеристика была подписана!

Елизавета Ивановна Гневушева

 

Хотел бы отметить еще одну замечательную черту Елизаветы Ивановны: ее постоянную заботу о студентах. Будучи руководителем университетского отделения Общества охраны памятников и культуры, она постоянно водила нас по музеям, вовлекала в реставрационные работы в Суздале. И неслыханное дело, например! Пыталась опубликовать наши курсовые в качестве сборника статей в издательстве Московского университета! Правда, попытка эта не увенчалась успехом, хотя рукопись прошла все необходимые этапы подготовки к печати. Лично я обязан Елизавете Ивановне многим: после того, как я окончил университет, она оформила мне временную прописку по месту своего жительства и помогла снять недорогую квартиру в Москве.

По новейшей истории Индонезии курсовую писать мне не пришлось. В 1967 г. были установлены дипломатические отношения с Малайзией, и нам в качестве спецкурса стали преподавать историю этой страны. Курс этот читал сотрудник Академии общественных наук Юрий Николаевич Гаврилов, он и стал научным руководителем моей курсовой по истории Малайзии. Темой курсовой было «Профсоюзное движение в колониальной Малайе». На пятом курсе эта работа была дополнена материалами по современному положению в малайзийских профсоюзах и защищена в качестве диплома. Позднее под руководством Юрия Николаевича я написал и защитил кандидатскую диссертацию о легальной оппозиции в Малайзии, материалы для которой собрал во время стажировка в Малайзии в 1970-1971 гг. Его неторопливый голос, «крамольные» по тем временам суждения навсегда остались в памяти.

Юрий Николаевич Гаврилов

 

Во время работы над диссертацией я часто приходил к Юрию Николаевичу домой, ездил к нему на дачу недалеко от Москвы, где в это время разрастался город Солнцево, подружился с его семьей: веселой и неугомонной супругой Анной Георгиевной, двумя сыновьями Даней и Колей, которые в дальнейшем тоже связали свою жизнь с востоковедением, и совсем маленькой тогда дочкой Таней, позднее ставшей историком. Анна Георгиевна всегда меня восхищала: уже не в очень молодом возрасте самостоятельно выучила бирманский язык и отправилась на стажировку в Рангунский университет, где жила в общежитии вместе с местными студентами.

На даче у Гавриловых. Анна Георгиевна подает какое-то блюдо.

 

Географию и экономику Индонезии нам преподавал Александр Георгиевич Пекарский, бывший кавалерист, воевавший в Гражданскую войну в Оренбуржье, и поэтому нам было о чем поговорить, кроме индонезийской географии. Надежда Матвеевна Смурова увлеченно уводила нас в мир индонезийской литературы. А с ее супругом Александром Павловичем я познакомился в издательстве «Русский язык», когда позднее стал заниматься составлением малайских словарей. Там он прослыл непревзойденным экспертом по русскому языку. Мне он запомнился и тем, что, будучи заядлым собачником, всегда пытался втиснуть в словарь названия пород собак.

Надежда Матвеевна Смурова

 

Среди преподавателей, читавших нам общие курсы, хотел бы отметить Всеволода Игоревича Авдиева (Древний Восток), Анатолия Георгиевича Бокщанина (Древний Рим), Николая Николаевича Пикуса (Древняя Греция), Фариду Мустафьевну Ацамбу (Ближний Восток), Михаила Филипповича Юрьева и Ларису Васильевну Симоновскую (Китай), Игоря Михайловича Сырицина (Япония), Евгения Михайловича Медведева (Индия), Аполлона Борисовича Давидсона (Африка). Аполлон Борисовича студенты очень любили. На экзамене он не спрашивал по билету, а вёл проникновенную беседу, ну, например, о чем твоя курсовая и что ты там в ней пишешь. Из преподавателей общественных наук хорошо помню Дмитрия Модестовича Угриновича, который читал нам курс диалектического и исторического материализма. Семинары он проводил не начетнически, ценил личное мнение студентов, даже если оно не совпадало с тем, что было изложено в учебниках.

