|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
21 октября
2014 года
Взвейтесь кострами...
...По крыше искусственного ледника,
наращённого в трескучие морозы и укрытого на лето толстым слоем жёлтых
мокрых
опилок, строевым шагом ходит человек. Рядом - неширокая мостовая, по которой
люди из семейного общежития комбината спешат к утренней смене, не
останавливаясь, машут руками, улыбаются, говорят:
- Во, даёт, Вадик! Шесть утра, а он
провожает нас с барабаном...
Многие рабочие помнили из
пионерского
детства:
"Старый барабанщик /3 раза/
Крепко спал!
Вдруг перевернулся /3 раза/
И упал!"
На слова этой незатейливой песенки
кто-то уже давненько научил Вадика играть на пионерском барабане. Высокий,
крепкий с загорелым на солнце торсом пацан лет 12-13 от роду с весны до
осенних
хлябей ходил в синих сатиновых трусах с пришитыми подтяжками и красной
ленточкой по бокам, белой панаме громадного размера и грязно-жёлтых
сандалиях
на босую ногу. Подошва так истёрлась, что стопы ног держались только на
боковых
рантах. Поражал большой живот мальчика, но к этому недостатку соседи по
общежитию давно привыкли. Вадика все любили за песни:
"Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы - пионеры, дети рабочих!
Близится эра светлых годов,
Клич пионеров: "Всегда будь
готов!"
Песня перебивается дробью барабана,
звонкий голос несётся в утреннее небо, певец держит хороший шаг. Рабочие
подпевают, идут в ногу, почти маршируют и поют: "Близится эра..."
В полдень - пересменок
на производстве. Вадик стоит у входа в общежитие, встречает идущих на смену
рабочих.
- Здравствуй, дядя Коля! Как
здоровье?
Голова не болит? Ты вчера перебрал малость... Но это ничего, бывает!
- Ой, Вадик, не говори! - Сосед
двадцати комнат второго этажа общаги обхватывает голову руками, стоил перед
мальчиком, как перед батюшкой на исповеди в церкви. - Простите, люди добрые,
Христаради, не ведал я, подлец,
что творил... Бегу на работу... Всё, до получки - ни грамма!
- Я тебе песенку спою, дядя Коль, -
говорит Вадик, поворачивает барабан из положения "сбоку" вперёд,
устраивает
его на животе, взмахивает палочками:
Ой, Семёновна,
Какая модная,
Купила часики,
Сама голодная...
Сто первый раз слышат рабочие
куплеты
про Семёновну, но не могут сдержать смех и улыбки. А барабан бьёт и бьёт, то
затихает на произносимых речитативом словах песни, то выстукивает дробно и
отчётливо проигрыши и паузы. Проходят минуты, у подъезда собирается
приличная
толпа спешащих во вторую смену людей, женщины обнимают Вадика, суют в
панаму,
лежащую на ступеньках крыльца, пирожки, печенье, яички и мчатся на работу.
- Всего хорошего! Всем, здоровья! -
Кричит Вадик, опускает барабан в положение "сбоку", идёт к доминошному
столу, разместившемуся в углу двора, рядом с гигантскими тополями.
- Вадик, панаму забыл! - Кричит
кто-то
из припозднившихся текстильщиков, бегущих, сломя голову, на смену.
И мальчик снова шагает к подъезду,
поднимает панаму, направляется к леднику. Там, в дощатом домике - сарае,
живёт
его лучший друг, бывший зэк с 20-летней отсидкой, беззубый и худущий, как
скелет, дядя Сева Лушин. Они дружат год четвёртый, наверное, с той поры, как
пятидесятилетний на вид старик устроился в кочегарку общежития, но не
истопником, а подсобным рабочим, учитывая возраст и состояние здоровья. А с
весны до осени дядя Сева превращался в сторожа ледника, гонял хулиганистых
пацанов,
чтобы те не мочились на опилки: лёд шёл на склады десятка столовых. По ночам
они вместе с Вадиком деревянными лопатами подбирали мокрые опилки с земли,
прикрывая ими торцовые стороны ледника, с которых забирали лёд три-четыре
десятка грузовых машин в день.
