Повесть
03 сентября 2016

Дорога на Моздок

Тем, с кем встретился на войне,

и тем, кто с неё не вернулся.

– Что ж ты дергаешь?! Чтоб тебя так на том свете черти дергали! Держи ровно!

Поручик очнулся. Небо над ним раскачивалось, нога, в которую попала пуля, уже не болела, а когда растянутая в солдатских руках шинель наклонялась, всякий раз норовила сползти на землю, словно лежала отдельно, сама по себе.

– Ваше благородие! – склонился к нему старослужащий Лаптев, – низинку пройдем, там перевал, Бог даст – выйдем к лагерю.

– И сразу к лекарю! – у хозяйственного Харитонова в ранце нашлись ремни, их протянули под шинелью, нести поручика с ними было сподручнее. Хорошо бы из молодых деревьев сделать носилки. Да времени нет. Снимется лагерь – ищи его потом.

Двое молодых, и года не прослуживших солдат, молчали, старательно тащили шинель, держась за ремни и растягивая ее в стороны, чтобы раненому офицеру было удобнее.

Поручик только кивнул. Поймал чеченскую пулю и стал обузой. Лошадь убили, верхом его раненого давно бы уже вывезли.

Перед низинкой залегли за деревьями передохнуть, и вовремя. По дороге, весело переговариваясь, проехали три горца. За седлом у одного большой мешок, и показалось солдатам, что шевелится.

– Девку везут или ребятенка... тех бы к седлу, в мешке баран... ему, что человек, что баран, одно – добыча... переждать... патронов то нет, что два патрона, если полезут?.. Нести... переждать? – слова солдат доносились как из тумана.

– Надо тащить, – узнал поручик голос Лаптева, – к лекарю, сколько крови потерял, а то не донесем его благородие.

Снова закачалась под ним, убаюкивая, шинель. В голове все поплыло. Непослушным языком офицер пробормотал: "Спасибо, братцы" и потерял сознание.

* * *

– Товарищ капитан! – оторвал Цветкова от книги голос часового. – Товарищ капитан, колонна!

Капитан Цветков – старший на приграничном контрольно-пропускном пункте – поднял голову от книги.

Полоса пыли вдали приближалась, словно занавеску тянули по проводам на столбах вдоль дороги. Видно лишь первую машину – грузовик Урал, с огромной цистерной на полуприцепе.

Офицер прикинул – до подхода колонны время есть, и повернулся на спину, но броня под солнцем разогрелась как сковородка на огне, и он снова повернулся на бок.

Вставать не хотелось. Цветков еще поворочался, не выдержал, сунул в карман затрепанную без обложки книжку, спрыгнул с бронетранспортера и пошел к сложенной из бетонных блоков будке-укрытию.

У будки, сидя в тени на перевернутом вверх дном ящике, бессовестно дрых милицейский капитан. Щекой он привалился к стене, словно слушал, что там за ней, и иногда тревожно всхрапывал.

Выцветшая полевая фуражка с длинным козырьком опущена на глаза, куртка расстегнута, потрепанная тельняшка обтянула добрый живот.

Цветков толкнул его в плечо, в будке снял с гвоздя форменную камуфляжную куртку, взял автомат и неспешно вразвалку направился к перегородившему дорогу шлагбауму.

Когда подошел, сонный милиционер еще только затягивал бронежилет.

Колонна как раз подъехала к контрольно-пропускному пункту. Урал и ЗИЛ с цистерной поменьше встали у пересекавшей асфальт белой линии. Из-за них вынырнул белый жигуль-шестерка, объехал грузовики и уткнулся в шлагбаум.

Четверка в жигулях сомнения не вызывала. Чистые абреки. Автоматы оставлены дома, в карманах российские паспорта. И с грузом все ясно – бензин набодяжили или слили из нефтепровода и теперь везут куда-то на продажу.

Вот и все. Поднимай шлагбаум, капитан, и желай счастливой дороги.

Пока милиционер лениво пролистывал паспорта, Цветков прошелся вдоль колонны и остановился у второй машины – темно-зеленого ЗИЛа с небольшой цистерной за кабиной. Бывший армейский АРС-14 – авторазливочная станция – водовозка.

Защитной металлической сетки перед правой фарой не было, ее стекло английской буквой «V» прочертила трещина. Капитан провел по ней пальцем. Подножка под дверью водителя была когда-то смята, потом выправлена и закрашена, но все равно смотрелась как скомканная и чуть разглаженная бумага.

В кабине сидел чеченец лет пятидесяти, он равнодушно глядел перед собой и мерно жевал что-то.

– Владелец её кто? – спросил офицер, хлопнув рукой по кабине.

– Я – водитель, – сквозь зубы процедил чеченец, не повернув головы.

Цветков присел и заглянул под подножку. Металл был весь в шрамах, некоторые дырки не заделывали.

Цветков поднялся. Рядом стоял милиционер. Он качнул подбородком, словно спросив: ну что, пропускаем?

Капитан посмотрел на легковушку. Подошел и согнутым пальцем постучал по затонированому стеклу двери.

Сидевшим в жигулях это не понравилось. Перебросившись парой фраз, они рассмеялись, а бородач на переднем сиденье рядом с водителем, приспустив стекло, высунул в открывшийся проем узкое длинное и загнутое как полумесяц лицо.

– Чего надо, командир? – невежливо поинтересовался он.

– Документы на груз. Товарно-транспортные накладные. Экологи-ческий сертификат.

Чеченец на секунду задумался, втянул голову в салон и поднял стекло. Внутри совещались недолго. Разом хлопнули дверцы. Четверка выбралась наружу. Бородач на переднем сиденье оказался тощим, а его друзья все как один крепыши в спортивных штанах, футболках и вьетнамках на босу ногу.

– Какой сертификат… ты что… снова война хочешь… я тебя запомнил капитан, – загомонили они.

– Страсти накалялись, гомон стих, когда часовой за их спиной клацнул затвором.

Стоявший в стороне милиционер снял с плеча автомат.

Цветков поднял свой в правой руке стволом верх и медленно, четко выговаривая каждое слово, произнес:

– Бензин без необходимых документов через КПП не пройдет. Этот ЗИЛ, – ткнул он стволом в бывший АРС, – остается здесь до конца разбирательства. Документы на него поддельные.

– Ты самый умный? – подошел ближе узколицый чеченец, – сейчас сюда люди приедут. Твоего поста не будет, тебя не будет!

Остальные зашумели, поддерживая старшего.

– Цветков оглянулся. Милицейский капитан покачал головой, явно не одобряя его действий.

Документы и груз проверяет милиция, задача военных лишь прикрывать ее, вмешаться, если ситуация станет неуправляемой.

Между тем за грузовиками подъехал и остановился небольшой пассажирский автобус Кубань. Из него вылезло с десяток женщин в ярких платьях, головы замотаны платками, остались открытыми лишь лица. Они пошли на КПП и, стоя перед шлагбаумом, принялись кричать что-то на чеченском.

Солдат за шлагбаумом был слабой преградой.

Трое чеченцев подошли ближе, стали обступать офицера. И капитан нажал на спусковой крючок. Одиночный выстрел из направленного вверх автомата будто дал команду.

Башня на загнанном в укрытие бронетранспортере проехала влево-вправо, затем ствол качнулся вверх-вниз и остановился, направленный на легковушку. Солдат у шлагбаума навел автомат на чеченцев.

– Документы на ЗИЛ и ключ зажигания сюда! – скомандовал капитан.

Узколицый чеченец что-то крикнул. Моторы грузовиков заработали. Женщины споро, как по команде, полезли в автобус. Сначала откатился назад он, потом бывшая водовозка. Последним пятился Урал, толкая цистерну, вихляясь с ней от обочины к обочине.

В нескольких сотнях метров за шлагбаумом КПП чеченцев, и достать оттуда машины без боя невозможно.

Вскоре мимо беспрепятственно прокатил автобус. Женщины что-то зло кричали из окон. Следом как на привязи шли Жигули-шестерка, на секунду легковушка притормозила. Узколицый высунулся в окно:

– Войны хочешь? Мы тебя не тронем. Тебя свои уничтожат.

Милиционер пожал плечами:

– Заварил ты Цветков кашу. Нужны тебе эти физкультурники. Будто не знаешь, бензин они и в войну спокойно возили. Теперь жди разборок.

Капитан пошел в будку. Наверху у часового установили артиллерийский прицел. Он поднялся по лестнице и посмотрел в оптику. Бензовозы стояли на обочине у чеченского поста. Значит, бородач с командой за подмогой поехали. Причем не на свою, а на эту сторону. И точно будут разборки.

– Ульяновский! – гаркнул он копошившемуся внизу у пристроенной на закопченных кирпичах плиты ефрейтору, – чего копаешься, где обед?

– Щас, товарищ капитан, – отозвался суетившийся над дымящим котлом солдат, – накрываю.

Цветков спустился, повесил автомат на торчащую из блока арматуру. Прошелся до БТРа и подобрал книжку, раскрыв ее на первой попавшейся странице.

* * *

Следом за горцами неторопливо проехали еще двое, один вел следом оседланную лошадь. Чеченцы внимательно осматривали обочину и редкий лес, в котором скрылись солдаты. Лаптев замер с ружьем наизготовку. Харитонов рукой закрыл поручику рот, чтобы не издал звука. Все наклонили головы, боясь встретиться с горцами взглядом. Едва те скрылись, солдаты подхватили шинель, и бегом, чуть согнувшись, перебежали дорогу и понеслись к маячившей за леском гряде. Лежавшего без сознания поручика болтало, он простонал, потом, в бреду, торопливо заговорил:

– Обходи их! Отжимай от реки! Не пускай к лесу! На ровное место и там картечью, из орудий!..

– Ишь, – прохрипел Лаптев, – не в себе, а командует, с врагом бьётся.

Лесок был редок, сквозь землю и тут, и там лез камень, приходилось обходить его, кружа между деревьями. Офицер затих, лицо его побледнело.

– Слышь, Лаптев, – тяжело дыша, проговорил Харитонов, – кажись, кончается. Давай, на землю его, пусть уж в покое помрет.

– Стой! – скомандовал Лаптев, – клади, аккуратней...

И только шинель коснулась земли, рванул на гряду.

Лагерь внизу уже снялся. Не было палаток, ушел арьергард, обоз, телега за телегой, медленно уползал в сторону равнины. Выделенные в охрану казаки, крутились на конях, подгоняя солдат.

– Эй! – попытался крикнуть Лаптев, но голоса не было. – Братцы! Да что ж ты!

Он вскарабкался на камень, неловко балансируя, встал и взял в руки винтовку.

Первый выстрел дал осечку, остался последний патрон.

– Господи, спаси и помоги! – перекрестился солдат и нажал на спусковой крючок.

Грянул выстрел, Лаптев зашатался, удерживая равновесие, а когда поднял голову – кто-то в лагере, стоя на телеге, показывал на него рукой, и уже двое казаков скакали к гряде...

* * *

"Интересно, – подумал Цветков, – нынешний капитан по званию старше поручика? Вроде в пехоте поручик – старший лейтенант, но там ведь еще дворянство, имение…

Он пролистал книгу. Обложка оторвана. Не было первых и последних страниц, да и дальше их рвали безжалостно, откуда придется. Растрепанная книжица без обложки невесть как очутилась в офицерской полевой сумке. Видимо взял в палатке, когда ждал вертушку. Точно, валялся и читал тогда. А когда застрекотали винты в небе, машинально сунул в сидор. Закинул лямки за спину и побежал на взлётку. Вертолет, «102» борт внутренних войск с белым кольцом на кормовой балке. И сидеть пришлось напротив медика, сопровождавшего груз двести: три черных полиэтиленовых мешка на полу салона. Потом из сидора переложил в сумку, нашел уже после войны и теперь брал с собой коротать дежурство на КПП.

– Товарищ капитан, – позвал его солдат, – идите обедать.

Дощатый с широкими щелями стол спрятался за будкой, сядешь на лавку и не видно дорогу, бронетранспортер, шлагбаумы, сваренные из рельсов ежи и переплетение колючки. Во все стороны бескрайняя степь, откуда слабое дуновение ветра приносило щекочущие нос запахи трав.

– И чего ты добился? – за столом милиционер разговорился. Борщ в тарелке, окружавший капустную горку посередине, обжигал, и он, ожидая пока ветерок остудит его, выговаривал Цветкову. – Они и в войну бензин возили, а теперь сам Бог велел. Или отъедут километров на пять, да проселками по степи просочатся. Экологический сертификат приплел. Ты хоть знаешь что это? Остановил машину, так смысл должен быть…

Цветков молча ел, не замечая, что борщ обжигает рот. Всем хорошо, председателям колхозов хорошо – бензин за копейки. Чеченцам хорошо – живые деньги из рук в руки. А тут капитан Цветков со своими принципами влез, и всем сразу плохо стало.

Милиционер уже свернул на излюбленную тему.

– Второй месяц здесь! Заколебало всё! Дома хозяйство, огород горит, жена зашивается. Сына на мать бросили, а ей восемьдесят. Гроши не заработаешь. Мне эти командировочные – тьфу!..

Цветков кивал, не слушая, а сам пытался вспомнить имена пропавших два года назад с машиной бойцов. Тогда пришлось написать кучу объяснительных, фамилии солдат словно отпечатались, имена же стерлись, в бумагах и были лишь инициалы. Старший – сержант Кулепин Слава, вот его помнил хорошо, контрактник, замкомвзвода. Остальные четверо срочники: Гомозов – детдомовец из-под Иваново, ефрейтор Егоров – ростовский, Нигматулин – откуда-то из Татарстана. И водитель – Мережко. Списанный за какие-то грехи аж из Москвы с уазика или генеральской волги на полковую водовозку. Водитель-победитель, как его звали за ту трещину в виде буквы «V» на фаре. Кулепов, Егоров, Нигматулин и Гомозов с его роты, Мережко с тыла.

– Этот бензовоз, ЗИЛ-АРС-14 – авторазливочная станция на четырнадцать "сосков", бывшая водовозка с моего полка, – перебил он милиционера, – солдат на ней пятеро было. Уже после войны пропали вместе с машиной.

Гаишник сбился со своего нытья, помолчал, въезжая в сказанное.

– ЗИЛ? Полковой? Тут ты ничего не докажешь. Была бы личная, сам бы помог задержать. Солдаты? Да-а… Звери, они и есть звери. Вы военные с ними постольку поскольку, на войне все вообще конкретно, вон броня у вас с пушкой, автомат у каждого, на дороге с ними каждый день пересекаешься. И в руках лишь жезл, да пистоль в кобуре. Иной раз лучше отвернуться и пропустить.

– Оружие тогда пропало, два автомата. Один потом всплыл, – вспоминал капитан, – с убитого боевика сняли.

Каждый говорил о своем, словно не слыша другого.

Гаишник с аппетитом наворачивал борщ и только кивал в такт его словам.

– Товарищ капитан! – подал голос солдат с поста, – с нашей стороны уазик едет.

– Наверняка по твою душу, – с каким-то удовлетворением заметил милиционер и отодвинул пустую тарелку, – сейчас тебе про экологический сертификат все объяснят.

Уазик свернул к посту и остановился. С пассажирского места спрыгнул моложавый высокий подполковник с папкой в руках.

Цветков встал, поправил полевую фуражку, застегнул пуговицу на камуфляже, вышел навстречу и представился.

В полку и в дивизии такого подполковника не было, наверняка гость прикатил из штаба группировки. И желтый с синей полосой милицейской раскраски УАЗ из тех, что поставили в полк для обслуживания штаба. К тому же свои, выезжая на границу, брали автомат, а у этого лишь пистолет в кобуре.

– Почему не пропустили бензовозы через КПП? – не поздоровавшись, хмуро поинтересовался подполковник. – Что за стрельба была?

– Товарищ подполковник, разрешите ваши документы на право проверки! – нудным голосом потребовал Цветков.

Одногодки, они стояли напротив друг друга, красавец подполковник в новенькой форме с главковской нашивкой – грифоном на рукаве и Цветков в затрепанном десятки раз стираном камуфляже с нашивкой Северо-Кавказского округа со вздыбленным конем.

Старший офицер чуть помедлил, потом достал из внутреннего кармана зеленое удостоверение личности и запаянный в полиэтилен белый квадрат бумаги – удостоверение на право проверки.

Такие выдавали офицерам штаба группировки. Все верно, печать, подпись: начштаба группировки полковник Катрецкий. Сама подпись зеленой ручкой – чтобы враг не догадался и не подделал.

Удостоверение личности Цветков и смотреть не стал. Понятно, какой-то командированный на три месяца на Кавказ офицер.

– Товарищ подполковник, второй в колонне наливников шла водовозка из моей части. Два года назад была захвачена на территории Чечни. Тогда без вести пропало пять солдат, оружие.

– Два года назад? – задумался подполковник, – за это время её, наверняка, перепродали несколько раз. И откуда такая уверенность, номера, что ли остались? Подождите, а почему на АРСе пятеро? Охрана, что ли?

– Охрана, – подтвердил Цветков и, помолчав, добавил: – искупаться хотели.

– Искупались, – вздохнул подполковник. – Машины пропускайте, о случившемся до конца дня рапорт на имя командира полка.

– Товарищ подполковник! – Цветков встал по стойке смирно, – я эту цистерну через КПП не пропущу. Если поедет – арестую машину.

Со стороны казалось, что офицеры мирно беседуют. Младший, как и положено, вытянулся, старший вдруг начал раскачиваться с каблука на носок, нервно бить папкой себя по колену.

– Капитан, вы не понимаете? – повысил голос подполковник. – Не знаю, кому нажаловались эти «чехи», но в результате известили представителя президента, о том, что военные со стрельбой попытались захватить направлявшуюся в местные совхозы колонну с бензином для уборочной. Хорошо, что представитель президента позвонил командующему группировкой, а не главкому в Москву или министру.

Цветков стоял по стойке смирно, как всегда при разносе начальством, тело деревенело, глаза смотрели сквозь старшего, слов не было слышно, и мысли текли неторопливо.

«Москвич. ГКВВ МВД РФ. На «вы». Не матерится. Объяснить пытается. Надо же, на меня министру хотели жаловаться!»

– Товарищ подполковник! Эту машину я через границу не пропущу! Там – пускай катается. А здесь – она полковое имущество, незаконно захваченное и удерживаемое.

Подполковник молчал, нервно постукивая себя папкой по ноге. Скорее всего просто не знал, как реагировать на слова отказавшегося выполнять приказ младшего офицера.

– Товарищ капитан, я снимаю вас с дежурства. Дождемся замены, и со мной проедете в штаб группировки. Вопрос на контроле у командующего. А сейчас – проводите меня к телефону.

* * *

Капитан Цветков сидел в беседке перед штабом группировки и дурел от количества старших офицеров, сновавших по дорожкам. Отъезжали и приезжали машины, в зелёные и жёлтые уазики ныряли с папками в руках важного вида полковники и подполковники. То и дело в беседку заходили перекурить офицеры в звании не ниже майора. Все куда-то торопились. Наскоро пару раз затягивались, кидали окурок в обрез с водой и бежали дальше.

Подполковник, который привез его сюда, велел ожидать и куда-то ушёл.

Цветков порывался уйти, но куда здесь податься, не знал, беседка была самым удобным местом. Он, пересел в угол, прикрыл глаза, словно дремал, а сам слушал разговоры.

– В обед на карьер рванём, искупнемся?.. Командующий документ завернул, исчиркал весь, теперь весь вечер переделывать… Сил нет, замотали, уехать в Терекли-Мектеб или в Червленые буруны на недельку, хоть в войсках отдохнуть… В воскресенье, если вводных не будет, на горячие источники поедем – надо шашлык заказать, закупиться… На КПП на границе капитан колонну с топливом тормознул, говорят, они с ментами на пару не меньше ста баксов с каждого наливника снимают…

Цветков терпеливо ждал неизвестно чего. Пару раз по дорожке в отдалении прошел генерал. Обыденно, как, видимо, постоянно ходит, и никто не реагировал, не прятался, завидев его, встречные просто козыряли, приветствуя. Потом прошел второй генерал, на ходу что-то растолковывая идущему чуть сзади полковнику.

Когда к ним в полк приезжал генерал из округа – все на ушах стояли. И не было, чтобы после такого визита, кого-нибудь не сняли, не объявили о неполном служебном соответствии, в лучшем случае выговор. А здесь они просто по дорожке ходят. Вот солдат не было. Разве что водитель за рулем уазика, да мелькнет в застиранном, когда-то белом, фартуке поваренок или подавальщик на пороге столовой.

Шла своя привычная жизнь. Когда офицеры потянулись в столовую, пошел туда и Цветков, рассудив, что раз его привезли сюда, то должны и покормить. А лишний обед никогда не помешает.

Сняли с дежурства? Максимум – воткнут выговор, накажут на деньги. И уже завтра он снова заступит на КПП, или сошлют его с глаз долой на какую-нибудь дальнюю заставу, от начальства подальше к войскам поближе.

В столовой он занял свободное место, дождался, когда заменяющий официанта солдат принес суп и макароны с расползающейся котлетой. Кормили в штабе группировки отвратно, куда хуже, чем на заставе или на КПП.

После обеда Цветков расслабился, даже подумывал сходить искупаться на карьер, спрятавшийся в зарослях камыша метрах в ста от штаба группировки, но, решив не рисковать, снова перебрался в беседку, где и задремал.

Лишь к трем часам на мотавшемся между подразделениями автобусе-развозке подъехал майор, прикомандированный в полк из отдела кадров соединения.

Майору не так давно отмечали полтинник. Возраст, когда он уже как лет пять должен быть на пенсии. Но тот уцепился за свою спокойную канцелярскую должность и больше всего боялся, что его турнут с насиженного места. Впрочем, он, с его опытом и наработанными связями в округе, вполне устраивал командиров.

Ходил майор не в полевой форме, а в брюках, рубашке при галстуке и фуражке, выделяясь среди других офицеров. Загар весь год покрывал его лицо так, будто он проводил все время где-нибудь на заставе, а не в кабинете напротив вентилятора.

– Цветков! Хватит спать! Чего натворил? – буркнул он, поставив на скамейку затянутый ремнями напоминавший ученический портфель. Такими пользовались в секретке. И только потом достал из заднего кармана платок, развернул его и вытер пот со лба.

– Машину с чеченской стороны не пропустил через КПП, – поднялся Цветков.

– Ну и что?

– Какой-то подполковник из штаба приехал, приказал пропустить.

– Так, – кивнул майор.

– Я все равно не пропустил.

Объяснять про захваченный АРС Цветков не стал. Водовозка была с другой части, в которой он служил в войну, и рассказывать про неё майору не было смысла. И сам кадровик лишь прикомандирован к ним. Просто не поймет, как можно не выполнить приказание старшего. Тем более такое простое.

Тот помолчал. Свернул и спрятал платок.

– Велели твое личное дело привезти, да еще срочно. И командир полка сказал, что ты его достал и вступаться за тебя он больше не будет. Ехал сюда, гадал: самострел у него или пьянка? – Майор покачал головой. – А он приказ не выполнил! Жди!

И кадровик с портфелем скрылся в дверях штаба.

* * *

Снова потянулось ожидание. Цветков, больше не слушая разговоры в курилке, надвинул на глаза камуфляжную полевую фуражку и подремывал, то проваливаясь в сон, то возвращаясь к делам прошлой войны. Мысли текли вяло, сегодняшний случай на КПП вновь и вновь возвращал его к уже давним событиям.

«Это Мережко – сучок столичный, «руль» генеральский, всех уговорил поехать купаться на водовозке. Водитель – хренов победитель! С чужой колонной на реку пошли. И замкомвзвода Кулепова уломал… Автомат у водителя только должен был быть, сказали что в роте бардак, оружие берет, кто хочет… Майора так и не получил за войну. И без наград остался. Представления были, после того случая – завернули. А теперь войны нет, а должность капитанская… Туда они пошли с колонной чужой, обратно попутной дожидаться не стали и сами рванули… За водой поехали и как в воду канули… Ох как плохо все получилось! Автомат Мережко через месяц всплыл у убитого боевика, второй, кулепинский, исчез, растворился. И боевик – труп, не спросишь.

Комбат орал тогда, думал, удар его хватит. Оружие… оружие… Все боялся, что отвечать придется… да что отвечать? Война все списала…»

Тень рядом увеличилась, накрыла лавку. Цветков дернул головой, стряхнул сон и посмотрел на стоявшего рядом кадровика. Начал подниматься, но тот остановил его, достал платок, снял фуражку и вытер лоб, потом сел рядом.

– Скажи спасибо, отстоял тебя.

– Спасибо, – кивнул Цветков, хоть понимал, что вовсе майор его не отстаивал, привез личное дело, и наверняка заявил, что в полку он лишь прикомандированный и о капитане ничего ни хорошего, ни плохого сказать не может.

Кадровик аккуратно сложил и спрятал платок и снова водрузил на голову фуражку.

– Что же это за климат? Не переживу. Уволюсь, ей Богу, уволюсь… Вот осетино-ингушский конфликт прикроют, год за год в выслуге пойдет, да голый оклад и тут же уволюсь…

– Куда меня? – поинтересовался Цветков. – В Терекли-Мектеб или Червленые буруны?

– В буруны? В бурунах скоро арбузы пойдут, не война, а рай. В буруны его… Здесь будешь пока. Откомандировали на два месяца сюда в штаб группировки в помощь.

– Кому? Командующему?

– Ты пошути, пошути, тебе только шутить осталось… Не знаю, менты или ФСБ, запросили себе нашего офицера. А тут ты подвернулся. С принципами. Вон домик рядом со стелой, видишь, – показал он на спрятавшийся в стороне от штаба среди деревьев маленький, словно дачный, домик, – иди туда, найдешь старшего, какой-то Смирнов, доложишь, что к нему откомандировали, он в курсе. Приказ я сегодня подготовлю и у командира подпишу. Иди, искупай вину…

К КПП подкатил автобус-развозка, майор схватил портфель и побежал к нему.

Рядом с часовым остановился, обернулся и крикнул:

– Очень тебя прошу, не накуролесь и там…

Едва он поднялся, автобус закрыл дверь и тронулся, а Цветков направился к домику.

На его дверях висел замок. Дом производил впечатление нежилого, он поддел ногой грязный коврик на крыльце, ключа под ним не было. Капитан перешел к стеле сооруженной между домиком и штабом, оставшейся со времен, когда здесь стояли летчики, рассмотрел её и снова вернулся к домику.

Одновременно подошел и какой-то полковник с жестким, словно застегнутым лицом. Он небрежно козырнул в ответ на приветствие, внимательно и недовольно посмотрел на Цветкова. Странный был полковник, со звездами на полевых погонах, но без нашивок на рукавах, ни округ, ни род войск не определишь. Камуфляж на нем был импортный дорогой, в таком щеголяло либо командование, начиная с дивизии, либо спецназовцы, разжившиеся трофеями у чеченцев во время войны.

Знакомых в штабе группировки у Цветкова не было, ходить от штаба до домика надоело, да и был риск нарваться на какого-либо начальника, поскольку слоняющийся без дела младший офицер ничего, кроме раздражения, у старших не вызывает.

Минут пять капитан посидел на ступеньках, потом с тыла обошел здание штаба, прошел территорию насквозь, поднырнул под колючую проволоку и через заросли камыша вышел к карьеру-озеру. На вдававшемся в него маленьком пляже лежали, подставив солнцу животы и спины, несколько человек. Он обогнул пляж по узкой тропинке среди зарослей камыша, вышел к воде, здесь, невидимый другим, вытоптал маленький пятачок у самой воды, разделся догола, прыгнул в воду и поплыл.

Нанырявшись вволю, смыв въевшуюся пыль, выбрался на берег. Полотенца не было. Капитан свернул валиком брюки, попробовал положить их под голову, но что-то в них мешало. Он достал из кармана книгу, устроился под солнцем и стал читать на первой открывшейся странице.

* * *

Поручик очнулся уже на носилках. Их прикручивали одной стороной к рогам быка, другой к телеге, так меньше трясло в пути. Крутили обозники, ловко и быстро.

Нога под распущенной штаниной была перевязана. Верх носилок был задран, и он видел заставленную ящиками телегу и четырех солдат, сидевших рядком.

Поручик хотел подозвать их, но сил не было, он чуть приподнял руку. Лаптев соскочил с телеги и подошел, следом подтянулся и Харитонов.

– Спасибо, братцы! – еще раз поблагодарил их поручик. – Лаптев! Быть тебе ефрейтором! Харитонов! ты... – поручик замялся, не зная, что пообещать солдату и тот сам с радостью отрапортовал:

– Я, ваше благородие, отслужил, мне уж медаль с наградными, а остальное без надобности.

Рука поручика скользнула в карман. Он достал кошелек, протянул Харитонову и не удержал, выронил.

Солдат ловко подхватил его.

– Вы уж на всех... и молодых... не обидеть...

Поручик откинулся на носилки.

– Как можно?! – обиделся Лаптев, – не сомневайтесь, ваше благородие, на всех честно. Бог даст, еще свидимся.

Телега качнулась и поехала. Закачалась земля, небо в вышине. Лекарь обработал рану, перевязал, дал водки с перцем и теперь плыл поручик в небесах, словно отдельно от войска, тылового обоза с Кавказа в далекие края.

Качалось над ним небо, потом и вовсе закружилось. Он словно снова оказался юнкером в полку на польской границе. Полковой командир решил встряхнуть офицеров и устроить бал. Всполошились офицерские жены и дочери. Местная невеликая и немногочисленная знать, до того ходившая с поджатыми губами, знавшая по-русски лишь "не можно" и "пану не треба" выпрашивала пригласительные билеты.

Все осаждали цирюльни, две портнихи городка сутками напролет шили и подгоняли платья.

Огромный амбар, пустой и пыльный, вымели, стены завесили тканью. Вместо бра в них воткнули штыки и в их кольца вставили свечи.

Стало нарядно и слегка таинственно. Его ротный командир привел на бал жену и двух дочерей, третью младшую, по малолетству оставив дома.

Дам на бал явилось куда больше, чем кавалеров. Ротный пошептался с супругой, потом отвел его в сторону:

– Вы уж, юнкер, не манкируйте моими вертихвостками, а то эти поганки меня потом со свету сживут.

Старшая дочь, едва он встретился с ней взглядом, отвернулась, с улыбкой шагнула навстречу идущему к ней прапорщику, зато средняя, Надя, едва он подошел и поклонился, засияла. Она была еще совсем девчонкой, танцевала чуть привстав на цыпочки, прикусив от волнения губу. Да и юнкер оказался в танцах не силен. Оба, боясь ошибиться, считали движения. И он после танца с облегчением отвел Надю к Марье Ильиничне, супруге ротного командира. Однако, когда распорядитель объявил следующий танец, ноги сами подвели обратно. Старшая Наденькина сестра танцевала уже с подпоручиком, а младшая с детворой прилипла к окну, расплющив об него нос, и во все глаза смотрела на праздник.

Они кружились, уже не считали фигуры, смотрели в глаза друг другу, огни свечей очертив круг света, вертелись все быстрее...

* * *

Когда Цветков вернулся к домику, рядом стояла белая Нива. Дверь была приоткрыта. Цветков поднялся на крыльцо, нарочито громко потоптался, шаркнул ногами по коврику и зашел. Сразу за крохотной прихожей оказалась единственная комната. Большой сейф в углу. Рядом стол, за которым сидел широколицый лет пятидесяти мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами.

У окна стояла железная, видимо из казармы, койка, на ней спал поверх одеяла, повернувшись к ним спиной, кто-то в песчанке – одноцветной защитной форме, которую в советское время носили в армии в южных округах.

Цветков козырнул и хотел представиться, но мужчина за столом жестом остановил его, кивнув на спящего.

– Цветков? – вполголоса спросил он и назвал себя: – полковник милиции Смирнов. Садись поближе, капитан, поговорим.

Цветков приставил стул к столу и сел. Они помолчали, откровенно разглядывая друг друга. Лицо полковника было мужицкое, с выдающимися вперед скулами и широким носом, прятавшиеся в глубине небольшие серые глаза щупали капитана. Наконец, игра в молчанку закончилась, и Смирнов спросил:

– Что у тебя за петрушка на границе?

– На войне с моей части пятеро солдат пропало на водовозке, а тут она у чеченцев в колонне бензовозов оказалась. Я на КПП дежурил...

Цветкову с утра в который раз приходилось говорить об одном и том же, и сама сегодняшняя история ему уже надоела и уж точно не стоила того внимания, которое ей уделялось.

–… в результате меня с дежурства сняли, – закончил он.

– С бензовозом тем дальше что?

– Не знаю, – пожал плечами капитан, – наверно пропустили или другой дорогой прошел.

Спавший на койке мужчина в песчанке потянулся, рывком сел. Лицо его было заспанное, будто скомканное. Он зевнул, потер лицо ладонью, прошелся ею по голове, словно погладил загорелую лысину.

– Выстрел мимо, – заключил он, – причем холостой. Ничего не выяснил и машину не арестовал.

Оказывается, весь их разговор он слышал.

– Любите вы военные все упрощать – раз, и арестовал, а дальше что? Тебе, что важнее: казенные «колеса» вернуть или солдат найти? Пропустил бы, дал знать нам. Мы бы в колхоз, куда они ехали, наведались, поговорили.

«Ментовский подход, – подумал Цветков, – кто бы мне дал все это вертеть, когда я старший на КПП и через день на ремень?»

Лысый в песчанке поднялся, снова потянулся. На его боку болталась пустая огромная кобура под многозарядный пистолет Стечкина.

– В колхозе наплели бы, что еще хотим заказать, да откуда такой бензин хороший, с какого аула? Может и солдаты там. Зацепка слабая, но чего за ниточку не дернуть?

Он на секунду остановился, задумался и сунул капитану руку.

– Столяров Николай, подполковник милиции, – и сразу продолжил, – тогда и задерживай, на обратном пути. Тормознул бы железно. Через КПП не прорвешься, назад не сдашь. И пустая она, никто не скажет, что ты на топливо позарился. Так, капитан?

Тут возразить было нечего.

– Ладно, не тушуйся, всё равно бы им его вернули, – усмехнулся Смирнов, – раз у нас теперь мир и дружба.

– Товарищ полковник! – спросил Цветков, – какая моя задача? Чем у вас заниматься?

– Прежде всего, военные подходы отставь, полковник-подполковник. Я Александр Александрович, все Сан Санычем зовут, Николай, – кивнул он на подполковника, который рассматривал себя в зеркале, – тебя ненамного старше. Наша задача – обмен пленными или, как их витиевато называют "незаконно удерживаемыми". Конкретно твоя задача – обеспечивать взаимодействие с войсками, прежде всего на границе. А то, куда не сунешься, какой-нибудь говнюк-лейтенант начинает права качать, что ему милиционер, даже полковник – никто. Каждый раз приказ по команде спускать и светиться нельзя, да и не напишешь бумажек на все случаи. Затем все вопросы по нашему обеспечению, все же через войска идет, а там сам черт ногу сломит, где у вас что лежит, у кого, что и как получить. С документами поможешь, а то мы с бумагами просто зашиваемся. И еще. Тебе надо будет ходить на совещания у командующего группировкой.

– Кто же меня на совещание к командующему пустит? – удивился Цветков.

– Не утром, когда узким составом совещаются, а вечером, у клуба на открытом воздухе, всех собирают, там и офицеры штаба, и командиры частей. Подведение итогов за день и постановка задач. Нам по гражданке туда путь закрыт, а ты в форме приходи и садись в задних рядах, смотри, а больше слушай. Утреннюю сводку мы читаем, но вечером дополнения бывают и всякие вводные на ночь. Из тактических группировок информацию доводят. Тот же пароль на сутки объявляют. Потом расскажешь, что для нас интересного.

– Тебя как зовут-то, капитан Цветков? – подполковник Столяров перестал разглядывать себя у зеркала, подтащил стул и тоже сел к столу.

– Сергей.

– Допуск к секретам, Сергей, у тебя есть?

– По второй форме. Я одно время секретчиком был.

Смирнов с Николаем переглянулись.

– Здорово! – обрадовался Смирнов, – живешь где? Здесь в домиках при штабе?

– Нет, офицерское общежитие в городе.

– Далековато, хотя... – на секунду задумался Сан Саныч, – можно и в городе.

Столяров взял из ящика стола внушительную связку ключей, по-хозяйски залез в сейф, на верхней полке бросились в глаза несколько лежащих в беспорядке пистолетов, достал оттуда большую общую тетрадь с лесенкой алфавита по краю.

– Как фамилии твоих солдат?

Цветков перечислил, Столяров быстро пролистал исписанную тетрадь.

– Смотри сам: Егоровых у нас двое, они и остальные твои – Нигматулин и Мережко – в розыске, вот по Кулепову есть данные, что убит. А на Гомозова было письмо.

– Что за письмо? – машинально спросил капитан, сам, думая о том, что замковвзода из его роты убили.

– Рассылают письма, – пояснил Смирнов, – расспрашивают солдата, как семья живет, есть ли квартира, машина-дача, ну и пишут родителям: назначают от десяти до ста тысяч долларов за выкуп.

– Гомозов же детдомовский?!

– А им не все равно? – хмыкнул Николай, – система запущена и работает. Прислали письмо на детский дом, попросили денег на кормежку, на одежду, за хорошее отношение, те передали в милицию, ну и попало к нам.

– Слава Кулепов – точно убит?

– Со слов, – внимательно посмотрел на него Смирнов, – всякое бывает, но информация дважды пришла с разных источников. Конечно, пока тела нет, он в розыске…

Без стука открылась дверь, на пороге с той же папкой в руках стоял полковник, который встретился Цветкову днем у дверей домика.

Он зашел, по-хозяйски сел, встретился взглядом со Смирновым, потом демонстративно посмотрел на Цветкова и стал постукивать пальцами по папке на колене. Словно говорил – пусть капитан выметается отсюда.

– Сергей, – обратился к нему Смирнов, – время к вечеру, можешь двигать домой, приходи с утра, задачи нарежем и начнем работать.

– Можно я на своих солдат ваши данные перепишу? – попросил Цветков…

С автобуса Сергей сошел у городского почтамта. На переговорном пункте достоялся в очереди к оператору.

– У меня на девять вечера разговор с Екатеринбургом заказан, – наклонился он к окошку.

Час Цветков просидел в душном зале, выходил на улицу и стоял у открытого окна, чтобы не пропустить вызов, но так его и не дождался.

В десять вечера направился в общежитие. Едва освещенные улицы были пусты, темны были и окна салона красоты – бывшей городской парикмахерской. Цветков замедлил шаг, крайнее окно закрывал вставленный между рамами плакат, с которого на него надменно смотрела красавица, освещенная уличным фонарем. Жеманная, капризно сжавшая пухлые губки, с нарумяненными щеками и с черными стрелками бровей. повтор на стр.

– Что ж ты, деваха, так размалевалась? – грустно улыбнулся он и свернул к общежитию.

* * *

Поручик со стаканом вина, опираясь на гору подушек, полулежал на койке. Ее специально вынесли из палатки, куда не поместились все, кто пришел попрощаться с товарищем.

Собрались все, от безусых прапорщиков до, в годах уже, штабс-капитанов и капитанов. Они окружили раненого товарища. Кахетинское на прощание прислал командир. Рана на ноге у поручика зажила, но хромота не проходила. С утра легкая, словно тесен ноге сапог, в обед без палки уже никуда, вечером же с трудом ковылял к койке, и на ночь клал под ногу несколько подушек, чтобы меньше беспокоить ее и поднять повыше. Солдат его роты Харитонов отыскал в лесу старый, будто крученый корень, поработал ножом и на прощание вырезал ему знатную палку, с которой поручик теперь не расставался и разгуливал по лагерю, пока блуждал в штабах его рапорт об отпуске по ранению.

С сумерками разложили костер, который окончательно сгустил ночь, невидимые песенники негромко выводили что-то заунывное, не мешая беседе. Говорили, напутствуя товарища на отдых, желали ему не только излечиться и вернуться на службу, но и за время отпуска найти невесту. Ему выписали адреса бывших сослуживцев, уволившихся из полка раньше, и вовсю давали советы.

– Каждая девица, о женихе мечтая, непременно в мундире его видит! – с уверенностью знатока заявил полковой красавец поручик Никандров. – И нечего далеко невест искать, на воды надо ехать, что ж мы здесь все в расположении, в отпуск на родину спешим, а на водах такие фиалки по улицам гуляют. И сорвать некому!

– Они же больные?! – удивился прапорщик Вотруба.

Все засмеялись. Из кантонистов, проведший всю жизнь в строю и дослужившийся к сорока с лишним годам до прапорщика, Вотруба был простодушен и поразительно несведущ во всём, что не касалось военной жизни.

– Девица то офицера видит, да родителей ее больше интересует чин, род, есть ли дом свой, имение, и не заложено ли…

В темноте не видно было, кто говорит, но понятно, что кто-то из бывалых, проведших в строю не один год, и не имеющих за спиной ничего, кроме этих военных лет, ни наследственных деревень, земель, титулов и громких фамилий.

– На мундир еще орден хорошо, да на шашку, чтобы видели – герой!.. – тонким тихим голосом заметил прапорщик Лозовой. И понятно становилось, что именно об этом он и мечтает. На грудь – Станислава с мечами, Владимира, на шашку – Анну. Весь в орденах, грудь – колесом – герой войны.

– Подожди, фендрик! – грустно заметил с сединой на висках капитан. – Сам думал, отслужу три года и обратно в свой полк героем, а вот уже десять лет здесь и ни Анны, ни Владимира, ни шашки с серебром, какая к чертям шашка, уже не грудь давно, а спина колесом, выслужу полный пенсион, да и женюсь на купеческой дочке!

Все засмеялись, заговорили разом.

– Ждет тебя эта дочка седого и старого... Она уж ждала тебя, ждала, да не вытерпела и замуж вышла… Вышла – так овдовела, пока служил… Вдова – хорошо, пусть ждет и хозяйство ведет... Ждет тебя: сама рябая, изба кривая, да детей мал мала меньше...

Поручик, полулежа, потягивал кахетинское. Его юнкерские мечты сбылись. Стал офицером, честно заработал на Кавказе Станислава с мечами и Анну на шашку и не просто так, а «За храбрость».

Пора подумать и о доме. Сколько в полку вояк, израненных и седых, у которых имущества – бурка, чтоб завернуться, всё казенное, ни кола, ни двора.

Он не расслышал, о чем его спросили, больше угадал:

– Поеду сначала на воды, благо рядом, а то что же? Сколько отдыхающих с конвоем сопроводил, а сам и нарзану толком не попробовал! Подлечу ногу, говорят, местная вода чудеса творит. С кем служил – навещу. Акимыч где-то в наших краях, говорили, задержался. Капитан наш, когда увольнялся, в Москву собирался, да что-то в Новочеркасске застрял. Не иначе, как по сердечному делу. Первый мой ротный в Ундоле, уж и не знаю, где это, вроде под Владимиром. К нему особый интерес есть. Любопытно, как Стрелков со своей чеченкой живет, ну и раз он майора получил, может и батальоном уже командует. Мокрецов уже титулярный советник, пишет, что преуспел в своей губернии, не последний в ней человек. Порошкин при градоначальнике чиновником по особым поручениям состоит, Матвеев в Москве какими-то делами занимается. Какими не говорит, туману напускает, но к себе зовет. Да и Юдин – способный был малый, теперь чиновник в столице, наверняка и в Санкт-Петербурге отличился. И еще в Петербурге есть у меня друг с детства Жебринский, в гвардии служит, отец – генерал-майор, государь его знает, может подскажет чего, ну а последний визит – в медико-хирургическую академию. Не выйдет там толка – что ж, в отставку и женюсь!

Когда осушили бокалы, он поднялся с койки, опираясь на палку, отошел по нужде.

В темноте его дожидался вольноопределяющийся Веснухин.

– Веснухин! – протянул он руку, чтобы остановить вставшего навытяжку и готового обратиться по уставу вольноопределящегося, – что же вы не подошли? Попрощались бы. У вас когда экзамен?

– В следующем месяце. Ваше благородие! У меня к вам просьба есть. Не могли бы по дороге, ежели по пути будет, письмо передать? Я про Владимир и Ундол услышал, те края, там Покров недалеко, если на Москву ехать.

– На почтовом сборе сэкономить решили? – удивился офицер.

Рыжий Веснухин оправдывал свою фамилию, лицо было усыпано веснушками, а белая кожа моментально краснела, когда он волновался. Вот и сейчас даже в полумраке было видно, что будущий офицер расцвел как роза.

– Я под Покровом приказчиком был в лавке купца Вислогузова. Купец отпускать не хотел, пообещал – "пойдешь при мне по торговой части – дочь за тебя отдам!", а Настенька, дочь его, сказала – только за офицера выйду. Я ей писал, да не доходят письма, видно купец их выбрасывает. Так вы, коли получится, Настеньке лично передайте.

Веснухин протянул ему запечатанный конверт.

