Романы и повести
09 июня 2006

-Ох, будет чудо, - говорили старушки радостно, и мелко крестились, - Бог про нас вспомнил, наконец.

Ее на доске написал живописец - полукровка, сын мадьярки и грека, Хорти Сванидос. Было это в 18 веке, еще когда Румынии не было, и княжество Валашское, столицей которого и были Яссы, стонало под турками. Вот турчанку-то сумасшедший Хорти, влюбившийся в дочь турецкого наместника, и нарисовал. Правда, признаться в своей любви к девице он так и не решился: турки в Восточной Европе не церемонились, и даже за один взгляд на дочь чиновника Сванидос мог поплатиться жизнью. А вот женщинам смотреть на турок и турчанок не возбранялось: поэтому Хорти и влюбился, и написал свою возлюбленную по рассказам соседской девушки. А та любила Хорти, любила всю жизнь, - они и поженились потом, - но была так добра, что никогда не попрекнула его безответной страстью к турчанке. А художник запер свою любовь в сердце, и она постепенно умерла. Потом и Хорти умер, и жена его, и турчанка, и Румыния появилась, а портрет девушки нашел в начале 20 века один монах, и выдал его за чудотворную икону. Позже какой-то умелец нарисовал ей младенца на руках.

-Ох, грехи мои, - шептал Чимпуй, выходя из церкви, и напяливая шляпу на полысевшую голову, - грехи тяжкие.

-Я, безусловно, - категорически утверждал Дабужа, - являюсь величайшим писателем стран, в которых проживают народы романской группы. -Мы румыны, - почему-то не соглашаясь с Дабужей, говорил совершенно о другом поэт Виера, - никогда не были близки славянам. Вот об этом я и напишу свою следующую книгу.

Сначала - теорию марксизма-ленинизма, потом - историю Молдавии, наконец, сейчас - историю румын. Ни один из трех своих предметов Чимпуй не знал, но твердо усвоил: для человека, не нашедшего себя в жизни, нет лучшего занятия, чем преподавать историю.

Жизнь. Чимпуй снова вспомнил о болезни, и горестно застонал. Время - вот что было его головной болью. Старшую дочь, Аурику, надо было выдавать замуж не позже, чем через два месяца. Девочка ведь на третьем месяце беременности. Младшую, Веронику, надо было устроить по весне в институт, и выдать замуж за хорошего парня из хорошей молдавской семьи.

-Лучше уж мы сами, - говорила жена Аурелу, - а то пустим все на самотек, и влюбится в какого-нибудь безродного. А что может быть хуже, чем выйти замуж за человека без большой семьи со связями?!

С этим академик Чимпуй был совершенно согласен. Он даже монографию об этом написал, и напечатал ее в 1990 году. Называлась она: "Семейственность - как главное отличие традиций бессарабских румын от южнославянских племен". В ней академик утверждал, что клановость и непотизм являлись движущими факторами в развитии бессарабских румын. И что, якобы, благодаря им, румынский народ Бессарабии продвинулся в своем развитии гораздо дальше отсталых и варварских народов России и Украины (Подзаголовок у этой части был "Иван, родства не помнящий").. Также писатель Чимпуй категорически опровергал обвинения системы клановости в том, что она способствует дичайшей молдавской коррупции. Чимпуй не был лжецом: он верил в то, что писал.

-Недаром русских сейчас, - объяснял он коллеге по цеху Матею, когда они выпивали в баре Союза Писателей - везде бьют. Не связаны они семьей, разобщены они. Да и ленивы. Это-то их и погубило. А мы, молдаване, подобны трудолюбивым муравьям. Мы - сила. Кстати, и кухня у нас лучше. Ну, скажи, разве это нормальная еда - хлеб? Тяжелый для желудка, грубый продукт. То ли дело, мамалыга. Ты, между прочим, знал, что молдаване до прихода русских хлеба совсем не ели?!

-Да уж. Мы, молдаване, в отличие от русских, друг друга и без хлеба жрем.

-Везде в Союзе диссиденты были, везде, кроме Молдавии. Дерьмо вы. То есть, простите, мы.

-Господин Чимпуй, - сказала эта бедная женщина, протягивая ему счет, - вчера тут пять человек из вашего Союза сидели, кучу посуды разбили, и за две бутылки водки не расплатились. Да еще официантке нахамили. -А где ж я вам деньги найду? - недовольно спросил тогда Чимпуй.

Но уговор с начальством буфета был: если кто из писателей в баре набедокурит, расплачивается за это руководство Союза. А уж потом само недоимки с провинившихся взыскивает. Поэтому Чимпуй, посопротивлявшись для виду, расплатился, взял бумажку, и стал переписывать фамилии виновников "торжества".

-Вы сказали - пятеро в одной компании, а я вот еще два счета вижу! - сказал он. - Значит, наши писатели не единственные посетители были! -Те двое сидели за другим столиком, - объяснила буфетчица. -А может, - снова начал спорить прижимистый Аурел, - это они вам бардак устроили, а вы сейчас все на писателей наших спихнуть хотите? Раз, мол, писатели пьяные были, то припишем им лишний счет, да?! -Господин Чимпуй, - твердо сказала буфетчица, - двое других клиентов не буянили. Они вообще не писатели. -Это точно?! -Я вам в этом могу на Библии поклясться, - прижала руки к груди буфетчица. -У них что, на лбу было написано, что они не в Союзе Писателей? Нет, как, ну, откуда, скажите на милость, вы знаете, что те двое посетителей не молдавские писатели?!

-Они были трезвые.

-Я знаю, что ты молдаванка, - уклончиво объяснял он жене, не глядя ей в глаза, - но ты же знаешь, какое время сейчас. Вот, даже сам Дага говорит, что ему русский язык слушать на родине неприятно. Кто?! Дага! Уж, казалось бы, этому-то русских любить┘

Жена, - стопроцентная румынка, названная родителями - коммунистами в честь Надежды Крупской, - ничего не сказала. И даже про Надю Команчи (знаменитая румынская гимнастка - прим. авт.) не упомянула. Но в паспортный стол сходила. Документы ей, кстати, сделали за две недели. Без блата. Но двести леев, - согласно тарифу, - уплатить пришлось. Деньги. Проклятые деньги. Всюду расходы. Всюду: дай, дай, дай. Хоть бы кто сказал: возьми. Хоть бы кто-нибудь подошел, и сказал:

-Аурел Чимпой, ты человек, и, значит, брат мне. Вот, возьми денег. Я знаю, как тебе тяжело растить двух дочерей и непутевого сына, который в Бухаресте вместо того, чтобы учиться, за девчонками бегает. Как тебе тяжело будет устроить свадьбы дочерей, найти приданое. Конечно, чтобы такую семью прокормить, не только марксизм или историю румын преподавать станешь. Тут что хочешь запреподаешь. С самим дьяволом побратаешься. Вот. Возьми все. Возвращать не нужно. Возьми эти деньги, и не печалься, брат. Я люблю тебя.

Аурел почувствовал, как в сердце закипает ярость, а на глазах - слезы. Стареющий академик, он вытер глаза, не открывая их, и постарался успокоиться. Головы его что-то мягко коснулось. Чимпуй понял: осенний лист. А так хорошо, будто Бог по голове погладил. Осень. Лучшая пора. Уж в этом-то эфиоп Пушкин, которого русские почему-то к своим причислили, не ошибся. Чимпуй успокоился, и решил, что даст дополнительные лекции. Украдет еще немного денег из фонда Союза Писателей. Все равно они, писатели эти, только и могут, что водку пить, да разглагольствовать, кто из них гений, а кто нет. В общем, денег для родни он достанет. Никто не будет побираться после того, как он, писатель и академик Аурел Чимпой, уйдет из этого мира.

ХХХХХХХХХХХ

-Русские пришли, - услышал он, как прохожая старушка делится новостью со своей приятельницей, - русские опять┘

-Я ничего не имею против русских в России, - так, кажется, сказал он тогда какому-то журналисту, - так что, поверьте, я не шовинист. Но это русские в России. А русские вне России невыносимы.

Танки возле Университета. Ну, конечно. Это уж всегда само собой разумеется. В первую очередь танки бросают на прогрессивную учащуюся молодежь. Что ж. Значит, на занятия идти опасно, и потому не нужно. Аурел потянулся, было, к телефону, чтобы предупредить студентов, но потом передумал. Еще увидят из танков, что он звонить собрался, поймут, что предупреждает, выстрелят в спину. Почему-то остро захотелось жить. Жаль. Ах, как жаль. Какие славные ребята у него в группе. Несколько ребят даже вступили в молодежное крыло ХДНП (молдавская националистическая партия - прим. авт.). Ходили на занятия с трехцветными (цветами государственного флага Молдавии) повязками на головах. Бойкотировали курс древнеславянской литературы. Остро дискутировали на политические темы. Трое студентов даже ездили на две недели в Америку, участвовали в семинаре "Толерантность и демократия в странах Восточной Европы: реформы после диктаторских режимов". Славные были ребята.

-Вы продаете российские флаги?!

Удостоверение председателя Союза Писателей Чимпуй аккуратно разорвал на ощупь в кармане, пока продавщица, отвернувшись, искала ему флаг (остался один экземпляр еще со времен празднования дней Славянской культуры, объяснила она). Бумажки пришлось, как в идиотском шпионском фильме, тайком сунуть в рот, и сжевать. Мало ли что. Наверное, в Университете уже всех танками раздавили. А эта колонна прикрывает подходы к центральной улице.

Слава Богу, подумал вдруг Аурел, что я не успел удостоверение заламинировать. А ведь сколько раз собирался, да все как-то руки не доходили. Видно, Бог уберег. Бог, или икона Ясской Богоматери. Сейчас не разберешь, а выяснять некогда. Надо срочно налаживать связи с новой властью. А потом, глядишь, если все удачно пройдет, можно будет новым удостоверением обзавестись. Аурел Чимпой, академик, председатель союза писателей Российской Молдавии. А что, недурно. Он ведь - олицетворение культуры. Его долг - выжить любой ценой. Спасти себя ради культуры. Ради страны.

Чимпуй попытался вспомнить, что еще сможет записать в актив при новой власти. Потом вдруг остановился, и выругался. Черт возьми! Паспорт. Опять жене придется имя менять. И паспорт. Расходы. Ладно, ничего. Главное, уцелеть. А там и денег на новый паспорт заработаем. Сейчас надо взять себя в руки. Быть доброжелательным. Вежливым. Тактичным. Показать, что готов сотрудничать. Но с радушием не переборщить: откровенных предателей никто не любит. Их презирают даже те, кто пользуется их услугами. Почему же тогда, подумал Аурел, у нас в Молдавии никто никого не презирает? Ах, да, понятно, почему. У нас никто не пользовался услугами предателей, потому что мы все предавали. Ладно. Надо успокоиться. Вот оно и случилось. А мы не верили. Что поделать, зверя не изменишь, такова уж его зверская сущность.

Академик постоял немного, глядя, как уплывает к верхушке клена его паутинка, и пошел дальше. Поравнявшись с танками, Чимпуй спокойно улыбнулся, и остановился. Главное - самому верить в то, что говоришь. Не поверишь ты, не поверит никто. Академик

-Добро пожаловать в Молдавию, братья. Мы измучились, ожидая вас. Спасибо, что пришли. Спасибо.

Некоторое время танки стояли по-прежнему. Аурел все так же улыбался, и стоял, как часовой на посту. Наконец, люк башни головной машины открылся. Потом открылся люк второй машины. За ним - третьей. Через пару минут на Аурела Чимпуя глядели двадцать веселых, улыбающихся чумазых ребят-танкистов. Молодые парни с доброжелательными лицами, они поглядывали то на Аурела, то на своего командира, помалкивая. Командир тоже улыбался, дружелюбно глядя на академика с флагом. Все шло, как надо.

-Русские солдаты, - с надрывом сказал Аурел, - спасибо, что вы пришли к нам. Спасибо, братья. Добро пожаловать.

-Сдохни, русская свинья, - весело сказал танкист. - Мы молдаване, едем очищать от вас Заднестровье. Но, похоже, начинать надо с Кишинева!

-Как Горбачев и его жена, - смеясь, говорил дядя Григорий приятелям, пришедшим попить вина. - Из-за них развалилась страна, и колхоз стал нищим. Пусть теперь похрюкают у меня во дворе.

-Из-за тебя, - смахнув как-то мокрым полотенцем крошки со стола после веселой отцовской попойки, сказала Марчика, - меня ни один парень в дом не возьмет. Все тебя боятся, и ко мне не подходят.

-Знаешь, надо бы назвать ее по-другому. А то как-то не по-людски получается.

В феврале, когда дорога у дома была белой от поземки, сваты снова не пришли. Василий, искоса поглядывая на Марчику, по-прежнему не решался с ней заговорить. Поговаривали, что парень собирается ехать в Кишинев, учиться в институте. Завистники рассказывали, будто родители Василия дали в городе в институте взятку преподавателям, и за это сына их приняли на учебу. Но это было неправдой, - знала Марчика, - Василий парень умный, и знания схватывал на лету. Прошлым летом его даже видели у реки с самоучителем испанского языка. Марчика тогда подошла к нему, присела рядом, и спросила:

-Что это ты читаешь? Не читай, глаза испортишь. Чего молчишь? Лучше бы рассказал мне что-нибудь.

