Повести и романы
2 января 2021 года

ТРЕМОР И КАМЕЛИИ

Повествование в рассказах

Медсестра

Снять проститутку, оказывается, просто.

В погожий теплый вечер Юрий Петрович ехал по трассе, и вдруг слепой дождь. Не то чтобы он верил в приметы, но иногда сердце ёкало, когда «кошка через дорогу». И порой даже чепуховая нелогичность и неожиданность воспринималась как щелчок, как знак и предвестие.

У Юрия Петровича и от чашки утреннего двойного кофе были схожие ощущения: с неизменной последовательностью – пять минут «ударного» сердца, к которому он прислушивался со сладкой тревогой, подъем настроения, успокоение, уверенный настрой на трудовой день. Так, чашка за чашкой, день за днём с редкими «щелчками», и он уже, оказывается, почти пенсионер.

Солнце заслонялось тучами, и дождь усиливался. Пришлось сбросить скорость. Перед заправочной станцией Юрий Петрович заметил невысокую щуплую девушку с сумочкой через плечо, в короткой юбке, бредущую по обочине, согласно ходу движения автомобиля, без зонта, но в широкополой панаме. Затормозил, остановился, предложил подвезти. Молча, не поблагодарив, села. Тронулись.

Салон наполнился запахом духов – цветочный луг после дождя..

Пассажирка, лет тридцати пяти на вид, похожая сейчас на мокрого лягушонка с маленькими настороженными глазками из-под серой водонепроницаемой панамы в дрожащих каплях, пошмыгав носом и чихнув, спросила деловито:

– Где?

– Что значит, где? – удивился Юрий Петрович.

– Куда едем?

– Позвольте… Я домой. А вам куда надо? Могу до остановки, или, если вам удобно, до центра.

Женщина состроила кислую улыбку:

– Вообще-то, я на работе.

Юрий Петрович понял, ему стало неловко.

Она тоже поняла и попросила устало:

– Остановите, выйду.

Юрий Петрович остановил машину. Но не дал женщине открыть дверь, схватил за руку и заговорил быстро и взволнованно:

– Постойте! Не уходите! Выслушайте. Знаете, хорошо, раз уж так получилось. Давайте, сделаем кружок, а потом я привезу вас на место, на точку или на линию, как вы это называете, не знаю, и заплачу, конечно, не переживайте. Мне ничего от вас не нужно, просто пообщаемся. Не бойтесь, я нормальный. Просто!.. Просто мне пятьдесят. Пятьдесят уже, а я никогда не имел дело с… И даже не представляю, как надо вести себя с… вашим братом. То есть… В общем, я не планировал! И ни за что не решился бы. Это случайность. И грех ведь не воспользоваться удачной случайностью, не правда ли? Сделайте одолжение, не бесплатно же!

– Хорошо, – быстро и, показалось, с удовольствием согласилась пассажирка, снимая панаму и стряхивая капли под ноги, – тогда хоть купите девушке кофе, она вся промокла. У вас два часа. По минимальному тарифу, так и быть.

– Конечно, конечно, – радостно лепетал Юрий Петрович, – тариф есть тариф. Я тоже порядок люблю!

Юрий Петрович припарковался на обочине, возле заправки. Сбегал в буфет. Они пили кофе, ели многоэтажные бутерброды, названия которых Юрию Петровичу всегда было трудно выговорить и запомнить. Девушка согрелась, пообсохла, подобрела и стала вполне привлекательной. Дождь прекратился, облака растаяли, асфальт лоснился от закатного солнца. Осмелев, Юрий Петрович спросил, опять скороговоркой: откуда его спутница родом, ему кажется, что она неместная, у нее такое очаровательное мягкое «г»… какой там климат, есть ли горы, лес, умеет ли она гадать на картах и любит ли стихи и владеет ли каким-либо инструментом, гитарой, например.

Спутница смотрела удивлённо, усмехалась, и, дождавшись, когда фонтан вопросов иссякнет, рассказала, что, да, приезжая, и когда она поначалу работала в клининговой фирме, то некоторые заказчики норовили уложить её в постель, пару раз на полном серьёзе даже замуж предлагали, а здесь, на новой работе, бывает наоборот, ну вот как сейчас, и поэтому она готова помыть Юрию Петровичу машину.

Юрий Петрович оценил шутку, виновато улыбнулся, попытался объяснить своё поведение:

– Знаете, когда я подобрал вас, и стало ясно, что вы, оказывается… На меня вдруг обрушился целый дождь аллюзий, которые отправили память в сладкую, щемящую ретроспективу, траектория которой остановилась в некоем место, где меня не было сто лет. И за это я благодарен вам. Понимаете? Вы можете понять, вы ведь, я полагаю, в определенной степени, проницательница, знаток человеческих душ, по роду своей… деятельности.

Проницательница, борясь с улыбкой, изобразила лицом шутливую важность – вытянула губки, закатила глаза, покивала, кашлянула в кулак

– Да, я медсестра. Нас так называют. Да, много букв, милый, но всё понятно. Вспомнил. Можно на «ты»? После всего, что между нами было…

Не удержалась, прыснула.

– Вспомнил – не то слово, слишком бедное, – принялся было уточнять Юрий Петрович, но махнул рукой и стал смотреть на дорогу. Через минуту очнулся и спросил: – Предлагали замуж, а вы?..

– Не-а! – не задумываясь, ответила девушка.

– Но ведь это, наверняка, решило бы все ваши проблемы!

– Вы так думаете? – насмешливо отреагировала «медсестра». – Нет, милый, без участия сердца нельзя!

Здесь она чуть смутилась и уточнила:

– Замуж нельзя. Можно я глазки прикрою? Устаю от света, а очки забыла.

Юрий Петрович кивнул, и бывшая клинерша, а ныне «медсестра», откинулась на спинку сиденья, опустила веки и уже через минуту ровно засопела, став уютной и домашней.

…Когда женщина, получив деньги, покидала салон, он поймал ее руку и поцеловал маленькую ладонь – холодную, жесткую, с выпуклыми венами.

На сиденье осталась розовая карточка: на одной стороне графический рисунок – полуобнаженная грустная девушка, с пышной копной волос, за арфой, с припиской «МЕДСЕСТРА», на другой стороне – имя и телефон.