– Только, – замялся он, – написал я, что уже произведен, а унтер-офицер говорит, что генерал рыжих и рябых не терпит и экзамена мне не сдать.

Поручик засмеялся, взял конверт и хлопнул вольноопределяющегося по плечу.

– Раз амурное дело, доставлю твою цидулю. Под Ундолом, мне по пути. Отдам барышне из рук в руки. И экзамена не бойся! Это в столицах его не сдать, а здесь, под пулями, уж больно скоро вакансии появляются. Все сдашь, это унтер тебе завидует! Сегодня он для тебя "господин унтер-офицер", а завтра ты для него "ваше благородие"! На экзамене не робей, и не знаешь, всё равно отвечай бодро! На дела боевые сворачивай. Смотри браво! Вот это наш генерал любит...

* * *

– Сегодня, как обычно, – Смирнов начал утренний инструктаж, – Николай, двигай в местный ОВД, прозвонись в следственный изолятор, проконтролируй, как наши питомцы, и на попутке во Владикавказ. Потом к смежникам, у них новые материалы по пленным, а мы с капитаном съездим на границу, заодно и тебя в город подвезем.

В Ниве Цветков нырнул на заднее сиденье. Новая работа ему нравилась: ни нудного комбата, ни построений, разводов и дежурств, не надо напрягать взводных, проверять и контролировать. Не думать, что в роте сто бойцов, каждый из которых может выкинуть, что угодно. Идеальная служба, когда отвечаешь только за себя. Пока ехали по составленной из бетонных плит дороге от аэродрома к городу, капитан для себя прояснял:

– Кто такие смежники?

– Чекисты, – буркнул Смирнов. Впереди на пассажирском сиденье он листал какие-то бумаги в папке, с которой не расставался. Николай вел машину и поспешил пояснить.

– ФСБ, то, что раньше называли ФСК, МБ, а всегда КГБ.

– И что они нам информацию дают?

В полку был особист, но услышать что-либо от него, тем более получить какую-либо информацию… наоборот, сам лез с дурацкими вопросами.

– Не поделятся информацией, так и мы им ничего не скажем. У них свои каналы, у нас свои.

Нива без остановки проскочила КПП на канале, не снижая скорости, понеслась к городу, миновала железнодорожный переезд и дальше спокойно покатила по улицам. За квартал от отдела внутренних дел высадили Николая. Смирнов пересел за руль, Цветков перебрался вперед.

Сан Саныч явно торопился, не сбрасывал скорость на плохой дороге, и машину то и дело подкидывало.

– Зачем Николаю в следственный изолятор звонить?

– Думаешь, нам солдат за красивые глаза отдают? – хмыкнул Смирнов. – Меняем солдат-раздолбаев на разбойников.

– Их что, сюда свозят?

– По-всякому бывает.

– А моих солдат можно обменять?

Твоих можно и, даже, нужно, только они ведь не в бою пропали. Они, как у вас говорят – «СОЧ», самовольно оставившие часть, да двое еще с оружием. То есть, по закону – там только водитель Мережко – незаконно удерживаемый, а остальные вроде как где-то гуляют. Да и не предлагали их пока на обмен.

– За Мережко они что хотят? Или кого?

Нива выехала из города. Мимо проносились поля, повороты к станицам. Чем ближе к границе, тем меньше становилось машин.

Смирнов снова глянул на часы и прибавил скорость.

– За Мережко… они ничего не хотят, говорят, что он сам не хочет.

– Как это не хочет? – изумился Цветков.

– Всякое бывает, еще насмотришься.

Они приехали на тот самый КПП на границе, на котором накануне сняли с дежурства Цветкова.

«Утром бы сменился – сегодня отсыпался», – подумал капитан. Было в войсках изощренное наказание, когда тебя раз за разом снимали с дежурства, а раз так, никакого отдыха тебе не положено, и можно снова ставить в наряд, чтобы потом, придравшись к чему-либо, снова снять.

На КПП сегодня проверял машины сменивший Селедцова милиционер, военными командовал лейтенант, один из взводных, пришедших в полк после войны. Причем не «курсистка», после офицерских курсов, а «институтка» – полновесный лейтенант после военного института. Этим прозвищем награждали взводных старшие офицеры, закончившие когда-то обычные высшие военные командные училища внутренних войск.

Лейтенант был юн, брав, высок и за полгода службы достиг уровня, когда считал, что все знает и умеет.

– Смирно! Товарищ капитан!.. – шагнул он навстречу, не отнимая руку от головного убора.

– Взводный, сдурел? – протянул ему руку Цветков, – или строевые приемы отрабатываешь?

– Лейтенант, автобус из Грозного не проходил? – поинтересовался Смирнов.

Тот вопросительно посмотрел на Цветкова. Капитан кивнул.

– Пока не было.

– Ждем! – бросил Смирнов Цветкову и отошел в тень к будке, оставив дверь машины открытой.

Цветков с лейтенантом прошлись до сложенных поперек дороги блоков, заставлявших проезжающие машины сбрасывать ход до минимума.

– Товарищ капитан, – поинтересовался лейтенант, – зарплата вовремя будет?

– Через неделю вроде, не задерживают теперь.

Лейтенант только вздохнул. Цветков его толком не знал, видел на построениях в полку, в общаге тот не жил, значит снимал жилье в городе. Тогда действительно тяжко.

– Ничего, взводный, это только первые пять лет в войсках тяжело, а потом привыкаешь. Семья-то есть?..

Смирнов махнул ему рукой. К КПП с чеченской стороны подъезжал красный Икарус. Пока он проходил досмотр, офицеры сели в машину и поехали назад к городу. Остался позади поворот на станицу Стодеревскую. «Основана в 1769 году» значилось на въезде. Смирнов проехал дальше по шоссе и остановился за старым заколоченным торговым павильоном у остановки. Он ничего не говорил, заглушил двигатель, сидел и чего-то ждал, и Цветков молчал.

По шоссе в сторону города прошло несколько легковушек. Потом показался Икарус, автобус притормозил у поворота на станицу, высадил пассажира и, быстро набирая скорость, поехал дальше в сторону Моздока.

Сошедший дождался, пока автобус уедет, и пошел к ним. Невысокий, в джинсах и легкой летней рубашке с короткими рукавами. Его уже можно было рассмотреть, лет тридцати, приземист, ровесник или чуть старше Цветкова. Лицо с широко расставленными и глубоко посаженными глазами. Чуть рыжеватые волосы убраны назад.

Цветков смотрел на него и словно читал ориентировку. Во всяком случае, машины с такими водителями и пассажирами досматривали особенно тщательно.

Смирнов, а следом и Цветков, выбрались из машины.

– Сан Саныч! – развел тот руки, и они со Смирновым чуть обнялись. Потом незнакомец быстро глянул на капитана.

– Цветков Сергей, – представил его Смирнов, – капитан, познакомься.

– Почему говоришь, что капитан? Знаешь, я как погоны увидел, сразу догадался, – засмеялся тот и протянул руку и назвал себя: – Анзор.

Рукопожатие было крепким, а глаза, все время пока тот балагурил, оставались спокойными, он словно ощупывал ими Цветкова.

– Анзор, что нового? – спросил Смирнов.

– По тем двоим? – чеченец снова бросил взгляд на Цветкова. – Разделили, одного в Шатой увезли, второго перекупили, спрятали где-то в горах, что хотят за него, выкуп или обмен, не говорят.

– Еще что расскажешь?

– Объявили, что Масхадов создал бригаду по борьбе с похищениями людей. Кто командир – никто не знает. Тайна, чтобы кровной мести не было.

– Успехов им, – усмехнулся Смирнов, – давай по аулам пройдемся.

Смирнов говорил названия, но Анзор лишь качал головой.

– В Беной? – переспросил он, – на свадьбу скоро поеду – посмотрю. В Урус-Мартане кто-то есть. Солдат и еще гражданские. В цистерне больше не держат, деньги чтобы не потерять. Как повод найду – съезжу. Еще имамы говорят, что отдавать за выкуп только неверных надо. Мусульман выделять, чтобы на нашу сторону переходили. Женить, работу давать. Я нескольких видел…

– Нигматулина среди них не было? – встрял Цветков. – Татарин такой чернявый, невысокий, молчун.

– Они все неразговорчивы, – усмехнулся Анзор. – Неделя в яме, другая, и как тормоз включают.

– Анзор! – Смирнов повел его в сторону, – ты мне еще вот что скажи...

Цветков пнул колесо, присел у водительской двери. Пусть секретничают. Опять же, меньше знаешь – лучше спишь.

Но общались они недолго и вернулись к машине.

– Давай, будут новости – пересечемся, здесь или на втором месте. Я подъеду или вот Сергей.

И Анзор снова внимательно взглянул на него, крепко пожал на прощание руку.

– Серёга! – попросил Смирнов, когда они подъезжали к Моздоку, – лишний раз не лезь с разговорами и вопросами. Твой интерес я понимаю. Только если они его поймут, цена может вырасти, здесь как на рынке.

По городу ехали молча. Не то, что Цветков обиделся, просто размышлял и, когда свернули к аэродрому, спросил:

– Анзор не бандит?

– Грань тонкая, – вздохнул Смирнов. – Иной нас ненавидел, с пеленок так воспитали. Другой автомат взял, когда в его дом снаряд залетел, да родных положил. Один просто воюет, а другой зверствует, пленным глаза выкалывает, головы отрезает. Война закончилась – один ружье на ковер на стене повесил, работает, там где раньше, а другой, словно зверя из него выпустили, с ним дальше шастает, разбоем, угонами, да похищениями зарабатывает.

Сан Саныч помолчал, словно прикидывая уже для себя, и уверенно заявил:

– Анзор не бандит. Крови на нем нет. Нам очень помогает. Брат его бандит. Сидит в подмосковном СИЗО, скоро суд.

– Освободят под обмен?

– Вряд ли. Статья тяжкая.

Они снова подъехали к зданию УВД, Смирнов попросил его подождать и скрылся в дверях, а Цветков, от нечего делать, раскрыл книжку и успел осилить несколько страниц, пока тот не вернулся.

* * *

Поручик, опираясь на палку, шел по улице. Нога от неудобного сидения в тесной кибитке разболелась. Вещи он оставил в гостинице. Там же спросил сонного полового, где ближайший источник и справился о ценах на комнаты в городе.

Половой зевнул, почесал лохматую голову, попробовал объяснять, но запутался в поворотах направо и налево, потом вышел с поручиком на крыльцо и показал рукой:

– Если подороже – Юрьевой дом, вон его крыша коньком торчит, там от двух до трех рублей комнаты. У Богданова, что за вторым поворотом, попроще, комнаты от рубля. Ну и Полуэктов, по дороге дальше за Юрьевой, два дома внаем отдает, у него и за семьдесят пять копеек можно сторговаться. Только редко когда свободны.

– Недешево, – заметил поручик.

– Тогда солдатская слобода, если в мазанке захотите жить. Но и там места можете не найти. Нынче на воды со всей России едут.

Поручик прошелся по утреннему городу. В центре узкие улицы были словно сдавлены домами, пристройки с лестницами и крылечками облепили их, и теперь здесь двум каретам не разъехаться. Указанная дорога привела его к каменному гроту. Одна из его стен была сырой и потемневшей от стекающей воды. Внизу выдолбили ванночку, вода переполняла её и тонкой струйкой бежала с камней на землю и дальше, пока не терялась в густом кустарнике. На вбитом рядом столбике висело на шнурках несколько стаканов, но поручик зачерпнул воду ладонью. Он поднес её ко рту и принюхался, запах у воды был неприятный болотный. Офицер прислонил к стене грота палку, снял фуражку, умылся, потом всё же отпил немного, сморщился и плюнул в кусты.

Город просыпался, на обратном пути ему встретились первые больные. Семья: отец семейства в летнем пальто, из-под которого виднелись белые панталоны, шел впереди с тремя кружками в руке, за ним супруга в душегрейке тащила за руку заспанного ребенка лет семи. Тот, спотыкаясь, послушно шел, не открывая глаз. Мужчина с неприязнью посмотрел на офицера. Видимо они привыкли первыми приходить к источнику.

Поручик, постукивая палкой по мостовой, прошел дальше. В городе, в котором он не раз хотел оказаться, когда мерз в седле или палатке, оказалось неожиданно неуютно. Дома спали с закрытыми окнами, ни одного огонька не светилось за ними. Уже рассвело. Надо было решаться - поселиться для начала в гостинице или сразу снять комнату.

Поручик остановился у вывески: «Дом для раненых офицеров, выстроенный иждивением Войска Донского генерала Орлова в благодарность за исцеление здешними водами».

И сразу заболела раненая нога. Поручик подошел к двери, когда та открылась. Усатый толстяк в чекмене, делающем его еще более толстым, вышел на крыльцо, озабоченно посмотрел на светлеющее небо. Только потом обратил внимание на поручика.

Чекмень, как у донского казака, огромный кинжал, высокие сапоги - по нарочито военному виду было ясно, что толстяк в армии не служил, но оказавшись рядом с ней, пытался подстроиться, одеваясь на военный лад.

– Мест нет, ждите, кого Бог призовет, – сказал он, зацепив взглядом палку поручика.

– Да мне, любезный, ресторацию какую найти, а то в гостинице все холодное и самовар еще не ставили.

Толстяк улыбнулся.

– Самовары у нас не чай, воду в ванны греют, сами увидите. Там, где купальня, кофейня есть, а ресторации еще закрыты. Дозвольте к кофейне проводить.

Они неторопливо пошли по улице.

– Вы по утреннему времени к источнику или в ванны купаться? – поинтересовался поручик.

– За священником послали. Майор в отставке умирает, исповедаться хочет.

– Что ж вы не торопитесь? – удивился офицер.

– Его высокоблагородие уж который раз помирает, мучается, да Бог не принимает. Сам говорит: "Грехов много. На церковь бы пожертвовал, да нечего". Порубленый-простреленный, все молится – легкой смерти просит...

* * *

До вечера Цветкову пришлось заниматься бумажной работой. Смирнов попросил раскидать пленных по спискам, кто в каких войсках служил и в каких городах их части. Если военнослужащих Министерства обороны отделить было легко – номера их воинских частей были пятизначными – то среди срочников внутренних войск затесалось несколько пограничников, номера в/ч которых тоже были из четырех цифр. Пришлось сходить в штаб к кадровикам. Тучный полковник с главковской нашивкой на рукаве отложил свои бумаги и при нем позвонил в Москву. Похоже, он даже обрадовался поводу связаться с сослуживцами в управлении и заодно обсудить все новости. Цветков узнал, помимо прочего, что на сто семьдесят четыре очередника поделили две квартиры, отменили бесплатный служебный автобус из главка в Балашиху, и что в общежитие в Сыромятниках в доме, ближайшем к Яузе, на свободные места поселили контрактников-водителей, а не офицеров из очереди. Попутно полковник ставил галочки у номеров частей внутренних войск, вписывал места постоянной дислокации. Пограничников было раз-два и обчелся, свои же оказались из частей, разбросанных по всей России. Дальше капитан долго искал представителя Минобороны, прикомандированного к штабу также как и он. Тот дрых в домике, разбуженный сонным взглядом посмотрел на список воинских частей, выписал номера и пообещал навести справки дня через два.

Цветков отдал выправленные бумаги Смирнову и отправился на вечернее совещание.

* * *

За штабом стояло приземистое здание с большим залом, видимо бывший клуб части. На лето и осень скамейки вынесли на улицу, поставив на возвышении стол для командующего и заместителей. За ними висела карта, вдоль которой прохаживался и поглядывал на часы какой-то полковник. Цветков пристроился в последнем ряду. Первые заняли офицеры штаба и командиры частей. Он увидел среди них командира своего полка и порадовался, что выбрал место подальше. Да и был он здесь чуть ли не единственным капитаном, а ротным – так и точно единственным среди большого начальства.

– Товарищи офицеры! – скомандовал полковник у карты.

По проходу к столу шел командующий – не старый еще генерал в полевой форме с короткой словно солдатской стрижкой. За ним второй с лысой чуть вытянутой головой, третьим – полковник в милицейской и тоже полевой форме.

– Вольно, – буркнул генерал и все сели.

– Начальник штаба! Доложите обстановку.

Генералы обернулись к карте, полковник взял указку и сразу стал похож на школьного учителя.

– Пятьдесят восьмая армия министерства обороны проводит учение под Тарским… Истек срок добровольной выдачи заложников в Чечне, определенный Масхадовым… Освобожден из плена рядовой Поземкин... Между Чечней и Ингушетией заключен договор о совместной охране границы… Угнано стадо в триста баранов… У таксиста неустановленными преступниками на белой автомашине Нива без номеров отобран и угнан в Чечню автомобиль ВАЗ-2102…

Цветков посматривал на соседей, многие были с главковскими нашивками: грифон выпустил жало и словно плясал, потрясая мечом и щитом. Хватало и других из московского округа, с соколом, державшим в лапах меч, сибиряков с медведем, уральцев с ящерицей, приволжцев с оленем, дальневосточников с мордой тигра на шевроне.

Кто внимательно слушал, кто, сразу было видно, отбывал номер, некоторые строчили в блокнотах, стараясь успеть за начальником штаба.

После него на сцену поднялся заместитель командующего по работе с личным составом, пожилой уже седой полковник с седой же щеточкой усов. На левом рукаве его камуфляжа красовался сфинкс – знак Северо-Западного округа.

– Подготовлено семь тысяч подарков, в составе: банка сока, вяленые бананы, вафли, какао, две-три шоколадки, четыре пачки сигарет и зажигалка. Все солдаты их получат.

– По календарю праздника нет, но мы его все равно сделаем, – кивнул генерал.

«Вот и численность группировки понятна, – подумал капитан, – меньше дивизии, до семи тысяч солдат, «размазанных» вдоль границы. Фиг удержишь, если «чехи» попрут. Правда, еще есть штатные части».

– Комендант! – поднял голову генерал, – пароль на завтра.

– Семь! – подскочил сидевший с краю худощавый майор с усиками в щегольски заломленном зеленом берете…

В домике на койке с сигаретой в руке, вытянув ноги, полусидя развалился и пускал дым в потолок Смирнов.

– Что нового? – поинтересовался он у Цветкова.

– Освобожден рядовой Поземкин.

– Еще днем, – кивнул Смирнов, – зря что ли Николай во Владикавказ укатил. По Чечне есть что?

– Истек срок добровольной выдачи заложников в Чечне, определенный Масхадовым.

– Ай, яй, яй! – покачал головой Смирнов, – а не послушаются, что он будет делать? Что еще?

– Я имею право все это рассказывать? – суровым голосом спросил Цветков.

– Скажешь пароль – до дома подвезу.

Смирнов поднялся, из стандартного листа свернул кулек, ссыпал туда окурки из пепельницы.

– И все-таки? – спросил он, одевая куртку. – Подстрелят ведь на каком-нибудь посту.

– Семь.

– Поехали. Права есть?

– Есть, – кивнул капитан.

– Водить можешь?

– Приходилось.

– Садись за руль.

* * *

За неделю группа полковника Смирнова освободила трех солдат. Если Поземкина передали на одном из дальних КПП, то за рядовыми Дзякуном и Кутником Цветков с Николаем выехали на границу под Ищерской. Было полуденное затишье, машины не шли ни в сторону Моздока, ни в Чечню. И капитан милиции Селедцов маялся за столом, в тенечке за будкой. Перед ним лежали три огромных огненно красных граната.

– Все не сменишься? Встал на ударную вахту? – Цветков пожал ему руку, сел напротив и кивнул на гранаты. – Красота какая!

– Не могу больше! – помотал головой Селедцов, словно продолжая их старый разговор, – все здесь обрыдло. Через день на ремень, машины перед глазами мелькают, утром москвич четыреста восьмой шел, загружен по уши, спрашиваю: что везешь? Он – "гранаты!" Я отпрыгнул, чуть затылком на асфальт не шлепнулся. А у него багажник фруктами забит…

За будкой блеял баран. Николай зашел туда и принялся выговаривать:

– Чего кричишь?

Баран вновь обреченно проблеял.

– Это жизнь! – объяснял ему подполковник, – смирись. Хочешь, в Моздок поедем?

– Эй! – встревожился Селедцов, – какой Моздок? Это мой баран!

– Ты тут времени не теряешь, – засмеялся Цветков. – По сводке проходило: триста баранов в Чечню угнали, оказывается двести девяносто девять, один отстал.

– Что бараны?! – Милиционер глянул на часы, цифру даты в окошке на циферблате. – Еще больше месяца здесь торчать. Нет, жить и тут можно, последнее время спокойно, но дома – лучше. Я сюда и ехал через не хочу. Не поедешь – уволят, поедешь – неизвестно на что нарвешься. У нас одного откомандировали в девяносто пятом. Он портупею белую взял, краги, жезл, а ему автомат в руки и вперед! Я б тогда сразу уволился.

– А я через год чуть не уволился, когда все в девяносто шестом закончилось. Уже этот позорный мир объявили, так я саперов сопровождал, они мины снимали. Чехи глумились. Один – видно, что обкуренный – толкал парнишку со щупом прямо на минное поле. Кричал: «Иди! Руками ставил, ногами разминируй. Найдешь: одна нога здесь – другая там!» Чуть стрельбой дело не закончилось. Срыв капитаном Цветковым мирных мероприятий. Очередной выговор воткнули. Замполит – дурак, тогда сказал, что жалко больше партии нет, а то мы бы тебя исключили и на улицу с волчьим билетом.

– Серега, ты вообще жить нормально можешь? Увольняйся.

Цветков помолчал, потом добавил:

– Бригаду расформировывали, я рапорт на стол положил. Меня комбриг Завизионов вызвал, сказал: «Обида у тебя? На кого? На генерала какого, на меня? А ты не мне и не генералу служи, ты родине служи, и все нормально будет…» Вот и служу.

Селедцов взял самый большой гранат и протянул Цветкову.

– Служи, – вздохнул он, – тяни лямку. Через десять лет майором с пенсией уволишься, глядишь и квартиру за это время получишь.

Николай вернулся, глянул на часы и скомандовал Селедцову:

– Капитан! Пригласите старшего от военных!

Николай был по гражданке, в джинсах, футболке и свободной легкой куртке. По жаре куртки одевали, чтобы скрыть оружие в оперативной кобуре.

Милиционер беспрекословно поднялся, что-что, а определять начальство гаишники умеют, не глядя на погоны.

Спустившегося к ним с наблюдательного поста старшего лейтенанта Цветков толком не знал, и они лишь кивнули друг другу.

– Старлей! – начал объяснять Николай, – мы с капитаном выдвигаемся на сопредельную территорию, встанем чуть в сторонке между нами и чеченцами, там слева метрах в ста полянка есть.

– Недели две назад на этой Ниве от вас мужиковатый такой приезжал, туда же сворачивал, - кивнул офицер.

– Значит, задачу знаешь, к нам от них подходит одна машина, встречаемся, общаемся, забираем пленных и уезжаем. Любой шум, непонятные движения на сопредельной территории – пусть наблюдатель на вышке смотрит – не появятся ли вооруженные люди, подозрительные машины, кто поедет не в сторону КПП, а решит свернуть к нам – сразу сигнал.

– Сигнал какой?

– Три зеленых свистка. – Столяров, похоже, сам озадачился. Рации нет, ракета – не годится – на чеченском посту переполошатся, – музыка у вас есть?

– «Колокольчик» повесили, – лейтенант показал рукой на громкоговоритель на столбе, раньше песни гоняли, потом запретили.

– Любую музыку врубишь погромче – для нас знак «внимание». Если что-то совсем уж важное – очередь поверху и к нам на броне выдвигайтесь.

– Не на чем выдвигаться, – запнулся, не зная как обратиться к Николаю Столярову, старший на КПП. – БТР для вида стоит, на тросе притащили.

– Товарищ старший лейтенант, – высунулся из будки наверху наблюдатель, – легковая машина чеченский пост проехала и вправо свернула.

– Пошли, – бросил Цветкову Николай, прихватил со стола красный гранат и зашагал к Ниве…

Вишневая девяносто девятая лада с номером ставропольского региона, на котором буквы «rus» были залеплены жевательной резинкой, ждала их на поляне. Передние дверцы распахнуты. Стекла задних дверей наглухо затонированы.

Когда они подъехали и стали метрах в десяти, из-за руля вышел молодой чернявый парень, с пассажирского сиденья поднялся бородатый абрек в разгрузке с автоматом в руках, второй, похожий словно близнец, хлопнув дверью, выскочил с заднего сиденья. У обоих на лбу зеленели ленточки с какой-то вязью. На ногах обычные тапки, словно вышли из дома, а не приехали издалека.

«Оружия-то нет, – сжал зубы Цветков, – как же так?!»

Он глянул на Николая, в руке у того был пистолет, он не отрываясь смотрел на бородачей, потом нагнулся и левой рукой неловко открыл бардачок. В нем лежала граната РГД-5.

– Исрапил! – крикнул Николай в опущенное окно дверцы, - Здравствуй! Ты кого-то не того привез.

– Здравствуй, Николай! – парень приветственно махнул рукой, – все в порядке!

Он сказал что-то на чеченском, вторая задняя дверца открылась, из нее неловко выбрались два парня в спортивных костюмах с пакетами в руках. Невысокие худенькие совсем ещё мальчишки. Вышли и стояли понуро, будто ждали команды.

– Сиди, будь наготове, – вполголоса бросил Николай. Он спрятал пистолет сзади за ремень и тоже выбрался из машины.

– В начальники вышел, с охраной стал ездить? – спросил он чеченца.

Исрапил махнул рукой.

– Кому я нужен?! Всем солдаты нужны. Какие-то индейцы – никого не уважают, никому не подчиняются – по всей Чечне рыщут, силой солдат отнимают. Потом продают очень дорого! Веришь, Николай, тяжело работать стало. Как вам дальше помогать – не знаю.

– Спасибо за помощь, – Николай был серьезен и говорил так, будто медаль собирался повесить на грудь чеченцу, потом его голос потеплел, и он весело скомандовал:

– Хлопцы! В машину!

Парни глянули на Исрапила и побежали к Ниве. Сергей откинул водительское сиденье, они юркнули назад и замерли.

Охранники в тапках смеялись, глядя им вслед.

Сел на свое место и Николай.

– Подожди, – подошел к дверце Исрапил, – когда?

Тот подумал, запустил движок и лишь тогда ответил:

– Сегодня вряд ли. Пока от нас сообщение дойдет, скорее всего завтра с утра.

– Хоп! – кивнул тот.

– Только попроси своих, чтобы больше не попадались.

– Да они мирные люди! – поднял руки Исрапил. Казалось, он сейчас будет молиться и клясться.

– Угу! Как ты сказал? Индейцы…

Нива поехала медленно, раскачиваясь на кочках, потом вырулила на дорогу, и Николай сразу притопил педаль газа.

– Уф-ф! – с облегчением произнес он, держась за руль одной рукой, другой достал сзади пистолет и спрятал его в оперативную кобуру. – Цветков, ты гранату-то на место положи, что ты в нее вцепился? Она хоть и ручная, но не надо. Всё. Поехали домой.

Когда подъехали к нашему КПП с российским флагом, один из солдат сзади заплакал.

* * *

Полковой медицинский пункт был на отшибе, в стороне от города. Доктор в грязноватом, давно уже не белом халате поверх формы, ходил, едва не спотыкаясь. Вечное состояние, когда он, то ли только что выпил, то ли еще не опохмелился. Он долго шатался в смотровой от кушетки к белым медицинским шкафам и обратно, нашел фонендоскоп и, казалось, что вот-вот заснет с ним, приложенным к солдатской груди.

После короткого осмотра освобожденных отправили в душ. В пакетах была изношенная до тряпок форма, которую Николай безжалостно выбросил в помойный бак. Как раз накрывали обед больным, заодно покормили и освобожденных.

К концу обеда на зеленом уазике прикатил долговязый майор-особист. Он усадил солдат за стол прямо во дворе, дал каждому по ручке и чистому листу бумаги и велел писать что-то вроде объяснительной или рапорта о всем, что было. А сам ушел куда-то с Николаем.

Цветков глянул через плечо сначала одного, потом другого солдата.

«Я, рядовой Сергей Дзякун, работал у блок-поста рядом с поселком Спутник, когда ко мне подошли и, приставили к спине пистолет, заставили лечь и отползти в сторону…

Я, рядовой Алексей Кутник, работал на обустройстве позиции, когда…»

– Слушай, представитель штаба группировки, округа и вообще войск, – вернувшийся Николай отозвал его в сторону. – Тут у нас для тебя проблема есть…

Он повел его ко входу в медпугкт. Там стояла женщина лет сорока с хозяйственной сумкой в руках.

– Познакомься, мать солдата, которого месяц назад освободили. Боец год в плену провел, почти все время в яме, потом здесь в санчасти лежал, в себя приходил. Теперь его заставляют два месяца дослуживать.

Женщина смотрела на него с надеждой в глазах, стояла, мяла в руках ручки сумки.

– И у неё денег назад уехать нет, все, что собрали, ушло на лекарства и жилье. – Николай говорил все это. Цветков кивал и все смотрел на женщину. Как любой гражданский, та, видимо, думала, что от него что-то зависит, и вот новый появившийся человек в форме, офицер, легко решит все ее проблемы.

– Подумаем, как помочь, – сказал он и сам на себя разозлился, –поможем, конечно, что-нибудь придумаем!

Особист уже забрал объяснительные у солдат и теперь беседовал с ними, уточняя детали.

– Поехали, – сказал Цветкову Николай, – мы свое дело сделали.

Уже в машине Сергей поинтересовался:

– У вас же прямой выход на зама командующего по органам внутренних дел, через него нельзя решить вопрос?

– Прежде всего, мы на него не замыкаемся, ему не подчиняемся, наши дела ему побоку, второе – он тоже мент, а солдат – военный, министерство то одно, но у вас свои законы, своя епархия.

Когда на обратном пути Николай по своим делам заскочил в здание отдела внутренних дел и застрял там, Сергей достал книгу.

* * *

Поручик на водах освоился, снял в доме Полуэктова за семьдесят пять копеек комнатенку с низким, руки не поднимешь, потолком и маленьким слепым окошком, посетил лекаря, мельком оглядевшего его раненую ногу и подробно расписавшего сколько в ванне сидеть в горячей и сколько в холодной, в какое время, из какого источника и сколько надо пить воды. Когда натощак, а когда после обеда или ужина. Он завел собственный стеклянный серебром отделанный стакан, вот только часто путал время, что именно пить и предписанную врачом дозу. У источника раскланивался с приехавшими на воды. Проиграл в ресторации в карты пятьдесят рублей и дал зарок до конца отпуска за ломберный стол не садиться. Сговорился было с другими отдыхающими съездить на пикник, но верховых лошадей в этот раз не брали, места в коляске хватило лишь для дам, а сам он в гору со своей раненой ногой идти побоялся. Поручик вспомнил, что где-то здесь обосновался вышедший не так давно в отставку сослуживец, решил навестить однополчанина. Он поспрашивал местных жителей и вскоре направился к одной из гостиниц.

Увидев вошедшего поручика, развалившийся в кресле половой вскочил:

– Отдохнуть, так номеров свободных нет-с, или увидеть кого желаете?

– Увидеть желаю.

– Господин полковник на втором этаже три комнаты заняли, но сейчас на променаде с семейством у источника их ищите. Господин майор в другом крыле, вход со двора, пьют-с третий день, как на воды приехали, так и пьют.

– Штабс-капитан в отставке у вас стоит?

Половой враз утратил к нему интерес.

– Со второго этажа выше по лестнице. У себя они, не выходили с утра.

Он снова плюхнулся в продавленное кресло, а поручик, стуча палкой по ступенькам, поднялся сначала по широкой деревянной лестнице на второй этаж, где не сразу отыскал деревянную же винтовую, уходящую на самый верх, под крышу.

По дереву в разных местах были вырезаны и потом небрежно закрашены имена тех, кто ранее приезжал на воды и ютился в верхних номерах за рубль в сутки.

– Акимыч! – постучал он в дверь и прислушался, потом ударил уже как следует кулаком. – Акимыч! Живой ли?

– Чего стучишь?

Акимыч открыл дверь, позевывая, он стоял в проеме в заправленных в сапоги штанах и нательной рубашке, щурился с темноты. Потом узнал сослуживца. Морщины на лице разбежались, как меха гармошки. Он хотел раскинуть руки и обнять его, но проем был узким, и Акимыч, схватив поручика за рукава, отступил назад и, чуть ли не силой, затащил его в комнату. Вдвоем они всю ее и заняли.

Узкий диванчик, трюмо, стул, круглый столик. На оставшемся пространстве и одному не повернуться.

Акимыч усадил поручика на стул, сам плюхнулся на застеленный грубым солдатским одеялом диван.

– Как в полку? – первым делом спросил он.

– Да что в полку? Экспедицию готовят. И так каждый день, вроде и мир объявили, а дрова заготовить – с пушками идем, почту доставить – с казаками только почта едет, приезжих на воды прикрывать – не меньше роты надо, куда ни ступи – все экспедиция. Что вам, сударь, наши заботы? Своих мало?

– Какие у меня, инвалида, заботы? Наше дело стариковское, отставное. Нарзан пить с курортниками, да ванны принимать.

Он выдержал паузу, потом сказал весомо:

– Соседнюю ванну вчера полковник принимал.

– Как же углядели через перегородку-то? – поинтересовался поручик. – Сносилось сукно или там уже дырки на дамский вариант навертели? И полковник что, в мундире купался?

– Нет, – разгладил Акимыч седые усы, – я ж слышу, как вокруг бегают: господин полковник, да, ваше высокоблагородие, как водичка? Не холодно, не горячо ли?

– Ну так и вы бы ему: дозвольте, милостивый государь, спину потереть старому солдату.

– Оттерся, – снова улыбнулся Акимыч, – хватит. Я теперь сам в ванне лежу как генерал. Лежу, воду насосом качают – хочешь холодную, хочешь горячую, не то, что когда-то, лет тридцать назад.

– А как раньше было, Акимыч?

– Ядрами грели. Раскалят на огне и в ванну его, вода шипит как в источнике. Саму ванну в скале выдалбливали. Воду ведрами таскали. Это теперь насос и вода с самовара, аж домики почернели от сажи и дыма. Со стороны – винокуренный завод. Хорошо стало. Удобно. Одно плохо – дорого. Как курорт объявили, народ со столиц понаехал, теперь, куда ни ступишь – плати рупь! Келья эта – рубль. Ванна – рубль! Обед с кахетинским – рубль. Да обед-то дрянной. Никакого пенсиона не напасешься.

Жизнь здесь, как и вода – кислая. Примешь стакан – погуляешь. Второй, еще погуляешь, потом ванна, а там и обед с кахетинским, примешь и его стакан. До ужина погуляешь, воздухом подышишь, к лекарю зайдешь, еще воды выпьешь. Потом ужин, вот день и прошел, а в кошельке дырка! В ресторации по вечерам карты, столика свободного нет, только я до них не любитель. Вечером больше в комнате при свече и такая, право, тоска, хоть книгу читай. И разговоры вокруг одни и те же, кто сколько в карты проиграл, что лекари – жулики, а домовладельцы дерут нещадно, и что в прошлый год все было дешевле.

Бедные сюда лечиться не поедут, так следом мамаши дочерей везут, все жениха повыгоднее, поименитее ищут, пусть и больной, раз на воды приехал, зато с деньгами. Как появится, кто поименитее, все бросают и с визитами в переднюю лезут, гадают: примут – не примут, и как примут?

К доктору сегодня пошел по времени, как назначено было, а того нет. Генерал-майорша Паустова с дочерьми приехала. Все побежали с визитами. Почтение засвидетельствовать, на дочерей посмотреть. Хорошо военным вместо мундиров с фалдами полукафтаны ввели, не так по улице бежать стыдно...

Акимыч рассказывал про местную жизнь, вроде и не жаловался. брюзжал по-стариковски.

– Пожил здесь и хватит. Воды этой кислой на год вперед напился. Надо дальше ехать, – покачал он головой.

– Эх, Акимыч, – вздохнул поручик, – как-то не так у нас жизнь и служба прошли. Нам бы сразу в гвардию. У меня друг с детства Жебринский в гвардии, отец его, тогда еще полковник, определил. Все увидеться хочу. Он уже, верно, поручик. До Петербурга доеду и свидимся.

– Ишь ты, в гвардию, – улыбнулся штабс-капитан, – да туда как без протекции попадешь? Только через родителей. Из нашего брата, если капитана какого за военные заслуги туда переведут, то снова прапорщиком определят и начинай сначала. У друга-то отец и полковник, наверняка, гвардии. Да всех в Петербурге знает. Может и в царский дворец вхож. А наших родителей туда и на порог бы не пустили. Да и в кадетском корпусе хоть весь из себя первый, но попадешь в пехотный полк, а прощелыга какой со связями, пусть и учился через пень-колоду, в кавалергарды.

Поручик представил старого Акимыча в форме кавалергарда и улыбнулся.

– Зря смеетесь, сударь мой! Знал я одного умного человека, пригласили его офицерам гвардии военные науки преподавать. Несколько месяцев их учил, а потом получил от них претензию, что готовые обеды из полка берет! А должен, как и они, в соответствующей ресторации питаться! Иначе позорит он их, видите ли!

Дальше Акимыч помолчал, подвигал губами, словно пожевал, какую-то мысль и вздохнул:

И правильно! Иной насмотрится красивой жизни со стороны и туда же: в гвардию! А гвардия-то для богатых, в столицах блистать, да на парадах вышагивать. Попадет туда юнец и понеслось, – Акимыч стал загибать пальцы, – шесть или четверик лошадей надо, карету богатую, мундиров множество и каждый то под сотню, фраки модные, жилеты, чулки шелковые, – перечислял он, загибая пальцы, – башмаки, шляпы, слуг держать, егеря или гусара на карету одетого в золотые или серебряные одежды. В театр ходи, да бери ложу или партер, чтобы от сцены недалеко. В ресторане только дорогом питаться позволено. Это же какие деньги на все нужны?! С каких имений?

Пальцы кончились, он махнул рукой и заключил:

– Долги, разорение, казнокрадство! Метнется тот гвардеец к папеньке, а деревеньки-то заложены, да перезаложены. К маменьке, та ладонью слезу смахнет и с последними деньгами в Париж. Сядет он с горя за карты и проиграется вконец. С гонору своего на дуэль и вот он уже здесь, в пехотном полку…

С каким-то даже удовлетворением подвел он итог незавидного пути гвардейца.

Устав слушать, поручик перебил его вопросом. Акимыч словно очнулся.

– Пенсион? – переспросил он. – Выслужил. Полный. За тридцать пять лет-то, да на Кавказе. На слуг, гостиницы дорогие денег нет, а на чай, да табак хватит. Буду форму донашивать. С одной стороны поношу, перелицую и снова поношу. Брату написал, тот инженер в Петербурге. Домик мне присмотрел в Парголове. Зимой там тоска, деревня, а летом сам в сарайчик, а дом под дачу можно пустить. Все копейка.

Акимыч с трудом стянул сапоги и шевелил пальцами ног.

Только и в Петербурге рубль – не деньги! Брат крутится. Зимой квартиру снимет, клянется, что надолго, а сам летом откажется, снимет дачу, туда до зимы переедет. Так переезжает по два раза в год. Квартира съемная, мебель напрокат, сам на заводе с утра до вечера, зато жена в свете блистает.

– Акимыч! – снова перебил его поручик. – Что тебе ехать куда-то? Оставайся!

– Сам думаю-думаю, да верно останусь, – вздохнул он, – отмерял себе поначалу пять лет на Кавказе, потом еще пять, так жизнь здесь и прошла, и чего уж куда-то ехать. Здесь привычнее. В степи куропатки, казаки стаями ловят, живыми и продают, ровно кур, ручей с форелью прямо в городе. В горах кабаны, козы. Да и обвык я здесь.

Акимыч достал потертую с остатками лака трубку, такую же старую, как и он сам.

– Верно останусь, – разжег он её, – тридцать с лишним лет на Кавказе как день пролетели, чего уж ехать. Место в солдатской слободке присмотрел. Поставлю дом, вдовушка тут одна есть, женщина добрая и не старая еще. Я ж, как понимаю, горцы, черкесы, да кабарда – их земля родная, вот они и лютуют. Детишек заведу, и им уж родная будет земля, вырастут – будут горцев строить, хе-хе.

Комнату затянуло дымом, и так темная она спрятала в дыму стол и кровать, на которой сидел Акимыч, и стул, который он уступил гостю. Все исчезло, лишь лицо отставного штабс-капитана слегка подсвечивалось тяжелым красным светом, когда он тянул в себя дым из трубки.

Акимыч закашлялся, пряча улыбку в седых усах, и кивая, словно подтверждал свои слова. И было сразу понятно, что решение остаться и коротать свой век здесь, на Кавказе, им уже давно было принято.

* * *

С генералами Цветков общался мало. На все случаи комбата за глаза хватало. Генерал-лейтенант командовал военным институтом, на выпуске приехавший из Москвы генерал-полковник вручал лейтенантские погоны, диплом и знак, строевым шагом к нему подошел, доложился, все это тебе вручили, руку пожали и снова в строй, в полку пару раз командир соединения – генерал-майор проводил в строю опрос жалоб и заявлений – попробуй, что вякни. Комбат, который в отдалении за генералом шел, потом на пару с командиром полка с говном сожрут. Теперь вот надо было через командующего решить проблему с билетом для матери солдата. Словно не понимали товарищи милиционеры, какая дистанция между ним – ротным и командующим группировкой.

На вечернем совещании он слушал, как генерал распекает полковников, и те стоят, вытянувшись по стойке смирно, не осмеливаясь возражать. Хотя чего возражать, когда все верно.

Впрочем, это для него и для матери солдата проблема. Тот же майор-кадровик в полку, когда он к нему подошел, только плечами пожал. «Пишешь рапорт установленным порядком и отправляешь его по команде». Вот и всё. Установленным порядком – значит у себя в полку. И первым комбат скривится, скажет: "тебе, Цветков, собственных проблем мало? Так я своих подкину!" Поползет рапорт через полк в дивизию, а там и в округ, придет ответ через месяц или два, что «не положено», если вообще ответ придет. По служебному вопросу он к генералу обратиться напрямую не может, только по личному. Хотя какой это личный вопрос? И только солдатская мать моет полы в санчасти, чтобы покормили бесплатно.

Утром Цветков приехал пораньше и ходил взад-вперед по дорожке, вдоль здания штаба. В половине седьмого командующий прошел мимо него от своего домика. Цветков вытянулся в струнку и откозырял. Генерал козырнул в ответ, шел и думал о чем-то, и неясно, заметил ли он вообще капитана. Через полчаса вышел из штаба и направился к спрятанному под землей узлу связи. Цветков снова козырнул, и генерал теперь внимательно и, как ему показалось, недовольно посмотрел на него. Цветкову хотелось уйти, но обычное его упрямство заставило остаться на дорожке и дождаться командующего.

Тот, возвращаясь от связистов, прошел мимо, потом развернулся.

– Капитан, что нужно?

– Товарищ генерал-майор! Капитан Цветков, прикомандирован к штабу группировки. Разрешите обратиться по личному вопросу?

– Уже обратился, пошли…

Сергей пошел следом, сначала в здание штаба, потом и в кабинет командующего. Генерал сел за стол – ничего особенного, куча бумаг и три телефона. Разве что кондиционер в углу.

– Слушаю, – буркнул он.

Сергей рассказал про историю со сроком службы солдата и с билетами для его матери.

Генерал секунду подумал, снял трубку.

– Катрецкий! Отлови этого голого майора с красным крестом, поставь задачу! Солдата освободили, в плену полгода провел. Сейчас в полковом медпункте в себя приходит. Что он там койку занимает? Пусть разберется, можно ли его уволить пораньше, например, комиссовать по здоровью? Или отпуск ему нарисуйте.

Не повесив трубку, он стукнул пальцем по рычагу и снова набрал чей-то номер.

– Виктор Леонидович! Уже на месте? Подскажи, мы можем выписать перевозочные документы родителям солдата, которые его после плена из санчасти забирают?

Генерал какое-то время слушал, что ему говорил, видимо, кто-то из финансового отдела, потом перебил его.

– Если и так повернется, то моей зарплаты хватит. Подойдет капитан, выпишите матери солдата проездные, оформите моим распоряжением.

Генерал повесил трубку.

– Идите, оформляйте. Куда им ехать надо?

К своему стыду Цветков не знал, куда надо возвращаться солдату.

В кабинет к начфину группировки была очередь, поэтому он присел на стул с книгой в руках.

* * *

– Здравия желаю, ваше благородие.

Отставной солдат со знаком ордена святой Анны вытянулся перед поручиком.

– Харитонов, ты?! – обрадовался поручик, – что ж ты, братец, в жару в шинели ходишь?

– Привык, ваше благородие, – без формы никак. Прямо на рубаху ношу. В ней доверия больше, что не бродяга какой, а солдат.

– Я вот тоже, к твоей палке привык, без нее никуда. Ты, вижу, домой не поехал?

