ИЗГНАННИК

Я был зачат в дни первых слез о рае...

"Каин". Мистерия Байрона

Недавняя премьера Воронежского Камерного театра - мистерия Байрона "Каин" в постановке Михаила Бычкова.

Уже сам режиссерский выбор этой пьесы сегодня будил опасения и тревожил: не станет ли спектакль еще одним поводом для столь модного в наше время пересмотра прежних бытийных и нравственных установок, не будет ли вознесено низкое и оправдано непростительное? Нет, ничего подобного мы не увидим и не услышим. Напротив, зло - будет нами узнано. Но человек, через которого оно пришло в мир - Каин, вызовет в нас чувство сострадания и жалости: столь похож его образ на нашего современника - самонадеянного, громогласного, совершенно не способного противостоять натиску люциферовой лжи.

 Пьесу предваряет эпиграф из книги Бытия, говорящий о том, что Змий был мудрейшим изо всех живых существ, живущих на земле и сотворенных Богом. Для последующих событий эта библейская "справка" очень существенна: перед нами развернется второй драматический акт истории соблазнения первых людей. Но если в Эдеме искушение пришло через любопытство и логику рассуждения Адама и Евы, то в случае с Каином  инструментом зла становится слепое чувство справедливости. Отвлеченное от всех иных обстоятельств и причин, разъедающее душу Каина вопрошаниями, на которые он не получает ответа, - страстное желание "справедливого" на человеческий лад суда возглашается сыном Адама в Само Небо. Мятежно протестуя против Смерти, строптивый Каин становится именно тем, единственным, человеком, через которого тотальная смерть пришла в земной мир. В финале страшное понимание того, что же он сделал в действительности: восстав против Смерти, реально утвердил ее на земле, - терзает сердце Каина. И жизнь ему теперь не желанна и, кажется, - не нужна вовсе. Однако непростительная вина будет с ним до смертного часа, до которого Каину еще идти и идти, "исполняя дни свои". Бунт против Бога привел к закономерно одинокому и тяжкому жизненному пути - не только Каина, но и каинитов, его детей, которых мы, нынешние, можем назвать своими праотцами. Авель был бездетен. С невыразимой мукой говорит Каин о том, что раньше так возмущало его: "навеки иссяк источник кроткий"!

Стихотворная пьеса перенасыщена аллюзиями и отсылками к святоотеческой истории и Преданию. При чтении это придает дополнительный художественный объем ее сюжету. Однако перед нами - живое сценическое действие, когда глаз следит за персонажами и условным миром, в котором они обитают, а слух, почти опуская тонкие смысловые детали, впитывает голос героев, его интонацию, силу и слабость. И вот тогда интеллектуальная составляющая этой мистической драмы ослабевает, по праву уступая первое место зрительскому сочувствию, сопереживанию. Театр принимает историю из рук литературы, а письменная речь обретает звучание. И только поэтому в нашем случае возникает волшебство обладания все еще доверчивым сердцем современного зрителя.

Первое появление семьи Адама на сцене отделено от зрительного зала полупрозрачным белым экраном. Туго растянутый между "полом" и "потолком" сценического проема, он создает молочную дымку, сквозь которую видны первые люди на земле, на жертвенном камне возносящие свою молитву ввысь, к Иегове - единственному Богу-Творцу. Грех непослушания и изгнание из рая мучают их души: и раскаянием в своем проступке, и непониманием грозного наказания, которое теперь навек будет с ними и с их потомками. Адам и Ева, Авель и Селла, Каин и Ада - голоса их подавлены, будто на груди у каждого лежит вполне реальный тяжкий камень. Их лица кажутся масками скорби, которые наполовину лишены всего богатства человеческих эмоций, столь привычного для реалистической драмы. Грим каждого из персонажей - своего рода знак, и этот лицевой облик удивительно соответствует характеру героя и его костюму, великолепной стилизации меховой одежды из звериных шкур. Тон образов Адама и Евы - седой, Авеля и Селлы - бурый, белый, бежевый, Каина и Ады - черный и мертвенно-белый. Но есть и нечто общее в цветных пятнах этих лиц: черепные контуры, неживые краски словно свидетельствуют о Смерти, которая уже наложила неуловимый, но и неустранимый собственный отпечаток на лица людей, лишенных бессмертия и обреченных концу.

Но вот, спустя несколько минут, завеса внезапно и стремительно падает полотняными складками у обреза сцены. Зал замирает: пленка времени наглядно исчезла, и каждый вошел в реку Бытия, оставив современность за плечами.