«Медсестра», очень остроумно. Юрий Петрович улыбнулся, повертел в пальцах визитку и бросил в бардачок. Завёл двигатель, опустил стекла на всех дверцах, тронулся. Запах духов быстро выветрился.

Теперь это факт его биографии. И если бы кто-то спросил, имел ли ты, Юрий Петрович, дело с проституткой, он бы ответил – да.

Как у Агаты

…Летом, сдав досрочно сессию, Юрка надел прошлогоднюю стройотрядовскую форму, «бойцовку», и рванул на уже знакомый тюменский Север, пошабашить, заработать, плюсом к стипендии, деньжат на год грядущий – джинсы, девушки, рестораны…

В поселке «Комсомольский» прибился к бригаде бородато-лохматых музыкантов из минской консерватории, заливавшей «нули» под будущие деревянные двухэтажки. Добродушная, витиевато-матерящаяся банда «с консы», величавшая себя «капеллой», его, студента политехнического, видимо, в контраст к себе, что было немного смешно, быстро окрестила интеллигентом – много не пил и матерился редко и по делу. Жила капелла, «вся оптом», в «Красном уголке» общежития-гостиницы, где обитал разный люд, где хозяйку заведения, комендантшу, смазливую и грудастую даму средних лет, шумно гонял, в том числе, по общему коридору, собственный муж, крановщик леспромхоза, ревнуя ко всему сонму постояльцев, сплошь мужскому, а следовательно, потенциально опасному.

Прошел месяц плотной «пахоты», с утра до вечера, без выходных. Поработали – заработали. Капеллисты побрились, причесались, стали похожими на людей и, обмыв успех и рассовав деньги по карманам, в полном составе отбыли в аэропорт. До Юркиного самолета оставалось еще довольно много – вечер простоять, ночь продержаться и день прокантоваться, ни на минуту не забывая про пачку «чириков» и «четвертаков» в походном рюкзаке. Оставшись один, без соратников-капеллистов, заперся в опустевшем «Красном уголке», погасил свет, прилёг и, глядя на звезды в окошке, стал думать-мечтать о том, на что потратит заработанное честным и нелегким трудом. Джинсы, море, магнитофон… Планы гудели роем, и сон не шёл.

В два часа после полуночи одна из звезд подмигнула и полетела вниз. Тут же в дверь постучали.

– Юрий, – донеслось из коридора негромкое и заговорческое, Юрка узнал голос комендантши, – нужна ваша помощь. У меня в бойлерной свет капут. Может, автомат какой вырубило или, как его, контакт… ничего в этом не понимаю. А муж, как назло, на работе, срочный вагон разгружают.

Юрка вышел, не отказывать же беспомощной даме: ночь, авария. Тем более, наверняка, пустяк, а не проблема.

В темной безоконной бойлерной – дверь которой почему-то автоматически захлопнулась и, несмотря на вялые попытки взволнованной женщины, отказывалась открываться, – комендантша «помогала» Юрке искать неисправность, чиркая спичками и прижимаясь к нему мягкими, не обремененными лифчиком, дыньками, хихикая и жарко шепча ему на ухо про контакт и про то, что вот ведь беда, муж на вызове, срочный вагон, а мы вот в плену, как у Агаты, и помощи не будет, и всё зависит только от пленников. Юрка, электрик поневоле, на ощупь клацал выключателем, в полумраке оперировал какими-то автоматами в электрощитке, всё бесполезно. Скоро «электрика» стала смешить картина, которая возникла в его средне-творческом мозгу – слепой котёнок, и рядом суетится упитанная мышка.

Наконец мышка обездвижила бестолкового слепыша, прижав в углу, и укусила ему шею, отчего ток пошел от затылка до пят.

– Кудрявчик, – хрипло прошептала мышка, а в дверь постучали, и Юрка вспомнил упавшую звезду.

Хлипкую фанерную дверь ударом ноги вышиб муж-крановщик с большим железнодорожным фонарём в железных руках. И началось, и небыстро закончилось. С виноватым визгом комендантши и матом хмельного ревнивца. Темнота была во благо – кулаки-кувалды обиженного пролетария не всегда достигали цели, что спасало молодую студенческую жизнь в самом начале ее пути. Прибывший по вызову разбуженных постояльцев крепыш-участковый, который, оказывается, жил в соседнем общежитии и круглые сутки был на стрёме, охраняя поселковый покой, – он загасил вселенский шум-гам, развел, по его выражению, «отеллов и дездемонов», в разные стороны, мужа и жену загнал в их обитель, а Юрке приказал, «прям до рассвета, пока я добрый», рюкзак на шею – и брысь с вверенной ему территории, иначе – «дело» и последствия. Короче: «Трасса, попутка, аэропорт!»

Юрка, повинуясь, пошёл, прихрамывая и потирая телесные ушибы, в свой «Красный уголок». Дверь нараспашку, рюкзак на месте, но существенно облегченный, без «чириков» и «четвертаков». Кто-то поживился под шипение падающих звезд и шум коридорного водевиля.

Подумав, Юрка, слегка побитый, но тяжело ограбленный, побрёл в соседнее общежитие, к участковому, ведь налицо нарушение соцзаконности и что-то нужно делать, запускать, так сказать, овчарку в логово шакалов.

Участковый встретил сонным орлом, брови гневными крыльями: чего ещё?! Но выслушав, смягчился, впустил в комнату, тихо, чтобы не проснулась жена, открыл холодильник, достал кусок варёной оленины, налил по стопке, шепотом «успокоил» – здесь такое часто, не ты первый, не ты последний. Многие приезжают за «длинным». Типа, прибыл, моё величество, – и за одно уже это а ну давай-ка ему тысячу в месяц. А оказывается, величеству-то поработать бы надо. За «кусок»-то. А не хочется. Или не можется. И пошло-поехало – и вот уже бич. А кушать треба. Вот и твой «кусок», студент, – или сколько ты там плохо запрятал, – пропьют без толку, и всё. Короче, на сём предлагаю закончить, – всё одно не найдём, а мне для статистики, друг… сам понимаешь, ну, давай ещё по бульке, за дружбу и на посошок…

В знак дружеского расставания допили бутылку, и страж правопорядка сунул в ладошку пострадавшему десятку, «…тоже на посошок!», и выпроводил с пожеланиями.