- Дядь Сев, жёнки еды прислали тебе,
-
говорит Вадик, раскладывая содержимое панамы на колченогом столе. От него
расположился у стенки приземистый устойчивый топчан с двумя подушками и
одеялом, сшитым из лоскутов. У стола стоял табурет, тоже приземистый и
тяжеленный, будто вылитый из цельного чугуна. Электроплитка, лампа с
абажуром
из картонки, рукомойник на двери, оказывающийся на улице, когда дверь
открывали: вода не проливалась в дом. А руки сторож и мальчик мыли часто:
фельдшер два-три раза в месяц приходил, проверял санитарную чистоту и
порядок
на леднике. Их работа связана с пищей, а чистота - залог здоровья, терпеливо
объяснял Вадик мальчишкам уроки фельдшера. Он гордился своей миссией -
доверенного человека при леднике. Вот только сон у него был рваный, по 2-3
часа
несколько раз в течение суток. Дядя Сева, конечно, старался укладывать его с
вечера, но только он начинал ночью скрести лопатой опилки, при свете яркого
прожектора, Вадик просыпался и помогал другу.
Самым любимым временем оставались
утренние часы, когда они успевали полностью закрыть опилками ледник и
садились
пить чай. Себе старик заваривал крутой чёрный, как дёготь, чай. Вадику
доставалась алюминиевая кружка обычной заварки, но, аж, с пятью ложками
сахара.
"Полезно для детских мозгов, - любил говорить дядя Сева, - а жизнь у тебя,
Вадик, вся ещё впереди..." И начинал рассказывать о чудесном острове
Сахалин,
где от субтропиков до северных ягелевых полей хватает зверья и дичи на всё
немногочисленное население: одна часть которого сидит в лагерях, вторая - её
охраняет... Вадик многое не понимал в интересной речи старика, но ему
страшно
нравились слова: гагара, горбуша, Топтыгин, нефтянка, геодезия, картография
и
гидрография. Эти слова сопровождали жизнь дяди Севы и в мирное время, и на
острове, как агента иностранной разведки, наказанного советским
правосудием...
...Мама Вадика - Настя - пила
четвёртую
неделю, до дома уже не могла добираться, жила прямо на скотном дворе, куда
её
перевели работать из ткацкого цеха комбината после рассмотрения дела на
товарищеском суде. За пьянство наказание. А по Вадику профком принял
решение:
отправить его в специальный дом инвалидов для детей. Так что мальчик гулял
последнее лето, 1 сентября - надо явиться за город, под высокий забор с
охраной. Что такое спецдом инвалидов, он не знал,
ехать туда не хотел. Да и мать свою он любил, боялся оставлять её одну,
правда,
относился к ней, как к больному ребёнку. А что такое болезнь, мальчик знал:
раз
в несколько месяцев к нему приходили приступы. Они настолько выматывали, что
он
несколько дней лежал, не мог ходить.
Вот и сейчас чувствовал, что ему
будет
плохо, ну, не прямо сейчас, а, может быть, к ночи. Обычно, он уходил домой к
маме и там переносил боли. Пришлось сказать о надвигающейся беде другу:
- Дядя Сева, скоро будут приступы...
Надо выстругать палку для зубов, воды кипячёной запасти... И первые минуты
покрепче держи меня за руки и голову, чтобы не разбился и не поцарапался.
- Не бойся ничего, сынок, я всё
сделаю...
Может, маму позвать, я ведь чужой...
- Нет, ты не чужой... Какой ты
чужой?!
Ты мне друг лучший... А мамка где-то сгинула... Я и на скотный двор ходил,
нет
её там... Сказали, что у какого-то цыгана живёт... А где ж, этого цыгана
сыщешь?
- Ну, и ладно, ети
её в гагару мать, и сами обойдёмся... Ты только полежи подольше, на ледник
не
лазь, высоко, сорваться можешь...
...Вадика колотило весь вечер, когда
пена перестала пузыриться на губах, ему стало легче. Дядя Сева вымыл
мальчику
лицо, напоил холодным сладким кипятком, укрыл одеялом до подбородка и,
выключив
свет, уселся за стол. В небольшое окошко виднелся угол ледника, свет от
прожектора уходил вверх, на плато, густо присыпанное опилками. Старику
показалось, что кто-то на машине пытается заехать на ледяную площадку,
откуда
обычно грузят колотый лёд. "Ерундистика, - подумал он, - ночь на дворе...