– Здесь остался, ваше благородие. Дома на Вологодчине земля худая. Жену выписал, домик в солдатской слободке ставлю.

– Хорошее дело, а сюда купаться что ли пришел?

– Никак нет, ваше благородие! Ванна у меня, откупил. К Анненской пятьдесят рублей пожаловали, жена на родине избу продала, скотину, все сложил и купил ванну.

– А Лаптев, что же? Небось ефрейтор уже?

– Не успел, – вздохнул Харитонов, – все деньги, что пожаловали пропил, и в лагере пьяным его высокоблагородию попался.

– Значит, пропил он своего ефрейтора, – покачал головой поручик. – Набирай свою ванну до верху, мне её лекарь прописал.

Солдат замялся.

– Ты же с командира лишнего не возьмешь?

Харитонов оживился.

– Между собой порешили одну цену держать. Так я с вас половину возьму, только так, ваше благородие, чтобы другие не узнали. Меньше никак. Весь в долгах. Дрова то сюда издали с охраной везём...

* * *

С утра в домике группы Смирнова пили чай, попутно комментировали утреннюю сводку, допускалось минут десять-пятнадцать потрепаться "за жизнь".

– Ставрополье, у населенного пункта Дыдымкин, подъехали на белой Ниве без номеров, угрожая оружием, отняли у таксиста жигули-копейку и угнали в Чечню, – позевывая, прочитал Николай.

– Не наша Нива? – уточнил Смирнов, – ты на ней вчера последний уехал.

– Не, Сан Саныч, наша с номерами, – успокоил его Николай. – И клиенты не наши, а то бы и таксиста прихватили. Банальный разбой. Поехали дальше: Аушев и Масхадов договорились о совместной охране границы.

– Интересно от кого?.. Там трасса Ростов-Баку, теперь вместе проезжающих шерстить будут.

Цветков молчал, слушал, пил чай.

– Серега, – повернулся к нему Николай, – тут по твоей части. Снова обстрел заставы в Дагестане. Подавили ответным огнем. Подняли трехминутку, задействовали группу спецназа, вертолет. В ходе поиска обнаружили прибор ночного видения, РПГ-18, шесть расстрелянных магазинов СВД и восемь автоматных. На позиции остались следы крови. Ну-ка поясни.

– Все понятно. Это уже не щупали оборону как раньше. Снайпер не один был. Выманить хотели. Думали бронетранспортер с группой выйдет. Что вертушка со спецназом придет не ожидали. Получили по зубам и убрались назад в Чечню. Была бы война – догнали бы и добили.

– Интересно, – удивился Смирнов, – им война нужна и тебе она, получается, нужна?

– Мне не нужна. Только эти чехи раны залижут и снова полезут.

– Кто бы сомневался, – подтвердил Николай и перевернул страницу, – при тотальной безработице на территории Чеченской республики идет набор молодежи в учебные лагеря в районе Джейрахского ущелья. Подъемные пять тысяч долларов, зарплату обещают до пятисот баксов.

– Ничего себе! – отставил кружку с чаем Цветков, – по зарплате, раз и в генералы!

– Во как! – ухмыльнулся Николай, – то есть за идею они уже воевать не хотят.

– Обещать – не значит жениться, – уточнил Сан Саныч, – может именно из этих лагерей в Дагестане у нашей заставы практику проходили. Следы крови были? Двое-трое из десяти экзамен не сдали. Со всеми вытекающими. А мы уж лучше здесь на свои, бедные, но честные...

Смирнов внимательно посмотрел на Цветкова.

– Тебе, Сергей, сегодня первое самостоятельное боевое задание. Допьешь чай, отвези документы в горотдел, сдай там по реестру, потом к полудню смотаешься на границу. С полудня до часа встретишь там Анзора и поможешь ему. Потом сюда, доложишься, что и как. Если что непредвиденное – связь через дежурного по группировке!

– А на чем?.. – начал было Цветков.

– До города развозка, там подходишь к любому посту и показываешь им это...

Смирнов достал из папки квадратное удостоверение и протянул его капитану.

Уже в развозке Цветков еще раз достал удостоверение от штаба группировки на право проверки всего и вся и получение помощи от любых войсковых и милицейских подразделений в Северо-Кавказском регионе. Столь весомого документа за десять лет службы у него еще не было. Такое предъявил снявший его с дежурства подполковник. "Поехать, что ли, полк на уши поставить? – усмехнулся он, а когда из УВД, опаздывая на встречу, пришлось припустить по улице до ближайшего поста на смену довольству пришло недоумение: "Всего неделя с хвостиком прошла, а не хило меня припахали!"

На перекрестке инспектор ДПС без лишних вопросов подсадил его в грузовик, идущий в одну из приграничных станиц.

Водитель, мрачный мужик лет тридцати, всю дорогу поглядывал на Цветкова. Он часто зевал, тер рукой лицо, и его газон тогда мотался по дороге из стороны в сторону. Пустые сорокалитровые фляги из-под молока глухо стукались друг об друга в кузове.

– Вам бы поспать не мешало, – толкнув шофера в бок, с раздражением заметил Сергей, когда машина в очередной раз правыми колесами выкатилась на обочину.

– Поспать?! – со злобой переспросил тот, – это вы спите, а мы в станице ночами по очереди с охотничьими ружьями сами себя стережем.

Цветков притих, шофер проснулся, машину повел ровно и теперь не замолкал, получив возможность выговориться.

– Днем за рулем, а ночью в очередь с двустволкой станицу охранять. Никогда раньше картечью не заряжал, да пришлось. Вы бы, командир, хоть, пока дрыхните, нам оружие отдавали. Днем еще ничего, а по ночам из Чечении своей лезут. Или минами их обложите, раз в войну справиться не смогли...

Он еще долго поносил соседей-чеченцев, но без просьбы проехал поворот на станицу и высадил Цветкова на подъезде к КПП.

Здесь правил вечную вахту капитан Селедцов. Он привстал, приставив руку лодочкой к глазам, посмотрел, кто вылез из кабины, узнал Цветкова и снова сел.

– Ты чего-то к нам зачастил, – бросил он, когда Сергей подошел.

– Да и ты не меняешься, – ответил Цветков и не мог не произвести впечатление, небрежно махнув бумажкой перед глазами гаишника. – Капитан! Доложите обстановку на посту!

– Растешь! – Селедцов пожал ему руку, потом взял и внимательно рассмотрел удостоверение, – такая бумага дорогого стоит.

– Чего она стоит? – удивился Цветков, – посты на дороге дрючить?

– Ты с ней любую машину без досмотра проведешь, по всей зоне: в Ингушетии, Дагестане, на Ставрополье, здесь в Осетии.

– Тебе-то какая проблема? И ты её проведешь.

– В своем районе, конечно, а на чужой дороге – делись. Это же как «непроверяйка», вези хоть фуру с арбузами, хоть отару внутрь загони. Ты чего приехал?

– Да есть тут интерес...

– Во какая у тебя служба пошла! Интерес появился! Интерес – это хорошо, в любом деле должен быть. У меня здесь никакого интереса, не дома. А раз так, пусть вон молодой себя показывает.

Селедцов даже не смотрел в сторону дороги, где вместо него распоряжался сержант милиции.

– И здесь, и дома – все одно, служба, – заметил Цветков.

– Не скажи. Здесь на дядю работай. Там на дядю и на семью. Так скажу: раз семья – ячейка общества, как на гуманитарной подготовке не раз говорили, то, работая на нее, я и общество укрепляю.

– Ладно, гуманист! – засмеялся Цветков, – такую теорию построил, что хоть взятки узаконивай.

– А что, – хмыкнул инспектор, – больше бы порядка на дороге было. Нет техосмотра – одна цена. Резина лысая – другая, ну а пьяный… И ты меня жизни не учи. Ты – капитан, и я – капитан. Что я не видел, как военные машины с войны добро вывозили?! Бронетранспортер – наверху кресло прикрутили, какой-нибудь прапор восседает как король. Грузовик – номера военные, а внутри набили, аж наружу лезет: телевизор цветной, шкаф трехстворчатый. С зачистки они возвращаются…

Новенькая салатовая Нива с затонированными до черноты задними стеклами остановилась напротив них. Коротко и требовательно прозвучал сигнал. Вместе с ней подошел от КПП и сержант-милицонер.

Цветков поднялся. За рулем внедорожника сидел Анзор и улыбался во всю свою небритую физиономию.

– Капитан Сергей! Ты меня будто не ждешь?! Почему я должен сержанту что-то объяснять?

Селедцов, не вставая, махнул рукой, и сержант потрусил обратно на пост. Цветков же обошел машину и сел рядом с Анзором.

– Принимай, капитан, пополнение в свое войско!

На заднем сиденье расположился коротко стриженый парень в старом спортивном костюме не по размеру. Рукава пришлось закатать, застиранная ставшая бесцветной куртка висела на нем мешком.

– С возвращением! – Сергей сел вполоборота, разглядывая солдата.

Тот так же откровенно смотрел на офицера.

– Товарищ капитан! Я не «вовчик», не из внутренних войск, – сказал он, остановившись взглядом на нашивке на рукаве.

"Тяжело с таким было, – подумал Цветков, – и хорошо, что ты не из вэвэшник".

– Из каких же ты гвардейских частей?

– Из железнодорожных, – гордо ответил солдат.

– Сейчас поедем в расположение местного полка. В медпункте тебя осмотрят, помоешься, накормим, хоть ты и не «вовчик», потом подъедет на паровозе ваш представитель и отправишься в свои ту-ту войска.

Анзор, ухмыляясь, вел машину по шоссе. Он, то разгонялся, то притормаживал. И у него, как у водителя грузовика час назад, она гуляла по шоссе от обочины к обочине, но он просто наслаждался вождением.

– Машину купил? – поинтересовался Сергей.

– Да! – радостно подтвердил Анзор, – как без колес?! Москвич старый был, чинил его, чинил, да и родственнику отдал.

– Ты в вашей свободной чечении кем работаешь? Если официально?

– Ни у кого сейчас работы нет. Если официально. Героев войны завхозами в школы устраивают.

– Значит, Бог послал, вернее аллах, – чуть слышно пробормотал Цветков.

– Что аллах?! – напрягся Анзор.

– Ничего, думаю как вы там живете? Работы нет, доходов нет, только молиться.

– Есть работа, нет работы, молиться всё равно надо, вот ты, капитан Сергей, в церковь, думаю, не ходишь.

– Ходишь – не ходишь. Война была, все... – он задумался, как назвать, боевиков, чтобы не обозлить Анзора, – все, кто с автоматом бегает, пилой голову пленному отрезать готовы, как намаз – всё, саблю в ножны и молиться. Отмолились и дальше за нож... И зачем такая вера нужна?

– Нужен ислам, нужна вера. Тебе и мне она нужна, любому нормальному человеку нужна, чтобы честно жить, а им она нужна, чтобы грабить. Иначе получается: наворовал, немного в мечеть или церковь отстегнул. Вроде как наверх рукой помахал, спасибо, что у меня все хорошо. Руки свои к Богу или аллаху тянет, а они в крови по локоть.

Анзор крутил руль, видимо, думал об этом и раньше, потому и фразы выходили четкие, как постулаты.

– Молись и голову имей, не тверди, как стихи в школе, а читай суры и думай.

Сказав это, он тяжело замолчал. Молчал и Цветков. Пленный на заднем сиденье притих, в зеркало было видно, как он кидает тревожные взгляды то на одного, то на другого.

– Тяжело, – уже спокойным голосом сказал Анзор, – очень тяжело. Отец, старший брат – как ослушаться? Брата-сестру убили – как не отомстить?..

– У тебя брат старший? – спросил Сергей.

– Младший, – сразу понял о ком речь Анзор. – Похож очень, смотри, чтобы как-нибудь вместо меня не приехал.

– Он разве не в России? – вспомнил Цветков слова Смирнова.

– В России, в тюрьме сидит. Знаешь ведь. Почему раз чеченец – надо в тюрьму сажать?!

– Не просто же так его посадили.

– Не просто так. Только остальных, кого под подписку о невыезде, кого сразу отпустили. А ему – чеченец – сиди, раз война.

– Причем здесь война? Я за призывом ездил по России, родители призывников и солдат переживают, остальным вся война – картинка по телевизору. И на всех рынках свой фронт. Я не говорю, что только чеченцы там, ингушей, дагестанцев, азербайджанцев хватает. Я о другом. Что же они так себя ведут в городах?

– Как? – не понял Анзор.

– Как хозяева. Нагло!

Анзор пожал плечами.

– Он в ауле не видел ничего. В горах кого не встретил – знаешь, чей брат, чей сын, а в большой город в Россию перебрался – люди ходят и чьи они? Ничьи. Ничьи – значит, добыча. Машины, оружие, деньги легкие, бабы – бери силой или покупай. Не родственники разбираться приходят – в милицию заявление пишут! Кто его удержит? Раз попался – откупился, другой, а потом…

Он неожиданно переключился на пленного.

– Солдат! Тебя поменяли, больше не будут! Еще раз из части погулять пойдешь – не вернешься. Второй раз не выдаем. Тебя на бандита поменяли, а он с друзьями, порядок такой, в твой город поедет…

Цветков посмотрел в зеркало. Солдат сначала внимательно слушал, потом сжал зубы и стал смотреть в сторону, разглядывая проносящиеся мимо дома, встречные машины.

«Лучше этим бандитам солдату в его городе не попадаться», – подумал капитан и спросил:

– Срок службы, если вышел, на дембеле чем заниматься будешь? На «железку» устроишься?

– В милицию пойду, хачей месить буду.

Парень рывком сдернул через голову чужую куртку, протянул ее вперед и швырнул в открытое окно.

Анзор на мгновение отпустил руль, машина вильнула в сторону.

Они уже доехали до медпункта. Капитан с солдатом вышли, а Анзор развернулся и погнал машину обратно.

– Аллах, значит, машину послал, – заключил Сергей, глядя ему вслед.

Пока бойцом занимался врач, капитан пристроился в тени и достал книгу.

* * *

Поручик лежал в ванной, пузырьки обтекали его, щекоча кожу. Ушла привычная ноющая боль в раненой ноге, и он замер, стараясь продлить блаженство.

Суконное полотно отделяло его от соседней ванны. Там шумела набираемая вода, кто-то невидимый тяжелыми шагами прошлепал к ванне, кряхтя, опустился в нее, щедро плеснув на пол.

– Хорошо-то как! – раздался густой бас, – ровно в шампанское.

Поручик хмыкнул, судя по басу, какой-то дьякон приехал на воды лечиться.

– Кто здесь? – пробасил невидимый купальщик за перегородкой.

– Поручик пехотного полка, – отозвался офицер и назвал имя и фамилию.

– Пристав с самых ногайских степей, – витиевато представился басивший. – Вы, господин поручик, здесь на отдыхе или по ранению?

– Отдых по ранению, да уже последние дни.

– А куда далее следовать изволите?

– В Санкт-Петербург.

– В Петербург?.. На север, значит. Хорошо... А для меня после ногайских степей на водах здешних Петербург. Вот выпало служить, место Терекли – не слыхали? Ну дыра, это я вам скажу, дыра. Утром встанешь, помолишься, молока выпьешь этого кобыльего, чтоб его… прости господи! Посмотришь вокруг: магазин, мечеть, десять кибиток, пересчитаешь их и на прогулку. Так и ходишь до обеда, за порядком смотришь. Терекли – дерево если по-ихнему, какое там дерево? Степь кругом, глазом не зацепиться. Народ дикий, ногайцы, прости господи. Хаджи какой придет, оборванец оборванцем, бродяга, одним словом, так ведь рты откроют и слушают.

Я хаджи этого выгнал и стал их просвещать. День просвещаю, другой. Из одной книги, потом из другой. Слушают. Рты, правда, закрыты. А на третий встал утром, ни одной кибитки, они, канальи, на арбу и скочевали куда-то. Казаков послал назад их пригнать… Спился бы от тоски, вот ей богу спился бы, да организм такой, что не принимает.

Донесся плеск воды, потом тяжелый вздох.

– Так что делать стал – деревья сажать. Присылают мне саженцы с родных мест, а не приживаются. И тень им в зной даю, и поливаю, обихаживаю, как детей малых, все равно вянут.

Тяжело поворочалось невидимое тело в ванне, плескалась вода, пристав затих, потом уже тихо с мечтой в голосе продолжил.

– Решил отсюда дерева везти. Здесь они к жаре привычные. Вот подлечусь, казенные дела решу, саженцев местных наберу и к себе поеду. Колодец вырою. Будет фруктовый сад. Детей Бог не дал, так после себя сад оставлю, люди помнить будут. Довезти бы саженцы только, до воды дорыться. Поскольку, поручик, все наши чины, награды, эполеты да шашки всё уйдет, все пыль и прах, а деревья останутся, имени моего знать не будут, а добрым словом все ж помянут.

Он тяжело заворочался, снова выплеснулась вода из ванны, вздохнул. Недовольно шлепнул ладонью по воде и крикнул во весь голос так, что парусина заходила.

– Что ж ты, черт, холодную льешь?! Дров в самовар жалеешь, каналья?!.

Поручик поднялся, вылез из ванны и насухо вытерся. Осторожно покачался на раненой ноге. Обрадовался непривычному покою, но, одеваясь, поскользнулся на мокром полу, ступил неловко, и сразу отозвалась резкой болью рана. Хорошее настроение как рукой сняло. Прихрамывая, тяжело опираясь на палку, он вышел на воздух.

Харитонов дожидался его.

– Держи, Харитонов, – протянул поручик серебряный рубль, – хорошо искупал, бери по полной, знатная у тебя ванна, да мне, видно, не очень поможет.

Солдат молча смотрел ему в глаза, явно не решаясь заговорить.

– Харитонов, что ты как столб? Мы же не на плацу. Ты же меня с товарищами спас в горах.

– Ваше благородие, – решился он, – услыхал, что в Санкт-Петербург едете. Месяц назад его превосходительство, командир дивизии, с семьей из Тифлиса в Петербург ехали и на водах остановились. Ванны принимали. Я ж ему доложился, что столько лет под его началом служил, и он с того дня только у меня ванну принимал, и его превосходительство, и супруга его, дети и дворовые. Все купались. Две недели. И с подогревом брали и такие. Я же никого не пускал, ванну свою только под них держал. На сорок шесть рублей накупались. А потом нет их. Съехали – в гостинице говорят. К себе в Санкт-Петербург. А деньги отдать, наверное, забыли. Вы в Петербурге, когда будете, увидите его...

– Да где же я его увижу, Харитонов? – чуть отвернувшись от стыда, спросил офицер и полез в карман. – Возьми добавку, вода у тебя знатная. Вдруг надумаю еще искупаться, вот тебе вперед.

– Ваше благородие! Его ж там все знают. Ведь генерал! Он запамятовал, ему ерунда, а мне капитал! Ваше благородие, вы уж подсобите. Всё его превосходительство хвалил и отблагодарить обещал. Да уехал. Вы уж если увидите его превосходительство, так пусть вернет мне хоть сорок рублей. Верно, запамятовал. Для него ерунда, а мне капитал. Я и хозяину за квартиру и за дрова задолжал. Мне дом строить, хозяйством обзаводиться…

* * *

Утром Цветков приехал в штаб группировки раньше обычного. В самом здании штаба, в левом крыле, был единственный здесь приличный туалет и ряд умывальников. В общаге утром и не умоешься толком. Капитан прошел мимо дежурного, повернул налево, глянул на дверь в кабинет командующего, перед которым маялись несколько офицеров, и подошел к двери в санблок. Только он открыл ее, как навстречу шагнул тот самый начальственного вида полковник, встретившийся ему в первый день у домика Смирнова и не захотевший при нем ничего говорить тогда в домике. Он был в камуфляжной майке с курткой и полотенцем, переброшенными через руку. Цветков первым зашел в дверной проем, но тот пёр навстречу, буквально выдавив его назад. Казалось, что Цветкова он просто не видит, смотрит сквозь него.

Впрочем, спустя минуту, стоя в ряду с остальными, капитан плескался у крайнего из стоящих в ряд умывальников. Оттуда отправился на завтрак в столовую и потом в домик доложиться о прибытии Смирнову.

У самого домика рядом с их Нивой стояла шаха – белая шестерка с затемненными до черноты стеклами. Самая ходовая машина у местных. Мотор мощный, и светлая – не так греется на солнце. Маленькая красная точка сигнализации тускло мигала за лобовым стеклом. Но Цветкову показалось, что на заднем сиденье за черными стеклами кто-то есть.

Пройдя мимо, он зашел в домик и увидел за столом невыспавшегося сосредоточенного Смирнова, перед ним скомканную пустую пачку Столичных и полную окурков пепельницу на столе, а напротив – того самого полковника, с которым он столкнулся в дверях санузла в здании штаба. Только теперь тот был застегнут на все пуговицы своего дорогого камуфляжа. Он внимательно стал рассматривать Цветкова, словно тяжелый долгий разговор здесь шел именно о нем.

– Сергей, доброе, надеюcь, утро! Сходи, пожалуйста, в штаб, посмотри у дежурного сводку. Нет ли для нас чего? – попросил Смирнов.

Цветков вернулся в здание штаба, понимая, что его просто хотели выставить на время. Сан Саныч всегда сам просматривал сводку у зама командующего по органам внутренних дел или проще «по ментам», а может сегодня он действительно не успел этого сделать.

В кабинете командующего началось утреннее совещание «узким кругом» с заместителями и начальниками отделов. На полчаса остальные офицеры на рабочих местах расслабились, пили чай, перебирали бумаги.

У дежурного Цветков взял длинный, склеенный из двух, лист с перечислением происшествий за вчерашний день и за ночь.

Ничего интересного. Сняли со стороны Дагестана очередной фугас. Обстрелян передовой пост одной из застав. В степи угнали в Чечню очередную отару. Ночная стрельба в поселке на границе оказалась не нападением боевиков, а свадьбой.

Лишь два пункта зацепили: в Дагестане украли племянника директора местного завода, и группа спецназовцев в ходе проведения спецоперации получила травмы. Не ранения, а именно травмы. И не один или два, а четыре человека, включая командира группы. В то же время в ходе операции изъят один автомат и патроны.

«На краповый берет они что ли сдавали? – недоумевал Цветков, – автомат и патроны, значит должны быть задержанные. Племянник директора, конечно же, гражданский, но тот, кто это сделал, мог быть причастен и к торговле солдатами».

– Бери, если надо, – бросил, оторвавшись от телефона, дежурный, – лишний экземпляр распечатали.

Он вернулся к домику, но дверь оказалась закрытой изнутри. Капитан присел на крыльце, и снова ему показалось, что в «шахе» напротив кто-то находится и внимательно на него смотрит.

– Сергей, зайди, – высунулся в дверь Смирнов.

В комнате дым стоял столбом. Недокуренные до половины сигареты торчали из пепельницы.

Он отдал сводку, и Сан Саныч, не читая, положил ее на стол. Полковник сидел у стола и постукивал папкой по колену.

– Сергей! – обратился к нему Смирнов. – Сейчас поедете в гостиницу, отвезете человека. Запомни его. Дальше возвращаешься и по нашему плану. Завтра утром нам выделяют разгонный уазик, водителя отпусти, а сам сядешь за руль и встанешь в квартале от гостиницы, за цветочным павильоном, дождешься и отвезешь этого человека к границе. Постоишь на КПП и со стороны посмотришь, в какую машину он сядет. Потом вернешься и доложишь.

Цветков кивнул.

– О задании, человеке, которого отвезете, никому не распространяться, – не глядя на капитана, уточнил полковник.

Своим появлением Сергей прервал их спор, казалось, в воздухе повисло напряжение, как перед грозой, когда вот-вот ударит молния.

– Ладно, – поднялся полковник, – решили, и нечего рассусоливать.

– Я свое мнение сказал, – пожал плечами Смирнов.

– А я свое, что нечего с твоей рязанской мордой туда соваться, ни тебе, ни Николаю. Вы и тут, и там, как на ладони. Потому и работать надо с теми кадрами, что есть. Использовать местных на полную. Все! Решили! – заключил он и повернулся к Сергею, – Капитан, пошли!

Они подошли к шахе. Смирнов остался на крыльце с новой сигаретой в руках. Полковник нажал на кнопку на брелке с ключами, сухо щелкнули замки дверей. Офицеры одновременно сели впереди, полковник обернулся с водительского места и спросил:

– Как ты?

Обернулся и Цветков. На заднем сиденье сидела женщина лет сорока в хиджабе. Виден был лишь оставленный круг лица. Одета она была в бесформенное платье наподобие халата, как одеваются дамы в годах, обремененные семьей и детьми, выходящие из дома лишь на рынок за покупками.

– Ничего, – чуть хриплым голосом ответила она. – Долго вы.

– Тогда не будем время терять, – ответил полковник и запустил мотор.

* * *

Когда требовалось, группе Смирнова выделяли разгонную машину. Это мог оказаться милицейский желтый «козлик» с синей полосой по борту, или а-ля кабриолет уазик с порванным и потому снятым тентом. Однажды подогнали грузовой трехосный Урал.

– С ума сошли! – ругался Сан Саныч, – есть умные, есть тупые, и есть военные! Мне в кустах надо тихо постоять, с источником встретиться, а пригнали какой-то крейсер.

Сегодня с утра подкатил обычный зеленый армейский УАЗ-469. Водитель – конопатый круглолицый и невысокий, едва виднелся из-за баранки. Словно школьник попросил у старшего брата порулить.

– Товарищ капитан! – испугался он, когда Цветков велел ему отдать ключи от машины и отдохнуть где-нибудь пару часов, – я не имею права пустить вас за руль. Разрешите доложить начальнику автослужбы группировки?

Машинами в штабе группировки командовал полковник, прикомандированный из автобронетанкового управления главка. По два раза на день этот долдон строил водителей, что-то им вещал и застращал до крайности.

– Рядовой – ключи сюда, и до обеда свободен.

Солдат вцепился в руль и жалобно смотрел на Цветкова из-под козырька.

Стоянка напротив штаба. Пойти бойцу некуда. Если водитель без машины попадется на глаза дежурному или тому полковнику – влетит и солдату, и ему.

– Поехали в полк! – скомандовал Сергей, глянув на часы.

Они миновали аэродром, проскочили канал и за железной дорогой ушли налево к городу. Обогнули его по окраине и остановились у КПП полка.

– Сейчас идешь в роту! – распорядился Цветков, забирая ключи. – Я тебя отпускаю на два часа. Успеешь подшиться, вздремнуть и письмо домой написать.

Теперь водитель безропотно покинул машину. Сергей развернулся и погнал уазик к гостинице. В квартале от нее оказалось два цветочных павильона. Недолго думая, уазик он поставил на виду между ними. И стал ждать.

Время текло медленно, пару раз он глянул на часы, потом задумался. Солдатской какой-то была его новая служба. Сделай то, сделай это. И может так и лучше, если дела измотают, то дома лишь останется плюхнуться на неразложенный диван и заснуть.

Железом щелкнула ручка задней двери. Цветков обернулся. Женщина, которую вчера привезли в гостиницу, проскользнула на заднее сиденье и быстро закрыла дверь.

– Машину на виду поставили, – сухо сказала она.

«Не поставил бы на виду – как бы ты ее нашла?» – подумал Цветков и запустил двигатель.

Неспешно они поехали через город. Сергей то и дело посматривал в зеркало заднего вида. Пассажирка, как и вчера, была неброско одета, только платье и хиджаб были другими. Обычная кавказская тетка, собралась в магазин или на рынок, вместо пакетов на коленях большая сумка.

– Плохо выгляжу? – спросила она, поймав его взгляд.

– Нет, – смутился Сергей, – не знаю. Наверно так надо? Мода странная, никакая. И зовут вас как, подскажите, а то и как обратиться к вам, не знаю.

– Лучше за дорогой смотрите. Пожалуйста.

Машина выехала из города, и Сергей решил поправиться, словно чувствовал какую-то вину.

– Не обижайтесь, просто здесь так все тетки одеваются, когда на рынок и с рынка идут. Идут, в землю смотрят, чтобы взглядом ни с кем не встретиться.

– Вот и хорошо, – вздохнула она, – Светланой зовут, раз у вас привычка с попутчицами сразу знакомиться.

Сергей дальше ехал молча. Он не обиделся, хотя и было неприятно, что тебя поставили на место. "Попутчица". И действительно, приказали привезти человека – вот и вези, а не лезь с вопросами.

Молчала и женщина, потом попросила:

– На границу приедем, помогите сесть в попутную машину на Джохар. Только чтобы в ней семья ехала, мужчина постарше с женщинами, детьми…

– Джохар, это что? – переспросил капитан.

– Джохар – это Грозный, теперь он у них так называется.

На шоссе он разогнался. Водить машину ему нравилось, только возможность такая выпадала нечасто. На права сдал еще в училище. Свои колеса не появилось до сих пор, теперь вот Смирнов казенную Ниву доверяет, а обычно, когда выпадала возможность, также высаживал солдата-водителя и гонял служебный уазик.

Мимо пролетали отвороты на станицы, дорога пустела. Вскоре они подъехали к контрольно-пропускному пункту на границе.

Дежуривший на нем лейтенант в новеньком необмятом камуфляже припустил к машине, и сразу расслабился, увидев выходящего из нее Цветкова.

– Уф-ф! Напугали, товарищ капитан! – махнул он рукой, – думал комбат или начальник штаба приехал.

– Ты их боишься больше чеченцев! – заметил Цветков.

– А-то! – согласился лейтенант, – с чехами: «Застава в кольцо!», «Оружие к бою!», а от комбата любой гадости можно ждать. Вы зачем к нам?

– Случайно, мимо ехал, тетка какая-то проголосовала, теперь ее надо на машину пристроить.

– Это к милиции, – уточнил лейтенант, – вон их капитан за домиком с утра дрыхнет.

За сараем, расстегнув куртку, подставив солнцу туго обтянутой тельняшкой живот, повесив голову, сопел носом Селедцов.

Когда Цветков подошел, гаишник открыл сначала один глаз, грустно посмотрел на него и недовольно потянулся. Не вставая, протянул руку лодочкой.

– Ты как за купюрой протягиваешь, – качнул головой Сергей.

– И ты туда же, – пробурчал гаишник, – других шуток что ли нет? Чего опять приехал? Снова интерес?

– Без интереса. Помоги женщину в машину в сторону Чечни пристроить.

Селедцов неспешно встал, застегнул куртку, полосатый жезл словно сам оказался в руке. Он выглянул из-за сарая.

Светлана стояла в стороне от уазика.

– Твоя? – поинтересовался Селедцов.

– Попутчица, обещал помочь.

– Такие вы, вояки, наобещаете с три короба, – ворчал гаишник, застегивая куртку.

– Ей в сторону Грозного, подбери, чтобы машина спокойная, семья какая-нибудь ехала, и лучше пожилые.

– Сделаем! – буркнул Селедцов, по ребру ладони выровнял форменную полевую фуражку и, помахивая жезлом, неторопливо пошел к дороге.

Машин проходило мало. На пару с сержантом-милиционером Селедцов тормозил их, бегло смотрел в документы, заглядывал в салон, просил открыть багажник. Из Чечни и обратно ехала больше молодежь, по трое-четверо в легковушке. Непонятно зачем они катались в Осетию и дальше на Ставрополье. Не на работу же.

Светлана с сумкой в руках стояла у дороги. Из одной машины ей что-то крикнули и распахнули заднюю дверь. Она строго ответила на чеченском и отошла в сторону.

Цветков смотрел на нее, на дорогу, проезжавшие машины, солидного Селедцова, хлопочущего рядом на подхвате сержанта.

Неприятное раздражение поднималось в нем.

– Товарищ капитан, товарищ капитан! – уже не первый раз обратился к нему лейтенант.

– Чего тебе?

– Вы войну застали?

– Конечно! – удивился вопросу Цветков.

– А мне не повезло.

– Что?!

– В институте учился. У нас некоторые на войсковую стажировку в Северо-Кавказский округ поехали, а некоторые в Сибирь или на Урал. И меня в Сибирский округ отправили, как я на Кавказ не просился.

Селедцов остановил старый москвич с прицепом. Впереди сидели пожилой чеченец с женой, сзади – дети или внуки.

Гаишник, положив руку на крышу, говорил с водителем.

Неожиданно Светлана оглянулась, посмотрела на Сергея чуть жалобно, словно просила о чем-то.

– Пошли, лейтенант, – распорядился Цветков, – что мы тут стоим, как три тополя на Плющихе.

И сам повернулся и пошел к уазику.

– Почему три тополя? Какая Плющиха? – недоумевал лейтенант, когда капитан уже садился в уазик.

– Почему-почему?! Война тебе нужна? Попал на Кавказ? Еще навоюешься! Иди к бойцам!

Он хлопнул дверцей. Через лобовое стекло посмотрел на дорогу. Дети на заднем сиденье москвича подвинулись, и Светлана села к ним. Перед тем как закрыть дверь, она достала из кошелька и протянула Селедцову купюру, и тот деловито спрятал ее в карман.

Москвич, тянувший за собой пустой прицеп, медленно проехал через КПП. Цветков достал из кармана книжку, вырвал первый попавшийся лист, записал на чистом месте время и номер москвича, потом сразу развернулся и погнал уазик в город. Раздражение внутри него, непонятно из-за чего и почему, не проходило.

Только подъезжая к части, он понял, что все это недовольство относилось и к Селедцову, и к бравому лейтенанту на КПП, к полковнику милиции Смирнову, и к неизвестному важному полковнику в камуфляже, и к нему самому, ко всем, кто оставался здесь в комфорте и безопасности, пока Светлане приходилось уезжать в Чечню.

* * *

В общей прихожей оказались двери в несколько квартир. Поручик в нерешительности постоял, не зная в какую постучать, потом прокашлялся и во весь голос пробасил:

– Где здесь проживает штабс-капитан Мокрецов?

За дверьми заворочались, потом одна из них приоткрылась. Высунулось чье-то остренькое личико, не понять, мужское, женское ли, быстро глянуло на поручика, и снова спряталось.

Лишь потом открылась дверь другая. На пороге стоял невысокий ладный чуть полный мужчина в мундире чиновника с тщательно разложенными по лысоватой голове остатками волос.

– Титулярный советник Мокрецов! – щелкнул он каблуками и широко улыбнулся.

Потом схватил с вешалки шинель, фуражку, и они вышли на улицу.

Поручик со своей палкой едва поспевал следом.

– Господин поручик! Рад-рад, что навестили товарища. Рад, что поручик!

– И вас поздравляю! – перебил его офицер. – Титулярный советник – это же капитан, следующий чин, считайте, что ротным стали.

На минуту чиновник остановился и надел шинель.

– Вы не представляете, как эти чины в мирной жизни даются! – засмеялся Мокрецов, подхватил его под руку и повел дальше от дома, – такие баталии, куда там военным. Не сердитесь, что дома не оставил, там после вашего рыка командирского все соседи уши к стене приложили, а те, кто чиновники, начальству доложить не преминули бы, да не то, что слышали, а напридумывали бы то, что им выгодно.

Они сбавили шаг и неторопливо пошли по улице. Мокрецов то и дело раскланивался со встречными. С кем покровительственно, с кем на равных, перебросившись на ходу парой слов, с кем почтительно, чуть согнувшись и слегка повернув лицо, словно снизу и сбоку хотел посмотреть на начальника, и вдруг замер по стойке смирно с сияющим от счастья лицом. Остановился и откозырял, и поручик.

Мимо в коляске проехал полный, занявший собой все сиденье генерал-майор. Напротив теснились трое чиновников в парадной форме.

На подножке стоял молодой чиновник в вицмундире.

– Вице-губернатор! – негромко со значением произнес Мокрецов. – С ревизией к нам прибыл. По предписанию из самого Петербурга, из сената. Дабы разобраться в одном деле, виновных выявить и примерно наказать, и об этом в сенат доложить. С градоначальником, прокурором и исправником второй день по городу ездят.

– Что-то незаметно, что с ревизией, да еще такой грозной. Никого в городе не строят. Никто не бегает с выпученными глазами, вы, вот, в обеденное время дома спокойно сидите. Хорошо на гражданской службе! Спокойно!

– Команду дали самим отчет о ревизии подготовить, значит волноваться нечего. Распишем в лучшем виде.

– Что ж это за ревизия тогда, да еще из сената? – удивился поручик, – сказано же, и разобраться, и виновных наказать.

– Это непременно! Как положено! И выявим, и накажем, коллежский секретарь есть, ему уже под шестьдесят, мхом порос, вот его и накажут. К должности уже не способен, не видит и не слышит ничего. Глухой, как тетерев. Его и уволят. Ему уже и сказали. Прокричали в ухо. Так в сенат и доложат. Безобразия, какие были, выявлены и пресечены, виновный найден и уволен от службы.

– Ловко! Что же коллежский секретарь, не возражает?

– Чего же ему возражать. И так, и так уходить надо. Плачет, конечно, говорит, что столько лет верой и правдой. Всем начальникам служил. Да что мы о нем? Вы-то как? С палкой ходите: лошадь сбросила или забавы какие молодецкие?

– Наши забавы кавказские. Пуля чеченская.

– Да вижу, вижу, значит в отпуске по ранению, а в наши края как?

– Проездом. Воды не помогли, лекари местные руками разводят, теперь в Петербург к светилам медицинским, если и там не помогут – всё, конец моей карьере.

– Не загадывайте, не загадывайте, милостивый государь мой, жизнь такая штука, что в ней загадывать – Бога веселить. Давайте, раз время обеденное, перекусим лучше.

Они дошли до ресторации. В ней была суета, еще на подходе мели улицу, одновременно красили забор и кидали через него мусор, с глаз подальше, в самом заведении раскатали ковер от порога, стаскивали столы, расставляя их "покоем". Стопками несли выглаженные скатерти. С кухни доносились шипение сковород, дробно стучали ножи.

К ним подлетел взмыленный метрдотель.

– Не волнуйтесь, не подкачаем, к сроку управимся, чай не в первый раз встречаем.

– Чаю не надо, – скаламбурил Мокрецов, – а что, кроме чая есть, отнеси нам в кабинет.

– Вы тут человек известный, – заметил поручик, заняв место за столом.

– Известный – неизвестный, а в уезде титулярный советник – величина, это в столице он никто и звать никак, плюнуть да растереть, а в провинции – фигура.

Кабинет имел вид слегка фривольный. Стены украшали театральные афиши, на них героини водевилей задирали ноги, висли без чувств в руках обольстительных усатых злодеев, посылали воздушные поцелуи. И мебель была обтянута тканью в игривый цветочек. Располагал кабинет к вольным беседам. Может потому Мокрецов а разговоре не стеснялся.

Им принесли бараний бок, разные закуски, подали темное пиво в большом кувшине.

– Пейте, поручик, – орудуя ножом и вилкой заметил Мокрецов, – это баварское с пивоварни Крона из самого Санкт-Петербурга. Другого наш вице-губернатор не употребляет, вот и возят ему бочками. Везут ему, а и нам с его стола перепадает.

– Отменное пиво! – похвалил офицер, отпив из бокала.

– Ну так плохого вице-губернатору не подадут. Как известят, что едет, купцов соберут и распишут с кого что и сколько. Правда, лишнего не скажу, скромен, скромен нынешний вице-губернатор. Пиво, да, из Петербурга привезти надо, а так кашу гурьевскую ест, шампанское, не поверите, с солеными огурцами употребляет. Куда приедет с казенными делами, поднесут ему подарок, шашку или кинжал, накормят-напоят, бочонок с баварским в коляску положат. Он все бумаги, что заготовили, подпишет, список в руки дадут, по тому списку, кому орден вручит, кого с чином поздравит. С тем к себе и отъедет. А вот прежний вице-губернатор – хапуга был, каких мало, тот и деньгами брал, и товаром. Так в открытую и говорил: "Ты, братец, подряд вот тому дай!" Еще и пальцем покажет кому, а пальцев-то на руке много, одним на одного покажет, другим на следующего, много у него друзей было, пока самого с вице-губернаторства не сняли. До государя дошло. Проводили, правда, с почетом, но нынче порядок, такого безобразия, как раньше, нет.

– Потому государь генералов теперь на губернаторство ставит, – заметил поручик. – Да и у вас тогда шанс карьеру сделать есть. Неужто он офицера заслуженного не продвинет?

– Охо-хо, – уплетая бараний бок, заметил чиновник, – ваши бы слова, да Богу в уши! На гражданке карьеру сделать, куда труднее, чем на службе военной. В армии в капитана упрешься, не перешагнешь, здесь в коллежского секретаря. В армии продвижение еще и быстрее идет. Вот если война, убили ротного, штабс-капитан из резерва его место занял, капитаном стал. Ежели самого, конечно, раньше не убили. А на гражданской службе, какой-нибудь коллежский асессор или надворный советник, из него уже песок сыпется, а он за стол свой и руками, и ногами, как обезьяна за дерево уцепился. А уберут, на смену не резерв по старшинству, как и положено, а родственники всякие в очереди по именитости стоят. Я же этому генералу ни сват, ни брат, служили бы раньше рядом, чтобы запомнил, тогда еще могло выгореть. Да только кавказских наших генералов на такие места не очень ставят. Для них генералы поближе есть.

Мокрецов погрустнел, стал водить вилкой по тарелке, чертя на ней всякие замысловатые узоры.

– В отставку вышел, в эти края прибыл, думал кавказские наши заслуги здесь в почете. Как бы не так! Они и не слышали о войне, живут в своем мире, в делишках своих мелких копаются. Воюют где-то, ну и Бог с ними. всегда где-то воюют. Еще и пальцем на тебя покажут, мол, еще один скороспелый кавказский майор прибыл. Манер не знает, по-французски не лопочет, за что им там, на Кавказе, коллежского асессора дают?! Да и я, видите, до сих пор титулярный советник. Коллежского асессора получить в наших краях, если сам не в родстве с начальством, то жениться надо или на дочери градоначальника, или на племяннице прокурора. Да обе страшные и дуры набитые, а все принцесс из себя корчат. Надворным советником в губернии стать – для этого и не знаю за кого зацепиться надо. Эх, ладно! Давайте мы с вами еще пива выпьем, а то проводим вице-губернатора, начальство всё, что недоели-недопили приберёт.

Они налегли на еду, но Мокрецов захотел выговориться перед старым товарищем:

– Так о чем мы? Не подумайте, сударь, что жалуюсь. Довольствоваться малым надо, и коли уж что дадено – с благодарностью принимать.

Этому меня и дядя учил, а он на военной службе треть века провел, и не в пехоте, а на флоте! Все рассказывал, как служба его блестяще начиналась, сколько усилий приложил, чтобы на этот флот попасть. Бабушка моя последнюю семейную деревеньку когда-то продала, чтобы любимый сын на флотского офицера выучился и в люди вышел, чтобы не застрял коллежским регистратором в уездном городе. В пансион его за немалые деньги определили, к экзаменам подготовили, отучился, благословили и в моря мичманом отправили. Сразу, с начала службы, с первого шага и, считай, поручик!

Я вот, когда время определяться пришло, таких возможностей не имел. Бабушка померла, деревенек у нас уже не было, пришлось мне по-простому, не в гардемарины, а в кадетский корпус. И служил я, служил, да только штабс-капитаном и уволился.

– Дядя ваш на флоте за треть века до капитана второго ранга дослужился, если не первого, – с уважением заметил поручик.

– Дядя хорошо начал, да плохо закончил, разжаловали в матросы, и, что обидно, не по своей вине, и уволился лишь прапорщиком по адмиралтейству.

– Были и у нас офицеры разжалованные, на Кавказе не редкость.

– Так то дуэлянты-бретеры, картежники проигравшиеся, скандалисты или карбонарии какие, а дядя на своем фрегате сначала мичманом, потом и лейтенантом честно служил. В турецкую войну едва геройски не погиб. В тумане его корабль посреди турецкого флота оказался. Командир их, видит – не спастись, только и осталось, что погибнуть геройски, и не захотелось ему на верную смерть идти, приказал флаг спустить. Живы остались, только государь повелел всех офицеров с фрегата в матросы разжаловать. Учился дядя корабли по звездам водить, а пришлось по мачтам аки обезьяна лазить, паруса ставить. И вся его учеба вместе с родительской деревенькой, которую за все его пансионы и учителей отдали – псу под хвост! Зато его товарищ карьеру сделал. За взятие Анапы капитан-лейтенанта получил. За Варну саблю золотую. В турецкую войну бригом командовал и, когда его турецкая эскадра окружила, со своими двадцатью пушками бился до последнего, два стопушечных турецких корабля повредил и с победой ушел.

– Слышал о том, дело известное, – кивнул поручик.

– Что дальше, слышали? Государь его за подвиг в капитаны второго ранга произвел, дал Георгия четвертого класса, назначил в флигель-адъютанты и в герб пистолет прибавил. И всех его офицеров в следующие чины произвел. А что ещё дальше? В свое время произвели героя далее в капитаны первого ранга, считай – это генерал-майор, ежели по-нашему, по пехотному, и стал он флигель-адьютантом его императорского величества, причем император ему самые важные поручения доверял. Поскольку честен, смел и на лапу не берет. Особые ревизии государя отныне исполнял.