Ранний северный рассвет, трасса, попутка... Северные водилы с попутчиков денег не берут – только не сиди истуканом, говори, разгоняй тоску и сон. Но Юрка был без сил, поэтому проспал всю дорогу. К вечеру он был у цели.

Ржавая потешница

В аэропорту он подошел к первому же зеркалу. Красавец. Под левым глазом, над опухшей щекой, горел фингал – расплата за молодость и благолепие, хех!.. Болели бока, а волОс на кудрявой башне, кажется, стало меньше.

Кудрявость была главным визуальным изяществом Юрки, так он скромно полагал.

На «чирик» билета не купить. Разве что напиться и забичевать.

Конечно, он знал, что если попросит у публики, то северяне подадут. Но это по-хорошему, а с фингалом… Нет, конечно, всё равно подадут, но – стыдно, всем же не объяснишь.

Центр зала ожидания занимала гора из рюкзаков, при которых, полукружьем, располагался сонный рой студентов-стройотрядовцев, судя по нашивкам, из Одессы, – кто спал, кто вяло бодрствовал, вполголоса разговаривал, жевал. На скамейках сидели мужчины и женщины с детьми, а на полу, подложив котомки под лохматые головы, спали бородатые мужчины, по внешнему виду которых невозможно было отличить работяг от бичей – в любом случае, Юрка знал из своего северного опыта, что всё это были, по большому счету, бродяги и романтики.

– Эй, кудрявый! – окликнула его со скамейки девушка в стройотрядовской форме, на голове солдатская панама, из-под которой на плечи сыпалась темно-рыжая грива волос. – Коллега, не проходите мимо! – она хохотнула. – Присаживайся.

Юрка повиновался, приблизился, рассмотрел «ржавую потешницу», как он её, согласно своему настроению, сразу же окрестил. Одна рука девушки, от ладони до локтя, была загипсована, у «джинсовых» ног в поношенных кедах, лежал рюкзак, а на нём, вся в потёртых наклейках, гитара.

– Расслабься, – продолжала рыжая оптимистка, – аэродром до завтра закрыт.

«Коллеги» Юрка, видимо, удостоился не только по принадлежности к студенческому северному братству, о чем говорила его униформа, но и по яркой ущербности лицевых форм, которая сейчас соседствовала с травмированной рукой студентки.

Юрка, с облегчением содрал с плеча рюкзак, присел рядом.

– Ты из бывших? – девушка кивнула на его нарукавную нашивку «Тюмень ССО Ивушка-79». – Шеврон прошлогодний. Это получается, в том году официальный стройотряд, а в этом – свободная шабашка?

– Догадливая, – ответил Юрка и вымученно улыбнулся. – А ты из них? – он указал на студентов в центре зала.

– Нет, я из Свердловска, все мои в соседнем посёлке, дом культуры строим. А таких, как ты, кстати, на Севере много, да ты и сам знаешь! – сказала она сочувствующе. – Что нахалтурил, то и пропил, судя по…

Юрка понял, что от него потягивает перегаром.

– На этот раз мимо, мисс Холмс. Просто немножко тяпнул… на радостях!

– Ага, ясненько, – продолжала ёрничать новая знакомая, да ещё, присмотреться, и конопатая, и ямочки на щеках, – по совести поработал, а вместо зарплаты – фейсом о бухгалтерский тейбл? Радуйся, шабашник! Не грусти, пройдёт, учись на отлично, получай повышенную «стёпу», а не хватит – мети по утрам улицы, по вечерам разгружай вагоны, а по ночам сторожи детские садики, это надёжней, чем халтура в экстремальных регионах. Ой, смотри, какое у тебя, оказывается, красивое слово на рукаве – Ивушка! А сам ты как кудрявый Иванушка из фильма-сказки, честно. Слышь, я давно искала что-нибудь певучее для сценического псевдонима! И вот бог послал – Ивушка! Банально до тошнотиков, но нежно. Я в художественной самодеятельности, сольные номера, фестивали. Спасибо, посланец! Проси в награду чего хошь!

Юркиной истерзанной душе становилось легче от кривляний и бесцеремонных шуток симпатичной ровесницы, и он впервые за несколько последних часов рассмеялся:

– Даром отдаю, красавица! Денег попросил бы, да несбыточно сие, матушка, ибо скромность чёртова не позволит! – Он погладил фингал, поморщился сверх меры. – Ты сама-то где пострадала?

Обретательница банального псевдонима пропустила вопрос мимо ушей, «вопросы пока задаю я»:

– Ну, жалкие гроши тебя все равно не спасут от поражения на северном фронте. Кстати, денег и у самой нет, в кармане только билет на «Ан» и мелочь на автобус до дому добраться.

Юрка потрогал больную голову с поредевшей растительностью, сказал с печальной улыбкой

– Денег мало, на билет не хватает. Сейчас вот с тобой поболтаю и начну просить-побираться. А что делать, лететь надо. Мамка ждёт, слёзки льёт.

– Понимаю, – шутница как будто озадачилась, но ненадолго: – Слушай, не торопись. Просить – никуда не уйдёт и никогда не поздно. – Она заёрзала на сиденье. – Помоги-ка… Ивушке. С обломанной веткой. Открой-ка вот рюкзак… Ага. Достань фляжку. Да, эту. Настоящая, солдатская! Поболтай! А? Буль-буль? Приятная тяжесть? Ну! Чистяк. Фельдшер подарил. После загипсовки. Говорит, обезболивающее. В том числе, от душевных. Вон возле спящего – пустая бутылка, видишь? Ополосни в умывальнике, набери чистенькой водички для развода. Коктейлить будем. Писят на писят. За знакомство, пора, а то уж полчаса как болтаем. И, знаешь, айда на воздух, на волю, в белую северную ночь.

И пропела: «Дай мне руку, друг мой, камерад!»

