- Отвечай, сука, куда магнитофон дел?

Маленький смуглый мужчина в грязных штанах, о цвете которых напоминала лишь надпись у паха, - " Green jeans ", - жалобно застонал. Лейтенант Петреску, пришедший на службу в полицию два года назад, попытался понять: чувствует ли он к мужчине жалость. Ясности в этом вопросе у Петреску не было. С одной стороны, ему было понятно, что допрашиваемый, - тот самый мужчина, - обеспокоен вовсе не возможной карой в виде лишения свободы на некоторое количество лет. Скорее, его мучило похмелье. С другой, Петреску пугала перспектива стать таким же бесчеловечным чудовищем, как его коллеги по участку: ему порой казалось, что они могут избить мать родную, и глазом не моргнут. Поэтому молодой лейтенант (а на участке, где он служил, были и старые лейтенанты) всегда пытался вызвать в себе чувство жалости к тем, кого допрашивал. Но в последнее время получалось у него все реже. Сергея Петреску это пугало. Ведь даже "сукой" он назвал мужичка для проформы, не от души, вовсе не из-за жестокости. Просто так полагалось.

- Жестокий человек никогда не сможет работать в органах! - учил когда-то на лекциях студента Полицейской Академии Сергея Петреску и всю его группу полковник МВД в отставке, Николай Блэнару. - Но и добрый человек там долго не продержится. Выживают лишь равнодушные. Всем ясно?

Студенты дружно кивали, и столь же дружно на экзаменах на вопрос, каковы моральные качества будущего офицера полиции, назубок отвечали: коммуникабельность, доброта, умение вникнуть в человеческие проблемы. Группы выпускались, кто-то (Петреску, например) получал диплом, медаль об отличии, и значок стрелка-перворазрядника, кто-то - всего лишь диплом. Садисты затем уходили в патрульно-постовую службу, толковые - в оперативники, а вот лейтенанту Петреску не повезло, - им укрепили 134-й участок полиции района Нижняя Рышкановка города Кишинева. Слава у района была аховая: здесь в домах-малосемейках жили, как правило, алкоголики, мелкие преступники, и сильно был развит феномен дворовых банд. Хотя последствия становления рыночной экономики в Молдавии подействовали на район благотворно: мало помалу сюда стекалась, продав прежние квартиры в приличных районах (чтобы хоть как-то питаться) городская интеллигенция. На прошлой неделе,

с гордостью вспомнил Петреску, у кинотеатра "Шипка" ограбили и избили до потери сознания режиссера театра имени Кантемира! А если в районе селятся такие люди, значит, это о чем-нибудь да говорит.

- Сергей, мне даже страшно подумать, как ты живешь в этом ужасном районе, - сочувствовала ему одноклассница, работавшая консультантом в американском посольстве.

- Сильвия, - с обидой парировал Сергей, - меня недавно вызвали в один дом, буквально напротив нашего участка. Вызов был на ограбление: пока хозяйка комнатушки спала, воры взломали дверь и вынесли телевизор, магнитофон и ковер. Так знаешь, кем она оказалась? Балериной Театра Оперы и Балета! Разве это - плохой район?

Одноклассница смеялась, покусывая полные губы, а Сергей задумчиво вертел бокал с минеральной водой. Спиртного он почти не употреблял, и курил крайне редко. Ангелок, - говорили о нем девочки из класса, - и хихикали. Но десятиклассник Петреску не обращал на них ни малейшего внимания: ему надо было спешить на занятия самбо, а потом - на курсы английского языка. Даже сейчас, сидя в этой дыре, 134-м участке, Сергея был одет опрятно, в гражданское, гладко выбрит, и надушен приятным одеколоном. И даже на этом участке он надеялся не потерять лица, и, рано или поздно, добиться главной цели своей жизни: стать сначала министром МВД, а потом - президентом. Конечно, для успешного карьерного роста, - и довольно влиятельные родители ему бы в этом помогли, - Сергей мог запросто устроиться в Бендерский комиссариат полиции. Приднестровский город Бендеры молдавскую полицию не признавал, но силой полицейских оттуда после перемирия не выгоняли, и потому отслужить в тамошнем комиссариате год - два, означало получить автоматическое повышение по службе и репутацию героя. Но страницы "Консервного ряда" Стейнбека (любимого писателя Петреску) все еще явно были перед его глазами: молодой лейтенант верил, что сумеет изменить мир в этом районе к лучшему, сможет доказать этим сирым и убогим алкоголикам, что человек в форме бывает и защитником, а не только врагом. Но сейчас обстановка к этому явно не располагала┘

Вздохнув, Сергей вновь спросил у предполагаемого похитителя магнитофона и телевизора несчастной балерины:

- Последний раз спрашиваю, куда дел вещи?

Мужчина снова застонал. Лейтенант Петреску, подумав, решился. Подошел к допрашиваемому, аккуратно взял его лицо в ладонь, и, резко повернувшись вокруг своей оси, бросил голову преступника в угол. Поскольку голова несчастного все еще была связана с телом, пусть немытой, но все-таки шеей, в угол преступник отлетел целиком. И вновь жалобно застонал.

- Сергей Константинович, похмелиться бы┘

Петреску стиснул зубы. Действительно, полностью его имя, фамилия и отчество звучали именно так, Сергей Константинович Петреску. Этим диссонансом лейтенант был обязан родителям: отцу, русскому по национальности, и матери, молдаванке. Правда, они развелись, и поэтому лейтенант носил девичью фамилию матери. А вот имя и отчество у него были русские. Как следствие: для молдаван Петреску был слишком русский, а для русских - чересчур молдаванин. Поэтому лейтенант, в отличие от многих своих коллег, был подчеркнуто политкорректен, и не любил разговоров на национальные темы.

- Лейтенант Петреску┘ - вновь жалобно заскулил допрашиваемый.

В любое другое время Сергей просто отпустил бы задержанного, проследил за ним, и выяснил, в какой квартире мужичонка обменял украденные вещи на самый модный в этом районе коктейль: вино с демидролом. Но на этот раз получить вещи как можно раньше и вернуть их владелице, стареющей уже балерине, было делом чести и престижа мундира. Поэтому лейтенант вздохнул, подошел в угол, вновь взял голову задержанного, за которой по инерции потянулось все тело, и опять бросил ее, уже в другой угол. Глухо шмякнувшись об пол, воришка не издал ни звука. Не убить бы, встревожено подумал Петреску. В это время дверь открылась.

- По делу о краже газовой колонки вызывали?

Спрашивала голова, в меру кучерявая, с толстыми губами на смуглом (здесь все смуглые, с неприязнью подумал светловолосый Петреску) лице. В ухе, оттопыренном с левой стороны головы, висела серьга. "Молодой, здешний, с серьгой. Значит, наркоман" - безошибочно определил Петреску. Уже через мгновение его нога, плотно прищемившая дверью шею головы, лишила ту возможности дышать. Губы головы стали подрагивать, а из левого глаза капнула слеза.

- Отвечай, куда дел колонку? - меланхолично спросил Петреску, усиливая нажим.

- Господи лейтенант┘ - заныло тело в углу.

- Отвечай, куда дел магнитофон, сука, - вяло отреагировал на это Петреску, бросив в угол наручники, звякнувшие о лоб воришки.

- Я ни┘ а┘ - прохрипела голова.

- Где колонка, тварь? - поддержал беседу лейтенант.

- Я поте┘

- Что? Что поте..?- ослабил нажим Петреску. - Потерял?

- Поте┘ Потерпевший. Я - потерпевший, - быстро прошептала голова.

- Проходите, садитесь.

Лейтенант убрал от двери ногу. Владелец украденной колонки, жалобно шмыгнув, упал в кабинет. Чтобы замять неловкую паузу, Петреску подскочил к попытавшемуся было встать похитителю телевизора балерины, и закатил тому оплеуху.

ХХХХХХХХХХ

Директор здания подошел к дверям и оценивающе посмотрел на надпись над ними.

- Левее надо передвинуть, - отрывисто, как умеют начальники в Молдавии, да, наверное, и во всем мире, бросил он подчиненному. - Левее. Неужели не видно? Неужели в организации я, - единственный человек, который видит, как правильно разместить плакат над дверьми учреждения? Ведь это наше лицо, а не наоборот, так сказать! Белый, понимаешь, а не черный вход!

- Виноват, господин директор, - съежившись, ответил подчиненный, невысокий мужчина в черных очках и кожаном плаще. - Виноват. Сию минуту исправим.

- Ты мне это брось - исправим! Надо говорить, - подкорректируем!

- Сию минуту подкорректируем!

Подчиненный вновь съежился (казалось, еще два - три замечания, и он вообще исчезнет) и бросился к стулу, чтобы, встав на него, передвинуть транспарант.

Глядя на стул, начальник, - директор Службы Информации и Безопасности Молдавии, Константин Танасе, - поморщился. Стул был облезлый, с несколькими слоями кое-где потрескавшейся краски, старый, потертый, одна из ножек - короче, чем следовало бы. Стул напоминал господину Танасе нынешнюю СИБ - бесполезную, калечную службу, невесть как устоявшую в годы реформ и преобразований нынешней Молдавии. Директор СИБа чуть грустно и пафосно пробормотал:

- Да что уж там служба. Моя страна, - этот стул┘

И ласково поглядел на подчиненного, майора Эдуарда, переставлявшего транспарант. На том было написано: "Добро пожаловать!".

Служба СИБ, - наследница некогда всемогущего КГБ Молдавии, - располагалась в самом центре Кишинева, неподалеку от Дома Печати. Это тем более радовало Константина, что большинство его подопечных находились рядом с его ведомством.

- Когда журналисты вымрут, - говорил он своему секретарю, - нам с тобой нечего будет делать на этой земле. Мне - потому, что моя организация закроется, тебе - потому, что ты племянник моей жены, и, стало быть, без меня пропадешь. Поэтому молись на журналистов, люби их и береги.

Надпись на транспаранте Танасе изрядно веселила: но, как человек честный, он признавал, что авторство идеи принадлежит не ему. Такую надпись Константин увидел над входом в катакомбы НКВД, вырытые в центре Кишинева в конце 40-хх годов. Тогда слова "Добро пожаловать", намалеванные красной краской над входом в пещеры, где расстреляли несколько тысяч классовых врагов, произвели на Танасе (студента пятого курса исторического факультета) неизгладимое впечатление. И, как человек веселый, Константин захотел позаимствовать юмористический опыт предшественников. Что он, став председателем нового молдавского ГБ, и сделал. Что же касается катакомб, то директор СИБ велел перекрыть доступ в подземелья, чем вызвал множество вопросов у окружения.

- Мой председатель, - обратился к нему один из подчиненных, - не стоит ли нам открыть доступ туда, чтобы убедить общественность: наследие КГБ вообще и СССР в частности (он оговорился потому, что был пьян) есть самое худшее в жизни граждан независимой Молдовы?

- Во-первых, Молдавии, мудак ты этакий, - спокойно отвечал выпускник Ленинградской Партийной Школы Константин Тэнасе, - во-вторых, спецслужбы всего мира одинаковы. Поливая дерьмом НКВД, ты критикуешь СИБ, обличая КГБ, воюешь с ЦРУ, и так далее. Ясно тебе?

Помощник, выпивший с утра муста (молодое вино - прим. авт.) замолкал, предварительно закашлявшись. А Танасе, улыбаясь, сжимал плечо собеседника.

- Главное в танке - не дрейфить! - повторял он свою любимую поговорку.

Ее он услышал в детстве в Сибири, куда его семью сослали большевики. Но Константин на них не обижался: ведь среди большевиков был и его дядя, Григорий. Именно он выслал семью брата (отца Константина) в Сибирь, чтобы нанести удар кулаку и эксплуататору, а заодно получить его земельный участок. Это в Молдавии предосудительным не считалось: земля стоит всего, что ты для нее сделаешь, говорили старики.

ХХХХХХХХХХ

Оставив транспарант на попечение майора Эдуарда, - тот недавно вернулся из стажировки в Великобритании, потому Танасе позволял ему некоторую самостоятельность, - Константин прошел в свой кабинет. Там он закурил, и печально посмотрел на карту стран мира.

- Портрет планеты Земля, - говорил про нее директор СИБа.

Часть стран на карте была помечена красными флажками. Это были государства, которым объявила войну террористическая организация "Аль-Каида" и ее предводитель Бен Ладен. Буквально два месяца назад Константин с некоторой гордостью во взгляде воткнул красный флажок и в цифру 17, которой на карте была помечена Молдавия (полностью вписать название страны картографам не удалось: слишком уж маленькая страна). Молдавию международные террористы включили в список стран - агрессоров летом прошлого, 2003 года. Произошло это совершенно случайно, после того, как двенадцать молдавских саперов поехали в Ирак в составе международных сил, возглавляемых американцами. Список стран антитеррористической коалиции появился в Интернете, и так, неожиданно для себя, Молдавия оказалась в черном списке террористов. Причем в самой Молдавии об этом бы не знал никто, если бы Танасе, рыскавший по порносайтам, не наткнулся на этот список, и не слил информацию в прессу.

- Мы хотим знать, - сделал запрос депутат от оппозиции, - не повлечет ли включение "Аль - Каидой" нашей республики в список стран - объектов для нападения, к самым трагическим для Молдавии последствиям?!

В ответ директор СИБа многозначительно нахмурился, и сказал нечто нечленораздельное. В общем потоке слов (отвечать, не отвечая, его научили в партийной школе) можно было уловить лишь "терроризм", "дискурсивный", "безапелляционный", "суррогатная защита", "процессинг". Из этого парламентарии сделали вывод, что ситуация сложилась крайне серьезная и опасная.

Так Константин Тэнасе выбил двойное финансирование своей службы в 2004 году. Но это его не радовало. С 11 сентября 2001 года его ничего не радовало.

- Понимаешь в чем дело, - объяснял он школьному приятелю, сидя в молочном кафе (спиртного Константин не употреблял совершенно), - с тех пор все спецслужбы мира при деле. А я - нет. И это меня огорчает. Ведь я, можно сказать, художник. Во мне пропадает творческий потенциал. А все из-за Молдавии. Дыра!

Разумеется, первое время после начала войны с терроризмом Константин, как человек честный, решил поискать его и в Молдавии. По его приказанию были проверены все три тысячи молдавских арабов (студентов, приехавших в местный Медицинский университет), и две радикальные молодежные организации. Увы, ни одного даже слабого подобия террориста среди них не нашлось.

- Неужели ни одного? Даже самого плохонького? - с надеждой спрашивал директор СИБ оперативников, проводивших проверку.

- Ну, - неуверенно начал один из лейтенантов, - есть один сириец, зовут его Садам┘ Нет, к сожалению, даже не дальний родственник.

- Плохо, - резюмировал начальник, и отпустил оперативников.

Правда, однажды Константин едва не поверил, что родился под счастливой звездой: ясным осенним утром ему доложили, что в кишиневском аэропорту на самолет, стоявший на взлетно-посадочной полосе, забрались какие-то молодые люди.

- Террористы! - довольно потирая руки, воскликнул Танасе, - немедленно вызываем спецназ!

Увы, оказалось, что в аэропорту снимали клип группы "О-Зон", ставшей затем очень популярной. С тех пор Константин не любил ни "Озон", ни песню "Драгостя дин тэй".

ХХХХХХХХХХХ

- Лук нужно покупать фиолетовый. У белого лука вкус не тот. А помидоров желательно класть поменьше. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.

Ахмед задумчиво кивнул, и начал надевать фартук. Хозяин, - сорокалетний

Махмуд, родом из Сирии, - еще раз внимательно осмотрел холодильники и их содержимое, после чего тепло попрощался с работниками и ушел курить кальян. Ахмед, студент третьего курса медицинского университета имени Тестимицану, что в Молдавии, начал готовить ножи. В это время его напарник, тоже студент-медик, разогревал жаровню. Двигаться им приходилось очень осторожно: киоск в центре Кишинева, где они продавали шаурму, был слишком мал. Это позволяло экономить на аренде и коммунальных счетах. Шаурма пользовалась спросом, и хозяин неплохо зарабатывал. Студенты, впрочем, тоже.

- Он платит нам половину того, что мы зарабатываем, - просветил Ахмеда напарник, - а если бы на него работали молдаване, то платил бы им вполовину меньше нашего. Таков принцип любой диаспоры. Ты тоже его соблюдай. Если шаурму берет студент-араб, из наших, ему специй и мяса положи чуть больше. Если покупатель из местных, клади всего чуточку, но поменьше. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.

Эта фраза, - "все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается" - будет, кажется, сопровождать его во все время пребывания в Молдавии, раздраженно подумал Ахмед.

Как и многие его соотечественники, Ахмед приехал в Молдавию, чтобы за очень небольшие деньги получить диплом медика. Кое-кто, правда, приезжал вовсе не поэтому. Для молдаван все арабы были на одно лицо, да и спецслужбы здесь работали слабо, поэтому в Кишиневе пережидали плохие времена многие ребята из палестинских организаций. Молдавская полиция их не трогала, да даже и проверять не пыталась: неприятности здесь никому не были нужны. Торгуй шаурмой в свободное от лекций время, ухаживай за местными девчонками, не задирай местных парней, и живи, сколько хочешь. Так, собственно, Ахмед и поступал, и Молдавия ему очень нравилась.

- Главное, никаких споров и конфликтов на религиозной почве, - учили недавно приехавшего в Кишинев Ахмеда старшие коллеги. - Иначе нас отсюда за две недели попрут. Когда приезжал премьер-министр Турции, местная полиция решила выдворить из Кишинева всех курдов. Ну, вот нас всех отсюда и выслали в провинцию на две недели. И объяснить им, что курд и сириец, или, суданец, к примеру, представляют разные страны и народы, было невозможно. Местные - народ очень терпимый. Главное, их не раздражать.

Ахмед слушал, кивал, и нарезал лук кольцами. Это было его главной обязанностью: за день ему приходилось чистить около двадцати килограммов лука. Друзья даже прозвали его "Чипполино". По вечерам, приходя в квартиру, которую он снимал на пару с сокурсником, Ахмед с раздражением улавливал стойкий запах лука, исходивший от него самого.

- Махмуд, - застенчиво спрашивал он хозяина время от времени, - когда мне доверят резать помидоры?

- Еще не время, мальчик мой, - сопел хозяин, и отправлялся курить кальян, - ты пока не научился толком работать с луком.

Работники смеялись, и отпускали клиентам новые порции шаурмы. Все они работали по принципу конвейера: каждому была доверена одна операция. Ахмед резал лук, Саид - мясо, пришлый молдаванин Сержиу, женатый на дочери Махмуда, - огурцы┘

В результате работали они очень быстро, и даже составляли конкуренцию местному "МакДональдсу", расположенному в пятидесяти - ста метрах от их киоска.

Когда началась война в Ираке, Ахмед выходил в ночную смену. Тщательно выбрившись, парень набриолинил волосы, и надел на указательный палец левой руки золотой перстень.

- Жалко, что у нас не покупают шаурму американцы, - мрачно сказал ему вместо приветствия Саид, пиливший огромный кусок мяса, - ох, как жалко┘

- Конечно, я расстроен, - подумав, ответил Ахмед, - потому что я не люблю страданий, крови и смерти. Но в политику лезть не хочу. Не по душе мне все этого.

- А чего ты хочешь? - враждебно спросил молдаванин, зять Махмуда, который, как и все местные в подобных случаях, стал большим арабом, чем настоящий араб. - Устроиться в "МакДональдс" на четверть ставки?

- Нет, - аккуратно нарезая лук, ответил Ахмед. - Я хочу получить диплом, жениться на красивой девушке, с которой познакомился здесь два дня назад, и остаться жить в Молдавии. Я буду врачом.

- То есть, пусть американцы нападают на нас и убивают всех, кого захотят? - угрюмо уточнил Саид.

- Нет, - удивился Ахмед, - с чего ты взял? Разве я говорил так? Я сказал, что расстроен.

- И тебе не хочется убить американца? - уточнил Саид.

- Какого американца? - не понял Ахмед. - Я могу хотеть убить американца, который сделал мне что-нибудь плохое. Но поскольку я не знаю ни одного американца, как я могу хотеть его убить? Как вообще можно желать убить нечто, абстракцию?

- Студент, - с неодобрительной ухмылкой сказал Сержиу, - философ┘

- Медик, - робко поправил его Ахмед.

Все это, - и ночная смена, и жар от мяса для шаурмы, и волосатые руки коллег по работе, - начинало нагонять на него уныние. Некоторое время мужчины молча резали овощи, и мясо, а высокий афганец, молчавший все время, выдавал покупателям шаурму через окошечко. Лоб Саида покрылся мелкими капельками: как бутылка пива в телевизионной рекламе.

- Да поймите же вы, - жалобно объяснил Ахмед, - я против войны. Не люблю я Америку. Но что мне толку взять да и убить какого-нибудь американца, который такой же человек как я: только на учебу гамбургерами зарабатывает, а не шаурмой.

- В "МакДональдсе" нет ни одного рабочего-американца, - возразил, глядя в стенку, Сержиу, - только местные. И работают они за копейки. Американцы их эксплуатируют.

- Ты сам мне говорил, что Махмуд платит нам меньше того, что мы зарабатываем, - начал спорить Ахмед, и кружочки лука у него получали все кривее и кривее, - значит, и он нас эксплуатирует?

- Ты хочешь сказать, что мой родственник Махмуд - американец? - побледнел Сержиу.

- Да вовсе не это я хочу сказать, - в отчаянии всплеснул руками Ахмед. - И что вы сегодня слова мои перевираете?!

- Махмуд, - вмешался в спор Саид, - нас не эксплуатирует, потому что он наш единоверец и дает нам возможность заработать, пока мы вдали от родины.

- Получается, - не сдавался Ахмед, - что и американцы дают местным заработать, пусть и немного, да, к тому же, они ведь тоже единоверцы. Христиане.

- Как не отсох твой язык говорить все это сегодня? - задумчиво спросил Саид, насаживая на вертел новую порцию мяса.

- Я против войны, - устало заключил Ахмед, - мне не нравятся их военные, но я не имею ничего против какого-то американца, который сейчас режет лук в забегаловке, и вспотел из-за глупого спора с другим глупым американцем. Который, может, убеждает моего американца в том, что нужно обязательно убить араба. И вот этот американец, тот, что мой, уставший, режет лук, и говорит напарнику: слушай, что тебе сделал этот Ахмед, который сейчас режет лук, как и я. Ахмед плохой, ты убей его, - говорит злой американец. Вот глупый.

Огни парка, разбитого напротив киоска, перевернулись, и Ахмед очень удивился. Потом он умер. Саид вытащил из спины парня тесак, и плюнул на тело:

- Значит, я, по-твоему, глупый американец?! Собака.

- Саид, - спокойно заговорил тощий высокий афганец, и все удивились, - Саид, он вовсе не это хотел сказать.

- Вот уж ни┘

- Но раз уж, - спокойно повернулся суданец к Саиду, перебив того, - ты это сделал, то, будь добр, вынеси тело несчастного в подсобку, заверни в ковер, и вывези куда-нибудь, где его можно сжечь. Не думаю, что местная полиция его хватится.

Саид, глядя в пронзительно - мудрые глаза афганца, растерялся. Растерялись и все остальные.

- Да, и еще, - остановил их афганец. - Вымойте пол.

- Кровь Ахмеда в огурцы попала, - недовольно сказал Сержиу, - придется выкидывать┘

Афганец улыбнулся:

- Оставь. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.

ХХХХХХХХХХХ

- Примите и распишитесь, - широко улыбнулся Петреску, внося телевизор в комнатушку ограбленной балерины.

Та только ахнула. Отказавшись от скромного угощения (нужно быть в форме, говорила, краснея, балерина, но Сергей понимал, что денег на хорошую еду у нее попросту нет) лейтенант Петреску решил обойти дом.

Полуразрушенная пятиэтажка была окружена тополями: они как раз цвели, и из-за пуха трудно было смотреть. Сощурившись, Петреску спустился на четвертый этаж (балерина жила на пятом) и прошел в общую кухню. Под ботинком что-то сочно лопнуло. Беззвучно выругавшись, Петреску отошел подальше от стены: по ней ползали несколько жирных тараканов, один из которых, спустившись на пол, и попал под ноги лейтенанту. На черной от копоти плите стояла кастрюля, в которой зарождалась новая жизнь. Видимо, ее, с остатками пищи, забыл здесь кто-то из пьяных обитателей дома. И забыл давно. Приподняв крышку (пришлось обернуть пальцы носовым платком) Петреску поморщился, и отошел от плиты. Впечатлительному лейтенанту почудилось, что, должно быть, таким и должен быть ад. Никакого дьявола, никакого скрежета зубовного. Просто жара, июнь, заброшенная коммунальная кухня заброшенного дома для люмпен-пролетариев, молчаливые тараканы, тополиный пух. И гнетущая тишина.

Поэтому, когда вдруг откуда-то послышался жалобный плач, Петреску даже обрадовался.

- Значит, это еще не ад, - тихо сказал он кастрюле, выходя из кухни, - значит, это лишь его демонстрационная версия.

Плакала, как оказалось, чернявая женщина очень маленького роста в грязном халате. Расстраиваться ей было от чего: за шею женщину держал молодой толстяк с серьгой в ухе. Над головой несчастной он занес огромный навесной замок.

- Господин Балан, - удивленно спросил Петреску, оттаскивая толстяка от жертвы, - что это вы делаете?

Балан был той самой головой, которую лейтенант по горячности прищемил во время допроса. Как узнал Сергей во время расследования кражи газовой колонки у Балана, звали того Дан, и он работал в оппозиционной газете "Демократия". Сюда, в этот район для бедноты, Балан переехал по, как он выразился, "личным обстоятельствам". Он их явно мифологизировал.

- Видите ли, - доверительно сказал он Петреску, повертев верхнюю пуговицу кителя лейтенанта, и глядя тому в подбородок, - я весьма талантлив. И намерен написать книгу. Но сделать это на моем прежнем месте жительства просто невозможно: у меня много друзей, они часто заходят , суета, гам, шум┘ А здесь у меня есть тишина. И потом, эта комнатушка напоминает мне чердак парижских кварталов. А что еще нужно молдавскому гению для вдохновения? Черт возьми, я достоин Парижа, и я попаду туда! Кому, как не романо-язычному молдаванину, прославить Бесарабию во Франции!

Помимо этого, толстяк Балан намекнул еще Сергею на некоторые связи с некоторыми женщинами, которые (о, разумеется, связи, лишь связи) ему хотелось бы порвать, уничтожить. А для этого требовалось сменить адрес. Поэтому пришлось закрыть хорошую квартиру на все замки, и броситься очертя голову сюда, в этот рай клошаров, изгоев, и его - будущего молдавского Вийона. Будущего в признании, но не в таланте - в таланте он УЖЕ молдавский Вийон.

Петреску понял, что хорошую квартиру Балан пропил.

Толстяк явно выпивал: от него несло спиртным и во время той беседы, и сейчас.

- Да что же это вы делаете? - спросил лейтенант, мягко забирая замок у Дана.

Толстяк-писатель, тяжело дыша, присел на корточки.

- Сколько раз я им говорил, - нервно бросил он, не глядя на лейтенанта, - если пользуетесь общим туалетом, не смейте там курить. Особенно эти кошмарные дешевые сигареты!

- У вас нервы расстроены, - оценивающе поглядел на Балана Петреску, - вам отдохнуть надо. Нормально поесть. Выспаться. Пить поменьше.

- Попрошу вас, - недовольно возразил Балан, - не при этом животном.

Насчет животного Петреску не согласиться не мог: женщина была явно деклассированной пьянчужкой. Если бы мать Сергея увидела сейчас, кого держит за шиворот ее всегда чисто и аккуратно одетый сын, она бы упала в обморок. Пьянчужка разрыдалась, начала что-то бормотать, и, едва не укусив Петреску за руку, побрела в свой закуток.

- Вот так и живем, tenete , - подмигнул Сергею расстроенный писатель.

- Что вы сказали?

- Лейтенант. Tenete на итальянском - лейтенант.

- Вы говорите по-итальянски? - приятно удивился Сергей.

- Нет, - смутился Балан. - Так, знаю пару слов.

- Вообще-то я хотел сказать вам, - вспомнил Петреску, - что вашу газовую колонку мы нашли.

- Ах, да. Спасибо, tenete. Вы не против, если я вас так буду называть?

- Пожалуйста, - недоуменно согласился Сергей, - называйте, как хотите. Главное, не нарушать закон. А в остальном мы - свободные люди свободной страны.

- О, строгий блюститель законности, - картинно и даже как-то вычурно поднял руки Балан, - вы олицетворяете собой неподкупного стража порядка. Защитник слабых. Вдов. Сирот.

- Вы сирота? - искренне посочувствовал Петреску.

- Нет. Не обращайте внимания, tenete. Я просто пошутил.

- Вам нужно будет, - вытер пот со лба Сергей, - пойти в участок и забрать вашу газовую плиту. Если нужно, вам помогут ее донести.

Писатель Балан рассыпался в благодарностях, и на минуту Петреску ощутил, что смысл у этой жизни есть, несмотря даже на жару и тополиный пух. И жизнь, в общем, недурна, особенно для лейтенанта полиции, сумевшего вернуть украденное добро двум несчастным людям. Размышляя об этом, он пожал руку Балану, и пошел к лестнице.

- Лейтенант, - окликнул его пьяный журналист "Демократии".

Петреску, улыбаясь, обернулся, приподняв брови. Балан льстиво улыбнулся:

- Хотите, я почитаю вам свои стихи?

ХХХХХХХХХХ

- О, Наталья. Кожа твоя бела, как зерна молодой кукурузы, и сочна, как зерна молодой кукурузы. Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое горячо, как лист, обжаренный солнцем, губы твои слюнявы и влажны, как земля после летнего дождя, и так же, как эта земля, они быстро обсыхают: еще бы, ведь я выпиваю твою чистую, родниковую, ничуть не вязкую слюну. Между ног твоих жарко, как в аду моей бессонницы. О, Наталья┘

Девушка, лежавшая под грузным Константином Танасе, смеялась. Она была его поздняя любовь: директор СИБа ловил себя на мысли, что последнее время думает только о ней и о террористах, которых обязательно нужно найти, иначе, зачем ему работать. И даже, - но в этом он себе признаваться еще боялся, - о террористах он думал меньше, чем о Наталье. Та, хорошенькая секретарша какой-то частной фирмы, встретила Константина всего год назад, - аж год назад, говорила она, - и Константин ревниво ощущал их разницу в возрасте, разницу, позволявшую ей говорить "целый год" про те несколько мгновений, что промелькнули на закате его жизни. О том, что Константин возглавляет главное разведывательное ведомство Молдавии, Наталья не знала. Да если бы и знала, никакого впечатления на нее это бы не произвело.

- Мне нравится, как долго ты делаешь это, - ластилась к нему девушка, облизывая пальцы, - я успеваю кончить несколько раз. А на остальное - плевать.

И смеялась, когда Константин, изнемогший от бесплодной работы, жары, семьи, подчиненных, Кишинева, жизни, всего, в конце концов, шептал ей:

- Наталья. Кожа твоя бела, как зерна молодой кукурузы, и сочна, как зерна молодой кукурузы. Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое┘

И вжимал в нее бедра. Тогда она запрокидывалась, крепко прижимала его голову к груди, и начинала биться. В такие моменты Танасе забывал, что девушка может его искусать, и тогда дома не миновать скандала. Плевать. Ему было плевать. Константин даже подумывал о разводе. Не сейчас. Чуть позже, когда можно будет оставить службу. Но Наталье об этом не говорил: директор СИБа прекрасно понимал, что девушка поднимет его на смех. Он ей был нужен как любовник. А она ему нужна была вся.

- Ну и сравнения, - Наталья лежала на боку рядом с отдыхавшим Константином, - ну ты и поэт.

- Практически Павич, - усмехался, отдуваясь, Константин.

И по беспечному блеску глаз любовницы понимал, что той упомянутая им фамилия ничего не говорит. Она вообще ничего, кроме газет, не читала. Это ему даже нравилось.

- Когда мне захочется переспать с философом, я поеду в Калининградскую область, - говорил он друзьям, - и посплю на могиле Канта.

Правда, связь его с Натальей омрачало то, что встречались они слишком редко, всегда на схемных квартирах (и никогда у нее дома, где ему так хотелось побывать) и всегда только она звонила ему перед этим.

- Я же мужчина, дорогая, - говорил, поправляя галстук, Константин, - мне приятно почувствовать, что и от меня что-то зависит.

- А от тебя, - вскакивала она с постели, - пузанчик, ничего не зависит. Ни-че-го.

И снова смеялась. Константин не выдерживал, улыбался, и обнимал ее, жадно внюхиваясь в воротник ее рубашки, наброшенной на голое тело.

- Ты спишь еще с кем-нибудь? - спрашивал он в макушку Натальи.

- Да, - роняла она.

- С кем? - ревниво мучил себя Танасе.

- С Кем-Нибудь, - дразнила его девушка, и утанцовывала в другой конец комнаты, одеваться.

Опустошенный Константин подходил к окну, и мрачно глядел на шпиль старинной гостиницы "Лондон", что почти в самом центре Кишинева. Отсюда был виден весь центр: даже киоск, где продавали шаурму арабским студентам. Неплохо бы, лениво думал Константин, затягиваясь сигаретой, хоть раз ее попробовать. Говорят, вкусно.

- Отнесись к этому проще, - говорила, забавляясь, Наталья, - мы развлекаемся, вот и все.

- Да, - шумно выдохнув, соглашался Танасе, и спрашивал, - у тебя есть мечта?

- А что? - она редко отвечала на вопросы, это выводило его из себя, но пока он сдерживался.

- Я бы нашел магазин, где продаются мечты, и купил твою самую заветную.

- Ты, как и все молдаване, поэт, - хохотала Наталья, натягивая чулки, - и, как все молдаване, плохой поэт.

- Шовинистка, - шлепал он ее по заду.

Она же хватала его за руку, и галстук вместе с костюмом снова летели к чертям под диван, и она снова запрокидывала голову, и снова и снова и снова вжимая ее бедра в старый диван (я словно виноградный пресс, - думал он, судорожно дыша), Константин шептал, схватив ее за волосы:

- Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое┘

На седьмое свидание она, смеясь, накормила его вареной кукурузой.

ХХХХХХХХХХХХХ

- Осама, - склонился перед молчаливым афганцем Саид, - позволь мне быть твоей правой рукой. Ты великий человек. Спрятаться здесь, в этой дыре, в то время, как тебя ищут по всему миру американские шакалы┘

Афганец недоуменно поднял брови, и стал лишь чуть быстрее нарезать овощи. После того, как убили Ахмеда, который делал это, луком пришлось заняться Осаме. Саид все стоял на коленях, вытянув губы к поле рубашки афганца. Несколько минут мужчины работали молча. Наконец афганец не выдержал, и спросил Сержиу.

- Что это с ним?

- Он думает, что вы - Бен Ладен, - почтительно ответил зять хозяина киоска.

- Это еще почему?

- Ну, во-первых, - неуверенно начал Сержиу, - вас зовут Осама┘

- Логично, - хмыкнул Осама, - ничего не скажешь.

- Во-вторых, вы очень на него похожи.

- На кого?

- На великого воина, грозу неверных, Бен Ладена, - нарушил почтительное молчание на полу Саид.

- То есть, по-твоему, я похож на Бен Ладена? - грустно заключил Осама, очищая следующую луковицу.

- Так точно! - восторженно ответил Саид и вновь принялся целовать подол рубашки Осамы.

- Как же я могу быть Бен Ладеном, если я на него только похож? - зловеще спросил Осама, и на мгновение прекратил резать лук.

Сержиу показалось, что сейчас в киоске для шаурмы произойдет еще одно убийство. Горло его сжалось, но попыток перехватить руку Осамы он не сделал: Сержиу боялся мусульман, и считал их сумасшедшими жестокими людьми. Когда коллеги-арабы начинали разговаривать на своем языке в его присутствии, Сержиу казалось, что они обсуждают террористический акт. Не больше, не меньше. Жестокие звери, думал он, опасливо и восхищенно подливая соусу в шаурму. Именно поэтому он женился на дочери владельца киоска: чтобы все боялись его, Сержиу, зятя сумасшедшего жестокого мусульманина. Добряк Махмед об этом и не подозревал.

- Итак, вы - не Осама, - хриплый шепот Саида прозвучал в киоске как-то особенно неприятно.

- Напротив, мой друг. Я - Осама, - усмехнулся афганец.

- О, великий вождь, - вновь заползал перед коллегой на коленях Саид, - как ты мудр и умен. Я даже на мгновения поверил в то, что ты не Осама.

- Разумеется, я Осама, - потрепал его по плечу афганец, - а теперь вставай и режь помидоры.

Утерев слезу радости, Саид встал, отряхнул колени, и принялся за работу.

Наутро, когда их смена закончилась, Сержиу пошел домой через парк у Кафедрального Собора. Когда в конце пешеходной дорожки, по которой он шел, показалась женщина, Сержиу ничего не заподозрил. Даже обрадовался: ему доставляло удовольствие разглядывать хорошеньких женщин именно сейчас, летом. Их кожа, - то молочно-белая, то смуглая, была покрыта в это время года мелкими каплями пота ; особенное наслаждение доставляла Сержиу мысль, что, вернувшись домой, к мужьям и приятелям, женщины лежат под мужчинами, подрагивают, а на верхней губе у них у всех, как одной, - тоже капельки пота. Мельчайшие капельки┘ А вместо мужей и подруг на каждой из них лежит он, Сержиу┘

- Проклятье! - завопил Сержиу, отвлекаясь от очень приятных мыслей.

Ведь только что женщина, шедшая ему навстречу, бросила Сержиу под ноги три красных цветка. Бедолага встревожился не на шутку: как многие жители Молдавии, он был очень суеверен, и верил в заговоры, заклятья и проклятия. Три цветка, брошенные под ноги незнакомой женщиной, был более чем уверен Сержиу, это не что иное, как черная магия.

- Сука! - заорал он вслед неторопливо уходящей женщине. - Колдунья проклятая! Мразь! Жалко, вас сжигать перестали!

На кафедральном соборе зазвенел колокол, и Сержиу снова вздрогнул. Настроение было безнадежно испорчено. Нужно было срочно зайти в церковь помолиться и поставить пару-тройку свечей, которые своей благодатной силой блокируют черную магию. Кому понадобилось насылать на него проклятие, Сержиу не задумывался. Сам человек завистливый, он почитал таковыми всех окружающих, и поэтому был уверен, что врагов у него великое множество.

- Дайте мне три толстых свечи, три средних, и три - совсем тоненькие, - попросил он прихожанку, торговавшую в храме.

С тополя на Сержиу издевательски прикрикнула ворона. Мужчина, глянув на парк, побледнел. Людей, несмотря на то, что было уже восемь утра, - в это время парк был полон горожанами, спешившими на работу, - здесь не было.

- Где же люди? - пробормотал он, стуча зубами и пытаясь зажечь свечу на подувшем вдруг ветру.

- Сегодня же суббота. Выходной день, - равнодушно пояснила ему прихожанка.

ХХХХХХХХХХХХХ

Слегка успокоившись, Сержиу прошел в храм. Здесь было, как всегда, хорошо и светло: сотни свечей горели на золоченых подставках у икон. Быстро перекрестившись, Сержиу опустился на колени, и пополз, - совсем как Саид к Осаме, подумал он, и постарался отмахнуться от назойливой мысли, - к иконе Богоматери с тремя руками. Это была самая знаменитая икона Молдавии, привезенная сюда со священной горы Афон. Богородица, нежно державшая у груди младенца двумя руками, и третьей поглаживающая голову маленького Иисуса, была увешана кольцами, цепочками и серьгами. Это были дары прихожан, благодарных за чудеса. Сержиу в чудеса не очень верил, но у него попросту не было выбора: после того, как Советский Союз распался и сила такого верования, как диалектический марксизм, испарилась, необходимо было найти другие силы-покровители. Всего каких-то двадцать лет назад, - Сержиу хорошо помнил это время, - он, инженер фабрики конфет "Букурия", прятал за шкафом четырнадцатый том собраний сочинений Владимира Ленина. По вечерам, придя с фабрики усталый, холостой инженер доставал эту книгу в серой обложке, ставил на стол, и окружал ее несколькими горящими свечами. Когда ему было что-нибудь нужно, Сержиу молился на четырнадцатый том собраний сочинений Ленина, а однажды даже пролил на книгу чуть вина, и сжег кусочек мяса на двадцать седьмой странице, вырвав ее из книги. Тогда, кстати, обряд помог: Сержиу повысили заработную плату со ста пятидесяти до ста шестидесяти пяти рублей!

После того, как Союз распался, и Молдавия стала независимой, Сержиу по инерции еще несколько раз приносил жертвы четырнадцатому тому Ленина, но великая книга молчала. То ли чары ее, с крушением империи, развеялись, то ли дух великого революционера не желал больше помогать людям, разрушившим созданную им страну, но все мольбы и жертвы Сержиу были напрасны. Даже когда инженер, отчаявшись, порезал руку опасной бритвой, и пролил чуть своей крови на страницы, Четырнадцатый Том промолчал, и завод, на котором работал Сержиу, закрыли. Он хорошо помнил это время: тогда работники всех фабрик и заводов Кишинева остались без работы, и выживали, торгуя на блошиных рынках, стихийно образовавшихся по всему городу.

Последнюю попытку Сержиу дал четырнадцатому тому Ленина в 1994 году, когда после нескольких лет торговли на блошином рынке в центре города, заработал немного деньжат. Время было шальное, инфляция страшная, и Сержиу на вырученные деньги, чтобы не потерять их через неделю, купил большую партию саванов.

- Роскошные саваны! - нахваливал ему товар продавец, суетливый поляк. - Других таких не найдете. Материал, качество! Смотрите, ткань какая белая. Это вам не серые тряпки, которыми вы здесь покойников укрываете. Мой товар славится по всей Восточной Европе. Сам помирать буду, попрошу, чтобы меня в такой саван завернули!

