Андрей Макаров - Диссиденты из райкома

Возьмешь старый журнал середины прошлого века, перелистаешь и наткнешься на знакомую фамилию. Да и фото, пусть автор на нем юн, узнаваемо. Ниже стихи:

Владимир Войнович. Журнал «Юность» декабрьский номер за 1958 год.

Почему стихи о райкоме? Потому-что автор входил в литературу, а через райком в нее зайти проще. Дверь приоткрыта. Словно приглашают: «Входите! Ждем!..» Аркадий Стругацкий первые «опыты» отправлял в газету «Суворовский натиск». И никакой фантастики. Строго про военную службу.

Так начинали многие. Стихи о партии. Об армии непобедимой и легендарной. Что-нибудь про добрый ленинский прищур. Рассказы о рабочем классе (первая серьезная публикация С. Довлатова). Выйдя в мэтры, все они этих творений не то, что стеснялись, но в собрания сочинений не включали. Зря в общем-то. Хорошо получилось и у Войновича с «райкомом» и у Довлатова с «заводом». У Стругацкого не знаю. Его в «Суворовском натиске» так и не напечатали.

А если соединить обязательную производственно-партийную часть с лирикой? Второе стихотворение в подборке не только про райком, но и о девушке:

Выделялось такое стихотворение на общем сером фоне. Когда про райком и тут же про «рыжие кольца волос». Производило впечатление.

Начало положено. В литературу зашел. Стал известен и популярен. А потом многих авторов-райкомовцев словно прорывало. Глаза открывались. И райком, про который писали возвышенно – гадость, солдат-победитель мал ростом и кривоног, заводская комсомольско-молодежная бригада – гопники и пэтэушники, а их наставник, со штангенциркулем в нагрудном кармане, который в первых их произведениях прятал мудрую улыбку в усы, на самом деле пьяница и вор.

Их читали, передавали журналы друг другу, ради них заводили знакомства в книжных магазинах. Самое острое перепечатывали на пишущих машинках в четыре-пять копий.

У самых ушлых авторов одна рукопись отправлена на Запад, другая в Политиздат, чтобы издать книжку в серии «Пламенные революционеры».

В чем причина их влияния? В том, что идеологически выверенная литература часто была бездарной. А здесь через намеки показывался некий запретный плод. Если у них отрицательный герой садится в автомобиль форд и мчится по хайвэю, то ему завидовали. Это казалось так круто… заграница, иномарка, хайвэй. Книги одалживали на ночь. Читали до одури.

Другого досуга просто не было. Две-три сереньких программы по телевизору, сходить в кино или театр раз в месяц – вот и весь досуг.

Тех, у кого досуг во все времена заменяла бутылка на столе в расчет не берем.

Теперь есть интернет, разговорное радио умерло, зато в телевизоре больше ста каналов.

Все мы ходим в джинсах и ездим на тех самых фордах и тойотах. Многие отдыхают за границей. При этом неизменно повторяя, что все плохо. И на хайвэй лишний раз не сворачивают, чтобы не платить за скорость. Тащатся по обычной банальной дороге.

А еще мы перестали читать. И либералов, и почвенников. И шатателей режима, и его охранителей. По поводу чего сегодня воют и те, и другие.

Свобода! Пиши, что хочешь! То есть написал, что хочешь и иди с этим куда хочешь. Можешь по старым адресам пройтись.

Классик писал: «У меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса».

Какие там голоса?! Нет тех редакций. Ни громких всесоюзных журналов, ни районных и областных газет. Или сгинули, или переползли в интернет. Поголовно стали безгонорарными. В давние времена самая захудалая газета автору деньги платила. Та самая, на которой ниже названя написано: «Пролетарии всех стран соединяйтесь». И, написав пару очерков про передовиков производства, статью о народном контроле, рецензию на книгу или фильм, можно было месяц жить, в полголоса поругивая власть, попивая водочку и слушая по радио забугорные голоса. Одна рука крутила ручку радиоприемника, чтобы отстроиться от глушилок, вторая стучала на пишущей машинке эпос о комсомольской бригаде.

Потому надо признать, что большинство исподтишка или в открытую коловших власть пером, как штыком, на самом деле от нее и кормились. От райкома. По нему и тоскуют. Пусть иногда и ругали, но кормили, а многих кормили сытно.

В прошлом веке таланту пробиться было тяжело, в веке нынешнем пробиться оказалось еще тяжелее. В уцелевших редакциях даже адресов нет. В разделе контакты единственная запись, указывающая к кому обращаться с рекламой.

А буде какая премия весомая – набежит разная секретарская сволочь и поделит все между собой.

С горя литератор откроет Пушкина, который наше все. Прочитает:

Куда там, Александр Сергеевич! Семья. Ипотека. В Турцию летом съездить надо. И форд этот, проклятый, забыл, что он американский и больше ремонтируется чем ездит.