Камелия

Площадь перед небольшим зданием аэропорта создавала ощущение ненастоящей, зыбкой цивилизации на краю света. Бетонированная, вся в глубоких трещинах плоскость лежала усталой в белесом свете северной ночи, а бесполезный, мерцающий, как будто болеющий фонарь на вышке, иногда вспыхивал, намекал на свою принадлежность к маякам, так нужных людям. Часть скамеек тонули в ветках берёз, которые являлись началом небольшого парка, быстро переходящего в елово-сосновый лес, начало тайги и дикости.

Устроились на свободной скамейке. Пили понемногу. Из какого-то игрушечного стаканчика размером с напёрсток, обнаруженного в рюкзаке новой знакомой с красивым именем Яна. Закусывали тем, что нашлось в том же рюкзаке. Яна от спирта стала еще разговорчивей, веселей и вальяжней. С развязным удовольствием рассказывала о себе.

– …Моя прабабушка проституткой работала. Но не простой, а «интеллигентной». Элитной, как сейчас сказали бы. Вот так! Нет, я не то чтобы горжусь, но и… Прикинь, если у тебя предок – элита, то с какой стати, ты должен этого стыдиться? А там все было по закону, с медицинской книжкой. Да, желтый билет, конечно, взамен паспорта. Но зато у нее был высший разряд. Девушек этого разряда называли камелиями. Там знаешь, какие были требования! О!.. Не только красота, – Яна покрутила головой, вот вам оба профиля, и повела плечами, гляньте, какое от элитной семечки получилось растеньице, – но и знание языков, игра на гитаре, и декламация стихов, и умение поддержать беседу, и пристрастить к себе, и… И моя «пра» все это умела, да еще гадала и даже привораживала. Словом, моя пра-пра была камелией. Вот.

Яна сделала паузу, вздохнула:

– Это было до революции, конечно.

– Понятно, – сказал расслабленный и уже ничему не удивляющийся Юрка, – конфетки-бараночки. Гены. Ну, я имею в виду внешний вид и всё остальное, как ты говоришь. А… перелом, гипс?

– О, мелодрама. Дешёвенькая. Не от графа из дворца, а от комиссара из стройотряда. В общем, от кавалера. Загипсовали и комиссовали, гады, и отправили, в аэропорт. Зарегистрировали, проводили на посадку, и – бац! – задержка, граждане, просим покинуть самолёт. Вышла, а сопроводителей и след уж простыл. И осталась я одна куковать с родной гитарой. Хорошо вот ты хоть.

– «Хоть»! Спасибо, – Юрка отвесил поклон. – А комиссар-то чего? Побил?

– Не-а, это я ему врезала, чтоб не обнимался с поварихой.

– Просто обнимался?

– Это то, что я видела. Сказал, что шутя.

– За шутку, так жестоко?

– Потому что, как в детской песенке мудро поётся: «ну а дружба начинается с улыбки… и тогда, наверняка, вдруг запляшут облака» и так далее, и кузнечик зачирикает… Короче, хрясь – и гипс. Ничё. А пусть не лезет! – Яна хохотнула.

– Он ещё пожалеет! – уверенно предрёк Юрка.

Яна, кокоткино потомство, грациозно выпрямила спину, поправила панаму, закатила глазки и спросила грудным голосом:

– Поможешь отомстить?

Юрка ответил:

– Можешь на меня рассчитывать!

Прозвучало бодро, но, судя по ее долгому взгляду с легким прищуром, она уловила его секундное смущение.

– Ну что ж, приступим!

Она стащила с головы панаму, кинула убор под ноги и крикнула весело:

– Подайте, люди добрые!

Пятьдесят на пятьдесят

– Будем играть, петь, честно зарабатывать! – решительно возвестила бестия.

Юрка кивнул на её правую в гипсе:

– Похоже, только петь. Играть не поучится – ты не сможешь, а я не умею! Но я готов танцевать, полтинник за минуту.

– Ты ничего не понимаешь в гитарном искусстве, коллега, Ивушкин зелёненький! – с шутливой строгостью парировала Яна.

– Ага, – разошёлся Юрка, – коллега калеки! – Но поймав её строгий взгляд, осёкся и поправился:

– Калека – это я…

– Главное, – продолжила нравоучительно Яна, – главное в гитаре рука левая, а она у меня целая. Ты, бледнолицый и кудрявый брат мой, будешь моей правой рукой. Короче, смотри, я беру аккорды, а ты пока просто бренчи, ритм потом поймаешь. Я – аккордница, ты – бренчало. Всё просто. Ансамбль «Пятьдесят на пятьдесят». Лабаем!

Гитаристка приспособила инструмент на своих коленках. Ассистент, всё поняв, пристроился к ней справа, поплотнее, приобняв. И дело пошло – она заскользила пальцами по грифу, брала аккорды, а он… бренчал, то есть просто воздействовал на струны как мог – перебирал, бил, щипал.

Сиамские двойняшки.

Под хаотичное треньканье она смурлыкала какую-то шутливую песенку, для разминки. Для первого раза вполне прилично, значит, авантюрно задуманное непременно воплотится! Стали подходить люди, уставшие коротать время в зале ожидания.

Гитаристы ещё выпили. И заигралась музыка и запелась песня! Музыка, из-за правой руки-неумехи, так себе, зато песня настоящая. Скоро Юрка понял, что Яна пела удивительно задушевно, а он, оказывается, умеет играть! Пара песен, и бренчание перешло в осмысленные, как ему казалось, ритмы.

Зрители-слушатели подпевали, заказывали желанное, как правило, незамысловатое, известное, соответствующее времени, месту и настроению.

«Люди идут по свету…»

«На ветвях у тополя качается звезда…»

«Милая моя, солнышко лесное…»

«Есть только миг между прошлым и будущим…»

Подошли студенты-одесситы, попросили гитару, спели:

«Счастья нет-нет-нет / И монет нет-нет / И кларнет нет-нет / Не звучит…»

Юрка изобразил под эту, лёгкую, но глубокомысленную песню африканский танец, удостоившись бурных аплодисментов.

Почти про меня, думал Юрка, танцуя, но только, пожалуй, по части «монет-нет-нет».

Публика восторгалась, что-то кидала в панаму, но потом успокоилась, поредела и ушла спать.

Устали и Сиамские игроки, а устав, заметили, что уже глубокая ночь, и больной фонарь уже почти полезен, а у бренчалы пальцы в мозоли и в кровь.