Сержиу купил саваны, и спустя несколько дней отправился на своих старых "Жигулях" объезжать церкви и монастыри Молдавии. Перед тем, как поехать, инженер достал из-за шкафа уже запыленный том Ленина, и тихо сказал книге:

- Последний раз прошу, как друга, - помоги!

Капнул на обложку вина, сунул в страницу кусочек шоколадной конфеты (перед тем, как фабрика закрылась, работники получили выходное пособие продукцией) и сдавил книгу. Таким образом, четырнадцатый том собраний сочинений Ленина поел и попил. А Сержиу, отчасти ободренный этим, поехал продавать саваны.

- Батюшка, - слегка покачиваясь, ибо был пьян, обратился он к настоятелю Каприянского монастыря, - купите у меня саваны. Отдаю почти даром, а вы уж их потом пастве впарите, когда вам покойников на отпевание начнут нести. Саваны у меня - загляденье! Высший сорт! Лучшие саваны в Восточной Европе!

- Сын мой, - задумчиво пошатался священник, ибо тоже был слегка под мухой, - сколько ни говори халва┘

- Во рту слаще не станет, - блеснул знанием пословиц и поговорок Сержиу, вытаскивая из кузова машины саваны.

- Сколько ни говори халва, - равнодушно поправил его священник, разглядывая саваны, - а диабетик ее все равно не купит.

- К чему это вы, падре? - даже слегка отрезвел Сержиу.

- Не падре, а батюшка!

- Простите, батюшка. Так к чему вы это?

- К тому, что мы, православные покойники, - важно объяснил батюшка, - пользуемся другими саванами. Видишь, твои чистые, белые? А мы, православные, отдав Богу душу, заворачиваемся в саваны, на коих изображен лик Христов и несколько крестов.

- Так купите, а потом нарисуете! - отчаянно возопил Сержиу.

- Я не маляр, сын мой, - жестоко усмехнулся православный священник.

После чего назвал такую смешную цену, что Сержиу только выругался. Уезжая из монастыря, Сержиу знал, что сделает дома в первую очередь: выкинет четырнадцатый том собраний сочинений Ленина в мусоропровод. Так он и поступил. После этого инженер срочно купил черной краски, брошюрку с ликом Христа и лист копировальной бумаги. За два дня он сумел кое-как намалевать на каждом саване то, что желает видать на этом саване порядочный православный покойник, и вновь отправился в Каприянский монастырь. Но время, повторимся, было смутное. И обесценивались за неделю не только деньги.

- Здравствуйте, батюшка! - радостно поприветствовал уже другого священника Сержиу, выходя из автомобиля. - А вот и я!

- Не батюшка, а падре! - сурово ответил ему молодой священник с гладко выбритым подбородком и светящейся на солнце тонзурой. - Вот уже три дня как монастырь вернули нам, католикам!

- Как здорово! - на всякий случай согласился Сержиу, плохо разбиравшийся в трениях восточной и западной церквей.

- Мы всего лишь восстановили справедливость, - кивнул священник, - ведь до войны этот монастырь принадлежал нам, католикам. А православным его отдали после того, как сюда пришли Советы. Но теперь, после Закона о возврате имущества владельцам, все, хвала Господу, вернулось на свои места.

- Если бы вы знали, как я рад, батю┘ падре! - едва не прослезился Сержиу. - И, можно сказать, меня к вам прислал сам Бог. Ведь обстроиться вы еще не успели, а всякие принадлежности вам нужны. Я привез вам саваны. Лучшие саваны в Восточной Европе!

- Сын мой, - глянув на саваны, печально ответил священник, - наши католические покойники пользуются другими саванами. Видишь, на твоих изображен лик Христов и несколько крестов? А мы, католики, отдав Богу душу, заворачиваемся в чистые, белые саваны!

- Так купите, а потом постираете! - отчаянно возопил Сержиу.

- Я не прачка, сын мой!

Католический священник усмехнулся так же жестоко, как и православный.

Вернувшись домой, Сержиу запил. Отстирав саваны, он в течение года продал почти все, выдавая товар за простыни. Правда, часть саванов сбыть ему так и не удалось.

Два савана были у него вместо занавесок.

ХХХХХХХХХХХХХ

После получаса медитации Сержиу удалось отогнать неприятные воспоминания о саванах. Искоса глянув на икону Богородицы с тремя руками он встревожено подумал, как бы она не отомстила ему молчанием за то, что он, советский инженер, несколько лет покланялся четырнадцатому тому собрания сочинений В. И. Ленина.

- Прости меня, язычника, - пытаясь выдавить из себя слезу, забормотал Сержиу, ударяя кулаком в грудь, - Прости нечестивого. И за то, что женился на дочери язычника, тоже прости.

Безо всякого сомнения, его женитьба на Зухре, дочери Махмуда, владевшего киосками для шаурмы, была грехом. Это Сержиу прекрасно понимал. Да и Зухру не очень любил. Но брак был во всех отношениях выгодным, а выгодный брак - это искупление греха, искупление в самом прямом смысле. Брак этот был очень редким для Молдавии явлением: молдаванки часто выходили замуж за иностранцев, но чтобы молдаванин женился на иностранке┘ Да еще из мусульманской семьи┘ Женитьба состоялась лишь потому, что Махмуд, как и все люди дела, религии никакого значения не придавал (а если и придавал, то лишь на словах) и хотел обосноваться в Молдавии навсегда. Так сказать, натурализоваться.

Конечно, Сержиу всегда, даже сейчас, стоя на коленях в храме, мечтал разбогатеть. И перестать, наконец, зависеть от добродушного тестя и его спокойной дочери с оливковой, отливающей солнцем при любом освещении, кожей. Не то, чтобы Зухра не привлекала его физически: фигура у нее, для ее тридцати семи лет, была отличной, характер покладистым (вся в отца). Но Сержиу не давала покоя мысль, что он в семье - зависимый человек. И если, не дай Бог, Зухра пожелает с ним развестись, Сержиу вновь придется выходить на блошиный рынок.

- Богородица, матерь Христова, - жарко задышал он в пол у иконы, - дай мне возможность разбогатеть. Подняться. Мне бы склад с товаром, и пару магазинчиков. Я уж тебя отблагодарю, подношениями не оставлю. Золотой оклад куплю. Только дай разбогатеть. Я для благого дела, Богородица. Для благого.

Наврав иконе, Сержиу встал, и, воровато оглянувшись, снял с оклада золотые серьги, благо сторож Собора отвернулся. Ну, хоть в чем-то помогла, весело подумал Сержиу, и решил пройтись по храму. Внимание его привлекла икона в углу: высокий, благообразный старец с длинной бородой сидел на ковре в окружении вооруженных людей. Старец определенно кого-то напоминал Сержиу.

- Эй, - окликнул Сержиу сторожа, - а это что за икона?

- На этой-то? На этой-то святой Мафусаил Стамбульский изображен. Он, бедняжка, был купец в Стамбуле, мусульманин, а потом дошел до понимания веры православной. За это турки нечестивые его и предали смерти.

- Мафусаил┘

Повернувшись, Сержиу вдруг даже подпрыгнул от волнения. Осама! Вот кого напомнил ему Мафусаил, покорно и затравленно глядевший вглубь храма со старой иконы. Осама┘ Если это и впрямь тот самый бородатый чудак, который устроил весь этот переполох в Америке, то за него дадут огромные деньги! Сержиу вспомнил, как в вечерних новостях по телевизору говорили, что голова Бен Ладена оценивается в двадцать пять миллионов долларов. Святая Богородица троерукая! Это вам не какой-то склад с двумя магазинчиками. Так и президентом Молдавии стать можно! Тем более, что Осама сам подтвердил - да, мол, Осама я.

Оставалось только решить два важных вопроса. Первое: как выдать Осаму властям так, чтобы его, Сержиу, потом фанатики не зарезали. Второй вопрос, мучавший Сержиу, звучал так: как выдать Осаму властям, целиком, или самому отрезать ему голову? В новостях ведь говорили: за голову Осамы Бен Ладена дают двадцать пять миллионов долларов.

А если я притащу его к ним мертвого, мучался Сержиу, не захотят ли они обмануть меня? Может, стоит сказать им, что я знаю, где прячется террорист номер один, взять деньги, а потом уж вести? Но ведь они легко проследят за мной, и схватят Осаму, не заплатив мне денег. Тогда Осаму, хорошего в общем-то, парня, будет жалко. За что это он пострадает? Просто так, получается?! С другой стороны, зачем им обманывать Сержиу: американцы ведь народ щедрый и щепетильный. Хотя, решил, наконец, Сержиу, лучше всего поступить так: обратиться к молдавским спецслужбам, поделиться там с кем-нибудь, и пусть Осаму хватают. Так надежнее. Сержиу чуть успокоился. Решение было найдено. Оставалось только получить подтверждение свыше.

- Святая Богородица Троерукая, - взмолился Сержиу, одним скачком вернувшись к иконе, и повесив обратно украденные минуту назад серьги, - помоги, укрепи меня в вере моей, и разреши сомнения!

Почерневшая Богородица ласково улыбалась Сержиу, глядя куда-то в строну. Проследив за направлением ее взгляда, Сержиу ахнул. Икона глядела прямо на телефон, стоящий на прилавке у входа в храм.

- Милостивая, благодарю, - зашептал Сержиу, целуя пол у иконы. - Золотой оклад, золотой оклад┘

Встав, он отряхнул колени, отошел на несколько шагов, затем вернулся, и, снова схватив золотые серьги, пошел к выходу со словами:

- Это на время!

У входа он заплатил за звонок прихожанке, и начал набирать номер справочной, как вдруг увидел женщину, бросившую ему под ноги цветы. Теперь он истолковал ее как добрый знак. Ведь ели бы не она, он бы не зашел в храм в это утро, не поговорил с Богородицей, и не понял, как ему нужно заработать кучу денег. Женщина улыбалась и рассыпала цветы перед голубями. Голуби испуганно, совсем как Сержиу недавно, отлетали от цветов и с недоумением поглядывали на женщину.

- Побирушка, - объяснила ему прихожанка, торговавшая свечами и телефонными карточками, - сумасшедшая.

Сержиу кивнул, и спешно добрал номер.

- Это справочная? Дайте мне телефон Службы Информации и Безопасности!

ХХХХХХХХХХХХХ

В то утро клены в Кишиневе пустили первый сок. Петреску бы этого не заметил, не пройдись он через центральный парк у Кафедрального Собора. Именно там, чуть левее колокольни, он заметил, что его подошвы прилипают к асфальту. Тот был покрыт липким кленовым соком, оказывается. И подошвы тоже им покрылись. Лейтенанту захотелось приподняться на цыпочки, сорвать лист и попробовать, какой он на вкус, этот кленовый сок, но вдруг послышался гул, и Сергей отвлекся от деревьев.

Гул нарастал, нарастал, потом вдруг центр города покрыл мощный рев, а затем наступила тишина. И, решив, что ему это показалось, Петреску так и не вспомнив о кленах, пошел наверх, к главпочтамту. Там, в рядах ящиков писем до востребования, находилась и его ячейка.

Абонентский ящик номер 1234 / 34-а.

"Наталья. Зеленоглазая шатенка, образованная, спокойная, порядочная, по гороскопу Рыба, славянка. 27 /170/52 . Раскованна в сексе. Познакомится с серьезным молодым мужчиной для встреч (не очень частных, на его территории). Чувство юмора приветствуется. Писать на почтовый ящик 1354-в (Кишинев) до востребования".

Лейтенант Петреску ждал ответного письма.

Личная жизнь его в то лето не клеилась (может, кленового сока на нее не хватало) - он искал женщину. С предыдущей, тоже, кстати, Натальей, он расстался: ничего путного у них так и не вышло. Наверное, они слишком многого ожидали друг от друга. Он приглашал ее в гости, кормил тушеными осьминогами, предварительно вылакав две бутылки белого сухого "Пино" из трех, предназначенных для тушения. У нее были магазин мягких игрушек, автомобиль, и редкие волосы. Она была красавицей.

В тот день: когда он шел по центральному парку города к главпочтамту за письмом от незнакомой женщины, которую собирался сделать своей любовницей, - они с его редковолосой Натальей спали в одной постели последний раз. Утром, искупавшись, она упорхнула, посигналив Сергею в окно (он жил на первом этаже в самом центре города) перед тем, как выехать из двора. Он не жалел. Слишком устал от ухаживаний, и от внезапно (как всегда в Молдавии) наступившей жары. А поскольку она считала своим долгом вывозить его на выходные в Вадул-луй-Воды (зона отдыха у реки - прим. автора), где жара особенно остро чувствуется, перспектива дальнейших с Натальей отношений Петреску пугала.

Остановившись напротив Кафедрального Собора, Петреску поглядел влево: на киоск с шаурмой. Лейтенант любил перекусить там рано утром, когда выходил из квартиры, где они с Натальей просыпались, вымочив потом тел свежие еще ночью простыни. Но сегодня утром киоск почему-то был закрыт. Придется перекусить в убогом районе полицейского участка, с тоской подумал лейтенант, и потянулся.

Утром, толком не проснувшись, он поглаживал ее нежнейшую ляжку. На ней был задравшийся топик, из-под которого едва выглядывала внушительных размеров (четвертого, если точно) грудь.

- Я хочу тебя кое о чем спросить, только не смейся, - днем раньше сказала она, глядя на Петреску поверх стеклянного бокала.

В бокале был, горячий шоколад, ветер дул в его сторону, а Петреску не любил сладкого. Лейтенанта бы стошнило от запаха шоколада, если бы его не перебивал аромат ее духов. Он отбросил с ее лба прядь волос, и поощрительно улыбнулся. Давай, мол.

- Ты не знаешь средства увеличения груди? Только никаких мазей или таблеток!

Обычно флегматичный Петреску смеялся, как сумасшедший. Слюна капала ему на воротник.

- Что тут смешного?! - громко спросила она - Что тут смешного?! Девочки мне говорили, что одна девочка ела орехи три недели, и у нее грудь выросла! Бывает же так!

- Я тащусь от твоих сисек! - успокаивал ее Сергей.

- Почему ты такой грубый?!

Петреску закурил, стараясь не выпускать дым в ее сторону. Курения она не одобряла, да и вообще - многого не одобряла.

- Я на самом деле в восторге от твоей груди. Зачем тебе больше?

- Ты ничего не понимаешь, - грустила она, и они встали.

В кинотеатре они посмотрели фильм "Пианист", и несколько раз сентиментальный Петреску пустил слезу. Потом они отправились к нему, легли в кровать, и поздней ночью, - часа в три, не раньше, - Петреску вдруг резко проснулся, и лег на нее. Как обычно, она была не очень довольна: секс ей вообще, как она говорила, не нравился. Она считала его обязанностью по отношению к любимому человеку.

- Я отношусь к жизни серьезно, - говорила она, - а секс это не серьезное занятие.

Безусловно, она была права. Ничего безалабернее секса лейтенант Петреску в своей жизни не делал.

Мокрый, он слез с нее и уснул. А на рассвете глядел на ее задравшийся топик, и гладил нежную кожу ляжек.

- Если ты относишься ко всему слишком серьезно, то какого дьявола ночью щупала мое хозяйство? - спросил Петреску, улыбаясь.

- Что ты несешь? - краснела она, стоя под душем, - Ничего я не трогала.

Неужели приснилось, недоуменно подумал Петреску, и потер ей спину.

Он выпроводил ее из ванной, и, закрыв дверь на защелку, помочился в раковину. Главное, не забывать про защелку, и не есть на ночь лука, тогда из раковины не будет нести, как из общественного туалета. Сергей Петреску, живший один, познал это экспериментальным путем. Вы вообще многое узнаете о себе, если начнете мочиться в раковину.

И через полчаса он помахал вслед ее белой машине, думая, что видел Наталью последний раз в жизни. А через час обнаружил, что подошвы его новых туфель клеятся к асфальту под кленами у Собора, собрался попробовать их, кленов, сок, но отвлекся на гул, который, впрочем, быстро прекратился. Еще через пятнадцать минут Петреску открыл абонентскую ячейку номер 1234 / 34-а, и нашел там письмо от зеленоглазой шатенки, которая искала мужчину для редких встреч. Молодой лейтенант искренне надеялся на то, что она извращенка. Ему, как обычно по утрам, не хватало воздуха, и, сунув, не читая, ее ответное письмо в карман, он стал пробиваться к выходу: народу на почте было много, потому что было 31 июня, последний день платежей за квартиру.

И, уже выходя из здания почты, Петреску вдруг понял, что сделать этого не сможет, потому что дверь ее прочно блокирована: вся улица между главпочтамтом и мэрией была запружена людьми. Поглядев по сторонам, он увидел, что толпа растянулась, километров на пять, и, значит, моментально прикинул педантичный Сергей, в центре Кишинева собралось не меньше 30 тысяч человек.

- Нет, вы только поглядите, что они с людьми делают! Сколько народу собралось за квартиру заплатить!

Петреску оставил без внимания глупый возглас старика с потертым портфелем, и молча отошел от стеклянной двери. Тогда он понял, что значил странный гул, услышанный им за площадью. Демонстрация.

Потом раздался стук. Похоже было на град, только солнце слишком ярко сияло. Это демонстранты забрасывали камнями ряды полиции, укрывшейся за щитами. Выйти на улицу было попросту невозможно. Петреску позвонил в участок, предупредил, что задерживается, и, возможно, не придет (демонстрации его не касались - ими занимались патрульно-постовые службы, ОПОН, СОБР и спецслужбы) и присел на корточки чуть поодаль от двери, развернув письмо.

"Судя по твоему сообщению, мы поладим. Думаю, одной встречи в городе нам хватит, чтобы понять: хотим мы друг друга или нет. Потом встречаться стоит только в постели. Надеюсь, что мне нужно, понятно. Секс, секс, секс. Только секс, ничего больше".

Что ж, Петреску было двадцать два года, и это его вполне устраивало. Он широко улыбался, и перечитывал письмо в девятый раз, когда дверь почтамта задребезжала. Через мгновение она, разделившись на куски, полетела к лейтенанту. Кто-то бросил в стекло камнем. На колени Сергея упал один кусок стекла, и письмо оказалось под ним. Выход из почтамта оказался свободен. Наконец-то лейтенант смог выйти на улицу, и смешаться с бастующими.

В то утро в городе начались студенческие волнения.

ХХХХХХХХХХХХХ

- В начале этого дня в столице республики Молдавия, Кишиневе, вспыхнули массовые студенческие волнения. Спровоцированные решением правительства отменить для студентов бесплатный проезд в общественном транспорте, они охватили не только учащихся вузов столицы, но и других молдавских городов. Всего в протестах участвует не менее 30 тысяч человек┘

Диктовать в телефон было ужасно неудобно, - время от времени толпа начинала реветь, и, чтобы Дана Балана услышал принимающий редактор, приходилось повышать голос. Это привлекало внимание студентов и полиции. И те и другие были для журналиста опасны. Студенты считали, что пресса поддерживает полицию, и то и дело норовили бросить в журналиста камнем. Полиция была уверена, что все беды - от излишне свободной прессы, и потому особым шиком считалось пройтись дубинкой по спине человека с диктофоном.

За шеренгой полиции, у самого Дома Правительства, стояли газетчики, обслуживающие, как модно в Молдавии выражаться, "правящий режим". Один из них, - кажется, "Новое время", - был очень бледен. Только что толпа студентов Государственного Университета забросала камнями съемочную группу канала "Про-ТВ". Оператору сломали обе ноги. Мимо журналистов пробежала группа полицейских, догонявшая четверых парней с повязками на лице. Девушка на другой стороне улицы закричала:

- Фашисты!

Петреску остановился в дверном проеме банка, и начал наблюдать за происходящим. Он неодобрительно покачивал головой. Чуть вдалеке лейтенант заметил журналиста Балана, которому вернул газовую колонку. Молодые люди коротко кивнули друг другу.

Центр города напоминал поле битвы первобытных народов. По разные стороны площади толпились студенты и полиция. Между ними происходили стычки небольших групп. Бледный газетчик сплюнул.

- Посмотри, как одета эта сука! Каждая шмотка стоит больше, чем мой костюм. И ей не хватает бесплатного проезда!

Дан Балан, которому было двадцать семь, считал себя социалистом, и сочувствовал студентам. Поэтому отвернулся, и снова включил мобильный телефон.

- В понедельник утром огромная масса молодежи собралась перед зданием кишиневской мэрии┘ Толпа выражала протесты и требовала вернуть льготы на проезд. Когда молчание со стороны властей затянулось, студенты начали разбирать камни и плитки тротуара и бросать их в окна мэрии. Устроившая разгон демонстрации полиция действовала против студентов при помощи дубинок┘ Записал?

Полицейские догнали парней. Те сразу сели на землю, и, уткнувшись лицами в колени, прикрыли руками затылки. Полицейские начали бить их ногами. Девушка в розовых штанах, стоивших больше костюма журналиста "Независимой Молдовы", боком пошла к ним.

- Трое полицейских получили ранения и были доставлены в больницу, около семидесяти человек уже арестованы в качестве организаторов беспорядков┘ Успеваешь?

Девушка перешла улицу, - Балан и Петреску следили за ней, - и попыталась оттащить от избиваемых одного из полицейских. Тот, развернувшись, беззлобно взял ее лицо в ладонь, и молча отпихнул в сторону. Балан подбежал к ним, и, взяв ее за руку, потащил за оцепление, размахивая рабочим удостоверением. Взглянув на удостоверение, где было большими буквами напечатано "ПРЕССА", девушка врезала Балану коленом в пах, и отошла. Из-за памятника Штефану на площадь выходила колонна спецназа. Все интересное должно было произойти именно там: никто не смотрел в сторону Балана и девушки. Полицейские, вдоволь побившие пойманных демонстрантов, потащили тех к машине. Сидя на корточках, Балан достал зазвеневший телефон, и закончил:

- Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.

Посмотрев на девушку, Балан добавил:

- Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.

Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось, просвечивали. Ресницы у нее были короткими, из-за чего глаза ее были беззащитными. Она вся казалась беззащитной.

Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.

ХХХХХХХХХХХ

Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.

- Довольно, - Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. - Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.

- Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, - яростно выпалила она.

- Я-то уж вам точно не сочувствую, - усмехнулся лейтенант, - все вы делаете как дураки.

И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.

- Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши - пропало.

- Военный? - она закурила.

- Нет. Полицейский. Но я не на работе.

Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:

- Вы русская?

Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:

- Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы - славянка?

- Да. Какая разница?

- Никакой. Наташа?

- Знакомы?

На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:

- Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре "а".

ХХХХХХХХХХХХХХ

Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, - "ничего, ничего", - она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.

- И капюшон надень.

Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя - соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.

- Надо тебя накормить, - она плотоядно улыбнулась, - восстановить силы.

- Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.

На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.

- Да не очень-то он мне и нравился, - Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, - просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.

Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое - пустой холодильник.

- В общем, - она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), - он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.

- Вот как?

- Тебя это шокирует? - она удивленно смеялась.

- Нисколько. Это очень разумно.

- Ну и еще кое-что, - Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, - эти ваши мужские белки┘ Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались┘

- Ты о сперме?

- О чем же еще, милый? - она хохотала.

Тогда Петреску решил, что она - катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, - пафосно решил Петреску .

Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама - часть этого мироздания.

- Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня┘

- А ты?

- Милый, сказала я ему, - наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты - мой кошелечек.

Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.

- Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?

- Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.

- Ты не такая.

- Нет, конечно, - Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула - и ты уже должен был это понять.

- Твой принцип, - Петреску важничал, - называть вещи своими именами.

Наталья кивнула. Потушила сигарету и потянулась. Встала: майка на узких плечах, живот виден, старые джинсы.

- Выеби меня.

Петреску решил, что перед ним - греческое божество, случайно попавшее в его век. Мантисса. Первое впечатление было у лейтенанта- уж она-то из буржуа. Из вырвавшихся из под родительской опеки буржуа, сорвавшихся с катушек от нежданной свободы. Вы бы тоже сорвались: ждать-то приходиться по 18-20 лет. На самом деле, буржуа она была куда меньшим, чем Петреску. Конечно, она тоже была молода, она тоже читала Лимонова, и Буковски, и ей нравилось; правда, нравилось и ему, но она не считала это протестом. Она могла наплевать на что угодно, а он - нет. Она оказалась куда сладострастнее и раскованнее.

ХХХХХХХХХ

- Здравствуйте, Дан.

Сотрудник Службы информации и безопасности Молдовы, майор Эдуард прошел в кабинет, и огляделся, не снимая темных очков.

Рабочее место Дана представляло собой небольшую прокуренную комнатушку пять на семь метров. Белые некогда занавески почернели, и на их грязном фоне еле проглядывало очертание какого-то лица. Эдуарду даже пришлось приподнять очки, чтобы убедиться: силуэт действительно есть, это не оптический обман. На подоконнике, отчаянно, как умирающий, разбросав желтые листья в стороны, засыхал фикус. Старая машинка, - "Ятрань", автоматически подметил Эдуард, - издавала нервные звуки, и каретка, несмотря на то, что Дан перестал печатать, то и дело улетала куда-то влево. Лента на машинке была затертой. Два стола, три стула, на одном из, покачиваясь, расположился Балан. Эдуард брезгливо приподнял плащ, и спросил:

- А что это у вас за занавески такие? С портретами┘

- Это не портреты, - засмеялся Балан, - да и не занавески. Это саваны, которые нам загнал несколько лет назад какой-то чудак. Он, понимаете, саванов накупил, думал торговлей заняться. А дело не пошло. Ну, мы с ребятами купили пару штук, и повесили их вместо занавесок. А портрет - это лик Христов, который на саване намалеван был. Продавец, конечно, товар постирал, но силуэт остался. Когда темно, и с улицы фонарь светит, лик особенно хорошо виден, доложу я вам.

- Жутковато, - вздрогнул Эдуард, - должно быть, у вас по вечерам┘

- Да и по утрам не лучше бывает, - весело согласился Дан, и лихо открыл бутылку пива о край стола (теперь Эдуард понял, отчего край стола такой зазубренный) - как-то я прямо тут ночевать остался, и прикрылся занавеской, пардон, саваном, как одеялом. Спал на столе, руки на груди сложил. Уборщица, когда утром зашла, в обморок упала.

- Весело, - поддержал звучное ржание Дана кривой улыбкой Эдуард.

- Еще бы, - благодушно кивнул Дан, - пива не хотите?

- Нет. Предпочитаю, знаете ли, хорошее вино.

- Бросьте, - глаза Дана заблестели, - вы же не из здешних, откуда вам знать толк в хорошем вине?

- Я как раз из, - оскорбился Эдуард, - как вы изволили выразиться, здешних.

- А имя у вас какое-то странное, - подозрительно щурился Балан, - не молдавское, как будто.

- Эдуардами, да будет вам известно, - приосанился невысокий майор госбезопасности, - часто называли английских королей.

- Присаживайтесь, ваше величество!

Довольный собой Балан снова заржал, и Эдуард, брезгливо вытерев стул носовым платком, уселся. Спину он держал очень ровно, в отличие от журналиста, согнувшегося в три погибели. Это педанта Эдуарда не могло оставить равнодушным.

- У вас будет сколиоз, если вы сохраните такую осанку, - сообщил он Балану.

- Сколи┘Что? - удивился Дан, согнувшись еще больше обычного.

- Сколиоз. Искривление позвоночника, - терпеливо объяснил Эдуард.

- Главное, - глянул Дан красными глазами на собеседника, - чтобы душа была прямая.

- Ну, этим вы похвастаться, - мягко улыбнулся Эдуард, - как я знаю, вряд ли можете.

- Как и вы, - парировал Дан, и грубо спросил, - зачем пришли?

Эдуард прокашлялся, и полез в карман за платочком, чтобы приложить к губам, как вспомнил, что протирал платком стул. Придется так, подумал он раздраженно, и хмыкнул.

- Судя по прелюдии, - заинтересованно сказал Дан, - хотите предложить что-то интересное┘

- Куда уж интереснее, - согласно кивнул Эдуард, и снова закашлялся. - Дайте воды.

- Нет воды. Возьмите вот пива.

- Спасибо, я в обед не пью, - соврал Эдуард. - В общем, дело такого рода. Как вы знаете, ситуация, которая сложилась сегодня, учитывая непростую борьбу, которую ведет мировое сообщество с международным терроризмом, очень сложная.

- Иисусе, - сказал, обращаясь к еле заметному на занавеске лику, Балан, - что он только что произнес?

- Хватит дурачиться, - устало прервал Эдуард смех Балана, - вы нам нужны. Нужны, как патриот, как человек, который любит свою страну и готов идти на некоторый риск ради того, чтобы она процветала.

- Сколько? - жадно пригнулся вперед Балан.

- Да, - чуть поморщился Эдуард, - мы знали, что вас заинтересует, в первую очередь, материальный аспект. Так сказать, человек человеку волк. Сначала я, потом страна. Хотя Кеннеди сказал┘

- Кеннеди вряд ли бы смог объяснить мне, почему я должен работать на ущербную спецслужбу ущербной банановой, пардон, кукурузной, республики за жалкие гроши! - неожиданно зло прервал чекиста Балан. - Как и не смог бы объяснить мне, почему я должен работать за гроши, если в ведомостях, пункт "расходы на агента", вы указываете огромные суммы, а потом их прикарманиваете!

- Прошу вас, - негодующе поднял Эдуард руки, - не будем ругаться. Мы же патриоты.

- А вы забавный чекист, - открыл новую бутылку Балан, - что вы думаете по поводу студенческих волнений?

- Они не политические. Ну, хочется детишкам побунтовать из-за того, что проезд в троллейбусе станет дороже вдвое, пусть их. Этим полиция занимается. А что?

- Да так, ничего. Мне давеча одна девица, из бастующих, коленом в пах врезала. А ведь я их всячески защищаю в статьях!

- Сочувствую. Так вот, мы обладаем данными о том, что в ближайшее время наша республика окажется вовлечена в мировой крестовый поход против терроризма. Может быть даже, против нашей воли.

- Понятно. Еще средства на финансирование нужны?

- Не будьте циником!

- Простите, простите, - сдался Балан, - ну, и? Что дальше? Я-то вам как могу помочь?

- Помочь нам сейчас, - отчеканил вызубренную из брошюры для населения фразу Эдуард, - может и должен каждый сознательный гражданин страны. Да, в Молдавии нет "Аль-Каиды", но кто может утверждать, что она здесь не появится? И мы обязаны с ней бороться. Конечно, особых средств на это у нас нет, но, уверен, западные партнеры нам помогут.

- Неплохо, - присвистнул Балан, - значит, речь идет не о банальном запугивании правительства спецслужбами, чтобы правительство испугалось и дало денег┘

- Совершенно верно, - пафосно согласился майор.

- Речь идет, - развеселился Балан, - о банальном запугивании правительством международного сообщества с тем, чтобы сообщество испугалось и дало денег.

- Вы невозможный человек, - скривился от громкого смеха Дана майор, - так да, или нет?

- Друг мой, не обращайте внимания на показной цинизм журналиста, - стал серьезен Балан. - Конечно, я готов к сотрудничеству. У меня только один рабочий вопрос.

- Конечно, - радостно согласился Эдуард, - я и не принимал на веру эту вашу браваду. Спрашивайте, конечно.

Балан улыбнулся:

- Сколько?

ХХХХХХХХХХХХ

- А приведите-ка мне стукача! - велел Константин, и отвалился на спинку стула, поигрывая наручниками.

Танасе вспомнил, что сегодня четверг, а ведь этот день был для него знаковым. Дело в том, что в НКВД МССР четверг отличался двумя особенностями: рыбными котлетами на обед, и тем, что каждый сотрудник госбезопасности был обязан провести допрос подследственного или стукача. Причем независимо от должности: по четвергам с несчастными задержанными беседовали, поигрывая наручниками (отсюда и отработанный жест Константина) все сотрудники госбезопасности Советской Молдавии: от начальника службы до самого юного стажера или уборщицы. Особенно нравилось чекистам допрашивать стукачей, которых допрашивать вообще-то и не следовало. Со стукачами обычно беседовали. Но не в четверг. В четверг их допрашивали. Когда Танасе стал руководителем СИБ, то возродил эту добрую традицию.

- Какого из них? - поинтересовался майор Эдуард, сунув голову в приоткрытую дверь кабинета шефа.

- Заходи уж, - радостно удивился Танасе, - а что, сегодня стукачей больше, чем по одному на брата?

- Так точно. У вас в приемной двое сидят.

- Вместе? - нахмурился Константин.

- Обижаете, шеф, - обиженно шмыгнул носом абсолютно здоровый Эдуард, - все сделали по инструкции. Один стукач, из журналистов, сидит в отсеке для секретаря. Мы ему познавательный фильм показываем.

- Какой? Про Освенцим?

- Нет, то кино механик, по пьянке, потерял. Сейчас сцену "Допрос с пристрастием четвертой степени" крутим.

- Это хорошо, - одобрил Константин. - После этого они обычно мягкие, как подогретый маргарин "Добрая семья", становятся.

- Вы путаете, шеф, - осторожно возразил Эдуард. - Маргарина "Добрая семья" нет. Есть марка "Моя семья", и сок "Добрый".

- А как же тогда называется маргарин? - задумался Константин.

- Не знаю. Но, уверен, что завтра же на ваш стол ляжет аналитическая записка по данному поводу.

- Это хорошо, - улыбнулся Танасе, - это значит, что вы ответственный и внимательный подчиненный. Хотя, нет. не так. Это дает мне повод рассматривать вас, как ответственного и внимательного подчиненного, майор.

- Служу Сове┘ Простите! Служу Молдове.

- Ничего, я тоже часто оговариваюсь. А ведь четырнадцать лет прошло┘ Кстати. Стукач из журналистов знает, что он стукач?

- Пока нет, пока он думает, что будет сотрудничать с нами за деньги, но не стучать, - разочарованно признался майор, и по-собачьи посмотрел в глаза начальнику, - но ребята не сомневаются в том, что вы его завербуете.

- Это еще что? - неприятно удивился Танасе. - А ну, признавайтесь, что это еще за ребята и сомнения?

- Видите ли, шеф, - решил сыграть в откровенность проболтавшийся Эдуард, - ребята часто ставят на вас пари. Завербуете или не завербуете. Я обычно ставлю на то, что завербуете. И выигрываю.

- Это хорошо. А почему, кстати, от вас водкой несет? Вы ведь еще не выиграли, - ядовито улыбнулся Танасе. - Ну, ладно, ладно. Не смущайтесь. Так и быть, сегодня я вас прощаю. Но пить постарайтесь все-таки меньше. Ведь мы - чекисты. А что второй стукач?

- А вот это, - обрадовался Эдуард перемене темы, - классический стукач. Стукач в чистом виде. Пришел с целью настучать.

- Ну, - рассудил Танасе, - такие обычно ничего интересного не рассказывают. Так, по мелочам на соседей клевещут. Этот тоже на соседей пришел стучать?

- Говорит, что нет. Мы ему для пущей убедительности подсунули демонстрационный фильм "Не хотел говорить-2". А потом - "Отвлекал по мелочам-4". Но стукач не впечатлился. Говорит, что пришел по очень важному делу. И даже когда капитан Стрымбяну из восьмого отдела ему для пробы палец вывихнул, все равно не сдался. Требует встречи с вами, и все тут.

- Хорошо. Это, наверняка, стоящий. Кстати, майор┘

- Да, генерал, - снова уселся Эдуард, собравшийся было снова уходить.

- Вы сколько на меня поставили?

- Господин Танасе, я┘

- Да прекратите вы оправдываться. Сколько поставили-то? И какова ставка?

- Поставил, - удрученно признался майор, - я на то, что вы завербуете. Пятьдесят леев. Ставка, что не завербуете - 1 к 10-и. Ставка, что завербуете - 1 к 1, 5. Но я подумал, что лучше выиграть чуть-чуть, чем проиграть много┘

- То есть, шансы мои очень велики, - задумчиво сказал Танасе, отложив наручники.

- Гм. Да, шеф.

- Отлично, - хмыкнул Танасе, и достал из кармана купюру, - поставьте вот эти сто леев на то, что я стукача не завербую. Я его не завербую, и вы выиграете. Тысячу леев принесете мне.

- А вы и в самом деле его не завербуете? - восхищенно спросил Эдуард.

- Разумеется, завербую. Но это будет тайной, майор. Нашей с вами маленькой тайной.

- А почему?

- А потому, что двести леев из тысячи вы возьмете себе.

- Получается, - поморгал короткими ресницами тугодум Эдуард, - мы фальсифицируем итоги пари, мой директор.

- Нет, Эдуард, нет.

Танасе помолчал, и улыбнулся.

- Мы их корректируем.

ХХХХХХХХХХХ

Выпроводив из кабинета Сержиу, рассказавшего ему все об афганце Осаме, который режет овощи в киоске шаурмы, Танасе несколько минут сидел, глядя в стол пустыми глазами. Он понимал, что ему не просто, а сказочно повезло, но понимал также, что по-настоящему поймет это только через день-другой. Тогда же он и обрадуется. Встав, директор СИБ подошел к шкафу, на котором стояла небольшая иконка Божьей Матери, и несколько минут истово благодарил ее за эту удачу. Невозможное свершилось. Если верить стукачу, - а этому стукачу Танасе верил, потому что Сержиу оказался классическим стукачом, - в Кишиневе прячется террорист из десятки самых опасных террористов мира. Если точнее, - террорист, занимающий первое место в десятке десяти самых страшных террористов мира. Осама Бен Ладен.

Танасе торопливо порылся в газетных вырезках, которые выложил на стол из ящика, и нашел материалы по Бен Ладену. Газеты. Никаких других источников информации у директора СИБ, да и у его подчиненных, не было. Что лишний раз давало повод Константину напомнить сотрудникам службы о необходимости бережного отношения к прессе и телевидению. Вернее, к их сотрудникам.

Это досье Танасе скопировал на страничке "Компромат" в Интернете. Подзаголовок, гласивший, что материал основан на раскрытом для общественности докладе "Моссада", Константин вырезал. И принес досье, велев перепечатать его машинистке, президенту. Принес, чтобы похвалиться связями молдавской спецслужбы с израильскими коллегами. Президент Танасе очень хвалил, и с надеждой спрашивал, нет ли каких-либо данных о присутствии международных террористов в Молдавии? Тогда как раз подходил срок выплаты долга МВФ, и срочно нужны были деньги, которые всеми забытой республике могли подкинуть на борьбу с терроризмом.

- Вы только не сгущайте краски, - предупредил президент Танасе, - не то они решат бороться с терроризмом здесь сами, сюда введут войска НАТО, и погорим мы все синим пламенем.

- Я все понимаю, - вежливо откланялся Танасе, - и буду держать вас в курсе нашей работы.

И вот, похоже, президента можно было известить. А то он уже выказывал признаки нетерпения. Танасе начал читать.

"┘ помогли Усаме бен Ладену создать "арабский батальон" в Афганистане. Вашингтон же выделил 3 миллиарда долларов на наем 35 тысяч "солдат удачи" из 40 стран, которые составили "многонациональные мусульманские силы". Еще несколько сот миллионов долларов передала на эти цели Саудовская Аравия. Деньги и оружие распределяли между моджахедами. Американцы хотели с помощью Усамы предотвратить экспансию коммунизма в южном направлении┘".

Танасе завистливо поцокал языком. Три миллиарда долларов! Три государственных долга Молдавии.

- И мы ведь эти деньги за четырнадцать лет понаодалживали, - переживал Константин, - а этот Осама, раз, и за месяц получил! И американцы хороши┘ Дали бы мне три миллиарда, так я бы коммунизм остановил не только на южном, но еще и на северном с восточным направлениях.

Безусловно, с Танасе будет солидарен и президент. Хоть он и считался коммунистом, но три миллиарда долларов┘ Константин послюнявил палец, пролистнул, и продолжил чтение.

"Психологический портрет. Обладает харизмой и утонченным вкусом, очень быстрым и глубоким умом. Способен объединить вокруг себя людей, которые являются антиподами один другому. Очень практичный и расчетливый. Готов до конца бороться за то, во что верит┘Осама бен Ладен, 44 года, 17-й ребенок в семье, где кроме него еще 56 детей. Семья живет в Джидде (Саудовская Аравия). Осаму воспитывали гувернантки , и общался он только с детьми из аристократических семей, за что получил кличку Принц".

- Принц┘ в семье - пятьдесят шесть детей┘- задумался Танасе, и снял трубку. - Быстро соедините меня с отделом слежки. Алло? Кто на проводе? Подполковник Дабижа? Говорит Константин Танасе. Добрый, добрый. Подполковник, послушайте, у меня для вас важное задание. Да. Да. Нет. Да. Только не надо перепоручать его какому-нибудь майору. Что? Да бросьте, знаю я, как вы там работаете.

- Ничего подобного, шеф, - защищался подполковник.

- Ну, ладно. Забудем об этом. Задание такое: завтра утром, в 9 часов 00 минут по молдавскому времени, выйдете из здания СИБ. Причем выйдете так, чтобы вся улица видела это. Чтобы все знали: вот, выходит на улицу сотрудник СИБ.

- Парадный мундир надеть?

- Нет, - терпеливо объяснял Танасе, - это лишнее. Так вот, вы выходите из здания, а в это время, может, ко входу подъедет машина на бешенной скорости и резко затормозит. Как зачем? Нет. Машина будет наша. И водитель наш. Как зачем?! Чтобы привлечь внимание улицы. Вы что, там, пьяны, что ли?

- Никак да. То есть, нет. Виноват!

- Пьяны, - грустно констатировал Танасе, - но все равно слушайте, потому что если не сделаете все, как я сейчас говорю, выйдете в отставку без пенсии. Итак, вы вышли, машина подъехала. Вы, не обращая на нее никакого внимания, переходите дорогу, и направляетесь к киоску, где торгуют шаурмой. Ну, тот, что напротив нас.

- Знаю. Не покупал, но вижу регулярно.

- Еще бы не регулярно, киоск-то ведь там все время стоит, - начал раздражаться Танасе. - И вот, вы подходите к киоску, заказываете одну порцию шаурмы┘

- И приношу ее вам, позавтракать?