Белое пространство сцены испещрено вкраплениями коричневой скальной породы. Три огромных, такой же окраски каменных валуна - вот и весь интерьер. Правда, почти у самого задника - горизонтально, на уровне плеча - противоположные проемы кулис соединяются небольшой ажурной металлической фермой.

Запальчивые вопрошания Каина (А. Аверьянов) очень похожи на речь современного человека, озабоченного своими правами и конкретной справедливостью, для которой не важны причины и последствия поступка. Главное - гуманная мера суда, а в конечном итоге, быть может, и суд - ни к чему... Вполне возможно, кто-то сочтет речи Каина неким прямым голосом автора пьесы, или, в данном случае, режиссера: библейские ситуации в изложении Каина снижены, и в этом можно найти повод для скепсиса по отношению к "главной истории человечества". Каин всякий раз произносит авторский текст с надрывом и горечью, однако в финале неподдельное горе и отчаяние "первого убийцы" перечеркивают разрушительный пафос его речей. Мятежный дух очевидно прозревает в финале, и перед зрителем предстает Каин, которому искренне и горестно сострадаешь. Но отнюдь не прощаешь его, ибо такое  прощение - не в твоей власти...

Соединение воспаленного ума и страдающего сердца прекрасно удалось Андрею Аверьянову, его "черный", хрипловатый голос кажется голосом естества человеческого, звуковым портретом уязвленной плоти.

На ропот Каина уже в завязке пьесы приходит Люцифер, все знающий и всем лгущий - недаром Библия называет его "отцом лжи и человекоубийцей". Полуправда - вот его логический инструмент. Появление Люцифера (К. Тукаев) в спектакле  подано с блестящей изобретательностью. По направляющим фермы сатана выкатывает из-за левой кулисы механическое яйцо с внутренним сиденьем, отворяющимися створками и перепончатыми, затем раскрывающимися крыльями. Его поверхность покрыта желтовато-тусклыми металлическими пластинками. С трудом толкая впереди себя этот механизированный символ Начала мира, он выглядит совсем по-людски, по бытовому, запросто... В его лице преобладает красный грим у глаз, и белый - во всем остальном овале лица, но при том - длинные и тонкие черные усики фата, такой же - вертикальный мазок бородки. И великолепные, треугольные, торчащие горизонтально - мохнатые пунцовые уши. На голове - нечто вроде шлема пилота с очками, ниже плеч - шерстяной комбинезон, "в седле" имеющий кожаную вставку. На руках - перчатки, на щиколотках - краги. Открытое поле рук, груди и спины испещрено татуированными изображениями змеев и драконов. Зримый образ Люцифера - отчетливо урбанистический и магический одновременно, и здесь же - демонстративно пародийный, сниженный. Это вполне уместно для сатаны, который пришел соблазнять человеческую душу, сказать ей, что нет Высшего, а есть - только среднее, взаимно почти равное, да еще - низшее: то самое, ниже которого - не найти.

Художник Юрий Хариков  нашел замечательно точное по смыслу и изобразительно яркое решение спектакля. Сценография и костюмы кажутся единственно возможными для мистерии Байрона, представляемой на сцене в начале XXI века.

Камиль Тукаев играет Люцифера невероятно легко, психологически гибко, а физически - на диво естественно и как-то "по-свойски". Тяга актера к гротеску, к быстрой смене эмоций, лицедейская способность "обживать" внутренне и внешне образ своего героя - все это здесь взаимно дополняет друг друга, и потому Люцифер не выглядит сатирически заостренным персонажем. Его фамильярность и кажущаяся "не грозность" мгновенно сменяются острой фразой, жестким тоном, решительным действием. Вкрадчивость в словах и неорганичность в облике, какая-то дикая суммарность звериных и цивилизационных примет - примерно так можно охарактеризовать Люцифера в исполнении Тукаева..

Сопровождая Каина в царство мертвых, в ветхозаветный ад, Люцифер показывает старшему сыну Адама сонмы теней. Откуда они, еще не рожденные и видимо уже умершие? Это Вечность, где времени нет. И потому течение веков и цепь причин и следствий не приложимы к картине нескончаемой беды человеческой. И вполне закономерно, что Каин наблюдает адовы толпы мертвых на телевизионном экране: Люцифер, с ужимками фокусника, извлекает из-под камней телевизионные ящики - один, другой... пятый... седьмой... десятый... Весь звуковой спектр современной цивилизации вдруг касается нашего слуха. Каин жадно вглядывается в цветные электронные окна, и аляповатые отсветы падают на его лицо. Совсем не случайно нынешний мир эмоционально называют преисподней. Именно потому теснины смерти показаны Каину через нашу безжалостную и безбожную современность. Рационализм, власть ума, технологическая подкладка обезбоженной цивилизации образно сконцентрированы в очертаниях люциферова яйца. Его контуры и приспособления неуловимо напоминают ренессансные чертежи Леонардо да Винчи, а перепончатые складные крылья - копия кожистых крыльев нетопыря, ночной летучей мыши, - напомним: кровососущей твари. Эти смысловые оттенки подчеркивают известную мысль о том, что именно ренессансный человек, отодвигая божественное и утверждая человеческое, оказался по духу настоящим каинитом - при всем нашем самом искреннем восхищении творческими силами титанов того удивительного времени.