– А хочешь, я тебя приворожу, – выдала Яна, глядя на Юрку вполне трезвыми, только, пожалуй, чрезмерно округлившимися глазами. – Для хохмы. Или, иначе говоря, для полноты картины. Венец на торец, а? Если не боишься.

Юрка как положено рыцарю, отреагировал бодро и смело:

– Сделайте одолжение, маэстро. А ты умеешь? Пра… прабабушка научила?

– Умею, громко сказано. Знаю – как, но тренировки не было. Вот и случай подходящий. Ты уже подготовлен. На кровь и рану! Только не сопротивляться, иначе опозорюсь, потому что это связано с самопожертвованием, без него никакой приворот не работает, приворожить можно только к себе, не верь шарлатанам!

– Не верю! – с жаркой готовностью воскликнул Юрка, и засмеялся двойственности своей эмоции.

Яна скомандовала: «Глаза в глаза!» – и сделала из фляжки несколько решительных глотков. Было заметно, что небольшая часть огненной влаги осталась во рту и, наверно, обволокло всю полость и обжигало слизистую, – глаза, в которые с возрастающим интересом, заворожено глядел Юрка, покраснели, выпучились и наполнились слезами.

Она обхватила его ладонь у запястья своей здоровой и, оказывается, крепкой и жесткой дланью, недавно бравшею нежные минорные аккорды, сдавила так, что выпрямились его кровоточащие пальцы. Быстро пригнулась, хищно открыла рот, из которого брызнули капли с тягучими слюнными нитками, захватила костлявую, в сукровице, добычу зубами и сомкнула губы.

Жжение и сладкая боль, от которой он закричал, была невыносима, и он терял сознание и закрывал глаза, откидывая голову. И не смел убрать руку. А ворожея, раскрасневшись и выпучив глаза, постанывая, всё водила и водила по раненым пальцам языком, причмокивала, подсасывала, – и он всё терял сознание, и через секунду опять его обретал.

Наконец он окончательно обессилел и уткнулся головой в ее плечо. Очнулся, когда она задула на его пальцы, прикасаясь губами. Дула и прикасалась.

– Концерт окончен, – сказала она хрипло, – ассистент травмирован, маэстро пьян и хочет в туалет.

Она опять сделала глоток из своего волшебного сосуда с чарующим зельем, поиграла щеками, полоща рот, перегнулась через спинку скамейки и смачно сплюнула. Отдышалась, подняла панаму, полную денежных купюр, и сказала торжественно:

– Это твоё! Пятьдесят твоё, пятьдесят дарю.

Он протестовал. Тогда она смяла панаму в пирожок и, изловчившись, сунула этот пирожок с хрустящей начинкой ему за пазуху.

– Пересыпьте в свой рюкзак и верните шляпку.

Юрка смирился и сказал напыщенно:

– Я благодарен встрече, спасибо твоей больной руке, через неё проявились способности моей здоровой! И еще я сделал открытие. Что есть женщины красивые, а есть солнечные! Как я раньше этого не понимал. Но теперь меня не проведешь! – он погрозил куда-то в темноту.

– А я в тебя, кажется, влюбилась, придурок, – задумчиво отозвалась Яна и потянула у гитары самую тонкую струну, струна лопнула. – Чёрт, приворожила, называется.

Юрка вспомнил, как давеча упала звезда.

Маэстро встала и, добивая гитару-кормилицу, уронила её. Треснула дека.

– Опять нечистая вмешивается! – сказала она.

Он обнял ее, коротко и горячо поцеловал в губы, лицо утонуло в копне девичьих волос, рука скользнула ей под куртку.

– Ах ты… Юрий!.. – заговорила она отрывисто, задыхаясь от объятий. – Долгорукий…

Кусты

– Мне надо в туалет, – сказала она, высвобождаясь, – хватит мечтать. Пойдем.

– Куда?

– Куда-куда! В кусты!

Зашли, прячась от хвастливого фонаря, в парк, затем, просто побежали уже от лунного света, в лес. Наконец она, казалось, не обращая на него внимания, стала стягивать с себя джинсы. Одной рукой. Не получалось. Он принялся ей помогать, как помогают ребенку или, наверно, жене, ловя себя на мысли, что поступает совершенно естественно.

Присела, зажурчала.

…Он не дал ей поправить одежду, рывком оторвал от земли, поднял на руки, понёс, как добычу, не зная куда, просто в темноту высоких кустов, но споткнулся, и рухнул вместе с ней в траву, она ойкнула и слабо застонала, он стал сдирать с нее все, что можно и чего нельзя, она помогала ему здоровой рукой.

Они вернулись к скамейке, на которой покоились их рюкзаки и почти убитая гитара. Сели плечо к плечу, лицами к уснувшему аэропорту. Раздавленный стаканчик-напёрсток валялся у мусорной урны. Яна взяла фляжку, отхлебнула, передала Юрке. Он сделал то же самое, возвратил. И так несколько раз, пока не дошли до дна. Крепости не ощущалось, как будто пили воду.

Наконец она сказала:

– И ты бы взял билет на мой рейс, просто у меня мало времени… для колдовства.

И рассмеялась, так же легко, как при встрече.

Он смотрел то на нее, то перед собой, то пожимал плечами, то кивал.

Она вся повернулась к нему, задержала взгляд на его профиле и спросила:

– А ты помнишь, что там было после «И кларнет нет-нет не звучит».

– Нет.

Она продолжала пристально смотреть на него, выдохнула:

– Жаль.

– Чего?

– Чего-чего, гитару! – и потрепала его по щеке. – Шучу! Новую куплю. А тебя отпускаю. Ты меня забудешь.

Утром Яна улетала в свой Свердловск. Юрка был рядом с ней до самой посадки.

«Как ты себя чувствуешь?» – спросил он.

«Меня подташнивает, – ответила она. – Наверно, от спирта».

Пригласили к выходу, она пошла. Панама, рюкзак и гитара. Он только сейчас разглядел, что она, оказывается, невысокая и неказистая. И только прямая, чуть выгнутая назад спина делала её носительницу несоразмерно барственной и гордой.

– Ты отомстила?!.. – крикнул он ей в спину.