-Только учиться он будет не в институте, - охотно рассказывала она Григорию (Марчика затаилась за углом дома, подслушивая), - а в военном колледже. Сын наш будет военным. Ох, сосед, как представлю, что через год приедет он на побывку в село, в новой, красивой форме, с погонами┘ Как люди его увидят. Как обнимет он меня, сняв фуражку левой рукой. -Почему левой? - спросил Григорий, деловито собирая орехи у дома. -Так им положено, - объяснила соседка, - я в книжице маленькой читала. -Брошюра называется, - улыбнулся Григорий, бывший умнее, чем хотел казаться.

-Ну? - ясным, спокойным голосом спросил Григорий из спальни.

-Чего тебе? - спросил он дочь. -Ровесники мои, - всхлипывая, пожаловалась Марчика, - все в город едут учиться. А я?! -Не по душе ты ему, - сказал, покусывая губу, проницательный Григорий, - иначе давно б уж позвал тебя замуж. -О чем это вы?! - рыдая навзрыд, спросила Марчика. -А то ты не знаешь, - усмехнулся отец. - Хватит комедию ломать.

Марчика сразу перестала плакать, вытерла лицо, и рассказала отцу, что предположения его беспочвенны, за деревенского она замуж никогда не пойдет, Василий ей не люб; и смешной он, и угрюмый, как бирюк, и некрасивый, как гоблин ("Властелин колец" Марчика видела в городе, в кинотеатре); а в город она хочет поехать, чтобы учиться, и стать большим человеком. И когда она им станет, и выйдет замуж за большого человека в городе, - министра, капитана полиции, или директора школы, - то станет счастлива и будет приезжать из города к отцу с внуками. А в деревне она прозябает. Согласен ли отец отпустить ее в город, учиться? Отец, конечно, согласился. Потом лег спать.

-Да мы и не прочь, - сразу сказала мать парня, - ведь дочь у тебя, сосед, ладная. Молодая, красивая, и в хозяйстве скорая. Только вот согласится ли сын? Уж больно он нерешительный. Мы и не знаем, кто из девушек ему полюбилась. -Так спросите, - хмуро предложил Григорий, которому было неловко быть сватом дочери. -Что ты, - замахала руками женщина, - сробеет, и сразу отнекиваться начнет. -Значит, не бывать свадьбе, - пожал плечами Григорий. -А если он ее любит? - возразила соседка. - Я себе не прощу, что из-за спешки своей мы людям любовь проявить не дали. -Ну, а что ж делать? - поинтересовался Григорий. -А давай их случайно столкнем, но так, - придумала соседка, - чтоб уж молча разойтись они не смогли.

-Главное, сын, - напутствовал отец Василия, - стань человеком. Молдавская национальная армия - это звучит гордо. -Мало ей быть просто молдавской, - негромко сказал Григорий, не любивший военных, - так она еще и национальная┘ -Офицер, - продолжал, не обращая внимания на ворчание соседа отец Василия, - это всегда большой человек. Кормят его, одевают с иголочки. А всего-то, что от него требуется: родину защищать. -Ну, - продолжил Григорий, - а раз родина наша такая маленькая, что завоевывают ее за час-другой, то особо работать ему не придется.

Василий все время сидел красный: парень к вниманию не привык. И сердце у него билось часто-часто, и на себе он уже видел форму лейтенанта артиллерии. Почему именно артиллерии, Василий не знал. Но с выбором рода войск давно определился. "Артиллерия - бог войны", прочитал он в какой-то книжке, и запомнил это навсегда.

-Сын, сходи за вином, - толкнула его в бок мать, и добавила, - принеси три кувшина. Все сразу тебе не унести, так ты попроси Марчику тебе помочь.

-Я по тебе, - глядя на струю, сказала Марчика, - столько же слез пролила, Василий Мырзэ Если не больше. Любишь меня? -Да, - не размыкая губ, ответил Василий. -Женишься? -А как же иначе? -Я ждать не хочу, я уже долго ждала, - волнуясь, продолжала Марчика. -Я тоже ждал, - чувствуя, как ему становится все легче на душе, признался Василий, - и хочу с тобой жить. Долго. На руках носить буду. А когда умру, пускай нашу могилу золотом обольют, чтобы люди знали: здесь лежат двое, которые так сильно любили друг друга, что и в смерти расстаться не смогли. -Типун тебе на язык, - перекрестилась суеверная Марчика, - что это ты о смерти заговорил. И потом, это ж какая прорва денег, могила из золота! -Заработаем, - мечтательно сказал Василий, - откладывать будем┘

К столу пара вернулась, держась за руки. Василий объявил, что они решили пожениться, и попросил у отца Марчики благословения. Решено было, что молодые поедут в город, где распишутся в загсе, а деревенскую свадьбу сыграют через два месяца, когда у жены будут каникулы в институте, а у мужа - в колледже.

-И, главное, запомни, - говорил захмелевший Григорий, приобняв за плечи Василия, - ты должен служить, а не воевать. Воюют пускай дураки. -С кем нам воевать? - отмахивался Василий, и клялся никогда Марчику не обижать.

Потом Василий проводил Марчику, и вернулся домой, где лег спать пораньше. Утром они должны были уехать. Застолье завершилось достойно: старшие гости посидели еще недолго, чуть-чуть выпили, спели, всплакнули, немножко подрались, и разошлись по домам.

-Какие все-таки чудесные у нашего народа обычаи. Взять, к примеру, совместный поход за вином в подвал парня и девушки. Какой обычай┘ Кто-то скажет - варварство, пережиток. А если б не он, не видать бы влюбленным счастья!

-Ты же у нас в городе все время, - улыбалась она, - в магазин за солью некому съездить.

-А я и не знала, - смущенно сказала она, - что у вас свадьба, иначе без подарка б не зашла. -Ты не дарить подарки пришла, ты их получать будешь! - радостно захихикала соседка. - За сынишку нашего, за Виктораша тебя выдаем. -Уж и постель для вас застелили, - крикнул из конца стола сельский пьяница.

-Нет, нет, не хочу я, нет, - запротестовала она, снова пытаясь встать.

-Помню, - сказала соседке за столом пожилая баба, - и я плакала, когда замуж шла. -Ой, доля наша женская, - взгрустнула собеседница, - споем?

-Мне┘ в город надо.. у меня сессия, - всхлипывая, сказала она матери. -Эй, дочь, что тебе тот город? Смотри, какой ладный парень! Мы уж обо всем договорились. Полдома будут ваши, машину ему отец дарит на свадьбу. Будешь детей растить, хозяйство будет богатое. Что тебе город?!

Обо всем этом Елена думала, прощаясь с прошлой жизнью, жизнью - мечтой. На молчавшую девушку надели фату, и принялись славить молодоженов. Виктораш, пунцовый и очень довольный, сковырнул налипший на зуб кусочек курицы, вытер руку о скатерть, и взял руку Елены в свою.

-Йох-хо, - завизжал кто-то из мужчин, - иох-хо.

-Завтра, - сонно сказал он, - отоспимся. А в понедельник надо бы пораньше встать. Не успеем собрать кукурузу, зимой жрать нечего будет.

-Попробуешь смыться, убью, - тихо сказал муж, - а если не убью, так житья тебе от позора не будет. Кому ты теперь такая нужна? И не реви: все равно не девкой была.

-Спи уж.

Елена вышла во двор, потом вернулась в комнату. Вилы в ее руках выглядели словно огромная куриная лапка. Виктораш так и подумал, когда проснулся от стеснения в груди, и увидел над собой лицо Елены. Та подержала вилы плотно прижатыми к кровати (через Виктораша железо прошло удивительно легко) еще немного, и убедилась, что муж мертв. Потом сорвала с окон занавески и сбросила их в центр комнаты. Туда же положила простыни и перину с кровати. Свернула ковер. Придвинула к двери тяжелый комод, и подожгла тряпье. Легла на пол, и заплакала. Умирать она очень не хотела.

-Умирать она не хотела, это наверняка, - сказал следователь фотографу, снимавшему обугленные стены дома. - Но к окну поползла, когда слишком поздно было. -Чего ж тогда? - снимая и щурясь, спросил фотограф. -Да выбора у нее уже не было, - пожал плечами молодой следователь, и не застегнутая кожаная куртка сползла ему на плечи. - Человека же убила. В тюрьме-то несладко. -А чего ж человека убила? -Да выбора, - снова пожал плечами следователь, - у нее не было. Вы надолго к нам? -Да сейчас отщелкаю, и уедем, - сказал фотограф, - чего нам здесь задерживаться. -Не каждый день, - уважительно сказал следователь, - к нам в район пресса приезжает. -Не каждый день, - сказал фотограф, - убийство, поджог, и двенадцать трупов нам на голову сваливаются. -Вам-то что? - тоскливо пожаловался следователь, - Приехали, и уедете. Это нам они на голову свалились. Сейчас волокиты с этим делом будет: до следующего года хватит. -Какая волокита? - отмахнулся фотограф. - Все и так яснее ясного. Виновница известна, мертва и, так сказать, идентифицирована.

-Бедная девочка, бедная девочка, - сказал он, и снова выругался. - Кошмар какой! -Ты не проникайся, - посоветовал фотограф, - отпишешься, и забудешь. В городе утром, говорят, утром танки были. Вот это - стоящее дело. А здесь что? Бытовуха┘ -Да, - невпопад сказал следователь, - большое горе в селе. А все баба дурная. -Да при чем здесь баба, - заорал журналист, - она-то здесь при чем?! -А я что, - следователь был из районной прокуратуры, поэтому по старинке прессу уважал, и слегка боялся, - я ничего. Но в чем-то же и она виновата? -Не надо было, - важно сказал фотограф, набирая номер на мобильном телефоне, - замуж ее насильно выдавать. -А я-то что, - следователь смущался так, будто насильно замуж девушку брал он, - я разве против чего говорю? Это все обычай. Обычай у нас такой. А вот теперь - горе┘

-Да кому они сдались, обычаи ваши?! Варварство, пережиток. А если б не они, не было б в селе горя!

-Любовь моя, слышишь этот грохот? Представь, что это танки. Танки, грохочущие по брусчатке на старой площади! О, Балканы!

-Он будет писателем, - нежно подумала она, и вслух добавила, - Молдавия это не Балканы. Географию бы учил.

Они стояли на краю парка у семи озер в центре Кишинева: он - по колено в осенней листве, она, - на бордюре тротуара, и молча смотрели друг другу в глаза. Любить Катерину Николай начала в тот день, когда впервые увидал ее затылок. Волосы на нем были чуть мокрые, - девушка сидела перед ним в душной летней аудитории, они сдавали вступительные экзамены, - и Николай, приподнявшись, чуть поправил сбившуюся в прическе прядь соседки. Та повернулась, и он увидел ее лицо. Николай, уже влюбленный в затылок, влюбился и в лицо. Она встала, чтобы задать вопрос экзаменатору, и Николай влюбился третий раз, окончательно.

-Представь себе только, - возбужденно говорил он девушке, - что сейчас, как в каком-нибудь фильме Кустурицы, мимо нас, молчаливых влюбленных, проедут танки. И мы будем целоваться, когда танки поползут мимо. И танки остановятся, и весь мир, а мы будем - целоваться! -Для молчаливого влюбленного, - улыбнулась она, - ты слишком говорлив. Пойдем лучше обратно. Я тебя хочу.

┘ Танки выезжали с круга у Комсомольского озера. Колонна шла неторопливо, и металлические гусеницы жрали асфальт, как их живые собратья - листву. Лейтенант Василий Мырзу сидел в головной машине, и наблюдал за городом. Слава богу, пока все спали. Если изредка кто и выходил на балкон посмотреть, что там за шум внизу, то сразу же скрывался, испуганно задергивая занавески. Боятся, жестко усмехнулся Василий, то-то же и оно. Штатское дерьмо. Наконец-то он покажет всем им, и, главное, кретинам в лампасах, - только и знающим, что устраивать спартакиады между солдатами, да распродавать оружие молдавской армии всяким Йеменам, Алжирам, да Конго, - что такое настоящая армия. Армия создана для войны! А он, лейтенант Мырзэ, - военная машина. Годы унижений забудутся. Годы: за это время он закончил военный колледж, постиг науку убивать и избежать смерти, и что? Молдавская армия, каждый год сокращавшая воинские части, три патрона, которые выдавались в год одному солдату для стрельб, пьяные майоры и жирные полковники┘ Василий Мырзэ уже всерьез подумывал над тем, чтобы бросить службу. Тем более, жена, Марчика, последнее время все чаще пилила его: в доме нет денег, говорила она, разве об этом мы мечтали, когда оставили дом родителей, и уехали в Кишинев учиться? Разве об этом мы мечтали, когда ты попросил меня спуститься в подвал, помочь набрать вина, и там признался мне в любви, и обещал жизнь, полную счастья, и могилу в розах, покрытую золотом?

Лейтенант, приноравливаясь к тряске танка, вытащил из кармана монетку, и будто бы уронил на пол. Если "решка", стану генералом. "Орел" - остановлюсь на полковнике. Лишь бы они не сразу сдались. Лишь бы война была долгой. Монетка упала "орлом". Деньги. Это, конечно, не главное. Это для жены. Для него, Василия, главное, воевать. Тесть, - старый кретин, когда-то сказал ему, - "воюют пускай дураки, а ты служи". Лейтенант ненавидел службу. Его солдаты никогда не маршировали. Но в части никто, лучше него, не знал, как нужно устроить засаду на колонну, или ворваться в защищаемый город. Я создан для войны, - угрюмо думал Василий, - создан.

-Первую же девку, которую встретим, отдаю вам, ребята. Первого же мужика раздавим на полном ходу, на хрен!