Куда с этой ревизией ехал – и бежали, и стрелялись, поскольку знали – не откупишься. Все раскопает и как есть государю доложит. А там кого чина лишат, кого на каторгу сошлют, имущество опишут, и всё, что наворовали, в казну вернут.

И отправил государь на юг инспектировать интендантские склады именно его. Поскольку ни от кого больше не мог правды добиться. В Одессе чиновников перепугал до полусмерти, в Николаев переехал. Тут ему торжественную встречу устроили. В благородном собрании лучшие люди принимали. Ревизор осторожен был, за встречу благодарил, но чем ни угощали – ничего ни пил, ни ел. Тогда жена аптекаря, львица местная, ему чашку кофию поднесла, отдала из рук в руки. Не смог офицер даме отказать. Выпил он того кофию, слег, а через день и помер. Да как помер, почернел и ноги у него в гробу отвалились. И те, кого ревизовать ехал, его и закопали. Зато какой памятник ему поставили! Денег на него не пожалели. По подписке собрали. Хоронили как героя! Ловко все провернули. Уж государь несколько комиссий особых посылал, да только так и не разобрались. В складах этих сам черт ногу сломит, а может и ревизоры новые в одной руке перо держат – отчет писать, а в другой – чашку, куда им кофе подливают. Так я, думая, как на военной стезе служить, или теперь на гражданской, часто и дядю своего, и того капитана, флаг спустившего, и царского флигель-адьютанта вспоминаю.

– Что-то не пойму! Все в голове перемешалось! Причем в нашей службе пехотной, да и в гражданской дядя ваш, который за тридцать лет до прапорщика только и дослужился, тот капитан на фрегате, который с позором флаг спустил и известный герой – ревизор флотский? – отставил бокал поручик.

– Чего ж тут не понять?! Один герой, да вот как дальше по жизни вышло, другой в позоре, ан жив, сидит себе тихо и подло. Ну а я как бы посередке. На Кавказе раз лошадь подо мной убили, второй раз фуражку сняли выстрелом. Бог, известно, троицу любит. Можно было конечно далее, как некоторые, чтобы на боевое дело не идти, дежурным по конюшне заступать, больным сказываться, да только честнее мне в отставку подать. Итог службы моей военной сами знаете: имений не выслужил, во флигель-адьютанты не вышел, в свиту царскую не попал, зато и флага перед неприятелем не спускал, пулям не кланялся – жив остался, и на том спасибо. И дядя мой жив, в годах преклонных, внуков нянькает, про моря им рассказывает, хоть и, прослужив столько лет, лишь прапорщик по адмиралтейству в отставке.

И еще здесь для умного человека загадка есть. Почему государь того флигель-адьютанта не губернатором, не вице-губернатором поставил, не в сенат командировал в комиссию какую, а при себе держал, не отпуская, лишь для особых ревизий?

Тут уж поручик и вовсе не знал, что ответить.

Чиновник вытер жирные от баранины губы салфеткой, отпил пиво, причмокнув от удовольствия, и пояснил:

– А на что государю такой губернатор? Который возьмет и всех в тюрьму посадит? Городничих, прокуроров, смотрителей, инспекторов, всех с низу до верху и в острог? Всю губернию?! Да это хуже бунта выйдет! Никакой Сибири и Сахалина на наших чиновников не хватит!

Вот и прислал нам вице-губернатора другого, который и сам живет, и другим дает. Подряды, правда, как и раньше, родственники, друзья и сослуживцы расхватали, может, и без его ведома. Но сам он получше прежнего, в дела наши не суется, наверное, просто не знает, сколько эта шашка золотая, что ему поднесут, стоит, да во сколько подаренный кинжал, драгоценными камнями усыпанный, обходится. А начинал год назад с серебряных часов и табакерок. Видать, просто не знает, что теперь с купцов по два-три раза на подарок собираем. И сколько обед этот с петербургским пивом нам станет. Как потом этого купчишку прижмешь, ежели он этими сборами вроде и откупился? И у ревизора того флотского, светлая ему память, одна шашка золотая была, от государя, а у нашего вице-губернатора от подчиненных, от каждого города уездного их теперь столько – эскадрон вооружить можно!

– Сударь мой, так ведь и губернатор есть! – удивился поручик. – Что же вице-губернатор над вами такую власть взял?

– Может и есть, – согласился Мокрецов, – да точно есть! Как не быть? Только мы его видели раз или два за все время. Как назначили, всё в Петербурге сидит. Сидит в столице, караулит, чтобы место не отняли. Вдруг кто-нибудь при дворе его подсидеть захочет? А он тут как тут, и сразу к государю! Или скучно ему здесь. У нас ведь глушь!

Зато в Бога верует, не то, что некоторые сейчас, а серьезно, по-настоящему! Богомолен. Было раз, приезжал, тогда в каждом городе его с колокольным звоном встречали, священники, все в облачении, молебен служили. Очень хороший человек его превосходительство. Государь ведь другого не поставит, просто он оттуда, из Петербурга, не знает, какие здесь без него безобразия творятся.

За дверью с хрустальным звоном что-то разбилось.

Мокрецов выглянул и присвистнул.

– Засиделись мы с тобой, вот-вот подъедут.

Они вышли в общий зал. У главного входа остановились коляски, с шумом высаживались гости. Генерала по ковровой дорожке под руки вели к распахнутым дверям. И поручик с титулярным советником, схватив шинели, побежали прочь через кухню. Фигура уездного масштаба титулярный советник Мокрецов бежал впереди, поручик старался не отставать, следовал за ним, с палкой под мышкой, неловко припадая на больную ногу.

* * *

– Дежурный! – распорядился Цветков на КПП полка, – рассыльного в автороту, пусть гонит сюда водителя на уазик.

– Есть! – подскочил из-за стола сержант с повязкой дежурного. – На какой уазик?

– На зеленый! Который перед воротами стоит.

Он прошел на территорию. Хотел зайти в роту, посмотреть, как там без него идут дела, но по пути в казарму встретился майор-кадровик.

– Стой! – скомандовал он. – Цветков, подойди!

Майор чуть ли не силой отвел его в угол плаца.

– Как служба на новом месте? – поинтересовался он.

– Ничего, нормально.

– Ты на совещания в группировке ходишь?

– Хожу, – кивнул Сергей, – по распоряжению старшего группы, на общие вечерние, и что?

– А то! – Командующий командира полка, его зама, начальника штаба при тебе поднимает?

– Бывает.

– Он и выговорить им может, отчитать их, а ты, ротный, на это смотришь. Нехорошо!

«Что ему надо?!» – недоумевал Цветков.

– Теперь вот тебя в кадрах видели, – с какой-то укоризной произнес он, словно Цветков в чем-то провинился, – с документами!

– Надо было кое-что выяснить по работе.

Майор снял фуражку, платком тщательно вытер лоб.

– Давай так. В группировке главковские на кадрах сидят. Когда к ним вопросы будут, действуй через меня. Мне с ними проще. Да и временные они, чего тебе перед ними мелькать, сегодня они здесь, завтра уехали, а нам с тобой дальше служить. И тебе от своих дел отвлекаться не надо.

Цветков от досады чуть не плюнул на асфальт плаца.

К нему уже бежал водитель.

– Давай в машину! – скомандовал капитан и снова повернулся к майору.

– Вопрос первый: солдаты из плена оборванные приходят, ни гроша в кармане, а им под расчет копейки дают…

– Это к финансистам, – быстро произнес майор.

– Из армии ведь возвращаются, их в форму надо одеть…

– К вещевикам, установленным порядком!

– Ко многим родители приезжают на последнее, дорогу бы им оплатить и бойцам перевозочные документы не в плацкарт выдать, а в купе, нет уже во многих поездах плацкартов.

– Какое еще солдату-срочнику купе? Не положено!

– Раз так, вопрос последний, как одному капитану майора получить?

– Да никогда он его не получит, если борзость не умерит и мозги не включит.

Майор развернулся и пошел в здание штаба, а Цветков заторопился в машину.

В группировке он застал Смирнова в домике, когда тот торопливо заполнял какие-то бланки.

– Сан Саныч! – подошел он. – Скажи честно…

– Честно? Никогда! Где это ты видел, чтобы полковник капитану честно отвечал? – Смирнов отложил бумаги, – Расслабился здесь. На бумажках. В глаза смотреть!

– Понял, гражданин начальник! – подстроился под его тон Цветков.

– Вот так-то! Теперь, Серега, дуй в штаб, найди компьютер, надо срочно документ набрать и распечатать. Что за вопрос у тебя?

– Вопрос, вот Светлану сегодня отвез…

– Вопрос снят! Дело сделал – и его, и имя забудь! На эту тему разговоров не будет. Сергей, срочно документ нужен, на дискете, и распечатка. От нас Москва требует!

В штабе Цветков сунулся в приоткрытые двери. В первой колдовали над картами операторы, вторая и третья оказались закрыты. За четвертой какой-то важный полковник с главковской нашивкой на рукаве изумленно выслушал его просьбу, дал команду повернуться кругом и потребовал выйти.

За последней дверью направо в глубине кабинета два офицера – капитан и майор – стояли у водруженной на стол большой коробки. Подполковник за столом сидел с ручкой наготове.

Капитан доставал из нее что-то круглое и блестящее, отдавал майору и монотонно считал:

– Сорок три, сорок четыре…

Цветков присмотрелся. Доставали наручные часы. Принимавший часы майор укладывал их в мешок, а подполковник, сидевший с какой-то размашистой на полстола ведомостью, когда капитан сказал «сорок девять», скомандовал:

– Стоп! – и ворчливо добавил, – пятьдесят, и хватит им!

Мешок завязали, повесили на него бирку, на которой майор крупно вывел «ТГ-3». И только тут заметили в дверях Цветкова.

– За подарками? – спросил его с рыжеватыми усами подполковник с шевроном Северо-Западного округа на рукаве.

– Нет, бумагу распечатать.

– Почему к нам?

– Так вы же по работе с личным составом. Помогать должны.

Подполковник на минуту задумался.

– Логично, – заключил он, – садись к компьютеру, только не злоупотребляй. По этим вопросам не чаще раза в неделю.

Цветков сидел за монитором и не знал, что делать дальше. Экран был темным, в левом верхнем углу мигала белым короткая черточка. Компьютеров в полку было раз, два и обчелся. И те появились во время войны, когда стали поставлять технику. Стояли в штабе, заменяли пишущие машинки, чтобы распечатывать ведомости и приказы, и за каждым закрепляли солдата. Выискивали среди призванных тех, кто уже освоил компьютеры дома.

В роте оставалась старая раздолбанная пишущая машинка с длинной кареткой, тяжелая, как пулемет, и такая же громкая.

Приписанные к компьютерам солдаты понимали свою значимость и моментально борзели. Цветков называл это вежливым хамством. Солдат сидел за монитором, перед ним стояли со своими бумагами командиры. Он лениво протягивал руку и брал документ.

– Когда будет готово? – чуть ли не заискивающе спрашивал какой-нибудь майор.

– Не знаю, – лениво тянул боец, – лента на принтере пересохла, с интерфейсом что-то, в компе проц и материнка глючат, бумаги нет, и, вообще, очень много работы…

В казарму бойцы компьютерного фронта приходили только спать. Из его роты откомандировали в строевой отдел такого умельца. Когда Цветков принес к нему распечатать ротные бумаги, тот, глядя в глаза своему командиру, нагло заявил:

– Мне приказано выполнять распоряжения только товарища подполковника!

Цветков только хмыкнул. Утром рота выезжала на полигон. Освобожденного от всех иных обязанностей, кроме сидения за монитором, компьютерщика пришлось поднять пинком. На полигоне он, заканчивающий год службы, вырыл свой первый окоп. Вырыл плохо, пришлось рыть другой, его он дорыл до мозолей. Безуспешно пытался преодолеть полосу препятствий. Даже сквозь стекла противогаза было видно, какие у него большие глаза.

Командиры роты и взводный участия в воспитании зарвавшегося бойца не принимали. Хватило сержантов. От него требовали лишь того, что умел и делал каждый солдат.

Вечером за бойцом приехал уазик, который Цветков развернул и отправил обратно.

На третий день за компьютерщиком прислали уазик начальника штаба с дежурным офицером и письменным приказом об откомандировании бойца.

На четвертый и сам Цветков приехал в полк, зашел в штаб, чтобы отдать заполненные от руки рапорта и ведомости. Было время сдачи отчетности. Солдат как король сидел в окружении офицеров. Увидев командира роты, он вскочил.

– Товарищ капитан, вам распечатать? Давайте...

Лицо было радостно, смотрел преданно, мозоли на ладонях заклеены пластырем.

Сейчас Цветков сидел, глядя на включенный монитор, не понимая, что делать дальше. Он придвинул клавиатуру, положил перед собой лист, неуверенно ударил по клавише, на экране засветилась строчная буква. Как поставить прописную он не знал. И где на клавиатуре находится другая нужная буква, не мог найти. Сидел и водил над ней пальцем как малограмотный над книгой.

– Ваня! – позвал кого-то рыжеусый подполковник, – помоги.

И здесь компьютером командовал солдат. Долговязый ефрейтор вышел из-за шкафа и подсел рядом.

– Товарищ капитан, у нас на компьютере не ворд, а лексикон, давайте я текст наберу. Только вы диктуйте, чтобы быстрее.

Цветков негромко, чтобы не мешать остальным в кабинете, начал диктовать:

– Основными источниками дохода в Чеченской республике в настоящее время являются добыча нефти, в том числе путем откачки из магистральных нефтепроводов, похищение на сопредельных территориях заложников, угон скота и автомобилей. Только за последнюю неделю на Ставрополье угнаны две отары, в Курском районе четверо неизвестных, угрожая оружием, принудили чабана кошары ТОО Мирный Исанбаева перегнать отару овец 348 голов. После пересечения границы с Чечней преступники, забрав его лошадь, чабана отпустили.

Похищение заложников с целью получения выкупа стало одним из главных статей дохода бандгруппировок. Основным объектом являются солдаты воинских частей на границе с Чечней, родственники состоятельных граждан из числа местного населения. Так только за последнего похищенного потребовали выкуп в полмиллиона долларов. Значительное число похищений в приграничных районах не получает огласки. В отношении похищенных солдат, помимо денежного выкупа, выдвигаются требования освобождения находящихся в заключении и под следствием в разных регионах Российской Федерации лиц чеченской национальности. Кроме этого, в ходе содержания в плену и перед освобождением с солдатами проводится работа по склонению их к дальнейшему сотрудничеству и выполнению заданий боевиков.

За последние два года сложилась целые структуры по похищению, содержанию солдат, организации их обмена и выкупа. Наличие разделения ролей в преступных группировках. Вымогательство денег с родственников. За то, чтобы назвать место содержания похищенного, требуют две тысячи долларов, на содержание в плену (еда, одежда, нормальное обращение) от пятисот долларов. Сумма выкупа назначается в зависимости от материального положения семьи похищенного солдата.

В самой Чечне начались столкновения между вооруженными группировками, вторичные похищения солдат уже на территории Чечни, объектами нападения остаются и не уехавшие из республики русские жители. За последние сутки зарегистрированы три изнасилования, и все русских женщин.

Все последнее время руководство Чечни пытается провоцировать межнациональные конфликты в сопредельных республиках, в Дагестане, зоне осетино-ингушского конфликта. Салман Радуев заявил, что его армия поддержит ингушей при столкновении с осетинами.

Бандитизм на границах вызывает возмущение местных жителей, в том числе и в селах, поддерживавших боевиков в ходе конфликта 1994-1996 годов.

Так на прошедшей неделе из села Новомонастырское в село Новохохловку прибыло два автобуса, два грузовика и несколько легковушек, более трехсот жителей Новомонастырского, Новохохловки и Новокохановки перекрыли трассу. Требование к властям – защитить их от чеченских боевиков, которыми ранее был убит житель Новомонастырского Емангешев Элимкон.

На встречу с жителями и старейшинами выезжал начальник Кизлярского ОВД п/полковник милиции В. Иванов с группой офицеров.

В целом обстановка остается сложной. После похищения представителя МВД и выезда посольства утрачена связь со многими источниками информации…»

Цветков читал текст монотонно, солдат в две руки ловко печатал его на клавиатуре.

* * *

На очередной почтовой станции поручик застрял. Проезжавший фельдъегерь забрал годных лошадей, из оставшихся кобыла должна была вот-вот ожеребиться, ещё одна лошадь охромела.

Поручик с досады пошел проверить. Точно, в стойле кобыла с раздутым пузом тяжело вздыхала и терпеливо ждала родов, но серый в яблоках конь по соседству нетерпеливо переступал ногами и все норовил просунуть к ним голову между жердями.

– Врешь, что хромая! – бросил офицер смотрителю.

– Может и не хромая, – согласился смотритель, – может пужливая. Волки ее недавно гоняли – насилу ушла, с тех пор и охромела. Как ехать куда – припадать на правую ногу начинает.

Служитель открыл денник, конь благодарно всхрапнул, бодро вышел и побежал по двору. Служитель снял со стены хомут, и конь, все это время на бегу косивший на него взглядом, словно споткнулся, прохромал пару шагов, и остановился.

– Ветеринар подъедет, пусть лечит, а к службе не годен, так на мясо его, – заметил смотритель, глянул на поручика и, решив пошутить, добавил: – а шкуру на военный барабан.

Поручик развернулся и пошел в комнаты для проезжающих. Слова смотрителя вертелись в голове. "Лошадь на правую ногу хромает, и я на правую. Как он сказал? К службе негоден – на мясо, а шкуру на военный барабан! Вот мерзавец!"

В большой комнате на столе стоял холодный самовар, на печи свалили на просушку тряпье и оно, пока сохло, воняло премерзко. Три малые комнаты, двери из которых выходили в большую, заняли застрявшие здесь, как и он, проезжающие. Служитель показал с порога, в какой из комнат остановился купец с женой, какую занял пехотный капитан, и где разместился чиновник. К купцу поручик заглядывать не стал, постучал к капитану. Оттуда не ответили. Он чуть приоткрыл дверь, в комнате было темно и тихо. "Наверное, спит", – подумал поручик и осторожно зашел.

– Тс-с-с! – прошипел кто-то.

Поручик замер. Чиркнула спичка. Свет высветил усатого с выпученными глазами лысого капитана на кровати. Тот быстро зажег три свечи на канделябре, схватил свернутую в трубку книжку, замахнулся ей и скомандовал:

– Огонь! – и принялся лихорадочно со всей силы лупить книжкой слева и справа от себя по кровати, покрикивая, – бери выше! Заноси! Правее! Картечью! Ага! Канальи! – торжествующе закричал он. – Побежали!

Капитан поднес подсвечник ближе к кровати. Несколько раздавленных клопов остались на простыне, остальные доползли до края и попадали на пол.

Закончив битву, капитан поставил канделябр.

– Позвольте представиться, – поднялся он и назвал себя.

Представился и поручик.

Комната была узкой как пенал, две кровати, одну из которых занял капитан, вторая свободная с набитым сеном тюфяком. Между ними сундук с висячим замком.

Поручик опустился на свободную кровать. Сено в тюфяке давно перемололось в пыль, едва он сел, пыль поднялась, нестерпимо зачесалось в носу и захотелось чихнуть.

Капитан бросил на сундук книжку, та немедленно раскрутилась. "Геометрия" – значилось на обложке.

– Пускай к купцу всей стаей ползут, – проворчал капитан, – там супруга в теле, на всех хватит. А то нашли, с кого кровь пить, со служивого. И так сколько лет пьют все кому только не лень. Куда, господин поручик, ехать изволите?

– В Москву, далее в Санкт-Петербург, в академию.

– Не в Михайловскую? – насторожился капитан.

– Нет-с, в медико-хириргическую, по ранению.

– Тогда ладно, а я вот тоже в Санкт-Петербург только в Михайловскую академию, на экзамен. Верите ли, господин поручик, черкесов не боялся, а экзамена боюсь!

– Что ж, артиллеристом быть почетно, сам подумывал поступать когда-то.

– Вы подумывали, а я и поступал, – вздохнул капитан, – еще в года молодые, куда только поступать не пытался, и в главное инженерное училище пытался, и в морской кадетский корпус, на артиллериста, везде экзамен держал.

Поручик не стал и спрашивать, и так понятно, что не поступил никуда капитан, иначе не оказался бы в пехоте. Но тому вопросы и не нужны были.

– Везде в хорошее место, чтобы поступить, или родительские заслуги нужны, или полгода в специальном пансионе готовиться. А пансион, я вам скажу, дело дорогое. В любой гостинице дешевле. А в нем и кормят плохо, и холодно, зимой экономят, печей не топят. Зато пансионеры за полгода все экзаменационные работы прорешают, те же преподаватели к ним и ходят. Поднатаскают их, глаза в глаза, а потом у них же и экзамены принимают. Пансионеры задания как орехи щелкают, по результатам первые. И попробуй со стороны пробейся! Так и оказался в пехоте. Хотел было потом в кавалерию, только при переводе за лошадь и амуницию заплатить надо, а лишних денег никогда нет. Теперь появилась возможность в артиллерию перейти, да велено экзамен держать. В полку-то просто, бери выше, бери ниже, да фейерверкер при пушке не первый год, сам все знает. И стреляли раньше просто в направлении противника, а теперь велено точно стрелять, по цели. Экзамен этот придумали. Надо готовиться, учебников набрал и, верите ли, смотрю в книгу и ничего не понимаю...

Лысый капитан жалобно глянул на него. Наверное, поручику надо было посочувствовать, посетовать на столичных хлыщей, отпрысков богатых фамилий, занявших все хорошие места.

Капитан не дождался ответа и вздохнул.

– Так мне хотелось когда-то в моряком стать. Все под парусом себя видел. Шутка ли – первый чин мичман, как поручик в армии. Был бы уже не адмиралом, так капитан-лейтенантом точно. А тут на тебе – на старости лет экзамен! Наравне с прапорщиками. Ну да, орден на груди, перекрестился, зажмурился и с Богом! Авось выйдет!..

Капитан, ища поддержки, снова с надеждой посмотрел на поручика. Тот поднялся.

– Пойду, распоряжусь, чтобы самовар нам раздули, – сказал он и вышел.

Чаю ему не хотелось, но и слушать капитана про его неудавшуюся жизнь, смотреть на его битву с клопами желания не было. Из средней комнаты в общую вышла дородная купчиха в халате, зевая, переваливаясь с ноги на ногу, словно утка, прошла во двор. Из оставшейся приоткрытой двери доносился густой храп.

Поручик постучал в третью комнату, которую занял проезжавший чиновник.

– Да-да! – ответил кто-то торопливо.

Поручик зашел. Такая же комната, только вместо сундука между кроватями столик, какой-то взъерошенный господин в нательной рубашке лихорадочно писал что-то при свете свечи.

Офицер тихо, чтобы не помешать, сел на свободную кровать.

Чиновник строчил, едва успевая макать перо в заменявшую чернильницу помадную банку, плечом он подался вперед, закрывая написанное.

"Хоть молчит!" – только подумал поручик, как тот неловко махнул пером, поставив кляксу.

– Фу ты! – пробормотал он, поднял исписанный лист вертикально, – что за глушь, ни бумаги хорошей, ни чернильницы, ни пера толкового. И всегда, если опишешься, так непременно в конце страницы.

Положив лист на кровать исписанной стороной вниз, он достал и положил перед собой чистый лист бумаги и повернулся к вошедшему.

– Поверите ли, господин поручик, вот так из-за одной кляксы все желание пропадет...

– Вы, видимо, поэт? Так простите, ежели помешал, отогнал, так сказать, музу, спугнул...

– Я похож на поэта? – удивился чиновник и рукой поправил непослушные волосы, – нет, я, уж позвольте, коллежский асессор! По табели о рангах – майор! Мне стихи или другое какое баловство не по чину...

– Вот уж не хотел вас обидеть, право, хотя у нас в корпусе есть подполковник, так он стихи ладно слагает...

Поручик говорил, разглядывая соседа. И невольно сравнивал его с собой. Чиновник был мелок, сутул, к тому же, узкое вытянутое лицо было слегка наклонено к плечу, и взгляд слегка косил и не понять, на тебя он смотрит или куда-то вдаль. Волосы торчали во все стороны, как пух на одуванчике. Казалось, подуешь на него, и улетят.

Они были одногодки, поручик смотрел на него с недоумением и завистью. Вот же, такой военного врача не пройдет, а – майор. Прикидывал: если уволят по ранению, придется место искать, какой секрет есть, как там у них на гражданской службе с такими физиономиями, прической, да с косоглазием в чины выходят?

– Что ж, получу надворного советника, посвободнее станет, может и начну баловаться, а пока серьезных дел хватает. Прожект готовлю. По вашей части. По военной, причем кавказской!

– Так вы по военному ведомству?

– Нет-с, но свои соображения по усмирению горцев имею. Шутка ли, столько лет война, а где победа?

Чиновник вскочил и принялся расхаживать по комнате от стола до двери, три шага туда и три обратно.

– Как же дело исправить? – из вежливости поинтересовался поручик. Видел же, что чиновнику самому не терпится рассказать.

– Скоро узнаете! Как указы пойдут, – коллежский асессор остановился и выдержал паузу. – Отправил я на имя его величества ряд прожектов по управлению. Думаю, лет в пять разрешить дело.

Чиновник снова стал расхаживать и перечислять, загибая пальцы:

– Первый прожект: забирать детей из семей горцев, перемешать их с детьми казаков и учить вместе, чтобы с младых ногтей друзья, кунаки были.

Второй: огородить их! Где водой, где забором, где ров вырыть. Окопать бестий! Пускай друг друга едят, пока сами себя не изведут!

Чиновник сел и стукнул ладонью с растопыренными пальцами плашмя по столику. Дрогнуло пламя свечи.

– Третий – торговлей их искусить. Продавать им товар задешево или даром отдавать, а потом покупать у них то же самое, но дорого! Что ж им грабить, если так дают?! Чины им жаловать, ордена, подарки. Пусть с этими чинами среди своих и правят, но у себя, в горах. Ну а не получится – на то последний прожект есть! В пьянство их ввести!

Коллежский асессор быстрым движением сунул руку под стол, достал почти пустую бутылку и высокий стакан, такой высокий и широкий, что налитое вино поместилось на дне, едва покрыв его. Рука его дрожала, горлышко стучало по краю стакана. Выпил его просто и легко, будто воду. После чего поводил пустой бутылкой.

– Пьян черкес – рука шашку не держит, на коня не залезть, из ружья не прицелиться. Нам победа, а казне прибыток!

"Э, да он сам пьян!" – подумал поручик и спросил:

– И когда же, дозвольте узнать, горцев, поить начнут?

– Сначала в Петербурге мои прожекты изучали, в сенате их отметили и переслали в Тифлис. С резолюцией благожелательной! Думаю уже скоро... Человек! – закричал он, тряхнув пустую, заменявшую чернильницу помадную банку. – Неси вина, бумаги побольше и чернильницу мне заправь!

– Я потороплю, – поднялся поручик, а чиновник уже повернулся к нему спиной, достал из-под тюфяка исписанные листы и при свете свечи жадно перечитывал, что написал ранее.

Офицер постоял в большой комнате, брезгливо втянул носом дурной от тряпья на печи воздух. Из комнаты, занятой купцом, доносился густой храп. Купчиха в халате только сейчас прошла мимо него, возвращаясь со двора. Поручик постоял у закрытой двери в комнату штабс-капитана, прислушался.

– Огонь! – донеслась команда, громко чиркнула спичка, и раздался торжествующий голос за дверью: – Бери ниже! Картечью! Левее! А-а! Побежали канальи!

Поручик качнулся на каблуках, развернулся, припадая на больную ногу, выбежал на двор, отыскал станционного смотрителя.

– Седлай хромую, – распорядился он.

– Ваше благородие! А волки?

– Волки? Будет тебе тогда два военных барабана!..

* * *

Перед вечерним совещанием командиры отдаленных частей приезжали пораньше, чтобы с глазу на глаз обсудить в штабе группировки накопившиеся вопросы. У кого неотложных дел не было, шли в курилку или заранее занимали места на скамейках перед клубом.

И теперь в предпоследнем ряду сидел какой-то капитан в повседневной форме. Цветков сразу его заметил и выделил. Раз пришел в повседневной – значит представляться командующему. Не хило, капитан, а командиром части будет или его заместителем. И по виду – на несколько лет моложе его. Цветков уже не одного одногодка "проводил" в начальники, потому посматривал на капитана ревниво. Сам сел сзади, в последний ряд и в стороне. Невольно вспомнил свои прегрешения, из-за которых до сих пор ходил ротным. "Если бы вот тогда не спорил с полковником... не отказался выполнять дурацкий приказ... или хотя бы сделал вид, что его выполняю, просто бы промолчал..." Все равно выходило, что стал бы он максимум начальником штаба батальона, ну и звание было бы майор. А тут капитан и командир части. Майора сразу получит, потом в академию поступит, за Москву зацепится и в округ вернется, только если на полковничью должность.

Он все щупал капитана глазами. Подтянут, тщательно выбрит, форма отутюжена, туфли начищены, в руке толстый ежедневник или блокнот в солидной кожаной обложке, несколько закладок между страницами. Серьезный товарищ, на лице, не скажешь, что к встрече с генералом готовится, спокойствие и уверенность в правоте. Видимо, почувствовав его взгляд, капитан обернулся, лениво и равнодушно осмотрелся.

Очень не хотелось оказаться под началом этого хлыща.

Потихоньку к залу заседаний подтягивались офицеры. Высокий с нервным лицом полковник с черной тисненой под кожу крокодила папкой в руках подошел к капитану и тот, с ленцой, поднялся. Полковника Цветков знал – замкомдива из краснодарской дивизии, приезжал к ним раз в составе комиссии.

Полковник достал из папки какую-то бумагу.

– Командующий твой рапорт подписал и просил передать, чтобы духу твоего в группировке не было. Он тебя сегодня перед всеми поднять хотел, но потом сказал, что видеть тебя тошно будет. А от офицеров дивизии тебе пожелание, еще один ларек на рынке открыть и первым делом в нем свою форму продать.

Капитан молча забрал лист, прочитал резолюцию командующего на рапорте, потом сложил его пополам и спрятал в ежедневник. Лицо его оставалось равнодушным, полковник еще что-то зло говорил, но капитан повернулся, перешагнул через скамейку и спокойным уверенным шагом направился к выходу.

– Цветков! Капитан Цветков!

Сергей очнулся. Над ним нависал комбат. Он вскочил.

– Цветков, ты когда берцы последний раз чистил? Может тебе гуталин подарить? Цветков, по-твоему, я командира на совещание привез, чтобы он посмотрел, какие у меня раздолбаи в батальоне?

Комполка, кивнув ему в ответ на приветствие, с озабоченным видом прошел мимо в первые ряды, и комбат, сработав на публику, сразу успокоился, заговорив тише и как-то душевнее:

– Цветков, вот закончится твое откомандирование, тобой лично займусь. И что у тебя в руках? На совещание надо рабочий блокнот брать, а не книжку! Ну, нахал! Он еще улыбается!..

* * *

В Георгиевске поручику пришлось задержаться на несколько часов. После верховой езды нога не на шутку разболелась. Он еле доковылял к коменданту, выяснил, что вечером пойдет обоз в сторону Ставрополя. Места начинались спокойные, конвой не сопровождал путешествующих по личной или казенной надобности.

Остановке офицер был рад. Опираясь на палку, медленно шел по улице, осторожно ступая на больную ногу. В отличие от Пятигорска и Кисловодска здесь не было больных и праздно шатающихся отдыхающих, но хватало тех, кто приезжал по делам или как поручик, останавливался, ожидая оказии. Сами георгиевцы непременно напоминали всем приезжим, что здесь ворота Кавказа.

Много было военных, в первой же лавке он встретил знакомого штабс-капитана, не так давно перебравшегося из их дивизии со строевой должности на более спокойное тыловое место.

Поручик остановился на пороге, сразу узнал штабс-капитана. Приказчик двинулся было навстречу, но поручик приложил палец к губам. Тот понял, кивнул и вернулся к покупателю.

Штабс-капитан выбирал материю. Он придирчиво щупал полотно игривого розового цвета, потом растянул его, захотел посмотреть на просвет, повернулся к двери и увидел поручика. И сразу бросил на прилавок ткань, будто его застали за чем-то постыдным.

– Здравствуйте-здравствуйте, господин штабс-капитан, – заулыбался поручик, – никак будуар решили отделать? Быстро разбогатели на тыловой службе. Если так, то надо и мне со строевой в интенданты податься.

Мука пробежала по лицу тыловика.

– Куда там разбогател! – штабс-капитан подхватил его за руку и едва не силой вывел на улицу, – верите ли, чуть ли не каждый месяц из своих денег докладываю. Служба такая, что верчусь быстрее, чем под пулями. Вот ей Богу, – перекрестился он, – как на духу, я полк чуть ли не каждый день вспоминаю. Там враг – вот он, перед тобой! Вперед, ребята! Коли его! Руби его! А здесь... Господин поручик, пойдемте обедать! Там и поговорим. Место знаю, отменно фазана готовят, нигде таких нет, ни в Моздоке, ни в Пятигорске!

Штабс-капитан повел его в известное ему место, а по пути не переставал жаловаться:

– Пришло предписание на имя команды с выговором мне за неисполнение прежнего предписания. Я к командиру, что не получал оного, испросил позволения об увольнении в Георгиевск, прискакал вчера, да нашел сие предписание в журнале неотправленным. Теперь еще добиться надо, чтобы повеление с выговором назад взяли. А мне еще попутно велели деньги поменять. За земляные работы платить надо медью, а деньги для фортификационных работ прислали с Моздока, тысячу рублей, менять негде, в лавках брать отказываются, говорят ветхие. Просят уступку, а что мне тогда опять из своих докладывать?

Хожу с пачкой по городу – а города того, переплюнуть можно, и все на деньги смотрят: не фальшивые ли, не украл ли? В карты выиграл? Да он интендант! Взяток набрал и жирует!

На улице при свете поручик рассмотрел бывшего сослуживца. Раньше тот был в теле – лошадь под ним приседала – теперь похудел, растерял былую вальяжность, движения, как и взгляд, стали нервными, быстрыми. И прежняя форма висела как на вешалке.

Дошли до ресторации, заняли столик. Штабс-капитан велел принести фазана и бутылку кахетинского. И снова заговорил, не давая вставить хоть одно слово.

– Так я, сударь мой, решил было в своих тыловых делах порядок навести. Собрал купцов-поставщиков. Объявил: с сего дня воровать не сметь! С подарками кто придет – с лестницы спущу, а счета не до сотни, а до копеечки проверять буду! Так, поверите ли, купчишки между своих слух пустили, что новый штабс-капитан распорядился подарками не благодарить, а заносить только деньгами. И не меньше сотни, а то с лестницы спустит.

Озлился – разогнал купчишек. Думаю, что я сам не куплю что ли, без обмана, что нужно?! А тут государь к нам пожаловать собрался. Командир корпуса приказал все комнаты в ресторации и собрании оклеить новыми обоями. Кинулся, ни в Пятигорске, ни в Ставрополе обоев нет! А может и есть, да попрятали, канальи!

Второй гильдии купец Волобуев тут как тут, кланяется, а морда хитрая. Куда деваться? И в момент мне почти две тысячи аршин обоев четырех цветов и к ним бордюр доставил.

Приехал государь, осмотрел все, земной рай, сказал. Конечно, обои в собрании новые, все покрашено, прибрано, нарзан из-под земли бьет. Дамы с зонтиками от солнца гуляют. С тем и уехал.

А у меня пост не оборудован, не огорожен, казаки в необмазанном балагане, казармы и конюшни вот-вот от ветра упадут. Зима впереди. Казак-то все выдержит, трубкой обогреется, а лошади строевые? И ведь спросят тогда, куда отпущенные на ремонт и строительство деньги дел? А все они на приемы, подарки и обои купцу Волобуеву ушли.

Поручик вытянул ноющую ногу, слушал и только кивал, сочувствуя бывшему сослуживцу.

– Главная обида, – сетовал штабс-капитан, – начальство приезжает, командир задачу ставит гостей принять, и сам понимает, что честно ее не решить. И что остается? Только, что пойду я к купцам и скажу: "Я тебе на цифры твои лживые зажмурюсь, счет оплачу на упряжь и сукно, но ты мне под него привези еще вино и ананасы".

Официант принес и поставил на стол две бутылки кахетинского, двух фазанов, и второй молодец стоял за ним с полными тарелками наготове.

– Стой! – рявкнул штабс-капитан, – ты что принес? Тебе сколько фазанов и вина подать велели?

– Не извольте беспокоиться, – замурлыкал тот, – купцы мимо проходили, просили кланяться и велели вам на стол подать.

– Что за купцы?! А ну сюда их веди!

– Так ушли они. Велели подать, заплатили за все и ушли, вам кланяться велели...

Штабс-капитан только вздохнул. Впрочем, фазаны и точно были хороши.

– Раз уж так, принеси-ка нам газет, завернуть одного фазанчика и одну кахетинского не откупоривай, это мне в дорогу, – распорядился поручик.

Прежде чем обернуть бутылку газетой, офицер прочел с листа: «Величие и благодать их Величества представляют столько умилительного, столько восхищенного, что никакая речь не достаточна выразить то, что чувствует душа».

* * *

Цветков специально сошел с развозки пораньше, чтобы пройтись по городу. Улицы были уже пустые. Окна частных домов за заборами еще светились, но не было во дворах детского смеха. Моздок курортом никогда не был, но в южный городок с обильным солнцем и дешевым рынком детей часто отправляли к родственникам на лето. Пацанва носилась по улицам. Играли в войну. И никто не смотрел, кто в ватаге русский, кто осетин или чеченец. Потом действительно была война, закончилась, но и теперь бывший все эти годы на слуху городок пустовал. Если к кому и приехали гости на лето, то сидели за высокими заборами.

Парикмахерская на углу уже не работала, Цветков задержался у вывешенного в окне плаката с надменно глядевшей томной красоткой. Вздохнул: «вот так-то подружка!». Отсюда рукой было подать до общежития. На полу комнаты, его ждало просунутое под дверь письмо. Конверт был надписан ему, но, почему-то, на адрес полка. Видимо принес кто-то из сослуживцев. Сергей распечатал его и стал читать написанный чуть дрожащим крупным почерком текст.

«Уважаемый командир роты, старший лейтенант Цветков!

Извините, что не знаем Вашего имени и отчества и что беспокоим Вас. Пишут Вам родители Славы Кулепина. Мы приезжали на присягу, может Вы нас помните?

Уже второй год о сыне никакой весточки. Мы писали и в прокуратуру, и в дивизию, и в администрацию президента. Ответ один – ваш сын оставил часть и местонахождение его неизвестно. Часть, в которой он служил во время войны, расформирована. Случайно узнали, где Вы теперь служите, и решили написать.

До сих пор в его день рождения и в наши приходят милиционеры с оружием, проверяют, не появился ли Саша. Могут прийти и ночью.

Много раз хотели поехать туда, где он пропал в Чечне, но нет ни денег, ни здоровья, хотя, что уж нам теперь за жизнь цепляться. И погиб он или жив неизвестно.

Теперь у нас нет ни сына, ни, даже, его могилы, на которую можно прийти.

От этих ночных визитов милиции очень тяжело, поскольку каждый раз думаешь, что он мучается в плену…»

Цветков еще раз перечитал письмо.

Вот кого, а Кулепина он помнил хорошо. И тогда всё думал, как его отправить на офицерские курсы, хотя и жалко было терять надежную опору в роте. Вертели с кадровиками и так, и этак, и ему же в нос тыкали, что он на контракт взял бойца без среднего образования. Лишь восемь классов окончил Кулепин. И прапорщиком не сделаешь. А отправишь доучиваться в школу – потом на лейтенантские курсы с гражданки не возьмут. Надо снова на контракт сержантом, и останутся ли к тому времени эти офицерские курсы… в общем, замкнутый круг. Он даже подумывал сляпать ему какое-то подобие документа об образовании, купить аттестат, благо сейчас продающих их ухарей хватает, но всплывет это рано или поздно. И еще все время вертелась мысль, что, пока Кулепин в роте, с ним надежнее. А отправить учиться – из роты он уйдет и, скорее всего, уже в нее не вернется…

– К тебе можно? – без стука зашел в комнату Кирилл – старший лейтенант, взводный из второго батальона.

– Чего надутый такой? – спросил Цветков, отложив письмо.

– С женой полаялся.

– Я сегодня не пью, – сразу предупредил Сергей.

– И чай тоже?

– Чаю сколько угодно, – Цветков поднялся, долил из банки воды и включил электрочайник.

Кирилл молчал, молчал и Сергей, ждал, когда гость сам начнет говорить о наболевшем.

– Ну что ей надо?! – выждав минуту взорвался тот. – Жалованье более-менее регулярно платят, не до шику, конечно, но на жизнь хватает, война закончилась, комнату в общаге дали, меня, уже точно, мне комбат место замкомроты пообещал.

– Шубу хочет?

– Почему шубу? – сбился взводный.

– Моя все хотела, деньги копила, потом купила какую-то из мордочек, лап и хвостиков. Ниток больше, чем меха.

– Нет, говорит, что достало ее здесь все. Моздок, дыра эта, служба моя с утра до вечера непонятно зачем.

– Спроси, зачем она тогда за тебя замуж выходила.

– Спросил. Говорит: ты курсант был, а я просто дура, не понимала, что за военным надо всю жизнь по медвежьим углам мотаться.

– Медвежьих углов она еще не видела! – засмеялся Цветков, – да Моздок когда-то курортом считался. Во времена, когда войска заключенных охраняли распределили бы тебя, брателло, в Коми или еще куда подальше, вот там служба, а женам жизнь!

– Понятно все. Только у нее свой резон, говорит, что охранником в большом городе больше заработаешь без всяких тревог и усилений. Ту же квартиру ждать не будешь, а купишь, пусть и в рассрочку.

– Ты где женился?

– Где и учился. В Перми. На танцах в училище познакомились. Привез сюда. Все нормально было, а потом оказалось, что есть в нашей новой жизни с кем сравнивать.

– Надо местную искать, до выпуска не жениться, а невесту искать уже лейтенантом, – прикинул Цветков, выключил закипевший чайник, бросил пакетики чая в стаканы и залил их кипятком.

– Местные не вариант, – не согласился Кирилл и стал быстро вертеть ложкой в стакане, пока не порвал пакет и теперь гонял разлетевшиеся чаинки по кругу, – с местной по улице пройдешь, всё, женись. Я, если б на каждой, с кем курсантом прошелся, женился, такой бы гарем был…

– Здесь нет, а и в Чечне, и в Ингушетии – не возбраняется. Если содержать можешь…

– Гарем и генерал не потянет, а если еще и дети пойдут… Местные они ничего, послушные, только родственников много. Еще смотришь, они в семнадцать лет стройные как топольки, талию пальцами одной руки обхватить можно, а пройдет лет тридцать – толстые, с усами, на обочине перед домом сидят и семечки продают. Мне бы как в царские времена у офицера, – потянулся Кирилл, – имение фамильное или за службу, дворянку столбовую, да карету золоченую.

Цветков засмеялся и полез в карман за книжкой.

– Слушай, Серега, что ты за книжку с собой таскаешь? Мы со взводными даже поспорили, библия или устав?

– И то, и другое, ты же в Моздок с Новочеркасска приехал? Тогда послушай.

Цветков быстро пролистал потрепанную книгу, нашел место с загнутой страницей и стал читать с листа:

* * *

В Новочеркасске оказалось две триумфальные арки, потому поручик оказался в затруднении. В записке ясно было указано: "дом слева от триумфальной арки", теперь гадай от какой. Эту украшала надпись в стихах:

"Объемлемы восторгом, радостью сердца,

Спешат во сретенье МОНАРХА и отца,

Се Александр днесь ту же благость нам явил,

Чем в первый раз ВЕЛИКИЙ ПЕТР нас озарил".

Поручик прочитал ее и ничего не понял. Сочинено красиво, но как-то туманно и витиевато. Видимо, действительно, радость сочинителя переполняла. Опираясь на палку, он зашел в город и повернул налево. Из трех домов выбрал крайний слева. Палкой постучал по калитке, но никто не отозвался. Тогда он толкнул незапертую калитку и зашел. Увидел на веревке у левого бокового входа сохнущий майорский мундир и, уже не сомневаясь, направился к двери.

Его товарищ – лысоватый усатый толстяк в штанах и нательной рубашке – лежал поверх разобранной кровати.

– Ха! Господин поручик! – крикнул он и тяжело сел. Руками потер голову, взлохматив последние волосы. – Что ж вы с палкой, пешком что ли с Кавказских гор шли?

Поручик сел на кривоногий стул, который тут же слегка завалился в сторону. Сел и рукой похлопал по раненой ноге.