Она не обернулась, а только, удаляясь, подняла над собой раненую гитару, как меч или скипетр, и торжественно вошла в толпу, идущую к самолету.

Тремор

Пятьдесят, как известно, повод подводить некоторые итоги.

А некоторые итоги были просты: ни семьи, ни детей, друзей раз-два и обчёлся. Да и какие друзья, – приятели, если быть точнее. Негусто. Однако это его вполне устраивало, отстаньте.

Что может быть лучше свободы!

Здоровье пока в норме. Если не считать небольшого изъяна, который достался от предков – эссенциальный тремор рук, который приносил некоторые неудобства, не более того. Подумаешь, меньше стал тусоваться, отлынивал от корпоративов, стесняясь предательски дрожащих конечностей, особенно когда нужно поднять рюмку или бокал. А уж если сказать тост!.. Никто, конечно, «не обращал внимания», но понятны мысли необращающих – «алкоголик?» А если просто не пить? Тогда другой вариант, не менее приятный: а вы почему не пьёте, ах, вам нельзя? – «больной или закодирован?»

Правда, после второй рюмки руки успокаивались. Но после второй. А с первой ещё нужно было совладать.

Постепенно он стал отшельником. При том, что иногда хотелось общения. При том, что с годами заводить новое знакомства всё труднее, иногда невозможно. Поэтому даже «нелогичная» встреча с проституткой на трассе казалась событием.

Свой «полтинник» Юрий Петрович решил отметить где-нибудь в нейтральной обстановке, среди людей, которым он ничем не обязан, где не оценивают друг друга по одежде, умению говорить, способности или неспособности пить, где все равны, просты и дружелюбны.

Курорты, к которым у него была неизлечимая аллергия, для этого, разумеется, категорически не подходили.

Прикинув несколько вариантов бесшабашных сборищ, юбиляр остановился на ежегодном бардовском фестивале, место действия которого – райские пущи на берегах недалёкой от дома реки, благо знаменательная дата выпадала на соответствующий летний месяц, давно облюбованный бардами, поэтами, и вообще романтиками, для своей регулярной гитарной вакханалии.

Юрию Петровичу нравилось, что мероприятие, по рассказам новичков и бывалых, не требовало особых средств и долгой подготовки. Всё просто: рюкзак, палатка, походные штаны и куртка с дюжиной карманов, термос, фляжка, котелок, грубые ботинки на толстенной подошве – любой магазин-военторг удовлетворял этот набор за один заход.

И далее всё так же просто – поезд, автобус.

На фестивале ему понравилось. Он устроился жить на зелёной горе, усыпанной разноцветными палатками, в которых обитали, бандами и россыпью, романтики от всех городов и весей. Дым костров, звон гитар, песни – все это жило здесь, казалось, вечно, и не успокаивалось и не исчезало никогда, ни на час, ни на минуту.

Он бродил среди всего этого пахучего и голосистого хаоса, присаживался к компаниям, слушал, подпевал, аплодировал, время от времени отхлёбывал из фляжки, которую носил притороченной к ремню, угощал других. Вечером разводил свой костерок, кое-что жарил, варил, кипятил. К нему подходили, присаживались, угощались. Никто не обращал внимания на его подрагивающие руки. Это был рай. Давно ему не было так хорошо и свободно.

…После своего юбилея он сделался завсегдатаем этого фестиваля, объединяющего поэтов, музыкантов, а также их поклонников и просто скитальцев и мечтателей. Чем-то это напоминало его студенческий Север, который жил в нем чудесной страной и редко, но задевал сердце сладкими уколами воспоминаний. По большому счету, ему было все равно, кто и что, и на каких инструментах, исполнял на сценах этого романтического тусилища. На сами концерты он смотрел вполглаза и слушал их вполуха.

Он стал приезжать сюда каждый год.

И вот на третьем его фестивале, когда день собирался к закату, Юрий Петрович, прогуливаясь по лагерю, вышел к одной из сцен и услышал, как ему показалось, что-то цепляющее – то ли это был известный, приятный ему голос, то ли знакомая интонация. Пригляделся, прислушался.

На сцене, под гитару, классические бардовские песни исполняла полная, рыжая с проседью, коротко остриженная женщина. Выглядела бодро – озорной взгляд, обращённый к зрителям, как к друзьям, и играющие ямочки на щеках.

Юрий Петрович смотрел и слушал, и не понимал, что его остановило и от чего напряжение во всем теле, от чего вдруг качнулось пространство, и в душу проникла странная тревога, которая никогда не посещала его в этом саду гитарного Эдема.

«Всю себя измучаю, стану я самой лучшею!..»

С берега крикнули: «Ивушка, давай «За туманом!»

У Юрия Петровича громко застучало и даже заболело сердце, ранее не дававшее поводов для беспокойства. Он спустился поближе к сцене. Суетливо рылся в «северной» памяти, искал похожесть. Да, время меняет, порой, до неузнаваемости, это надо учесть! И всё же, контраст слишком велик, эта вон какая, солидная, упитанная, а та была… Но ведь всегда остаются какие-то явные приметы, их и нужно… Да вот же они – рыжая, ямочки…

Ему стало жарко. Дрожащей рукой кое-как нацарапал записку, отравил на сцену: «У вас красивое имя. Это псевдоним?»

Исполнительница Ивушка проворковала со сцены:

– Вот тут записка про псевдоним. Кое-как разобрала, это либо волнение, либо огненная вода! – Публика хохотнула, поаплодировала. – Кто её написал, пусть встанет, встаньте, пожалуйста!

Юрий Петрович выпрямился, помахал рукой, вот он я.

– Красавчик! – крикнула Ивушка, качнув подбородком, все опять засмеялись. – Вы женаты, заняты, свободны?

Юрий Петрович замешкался, не понимая, что должен ответить.

Женщина картинно вздохнула, поправила микрофон и начала петь:

«Или спирт неразведенный, или он не разведён!..»