-Лейтенант, - создавалось впечатление, что капитан из другой колонны говорит, потряхивая одновременно трещоткой, - умерьте ваш пыл. Мы еще из Кишинева не выехали. А это наша столица. Воевать будем за рекой.

-Наша столица, - гнусавым голосом проговорил Мырзэ, - наша столица. Война началась. Война. Война все спишет. Через день здесь такая неразбериха начнется, что до штатских никому дела не будет. У тебя когда последний раз баба была, солдат? -Весной. На храм села капитан отпустил. -Видишь, километрах в двух от нас - парочка? -Так точно.

-Считай, что это наши первая девка, и первый штатский!

Первая капля крови упала ему на лоб. Вторая - на щеку. Потом кровь заструилась по всему лицу президента. Он со стоном открыл глаза, и увидел, что ему на грудь уселась игуана. Видимо, ящерица не нашла ничего более теплого в холодной песчаной пустыне, чем он. И уселась на него, чтобы съесть чудом пойманную птицу.

Президент поморщился, и постарался согнать огромную игуану, усевшуюся ему на грудь. Ящерица, присевшая на теплое тело пообедать, куда-либо уходить не хотела, поэтому пришлось постараться. Отодвигая ящера на песок, президент неприятно поразился: морщинистая, в складках, кожа игуаны очень напоминала его кожу. Я старею, подумал президент, спихнул, наконец, игуану на песок, и приподнялся. В лицо ему ярко светило солнце Мексики. Вдалеке показалась тень: это летел орел. Президент постарался встать, потому что орел, привлеченный кровью на лице человека, вполне мог спуститься сюда, и разорвать ему лицо клювом и когтями. А защитить себя президент бы не смог: ноги у него отнялись, а руки еле шевелились. Так оно и вышло. Орел начал спускаться: не спеша, по спирали. Президент пополз к чахлому кустарнику, хватая песок, как поручни. Орел спускался все ниже, и человек понял, что ему не успеть. Да и не было смысла в бегстве, если хищник его заметил. Поэтому президент закричал, а потом проснулся.

-Ты всю ночь ворочался, - сказала ему жена. -Женщина, - терпеливо ответил Доронин, почесывая мощную вширь, но одрябшую грудь, - я слышу этот упрек все тридцать лет, что мы живем вместе. -За тридцать лет, - ворчливо возразила жена, натягивая на подбородок одеяло, - ты мог бы и отучиться ворочаться. -Есть вещи, - все так же терпеливо пояснил президент, - которые мы изменить не в силах. Нельзя отучиться храпеть, ворочаться во сне, нельзя отучиться пить вино осенью, и смеяться хорошей шутке. Наконец, нельзя отучить ворчать женщину, которую слишком любишь, потому что тебе никогда не хватит жестокости, чтобы отучить ее от ворчания.

-Доброе утро, президент, - приветствовал его голос из вентиляционной трубы. -Кто еще там? - неприятно удивился президент, на ощупь определяя длину щетины. -Ваш новый охранник, - глухой голос стал ближе, и, привстав на цыпочки, Доронин увидал лицо говорившего, на вид, лет двадцати пяти, который повторил, - доброе утро┘ -Доброе, - недовольно ответил, наконец, Доронин и пустил воду. - А какого черта ты там делаешь, мой мальчик? -Стерегу вашу безопасность, - четко ответил охранник. -Что ж, - поморщился Доронин, - если ты сейчас встал во фронт, то выбрал как нельзя более подходящее для этого место, вентиляционную шахту. -Так точно! -А какого черта ты стережешь мою безопасность, сидя в трубе для воздуха? -Приказ начальника охраны, - отрапортовал охранник, и, поскольку президент все еще молчал, торопливо объяснил, - я очень хотел попасть на эту работу. Готов был на все. Так и сказал. Тогда начальник охраны сказал, что если я готов на все, то должен быть готов нести вахту в этой шахте. -Замерз за ночь? - сжалился над охранником президент. -Еще как, - боязливо ответил тот. -На вот, согрейся. Пей. Это приказ. Пей все.

-Вылезешь оттуда на крышу, проедешь в дом. Старайся не шуметь, жена спит. На кухне найдешь брынзу, яйца и помидоры. Сделаешь себе яичницу. Да, и возьми мясо в горшке, сам готовил. Не вздумай стесняться, это приказ. Понял? -Так точно. -Как поешь, пойдешь в маленькую комнату, и ляжешь на диван: он раскладывается. Это приказ.

Президенту доставляло особое удовольствие после каждой фразы говорить "это приказ". Повелевать он научился с молодости: еще с тех пор, как он, 23-летний выпускник аграрного университета, был назначен председателем колхоза под Кишиневом. Потом он руководил районом, затем - городом. Наконец, стал главой республики. А когда Союз распался, и русские ушли, Доронин стал президентом, и правил вот уже десяток лет. И, сколько он себя помнил, президент только приказывал.

-Это приказ, - повторил он, - а как выспишься, явишься в канцелярию, и доложишь о себе. Там тебе выдадут новое удостоверение.

-Что? - раздраженно спросил Доронин. - Это приказ! -Мой президент, - нерешительно сказала труба, - но у меня еще не просроченное удостоверение. -Да, - кивнул Доронин, перебираясь в ванную, - но это удостоверение охранника. А в канцелярии ты получишь удостоверение начальника охраны. Жена есть? -Что? - охранник опьянел, и резкая смена разговора сбила его с толку. -Женат, говорю? - повторил, нисколько не раздражаясь, переспросил президент. -Никак нет. -Это плохо, - президент потрогал ногой воду, и решил, что можно, - мужчина без дома это не мужчина, а бирюк. А какой дом без женщины? Эх, парень, жениться тебе надо┘

-Это приказ.

-Черт, воняет! -Резина, мой президент, - виновато пояснил советник, - а стелька не из натуральной кожи. Поэтому очень хорошо впитывает. -Так кожа или резина? - не понял Доронин. -Ботинок из резины, а стелька - из искусственной кожи, - объяснил, съежившись, советник. -Значит, - задумчиво сказал президент, - стелька не из настоящей кожи, поэтому хорошо впитывает запах. -Ну, - захихикал советник, - запах не запах, а когда ноги потеют, то пот впитывается. И уж от него-то и идет запах. -Ты, я вижу, - сурово глянул президент на советника, - большой специалист в обуви. Твоя идея? -Нет, что вы. Это Ридман придумал, советник по экономике. -И как, действует? -Как вам сказать. Пятьдесят тысяч человек пенсии этими ботинками за июль получили. В районах, конечно, в городе бы на такое никто не согласился. Пока, вроде бы, массовых волнений нет. Но люди, конечно, недовольны. Знаете, если бы хоть кожаные ботинки были, их бы можно было порезать и сварить┘ -Это еще зачем? - очень удивился президент. -Ну, - неуверенно ответил советник, - чтобы съесть. Кожа, это ведь, своего рода внешнее покрытие свиньи. -Ты что несешь? - разозлился президент. - Зачем им ботинки варить? Что, в стране есть нечего? -Ну, как вам сказать. В селах не то, чтобы очень много продуктов было. -Чушь несешь, - категорично рубанул рукой воздух президент, - как в селе нечего есть, если люди на земле живут? Ты городской, тебе не понять. А я сам из села. Где земля, там растения, там овощи, там злаки. Там и скотина, там и мясо. Да селяне в десять раз лучше, чем городские жители, должны жить. -Понимаете, - грустно объяснил советник, - теперь у каждого крестьянина по клочку земли, а обрабатывать ее нечем. Один человек трактор не купит. Вот урожаи и падают. Вчера на рынке помидоры покупал, оказалось - турецкие. Виноград из Чили, говорят, завозят. Цена, соответственно, очень высокая┘ -А из-за чего мы их так поделили? - недовольно спросил Доронин. - Какой умник в правительстве так сделал? Почему я проморгал? -Так ведь это было требование американцев, - виновато пояснил помощник, - иначе бы они нам кредит не дали. -И что, дали? -Пока еще нет. Но, говорят, скоро дадут. Просят только, чтобы мы электростанцию еще продали. -Единственную электростанцию? Не продам! -Тогда совсем плохо будет. Кредит не дадут, и денег на закупку пшеницы не хватит. Оголодаем. -Ты тоже, что ли, не доедаешь? - насмешливо глянул на советника Доронин. - Если так, бери ботинок, дарю. Сваришь, и съешь. Дурак! Это же надо, он мне про села рассказывает┘

-Я сын земли, - пафосно говорил он иностранным дипломатам и своим помощникам, - настоящий, как Адам, из глины┘

-Они ведь, - с надеждой сказал он советнику, - пенсионеры эти, ведь им ничего же не стоит продать эти самые ботинки, да? То есть, мы им все равно, как будто пенсии даем? -Гм, ну, почти так. -Что значит, почти? -Понимаете, - советник решил быть предельно откровенным, и потому широко распахнул глаза, - чтобы эти ботинки продать, нужен покупатель. Так? -А что, - президент опять повертел в руках обувь, - не найдется покупателей? -Да покупатели-то, может, и найдутся, хотя немножко непонятно, кому вдруг понадобятся пятьдесят тысяч пар резиновой обуви с искусственными стельками. Так ведь и покупателю деньги нужны. А в селе сейчас человека с деньгами трудно найти. -Пусть тогда это, - президент с трудом вспомнил прочитанный им на днях учебник по маркетингу, - продают ботинки в кредит.

-Почему нам не везет, а? Вроде бы и не ворую я, живу скромно, а страна все равно в бедности. -Так мы ведь развивающееся государство, - напомнил советник, - совершаем переход от тоталитарного советского общества к рынку и демократии. Наследие прошлого давит. -В прошлом жили, - недоуменно вспомнил Доронин, - хорошо. Я бы сказал, даже очень. Что случилось, не пойму. А в правительстве у меня все равно воры. -Вот, - закивал советник, - совершенно точно изволите говорить. Премьер-министр на прошлой неделе знаете, что учудил? -Рассказывай уж. -Взял у кондитерской фабрики кредит на два миллиона долларов под собственное поручительство, а деньги отдавать отказался. Ну, они ему судом пригрозили, так он им только половину вернул. И не деньгами┘ -А чем? -Кефиром. Пятнадцать автоколонн с кефиром сейчас во дворе кондитерской фабрики простаивают. Один из кондитеров, говорят, который заместителем директора фабрики, выпил пятнадцать литров кефира, и чуть не лопнул. А кефир, он ведь слабоалкогольный напиток, в нем полградуса спирта есть. Так кондитер напился, получается, и с горя, в расстройстве чувств, пошел к правительству с большим ножом. Сам был в чем мать родила. Кричал, что зарежет Турлева, как свинью. -Зарезал? - рассмеялся Доронин. -Нет, полиция не дала. Упрятали кондитера сейчас в сумасшедший дом. Фабрика, говорят, на грани банкротства. А на Турлева теперь в суд подает молочный комбинат. -Это еще зачем? -Ну, кефир ведь Турлев не купил. В кредит взял. Под собственное поручительство. -Да чтоб вас всех!

-Это еще что? - спросил президент советника, и съязвил, - докладная записка? -Это, - недовольно пожевал губами Ридман, - основы маркетинга. Написал всемирно известный экономист Кетлер. Вам просто необходимо ознакомиться с этим трудом, чтобы уяснить, каким путем должна пойти Молдавия в своем экономическом развитии. -Яша, - жалобно сказал президент советник, - я ведь из простых людей. Не семи пядей во лбу, как ты. Вы, евреи, народ умный. Энштейн, Моисей, Ариэль Шарон, все такое. Избавь меня от этого вашего маркетинга. Сам прочитай, и действуй, как нужно.

-Молдаване, - с ненавистью сказал молдаванин Доронин, - стоит им украсть где-нибудь хоть один лей, они сразу же начинают строить дом. Даже если у них уже сто домов. Что за народ?! -Простите? - виновато спросил советник, разбиравший бумаги. -Ничего, - махнул рукой президент, - продолжай работать.

А ведь Ридман, - и Доронин это знал, - был плохим экономистом. Указ о назначении его советником буквально спас Ридмана от кредиторов, заимодавцев и банкротства. Магазин "Тысяча и одна ночь", - огромный супермаркет, выстроенный на собранные в залог деньги, - прибыли не приносил. Работники получали мизерные зарплаты, клиентов обслуживали ужасно. Но стоило какой-нибудь газете написать об этом, Ридман немедленно выступал в прессе с гневной речью: его преследуют за то, что он еврей. Впрочем, это было не его личное изобретение. Когда Доронин хотел выгнать мэра Кишинева с поста, - дороги в городе были в ужасном состоянии, - тот немедленно выступил с речью. Это политический заказ, - со слезами в голосе вещал мэр по городскому телевидению, - цензура, нарушение демократических прав и преследования режимом неугодных ему людей. Скоро дойдет до того, с грустью подумал Доронин, что учителя в школах перестанут ставить плохие оценки, опасаясь обвинений в тоталитаризме. Интересно, что еще придумает Ридман? Перестанет выдавать зарплаты, объявив, что государство берет у бюджетников деньги в долг? А ведь, когда ему, президенту, обещали подыскать хорошего советника по экономике, то Ридмана очень нахваливали. Жесткий, волевой бизнесмен, настоящий кудесник┘ Тьфу! Правда, все остальные не лучше.