- Идиот. Шаурма - это неважно. Сделайте потом с ней все, что хотите. Скушайте, выкиньте, подарите нищему, неважно.

- Так скушать, выкинуть или подарить нищему?

- Кретин, - начал скрежетать зубами Танасе, - я же сказал, неважно.

- Вас понял, шеф.

- Но самое главное для вас, - чеканил разъяренный Танасе, - когда вам протянут шаурму, заплатить за нее, и сказать высокому афганцу, который режет в киоске овощи┘

- Я его узнаю?

- Непременно, - заорал Танасе, - ведь он высокий, а все остальные там - низкие!!!

- Виноват.

- Еще бы не виноват, кретин!!! Слушайте дальше. Итак, вы протягиваете деньги, и говорите, глядя высокому афганцу прямо в глаза┘ Теперь записывайте, что вы ему должны сказать.

- Записываю.

- Вы скажете ему: "Привет, Принц. А где твои остальные пятьдесят пять братьев и сестер?". При этом внимательно смотрите ему в глаза. Обязательно при этом сдерживаться, чтобы не моргнуть. Вы должны загипнотизировать его взглядом.

- Записал. А потом?

- Если он спрашивает, что вы имеете в виду, делаете вид, будто очнулись от какой-то мысли, и говорите, чтобы он не обращал внимания. Вы, мол, часто заговариваетесь. Потом вы переходите дорогу, и возвращаетесь в здание СИБ.

- Зачем?

- Продолжать работать, идиот!!!

- Понятно. А-а-а. Можно вопрос?

- Ну?!

- А где на самом деле его пятьдесят пять братьев и сестер?

Закончив ругаться, Танасе ногой отбросил остатки разбитого в бешенстве телефона, как вдруг услышал шорох в углу. Константин бросился туда, и вытащил к столу невысокого толстяка, по виду - сотрудника национал-радикальной газеты. Директор СИБ совсем забыл, что сегодня у него - еще один допрос. У него вообще все вылетело из головы. Все еще недоумевая, кто этот человек, и как он попал к нему в кабинет, Танасе дел толстяку подсечку, поставил ногу на грудь, и заорал, орошая слюной лицо, первое, что пришло ему на ум:

- Если ты, блядь такая, не скажешь мне сейчас фамилию человека, который рассказал тебе про террористическое подполье, я тебя, суку, уделаю на смерть!!!

С трудом сглатывая, ошарашенный Дан Балан, - явившийся, как ему обещал майор Эдуард, "на встречу с интересным человеком", - выпалил первую фамилию, которая пришла ему на ум:

- Петреску┘

ХХХХХХХХХХХ

- Две шаурмы, и без огурцов, пожалуйста, - попросил Петреску, и протянул деньги в окошко. - А то я как-то с огурцами взял, так они у вас почему-то кровью отдавали. Зарезали, что ли, кого?

- Зарезали. Огурца и зарезали, - поддержал шутливый тон Сергея высокий задумчивый араб, нарезавший овощи.

- Больше так не делайте, - рассмеялся Петреску, - негуманно это.

- На самом деле, - вмешался в беседу толстый смуглый повар, резавший мясо, - кровь была ваша. Это вы язык прикусили, до того шаурма вкусная была.

- Наверное, - искренне согласился Петреску, - шаурма-то у вас очень вкусная. Впрочем, положите-ка мне и огурцов.

- Видишь, Саид, - негромко сказал Осама напарнику, когда лейтенант с пакетами в руках отошел, - бывает, что и здесь кто-нибудь в хорошей шаурме разбирается.

Сержиу одобрительно фыркнул, и пошел за вторым подносом с овощами.

Петреску присел в парке, и развернул первый пакет. Это был его завтрак. С площади доносился гул: студенты все еще бастовали. Но Сергея это мало волновало. Наталью он попросил на площадь не ходить: все равно от этих выступлений, говорил он, толку не будет. В этом мире все всегда дорожает. И начало дорожать с тех пор, как люди придумали деньги. А на площади очень опасно: не бастующие камень бросят, так полицейский дубинкой ударит.

Внезапно Петреску почувствовал, что за ним кто-то следит. Не оборачиваясь, лейтенант достал из кармана маленькое зеркало (в работе оно иногда бывало полезным) и выдвинул ладонь с ним вправо от себя. В зеркале замаячило отражение низенького мужчины в потертом кожаном плаще , старомодных темных очках, и желтых ботинках, явно давно ношенных.

- Слишком похож на шпиона, - задумчиво сказал Петреску, со зверским после бессонной ночи аппетитом расправляясь с шаурмой, - до маразма похож. Значит, какой-то опустившийся несчастный человек. Эй, бродяга!

- Вы меня, - робко приблизился мужчина, и Петреску увидел у него в руках пакет с пустыми бутылками.

- Тебя, тебя. Жрать, небось, хочешь?

Не успел мужчина ничего сказать в ответ, как Петреску резко встал, подошел к нему, и протянул один пакет. Оттуда приятно пахло свежими овощами и жареным мясом.

- Шаурма вот. Возьми, ешь.

Через мгновение мужчина в старом плаще видел лишь спину быстро уходящего Сергея, который не любил себя за такие порывы, и очень стеснялся выслушивать благодарность.

Подумав, мужчина присел на скамейку, и торопливо развернул пакет с шаурмой. Оглянувшись, начал есть. Два раза он едва не подавился. Закончив с завтраком, мужчина, - агент СИБа с двадцатилетним стажем, неудачливый старший лейтенант Мунтяну, получавший зарплату в пятьсот леев, - пошел к фонтану напиться. Он долго хватал воду побелевшими губами: шаурма была хорошо просолена и проперчена. Напившись, Мунтяну направился к елкам, растущим за Кафедральным Собором, и прилег вздремнуть. Легенда бомжа ему это позволяла. На случай, если к нему подойдут полицейские, у Мунтяну было удостоверение сотрудника СИБ. Конечно, ему следовало не подходить к Петреску, за которым ему поручили слежку, и уж тем более - принимать от лейтенанта еду. Но зарплату свою Мунтяну пропил еще в первую неделю после ее получения, и не ел два дня. Старший лейтенант СИБ знал, что слежка безнадежно испорчена. Но завтрак того стоил.

┘ Второй раз в этот день старшего лейтенанта Мунтяну Сергей Петреску встретил, когда возвращался домой через тот же парк. Сергей, уставший донельзя, брел по песчаной дорожке с двумя банками пива в руках.

- Прикурить не найдется? - неожиданно спросило его темное пятно на скамейке.

- Не курю, - вздрогнув от неожиданности, ответил Петреску, - да это же ты┘

- А, вы, - узнал и его Мунтяну, весь день добросовестно разыгрывавший из себя бомжа. - Ну, хоть копеечку дайте.

- Разоришь ты меня, - вздохнул Петреску, и с сожалением протянул бомжу банку пива, - Возьми вот. Хоть попьешь.

- Спасибо, - Мунтяну открыл банку и жадно хлебал.

- Здоровый мужик, - назидательно сказал Петреску, вспомнив занятия психологией в полицейской Академии, - шел бы работать. Каждый день пиво пил бы.

- Нельзя, - рассудительно ответил Мунтяну, утирая рот рукавом плаща.

- Это еще почему? - полюбопытствовал Сергей.

- Так и спиться можно! - серьезно ответил агент госбезопасности.

- Логично, - заключил Петреску, - ну, я пошел. Всего тебе. Завтра, уж не обессудь, ничего от меня не получишь. Нельзя развивать в человеке комплекс тунеядца.

- Какой вы┘ моралист, право.

Петреску ушел, смеясь над последними словами бомжа. Мунтяну грустно встряхнул банку, и побежал звонить начальству, - докладывать о сегодняшней слежке. Разумеется, большую часть донесения он собирался придумать. Выпросив у уличной торговки бесплатную телефонную карточку, старший лейтенант госбезопасности набрал нужный номер:

- Алло, господин майор?

- Ты что, придурок, опять пьян? - зашипел в трубку майор Эдуард, - О конспирации забываешь.

- Простите, - спохватился Мунтяну, - это ветеринарная клиника?

- Она самая, - подобрел майор, - что вам нужно?

- Дело в том, - начал мучительно вспоминать тайный шифр Мунтяну, - что у меня заболел┘ э≈э-э┘

- Песик, - ядовито подсказал майор.

- Точно, песик. Утром он гулял в парке у Кафедрального собора, и съел чуть-чуть шаурмы┘

- Этого, - перебил его, очевидно тоже для конспирации, Эдуард, - делать нельзя. Собаку нужно кормить только специальной едой. А не давать ей то, что сами едите.

- Ага, - согласился Мунтяну, чувствуя, как у него поднимается давление, и, стало быть, нужно срочно выпить, - А после парка он пошел гулять на постоянное место службы. В будке песик просидел до вечера, а потом гулял в том же парке.

- С другими песиками контактировал? - мягко осведомился майор.

- Никак нет.

- Что ж ты как на плацу разговариваешь? - снова озлобился на Мунтяну начальник.

- То есть, я хотел сказать - нет. Нет, не контактировал. Он у меня необщительный, песик мой.

- Хорошо. Оставьте телефон, к вам приедет наш ветеринар.

Мунтяну надиктовал первый пришедший в голову телефон, и повесил трубку. Его мутило. В первую очередь, от желания выпить, но и от разговора с майором ему тоже было не по себе. Детскими играми балуемся, подумал Мунтяну, и пожалел, что не перебрался в Россию. Отравил бы Хаттаба, получил бы орден, с сожалением подумал старший лейтенант. Вот это - работа┘

На телефонной станции уставшая девушка с пожилым от суточной работы лицом повесила трубку, и рассмеялась. Повернулась к соседкам:

- Девочки, по улице Пушкина снова гэбисты шифруются.

ХХХХХХХХ

Проснулся Мунтяну от громких автомобильных гудков. Подняв голову с травы, старший лейтенант напряженно вглядывался в площадь у Собора, затем вновь уткнулся, и полежал так несколько минут. Чекист собирался с духом. Спал Мунтяну между двумя елями, укрывшись плащом и еще какой-то рванью, собранной им на расположенной неподалеку мусорке. Ночью к нему несколько раз подбегали бродячие собаки, но человека не трогали, принимая, очевидно, за своего. Наконец, Мунтяну встал, и пошел к фонтанчику, совершить утренний туалет.

- Стой. Сюда пошел, - лениво окликнул его полицейский из патруля, прогуливавшегося по парку.

Мунтяну так же лениво достал из кармана удостоверение, развернул, и протянул в сторону патруля, куда с удовольствием начал еще и справлять малую нужду. Побледневший сержант патрульно-постовой службы постарался приблизиться настолько близко, чтобы суметь разглядеть удостоверение и настолько же далеко, чтобы не попасть под струю Мунтяну. Наконец, прочитав удостоверение, сержант козырнул, и обиженно шмыгнул мимо Мунтяну. Закончив, чекист умылся в фонтанчике, и присел на ступени у Собора. Руки дрожали. Постепенно старший лейтенант согрелся на солнышке и задремал.

- Хэй, добрый человек, что ты развалился здесь, как Клеопатра на коленях у коня Александра Македонского?! - Мунтяну проснулся от слов суетливо бегавшего перед ним человечка, - Встань, встань, немедленно!

- Разве у коня есть колени? - очень удивился Мунтяну.

- Какая разница, есть они у него, или у тебя, или у коня, - суетился толстячок, перевязанный наискось большой белой лентой, - если через час здесь будут венчать мою крестницу и ее жениха?

- Было бы удивительно, если бы здесь венчали твою крестницу и НЕ ее жениха, - ядовито заметил Мунтяну, и стрельнул у толстячка сигарету.

- Ты, я погляжу, остер на язык, - осуждающе цокал языком крестный невесты, - а мне не улыбается, чтобы под ногами брачующейся пары валялся бомж, да еще и не в меру остроумный.

- Отнесись ко мне, как Александр к Диогену, - философски заметил Мунтяну, и повернулся к толстячку спиной.

Ситуация начала его забавлять. Выпрошенную сигарету Мунтяну спрятал в рукав плаща.

- Слушай, я не знаю, как в вашем селе относятся к этому Диогену, - нахмурился толстяк, - а у нас в селе, как бы тебя не знали, к тебе отнесутся хорошо. Все мы люди, все мы - добрые люди. Все мы молдаване, что мы, волки друг другу?

- Еще какие, - пробормотал Мунтяну, устраиваясь на ступеньках поудобнее, - homo homus lupus est.

- Я тебя, кажется, - толстяк стал совсем серьезным, - не материл.

- Я тоже тебя не материл, добрый человек, - закрыл глаза Мунтяну, - а просто сказал тебе одну поговорку на латыни. Ты ведь должен ее понимать, ведь мы, молдаване, добрый народ - потомки римлян.

- Хм, - задумался вдруг толстяк-крестный. - Да ты, видать, из этих.

- Каких? - щурился на солнце продрогший за ночь до костей Мунтяну.

- Из образованных, - неожиданно неприязненно выпалил толстяк, но потом расплылся в заискивающей улыбке, - У меня к тебе есть дело, образованный.

- Выкладывай.

- Сумел бы ты мне помочь во время свадьбы? А уж я тебя отблагодарю.

- Как помочь, и как отблагодаришь?

- Ну, помощь такая - будешь на подхвате. Сходи туда, принеси то, унеси это, развлеки гостя. А благодарность┘ Да какая тебе еще нужна благодарность, ты же на свадьбе погуляешь! Мы, молдаване, добрый народ. Есть будем, пить, веселиться, до самого утра.

- Есть, говоришь, пить, веселиться, - задумчиво повторил Мунтяну, глядя, как толстячок одобрительно кивает, - заодно то приносить, это уносить┘

- Какой ты обидчивый, - насупился крестный, - хоть и бомж. Да такие как ты на коленях за мной ползать будут, лишь бы на свадьбе погулять.

- Я плохо одет.

- Неважно. Какая разница, никто и слова не скажет. Мы, ведь┘

- Знаю, знаю. Мы, молдаване, добрый народ.

- Ну, согласен?

- Да вроде как.

- Тогда вставай, - толстячок неожиданно посуровел, - и сбегай в церковь за дорожками. Да побыстрее! Пошевеливайся.

- Эк ты поменялся, - крякнул Мунтяну, - шустрый какой.

- Еще бы, - приосанился толстячок, - я ведь теперь твой работодатель.

- Пошел к черту, - беззлобно сказал Мунтяну, и снова вытянулся на ступенях.

Вдалеке показался лейтенант Петреску, шедший на службу. Приветственно помахав ему, Мунтяну, не обращая внимания на ругательства толстяка, положил под голову руку, и приготовился спать.

- Ну, скотина наглая, - угрожающе сказал толстяк, закатывая рукава, - сейчас я тебя бить буду.

- Боюсь, не справишься, - сонно ответил Мунтяну.

- Справлюсь. Потом еще и полицию вызову.

- Вызывай, - спокойно ответил Мунтяну.

Толстячок задумался. Если бомж так спокоен и уверен в себе, дело нечисто. Толстячку и в голову не приходило, что человек может быть спокоен, и уверен в себе просто потому, что он спокоен и уверен в себе. Если человек такой, значит, тут дело нечисто. Задумавшись над этим, устроитель свадьбы сам побежал в церковь за дорожками.

- Встал бы ты все-таки, - сказал Мунтяну тощий мужчина в порванных спортивных штанах, - а то разозлятся, будут венчаться в другой церкви, и нам ничего не достанется.

- Вам, - спросил Мунтяну, - это кому?

- Нам, людям.

Мунтяну сел, и оглянулся. На территории Собора действительно копошились бомжи. Человек семь.

- А что, они вам много дают? - поинтересовался Мунтяну, протирая глаза.

- Денег нет, а еды - навалом. Мы за счет этого и живем, - пояснил бомж, с любопытством глядя на Мунтяну, и спросил, - ты кто, и откуда?

- Вообще-то, - решил вдруг быть откровенным Мунтяну, - я старший лейтенант Службы Информации и Безопасности.

- Это еще что за служба такая?

- Ну, наследница КГБ.

- А что, - удивился бомж, - КГБ уже нет?

- Ты с какого света явился? - поразился Мунтяну, - КГБ уже четырнадцать лет нет.

- То есть, как это нет? - тупо спросил бомж, - Ну, и кто теперь за порядок в стране отвечает?

- Ну, СИБ и отвечает.

- А почему КГБ нет?

- Так страны нет, вот КГБ не стало.

- Как страны нет? - засмеялся бомж, и понял. - Да ты меня разыгрываешь, добрый человек. Как это страны нет, если ты есть, я есть, город есть. Все, как было, так и осталось.

- Ну ты и темный, - присвистнул Мунтяну, - неужто ты не слышал, что СССР развалился? Это же четырнадцать лет назад было!

- Как развалился?!

- Ты что, по новым деньгам не понял?

- Откуда мне знать?! - разволновался бомж. - Деньги, как деньги. Думал, их просто так поменяли.

- А флаги? - иронически поинтересовался Мунтяну. - Их тоже просто так поменяли?

- Я на флаги не смотрю. Они обычно на стенах висят, а там ни пустой бутылки, ни пакета с едой, ничего не найдешь.

- Ну, а в небо-то ты смотришь? - патетически спросил Мунтяну.

В то же время старший лейтенант вынужден был, - пусть и про себя, - признать, что выглядит нелепо. Сам почти бомж, опустившийся, пьяница, издевается над несчастным человеком┘ Мунтяну вдруг даже прослезился, что было, без сомнения, одним из признаков катастрофически быстро надвигавшегося на него алкоголизма.

- Знаешь┘ Как тебя зовут?

- Григорий.

- Знаешь, Григорий, я, пожалуй, не сказал тебе всей правды.

- Да, я тоже так решил, - признался Григорий. - По-моему, ты не старший лейтенант государственной безопасности.

- А кто же? -удивился Мунтяну.

- Я думаю, ты - сержант государственной безопасности, - шепотом сказал бомж.

- Нет, Григорий, - покаянно вздохнул Мунтяну, - я действительно старший лейтенант государственной безопасности, просто спившийся и потерявший надежду добиться чего-то в этом мире.

- Эка невидаль, - успокоил его Григорий, - а чего бы ты хотел добиться? Двухкомнатной квартиры в стареньком доме, подержанного автомобиля, и возможности венчать свою глупую беременную дочку в Кафедральном Соборе? Это, по-твоему, значит чего-то добиться в жизни?

- Да ты, я погляжу, - улыбнулся сквозь слезы Мунтяну, - философ.

- В общем, да. Даже преподавал в институте, - гордо признался Григорий, - но мне это надоело, и я стал асоциальной личностью.

- Трудно ей быть? - с надеждой спросил Мунтяну.

- Очень, - разочаровал его Григорий, - очень легко. Думаю, тебе понравится.

- Нет, - повесил голову Мунтяну, - я не могу. По крайней мере, до тех пор, пока не выполню свое последнее задание. Я должен следить за одним лейтенантом полиции. Петреску его фамилия.

- А тебе очень хочется за ним следить?

- Вообще-то нет. Человек он, кажется, симпатичный, да и сил гоняться за ним по городу у меня нет. Он ведь молодой. Сегодня дома, завтра в гостях у девушки, через час - гулять пошел, потом - работать. А у меня артрит, и, кажется, алкоголизм.

- Знаешь, практически все чекисты, которые к нам, бомжам попадают, - поделился секретом Григорий, - очень зависимы от алкоголя. Но это ничего. Мы поможем тебе справиться. И с лейтенантом твоим разберемся. А сейчас вставай со ступенек, и пошли поможем ребятам поцыганить на свадьбе.

Взявшись за руки, новоиспеченные друзья пошли к ограде Кафедрального Собора. Когда они приблизились к бомжам, Григорий остановил Мунтяну поодаль, подошел к собравшимся, и поднял руку.

- Важные вести, - взволнованно крикнул он.

Бомжи, привлеченные необычным поведением вожака, подошли к Григорию поближе. Когда собрались все, Григорий от волнения заговорил как герой "Одесских рассказов":

- Люди. Бомжи! Я имею сказать вам новость, которая перевернет ваши сердца, и всю вашу жизнь.

Из толпы раздались голоса:

- Стеклянные бутылки отменяют?

- Теплотрассу у аэропорта наконец-то починят?

- У собак туберкулез, и их нельзя больше есть?

- Маринка с базара подцепила триппер?

Видно было, что люди волновались. Григорий переждал минуту, потом вновь поднял руку:

- Все, что вы сказали, это тьфу! - демонстративно плюнул он. - Бомжи, я имею сказать настоящую новость. Бомжи, мы живем вовсе не в Советском Союзе. Вы, оказывается - граждане независимого и суверенного государства Молдавия!

Несколько минут люди, ошеломленные, молчали. Наконец, один из мужчин сорвал с головы женскую соломенную панамку и завопил, что есть мочи:

- Виват!!!

ХХХХХХХХХХ

- Ну, скажи. Скажи. Ну, пожалуйста! Давай!

Сергей, отдуваясь, лежал на диване, держа руку на лбу Натальи.

- Говори, давай!

- Ну, хорошо, - улыбнулся он. - Блядь.

- Нет, - капризно скривила губы она, - жестче. Ты - блядь. Давай.

- Ты - блядь.

- Петреску, - вздохнула она, - у тебя получается без души. Как будто, "ты - в форме". Или "ты - на туфлях с высоким каблуком".

- А что, - задумался Петреску, - ты и в самом деле в туфлях на высоком каблуке пришла?

- Бог мой, - застонала Наталья, - трахаешься ты хорошо, а вот с оформлением┘ Да еще и тугодум.

- Какой есть, - обиделся лейтенант.

- Так вот, - она освободилась от его объятий, - пришла я действительно в туфлях на высоком каблуке. Сейчас вот отдохнем, я их надену, а ты - свой несчастный - разнесчастный китель, и снова будем трахаться.

- Китель не надену, - смеялся лейтенант, - я в нем себя буду чувствовать, как на планерке у начальства.

- Ох, Петреску┘

- Не называй меня по фамилии, ладно?

- Ладно, лейтенант. Убери с меня ногу. Тяжелая.

"Какая есть", чуть было не сказал Сергей, но вовремя сдержался. Беседуя с ней, он всегда чувствовал себя в проигрыше. Не так, как в постели. Отдавалась она умело и самозабвенно. Для лейтенанта, считавшего до сих пор самым извращенным моментом своей половой жизни тот день, когда одна из его подружек напялила перед сексом чулки в крупную сетку (ты понимаешь, зачем в крупную? - мурлыкала она) Наталья стала просто ошеломляющим открытием.

- Странная ты какая-то, - сказал он ей после первой встречи, - все девушки как девушки, замуж выйти хотят, а ты - нет.

- А зачем? - она красила губы, чуть согнув ноги, чтобы видеть лицо в зеркале, низко висевшем на стене. - С кем хочу, с тем и вожусь. Рано или поздно найду любимого.

- Почему не ждать его просто так? - пустился в морализаторство Петреску.

- Разницы, - закончила она с губами, и занялась ресницами, - никакой. Никакой совершенно, милый.

Квартира, где они встречались, принадлежала, по словам Натальи, ее тете. Старушку Петреску никогда не видел, но выяснять, существует ли она вообще, ему было лень. Пока лейтенанта устраивало все.

- Знаешь, - повернулся он к девушке, - с тобой я теряю навыки.

- Это как? - она зажмурилась, и погладила его волосы.

- Не запоминаю, во что ты одета, как выглядишь. Упускаю детали туалета.

- Это очень важно?

- Для полицейского, конечно.

- Что тебе эта полиция сдалась? - безучастно спросила она.

- Рано или поздно, - Петреску перевернулся на живот, - я стану министром. А там и до премьер-министра недалеко. А там - и до президента┘

- У меня был любовник, - вспомнила она, - какая-то шишка. Тоже, кажется, из полиции. Или военный. Не уточняла.

- Вот как, - равнодушно ответил Петреску, стараясь не ревновать, - вот как┘

- Я его бросила. Он был интересным только вначале. А потом испортился, стал называть меня молочной кукурузой, - представляешь?! - и хотел, чтобы я стала его женой, или, в крайнем случае, официальной любовницей. А это неинтересно. Вот и бросила.

- Ты, я вижу, всех бросаешь.

Наталья вскочила с кровати, и бросилась к стулу. Мгновение спустя она, в фуражке Сергея, сидела на его ягодицах, прихлопывая парня по спине, и говорила:

- Да, будущий господин министр. Так точно, мой премьер. Разрешите хлопнуть вас по заднице, мой президент? Позвольте?

Сергей, смеясь, перевернулся, и сбил с нее фуражку.

- Ты в ней на эсэсовца похожа, - объяснил он, но Наталья его уже не слушала.

- Скажи, - она опускалась все ниже, - что я твоя шлюха.

- Скажи, - повторил он, - что я твоя шлюха.

- Свинья, - Наталья коротко засмеялась, и продолжила скользить вниз. - Жалко, что ты не негр. Всю жизнь мечтаю трахнуться с негром.

- Вот шлюха! - вполне искренне и возмущенно бросил Петреску. - Блядь!

В благодарность Наталья накрыла его мягким ртом.

ХХХХХХХХХХХ

- А, пленку принесли, - радостно потер руки Танасе, - давайте-ка ее сюда, и покиньте кабинет.

Майор Эдуард, склонив голову, выполнил распоряжение начальника, и направился к выходу, как вдруг, Константин, вспомнив, окликнул его.

- Погодите, Эдуард! Как, кстати, агент, которого приставили следить за Петреску? Как он, справляется?

- Петреску, - подумав, ответил Эдуард, - справляется, конечно, ведь полицейский он хороший.

- Да не Петреску, идиот! - взревел Танасе, - Я имею в виду агента.

- Вы сказали, - неожиданно спокойно начал майор, - следующую фразу, мой директор. "Как, кстати, агент, которого приставили следит за Петреску? Как он, справляется?"

- И что? - тупо спросил Танасе.

- В данном случае местоимение "он", - терпеливо, тоном учителя, продолжал майор, - следует за существительным┘ пардон, за именем собственным. Петреску, затем - "он". И, стало быть, ваша фраза была неверно сконструирована, вследствие чего вы получили не удовлетворивший вас ответ. Кстати┘

- Что? - челюсть Танасе опускалась все ниже и ниже.

- Вот если бы вы сконструировали вопрос следующим образом: "Как, кстати, поживает приставленный за Петреску агент? Как он, справляется"?┘

- То? - озадаченно спросил Танасе.

- То местоимение "он" стояло бы после существительного "агент", и, следовательно, относилось бы, - победно закончил майор, - именно к нему!

Танасе побледнел и сжал кулаки. Несколько секунд мужчины молчали.

- Пошел. Вон, - шепотом сказал Константин.

Майор, знавший, что в гневе Танасе не кричит, а шепчет, пулей выскочил из кабинета. Но Константин еще успел бросить вслед подчиненному пикантный гипсовый бюстик Маты Хари с обнаженными грудями. На левой груди кто-то из предшественников Танасе пометил сосок как мишень в тире. Танасе было очень жалко бюстик, но тот разбился, попав майору в голову. Эдуард, с приглушенными проклятьями, закрыл дверь.

Чтобы успокоиться, Константин подошел к шкафу, в котором хранил избранные произведения операторов своего ведомства. Надписи на папках, стоящих в шкафу в ряд, были самые разнообразные.

"Человек, похожий на мэра столицы, совокупляется в месте, похожем на сауну с молодыми людьми, похожими на десятилетних мальчиков". "Человек, похожий на министра финансов, ворует предмет, похожий на пепельницу, со стола, установленного в месте, похожем на ресторан". "Человек, похожий на премьер-министра, сует пальцы в часть тела, похожую на нос, после чего вытирает пальцы о предмет мебели, похожий на стол". "Человек, похожий на жену человека, похожего на президент, занимается комплексом упражнений, похожих на йогу, - человек, похожий на жену человека, похожего на президента, похоже, в чем мать родила".

И все в таком духе. Отдышавшись, Танасе сунул кассету в диктофон, и положил ноги на стол. Внезапно из динамиков полилась песня "Ред Хот Чили Пеперз". Константин грязно выругался, но вспомнил, что главный специалист СИБа по прослушке был завзятым меломаном, и не упускал случая записать понравившуюся ему песню на служебные кассеты. Более того, он этим подрабатывал, и его сборники на кассетах пользовались на Центральном рынке Кишинева большим спросом. Уволить специалиста Танасе не мог (тогда прослушкой некому было бы заняться), поэтому пришлось слушать хит до конца. Тем более, что перематывать кассеты Константин не умел (мог только включать и выключать диктофон).

После того, как песня закончилась (недурна, великодушно признал директор СИБа), на кассете пошли треск и шорох, затем - несколько избитых анекдотов "армянского радио" (Танасе начал багроветь от гнева), но, наконец, началась и запись прослушки.

Константин устроился поудобнее, вновь закинул ноги на стол, и открыл пакет купленных специально для такого случая орешков арахиса. Танасе их очень любил, за что подчиненные, за глаза, конечно, звали его "Наш Хомяк".

- Ну-ка, - промурлыкал он, - лейтенант Петреску, проявите

свою сущность пособника мирового терроризма┘

Отступать было некуда. Не так давно начальник СИБ Константин Танасе на основании двух донесений сделал выводы о существовании в Молдове зачатков террористического подполья, связанного с "Аль-Каидой". Первое сообщение исходило от некоего Сержиу Мокану, зятя владельца киоска шаурмы, расположенного в самом центре города (под носом устроились, негодовал Танасе). По словам Мокану, некто Осама, режущий в лавке овощи, очень смахивает на самого Осаму Бен Ладена. А почему бы и нет?! В конце концов, Молдавия - место тихое, провинциального, и лучше страны, чтобы спрятаться, Осаме не найти! Второе сообщение исходило от источника в СМИ. Он, источник, назвал среди лиц, могущих разделять экстремистские взгляды исламистов, некого Петреску. Правда, уточнять , кто это, не стал. Но и в СИБе не дураки работают: круг знакомств источника проследили, и выяснили, что у него есть только один знакомый по фамилии Петреску, лейтенант полиции.

После этого Танасе понял, что в руках у него - будущее не только службы, но и страны. И послал срочную депешу в посольство США. Американцы поняли, что дело серьезное, и обещали поддержку. Разумеется, всех деталей американским партнерам Константин раскрывать не стал.

- Неужели я такой дурак, - презрительно говорил он, поглаживая сосок Мата Хари, - чтобы позволить какому-то третьеразрядному ЦРУ-шнику, сосланному в Молдавию за пьянство, задержать самого великого в мире террориста?! Нет, конечно, Танасе не дурак. Танасе еще всем покажет!

Тайком от подчиненных Константин даже принес в свой кабинет охапку западных газет, которые покупал в каждой командировке. "Ле Монд", "Геральд Трибьюн", "Лос Анжелес", "Нью-Йорк Таймс". На первую полосу каждой газеты Танасе наклеил свою увеличенную фотографию, и подолгу смотрел на себя. Задумчиво, чуть нежно и печально.

- Ну-ну, - улыбнулся директор СИБ, и прибавил диктофону громкости. - Что ты там рассказал, Петреску?

Запись пошла.

"А там и до премьер-министра недалеко. А там - и до президента┘"

Танасе вскочил, благоговейно сжал руки, и встал на колени. Есть! Покушение! Не забыть записать в блокнот!

"У меня был любовник┘ какая-то шишка. Тоже, кажется, из полиции. Или военный. Не уточняла".

Быстро записать, спешил Танасе, - террористы заводили знакомства в высших кругах власти.

"Я его бросила┘ стал называть меня молочной кукурузой, - представляешь?!.. хотел, чтобы я стала его женой, или, в крайнем случае, официальной любовницей┘ неинтересно┘".

Константин сжал зубы, и стал раздирать себе грудь. Наталья. Наталья. Наталья. Опустив потный лоб седой головы на край стола, директор Службы информации и безопасности заплакал. Диктофон доигрывал кассету.

"Скажи┘ что я твоя шлюха┘скажи┘ твоя шлюха┘ свинья┘ жалко, ты не негр┘ мечтаю всю жизнь встретиться с негром┘ трахнуться с ним┘ большие, черные┘ толстые┘ТОЛСТЫЕ!"

- Как кукурузный початок, - всхлипнул Танасе, - толстые, как кукурузный початок, толстые┘ О, Наталья┘

"Как у тебя┘ шлюха┘ блядь┘да┘да┘называй так┘ о".

Короткий всасывающий звук. После этого пленка кончилась. Танасе, пошатываясь, встал (пришлось опереться о край стола) и, не видя перед собой ничего, подошел к сейфу, откуда вытащил служебный пистолет.

ХХХХХХХХХХХХХ

- Стреляться будет! - вскочил со стула молоденький стажер. - Бежим в кабинет!

- Сидеть! - скомандовал майор Эдуард, и, достав из под расшатанного стола бутылку водки, начал неспешно откручивать пробку. - Успеется.

- Да он же сейчас застрелится! - едва не закричал стажер.

- Молодой ты еще, - сочувственно заметил Эдуард, и разлил. - А теперь пей. Это приказ, стажер. Пей!

Выпили. Помолчали. Стажер, выдохнув после паузы (атмосфера в кабинете наполнилась благоуханием дешевой подпольной водки, к тому же еще и теплой) заморгал. На глазах у него выступили слезы.

- Не плачь, девчонка, - улыбнулся Эдуард, и снова налил.

- Я, мне, - язык у юнца начал заплетаться после первых же ста граммов (нет, отметил Эдуард, не выдержан еще, не наш еще человек), - я знаю, почему мы сидим здесь, пока господин Танасе вот - вот застрелится!

- Ну, и? - поднял левую бровь Эдуард. - Какие соображения?

- Вы хотите, чтобы он застрелился, потом умер, и освободил место директора нашей Службы. Я вас раскусил!

- Застрелился, и потом умер┘ - задумчиво кивнул Эдуард. - Что ж, стажер, логично. Прямо скажу, дедуктивное мышление у тебя развито.

- Да, - неожиданно для себя опрокинул второй стакан стажер, - меня в Академии за логику хвалят. И вообще┘ По философии десять баллов в прошлую сессию получил.

- Что ж, - разлил Эдуард по новой, - за философию надо выпить┘

Выпили. Снова помолчали. На сером экране в углу кабинета директор СИБа пристально смотрел в дуло пистолета.

ХХХХХХ

- Ну, с Богом, - шумно выдохнул Эдуард, и допил остатки водки.

- Что-то мне не по себе, - глядел мутными глазами на экран стажер, - жарковато у вас.

- Вот сейчас, - ласково сказал Эдуард, - и прогуляешься по свежему воздуху.

- Следить за кем-то надо?

- Нет. За водкой сходишь.

- Ой, я столько пить не могу.

- Во-первых, стажер, тебя никто о количестве водки, которую ты можешь выпить, не спрашивает. Во-вторых, принесешь ты ее мне. После чего свой рабочий день можешь считать оконченным.

- А как же господин Танасе?

- Сколько мы с тобой здесь сидим?

- Двадцать минут пятьдесят две секунды. Пятьдесят три уже. Пятьдесят четыре┘

- Умница. Дотошный. Сразу видно, наш человек. Только вот напрягаешься зря. Стреляться он не будет. Посидит с пистолетом, да обратно положит.

- Точно? - с надеждой взглянул на него стажер.

- Конечно, - успокоил его Эдуард, - я ведь начальника своего хорошо изучил. И ты, когда на службу возьмем, меня хорошо изучишь. На том и стоим.

- На ком?

- Неважно. Бери десять леев, и неси водки. И закусить чего-нибудь.

- Она же дороже стоит.

- А ты что-нибудь придумай. Ты же будущий разведчик.

После того, как стажер ушел, Эдуард вынул из видеомагнитофона кассету, и поставил новую. Камеры скрытого наблюдения показывали, что в кабинете Танасе ничего не изменилось. Майор с любопытством посмотрел на экран. Ему было безумно интересно: застрелится Танасе, или нет. Ведь такое с директором СИБ случалось впервые: подчиненные знали его, как человека уравновешенного и спокойного.

Наконец, тихо вздохнув, Танасе отвел от лица дуло пистолета, встал, и положил оружие обратно в сейф. Эдуард удовлетворенно хмыкнул, и посмотрел на себя в зеркало. Там, в обрамлении пятен от зубной пасты, помады, жирных пальцев, сидел на стуле невысокий плотный мужчина с красным от регулярной выпивки лицом. По носу, от горбинки к ноздрям, сбегали две синеватые прожилки. Над верхней губой топорщились редкие усики: бриться Эдуард не любил. Мужчина в зеркале поправил прическу опухшими пальцами, и почесал за ухом.

- А я еще очень даже ничего, - задумчиво сказал Эдуард, и придвинул стул поближе к зеркалу, - только вот нос чересчур волосатый. Да и┘ уши, - точно, уши тоже волосатые.

Напевая песню "Драгостя дин тэй" (Эдуард знал, что она бесит Константина Танасе, и поэтому очень любил эту песню) майор подошел к столу, вынул маникюрные ножницы, подсел к зеркалу, и принялся постригать волосы в носу. Было щекотно. Краем глаза майор поглядывал на камеру наблюдения. Эдуарду было очень жалко, что Танасе не застрелился. Конечно, майора на пост главы Службы информации и безопасности не назначили бы (у него не было родственников в парламенте и правительстве), но смерть Танасе означала для всех офицеров службы автоматическое повышение на одну ступень. Это Эдуарда, который засиделся в майорах, устраивало. Но, увы, директор СИБ не застрелился. Задрав голову, Эдуард засунул ножницы себе в ноздрю, и проговорил свою ежедневную молитву, слова, сказанные ему когда-то отцом:

- Никогда никому ни в чем не завидуй. Ты можешь быть извращенцем, трахать двенадцать любовниц и иметь виды еще на троих ; можешь трахать мальчиков, девочек, лошадей и скунсов ; бить старушек, сыпать стекло в салаты в общественных столовых, быть психом, придурком, озлобленной тварью - и все равно у тебя будет все, - если, конечно, ты не будешь завидовать.

Слова эти Эдуард повторял себе ежедневно. Но чувство зависти его, к сожалению, не покидало. Майор постоянно завидовал. Всем. Директору СИБ, владельцам автомобилей (сам Эдуард так и не сумел сдать на права), соседу, купившему новую стенку, соседке, затеявшей ремонт, одноклассникам, многие из которых добились в жизни большего, чем он, майор госбезопасности Эдуард. Единственным светлым пятном на его памяти была двухгодичная поездка в Лондон, где Эдуард намеревался постичь тайны ремесла Джеймса Бонда. Увы, английские коллеги на странного человека в замызганном плаще, приехавшего из неизвестной им страны (англичане постоянно путали Молдавию с Мальтой) не обращали внимания. За два года Эдуард научился лишь одному: хорошо заваривать чай.

- Что ж, - спокойно говорил Танасе, когда майор вносил в кабинет чашки с ароматным, правильно заваренным чаем, - это тоже многого стоит. Вот вышибем мы тебя за плохую службу, устроишься в ресторан какой-нибудь. Или в чайную.

И хохотал. Эдуард кисло улыбался, ставил чашку на стол, и выходил, мягко прикрыв за собой дверь. После этого он обычно плевал на обивку двери, кривлялся, и высовывал язык. А чтобы этого Танасе не увидел, майор залепил жевательной резинкой зрачок камеры наблюдения, расположенной над дверью. После этого Танасе решил, что камера просто сломалась (взглянуть на нее ему и в голову не пришло).

Закончив процедуру стрижки волос в носу, Эдуард сполоснул лицо холодной водой в умывальнике, стоящем в углу кабинета, вытер руки, и приступил к ушам. В это время вернулся стажер с водкой и помидорами.

- Это еще что? - покосился майор на помидоры.

- Закуска, - ответил, икнув, чуточку протрезвевший стажер, - мировая закуска. Испанцы, когда привезли томаты в Европу, называли их яблоками любви. Или это об апельсинах?

- Ты давай, - закончил с левым ухом Эдуард, - ботанику мне тут не разводи, а лучше налей водки.

- А можно и я тоже выпью?

- Можно, - поощрительно кивнул Эдуард, - только себе нальешь меньше.

- Я ходил за выпивкой, а наливаю себе меньше. Разве это справедливо? - возмутился стажер.

- Конечно нет, - весело согласился Эдуард, пряча ножнички в ящик стола, - только если тебе справедливость нужна, иди стажироваться в Комитет по правам человека.

- А что, есть у нас такой?

- Естественно. Американцы два года назад открыли. И сразу после этого сократили бюро ЦРУ в Молдавии.

- Это еще зачем?

- А на кой черт им держать в одном месте две одинаковые организации?

Эдуард снова включил камеру наблюдения, установленную в кабинете директора. Константин Танасе, неумело держа в руках бутылку коньяка, пытался открыть ее зубами.

- Ничего у него не выйдет, - глянул на экран стажер, - неправильно открывает.

- Пусть мучается, - решил Эдуард, - не пойдем же мы к нему помогать, сказав: так, мол, и так, вели наблюдение за вами в вашем же кабинете┘

- Это, кстати, противозаконно, - блеснул знаниями стажер.

- Конечно, - флегматично кивнул Эдуард, - поехали. Выпьем.

- А интересно было бы посмотреть, - осторожно сказал стажер, глядя на Эдуарда снизу (он уселся на полу), - как застрелился директор всемогущей Службы информации и безопасности.

- Всемогущей она никогда не была, - отхлебнул Эдуард прямо из горлышка, на пробу, - да и не застрелится он никогда.

- И все из-за женщины┘ - стажер отчаянно хотел казаться взрослее.

- При чем здесь женщина, - пожал плечами Эдуард, - это все нервы.

Мужчины выпили, и погрузились в задумчивость. В открытое окно залетела муха. Эдуард лениво проследил за насекомым, и когда то уселось на спинку стула, резким ударом свернутой в трубку газеты прихлопнул муху.

- Это же негигиенично! - возмутился стажер.

- Вот так мы, - вытер пот со лба Эдуард, - расправляемся с врагами родины. А теперь слушай меня внимательно, стажер.