«Почему ты меня бросила?!» – хотел крикнуть Юрий Петрович, как сумасшедший, понимая, что действительно сходит с ума. Но женщину увлекли ее друзья – она громко похвалила их за внимание, засмеялась, зашутила, и они двинулись говорливой кучкой от берега, растворяясь в предвечерней суете и благости, наполненной музыкой и весёлым гомоном беззаботности. И Юрий Петрович пошёл за этой людской кучкой, за этим пчелиным облачком, в котором пряталась драгоценная матка, но это маленькое облачко смешивалась с другим, уже большим облаком, с тучей, а потом и с целым роем, показавшийся грозным и жестоким, и который гудел: «Не отдадим!» И когда он решился спросить у кого-то – где та красивая женщина, её зовут Яна или Ивушка, а может, это псевдоним, такая рыжая, с ямочками, – тогда уже никто не мог ответить ему что-то определённое, люди только улыбались и пожимали плечами.

Он никуда отсюда не уйдёт, не уедет, пока не отыщет, не дождётся её, пусть даже пожелтеют листья, и пойдёт снег, и даже начнётся ядерная война.

Но ни зимовать, ни переживать войну не пришлось, Юрий Петрович быстро нашёл ту, которую искал, на следующий день, вечером, на окраине фестивальной суеты, уединенную, сидящую у костерка на пригорке, возвышавшемся над берегом небольшого озерка. Она сидела прямо на траве, вытянув ноги, курила. Не иначе, она ждала, когда он отыщет её!

Подошёл, остановился, поймал её удивлённый и ожидающий продолжения взгляд.

– Ты узнаёшь меня? – спросил Юрий Петрович, задыхаясь. Сейчас у него тряслись не только руки – всё тело, казалось, в преддверии эпилептического припадка.

Женщина наморщила лоб, улыбнулась, пожала плечами.

Он начал: «Ну, аэроп-п!..» – и поперхнулся, подошёл вплотную, упал на коленки, притянул её к себе и стал целовать – всю: в губы, в лоб, в щёки, в шею. Всё было неупругим, даже вялым, не таким, каким запомнилось и иногда снилось, но, ведь, наверно, и он не тот, да и какая разница!

Несколько недолгих минут она не сопротивлялась и где-то даже отзывалась на его пылкие ласки. Однако пришло время, и она отвернула лицо и сказала тихо, но твердо:

– Ну и хватит, хорошего понемножку. Слушай внимательно.

Он повиновался, отстранился. Улыбался, приготовился слушать, приготовился к какой-нибудь шутке, в её стиле. Дрожащей рукой лохматил свои кудри, как мальчишка. И услышал:

– Это не я. Стоп, не падайте в обморок. Я её сестра. Сестра той, которую вы сейчас страстно лобзали, мне понравилось. Мы близнецы. Понятно? Я всю жизнь за неё обнимаюсь и целуюсь. За одно и кайфую за чужой счёт, в качестве компенсации. Спасибо, кстати!

Юрий Петрович отпрянул, вскочил. Женщина невозмутимо продолжила, поправляя блузку:

– Янка пропала. Родные до сих пор надеются, но времени прошло много, увы.

Юрий Петрович верил и не верил. Она его разыгрывает!

– Почему ты… вы… сразу?.. А Ивушка?!.. Ивушка откуда?

«Обманщица-или-шутница» вздохнула, заговорила просто и сумбурно:

– Я живу, как бы это сказать, двумя жизнями. Своя основная и маленький плюсик от неё. Питаюсь её осколками, болючими царапинами, даже не брезгую мусором, оставшимся после неё, огрызками. Когда нас путают, мне это особенно живо, типа привет передаёт. Она тоже пела, тот ещё была бард! Ивушка? Так в последние годы это был её псевдоним, с ним она гуляла по фестивалям, я заимствовала, унаследовала, на память. Псеводонимчик, конечно, так себе, задушевно-пошленький, но куда деваться – память. Можно на «ты»? Вы ведь с ней, наверняка, были на «ты»? Я пере-живаю её. Понимаешь? Мы внешне очень похожи и внутренне связаны, только почему-то я более рациональная, а она была огонь, стихийный, с дымом. Но теперь и я, иногда… А, живём однова! У тебя что во фляжке?

Он следил, как она прикладывалась к горлышку сосуда. И поверил. И в свою очередь стал рассказывать, всё, что можно, и как можно. Стоял, ходил, приседал, снова вставал и ходил, жестикулировал, живописал.

Она менялась в лице – отстранялась, удивлялась, вскидывала брови, роняла лицо на ладони, вытирала мнимую слезу, краснела.

Заканчивая свой беспорядочный рассказ, он задал вопрос:

– Она говорила, что у неё друг – командир или комиссар того стройотряда. Они поженились?

Потом опять говорила «Ивушка». Да, был друг, почти жених, но она, дала ему от ворот поворот, как со стройотряда приехала со сломанной клешнёй, с лесов упала. Неожиданно это было для всех. А уж для него и вовсе удар. С горя в военкомат – и в Афганистан. Добился как-то. Тоже романтик, любил её сильно. Ну и пропал, сгинул в горах. Янка переживала, корила себя. Жила как потерянная. Горела, прожигала, сжигалась.

– Я ей говорила, ты разгильдяйка. И ведь были обожатели, руку и сердце, пожалуйста. Она на редкость обаятельная была, хоть и замухрышка. – Рассказчица скривилась в грустной улыбке. – Я тоже была вроде на нее похожей, внешне как две капли, но не настолько желанной для вашего брата. И завидовала, конечно. А у неё какой-то ген желанности был! Влюбляла в себя – не намеренно, невольно! Как ведьма. И страдала потом. Зажигала, а потом от дыма не знала, куда деться. Короче, уехала в девяностые на Балканы, из каких-то своих, наверно, высоких побуждений, аж светилась вся, вот он, мол, смысл жизни! Очередная блажь. Не воевала. В госпитале работала. Самым что ни несть младшим обслуживающим персоналом, сестрой, уборщицей… Ну и что? Сгинула! Точнее, перестала выходить на связь. Говорят, от себя не убежишь, а получается, убежала. А через несколько лет явился из небытия он, ее бывший жених, здрасьте. Тот самый комиссар. Из плена. Пришел ко мне. Я дура влюбилась в него по уши, со своим развелась. Короче, пожили немножко вместе. Ой, горячий был, слова не скажи. Даже шуток не понимал. Это, говорил, от неволи, человека в себе не могу восстановить, во всём вижу покушение на своё достоинство, которое на донышке осталось. Короче, в кабаке подрался, приехал наряд. Скрутили, посадили в «обезъянник», чтоб остыл, там сердце и прострелило. А мой первый спился. Впрочем, к нашим с тобой делам это уже не относится. Ну, вот такое, вкратце, кино. А как у тебя сложилось? Ты не пытался Янку найти?