Потому сегодня литератор, о свободе не вспоминает, готов писать для любой власти, что угодно и за мелкие деньги. Хоть для райкома, неважно, в Вашингтоне он или в Москве. Лишь бы платил. Может, уже и сегодня кто-то и строчит:

Написать то легко, продать написанное трудно. Куда труднее чем раньше.

Как подполковник от империализма пострадал. И причем тут Довлатов?

Прапорщик пришел на политзанятия, чтобы поспать. Любой военный через несколько лет службы овладевает не только оружием, но и способностью спать на политзанятиях с открытыми глазами. У лучших получается и поворачивать голову за расхаживающим по классу офицером. Один глаз прапорщика следил за офицером, второй смотрел в раскрытый ведомственный журнал со статьей на вечную тему: «Происки империализма».

Майор-политработник бубнил ту же статью. Он её законспектировал и пересказывал близко к тексту. Распоясавшаяся натовская военщина… порабощение народов… Всем надо сплотиться и выступить за империалистическую солидарность.

И эта лабуда во всех воинских частях от Калининграда до Владивостока.

Глаз прапорщика, который в журнале, сфокусировался и споткнулся на тексте: «за империалистическую солидарность».

Он потряс головой. Приснится же! Прочитал текст двумя глазами: «за империалистическую солидарность».

– Вопросы есть? – закончил лекцию политработник.

Прапорщик поднял руку с журналом.

– Это! Вот! – он показал пальцем место в статье. – Тут не согласен!

Майор пробежался по тексту. Привычные затёртые слова.

– Да смотрите же: «Мы выступаем за империалистическую солидарность!». Что за солидарность у нас теперь?

Когда до майора дошло, у него чуть глаза от изумления не вылезли. Закрыл журнал, посмотрел на обложку. «На боевом посту». Побежал с ним к кафедре. В его портфеле такой же журнал. На той же странице призывают выступить «за империалистическую солидарность». Посмотрел конспект. Готовясь к занятиям, переписал слово в слово: «за империалистическую солидарность». Не только переписал, но и произнёс перед личным составом. А значит сегодня во всех воинских частях от Калининграда до Владивостока…

Майор спрятал оба журнала в портфель. Внимательно посмотрел на прапорщика и поднес палец к губам.

Уже на следующий день в ЦК КПСС брезгливо смотрели на крамольную страницу журнала.

Генерал – начальник политуправления войск – переминался перед чиновником Центрального комитета.

– В следующем номере сообщим об опечатке и накажем виновных! – доложил он.

– Тираж журнала сто тридцать тысяч экземпляров. Сто тридцать тысяч военнослужащих и членов их семей месяц по вашему призыву будут крепить империалистическую солидарность?! А потом им сообщат, что это просто ошибка?

Генерал замер по стойке смирно.

– Журнал изъять! До единого экземпляра. Виновных наказать!

Офицеры редакции получили командировочные предписания и разъехались по стране. От Калининграда до Владивостока. Вслед летели шифровки. «Не предавая огласке… собрать до единого экземпляра… уничтожить… о выполнении доложить…».

Нашлись недовольные. «Сначала руки выкручивали – выписывать заставляли. За свои кровные. Выписали – теперь отбирают!»

«Укажите подчинённым на несознательность. Не сдадут журнал – будут уволены!» – гласила новая шифровка.

Тираж журнала собрали, после чего начали искать виновных.

Виноватых было неприлично много. Помимо автора статью читали литературный сотрудник, начальник отдела, выпускающий редактор, заместитель главного редактора, главный редактор. Полковники в политуправлении войск, наконец, генералы. И у всех фраза с затертыми словами ничего кроме зевоты не вызвала.

Партия требовала жертв.

Отдали на заклание гражданского сотрудника журнала.

– Издеваетесь! – взвизгнули сверху.

Вздохнули и предложили в жертву младшего офицера.

– Мало! – процедило начальство.

Тогда вперед вытолкнули начальника отдела, готовившего статью – подполковника В. Продувалова. Его уволили с минимальной пенсией без выходного пособия и права пользования поликлиникой.

Вот и вся история. Так причем здесь Довлатов?

А Довлатов служил в тех самых внутренних войсках. Да и потом поддерживал отношения с войсковыми журналистами. Читал журнал «На боевом посту». Строчил в «Боевой листок». Заметки про сослуживцев. Об умелых действиях войскового наряда. Как они бдительно несут службу. Набивал руку. Остальное откладывал в памяти. Что-то вошло в повесть «Зона». А империализм всплыл в повести «Компромисс». Её герой Эрнст Буш с лёгкой руки автора в день празднования Великой Октябрьской социалистической революции вышел на демонстрацию с фанерной лопатой, на которой было размашисто выведено: «Дадим суровый отпор врагам мирового империализма!»

От великого до смешного один шаг. Здесь же получилось от смешного… если не до великого, то до художественного.

Таково умение писателя, взять любопытный факт и с его помощью высветить характер героя.

И все довольны. Кроме подполковника Продувалова, уволенного, как шептали в коридорах политуправления, за солидарность с империализмом.

Андрей Макаров