- Я вас и так внимательно слушаю.

- Нет, - терпеливо объяснил Эдуард, - до сих пор слушать было совсем необязательно.

Константин Танасе на черно-белом экране начал плакать навзрыд. Положив на стол голову, он всхлипывал, повизгивал, и судорожно вздыхал. Стажер закусил губу от жалости. Эдуард смеялся.

- В общем, ты нам подходишь, - сообщил он стажеру, - и мы уже зачислили тебя в штат нашей организации. Естественно, не просто так, за красивые глаза.

- У меня┘

- Да, да, - нетерпеливо перебил стажера Эдуард, - обычные глаза. Знаю, потому что людей с броской внешностью не берем. Одно дело, когда за тобой ведет слежку серая мышь, другое - какой-нибудь Антонио Бандерас.

- Вы и Бандераса завербовали, - восторженно прошептал стажер, - ну и дела┘

- Ну, скажем так, - стараясь не разочаровать стажера, бросил Эдуард, - мы с ним сотрудничаем. Но ты не отвлекайся. Сейчас я расскажу тебе о задании, которое предстоит выполнить. Как ты знаешь, на выборах в парламент новое руководство страны обещало населению, как можно решить проблему с Приднестровьем.

- И еще бесплатный троллейбус для студентов! - воодушевлено выкрикнул стажер.

- Троллейбус это неважно. Мы троллейбусами не занимаемся. А вот Приднестровьем занимаемся, и еще как. Так вот, первым дело, что сделал наш президент, когда стал президентом? Напоминаю: попробовал договориться с Приднестровьем миром. А в ответ? Провокации, клевета, ложь.

Стажер сочувственно покачал головой. Он очень жалел президента. По крайней мере, в этот момент, после некоторого количества водки в кабинете Эдуарда.

- А кто инициатор всей этой грязной компании против нашей родины? Правильно, некто Смирнов, который┘

- Является президентом непризнанной Молдавской Приднестровской республики! - как на экзамене отчеканил стажер, и покачнулся на стуле.

- Правильно, стажер. Я горжусь тобой. Можешь выпить еще. Считай это первой благодарностью.

- Ее занесут в трудовую книжку?

- Нет, конечно, стажер. Не занесут. И трудовой книжки у тебя не будет. И если тебя вдруг схватят и начнут пытать, а ты скажешь, что работаешь на СИБ, мы от тебя отречемся. Таковы правила нашей суровой мужской игры.

- Я понимаю, - стажер приосанился, - все понимаю.

- Так вот, если бы не Смирнов, то приднестровский народ, благодарный нашему президенту за его любовь и поддержку, давно бы уже сам присоединился к Молдавии. Но этот вот Смирнов, он все портит. Всем мешает. Назойливый, как муха. А ведь он даже не из Молдавии родом. Так, приезжий. А в Россию уезжать не хочет. И, получается, что какой-то Ванька, родства не помнящий, мешает воссоединиться Молдавии и Приднестровью.

- Это ужасно┘

- Это неважно, стажер. Ужасно то, что мы никак не можем Смирнова нейтрализовать. Ликвидировать. Уничтожить. Как тебе больше нравится?

- Мне больше нравится "нейтрализовать".

- Ну и молодец. Будешь, значит, его нейтрализовывать.

- Я?! - стажер даже привстал.

- Ты. И ничего не бойся: после того, как Смирнова не станет, мы воссоединимся, и ты станешь национальным героем Молдавии.

- Героем Молдавии в границах 1989 года, - поправил пунктуальный стажер.

- Хорошо, - согласился Эдуард, - пусть ты будешь национальным героем Молдавии в границах 1989 года. В любом случае, это не слагает с тебя почетной обязанности сотрудника СИБ выполнить приказ командира, получить орден, и стать живой легендой спецслужб.

- Легендой┘

- Конечно. Ведь Смирнов не кто иной, как участник международного террористического движения. Оружие, изготовляемое на заводах Тирасполя, отправляется эшелонами талибам в Афганистан, бандитам в Ираке, поставщикам живого товара в Албанию┘

- Вот ведь мерзавцы, - воодушевился стажер, - я согласен. Но как? Стреляю я не очень хорошо, примами рукопашного боя не владею.

- Все просто, стажер. Через день, на рассвете, ты выедешь в Тирасполь на машине редакции одной из газет. С тобой будет журналист. Некий Дан Балан. Он будет брать интервью у Смирнова, в связи с очередной годовщиной так называемой независимости так называемой Молдавской Приднестровской республики. По легенде ты - фотограф.

- Я плохо снимаю

- Это даже хорошо. Почти все молдавские газетные фотографы плохо снимают. Ты не будешь выделяться из серой массы. Во время интервью подойдешь к Смирнову, и слегка коснешься его рукавом этого пиджака. Здесь, в рукаве, как ты видишь, вмонтирован специальный шприц. Укола Смирнов даже не почувствует. Вы уедете, и все.

- Он умрет?

- Нет, будет жить долго и счастливо. Умрет, конечно.

- Он будет сильно мучаться?

- Ну, я не думаю. Яд действует через сутки после укола, и особых мучений жертва не испытывает.

- Господин Танасе знает о том, что я должен сделать?

- Нет. Эту операцию веду я. Господин Танасе занят сейчас другим делом: собирается разгромить террористическую ячейку в Кишиневе, и изловить самого Бен Ладена.

- Бен Ладен в Кишиневе?

- А где же ему еще быть?!

- Если меня поймают┘

- Ты ничего не знаешь, в СИБ не был, откуда шприц в рукаве, даже не догадываешься.

- Можно будет, - придумал стажер, - списать его на отвратительную работу легкой промышленности нашей республики.

- Я патриот, я не могу отказаться выполнять этот приказ, - стажер встал, и пошатнулся, - торжественно клянусь, что выполню свой долг до конца.

- Умница, стажер, - встал и Эдуард, - дай я тебя расцелую.

Константин Танасе на черно-белом экране монитора уснул, положив голову на руки. Эдуард, обслюнявив стажера, аккуратно вынул шприц из специальной петли в рукаве пиджака.

- Что вы собираетесь делать? - заинтересовался стажер.

- Собственно, наполнить шприц ядом.

- А можно узнать, - присел на корточки любопытный юноша, - его компоненты? Я просто так. Для мемуаров. Ведь рано иди поздно я их напишу.

- Для твоего же блага советую, - радушно улыбнулся Эдуард, - напиши их как можно позже. Желательно, в доме для престарелых. Поздно ночью. Под кроватью. Чернилами из молока.

- Ну, все-таки?

- Объясняю. Раньше для таких целей мы использовали сок зеленой кукурузы. Это только дурачкам смешно!

- Простите, я не специально┘

- Так вот, этот сок крайне ядовит. Как, впрочем, и листья помидоров или картофеля. Ты ведь, я погляжу, у нас специалист по ботанике, должен знать┘

- Так точно. Часть растений из семейства пасленовых - ядовиты.

- Ну, вот. Потом враги нашли противоядие от сока зеленой кукурузы. И нашим специалистам пришлось срочно изыскивать новые средства. Помог случай. Полиция накрыла притон, в котором производилась фальсифицированная водка "Пробка".

- Раскрученная марка, - кивнул стажер.

- Она, - осторожно капал яд в шприц Эдуард, - как оказалось, обладала силой яда, несравнимого даже с таким знаменитым отравляющим веществом, как кураре.

- Читал. У Луи Буссенара.

- Выяснилось, что после употребления ста-двухсот граммов этой водки, человек слепнет, глохнет и немеет. Это было то, что нам нужно. Мы конфисковали партию, которую полицейские уже хотели сбыть на рынок через знакомых, а наши специалисты сделали из этого варева концентрат.

- У меня есть предложение!

Эдуард, осторожно переливавший яд, всем своим видом выразил заинтересованность. Стажер внимательно следил за пальцами майора.

- Я думаю, - начал он, - что процедуру нейтрализации нашего главного врага можно значительно упростить.

- Это как? - хмыкнул Эдуард, закончивший переливать яд.

- Достаточно просто остаться после интервью со Смирновым в кабинете, и предложить ему выпить. И поставить на стол бутылку названной вами водки.

- Неплохо, стажер, - одобрительно кивнул Эдуард, - только понимаешь, в чем тут загвоздка. Смирнов на такую водку и смотреть не станет. Он коньяк пьет, хороший. "Квинт" называется. Слышал?

- Конечно, господин майор.

- Да зови ты меня просто. По-дружески. Эдуард Николаевич.

- Конечно, Эдуард Николаевич, я знаю, что за коньяк "Квинт".

- Да┘ В Кишиневе по двадцать долларов за бутылку идет, а в Тирасполе - по пять. Кстати, после того, как задание выполнишь, заедете в фирменный магазин, купите ящик коньяка. Денег я дам.

- Вас понял.

- Молодец. Так что, вариант с распитием водки не подходит. И потом, а что, если охрана, не дай Бог, прикажет тебе выпить первому, на, так сказать, пробу? А? Ха-ха.

- Окочурюсь?

- Не то слово. В лаборатории четырнадцать крыс сдохли, когда мы только открыли бутылку этой гадости.

- Бедные┘

- Это же крысы, стажер. Не жалей. Обычные серые крысы. Думал, у нас в лабораториях симпатичные грызуны бегают, как с рекламы корма для хомячков? Белые там, лабораторные крысы? А вот и нет! Крысы у нас самые настоящие, которые в домах бегают. На лабораторных белых крыс у ведомства денег нет. Экономия, мать их так!

- Скажите, Эдуард Николаевич, - робко начал стажер, - а почему в Молдавии водку такую плохую делают? Это что, заговор?

- Это имидж, стажер, - рассудительно ответил майор, - имидж. Вода здесь хорошая, спирт тоже, люди - не пальцем деланы, так что водку Молдавия могла бы производить хорошую. Но имидж страны этого не предполагает. Мы должны делать только хорошие вина и коньяки.

- А почему тогда вина стали хуже?

- А вот это уже, стажер, - заговор.

ХХХХХХХХХХХ

Пропустив четыре автобуса, тетка Мария уж не надеялась уехать в Кишинев, как вдруг маршрутное такси, ехавшее из Унген, остановилось.

- Хай, матушка! - радостно поприветствовал ее водитель. - Садись, подвезу. Десять леев всего.

- А быстро поедешь? - опасливо покосилась тетушка на загипсованную левую руку шофера.

- С ветерком прокачу! - бросил он ритуальную фразу людей за рулем, и помог старушке забраться в машину.

В салоне было тесно и дружно. На каждом кресле сидели, умудряясь при этом жестикулировать и разговаривать, от двух до пяти человек. Еще два пассажира сидели прямо на полу машины, расстелив газеты. Еще четыре балансировали на табуретках, которые прихватил с собой предприимчивый водитель. В общем, это был обычный рейсовый междугородный автобус Молдавии. С трудом втиснувшись между потными людьми, матушка Мария поставила между ног кошелку с дохлым петухом, и облокотилась на ящик с кукурузой.

- За багаж еще пять леев, - задорно выкрикнул водитель, и захохотал, - брат братом, а брынза за деньги.

Матушка Мария поняла, что водитель немного выпивши. Это ничего, думала она, покачиваясь в микроавтобусе, подскакивавшем на ухабах, дело молодое. Шофер, по просьбе пассажиров, включил радио. Частота, которую он поймал, была заполнена песнями радио "Шансон".

- В небо взмыла ракета, - весело заорал шофер, резко выкрутив руль, - человек вынул нож┘

- Серый, ты не шути! - дружным хором ответил ему салон. - Хочешь крови, так что ж┘

Матушка Мария лукаво улыбалась, утирая край рта платком. Минут через десять она решила, что пора поесть. Каким-то чудом сумела извернуться, и вытащила из сумки кусок жареной рыбы, немного хлеба и брынзы.

- Хочешь? - вежливо спросила она сидевшего под ней молодого парня, по всей видимости, студента.

- Спасибо, нет, - страдальчески поднял тот глаза к крыше маршрутки.

Матушка Мария лукаво усмехнулась, и начала есть, деликатно почавкивая. Делала она это совсем негромко, и старалась прикрывать рот рукой (заодно никто не увидит, сколько съела). А если и срыгивала, то тоже - очень деликатно, и к потолку, чтоб никому в лицо не попасть. В общем, все правила дорожного этикета матушка Мария соблюдала, и поэтому очень удивилась, когда поняла, что студента ее трапеза раздражает. А поняв это, улыбнулась еще лукавее, отряхнула крошки на пол, и достала из сумки небольшую бутылочку вина. Вино было на продажу, - при изготовлении дед Василий, муж Марии, старался положить в бродящее месиво как можно больше косточек, - и сшибало с ног всех городских. Деликатно налив в стаканчик (часть пролилась на головы пассажиров, раздались шутки, ругань, началось оживление) фиолетового вина, матушка Мария выпила, и спрятала тару. До Кишинева оставалось ехать еще два часа. Поэтому старушка прислонилась к спинке кресла, сдвинула платок с головы на плечи, и постаралась уснуть. Но автобус трясло так, что Мария оставила все попытки вздремнуть, и решила, что неплохо бы поговорить.

- Студент? - спросила она страдающего внизу парня.

- Студент, - буркнул тот, уткнувшись в книгу.

- И что ты все читаешь, да читаешь, - задала риторический вопрос Мария, и сама же на него (не зря вопрос был риторический) ответила, - Да потому что, вам, молодым, делать нечего.

- Угу, - студент явно не был расположен разделить с матушкой Марией радость.

А радоваться было чему. Она, матушка Мария, две недели вкалывала на сухой земле, как проклятая, а, возвращаясь домой с поля, готовила есть, убирала, шила, стирала, кормила скот и птицу, пропалывала огород. Несмотря на это, а также на обязательный вечерний комплекс упражнений, - драка с выпившим, как всегда, Василием, и три-четыре круга быстрым бегов вокруг дома - от Василия с топором, - матушка Мария была очень даже полной женщиной. И вот она, намаявшись, берет петуха, ведро кукурузы, и едет продавать все это в Кишинев. Там можно будет посмотреть на рынок, зайти туда, и долго глядеть на людей, да и себя показывать. А если еще и повезет встретить кого-то из знакомых┘ Наташа Ростова и ее бал отдыхали по сравнению с матушкой Марией и ее поездкой в Кишинев на рынок. Но матушка Мария не знала, кто такая Наташа Ростова, и потому ей даже в голову не приходило столь нелепое сравнение. Она просто была счастлива, рада. И все тут. Но счастье было неполным. Требовалось, чтобы кто-то разделил его.

- А вот правнук у меня, из городских, - продолжила, несмотря на упорное нежелание студента общаться, матушка Мария, - тот тоже все читает, читает, читает. А зачем? Для кого? Вот ты, к примеру, что читаешь?

Не дожидаясь ответа, матушка ласково, как ей показалось, рванула из рук студента книгу, глянула на название, и минут пять читала его.

- История румын, - небрежно вернула покрасневшему парню Мария книгу, - ты лучше меня послушай. Матушка Мария тебе столько про эту историю расскажет, что в этом твоем институте тебя на руках носить начнут. Помню, как будто вчера это было, война началась, и через поле сосед мой бежит. Павел Лазарчук его зовут. Не слышал про такого? Нет? Странно. Откуда ты? Из Трибужен? Странно, из Трибужен, а Лазарчуков не знаешь. Его двоюродный брат Ион еще механизатором после войны стал, на тракторе ездил. Потом как-то напился, и съехал в кювет. Так чтобы его машину оттуда вытащить, мы людей в четыре села гоняли, за подмогой. Так на руках и вытащили. Что поделать, сынок, время было такое┘

Студент, деликатно отвернулся и попытался продолжить чтение. Чужой, подумала Матушка Мария. И правнук такой же. И дети, которые в город уехали. Приедешь, сядешь, руки на животе сложишь, - в общем, сидишь, как порядочная женщина, - а они все носы отворачивают. Чужая, для всех чужая. Один Василий свой, да и тот каждый вечер зарубить собирается. Но склонность к меланхолии не была отличительной чертой характера матушки Марии. Иначе она просто не пережила бы войну и коллективизацию.

- Значит, не знаешь Лазарчуков из нашего села, - задумчиво сказала она, - ну, скажи на милость, что же это получается? Какого-нибудь Кутузова, который здесь за турками гонялся и от них бегал, ты знаешь, а Лазарчука из Старых Плоешт - нет. А ведь Лазарчук, он такой же человек, как и этот твой Кутузов. И, получается, зачем тебе вся эта книжная история? Послушай вот лучше историю матушки Марии.

- Гм, - неопределенно ответил студент, и перевернул страницу.

Оттуда выпала фотография милой девушки. Матушка Мария подслеповато сощурилась, сделала совсем уж лукавое лицо, и подмигнула несчастному парню.

- Невеста?

- Угу, - краснея все больше, ответил студент, и добавил почему-то, - жарко здесь.

- А ты открой люк, сынок! - обрадовалась матушка Мария, - Открывай, не стесняйся. Матушка Мария вон старая какая, ей люк не открыть, а ты возьми, да и приналяг на него.

Студент сунул фотокарточку обратно в книгу, и, пытаясь не упасть, встал. Сильно толкнул люк, и в маршрутку хлынул поток свежего воздуха. Матушка Мария счастливо улыбалась: пока студент открывал люк, она рывком сумела бросить на сидение свои сумки, и примостилась там сама. Печально поглядев на нее, студент взял книгу, и собрался снова читать.

- Эй, - проснулся дремавший до сих пор мужчина в потертой кепке, и хлебнул из бутылки вина, - а ну закройте люк! Сквозит! Что, не слышно там?! Закройте люк! Жарко им, видите ли.

- Точно! - поддержала мужчину группа картежников, игравших в подкидного, - закройте. А то карты сдувает.

- Ну, чего смотришь, сынок? - ласково спросила матушка Мария. - Ты молодой, силенок у тебя много, приналяг-ка на люк, да и закрой его. А то и вправду сквозит.

- Вы же сами открыть хотели, - удивился бедолага-студент, - как же так?

- Вот молодежь, - покачивала головой матушка Мария, обращаясь уже к пожилой соседке, - вечно им лишь бы старшим перечить, а не просьбу уважить!

- Кто там стариков обижает? - заорал мужик в кепке, допив вина. - А, ну, поди сюда.

Студент закрыл люк, и положил в сумку книгу.

- Ты это, на спинку-то не налегай, - попросила Мария, ерзая, чтобы устроиться поудобнее, - мне неудобно сидеть, когда ты на спинку опираешься. Постой так, сынок, ноги у тебя молодые.

Водитель оглянулся, развернувшись почти полностью, и машину едва не занесло.

- Кто там в проходе встал?! - оживленно заорал он. - А ну, сядь на корточки, чтобы полиция не оштрафовала за перегруз!

- Точно! - согласились картежники, не поднимая глаз от колоды.

- Ишь, совсем уж обнаглели, - включилась вдруг женщина средних лет, с сумкой картофеля, - То им не это, это не то.

- Открой люк, - поддержал ее мужичонка в кепке, - закрой люк. То сел, то встал.

- А ну, пригнись! - хохотал водитель.

- Це, це, це, - пощелкала языком матушка Мария, - ну и молодежь пошла.

- Урод!

- Ботаник!

- А они еще в городе бардак устроили!

- Бесплатного троллейбуса им хочется!

- Я не бастую, - оправдывался студент.

- Все вы одним миром мазаны!

- Дармоеды! Бездельники!

- Скоты! В поле бы их! Я всю жизнь пахал!

Маршрутка гоготала. Матушка Мария была счастлива. Студент, положив ей на колени сумку с книгой, протиснулся в задние ряды, снял с мужичонки кепку, сдавил горло, и хриплым шепотом сказал:

- Убью.

В маршрутке воцарилась тишина. Мужичонка быстро притворился очень пьяным, и спящим, водитель поскучнел, стал следить за дорогой, и перестал - нарушать правила, поэтому машина поехала очень медленно.

- И ты, - нежно сказал ему на ухо студент, вернувшись в начало салона и крепко взяв шофера за шею, - следи за дорогой, урод. Вчера здесь лихач, такой, как ты, в "Камаз" врезался. Десять трупов. Я такого ждать не буду. Я лучше сейчас один труп сделаю. Из тебя.

Водитель стал совсем скучным, и даже выбросил в окно сигарету, которую умудрялся держать загипсованной рукой. Уже бледный студент вернулся к своему месту, и по пути со всей силы наступил на руку одного из картежников. Тот терпеливо ждал, когда студент сделает следующий шаг. Немного постояв на руке, студент вернулся к своему бывшему месту и сел на колени матушке Марии. Та, подумав, сказала:

- Так их, сынок. Нет житья порядочному студенту среди деревенского быдла. Удобно устроился? И, слава Богу!

ХХХХХХХХ

- Наталья, - Константин Танасе, повертев в руке служебное удостоверение, повторил в трубку, - Наталья.

- А, это ты, - равнодушно сказала девушка.

Танасе помолчал. Потом решился.

- Ты что, ушла от меня?

- Костя, - и обращение это резануло Танасе слух, - что за глупости ты несешь? Я с тобой не жила, чтобы уходить, или возвращаться.

- Мы больше не встретимся?

- Да откуда я знаю. Может, захочется, так я позвоню. Ты только, - тут она хихикнула, - не волнуйся, милый.

- Почему? - недоуменно спросил он.

- В твоем возрасте вредно, - она снова хихикнула, - давление, нервы, мигрень, целлюлит.

- А целлюлит-то здесь при чем? Разве у меня может быть целлюлит? Я же мужчина!

- Это я образно, - Константин по голосу понял, что надежды нет, - образно. Какой ты дотошный.

- Наталья, - он собрался с духом, - я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я готов оставить семью, и жить с тобой. Предварительно, конечно, распишемся. Если хочешь, я устрою свадьбу.

- Да нет, не хочу, - она и в самом деле не хотела.

- Наталья, такие вещи не говорят по телефону, но все-таки я это сделаю, потому что сейчас уезжаю в служебную командировку, - зачастил Танасе, опасаясь, что девушка бросит трубку, - У меня положение. Связи. Деньги. Я, если хочешь знать, начальник Службы информации и безопасности.

- Ой, ну какая мне разница? Я все равно в компьютерах не разбираюсь.

- При чем здесь компьютеры?!

- Ты же сам сказал - информации┘

- О, Боже. Наталья, неужели ты не знаешь, что такое Служба информации и безопасности. Нет? И кто у нас президент, не знаешь. И газет не читаешь, верно?

- Конечно. Это же неинтересно.

Танасе застонал, и оперся свободной рукой о стол. Он понимал, что трубку нужно положить, но это была словно не его рука, не его ухо, не его голова, вообще, это был не он сам. И кто виноват? Нет виноватых. Связался с молоденькой. А ведь еще и рассюсюкался, поэт чертов, старый идиот┘ К черту!

- Наталья, - протянул он, - у тебя кто-то есть?

- У меня всегда кто-то есть, - очень холодно бросила она, - у тебя все?

- Служба информации и безопасности, это как КГБ, Наталья. Слушай, я знаю, что у тебя кто-то есть.

- Ты что, - брезгливо спросила она, - меня подслушивал?

- Нет! - быстро соврал он. - Вас с этим парнем увидели мои знакомые. Наталья┘

- У тебя все?

- Нет, послушай, еще┘

Поняв, что говорит в трубку, откуда идут гудки, Танасе разогнул дрожащие ноги, и выпрямился. Надо взять себя в руки, подумал он. Надо отнестись ко всему с юмором. В самом деле, на что он рассчитывал? Горько усмехнувшись, Константин вытер вспотевший лоб, и выпил валерьянки. Надо было успокоиться: Через час Танасе должен был присутствовать на заседании парламентской комиссии Молдавии по борьбе с терроризмом.

┘Матушка Мария устроилась с вареной кукурузой под стеной высокого здания с тонированными стеклами. Что это президентский дворец, а белое здание напротив - парламент, старушка не знала. На базар ей попасть не удалось: его закрыли на два дня, чтобы почистить.

- Кукуруза, кукуруза! - задорно выкрикивала Мария, лукаво подмигивая прохожим.

Колени, отсиженные разгневанным студентом, немного болели, но старушка не расстраивалась. За оставшийся час пути она так разжалобила парня, что тот даже помог ей тащить сумки на базар, а когда оказалось, что там закрыто, привел сюда.

- Это самое бойкое место, - подмигнул ей студент, - ну, бывайте!

В благодарность старушка, быстро осмотревшись по сторонам, дала студенту кусок брынзы, который прятала за поясом. Как парень не отнекивался, брынзу пришлось взять.

- Бери, бери, сынок, - уговаривала Мария, - где ты такой еще поешь?

Студент почему-то смеялся, и, взяв брынзу, обещал непременно заехать в Старые Плоешты к бабушке Марии.

- Кукуруза, кукуруза! - надрывалась Мария, приветственно помахивая прохожим.

Многие были настолько удивлены, что покупали товар матушки. Кукуруза и в самом деле была хороша: сваренная в подсоленной воде, да еще и присыпанная серой, крупной солью. Початки приветливо, как матушка Мария, глядели на прохожих ноздреватыми зернами, и, казалось, просили: купи нас, купи, купи. Из ведра, которое в дороге Мария укутала ватным одеялом, до сих пор шел пар. Жалко, семечек не прихватила, подумала Мария, и сплюнула на асфальт. Она была очень чистоплотной женщиной, и никогда бы себе этого не позволила, но идти до урны было метров тридцать, и Мария боялась, что попросту не успеет схватить за руку вора. А что вор, как только она отойдет от кукурузы, появится, Мария не сомневалась. Многие городские, знала она, рады на дармовщинку рот раскрыть. Поэтому зевать не стоило. И, живое воплощение пасторальных прелестей, Мария восседала на тротуаре под самым президентским дворцом, в центре асфальтовых джунглей.

- Что это у тебя? - брезгливо подвинул ведро носком дорогого ботинка плотный мужчина в хорошем костюме.

- Кукуруза! - гаркнула в ответ Мария. - Бери, сынок, свеженькая.

- Кукуруза, - с отвращением повторил Константин Танасе.

- Смотри, сынок, - залезла в ведро руками Мария, - какая знатная у меня кукуруза. И дешево отдаю! Гляди, початки какие толстые!

- Толстые, - гадливо сплюнул Танасе, - толстые┘ Кукуруза┘

- Да ты не смотри, - быстро вытерла Мария о платье руки, тем самым, испачкав их еще больше, - у меня все чистое. Можно даже сказать, стерильное,

- А ты знаешь, - зловещим шепотом начал Константин, - где ты сидишь, старая дура? Знаешь, кто я? Да будь у тебя сто разрешений на торговлю, ни одного из которых у тебя нет, ты бы здесь, если бы эти олухи из охраны не спали, и секунды не простояла!!!

- Ой, ничего не знаю, - затараторила старушка, - ничего не видела, слепая я совсем стала, да и не продаю тут ничего, так, людям вот в радость, думаю, если кукурузы привезу, да прохожим раздам на помин души, дед ведь у меня скончался ; да и слышу я тебя плохо, сынок, совсем с ушами у меня плохо стало, ну, что стал, как вкопанный, бери давай, ох, грехи мои тяжкие┘

Минут пять спустя Танасе с удивлением понял, что старушка, видимо, приняв его за вымогателя, сунула ему в нагрудный карман грязную купюру в двадцать леев, и подталкивает уйти. Еще минуты две ушло у директора СИБ на то, чтобы справиться с подергивающимся левым веком .

- Ты, старуха, - прошипел он, возвращаясь, - даже не представляешь, от чего тебя спасла твоя тупость. Марш отсюда!!! Немедленно!!!

Матушка Мария горестно, - для виду, потому что почти вся кукуруза была продана, - всплеснула руками. Печально покачала головой, и, нарочито по-старушечьи (как это ей, и так старухе, удавалось, Константин понять не мог) семеня, подхватила ведро. Константин зло наблюдал за старушкой, чувствуя спиной смеющиеся взгляды охранников дворца. Внезапно крышка с ведра слетела, и на асфальт упали четыре оставшихся початка. Танасе едва не вырвало: вряд ли я смогу когда-нибудь есть кукурузу, дико жалея себя, подумал он, вряд ли┘ Старушка не спеша собрала кукурузу, и лукаво обернулась, думая, что Константин ушел, и на место торговли можно будет вернуться.

Внезапно из дворца, в сопровождении охраны и пресс-службы, вышел президент. Танасе побледнел, и решил уйти в отставку прямо сейчас. Пользуясь прекрасным случаем отметиться перед фотографами, президент, недавно прошедший курсы маркетинга в Штатах (вызов оформляла "Кока-кола") подошел к старушке, весело улыбнулся, и просил:

- Почем кукуруза, бабушка?

- Дешево отдаю, сынок, - ответила старушка, и заломила цену втрое больше против прежней, потихоньку отирая початок. - Бери, вкусная!

- А отчего бы и нет?! - широко улыбнулся президент, и потянулся за початком.

Простодушная старушка, не видя денег, прикрыла кукурузу корпусом. Наверняка матушка Мария никогда не играла в регби, но блок защиты получался у нее просто великолепно, печально отметил про себя Танасе.

- Ах, да! - воскликнул, все так же улыбаясь, президент, и коротко кивнул одному из сопровождающих. - Заплатите ей. Забыл, как всегда, кошелек дома.

Начальник пресс-службы, часто страдавший от забывчивости шефа, со смиренной физиономией вытащил из кармана купюру. Та была новенькая и хрустящая. Это была столеевая купюра.

- Ишь, хрустит! Так моя кукуруза у тебя на зубах будет хрустеть, сынок, - сказала старушка, взяв деньги, но присмотрелась, и осуждающе покачала головой, - Сынок, они ненастоящие.

- Самые, что ни на есть, настоящие, - улыбался президент, - просто ты, матушка, таких денег еще не видала. Новая купюра это, столеевая. Месяц назад в оборот выпустили.

Все это время президент выплясывал рядом со старушкой, становясь к ней то в анфас, то в профиль. Фотокамеры щелкали безостановочно. Пару раз президент подходил к матушке Марии совсем близко, и даже клал ей руку на плечо. В такие моменты свет фотокамер не угасал вообще. Танасе казалось, что он видит дурной сон.

- Вот кто их в оборот пустил, пущай их и ест, - поджала губы старушка, заподозрившая, что ее окружила банда аферистов в пиджаках, - а мне дай нормальных, человеческих денег!

Президент оглянулся, смеясь. Танасе подошел, и аккуратно тронул его за локоть.

- Ваше высокопревосходительство, - сказал он тихо, - возьмите купюру поменьше.

- Спасибо, Танасе, - ощерясь, и не смыкая губ, ответил президент, - а вы тихо подходите.

- Такая служба, господин президент. По возможности стараемся не шуметь.

Президент одобрительно улыбнулся, и протянул матушке Марии двадцать леев. Та с немой ненавистью глядела на Танасе. Это была ее двадцатилеевая купюра, которой она пыталась подкупить этого странного человека, и которую забыла забрать у него, когда он не разрешил ей остаться здесь торговать.

Президент взял у замершей старушки ведро, вынул оттуда оставшиеся початки, еще раз обнял старуху (фотографы вновь принялись за дело), и обнажил в улыбке зубы мудрости. Матушка Мария от горя даже не могла говорить.

- Вот он, наш народ, бесхитростный, добрый, человечный! - говорил президент в диктофоны журналистам.

Глава государства одновременно кусал кукурузу, выглядел счастливо, обнимал старушку, и давал комментарий прессе. Получалось у него хорошо. Танасе со вздохом решил, что пора ему тоже ехать в Штаты, практиковаться в маркетинге. Константин услышал восхищенный шепот одного из журналистов:

- А ведь всего-то и требовалось, чтобы из него получился хороший политик - поставить на три недели в придорожную закусочную за прилавком в каком-то Коннектикуте. Вы только поглядите, что с ним эта летняя практика сделала!

Это уже никуда не годилось: разглашать, какие именно курсы проходил в Штатах президент. Танасе сердито оглянулся, и шикнул на окружающих. Разговоры моментально утихли. Вновь повернувшись к президенту со старушкой, Константин окаменел.

- Возьмите кукурузу, Танасе, - радушно протягивал ему початок президент, - покупали-то на ваши деньги!

ХХХХХХХХ

- Доброе утро, благодетель вы наш, - радостно приветствовали Петреску побирушки у Кафедрального Собора.

Лейтенант, тепло улыбаясь, помахал женщинам рукой и пошел быстрее. Странная любовь нищих Сергея смущала. К тому же, ему нужно было спешить: вчера на его участке произошло очередное ЧП, была убита двенадцатилетняя девочка, и начальство требовало срочно найти преступников. Хотя Петреску и без окриков сверху хотел сделать это. Детей он любил, а тех, кто детей убивает, - нет. В общем, Петреску был, как он сам себе тайно и с гордостью признавался, хорошим парнем. И плохих парней он собирался найти . К тому же лейтенанту казалось, что он уже знает, кто совершил преступление. Он грешил на двух великовозрастных юнцов, живших в одном доме с девочкой. Те баловались наркотиками, и им вечно не хватало денег. И никакого алиби в день убийства у них не было┘

- Уходит, благодетель-то наш, - проводил взглядом лейтенанта бомж Григорий, - вот идет он себе, идет, а ведь не знает, поди, что кормит нас и поит.

- Плоховато кормит, - пробурчал нищий старик, специализировавшийся на пивных банках, - за прошлое донесение только сто леев и дали. А как ораву на такие смешные деньги прокормишь?

Мунтяну ласково глянул на Теодора (так звали старика) и улыбнулся. Он чувствовал, что эти люди, - нищие, проститутки, бомжи, - стали ему самыми родными на земле. Ведь здесь, у Кафедрального собора, агент государственной безопасности Мунтяну встретил то, что безуспешно искал в бытность свою порядочным человеком в постелях честных женщин, кабинетах коллег, университетских аудиториях, залах библиотек. Он нашел здесь понимание и бескорыстную любовь к человеку. А иначе и быть не могло: ведь никаких ценностей у человека, кроме него самого, здесь не было. Стало быть, люби его просто так, или ненавидь, в общем, испытывай какие угодно чувства, но - к нему, а не к его мишуре, атрибутам и образу. Мысленно сформулировав все это, Мунтяну едва не прослезился.

- Кто же виноват, старик, - обратился он к Федору, - что прошлое донесение мы сочинили таким скучным?

- Ты и виноват, - пожал плечами нищий, - тебе ведь поручено за этим Петреску следить.

- Не ссорьтесь, - предостерег их Георгий, - давайте лучше сядем на лавочку, выпьем этого чудного вина, и сочиним еще одно донесение, за которое начальство Мунтяну заплатит нам кучу денег.

- А мы купим на них кучу вкусной еды и выпивки, - воодушевился Мунтяну, - давайте!

Мужчины уселись на скамейку и по очереди отпили из жестяных консервных банок вина, которое Григорий разливал из пластиковой бутыли. Это вино было его изобретением, и Григорий не раз в гордостью говорил, что значительно позже потомство оценит его по заслугам.

- Я хочу назвать этот сорт вина каким-нибудь красивым, поэтическим женским именем! - гордо говорил он, подняв палец. - Например, Анна-Роза Мария, или Маргарита Белла Дульсинея. Я хочу, чтобы мое вино воспевали поэты.

- Для поэтов оно слишком крепкое, - замечал Теодор, отхлебнув из банки.

- А, - отмахивался Григорий, - пустое! Кому как не мне знать о качествах моего великолепного вина. И пусть мне ставят памятник не из серебра, но из золота, ибо я не только - открыватель нового великого сорта. Я - изобретатель принципиально нового подхода к созданию новых сортов вина. Причем подход этот не требует никаких особых усилий, он прост и понятен даже десятилетнему ребенку.

Новый подход Григория к созданию необычного сорта вина заключался в следующем: на всех свадьбах, и поминках, куда церковного попрошайку (такой обычай издревле существовал в Молдавии) пускали поесть, и разделить радость или горе, Григорий потихонечку сливал вина из всех бутылок в одну. "Кагор", "Каберне", "Шардоне", "Совиньон", "Лидия"┘ Григорий брезговал лишь двумя сортами: "Букетом Молдавии" и "Черным Монахом".

- "Букет Молдавии", - объяснял он, - это для туристов и русских. Сладкая виноградная водка, вот что это такое. Пускай пьют дураки. А "Черный Монах" - вообще нелепица какая-то. Сделали красивую бутылку, налили туда остатков из бочек, и назвали вином.

- Ты великий изобретатель, - похвалил его, попробовав в первый раз вина Григория Мунтяну, - но я вынужден тебя разочаровать.

- Вино - плохое?!

- Вино отличное. Я не о нем. О способе. Этот способ придумали до тебя.

- Кто?! - взялся за сердце Григорий.

- Один американский бродяга Мак. Об этом даже написал в своей книге американский писатель Стейнбек.

- Ты уверен? - подозрительно вглядывался Григорий в лицо Мунтяну.

- Увы, - развел руками агент госбезопасности, предварительно выпив вина, - я сам читал эту книгу.

- Ну-ка, опиши подробно, как это рассказано в книге?

- Ну, этот бродяга Мак подрабатывал в баре, и сливал недопитые клиентами коктейли, и напитки в большую бутыль. Виски, пиво, водка, ликеры┘

- Ага! - торжествующе закричал Григорий. - Но ведь я не добавляю в свое отличное вино ни водки, ни ликеров, ни коктейлей. И, значит, мой способ выведения нового сорта - не украден.

- В общем, - подумал Мунтяну, - ты прав. Но и американский бродяга Мак тоже молодец, как и ты.

- Безусловно! - поднимал банку с вином за здоровье американских бродяг и писателей молдавский бомж Григорий. - Выпьем за него, и за этого Стейнбека.

- Бывает, - рассудительно сказал Теодор, закурив бычок, - что одна великая идея приходит в голову двум людям одновременно. Я слышал об этом.

- Да, - согласился Мунтяну, - я тоже об этом слышал. Кажется, с изобретением телефона так было. И электрической лампочки, и радио.

- Мне вообще кажется, - задумчиво сказал Григорий, - что великие идеи вселяются в головы всех хороших людей одновременно. Просто хорошие люди настолько хорошие, что не спешат обнародовать эти идеи, чтобы дать возможность отличится другому. Сейчас я вспоминаю, что лет тридцать назад меня осенила идея: а почему бы не делать людей из клеток других людей? Но я не спешил, и что же? Кто-то из генетиков отличился и получил премию за клонирование!

- Кстати, о премии. Давайте же сочиним, наконец, следующее донесение.

Крепко выпив, друзья перебрались с лавочки на траву, и легли. Теодор достал огрызок карандаша, а Мунтяну - мятый листок. Майор Эдуард пытался было протестовать против того, что Мунтяну отсылает ему донесения на грязных мятых листках, неровно исписанных карандашом, но Мунтяну сумел переубедить начальника.

- Если я по легенде бомж, - сказал он майору, - то и донесения мои должны выглядеть соответственно.

Эдуард согласился, и вот, Мунтяну с приятелями приступили к написанию нового донесения.

- Куда он пойдет у нас с утра?

- Куда вы пойдете утром? - тонко запел развеселившийся Теодор.

- Прекрати, - одернул его Григорий, - мы делаем серьезное дело. Спасаем лейтенанта Петреску и Родину.

- Действительно, - поддержал друга Мунтяну, - это очень сложная задача. Обычно совместить эти два дела: спасение человека и родины, никому не удается.

- Ладно, - сдался Теодор, - убедили. Пускай утром наш лейтенант подойдет к Арке Победы у Дома правительства и постоит там несколько минут.

- Один?

- Нет, он будет с дамой. Причем, - сощурился Григорий, - не нравится мне эта дама, ох, как не нравится. В черном платье до пят┘

- Слишком костлявая для того, чтобы быть подружкой Петреску, - добавил Мунтяну.

- И недостаточно молода для этого! - бросил Теодор.

- Ай-я-яй, - покачал головой Мунтяну, - до чего странная женщина стояла сегодня утром с лейтенантом Петреску у Арки Победы┘Так и напишем┘

- Разумеется, в руках у нее был зонт.

- Ты чего? - спросил Теодор Григория, - на небе же ни облачка┘

- Ну, да. Так это и подозрительно. Очень подозрительно. Зачем ей зонт в такую погоду?!

- Пожалуй, - задумчиво согласился Мунтяну, - ты прав. Зонт, да еще и странного сиреневого цвета, с желтыми кружочками по краям.

- И порванным ремешком у рукоятки!

- Точно. Итак, они стояли у арки несколько минут, и Петреску очень волновался. По всему было видно, что наш лейтенант нервничает.

- Страшно нервничает, - поджал губы Григорий, - у него даже чуть трясутся руки.

- Но, тем не менее, он пытается выглядеть бодро.

- И вот, к Арке Победы подъезжает такси, легковой автомобиль марки "Нисан", ядовито-желтого цвета. Водитель, невысокий крепыш, судя по внешности, армянин, выходит из машины и открывает для дамы дверцу.

- Петреску облегченно вздыхает!

- Совершенно верно. Дама, обернувшись к лейтенанту, посылает ему воздушный поцелуй, и Петреску нехотя улыбается. Проводив взглядом уезжающее такси, лейтенант украдкой крестится, и выходит из-под Арки. Несмотря на то, что утро было прохладным, лоб Петреску покрыт мелкими каплями пота.

- Он утирает его рукавом кителя! И потом быстро идет через парк, не остановившись даже купить шаурмы, как делает каждые утро и вечер.

- Нет, - остановил приятелей Мунтяну, - вот как раз у киоска мы его остановим.

- Это еще зачем? - спросил Теодор. - Кажется, в этом парке мы выжали из него все, что нужно. Довольно подозрительно, по-моему, получается. Пускай идет дальше, и мы начнем дальше придумывать.

- Ничего подозрительного у киоска и не произойдет, - терпеливо объяснял агент Мунтяну друзьям-бродягам азы своего ремесла, - просто потому, что если Петреску не остановится у киоска, это вызовет у начальства недоверие. Он ведь каждое утро там останавливается.