Не могу не упомянуть и Николая Трофимовича Федоренко, который читал у нас курс «Работа востоковеда за рубежом». Николай Трофимович, в прошлом посол СССР в Китае и Японии, в 1968 г. вернулся из Нью-Йорка, где с 1963 г. был постоянным представителем СССР в Совете Безопасности ООН. По какой-то причине ему не нашлось места в Министерстве иностранных дел, и его отправили в наш институт, придумав новый курс (ни до него, ни после него такой курс не читался). Это был импозантный мужчина неизменно с тростью в руках и сигарой во рту, которой затягивался даже во время занятий. Создавалось впечатление, что Николай Трофимович не знал, что с нами делать, и поэтому просто читал нам рукопись своей книги «Дипломатические записи», которую он в то время писал. Зачет он принимал либерально - все, ходившие на его лекции, получили зачет автоматом. Поговаривали, что он может даже стать ректором института вместо всеми любимого Александра Александровича Ковалева. Но этого не случилось – Николаю Трофимовичу в 1970 г. нашли место главного редактора журнала «Иностранная литература», в котором он благополучно проработал до 1988 г.

Всех иногородних студентов поселили на первом курсе в общежитие в главном здании МГУ. Что говорить, условия были замечательные. Каждый жилой блок состоял из двух комнат с общей ванной комнатой и туалетом. В комнате было две кровати, секретер, письменный стол и два стула. Я оказался в одной комнате с Ваней Семененко, который учил китайский язык. Другую комнату занимали Витя Милованов, о котором я уже упоминал, и Федя Пинчук, учивший, как и Ваня, китайский язык.

У главного входа МГУ

 

Витя Милованов был постарше нас, поскольку до поступления в ИВЯ учился в военном училище. Его поступление в институт было окутано тайной – среди абитуриентов, сдававших вступительные экзамены, никто его не видел. Помню, как он сидел за каким-то мощным радиоприемником в кожанке и через наушники постоянно слушал передачи на немецком языке. А вот с индонезийским у него не ладилось – слова индонезийские ему почему-то не давались. Не забуду, как я пытался научить его запомнить слово pemerintah (правительство). Тогда популярной была болгарская зубная паста «Поморин». Вот я ему и говорил: «Запомни, паста ‘поморин’ плюс ‘тах’, вот тебе и pemerintah”. Но ничего не помогло, и в конце концов на втором курсе его отчислили из института.

Ваня Семененко учил китайскую фонетику с помощью гитары – так им посоветовала преподавательница. И когда он теребил струны, я вынужден был уходить и читать вслух тексты в ванную комнату. А потом я обнаружил, что могу это делать на чердаке общежития – и мне никто не мешал, и я никого не беспокоил. Но однажды меня загребла комсомольская дружина, которой мое пребывание на чердаке показалось подозрительным. В штабе дружины я объяснился, меня отпустили, но перед этим заставили вывернуть карманы: как оказалось, на чердаке хранились то ли приборы, то ли реактивы химического факультета.

Владимир Жириновский, ныне известный политический деятель, учился на один курс старше меня и тоже жил в общежитии. Мы с ним не были близки, но я хорошо помню, как он носился по коридорам с горящими глазами: уже тогда вождизм был заметной чертой его характера. Когда позднее мы встретились на вечере встречи выпускников, оказалось, что он помнит меня. А узнав, что я работаю в «Вечерней Москве», сходу спросил: «А чем «Вечерняя Москва» может быть полезна для моей партии?».

Я выступаю на конференции в 15-ой аудитории. В президиуме видны Таня Дорофеева, Миша Миролюбов и Саша Дубянский.

 

На каждые два этажа в общежитии была гостиная, где читались различные лекции (первой, помнится, была лекция врача о том, как не подхватить венерические болезни!). Там же регулярно проходили заседания клуба «Ориенталь», который тогда существовал в ИВЯ. Как-то врезалось в память выступление одной высокой студентки старшего курса, которая томно читала «Сенегальскую балладу» Евгения Евтушенко:

Сенегал,
я ныряю на дно кабаков без советчиков и стукачей,
в синяках
от чумных, начинённых нечаянностями ночей.
И плюю
на ханжей всего мира подводного — этих и тех,
и плыву
среди стеблей подводных — лилово мерцающих тел.

Весной мы все выползали на плоскую крышу, где загорали на солнце, прячась от ветра за парапет, а во время сессии готовились к экзаменам, валяясь либо на лужайках возле центрального входа, либо на берегу Москвы-реки, время от времени окунаясь от жары в прохладную воду (тогда там еще можно было купаться).