– Ага! – будто даже обрадовался майор, – зацепила-таки чеченская пуля! Сейчас мы за встречу...

Он, не глядя, рукой полез под кровать, зазвенел невидимыми бутылками.

– Хм, а ведь была... Ополовиненная, а оставалась. Так что вы так, налегке?

– Вещи в трактире оставил, там комнаты для проезжающих. Хотя, думаю, здесь не задержусь.

– Вот и я, – сел на кровати майор, – думал не задержусь. Уже год, как застрял.

Он вздохнул и стукнул кулаком в стену.

– Марья Саввична! Дай команду раздуть самовар, спроворь нам чайку с боевым товарищем!

– Обойдетесь! – донеслось злое ворчание из-за тонкой стены, – в трактире подадут! Если заплатишь!

– Вот дура-баба! – покачал головой капитан, – и не съедешь никуда, должен ей. Так задолжал, что до конца дней не расплатишься. Я ж, как в отставку вышел, все в повозочку сложил, лошаденки две за сто рублей купил, запряг, да и ехал потихоньку, и все прикидывал, как в Москве продам лошадей по сто рублей каждую, да за тарантас еще сто рублей выручу. Лошадей не гнал, берег и все доходы подсчитывал, пока сюда не прибыл. А здесь не на постоялом дворе, а в трактире остановился, в тех самых комнатах. Еще в одной комнате помещик квартировал, по делам земельным хлопотать приехал, в другой чиновник с инспекцией по врачебной части, все люди солидные. И я среди них на первых ролях, все меня про Кавказ расспрашивали, походы наши. Восхищались. Мне бы насторожиться, передохнуть и ехать дальше подобру-поздорову, а я перед ними перья, что тот павлин распушил. Ну а по вечерам, после кахетинского картишки, как водится, играли втроем с болваном, по копеечке начинали, потом гривенничку, ну а потом... – майор тяжело вздохнул, – потом ни лошадей, ни повозки. Остался пустой кошелек, и что на мне – мундир и усы. Думал, играл с болваном, а оказалось, болван я и есть. Утром ни чиновника, ни помещика, обоих след простыл. Переметнулись куда-то, дальше простаков караулить, тех, которые в отставку или отпуск едут.

– А я в Санкт-Петербург, в медико-хирургическую академию добираюсь, – вставил слово поручик, – думал на кавказских водах подлечиться, да что-то не очень воды эти хваленые помогли.

– Как вода помочь может? Вздор! Вода она вода и есть. Все это лекари придумали, дурят нас, деньги тянут. Первые жулики на свете лекари, потом попы и купцы, а впереди всех свахи. Без средств остался, на одном пенсионе, решил дальше и не ехать, жениться, осесть, пустить корень. Поначалу все по балам подругу себе искал, хоть балов этих у нас, раз, два и обчелся. Дворянку искал, побреешься, остатки волос завьешь, чтоб потери прикрыть, мундир почистишь, орден на ленте. Явишься, к кому из дам поприличнее не подойдешь, мельком глянут – один ответ: все танцы расписаны. Сваху нанял. У нее нас целая команда. Чиновник без места, конторщик, помещик с погорелой деревенькой, да я – отставной гусар. Чего они меня гусаром зовут – сам не знаю, лысый уже, какой там гусар. И вот водит нас по невестам гуськом, деньги тянет. Мы-то поначалу друг на дружку волком глядели. А потом видим, что делить нечего, так уже на смотрины, только если стол накроют, и ходили. Наклюкаемся у невесты, да в трактир. Теперь и не зовут на смотрины, всех невест в этом Новочеркасске перебрали. Надо в Екатеринослав переезжать, там невесту поискать.

– Что, разве в Екатеринославе невесты лучше?

Кто его разберет? Лучше или хуже. Везде одинаковы. Сидят и богатых женихов ждут. Здесь-то меня уже все знают, а там место новое, свежее. Мне искать пора, где женихов поменьше, туда и ехать. Сваха все свое: ни кола, ни двора, тебя ж самого содержать надо. Майора только по выходу в отставку получил, дворянин не потомственный и здесь от тебя толку нет. И вид у тебя не геройский – оплешивел весь. Все мещанок подсовывает. То кривую, то рябую, то смотришь на нее, приземистая, коренастая, как гаубица. Я ж не лошадь ищу, прошу найти потоньше, так мне в ответ: тебе рабочая баба нужна на хозяйство, кормить тебя, дурака, обстирывать, а не для балов. Сваха – дура-баба, а хитрая, деньги норовит и с женихов, и невест взять. Эх! – потянулся он и погладил усы, – было в молодости хотение на черкешенке жениться. Как наш майор Стрелков. Вот той плевать, личное дворянство у тебя, потомственное, ходит замотанная, слова лишнего не скажет, убирает за тобой, денег и нарядов не требует, готовит и молчит...

– Да как сказать, – не согласился поручик. – Ей то ленточек накупишь, и хватит, а отцу ее ленточки ни к чему, тому коней подавай, баранов, оружие дорогое, а в последнее время не мудрят, а деньги требуют. Все говорят, что испортился Кавказ, не тот, что раньше!

– Обложили! – вздохнул майор. – Дело-то Богу угодное, жениться, род продолжить, а и здесь со всех сторон деньги тянут. Вот в романах, не читал, но сказывали, все про любовь пишут, чувства, а где она та любовь, чувства где? Все просто. Нет дворянства – женись на "гаубице", есть дворянство – выбирай из мещанок, кого хошь, ну а дворянство и деньги привалили, тут ты король...

Да и края вокруг казацкие, все больше их инвалидов здесь, чем наших пехотных, соберутся на завалинке и давай про свои подвиги рассказывать. Чуть ли не каждый Шамиля за бороду держал. Все, как послушаешь, герои! Они б такое сделали, если бы офицеры и начальство не мешали. Шашкой своей горцев как траву косой косили, не то, что мы – пехота, инфантерия. Походишь, послушаешь. Перед гимназистами позвали выступить, как начал про нашу жизнь и походы говорить, разухарился, ляпнул им, что однажды чеченца с пятисот шагов из винтовки снял. Ляпнул и сам испугался. Ничего, проглотили. Потом слышу, один другому говорит: "Сегодня послабже инвалид, вот в прошлом месяце штабс-капитан с красным носом выступал, так он чеченцев с тысячи шагов одного за другим пачками клал".

Открылась дверь. Придурковатого вида белобрысый парень с выпученными глазами занес самовар. Следом боком протиснулась необхватного размера хозяйка. В комнате сразу стало тесно. Лицо хозяйки было словно птичьим, круглое, с маленькими глазами и носиком – клювом. На одной руке у нее висела связка баранок, в другой была тряпка, которой она небрежно смахнула крошки со стола.

Поручик поднялся, а майор крутнул ус, но остался на кровати.

Женщина-птица ощупала глазками поручика.

– Чего встал! – крикнула она, так визгливо, что офицер отшатнулся, – ставь!

Парень с облегчением поставил самовар.

Хозяйка еще раз придирчиво оглядела их, развернулась и также боком вышла, вытолкнув перед собой парня.

Майор помолчал, потом с тоской сказал, словно пожаловался:

– Эх! Не дослужился раньше до майора, а то бы совсем другая жизнь была. А теперь... Задолжал я ей. Живу уж сколько, и все в долг, как до ста рублей дойдет – женюсь! Куда деваться? Проиграл я в карты, получается, не только деньги, но и свою жизнь. Но зато, – здесь майор понизил голос до свистящего шепота, женюсь на ней и долг возвращать не придется, и сваху эту подлую надую...

* * *

– Ходят старые лысые отставные майоры по балам, форму донашивают и богатых невест ищут? – озадаченно подвел итог Кирилл. – Тоже, скажу тебе, не фонтан. Знаешь, знал я одного такого майора в Новочеркасске. Свой жилищный сертификат обналичил и в Ростове, сдуру, в казино зашел. Ну а потом себе невесту уже не молодую и красивую, а главное, чтобы с квартирой была, искал.

Он еще помолчал, вздохнул.

– Выходит и в те времена дембелей на деньги разводили. Что-то мы с тобой, как на политзанятиях, сидим, книжки вслух читаем.

Сергей засмеялся и захлопнул книгу.

– Ладно, сходи за пивом, если хочешь.

– Нет, – Кирилл поднялся, залпом допил остывший чай, – и мы уже не те, и Дарьял уже не тот. Было пиво как пиво, а стало как моча ослиная. Поздно, завтра на службу, пойду мириться, скажу своей, что пока со мной, она дворянка, а майора получу, так от нас дворянский род и дальше пойдет. Будем мириться, чтобы не пришлось потом как в твоей книжке за долги жениться на ком попало…

* * *

– Товарищ полковник! – официально подошел утром Цветков к Смирнову. – Скажите, как большой милиционер…

Смирнов развалился, сидя боком к столу, вытянув ноги, дымил Столичными и настороженно смотрел на Цветкова.

– У моего сержанта пропавшего, Александра Кулепина, я рассказывал, как день рождения – дома менты к родителям вламываются, могут и ночью заявиться.

– Прежде всего не менты, а сотрудники органов внутренних дел, милиционеры. Твой Кулепин ушел с оружием?

– Автомат при нем был. Только, что значит ушел? Сами же говорили, что был захвачен и убит.

– Что убит – это наши данные, пока неофициальные. Нет тела – числится в розыске. Автомат водителя найден, а его – в базе похищенного и утраченного оружия. Местные органы обязаны отрабатывать материал о том, что призвавшийся с их территории гражданин-солдат где-то бегает с оружием. Домой его может потянуть? Вполне. Когда он может к родителям заглянуть? В день рождения, в свой или их, вот тогда его там и надо ловить. Или приходит оперативная информация, что на территории нарисовался кто-то молодой и с автоматом – надо проверять, снова визит в адрес, и не к нему одному, а ко всем, кто на примете. Другое дело, что выполняют это для галочки.

– А как надо правильно делать?

– Сам подумай. У него день рождения, посмотри, как родители себя ведут, не в церковь идут, а на рынок? Что покупают? Торт, да вино? Подарок, такой, что явно на сына? В адрес наведаться, только не в форме, а под прикрытием, горсвет-райгаз-собираем подписи против винного магазина, друзей его потрясти, за девчонкой его понаблюдать. Только это надо установку делать, наружку выписывать, ходить за ними, а все это – время и деньги. Проще вломиться…

– Ты можешь позвонить туда и сказать, чтобы родителей лишний раз не дергали? – перебил его капитан.

– Могу, но не буду. Бессмысленно. Скажут: присылайте бумагу, исключайте из базы розыска. Иначе они обязаны отрабатывать каждый сигнал. Здесь выход один – найти Кулепина или его оружие. А лучше обоих. И ты же говорил, что один автомат потом всплыл?

– Всплыл, который за Мережко был, за водителем.

Смирнов затушил сигарету. Внимательно посмотрел на Цветкова.

– Сергей! Помнишь остановку на трассе, на которой встречались с Анзором? Надо на нашей Ниве подъехать туда к одиннадцати часам. Машину поставь так, чтобы с дороги её не было видно. Подойдет человек, отвезешь его в гостиницу и на сегодня свободен. Понадобишься – найдем в общежитии.

– Что за человек?

Смирнов молчал. Достал новую сигарету и рассеянно искал по столу среди бумаг спички.

– Я к тому, как я узнаю, кого отвезти?

Сан Саныч раскрыл коробок, чиркнул спичкой и закурил, только потом ответил:

– Человек сам тебя узнает…

Без пятнадцати одиннадцать Цветков поставил Ниву за остановкой.

Сегодня минуло десять дней, как он работал на новом месте. Сергей теперь уже и сам не знал, нравится ли ему то, чем он занимается. Что-то было в ней от солдата. Сделай то, сделай это. И никакой ответственности. Он встретит кого-то и отвезет в гостиницу. Там с человеком кто-то пересечется и задаст какие-то вопросы. Кто-то третий отвезет его обратно, может на это же место. Общая задача, составленная из кусочков, известна кому-то одному, он и дергает за невидимые ниточки, а если какая из них оборвется – не беда. Заменят и все. Вспомнил, как командир нештатного взвода спецназа Камиль по большому секрету рассказал, что еще в войну его группу отправили сопровождать колонну. По пути во время остановки в условленном месте приказали заложить тайник: снайперскую винтовку, автомат, кое какой боезапас: гранаты, патроны. Кому? Зачем? Вопросы за кадром. Делай поставленную задачу и все. Так и здесь…

* * *

Поручик рассчитал все верно. В город он въехал в воскресенье ближе к обеду и сошел, как и было велено, у входа в городской парк, где, поджидая его, прогуливался штабс-капитан в отставке Порошкин в легком пальто с тростью и в цилиндре. Увидев поручика, он снял цилиндр, одной рукой воздел его, другой трость. Его круглое лицо с рыжеватыми усами расплылось в улыбке.

Поручик забрал чемодан, дилижанс покатил дальше. Они обнялись с Порошкиным. Тот подозвал извозчика, чемодан отправили в гостиницу, а сами пошли по центральной улице.

– Что-то мы с вами как два слепца идем – палками стучим, – усмехнулся отставной штабс-капитан и взял трость под мышку.

По проезжей части катили одна за одной новенькие коляски, седоки, приветствуя друг друга, привставали, приподнимали фуражки, шляпы и котелки, их дамы были в нарядных платьях, множество ленточек, видимо, по последней моде, украшали наряды и на ветру трепетали. В городе царило ощущение праздника.

– Господин штабс-капитан, кажется я на торжество попал? Какой-то парад экипажей. Как в столице. С корабля и на бал! – поинтересовался поручик.

– Прежде всего меня поздравьте, я теперь, не штабс-капитан, а титулярный советник! А что касаемо праздника, так он у нас с год! Жили тихо, спокойно, да решили в наших краях заводы строить, железную дорогу проложить, сразу земля вздорожала, все бросились участки перекупать, за подряды бьются, бумаги завертелись, словно проснулись все.

– Вроде как у нас, когда команду дали готовиться наступать. Боеприпасы подвозят, амуницию чинят, письма домой пишут, Бог знает, удачным выйдет поиск, и придется ли еще свидеться.

Чиновник на секунду остановился и задумался.

– Так, да не так. Тут бои не за жизнь, а за копейку идут. А это, как оказалось, еще и кровавей. Вот вы экипажи отметили наши, а год назад о них и не думал никто, купят старенькие дрожки, чтобы в деревню ездить, да и чинят их по мере надобности. Костотряс какой подешевле заведут, если и с рессорами, то лежалыми. Все в долгах, перезанимают, имущество, какое есть, закладывают. Многие не с жалованья или иных служебных доходов, а больше со своего хозяйства жили. Теперь же коляски не только из Петербурга, но и из-за заграницы выписывают, рессоры делают из молодых дубков, лошадей у заводчиков за сотни рублей покупают, и все, чтобы друг перед другом в воскресенье покрасоваться. Смотрите все, у меня коляска от Иохима, а у этого от Фрибелиуса. Еще один на Тулякове катит. А экипаж-то такой обходится – дом можно поставить! Улица в городе для променада только эта и годится, сверни влево-вправо – как и раньше, грязь по колено, в ней коляска завязнет, ее и тройка не вытянет. Наряды дамам нынче не только из Петербурга, а из Парижа и Берлина выписывают. Дома возводить стали. Городской архитектор нынче нарасхват.

Порошкин рассказывал про наступившую в городе красивую жизнь, но радости на его лице не было.

– С чего же капиталы у людей такие появились?

– Да уж не с жалованья. Говорю же, что бумаги ходить стали, а каждый механизм, чтобы крутился, смазывать надо. Раньше принесет крестьянин или мещанин в день одну бумагу, с него много и не возьмешь, а что возьмешь, в кабаке оставишь. Теперь же просители в очередь стоят, протекцию ищут, чтобы документ вперед других передать.

– Не понимаю, – пожал плечами поручик, – есть же приемный стол, отдал прошение и жди положенное время, решение выйдет – в установленный срок известят. Никого и благодарить не надо.

– Очень верно заметили, – согласился Порошкин, – отдал и жди. И, кто твою бумагу принял, подождет, далее увидит, что толку от вас нет, к какой-нибудь закорючке придерется и вернет документ обратно. Или на согласование в губернский город отправит, отложит для особого доклада, да просто – потеряет. Когда дело серьезное и время не терпит, никто рисковать не станет. Но это все семечки, маслице для регистраторов. Чтобы пару партикулярную себе купили, часы серебряные на цепочке. И в дальнейших сладких мечтах каталогов с колясками навыписывали. Главные дела выше делаются, теми, кто бумагу столоначальнику подает, с докладом заходит. Проект решения готовит. Тут уже часы золотые и цепочка. Коляска на рессорах, да с мягкими сиденьями.

– Выходит, жизнь чиновничья отныне просто рай какой-то?

– Не все так просто. Вот один благодарит, чтобы дело его побыстрее решилось, а другой чрезвычайно убедительно просит, чтобы ту бумагу вовсе затеряли. Такие баталии в наших коридорах разворачиваются – не чета военным.

Поручик устал, пошел медленнее, потом спросил.

– Ну а столоначальник? Вот там выходит, все равно верное решение примут...

– А вот об этом, господин поручик, лучше и не знать, да и я до тех кабинетов и столов не дорос, а теперь уж и не дорасту точно, чего уж мне попусту языком трепать.

Поручик молчал, выговорился и Порошкин, мощеная дорога кончалась, коляски, до того обгонявшие их, разворачивались и ехали обратно. Дальше они шли, по немощеной разбитой дороге, необеспокоенные воскресной городской суетой.

– Не пойму я, вам, сударь мой, уже следующий чин вышел – титулярный советник, а часы в кармане серебряные, которые у вас коллежские регистраторы носят и коляски, верно, нет, раз чемоданы мои на извозчике отправили?

– Нет, – с удовольствием произнес Порошкин, – были и тарантас, и лошадка, все продал, с квартиры съехал, поселился в гостинице, и гостиница та на выезде из города, а на что все это – загадка пока. Вот и пристанище мое нынешнее.

Они дошли до гостиницы. Сюда уже доставили вещи поручика. Номер, который занимал Порошкин, был мал, но светел, с двумя окнами. С порога бросался в глаза глобус на круглом столе. Казалось, что постоялец только приехал или собрался съезжать. У кровати стояли два больших дорожных чемодана. Под столом плетеная корзина, в которой обычно возят еду. На стене висела гитара.

Поручик разделся, умылся у рукомойника. Порошкин же расхаживал вдоль кровати, титулярному советнику явно не терпелось поделиться своей загадкой.

Когда офицер сел за стол, рассматривая, как диковинку, глобус, и он подтащил второй стул и уселся напротив.

– Вы спрашиваете, почему же при всех возможностях у меня часы не золотые и коляска не петербургская от Иохима? Да потому что противно мне, офицеру-кавказцу в лапу брать, чтобы подмазывали меня, да подмасливали. Вспомните, возможно ли в полку, чтобы кто-то из нас ратные дела деньгами мерил? Вот и меня посадили за стол, бумагу проситель подает, между листами ассигнация. Я ее назад. И сразу за всеми столами "шу-шу-шу" И проситель не знает, что ему делать, растерялся, вроде как мало сунул, то ли его обидели, то ли он сам обидел, а может и дали ему понять, что делом его никто заниматься не будет. Одного так просителя огорошил, другого. Неделю спустя столоначальник вызвал, крутил-вертел, про службу военную мою все расспрашивал, потом заявил: "не берешь, значит на меня донести хочешь, место мое занять, чтобы потом на нем брать вдвое или втрое больше".

Чиновник снял со стены гитару, рукой провел по струнам.

– Отняли у меня стол, отняли место, но чин следующий дали, произвели, считай, в капитаны и определили чиновником для особых поручений. А поручений этих давать не стали. Так, ерунда всякая. То почту надо доложить, то документ какой важный лично доставить. Или губернатора ждут, так мне велят по его пути проехать, где выбоины или заборы очень уж безобразные, распорядиться засыпать, да перекрасить, а коли безобразие совсем уж невозможное и неисправимое, так по другой улице начальника губернии направить. Ну и места определить, где радостный народ будет высокого гостя с утра с караваем ждать, ура кричать и подарки подносить. Репетируем, я в коляске будто губернатор еду, а они кричат радостно, поднос мне, правда, пустой, несут. Тьфу!

Порошкин ладонью ударил плашмя по струнам, и гитара жалобно отозвалась.

– Коли так на гражданской службе тошно, стоило ли в отставку выходить?

– Может и не стоило, – согласился Порошкин, – на службе военной, да на Кавказе, дело живое. Помню, только меня в прапорщики произвели, ловили одного бея, по горам лазили, засады выставляли, экспедиции устраивали. Года не прошло – словили! Ордена раздавали, в чины следующие производили. Меня, правда, по молодости моей, обошли, но ладно. Поскольку год прошел, и новый бей вылез, как черт из табакерки, хуже прежнего, и давай все теперь его ловить. А о первом уже никто и не помнит. Я у тому времени подпоручиком стал, Анну тогда на шашку заработал. Лихое было дело, своих людей положили немало, но победили. Словили бея этого. Пожили спокойно какое-то время, пока третий бей не вылез. И снова хуже прежнего. Он теперь и грамотный, и политесу обучен, да только зверем и в галстухе остался. Подумал я тогда, что за ерунда получается, так всю жизнь по горам этих беев ловить, потом уволиться, если раньше не убьют, капитаном в пятьдесят лет, когда не понять, что краснее, Анна на шашке или нос на лице. А жизнь-то и прошла! Пока за беями этими гонялся. Подумал я тогда, подумал, да и подал в отставку. А вы, наверняка, очередного бея ловите?

Поручик кивнул и засмеялся.

– Ловим, как не ловить, правда ваша, лезут эти беи, как черти из табакерки. Спокойной жизни нет.

– Может их тогда и ловить не надо? Пусть сидит какой-нибудь над всеми своими абреками? Даже и наградить его, платить ему деньгами за спокойствие. Все дешевле чем экспедиции за ними отправлять.

– Может и так, только долго его абреки спокойно не просидят, на промысел к нам отправятся.

Они помолчали. Поручик подумал, что разговоры воевавших на Кавказе офицеров всегда сходились к одному: как эту войну прекратить и к общему выводу, что прекратить ее не получится. Потому решил он повернуть разговор и спросил:

– Вы что же с гитарой, или марш какой мне сыграть хотите?

Порошкин с недоумением поглядел на гитару в руках. Улыбнулся. Провел рукой по струнам. И замурлыкал:

– Он был титулярный советник,

Она генеральская дочь,..

Чиновник прервался, снова улыбнулся и спросил:

– Знаете, сударь мой, какое мне здесь последнее особо важное задание дали? Ответственнейшее! Жену действительного статского советника с дочерью встретить и сопроводить. Имение генеральша себе присматривала в наших краях.

Порошкин вновь замурлыкал под струны гитары:

– Он робко в любви изъяснился,

Она прогнала его прочь!

Потом он шлепнул ладонью по струнам и, наклонившись к поручику, свистящим шепотом произнес:

– А вот и не прогнала!

Чиновник вновь взялся за струны, тихо перебирал их и с каким-то наслаждением, то и дело счастливо посмеиваясь, заговорил:

– Все эти крысы канцелярские, три пальца в чернилах, правый рукав вытерт до блеска, мозоль от пера на пальце, да на заднице от сидения – все они смеялись, когда я доходного места лишился, ни у кого из них мечты дальше места столоначальника занять нет. А я только паспорта дождусь и – адью!

Порошкин бросил гитару на кровать, вскочил, схватил со стола глобус, раскрутил его.

– Учитель местный, географ, приятельствую, глобус принес, уж мы, как с ним вина выпьем, порядки наши поругаем, так его раскрутим и смотрим. Куда пальцем не ткнешь, тут царь, там король, здесь султан, и все переженившись, все в родстве, не через детей, так через племянниц, совсем как в нашей дыре, тот кузен, этот свояк, здесь племяш, тут просто собутыльник, смотрели с ним, смотрели, все перебрали и решили, что в Америку надо ехать. Не может такого быть, чтобы и с другой стороны земли такое же безобразие творилось как здесь. Вот и задумал тогда, но все боязно было, пока генеральскую дочь не встретил. А тут уж мосты сожжены, три дня знакомы, пока ее маменька все имения смотрела, я на дочь ее глядел, вздыхал, потом не выдержал и объяснился. На колени упал! К папеньке-маменьке руки ее просить не пошел, меня к вице-губернатору и на порог не пустят, а как сердце ей открыл, она сама ко мне в руки бросилась. Сама под гнетом родительским измучена. И только случая искала, как из-под него вырваться. И решили мы с ней, с сердечком моим, ангелом моим драгоценным, бежать.

Порошкин достал из-за ворота рубахи медальон, раскрыл его и протянул поручику. На маленьком портрете была не воздушная девушка, как тот ожидал, а молодая женщина с властным тяжелым лицом.

От него ждали восхищения, поручик, причмокнув, качнул головой, но что сказать в одобрение не нашелся.

– Лихо-лихо! Сударь, – осторожно начал он, – не кажется ли вам, что в действии этом, побеге с генеральской дочерью, да за моря, есть стремление не только сердцами соединиться против воли родителей, но и всем местным чинушам нос таким образом натянуть?

– А хоть и так! – неожиданно легко согласился Порошкин, – не могу больше здесь! На рожи их чиновничьи смотреть, не могу, разговоры их слушать. Все здесь обрыдло! Сердечко мое уже в Париже, а мне еще паспорт дожидаться.

Когда паспорт заказал, начальник вызвал, пытал, чего я забыл в этом Париже? Такие турусы на колесах развел, что отдыхать надо дома, и что чиновнику патриотично, что непатриотично. Что и война была с Францией, что вольнодумцы они. То есть императрице в сношениях с Вольтером состоять можно, а нам книги его читать ни-ни! Не сметь! Вот сановников наших жены-дети из Парижа не вылазят, на воды не в Пятигорск, а в Эмс и Карлсбад ездят, заграницу себе прибрали, им патриотами не надо быть, а мелкому чину, да и титулярному советнику – именно патриотом быть оставили. Видишь – денег нет – тогда патриотом будь, и этим утешайся и гордись.

Соврал ему, будто на лечение еду. А от кавказских вод с войны неприятие. Про раны свои наплел. Только до Франции доберусь, с сердечком своим встречусь, на пароход и в Америку! Распродал все, монет золотых, да серебряных наменял. Кукол и бус накупил индейцам на подарки. И налегке с сердечком моим драгоценным...

Порошкин легко и счастливо засмеялся.

– Тут на днях с листом подписным ходили, на храм собирали, в лист тот заглянул: кто больше ворует – тот больше и дает, а остальные за начальством тянутся. Ни копейки не дал! И они против фамилии моей жирный такой прочерк поставили. Как вычеркнули меня из своего воровского списка. Ох, только бы паспорт дождаться и вперед! Налегке! Хочешь, гитару тебе оставлю?!

Поручик засмеялся и замотал головой.

– Я и играть на ней не умею!

– А может вместе? В Америке, слышал, чудеса творят, ногу механическую сделают – лучше своей! Поехали!

– Что эта Америка, вам, сударь, так далась? На почтовой станции несколько дней куковал, газеты читал. И там, в Америке, война идет вроде, да только воюют не как добрые люди, не за веру или с супостатом каким, а север с югом, вроде как не взаправду, а как если бы у нас Москва с Петербургом воевать стала или рыжие с лысыми.

Порошкин захохотал, взъерошил рыжие уже порядком поредевшие волосы, погрозил ему пальцем, потом схватил глобус и стал показывать его чужой непонятной стороной поручику.

Поручик все мотал головой и отмахивался, словно с глобусом сватал Порошкин ему ту самую далекую таинственную Америку.

– Или глобус себе оставьте! Вотрубе нашему его от меня вручите. Он, помню, не верил, что земля круглая, говорил, противно вере это, а потому быть не может.

– Ну помилуйте! Сударь мой! – отбивался поручик. – Когда еще в полк попаду?! И что, мне до тех пор по России с глобусом путешествовать? Куда с ним, в медико-хирургическую академию? Или место придется искать, а я с глобусом приду?! Засмеют!

– Тогда столоначальнику своему отправлю! Чтобы знал, где меня с моим солнышком искать. И надпись соответствующую приложу! Поперек океана! – Заливисто смеялся Порошкин. – Ладно, мое дело решенное, лучше мы самовар поставить прикажем, да о нашем прошлом боевом поговорим, о товарищах, с которыми служили, поскольку дела у меня впереди такие, что вряд ли еще когда свидимся.

* * *

За ручку пассажирской двери дернули. Цветков захлопнул книгу, дотянулся и открыл её. На сиденье быстро села Светлана и сразу защелкнула блокиратор двери.

– Поехали, быстрее.

Как назло мотор с первой попытки не запустился, ему словно передалось исходившее от нее напряжение. И Сергей невольно занервничал.

«А ну! - мысленно приказал он себе, – успокоился!»

Цветков вспомнил, что не вытянул «подсос», а движок, пока стоял здесь, видимо остыл. Светлана сидела, сжавшись в комок, опустив лицо, держа спортивную сумку на коленях.

Теперь движок легко затарахтел, они выехали на дорогу и покатили к Моздоку.

– За нами серый москвич едет, – вполголоса сказала Светлана. Она подалась вперед и внимательно смотрела в боковое зеркало.

Сергей тоже глянул в зеркало. Москвич, словно услышал их, замигал поворотником и свернул.

– Параллельная дорога есть? – тревожно спросила она.

– Параллельной дороги нет.

Напряжение в салоне не отпускало. Когда Цветков не понимал что-либо, он сначала пытаться разобраться, потом злился.

– Притормози, – попросила она, – прижмись к обочине, пропусти попутки и едь тихо, держи километров сорок.

Их обогнали все попутные машины, даже трактор с копной сена в прицепе ушел вперед, ни спереди, ни сзади никого не было.

– Долго еще ползти? – спросил он.

– Прибавь, – тихо сказала Светлана.

– Я и не заметил, как ты с автобуса сошла.

Цветков перешел на ты, потом подумал, что на вы он к Светлане и не обращался, и вообще разговаривает второй раз, а прошлый она всю дорогу молчала на заднем сиденье шестерки, да и в уазике, когда подвозил ее к границе, была не очень-то разговорчива.

Перед въездом в город устроили временный КПП. Перегородили дорогу грузовиком и пропускали машины по одной, проверяя документы, некоторые автомобили досматривали.

Цветков остановился, милиционер в полевой форме с погонами старшего лейтенанта наклонился к открытому окну, мазнул взглядом по капитану и остановился взглядом на хиджабе его попутчицы.

– Пассажир, документы предъявите!

Сергей хотел передать её паспорт инспектору, но Светлана сама протянула его.

– Откуда и куда едете, Алия Анаровна? – спросил тот, пролистав документ. – В сумке, что? Позвольте полюбопытствовать. Товарищ капитан, вы вместе путешествуете?

– Старлей, – не поворачивая головы, спросил Цветков, – подскажи, мой друган капитан Селедцов домой убыл или все еще здесь службу несет?

Двумя пальцами он протянул свое удостоверение на право проверки "всего, что движется в районе", которое ему сделал Смирнов.

– Капитан милиции Селедцов, – инспектор вернул паспорт, – когда последний месяц разменял, стал не только зачеркивать дни в календаре, но и пробивать их насквозь до отметин в стене. Сам не видел, но говорили, что лбом по гвоздю. Счастливой дороги!

С одноэтажных спрятанных за заборами частных домов начался город.

– У тебя не оружие в сумке? – спросил Сергей.

Светлана молчала, потом снова припала к боковому зеркалу, рассматривая машины сзади.

– Нет, – выждав, ответила она.

Они остановились у гостиницы. Какое-то время Светлана сидела, потом, словно собралась с силами, и, наконец, вышла из машины.

Цветков поставленную задачу выполнил. Довез ее до гостиницы. Но не уезжал, смотрел, как она с сумкой в руках нерешительно подошла к большим дверям, постояла и растерянно оглянулась.

Сергей вышел, закрыл дверцу и быстрым шагом пошел к ней. Взял сумку и первым зашел в вестибюль.

В нем было пусто и просторно, за стойкой регистрации скучала дежурная. Светлана подошла к ней, о чем-то спросила и получила ключ.

По лестнице они поднялись на третий этаж, в конце коридора Светлана ключом открыла дверь номера и остановилась.

Так они какое-то время стояли перед приоткрытой дверью.

Светлана беспомощно глянула на него, вымученно улыбнулась. Сергей толкнул дверь, зашел и поставил на пол сумку. Светлана зашла следом. В номере было сумрачно из-за задернутых плотных штор.

«Надо валить, – подумал он, – вещи поднес и хватит».

– Сергей! – попросила она, звенящим от напряжения голосом. – В голове как туман. Ничего не соображаю. Не ела все это время. Ты не мог бы принести чай и какое-нибудь печенье?

Он развернулся к выходу.

– Дверь изнутри закрою, постучи два раза, потом пауза и еще один раз…

Кафе при гостинице не работало. Он вышел на улицу, в ближайшем киоске купил чай в пакетиках и большую пачку печенья. В соседнем ларьке взял шоколадку, сыр в нарезке, сахар и маленькую банку растворимого кофе. Когда вернулся, дежурная за стойкой подняла голову.

– Вы к кому? – строго спросила она, словно не видела его несколько минут назад.

«Как её назвать-то? – подумал он, – Светлана или Алия Анаровна?»

– На третий этаж, только что вещи заносил, вот, – показал он пакет с продуктами, – надо и продукты забросить.

– К геологам? – кивнула дежурная и опустила голову.

Нагромождение нестыковок раздражало, документы на другое имя, сегодняшняя ее нервозность, теперь еще и какие-то геологи приплелись.

Он постучал в дверь два раза, сделал паузу и еще раз негромко стукнул костяшками пальцев.

Сергей прислушался, за дверью было тихо. Он выждал, повернул ручку и толкнул дверь. Та оказалось запертой. Вновь выбил условный стук. Только тогда повернулся ключ в замке. Светлана пропустила его, снова заперла дверь, прошла номер и встала с края занавешенного окна.

– Посмотри! – негромко попросила она.

Цветков подошел.

– Штору не трогай.

Между шторой и стеной была узкая щель, виден кусочек двора и дом, стоящий под углом.

– Третий этаж четвертое окно от края, оттуда наблюдают.

Цветков всмотрелся, но ничего не увидел. Обычное пыльное темное окно, за ним такая же плотная штора, едва виден горшок с каким-то размашистым цветком. Форточка приоткрыта.

Он повернулся к Светлане. Её била дрожь, глаза были широко раскрыты. Платок она сняла, комкая его в руке, волосы растрепались. По виску пробежала и исчезла, словно растаяла, капелька пота.

– Пошли!

Цветков подхватил сумку, пакет с едой, взял Светлану за руку и чуть ли не силой повел к двери.

– Куда? – спросила она, когда они уже бежали вниз по лестнице.

– В надежное место.

В холле Цветков бросил ключ на стойку дежурной и, не отпуская руки Светланы, вывел ее из гостиницы.

На машине быстро проехали по городу. От общежития как раз отъезжал какой-то уазик, и Цветков успел проскочить на Ниве, пока не опустили шлагбаум. И сразу припарковался на свободное место.

– Товарищ капитан! – запыхавшись, подбежал солдат с КПП. – Этой машины нет в списках.

– Так запиши! – буркнул ему Цветков и крикнул в сторону будки охраны:

– Сержант! Внесите машину в списки!

Светлана так же послушно шла следом. По коридорам, где взад-вперед ходили военные. Их жены цепляли взглядом Светлану, пока дошли до его комнаты, казалось, весь полк прошел мимо.

«Сегодня же выходной, – подумал он, – только поднялись или уже вернулись с рынка».

Сергей достал из-под коврика ключ, отпер дверь и пропустил Светлану вперед. В комнате бросил на диван вещи, подвел ее к окну.

За опоясывающем территорию забором расстилалось ровное чистое поле, вдалеке виднелась полоска деревьев, закрывавших дорогу.

– Отсюда никто не будет за тобой наблюдать. В доме только военные с семьями, никого чужого, на входе – КПП, часовой с оружием, территорию патрулируют. И вообще, давай поедим, ты голодная и выспаться тебе, похоже, надо. И еще врачу обязательно показаться.

– Еще помыться, – виновато улыбнулась она.

Он достал из шкафа полотенце, старый, давно ставший ему малым спортивный костюм на смену, отвел ее в душ, дождался у кабинки и привел обратно в комнату. И здесь уже суетился, сновал от холодильника – что же он пустой такой?! – к столу. Вскипятил воду и заварил чай, разложил и распечатал купленное в ларьках. И все поглядывал на Светлану, сидящую на диване. Косметика смыта, еще мокрые волосы убраны назад.

«Да она совсем не старая», – подумал Сергей вновь, раз за разом поглядывая на нее.

Вот только черные круги под глазами не спрячешь. И все так же женщина вздрагивала и сжималась в комок, стоило кому протопать по коридору.

– Ты ешь! Я дверь закрою и скоро вернусь, – сказал он, глянул на часы и вышел.

На выходе из общежития Цветков стал спрашивать, куда направляются те, кто попадался в форме.

Наконец подвернулся прапорщик, собиравшийся ехать с продуктами в столовую штаба группировки.

– Будь другом, привези мне оттуда доктора, – попросил его Цветков. – Домики за штабом знаешь? Последний слева, там майор-медик живет. С Мурманска.

– А он поедет? – засомневался прапорщик. – Товарищ капитан, пошлет меня на фиг этот медицинский майор. Может нашего врача из ПМП?

– Поедет, – улыбнулся Цветков, – наш из медпункта не факт, что трезвый, а тому майору скажи: капитану Цветкову должок за камыши вернуть надо. Он поймет…

Прапорщик уехал, а Цветков, пока поднимался по лестнице, вспоминал встречи с майором.

На второй день своего откомандирования Цветков в беседке у штаба спросил у него, который час, и тот оттянул рукав и с важным видом показал циферблат часов. Цветков всмотрелся и тряхнул головой от недоумения, стрелки показывали какую-то ерунду.

– Полчаса до обеда, – объяснил майор, – если о том речь.

– А они какое время показывают? – не мог не спросить Цветков.

Время показывают. Только циферблат на двадцать четыре часа, а не на двенадцать. Специальные, для полярников. Когда полярный день или полярная ночь очень помогают.

Сергей глянул на его шеврон. Строгий сфинкс, Северо-Западный округ.

– Мурманск, – поймал его взгляд майор. Белые ночи, что там Питер! А уж зимой!..

И майор, поправив на плече сумку с красным крестом, с важным видом пошел дальше по своим медицинским делам. Дойдя до конца территории, оглянулся, пролез под колючей проволокой и сразу свернул налево.

Все ясно – на карьер купаться.

Ходить на окруженный камышами, больше напоминавший озеро карьер было запрещено, но офицеры штаба при первой возможности удирали туда, купаться и загорать. График у доктора был свободный, и он то и дело наведывался к воде урвать кусочек яркого солнца и теплой воды, чего был лишен на севере.

Наказали его не начальник штаба или командующий, а солдаты.

Спустя неделю Цветков шел по своим делам вдоль заменявшей забор колючей проволоки, когда его кто-то негромко и протяжно окликнул из видневшихся вдали камышей:

– Товарищ! То-ва-рищ капитан! Подойдите, пожалуйста!

Цветков раздвинул ряды колючки, поднырнул под нее и подошел к зарослям.

В камышах топтался доктор. Он был совершенно голый, его и так всегда торчащие вверх коротко стриженые волосы, теперь, казалось, торчат от возмущения. Только зеленое офицерское удостоверение личности осталось, и он перекладывал его из руки в руку.

– Солдаты, – морщась, топтался он на колкой от стеблей земле, – пока купался, форму сперли. И сумку медицинскую!

Цветков изображал на лице сочувствие, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

– Бывает, – равнодушно сказал он. – Сам в детстве часто голышом плескался. Ну, я пошел.

– Стой! – испугался доктор, – капитан, выручи! Крайний домик слева, в малой комнате на кровати треники и футболка, тапки под кроватью. Ключ – слева над дверью, за наличником…

– Надо их найти! – заявил он, как только Цветков вернулся с его одеждой, – через дежурного, всех солдат построить, санитарный осмотр помещений.

От нетерпения он притоптывал ногой в тапке. Штрипок не было, штанина задралась выше щиколотки.

– Товарищ майор, здесь не только наши бойцы шарятся, рядом полк минобороны стоит, авиаторы какие-то остались, Хорошо, хоть документы бросили. В сумке-то что было?

– Журнал «На боевом посту», – пробубнил доктор, – колбасы полкруга, печенье, часы.

– Колбаса и печенье однозначно уничтожены, а часы ваши приметные, у кого увижу… давайте-ка я вас до домика доведу, а то еще патрулю попадетесь.

На прощание майор пожал ему руку и сказал, что за ним долг.

Продолжение концерта состоялось на вечернем совещании, когда командующий поднял майора, спрятавшегося в задних рядах в чьей-то заношенной c чужого плеча форме.

–… И вот сидит голый мужик в камышах, и из этих камышей всем, кто мимо идет, рассказывает, что он не нудист, не либерал-демократ, а целый майор… – генерал долго с наслаждением расписывал, представляя, как солдаты делили значки с докторского камуфляжа и тянули спички, определяя, кому достанутся майорские берцы.

– Начальник тыла! – перешел он на командный голос.

В первом ряду поднялся полковник с шевроном Северо-Кавказского округа.

– Выдать доктору новое обмундирование!

– Замполит! – повернулся он к полковнику Давыдовскому! – Виктор Константинович, часы наградные остались?

– Найдем, – кивнул тот.

– Выдайте ему. Одни. Начальник штаба, приказ на поощрение будет – вставите страдальца. Майор, рапорт на матпомощь подайте, хоть мыло, зубную щетку купите. Остальных предупреждаю, – снова повысил голос генерал, – следующий купальщик получит только портупею и будет в ней до замены нагишом служить…

Цветков решил рассказать эту историю Светлане, чтобы поднять ей настроение, но, открыв дверь, увидел, что она, не допив чай, спит на диване в обнимку с огромным плюшевым мишкой его дочки.

Стараясь не шуметь, он накрыл ее пледом и прибрался на столе. Потом сел у окна и достал книгу.

* * *

Майор Стрельцов, хоть был и не из их батальона, но поручик его знал, майор стал известен всей дивизии тем, что жену нашел на Кавказе, в одном из аулов. Причем взял не просто чеченку, а родственницу мюрида самого Шамиля. По российским меркам в родстве она была настолько дальнем, что здесь такую трех или четырехюродную племянницу иные именитые родственники и на порог бы не пустили, другое дело Кавказ! И хотя мюрид вскоре пал в очередной битве с неверными, и давно никто не помнил его имени, княжеская кровь жены тешила мужа, а однажды, когда он был еще штабс-капитаном, спасла жизнь. У горцев не поднялась рука с шашкой на родственника по жене подручного Шамиля. Супруга его поручику помнилась диковатой, замотанной в платье как в кокон, девушкой, ясно лишь, что тонкая и гибкая, лица не видать, только черные глаза сверкали. Он и голоса ее ни разу не слышал, молчала при чужих и прятала лицо. Офицер поспорили на шампанское, кто первым из них его увидит. И у ручья девушку подкарауливали, и к ее супругу, норовили зайти быстро и неожиданно. Все равно, резким движением рука тканью закрывала лицо, лишь черные глаза сверкнут на нахала.

Поручик вспомнил все это и повернул со своего пути в заштатный городок, где стоял полк, в котором продолжал службу майор. Была и еще одна мысль, хотелось узнать, как живется и служится в отдаленном гарнизоне и не найдется ли место ему, если рана не позволит продолжать службу на Кавказе.

В расположении полка майора не оказалось, приболев, он уже неделю оставался дома. Зато и встретиться, и поговорить им можно было без помех. Посыльный довел его до калитки и побежал обратно в полк. Поручик открыл незапертую калитку, глянул, нет ли во дворе собаки, и зашел. Дом за оградой был невелик, но уютен. В три окна на первом этаже и галереей-балконом вдоль мансарды. Краска была свежей, сверкали чистые стекла окон, словно весь дом только что вымыли от земли до конька на крыше, на котором вертелся, стараясь поймать легкий метущийся ветер красный флюгер-петух. Вход в дом был сбоку и с фасада не виден, поручик на секунду задумался в какую сторону пойти, но тут слева донесся легкий визг пилы, и он повернул туда.

За крыльцом небольшой худенький мужичонка в фартуке, стоя к поручику спиной, ловко в одиночку управлялся с двуручной пилой, распиливая короткое бревнышко в козлах.

– Любезный! – подошел ближе поручик, – дома ли хозяин? Ну-ка, позови его!

Мужичок повернулся к нему, улыбнулся и стряхнул с фартука опилки.

– Фу ты! Простите, господин майор, – смутился поручик, – вот уж не думал застать ваше высокоблагородие за плотницким делом.

А сам подумал: "это еще хорошо, что я его "плешивым столяром" не назвал!"