- Да, но мы ведь хотим, чтобы он выглядел подозрительным, - возразил Григорий.

- При этом, - добавил Теодор, - не желаем принести ему никакого вреда.

- Можно выдумать человека, жизнь человека, день из жизни человека ; можно выдумать его образ мыслей, можно придумать ему убеждения, и убедить, что он ими убежден, - объяснял Мунтяну, - но никогда, никогда, друзья мои, не выдумывайте человеку привычек! Привычки каждый из нас выдумывает себе сам. И СИБ это знает. Не дай вам бог покуситься на привычки!

- Что ж, - нехотя согласился Григорий, - Петреску останавливается у киоска и быстро покупает шаурму.

- Петреску, - укоризненно глянул на друга тайный агент, - остановился у киоска, с удовольствием, как обычно, полюбовался работой поваров, не спеша вдохнул аромат жареного мяса, перекинулся парой шуток с высоким арабом, который режет овощи, взял две шаурмы, и побрел вниз по проспекту.

- Все как в жизни, - остался недоволен Теодор. - А это неинтересно.

- Ничего, - успокоил его Мунтяну, - сейчас мы начнем придумывать лейтенанта Петреску на работе. И тогда обязательно ввернем в донесение что-нибудь забавное и невероятно фантастическое.

- Когда мы, - закапризничал Григорий, - уже познакомим Петреску с каким-нибудь знаменитым агентом? Например, Джеймсом Бондом.

- Увы, - разве руками Мунтяну, - Джеймс Бонд литературный персонаж. Его выдумали. Как мы можем познакомить с ним лейтенанта Петреску?!

- Так ведь и наш лейтенант Петреску, не тот, который шел сейчас мимо церкви, а наш, Петреску из донесений, он ведь тоже выдуман!

- Правда, - одобрил Теодор, - почему бы нам не познакомить выдуманного лейтенанта Петреску с выдуманным Джеймсом Бондом?

Мунтяну задумался, и потом согласился. Встречу лейтенанта Петреску с агентом Джеймсом Бондом было решено провести через неделю. Друзья рассчитывали получить за это донесение большой гонорар.

- Чего это вы здесь расселись? - подошла к ним проститутка Лена.

- Сочиняем донесение о Петреску, - скользнул по ее красивым ногам Григорий. - Но благодаря тому, что мы не лишены некоторого литературного дарования, это донесение представляет собой, моя юная красотка, настоящий шедевр! Здесь будет все, стрельба, погони, встречи с незнакомцами на мосту, с трудом удерживающем куски влажного, ледяного тумана┘ наши записки будут читать, как захватывающий детектив! Вот что бывает с обычными донесениями, когда за них берутся настоящие мужчины┘

Проститутка Лена улыбнулась, присела на корточки, и ее короткая юбка задралась, почти обнажив бедро.

- А про любовь вы, конечно, забыли?

ХХХХХХХХХХХХХХХХ

Тридцатипятилетняя женщина с крепким, красивым телом, Елена торговала собой на железнодорожном вокзале. Когда клиенты видели ее сзади, то приходили в восторг. Правда, пыл их становился умереннее при виде лица Лены, обезображенного двумя шрамами на левой щеке. К тому же, лицо женщины было испитым. Мунтяну это не смущало, он вполне резонно полагал, что красота - явление преходящее, и потому агент госбезопасности влюбился в проститутку. Увы, пока она позволила ему лишь обнять себя несколько раз, а однажды даже нерешительно чмокнула его в щеку.

- Но ведь на вокзале-то ты отдаешься людям, которых видишь первый и последний раз, - в отчаянии как-то сказал Мунтяну, - а со мной спать не хочешь!

- Если это действительно чувство, - выпрямила спину Елена, - то нам не следует торопиться. Идем лучше гулять.

И влюбленные, взявшись за руки, неспешно шли по проспекту Штефана Великого. Памятник великому королю Молдавии одобрительно кивал им вслед, порой даже подмигивал Мунтяну, и, готов был поклясться агент, как-то раз он даже заметил, как камзол Штефана, - на том самом месте, - немного топорщился. Это было в тот день, когда Лена надела свое лучшее, и самое короткое платье. Тогда Мунтяну был особенно возбужден, и вполне разделял чувства памятника. На свидание он принес Елене гвоздик и розы, которые украл у памятника Толстому.

- Прелесть какая, - задумчиво улыбаясь, водила она цветами по полным губам, - ты очень милый┘

Мунтяну с тоской думал, что если хотя бы через месяц-другой женщина над ним не сжалится, он сойдет с ума. В то же время агент понимал, что Елена ведет себя, как и всякая другая девушка, окажись та в подобной ситуации.

- Ей нужно проверить твои чувства, - соглашался с ним Григорий, когда приятели, сидя на ступнях у Собора, размышляли над некоторыми особенностями женских логики и поведения.

- Нежели не видно, - жалобно стонал Мунтяну, - как я люблю ее?

- Тебе и самому, - назидательно поднимал палец Григорий, - надо проверить свои чувства.

- Ну, уж этого мне не нужно, я и так знаю, как много она для меня значит, - говорил Мунтяну, знавший Елену всего две недели.

- Нет, - возражал Григорий, - тебе может казаться, что ты очень сильно ее любишь. А на самом деле твоя любовь может, после того, как вы переспите, конечно, оказаться плотским наваждением. Страстью тела, и ничего больше. И тогда обманутым человеком будет чувствовать себя не только она, но и ты!

С трудом согласившись с доводами Григория, Мунтяну старался не показывать нетерпения, которое охватывало его всякий раз при виде божественного тела Елены. Он даже стал спать у порога ее деревянной будочки, которую в парке оставили строители, реконструировавшие Кафедральный Собор. Он терпеливо ждал, когда Елена обслужит очередного клиента в привокзальном туалете, утешал ее, если женщину били пьяные мужчины, и приносил ей все самое лучшее, что мог выпросить на каких-нибудь похоронах, или свадьбах. Нельзя сказать, что Елена не ценила этого, но все же дары и внимание Мунтяну принимала она с опаской, видимо, думая, что этот мужчина хочет от нее только тела. И пока упорство Елены Мунтяну сломить не удавалось.

ХХХХХХХХХХХ

- Так, - кивал Танасе, читая донесения агента, приставленного к Петреску, - так. Хорошо. Попался, голубчик. Скоро брать будем.

С тех пор, как Константин услышал пленку, на которой была записана беседа (и кое-что похуже, с тоской вспоминал он) его бывшей любовницы Натальи и лейтенанта Петреску, в душе директора СИБ поселилась ледяная ярость. Разумеется, Танасе отдавал себе отчет в том, что его неприязнь к несчастному Петреску обусловлена личным моментом, но раз уж так удачно сложилось, что лейтенант еще и пособник террористов┘

А в том, что Петреску каким-то образом связан с террористическим подпольем, Танасе и не сомневался. Слишком много совпадений. Ежедневные встречи Петреску с Осамой Бен Ладеном, к примеру. Кстати, оперативников следить за Осамой начальник СИБа не приставил, потому что выяснил: афганец не выходит из киоска, где режет овощи для шаурмы. В подсобном помещении есть диванчик, где афганец спит, изредка жена хозяина киоска приносит ему книги, но на улицу он не выходит. И ни разу за полтора года не вышел.

- Двадцать пять миллионов долларов, - прошептал Танасе, чувствуя радостное возбуждение, - за голову Осамы, плюс орден от президента, плюс орден от США, плюс хорошая пресса и лестные отзывы на телевидении┘ Да, еще и Наталья┘ Пусть поймет, что потеряла, и с каким мерзавцем связалась┘ Да, Константин, похоже, на этот раз ты сорвал куш┘

Походя Танасе подумал, что необходимо увеличить финансирование агента Мунтяну, который, не щадя себя, втерся в доверие к местным бомжам, и блестяще выполняет свою задачу.

- Поставленную перед ним задачу! - поправил себя Константин, и приосанился. - Так звучит правильнее и красивее.

Дело Петреску и дело Осамы Бен Ладена главный контрразведчик страны взял под личный контроль. За Осамой он тоже следил сам, приказав установить в кабинете большую подзорную трубу. Когда в кабинет заходили неосведомленные гости, Константин врал что-то о своем увлечении астрономией.

Широко улыбнувшись, Танасе дочитал записку Мунтяну, и тщательно порвал ее. Если бы бумажка была не такой грязной, Константин, в соответствии с им же разработанной инструкцией, непременно съел бумажку┘ Инструкциями своими он очень гордился, и считал, что таких хороших, как в СИБе, больше нет ни в одной спецслужбе мира. Подчиненные поначалу ворчали, но потом привыкли к тому, что секретные документы необходимо съедать. Некоторые даже вошли во вкус: в отделе шифровальщиков, вспомнил Константин, был оригинал, который утверждал, что тонкая папиросная бумага отдает рисом, и очень вкусна, если ее слегка присыпать паприкой. Сам Танасе предпочитал черный, грубо молотый перец.

Встав из-за стола, Константин прошелся в угол кабинета, где за подзорной трубой был спрятан портрет президента России, Путина. Танасе преклонялся перед судьбой этого человека, и втайне надеялся, что рано или поздно повторит его путь.

- Чем черт не шутит? - спрашивал он себя. - Вдруг и я когда-нибудь стану президентом?

И понимал: станет. Кто, как не он, - человек, который вот - вот схватит опаснейшего террориста мира, - достоин крепко взять в свои мужественные руки руль тонущего корабля по названию Молдавия? Но это потом. А сейчас надо заняться делами.

Константин смахнул пыль с портрета, и спрятал его за трубу. Потом подумал, и решил перепрятать. Очень долго директор СИБ метался по своему кабинету, прижимая фотографию Путина к груди, пока его не осенило. Потолок! Конечно же, потолок. Константин залез на стул, и, достав из ящика маленький медицинский молоточек и тонкие гвоздики (обычно он пользовался этим во время допросов), приколотил портрет президента России к потолку. Получалось, что Путин смотрит на весь кабинет Танасе сверху.

- Это добрый знак, - прошептал Танасе, - что меня посетила такая хорошая идея.

Подмигнув коллеге, Танасе включил диктофон. Настало время ознакомиться со следующей прослушкой лейтенанта Петреску. На этот раз записывающее устройство установили у Сергея в кабинете, поэтому Танасе мог не опасаться, что запишут и Наталью. Привычно поморщившись, Константин прослушал песню группы "Гостья из будущего". Началась запись прослушки.

- Послушайте, Балан, вы же интеллигентный человек, - укоризненно говорил собеседнику Петреску.

Голос у лейтенанта был уставший, с удовлетворением отметил Танасе.

- А что я могу поделать? - хрипло забубнил человек, с которым беседовал лейтенант, и Константин узнал голос журналиста Дана, - Это не люди, а животные. В туалете они курят, на кухне, простите, гадят.

- Но это же не повод бить людей до потери пульса, - мягко увещевал Петреску .

- А что, - встревожился Балан, - у него пульс действительно пропал? Меня посадят в тюрьму?

- Нет, - заверил его Петреску, - на этот раз не посадят. Я считаю, что лучшая мера борьбы с преступлениями, это их профилактика. Но вам необходимо что-то менять в своей жизни. Вы слишком много пьете, у вас сдают нервы. Чего уж там, ни к черту у вас нервы.

- Это верно, - горько согласился Балан. - Кстати, лейтенант, моя соседка, ну, та, что балерина, еще раз просила передать вам огромную благодарность.

- А, ерунда, - отмахнулся Петреску, - вернемся к вам. Поймите, в этом районе вам не место. Здесь живут люмпены. Асоциальные личности. Еще немного, и вы станете таким же.

- Лейтенант, а позвольте спросить вас, что вы делаете в этом районе? Молодой, способный полицейский, из обеспеченной, насколько я знаю, семьи┘

- Я знаю, что вы мне не поверите, как и никто не верит, но - я верю, что принесу здесь пользу.

- Ну, почему же не верить? По крайней мере, мне вы уже помогли, колонку вернули┘

- Давеча в вашем доме отключали воду, - вспомнил Петреску.

- Да. А что?

- Я бы вас убедительно просил, - слова давались Петреску с трудом, слышно было, что он стесняется, - не выбрасывать отходы жизнедеятельности в целлофановых кульках из окна.

Наступила пауза. Танасе, согнувшись пополам, хлопал себя по ляжкам, и плакал от смеха.

- Простите, - неловко вымолвил Балан. - Я так понимаю, убеждать вас, что я, в отличие от остальных обитателей дома, так не поступаю, бессмысленно?

- Это вы меня простите. Конечно, бессмысленно. Просто кулек с теми самыми отходами вылетал из вашего окна как раз на крышу нашего служебного автомобиля.

- В человеке уживается высокое и низкое, лейтенант. Можно выбрасывать из окна дерьмо в пакете на улицу, и быть при этом святым, почти ангелом.

- Сомневаюсь, - сухо ответил прагматичный Петреску. - Весьма сильно.

На пленке послышался шорох. Балан встает на стул, догадался Танасе.

- Что это вы на стул взгромоздились? - подтвердил догадку Танасе лейтенант.

- Слушайте. Умоляю вас, слушайте меня, лейтенант, - с надрывом попросил Балан, и, шумно сопя, начал декламировать:

Я был счастлив с вами один

Только раз

Кажется

В Болгарии. Город Балчик,

Где чайки рыбу рвут

Кривыми когтями

На балках

Вспотевших от южной

Страсти

Где горы слоятся

Как сыр,

Обжигает ракия

Я был с вами счастлив

Один только раз

Кажется

Я был молод и вы

Не стары

На набережной

От любви посеревшей,

Толпились разбитые корабли

Я был ваш Фитцджеральд

А вы - его сумасшедшей

Я был Хэмингуэй и Лорка

Вийон, и отчасти Гашек

Скажите, разве не странно

Это

При антагонизме нашем?

Мы ведь с вами совсем непохожи

Вы ведь худшее

Что у меня было

Когда полночь на ратуше

Балчика

Простучало-звонило-отбило

Я отчаянно клеил болгарок

Заигрывал с официанткой

Вы сквозь лакричный вкус

Мастики

Лыбились - комедиантка

Помните день, когда змеи

На прибрежные камни вползали

В зубах у них были странные

Рыбы-чудо

Глазами сверкали

Я вас ненавижу, но все же

Счастлив был

С вами

Кажется

На заброшенном скользком моле

В городе у моря -

Балчике

- Что с вами? - осведомился лейтенант, - вам нехорошо?

- Да. Я всегда чуть волнуюсь, когда читаю свои стихи. Это стихотворение было издано в Бухаресте. 1996 год. Издательство "Конштиинца". Хорошие стихи?

- Отличные, - мягко согласился Петреску, - только вы слезьте со стула, пожалуйста.

- Ах, лейтенант, - расчувствовался Балан, - вы даже не подозреваете, в эпицентре каких событий находитесь. Вы - агнец на заклание. Все вас предали. Глядя на вас, я чувствую себя Иудой┘

Танасе сжал кулаки. Неужели чертов болтун проговорится? К счастью, Петреску не отнесся к словам Балана серьезно.

- Вам лучше пойти домой и поспать, - выпроводил он Дана, - а то вы начинаете заговариваться. И последнее: никого в доме не бить, ладушки?

Диктофон замолк. Танасе протянул руку, чтобы выключить машинку, как послышались новые звуки. Константин закусил губу. Предчувствия его не обманули.

- Так вот где работает мой лейтенант, мой мужчина, мой мачо в кителе, - замурлыкал с пленки голос Натальи.

- Гм. Тебе сюда нельзя приходить, - негромко сказал Петреску, - это же грязный полицейский участок.

- Так вот где он служит, вот где не спит ночами, - не обращала на него внимания Наталья, - вот где я сейчас отдамся ему┘

- С ума сошла? И вообще, ты вся какая-то искусственная. Ненатурально получается.

В этот момент Танасе даже почувствовал по отношению к лейтенанту некоторую симпатию. Но против Натальи не устоять, это Константин знал.

- Это я-то?! - Наталья улыбалась, это Танасе знал наверняка, как и знал, что в тот момент она прижималась к спине Петреску, - я-то, мой лейтенант┘а-хм.. как раз настоящая. Это все остальные ненастоящие какие-то. Все придуманное, все искусственное. И мы, если не будем откровенными, тоже куклами станем┘

- Как это?

- А вот поверим, что вся эта ложь, - подушка на двоих, завтрак, беседы, - "что на работе было", "ах, какие родственники засранцы", "заведем детей? или лучше пока диван купим" - правда. Давай лучше просто трахаться┘ лейтенант┘

Судя по звукам, Петреску почти сдался. Замок на двери кабинета щелкнул. Запираются, с ненавистью подумал Танасе.

- Значит, - голос Петреску дрогнул, - просто трахаться.

- Совершенно┘ верно┘ до чего дурацкий узел у тебя на галстуке┘

- Дай сниму.

- Умница, лейтенант┘ зашевелился, мой страж порядка┘ так┘ох.

- Где здесь застежка?

- Просто закатай┘да┘так.

- Мы, - лейтенант уже шумно дышал, - сходим с ума из-за твоих прихотей.

- Нет, лейтенант. Нет. Сегодня мы трахаемся. Просто трахаемся, и причем грязно ругаемся. Очень грязно трахаемся. Да, милый?

- Снимай юбку, сука!

Пленка зашипела и запись закончилась. Танасе, пошатываясь, встал,

Привычно оперевшись о край стола, и, не видя перед собой ничего, подошел к портьере. Вытащив оттуда шнур, он сделал на одном его конце петлю, и полез на стол.

ХХХХХХХХХХХ

- Братья, сегодня мы собрались здесь, чтобы побыть среди земляков и единоверцев, - вдохновенно начал читать по бумажке речь Саид.

Оратор, - высокий грузный мужчина, сириец, - жил в Кишиневе вот уже четырнадцать лет. Сюда он приехал учиться в Медицинском университете, и собирался, после выпуска, уехать обратно на родину. Но потом, из-за одного, довольно трагического происшествия, остался в Молдавии.

- Это случилось, - едва не плача, рассказывал Саид своему приятелю-молдаванину, - под самое утро выпускного бала. Мы все, выпускники, студенты последнего курса, смешались. Молдаване, арабы, было даже пару вьетнамцев. На национальности мы не делились, были просто медиками. Выпито было немало, что уже самом по себе для меня, мусульманина, грех. И вот, перед тем, как снова выпить вина, мой коллега, с которым мы много лет сидели за одним столом в аудиториях, протянул мне бутерброд на закуску. Кусок хлеба, на котором лежало мясо┘

- Это была свинина? - спрашивал догадливый молдаванин. - И ты не заметил, конечно┘

- Конечно, - трагически округлял глаза Саид, - я заметил. Но в тот момент меня словно шайтан попутал. Я решил взять в руку бутерброд, но не кусать его. Мы выпили, и вдруг меня что-то словно подтолкнуло, и я укусил бутерброд┘

- Ты осквернил себя по законам вашей религии?

- Ну, - задумывался Саид, - как бы тебе объяснить. Когда ты в окружении неверных, и у тебя нет выхода, можно и свинины съесть. Так что, если бы дело закончилось этим вот кусочком бутерброда, ничего страшного бы не произошло.

- Тогда в чем же дело?

- Понимаешь, - опускал глаза Саид, - я понял, что ничего вкуснее в жизни своей не ел. Это меня поразило настолько, что я сразу же протрезвел, и остаток вечера только и думал, что прожил тридцать лет, и ни разу за это время не ел самой вкусной на свете еды - свиного копченого мяса. И, твердо решил, что отныне буду есть ее, сколько вздумается. И, конечно, уже и речи быть не могло о возвращении. Ведь на родине меня за это по голове бы не погладили.

- Можно сказать, - не без гордости размышлял приятель Саида, - что Молдавия опутала тебя своими коварными сетями.

- Немного не так, - поправлял Саид. - Это свинина окутала меня своими коварными сетями┘

И с аппетитом налегал на свиную вырезку, обжаренную в сухарях.

В этот день Саид приветствовал более сотни своих единоверцев в аудитории Молдавского Государственного Университета. Вечер назывался "День арабского братства в Молдавии". Собрались студенты Медицинского института, уроженцы Среднего Востока, обосновавшиеся в Молдавии, и их местные жены. Дочитав речь (которую он заказал студенту третьего курса факультета журналистики) Саид переждал вежливые, но редкие аплодисменты, и сказал:

- Братья и сестры! В программе вечера: чай, наши сладости, и фильм "Полковник Каддафи: вчера, сегодня и завтра". Но это после торжественной части. А сейчас я приглашаю на эту сцену нашего уважаемого земляка Омара, который хочет поприветствовать вас, своих единоверцев, словами, прекрасными, как глаза самых прекрасных женщин на свете: ваших матерей, дочерей и любимых жен.

Женщины в зале одобрительно заулыбались. Саид, чувствуя, что роль оратора ему сегодня оказалась по плечу, с самодовольной улыбкой пошел в зал. На сцену поднялся Омар: владелец автомастерской, худощавый брюнет в сюртуке, и с тремя перстнями на левой руке. Задумчиво покрутив один из них, Омар начал:

- Братья, мы - мирные арабы, живущие в мирном городе Кишиневе, да благословит его Аллах, жители которого настолько добры, что не препятствуют нам оседать на их землях. Мы купцы, ремесленники, врачи, инженеры┘ И пусть многие из нас приехали сюда из мест, где бушует война, никто из нас лично не держал в руках оружия.

Один из тех, кто сидел в первом ряду, фыркнул. Замолчав на мгновение, Омар узнал Абдуллу, студента из Палестины. Абдулла явно держал в руках оружие. Омар широко улыбнулся.

- Братья, вот я сказал, что никто из нас не держал в руках оружия, и наш брат Абдулла решил, что это смешно┘ Что ж, судя по его смеху, я понял, что Абдулла явно держал в руках оружие.

Зал одобрительно засмеялся. Абдулла был доволен.

- Не знаю, что за оружие держал в руках Абдулла, - продолжал Омар, - может, это скальпель, которым его учат орудовать в Медицинском Институте, где Абдулла учится второй год?

Зал засмеялся сильнее, чем в предыдущий раз. Студент из Палестины негодующе замахал руками.

- А может, - улыбался Омар, - Абдулла имеет в виду булыжник, который кто-то из этих неверных, то ли Маркс, то ли Ленин, называли оружием пролетариата? Может, Абдулла хочет сказать нам именно о булыжнике, который он, может быть, бросил когда-то в израильский танк? Если это так, я рад, что мы, приезжие с Востока, осваиваем здесь не только бизнес, услуги, и науку, но еще и крепим связи с местным пролетариатом┘

Зал засопел. Никто не смеялся. Никто не понимал, куда клонит Омар. Палестинский студент покраснел.

- Наверное, - уже кричал, зло и раздраженно, Омар, - вы считаете себя великими воинами за правое дело?! Ну, еще бы! Абдулла в детстве, мы это выяснили, бросил камень в израильский танк. О, наверное, Абдуллу после этого зачислили во враги сионистов номер один. Наверное, он, этот танк, взорвался после того, как Абдулла бросил в него камень. Вот какой великий воин сидит рядом с нами сегодня!

Омар иронически поклонился Абдулле. Тот смущенно опустил голову. Стало ясно: оратор издевается над ним и собравшимися.

- И вот, - продолжил после минутного молчания Омар, - пока все вы, великие воины, сидите здесь, в Ираке и Афганистане проклятые американцы убивают наших братьев. А каждый из вас думает, что его это не касается. Он ведь спрятался в укромном месте, в Молдавии. Бомбы янки меня не достанут здесь, говорите вы, и идете в "МакДональдс", пить "Кока-колу", и снимать местных девочек. Весь город знает, что арабы сидят в "МакДональдсе" и снимают девочек! Позор!

- Позор! - выкрикнул Абдулла, радуясь, что внимание собравшихся переключилось с его персонального на всеобщий позор .

- Правильно, Абдулла, - ласково согласился Омар, - правильно.

- Но что мы можем сделать? - всплеснул руками кто-то в зале, судя по окладистой бороде, выходец из Алжира. - Что мы можем сделать здесь, сидя без оружия, в окружении четырех миллионов человек, не исповедующих нашу веру?! Помните, сюда приезжал этот сын свиньи, Блэр? Напомнить вам, что было тогда?!

Зал горестно охнул. Когда в Молдавии проездом останавливался премьер-министр Англии, всех местных арабов на три дня выслали в курортную зону Вадул-луй-Вод. "Пускай промочат ноги", - говорил об этом директор СИБ Константин Танасе.

- И что? - возразил Омар алжирцу. - Хочешь сказать, что вы были очень этим расстроены? Да ничего подобного! Наоборот. Вы все в глубине души были рады, потому что это послужило оправданием вашего бездействия!

- Но если мы, к примеру, убьем американца, нас всех вышлют отсюда! - звонко выкрикнули из зала.

- Зачем убивать американца здесь, если вы можете помочь своим братьям по джихаду совсем другим способом? - мягко спросил Омар.

Зал приуныл. Стало понятно, что речь пойдет о пожертвованиях. Мужчины с легкими вздохами потянулись к кошелькам, женщина смотрели на них нервно и неодобрительно.

- Я вижу, - довольно сказал Омар, - что вы правильно меня поняли. Нашим братьям нужно оружие, но оружие в этом мире никому не дают просто так. Никто еще не подходил ко мне и не говорил: брат Омар, вот тебе оружие.

- Брат Омар, - поднялся в зале плотный старичок, держа в вытянутой руке полуметровый нож, - вот тебе оружие.

- Это плохое оружие для войны против неверных, - смеясь вместе со всеми, ответил Омар, - которые оснащены дьявольски умной техникой. Их бомбы умнее ученых, на их солдатах - тонны вооружения. Хвати бороться с псами голыми руками и камнями. Пора отвечать врагу тем же, чем он пакостит нам.

- Неужели ты говоришь о том, что сделали наши братья в Нью-Йорке, этом Вавилоне нечестивых? - нервно дрожа, выкрикнул Абдулла, - В таком случае я буду первым, кто сядет за штурвал самолета.

- Об этом, - строго посмотрел Омар на Абдуллу, - мы еще поговорим. И не распускайте языки. Пусть каждый знает, что за ним следят тысячи глаз, его слушают сотни ушей, готовы схватить миллионы рук.

- Омар, - стал возмущенно протестовать плотный старичок, - ты что-то замышляешь и мы имеем право знать, что. В конце концов, нам интересно будет знать, на что пойдут наши деньги.

- Ты расстроен не неведением, - ухмыляясь сказал Омар, - брат мой. Ты расстроен тем, что тебе приходиться раскошелиться.

Зал загоготал. По рядам шли помощники Омара, собирая деньги. Если сумма пожертвования казалась им недостаточной, они надолго застывали вокруг жертвователя. Они стояли до тех пор, пока тот, покраснев, не добавлял в кружку еще денег. Когда кружка наполнялась, сборщики пожертвований относили ее к стеклянному ящику, установленному у трибуны оратора, и высыпали туда деньги. Постепенно ящик наполнялся. Он был очень большим, и скорость, с которой он наполнялся, вызывала у присутствующих энтузиазм. Это был маленький секрет Омара: ящик был изготовлен по его заказу умелым стеклодувом, и внутри был гораздо меньше, чем сказался снаружи. Воодушевившись, жертвователи добавляли деньги в кружку снова и снова. Все шло отлично.

- Не скупитесь, братья, - подбадривал их Омар, - ваши деньги пойдут на правое дело. Поверьте мне, каждый доллар, который вы отдадите на правую борьбу, будет стоит жизни трем-пяти американским шакалам. И пусть не вы убьете их своими руками, но руки, которые сделают это, будут держать оружие, купленное на ваши деньги.

- А мне бы хотелось, - настаивал Абдулла, - не только пожертвовать деньги, но и сделать еще кое-что.

- Ну, так пожертвуй сначала!

- Само собой, - опустил Абдулла деньги в кружку, - так вот, я бы хотел лично принять участие в борьбе.

- Чем обусловлено твое нетерпение, брат мой?

- Мне нечего делать, - выкрикнул Абдулла, вращая глазами, - в этой земле неверных, я устал жить среди тех, кто не знает Аллаха, я хочу уехать туда, где идут сражения, и умереть за истинную веру!!!

Войдя в раж, Абдулла выскочил к сцене, и закружился. По толпе прошел благоговейный шепот. Было совершенно очевидно: в Абдуллу вселились силы добра, которые кружат несчастного, и заставляют его проявлять благочестие. Многие потянулись к палестинцу, чтобы прикоснуться к его одежде. Каждый считал, что получит таким образом частицу благодати. Омар, поначалу хотевший прогнать Абдуллу из аудитории (владельцу мастерской претил излишний фанатизм, он был человек просвещенный) вовремя сориентировался. И уже через минуту сборщики пожертвований окружили Абдуллу, взимая плату с каждого, кто хотел прикоснуться к одежде этого святого человека. Святого, безусловно, потому, что он твердо намерился поехать туда, где идет священная война, и убить американца. Это вызывало определенный энтузиазм собравшихся. Омар решил немного подогреть и без того заведенную толпу.

- Почему ты хочешь уехать, Абдулла? Разве смерть не страшит тебя?! - крикнул он, свесившись с трибуны.

- Нет, потому что я предпочитаю смерть жизни под гнетом неверных!

- Наши враги говорят, что мы вовсе не попадаем в рай, когда погибаем в борьбе с ними ; разве ты не боишься, что, умерев, просто перестанешь быть?!

- Нет, - проревел Абдулла, - я не боюсь ни смерти, ни клеветы неверных. Так они прост о пытаются остановить нас, потому что боятся нас.

- А почему они боятся нас, Абдулла?!

- Потому что мы сильнее, Омар!

- А почему мы сильнее?!

- Потому что, правда, - на нашей стороне, Омар!!!

- Воистину!!!

Абдулла кружился все сильнее, и постепенно у него побледнело лицо. Сделав по инерции еще несколько шагов, он очутился в углу аудитории, и упал. Палестинец тяжело дышал.

- Итак, почему ты хочешь уехать, Абдулла? - спросил его еще раз Омар.

- Мне нечего здесь делать, - ответил палестинец.

- А почему тебе нечего здесь делать? - патетически вознес руки к лицу Омар.

Абдулла покраснел:

- Вчера меня исключили из института за прогулы.

ХХХХХХХХХХ

После неловкой паузы, когда все расселись на свои места (некоторые недовольные даже хотели вернуть свои деньги, потраченные на то, чтобы потрогать одежду Абдуллы) Омар решил, что пора вытаскивать из рукава козыри.

- Сейчас, братья! - поднял он руку, чтобы установить в зале тишину, - вы увидите человека, ради которого мы все собрались сегодня в этом зале.

Зал заинтересовался. Плотный старичок на всякий случай вытаскивал из кошелька крупные купюры, и засовывал в карман.

- Вы знаете его, потому что часто видите, когда покупаете шаурму, - сентиментально произнес Омар, прижимая руки к груди, - но он видит вас в окошко киоска, где она продается. На улицу он не выходит. И только сегодня, ради вас, только ради вас, братья мои, он нарушил свой обет и вышел на улицу. Я хочу представить вам великого человека. Его зовут Осама┘

Зал окаменел. На сцену не спеша, поднялся высокий афганец. Вне всяких сомнений, это был он, Бен Ладен. Абдулла хрипло вскрикнул и зарыдал. Поглядев на его ясными и мудрыми глазами, Осама поприветствовал зал:

- Здравствуйте, братья. Прошу вас, не вскакивайте с мет. Не кричите. Ведите себя тихо и естественно.

- Осама┘ - молитвенно прошептал кто-то на галерке.

- Да, - улыбнулся афганец, - меня зовут Осама. И пришел я сюда только для того, чтобы сказать вам одну вещь. Но сначала я хочу, чтобы вы послушали мудрую притчу. Надеюсь, она многим из вас придется по душе. Готовы ли вы выслушать эту мудрую притчу, о, братья?

Если бы Осама попросил собравшихся послушать сальный анекдот, они согласились бы с таким же энтузиазмом. Зал, по просьбе

Афганца, вел себя тихо, но все кивали так энергично, что Осама даже почувствовал дуновение ветра.

- Хорошо, - присел он на край сцены, скрестив ноги, - я благодарен вам за любезное разрешение рассказать притчу. Слава Аллаху, она коротка. Коротка, как наша жизнь, - это мгновение в бытии мира. Так вот, теперь сама притча. В одной далекой стране в старину жили крестьянин и три его сына. Женщин в доме крестьянина не было, потому что его жена умерла, а денег, чтобы жениться еще раз, у крестьянина не было. Жизнь его была тяжела, но достойна: не жалуясь, не ропща, орошал он потом клочок земли, который достался ему по милости Аллаха. И был благодарен всевышнему за тот скромный урожай, который удавалось собрать на этом скудном клочке земли.

- Воистину, праведник, - лицемерно пробормотал Омар, стоявший в углу зала.

- Воистину, так, - спокойно согласился Осама. - И сыновья его были люди благочестивые и воспитанные. Настоящие труженики. День и ночь помогали они отцу трудиться в поле, а в свободное от работы с землей время мастерили глиняные кувшины, и продавали их на базаре. Денег это давало немного, но на еду хватало. Это была счастливая семья.

- Воистину, счастливая, - отозвался зал, загипнотизированный синими глазами красавца Осамы.

- Но вот, - развел руки афганец, - пришло время старику покидать этот бренный мир. Он принял это с достоинством, приготовил чистую одежду, простился с миром, пожертвовал небольшую (больше у него не было) сумму денег мулле, и призвал к себе своих сыновей. Всех троих.

- Воистину, всех троих┘ - молитвенно повторяли собравшиеся.

Многие в зале покачивались. Омар с завистью подумал, что Осама лучше него умеет увлечь толпу, и тихонько спустился вниз, прихватив с собой ящик с деньгами. Еще раз поглядев на собрание, он тихонько вышел из зала, и потащил по коридору ящик.

- И вот, на смертном ложе, - рассказывал Осама, - старик говорит своим сыновьям. Воистину, вы были величайшим сокровищем моей тяжкой жизни: трудились, не покладая рук, уважали отца своего, как земного, так и небесного, не совершали страшных грехов. Поэтому я бы хотел наградить каждого из вас.

- Но как?! Он же был нищий! - спросил кто-то из зала.

- Да, брат, ты прав, - поразмыслив, ответил Осама, - старик был очень беден, и его сыновей очень удивили предсмертные слова отца. Они даже решили, что несчастный заговаривается.

- Он заговаривался, Осама?! - заинтересовался Абдулла.

- Дослушай притчу, и узнаешь, - так просто и душевно улыбнулся афганец, что многие в зале почувствовали себя уютно, как в утробе матери. - И сыновья, поразмыслив, сказали ему: что же, награждай нас, если хочешь. Но знай, что мы пришли не поэтому. Просто мы очень любим, и почитаем тебя. Ведь ты наш отец. Тогда старик сказал им: пусть каждый попросит то, чего бы он хотел получить. И пусть не смущается, а просит все, чего только можно пожелать человеку в этом мире. Тогда сыновья решили, что он действительно заговаривается. Ведь у старика ничего не было. Но, чтобы не расстраивать отца, который, как им казалось, бредил, сыновья посоветовались и попросили каждый для себя что-то. Старший сын сказал: я хотел бы получить в наследство треть твоей земли. Я хочу на память твою старую рубашку, сказал средний сын. Мне бы хотелось, попросил младший сын, чтобы твоя старая мотыга досталась мне.

- Как они скромны, - с невольным уважением сказал вернувшийся в зал Омар, - эти сыновья крестьянина┘

- Да, - улыбнулся Осама, - это были очень скромные пожелания. Так вот, старик спрашивает сыновей: почему вы просите так мало, почему вы просите какие-то ничтожные вещи? На что старший сын, собравшись с духом, отвечает: нам больше ничего не нужно от тебя, в самом деле, не нужно. Я могу дать вам все сокровища мира, говорит старый крестьянин, лучших в мире коней, самых прекрасных во Вселенной женщин, мешки золота, корабли жемчугов. Удачу на войне, везение в охоте, славу во всем мире. Почему вы не просите этого?

- Действительно, - пробормотал Саид, - почему?

- Но сыновья, - улыбался Осама, - были непреклонны. Они де, хотят лишь то, что попросили раньше. Клочок от клочка земли, старую мотыгу, и порванную рубаху. Дескать, им больше этого не нужно. И когда старик умер, они получили то, что хотели.

Афганец смолк и задумался. Зал в недоумении замолчал. Наконец, Абдулла решился первым нарушить тишину, и, деликатно кашлянув, спросил:

- О великий, Осама, скажи мне, неразумному, в чем заключается смысл притчи? И притча ли это?

- Притча, брат мой, - уверил Осама. -Ведь у крестьянина в самом деле ничего не было. Ему только казалось, что он владеет всеми сокровищами мира. Но сыновья не стали его огорчать, и потому попросили лишь то, что он действительно мог дать им.

- А в чем же смыл?! - повторил Абдулла.

- Смысл заключается в том, что, какую бы чушь не нес твой отец, и вообще, дорогой тебе человек, ты должен быть деликатным с ним до конца.

Молчание продолжилось.

- А в чем смысл того, что ты рассказал нам эту притчу, Осама? - спросил, наконец, Саид.

- Я просто напомнил вам о деликатности.

- Значит, - туго соображал Саид вслух, - ты бы просто не хотел, чтобы мы говорили о том, что ты, Осама Бен Ладен, воин из величайших, сокрушитель неверных, живешь с нами в одном городе?

- Я - Осама, афганец, который, может, не богаче крестьянина из притчи, которую вы только что услышали. Я режу овощи, и не понимаю, почему вы все решили, что я и есть Бен Ладен.

- Осама Бен Ладен, - вскочил толстячок алжирец, - но разве ты не Бен Ладен?!

Смуглый араб в конце зала поежился. Он очень боялся, что из-за жары грим на его лице потечет, и все увидят, что он не араб. Это был сотрудник Службы Информации и Безопасности, которому Константин Танасе приказал посетить собрание молдавских арабов, чтобы выяснить, действительно ли они замышляет что-то недоброе. Получалось, что так. Теперь необходимо было покинуть зал так, чтобы никто этого не заметил. Но сейчас, когда внимание зала было приковано к Бен Ладену, и все сидели, сделать это было практически невозможно. Больше всего агент безопасности боялся, что кто-то заговорит с ним о Сирии (по легенде, он приехал оттуда).

- Если я не Осама Бен Ладен, - рассудительно улыбнулся афганец, - то, как я могу быть им?

- Ну, а если ты все-таки это он?

- Если так, то, получается, - пожал плечами Осама, - что я и есть Бен Ладен.

- Я совсем запутался, - жалобно простонал Саид, - вернее, меня запутала эта проклятая неопределенность.

Афганец улыбнулся, и встал.

- Это еще что, - ответил он на жалобу Саида. - Ты думаешь, что я Осама Бен Ладен, который отрицает, что он это он. А ведь может быть и так, что я не Осама Бен Ладен, который отрицает, что он Осама Бен Ладен для того, чтобы вы все подумали, что он и есть Осама Бен Ладен┘

Зал пораженно выдохнул. Определенно, этот очень умный человек был Осама Бен Ладен.

- Кстати, Омар, - поискал афганец глазами владельца мастерской, - я буду очень благодарен, если ты перенесешь ящик с пожертвованиями братьев к моей машине.

ХХХХХХХХХХХХХ

"Дорогая мама! Сегодня утром я уезжаю для того, чтобы выполнить ответственное задание┘"

Прервавшись, подопечный майора Эдуарда, стажер Службы информации и безопасности, и по совместительству студент юридического факультета, подошел к окну. Недавно прошел дождь, и на кухне было прохладно. Полюбовавшись потемневшими от воды листьями каштана, худощавый Андрей Андроник вернулся к столу. Перед этим он глубоко вздохнул. Только сейчас, за полчаса до выезда в Тирасполь, Андрей понял, на какое опасное дело он идет. Ему стало страшно, поэтому он усомнился. Повертев в руках карандаш, Андрей стремительно вскочил, пересек коридор, и набрал номер майора Эдуарда :

- Алло. Господин майор? У меня вопрос.

- Валяй, - благодушно бросил майор, - я всегда рад помочь молодежи. Ты, кстати, еще не уехал?

- Машина будет минут через двадцать. Господин майор, я тут подумал: а не противоречит ли то, что мы собираемся сделать, нормам международного права?

- Чего? - очень искренне удивился Эдуард.

- Ну, - смешался Андроник, - не нарушаем ли мы нормы международного права, установленные мировым сообществом во время многочисленных конференций? Например, на конференции в Цюрихе, в 1978 году, странами-гарантами Договора о┘

- Очень страшно, стажер? - ласково перебил его майор.

- Да, - честно ответил Андрей, - как-то не по себе.

- Эх, - вздохнул Эдуард, - так бы сразу и сказал. А то несешь мне чепуху про конференции, да разоружение┘ Ты вот скажи, стажер, что ты думаешь о Службе Информации и Безопасности, в которой проходишь стажировку?

- Ну, - неуверенно пробормотал Андрей, - я не знаю. Это - секретная служба, которая ставит своей целью┘

- Нет, - горько сказал Эдуард, - не то ты говоришь. Сказал бы лучше, что СИБ - служба, над которой в этой республике не смеялся только ленивый. Что наших агентов в лицо почти весь город знает. Что от былого могущества ничего у нас не осталось. Что на СИБ плюют все, кто вообще о ней знает.

- Почти так, - радостно подтвердил Андроник.

- Да, - угрюмо сказал майор, - это правда. Почти все правда. И, знаешь, ты даже можешь отказаться от опасного задания, стажер. Можешь его не выполнить. Только знаешь, что? Загнанная в угол кошка очень опасна. И поэтому СИБ - опасна. Я не буду сейчас ничего говорить о патриотизме, чувстве долга, обязанностях чекиста. Я просто скажу тебе вот что┘

- Что? - спросил Андроник, твердо решивший отказаться от глупой и нелепой затеи с ликвидацией Смирнова.