ХХХХХХХХХХХ

Доронин, глядя на советника, усердно шевелившего губами над листом, стал думать, где бы ему найти хорошего премьер-министра. Вспомнил предыдущих. Первым был Мирча Друк. Тот сам замышлял стать президентом, да еще и войну собрался развязать: еле мир удалось сохранить, Заднестровье в стране оставить, а премьера пришлось свалить, и отправить в Румынию. Сидит сейчас там, в Сенате, штаны на заднице протирает. Второй, Зубук, продал американцам все Военно-воздушные силы Молдавии. Прямо-таки все сорок самолетов и продал. Даже "кукурузники" загнал, сволочь! Доронин тогда чудом отбил маленький военный истребитель, на котором его катал министр обороны.

-Истребитель-то оставь, - сурово сказал он Зубуку, суетливо глядевшему куда угодно, только не в глаза своему президенту. - Продаешь, когда помру.

Что-нибудь еще придумаем. И ведь удавалось же ему выкручиваться двенадцать лет! Схема простая. Делаешь для американцев что-нибудь приятное, то, чего они просят, лишаешь хлеба тысячи ртов хлеба, потом получаешь от американцев кредит, покупаешь на него хлеба, кормишь голодных. Потом, года через три, деньги кончаются. Наступает кризис. Снова уступаешь требованиям американцев, - крупные хозяйства разгоняешь, завод какой-нибудь продаешь, предприятия ворам на растерзание выбрасываешь, - и лишаешь работы тысячи рук. Получаешь от американцев деньги, покупаешь дешевой жратвы, и кормишь безработных. И так - двенадцать лет. А что делать? Не послушаешься американцев, рано или поздно будет здесь еще одна Югославия. К тому же, американцы здорово помогают с коммунистами местными бороться.

-Вы, - сказал Доронин послу США на какой-то встрече, - своими реформами нас не очень-то дожимайте. Не то совсем одичают людишки, и тогда к власти коммунисты придут. Сядете тогда в лужу со своими антикоммунизмом. -Господин президент, - парировал холеный посол в костюме тончайшего полотна, - местных коммунистов мы укротим так же, как укрощаем коммунистов во всем мире. Не надо пугать Соединенные Штаты Америки.

Вспомнив это унижение, суровый, скорый на расправу Доронин едва не взвыл. Посол ему в сыновья годился. Господи. Хоть бы кто-нибудь взял, да и жахнул по ним, по американцам этим: ракетой какой-нибудь, бомбой, прямо по ним, по их статуе Свободы долбанной, по закусочным, по небоскребам. То-то он, президент Доронин, порадуется. Конечно, тайком, но уж лучше так, чем никак.

Третий премьер-министр, Стурдза, как раз правительство его возглавил по рекомендации американцев. Доронин тогда долго сопротивлялся: уж очень молод был Стурдза, да заносчив. На английском, французском, немецком, болтал свободно, как попугай дрессированный. Ногти чистые, ухоженные, прямо как у гомосексуалиста. А горделив был этот премьер-министр, ну просто чрезвычайно. Еще бы: не простой плебей, как он, крестьянин Доронин, а наследник древнего боярского рода. Его предки здесь четыреста лет назад для турок балы давали, пока Доронина пращуры в земле подыхали. Чем еще Стурадза запомнился? Ах, да, моду завел в теннис играть. Доронин со стыдом вспомнил, как несколько раз, ночью, тайком ото всех, выбирался с охраной на корт, и пробовал попасть по мячику ракеткой. Увы, рука у него была слишком тяжелая. Плебей, что уж тут.

-Честность, - говорил он жене, отложив на подушку книгу О Генри, - этой мой бизнес. -Гаси свет, и не ворчи в ухо, - недовольно говорила жена, пристально наблюдая за очередным телесериалом, - у меня тут на экране такая трагедия разворачивается┘

-Разумеется, - объяснил президент советнику по внешней политике Скачуку, - перестроить кабинет я себе позволить не могу, это было бы слишком. Боюсь, американский посол обидится. А вот стол овальный вполне сойдет. Мне приятно, американцу обидно. Чего же еще хотеть от жизни?

-Мой народ, - удрученно признавался он иностранным дипломатам, - к демократии не готов. Не сейчас. Не торопите нас. Вот еще лет сто, и все будет в порядке. -Через сто лет, президент, - вежливо намекали послы, - вас может и не быть. -Я буду всегда, - отмахивался Доронин, - Молдавия это и есть я. Я душа этой страны. Пейте лучше свои вино, и проваливайте из моего кабинета, консул. Я устал, и хочу спать.

-Вы бы, - сказал он, - что ли, другие костюмы себе подыскали. Повеселее. А то я сейчас себя чувствую, как на совещании гробовых дел мастеров. Вы же молдаване. Веселый народ. Имидж у нас такой. Чтобы в черном костюме я в президентском дворце больше никого не видел! Ясно, поросята?! -Ясно! - дружно ответили советники. -А когда лопнете? - стукнул рукой по столку Доронин, прочитавший об этой забаве у Гашека. -Когда прикажете, ваше высокопревосходительство, - проревел хор советников.

-Пошутили, и хватит, - сказал Доронин, - Все свои. Будем откровенны. Сейчас мы заслушаем доклад министра финансов и экономики о том, как глубоко мы окунулись в дерьмо за прошедший год. -Господин президент, - робко встал советник по экономике, Ридман. - Перед тем, как начнется наше совещание, позвольте мне, то есть, позвольте нам, от имени всех сотрудников вашего аппарата принести вам свои самые искренние поздравления с вашим днем рождения. Позвольте пожелать вам здоровья, благополучия, успехов в государственных делах и, главное, здоровья. -Вот тебе раз, - удивился Доронин, - у меня что, сегодня день рождения? -Конечно, - умильно сказал Ридман, - вы забыли об этом празднике, потому что все время думаете не о себе, а о государстве. И как хорошо, что у вас есть мы, люди, которые не дадут вам забыть о вашем дне рождения. С праздником! -С праздником, - хором грянули советники. -Мы желаем вам, - звонко выкрикнул советник по внешней политике, Скачук, - чтобы вы вошли в историю нашей страны, как ее величайший лидер. У нас есть два великих человека: вы, и Штефан Великий. -Спасибо, - поклонился Доронин, - праздновать будем потом. Сейчас дела, дела, дела. Итак, господин министр финансов, прошу вас, начинайте. К делу!

-Ваше высокопревосходительство! Перед тем, как начнется наше совещание, позвольте мне, то есть, позвольте нам, от имени всех сотрудников нашего министерства, принести вам свои самые искренние поздравления с вашим днем рождения!

Директор молдавского филиала "Русского радио", сделал звук потише.

-Мой мармеладный, я не права - успела шепнуть на прощание певица, и затихла.

Директор взял было из стола пачку облегченных сигарет, но затем бросил ее обратно. Он вспомнил, что бросил курить. Это все от нервов. Нервы, нервы, нервы. Было откуда: буквально вчера националисты в Координационном совете по радио и телевидению потребовали, чтобы вещание "Русского радио" в Молдавии прекратилось.

-Зачем нам эта иностранная культура? - недоуменно вопрошал журналистов директор Совета, старый и жирный академик Брынза. - У нас что, своей культуры нет?

Директор местного филиала вспомнил Брынзу, и с ненавистью сжал пачку в руке. Казалось, дальше на уступки идти нельзя: эфир радио и так был на сорок процентов разбавлен песнями молдавских эстрадных исполнителей. Песни были настолько плохими, что рейтинг радио падал. Но на это пришлось пойти: пусть в эфире будут песни на государственном языке, лишь бы не закрыли. В кабинете тихо зазвучала мелодия песни "Румыны, переходите Днестр!". Директор тихонечко выругался, и задумался. Надо что-то делать. Потом, осененный, поднял трубку, и набрал советника Скачука.

-Господин Скачук? -Слушаю. -Это с "Русского радио" беспокоят, - сладко сказал директор, - ничего, что тревожу? -Говорите, только быстро. У нас совещание с президентом. -Это очень кстати, - обрадовался директор, - я слышал, что у президента сегодня день рождения. Не могли бы вы сделать одолжение: узнать, какая у него любимая песня? -Что?! -Я вас очень прошу! -Ну, ладно. Ждите.

-Говорит, что ему нравится песня "Белый лебедь на пруду". -Я ваш должник, - прочувствованно сказал директор. - Я ваш навеки. -А на кой хер ты мне сдался? - очень удивился Скачук. - Деньги пусть вечером занесут. -Занесут, - скрепя сердце пообещал прижимистый директор, - пятиста долларов хватит? -Мужик, - разозлился Скачук, - по-твоему, подойти к президенту во время важного совещания, и задать ему идиотский вопрос про любимую песню стоит пятьсот долларов?! Ты чего, мужик? Вас, кстати, еще не закрыли? Так я похлопочу. -Не надо, - грустно попросил директор, - вечером две тысячи занесут. -Молодец, - похвалил Скачук. - Именно столько моя услуга и стоит. Только пусть не две, а три занесут. Считай, что лишняя тысяча это штраф. -За что?! - возопил директор "Русского радио". -За неверное позиционирование, - разъяснил Скачук, - и непонимание важности текущего момента. Усек, мужик? -Усек, - грустно сказал директор, - мужик.

-Лера. Слушай внимательно. Три распоряжения. Первое, пусть курьер вечером зайдет в президентский дворец, передаст от меня Скачуку конверт. Второе, чтобы немедленно в эфир поставили песню "Белый лебедь на пруду" и крутили весь день только ее. Третье┘

-В общем, третье распоряжение. Пусть издадут письменный приказ о снижении заработной платы сотрудникам в этом месяце на десять процентов. Нет, мера временная. Только на месяц. Потом все будут получать зарплату в прежнем объеме. Трудности преодолимы. Я ведь хороший менеджер!

-Что это за дерьмо?! - удивленно спросил президент. -А белый лебедь на пруду, - ответило ему радио, - качает палую листву┘ -Что за дерьмо?! - повторил президент. -Коллектив "Русского радио" в Молдавии, - прервалась песня, - от всей души поздравляет президента, Владимира Ионовича Доронина, с днем рождения, и специально для него ставит в эфир его любимую песню, "А белый лебедь на пруду"! -С чего это они взяли, - удивился президент, и разозлился, - терпеть не могу эту дурацкую песню. -Вы же сами, - кашлянул Скачук, - мне только что сказали, что очень любите эту песню. -Ну, да, - неуверенно сказал президент, - только я ошибся. Тоже про птицу что-то┘ А! Вспомнил! Моя любимая песня - "Розовый фламинго"! Вот! А не это дерьмо! -Качает палую листву! - как на грех, буквально заорало радио. - А белый лист, а белый лист┘ -Закройте, на хер, эту проклятую радиостанцию, - приказал Доронин министру связи, - прямо сейчас. Идите и выполняйте. А вы, министр финансов, начинайте доклад. -Господин президент, - робко вмешался Скачук, переживая за свои три тысячи, - а может, не будет вот так сразу закрывать? Может, пусть хоть до утра поработают? -Нет, - заупрямился президент, - я сказал закрыть, значит, пусть закрывают сегодня, сейчас же!

Министр связи встал, рявкнул, - "слушаюсь", - и стремительно вышел из кабинета. Позвонил помощникам, и в офис "Русского радио" пришел факс с решением Министерства об отзыве лицензии. Потом пришли приставы, и радиостанция была опечатана. Директору так и не удалось добраться до своего конверта. И даже до пачки сигарет: так что снова закурить он не успел.

-Долг Молдавии, - грустно начал министр финансов, - на сегодняшний день составляет пять миллиардов долларов. Только России мы должны 500 миллионов долларов. -Что с работой? - недовольно спросил президент. - Про внешний долг не надо. Это и так все знаю. -Уровень безработицы в Молдавии во втором квартале 2004 года, - вздохнув, признался министр, - составил 7 процентов, увеличившись в сравнении с тем же периодом 2003 года на 2 процента. По данным Департамента статистики и социологии, уровень безработицы среди мужчин составляет 8,5 процентов, а среди женщин - 5,9 процентов. Уровень безработицы в городах составляет 10,7 процентов, в сельской местности - 4,4 процентов. По данным Международного бюро труда, число безработных в Молдавии - около 105 тысяч человек.

-Бессонница, - жаловался он жене, - замучила! Только на совещаниях и высыпаюсь.

-Из-за плохих экономических условий, повлекших за собой снижение уровня социальной обеспеченности, наблюдается демографический кризис. Растет смертность, понижается рождаемость. По сравнению с аналогичным периодом прошлого года┘

-Довольно! - рявкнул президент, и ударил по столу, широко раскрыв глаза. - Всем смотреть на меня! Вот так. Даже тупица сделает из доклада неутешительный вывод: мы сейчас что-то вроде Арафата. Он уже мертвый, но от аппарата его не отключили. Так вот. Внимательно слушайте. Я замыслил великую аферу. Если мы ее провернем, то получим денег еще на четыре года. И от аппарата еще четыре года нас никто не отключит.

-Значит, так, - надел Доронин очки, и вынул из папки бумаги. - Вот эту речь я зачитаю американскому послу. Завтра же. После этого, не сразу, конечно, а месяца через два-три, нам дадут кредит. -Да, ну, - неуверенно присвистнул Ридман. - Вряд ли нам еще раз поверят в долг. -Поверят, - успокоил Ридмана президент. - Я, кажется, нашел слабое место американцев. Любовь к убогим. -Политкорректность, - машинально поправил шефа советник Скачук. - Не любовь к убогим, а любовь к людям с ограниченными моральными и физическими возможностями. Политкорректность называется.

-Хотя, конечно, иначе, чем любовью к убогим это и не назовешь.

-Ну, а я тебе о чем толкую, сынок?

-Быстрее, черт бы тебя побрал!