Майор же снял фартук, повесил его на бревно. Он был в серой с распахнутым верхом рубахе и полотняных штанах, на ногах широкие растоптанные туфли – немудрено обознаться.

– Не извиняйтесь, господин поручик, право, пойдемте лучше в дом. Вы с дороги устали, верно, позвольте вам завтрак предложить, или уж супруги моей дождемся и по времени сразу пообедаем.

В доме он ушел переодеваться, а поручик тем временем осмотрелся. Вся мебель, стулья, столы, этажерки, шкаф – были необычны. Они отличались от тех, которые делали столяры, своей явной самодельностью, но не были ни грубыми, ни убогими. Ножки у стола толстоваты, этажерка непомерно широка, а шкаф с разными по ширине дверцами, но все было сделано добротно, под нужный именно в этом месте размер и видно, что с любовью. Каждый угол, каждый завиток тщательно отделан. Все покрыто лаком, под ним дерево словно светилось.

Майор вышел в форме, которая добавила ему солидности, теперь уж не спутаешь.

"И как я так обознаться мог?" – недоумевал поручик.

– Вы уж, сударь, не говорите никому, что видели. А то мне лекарь и постельный режим прописал, и микстуры всякие, а я, не поверите, с деревом возиться начинаю и чувствую, что выздоравливаю. Сами посмотрите, всю обстановку собственными руками соорудил.

– Где ж супруга ваша? – поинтересовался поручик.

– На рынке, и денщик с ней, должна уже подойти, тогда сразу и велим на стол накрыть.

Поручик замолчал, майор крутнул жидкий ус и снова заговорил о жене.

– Ни дня, ни минуты не пожалел, что женился на Кавказе. Нашей жене российской что надо? На балу перед другими хвостом повертеть. Друг перед другом ходят как павлины. У всех только наряды на уме, да драгоценности. То ей брошку, то кольцо, то шляпку, то платье! Своей же, помню, десять лет назад накупил ленточек, да бус – она и счастлива. Теперь, конечно, другое, я ее как мог на европейский манер перевоспитал, но все равно не в пример скромнее других полковых дам. Другим бы женам с нее поучиться.

– Девушки в любом народе хороши, пока молодые, чеченские особенно, но вот их законы дикие принять не могу. Что вам про абреков рассказывать – сами знаете. Пока ему выгодно, он мирный, а выгода другим боком повернется, так, не задумываясь, и украдет, и зарежет, и ни то, ни другое против правоверного за грех не посчитает.

– Это так, – согласился майор. – Дикие они люди! Чуть что – за кинжал. Еще прапорщиком был, хотел среди них порядок навести, на наш русский порядок их перестроить, в нашей крепости один чеченец другого зарезать пытался. Мне говорят, не суйся, у них свой закон. А я все понять не мог. Закон ведь один, российский. Как это так – пошел и зарезал?! Велел изловить и связать. Объясняю ему: тебя на Сахалин сошлют, а будешь и там шалить, на кобылу тебя и высекут, не успокоишься – к тачке прикуют и будешь уж до смерти с ней ходить. А он лежит связанный. Глазами вертит, зубы скалит и одно твердит: зарежу!.. Всех их зарежу!..

– Что ж он так зарезать хочет? Да еще и всех? – Лениво поинтересовался поручик.

– Да кто его знает, у них там из рода в род режут друг друга, а за что уже и не помнят. И зарежет. Словят. И тогда или этапом через всю Россию, или морем его повезут. По дороге острова райские посмотрит, а потом уж на наш остров, Сахалин. И к тачке…

– По мне так лучше пусть зарежут, чем до конца дней с тачкой ходить, да спать с ней в обнимку, – подумав, решил поручик. – И все же заставить их жить по нашим законам надо. Иначе порядка среди горцев не будет.

– Помнится, я, по молодости, как вы думал. Чего проще, заставить жить по-нашему, просвещение ввести повсеместно, грамоте их обучить, манерам благородным, чины раздать, и все будет правильно, – вздохнул Стрельцов, – потому и супругу свою обучал усиленно на европейский манер. Чтобы была с другими женами офицерскими вровень. Вот полковник наш, как в отставку вышел, на актрисе женился. Хороша была чертовка! Юбка огромная красная. На сцену выйдет и как начнет ей крутить, так она вся волнами вокруг нее. Так у нее полюбовник был молодой, оборванец какой-то, тоже из театральных, без роду и племени. Любовь вишь у них была, а денег не было. Полковник-то на Кавказе всю службу провел, ордена, ранения, деньгами жаловали. А любовник только, что смазливый. Голь, ни копейки за душой. Им бы подождать несколько лет, полковник бы и сам помер от ран. Ан нет, не терпелось им погужеваться, поторопились, зарезали его и не по кровной мести, а по жадности. Всем сказали, что он в Петербург по делам пенсионным поехал и пропал, а сами его в саду зарыли. Собака у полковника была, тоже старая, уже ковыляла, не бегала, так день выла, а потом могилу его в саду копать стала. Так и вскрылось все это дело. Взяли актрисулю, а следом и полюбовника ее. И на каторгу обоих. Полюбовник теперь на Сахалине всё прошения на высочайшее имя пишет, чтобы помиловали, что молодой был, что дрянь-актрисулька его с пути праведного сбила.

– А артистка? – заинтересовался поручик.

– Артистка-то? Не пропала артистка. Осмотрелась, видит, что мужиков на каторге не пересчитать, а баб раз-два и обчелся. Их на Сахалине поселенцам в сожительницы отдают. Так она сначала с надзирателем жила, потом с кузнецом. А коли баб мало – они и кочевряжатся. Купи полусапожки козловые, неси полушалок, а то скажу приставу, что бьешь, и к другому перейду, вас тут поселенцев на меня до конца века хватит…

– Чего ж вы мне это рассказываете? Милостивый государь! Сначала про чеченца с его кровной местью, потом про полковника женой и любовником зарезанного, актрису его? С кузнецом каким-то на Сахалине живет. Не пойму!

– А то, что полюбовник ее потомится на каторге лет пять, ну десять, с манифестами срок раньше закончит, да на праздник какой и отпустят убийцу. Сначала в поселенцы, потом и вовсе в крестьяне, и уедет с Сахалина. Актриса год над кузнецом покуражится, к другому перейдет, потом к третьему. И она срок закончит, да на волю. И там не пропадет, дальше хвостом вертеть будет. Еще и замуж за купца какого выскочит. Повертит перед ним юбкой или еще чем и окрутит. А знали бы они, что за такое родня полковника весь их род вырежет, глядишь, и остереглись бы. Вот и разбери после этого у кого закон лучше, у нас или чеченцев? И так, куда ни глянь. Чем за воровство по российским законам судить раз за разом, может, сразу руку отрубить? Пусть не на первый раз, а на второй или третий? Без руки, культяпкой-то в чужой карман не залезешь! Как считаете, государь мой?

– Кровь за кровь, а актрисулю за блуд камнями… – с удовольствием потянулся поручик, – как вы повернули все это дело! Правы вы, не нужны им наши порядки, вредны. И без руки, уж точно, больше не своруешь. Так что горец-то тот? Который пытался или зарезал, на Сахалин отправился?

– Отправился. И этот поехал, и другие, сколько я их в дальнюю дорогу за службу отправил, уже и не вспомнить. Секут их там на кобыле, они не терпят – звери, бегут, убежал – ловят. Им говорят – терпи, молись и терпи, а они не могут. Было двадцать лет каторги, еще десять дадут, потом еще, лет сорок наберет, к тачке прикуют, так с ней до конца дней и ходит. Куда он, туда и она.

Поручик рассматривал майора. Тот и раньше был не в теле, теперь и вовсе охудал. И супруга его, хорошо помнил – вечно замотанная – со стороны посмотришь, не понять, вроде девчонка совсем. Сам майор тогда все повторял: "наша семейная комплекция самая, что ни на есть, военная, суворовская". Жена его долго дичилась. Стоило кому из офицеров обратиться к ней, закрывала лицо платком и пряталась за мужа.

"Как она теперь вдали от гор? Да он же ее манерам светским научил, коли так, то и лицо ее, пусть и десять лет спустя, увижу! Ну и спор на шампанское выиграю, само собой", – обрадовался поручик.

– Вы, вижу, построились? – одобрил он, – дом-то хорош, хоть и невелик!

– Ничего, нам с женой хватает, – с удовольствием оглядел стены майор, – пусть невелик, да на свои поставил.

– Чего же на свои? – удивился поручик, – испросили бы средств у начальства, а то и на имя государя обратились с просьбой о всепомоществлении. Жалованье бы за несколько месяцев вперед выбрали, на дом-то никому не отказывали. Вы же не генерал? Это с их окладами государь денег не даст, а уж, верному служаке?!

– Так-то так, – вздохнул майор, – государь милостлив, не откажет. Да сами знаете, как потом. Дом он и твой, а внаем не сдашь! По кодексу офицерскому, случись перевод – посторонним не продашь, только своему полковому, да за полцены. А хочется иметь уже свое гнездо. Я же в резерве на командира батальона который год стою, все места подполковника нет, а появится, так гвардеец какой перехватит.

– Для обер-офицеров в полку вакансии есть? – поинтересовался поручик.

– Какие вакансии?! – засмеялся майор, – очередь есть. Все из местных жителей норовят детей на службу пристроить. Пусть год солдатом, вольноопределяющимся, зато потом худо-бедно экзамен сдал, произвели, и голова не болит, служи себе до пенсиона. Так что у нас вакансии заполнены, и все, кто постарше, чуть ли не поголовно в резерве на ротного стоят. А тех с места палкой не выгонишь. Вот на Кавказе вакансии есть, только ехать туда не особо хотят. Иной решил, лучше поручиком или штабс-капитаном службу завершить, зато в покое. Все с солдатами на шагистику налегают. Объяснять пробуешь, что на том же Кавказе или на войне большой от той шагистики толка нет, а нужны в стрельбе меткость и выносливость, смотрят на тебя эти обер-офицеры, как бараны. Глаза выпучат, да что толку с них солдат учить требовать, коли сами ничего не умеют. Только и освоили: караулы и парады. Две мечты – до пенсиона дослужить и место ротного занять. И наши штаб-офицеры, командиры такие же: учений боятся – еще жизни себя случаем лишат, стрельбы – а ну в мишень промахнутся, или вовсе в кого не надо попадут? И патронов расход! Да и генерал с инспекцией приедет, прежде всего на шагистику, разводы и перестроения смотреть будет.

Я вот, говорил, на батальонного в резерве стою, раз документы в штаб ушли и пропали, другой раз то же самое, вижу, чтобы продвинуться один путь, снова на Кавказ годика на три отправиться.

– Супруга рада будет на Кавказ вернуться.

– Родные края ей. Здесь сколько раз видел, особенно поначалу, встанет во дворе или у окна и смотрит туда, где горы эти, их и не видать-то, а все на цыпочки встанет, смотрит-смотрит, потом и слезу смахнет. И так мне ее жалко тогда было, вот будто цветок дикий вырвали из сада и в горшок воткнули. Поливаешь, землю рыхлишь, то торфа добавишь, то песочек сыпанешь, а он все никнет. Детей пока нет, может поэтому? Я ж ее и саму ребенком взял, а тут перевоспитать под себя решил. Нехорошо так о жене говорить, но её как и лошадку дикую объездить надо было, сбрую справить, порядку заведенному приучить. Зато теперь она ни от какой русской матроны не отличается. Перво-наперво, заставил ее размотаться из тряпок этих и ходить как здесь принято. Второе, не молчать, лица не прятать и в разговор вступать смело. Трудно, трудно пришлось, и платья заставлял наши надевать, платки эти ее цветные попрятал, шляпок, все какие в магазине были, накупил.

Ротным своим велел жен привести, политесу ее всякому учить, разговорам светским. Те набежали, развлечение им. Учили наперебой, как букет собрать, разговор светский вести, ручку подать для поцелуя.

Так что теперь у меня настоящая командирская жена.

А вы, государь мой, не женились?

Поручик лишь развел руками.

– Напрасно, напрасно, дело это такое, что чем дольше откладываешь, тем себе дороже выходит.

Хлопнула дверь. В дом вошла жена майора. Поручик посмотрел на нее и охнул.

Толстая женщина с красным лицом, со съехавшей на бок шляпкой со свисающими ленточками, платье – вроде халата. В одной руке веер. В другой маленький, только к платью приколоть, букетик. Следом зашел денщик с большой корзиной, полной продуктов.

– Душенька! – подскочил майор, – а мы тебя заждались!

Она недовольно посмотрела на него. Сверкнули черные глаза. Швырнула в один угол веер, в другой цветы. И, неожиданно тонким визгливым голосом, закричала:

– Я – русская царская майорша, мне почему на рынке гниль подсунуть норовят? Я что баранину свежую не отличу? Почему твой солдат торговца арестовать и высечь не хочет?! Да в горах он бы мне сам ее, кланяясь, в дом принес!..

Денщик стоял по стойке смирно, держа корзину перед собой.

Майорша сорвала шляпку и швырнула ее на стол. Худенький лысый майор рядом с ней словно стал еще меньше, бегал вокруг жены, приговаривая: "Душенька!.. Душенька!..", а она тыкала ему в лицо жирным куском красного с заветренным краем мяса.

Поручик как мог старался спрятать улыбку. Но тут майорша увидела его, ее лицо стало строгим, она повернулась чуть боком, посмотрела на офицера искоса с каким-то нарочитым лукавством. Глаза ее чуть закрылись, ресницы затрепетали. Потом русская царская майорша переложила мясо в другую руку, а освободившуюся сунула ему под нос.

Поручик вздохнул, постарался не дышать и поднес руку майорши к губам.

* * *

В дверь коротко и сильно постучали. Незапертая она легко открылась. Николай Столяров с порога осмотрел комнату, наткнулся взглядом на спящую Светлану, потом на притулившегося у окна на стуле с книжкой в руках Сергея.

Цветков поднес палец ко рту, подскочил и едва не вытолкал Николая за порог.

В коридоре тот отступил на шаг и внимательно осмотрел Цветкова.

– Мерзавец! – сказал он негромко, – поручик Ржевский! Ты что вытворяешь?! Мы тут на ушах стоим! Полковник хотел территориальные ФСБ и МВД поднимать.

– Во проблема?! – пожал плечами Цветков, – спросили бы дежурную в гостинице.

– Спросили, – кивнул Николай, – только она сменилась, домой поехала, да через рынок. Пока нашли… Она пропала, ты пропал. Хоть бы нам через дежурного по штабу передал.

– Слушай, с ней что-то не так. Заторможенная вся. Все ей кажется, что следят за ней. То бьет ее, то колотит. Дрожать начинает, пот ручьем. Нельзя просто одну оставлять. У меня такое было с бойцом. Его пришлось в госпиталь класть. Больше месяца лечили. Потом на подсобном хозяйстве дослуживал.

– Надо врача организовать, – Николай размышлял вслух, – скорую вызвать или…

– Организовал. Должен наш врач со штаба группировки подъехать.

– Молодец! Давай ключи от машины, поеду, доложу. А ты не уходи никуда. Головой за нее отвечаешь.

Еще через полчаса приехал врач. Майор был в новеньком камуфляже с новой же сумкой с красным крестом на боку.

Сергей разбудил Светлану. Появление доктора она восприняла как должное, ко всему вокруг относилась отрешенно. Когда он привез ее сюда, в ней словно выключилось не отпускавшее ее напряжение, а за ним оказалась пустота, и теперь она делала все, что говорит доктор, протягивала руку, чтобы он посчитал пульс, послушно открывала рот. Цветков вспомнил, как дочка играла с куклой в больницу. Светлана со стороны была такой же резиново-послушной.

Когда врач достал фонендоскоп, Сергей вышел в коридор. Здесь улеглась утренняя суета, все, кто собирался – ушли в город, в какой-то дальней комнате надрывался магнитофон, старые записи итальянцев, лет десять назад не слезавших с экрана телевизора, сменяли друг друга.

Прошло минут десять. Со стороны лестницы в коридоре появился одетый в гражданку ставивший ему задачу проводить до границы Светлану полковник. Он был в темных брюках и белой рубашке. Воротник расстегнут, видно, что торопился. В руках все та же папка. Сопровождавший его солдат-рассыльный едва поспевал следом.

– Товарищ капитан, к вам, – доложил солдат.

– Идите, – оборвал его полковник.

Он дождался, когда солдат уйдет, и уставился на Цветкова. Так может смотреть только начальство, глядя на тебя словно на насекомое. Подчиненный в такой момент должен лихорадочно соображать, в чем провинился. Когда-то, еще лейтенантом, Цветков так и делал, но к капитанству это бесследно прошло. Полковник молчал, молчал и капитан. Наконец, старшему надоела игра в гляделки.

– Где Светлана? – спросил он.

– В комнате, – Цветков мотнул головой в сторону двери, – у нее врач.

Тот удивленно поднял брови. Цветков не стал ему ничего рассказывать. Полковник взялся за ручку двери, но та сама открылась, майор вышел, на ходу застегивая сумку с красным крестом.

– Что с ней? – спросил Цветков.

– Нервный срыв. Когда держишься на пределе, потом и причины нет, а не отпускает.

– Я думал, срыв, это когда орут, тарелки в стену кидают, – удивился Сергей.

– Лучше когда тарелки в стену, чем так. Я ей уколы сделал, таблетки на столе оставил. Теперь покой. Завтра заеду, кое-какие лекарства завезу. Если что – где найти меня знаешь.

– Майор! – подал голос полковник, – подробно и четко доложите.

Майор внимательно посмотрел на него, потом козырнул и, не отнимая ладони от полевой фуражки, доложил:

– Докладываю! Товарищ начальник! У больной временное острое реактивное расстройство с симптомами невроза.

У того сжались челюсти, по бокам выступили и заходили желваки.

– Майор! Сейчас санитарный транспорт придет, перевезете ее в больницу, – резким металлическим голосом приказал он.

– Нет необходимости! Во-первых, она спит и будет спать долго, во-вторых, все, что надо, я сделал. А в-третьих, не знаю, кто вы, но больными и ранеными распоряжается врач. Смысла в госпитализации не вижу. Тем более в местную районную больницу. Заеду завтра, – повторил он уже Цветкову и пошел к лестнице.

Полковник заглянул в дверь, постоял, подумал, потом пошел к выходу, через несколько шагов остановился и повернулся.

– Смирнов просил передать: с утра будь на месте, твоего Гомозова менять будут, – негромко сказал он.

Сергей вернулся в комнату, прошелся, то и дело посматривая на спящую Светлану, устроился у окна и открыл книгу.

* * *

Воспитанники, замерев, стояли по стойке смирно, штабс-капитан прохаживался вдоль строя. Следом шел унтер-офицер лет пятидесяти. Офицер что-то говорил, в правой руке были перчатки, и он похлопывал ими себя по ноге. Воспитанники напряженно слушали.

Наблюдавший за ним из-за ограды поручик неожиданно понял, что штабс-капитан копирует их корпусного командира. Вот только офицеры над стариком-генералом посмеивались, а кадеты воспринимали все всерьез, тянулись, поворачивали головы вслед за командиром.

– Р-разойдись! – зычно прорычал-скомандовал штабс-капитан.

Строй мгновенно распался, кадеты понеслись к спортивным снарядам. Между двух столбов были навязаны веревочные лестницы наподобие такелажа на паруснике, и вот они один за одним карабкались по ним ловко и быстро, словно обезьяны.

Поручик постучал палкой по ограде. Штабс-капитан, с важным видом говоривший что-то унтер-офицеру, повернулся, долго всматривался и, узнав товарища, быстро пошел навстречу.

На полпути остановился и дал команду унтер-офицеру, оставив его за себя.

Теперь они шли с двух сторон вдоль ограды к калитке. Штабс-капитан, когда смотрел на товарища, улыбался, но, стоило ему повернуться назад, взгляд становился суровым. И только когда дошли до ворот, и он покинул территорию корпуса, офицер расслабился, словно отмяк лицом.

– Как вы в наших краях? Да с палкой! Ранение? – закидал он вопросами поручика.

Тот отвечал коротко, когда сказал, что лишь проездом, штабс-капитан перебил его.

– Вот еще, проездом, оставайтесь у нас. Отдохнете – подлечитесь, с самого Кавказа до наших краев ехать, какой раненой ноге в дороге покой?! А у меня и квартира казенная. Три комнаты, кухня, у прислуги своя комната. Поместимся.

– Вы, вижу, в корпусе на правах начальника?

– Начальник – генерал, как водится. Но у него своих дел полно, то он у губернатора на приеме, то у вице-губернатора, то с градоначальником обедает, то и вовсе в Петербург уедет, и не будет он им сопли вытирать, на унтеров положиться можно, но чему они кроме шагистики и гимнастики научат? Вот и командую с утра до вечера. Учителя приходят и уходят, а я, почитай, день и ночь при них. Жена здесь же кастеляншей, несолидно, а все копейка.

Они прошли вдоль территории корпуса, дальше стоял трехэтажный дом. Квартира штабс-капитана оказалась на втором этаже, окнами на плац.

Едва поднялись по лестнице, и штабс-капитан крутнул рукоятку звонка, из-за дверей донеслись топот и веселый визг. Дверь открыла кухарка с распущенными волосами, в фартуке, со скалкой в руке.

– Волосы! – рыкнул штабс-капитан, – когда на кухне, готовишь – убрать! Заплести! Заколоть! И обед нам накрой.

Он произносил это как команду, приказывая колоть штыком. Но та лишь мотнула головой, волосы сами убрались за печи, и скрылась на кухне.

– Дура-баба! – проворчал офицер, – никак не приучу к порядку, не готовила бы хорошо, так дня бы не продержал.

А на них уже накатывала ватага. Мальчишки облепили их. Один полез к отцу на руки, второй уцепился за его шинель, третий занялся саблей поручика, четвертый из дверей полз за братьями, и только пятый, который остался в люльке, орал от обиды, что не может присоединиться к старшим братьям.

Штабс-капитан посадил по сыну на каждую руку, зашел в комнату и наклонился над люлькой.

– Чего пищишь? – сурово спросил он, – ты же солдат! А раз солдат – терпи!

Малец замолк, таращил круглые глаза и, казалось, внимательно слушал.

Подошла нянька – толстая губастая девка с короткой косой до плеч. Легко забрала обеих малышей и унесла их в дальнюю комнату. За ними побежали и старшие.

Офицеры разделись и прошли в гостиную. Два высоких в человеческий рост окна выходили на корпус, и плац, на котором маршировали воспитанники, был перед глазами.

– Собрали сорванцов со всего города, таких, что огонь, кого родители, чуть не плача, привели. Чем они по заборам, да чужим садам лазили, пусть уж лучше здесь военную науку изучают. Дома им один путь – в бездельники, а то и в лихие люди, а здесь мы их на такую дорогу выведем, чтобы была прямая как выстрел, без всяких там метаний.

И я с ними при деле. Сутками на службе. Когда и дома, всё равно нет-нет, да в окно взглянешь, и унтера об этом знают.

– Сколько же вас здесь живет? Не мало три комнаты?

– Мы с женой, сыновей пятеро, нянька, кухарка, да у них своя каморка, мужик по хозяйству помочь приходит. Продукты доставить, дрова поколоть. Тесновато. Как подрастут мальцы, гувернантку придется нанимать, вот тогда подам прошение о новой квартире.

Пока накрывали на стол, штабс-капитан налил им по рюмке хереса. Они продолжали стоять у окна, и штабс-капитан продолжил разговор.

– Я в город приехал, квартиру снял, детей тогда двое было. Походил, осмотрелся. Чувствую, к гражданской службе у меня тяги нет. Её и не было никогда, ну, а после наших кавказских дел, смотрю в бумагу какую и ничего не понимаю. Вижу, что умно, хитро написана, а что в ней сказано, не разберу, слов много, а ничего понять нельзя, главное не ясно, отказали тебе в том, что просил или разрешили. В городе команда солдат есть, с ними прапорщик из бурбонов, с ним и поговорить не о чем. Глаза на тебя вылупит и только: "Так точно, ваше благородие! Не могу знать ваше благородие!" В соляную команду меня зазывали, в лесничие. Все не то, а потом в корпус пригласили, чтобы перед воспитанниками выступил. Я им про службу нашу кавказскую рассказываю, младшие сидят – рты раскрыли, а которые постарше с вопросами: легко ли шашкой одним ударом голову снести, да если чеченцы людей воруют, разрешают ли нам в ответ у чеченцев девку украсть.

Поручик засмеялся.

– Что ж вы им отвечали на это?

– Что тут ответишь? Мы же христиане, говорю. Украл ты девку, ты ее кормить, содержать должен. Её родителей – нехристей – слушать и почитать. А потом, говорю, вот твою сестру украдут, да увезут в горы?! Что тогда? Неужто примешь как должное?! Или на коня ее поменяешь?

Про экспедиции наши рассказывал, разошелся, и ляпнул им, что однажды налетчика с тысячи шагов одним выстрелом из ружья снял. Ляпнул и сам испугался. А когда расходились, услышал: "вот прошлый раз инвалид посильнее был, тот и с тысячи шагов горцев валил, да на вершине выцеливал, чтобы они потом к нему сами вниз скатывались!"

Поручик согнулся от хохота. Его разобрало, он рукой остановил штабс-капитана, но и тот, замолчал, а потом и сам засмеялся, сначала тихо, потом все сильнее. Из бутылки, которую держал в руке, выплеснулся херес.

В дверь высунулись любопытные лица сыновей, и няня за ними смотрела удивленно, кухарка в другой двери замерла с блюдом в руках. Кажется и воспитанники на плацу, услыхав хохот, повернулись в их сторону.

Штабс-капитан смахнул выступившую слезу, поставил бутылку, кивнул на плац и заговорил уже серьезно:

– Один выпуск уже в строй поставил. Разлетелись кадеты по полкам по всей России. Жалко мне их почему-то. Мои подрастут, пойдут по той же дороге. Поначалу радовался, что жена рожает, сына за сыном, а потом задумался. Не к войне ли? Как там в войсках, на Кавказе, ничего об этом не слышно?

* * *

Светлана спала весь день. Уже под вечер Цветков нашел на этаже и притащил в комнату раскладушку, стараясь не шуметь, в темноте разложил ее, бросил сверху покрывало с дивана и лег, укрывшись шинелью. Не хотел включать свет, лезть в шкаф и копаться в постельном белье. Растянутые пружины на раскладушке при малейшем движении противно скрипели. Наконец, он устроился и затих. В темноте не было видно, как Цветков улыбается.

«Гомозов, Гомозов…» Тихий, большеголовый, уши торчат. Они у всех первое время после призыва и первой стрижки торчат, потом прижимаются что ли. Но у Гомозова так и остались. День письма был – усадили вместо занятий по гуманитарной подготовке этих гавриков письма домой писать. Все строчат, а он задумался, в окно смотрит. Спросил – чего не пишешь? Отвечает – я детдомовский. Ну так учителям напиши, воспитателям, детдомовцам, кто младше, расскажи про армию, про то как родину защищаешь, можешь и приврать немного. Потом как-то спросил, что лучше: детдом или армия? Ответил: и там, и там хорошо. Накормят, напоят, спать уложат. А то в год между детдомом и армией чудно. Есть охота – а не зовут, и не накрыто. Еще запомнилось, что он любил на машине ездить. Не за рулем, а если надо бойцов в сопровождение, всегда просился. Сидит на броне – по сторонам головой вертит. Их там, видно, в детдоме дальше двора не выпускали, так он набирал впечатлений.

Растянутый брезент раскладушки провис чуть ли не до пола, наконец, он устроился поудобнее и заснул.

Цветков открыл глаза, сам не понимая, что его разбудило. Ночной фонарь высветил стрелки часов, было три часа ночи. Он осторожно шевельнулся, раскладушка отозвалась протяжным скрипом.

– Сергей, не спишь? – спросила Светлана.

– Нет. Как ты? Легче стало?

– Не знаю. Голова тяжелая, что-то не то вколол мне твой доктор.

Цветков неловко сел, с трудом выбравшись из брезентовой ямы.

– Он велел таблетку принять, как проснешься.

– Надо, значит надо.

Сергей поднялся, не включая света, под тусклым светом с улицы нашел на столе заготовленную таблетку, налил на треть стакана воды из чайника.

Светлана послушно проглотила лекарство, запила его и отдала стакан.

Сергей стоял, не зная, что сказать.

– Ты подумала, что за тобой следили, когда мы от границы ехали?

Она помолчала и лишь потом ответила.

– Никто не следил, просто… нервы. В аул приехали, нам могилу раскопали, а в ней девять парней лежат. «Смотри, – говорят, – сестра, какой твой». У семерых в затылке маленькая такая дырочка. У двоих череп раскроен, видимо рубили. Саблей или топором. Русские бомжи, как рабы у них работают, раскапывают, а они вспоминают, как воевали, смеются… Потом пожилые мужчина и женщина, женщина с ребенком, так и лежат обнявшись, – чеченцы говорят, – стоп – дальше не копай. Там мирные… уехать не успели».

Двое матерей со мной приехали, одна упала, сознание потеряла, а мне надо держаться, разговаривать с ними...

Голос Светланы задрожал и прервался. Её затрясло. Сергей снова налил воды, присел рядом и вложил в ее руку стакан. Зубы застучали о стекло. Она отставила стакан, всхлипнула и потянулась к нему. Сергей обнял её и прижал к себе...

* * *

Светлана еще спала. Он осторожно, стараясь не шуметь, собрался. Оставил записку, расписав, где что лежит из продуктов и куда положить ключ, если понадобится выйти в город. А уже на лестнице весело прогромыхал берцами. Дождался развозки и отправился в штаб.

– На кого Гомозова меняем? – первым делом поинтересовался у Смирнова Цветков, зайдя в домик.

– Ты бы хоть поздоровался для приличия, – буркнул тот, протягивая руку.

Николай взял со стола лист и торжественно с расстановкой прочитал Абиев Ахмед Октай оглы.

– Это сколько их? – не понял Цветков.

– Эх, ты! А еще на Кавказе служишь! – укорил его Столяров, – это значит: Ахмед Абиев, Октая сын.

– Дедушка Октай знает, чем его сын занимается?

– Конечно, сын – студент, отправил мальчика в большой город учиться, – уточнил Смирнов.

– Угу, – кивнул Столяров и сверился с документом, – мальчик в городе попал в дурную компанию, что там дальше: угон, средние телесные, которые теперь пришлось переквалифицировать на легкие, ну и наркотики в кармане для комплекта.

– На кого хоть учился? – поинтересовался Цветков. – На юриста, финансиста или менеджера?

– На стоматолога! – поднял указательный палец Смирнов. – Знаешь, и хорошо, что попался, а то закончил бы институт или просто диплом купил, открыл платную клинику где-нибудь в Ставрополе и русским людям сказки рассказывал, какой у них сложный и неправильный зуб и как дорого его лечение стоит.

– Когда тебя русский в белом халате на бабло разводит, – усмехнулся Николай, – это приятно? Или портачит, словно в ветеринарном, а не медицинском учился. Будто ты в нашу поликлинику на Овчинниковской набережной не ходил.

– Тоже противно, – согласился Смирнов, – но не так. Там денег не берут, но и не делают. Все бесплатно, плохо и в порядке общей бесконечной очереди. Поэтому пусть Ахмед Абиев меняется на солдата и дальше боевикам кариес лечит. Там, если что не так, не жалобы в горздрав пишут.

– Привередливые, вы, товарищи командиры! – усмехнулся Цветков, – разбаловались в Москве. В Моздоке бесплатная медицина вместе с советской властью закончилась. Нашу районную больницу филиалом при морге называют. Мало того, что лечить не умеют, так еще и список тебе дадут, что купить из лекарств. Поскольку у самих, кроме глюкозы ничего нет. Война была, в городе военный госпиталь развернули, так в него очередь из местных стояла, больше чем с боев раненых привозили...

Встречу на границе назначили на полдень. Офицеры приехали за полчаса и поставили машину в тени у блок-поста. Николай на солнце стянул куртку и расстегнул рубашку. Оперативную кобуру с пистолетом сунул в бардачок. И замер, как ящерица, чутко вслушиваясь вокруг.

Сергей высмотрел у шлагбаума Селедцова, который, вооруженный автоматом, прохаживался там с важным видом.

Гаишник обрадовался подошедшему Цветкову.

– Все, Серега, считай, отмучился, последняя декада пошла, четыре дежурства, пакую вещи и, прощай Моздок!

– Что тебе Моздок? Здесь степь и у тебя степь.

– Здесь степь просто степь, а там дом родной… жена и сынок... хата… гроши…

– Семен! – поинтересовался Цветков, – вот ты прижимистый, все в норку тянешь. Мы ж больше не увидимся, скажи, сколько этих грошей накопил на дороге?

Селедцов перевесил автомат за спину. Двумя руками тяжело оперся на шлагбаум

– Что накопил – то и ушло, – вздохнул он, – что на книжке лежало, в девяносто втором году государство отобрало и спасибо не сказало. Верил я государству тогда. Каждую неделю в сберкассу как на работу ходил, на жену и мать сберкнижки открыл и докладывал, что дорожный Бог послал. Замполита как маму слушал, работы Ленина конспектировал, в партию собирался вступать. Все хотел москвич свой старый на жигуль-семерку поменять. Деда-ветерана нашел, в очередь в военкомате на машину поставил, да не за просто так, пятьсот рублей герою войны и орденоносцу пообещал, как тот и хотел...

– Теперь не веришь государству? – перебил его Цветков.

– Теперь только себе верю, а остальное… катись оно подальше и гори синим пламенем. Один раз меня власть рублем наказала – больше не получится. Главное гроши, дом, семья. Остальное бла-бла-бла, развод для бедных. Будут гроши – и ты – человек. Нет грошей – ты никто. И ветеран тот, как очереди закончились, без моих пятисот рублей остался. В новые времена просто пошел в магазин и жигуль-семерку купил. И цвет сам выбрал, не то, что раньше. И на иномарку бы насобирал, если бы начальство сюда на три месяца не отправило.

Цветков от такой откровенности только хмыкнул.

– Горе, у меня Серега, нет, не так, пока просто беда. Сыну давно говорить пора, а он молчит. Мыкает что-то, а что – не понять. Поселковый врач руками разводит, говорит, везите в краевую больницу, в Ростов, а лучше сразу в Москву. К профессору. И денег с собой побольше берите. Иначе толку не будет. Вот так, а ты говоришь, государство...

– Здесь-то подкопил? Полтора оклада все же, командировочные тройные.

– Разве это деньги – не накопил, а потерял, три месяца на дядю отработал, – да я на дороге за неделю больше получу, сколько здесь за месяц со всеми этими тройными командировочными.

– За это вас водители и не любят.

– Я им кто, сват-брат, мама родная? И что на меня наезжать? Каков поп, таков и приход. Нашли крайнего. Если гаишники берут – что начальство на это просто так глаза закрывает? Да захотят, моментально прекратят… Только жить-то всем хочется. Просто мы на виду, а другие с большими звездами по кабинетам в рубашечках сидят. Сам смотри, раньше из Осетии, Кабарды фура с водкой шла, на трассе, как родную встречали, каждому перепадало, а потом команда сверху: машины с водкой не тормозить! Вот и думай, почему такие указания появляются?

– Не будешь начальству заносить – выгонят?

– Зачем? Отправят в дежурку, чтоб не гонял дурку, – скаламбурил Семен и засмеялся, – говорю же – с тобой, капитан, каши не сваришь. Штрафовать вас не положено, вот и выпендриваешься. А сами, тебе же и рассказывал, видел, как бронетранспортер чешет, а сверху гарнитур – диван, да два кресла прикручены. Едут с боевого задания, зачистка прошла успешно.

– У меня на войне в командирской палатке шикарное кресло стояло, в заброшенном доме подобрали, так у меня оно хоть уцелело, а тот дом потом всё равно сгорел.

– Эх! Серега, Серега, похоже, капитан Цветков, главный приказ до вас не довели. Телевизор со своей службой не смотришь. Последнее указание какое – обогащайтесь! Пока вы тут воюете, в стране поменялось все. Та же ментовка. Что на ГАИ кивать. ППС, патрульно-постовая служба в городах на дежурство как на охоту ходит. Граждане от них убегают круче, чем от гопников. Участковые с земли кормятся, свой район, как плантация, ходи стриги, прошелся – там тысячу с торгашей поднял, тут пятерочку. С ларечка, с магазинчика, с бабульки, что у метро китайскими трусами торгует. Паспортно-визовая – ты в очереди к ним потолкайся, такого наслушаешься. ОБЭП, как и ОБХСС когда-то, все в шоколаде. Давно на иномарки пересели. Лейтенанты на мерседесах и тойотах ездят. Да и начальство наше. На кого не глянешь, через одного, у кого магазин, у кого автосервис или палатки на рынке. На жен или на дядю-тетю оформили. А то и просто не заморачиваются, а бизнес какой крышуют. Здесь с мужиками командированными поговорил – по всей стране так.

Цветкова раздражало и нытье гаишника, и его тон, когда он вздумал наставлять его, жизни учить. Слушать это надоело, а уйти было некуда. А Селедцов все не мог остановиться:

– Ты, Серега, хороший мужик, правильный, но каши с тобой не сваришь. Без масла каша выйдет. Чего уж там, вряд когда еще встретимся. Ты капитан, и я капитан, оба генералами не станем. Вот подполковник, который тебя с дежурства снимал, одних с нами лет, тот, может, и станет. А мы нет. Нам о себе самим заботиться надо. Чего зря пыхтеть, просто жить надо. И на рожон не лезть. Знаешь, орден на подушке, памятник казенный и салют – хорошо, но лучше дома в старости в постели помирать, чем молодым от бандитской пули...

– Сейчас солдата должны привезти из тех, которые с машиной-цистерной пропали, – перебил его Цветков.

– Нашел, значит! – сразу вспомнил давний случай на границе гаишник. – Это ты молодец! И тогда на КПП, когда зверей этих тормознул. Сильно тогда попало?

– Не очень. Даже наоборот.

– Хорошо военным. Друг за друга стоите. Ты пойми, вот мы оба в форме, но у тебя защита какая. На бронетранспортерах ездите. Рота за тобой. Сто человек с автоматами, в глаза смотрят, приказа ждут. Скомандовал: «Рота, огонь!» и понеслось. А я стою на одном месте, часто стажер какой-нибудь с палкой вместо напарника и мотоцикл с коляской вместо брони. Пистолет – только достань – не отпишешься потом.

– Давай меняться, махнем не глядя, – предложил Цветков, которого достало его нытье.

– Нет уж! Как мне мои звезды достались, тебе и не снилось… только жить начал. Дом поправил, жену приодел, машину вот-вот поменяю. Буду как человек.

– А сейчас ты кто?

– Перестань, Цветков, я свои три месяца здесь честно отбарабанил. Из портупеи не вылезал. Загорел, что там Сочи, аж бурый стал.

К посту с чеченской стороны подъезжала машина. Цистерна в кузове и еще одна, с незакрашенной надписью "Квас" прицеплена сзади.

– Видишь, как деньги делают. В твоей роте, помимо водовозки, случаем, цистерна "Квас" не пропадала? – вздохнул Селедцов и махнул рукой солдату, чтобы поднимал шлагбаум, – гляди, с нашего нефтепровода бензин слили и нам же продавать везут. У них свой бизнес, у меня дома свой, а кто не при делах, пускай дальше про долг песни поет...

Ровно в полдень блекло-голубой старый четыреста восьмой москвич с круглыми фарами, проехав чеченский КПП, сначала остановился, словно собираясь свернуть вправо, к обычному месту передачи пленных, потом покатил прямо к российскому посту. Не доезжая метров десяти, он остановился. Открылась водительская дверь, старик в папахе и пиджаке с орденской планкой над нагрудным карманом вышел, подошел к задней дверце и открыл ее. Оттуда поднялся русоголовый парень в джинсах и новенькой рубашке с короткими рукавами. Он что-то спросил, но пожилой только вскинул руки, дескать, отстань, вернулся на водительское место, захлопнул дверь и сразу запустил мотор. Москвич уже развернулся и уехал, а парень все стоял, словно не зная куда идти.

– Гомозов! – крикнул Цветков, – иди сюда или домой не торопишься?

Парень вгляделся в него и с широкой улыбкой на лице пошел навстречу.

В Ниве Сергей сел на заднее сиденье рядом с солдатом, Николай вел машину.

– Тебя, кто привез? – спросил Цветков, – Октай?

Гомозов кивнул. Он внимательно рассматривал пустую дорогу, ровную поросшую травами землю с обеих сторон, редкие машины, словно ехали они по городу, а не среди пустой степи. Словно был на экскурсии, а не только что освободился из плена.

– Давно у него? У Октая? – поинтересовался Николай.

– С неделю. Он хороший. Одежду купил, кормили в доме со всеми. Говорил, на сына поменяют.

– До этого, где был?

– Не знаю, – пожал плечами солдат, – кажется Урус-Мартан.

– В цистерне? – быстро спросил подполковник.

– Нет, в яме. Днем в поле работал. Октай три раза приезжал, пока договорился…

– Мережко, Егоров, Кулепин, Нигматулин? – спросил Цветков.

– Кулепина, чеченцы говорили, что убили, товарищ капитан, Егорова ранили, он с кулепинского автомата отстреливаться стал и в заросли ушел. Нас сначала двое было в яме, я и Руслан. Мережко сразу отдельно от нас жил, наверху в доме, и на дворе работал, а потом меня сначала куда-то дальше в горы увезли, затем в Урус-Мартан, и там уже Октай выкупил.

В санчасти они сдали Гомозова для осмотра врачу.

– Поехали в штаб? – предложил Николай и сразу поправился, – ах-да, у тебя же в общаге дела есть.

Он подвез его, и в дороге Сергей поинтересовался, что за цистерна в Урус-Мартане.

– Да есть там… стена кирпичная красная, вся пулями покоцана, у которой расстреливали, и рядом цистерна большая, не знаю уж из-под чего, металлическая. Вот в ней пленных и держали летом, когда жара за тридцать. В ней и умирали. Пока не поняли, что это экономически невыгодно. Повезло, в гуманные времена твой солдат в плен попал. Что-то он у тебя не спрашивает ни когда домой, ни папе-маме позвонить?..

– Так он же детдомовский.

Николай хлопнул себя по лбу, вздохнул, а тут и общежитие показалось в конце улицы. Он высадил Цветкова и поехал дальше.

* * *

В комнате помимо Светланы были гости. Полковник, ни имени, ни фамилии которого он так и не знал, сидел за столом, а Светлана, сидя напротив, что-то ему рассказывала.

Здесь же лежали новые вскрытые пузырьки из-под лекарств и длинные белые полоски с таблетками, видимо, приходил и доктор.

Полковник повернул голову к нему.

– Погуляй, – по-хозяйски бросил он.

Цветков в ларьке купил небольшой торт, прошелся по улице. Зашел в магазин, взял сыр, колбасу и большую с подпалинами лепешку. Потом решительным шагом вернулся в общежитие, в комнате сложил покупки на подоконник и уселся в сторонке на стул. Светлана лишь на секунду подняла голову, виновато улыбнулась ему, одним движением поправила волосы и продолжила писать.

Полковник косо глянул на него. Он принимал исписанные листы, бегло просматривал их, иногда тихо о чем-то её спрашивал.

Цветков поднялся, бросил на стул куртку и взял полотенце.

– Подожди! – раздраженно бросил полковник, тоже поднялся, сложил бумаги в папку.

– Выздоравливай, чего ты решила расхвораться? – было не понять, то ли подбодрил, то ли упрекнул он Светлану и снова повернулся к капитану:

– Проводи!

Цветков повесил полотенце, вновь надел камуфляжную куртку и послушно пошел следом.

Все та же белая шестерка с наглухо затонированными задними стеклами, но уже с другими номерами стояла метрах в ста от общежития.

Полковник сел за руль, Цветков, не спрашивая разрешения, уселся рядом.

– Капитан, – начал говорить старший, как только машина тронулась, – Светлана – твоя дальняя родственница. По… – он сделал паузу, – по бывшей жене. Сюда приехала искать пропавшего в Чечне брата. Разумеется, младшего. Которого вырастила, воспитала и была ему как мать. Фото тебе покажет. Ну и ездит туда не сама по себе, а от международной гуманитарной организации, какой – тебе без разницы. На гостиницу или чтобы снять квартиру у нее нет денег, остановиться, кроме как у тебя, негде. Опять же, пусть дальний, а родственник...

Видимо в городе кого-то ловили, уже второй временный пост попался им прямо на улице. Помимо милиции задействовали и войска. Толстый как медведь, перетянутый белой портупеей гаишник, подняв жезл, шагнул на дорогу, но полковник протянул руку под панель приборов, нажал там на какую-то кнопку, и гаишник сразу отступил, опустив жезл. Они без помех проехали дальше.

– Любой интерес к Светлане со стороны – немедленно ставить меня в известность, – продолжал словно диктовать полковник.