- Если ты, падла этакая, - отчеканил в трубку майор каждое слово, - не поедешь в Тирасполь и не сделаешь все, как я сказал, мы тебя, студент занюханный, подкараулим в подъезде. И даже не мы, а пара-тройка уголовников, которым за это срок скостят. И они тебе поломают ноги, руки, позвоночник, нос, ноги┘

- Ноги уже были, - испуганно пискнул стажер.

- Они ведь большие, - мрачно протянул Эдуард, - ноги-то. И костей в них больше, чем одна. Так что ноги мы тебе будем ломать неоднократно. Сечешь, чего я тебе втираю, молодой?

- Секу, - тихонечко выдохнул стажер Андроник.

- Ну, так что? Машину отзывать? - ласково уточнил Эдуард.

- Ни в коем случае! - рявкнул Андроник. - Задача будет выполнена.

- То-то и оно, стажер. Не обижайся только. Служба наша опасная.

- Нервная┘

- Очень нервная. Но если не мы, то кто же?!

- Никто, никто! Только мы!

- Молодец, стажер. Вернешься, доложишь о выполнении.

Андроник положил трубку, выдохнул, надел пиджак с вмонтированной в рукав капсулой, и быстро дописал записку.

"Деталей этого задания раскрыть я тебе не могу, но ты должна знать, что оно очень важно для нашей страны, а, значит, и для тебя, моя седенькая старенькая мама, которую я так люблю. Знай. Если я не вернусь к ужину (кстати, очень тебя прошу, - приготовь что-нибудь мясное, а то я уже устал от кабачковых оладий) то я пал на поле битвы. Невидимой битвы, которую мы, сотрудники СИБ (да, меня приняли, мама!) ведем с врагами цивилизации каждый день, каждую ночь. Целую, люблю, деньги на молоко - на холодильнике".

Внизу раздался гудок автомобиля. Андроник глубоко вдохнул, и вышел из квартиры.

ХХХХХХХХХХХ

- Или вот еще, - Дан Балан хихикнул, - слушайте.

Устаю от любви, устаю

Уж не хочется больше влюбляться

В темной мрачных подъездов пыли

За перилами, блядь, целоваться

Я устал от истерик твоих

От бессвязных во сне бормотаний

И сердечно-скушливых твоих

Идиотских сердечных метаний

Устаю от тебя, от твоих

Звуков рта беспорядочных

Громких

От твоих волосьев на башке

Отчего-то сухих и не ломких...

- Браво! - Смирнов поднял рюмку, и они с Баланом чокнулись.

Стажер Андроник, по легенде, фотограф, с каменным лицом глядел в окно. Оба они, - и Смирнов, и Дан Балан, - были ему неприятны. Андроник не любил людей, которые много пьют. А президент непризнанной Приднестровской республики и журналист Дан Балан пили много. Сначала Смирнов читал Балану стихи Есенина, потом расшалившийся Дан начал декламировать свои шутливые стихотворения. Интервью продолжалось уже шестой час. Стажер устал настолько, что даже не боялся выполнить миссию. Встав со стула, он покачнулся к Смирнову, и словно ненароком, схватил президента за плечо.

- Напился, детка, - мутным взглядом проводил Андроника журналист, - блевать сейчас пойдет.

- Все, что угодно, - икнул Смирнов, - лишь бы не было войны.

Мужчины посмеялись, и снова выпили.

- Что-то мне в плечо как будто укололо, - пожаловался Смирнов, - старею┘

- Это не старость. - Балан через силу улыбался, - это вас фотограф наш специальный шприцем уколол. С ядом. По заданию СИБ.

- Молодцы, - Смирнов смеялся шутке от души, - наконец-то догадались, как президента ПМР ликвидировать.

┘ По дороге домой Балан четыре раза требовал остановить машину, после чего выскакивал в кусты. Журналиста тяжело и мучительно рвало.

- Это все неумеренное потребление спиртного, - осуждающе говорил Андроник, с плеч которого словно гора свалилась, - вас алкоголь погубит.

- Ага, - мычал Балан, - но я-то хоть, как и полагается молдавскому интеллигенту, от пьянки помру. А ты плохо умрешь. Погубит тебя твоя дурацкая служба. Если бы я не свел все на шутку, похоронили бы нас обоих в подвале под Тирасполем, юнец.

- Это как? - спросил Андроник.

- Да так, что Смирнов-то почувствовал, что его укололи. Остановите-ка машину! Пойду, проблююсь.

┘ Проводив Балана с фотографом, Смирнов прошел в свой кабинет, и снял пиджак с рубашкой. Внимательно посмотрев на плечо, он увидел на нем след укола, и хмыкнул. Заварил себе крепкий чай, решил было позвонить, потом передумал. Сел. Закурил, хотя бросил еще семь лет назад. В кабинет было сунулся помощник, но Смирнов взглядом велел оставить его одного . Закурил еще. Прошло полчаса. Наконец, президенту полегчало. Он поднял трубку.

- Соедините меня с майором. Алло, Эдуард? Все в порядке. Спасибо. Деньги завтра привезут.

Надев рубашку, Смирнов допил чай, и поехал домой. Яд, который вколол ему стажер, был вовсе не ядом, а лекарством от редкого вида аллергии, которая начиналась у Смирнова летом. Это лекарство продавалось только в Германии, а туда Смирнова, как и вообще в Европу, не пускали по решению Совета Европы. Поэтому каждый месяц майор Эдуард, завербованный людьми Смирнова, присылал к нему очередного стажера с лекарством в шприце.

Довольны были все.

ХХХХХХХХХХХ

Фигуры появились внезапно.

- Закурить есть?

- Есть, - нервно ответил Петреску, и сделал предупредительный выстрел.

Семеро подростков бросились от лейтенанта в сторону заброшенного здания бывшей поликлиники.

- Чего ж не прикурили? - злобно бросил им вслед лейтенант, и немного постоял.

На шум никто не сбежался. В этом районе к выстрелам привыкли. Оглянувшись, Петреску вынул из рюкзака черную спортивную куртку, и быстро натянул ее на себя. Осторожно подошел к окну первого этажа, и попробовал решетку.

- Эй. Тебе помочь? - негромко окликнули его от школы.

- Снова курить захотел? - бросил Петреску, вновь вынимая пистолет из-за ремня.

- Да ладно, - неуверенно сказал представителю юношеской группировки, - мы же не знали, что ты крутой. Будешь убивать кого-то?

- Типа того, - хмыкнул Петреску, и попробовал подняться на решетке.

- Давай поможем. Мы - банда, - гордо сказал подросток.

- Неплохо, - пропыхтел Петреску, - но я сам справлюсь.

- А как тебя зовут? - подошел юноша поближе.

- Петреску, - честно признался лейтенант, будучи уверен, что дети все равно решат, будто он представился им выдуманной фамилией, - киллер Петреску.

- Очень приятно, - церемонно сказал юнец, и протянул руку, - Дабижа. Коля Дабижа. Друзья зовут меня Лысый.

- Очень приятно, Коля, - оставил попытки забраться наверх по решетке Петреску, и учтиво пожал протянутую ему руку, - ну, а я уже представился.

- Вам надо наверх? - спросил Коля.

- Вообще-то, да. На пятый этаж.

От школы неторопливо и осторожно подошли друзья юноши Дабижи. Судя по их лицам, Петреску и его пистолет внушали им огромное уважение, смешанное с почитанием.

- Пацаны, - подумав, сказал им Дабижа, - нашему товарищу, киллеру Петреску, нужно забраться на пятый этаж. А подъезд закрыт дверью с кодом. Кто-то знает код?

- Мы не знаем, - сказал высокий, коротко стриженный парень, - но Нина из соседнего дома знает. Ну, та Нина, которая на Заводской стоит, шоферов обслуживает.

- А Нина, - осторожно поинтересовался Петреску, на всякий случай не выпуская пистолета из рук, - захочет поделиться с нами этой тайной?

- А мы ей пальцы дверью прищемим, - воодушевился подросток, - и она сразу захочет.

- Нет, - грустно не согласился лейтенант, - не к чему нам Нина. Лишний свидетель.

- Так мы же ее потом убьем! - возразил юноша.

- Зачем нам ее убивать, - возразил вошедший в роль Петреску, - если за нее не платили.

- Точно┘ - согласился школьник, пораженный мудростью взрослого киллера.

- Голова, - восхищенно сказал Коля Дабижа.

Петреску присел на корточки, и задумался. Подростки тоже присели на корточки, и нахмурились. В отличие от них, Петреску думать было над чем. Ему необходимо было попасть в квартиру Дана Балана в отсутствие хозяина. Дело в том, что несколько дней назад лейтенант, проходя мимо Кафедрального Собора, совершенно случайно натолкнулся на дружелюбного бомжа, который очень радовался при виде лейтенанта. Петреску, думавший о ночи, проведенной с Натальей (та уже начинала пугать его) не обратил бы внимания на Мунтяну (а это был он), если бы не необычное поведение бомжа. Мунтяну, обычно радостно приветствовавший лейтенанта, на этот раз был абсолютно равнодушен к появлению у Собора Петреску. Более того, Мунтяну был равнодушен ко всему окружающему. Это было неудивительно, учитывая, что Мунтяну был мертв. Бомж, покрытый синяками (видно, перед смертью его избили) лежал на скамейке, а вокруг него сгрудились товарищи по попрошайничеству. Ошеломленный Петреску подошел поближе, и спросил собравшихся бродяг:

- Что это с ним случилось?

- Он умер как Ромео, - безуспешно сдерживая слезы, ответил высокий седой старик, - и вместе с ним умерла и наша Джульетта.

Ничего не понимающий Петреску поглядел в сторону, и увидел лежащую на траве мертвую женщину с красивым телом, и обезображенным шрамами лицом. Та была в ножевых порезах.

Потом Петреску подумал, что бомжи очень часто умирают из-за плохой водки, туберкулеза, и недоедания. И что их часто забивают до смерти. Полиция даже не открывала уголовные дела по факту убийств в среде бомжей. Петреску вздохнул, снова невольно с раздражением вспомнил Наталью (чего она хочет?!) и отошел от скамейки с мертвым Мунтяну.

- Царствие ему небесное, - печально сказал он, и собрался идти.

- Господин лейтенант, - остановил его, взяв за рукав седой бомж, - останьтесь на минутку. Покойный завещал вам кое-что.

Петреску, чувствуя себя героем фильма абсурда (еще чуть-чуть, и кто-то проведет по его широко раскрытому глазу лезвием), замер. Все это, - сумасшедшая извращенка Наталья, от которой он, однако, оторваться не мог, странные похороны незнакомого бомжа, наследство от бомжа, скорый приезд министра обороны США Рамсфелда, и связанное с этим суточное дежурство на дороге, по которой будет пролегать маршрут высокого гостя, и, наконец, жара, - все это очень действовало ему на нервы.

- Если бы я еще пил и курил, - пожаловался он как-то Балану, встретив того у участка, - то вообще бы не выдержал.

- Мой лейтенант, - возразил Балан, - если бы вы пили, то вообще ничего не заметили бы. Ну, разве что только жару.

Вспомнив об этом обмене мнениями, Петреску криво улыбнулся, и вопросительно взглянул на бомжа. Тот, присев у скамейки, порылся в старой сумке, принадлежавшей, по всей видимости, Мунтяну, и достал оттуда бумажный пакет, перетянутый веревкой. Собравшиеся бродяги горестно заохали и заплакали. Петреску дернул веком, и принял пакет из рук распорядителя странных похорон.

- Где вы их закопаете? - спросил он.

- Мы опустим тела, - торжественно ответил седой бомж, - в эти катакомбы.

И указал Петреску на открытый канализационный люк. Действительно, подумал Петреску, место неплохое, если верить в то, что душа мертвого не умирает. Зимой теплоцентраль будет обогревать усопших, летом собравшаяся на дне вода - охлаждать. Рай, да и только.

- А что это за бумаги? - спросил он, брезгливо подняв брови.

- Се, человек, познаешь сам, - грустно сказал ему бомж.

Петреску расхохотался. Смеялся он, и уходя от Собора по парку, и приговаривая, - жара, жара, жара. Нервы сдают. Это было очевидно. Как совершенно очевидным было и то, что нервы у лейтенанта сдавали из-за новой любовницы. Но Петреску уже влюбился в нее, стараясь не признаваться в этом самому себе. И уж тем более, ей - Наталья над этим лишь посмеялась бы. И Петреску старался не открываться для удара. Она со мной играет, но если и я буду с ней играть, мы в расчете, решил он.

Смеяться лейтенант прекратил только в участке: когда, развернув пакет, и собрав высыпавшиеся из него листочки, начал читать то, что было на них написано. Случай не пощадил лейтенанта: на первом же листке большими буквами было написано "Агентурное сообщение 2347-23- F - о результатах слежки за лейтенантом Петреску".

Тупо поглядев на раскрытую дверь, Петреску вскочил, закрыл ее, и снова взял в руки листок.

"Генеральному директору Службы информации и безопасности (далее СИБ), а также исполнительным структурам власти. Информатор - агент Мунтяну.

Довожу до Вашего сведения о том, что в течение 17 июня 2004 года лейтенант Петреску (далее объект) несколько раз встречался с подозрительными личностями. Первая встреча, произошедшая в участке, где проходит службу объект, продолжалась полтора часа. Объект встречался с мужчиной тридцати - тридцать двух лет, по виду - арабом"┘

Петреску попытался вспомнить, о ком шла речь. Нет, 17 июня он вообще не был на службе! Лихорадочно схватив другой листок, лейтенант прочитал:

"┘саботаже решения правительства Молдовы о скорейшей интеграции нашей республики в Европейское сообщество. В частности, объект выразил уверенность в том, что после "повторения 11 сентября" Молдавия будет включена в сферу влияния исламской республики Крымостан, которая, якобы, возникнет на развалинах славянского государства Украина, после чего войдет в это государство на правах ассоциированного члена. Собеседник Петреску во время его монолога одобрительно кивал, и даже сделал несколько замечаний, суть которых сводится к следующему: когда в Молдавии женщины будут носить платки, а мужчины - носить бороды, здесь наступит царство справедливости┘".

- Бред, - недоуменно усмехнулся Петреску.

Но весело лейтенанту почему-то не было.

"┘безо всякого сомнения, как Вы и подозревали, объект - сексуальный извращенец┘ моется нерегулярно┘способен вступать в интимный контакт с целью решения личных проблем┘продолжает активно искать новые знакомства┘Насколько можно судить по поведению объекта, стремится к вербовке женщин, с которыми вступает в половые контакты".

"По результатам слежки также докладываю, что объект постоянно общается с людьми Бен Ладена (в дальнейшем - Принц). Более того, судя по поведению объекта на службе, дела в участке номер 123 (район Рышкановка) решаются по законам шариата... Как гражданин Молдавии протестую против этого произвола и прошу принять меры по пресечению этого беспорядка в указанном районе ".

Петреску отложил листочки и задумался. Читая донесения, касавшиеся, как это чудовищно не было, его, честного лейтенанта полиции, Сергей вспомнил странную беседу с журналистом Баланом. Петреску вызвал Дана на серьезный разговор относительно драк с соседями: тогда Балан не только прочитал свои стихи (слушая их, Петреску понимал несчастных соседей) но и сказал странную фразу. Как же она звучала┘

- Рядом с вами, - неуверенно вспомнил Петреску, - я чувствую себя Иудой┘

Вот оно! Тогда Петреску, естественно, особого внимания словам Балана не придал. И совершенно напрасно. Лейтенанту стало ясно: за ним, почему-то, следят. И выдвигают против него какие-то странные обвинения. Странные до абсурда. Шайка сумасшедших? Но печати, стоявшие на листках с донесениями, завещанных ему странным же бомжем, никаких сомнений не оставляли. Следила за Петреску Служба информации и безопасности. Тогда Петреску вспомнил, что Наталья говорила, будто какой-то из ее любовников был "важной шишкой". Но и ее словам значения он тогда не придал.

- Я вообще, - холодно рассматривая свое отражение в немытом стекле, сказал Петреску, - мало внимания уделял словам людей. Идиот!

От идеи поговорить с Баланом Петреску отказался. Но хорошенько порыскать в квартире журналиста было необходимо. Балан, как узнал Сергей, позвонив в редакцию, был в Тирасполе. Значит, проникнуть в его квартиру надо было этим же вечером┘

ХХХХХХХХХ

- Вам нравится Молдавия, Андрей? - спросил Балан, постепенно пришедший в себя.

- Очень, - небрежно отозвался Андроник, поигрывая цепочкой.

- Равнодушно отвечаете, - улыбнулся журналист, и кивнул на цепочку, - что это, последняя мода?

- Нет, - покраснел Андроник, - это от ножа-бабочки.

- Покажите, - заинтересовался Балан.

Они вышли из машины, и Андроник показал Балану нож, лезвие которого крутилось во все стороны. Потому и бабочка, объяснил стажер СИБ Дану.

- Кстати, почему мы приехали сюда, а не в Кишинев? - спросил стажер, оперевшись о машину. - Ведь это местечко, насколько я помню, выше Кишинева по Днестру километров на сто пятьдесят.

- О, пустяки. Буквально час, и мы с вами спускаемся по Днестру до Бендер, а оттуда берем путь на Кишинев, - успокоил стажера Балан, - просто это мой каприз. Каждый раз, возвращаясь из Тирасполя, я прошу водителя ехать наверх. К Ларге.

Ларга, небольшое село на сто-двести домов, располагалась, как уже упомянул стажер Андроник, на сто пятьдесят километров выше Бендер по Днестру. Село находилось на небольшом полуострове, расположенном в верховье Днестра. По левую сторону от него располагалось Приднестровье, по правую - Молдавия. Сверху - Украина.

- Представляете, - возбужденно рассказывал Балан стажеру, - когда я был в этом селе в командировке, то так и не смог добиться от местных жителей толкового ответа на вопрос, под чьей же юрисдикцией находится их село: молдавской, приднестровской, или украинской? Дикари!

- Какая разница, - покусывал травинку Андроник, - под чьей они юрисдикцией, если здесь такие красивые места?

- И глухие, хочу я добавить┘

Места действительно были глухими. Село словно замерло на ослепительно белых камнях полуострова, и прикрылось беспощадным синим плащом летнего молдавского неба. Местные жители отдыхали: в жару здесь никто не выходил из домов. Днестр у Ларги был настоящей рекой, широкой и мощной ; в отличие от того узенького и грязного Днестра, который разделяет Молдавию и Приднестровье у Бендер. Глядя на течение вод, Андроник почувствовал, что у него кружится голова, и присел прямо на траву.

- У вас будет зеленая задница, стажер, - посмеиваясь, сказал Балан, - вставайте. Не хотите ли выпить?

- Ну, - неуверенно протянул Андроник, - я бы с удовольствием, но┘

- Работа-то ведь сделана! - радостно заорал возбудившийся Балан, - так выпьем!

- Какие у вас, - осуждающе сказал Андроник, принимая фляжку с коньяком, - резкие перепады настроения. Это обычно свойственно сумасшедшим и алкоголикам.

- И писателям! - гордо сказал Балан. - Я ведь писатель, разве вы не знали?!

- О, - вежливо отозвался Балан, - это здорово.

- Нет, - нахмурился Дан, - это проклятие. Проклятие, как у Микеланджело.

- А что, - спросил Андрей, хлебнув, - он был проклят?

- В некотором роде, - выпил и Балан, - он был проклят тем, что был обязан выполнить до конца своей жизни предначертанное ему. Десятки, сотни скульптур┘

Стажер, не любивший скульптур и картин, промолчал, и выпил еще. Неожиданно он понял, что вот уже почти сутки не сидит в пыльном кабинете майора Эдуарда, глядя на черно-белый экран, где в очередной раз собирается покончить с собой директор СИБ Константин Танасе. Он ощутил, наконец, что находится не в кабинете Смирнова, которому должен, рискуя своей жизнью, сделать смертоносный укол, а стоит посреди великолепного пейзажа, запечатлеть который в своих картинах или скульптурах просто обязан был бы этот самый проклятый Микеланджело. Андроник понял, что он живет, и у него хорошее настроение, и он, черт побери, молод. Стажер рассмеялся, и подошел к краю дороги, буквально нависшей над рекой. Он представил, что летит. Балан рассмеялся. Шофер, не выходивший из машины, тоже рассмеялся.

- Почему вы смеетесь? - отсмеявшись, спросил шофера Балан.

- Прочитал в газете, что Греция легализует молдавских рабочих, - не задумываясь, ответил тот, - а у меня в Греции жена и теща.

- У вас есть дети? - учтиво спросил Балан. - Хотя, простите, это, нетактичный вопрос, наверное.

- Отнюдь, - неожиданно вежливо для шофера ответил шофер, выходя из машины с газетой. - Да, у меня трое детей.

- Кто же за ними присматривает? - удивился Балан, отходя в сторону.

- О, - сказал шофер, подбирая с дороги большой камень, и оборачивая его в газету, - приходится мне.

- Такова, - развел руками Балан, - судьба многих молдавских мужчин, жены которых уехали на заработки.

- Вы совершенно правы, - покачал в руке обернутый в газету булыжник шофер, - сразу видно, что вы журналист, и держите руку на пульсе событий.

- Штамп, - поморщился Балан.

- Простите, - виновато сказал шофер.

И пошел к стажеру, глядевшему в воды Днестра. Резко размахнулся, и ударил в затылок. Андрей покачнулся, и упал было в воду, но подбежавший Балан ухватил тело сзади, и втащил на дорогу.

- Это еще зачем? - спросил шофер, вытряхивая камень из газеты.

- Кой черт? - изумленно спросил журналист, - что вы делаете?

- А то вы не видите?! - огрызнулся шофер.

- Я не о нем, - бросил на землю тело стажера Балан, - я имел в виду: зачем вы не выкидываете и газету?

- А что я по-вашему, - зло бросил водитель, - читать буду, когда вам в очередной раз плохо станет?

- Логично, - подумав, ответил Балан, - а теперь давайте предадим тело несчастного земле.

- Нет, не могу, - испуганно замахал руками водитель, - и вам не советую!

- Это еще почему?

Водитель засопел:

- Вы ведь говорили ему, что мы с ним спустимся по Днестру до Бендер. Говорили?

- Ну, да.

- А ведь мы его закопаем здесь, получится, что вы - клятвопреступник.

- Действительно. Вот уж не подумал. Но, разве это так уж страшно, учитывая, что вы только что его убили?

- Нет, - не согласился шофер, - я не убил, а выполнил приказание. А вас за язык никто не тянул.

- Ладно, - согласился Балан, - не гореть же мне в геене огненной всю жизнь после смерти. Давайте, помогите-ка мне бросить его в машину.

- А это еще зачем? - удивился в свою очередь водитель.

- Довезем его вниз по Днестру до Бендер, а там - бросим. И обещание будет выполнено.

Стажер застонал и приоткрыл левый глаз. Водитель вздохнул, и стал заворачивать камень в газету. Балан страдальчески зажмурился, и отошел к машине. Водитель с презрением посмотрел ему вслед, и присел на корточки над стажером. После двух глухих ударов Дан вернулся к телу:

- Надеюсь, - иронически поинтересовался он у шофера, - на этот раз все?

- Вроде бы да, - растерянно ответил тот, - а ведь раньше получалось с первого удара. Это все отсутствие учений. Теряю квалификацию.

- Каких еще учений? - Балан закурил, присев на тело.

- Раньше мы каждый год выезжали на учения, - пояснил шофер, - ну, и отрабатывали, так сказать, учебные задания.

- Много народу пришил? - деловито брякнул Балан.

- Это неважно, - замкнулся шофер, - вечно вас, ботаников, на кровь и ужасы тянет┘ Эй, нет, нет! Не на меня, черт бы тебя побрал! На него!

Балан, проблевавшись на покойника, укоризненно заметил:

- Я, между прочим, человек нервный, потому что интеллигент. А теперь давайте бросим его в Днестр, и пусть спускается по реке к Бендерам. А если его найдут, свалим все на приднестровскую госбезопасность!

Шофер одобрительно заржал. На его смех таким же звучным ржанием ответил табун лошадей, пасшихся на том берегу. Насовав за пазуху мертвого стажера камней, мужчины скинули Андроника в реку, и вернулись в машине.

- А знаете, - сказал в пути водитель, - из вас неплохой сотрудник получается. Только слишком жалостливый. Пока.

- Выпить хотите?

- Давайте.

Шофер выпил оставшийся коньяк, и закурил. Темнело.

- У меня еще есть, - осторожно сказал Балан. - Хотите?

- Вы настоящий товарищ, - закивал водитель, - давайте, конечно.

- А мы не разобьемся? - испугался Балан.

- Что вы. Машин на этой дороге нет, вожу я даже будучи пьяным хорошо, а если дорожную полицию встретим, все равно документы СИБовские. Отпустят.

- А неплохо, - развеселился Балан, - быть агентом, завербованным вашей организацией.

- Это точно, - рассмеялся шофер. - Ну, так где ваша выпивка?

- Вот, - протянул маленькую бутылку водителю Балан, - пейте на здоровье.

- Сначала вы, - сказал, собравшийся было хлебнуть водитель.

- Ну, вы и параноики в вашем СИБе, - рассмеялся Балан, и глотнул. - Видите? Жив, здоров.

- Пожалуй, действительно нервы сдают.

- А чего вы нервничаете? - фыркнул Балан, - человека, что ли, убили?!

Водитель от души смеялся, и пил. На мчащуюся по дороге иномарку неодобрительно глазели совы, засевшие в верхушках сосен. А ряды берез уже не были видны. Шофер объяснил Балану, что березы насажали здесь русские во время советской оккупации, чтобы вытравить память бессарабцев о настоящей румынской природе. Балан, выпускник националистического лицея имени Асаки, бровью не повел.

- Нет, все-таки хорошо, - вернулся к прежней мысли Балан, - быть сотрудником СИБ. Делай, что хочешь, а тебе за это ничего не будет! Или не так?

- Конечно, так! - весело согласился шофер.

Машина, сбавляя скорость, постепенно остановилась. Балан вышел, обошел ее, открыл дверцу со стороны водителя, и вытащил того, придерживая за голову. Из раскрытого рта шофера капала пена, он с ужасом понимал, что его отравили.

- Да, - печально сказал Балан, - а ведь опытные сотрудники уверяли меня, что старый трюк с губкой во рту не пройдет┘

Водитель попытался что-то сказать, но передумал, и, скребя пальцами землю, умер. Балан присыпал тело опавшими и порыжевшими от жары ветками сосен, и позвонил.

- Господин майор?

- Вы все сделали?

- Да.

- Отлично. Возвращайтесь в город. Деньги - в каменной чашке-памятнике, у кинотеатра в центре города.

Балан покурил, и, весело напевая, вернулся в машине. Сев за руль, он расхохотался. Пролетевшая мимо сорока скосила черный и блестящий в свете фар глаз на корчащегося в железной коробке человека.

Дан Балан вспомнил, что не умеет водить машину.

ХХХХХХХХХХХ

- Да? Что? Черт бы вас побрал, Балан, - засмеялся майор Эдуард, - ну не умеете, но и что?

- Как же я домой-то доеду? - спросил Эдуарда журналист.

- Послушайте, вы что, вообще ни разу в жизни за рулем не сидели? - не поверил Эдуард.

- Вообще ни разу, - грустно подтвердил Балан.

- Но ведь и человека вы, - объяснил майор госбезопасности, - ни разу в жизни не убивали. А сейчас вот взяли и убили. Получилось же. Значит, и машину вести у вас получится.

- Ну, я его, скажем так, косвенно убил, - не понравился Балану довод Эдуарда. - Не своими же руками.

- А бутылку вы ему чем протягивали? - развеселился Эдуард. - Ногами?

Балан отключил телефон. Эдуард еще раз улыбнулся, и набрал номер начальника дорожной службы:

- Сейчас от Ларги в Кишинев поедет автомобиль с нашими номерами. Сделайте так, чтобы дорога была пустой. Наш человек поведет автомобиль первый раз в жизни, так что, боюсь, другие машины на дороге ему будут только мешать.

- Сделаем, - ответил полковник дорожной полиции, и спросил, - и штрафовать его, значит, тоже не нужно?

- Боюсь, - повторился Эдуард, - что это его не воодушевит. Наоборот. Пусть кто-то из ваших гаишников честь ему отдаст.

- А может, - предложил полковник, - мы его перехватим, да посадим за руль кого-то из наших полицейских?

Эдуард подумал.

- Не надо, пусть сам едет, - отверг он предложение полковника, и с надеждой добавил, - а вдруг он насмерть разобьется, а?

ХХХХХХХХХХХ

Дан спустился к реке, и внимательно вгляделся в воду. Наконец, показалось тело стажера. Зацепившись за корягу, Андроник весело плескался у берега вниз лицом, напоминая большого грустного дельфина с почему-то красным затылком. Найдя сук покрепче, Балан подтащил тело к берегу, и сумел вынести Андрея на берег. Осторожно похлопал стажера по щекам, чтобы убедиться, что тот мертв. Увы, так оно и было. Стемнело окончательно. Балан вернулся к машине, и сумел, после долгих поисков нужной кнопки, включить фары.

- А ведь, - с горечью вспомнил он, - в детстве я собирался поступать в автодорожный техникум. О, ирония судьбы┘ Насмешка рока┘

Аккуратно пошарив по карманам Адроника, Дан вытащил оттуда кошелек. Там было немного денег, две визитные карточки, студенческий билет, и ключи с брелоком в виде футбольного мяча. Стажер был большим поклонником команды "Зимбру". Деньги и брелок Балан взял себе, остальное - выкинул. После этого Балан достал из кармана блокнот, и сев в свете фар, написал:

"Ухожу из жизни. Увы, моя любовь не питает ко мне взаимности. Марчика, я не держу на тебя зла. Знай, я любил тебя. Прощайте все. Ваш А. Андроник".

Балан писал записку долго, потому что делал это левой рукой. С непривычки у него получалось не как всегда, - хорошо. Положив бумажку в нагрудный карман пиджака Андроника, Дан вытащил из рукава шприц, и бросил в реку. Присел. Задумался.

- Над чем грустишь, сынок?

Вскочивший Балан потянулся к пистолету, но фигура человека, спускавшегося к реке по склону дороги, не оставляла сомнений в безобидности незнакомца. Это был явно старик. Балан поспешно присел на лицо Андроника, бросив на тело пиджак. В сумерках получалось так, будто журналист сидит на небольшом холмике. Тем не менее, Балан поежился. Лицо усопшего было мокрым. За незнакомцем к реке спускались козы.

- Вечер добрый, - церемонно поприветствовал пастух Балана.

- Добрый, - ответил тот, нехотя привстав, и пожав руку старика, - присаживайтесь, отец.

- А и присяду, - широко улыбнулся старик, и Балану стало не по себе. - Так о чем грустишь-то?

- С чего вы взяли, отец? - вяло протестовал Балан, угощаясь протянутой баклажкой с вином. - Просто отдыхаю тут.

- Кого обмануть пытаешься, - пристально глянул старик на журналиста, и отнял у него флягу, - не переборщи с этим делом. Вино крепкое, как бы тебе не опьянеть. А я вижу, ты на машине. Долго еще ехать.

- Это ничего, - вернул себе фляжку Балан, - не жадничай, старик. У меня тоже есть, угощу. Дай хлебнуть. Так почему я грустный-то?

- Камень у тебя на душе, - оценивающе посмотрел на плечи Балана пастух, и тоже отпил вина, - и как снять его, ты не знаешь.

- Ну, начало стандартное, - пожал плечами Балан, - все гадалки так начинают.

- Так гадать нечего, все видно.

- И что тебе видно?

- Грех ты на душу взял, - уселся старик рядом с Баланом поудобнее, и цыкнул на расшалившихся коз.

Смущенный журналист заерзал на лице Андроника. Вынул спички, предложил старику закурить. Пока мужчины курили, одна коза подошла к телу со стороны ног, и принялась жевать штанину Андроника

- Что это она там нашла? - сощурился старик, и Балан с радостью понял, что пастух явно подслеповат.

- Да так, - неопределенно ответил Дан, - травку щиплет.

- А, - успокоился старик, - пускай жует. Такова ее козья доля.

- Фаталист, - фыркнул Балан.

- Непонятное слово выучил, да решил, что больно умный, - улыбнулся старик, - но это ничего, это по молодости.

- А расскажи-ка, бадя, - взгрустнул Балан, обожавший читать на ночь книги титанов соцреализма, - что-нибудь о войне, голоде, разрухе. О блокаде, или, к примеру, Кишиневско-Ясской операции.

- У нас, под Ларгой, - поднял палец пастух, - сроду ничего такого не бывало. Место глухое, властей никаких не было, нет, и не будет. Про войну мы только по радио слышали. Только один раз сюда немцы пришли, да и тех было пять человек.

- Комендатуру устроили? - поинтересовался падкий на сенсации Балан.

- Нет, заблудились. Три дня постояли, да сгинули. А один дезертировал, и в Ларге остался. Тебя, кстати, как зовут, сынок?

- Дан Попеску. Журналист, - частично соврал Балан. - Газета "Демократия". Будем знакомы.

- Отто Скорцени. Спецназ, - церемонно пожал руку Балана пастух, и снова задымил, - Вермахт третьего рейха. Очень приятно.

От неожиданности Балан вновь привстал, не заботясь, что увидит или не увидит старик.

- Так вы, - выдавил он, - и есть тот самый немец, который остался?! Вы - тот самый знаменитый Скорцени, который Муссолини для Гитлера выкрал?!

- Ну, да, - сказал старик на хорошем румынском языке, и о чем-то задумался, после чего подмигнул Балану, и сказал, - Ну, не совсем немец, конечно. Итальянец. Мы из Рима пришли (лозунг молдавских националистов - прим. авт.).

- Не жалеете? - жадно спросил Балан, потянувшись за блокнотом.

- Нет, сынок. Здесь хорошо, тихо, спокойно. Только иногда утопленник какой по реке проплывет, да и ладно. На то она и река, чтобы в ней люди купались, и тонули.

- А в Германии и Италии сейчас, - пытался заинтересовать старика Балан, - почти рай. Капитализм с человеческим лицом. Проиграли вам Советы, пусть через пятьдесят лет, а проиграли.

- Об этом я по радио слышал, - беспристрастно ответил немец, - а говоришь ты, ну прямо как мой лейтенант.

- А кто был ваш лейтенант?

- Активист Национал-социалистической рабочей партии Германии.

- Нацист, что ли?

- Ну, да.

- А что с ним случилось?

- Да я его придушил.

- За что?

- Он паек из НЗ съел. А времена были суровые.

- Что ж не расстреляли?

- А мы в тылу врага рейд совершали.

- Значит, я как ваш лейтенант говорю?

Балану стало неприятно. Нацистом он себя не считал. Просто не любил Советский Союз. К тому же, если Отто Скорцени придушил лейтенанта, который говорил как он, Дан Балан, то и его, Дана Балана, этот Скорцени мог сейчас придушить. Это было вдвойне неприятно. Оперевшись руками о колени, Балан уж было собрался объяснить пастуху его ошибку, как вдруг произошло нечто совершенно невероятное.

Убитый тремя ударами камня в затылок и утопленный Андрей Андроник чихнул, и, глядя в задницу Балана, слабо простонал:

- Так вот он какой, ад┘

ХХХХХХХХХХ

Оставив машину у здания Службы Безопасности и информации, Дан Балан на негнущихся ногах прогулялся в центральный парк. Там, он разогнал бомжей, гревшихся в большом каменном цветке, символизировавшем когда-то дружбу народов СССР, и нашел в специальной нише пакет. Майор Эдуард не обманул: денег было ровно столько, сколько Балану требовалось для покупки квартиры в нормальном районе города, и два-три года безбедного существования. За это время Балан собирался написать книгу. Он постоянно напоминал себе о Маркесе, заперевшемся на девять месяцев в парижской квартире.

- А после этого, - шептал Балан, прижимая пакет к груди, - появилась "Сто лет одиночества". Ах, на какие только жертвы не пойдешь ради того, чтобы выполнить свое предначертание┘

Мысль о том, что ради этого ему пришлось совершить два убийства, Дана совсем не трогала. Тем более, что одно убийство таковым можно было не считать. Шофер-чекист и вправду потерял хватку. Несмотря на три удара в затылок, Андрей Андроник, стажер госбезопасности, остался жив. Правда, совершенно потерял память. Это очень обрадовало Дана, потому что он был человек добрый, и потерявшего память Андроника можно было не убивать в третий раз.

- Я, сынок, - признался ему на прощание Отто Скорцени, оставшийся в Молдавии, - сразу приглядел, что ты на трупе сидишь. Да все ждал, когда ты сам признаешься. Эх, будь я помоложе, показал бы тебе, как душить-то надо. А сейчас - нет. Все мы твари Божии. Пущай живет.

Балан только ошарашено кивал. Оставив пастуху-немцу немного денег, он взял с него слово присматривать за парнем, и уехал.

┘ Забравшись на пятый этаж благодаря помощи подростков, искренне восхищавшихся своим новым знакомым, лейтенант Петреску осторожно выдавил стекло квартиры Балана.

- Проникновение в чужое жилище со взломом, - со вздохом констатировал Петреску, и аккуратно переступая, пошел по комнатушке.

Гулять было негде: площадь комнаты Балана в малосемейке была восемь квадратных метров. Порывшись в бумагах на столе, уже ничему не удивляющийся Петреску нашел большую папку. Надпись на ней гласила:

"Последняя любовь лейтенанта Петреску".

Вздернув брови, Петреску собрался было читать, как вдруг ручка на двери осторожно зашевелилась. Было ясно, что это не хозяин. Аккуратно отступив в закуток, где была раковина, Петреску присел, и прикрылся старым одеялом. Наконец, взломщик справился с замком и вошел в квартиру Балана.

ХХХХХХХХХ

Майор Эдуард оглянулся, и закрыл за собой дверь. Никого. Усевшись на диван, майор стал терпеливо ожидать свою жертву. К сожалению, Балан доехал до Кишинева. Поэтому оставалось одно: ликвидировать журналиста ночью, а смерть его свалить на пьяных соседей. Все это приходилось делать, естественно, из-за денег. Нет, майор вовсе не собирался присваивать эту сумму себе. Просто эти пятьдесят тысяч долларов были неприкосновенным фондом Службы информации и безопасности. Их показывали, и даже давали в руки агенту, если тот шел на крупную операцию, но затем агента приходилось обязательно убивать, потому что, лишись СИБ этих 50 тысяч долларов, организация оказалась бы банкротом. В общем, эти деньги сотрудники СИБ ласково называли "наш переходящий приз", и отвечали за них головой. Майор не страдал: он с удовольствием убил бы Балана даже бесплатно. Дело в том, что Эдуард писал в школе недурственные сочинения, но отчего-то его карьера человека пишущего не сложилась, после чего он возненавидел всех, кто зарабатывал на жизнь написанием текстов. К писателям он ненависти не питал (за неимением таковых в Молдавии), значит, оставались журналисты.

Деньги Эдуард едва выпросил у Константина Танасе, поручившись за них головой.

- Что хоть за операция? - поморщился заметно сдавший в последнее время шеф.

- На внедрение агентов в сеть арабских экстремистов! - бодро отрапортовал Эдуард, зная о любимом коньке Танасе.

Через полчаса он принимал в кассе эту вечную сумму, оставив расписку.

- Что это они такие грязные? - вздохнул он, пересчитывая купюры.

- Еще бы, - не поняла его кассирша, - ведь уже четырнадцать лет все, кому не лень, их мусолят┘

Покряхтев, Эдуард достал из кармана пистолет, и начал любовно навинчивать на него глушитель. Тот выскочил из пальцев, и закатился под диван. Выругавшись, чекист полез за глушителем. Под диваном он повернул голову влево, и вдруг заметил, что занавеска, отделявшая закуток с умывальником, шевельнулась. Делая вид, что ничего не произошло, Эдуард нашел глушитель, навинтил его, аккуратно прицелился и четыре раза выстрелил.

- Эй, - тихо позвал майор затаившегося, как он думал, Балана, - вам плохо?

Майор не был кретином, просто на курсах повышения квалификации его учили, что затаившийся человек на идиотский вопрос, как правило, отвечает.

- Вы с ним в одной комнате, он за диваном, оба вооружены, - учил инструктор из ЦРУ, - вот вкратце ситуация. Не говорите ему: эй, выходи. Спросите что-то неожиданное. К примеру, - ты сегодня завтракал?

- Или: который час? - подал идею Эдуард.

- Совершенно верно! - поощрительно улыбнулся американец. - И даже если он не отзовется, то непременно рассмеется нелепому вопросу. Тут -то вы его и убиваете.

Эдуард еще раз вспомнил американца, и повторил вопрос:

- Вам плохо?

В закутке молчали. Что ж, довольно решил Эдуард, значит, убил. Майор встал, подошел к занавеске и дернул ее.

ХХХХХХХ

Лейтенант ничего не ответил на вопрос Эдуарда потому, что лейтенанту и в самом деле было плохо. Настолько, что он даже говорить не мог. Ведь под старым одеялом, которым Петреску укрылся в закутке с раковиной, нестерпимо воняло. Оно вообще попало в квартиру Балана по ошибке: журналист недавно, спьяну, снял его с бельевых веревок, приняв за свое. А одеяло-то было соседки, цыганки Светы, и ни разу за всю историю своего существования не знало стирки, порошка, и выбивалки. На бельевых веревках Светка его просто проветривала.

Поэтому, когда раздались выстрелы, и за ними и вопрос, Петреску ничего не говорил, а лишь давился рвотными спазмами. К счастью, лейтенант в тот день ничего не ел: некогда было. Петреску затих, подождал, когда незваный, как и он, гость, подойдет поближе, и вскочив, ударил того головой в живот.

Последнее, что увидел Эдуард, падая в дверь, - слезящиеся глаза Петреску. Потом майор перестал видеть, потому что умер. А умер он потому, что упал на нож, который вытягивал в руке Балан, вернувшийся домой, и услышавший подозрительный шум в квартире. Петреску рывком за воротник мертвого Эдуарда втянул в квартиру и совершенно ошалевшего Балана, рявкнув:

- Входите!