Чресла советника опоясывал алый ремень с черной пряжкой. Брюки Горбыли были коричневые, с белыми вставками, и осыпаны карнавальной фольгой. Они опускались на ботинки советника: правый из которых был желтым, а левый - голубым. Шнурки на ботинках были золотистые.

Горбыля злорадно улыбался. Наконец-то настал час его реванша. Это он здорово придумал. А никто из коллег, олухов царя небесного, и не сообразил ничего. Это он, только он, сам Горбыля, глядя на прошлом совещании в лицо президенту, понял, что тот недоволен черными костюмами своих советников. Тем более, что президент четко сказал: "Чтобы в черном костюме я в президентском дворце больше никого не видел! Ясно, поросята?!". И он, Горбыля, все понял┘ Хотя и президент хам┘ Поросята┘

-Небось, - прошептал Горбыля, закуривая, - старый хрыч, черный цвет напоминает тебе о смерти? Так ведь пора о ней подумать-то, в твоем возрасте, ты, ходячая консерва для могильных червей!

-Мой президент. Вы замечательно выглядите сегодня. Я мечтаю выглядеть вполовину так хорошо, как вы, когда мне исполнится столько же лет, сколько и вам. Разрешите поздравить вас┘

-Что такое? - закричал Горбыля на водителя. - Мы опаздываем! -Господин советник, - объяснил шофер, - дорога тут закрыта. Какое-то шествие. -Да плевать мне на шествие, - с ненавистью закричал Горбыля. - Я к президенту опаздываю, понимаешь?! К самому президенту! Езжай давай! Давай по людям прямо езжай! -Господин советник, - взмолился шофер, - это же наши, добрые люди. Это же молдаване, как мы с вами. Как вы, как я. -Заткнись, - щелкнул пальцами Горбыля, - тоже мне, молдаванин нашелся. Мне ли не знать, что твой дедушка на самом деле украинец был, а молдаванином при румынах записался? А?! Что, боишься? То-то. Не забудь, у кого работаешь. Я ведь советник по национальной безопасности. Езжай давай. Плевать, кто там под колесами лопнет: молдаване, турки, помидоры, окурки, плевать! Вперед!

-Не могу больше с тобой жить, - сказала простоволосая, в ночнушке (такой ее Постолика любил больше всего) жена. - Алкоголик ты, хам, и дуболом, Постолика. Мне перед людьми за тебя стыдно. -Отчего же, Марчика? - жалобно спрашивал сержант. -Чуть что не так, сразу людей бьешь, - ругала мужа Марчика, собирая вещи. - Нервный, злой, как собака цепная. Когда домой в последний раз трезвым приходил, помнишь?! -Нет, - честно каялся Постолика, и просил, - не уходи. -Не проси, - сказала Марчика, - нет моих сил с тобой жить. Бьешь меня. На прошлой неделе зачем меня вешалкой отдубасил? -Так ведь потому что люблю, - говорил Постолика, хватая жену за руки, - не уходи, Марчика┘

-Значит, - хмуро сказал комиссар, - городские власти хотят показать Европе, что у нас, все, как у нормальных людей. Поэтому будет фестиваль педерастов и педерасток. Хотим мы того, или нет. А охранять их придется нам┘ -Постойте, - вскочил лейтенант Петреску, - это как так, педерасток? Педераст это кто? Тот, кто с мужиком трахается? Педерастка, получается, это педераст женского рода? Значит, педерастка, это женщина, которая с мужиком трахается? Так почему же она тогда педераст? -Петреску, - огорченно сказал комиссар, - хоть ты душу не трави. Сказано охранять, и точка. Будут, значит, эти, педерасты, и┘ ну┘эти┘ лесбиянки. Во. Точно. Лесбиянки, ошибочно названные мной педерастками. И охранять вы их будете. Народ у нас консервативный, как бы они этих педерастов бить не стали. Да я ничего, я бы сам с радостью┘ Но тогда проблем с Европой этой не оберешься. Так что, охранять, и не бить. Ясно? -Ясно! -Выполняйте.

Постолика поежился, и тайком отпил из фляги. Напиваться он решил прямо сейчас. Педерасты оказались шумными людьми в ярких, кричащих нарядах. Им даже дождь не почем. А с виду не скажешь, что они эти, ну, педерасты, думал сержант. Взять бы сейчас автомат. И еще Марчика ушла. Ох, боже, боже. Не встретит никто сержанта после ночного дежурства, не будет стоять горячая зама на столе, не погладят теплые руки голову┘ Постолика все-таки заплакал, и стал пить, уже не таясь.

-Не плачьте! - крикнула ему симпатичная девушка из толпы педерастов под зонтиками, - мир прекрасен!

-Так оно и должно все кончиться, - прошептал сержант, - так и должно. Но до чего же наглый этот┘

ХХХХХХХХ

-Вы, молдаване, очень странный народ, - задумчиво сказал Джон Оббит, - только не обижайтесь пожалуйста.

Директор департамента по соблюдению прав меньшинств в Молдавии угодливо согнулся и улыбнулся. Джон с недоверием посмотрел на собеседника. Оббит приехал в Молдавию представлять движение "Сексуальные меньшинства за толерантность". В его задачу входило изучение ситуации с соблюдением прав гомосексуалистов в Молдавии. Если права соблюдаются, его организация выдает молдавскому правительству грант на 200 тысяч долларов. Все просто.

-Конечно, - сказал, наконец, молдаванин, - мы очень загадочный народ. Балканский темперамент, и, в то же время, не Балканы. Угодливость и независимость. Гостеприимство и нелюбовь к чужакам. -Ах, - махнул рукой Джон, - оставьте вы все это. Что за страсть к обобщениям? Я говорю о конкретных случаях. -Например? -Например, вы постоянно твердите, что очень хотите в Европу. А сами, в то же время, с ненавистью относитесь к сексуальным меньшинствам, отвергая, таким образом, европейские ценности. Или вот, ваш Департамент. -А он вам чем не угодил? -Что значит, департамент по меньшинствам? -Да вы поймите, денег у нас немного. Поэтому мы и занимаемся сразу меньшинствами сексуальными, этническими, культурными, физическими, и прочими. Не можем мы открыть целый Департамент для одних лишь педе┘ -Вот видите, - сказал Джон Оббит. - Даже вы не изжили в себе ненависть к сексуальным меньшинствам. Запомните, хорошенько запомните. Слова "педераст", "гомосек", "дунька", должны исчезнуть из вашего лексикона. Навсегда! -Да, конечно! Простите, оговорился. Навсегда! -И особенно, - бушевал Джон, - чтобы вы забыли само слово "пидар"! Чтобы я его больше не слышал. Никогда! Ни от кого! Ясно?! -Так точно. -Но вообще, я вижу, ситуация с соблюдением прав меньшинств у вас тут не очень, и это плохо, - насупился Джон, - это не будет способствовать получению вами гранта. -Милый Джон, - улыбнулся директор Департамента, - ну, оговорился я. Подумаешь. Не все так плохо. Вам стоит всего лишь глянуть на улицу, чтобы убедиться в простой вещи. У нас, в Молдавии, все очень терпимы к сексуальным меньшинствам. Например, прямо сейчас у нас под окнами пройдут участники Фестиваля гомосексуалистов и лесбиянок! Радостно, с песнями!

-Отчего, - обеспокоено спросил Джон, - у них такие мрачные лица? -Вам показалось, - успокоил его собеседник. -Отнюдь, - медленно сказал Джон, - и потом, что это они несут там, в центре толпы?

Люди в толпе и вправду несли на руках огромную дверь вместо носилок. Теперь и представитель организации "Сексуальные меньшинства за толерантность", и Директор департамента по всем меньшинствам Молдавии могли видеть, что на двери лежит тело.

-Это, - верхняя губа американца задергалась, - судя по всему, покойник. -Сейчас выясним, - отрывисто бросил директор, и бросился бежать к лестнице.

-Прошу вас, по очереди! - поднял руку директор. - Я возглавляю Департамент меньшинств, и сейчас во всем разберусь. Но говорите по очереди. -Фестивальное шествие, - плача, начала говорить девушка в высоких черных сапогах, - было в самом разгаре. Было так хорошо, весело┘ Ии-и-и-и┘ -Прошу вас, - серьезно попросил директор, - говорите. -И, - всхлипывая, продолжила лесбиянка, - было так весело, так хорошо, и-и-и-и. -Я расскажу, - вмешался бородатый мужчина в сетчатой майке, с накрашенными губами, который стоял рядом с девушкой, - в общем, шествие было в самом разгаре, когда┘ простите┘ Иии-и-и-и. -Будьте мужчиной, - крикнул директор, - соберитесь. -И, - утерла слезы и продолжила за друга девушка в сапогах, - было очень весело. Как друг показался автомобиль. Было видно, что водитель очень спешит. В машине был один из нас.

-А дальше? - требовал он продолжения. - Что же случилось дальше? -А дальше, - плача, сказала девушка, - один из этих ужасных гомофобов полицейских, которые нас, якобы, охраняли, схватил автомат, и стал стрелять в машину этого несчастного, который, видимо, опаздывал на фестиваль, и поэтому так спешил! И убил его! Иии-и-и-и┘.

ХХХХХХХХХХХ

-Говорите, - зло прошипел Джон, взлетая по лестнице, - что все свои проблемы с нетерпимостью к сексуальным меньшинствам решили? Ах, вы, лжецы. Ах вы, пидары!

-Джон, - ласково сказал он в дверь, - Джон, чем вы так расстроены? Вас смутили местные грубые нравы? Кто-то посмел назвать вас пидором? Вас унизили? Ударили? Джон, откройте же, я беспокоюсь!

-Я не гомосексуал. Я защищаю их права, но сам я гетеросексуал. Понимаешь?! Я не увезу тебя в Штаты! У меня жена, я люблю ее! А защищать гомосексуалистов, это моя работа, и я тоже люблю ее, потому что уважаю их, и всех, всех людей уважаю, понимаешь?! Но я - гетеросексуал.

-А может, вы гомосексуалист в глубине души? Бывает же такое. Живете себе с женой, а сами хотите мужчину. -Нет, - истерично расхохотался американец, - я даже у психологов проверялся. Я, повторяю, самый, что ни на есть, гетеросексуал. -Тогда, - зло сплюнул Петру, - какой же ты пидар!

-Друзья мои! - начал президент. -Президент назвал нас друзьями, - радостно зашептались советники, - президент любит нас┘ -Идиоты, - не меняя голоса, бросил президент, - это же обращение к тем, кому я буду читать речь. К послу и его помощникам. А сейчас у нас репетиция. Ясно? -Ясно! - бодро ответил за всех расстроенный Ридман. -Друзья мои, - начал со второй попытки президент. - Наверняка вот уже две тысячи лет человечеству никто не говорил того, что сегодня скажу я. Что было две тысячи лет назад? -Третий год от рождества Христова, - недоуменно сказал Скачук, но под внимательным взглядом президента покраснел, и тихо сказал, - простите, я не буду больше перебивать. -Итак, что было две тысячи лет назад? Человек в пыльном хитоне, человек с глазами вашей матери сказал: "Возлюбите ближнего своего". Сотни лет, разрывая оковы подсознательной ненависти к чужаку, к человеку не из моего племени, мы пытались следовать завету. Мы сделали это. Воистину, мир наш потомки назовут братским. -Воистину! - как на Пасху, в церкви, единогласно грянули советники. -Да, борьба не окончена, - продолжал президент, - Даже сейчас, пытаясь подавить отголоски генетической ненависти к другому, мы все-таки иной, светлой, как волосы того Иудея частью разума понимаем - любовь побеждает, а вместе с ней и мы! Победа братской любви не за горами. Но, шагнув вперед, разве убоитесь вы сделать еще шаг? И кто скажет - "Любовь моя простирается до края, но она не бесконечна"? Возлюбив человека, творение природы, глухим разве останется сердце твое к другим ее порождениям? Нет, говорю я вам. Нет, говорите вы мне. Любовь ко всему сущему, кричу я вам. Да, отвечаете вы. -Да, отвечаем мы! - хором ответили советники. -Почему же тогда, - прочитал президент, - ВЫ НЕНАВИДИТЕ ТАРАКАНОВ?!