Фигура Авеля - ключевая для этого мистериального сюжета. Ведь если показать первого кроткого и послушного Богу человека искаженно - тогда и о Каине можно будет сказать: он действовал по обстоятельствам, характер у него несколько горячий, зато ум - пытливый и острый. Но Авель в исполнении Андрея Новикова - искренен в своей любви к Богу-Творцу, его голос ни разу не дает нам повода заподозрить младшего сына Адама в расчетливости или бессердечности. Этот образ замечательно соответствует  финальным словам Каина об "источнике кротком": эти слова наилучшим образом характеризуют чистую душу его убитого брата. Движения Авеля величавы, слова напевны, его лицо даже под маской грима, кажется, светится любовью к Иегове.

Но вот жертва Богу: у скотовода Авеля она кровава, в отличие от жертвенных плодов земледельца Каина. Авель выносит маленькую символическую клетку, в которой стоят три игрушечных Агнца. Осторожно, с грацией, исполненной значения и просветленности, достает из клетки белую фигурку. Длинным кремневым ножом, делая рукой мерный ритуальный жест, Авель перерезает жертве горло. Кровь забрызгивает его лицо и одежду. Однако натурализм картины никогда не покажется зрителю самодостаточным, таким, чтобы потом сказать: а Авель-то - сама жестокость, ягнят зарезал! Достаточно посмотреть на лицо Авеля: оно одухотворено, оно обращено к небу, в нем дышит удивительное единение человека с Богом. Алые кровяные брызги - это не упрек Авелю, а отсутствие видимой крови - не индульгенция Каину. Речь - о суровости Иеговы, о начале человечества, о тех маленьких самостоятельных шагах, которые через тысячи лет приведут земных людей к их судьбе: на наш взгляд - достаточно плачевной. Звериные шкуры, укрывающие тела первых людей - это ведь тоже плоды трудов "пастыря овец" Авеля. Теперь же дорога малого зла, к сожалению, неизбежного на падшей земле, - пресеклась. А бескровная поначалу тропа Каина превратилась в русло реки Смерти.

Сестра и жена Каина Ада (Е. Лукиных) - образ женской преданности и жертвенности. Несмотря ни на что она любит мужа и готова быть с ним всегда и везде. Ее хлопотливость, горестные причитания так знакомы, а ее мягкое сердце исполнено обаяния той простоты, что выше ума и знания. Она уйдет вместе с мужем в изгнание, и через нее безутешный Каин вновь обретет Бога: "Да будет твоим - наш Бог", - говорит Ада.

Молчаливый соглядатай происходящего Ангел. Он же и участник событий: резким движением он сбрасывает на землю жертву Каина - плоды земные. Без любви и благоговения они принесены на алтарь. В белой прилегающей одежде и легкой снежной пушистой шубе, напоминающей руно Агнца, с почти детским и невозмутимым лицом Ангел в исполнении Дарьи Блиновой нетороплив и как-то строг в своих движениях и перемещениях по сцене. Заметим: мистическое дуновение пронизывает спектакль, и оно сообщается зрителю совсем не через Люцифера, но - через Ангела. Через него действие получает ту мерность, которая столь поражает нас при чтении книги Бытия.

Вера в Бога, не рассуждающая любовь, искренность благоговения - вот одна чаша весов. Человеческая самонадеянность, горький скепсис и слепой гнев - сосредоточены на другой. Что же перевесит? Спектакль Михаила Бычкова не дает ответа, который может быть нами истолкован однозначно. Более того, зрительское впечатление вообще не сводится к мысли о Каине и Авеле. Сердечный отклик, в котором и сожаление, и горесть и чувство долгой дороги - вот что переполняет тебя, когда ты возвращаешься из мира байроновской мистерии под вечернее небо Воронежа.

Любовь не покинула стены Камерного театра, как могло показаться зрителям в последние годы. В спектакле "Каин" безупречное искусство согрето состраданием к человеку. Здесь нет холодной отчужденности художника, а только та самая тихая любовь, которая "никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится"...

Проголосуйте за это произведение