ХХХХХХХХ

- Гуляй, пока сердце бьется!

Весело прокричав эту незамысловатую сентенцию, крестный отец жениха вскочил из-за стола, и шваркнул о стену хрустальный бокал. Официант ресторана, где гуляла свадьба, горестно сощурился, и тайком приписал к счету стоимость трех хрустальных бокалов. Но сейчас, - и официант, похожий на веселого бассета, - со счетом подходить было нельзя. Могли и побить.

Невеста, с приятно округлым животом, нежно улыбнулась крестному, и поцеловала жениха. Зал взревел, и оркестр заиграл народную мелодию. На часах было одиннадцать вечера, и до одного из ключевых моментов молдавской свадьбы, - сбора денег, оставалось еще очень много времени.

- То-то они скривятся, - шепнула агенту Мунтяну на ухо Елена, - когда по рядам пойдут родители невесты с подносом.

- Таков обычай, - пожав плечами, ответил Мунтяну, и обнял спутницу.

На свадьбу Мунтяну и его возлюбленная попали после того, как агент государственной безопасности настоял на том, чтобы они пришли к нему домой и хорошенько вымылись. После этого переоделись в новую и чистую одежду.

- Так ты богат, - выдохнула Елена, когда Мунтяну привел ее домой, и показал ванную.

- Нет, - с горечью ответил агент, - я где-то на уровне ниже среднего класса, просто ты бродяга и проститутка, поэтому мой дом кажется тебе сказочно богатым.

- Но ведь и ты сам - бродяга, - возразила Елена, крутясь перед зеркалом.

Она была так прекрасна, что Мунтяну подумал: на этот раз сдержать себя ему не удастся. Так оно и случилось. Пока Елены купалась, он тайком удовлетворил себя, сидя на кровати, отчаянно стыдясь и подергивая волосатыми ногами в носках разного цвета.

Притрагиваться к себе девушка Мунтяну по-прежнему не позволяла.

- Мне не хочется плотской любви, - объясняла она впавшему в отчаяние агенту, - у меня ее и так слишком много. Да и разве можно назвать это любовью? Лучше поцелуй меня. Назови своей виноградинкой. Скажи, что мои руки белы, как молочная кукуруза┘

Мунтяну, послушно выполняя пожелания Елены, с тоской подумал, что ей куда лучше подошел бы Танасе (разумеется, агент, как и все сотрудники СИБа, тоже забавлялся, слушая записи свиданий шефа). Но сказать об этом любимой он не осмелился.

На свадьбу Мунтяну пригласил студенческий друг, пригласил по трагической ошибке. Он случайно встретил однокурсника, сидевшего на лавочке в длинном черном плаще, и, узнав, что тот служит в СИБе, решил: Мунтяну стал важной шишкой. А звание важной шишки в Молдавии автоматически зачисляет вас в ряды гостей любой свадьбы, которая проходит в этой стране. К тому же, сокурсник Мунтяну был близорук, и потому не разглядел, в какое рванье под плащом тот был одет.

- А что мы будем делать, когда начнут собирать деньги? - с тревогой спросила Елена Мунтяну.

- Я придумаю что-нибудь, - ответил агент, и добавил, - забудь об этом, наслаждайся свадьбой.

Агент твердо решил, что позора они избегут. Но как?! Елена с восторгом бросилась танцевать, а Мунтяну подцепил еще один кусок фаршированной рыбы. Он с подругой сидел за самым почетным столом. Перед свадьбой сокурсник Мунтяну (отец жениха) сказал жене, что ему посчастливилось встретить старого знакомого, который служит в СИБе много лет. Супруги решили, что Мунтяну, по меньшей мере, полковник.

- Значит, меньше чем на пятьсот - семьсот долларов рассчитывать не стоит, - обрадовалась мать жениха.

- А может и больше. Вдруг, он генерал?!

- Вряд ли, - усомнилась женщина.

- Откуда ты знаешь?! - возмутился коллега Мунтяну. - Он ведь в СИБе, и не может сказать тебе, какую должность занимает. Но, судя по плащу┘

- Немножко денег из собранного, - похорошела мать жениха, - можно оставить себе. Молодым много денег не нужно.

- Как скажешь, - ответил супруг-подкаблучник.

- И, кстати, пусть гости говорят в микрофон, кто сколько кладет. Пусть тем, кто положит мало, будет стыдно.

- У меня идея получше! - поднял палец сокурсник Мунтяну. - Давай раздадим им конверты с их фамилиями. Будем потом знать, кто сколько положил.

- Поздно, - разочарованно ответила супруга, - хотя идея, конечно, блестящая.

Весть о том, что на свадьбе присутствует генерал СИБа, быстро облетала столы. Каждый считал за честь подойти к Мунтяну, и выпить с ним вина. Агент госбезопасности веселился от души. На Мунтяну была надета роскошная черная форма, очень похожая на эсэсовскую. Так оно и было: агент выпросил ее в архиве одежды СИБ несколько лет назад, чуть перешил, содрал нацистские эмблемы, и очень гордился своим новым костюмом. Елена была одета в роскошное розовое, хоть и чуть старомодное платье (в нем выходила замуж мать Мунтяну).

- Еще рыбы и шампанского? - подлетел к нему официант, получивший от устроителей свадьбы четкое распоряжение выполнять любой каприз Мунтяну.

- Да. И красную розу, - удивляясь своей наглости, ответил агент.

Вернувшаяся к столу Елены бал поражена: в ее бокале с шампанским плавал очаровательный бутон красной розы. Чмокнув Мунтяну в щеку, девушка сжала его руку, и прошептала:

- Сегодня ночью.

Мунтяну протрезвел, потому что прекрасно понял, о чем речь. Ответив на пожатие ладони Елены, агент решил не злоупотреблять вином. Над ними нависло лицо жениха:

- Господин генерал? Можно вас на секундочку?

Агент, не поведший и бровью, вышел с женихом из зала. В углу коридора их ждали друзья новоиспеченного супруга: потные, очень пьяные молодые люди. Было видно, что они смущаются.

- У нас к вам просьба, - застенчиво сказал один из них, - господин генерал.. Да не отнекивайтесь вы, все знают, в каком вы чине! Кстати, разрешите пригласить вас на мою свадьбу! Она состоится через месяц, и┘

- Говори по делу! - прервал друга возмущенный жених.

- Ладно, о моей свадьбе потом. Так вот, мы, по обычаю, хотим украсть невесту.

- Дело молодое, - хохотнул Мунтяну, - валяйте! Разрешаю!

- В зале выключат свет, - воодушевилась компания, - и мы тихонько выведем невесту сюда. А искать ее будете вы. И найдете, а потом отдадите ее жениху. За выкуп, конечно. Вы его нам передадите, а потом мы деньги вернем - передадим вам, а вы уже отдадите жениху. Просто мы подумали: интересно будет, если невесту пойдет искать не кто-нибудь, а генерал СИБа!

- Все, как полагается, - важно кивнул Мунтяну. - Согласен.

┘В полночь в зале погас свет. После шутливых поисков, возвращения украденной невесты, и пяти бокалов шампанского, Мунтяну стал героем зала. После двух часов ночи мимо рядов гостей танцуя, прошлась мать невесты с живым петухом, которому связали ноги. За ней следовали родители жениха, с большим подносом. Туда гости бросали деньги. Елена глядела на Мунтяну все тревожнее:

- Сейчас мы опозоримся! - прошептала она

- Тысяча долларов, - гордо бросил в микрофон Мунтяну, и под шквал аплодисментов уселся.

- Ура дорогому гостю, - заорал отец жениха, и бросился обниматься с уворачивающимся Мунтяну, - ура!!!

- Откуда ты взял деньги? - спросила Елена.

- Это выкуп за невесту. Друзья жениха решили, что я его отдал родителям, а те думают, что деньги еще не вернули друзья.

- Ой, - облегченно улыбнулась Елена, - но ведь нехорошо получается┘

- Почему? - возразил Мунтяну, - Деньги-то я вернул.

┘Выходя из зала с Еленой в обнимку, Мунтяну вновь увидел компанию молодых людей. Они о чем-то шептались.

- Жулик, - донеслось до Мунтяну.

- Да он вообще бомж, мне сказали┘ - делился кто-то.

- Вот лопухи мы┘

- А вот и он, - обернулся, мутно глядя на парочку, жених, - пришел на свадьбу даром погулять┘

Компания рассредоточилась, и у кого-то в руке блеснул нож. Жених предпочел вооружиться пустой бутылкой. Мунтяну быстро накрыл поцелуем рот Елены, чтобы она ничего не увидела.

Официанты, наконец, исправили неполадки с электричеством, и в коридоре вспыхнули люстры. Агент расправил плечи, попросил Елену взять его под руку, и идти, закрыв глаза.

- Это будет сюрприз? - ласково спросила она, зажмурившись.

- Да, милая, - снова поцеловал ее Мунтяну.

Они медленно пошли вперед. Глядя на темный пол коридора в ослепительном свете люстр, Мунтяну представил, что они с Еленой - на парижском мосту┘

ХХХХХХХХХХХХХХХ

"┘ перевешивало все: даже балласт. Впрочем, обо всем по порядку. Авария произошла, когда мы находились чуть южнее нынешнего экватора. Капитан, конечно же, позже говорил, что произошло все по воле божье. А по мне, так он придумал себе Бога, чтобы списывать на Него все неудачи. По крайней мере, говоря о достижениях, Ной никогда не упоминал имени божьего. "Я придумал", "я сумел", "а как вам показалось, когда я┘". Я, я, я. И вся его семья была такая же. А вот когда все валилось из рук, вспоминали бога. "Господь ниспослал испытание", "Бог дал, Бог взял", ну, и так далее. К слову сказать, неудачи у Ноя происходили куда чаще, поэтому имя божье с его уст не сходило. Может быть именно поэтому его и привыкли считать очень религиозным человеком. А все неудачи были не только от того, что был Ной человеком, мягко говоря, неблагоразумным, но и потому, что он никогда ничего не мог предусмотреть. Вечно полагался на везение, которое, разумеется, он тоже окрестил божьей волей.

В общем, Ной, как обычно, решил поднять корабль на поверхность, потому что данные разведки говорили о том, что буря на некоторое время стихла. Обрадовались все. Ной, - потому что во время погружений он не мог пропустить стаканчик любимого винца, это была непонятная смесь клаустрофобии и алкоголизма. Его семейка: в особенности женщины, которым страсть как хотелось навести на себя марафет и взглянуть на свое отражение в спокойной воде. Мы все: признаться честно, замкнутая атмосфера действовала подавляюще даже на самых спокойных и уравновешенных животных. Но больше всего обрадовались две дюжины кенгуру, которые постоянно вращали лопасти огромного винта, приводившего нашу допотопную лодку в движение.

Да, вы не ослышались: кенгуру было две дюжины. Вообще-то Ной говорил сначала, что животных он берет на корабль по паре, но, по трезвому (что с ним случалось не часто) размышлению пренебрег выдуманной им же волей Божьей. Еще бы: ему нужны были гребцы! И, надо сказать, наши ожидания кенгуру оправдали. Эти сильные, благородные животные все восемь месяцев путешествия неустанно трудились, и выжили мы в первую очередь благодаря им. Нет, конечно, выдержали не все они. Четыре кенгуру погибли. Среди них была и родившая во время путешествия самка, которая скрыла свою беременность. Когда она родила, Ной хотел отправить младенца кенгуру на камбуз (я как раз несла дежурство кока), но потом передумал. Нет, вовсе не из соображений гуманности. Просто он не знал, сколько продлится путешествие, понимаете? И потому рассудил, что если оно будет очень уж долгим, то кенгуренок, когда подрастет, тоже станет гребцом. Нет, мыслей посадить на место гребцов мужчин своей семьи Ною в голову не приходило. На корабле судачили, что он не знал о том, насколько растянется путешествие по очень простой причине: Бог не сказал ему этого. Говорили, будто бы Он вовсе не желал спасения Ноя, и был попросту зол на патриарха за то, как тот недостойно избежал участи, приготовленной всему живому. То есть, попросту не утонул. В отсеках подлодки постоянно шептались о том, что Ной попросту подсмотрел новости о грядущем Потопе в одном из своих вещих снов. Нет, дара предвидения будущего у него не было. Попросту он напился тогда сильнее обычного, и что-то в нем изменилось на время сна. Так или иначе, но потом, насколько я могу судить, они заключили с Богом некоторое соглашение, или, если вам угодно, перемирие. Бог не стал предавать огласке то, что вовсе не желал спасения Ноя (кажется, Создатель не желал огласки того, как он опростоволосился). А Ной в благодарность за это поддерживал эту версию своего чудесного спасения. И к концу жизни стал искренне считать себя божьим человеком.

Божий человек┘ Это не помешало Ною заставить ослабшую после родов самку кенгуру продолжать трудиться в отсеке гребцов. Уж как не уламывали патриарха посланцы от гребцов, как ни просили его смягчившиеся женщины из семьи, Ной был неумолим. По мне так, он просто решил отомстить самке (ее звали Наиха) за то, что она оставила его в дураках. Через два месяца бедняжка скончалась вместе с младенцем: из-за тяжелой работы у нее пропало молоко, она зачахла и умерла.

Надо отдать должное Ною, проводил он их в последний путь с помпой. Как вы говорите: по-человечески. И был очень недоволен тем, что большая часть животных отнеслась к этому довольно равнодушно: старикан никак не мог понять, что у животных несколько иная логика, и что их интересует, в первую очередь, сохранение жизни как таковой, а не ваша готовность ее красиво оплакать.

Оплакали кенгуриху и вправду красиво. Тогда мы всплыли в районе нынешней Ирландии, и всех выстроили на палубе двумя шеренгами. Тела покойных были завернуты в шелковые простыни, и умащены лучшими маслами дочерей Ноя. Девчонки, надо отдать им должное, были куда добросердечней отца, и масел не пожалели. Отдали, не проронив ни единой жалобы. Мы постояли немного в тишине, потом Ной начал зачитывать поминальную молитву, сочиненную им специально по такому случаю. Старик никогда не упускал возможности покрасоваться, чего уж там. Хотя, я вынуждена признать, что молитва и впрямь была трогательной. По крайней мере, расплакался даже варан, а из этого сухаря раньше и слезинки нельзя было выжать. Хотя, может, причиной нашей сентиментальности был стресс, связанный с путешествием и причудами капризного Ноя. В общем, разрыдались все, но пуще всего рыдал Ной. После этого свертки, в которые положили несколько камней, опустили за борт.

После этого на корабле еще долго говорили о происшествии с кенгуру, сходясь в одном: Ной подлец изрядный, но умеет делать красивый жест.

Единственным скептиком была я. И до сих пор, вспоминая об этом случае, не вижу в поступках Ноя никакой красоты или логики. Сама идея похорон меня несколько смутила. Во-первых, сами похороны (как их воспринимаю люди) обычно проводятся для того, чтобы скрыть с ваших глаза тела ваших же мертвых собратьев. А поскольку бросить тела мы могли лишь в воду, а сами жили под водой, никакого смысла в этом я не видела. И, кстати, оказалась права: несколько раз гребцы сообщали, что видели в иллюминаторах свертки, подозрительно напоминающие импровизированные гробы несчастных кенгуру. Не разумнее ли было, спрашиваю я себя до сих пор, отдать эти тела птицам-падальщикам? И считаю, что да, так и следовало поступить. Это было бы логичнее.

Но Ной никогда не совершал логичных поступков. Он предпочитал красивые жесты. И вовсе не потому, что любил красоту. Просто Ной был позер. Его интересовал не смысл собственных действий, а то, что о них скажут окружающие. Начнем с того, что он известил население окрестных деревень о грядущем потопе. Хотя, разумеется, никого из них на борт подлодки брать не собирался. Куда там! Этот своенравный ворчливый болтун задолго до Потопа испортил отношения со всеми соседями. Они и разговаривать-то с ним не желали. Но Ной доиграть до конца не мог. И потому за полгода до Потопа на сельском сходе заявил о грядущем бедствии. Надо отметить, что его злорадство было изрядно омрачено тем, что никто ему не поверил.

Да, я знаю, что по официальной версии люди были, скажем так, несколько напряжены намерением Бога утопить их всех. Но это всего лишь придуманная Ноем история. На деле никто не верил в Потоп, все продолжали жить как обычно до самого последнего дня. Откуда же взялись животные, спросите вы? Разумеется, никаких очередей у подлодки не было. Ни животных, ни людей. Все просто: Ной снарядил звероловов, которые отлавливали для него животных, думая, что старик просто напросто хочет открыть зверинец. И добровольно на борт корабля "Спасение" не поднялась ни одна живая душа, за исключением Ноя. Даже семья его, и та не верила в близкие отношения своего патриарха с Богом.

Как почему? Да во всей Иудее не было человека развратнее, сластолюбивее, корыстолюбивее, грубее, нечестивее, в общем - грешнее, чем Ной. Это знали все, кроме него самого. И потому о каких-то там пророчествах никто в семье Ноя и помыслить не мог. Молился он очень редко, Бога вспоминал, как я уже говорила, лишь когда списывал на него все свои проблемы, постов не соблюдал, жертв не приносил┘ Да еще эта его страсть к девицам легкого поведения и выпивке.

Позже голубка рассказывала мне по большому секрету, что, когда ее выпустили с борта корабля разведать, не спала ли кое-где вода, ей в пути повстречался Бог. И тот, якобы, по еще большему секрету пожаловался птице, что посылал откровение о Потопе вовсе не Ною. Весточку во сне должен был получить другой человек - благочестивый проповедник Исаия, с которым Ноя, кстати, связывала давняя лютая вражда. Но Исаия, к сожалению, в ту ночь, как обычно, кормил бездомных, которых пускал ночевать к себе в дом постоянно (когда-то он был богат, но роздал имущество бедным, и у него остался лишь большой дом) и потому глаз не сомкнул. А послание Божье, после того, как выходит из его уст, уже неподконтрольно ничему в мире, даже Ему. Совсем как цыганское проклятье, которое (спросите у любого цыгана) снять невозможно, можно лишь перенаправить. Оно, это послание Божье, обязательно должно найти хоть кого-то, а до тех пор просто гуляет себе по волнам эфира. Так вот, Исаия, из-за его доброты, и хлопот с нею связанных, известия о Потопе не получил. А напившийся вдрызг Ной, прикорнувший во дворе своего дома в луже грязи, совершенно случайно оказался на пути этого пролетавшего в окрестностях селения Божьего известия.

Возможно, голубка несколько преувеличила (эта привычка ей, надо признать, свойственна) но в целом я склонна верить в этот рассказ. Что, впрочем, не оправдывает в данном случае сплетницу - голубку: Ной, при всех его отрицательных чертах, именно к этой птице питал самые теплые и искренние чувства. Согласитесь, если бы это было не так, то он не завел бы в одном из отсеков корабля огромную голубятню. Правда, по склочности характера патриарх не преминул разместить там же пару скунсов, один из которых страдал астмой. Страдания несчастного усугубляли мельчайшие чешуйки с голубиных перьев, которые голуби, как известно, распространяют в большом количестве. Более того, скажу по секрету, что почти половина голубей не прошла перед погружением на "Спасение" надлежащего ветеринарного осмотра: многие из них были разносчиками птичьих паразитов. Можете представить себе весь ужас путешествия несчастного задыхающегося скунса, который провел полгода в помещении, набитом птицами. Нет, скунс, конечно, не умер, но с тех пор даже его потомки не могут избавиться от омерзительного запашка, который, естественно, является не врожденной чертой этих животных, а приобретенной. И теперь вы знаете, благодаря кому приобретенной. Но вас, людей, это не должно смущать: вам, как всегда, наплевать на причины. Вас раздражает следствие, и потому скунсы для вас - отвратительные животные. Впрочем, эти благородные животные настолько преисполнены чувством собственного достоинства (уж это у них, поверьте, врожденное) что ни разу не делали попыток обелить свой образ в ваших глазах. И правильно. Зачем пытаться раскрыть веки слепца?

Еще о голубке. По одной из версий, - ваших, хочу подчеркнуть, версий, - зеленую ветвь принесла на борт корабля не она, а ворон. Но Ной, якобы, не желал, чтобы вестником спасения стала эта неблагообразная птица, и объявил, что ветвь притащила голубка. Об этом писал дин из представителей вашего рода, некий Барнс, в "Истории мира в десяти с половиной главах". При всем том, что его взгляд на историю с Ноем более правдив, чем все эти библейские бредни, я согласиться с моментом касательно ворона и голубки не могу. Ной не мог послать на разведку ворона. По одной, очень простой причине. Вы уже догадываетесь, конечно. Да, все дело в том, что на "Спасении" никакого ворона и в помине не было. Если вас интересует, каким же образом этот вид смог выжить, я предлагаю вам поразмыслить над причинами глянцевой черноты оперения ворона. Она, поверьте, тоже не врожденная черта вида (вообще, за время путешествия у нас, благодаря Ною и его компании, появилось множество приобретенных черт). Дело в том, что Ной отчего-то не пожелал брать на борт ворона, и бедолаге, каким-то чудом прослышавшему о Потопе, пришлось пробираться на "Спасение" окольными путями.

Подозревал ли об этом Ной? Думаю, нет. Ведь, как я уже говорила, в наступление Потопа не верил никто, потому никакого ажиотажа при погрузке на корабль не возникало. Более того, многих животных притащили на "Спасение" силой. Позже Ной не раз вспоминал об этом, и утверждал, что спас нас помимо нашей воли. Вроде бы это так, но┘ Представьте, что вам предложили переждать Вторую Мировую Войну в концлагере. Представили? Теперь вы лучше поймете настроения животных, спасаемых Ноем в подводной лодке.

Так что особой изворотливости при посадке на борт ворону показывать не пришлось. Он просто залетел ночью в стоящийся корабль, и свил маленькой гнездышко в самой отдаленной и уютной каморке. На его беду это оказался камбуз, и несчастной птице со всем его семейством пришлось все полгода путешествия провести в чаду (невестки Ноя готовили ужасно - вечно у них что-то пригорало). Вот ворон и почернел.

Но на разведку он полететь никак не мог: Ной просто не подозревал о его присутствии на "Спасении". Поэтому в тот день в небо поднялась действительно голубка. Могу утверждать это как очевидец: как раз к моменту отлета этой болтливой птицы мы все находились на палубе, выслушивая очередную политинформацию Ноя.

Да, да. Каждый раз, как только ему предоставлялся удобный случай, старикан выстраивал нас в шеренги, и читал ужасно нудные лекции о положении дел в мире. Это было особенно смешно, учитывая, что об окружающем нас мире он знал не больше, чем мы: наш общий кругозор был ограничен иллюминаторами лодки, к которым то и дело подплывали обитатели моря. Но Ноя это не смущало: он самозабвенно врал, плел небылицы, фантазировал, смешивал все это с обрывочными рассказами о мире, которые ему приходилось слышать на рынках┘ Темы были произвольными. География, политика, история, религия, - он постарался ничего не упустить. При этом его совершенно не интересовало, что на корабле может оказаться кто-то, кто гораздо лучше него разбирается в обсуждаемом ныне вопросе. Представляете, каково было коале слушать поучительные байки патриарха о кустарниках эвкалипта, или (самый запоминающийся случай) мухам - о том, что они, якобы, рождаются из грязи. Чего вы хотите, до Пастера было еще грести и грести.

Причем против мух на корабле Ной, этот поборник чистоты, не протестовал! Что вы. Он считал их неизбежным злом: ведь патриарх и в самом деле верил в то, что эти насекомые появляются из отходов. И все попытки птицы - секретаря объяснить ему, что это распространенное заблуждение, Ноя лишь раздражали. Ну, еще бы. Он ведь прислушивался исключительно к самому себе. И, ах, да, конечно, называл это "мое общение с Богом". Доходило до того, что когда у патриарха бурчало в животе, он говорил, что это какой-то небесный знак. Как будто Богу больше нечего делать было, кроме как залезать в дряхлого занудного старика, и вещать ему что-то на ухо или прямиком в пузо. На самом-то деле Ною следовало ограничить себя в еде (тут он меры не знал никакой), побольше заниматься физическими упражнениями и поменьше пить.

Кстати, возвращаясь к Барнсу и его "Истории мира в 10 с половиной главах". Не подумайте, что я злословлю, когда утверждаю, что большая часть данных, приведенных им - неправда. Этого человека просто ввели в заблуждение: коль скоро вы читали его книгу, то обратили внимание на то, от чьего имени написана глава о Ное, Потопе и спасении избранных. От имени жучков - древоточцев, которых, якобы, пронес на борт корабля в полом кончике своего рога баран. Это дело автора, конечно, кому доверять больше, но я не склонна считать безмозглых насекомых надежным источником информации. И дело даже не в том, что жучки существа глуповатые и беззлобные: специально врать они бы не стали. Просто древоточцы, в силу некоторых особенностей своего вида (и Барнсу бы следовало это учесть) большую часть жизни проводят в дереве. И ничего не видят. Потому свою историю Потопа и спасения они составили на основе слухов, разговоров и сплетней. Они не были очевидцами, вот что я хочу вам втолковать. И потому к их рассказам я бы отнеслась с изрядной долей скепсиса.

Я вынуждена просить у вас прощения за то, что мой рассказ носит несколько сбивчивый характер. Да, как вы уже догадались, некая взбаломошенность - тоже приобретенная черта нашего вида, приобретенная именно на подлодке "Спасение". Во-первых, мы не переносим качки, во-вторых, тесных замкнутых помещений, в третьих, собственно воды, в четвертых, угрозы столкновения корабля с подводными рифами, а таковых угроз было много (не забывайте, Ной был отвратительным капитаном). В общем, море, которое мы и до потопа не очень-то любили, сейчас для нас - самое страшное, что только может быть в мире. И уж только такому несносному старику, как Ной, могла придти в голову "забавная" мысль окрестить нас МОРСКИМИ свинками! Как же, морскими┘

Едва "Спасение" столкнулось с какой-то горой, и мы поняли, что все, путешествие кончилось, как наш маленький и сплоченный коллектив немедленно покинул лодку. Мы даже не остались на прощальный парад, поучаствовать в котором старикан так просил всех пассажиров. Ну, уж дудки! Видели бы вы, как все мы (четыре самца, и две самки - одна из которых я) прытью помчались от воды подальше, к зеленым сочным лугам, уже подсохшим на солнце. И с тех пор стараемся к воде без надобности не подходить. И поскольку надобности такой у нас за шесть тысяч лет не возникало (нам вполне хватает жидкости в травах), мы к воде вообще не подходим.

Но сначала, конечно, было путешествие, которое трудно забыть всем нам. Знайте: если морская свинка резко подпрыгивает, и поворачивается в воздухе, это вовсе не свидетельство того, что ей хочется с вами поиграть (как вы до сих пор думаете). Если морская свинка подпрыгнула, она просто вспомнила Потоп. И путешествие на "Спасении", конечно.

Нет, Ной вовсе не был таким тираном, как его описывают оппозиционеры. Но и добрым волшебником (как описывает его Библия) он тоже никогда не был, и, надо отметить, стать им не стремился. Он был очень противоречивой личностью, этот Ной. Лично меня во время путешествия раз десять подмывало то укусить его в пятку, то нежно полизать руку. Хотя эти порывы я старалась сдерживать: никто не знал, каким будет настроение капитана через минуту. Он был маленькой бомбой, этот Ной, и история с ламантином - лучшее тому свидетельство.

Как вы знаете, ламантин - морское животное, похожее на тюленя. Но это вы знаете. Ной об этом и не подозревал, и когда звероловы притащили ему большого ламантина с печальными глазами, найденного, как сами охотники признали, неподалеку от морского берега, то патриарх почему-то решил, что это сухопутное животное. Звероловы срочно отправились ловить самку этого же вида, а сам Ной сколотил для ламантина большой, и, чего уж там, достаточно удобный ящик. Достаточно удобный для того, чтобы спасти свою жизнь, но недостаточно удобный для того, чтобы провести в нем полгода. Вы понимаете, что я хочу сказать.

Итак, ящик был сколочен, самка ламантина доставлена на борт "Спасения", и несчастных животных присыпали стружкой, которая, по замыслу Ноя, должна была их согревать. Абсолютно, подчеркиваю, сухой древесной стружкой. Этого добра у капитана было достаточно: плотники трудились дни напролет.

Все попытки интеллигентного ламантина объясниться, втолковать, что его виду Потоп совершенно не грозит, не произвели на Ноя никакого впечатления. Старикан, - видимо, из-за влажных печальных глаз ламантина, - вбил себе в голову, что это животное просто решило уйти из жизни. Совершить добровольное самоубийство.

- Бедняжка просто не хочет бороться, - сказал о ламантине Ной своей невестке (и, заодно, любовнице) Анаис, - что-то его угнетает┘

Эти слова были встречены гомерическим хохотом крысиных блох, подслушивавших, как обычно, разговоры Ноя. К счастью, для человека смех этих насекомых недостаточно громкий, и патриарх ничего не заподозрил. И при всей своей неприязни к блохам я на этот раз с ними согласна. В этом, кстати, мое отличие от представителей рода человеческого: я могу признать правоту особи, лично мне несимпатичной.

Озаботившись судьбой ламантина, Ной, первым делом, решил, что животное угнетает страх перед Потопом. Тогда он решил проводить с ним курс своеобразной терапии. Выражалась она в том, что старик по вечерам приходил к ящику ламантинов, и, будучи в подпитии, рассказывал о том, что скоро Потоп закончится, и он, ламантин, будет жить в доме Ноя. Старик расписывал ламантину самые радужные перспективы грядущей совместной жизни, называл его своим любимцем, обещал кормить до самой смерти, и никогда не обижать. Ламантин, отчаявшись что - либо объяснить Ною, помалкивал, отдуваясь. Нехватка воды, сами понимаете, сказывалась на нем и его супруге не очень хорошо. Ной не обращал на это внимания: ему казалось, что животные потеют просто от страха. Из жалости он даже распорядился занавесить иллюминатор в каюте ламантинов, чтобы "бедняжек не пугал вид морских глубин". В результате ламантины лишились возможности просто посмотреть на свою естественную среду обитания. Как они выжили, спросите вы. К счастью, среди животных был слон, который многое повидал на своем веку. И ламантины были ему знакомы. Когда на подлодке "Спасение" трубили отбой, слон выкачивал воду из отделения для амфибий и поливал ламантинов. Так они продержались два месяца. Потом Ной заметил, что животные выглядят "мокрее, чем обычно " . Чтобы решить эту, как ему казалось, проблему, он распорядился утеплить каюту ламантинов, и повелел павлинам три раза в день обмахивать бедолаг хвостами. К чести павлинов, - не самых, увы, умных представителей мира пернатых, - они распускали хвосты только в присутствии Ноя.

В общем, каким-то чудом ламантины сумели выжить во время путешествия на подводной лодке. И в самый последний его день самец, разбив ящик, навалился на иллюминатор (лодка в то время была погружена в воду примерно наполовину) и выдавил его. После чего ламантины спокойно выплыли в море, чтобы спешно отплыть с мелководья подальше. Медлить было нельзя, вода же отступала! Но ламантины, проявив в который раз вежливость и такт, решили сначала попрощаться с Ноем. Они подплыли к борту лодки и посвистыванием дали о себе знать. Всякий порядочный человек, увидевший в море животных, которых считал сухопутными и держал полгода на сухом пайке, сгорел бы со стыда. Но только не Ной. Капитан первого ранга (это звание он присвоил себе на сорок шестой день путешествия) не может ошибаться! Покоритель морей Ной никогда не бывает не прав!

И как же он, по-вашему, на это реагирует? Вместо того, чтобы признать свою ошибку, и извиниться, патриарх приходит в ярость, и, схватив железную палку, пытается ударить по голове ламантина. При этом Ной кричит, что, дескать, ламантин обманщик, и специально (!) попался на глаза охотникам, чтобы провести полгода не в бушующих водах Потопа, а в комфорте и уюте (?). Ламантин, благоразумно отплыв подальше, выразительно крутит ластой у своей усатой морды, и уплывает навсегда. Ной же, напялив капитанскую фуражку, предает это морское млекопитающее анафеме, и завещает представителям рода человеческого уничтожать ламантинов, где бы они не были обнаружены. Вы скажете, враки?

А как же морская корова, скажу я!

Да, да. Морская корова, которая исчезла уже к 19 веку. А ведь ее уничтожили именно поэтому. Очень уж она похожа на ламантина. Да, небольшие различия между этими подвидами есть, но разве вас, потомков Ноя, это интересовало ┘

Впрочем, простите. С тех самых пор, как "Спасение" столкнулось под водой с кашалотом, я всегда немного путаюсь, когда говорю слишком долго. Итак, я начала с аварии.

Знайте, что никакого осмысленного окончания путешествия Ноя не было. Мы просто всплыли для того, чтобы подышать свежим воздухом, оглядеться вокруг, и послушать очередную лекцию капитана. Кажется, в тот день это было что-то о недопустимости смешивать в питании мясные и молочные продукты. И едва Ной, настроившись (не без литра вина, конечно) начал говорить, как лодка нашла на мель. Мы все, конечно, попадали, все смешалось, но порядок был восстановлен относительно быстро. После чего все увидели, что вода стремительно убывает, уступая место суше. Так что, хоть голубка и принесла зеленую ветвь, Ной не знал, куда причаливать. Мы нашли сушу совершенно случайно. Это первое.

А второе заключается в том, что, когда мы уже обжились на Земле, и ситуация стала проясняться, выяснилось: Потоп длился всего неделю. Просто плохой капитан Ной завел подлодку "Спасение" к нынешнее Средиземное море, и мы там, естественно, плавали больше, чем неделю. Точнее, полгода. Это еще ничего. Не ошибись Ной в расчетах, и не выведи лодку к побережью Греции, мы бы плавали там до скончания веков! Когда мы приплыли к суше, Потоп давным-давно закончился.

Что? Убывающая вода? Да ведь это же был отлив!"

ХХХХХХХХХХХ

- Ну, хорошо, - устало сказал Петреску, и отложил бумаги. - Ну, а лейтенант Петреску-то здесь при чем? На папке написано: "Последняя любовь лейтенанта Петреску". И при чем здесь он, то есть, я, если в папке - какой-то бред про Ноя, потоп, и морских свинок?!

Светало, но в комнате по-прежнему было темно. Балан, не любивший дневного света, всегда накидывал на окно клеенку.

- Понимаете, - торопливо заговорил Балан, - когда я увидел вас, то моя творческая, чего уж там, импотенция, прошла. Я понял, что вы - тот самый человек, который может стать героем моей книги. Конечно, вы выдуманный. Такой сильный, свежий, целеустремленный. Но, естественно, это должен был быть рассказ о любви! Поэтому, когда я увидел вас с этой бешеной девицей, которая лягнула меня на митинге студентов, я вообразил, что это ваша возлюбленная. И придумал название повести: "Последняя любовь лейтенанта Петреску".

- Где-то я это уже слышал, - произнес банальную фразу Петреску, тупо глядя на зеленую скатерть.

Петреску впервые пожалел, что не ходил в театр абсурда. Если бы ходил, подумал он, сейчас было бы легче.

- Ну, а при чем здесь я, если в вашей┘этой┘книге┘обо мне нет ни слова?

- Понимаете, - виновато объяснил Балан, - дальше названия дело не пошло. Я сел писать книгу о выдуманном вас, но потом понял, что это будет книга о библейских событиях, написанных от лица второстепенных героев. Да, идея не нова, но я честно в этом признался устами своей героини, морской свинки. Помните место про "Сотворение мира за 10 с половиной недель"?!

- У свинок не уста, а рыльца, - поправил Петреску.

- Мой лейтенант, - засмеялся Балан, - вы формалист.

- Наверное, - вспомнив Наталью, и бомжа Мунтяну, ответил Петреску. - Хорошо, мой журналист. Что мы дальше-то делать будем?

- Надо что-то придумать вот┘ с телом.

Петреску глянул на Эдуарда и захохотал. Оказывается, все это время, до самого утра, Балан сидел на стуле, держа в руке нож, воткнутый в спину майора. Балан проследил за взглядом Петреску, и тоже рассмеялся.

- Что там с арабскими террористами какими-то? - спросил, утирая слезы, Петреску.

- Ерунда, но опасная, - смеясь, ответил Балан, - наши спецслужбы решили отличиться перед западными коллегами, и нашли здесь, в Кишиневе, Бен Ладена.

- А он и в самом деле здесь? - приятно удивился Петреску.

- А Бог его знает, - хихикал Балан, - я лично в это не верю.

- Ну, - задал уже привычный для себя вопрос Петреску, - а я здесь при чем?

- А я вашу фамилию сдуру ляпнул, когда меня про арабских террористов спрашивали, - гогоча, признался Балан.

- Неужели все делается вот так, по-идиотски?! - не рассердился Петреску.

- Вся наша жизнь, лейтенант, - закончил смеяться Балан, - цепочка нелепых событий.

- Этот мир, - согласился Петреску, - просто бардак какой-то. Я, пожалуй, уеду. Везде абсурд. Хочется чего-то┘ настоящего, что ли. Возьму вот свою женщину, и уеду.

- Я тоже уеду. А женщина знает, что она ваша?

- Боюсь, нет. Но, может, уговорю.

- А вы куда собираетесь?

- Хотелось бы в Испанию.

- Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак.

- Остров. Англия?

- Полно фундаменталистов и спецслужбы.

- США? Россия?

- И там и там - маразм. Восток тоже отпадает. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.

- Куда же податься? - закусил губу Петреску.

Искренне сопереживающий Балан вдруг всплеснул руками, и склонился к лейтенанту:

- Послушайте, лейтенант! Я знаю одно чудесное тихое местечко. Только вчера ночью оттуда┘

ХХХХХХХХХ

Танасе, чувствуя, что еще несколько недель жары и дела по арабам-террористам его просто доконают (давление прыгало, как резиновый мяч, сумасшедший мяч, жаловался он жене) прошел в кабинет и смахнул со стола стакан. Константин начал пить. Закрыв дверь на ключ, директор СИБ дрожащими пальцами взял кассету очередной прослушки Петреску, и решил, что это последняя запись, которую он будет слушать. Потом Петреску надо будет брать.

- Тепленьким, - сказал еле дышавший из-за жары Танасе, и рассмеялся.

Выпив вина прямо из бутылки (за стаканом посылать было лень, но главным образом - стыдно) Танасе решительно включил диктофон. Отсутствие популярной мелодии внушило ему осторожный оптимизм: Танасе скрестил пальцы, и стал надеяться, что Наталья и Петреску поссорились.

- Я хочу сбежать из Кишинева. Я исчерпала этот город, и этот город исчерпал меня, - говорила курившая, видимо, Наталья.

- От себя, - Танасе с удовольствием отметил, что Петреску скучен, и потому смакует банальности, - не убежишь.

- Выеби меня.

Танасе вздохнул.

- Оксюморон, - Петреску с удовольствием вставил в разговор слово, прочитанное вчера в пьесе Шекспира.

- Ничего подобного милый, - проворковала Наталья - оксюморон был бы, если бы я сказала: выеби, не коснувшись меня.

- Заткнись, и становись на колени.

Наталья, судя по глухому стуку, так и сделала. Петреску на пленке и Танасе в кабинете громко засопели. Правда, по разным причинам.

- Ты ведь не впадешь в меланхолию, милый. Правда? - прервалась Наталья.

- Когда ты ведешь язык вверх, - после паузы отвечал Петреску, - ты ведешь его в самое сердце Господне.

Он тоже лиричный, угрюмо порадовался Танасе, и выпил еще. И его она тоже бросит.

- Так ты не впал в меланхолию, милый?..

- Какая разница?

- Мы так не┘ - маленькая пауза на то, в отчаянии подумал Танасе, чтобы сунуть в проклятого лейтенанта раскаленное жало, затем перерыв, - ┘ не договаривались┘

- Некоторые женщины, - а вот тут, наверное, подумал Танасе, этот юнец покраснел┘ - делают это шумно, с обилием слюны, засасывают на корню. Ты - нет. Ты жалишь.

Ты жалишь меня в самое сердце, проклятый лейтенантишка, подумал Танасе, и начал набрасывать на бумажке приказ о ликвидации Петреску. С Константина было довольно.

- Слюна, - судя по звуку (слава богу, догадался не снимать на видео, со злобой подумал Танасе) Наталья плюнула на лейтенанта, а потом слизнула, - очень важна, больше даже┘ чем ты думаешь, милый┘

- Так. Еще.

- Но┘ только не надо меланхолии. Это все так грустно. Так напрягает┘ мужчинка┘ Мы не этого искали. Мы не делимся проблемами, и у нас не бывает плохого настроения.

- Бывает, но, - Танасе показалось, что в словах Петреску он различил горечь, - мы не бываем друг с другом, когда нам плохо.

- И это┘

- И это здорово.

Танасе представил себе Наталью с раскрытым над плотью ртом. Наверняка она выглядела словно сказочный Сфинкс, ждущий верного ответа. Константин захихикал. Приказ был закончен.

Несколько раз лейтенант на пленке снова начинал шумно сопеть, а потом наступила тишина.

В голове у Танасе крутилось лишь слово, одно слово:

- Отстрелялся, - прошептал Константин, и подошел к окну.

Осторожно открыл его, сел на подоконник, и глянул в низ. Ни мертвый майор Эдуард, ни три раза убитый, и воскресший стажер Андроник не видели, как на черно-белом мониторе в их кабинете Танасе подмигнул скрытой камере, и вывалился вверх ногами из окна на восьмом этаже.

Танасе летел очень долго. Сначала яркое солнце расплылось в его глазах радугой, стало густеть, будто кисель, и шептать, словно русалка. Вечность, вечность, вечность, шептал Танасе, стремительно падая вниз. Мотнув головой, он заметил, как на улице взорвалась шутиха. Под потолком неба повисли восемь цветных дирижаблей. Снизу помахивали красными ленточками на зеленых шестах карнавальные китайцы. Вдалеке урчал кит. В мозгу расцветала огромная белая роза : вот она разбухла, и, распустившись до предела, увяла и опала. Сверху посыпались оранжевые шары.