-Наступает новая эра. Эра любви и всепрощения. Всем знакомы эти клички - "черномазый", "жид", "итальяшка", "латинос", "грязный ирландец". Слова эти как бы наполнены вековым настоем расизма, изливающимся в ненависти. Они часто нацелены в людей подобно пулям. Они сигнализируют об опасности и вызывают в памяти позорные образы прошлого: рабство, мятежи, погромы, геноцид. -Точно, - пробормотал Ридман, - геноцид. -Но разве и других слов не знаете вы? Не опуская глаз своих долу, признайтесь, - кто из вас не гнал с кухонь, не убивал, не жег дихлофосом их, беззащитных насекомых? Разве не знакомы вам клички "стасик", "мерзкие насекомые", "твари"? -Знакомы, - совершенно не понимая президента, с готовностью согласились советники. -Это, - поднял палец президент, - ваше прошлое. Это - отголосок травли и ненависти, борьбы на уничтожение, которую вы ведете с жалкими и беспомощными "тварями", самая крупная из которых не достигает размеров вашего мизинца. И тогда я спрошу вас. Раз эти слова несут в себе столько ненависти и страдания, почему бы не поставить их вне закона?! -Действительно, - твердо кивнул окончательно запутавшийся Ридман, - надо их поставить вне закона. Пусть министр юстиции разберется. -Почему бы не подвергать наказанию любого, кто публично пользуется такими словами, чтобы намеренно оскорбить насекомое? - прищурившись, предложил президент. - Хорошо, вы говорите мне - это пока не закон. Но, в конце концов, задача международного права и состоит в том, чтобы устанавливать нормы цивилизованного поведения в обществе и наказания за поступки, нарушающие эти нормы! -Совершенно верно, - согласился министр юстиции. - Именно такова задача международного права! -Но за правом международным, что определяет взаимоотношения людского мира, настала пора ввести и право, регулирующее наши отношения с животными и насекомыми! Речь идет не об экологическом законодательстве, порой лживом и учитывающим лишь сохранение человеческой популяции. Настала пора международного права, созданного и для неразумных (кто знает?!) существ. Начнем же с них, с изгоев, клошаров мира насекомых, более всех исстрадавшихся в течение тысячелетних войн с человечеством! С тараканов. -А, вот оно что, - согласился Ридман, - теперь ясно, ясно. -Что же мы делаем сейчас? Проповедь ненависти и насилия обрушивается с экранов ваших телевизоров. "Убей его"! "Вот лучшее средство для уничтожения насекомых"!┘ -Бедные тараканы, - утер сухие глаза референт президента. -Мы сталкиваемся с проблемой "проповеди ненависти". Проблема эта заключается в следующем: надо ли считать уголовно наказуемым действием использование оскорбительных названий по отношению к группам, в свое время подвергавшимся угнетению и преследованию? Ведь данная проблема может рассматриваться нами не только в моральном, но и правовом контексте. -Верно, верно, - кивали советники, переглядываясь. -Следует ли законодательно запретить называть животных кличками, основанными на их принадлежности к тому или иному классу, виду, роду, подвиду? Следует ли также наложить юридический запрет на публикацию клеветнических материалов (вроде печально известных "Инструкции по использованию китайского мела"), возбуждающих предубеждения против какой-либо группы созданий Божиих? -Следует, конечно, следует┘ -Не противоречит ли это свободе слова, спросите вы меня? Свобода слова.┘ Это щит, за которым в течение веков прикрывались расисты, нацисты, подонки всех мастей, вероисповеданий и цветов кожи. "Я говорю то, что считаю нужным, и потому называю этого человека грязным ниггером". "Мерзкий таракан"! Вот она, ваша свобода слова. Попранный идеал. И потому я говорю вам, что необходимо пересмотреть эту основополагающую ценность. А именно - ограничить свободу слова во имя ее же, свободы слова! -Как глубоко, - прошептал министр образования, делая пометки в блокноте, - как неожиданно и умно┘ -Смысл ложной свободы слова, - говорил президент, - заключается в том, что выражаться и распространяться могут любые идеи. Якобы, не государство, а сами люди должны решать, что истинно, а что ложно.┘ Но вы забываете о том, что проблема проповеди ненависти представляет собой самый сложный аспект проблемы свободы слова. Есть ли у вас право на ненависть к людям? Есть ли у вас право казнить насекомых? -Нет, конечно, нет! - выкрикнул советник президента по культуре, только вчера вызывавший на дом работников санэпидемстанции, травить тараканов. -Тема моего доклада наверняка покажется вам весьма далекой от бурных событий, происходящих сейчас в мире, - устало закончил президент, - но у вас, американских борцов за мир есть пословица: "Думай в мировом масштабе, действуй в местном". Пусть же каждый из вас оглянется, стоя на своей кухне и скажет: "Простите меня, ибо не ведал, что творил". Акт покаяния человечества настал!

-Вопросы есть? -Мой президент, - робко начал министр обороны, у которого была репутация человека решительного, но простоватого, - это все, конечно, замечательно. Раз любите людей, любите и насекомых, и все такое┘ -Ну?! -Ну, простите, а нам-то что со всей этой галиматьи?! -Понимаешь, - охотно объяснил президент, - нам нужны деньги, как я уже говорил. Надо их раздобыть. -Так давайте нападем на кого-нибудь и заберем деньги! - радостно предложил министр. -Мой мальчик, - грустно сказал Доронин, - наша армия слишком слаба для этого. Отобрать не получится. Значит, надо выпросить. Значит, нужен кредит. Кто дает кредиты и гранты? Правильно, американцы. А как разжалобить американцев? Только какой-нибудь совершенно идиотской затеей. Такой, как эта. А? Каково?! -В чем же ее смысл? - все еще не понимал министр. -Молдавия станет главным координатором защиты прав биологического меньшинства - тараканов!

-Мой президент, вы - гений!

-Старый хрен съехал с катушек, - советник президента по внешней политике, Скачук, нервно вертел в руках ручку, - то есть, я хочу сказать, президент окончательно сошел с ума! -Вы гений, - дурашливо встал на колени министр обороны, - наконец-то поняли то, что и так было видно года два всем здравомыслящим людям. -Прекратите паясничать, - легко пнул Скачук министра в ногу, - встаньте немедленно.

-А знаете, - задумчиво протянул советник по экономике Ридман, - рациональное, как говорится, зерно в его рассуждениях есть. -Это какое же? -Ну, ситуация-то с экономикой на самом деле аховая. А американцы - чудной народ. На нужное дело денег могут не дать, а на чепуху совершенную отстегнут, не задумываясь. -Бросьте, - советник Павленко рассердился. - Если, не дай Бог, содержание этой его речи станет известно международному сообществу, или, еще хуже, журналистам, репутация страны будет окончательно испорчена. -Куда ее портить-то?! - спросил прямодушный министр обороны. - Все нас и так считаю убогими, бедными сиротами. -Мы стремимся к преобразованиям, - взвизгнул Скачук, - мы рано или поздно войдем в Европу. -Чего в нее входить-то? - бедолага военный министр удивился. - Мы и так часть Европы. Географически, конечно. -Мой бедный друг в погонах, - терпеливо пояснил Ридман, - вы совершенно правы. Но коллега Скачук говорит о том, чтобы мы стали Европой в политическом и экономическом плане. -А это как? - еще больше удивился министр обороны. -Неважно, - махнул рукой Скачук, - все это совершенно неважно. Что делать с президентом?

Собравшиеся задумались. Ситуация была непростая. Президент сошел с ума, вернее, впал в старческий маразм. Это сомнению не подвергалось. С другой стороны, президент был любим в народе. Он бессменно правил страной двенадцать лет, с тех пор, как Молдавия получила независимость, и, хотя жизнь в стране была не очень легкой, в то же время президент был символом государства. К тому же, он был очень популярен из-за того, что в 1992 году сумел избежать войны с восточными районами страны, - с Заднестровьем, - благодаря гибкой политике президента в то время, разногласия с Заднестровьем удалось избежать, и страна осталось единой. Поэтому Доронин был популярен и в Заднестровье, которое расценило бы отстранение Доронина от власти как ущемление своих интересов. К тому же, его уважали местные националисты, с которыми он тоже сумел договориться.

-Послушайте, Гимпу, - раздраженно сказал Скачук, - прекратите ковырять ладонь пальцем! -Заткнись, армянская морда, - нервно огрызнулся советник по национальным вопросам, - следи за своими пальцами. А еще лучше, вытащи их из своей черной задницы! -Что ты сказал, мурло сельское?! - приподнялся Скачук. -Ты что, оглох, недомерок? Нацмен клятый. Хоть бы вы все убрались, наконец, в свои России, Армении, Украины и Польши. Честному молдаванину из-за вас, полукровки, нет житья в родной стране!

Советники вскочили. Рослый молдаванин Гимпу с пренебрежением смотрел на невысокого, полного Скачука. Когда-то Гимпу был лидером националистического движения Молдавии, и непомерный пыл его партии Доронин сумел усмирить лишь, когда сделал Гимпу своим советником. Все это вынудило Гимпу произвести некоторые изменения в поведении и внешнем облике: он научился менять рубашки чаще, чем раз в неделю, перестал чокаться после каждого тоста, стал состригать специально выращенный ноготь на левом мизинце, и перестал, по крайней мере, вслух, рассуждать о том, что славяне и азиатские народы - вырождающиеся расы.

-Из-за таких кретинов как ты, мы едва гражданскую войну в 1992-м не получили! -А ты, - Гимпу коротко и отрывисто засмеялся, - полукровка-недоносок. -Господа, - поднял руки Ридман, - постойте┘ -Ты бы, жид, - угрюмое лицо Гимпу вновь осветилось торжествующей улыбкой, - помолчал лучше. Мало вас здесь немцы с румынами постреляли? -Козел! - оскорблено взвизгнул Ридман. -Уроды!!! - грохнул кулаками о стол советник по внутренней политике, Недельчук. - Делом надо заниматься, а вы здесь национальные разборки устроили. -А я, - вальяжно сказал советник Петреску, аккуратно подпиливавший ногти, - вообще не верю в понятие "нации". Есть народы. А наций нет. Все это условности. -Заткнись, Дунька, - захохотал Гимпу. - Педераст. Козел русский.

Петреску все в президентском дворце подозревали в гомосексуализме, но так как все, кроме предположительно, самого Петреску, принадлежали к гетеросексуальному большинству, то проверить это предположение опытным путем никому не представлялось возможным. Самого Петреску предположения эти, - в силу их справедливости, - не оскорбляли, хоть он их и не подтверждал. Поэтому на слово "педераст" в свой адрес советник отреагировал совершенно спокойно. Но после "русского козла" Петреску приподнялся над столом и вонзил пилку для ногтей прямо в щеку Гимпу. Тот завыл, и ударил почему-то Ридмана.

-Как всегда, жиду первому достается, - заржал министр обороны, предусмотрительно прикрывая лицо дипломатом, - вот ведь невезучая нация!

Дверь приоткрылась. В кабинет робко заглянул начальник президентского протокола Радулеску. Грустно оглядев побоище, и ничего не понимая, он закрыл дверь, и тихонечко пошел прочь по толстому ковру. Сделал несколько шагов, потом вернулся. Решил было снова открыть дверь, но передумал, и пошел к себе. Но вернулся на полпути: его словно тянуло магнитом в кабинет. С грустью вздохнув, Радулеску аккуратно достал из-за щеки жевательную резинку (за пристрастие к ней коллеги окрестили его кличкой "Челюсти") вошел в кабинет, и залепил зрачок камеры наблюдения. Снял пиджак, подошел к столу, стараясь не наступить на дерущихся, налил себе воды из графина. Выпил. Вздохнул снова. И бросился в гущу драки с криком:

Дверь снова приоткрылась. На этот раз за ней стоял руководитель Совета безопасности при президенте, Никита Фролов. Аккуратно придерживая дверь одной рукой, Фролов достал из-за пазухи дешевый фотоаппарат-"мыльницу" и сделал несколько кадров. Закрыл дверь, положил фотоаппарат в карман, и ушел, сказав:

-На добрую память.

Советник по культуре, Григорий Мадан, с сожалением поглядел на свалку, и отошел в угол кабинета. Григорий в детстве был слабым мальчиком. Когда он вырос, то стал мужчиной, но не перестал быть слабым. Поэтому драк Мадан всячески избегал. Конечно, ему очень хотелось избить кого-нибудь из коллег, - Григорий ненавидел их всех, и каждого в отдельности, как, впрочем, и каждый советник, - но осознавал, что это нереально. А Григорий был прагматик, несмотря на то, что должность у него была самая, что ни на есть, творческая. Советником по культуре драматург Мадан, не написавший в своей жизни ни одной пьесы (постановку "Ленин в Бесарабии", написанную им в минуты душевной слабости, Григорий не любил вспоминать) стал неожиданно для себя. После того, как театр, который он возглавил в 1989 году, - прежнего директора, талантливого белоруса Яцкевича уволили за то, что он русский, - обанкротился, Мадан остался без работы. А обанкротился "Сатирикус" по той простой причине, что зрители на спектакли не ходили.

-Они не ходят на наши спектакли потому, - сказал Мадану его племянник, которого Григорий устроил художественным руководителем, - что за время советской оккупации народ забыл румынский язык. Люди понимают только русский.

-Он не стали ходить на спектакли из-за того, - объяснил художественный руководитель, - что эти проклятые русские хотят досадить нашему румынскому театру!

Мадан с сожалением констатировал, что племянник в который раз оказался прав. Пьесу "Молчание в бессарабской ночи: кости безмолвия, или Эра пробуждения от гнета или Пробуждение самосознания угнетенных наследников Дечебала или Появление на Западе фигуры Великого Маршала" (имеется в виду Антонеску - прим. авт.) пришлось отменить. Быстро продав стулья, занавес, доски со сцены, и сдав здание в аренду для торгового зала, Мадан сжег все финансовые документы, срочно запил, и поэтому избежал какой бы то ни было ответственности. Буквально через два дня ему предложили занять место советника президента по культуре.

Мадан покосился на дерущихся (теперь Гимпу взял верх над Скачуком, и бил того головой в живот, приговаривая, "гнусная армянская полукровка") и сел за компьютер. Григорий был опытный пользователь: он умел открывать интернет, и пару раз находил по ссылкам чудные порнографические страницы. Вдруг Григорий наткнулся на заметку в какой-то газете. Почитав немного, Григорий рассмеялся, и рявкнул:

-А, ну! Всем тихо! Сюда все.