Юрий Петрович встал, выпрямился, заложил руки за спину, и, покачиваясь, заговорил:

– Да, кино. Не пытался. Хотя город её… ваш… мне был известен. Да и вуз. Но!.. Она ведь меня от-пус-ти-ла! На посадку уходила, бумажку сунула мне в ладонь, якобы с адресом, мол, прочтёшь, когда самолет взлетит, а оказалось, там два волшебных слова: «Отпускаю. Пока!» Обманула. Да и, знаете, в молодости ведь кажется, что вся жизнь впереди. А это, оказывается, не всегда так.

Он помолчал, продолжил с горечью:

– Вспоминал, конечно, но как во сне.

– «Пока», это ведь не «прощай»! – С неуместным оптимизмом, как будто действительно еще «вся жизнь впереди», отреагировала захмелевшая собеседница – Я хочу сказать, что ведь всё-таки стал приезжать сюда, в наши края. Случайно?

Юрий Петрович вздохнул:

– Вы знаете, я недавно девушку встретил. Она трудилась клинером, а потом поняла, что в другой профессии её деятельность будет плодотворнее, и она поменяла работу… Впрочем, прямой связи нет, просто… не могу объяснить.

– Бывает. А вообще, как жизнь? В двух словах.

Юрий Петрович вздохнул.

– В двух словах? Пожалуйста. Два слова – «всё мимо». Мне мама говорила, Юрака, какой-то ты недоделок, – порченый, не иначе. Внуков не дождусь. Не дождалась. Знаете что, вот мне сейчас подумалось, что это ваша сестра что-то во мне… открыла, откупорила – и не закрыла. А само оно не затянулось и никакие пробки не подходили. – Он махнул рукой, поменял тон: – А!.. Вы-то сами сейчас как, после всего? Вы замужем, а? Вы свободны? Можно, я буду вам звонить? Ой, простите, глупости бормочу, когда волнуюсь. Впрочем, почему бы и нет, что в этом такого. Без участия сердца, как сказала одна моя… знакомая. Нет-нет, конечно, некого, некого винить, ерунда всё это, человек, как говорится, сам кузнец... И несчастья тоже. А скажите, есть ли у неё дети? Просто интересно. Может, остались… Сын… или дочь, – Юрий Петрович стал задыхаться. – Восемьдесят первого года рождения… Её поташнивало… Но это не от спирта, она врала, врала, конечно, шутила, спирт был хороший, чистый, медицинский!

Юрий Петрович умолк, успокоился, обмяк. Ивушка смерила его с ног до головы Яниным взглядом. Усмехнулась:

– Ребенок, наверное, должен быть кудрявым и рыжим? – услышались Янины балагурные и даже издевательские нотки. – Дай подумать. Выкурим по сигаретке?

– Я не курю, – сказал Юрий.

Она вздохнула:

– Жаль!

Опять кольнуло сердце. И неожиданно память подогнала вопрос, и он его задал:

– А вы знаете, есть такая лёгкая песенка, слова забыл, только помню, что «монет нет, и кларнет… нет… не звучит…». А продолжение забыл.

Она кивнула, пропела:

«А головой ой-ой не кивай ай-ай,

Всё равно твоё сердце молчит!»

Юрий Петрович сел прямо на землю, подтянул коленки, опустил на них голову, прикрыл глаза, готовясь к её ответу и боясь его. Но никто его не тревожил, очень долго. Какое-то время он слышал воспалёнными ноздрями резкий запах табачного дыма, который прорывался сквозь мягкий дровяной дым костерка. Очнувшись, открыл глаза, выпрямился, огляделся.

Костерок догорал. Юрий Петрович вспомнил про флягу, отвинтил крышку, влил остатки в горло. Отдышался, проморгался. Долго смотрел на слабые язычки пламени, посасывая указательный палец правой руки. Собрался уходить, но подумал, что это неправильно, оставлять открытый огонь, даже небольшой, даже не огонь, а седое тление. И старательно затоптал головешки. Они быстро загасились. Постоял в своих кованых сапогах на втоптанных в землю угольях. Стоял долго, пока слабое тепло не проникло сквозь толстые подошвы. Где-то играла гитара, кто-то пел, и всё это было лёгким приятным фоном к его невнятным мыслям.

Найти Ивушку не составляет труда. Но нужно ли, можно ли?

И не у кого спросить.

Он задрал голову и неожиданно для себя крикнул в ночное небо: «Эй!..», – надеясь, а точнее, веря, что с тёмного купола, усеянного серебристой крошкой, в ответ сорвётся и полетит вниз звезда.

Но небо не отзывалось.

***

Вернувшись домой, Юрий Петрович обрился наголо. Как хорошо, прохладно и свежо, словно помолодел!

Сел в машину, опустил стёкла, проветривая кабину, двинулся куда глаза глядят. Просто покататься, соскучился по штурвалу, по городу. Включил было музыку, но быстро и выключил. Только ветер в окна и шелест шин. Попал на незнакомую улицу. Со встречки засигналили фарами, оказывается, заехал на дорогу с односторонним движением и катил «против шерсти». Остановился. Его объезжали, иногда гудели клаксоны. Некоторое время он сидел в задумчивости. Очнулся, открыл бардачок. Долго копался, нашел на самом дне визитку с девушкой у арфы, повертел в пальцах как шулер козырную карту. Достал телефон. Борясь с тремором, стал набирать номер.

В окне появилось строгое лицо полицейского:

– Нарушаем?

Юрий Петрович виновато кивнул и выключил гаджет. Объяснил:

– Случайно…

Страж дорог сказал строго:

– Развернитесь, уезжайте.

В квартире Юрий Петрович опять достал визитку, долго на нее смотрел, но духа на звонок уже не хватало. Решил для начала сделать короткое сообщение. И получил ответ:

«Конечно, помню, Милый. Ты был такой славный. Повторим?»

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"