На следующем посту путь жезлом им преградил военный в камуфляже. Полковник снова нажал на кнопку. Но в этот раз фокус не получился. Военный остался стоять на дороге и, видя, что шестерка не сбавляет скорость, сорвал с плеча автомат.

Взвизгнули тормоза. Машина присела на передок и остановилась. Старший лейтенант – уже было видно погоны – вразвалку подошел к водительской двери.

– Вы что?! "Отсечки" не видели? – прорычал полковник.

– Там у тебя с фарой не в порядке что-то… посмотри потом, а сейчас документы предъявите.

Старлей был живописен, небрит, на голове бандана, на ногах кроссовки, на руках короткие с обрезанными пальцами перчатки, как у гонщика.

Полковник достал и протянул затянутый в пластик квадратик бумаги.

– Чего это? – удивился старлей.

– Документ! – полковник глядел перед собой, говорил, не повернув головы.

– Что еще за документ? – недоуменно вертел пластик старший лейтенант, – Права, давайте, техпаспорт, паспорт или удостоверение личности. Багажник откройте.

– Товарищ пока еще старший лейтенант! Внимательно прочитайте, что я вам дал. Машина и пассажиры досмотру и проверке не подлежат! Освободите дорогу!

– Слышь! – тяжело положил руки в обрезанных на пальцах перчатках на опущенное стекло старший лейтенант, – мне по барабану кто ты. Предъяви документы, выйди из машины и открой багажник. Пока – прошу!

Цветков наклонился с пассажирского сиденья, показав лицо.

– Камиль! – едва сдерживая смех, произнес он. – Кончай быковать! Нам ехать надо.

– Здорово! – протянул тот руку мимо водителя. – Держи пять! Это кто с тобой?

– Наш человек! Камиль, дело ждет!

– Ну так езжай! – старлей вернул водителю "непроверяйку", отошел и махнул рукой солдату, державшему жигули под прицелом.

Полковник медленно вел машину, только костяшки пальцев, сжимающие руль, побелели.

– Щенок! Он что у вас, неуправляемый? Как его, Камиль?

– Командир нештатного взвода спецназа. Устал он, вымотался, – пояснил Цветков. – Их бросают с места на место, только с заставы сняли или в степи какую-нибудь дорогу перекрывали. Думали – сменятся и дома отоспятся, а их на усиление в город бросили, да наверняка еще и не разъяснили толком, что делать.

Они ехали по большому квадрату. Один его край был границей города и на каждом въезде выставили временные посты и досматривали машины. На очередном, у перегородившего дорогу грузовика, с жезлом в руке прохаживался затянутый в бронежилет злой и насупленный капитан милиции Селедцов. Цветков опустил стекло:

– Семен! Ты же утром на границе был? И уже снова с автоматом!

– Да только сменился, с толчка по тревоге подняли, чтоб их!

– Кого ловят? На каждом углу тормозят.

Селедцов подошел, оценивающе посмотрел на водителя. Четко козырнул ему, лишь потом ответил Сергею:

– Грузовик армейский ищут – шишигу зеленую тентованную с белой шахой, как ваша, на пару должны ехать.

Они миновали пост, полковнику, видимо, надоело кататься попусту, а слов, чтобы дальше наставлять Цветкова, не осталось. Он затормозил у общежития и на прощание сказал тоже, что и Николай.

– Головой за нее отвечаешь!..

«Далась им моя голова!» – подумал капитан, взбегая по лестнице.

Он осторожно, стараясь не шуметь, открыл комнату. Светлана одетая спала на застеленном покрывалом диване. Он осторожно накрыл ее шинелью и сел у окна с книгой.

* * *

– Штабс-капитан Ярыжкин, – щелкнув каблуками, в ответ представился приземистый широкий в кости офицер. Он смотрел на поручика с тревогой, словно ожидая от него какой-то пакости.

Поручик подождал, но штабс-капитан тяжело молчал, и он снова принялся за чай.

– Осмелюсь спросить, у вас чай с лимоном? – присев напротив, наконец спросил штабс-капитан.

– С лимоном подали.

– И горячий?

– Горячий.

– Так-так, а командир нашего полка вас не ждет?

– Вот уж не думаю, что будучи проездом, я должен командиру местного полка визит наносить.

– Откуда и куда, позвольте узнать, едете?

Поручик разозлился, хотел нагрубить назойливому офицеру, но у того на лице была нарисована такая мука, что поручику и совестно стало, и невольно захотелось помочь этому служаке.

– Еду я с Кавказа из действующей армии в Санкт-Петербург в медико-хирургическую академию на лечение, только не прямо, а через Владимир, Ундол и Москву. Здесь же оказии дожидаюсь, пообещали, что пойдет какой-то обоз до почтовой станции, вот и я с ним.

– Тогда ладно, – штабс-капитан снял фуражку, обнажив лысую уже голову, – тогда ничего. Езжайте на здоровье. А то я подумал, что вы к нам на место ротного. Человек! – гаркнул он уже грубым и резким командным голосом, – чаю принеси!

Поручик пил чай, штабс-капитан еще повздыхал и начал жаловаться:

– Вот вы на час-другой к нам заехали, а мне волнение. Шепнули, что поручик кавказский с орденами в городе появился и ходит, палкой стучит – я и в беспокойстве. Вакансия ротного у нас открывается. Я в резерве который год первый по старшинству.

– Что же вы тревожитесь, раз первый по старшинству?

– Так-то оно так, но за семь лет лишь третья вакансия. Первый раз с Кавказа боевого офицера на место ротного прислали, второй раз – подпоручик из гвардии с переводом тут как тут. А я все в очереди первый. Ну а если и в третий не повезет, командир батальона сказал, что все, мне в отставку, и дадут капитана только по увольнению. А у меня четверо детей, жена болеет. Нельзя мне в отставку. Ротным надо послужить сколько можно, детей на ноги поставить.

Поручик еще раз внимательно посмотрел на штабс-капитана. Тот пригорюнился. Лицо бурое от загара, все в морщинах, глаза – и не плачет, а все одно во влаге. "Да ведь он старше меня лет на десять! – неожиданно подумал он, – ну на пятнадцать, не больше. Неужели и я таким буду? Штабс-капитаном лет десять ходить и места ротного, капитанского чина, как манны небесной ждать?!"

– Ни протекции, ни родства какого, ни фамилии громкой, ничего нет, – продолжил штабс-капитан, – все сам, с юнкеров, вот этими руками. И чего достиг? Что трудами великими добился, потом и кровью, другие с пеленок даром получают.

Поручик глянул в окно. Возница обещал подъехать, но когда это будет? Придется и дальше слушать это нытье. Или взять, да и пойти к командиру полка с визитом? Вдруг предложит вакансию ротного в обход очереди, скажет: есть у меня штабс-капитан на это место, да стар и туповат, вот тогда этого штабс-капитана удар хватит! Он снова вслушался в его речь.

– Не ценят сосунки, что им родители в руки вложили. Когда в Сибирском линейном батальоне служить начинал, был у нас солдат. А солдат не простой, Главное инженерное училище закончил. По выпуску не прапорщик, сразу подпоручик и не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге, год прошел, и уже поручик, и все недоволен был. В философию ударился, коммуниста какого-то в друзья нашел, крамола, бунт задумали, переворот! Повесить его хотели, вздернуть, чтоб другим философствовать неповадно было, но милостив государь – простил. Сначала каторга, потом в солдаты. Потянул солдатскую лямку этот поручик и стал от отчаяния стихи писать и отправлять государю. Не почтой, а через знакомых, которые в Петербурге остались, чтобы точно дошло, не затерялось. Какое событие при дворе – сразу стих царю, на смерть, на рождение. Милостив-милостив государь. Унтер-офицера ему дали – это после поручика-то! А далее с виршами своими и до прапорщика дослужился. Снова в люди вышел. Только он-то прапорщик в Семипалатинске, а товарищи его по инженерному училищу, которые не философствовали, а честно служили, все капитаны, а то и подполковники в столице. Без всяких стихов!

Посмотрел я на это и тоже стихи писать попробовал. Неужто штабс-капитан не сможет то, что солдату под силу?! Дело нехитрое. Поначалу туго пошло, а потом наловчился, по дюжине в неделю стихотворений писал и командиру дивизии со служебной почтой отправлял. Так вернул их генерал нашему полковнику, да еще спросил: что он у вас все время пьян, что ли? Надо прямо государю отправлять, да боязно, и не с кем. А на почту как отдашь, если подписано не тетеньке или дяденьке в деревеньку, а государю в Санкт-Петербург?! Начальство перепугается! Письмо затеряют, а меня живьем съедят. Так и уволюсь, видимо, штабс-капитаном.

Поручик испугался, что Ярыжкин начнет читать свои стихи. Тот как раз полез в карман.

– А и верно! – хлопнул рукой по колену раненой ноги поручик и сморщился от боли, – милостивый государь, отправьте в Петербург! Никому здесь не читайте, советов не слушайте, а отправьте! Из другого города или с надежным человеком. Главное, чтобы в них крамолы не было. Тогда в солдаты за вирши не разжалуют, а польза может выйти.

Штабс-капитан вынул руку из кармана, в сомнении потер лысую голову.

– Отправить легко, а как оно повернется? У нас один поручик в отставку штабс-капитаном вышел, пришел за местом с рекомендацией. Не куда-нибудь, на железную дорогу. Сам видный – усищи до плеч, грудь колесом, стал начальником станции. Дело новое, да нехитрое. Ходи себе по платформе, крути усы. Поезда встречай-провожай. Дамам улыбайся. Так решил отличиться. Поезд с императором ждали. И все ему хотелось, чтобы отметили его. Еще какую-нибудь медаль дали. Вокзал подновили, гимназистов на платформе собрали, приветствие несколько раз репетировали. Сам впереди, грудь в орденах. Всех репетициями загонял, а накануне встречи императорского поезда смотрит, а рельсы-то ржавые! Дорога в гору, ход упадет, выглянет его императорское величество в окошко, увидит ржу на рельсах и быть беде! Рассердится, спросит, кто здесь начальник?! Подать сюда!!

Так он их покрасил. Белой краской. Не пожалел! Да густо! Поезд-то на краске и забуксовал. У паровоза колеса крутятся, дым из трубы, пар по бокам "пух-пух", а все одно, на месте стоит.

Свита из вагонов повыскакивала, сплошь гвардейцы, хорошо песок в пожарном ящике лежал, кто лопатой, кто руками, под колеса кидали, а штабс-капитана нашего как только не лаяли прилюдно.

– Государь-то вышел?

– Занавеску кто-то отодвинул, глянул, сморщился, да и задернул. А уж государь, не государь... Что обидно, краску ту на свои деньги купил, не казенные... Пусть уж полежат мои стихи. Ну его!.. Из другого города отправишь, здесь узнают, что письмо государю отправил, да кружным путем, точно решат, в нем поганое что-то. Или, может, вы возьмете? В Санкт-Петербурге будете, не откажите, занесите во дворец стихи от верного служаки, в руки кому из свиты отдать не получится, так хоть на штык их часовому.

Здесь штабс-капитану принесли чай. И желтый кружок лимона плавал наверху, и чаинки кружились в стакане, но он долго и придирчиво смотрел чай на свет.

– Вот чай вам вижу хороший принесли, а мне помои. Выплеснуть бы его половому. Не везет в жизни.

Штабс-капитан оглянулся, никого не было, кроме них, в комнате, но он все равно придвинулся ближе, наклонился и зашептал:

– Государь милостив, все он знает, только у него руки связаны, все понимает, а сделать ничего не может. Донесут ему, что в деревеньке какой бардак и порядка нет, сразу кулаком по столу, указ, и губернатор, и вице-губернатор летят в ту деревеньку порядок наводить. И мосты там сразу появятся и дороги, колодец выроют, фельдшера пришлют. В одной деревеньке порядок только и наведет, а больше-то ему никак! Кто же из свиты позволит, чтобы государь для народа, для верных служак, а не для них хороший был. Вот император Павел в свое время порядок навести попытался, отменил безобразие, когда знать своих отпрысков с пеленок в гвардию записывала. Его нянька с игрушкой несет, малец ртом пузыри пускает, титьку у кормилицы сосет, а ты ему козыряй – мимо сержанта, а то и прапорщика гвардии несут. Ему восемнадцать, ни дня в строю не провел, а уже подпоручик гвардии, все у его ног. Приказал император, чтобы все эти детки титьку бросили, на службу явились и несли ее, как положено, вот и убили его. Не враги какие убили, а те, кто вокруг был, самое ближнее окружение. От злобы, что на права их особые посягнул. Гвардейцы и убили, командиры их, мне о том верные люди сказывали. А нам объявили, что апоплексический удар государя хватил. Удар... подсвечником в темя!

– Павел? – переспросил поручик, – не знаю, слышал, что он только муштровал и полки в Сибирь ссылал.

– Врут! – убежденно возразил штабс-капитан, – а если и сослал полк, то что ж с того? Нас и не ссылал никто, а все одно в Семипалатинске сидели. Чем он плох был? Строевые приемы четко исполнять требовал? Форму в порядке держать? Так-то первое военное дело. И парики завел не просто так, а со смыслом, муторно, конечно, одной муки сколько уходило, зато в строю сегодня бардак, кто рыжий, кто сивый, а тогда все в париках стояли, единообразно. И справедлив! Подпоручик на дежурстве форму нарушил, государь ему: "На гауптвахту!", а офицер ему: "Сначала с дежурства снимите!" И император Павел в ответ: "Здравствуйте, поручик!" Вот так-то! Одно слово меткое и правильное, и ты – поручик!

Убили нашего Павла и не стало порядка. Форму чуть ли не каждый месяц меняют, шить не успеваешь. Видимо жиды-портные придумали её менять, а ты знай плати.

В старой гвардии отпрыски знати не помещаются, молодую гвардию выдумали, только чтобы деток своих пристроить, путь им наверх открыть, до полковников и генералов, а тут сиди и гадай, достанется место ротного или займет какой хлыщ гвардейский, прапорщик сопливый, а ты так и уйдешь в отставку штабс-капитаном...

– Кто оказию на почтовую станцию ждет? – сунулось в дверь усатое красное лицо возчика.

Поручик вскочил, как вскакивал разве, когда раненая нога здоровой была.

– Господин штабс-капитан! Желаю, чтобы вакансия ротного в вашем полку досталась человеку заслуженному, достойному, на себе почувствовавшему все тяготы службы, несомненно старанием и безупречной службой добившегося этого почетного места...

"Только бы про стихи свои не вспомнил, – произнося эту прочувствованную речь, думал поручик".

Штабс-капитан расцвел, морщины на лице разгладились, и вот уже слеза прокатилась по одной из них.

– Имею честь кланяться!

– Желаю быть здоровым! – Штабс-капитан поднялся, решив, видимо, обняться со столь высоко оценившим его проезжим офицером, но тот, несмотря на хромоту, пулей выскочил за дверь и запрыгнул в повозку.

– Погоняй, погоняй, – торопил он возницу.

Тот причмокнул, взмахнул кнутом, но не ударил, а придержал кнут, словно мух смахнул со спин лошадей, и повозка тронулась.

* * *

Наверное, сильное снотворное было в лекарствах, которые прописал Светлане врач. Она много спала, проснувшись, была вялой. Равнодушно ела, засыпала, прижавшись к нему, а когда он был на службе, спала в обнимку с игрушечным медведем дочки. Но иногда на смену меланхолии приходила бешеная активность. Тогда она хватала тряпку, начинала протирать пыль, веником доставала мельчайший мусор из-под дивана, шкафа и стола. Больше суетилась, а минут через десять опускалась на стул с веником в руках и смотрела через окно куда-то вдаль, за чистое пустое поле.

На вечернем совещании Цветков подсел к врачу.

– Док! – вполголоса начал он, – ей лекарств точно больше не надо?

– Курс прокололи, дальше от тебя все зависит.

Полковник у трибуны с бумажки бубнил что-то, сыпал цифрами и то и дело поворачивался к генералу, словно ожидая одобрения или подтверждения своим словам.

– Была заторможенность, сейчас иногда активность через край. Чуть не бросается на все. Вот думаю – что за таблетки ты ей назначил?

– Для себя хочешь взять? – ухмыльнулся тот.

– Я серьезно спрашиваю!

– Таблетки – плацебо, пустышка, считай, что витамины. Смена настроения – тоже нормально. То есть ненормально, но так будет пока не придет в норму – надо просто ждать.

– Что я могу сделать? – настырничал Сергей.

– Отвезти на море, положить на песок, самому сидеть рядом и отгонять кавалеров.

– Это что, мне из оперативного полка в Сочи в милицейский батальон переводиться?

– Если есть такая возможность... Спицы и шерсть несколько мотков ей на рынке купи.

– Чего?

– Монотонные движения, вязание, успокаивает. Хотя все это так, попутная трудотерапия, главное, чтобы то, из-за чего у нее срыв был, не повторилось, а то тогда таблетками и уколами не отделаемся. В общем, теперь все от тебя зависит.

Равномерное бубнение доносилось с трибуны.

Спал развернутый под открытым небом зал для заседаний, президиум с двумя генералами и несколькими полковниками, и сам докладчик, держащийся за трибуну, окончательно запутавшийся в своих цифрах.

Лишь капитан с майором в предпоследнем ряду продолжали шептаться. Потом кто-то в первых рядах уронил портфель, и тот звякнул скрытым в нем стеклом. Все вздрогнули и зашевелились.

Командующий поднял голову.

– Комендант! – рявкнул он.

С края третьего ряда вскочил и замер по стойке смирно худощавый майор со щегольскими усиками. С этими усиками, в чуть заломленном набок зеленом берете он был похож на мушкетера. Пера только не хватало в этот берет и шпаги на боку.

– Комендант! – придавил майора взглядом генерал, – вчера на территории было три собаки, а сегодня бегает уже четыре. Вы чем занимаетесь?

– Товарищ генерал! – майор набрал в грудь воздуха и подался вперед, – разрешите доложить! Это не наша собака, это ФАПСИ собака, она только днем к нашим приходит, а живет не здесь…

Генерал помолчал, хотел что-то сказать коменданту, но лишь крутнул головой, словно ему мешал свободный воротник камуфляжа. Опустив лицо, он чуть улыбнулся.

Комендант замер по стойке смирно.

– Пароль на завтра? – уже спокойным голосом спросил командующий.

Майор снова набрал в грудь воздух и задумался.

– Только не говори «три», – попросил генерал.

* * *

Незаметно пришел очередной выходной. С утра военные и их жены шли на рынок, закупались продуктами, чтобы вышло подешевле, кооперировались и брали все коробками и мешками на неделю вперед, иногда уезжали в города побольше Минеральные воды, Прохладный или Ставрополь. Многие просто отсыпались, появляясь из своих комнат лишь под вечер.

Цветков накануне пошептался со старшим лейтенантом Карпухиным из автороты. Тот прихватил из полка уазик под какие-то якобы служебные нужды, а на самом деле, чтобы съездить с женой на горячие источники.

– Серега! Без проблем! – сразу согласился он. – Два места есть. Еще прапорщик Романов просился, тоже с подругой. Только штаб группировки тоже поедет, они целый автобус арендовали. Можешь и с ними, они каждые выходные катаются.

– Нет, – не согласился ротный, – там одни полковники, что я с ними буду, да еще и не один.

На самом деле он помнил наставления, которые ему дали, порекомендовав лишний раз не показывать Светлану посторонним.

– Верно! – согласился старлей, – чего с начальством толкаться, лучше со своими.

С утра уазик стоял у общежития. Сергей с трудом разбудил Светлану. Та долго не хотела просыпаться, вяло оделась и полусонная спустилась к машине.

Остальные уже их ждали. Карпухин усадил жену впереди, сам сел сзади вместе с Цветковым и Светланой, за ними на откидных сиденьях пристроились прапорщик Романов с очередной подругой. Они у него менялись так часто, что и запоминать их не стоило. И сегодня очередная дивчина – на вид лет шестнадцати – краснела и отворачивалась, как только на нее смотрели офицеры.

– Романов! Совсем с ума сошел? Она хоть школу закончила? – отозвав в сторонку прапорщика, вполголоса поинтересовался Цветков.

– Спок! Восемнадцать позавчера отметили.

– Что-то она бледная, – услышав их разговор, посочувствовал Карпухин, – видно бурно отмечали, и ерзает, усесться никак не может.

Водитель завел двигатель, все расселись и поехали. Если офицеры перебрасывались словами, то женщины молчали. Видели друг друга впервые. Жена Карпухина давно болела, сидела нахохлившись рядом с водителем. Светлана вялая, то и дело зевала в кулак, им было не до разговоров, да и Карпухин сопел рядом. Девчонка сзади стеснялась и не знала о чем говорить со взрослыми тетками.

Уазик уже несся по шоссе. Стекла на дверцах сняли и пряный от запаха трав ветер гулял по машине.

Сергей сжал руку Светланы. Она немного оживилась, смотрела по сторонам, хотя ничего, кроме редких деревьев за обочиной и дальше пустой степи от края до края вокруг не было.

Доехали быстро. Село Русское, где в начале восьмидесятых открыли источники, своего богатства долго не осознавало. Когда-то в выходящей из-под земли горячей воде сельчане стирали белье, но потом воду признали минеральной и очень полезной. Теперь место, где выходили источники, огородили забором из шифера, какие-то ловкие люди восточного вида продавали билеты в наскоро сооруженные душевые кабинки.

– Почем? – спросил Цветков.

– Червонец, – копался в кошельке, выгребая мелочь, Карпухин. – Деньги и документы – лучше в машине оставить.

На стоянке притулились несколько жигулей и москвичей, старая двадцать первая волга без крышки на багажнике. Здесь же поставили и уазик, наказав водителю не спать и смотреть за вещами.

Все разошлись по кабинкам. Вода, с неприятным слегка болотным запахом, на коже пузырилась. Цветков, соскучившись по горячей воде, тщательно мылился, тер себя мочалкой, потом просто стоял и блаженствовал, подняв руки под горячие пахучие струи. О лечебных свойствах бьющей из-под воды минералки он не думал, но знал, что теперь несколько дней не будешь потеть даже в сильную жару. Вышел из кабинки благостный, расслабленный.

Романов и Карпухин с красными распаренными лицами уже курили в сторонке, поджидая подруг.

– С легким паром, товарищ капитан! – поприветствовал Сергея прапорщик Романов.

Цветков постоял, подставив лицо солнцу. Оно было нежарким и лишь ласкало кожу, а ветерок приятно холодил ее.

– Как заново родился! – потянулся он.

– Ой не надо! – не согласился Карпухин, – снова школа, срочная, в училище только из армии со второго раза поступил.

– Подождал бы лет десять, не торопился, – пожал плечами Сергей, – теперь без конкурса и блата берут. Только документы подай.

– Я бы тогда еще и подумал, – усмехнулся старший лейтенант, – на кого учиться, чтоб в жизни пригодиться.

Они помолчали. Парящая вода из-под кабинок стекала в огромную стоявшую чуть в стороне лужу, вокруг не росла трава, черная земля была тяжелой и сырой.

Карпухин щелчком отправил окурок в ручеек.

– Может и правильно все сделал. С моей специальностью на гражданке устроиться можно, только куда не сунешься – работать на дядю надо. Я после войны место искал. В автобусный парк на родине наведался. Так хозяин с распростертыми руками встретил: "Автомобилист! Ремонтник? С высшим образованием? Берем! Главным механиком будешь!" Отправился будущее хозяйство смотреть. По парку походил: техника на износе, ей капиталку делать надо, а они подлатают и на линию. К хозяину вернулся, говорю: ты через год без автобусов останешься. Он в ответ: мне этого года хватит, а там гори оно синим пламенем!

– Точно! – заметил прапорщик, – не знаю как в Москве и Питере, а в Моздоке автобусов почти не осталось, и в других городках, лишь частные маршрутки бегают. Набьют пассажиров как сельдей в бочку и только деньги сшибают.

– Да потому что в каждом месте такой упырек засел! – разгорячился Карпухин. – В войсках хоть знаешь, что не на дядю пашешь. Как ни крути – общее дело.

– Вы, товарищ старший лейтенант, конечно, пять лет учились, вам виднее, – издалека начал прапорщик Романов, – только я так скажу, дело оно общее, пока ничего делить не надо. Так-то все правильно, я, когда до Моздока в дивизии служил, нам наш главный воспитатель замкомдива полковник Лисовский тоже про общее дело говорил, про долг, про войсковое братство, еще и конспектировать заставлял. Красиво вещал: служи честно – родина не забудет, всем обеспечит. Так в дивизии один подполковник был, старый уже, полтинник давно разменял, жилье в Грозном потерял, у нас в соединении дослуживал, в очереди на квартиру первым стоял. Хороший подпол – правильный. И на каждом собрании ему второй замкомдива – полковник Кунаков, то грамоту вручал, то часы. И Лисовский его аж расцелует, обнимет. Перед всеми на сцене поставит и скажет: "Старейший офицер... наши традиции... с Бог только знает какого года в войсках..." Хлопали все. А потом дивизия в кои-то веки квартиры купила. Дом в валютном месте, хаты большие. Даже охрану у подъезда выставили. Я сам однажды туда начальником караула заступил. И пришел этот подполковник: Зайду, говорит, посмотрю, на свою квартиру. Да ради Бога! Он ходит, улыбка детская, по стенам ладонями похлопывает, прикидывает: здесь спальня, тут гостиная, сыну комната. Я следом хожу. Не выдержал, говорю ему: товарищ подполковник, не мое, конечно, дело, но что-то не то. И дом больно хороший и караул зачем-то выставили. Вы бы заселились, раз первоочередник, прямо сейчас, от греха подальше. Хоть раскладушку поставили, чемодан занесли и замки поменяли.

"Ты что?! – отвечает, – я же в очереди первый, заселюсь, как положено. И тебя на новоселье позову". Ну а потом заседание жилищной комиссии, причем не обычное, а расширенное, вместе с командованием, рассадили нас, прапорщиков и капитанов, между полковниками, и первым вопросом подпола того из очереди выкинули – решили, что бумажки у него в деле не хватает, с прежнего места службы надо довезти, то есть из Грозного. Второй вопрос – распределение поступившего жилья. Одну квартиру Кунакову, вторую Лисовскому, третью еще одному бугру, который с ними за компанию в хвосте очереди стоял. И кончились квартиры.

У подполковника в тот же день инсульт, скорая увезла, а через два дня он в больнице умер. Поутихло все. Командование новоселье отметило. Потом очередное собрание, поднимают одного майора – наш старейший офицер, передовик, часы, грамота, все хлопают. Начальство его обнимает. Конечно, Лисовский большой человек, сейчас лампасы носит, личный состав целого округа воспитывает, Кунаков теперь войсковым санаторием командует. Только я тогда тетрадку с конспектами по общегосударственной подготовке выкинул. Мне товарищ, тогда еще полковник, Лисовский на том жилищном заседании за пятнадцать минут разъяснил все точнее, чем за годы воспитания.

– Чего ты здесь перед нами развыступался? – осадил его Карпухин. – Не надо на генералов и полковников кивать. Сам же и был в жилкомиссии, и "за" проголосовал, чего уж теперь правду-матку резать?

– Проголосовал! – согласился Романов, – хотел бы я посмотреть на того, кто не проголосовал бы. Когда сам в общаге, вот-вот контракт перезаключать, и будет ли когда свое жилье – неизвестно.

Словно сговорившись, из кабинок одновременно вышли Светлана, подружка Романова и жена Карпухина.

Карпухина накрутила на голове полотенце и была похожа на индийского раджу. По ногам из-под халата стекали струйки грязи. Ее размазанные лепешки виднелись и когда расходились полы. Подруга Романова девчонка босая прыгала на одной ноге, склонив голову, видимо вода попала в ухо, полотенце висело у нее на руке, с этим полотенцем она напоминала официантку. Светлана смотрела вокруг, словно не узнавала ничего. Глаза были широко раскрыты, потом увидела офицеров и неуверенно махнула рукой Сергею.

– Неразговорчивая у тебя деваха, – заметил Карпухин.

– Жены сестренка двоюродная. Брат у нее младший в Чечне пропал. Приехала, просит помочь, а я чем могу?

– Беда! – вздохнул старлей. – Мы вот с женой каждые выходные сюда мотаемся. Вода и грязь лечебные. Пять лет вместе, а детей – нет. И в церковь, и к врачам – все без толку. Путевку просил в санаторий – на жену не дают. Говорят, она у тебя не участник боевых действий, езжай один. Бред – санаторий по гинекологии, а путевки полковники разобрали.

Женщины подошли к ним. Молодая осмелела, чертики прыгали в глазах. Она, не стесняясь, прижалась к Романову.

– Романыч! Может на концерт поедем? Сегодня группа "Леди" выступает.

На стоянку заруливал полный автобус военных.

– Штаб группировки приехал, надо сваливать. – Романов, не успев закурить, спрятал в пачку сигарету, – товарищ капитан, поехали...

А Цветков все не мог оторвать взгляд от Светланы. Из кабинки вышла не замученная жизнью женщина неопределенных лет, а молодая женщина. Она вытирала еще мокрые волосы полотенцем и, встретившись с удивленным взглядом Цветкова, смутилась.

– Страшная, да? Приедем, косметику нанесу, тогда и любуйся.

В машине они отправили прапорщика Романова со своей спутницей вперед, а сами заняли откидные сиденья сзади и всю дорогу смотрели друг на друга.

* * *

– Достал ты, Серега, – добродушно заметил Смирнов, – тебе Гомозова из ямы вынули, ну и успокойся, замри на время.

– Думаешь, мы всемогущи? – Николай, стоя у зеркала, водил по щекам аккумуляторной без сетевого провода бритвой. – Армия не справилась, чего же ты от нас двоих хочешь?

Смирнов листал затрепанную с залохматившимися краями общую тетрадь.

– Кто у тебя остался? Кулепин-Мережко – о них тебе говорили, одного Егорова освободили – оказался не твой, а о твоем ни слуху, ни духу, как в воду канул. Нигматулина какой-то родственник хозяина забрал, не похоже, что на обмен, иначе давно объявился бы. Скорее всего, батрачит где-то. И мы работать будем. На прошлой неделе место на границе смотрели, подвезешь туда одного человека, высадишь и вернешься, только не сюда, а туда, где домики ментов стоят. Личная просьба. Двое офицеров уезжают после командировки – помоги им закупиться. Ты же местный, на рынке все знаешь. Потом отвезешь их на вокзал и на сегодня свободен.

* * *

Комната была вылизана. Белье на диване свежее. Вещи выглажены, аккуратно сложены, спрятаны в шкаф. У двери стояло ведро и, даже, сохнущая на нем тряпка была чистой, словно после стирки. Он оглянулся, хотя в комнате никого не было, подошел к шкафу и провел пальцем по верху. Палец остался чистым.

– Ну ты нахал!

Дверь осталась приоткрытой, и он не услышал, как Светлана зашла. Теперь она стояла с заставленным отмытой посудой подносом.

– Настоящий военный, от сих до сих.

– Извини! – смутился Сергей.

– Помог бы лучше.

Он спохватился, шагнул к ней, только потом вспомнил, что в руке пакет с продуктами, пристроил его у стены, забрал поднос и поставил его на стол.

– Что ты все тащишь? – улыбнулась она, холодильник не закрывается.

– Доктор велел тебя кормить!

– Ну не как свинью же на убой. Я в платье тогда не влезу.

– Новое купим! – бодро заявил Цветков. – И купальник!

– Почему купальник? – удивилась Светлана.

– Откомандирование закончится, сразу отпуск возьму, на море поедем. Будешь целый день на песке лежать, а я... я буду комаров отгонять.

– Смешной! Какие на море комары?

Светлана засунула продукты в холодильник, закрытый, он довольно заурчал как сытый кот.

– Вот тебе еще, – протянул он несколько мотков шерсти и спицы. – Свяжи мне шарф или свитер.

Света потрогала нитки.

– Ты же будешь в этом свитере колючим!

– Ну не кальсоны же вязать, их мне родина выдала, а вот свитер, чтобы было в чем зимой на полигоне торчать, забыла. Только на тебя и надежда.

За ужином они продолжили разговор.

– Отпуск у меня еще не скоро, – вздохнула Света.

– Тебе же отгулы за командировку положены? За выходные там, переработка...

– Начальство наше не знаешь, я вот тут с тобой прохлаждаюсь, мне отгулы и спишут.

Сергей поглядывал, как Света то и дело поправляет непослушную прядь.

– Сережа! Я же так подавлюсь! – сказала она, поставив кружку.

Потом посуду убрали. В четыре руки помыли ее на общей кухне и вернулись в комнату.

На улице было уже темно, в комнате зажгли свет, но не верхний, а торшер у стола. Большой круглый стол был на все случаи жизни. За ним и ели, и Цветков готовился с занятиям, и когда-то жена, обложившись вырезками из модных журналов, кроила платья, а дочка выводила на бумаге первые каракули. Теперь Сергей со Светой сидели друг напротив друга.

– Что ты меня все глазами сверлишь? – спросила она.

– Просто смотрю.

– Давно не видел?

– Такой да, а то замотаешься в свой платок, голову опустишь и молчишь.

– Радуйся, когда наш сотрудник дома молчит, это хорошая примета.

– Почему? – удивился он.

– Врем много! – грустно улыбнулась она. – Профессиональная деформация. Домой приходят, можно расслабиться, и все равно, надо – не надо, зачем-то легенды лепят.

– Переведись куда-нибудь, в другой отдел.

– И там не сахар. День в машине просидеть, иногда и в туалет не выйти. Терпеть приходится. А если объект пеший, он пять километров пройдет, а ты за ним пятнадцать, то впереди, то сзади, да еще и рацию на себе тащить приходится, и уликовый момент надо не упустить и сфотографировать.

– Пятнадцать километров? – покачал он головой, – так никакого здоровья не хватит.

– Я – здорова, – снова улыбнулась она, – иначе выгонят по болезни – кому я тогда нужна? В трудовой книжке запишут, что работала в органах внутренних дел от сих до сих, а с такой записью ни в какое приличное место не возьмут. Подумают, что стучать буду. Только если в охрану или службу безопасности, а где там женщины нужны?

– В женской бане, – заключил Цветков, смотреть, чтобы шайки не тырили. Что-то ты о грустном. Раз здорова – иди ко мне.

* * *

Мужик лет шестидесяти на стуле у стола явно красовался. Сидел нога на ногу, картинно отставив руку с сигаретой. Вокруг никого младше подполковника нет, один лишь капитан подошел позже других и сел в сторонке, и все внимательно слушают.

– Вроде все рассказал уже, – почесал он небритую щеку.

– Нам, – Смирнов глянул на запись под рукой, – Николай Иванович, важно знать, сколько их было, на чем они приехали, запомнили ли кого?

– Как их запомнишь? Одна машина новая, как девятка, только с багажником, серо-черная, вся блестит. И Нива белая, с багажником на крыше. На дороге остановились, двери распахнулись и побежали ко мне как тараканы.

– Сколько их было? Пятеро?

– Пять… нет шесть. У одного автомат. Я, как увидел, трактор развернул, борону отцепил и в поле погнал. Выглядят… – мужик почесал щеку, – не до того было. Двое бородатых. Которая, как девятка, на дороге осталась, а те в Ниву попрыгали, и за мной. Прыгает, как козлик. Прыг-прыг, объедут – а я на месте развернусь и в другую сторону. Или на них переть начинаю. Так и крутились, ровно вальс танцевали. Потом стрелять стали. Бензобак сзади, рычагами двигаю и все думаю: рванет или просто загорится? Пригнулся, чтоб голова не торчала и вперед! Я ж танкист, – улыбнулся он беззубым ртом, – мне бы мой тэ пятьдесят пятый, и боезапаса не надо, гусеницами бы подавил мразоту!

Тракторист дотянулся до стола, без спроса залез в пачку Столичных, достал сигарету и закурил.

– Когда ж вы их переловите? Житья не стало. В хозяйстве два трактора было – один месяц назад угнали. Еще и выкупить предложили. Овец у границы пасти нельзя. Людей крадут, на прошлой неделе с шапкой ходили – на выкуп собирали… Или уж границу сделайте, как в кино, чтоб под каждым столбом в зеленой фуражке с автоматами сидели…

Цветков слушал, а сам чуть не подпрыгивал от нетерпения. Помимо Смирнова, Николая, набившихся в комнату других офицеров, которых он, если лично и не знал, то встречал на совещаниях, у окна пристроился Лезенцев, подполковник, с которым служил раньше в одной бригаде.

Дед дальше рассказывал, а Цветков пробрался к Лезенцеву, тронул его за локоть. Тот обернулся, улыбнулся загоревшим до черноты лицом, крепко пожал ему руку. Видимо он хотел послушать, что еще расскажет тракторист. Но тот уже выложил все, что знал, и лишь последними словами крыл бандитов.

Они вышли из домика. Дошли до оставшейся от летчиков стелы и присели на скамейку.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Лезенцев.

– Подъедаюсь, откомандировали из полка в помощь ментам, уже второй месяц лафы. Ты-то где?

– Где и раньше.

Лезенцев, еще когда вместе служили в бригаде, перешел в разведку, с тех пор он его не видел, потом и саму бригаду расформировали.

– Ну и как оно, подполковником?

– Да уж не проще, чем капитаном.

– Куда полетела? – спросил Цветков, и Лезенцев рассмеялся.

Когда шли бои, их военный городок обложили чеченцы. В лоб не лезли, вели беспокоящий огонь с дальней дистанции. Лезенцев тогда вытащил автоматический гранатомет на крышу пристройки, по-хозяйски уселся, поводил стволом.

В этот момент его окликнули. Он обернулся и, машинально, нажал на спуск.

АГС протарахтел. Гранаты ушли. Издалека донеслись разрывы.

– Куда полетела? – недоуменно спросил он.

Самое интересное, что их после этого обстреливать перестали.

– Смеешься, Цветков, а у меня тогда все на нервах. Из конвоя перешел, там все понятно: периметр, ИТСО – инженерно-технические средства охраны. Самая ответственная задача – вывод осужденного в туалет в спецвагоне. И на тебе: строевая часть и сразу война. Батальон под началом. Как школьник по ночам конспекты листал.

– Зато теперь ты на коне.

– На каком коне? – удивился Лезенцев. – С утра тапки одел и на броню, вечером в палатке тапки скинул и в койку. И так по кругу.

Его камуфляж выцвел так, что стальные звездочки были едва видны на погонах. Задубевшее на ветру загоревшее дочерна лицо. Цветков подумал, что чем-то он похож на тракториста, который только что рассказывал, как ушел от чеченцев.

– Как думаешь, война будет? – неожиданно для самого себя спросил он.

– Будет, – просто ответил Лезенцев, – сам видишь, у себя они спокойно сидеть не хотят, ползут во все стороны.

– Когда по угонам спецоперация? С собой возьмешь?

Лезенцев замолчал. Видимо тех, кто попадал в разведку, первым делом учили держать язык за зубами.

– Ладно темнить, не зря же ты приехал, и генерал на совещаниях все спецназ дергает, с вертолетчиками их поженить хочет.

– Серега! – хлопнул его по плечу Лезенцев, – поверь, твое дело не менее важно.

* * *

Вечером Сергей попросил Николая Столярова подвезти его в город и высадить у здания почты. В переговорном пункте разменял несколько купюр на жетоны. Пятнадцатикопеечные с советским гербом монеты давно были не в обороте, и их использовали как жетоны в междугородном телефоне-автомате. Они оттянули карман и тихо звенели при ходьбе. Через полчаса Сергей достоялся в очереди к автомату и по-хозяйски расположился в тесной кабинке. Сначала позвонил на квартиру тестю и теще. Теща, едва услышав его голос, сказала, что Лены нет, а дочь гуляет, и повесила трубку. Тогда он набрал номер подруги жены. В его блокноте с адресами был и ее телефон, и рядом пометка – сегодня как раз день рождения.

Монетки-жетоны одна за одной проваливались в аппарат, связь прерывалась. Он снова терпеливо крутил диск телефона. Наконец, в трубке раздался длинный гудок.

– Привет! С Днем рождения! – поздравил он, узнав голос хозяйки, – Ленка у тебя? Позови. Срочно!

– Лен! Тебя, срочно! – крикнула та в сторону и, видно отвечая на вопрос, пояснила: – мужик какой-то.

В трубку эхом доносился шум праздника, словно кто-то специально возил вилкой по тарелке.

– Что еще за мужик к Ленке вяжется?! – рявкнул кто-то пьяным басом, – порву!

– Алло? Кто это?..

Это был ее голос. Первое слово на вдохе.

– Привет! – сказал Серега, – дочка где?

– Это ты? Дочка дома у бабки с дедкой. Чего звонишь?

Голос жены никогда не перепутаешь. Каждое слово произносила так, словно задыхалась. Еще и смотрела прямо в глаза, широко открыв свои. На парней действовало. А еще Ленка носила шуршащие колготки, ходила, цепляя ногой за ногу, коленкой за коленку. Не было такого мужика, чтобы на этот треск вслед не оглянулся. Когда-то его всё: и голос, и походка волновало. Потом раздражало. Теперь было все равно. Вот только дочка…

– Как она, не болеет?

– Чего звонишь?.. – повторила она, голос стал капризным, а еще равнодушным.

– Звоню? Решать что-то надо.

– Решай. – Кто-то захохотал, там далеко в комнате, где праздновали. «Ленка! А ну на место», – рявкнул все тот же недовольный густой бас.

– Ты подашь на развод или мне?

– Давай я, – с видимым облегчением сказала жена, – мне здесь проще. И... ну мне пора, тут неудобно.

Она повесила трубку. В дверку кабины давно нетерпеливо постукивали.

– Командир! – шумел какой-то подвыпивший лохматый мужик в пиджаке надетом прямо на майку, – совесть имей, всем звонить надо.

Цветков высыпал ему прямо в оттопыренный карман пиджака ненужные больше монеты-жетоны и вышел с почты.

* * *

– Контрактника они сразу убили. Остальных все выспрашивали, откуда, чем дома занимались, родственники где работают.

Смирнов опрашивал, Николай записывал ответы, а Цветков, сидя на продавленной койке, слушал, что рассказывает освобожденный солдат.

– Велели вернуться в Новороссийск, в порту устроиться, чтобы иностранные суда обслуживать – не получится – ехать к брату на шахты и там держаться поближе к взрывникам…

– Ну а ты? – спросил Смирнов.

– Согласился. Этот Анзор, который меня сюда вез, велел со всем соглашаться, все обещать, любые бумаги подписывать.

– Как убитого контрактника звали, он – вэвэшник, из какой части? – влез Цветков.

– Серегой звали, – наморщил лоб солдат, – он почти не разговаривал уже. Часть называл, не помню, пятизначная.

Смирнова интересовало не только, кто сидел в одной яме с пленным, но и места захоронения убитых. Он достал карты и планы чеченских поселков, солдат неуверенно водил по ним пальцем. Видно нечасто он поднимался из своей ямы.

Цветков же глянул на часы и заторопился на вечернее совещание.

Он припоздал, задние ряды были заняты и пришлось пробираться в середину, какой-то подполковник недовольно глянув, подвинулся, освободив ему место.

Начальник штаба был непривычно короток, потом генерал по одному стал поднимать командиров частей. Начальника авиации, командира отряда спецназа. Дошла очередь и до командира его полка. Командующий кивал в такт его словам, потом перебил и спросил:

– Назовите главную проблему. Снабжение? Состояние дисциплины? Боеготовность?

– Товарищ командующий! – командир полка сделал паузу, – главная проблема в том, что уволились прошедшие войну военнослужащие срочной службы, в полку лишь необстрелянная молодежь, а теперь меняются и командиры ротного звена.

Генерал помолчал, потом кивком посадил полковника.

– Комендант! Пароль?

* * *

Поручик достал из кармана уже порядком мятое письмо и еще раз посмотрел адрес. Все верно: Третья улица от прошпекта, второй поворот от церкви, майора Караваева собственный дом. Едва он свернул с этого, прорезавшего город насквозь, прошпекта, как на первом переулке кончилась мощеная мостовая, потом утоптанный твердый грунт сменила лужа от края до края улицы. Офицер уже не шел, а пробирался, прижимаясь к забору, держась за него, чтобы не упасть, с трудом выдирая сапоги из грязи. Разболелась раненая нога, он какое-то время постоял, держась за забор и опираясь на здоровую.

Посреди лужи возлежала огромная белая свинья, с большими, как лопухи, торчащими вверх ушами. Она подняла рыло и смотрела на поручика сонным взглядом из-под белесых ресниц.

Очень она ему напомнила проезжавшего чиновника по особым поручениям, который забрал всех свободных лошадей, заставив его несколько дней куковать на одной из почтовых станций.

Босой парень в расхристанной рубахе прошлепал по середине улицы, держа перед собой коробку. Ноги скрывались в грязи по щиколотку.

Свинья проводила слепыми глазами и его.

– Ей Богу, не Московия, а крепость Грозная после дождя! – бормотал поручик, безуспешно пытаясь очистить сапог от глины о колья забора и выбирая место посуше, куда лучше ступить, не потревожив рану.