-В сентябре 1968 года у 89-летнего премьер-министра Португалии Антониу ди Оливейра Салазара, отметившего за несколько месяцев до того 40-летие своего бессменного пребывания у власти, случился инсульт. Вакуум власти в государстве, которое десятилетиями находилось под полным контролем одного человека, грозил непредсказуемыми последствиями вплоть до революции. В спешном порядке новым премьером был провозглашен Марселу Каэтану. Находящемуся в коме Салазару присвоили пожизненный титул почетного президента. Все были уверены, что носить его старику осталось совсем недолго. -Совсем, как у нас, - сказал кто-то. -А то! - победно воскликнул Мадан. - Читаю дальше. Случилось, однако, непредвиденное. Пожизненный президент пришел в себя и начал поправляться. Сказать отцу нации, что он больше не является полновластным хозяином страны, - об этом не могло быть и речи. И окружение премьера приняло единственно возможное, как им казалось, решение - Салазару ничего не говорить, вести себя с ним так, как будто все остается по-старому. Через 151 день патриарх вернулся в президентский дворец и приступил к "выполнению обязанностей". Полтора года приближенные инсценировали для Салазара управление государством. Оставаясь "на посту", он записывал обращения к нации, читал специально подготовленные для него обзоры прессы и работал с документами. -Неплохо, - пробормотал Скачук, - заодно от старого маразматика избавимся. -До самой смерти в июле 1970 года Салазар был уверен, что остается главой государства. Трагикомический финал Салазара (а ведь в конце 20-х годов он, талантливый экономист, спас страну от хозяйственного коллапса) - гротескная иллюстрация вечной проблемы: соотношение масштаба власти и степени адекватности руководителя. -Ну, - поморщился советник Ридман, - последнее, это лирика. К черту лирику. -Да, - согласился советник Скачук, - но, господа, нам нужен человек, который бы сумел все это время обманывать президента. Это должен быть один человек. Иначе мы просто запутаемся в версиях┘

-Господа. У меня на примете есть отличный человек. Спившийся журналист Балан!

-Ну что вы орете?! - недовольно и громко спросил сотрудник аттракционов, и сплюнул. - Хотели подняться повыше? Так вот вам бесплатное развлечение на полчаса. -А раньше не снимем? - спросила старушка, продававшая билеты. - Помрут еще от страха. -Ничего с ними не случится, - сказал сторож, и повторил, выкрикнув к кабинке, - ничего с вами не случится!

-Вот она, жизнь, - горько сказал советник президента по экономике Ридман, боясь взглянуть вниз, - твоя трагедия занимает людей не больше минуты. Даже если бы наша кабинка сорвалась, и мы погибли, через десять минут, поверьте, все продолжилось бы. Музыка, дети, карусели! -Можно подумать, - огрызнулся советник по внешней политике Скачук, - все не будет продолжаться, если мы умрем лет через сто в своих постелях. А за вас, коллега, стыдно! Как-то по-женски вы завизжали! -Что поделать, - признался Ридман, - я с детства боюсь высоты. На кой черт мы сюда полезли? -Надо же было как-то скоротать время до прихода этого самого Балана, - объяснил Скачук, - а мне наверху лучше думается. Я даже, когда хочу подумать, дома ставлю один стул на другой, и залезаю на самый верх. -Не боитесь упасть? - уважительно спросил Ридман. -Дьявол гордился, да с неба свалился, - нелогично ответил Скачук, и задумался. -А вот и спасатели! - обрадовано сказал Ридман, - видите, внизу суетятся.

-А вот и вы, Балан, - сказал бледный Ридман, становясь на землю, - как это кстати. -И как символично, - подхватил Скачук. - Мы спустились к вам с небес, чтобы принести добрую весть. Как два ангела. -Архангела, - поправил Ридман. - Архангел был один, - заупрямился Скачук. -Вот странные люди, - угрюмо пожал плечами сторож, - какой я вам Балан. Вы меня с кем-то путаете. Видимо, испугались наверху, вот у вас сознание и помутилось.

-Дан, мы пришли подарить вам зоопарк!

-Ну, и? - спросил Балан, когда мужчины уселись в кабинки, которыми была заставлена терраса бара. - Выкладывайте, да побыстрее. Мне через полчаса "Ромашку" включать. -Интересная у вас работа, - вежливо сказал Ридман, - романтическая. -Не жалуюсь, - сухо сказал Балан, - давайте о деле. -Это и есть о деле, - не согласился Скачук. - Знаете, Дан, вы очень удивили всех, когда вдруг бросили писать в газету "Без акцента" и ушли работать сторожем в парк аттракционов. Могу я узнать причину вашего поступка? Вас утомила ваша профессия? -Наверняка, да, - пафосно вмешался Ридман, потягивавший пиво. - Наверняка наш друг Дан устал от этой продажной, второй древнейшей профессии. Разве не так? Цинизм, разочарования, уход. Как это символично. Грязь типографской бумаги. И лишь История и Любовь могут спасти душу в мире чистогана и продажности┘ -Да перестаньте вы паясничать, - поморщился Балан, - быть журналистом не более стыдно, чем воровать, будучи советником президента. Моя бывшая профессия такое же дерьмо, как и все остальное, чем занимаются люди. Ну, разве что, за исключением этого. Аттракционы. Загадочные, волшебные места. Я всегда мечтал работать в таком месте. Ну, а еще я мечтаю купить кишиневский зоопарк. Я сделаю его прекраснейшим местом на земле. И вы об этом знали. И зная это, собираетесь меня купить. -Вы альтруист! - восторженно сказал Ридман. -Вот еще! - зло бросил Балан. - Ни одного посетителя я в зоопарк не пущу. Животные этого не заслужили. Максимум, на что могут рассчитывать люди, это поход в парк аттракционов. Его я тоже куплю. Если, конечно, вы не зря отнимаете у меня время. -Что вы, - горячо сказал Ридман, - мы пришли к вам с реальным деловым предложением. Год-полтора работы, и вы получаете в собственность зоопарк и аттракционы. -Потом вы исчезаете! - добавил Балан. - Меня тошнит от чиновников, журналистов, политиков и обозревателей. Меня даже от вас сейчас тошнит. Десять лет я только и делал, что копался в потрохах свежих покойников, грязных трусах вашего шефа, да шантажировал этих кретинов, молдавских бизнесменов, в общем, выполнял обычную газетную работу. Поэтому сейчас я здесь. В этом парке.

лошадкой на карусели. В сгустившихся сумерках та вдруг согласно покачала истершейся рыжей гривой, и криво улыбнулась. Из правой ноздри лошадки, выкрашенной, почему-то, в оранжевый цвет, торчала соломинка. Торчит, как рука утопающего, подумал Скачук, и решил, что это кто-то из детей подшутил несколько лет назад, и вот время прошло, а соломинка по-прежнему торчит и щекочет ноздрю лошадки.

-Вам не бывает жутко здесь по вечерам: - перевел взгляд на уже серое, но еще не черное (как разбавленная водой грязь┘) небо Скачук. - В этом парке? -Никогда, - агрессивно ответил Балан, и закурил. - Здесь я стал впервые и по-настоящему счастлив. Куда вы сейчас смотрели? -Да на ту лошадку, - признался вдруг Скачук, - вернее, на соломинку в ее ноздре.

-Знаете, - сказал он, - я тоже часто на нее смотрю, но соломинку не вынимаю. Ноздря чешется, мордашку почесать некому, и лошадка злится. Поэтому настроение у нее так себе. Я бы вам не советовал смотреть на эту фигуру карусели.

-Странно, - усмехнулся он, - мне и в самом деле страшно. А ведь я человек не впечатлительный. -Ну, - не согласился Балан, - это вам только кажется. Уж я-то вас, как облупленного знаю. -Это откуда еще? - спросил Скачук. - Я советником Доронина стал, когда вы, милейший, уже год мусор здесь убирали. -Мусор-то я убираю, но о вас обо всех знаю все, - пожал плечами Балан, - профессиональная привычка. Вы бы уже к делу перешли-то, а? -Понимаете, - туманно сказал Скачук, - дело это государственной важности. Очень секретное, и, в то же время, интимное┘ Не знаю, могу ли я рассказать вам сразу все подробности и детали этого дела, но┘ -Бросьте! - перебил Балан. - Это начинает меня раздражать. Вы знаете, кто я, а я знаю, кто вы. К делу. -Да почему вы такой самоуверенный?! - возмутился Ридман. -Советник президента по внешней политике, - вздохнув, начал Балан, Марк Скачук. Самый оригинальный советник президента. Осуществляет политическое планирование и руководство всей политической жизнью Молдовы, лично готовит тексты выступлений Президента, главный пиарщик и мозговой центр компартии. Увлекается молодежным и исламским экстремизмом, сепаратистскими террористическими идеями, политическим пиаром и археологией. -Неплохо. Но ведь это всем известно. -Нерегулярно потребляет экстези и обожает марихуану. Здоровье и отклонения, - печально продолжал Балан. - Неоднократно был замечен в гомосексуализме (актив) и педофилии. Спецслужбы Молдовы располагают массой компрометирующих материалов, однако не спешат пускать их в ход, ибо адекватной замены таланту Ткачука в Молдове попросту нет. Постоянных половых партнеров нет. Довольствует случайными связями. Гомосексуализм рассматривает как серьезнейшее идеологическое звено в ультралевых движениях Молдовы. Тайно дважды проходил короткое стационарное лечение в психологическом диспансере с симптомами раздвоения личности. Страдает непроизвольной дефекацией. -Гм, - удивился Ридман, - видно, что вы профессионал. Пять лет не в строю, а все знаете. -Скандалист, - упрямо продолжал Балан, - цена всех усилий - скандал любой ценой. Часто впадает в истеричное состояние, иногда - состояние аффекта. Неокоммунист. Большой любитель Че Гевары, портреты которого развешаны во всех кабинетах его иезуитского колледжа. -Довольно, - попросил Скачук, - прошу вас. -Да ладно вам, - одернул коллегу Ридман, - интересно же! -Наконец, перейдем к физиогномике, - заключил Балан, всматриваясь в лицо советника Скачука, - большое расстояние от носа до верхней губы означают узость натуры, наглый самоуверенный взгляд, обезьяноподобная внешность, резкий неприятный запах, повышенная потливость┘ -Неплохо, - криво улыбнулся Скачук. - Хотя зачем? -А я столько нового узнал, - простодушно сказал Ридман. -А, советник Ридман, - перевел на него взгляд Балан, - ну, что я могу о вас сказать? -Позвольте, позвольте, - поднял руки Ридман, - к чему все это? -Да бросьте вы, одернул коллегу Скачук, и попросил Балана с интересом, - продолжайте. -Итак, советник Ридман, - мягко улыбнулся Балан. - Начнем, пожалуй, с физиогномики. Лицо преступного авторитета. Злоупотребляет наркотиками. Еще молодой, но уже полностью "сторчавшийся" субъект, бессмысленные скотские глазки, грубые челюсти, дикий взгляд... Вызывает у окружающих подсознательное отвращение. -Это точно, - тихо пробурчал Скачук, отхлебнув пива. - Тошнит от него┘ -Крупный вор, едва не погоревший на финансовых махинациях, связанных с новым современным супермаркетом. Успешно развалив бизнес, был спасен президентом Доронином, который пригласил Ридмана к себе в советники. -Не спешите, - попросил Скачук, - я записываю. -Все? - с надеждой спросил Ридман. -Все, - утешил советника Балан.

-Президент сошел с ума, но мы не можем отправить его в отставку. Необходимо изолировать его от внешнего мира, оказывая ему все знаки внимания и почтения. Так, чтобы он думал, что все еще руководит страной. В то же время, ничем руководить он не должен.

-Иными словами, президента нужно обмануть? -Скажем так, - поправил Ридман, - создать для него иллюзорный мир. Ничего общего с реальным не имеющий. Для этого при президенте всегда должен быть человек, который станет выполнять функции его пресс-секретаря. Регулировать отношения с тем самым иллюзорным миром. И не допускать сношений с реальным миром. -Разве этот, наш, мир, не иллюзорен? - задумчиво спросил Балан.