Константин Танасе грудью встретил асфальт.

ХХХХХХХХХ

В подъезде было что-то не так. И на лестничной клетке. Дверь была скошена. Крепление верхней петли сорвано, словно какой-то местный пьяненький Минотавр пытался сорвать ее бешеными ударами головы. Склонив голову, Петреску внимательно посмотрел на вырванную ручку двери, и тихонько притронулся к косяку. Тот тоже шатался. Петреску обернулся: со стекла, отгородившего закуток для сушки белья, коробок и хлама, на него глядело странное существо. Худощавое: то ли мужчина, то ли женщина. Быстро наступающие сумерки украли половину его лица, но Петреску видел, что веки у него густо накрашены синим, а лоб - позолотой. В полутьме различим шлем, белое одеяние, - то ли короткая простыня, то ли длинная рубашка, - крепкие ноги, сандалии со шнуровкой. Со времен Гермеса такие носили только женщины. Сандалии тоже позолочены, и неожиданно весело поблескивают возле них маленькие крылья. Со стекла на Петреску глядит он: Меркурий, обманщик, Посланник. И в руке его уныло свисает крученый рог, в который Посланник трубит, возвещая волю богов. И тут Петреску, и так с большой неохотой нарядившийся во все это по просьбе Натальи, начало казаться, что наряд этот слишком нелеп здесь. Что-то вторглось в Аттику, облачком окружившую его от всего, что есть вокруг. Кажется, нечто похожее на реальность.

- Нарядись Меркурием, - попросила она его, - сегодня мы устроим необычную вечеринку. А-ля тусовка на Олимпе. С последующим бешеным совокуплением, конечно.

- Что? - не понял Петреску.

- Ох, - вздохнула она. - неужели в Полицейской Академии не учат, кто такой Меркурий?

- Это, скорее, для финансового института, - разозлился Петреску, - и если бы ты знала, как от твоей затеи попахивает провинцией!

Но, в конце концов, она его уболтала. Навалившись плечом на дверь, Петреску, вопреки ожиданию, слишком легко ввалился в коридор квартиры. Вихрем понесся по комнатам. Пустота. Если бы все было оставлено так, как обычно, он бы ничего не заподозрил. Словно лишая его последней иллюзорной возможности на что-то надеяться, Наталья скальпировала дом. Пусто. Нет мебели, кухня пуста, пропали даже обои. В ванной комнате сняты ванна и унитаз. Между комнат не было дверей, но Петреску уже знал, что перед тем, как двери вынесли, из них вынули стекла.

На полу ванной комнаты была снята даже плитка. Цемент местами потрескался. В одной из трещин торчал, - будто кусочек мяса, застрявший между зубов, - сложенный пополам лист бумаги. Отбросив шутовской рог в сторону, Петреску снял шлем, и, беззвучно ругаясь, наклонился к листу. Взял его. Развернул. Механический лист, неприятный, с неприязнью отметил лейтенант. Формат А-4. Даже две фразы, набранные на компьютере и распечатанные на этой бумаге позже, смотрелись на листе неуместно. Обе они были буквально под верхним краем. Обилие пустого места коробило взгляд. Первая фраза была набрана шрифтом четырнадцатого размера. "Найди меня". Вторая, двенадцатым шрифтом: " Если видишь в этом смысл, конечно".

Пощечиной пройдясь по вспыхнувшей щеке лейтенанта, - даже обильный слой краски этого не скрыл, - лист пал на цемент. Безусловно, Наталья хлестнула Петреску этим листом.

Последний штрих: в квартире отключена даже вода. И лейтенант не смог смыть краску с лица.

Распахнув оконные рамы (пустые, пустые, конечно), Петреску долго глядел на двор, окруженный многоэтажными зданиями - муравейниками. Под окном толкали машину трое мужчин. У беседки рядом с маленьким футбольным полем курила женщина. Она присматривала за коляской, в которой спит ребенок. На поле играли в футбол подростки. Петреску решил, что сумерки скоро уступят ночи, но было все еще очень жарко. По его левой щеке струилась краска.

- Добро пожаловать в мираж действительности, - сказал себе лейтенант, и с бессильной злобой добавил, - сука!!!

┘Кое-как утерся рубахой, и, приспустив шнуровку сандалий, постучал к соседке. Та открывает, и Петреску, наконец-то, увидел, какая она. Старушка с высокой прической, наверняка, накладными волосами, испуганно посмотрела на лейтенанта поверх дверной цепочки, которую открыть так и не пожелала:

- Уехала. Вчера уехала.

- Мы вместе в театре выступали, - солгал Петреску, для убедительности добавив, - конечно, не в настоящем, а так, в любительском┘

- Аа-а, - соседка почему-то поверила и сразу успокоилась, - очень приятно.

- Ни адреса, ничего?

- Абсолютно, - прикрывает старушка глаза, - молча съехала, и даже не попрощалась┘

- Должно быть, новые покупатели что-то знают?

- А покупателей и нет .

Незримая вторая пощечина отбросила голову Петреску чуть влево.

- А, так она┘ снимала квартиру?

- Конечно, - и старуха вновь подозрительно сощурилась, - это квартира не ее. Только хозяев нет. Приедут они через год. А пока меня попросили за помещением присмотреть.

- Может, вы могли бы узнать┘

Дверь прикрылась, старая черепаха снова спрятала голову в панцирь, и Петреску медленно спустился по ступеням вниз, подгибая каждый раз ногу, чтобы с размаху опустить на другую вес всего своего тела. Дверь в подъезд была приоткрыта. Петреску прикрывал рукой глаза даже от сумерек.

Лейтенант вышел из дома.

ХХХХХХХХХ

- Эй, Петреску, - смеялись в оцеплении, - ты чего нос повесил, как будто у тебя в кармане шиш с маслом?

- У меня в кармане, - равнодушно ответил Петреску, - двадцать пять тысяч долларов.

Оцепление заржало еще громче. Лейтенант Петреску страдал, стоя на краю широкой дороги, ведущей из кишиневского аэропорта в город. В этот день все полицейские Кишинева обрамляли дорогу, как черные (под цвет форме) бантики. В Молдавию прибывал министр обороны США Рамсфельд. Петреску, потративший два дня на поиски Натальи, и понявший, что девушка исчезла бесследно, скорее всего, уехала, впал в оцепенение. Сейчас его не раздражали даже шутки коллег. Лейтенант безучастно следил за дорогой, на которой вот-вот доложен был появиться кортеж высокого гостя, и отгонял от тротуара зевак. Несколько месяцев странной связи с Натальей его доконали, он это чувствовал. Лейтенант, поделивший с журналистом Баланом неприкосновенную сумму СИБа, надеялся, что Наталья уедет вместе с ним, и потому, не найдя ее дома, понял: сердце его разбито. Высокий женский голос за его спиной бросил:

- Да когда же дорогу-то перейти можно будет?!

Петреску обернулся, и, глядя на Наталью, выдал заученную фразу:

- Через полчаса, отойдите от тротуара, полиция Кишинева приносит вам извинения за доставленные неудобства.

ХХХХХХХХХ

- Вот так, - улыбнулась Наталья, - ты меня искал, лейтенант.

Петреску пожал плечами, и повернулся к ней в профиль.

- Если ты не хотела, чтобы я тебя искал, зачем оставила записку? - пытаясь выглядеть холодно, бросил он.

- Каприз, - состроила гримаску девушка.

- Ты куда собралась? - равнодушно спросил Петреску.

- В аэропорт, - подумав, и стало понятно, что это правда, ответила Наталья. - А что?

- Зачем пришла?

Наталья подняла брови.

- В аэропорт едет автобус с остановки, которая у твоего дома, - угрюмо пояснил Петреску, - так что сюда ты пришла, именно для того, чтобы на меня посмотреть.

- Ну, может и так.

- Доставил удовольствие?

- О, лейтенант, во всех смыслах удовольствие┘

- Шлюха.

- А может, я в тебя влюбилась, - спросила девушка, - а, Петреску?

Коллеги лейтенанта, проявив недюжинную тактичность, сделали вид, что увлечены охраной дороги. Это было очень мужественно с их стороны: в Молдавии никто никогда не нападал на кортежи.

- Зачем тогда все вот это, - поискал Петреску подходящее слово, и, не найдя, заменил его универсальным, - дерьмо?

- Любовь, Сережа, - пояснила Наталья, - может и пугать. Да и вообще, что это ты злишься?

- Я злюсь?

- Ты злишься. Свое-то ты получил, разве нет?

- Я, может, и не только этого┘ - растерялся Петреску, - ну, что, неужели трудно было нормально сказать: мне, мол, не только секс, но еще и┘

- А трудно было догадаться? - Наталья злилась, и поэтому кричала

- Ты┘ - затрясся от ненависти не любивший публичные скандалы Петреску, - ты как базарная торговка себя ведешь. А раньше, как шлюха. Слушай, ты нормальной бываешь?

- Нормальной, это как? Убогой, как ты?!

- Я убогий?!

- Ты убогий!!!

Петреску помолчал, отвернулся, и с яростью прошипел:

- Убирайся!

- До свидания, - прошипела Наталья.

- Чтоб тебе, - Петреску подумал, - ┘ провалиться.

- Чтоб твой язык окостенел!

Лейтенант пожевал, хоть во рту у него ничего не было, и глянул на часы. Шагов за спиной слышно не было.

- Ну? - спросил он, и повернулся.

Наталья плакала. Она явно притворялась.

- Если ты, - уволакивая ее в сторону от дороги, будто диктовал лейтенант, - еще раз. Сделаешь. Нечто. Такое. Что. Сделала. Я. Тебя. Живьем. Зарою.

- В. Землю, - поддразнила она его. - Нет. Дай. Поцелую.

Когда Петреску открыл глаза, на дороге появился кортеж. Наталья снова его поцеловала.

- Куда ты собралась-то? - спросил Петреску.

- Хотела в Испанию.

- С ума сошла? Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак, - с жаром взялся разубеждать ее Петреску. - Острова тоже ни к черту не годятся. В Англии вот, к примеру, полно фундаменталистов и спецслужбы. В США и России - маразм. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.

- Куда же податься? - спросила Наталья.

Петреску улыбнулся, и, сняв на ходу китель, и бросив его в клумбу, сказал:

- Любовь моя. Я знаю одно чудесное тихое местечко┘ А в дороге ты почитаешь книгу, которую написал о нас один чудак. Она так и называется. "Последняя любовь лейтенанта Петреску".

ХХХХХХХХХХХХХХХХ

- В следующий раз положи больше перца, - попросил Осама, и положил нож на стол.

- О, да, величайший, - благоговейно сказал Саид, и поклонился.

Осама поморщился. С того дня, как он побывал на собрании в университете, знаки почитания ему оказывали в киоске все. Больше всех, как ни странно, молдаванин Сержиу. Афганца это утомляло.

- Что это на дороге? - мягко спросил Осама у Сержиу, поглаживая бороду.

- Какой-то американец приехал, - сказал Сержиу, опустив глаза, - из важных шишек.

- Аллах велик, - сказал Осама, взял со стола одну шаурму, и вышел из киоска.

За полтора года жизни в Кишиневе Осама выходил из киоска всего один раз. В университет. И вот, вышел сейчас. Саид встал на колени, и начал молиться. Бедняга горячо плакал.

- Мученик умрет сейчас на моих глазах, - бормотал он, - мученик умрет, но унесется в рай, а душа американца, которого мученик, без сомнения, убьет, попадет в ад. Ее будут глодать грязные псы.

Сержиу понял, что сейчас все закончится. Сумасшедший (еще бы, подумал Сержиу, сойдешь тут с ума от бездействия) Бен Ладен нападет на кортеж, его убьют, он, Сержиу, получит 25 миллионов долларов, разведется┘ От этих мыслей его отвлекли громкие причитания Саида:

- Мученик умрет, мученик сейчас отправится в рай, о┘

- Заткнись, - пнул его Сержиу, и с гордостью добавил, - чурка чернозадая.

Саид, ушедший в причитания, не обратил на это никакого внимания. Сержиу взял его за ухо, повернул лицом к себе, и громко и внятно сказал:

- Заткнись, араб занюханный! Чурбан немолдавский!

Саид от удивления открыл рот. На улице послышался шум. Кортеж подъезжал к киоску. Осама подошел к оцеплению, встал за спиной у полицейского. Забыв обо всем, Сержиу и Саид следили за Бен Ладеном. Наконец, машины появившегося кортежа начали тормозить на повороте. В толпе ахнули. Осама Бен Ладен размахнулся и шлепнул шаурму о лобовое стекло машины, где, судя по всему, ехал Рамсфельд. Оцепление и зеваки замерли. Машины остановились. Из той, на лобовом стекле которой были разбросаны капуста, помидоры, кусочки мяса, и растекался соус, вышел сухопарый мужчина в хорошем костюме. Это был Рамсфельд. Поглядев на Осаму, американец растерянно бросил:

- Оу, молдэвиан антиглобалист!

Осама на хорошем английском языке сказал:

- Господин Рамсфельд, я не согласен с политикой вашего государства на Ближнем Востоке! Своими действиями я выразил свой протест!

После чего повернулся, и ушел в киоск резать лук. Только после этого ошеломленная охрана американца прикрыла его телами, бронированными чемоданчиками, и уволокла в другую машину. Рамсфельд почему-то (почему, не раз спрашивал он потом себя) мазнул пальцем соус, и попробовал. Было вкусно. Кортеж уехал. Полиция спешно отобрала у фотокорреспондентов камеры. Через полчаса город выглядел как обычно.

- Я не Осама Бен Ладен, - сказал коллегам афганец, снова взявшись за нож и помидоры, - хотя меня и вправду зовут Осама. И еще.

Мужчины подались к афганцу. Тот нахмурился:

- По-моему, вы зря убили Ахмеда.

┘ В полном молчании мужчины в киоске резали овощи, мясо, делали соус, и готовили шаурму. В девять часов вечера, как обычно, они вымыли посуду, ножи, и стали собираться. В девять пятнадцать киоск взяло штурмом подразделение спецназа СИБ. Приказ об операции отдал новый начальник службы, Анатол Ботнару. Разбирая бумаги безвременно погибшего Танасе, Ботнару наткнулся на записи об Осаме Бен Ладене в Молдавии, и решил действовать.

Штурм прошел на отлично. Осаму убили выстрелом в затылок. Саида изрешетили очередями. Сержиу убить не смогли, потому что он был мертвым: Саид зарезал его за "грязного араба". Тела Саида и Сержиу закопали в старых могилах на Армянском кладбище. Человека, которого все считали Осамой Бен Ладеном, вывезли на север Молдавии, и спустили вниз по Днестру.

Осама Бен Ладен в мировых СМИ был объявлен найденным и уничтоженным, без указания страны, где это произошло. Новый директор СИБ получил орден, участники штурма - медали.

Молдавия - безвозвратный кредит в полтора миллиарда долларов.

ХХХХХХХХХХХХХХХХ

"┘ Отлив! О, да, разумеется, я этого не отрицаю. Но, скажите на милость, откуда мне было об этом знать? Ну, откуда?! Ведь я, Ной - всю свою жизнь провел на земле. Мореходов в нашем роду никогда не было. Спросите меня о том, что такое астролябия, и я не найду, что ответить. Кстати, путешествие в "Спасении" в этом плане нисколько не обогатило багаж моих знаний. Все эти штурвалы, зюйд-вест, румбы, перископы, - как были для меня чудовищной ахинеей, так и остались. Это никогда не было мне интересно. Меня всегда тянуло к земле. Хотя, конечно, проявилось это не сразу.

Помнится, в детстве, когда отец заставлял нас, его детей, - четырнадцать человек, что вы хотите, патриархальная семья, период перехода от первобытнообщинного строя к феодальному, и даже ранняя его фаза! - так вот, когда он заставлял нас вкалывать как проклятых на наших угодьях, я противился этому. Конечно, мой протест носил молчаливый характер. Еще бы! Попробовал бы сын главы общины открыто выразить свое недовольство решениями отца в Иудее примерно так за пять тысяч лет до Рождества Христова! Да меня бы моментально забили до смерти каменьями. И никто бы и глазом не повел. Одним больше, одним меньше, какая разница? И причина этого - не во врожденной свирепости нашего племени, которое в годы моей юности переходило от кочевого образа жизни к оседлому (как раз мой батенька, царствие ему небесное, всячески этому способствовал)! Просто тогда была ужасающая детская смертность. Мы потому и рожали по дюжине детей для того, чтобы хоть пара - тройка дожила до своего совершеннолетия, а не встретила его в песчаной могиле. Люди мерли как мухи. Болезни, голод, постоянные войны. Нет-нет, не надо сочувственно кивать головой. Я вижу, и двадцать веков спустя в этом плане ничего не изменилось. И, полагаю, Бог просчитался, понадеявшись на то, что человечество все-таки повзрослеет. Ну, такие уж мы, люди┘

Так вот, к земле меня в детстве не тянуло, но это вовсе не значит, что тянуло к морю! Более того, я даже не представлял себе, что это значит - море. Конечно, вы вспомните о Мертвом море, но, простите, морского в нем, как в морских свинках - одно название. Я не то, чтобы не патриот Иудеи, просто - реалист и прагматик. Давайте говорить напрямик: о том, что такое море, никто из семитов, кроме финикийцев, и понятия не имел. Поэтому я, кстати, не нахожу ничего странного в том, что Яхве избрал именно такой способ уничтожения избранного им, но не оправдавшего сиятельных надежд народа. Да, он решил утопить евреев в море, которого те никогда не видели. Что значит, всех? Нет, конечно. Только евреев.

Остальных-то ведь он и за людей не считал.

Какой же смысл был ему их топить, спросите вы. Нельзя устроить революцию, не перебив горшков в лавках, отвечу я. Ведь не мог же он устроить мини-потоп исключительно для Иудеи! Вот и пришлось зачистить всех под одну гребенку. Так что остальное человечество пострадало из-за богоизбранного народа. Только никому не слова, умоляю. Если станет известно еще и это, антисемитизм никогда не исчезнет┘

В общем, труд на земле я в детстве недолюбливал. Со временем все изменилось. Нет, копаться на грядках я так никогда и не научился, зато почувствовал тягу к скотоводству. Папеньке это не очень нравилось. Он, для своего времени, конечно, был подлинный реформатор. Считал, что нам давно пора прекратить кочевой образ жизни, а вместо этого - закрепить за собой большие земельные угодья, которые и обрабатывать. Многие понимали, что он прав. Но, справедливости ради отмечу, были и такие, кто никак не мог смириться с прогрессом. Моему отцу, - вождю нашего немногочисленного племени, - они доставили немало хлопот. Особо усердствовал один приблудный, Ишуа, который в племени считался не то, чтобы низшим, но явно к руководству не принадлежал. Тот разглагольствовал, что, дескать, занимая землю, мы поступаем не по-божески, поскольку она принадлежит всем по праву. И пользоваться ей имеют право, стало быть, все. И, раздраженно заключал за Ишуа отец, нам, следуя этой логике, не остается ничего другого, кроме как остаться толпой оборванцев, которые скитаются по кругу с немногочисленным скарбом из века в век.

Сердцем я понимал Ишуа, разумом - отца.

Больше всего мне нравилось странствовать в пределах нашего небольшого мирка. В то же время, не прекрати мы вовремя своих странствий, нас бы поработили оседлые соседи. В общем, классический переход от кочевого скотоводства к оседлому земледелию. Со всеми вытекающими отсюда конфликтами интересов. Ничем хорошим это для политических противников отца не закончилось. В один прекрасный день он собрал их всех, во главе с Ишуа, и пригласил на пирушку. Будь они хоть чуточку благоразумней, сразу поняли бы: здесь дело нечисто. Но у них, все еще наивных, как дети, по-прежнему были извращенные представления о каком-то там кодексе чести кочевника: человека, не покидающего седла. Согласно этому кодексу, жизнь гостя для кочевника священна. В принципе, с этим никто и не спорил. С этим согласился даже отец, когда слуги вытаскивали из нашего шатра окровавленные трупы Ишуа и его приспешников.

- Только вот их беда в том, сынок, - сказал он, подняв мой подбородок, - что я давно уже не кочевник. И их кодексы для меня ничего не значат┘ А сейчас ступай и помоги слугам выбросить трупы подальше. Только не прикасайся к телам руками!

После этого случая, укрепившего власть отца, его авторитет среди окрестных племен лишь вырос. И некоторые из них перешли под наш, как это теперь называется, протекторат. Вынужден признать, что в результате родительских новшеств наша жизнь изменилась, скорее в лучшую сторону. На четвертом году оседлости в племени появилось больше продуктов, чем мы смогли бы съесть до следующего урожая. Такое было впервые. Память негодного Ишуа и его последователей была посрамлена. Остатки оппозиции исчезли.

Когда отец умер, я, наконец, сумел претворить в жизнь свою давнюю мечту: заняться скотоводством. Но и земледелия мы не оставляли. В результате наше благосостояние значительно возросло. А обо мне заговорили как об умном и дальновидном молодом вожде. Особенно импонировало старейшинам то, что я начал проводить нововведения, дождавшись смерти отца, а не до нее, и, стало быть, уважил старину и не начал гражданскую войну. Хотя, честно признаюсь, мне это тяжело далось. Папаша уже на 107-м году жизни (скончался он в 120) стал совершенно невыносим. Капризный, раздражительный, нетерпимый ко всем инакомыслящим. В общем, классический азиатский тиран. Только в масштабах помельче. Это-то и ужасало: в конце концов, куда легче быть поданным тирана огромной страны, чем деспота маленького племени. В первом случае у вас элементарно меньше шансов попасть под горячую руку правителя. А к 112-му году жизни папаша окончательно впал в маразм и запретил скотоводство вообще. Чтобы возобновить его, мне пришлось ждать восемь лет.

Пустяки для библейских старцев, скажете вы. Нет, не пустяки, далеко не пустяки. Восемь лет, и восемь лет под неусыпным надзором доносчиков кошмарного деспота, раздражительного тирана, убившего четверых своих сыновей (ему показалось что огни, видите ли, недостаточно почтительны к папочке) - совсем не одно и то же. Каждый час из этих восьми лет я рисковал жизнью.

Неудивительно, что я начал пить.

Причем так сильно, что это, как вы уже сами убедились, вызывало насмешку даже у морских свинок. Но и пить мне приходилось крайне осторожно: если бы отец узнал, что я - алкоголик, он бы никогда не оставил меня наследником власти. Поэтому я ухищрялся пить так, чтобы это никто (даже жена моя) не заметил. Сначала чашку горячительного, потом две, затем три. Потом - четыре, и еще - вино, которое оставалось дома. Постепенно многие стали удивляться красному цвету моего лица и постоянным головным болям. Приходилось врать, что мой организм очень чувствителен к перемене погоды. Кстати, так оно и было: пьяницы очень чувствительны к малейшим колебаниям давления в атмосфере. Да и голова у меня болела постоянно: повязку, смоченную в холодной воде с уксусом, я практически никогда не снимал.

Но при этом от меня никогда не пахло. Никогда! Что вы. Малейший запах спиртного, и папаша велел бы забить меня камнями прилюдно. Сын-алкоголик - какой позор для племенного князька. При этом его совершенно не интересовало бы мое оправдание, что алкоголиком меня сделали его подозрительность, властность и нетерпимость. Не то, чтобы он был не способен воспринимать разумные аргументы. Нет, папаша был не дурак. Он этого бы просто не понял. Это объяснение - не из его мира, не из его системы координат. Мы бы говорили с ним на разных языках. Он был упертым, как баран, этот человек, говорю вам. И нисколько этого не стыжусь.

Ах, да, запах. Простите, я сбивчив. Так вот, чтобы избежать его появления, пил я вдалеке от дома. Выбирался в пустыню часам к пяти вечера, чтобы, как говорил домашним, побыть в одиночестве. Естественно, следили за мной и в пустыне, - исключительно ради того, чтобы знать, не сговариваюсь ли я там с кем-то о смещении с поста вождя моего драгоценного папаши. И потому никаких подозрений донесения наушников у отца не вызывали: они говорили ему, что я лишь сижу по несколько часов на пригорке, время от времени пью воду из меха (мне специально пришлось создать себе славу водохлеба) да разговариваю с небом.

Папашу это так впечатлило, что он решил, будто я - будущий пророк. О, конечно, будущий. Ведь пророка рядом с собой, при своей жизни, он бы не потерпел никогда!

То есть, мысль о том, что он породил человека, запросто общающегося с Богом, ему льстила. Но - в перспективе, исключительно в перспективе. Соседство рядом с пророком грозило его власти. Но и убить меня он не мог, потому что это навредило бы его посмертной славе. Поэтому папаша нашел, как ему казалось, золотую середину. Призвав меня к себе, он участливо поделился со мной своими терзаниями (того, что вы сейчас называете комплексами, у него не было совершенно) и попросил меня держать язык за зубами насчет моих разговоров с Богом. А вот когда я покину сей бренный мир, можешь этого не скрывать, заключил он. Что я мог сделать? Простершись ниц, пообещать, что выполню родительскую волю. Вот и все. Не противно ли мне было делать это? Да нисколько. К тому же, лежа на пыльной земле, удобнее скрывать улыбку.

Ведь никаких разговоров с Богом я не вел. Просто беседовал с собой, когда алкоголь хорошо растворялся в крови. А после того, как опьянение на свежем воздухе постепенно проходило, возвращался домой, стараясь не наткнуться ни на кого по пути, выпивал литра четыре ледяной воды , а потом блевал. Затем - снова вод, и так до тех пор, пока алкоголь не выходил из меня весь.

И так - восемь лет.

Теперь вы понимаете, что к моменту кончины отца я стал законченным алкоголиком, который не мог помыслить и дня без того, чтобы основательно не напиться. Разумеется, когда отец умер, я был очень рад. Вы думаете, первое, что мне пришло на ум - бросить, наконец, пить? Как бы не так: физическое привыкание к алкоголю было к тому времени у меня абсолютным. Я просто радовался тому, что смогу пить, сколько влезет, ни от кого не скрываясь. И, надо признать, первые несколько лет в этом преуспел. Но племена мне это прощали: кое-кого из старейшин я убедил, что это мне просто необходимо для общения с Богом, кому-то было на мое пьянство просто наплевать, потому что, как я уже упоминал, мое снятие отцовского запрета на скотоводство существенно повысило наше и без того высокое благосостояние.

Накормите людей, и они простят вам все на свете.

E увы, с Богом все оказалось не так. не то, чтобы я совсем не верил в него, просто, - поймите меня правильно, - за все 120 лет моей жизни, предшествовавшей Потопу, Он ни разу не дал мне знать о своем существовании. Естественно, это не значит, что я отрицал его существование просто потому, что мы были незнакомы. Ведь не станете же вы говорить, что Иудеи нет, если ни разу там не были. Нет, я не настолько примитивен и глуп, как до сих пор пытаются доказать эти несносные животные, которых я, будем справедливы, спас. Да, ценой некоторых неудобств, но - спас.

В Бога-то я скорее верил, но из-за тотального отсутствия общения с ним как-то о Нем подзабыл. Вы бы тоже забыли. Мне постоянно твердили о том, что Он нас создал. Что ж, неплохо. Я не умаляю Его заслуги, и благодарен ему за это. Но, черт возьми, хоть некоторое содействие он мне мог оказать? Особенно в преддверии Потопа, насланного на нас. Кстати, я до сих пор убежден, что мы, люди, этого бедствия не заслуживали. Двойные стандарты. В этом все дело. Он утопил людей за то, как говорится в Библии, что они погрязли в грехе. Но , простите, они из него не вылезали никогда. Если уж по справедливости, то начать Ему следовало с Адама и Евы, которые согрешили еще в Эдеме. Заодно облегчил бы себе работу: Потом был бы куда меньше. Чего уж там: можно было вообще обойтись без Потопа. Просто попросил бы архангелов притопить эту парочку в Евфрате, вот и все.

Ну, хорошо. Будем считать, что грех Адама и его возлюбленной не слишком велик. По мне так, это вообще не грех. Может, они просто проголодались, и стянули с дерева первый попавшийся плод. Интересно, это Ему никогда в голову не приходило? Ладно, оставим прародителей. Но вот┘ Каин. Это ли не страшный грех? Убить брата, что может быть хуже? Но и тогда - никакого наказания. Абсолютно. Что? Ах, видите ли, Каина изгнали? Ну, и где в этом наказание? В то время, судя по Библии, на Земле было от силы сотня-другая, человек. И нет ничего страшного для одного из них в том, что его (с женой и детьми! удобная ссылка, не находите?) просят переехать куда-нибудь подальше. Километров за двести - триста. Нет, наказание, если мы вообще можем считать его таком, слишком мягкое, на мой взгляд. Тем не менее, именно так Каина и "наказали". Никаких Потопов, заметьте.

А вот множество людей, которые всего лишь обсчитывали покупателей, не вовремя молились, жадничали, порой изменяли женам и мужьям, но, заметьте, - не убивали своего брата, или сестру, или мать, вообще не убивали! - Он решил утопить.

У меня есть (и, надо признать, совершенно не прошло) подозрение, что Бог относился к Адаму, Еве, и их последышам чересчур мягко по той причине, что они были как бы его детьми. Родственные связи, знаете ли, они многое объясняют. Нет, конечно, все человечество не пошло от Адама, как вы полагаете. Ведь Яхве (Бог, наш Бог) был удельным князьком, божком небольшого племени, от которого пошли наши племена. То есть, если ты родственник Бога, тебе и море по колено, простите за жестокий каламбур. О какой справедливости мы может тогда говорить?

Но о справедливости Он никогда не думал. А, замышляя Потоп, он о ней вообще не вспоминал. Ему, видите ли, не понравилось то, что мы погрязли в пороках и блуде, и Он решил хорошенько вымыть свой народ. Искупать, так сказать. По мне, так купание с летальным исходом - не самое мягкое наказание для бедолаги, который забыл помолиться в субботу . Но об этом я никому, естественно, не говорил. Даже старался не думать об этом. Ведь когда ты думаешь, то участвуешь в, своего рода, беседе с Богом. Это ужасно: чувствовать, что ты постоянно находишься под наблюдением. Это нервирует, признаюсь я вам. Более того, году на седьмом после смерти отца я пришел к выводу, что он вовсе не ушел из моей жизни: просто его основательно заменил Бог. Так что свободней я не стал, если не считать появившейся возможности напиваться в любое угодное для меня время суток. Свободу алкоголизма я получил, чего уж там.

Впрочем, не воспринимайте мои сетования относительно выпивки чересчур уж всерьез. Ведь если бы я не напился в тот день, мне бы никогда не узнать о грядущем потопе, и, следовательно, не спастись, и не спасти огромное количество животных.

Люди? А что они? По вашему, я поступил негуманно, не взяв с собой на корабль жителей окрестных деревень? Но, во-первых, и тут я не стану спорить с морской свинкой, никто не поверил мне, когда я рассказал о намерении Бога утопить всех нас. Во-вторых, - и тут я вынужден признать горькую для себя истину, - к зрелому возрасту я стал мизантропом. Чего уж там: люди меня раздражали. О, нет, это вовсе не значит, что я их не любил. Любил, но раздражался, скажем так. Да нет, не вру! В конце концов, если бы не любил, то не взял бы на "Спасение" никого из своей семьи. А ведь причин относиться к ни м теплее, чем к посторонним людям, у меня еще меньше!

Ну, дело в том, что в семье меня недолюбливали. Всегда. Может быть, причина этого в том, что мы с отцом были очень похожи, и родственнички нутром чуяли, что по смерти папаши от семейной тирании им все равно не избавиться. И были правы. Несмотря на то, что папашины методы я не одобрял, став главой семьи, их позаимствовал. Да, тирания. А как иначе, скажите пожалуйста, управлять оравой неуправляемых кочевников, только-только слезших с седла, заносчивых, как дьяволы, драчливых, как цепные псы, лживых и лицемерных? Ведь для них обмануть ничего не стоило: более того, это считалось доблестью. Да что там говорить, взгляните на нынешних бедуинов. Рыцари песков? О, да. Но только между собой. В отношении чужестранцев кодекс кочевника не действует. В отношении другого кочевника, кстати, тоже. Единственная возможность выжить, и пользоваться уважением: надо представлять из себя ощутимую угрозу. Вас будут уважать только если станут бояться. И это я познал на собственном горьком опыте.

За первые несколько лет правления семьей мне пришлось подавить около десяти маленьких бунтов. Цель каждого из них была одна: унизить этого выскочку Ноя, которого никогда не любил папа, и самому (самой) стать главой семьи. Причины же были разные, и, отмечу, смехотворные. На мою власть покушались даже из-за нечаянно пролитой на плащ воды, неудачно отелившейся коровы, не услышанного приветствия. Чтобы утихомирить этот серпентарий, мне пришлось потратить немало денег, времени и сил. Двух самых дерзких пришлось даже убить. Вот вам и патриархальный мирный уклад!

Постепенно, замечая, что становлюсь очень похожим на отца, я начал понимать его. Увы, слишком поздно. Ну, это всегда так. Лучше всего понять мы можем только мертвеца. Так вот, я начал подозревать, что характер у моего папаши был вовсе не таким уж кошмарным, как мне представлялось. Напротив, делал я вывод, раз характер мягкий у меня, стало быть, и у него (давшего мне не только внешность, но и воспитание) был такой же. А все остальное, - авторитарные методы управления, склонность к тирании, заносчивость, - наносное. Изначально ему не свойственное. Решив так, я мысленно помирился с отцом, и даже принес извинения на его могиле. Правда, перед этим я немало выпил.

И к моей сбивчивой речи, безо всяких сомнений, прислушивался Бог. Я его не видел, но чувствовал - он где-то рядом. Отчасти это нервировало. С другой стороны, кто, как не Он, смог бы передать мои слова покойному папе?

Вы уж не думайте, что старый и спившийся Ной хочет рассказать вам историю всей своей жизни, а попутно оправдаться перед вами и обелить себя. Просто все это я рассказываю для того, чтобы вы поняли: к моменту, когда началась вся эта неприятная история с Потопом, нервы у меня были ни к черту. Я постоянно был на взводе. Часто срывался, иногда даже мог заплакать безо всякой причины. Никого это не волновало: все считали меня жестоким сумасбродом, чересчур эмоциональным , более того - склонным к душевным расстройствам. Причины никого не интересовали. Еще бы, записать ближнего своего в сумасшедшие гораздо легче, чем попытаться понять и простить его. До Иисуса было еще далеко, идея прощения особой популярностью у иудеев не пользовалась. Если бы вы и сказали кому-то: прости меня, ибо я часть тебя, на вас посмотрели бы как на психа. Никакие эмоциональные порывы не приветствовались. Напротив, вас могли счесть одержимым бесами, и после этого подвергнуть нелицеприятной процедуре: забить камнями. К экспромтам, - во всем, в том числе и в общении, - относились настороженно. С опаской, переходящей в маниакальную подозрительность. Никаких шагов право или влево. Никаких прыжков вверх!

Все было регламентировано, все расписано по пунктам: как ты должен себя вести с людьми, с богом, с женой, с домашним скотом ; деревьями, насекомыми, птицами, землей, небом, водой ; что ты должен думать или делать в той или иной ситуации. Мы были роботами в прямом смысле слова. Искусство поэтому не поощрялось. Ремесла не поощрялись. Паси скот (обрабатывай землю), выполняй все требования Контракта с Богом, и ты получишь свое в виде благополучия при жизни и процветания после смерти. В результате мне, чтобы найти мастеров, способных соорудить корабль, пришлось потратить немало времени. Но среди нашего народа я таких мастеров не нашел. Пришлось выписывать иностранных мастеров.

Полет их фантазии меня просто обрадовал: когда один из них, вдоволь насмеявшись над моим рассказом о потопе (конечно, я хотел взять их на борт!) предложил мне сделать закрытый корабль, воздух в который будет поступать по длинной трубе, я был поражен. Никто из наших до этого бы не додумался. "А такой корабль есть в Заповедях? А его конструкция одобрена Всевышним? А в скрижалях было хоть нечто подобное?". Вот что я услышал бы, предложи кто из моих соотечественников соорудить подводную лодку.

Но мастера, - говорили, что это греки, а я сам толком и не понял, - вовсе не интересовались, что думает по поводу их задумки Бог. Они вообще были меньше склонны к депрессии, и мучительным размышлениям, чем мы. Когда я задал вопрос о Боге и корабле, мастер рассмеялся мне в лицо, и ответил, что не видит между этим никакой связи. Неужели я думаю, что богам (они почему-то считали, что их должно быть много, а я от всей души надеялся, что это не так, хватит нам и одного) больше нечего делать, кроме как следить за строительством какого-то там корабля? Неужели я настолько уверен в том, что боги испытывают хоть какой-то интерес к нам, людям?

Признаюсь, мне нечего было ответить этому смешливому крепышу с аккуратной бородкой.

В самом деле, размышлял я, наблюдая за строительством корабля "Спасения", почему мы слепо полагаем, что Бог, - это такой ревнивец, пасущий нас, словно пастух стадо? Может, мы заблуждаемся, и потому совершенно неправильно живем? Может, он сотворил нас, и занялся другими, более интересными для него делами? Нет, конечно, я был еще далек от мысли, что почитать бога не следует. В конце концов, даже если он плюнул на нас, это не повод не испытывать благодарности просто хотя бы за то, что Он нас создал. Но, может стоит только этим и ограничиться в отношениях с Богом? Может, потому Он и зол на нас, что мы никак не оставим Его в покое?

Время шло, и корабль был почти готов. Зверинцы тоже были битком набиты. Скажу вот еще что: никакие упреки относительно предвзятости выбора видов не принимаются. Животные тоже не верили в Потоп, это раз, я не зверолов и ни черта в этом не понимаю, два, все, что можно было сделать, я сделал, и всех, кого мы могли поймать и спасти, мы поймали и спасли, это три. Откуда, скажите на милость, я мог достать мамонта? Скажите спасибо еще, что мои посланцы обнаружили у берегов Африки несколько десятков кенгуру, которые попали туда благодаря торговым обменам африканских царьков с китайцами, и тех, в свою очередь, с полинезийцами, контактировавшими с аборигенами Австралии┘

Кстати, к Потопу я готовился десять лет. Поэтому и зве┘"

ХХХХХХХХХХХХХХ

- Чудно, - дочитала последнюю страницу Наталья, - но где же здесь лейтенант Петреску и его последняя великая любовь?

- А вот тут, - остановил машину, и принялся тискать девушку Петреску, - в машине!

Влюбленные хохотали, визжали, ласкались, и вели себя глупо. В общем, как и полагается, решил пастух Скорцени, глядя с холма на машину. Автомобиль, в котором ехали Петреску и Наталья, прибыл в село Ларга.

- Ну, - отдуваясь, продолжила Наталья, - я серьезно. При чем тут ты, и этот странный текст про Ноя?

- Понимаешь, - объяснил Петреску, - эту книгу пишет один непутевый чудак, который придумал только название, а потом, как он сам мне сказал, его мысль пошла по другому пути. Это еще что. Первая часть - вообще про морских свинок.

- А третья?

- А третью часть книги о Потопе он хочет написать от имени Бога. Но с этим у него, он говорит, проблемы.

- Бедный Бог.

- Бедный писатель.

Петреску и Наталья вышли из машины. Навстречу им, приветственно размахивая руками, с холма спускались старый пастух, стажер СИБа Андроник и журналист Балан. Казалось, они идут с неба.

┘ Вечером, когда вдоволь напившаяся вина компания спустилась к реке, послушать волны, пастух Скорцени увидел, что за корягу зацепилось какое-то тело. Увы, в отличие от некогда так же плывшего стажера Андроника, этот утопленник был определенно мертв.

- Странно, - вгляделась Наталья в лицо мертвеца, - кого-то он мне напоминает.

- Это араб, который торгует шаурмой в центре, - твердо сказал Петреску, после чего добавил, - торговал┘

- Это афганец Осама, которого СИБ считал Осамой Бен Ладеном, - объяснил журналист Балан.

- Это Бен Ладен, - заверил всех стажер Андроник, - сомнений нет. Я тайком прочитал шифровку шефа американцам.

Наталья задумалась.

- И что теперь, вернемся? - спросила она мужчин. - Ведь если он и вправду главный террорист, то с его смертью и вся эта паранойя, вся эта истерика во всем мире пройдет?

Стажер, Дан Балан и лейтенант Петреску приуныли.

- Не стоит вам этого делать, - рассудил мудрый Скорцени, - пусть он мертв, но они же обязательно выдумают кого-то другого!

С этим согласились все. Скорцени пошел собирать овец, Балан вызвался ему помогать. Стажер Андроник, - он был все еще слаб после своих трех смертей, - тоже побрел в дом. Остались только лейтенант Петреску и его последняя любовь, Наталья. Отцепив тело Осамы от коряги, они посмотрели, как мертвец, покачиваясь, сливается с темным горизонтом.

Потом взялись за руки, и пошли в Ларге.

ХХХХХХХХХХХ

" Я, Бог, на самом-то деле не был глупым слепцом, и непоследовательным параноиком, каким меня хочет представить это глупое хрюкающее параноидальное создание, наводящее на меня бешенство своими дурацкими подпрыгиваниями - невыносимая морская свинка.

Я, Бог, вовсе не тиран, деспот и придурок, каковым меня хочет представить сын тирана, деспота и придурка Ной.

Я, Бог, умнейшее создание на свете. Я, Бог, добрейшее создание на свете. Чтобы присмотреть за этим алкоголиком Ноем, я принял обличье ламантина.

Это едва не стоило мне жизни. Но я не очень волновался: ведь это едва не стоило мне жизни ламантина. Но не жизни Бога.

Я, Бог. И я раскрою сейчас вам Сущее. Познав это, вы станете Богом. Как я. Я, Бог, говорю вам, слушайте, ибо ничего важнее в вашей жизни вы не услышите. Приникните сейчас, как к замочной скважине, и внемлите мне. Слушайте. Вот величайший секрет вашего бытия.

Величайший секрет вашего бытия состоит в том, что наз┘".

Copyright (c) "Русский переплет"