Щас, посижу полчаса с мальчиком и пойду собирать опилки.
Бедный мой, помощник, кто ж так безжалостно расправился с тобой?! Ты не
прав,
Господи, дал ему добро, света и не дал здоровья... Да, надо было, наверное,
скорую вызвать, но Вадик сказал, что врачи не смогут помочь от такой
болезни.
Значит, на всю жизнь инвалид..."
Явственно на улице заурчал мотор,
кто-то грязно выругался. Дядя Сева поднялся со стула, поправил ещё раз
одеяло
на мальчике, пошёл к двери. Как только открыл входную дверь, наступил мрак:
на
столбе с прожектором выключили рубильник. Привыкнув к темноте, сторож побрёл
на
торец ледника. Увидел силуэт машины, большой, тонны на три - четыре, не
меньше.
Боковой борт открыт, двое грузят ледяную крошку, оставшуюся под ногами ещё с
вечера. На среднем уступе, в двух метрах от земли, стоит здоровенный детина,
ломом откалывает лёд.
- Мужики, вы чо
так поздно-то? - Сказал дядя Сева, думая, что приехали припозднившиеся
рабочие
комбината. - И свет выключили, так? Ведь не сам же он перегорел?
- Чо ты
ходишь, крыса?! Вынюхиваешь... Сидел бы в своей конуре, меньше хлопот бы
имел...
Давай, двигай отсюда! Ты нас не видел, мы - тебя... Закончим погрузку, свет
включим, - начал заводиться один из грузчиков.
- Это непорядок, - сказал как можно
спокойнее сторож, - лёд комбинатовский, чужим
здесь
нельзя... Машина льда, чай, пятьсот рубликов стоит, пять месячных зарплат
мастера цеха. Буду народ звать, вон, рядом общежитие, только свистну -
десяток
мужиков прибегут...
От кузова отделился один из
грузчиков,
сзади подошёл к сторожу и, заломив ему руку за спину, повёл к домику. Дядя
Сева
лихо развернулся вокруг своей оси, уже мужик оказался с заломленной рукой.
Тогда второй грузчик со всей силой ударил сторожа большой совковой лопатой,
угодил в шею и низ головы. Дядя Сева вскрикнул, осел, повалился на бок...
- Ты, чо,
охренел?! Нам только жмурика
не
хватало... Тут уже мусорами пахнет. Ну-ка, пощупай
его...
- Кажется, того, не дышит, спину,
наверное, сломал... Ну, корешок, ты даёшь! Где ни появишься, трупы за
тобой...
- Так, придётся в хибару его
бросить,
машину погрузим, запалим, на хрен!
- А если нас видели? Свет-то горел,
как
приехали...
- Не боись,
десятки машин за день шастают за льдом... Давай грузить, надо за час
уложиться.
Лёд кололся легко, большие куски они
руками забрасывали в машину, боковой борт закрыли. Водитель сел за руль,
машина
тихо и плавно съехала на сухое место. Втроём легко подняли тело дяди Севы,
занесли в дом, потом плотно прикрыли дверь и подпёрли деревянной лопатой.
Один
из мужиков вернулся к машине, принёс неполную канистру с бензином.
- Подожди, пока я заведу машину и
выеду
на дорогу... Потом бросишь спичку и бегом к нам, прыгнешь на ходу...
Домик сторожа разгорелся за
несколько
минут. Он пылал со всех четырёх сторон, огонь завихрялся
над крышей, смерчем уходил в небо. В общежитии увидели огонь на леднике,
дозвонились до пожарки. Те находились в 500-х
метрах,
приехали быстро, но без воды. Сторожка обрушилась, огонь погас сам по себе.
Дознаватели обнаружили на пожаре два
практически полностью сгоревших тела. Взрослый мужчина лежал у дверей,
второй,
подросток - на полуистлевшем топчане. На углях валялся железный каркас
пионерского барабана...
|
Проголосуйте за это произведение |
|