На втором курсе нас отправили в менее комфортное общежитие на Ломоносовском проспекте: здесь были комнаты на четверых и туалет в конце коридора. Пребывание в этом общежитии мне запомнилось съемками фильма «Анна Каренина», проходившими на соседнем пустыре. Там построили небольшой участок железной дороги, по которой курсировал поезд. Издалека мы наблюдали за тем, что происходило там, и видели, как Татьяна Самойлова падала на рельсы.

Часто в фойе общежития вывешивались объявления с приглашением участвовать в съемках кино в массовках – «Мосфильм» был совсем рядом. И однажды я решился пропустить занятия и поучаствовать в съемках. Захватив с собой учебник индонезийского языка, я отправился на киностудию. В тот день снимался фильм «Мы - марсиане». - Нам - выдали реквизит – мне досталась меховая шапку, и повезли на автобусах к какому-то кинотеатру на окраине Москвы. Съемки долго не начинались – ждали исполнительницу главной роли, и я возблагодарил бога, что взял с собой учебник. Многие, конечно, участвовали в массовках по материальным соображениям – платили по три рубля за съемочный день (тогда на эти деньги можно было 60 раз проехать в метро!). Одна из женщин-старушек, завсегдательница массовок, рассказывала, как снималась в «Андрее Рублеве» Андрея Тарковского в сцене, где татарские всадники врываются в храм. И ее, сидящую на полу, показали крупным планом!

Наконец, актриса, которую ждали (ею была Татьяна Лаврова), появилась, и съемка началась. Мы изображали толпу, которая стояла перед кинотеатром и слушала сообщение, которое передавалось по радио (о появлении марсиан?). Меня почему-то выделили и попросили подойти во время съемки к группе артистов и что-то сказать им (что, не помню). Я сделал это несколько раз. Ну, вот и все. Фильм я так и не видел – мой друг Толик Воронков позднее сказал мне, что картину положили на полку. Кажется, сейчас ее выпустили под названием «Таинственная стена».

На третьем курсе нас поселили в общежитие подготовительного факультета на улице Кржижановского. Там проживали иностранные студенты, приехавшие на учебу в МГУ и в течение года изучавшие русский язык. Идея, видимо, заключалась в том, чтобы мы могли помочь им осваивать азы русского языка. Студенты были в основном из стран третьего мира (из Африки, Афганистана, Вьетнама, Индии, Камбоджи), но имелись также студенты из Европы, в частности, из Австрии и Бельгии. Комнаты здесь тоже были рассчитаны на четырех человек, но не все были заселены полностью. Например, у меня был только один сосед - австриец - Роберт - Кёхлер. Его имя я позднее использовал как псевдоним, когда трудился на каникулах в районной газете «Сакмарские вести» и писал статьи о совхозе «Большевик», где в основном работали местные немцы. Общежитие было небольшое и более уютное, чем на Ломоносовском проспекте. Правда, столовой в нем не было, и нам приходилось питаться в кафе «Тройка» у метро «Профсоюзная» или в каких-либо столовых недалеко от общежития.

Мы вернулись в общежитие в Главном здании университета, когда учились на четвертом и пятом курсах. Я к этому времени стал членом Объединенного профкома МГУ и, воспользовавшись этой привилегией, отвоевал себе отдельную комнату. Во второй комнате блока жил афганец Хабиб с филологического факультета. Он еще подарил мне свою книгу рассказов на языке пушту с автографом, которую я долго хранил, а потом передал в Центр восточной литературы Российской государственной библиотеки.

В комнате общежития в Главном здании МГУ

 

В главном здании МГУ было много возможностей, чтобы занять себя в свободное время: прекрасный зал дома культуры, где постоянно устраивались концерты, большая аудитория, приспособленная под кинотеатр, наконец, различные жудожественные кружки. Я некоторое время занимался в Интернациональном студенческом театре и довольно регулярно посещал школу бального танца. Тагда это ко всему прочему было совершенно бесплатно.

Группа участников школы бального танца

 

На первом курсе в сентябре нам, можно сказать, повезло, ибо в отличие от других факультетов, не отправляли на «картошку», а летом после первого курса вместо строевого отряда отправили на строительство кинотеатра «Октябрь» на Новом Арбате, который возводили ускоренными темпами к 50-летию Великой Октябрьской Социалистической революции. Мы трудились в поте лица, не халтурили, но не заработали ни копейки: все положенные нам деньги мы якобы «проели», ибо питались в рабочей столовой при этой стройке. Понятно, что нас просто обманули.

Учился я хорошо, с третьего курса стал получать Ленинскую стипендию и закончил институт с «красным» дипломом.