Третий переулок был и последним, дальше дорога сбегала вниз, под косогором за полосой деревьев угадывалась река. Деревья тянули вверх голые сучья, вода за ними, сонная и неподвижная, замерла. Смотреть на нее было холодно.

Двухэтажные дома остались на прошпекте, здесь же все в один этаж и приземисты, распластались над землей. Урожай с огородов уже сняли. Земля выворочена, по ней ходили нахохлившиеся куры. Из крайнего дома на крыльцо вышла замотанная – не понять девушка или баба, плеснула ведро с помоями в сторону. Куры сразу побежали туда.

Поручик еще раз глянул листок с адресом.

Из переулка вывернул, возвращаясь босой посыльный из магазина.

– Любезный! – крикнул ему поручик. – Где тут майора Караваева дом?

– Да вот он, – качнул тот коробкой в сторону дома с курами и пошел дальше месить грязь, – вдовы майора Караваева.

Поручик вздохнул, качнул головой, пробрался к калитке, толкнул ее и зашел во двор.

Дорожка к дому была посыпана щебнем. У крыльца он подобрал щепку и тщательно отскреб от грязи сапоги.

Дверь приоткрылась, замотанная в платок не понять чья: бабы или девки голова высунулась, глянула на него и сразу дверь захлопнулась. В доме началась суета, с грохотом упало и покатилось ведро.

– Устроил переполох! – усмехнулся офицер. Он нарочито громко притопнул здоровой ногой, стукнул палкой, пошаркал, счищая остатки грязи, и поднялся на крыльцо.

Дверь снова открылась, теперь уже нараспашку. На пороге стояла хозяйка. Отставного майора вдова Мария Ильинична Караваева в наброшенном на плечи потертом бархатном салопе.

– Никак наш юнкер пожаловали? – удивленно спросила она и протянула руку. – Надо же, уже поручик!

– Для вас навсегда юнкер, склонил он голову. С тех самых пор, как поступив в полк, попав в роту вашего мужа, увидел вас.

Он поцеловал протянутую руку.

– Помнится тогда, и слова сказать не могли, все краснели. Проходите же, – посторонилась она. – Рады вам.

Пока горничная сливала ему из кувшина над тазом воду, поручик с удовольствием фыркая, умывался и осматривался. И в гостиной, куда его потом провели, все напоминало крестьянский дом. Добротная изба была слишком хороша для крестьян, но маловата и несолидна для семьи отставного майора. Фортепиано, книжный шкаф, отделанный сукном стол и на нем толстая книга с заглавием на французском, которую делил надвое нож для разрезания страниц. Со всем этим дом становился несуразным. И потолок навис над самой головой, и окна малы, и про то, что дверь низка нельзя забывать, а то не пригнешься и стукнешься лбом. И тогда невольно не перекрестишься на икону, а чертыхнешься, почесывая шишку.

Поручик недолго был один. Мария Ильинична вышла к нему уже в платье. Встала так, чтобы свет из окна не падал на лицо.

– Не скучали? Вы уж простите, мы тут по-простому, с утра в затрапезе. Гости редко посещают.

Открылось дверь, ведущая в комнаты. Оттуда гуськом вышли три девицы одна выше другой.

Поручик помнил бегавших на улице караваевских девчонок: Ольга, Надежда и Елена. Помнил и как Мария Ильинична безуспешно пыталась восполнить пробелы провинциального образования. Полк стоял на границе, девчонки щебетали на дикой смеси русского, украинского и польского, но Мария Ильинична упорно учила их французскому. Ольга – всегда молчаливая, строгая. Надежда, наивная, которую офицеры любили разыгрывать. Ленка – сорви-голова, вечно пропадавшая на улице с мальчишками.

Поручик прошел, как вдоль строя, всем поцеловал ручки.

– Ольга, помню, как на полковом балу вы мной манкировали, куда мне тогда было до прапорщиков и подпоручиков, надеюсь хоть теперь вырос в ваших глазах... Наденька, бегите на полковую конюшню, там кобыла ожеребилась, а жеребенок о двух головах и трех хвостах, только его унтера прячут...

Елена прыснула, а поручик взяв ее руки, попробовал поднять девушку, но остановился.

– То ли я, сударыня, стар стал, то ли вы выросли, но не осилю.

Горничная уже накрыла стол. За чаем Марья Ильинична торопилась выговориться.

– Какое наше житье? Был жив отец – было и житье. Пока жив был, все походы вспоминал. Разухарится, за ружье и в лес. Такую пальбу устроит! Уж и приходили, корили его, что все зверье распугал. Теперь нет его и тихо живем.

Голос ее дрогнул. Мария Ильинична опустила лицо. Офицеру показалось, что она вот-вот заплачет. Он хотел подбодрить ее, но боялся, что скажет хоть слово или дотронется до руки, и она разрыдается.

Мария Ильинична достала платок, промокнула глаза, вздохнула.

– Вы ешьте варенье, наш юнкер, со своего сада, сами собирали, сами и варили.

Наденька передала ему блюдечко, темно красные вишни лежали кругом одна к одной.

– Дзенькуе бардзо!

Все улыбнулись.

– Польский и украинский мы забыли, французский так и не выучили. Сокровищ не нажили.

– Вот ваше сокровище, Мария Ильинична! – возразил офицер, – рядом с вами. Будь в мусульманстве, в краях, где я служил, с такими красавицами озолотились бы.

– Что ж, выходит так, что мусульманину богатство, христианину – разорение. Нынешние женихи, милый мой поручик, больше не на невест, а на приданое смотрят. Да и в нашем городке женихов этих раз, два и обчелся. Инженеры фабричные и учителя все семейные, помещики, кто побогаче, во Владимире живут, Покрове, а то и в Москве, управляющие из их имений сюда приезжают редко. Кто остается? Купеческие сыновья и рады зайти лишний раз, да родители – заходить разрешают, а жениться не велят. Им жениться – капиталы приумножать. Конторщики разве заглянут в гости, студент какой, если к родным приедет, забежит, но это летом. Теперь, сами видите, не принимаем и сами не ездим – погода, до зимы грязь – ни проехать ни пройти. Вот зимой, как замерзнет, у нас веселее.

"А Ольга уже перезрела, – ведя светскую беседу, отметил поручик. – Наденька-то как расцвела! Ленка – как и раньше, разбитая коленка. Вертихвостка"...

* * *

Светлана окончательно оправилась. Сначала хлопотала по дому и привела в порядок основательно запущенное хозяйство Цветкова, потом днем стала уходить по своим делам. Пару раз Цветков на машине попутно заскакивал домой, Светы не было. Моздок город маленький, и однажды он увидел ее у рынка, где она о чем-то говорила с приехавшими на автобусе чеченками. Подходить не стал, скользнул взглядом и прошел мимо, тем более, что был не один, сопровождал за покупками очередного завершавшего командировку милицейского подполковника. Такое задание-просьба было не первым. Уже и продавщица красного турецкого золота в углу его привечала. Когда очередной полковник оставил у нее командировочные, приобретя красноватую ажурного плетения золотую цепь, подманила его и продала такую же цепь в два раза дешевле.

Светлана радовалась подарку как ребенок.

Впрочем, для него походы на рынок были приятным исключением, обычно служебный день был заполнен так, что пролетал незаметно. И Смирнов, и Николай доверяли ему все больше, часто отправляли одного с документами, встретиться с Анзором, отвезти кого-то к окну на границе. Впрочем, выездов на обмен это не касалось. Здесь работали на пару, да еще и предупреждали военных на КПП. Но и эти выезды давно стали обыденными.

Цветков с Николаем ждали обмена. Одолжили на посту рацию. Ниву загнали в тень под дерево и сами расположились рядом, чтобы видеть подходящую дорогу.

– Серега! Ты за войну получил что? – поинтересовался Николай.

– Награду? Было представление на орден, потом, когда с начальством полаялся, переписали на медаль, а после того случая с водовозкой и бойцами затормозили.

– Чего они тогда рванули скопом? Сами же виноваты.

– Конечно сами. Солдат всегда, если что случилось, виноват. В расположении вода привозная, вся поварам на готовку, командованию – чайку попить. Мыться негде. Офицеры "вошебойку" заводили, парились, потом по бутылке воды на брата, чтобы облиться. А бойцам в умывальник, чтобы утром на палец капнуть и глаза протереть, ну и во фляжку. Наполнили – вот тебе на день, жара не жара. Да все так купаться ездили, просто моим не повезло.

– И тебе, – уточнил Николай.

Цветков помолчал. потом с неохотой сказал:

– У нас в одной части в войну стоматолог отличился – два ордена получил. Кому уж там он мосты наводил, над чьими зубами? Второй орден ему вручали, так офицеры поднялись и вышли. Как по команде. А ему что? Перевелся, теперь на новом месте, наверное, о подвигах рассказывает. Как раненых на поле боя спасал и на себе выносил.

– Как его фамилия? – оживился Николай, – мы в Москве работали за одним майором-дантистом на пару с вашей контрразведкой. Так, пока его разрабатывали, на оперативные деньги весь отдел у него зубы вставил.

Сергей не успел ответить, сработал вызов рации.

– К вам жигуль-семерка, принимайте.

– Принято! – Николай с неохотой поднялся.

Вскоре на дороге показалась машина, жигули-семерка цвета баклажан. Она неслась по проселку на хорошей скорости, подпрыгивая на колдобинах. Подлетела к ним и затормозила метрах в десяти.

Молодой чеченец лет двадцати, вылез из-за руля и открыл заднюю дверцу. Оттуда неловко выбрались худенький паренек в заношенной, больше похожей на лохмотья форме и мужик лет шестидесяти. В левой руке он держал синюю потрепанную сумку с полузатертой надписью "Олимпиада-80". Правый рукав его рубашки был закатан, кисть руки между большим пальцем и мизинцем замотана грязным бинтом с проступившими и уже засохшими ржавыми пятнами крови.

– Стоп! – поднял руку и указал на него Николай. – Это кто?

Чеченец посмотрел на мужика, словно видел его первый раз.

– Пленный. Солдат и пленный, двое договорились.

Николай достал из кармана сложенный пополам лист бумаги и развернул его.

– Рядовой Курченко, ефрейтор Балясин, – поднял он голову от листа. – Курченко вижу, Балясин где?

– Нет Балясин. Бери этого, – равнодушно ответил чеченец.

– Ну и зачем он мне?

Чеченец, не отвечая, боком уселся в машину. Пленные послушно стояли рядом.

– Не хочешь, не бери, – пожал чеченец плечами. – Эй! Назад оба пошли!

– Братцы! – взмолился мужик, – не бросайте!

Он бросил сумку, опустился на колени и прижал руки к груди.

– Вы же русские люди! Христом Богом прошу!

– Садись! – Николай откинул переднее сиденье Нивы, и пленные полезли назад. Сели в машину и Николай с Цветковым.

– Что там твоему обещали? – уже с водительского места спросил Николай, – амнистию? Думаю, максимум срок скостят. Ищите Балясина.

– Какое скостят?! – подскочил чеченец, – давай их назад!

– Назад? Член тебе в зад! – не выдержал Цветков.

Николай нажал на газ, и Нива промчалась мимо жигулей.

– Серега! – покрутил головой Столяров, когда они выбрались на трассу. – Укороти язык. Все понимаю, но нам же с ними дальше работать. Отец! Что с рукой? – не оборачиваясь, спросил он.

– Под пилу попал. Циркуляркой.

– В горах сколько времени провел?

– С восемьдесят второго, – тихо ответил тот.

– Ничего себе! – присвистнул подполковник, – Семья-то есть?

– Была...

На КПП они вернули взятую взаймы рацию и поехали дальше в Моздок.

* * *

После чая Марья Ильинична повела поручика показывать свое хозяйство. Две свиньи в темном сарае подняли к ним головы, водили пятаками из стороны в сторону и слепо моргали глазами. Коза на задворках сада, опершись на ствол передними копытами, тянулась губами за последним листком на дереве. В курятнике огненный красавец петух гордо сидел на жерди, сверху озирая кудахтающих кур.

Небольшой сад спускался к реке, по осени в нем было пусто и голо.

– Что-то я о своих делах заболталась, вы то как? Рана не болит? Что доктора говорят?

– Пока в отпуске по ранению, а там, как Бог даст. Хвастать нечем, Мария Ильинична. Воды ни кислые, ни горячие не помогли, хоть лекари и чудеса обещали. И пил, и купался, все без толку. Теперь в Петербург в медико-хирургическую академию надо ехать, там не помогут – буду себе в гражданской жизни и службе место искать.

– Чего же его искать? – опершись на гнутый ствол яблони, остановилась хозяйка, – можете здесь осесть, места у нас – это сейчас время такое, а так на загляденье. Не зря их генералиссимусу Суворову пожаловали. Он здесь когда-то Владимирской дивизией командовал. И Владимир рядом, и Покров, да и до Москвы не так далеко. В господском парке родник лечебный есть. Что вы в тех столицах не видели? Чиновником в канцелярии сгинуть? Мы для вас люди не чужие. Посмотрите, как девчонки мои вам рады...

Поручик насторожился. А Марья Ильинична стала, если не жаловаться, то рассказывать все что накопилось.

– Вы для нас как колокольчик из прошлого. А то сидим одни. Хорошо иногда попадья зайдет, исправник, как к мужу ходил, так и теперь бывает заглядывает. Выезжать надо, не на чем, да и некуда. Порой перед пенсией с огорода живем. Пенсию получили – идем по лавкам возвращать то, что в долг выбрали. Платья средняя от старшей носит, младшая за средней донашивает Учиться бы их отправить. В Москве или Петербурге их из памяти мужа и бесплатно возьмут, только что ж они там как нищенки будут от чужой милости жить?! Да и старшей поздно, младшая – ветер в голове. Наденька – вот моя опора, с ней и просто поговоришь – легче становится.

От реки подул холодный ветер, несколько красных листьев поднялись и закружились над ними.

– Дочки работать готовы, а где? Ольга курсы стенографисток закончила, иногда на фабрику приглашают, когда приедет кто и речь его записать надо, но редко. Наденька уроки дает в рабочем доме бесплатно, а куда ей дальше, не знаю, ей бы в семью хорошую учителем, да в них по моде нынешней все больше англичанку или француза хотят, ну а младшая, как была сорванец, так и осталась. У нее теперь новая мода – театром бредит. Проезжал мимо театр в Нижний Новгород, три спектакля дали, так она теперь сама не своя, все ждет, когда назад ехать будут. Заговорила я вас?

– Марья Ильинична, тут дельце у меня в ваших краях есть. Про купца Вислогузова не слыхали?

– Как же не слышать? – усмехнулась Марья Ильинична. – Первый богатей в наших краях. Балы дает – вся знать съезжается. Дочь у него младшая на выданье – первая невеста. От женихов, говорят, отбою нет. Обед затеет – разговоров на весь уезд. Времена настали, что дворяне по первому зову за стол к купцу спешат. Потом обсуждают, что подавали, кто сколько съел и выпил. Хотя, по правде, бедно здесь живут. Провинция. Хозяева имений и фабрик больше в Москве, приезжают редко. Вы уж, если на Кавказ будете возвращаться, на обратном пути заверните к нам. А то многие счастье свое за морями, да в столицах ищут, а оно порой рядышком, только разглядеть его надо.

Поручик снова занервничал.

– Непременно, Мария Ильинична! Уж не думаю, что задержусь в Петербурге, вот только дальше, как служба пойдет, люди мы подневольные, поедем, куда прикажут...

– Ладно, – вздохнула Марья Ильинична, – пойду распоряжусь насчет обеда.

Они вернулись к дому. Поручик свободно зашел в комнаты. В гостиной была лишь Надя. Она сидела над шитьем, подняла голову, и лицо ее словно осветилось.

Поручик, который столько раз вспоминал, как кружились они в танце на полковом балу, как ухаживал он за дочерью ротного, оказавшись лицом к лицу, понес чушь, которую было принято говорить дамам в полку.

– Не забудете меня, напишите мне, Наденька? – спросил офицер.

– Да, – тихо ответила она, продолжая шить, – напишу, если адрес скажете. Ой!

Пятнышко крови выступило на указательном пальце. Поручик наклонился над ней.

– Мой адрес простой: "на Кавказскую линию, в действующий отряд, вот только на каком фланге буду, не знаю. Вы, Наденька, мне два письма отправьте. На левый фланг, – он взял и поцеловал ей левую руку, – другое на правый, – поцеловал он ей правую руку.

Девушка покраснела.

– Напишите, Наденька?

Она кивнула.

Открылась дверь, зашла старшая сестра. Презрительно глянула на них, взяла со стола книгу на французском, нож для разрезания страниц и демонстративно уселась в кресло у окна.

Следом забежала и младшая, бросилась к шкафу, распахнула дверцы и стала лихорадочно выбрасывать прямо на пол одежду.

Поручик вышел во двор.

Здесь Мария Ильинична на пару со служанкой, широко расставив руки, ловили курицу. В сторонке стоял чурбак и был приготовлен топор.

Рыжая курица, подозревая недоброе, встревожено носилась по грядкам, ловко проскальзывала между ногами охотниц.

– Хватай! – азартно кричала Мария Ильинична, – хватай ее, уходит, пся крев!

Их лица покраснели.

Поручик бросился между ними, в два счета, невзирая на хромоту, поймал птицу и передал ее хозяйке.

– Мария Ильинична! Позвольте откланяться.

Та передала притихшую курицу служанке.

– Поручик?! Куда же вы? – с обидой произнесла она. – Оставайтесь обедать!

– Извините, Мария Ильинична, – прижал руку к сердцу офицер, ежели уеду раньше, времени больше будет, смогу и на обратном пути заглянуть, а иначе...

На пороге в наброшенном на плечи пальто появилась Надя.

Мария Ильинична вздохнула:

– Наденька! Проводи торопливого гостя!

Едва они подошли к калитке, за их спинами стукнул топор, и мимо них, брызгая горлом кровью, пронеслась курица без головы.

Наденька вскрикнула, поручик подхватил ее левой рукой, правой распахнул калитку и остановился перед морем грязи...

* * *

– Сереж, не лезь ты во все это, в наших делах, как говорят, вход – рубль, выход два. Перевестись к нам сложно, а если и получится, выше майора не прыгнешь, только если в начальство выбьешься или в столицу переберешься.

Уличный фонарь лимонным светом заливал комнату.

– Все как у нас, – усмехнулся Сергей, – так хоть майора получу. Тебе к нам идти, только через военкомат, максимум на прапорщика. Да и там места заняты. Офицерские же должности не для дам-с!

– Ты хотел полковником стать или генералом? – Она поднялась над ним. Цветков увидел, как Света грустно улыбается.

– Хотел, – раскинул руки Сергей, – как в наше училище-институт поступал, пока учился, да когда только лейтенантом выпустился, хотел-мечтал, но посмотрел, как люди живут... а тут еще война.

– И не рвись вверх, падать не придется, и спать спокойнее будешь.

– Какое спать, когда ты то и дело исчезаешь неизвестно куда на несколько дней?!

– Привыкнешь, Сережа, – прижалась она к нему, – не вечно же эта заваруха, привыкнешь...

* * *

Цветков с утра отпросился в полк. Вернее, не с самого утра – а то пришлось бы вернуться – начал ныть часов с одиннадцати.

– Давай, – махнул рукой Смирнов, – толку здесь от тебя все равно нет, аж на месте подпрыгиваешь.

– Сан Саныч! – прижал Цветков руки к сердцу, – все отработаю! Нивку можно взять?

– Чего?! – возмутился Смирнов. – Дуй на развозку и чтобы до завтра духу твоего здесь не было!

Когда автобус-разводка проезжала мимо рынка, он привстал, хотел было попросить водителя остановиться, но передумал и снова уселся.

В части сегодня давали жалованье. Когда добрался до полка, у окошка кассы уже выстроилась очередь.

– Эх! – тряхнул жиденькой пачкой лейтенант Шкирко, – такие бы деньги народу да десять лет назад. Получали рубли, потом миллионы, теперь тысячи.

– Тогда фантики не в моде были, – пробурчал капитан Маслов, – получил – иди, пропусти следующего.

– Только за границей хорошо и пожил, – пригорюнился старлей Леня Шерстюк, – живешь от получки до получки. Вот так ценят войска правопорядка, и чего я сюда перевелся? Вот в Германии, когда в группе войск служил, там и рублями, и марками платили...

– Вот и двигай обратно в свои танковые войска, – недружелюбно заметил кто-то.

Пришедшего из армейцев Шерстюка с его закидонами в полку еле терпели. Он громко отличился еще в Ростове, в округе, по знакомству, бывшего танкиста пристроили на хорошую должность, нарисовали карьеру чуть ли не до министра и дали напутствие для начала навести на своем месте порядок, такой как в танковых войсках. Что он немедленно и сделал. Увидев на улице взвод одетых в милицейскую форму солдат специального моторизованного батальона, от имени командующего приказал им вернуться в часть, переодеться в камуфляж, как положено военным, и доложить лично ему об исполнении. После чего Шерстюка с позором и навсегда подмоченной репутацией сослали из столицы округа.

– Мне эти марки десять лет назад даром были не нужны! – возмутился старший лейтенант Овчинников, – батон верните за тринадцать копеек!

– А зарплату в пять тысяч оставьте, – уточнил капитан Тихомиров.

Тихомиров также пришел во внутренние войска из министерства обороны, но сразу пришелся ко двору. Все засмеялись. Очередь в кассу всегда добродушна.

– Без шуток, а ну тихо, молодежь! – продолжил майор Куликов, – время-то летит, пацаны на срочную приходят. Восьмидесятый год рождения. Олимпийский. Пионерию еще краем захватили, а комсомола уже не было, разогнали. И идут служить без всяких идеологических накачек.

– Повезло, сразу свобода и демократия, – уточнил кто-то.

– Хороша демократия! Со школы и на войну, – зло сказал один из комбатов. – Тощие как из концлагеря. Кашу перловую, шрапнель рубают – только ложки мелькают. Знал бы, что так будет, сволочь пятнистую с его перестройкой, сам бы придушил.

– Так бы тебя и пустили к нему, – усмехнулся кто-то в хвосте очереди, – хотя наша дивизия Дзержинского тогда ЦК КПСС охраняла.

– Да, – неожиданно согласился командир батальона, – тогда сначала про перестройку заговорили, потом свобода и равенство, а потом накат на армию пошел. Нахлебники! Дармоеды! Я после службы форму снимал, гражданку на себя и по магазинам, чтобы из жратвы поймать, где что выкинули.

– А я снимал после чеченской, когда сдали и ее и нас. Самому стыдно было, – заметил кто-то.

Все как-то сразу замолчали. Потом два прапорщика, получив деньги, забубнили:

– Слушай, я тебе должен, а ты у Коли занял, так я ему все равно отдаю, и тогда мы все трое в расчете...

Цветков достоялся до окошка.

Кассир части была гражданской, на удивление приятной девушкой, что так редко встречается в их профессии. Может потому, что приехала из Ленинграда, Цветков не раз замечал, что жизнь в северной столице накладывала отпечаток на людей.

– Сережа, у тебя в этом месяце поменьше, – словно извинилась она, – ты по приказам на надбавки не прошел.

Доплаты были небольшие, но все равно неприятно. Когда уже шел из кассы, из строевой части выглянул майор-кадровик с каким-то особенным светящимся лицом. Он словно парил над полом.

– Цветков! Дружище! Зайди!

Они прошли за стойку, на которую клали документы посетители, мимо писарей в небольшой, но уютный кабинет майора.

Здесь он не стал садиться, а прохаживался взад-вперед от двери до окна, и капитан прижался спиной к канцелярскому шкафу, чтобы освободить ему дорогу.

– Товарищ майор, почему у меня в этом месяце надбавок нет?

– Что? – словно сбился со своей светлой волны кадровик, – каких надбавок? Ты в группировке сейчас – там и проси. От них на матпомощь очередь из полковников, кассир пачки распечатывать не успевает. Денег? Что ты меркантильный такой? Ты о вечном думай, о музыке…

– О чем? – изумился Цветков.

– О музыке! Молодой ты еще! – счастливо засмеялся майор, – я только с Ростова. Вчера в управлении округа целый день провел. У командующего. Надо было документ срочный отдать на подпись, оставил у помощника, а из-за дверей "самого" музыка… баян… потом лично товарищ генерал-полковник выглянул: "Чего стоишь?" – спросил. "Извините, – говорю, – заслушался". И он меня, – майор снова засмеялся от распиравшего его счастья, – в кабинет к себе завел, вот как я тебя сейчас… на стул посадил и час мне на баяне играл… Командующий округом мне лично на баяне играл! Потом все документы подписал…

Кадровик словно споткнулся, глянув на равнодушное лицо Цветкова.

– Сейчас командир полка подъедет, доложу ему.

– О чем? – не понял Сергей.

– Как о чем?! Командующий округом со мной час, один на один, лично… Он же меня запомнил!

– А-а, вот оно что! – потянул, будто только сейчас понял в чем дело, Сергей, – тогда понятно. Слушай, раз вы теперь с ним друзья, при случае скажи ему, чтобы с птичками перестал чудить. Кто ему сказал, что солдатам в казарме птицы в клетках нужны? Они с наряда придут, спать хотят, а эти твари чирик, да чирик! Раз чирик, два чирик, канарейке голову и свернули. Мы же их дома держим, а перед проверкой в часть несем. Как идут офицеры на службу с клетками, птичек несут – значит, командующий с инспекцией едет. С клетками обратно домой пошли, чуть ли не колонной – уехал командующий. И про березовые чурки расскажи, что за бред их в казармах расставлять? Родину они, мол, солдатам напоминают. У нас и береза-то не растет. А задачу достать, напилить и красиво расставить – доводят.

– Ты, капитан, – насупился кадровик, – может, майором и станешь, перед самым увольнением, но выше тебе дороги нет.

Цветков вспомнил, что Светлана одна в комнате, и заторопился. Махнул рукой и выскочил из кабинета. Повезло с попуткой, грузовик Урал, идущий на полигон, подбросил его почти до дома. Здесь, на перекрестке перед КПП женщина в домашнем халате, поставив ведро на табуретку, продавала роскошные астры. Он взбежал по ступенькам и решительно, с букетом перед собой, зашел в комнату.

Светлана торопливо писала что-то на больших листах бумаги. Она на секунду подняла голову. Улыбнулась, подбородком показала на две пачки бумаги слева и справа, исписанную и чистую, и снова взялась за ручку.

Сергей плюхнулся на диван и смотрел, как старательно и быстро она пишет. Света не выдержала его взгляда и отложила ручку.

– Я тебя в городе видел.

– А я тебя, ты мимо рынка на автобусе зеленом проезжал, аж к окну прилип, правильно, что не сошел.

– Ты же не с мужиком была.

– Стандартный подход, – осуждающе покачала головой Светлана. - Сколько случаев было, когда муж и знает, где жена работает, а увидит, как супруга с букетом стоит и воркует с кем-то, подбежит и, хорошо, если только цветами, кавалеру по морде даст. Вся конспирация насмарку.

– Тогда цветы оставляем дома и идем кутить, – достал он из нагрудного тощую пачку денег.

– Будем куролесить и танцы танцевать, – потянулась Светлана, – вот только отпишусь по быстрому, – снова склонилась она над бумагой.

Чтобы не мешать ей, Сергей уселся у окна с книгой.

* * *

– Тут у вас дороги такие, что как бы их и нет, но я вас, Наденька, готов на руках нести.

– Пойдемте!

Девушка взяла поручика за руку, прижимаясь к забору, они обошли лужу, потом свернули в узкий проход между сараями. Здесь по какой-то надобности была свезена и высыпана длинной полосой земля, верх ее просох и позволял идти, не пачкая сапог. Лишь палка поручика оставляла после себя круглые глубокие следы, похожие на вход в нору.

Так они прошли на следующую улицу, тропинка под ногами завертелась, полезла наверх, и вывела их на Владимирский тракт, прорезавший городок насквозь. На другой стороне стояли красные корпуса фабрики. Над высокой трубой вился легкий дымок. Дома рядом с фабрикой заняли лавки, торговавшие всем, что нужно работникам. Из одной вышел с мешком бородатый лет пятидесяти мужик и низко поклонился Наденьке.

– Прогульщик! – весело прокричала она и погрозила мужику пальцем. Потом подхватила за руку поручика и повела-потащила по тракту вдоль фабричных корпусов.

Незаметно они дошли до гостиницы, где поручик оставил вещи.

– Зимой у нас хорошо! Приезжайте к нам зимой, дайте слово!

– Гм, как служба, что еще доктора скажут, хотя я со своей стороны и не уезжал бы... Наденька, а что же, мужик тот с мешком, почему вам кланялся?

– Я в народном доме им книги читаю, грамоте учу. Если будут все грамотные и умные, то не будут ссориться. И на Кавказе надо школы заводить – учить грамоте горцев.

– Мне один штатский майор, – усмехнулся поручик, – советовал в пьянство их ввести, споить, чтобы замирить. Это для них лучше. Грамоту лихому человеку дать – вдвойне опаснее его сделать.

– Ф-фу! Глупый ваш майор! Вы бы видели, что у трактиров творится, когда деньги рабочим дают. Какой мир?! Такие битвы, из дома боимся выходить. Подождите! Кажется ведут...

Со стороны Москвы приближалась нестройная колонна. Солдаты вели арестантов, позади ехала телега.

Наденька подошла к самой дороге, достала из кармана потрепанный кошелек. Арестанты тянули к ней руки. Солдаты с допотопными ружьями отворачивались, шли еле-еле, больше топтались на месте.

– Барыня... барыня... молиться за вас буду...

Наденька совала им в руки монеты, пока кошелек не опустел.

Этап прошел мимо, Лошадью правил унтер-офицер, в телеге восседал штабс-капитан.

Поручик встретился с ним взглядом, козырнул, поднеся два пальца к фуражке. Штабс-капитан чуть выпрямился и откозырял в ответ.

– Ну вот, – улыбнулась Наденька и показала пустой кошелек, – снова все, что копила, раздала.

– Дай Бог, чтобы впрок пошло. А то ведь народ лихой. Не зря солдаты под ружьями ведут.

– Народ хороший! – возразила Наденька, – молиться будут обо мне, а я о них. И о вас. И солдаты... вы видели, как они их вели, шепотом.

– Шепотом? – улыбнулся поручик.

– Раздала все, но для вас у меня тоже подарок есть.

Наденька достала образок на тоненькой цепочке, поручик снял фуражку и наклонил голову.

– Пусть хранит вас Бог, – перекрестила она его, – и здесь, и пуще всего на Кавказе. Он из нашей церкви, суворовской.

Они стояли у гостиницы, этап уже не был виден, вещи поручика лежали в коляске. Извозчик дремал, повесив голову.

"Бросить все, – подумал он, – в отставку по ранению и осесть здесь. А дальше? Приперся и сел на шею инвалид колченогий? С ружьем и костылем по полям и лесам таскаться, зверей пугать?"

И словно возразил сам себе:

"Вернусь! Место найду и вернусь!"

– Мне пора, Наденька, – сказал он и поцеловал ей руку. – Ждите меня! Передайте и Марье Ильиничне обязательно, и остальным, чтобы ждали, а вы Наденька ждите особенно.

Потом, не думая о больной ноге, бодро вскочил в коляску.

Извозчик очнулся, поднял голову.

– Езжай прямо!

– Куда, барин?

– Прямо езжай, говорят!

Извозчик тронулся, поручик обернулся. Наденька стояла на краю дороги и рукой крестила его.

Только, когда они отъехали дальше, поручик сказал:

– К Покрову вези! Дом купца Вислогузова знаешь? Пошел!

Кучер почесал бороду.

– Это какого Вислогузова?

– Купца, который самый богатый в этих краях...

* * *

– Рабочий день до восемнадцати ноль-ноль, – официальным голосом нудел Цветков Смирнову, – пароль на сутки вам дежурный по группировке скажет, а я пошел.

Сан Саныч только махал на него рукой, словно отгоняя муху, и Сергей убегал, торопясь домой, пропуская бесплатный ужин в столовой. Служебное время словно растянулось. С утра на службу, на ней, начиная с обеда, поглядывал на часы, торопя время, а то и норовил найти оправдание и удрать пораньше...

Цветы стояли на столе, два букета на подоконнике, еще один, так и не нашедший себе места, в бутылке из-под молока на табуретке. Сергей лежал на диване, и смотрел, как Светлана прибирается в комнате. Сначала он честно пытался ей помогать, даже притащил свежей воды в ведре. Поначалу трудились вдвоем. Со стороны их разговор был четким и коротким.

– Давай воду... подержи стул... не лапай... говорю, не лапай... Ай! Тряпкой-то зачем?!

Изгнанный на диван, он смирно лежал и с удовольствием смотрел, как Светлана работает.

Фотография выпала из журнала, когда Светлана с тряпкой добралась до книжной полки.

На фото три лейтенанта в парадной форме, золотые погоны, фуражки сбиты на затылок, рядом две боевые подруги, в руках у всех бокалы с шампанским.

– Тебе хорошо в парадной форме, – заметила Света, рассматривая снимок. – Надел бы, покрасовался.

– Не влезу я в парадку. С лейтенантов где-то в шкафу под шинелью висит.

– Кто с тобой на фото?

Сергей сел.

– Справа Игореха – погиб в девяносто пятом в Грозном, слева Калугин. Он тогда почти сразу уволился. Теперь крутой бизнесмен и, кстати, холостой.

– Совсем некстати, – пожала плечами Света, – значит, внизу твои и Игоря прекрасные половины присели?

– У Игоря теперь вдова, здесь в Моздоке живет, а моя – как укатила к родителям во время войны, там и осталась.

– В шкафу и детские вещи есть.

Он лишь вздохнул.

– Брат у нее деловой. Из новых русских. Там и машина – иномарка, и коттедж за городом. Что-то строит, где-то торгует. Родители ее, пока курсантом был, все из себя партийные были, образцовые коммунисты и всех жизни учили, все долдонили про социализм и честь смолоду, а как деньги появились, словно с ума сошли. Теперь остальные быдло, люмпены и совок, а они – хозяева жизни. Жену к себе вызвали, и она на красивую жизнь посмотрела и как взбесилась. А тут война, Моздок прифронтовым стал.

– Ты, что же, жену на службу променял?

– Ничего я не менял, – разозлился Сергей. – В отпуск приехал, свояк сходу предложил в его команде на разборку поехать – с кем-то там у него терки были. Сайгу дали, тот же Калашников, но для охоты. Постояли с двух сторон, поглазели друг на друга, пока паханы свое перетирали. Потом в кабаке отмечали. Я одного бойца поспрашивал – стрельба-то бывает? Говорит – случается. Посмотрел, братан ее ходит, пальцы веером, с теми же чеченцами дела имеет, уж не знаю, кто из них круче. Главное, он при деньгах, и все словно зажмурились. Чуть ли на него не молятся. Прыгают вокруг. Только что автографы не просят. Отпуск заканчивался, сказал мне лениво, что сестра за меня попросила, пристроить. И кроме, как в охрану, я никуда не гожусь. Предложил за ним с этой Сайгой ходить. На разборки с его командой ездить. Здесь в полку, на войне, я знаю за что воюю. А там? За его фирму?

Цветков поднялся с дивана.

– Вернулся, супруга у родителей осталась, как бы временно, потом попросила выписать ее и листок убытия выслать, дальше трудовую книжку. Дочка в письма лист с каракулями вкладывала, все мишке своему писала.

Сергей замолчал, и Света уже его не трогала. Закончила уборку, принялась готовить ужин. Когда поели и убрали посуду, и оба устроились в разных углах дивана друг напротив друга, Света взялась за спицы, и уже Цветков наехал на нее, словно продолжив их ночной разговор.

– Свет! Тебе не надоело?

Светлана молчала, смотрела на него, спицы замерли в руках, а Сергей все не мог подобрать слова.

– Ну я-то мужчина, служба военная, в форме, все понятно. А у тебя? Под чьим-то именем и неизвестно куда, да и тут, каждый раз с новым кавалером фланировать. А Чечня! Случись что – тебя же не вытащат оттуда!

– Ты же сам сказал, служба. У каждого своя.

– Не женская же!

Света в халате, с ногами на диване, с вязанием в руках казалась такой домашней. И действительно, какая еще служба?! Приготовить обед, ужин и сидеть с вязанием в руках, ждать мужа с работы или со службы.

Она отложила спицы.

– Сложилось так. У меня в Чечне есть родственники и другие зацепки, просто не могу рассказывать. Да и что переживать, здесь непросто, но это временно, а дома тебя на линии и прикроют всегда, а, случись что, город на уши поставят.

– И как ты на эту службу попала?

– Дядя сосватал. Он в милиции работал. Я и не знала. Всегда по гражданке ходил, говорил, что инженер в какой-то конторе. Я институт при заводе заканчивала, филиал. Завод закрылся, только успела диплом получить, а работать идти было уже некуда. Выбор: или в ларьке на рынке сидеть, или в офисе ногти полировать, да и не было больше ничего. Тут дядя Коля и предложил поработать в интересной конторе.

– В училище какое-то специальное отправили?

– На месте учили. Сначала проверка, неделю приказы всякие секретные читала. Потом в паре работали, вроде как стажировалась. Ну а потом… – Она отложила вязание, – ювелирный магазин ограбили, охранника застрелили. Данные были, что машину грабителей в частном секторе видели. Нас и бросили туда всех. Каждому участок нарезали. В первый дом постучала, мужик выходит, бандит бандитом, надо говорить, зачем пришла, легенду оттарабанить, а у меня она из головы вылетела, язык к небу присох. Я на него смотрю, он на меня, потом буркнул, чего, мол, надо? Я и прохрипела, попросила кипяченой воды – лекарство запить. Хорошо, таблетки какие-то с собой были.

– Кипяченой почему?

– Чтобы не из колодца во дворе набрал, а в доме.

На кухню зашли, он, пока воду из чайника наливал, ведро мусорное ногой под стол задвинул. А в нем бирки от колечек, сережек лежат. Получилось: первый день на линии и сразу раскрытие.

Она улыбнулась, самой было приятно вспомнить и свою растерянность, и первую победу.

– Здорово! – восхитился Цветков, – как в кино, не работа, а сплошной детектив.

– Ой, Сережа! – махнула она рукой, – да тоска зеленая! Тот раз по срочному работали, а обычно ходишь, бубнишь легенду, а в адресе то никого нет, то просто не пускают: народ перестал двери открывать, а то еще и "гласников" вызовут, наберут ноль два и сообщат, что по дому подозрительные тетки ходят, вынюхивают что-то.

– Зато здесь весело, как тебя, с какой тоски зеленой к нам занесло?

– Сама виновата. На работу устраивалась, чего только про себя в анкете хорошего не написала, и про то, что языки знаю. Сначала все на установки гоняли в дома, где чеченцы и ингуши живут, потом, вот сюда откомандировали.

– Ну и зачем тебе это, – свернул к чему и хотел Цветков, – увольняйся, переезжай ко мне, живи спокойно. Работу тебе найдем.

Света замолчала. Лицо стало сосредоточенным, снова спицы замелькали в руках.

– Ты ведь женат, – то ли спросила, то ли уточнила она.

– Закончилась моя женитьба еще в войну.

– У тебя женитьба, у меня командировка. Действительно надо что-то решать. Вот довяжу тебе свитер и решим…

Она улыбалась, но грустно, и Сергей так и не понял, обрадовалась Света его по сути предложению или нет. Потом, уже ночью, она сама вернулась к тому разговору.

– Конечно, ты прав, надо что-то решать, – негромко сказала она и прижалась к нему.

* * *

– Ишь, отгрохал себе домину, – показал кнутом кучер на новенький с колоннами особняк и усмехнулся, – вы, господин, следующий раз просто говорите: не купца Вислогузова дом, а дворец с лавками.

Вид дом имел странный. В других зажиточных купеческих домах первый этаж занимал магазин, второй был жилым, приказчики знали, что хозяин рядом, в любой момент может спуститься. Здесь же, с двух сторон от парадного входа с колоннами, находились две лавки, москательная и продуктовая, второй этаж был жилым, а на третьем с малыми окнами непонятно, живут люди или уже чердак. И Вислогузов там балкончик сделал, чтобы никто не сомневался и видел: у Вислогузова не просто дом – дворец, трехэтажный и с колоннами. Вышел действительно, как и сказал кучер, дворец с лавками. Видимо, купец уже мог построить себе особняк, но и не хотел отпускать далеко от хозяйского глаза торговлю.

Потому и подъехать ближе было нельзя. Сразу три телеги с товаром перегородили подъезд к дому. Поручик распорядился доставить вещи в гостиницу, осторожно спустился с коляски, огляделся, отломил веточку от куста и сбил присохшую грязь на сапогах. Нет, не годится. Ну как барышня, офицерская невеста, поведет друга своего жениха с родителями знакомить? Извозчик уже уехал, поручик развернулся и пошел в сторону от чудного дома. Метрах в ста наткнулся на парикмахерскую, рядом скучал чистильщик обуви. Через полчаса поручик был побрит, причесан, напомажен, за воротник и, даже, в рукава провинциальный цирюльник не пожалел одеколона. Потом чистильщик замахал щетками. Сапоги сверкали. Офицер франтом подошел к парадному входу. Телеги уехали. Дверь оказалась заперта. Поручик постучал рукояткой палки по стеклу. За ним показалось сонное лицо. Швейцар отворил дверь, недовольно глянул на пришедшего и отступил внутрь. На нем был нарядный кафтан и обрезанные по щиколотку сапоги, такие большие, что в них вряд ли можно было далеко пойти, зато, поднявшись с кровати, легко можно было сунуть ноги и быстро встать у двери. Круглое лицо швейцара было, с одной стороны, примято, в волосах торчало несколько травинок.

– Кто там? Кого черт принес? – рявкнул густой бас из глубины дома.

– К младшей барыне! – повернувшись, презрительно ответил швейцар. – кавалер и "Ахвицер"!

– Кавалера гони, а "Ахвицера", давай сюда!..

На широкой лестнице наверху стоял низкорослый бородатый мужичок в распахнутой рубахе и мягких сапогах. Одной рукой он опирался на перила, другой поглаживал окладистую бороду. И смотрел на поручика тяжелым как свинцовая гиря взглядом.

Поручик чуть поклонился.

– Собственно, ежели вы купец первой гильдии Вислогузов, то я к вам, и хотел лишь передать слова признательности от вашего бывшего приказчика Веснухина, известить, что тот, находясь в кавказском корпусе, успешно сдал экзамен и произведен в прапорщики.

– Ах-ты! Вот новость-то! Слышишь, деревня! – рыкнул мужичок швейцару, – Рябой-то у нас, р-раз и в люди вышел! Дворянин! Да что же вы стоите? Вы, ваше благородие, с палкой? Драться не будете? Проходите, ваше благородие! Не побрезгуйте!

Больше всего поручику хотелось сразу откланяться.

"Эк я по-военному в лобовую пошел, – думал он, – передал бы со шляпницей какой или кондитером письмо".

– Собственно, мне надо ехать далее, по казенным делам...

– Подождут казенные дела! – Купец неожиданно проворно сбежал по лестнице. – Все казенные, да казенные, а тут событие: Рябой наш из говна в офицеры вышел!

Купец подхватил поручика под руку и повел на второй этаж.

"Ишь как он обрадовался, – недоумевал поручик, – напраслину Веснухин наговорил".

Его оставили в комнате, видимо, гостиной, обставленной темной тяжелой мебелью, шторы были задернуты, может поэтому и казалось, что в ней пыльно и запущено.

Поручик подошел к окну и чуть отодвинул штору. Дорога была пуста, потом по ней проехала телега с двумя военными. Он узнал штабс-капитана, который утром вел по Ундолу этап, впереди сидел и правил лошадью тот же унтер-офицер.

"Быстро они назад, – удивился поручик. – Ах, да! Наденька говорила. Ундол – унылый дол, этапная тюрьма, доставили партию арестантов и возвращаются, по делам или за новыми. Вот же служба!"

Открылась дверь, в гостиную вернулся купец. Теперь на нем был черный сюртук, восьмиугольная медаль на красной анненской ленте.

Следом высокий сильно горбившийся слуга в ливрее, нес поднос, на котором стоял декантер, полный темного вина, и два стакана. На тарелке лежал порезанный тонкими колечками лимон. Он поставил поднос на стол и сразу ушел.

– Вы, кажется, поручик? Я-то не очень в военных чинах разбираюсь. Простите, ваше благородие, ежели изначально груб был. Дочка у меня младшая на выданье, женихов хоть лопатой, хоть оглоблей отгоняй, летят как мухи на мед. С утра до вечера лезут. Вот и решил, что и вы... – Купец Вислогузов отодвинул стул, но не сел, снял пробку с графина и наполнил стаканы, – шторы у меня и днем, и ночью закрыты, как жили когда-то на первом этаже при лавках, привыкли, что всякий прохожий в окно нос сует, как живем, что едим и пьем – любопытствует, вот и затворяемся до сих пор.