-Боюсь, - сказал Балан, - я не смогу вам помочь. Нет, не то, чтобы мне не нужны были деньги. Это вы правильно сделали, что узнали о моей мечте. Когда ты знаешь, чего человек хочет, он твой. Но, господа, я слишком слаб. В морально плане, конечно. Я чересчур ослаб. Я здесь как декорация, как аттракцион. Я ослаб. Целыми днями я здесь пью вино, и ем шашлык. Чистый свиной шашлык. -Не заказать ли нам по порции? - спросил Скачука Ридман. -Вам не советую, - вяло сказал Балан, - чистый свиной шашлык тут делают только для своих. Вам, в лучшем случае, достанется козлятина. -Послушайте, Балан, - убедительно начал доказывать Скачук, - вам здесь нечего делать, в этой забегаловке для детей. Ведь вы - лучший из блестящей плеяды бессарабских журналистов. Да, я не согласен с вашей идеологией, с этими вашими заметками в "Без акцента", этом националистическом издании, но я не могу не признать, что у вас блестящий стиль. Помню, как вы лихо тогда завернули: "русские адмиралы пользуются подводными лодками, чтобы ловить креветок". Блестяще! -Сильно, сильно, - поддакивал Ридман. - Безусловно, этот блестящий образ навеки войдет в летопись современной бессарабской журналистики. -Понимаете, - объяснил Балан, - я здесь обжился. Парк расположен удачно. Я влюблен в него, как в детство. -Все мы, - взгрустнул Ридман, - любим детство. Не заказать ли нам водки, господа? -Давайте, - согласился Балан, и подозвал официантку. - Так вот. Я своего детства я не люблю, поэтому предположим, что я влюблен в свое предполагаемое детство, и никто не сможет разубедить меня в том, что оно было - ведь существует же этот парк! -Браво! - воскликнул Скачук, разливая водку в рюмки. -Я влюблен в него, - почувствовал кураж Балан, - и в и эту влюбленность, и каждый день нахожу ее то за оградой ипподрома для деревянных коней, то в куче листьев под огромным надувным клоуном! -Великолепно! - развел руками Ридман. - Вы поэт! Прошу вас, дальше! -Я работаю здесь, - вошел в раж Балан, - и никто не знает, кем - иногда принимаю билеты посетителей, грубые четырехугольники, аляповато выкроенные из бумаги, цену счастья, серые, с расплывающимися черными цифрами и названиями аттракционов┘ -Вы мастер сравнений! - мужчины выпили по второй. -Иногда продаю сладкую, как кровь диабетика, вату┘ -Вы Мастер! - привстал опьяневший Ридман, - великий мастер слова. -Над машинкой, которая сбивает жженый сахар в облакообразную кучу, - продолжал задумчиво сочинять Балан, - постоянно кружит ватага ос, похожих на ярко окрашенные арбузные косточки. Порой самые наглые особи преследуют покупателя палочки с ватой до самого тира, а это метров пятьдесят, не меньше. В общем, я тут везде, как эти осы, и все ко мне привыкли, и в чем-то я даже выигрываю - еще никто не отмахнулся от меня рукой. Наверное, потому, думаю я, что мне не приходилось надоедливо кружить над их сладкой ватой┘

-Прошу вас, еще! - воодушевился Ридман. -Парк представляет собой чашу, в которой плещется вода - три взаимосвязанных озера, - почти кричал, встав на стул, Балан, - на одном из которых вы сможете покататься на лодках или даже катамаранах. Это Долина Роз. Увы, в ней совсем нет роз, зато по ночам бездомных и добродушных псов беспокоят привидения сборщиков листа этих красивых цветов. Еще в парке живу я и мои призраки, очень смирные, они совсем не беспокоят меня, разве что иногда, когда я сам этого захочу. -О, - прослезился Ридман, - какой талант пропадает! -Края чаши, - продолжал Балан, - это склоны холмов, окружающих естественную впадину. Так вот, на одном из этих склонов, буквально в десяти метрах от резкого спуска вниз и находится наши аттракционы. Параллельно краю холма тянется миниатюрная железная дорога с маленьким составом. -Да, да, - заплетающимся языком сказал Скачук, - я видел, когда мы сюда шли┘ -Паровоз желтый, а вагоны синие, что же касается вагоновожатого, то он - мужчина с нездоровым цветом лица. Говорят, выпивает, но мне еще ни разу не удавалось поймать его с бутылкой. Впрочем, я и не ловил. Ни к чему - конечно, пьяному машинисту можно доверить игрушечный состав.

Ридман снова зааплодировал. В глубине души советник президента по экономике был честолюбив, и даже тайком писал великий, как он думал, труд. "Самые великие бессарабские евреи". Труд был написал примерно до половины, и Ридман подумал, что неплохо было бы потом подбить Балана на литературное сотрудничество. Разумеется, самым великим бессарабским евреем советник считал себя. Более того, в глубине души он полагал, что является самым великим евреем не только Бесарабии, но и мира. Чего уж там, этот местечковый Эйнштейн был говно против него, Ридмана из Кишинева!

-Пьяному машинисту можно доверить игрушечный состав, - восхищенно повторил Ридман, - как это глубоко, как неожиданно, как лирично┘ -За железной дорогой, - глядел мутными глазами в глубину парка Балан, - есть три колеса обозрения для совсем маленьких детей. Высотой каждое из них метра в два. Отец, потянувшись, сможет достать руки своего сына, наслаждающегося видом из люльки колеса. Еще в каждой корзинке для пассажиров есть подзорная труба. Она увеличивает в шесть раз. Правда, симпатично? -О, да! - ударил по столу Скачук. -Да не отвечайте вы, - одернул коллегу Ридман, - это же вопрос риторический! Просим, просим, продолжайте! -Потом, - вошел в раж Балан, - начинаются аттракционы, посетить которые могут и взрослые. Это "Ромашка", колесо обозрения, американские горки┘ Жалкое подобие их, говорю я, устыдившись! -Верно, верно! Самое, что ни на есть, жалкое! -Качели "Березка", два тира, в одном из которых вы можете пострелять по движущимся мишеням, и, наконец, зал игровых автоматов. Все на природе, все в зелени, или, когда нужно, в золоте. Здесь очень хорошо и уютно, даже когда зимний ветер свирепствует в щелях деревянного пола. Здесь мой Эдем и ваш рай, здесь вас лечат от безумия и исцеляют от проказы прикосновением палочки со сладкой ватой┘ -Браво!!! -Здесь я, - почти кричал Балан, - божий ангел, а вы - толпы безгрешных, я подчеркиваю - толпы, а не пара, только здесь, в моем парке, я видел множество по настоящему счастливых людей, и поистине любящих влюбленных одновременно. Я думаю, если бы Господь простил Адаму и Еве прелюбодеяние и позволил им размножаться в грохоте оргазмов и стонах рожениц┘ -О, как эротично, и в то же время невинно! -Та вот, если бы Господь простил им и позволил, то Эдем стал бы подобен этому Парку аттракционов. -Восхитительно, - отпил Скачук прямо из горлышка пятой бутылки, пока официантка уносила четвертую. -Иногда, - взгрустнул Балан, - я гляжу на Колесо Обозрения, и говорю себе - что-то не то с ним, что-то не то. Два раза оно застывало и на самом верху этой двадцатиметровой махины в корзине, покачиваясь, замирал от страха пассажир. Чего уж там, это был я. С тех пор на Колесе не катаюсь, хоть мы и поговорили, вполне серьезно. -О, буквально Сент, этот, как его, Экзю, который Пери! - согласился уже плохо соображавший Ридман. -В чем дело, Колесо, спросил я, - фантазировал Балан, - машинально потирая висок, в чем дело? Вид с верхней точки так прекрасен, - виновато сказало оно, - и мне стало жаль, что вы видите его мельком, хоть я и стараюсь в этот момент крутиться не спеша, медленно, как только могу. Вот и я подумало┘

-Сентиментальное Колесо, - прослезился Балан. - Наверное, зря первой книгой, которую я прочел ему, был избран "Маленький Принц". Да, иногда я читаю книги своим аттракционам, потому что и им бывает скучно. И знаете, теперь я понял, для кого писал Сэллинджер┘

-Здесь мило. За два лея вы три минуты сможете переглядываться с небом, а если понравитесь старику-вахтеру, он замолвит словечко, и небо будет покачиваться вместе с вами. Лодки-качели. Воздушные корабли. Пузырьки плохого зефира, политые тягучим шоколадом воздуха нашей долины. Время здесь вязкое, никто никогда не спешит. -Что за образы, - восхищенно шептал Ридман, - нет, определенно, мою книгу про великих евреев будет писать именно этот Балан. -За аттракционами удобно наблюдать из кафе, - продолжал Балан, не слушая комплименты собеседников, - оно небольшое, внутри совсем неуютное, не то, что на улице. Здесь вместо столиков - десять старых корзин, снятых с Колеса Обозрения. Шашлык готовят на улице. Выпивку можно купить внутри. У меня есть своя, любимая корзина, мне нравится сидеть в ней, запрокинув голову, и глядеть в темнеющее на востоке небо, бросать собакам кости и куски мяса. Это мой Рай, говорю я себе, и мой Эдем. Необычный, и знаете, почему? Очень просто - на Земле нет, наверное, ни одного рая, куда бы нас изгоняли. А с моим все получилось именно так. В общем, не спешите, и представьте, что вы - поскрипывающее колесо обозрения, на черный маховик которого непослушный ребенок налепил жевательную резинку. А может, вам больше по душе быть "Ромашкой", которая то парит, а то опускается, как мое сердце, когда я гляжу на ивы, обрамившие парк аттракционов?! -О, да! - соглашались, в экстазе, советники. -Мы с вами побродим в комнате кривых зеркал, и, может быть, даже сумеем пройти по тоннелю времени, а призом вам будет шоколад с кокосовой стружкой, тот самый, который никто вот уже год не выигрывал на автомате "Щупальца"┘

-А теперь ответьте, поменяет ли человек в здравом уме и твердой памяти этот рай на жалкую карьеру правой руки президента?

-Ну и нажрались вы вчера, уважаемый, - холодно сказал Ридман Скачуку. - Но это еще полбеды. Хуже всего то, что вы по пьяной лавочке язык за зубами не умеете держать. Кто вас просил кричать на весь парк, что у нас нет внешней политики? Что внешняя политика Молдавии - это указания американского посла? Тьфу!

-А вы сами-то, - сплюнул Скачук, и потер висок, - помните хоть, что вчера говорили? Мол, когда выживший президент умрет, то его место должен занять еврей, потому что все молдаване тупые. -Я это говорил? - завопил Ридман. - Да вы с ума сошли. Мне такое никогда в голову не придет. -Говорили, говорили. Еще кричали, что, мол, в городах Молдавии никогда молдаване не жили. Мол, молдаване жили в селах, русские в поместьях, а в городах - одни только евреи. -А вы, - мстительно припомнил Ридман, - помните, как заплакали, и стали просить полицейского пристрелить вас, потому что, де, вас мучает комплекс непроизвольной дефекации, и вы жить с этим не можете? -Да, ну, - с сомнением сказал Скачук, - разве было такое? -Было. Еще вы говорили, что все русские, которые живут в Молдавии, неполноценные, потому что если б они были полноценными, то давно бы нашли себе место на исторической родине. -А вы, простите, запамятовали, как кричали, что хороший араб это мертвый араб, и поэтому въезд арабам в страну нужно закрыть? -А вы┘ Это ваша идея была подать в отставку и остаться работать на этих дурацких аттракционах?! Да еще таким способом: телеграмму дать?! -Нет, ваша! -А, да замолчите вы. Тошно!

-Ну, - радостно поприветствовал Балан советников, - орлы, чего приуныли? И что это на вас за дурацкие наряды? И где машина? -Какая машина? - удивленно спросил Скачук, от удивления забывший о головной боли. -Какая, какая. Та самая, на которой мы едем в президентский дворец! - бодро ответствовал Балан, и закурил.

-Эк, вас развезло, бедолаги, - жалостливо оглядел Скачука с Ридманом Балан, - впрочем, с непривычки┘ -Какой президентский дворец? - деликатно закончив блевать, спросил Ридман. - Мы же условились, что остаемся работать здесь. Вы же нам вчера так это место описали, что устоять было невозможно. -Это была демо-версия, - невозмутимо ответил Балан, затягиваясь, - моей уникальной способности убеждать. Поехали, поехали. -Поздно, - жалобно сказал Скачук, откашливаясь, - вы, наверное, не помните, но мы вчера на почту ездили. Телеграмму с просьбой об отставке отправили. -Как же, помню! - возразил Балан. - Только телеграмма ваша никуда не дойдет. Я специально девушку на почте попросил поле "адресат" не заполнять.

-Значит, - шатался советник по экономическим вопросам, - я все еще советник по экономическим вопросам? -Конечно, - широко улыбнулся Балан.

-Но вы же вчера говорили, что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не поменяет этот рай на жалкую карьеру правой руки президента┘

-Так ведь то в здравом уме. А я - сумасшедший.

-Значит, так, - говорил в машине радостный Скачук, - потирая руки. План действий таков. Мы вас, якобы случайно, приводим в кабинет президента. Вы ему наплетете что-нибудь про сложную ситуацию в Заднестровье. Пусть думает, как решить эту сложную проблему. Правда, решать он ее будет долго. Ведь существовать она будет лишь в его воспаленном мозгу!

-Кто пил вчера? - рявкнул он. - Чего молчим? Я спрашиваю, кто пил?! Нажрались, небось, как сволочи. Все окна запотели. А мне, между прочим, ничего не видно!

После чего остановил машины, вынул из багажника тряпку, протер окна, и молча поехал дальше. Перед тем, как включить двигатель, шофер включил на полную громкость радио "Шансон". Скачук виновато съежился на заднем сидении. Ридман и Балан ничего не понимали.

-Ого, - весело сказал Балан, когда мужчины вышли из машины размять ноги у городского кафе, - это что же за шофер у вас такой, Скачук? Вы что ему позволяете? -Понимаете, - объяснил Скачук, - уж такой он человек. Грубый, несдержанный, и, простите, хам. -Так выгоните его! -Не могу. Он двоюродный брат моей сестры. Единственная возможность от него отделаться, отправить куда-нибудь на повышение. Начальником парламентского гаража, к примеру.

-Боже, - глотнул ледяного пива Скачук, - как хорошо┘ Продолжим. Итак, вам придется работать по двум направлениям. Первое: придумывать небылицы о Заднестровье. Что-то, мол, там не в порядке. Само собой, деньги не проблема. Если, там, газет фальшивых напечатать, или встречу с народом сфабриковать, вы обращайтесь. -А из-за нас случайно война не начнется? - обеспокоился Балан. -Что вы, - успокоил Ридман, взявший еще пива, - президент ведь, говоря прямо, находится в плену. В плену своего воображения. Ну, и в плену президентского дворца. Вот уже несколько месяцев никакие его распоряжения никуда не доходят. А если доходят, то моментально отменяются нами. -Занятно. Ясно. В общем, Заднестровье. А второе направление какое?

-Я всегда считал, что по утрам после мощной пьянки, - сказал, внимательно глядя ему в лицо Балан, - наступает нечто, что мы можем охарактеризовать, как второе рождение. Более того, обычай напиваться до полусмерти, а утром похмеляться, связан, как мне кажется, с древнейшими культами плодородия. -То есть? - не понял Ридман. -Ну, Осириса убивают, а на утро он оживает. И все такое, - пояснил Балан. - Давайте о втором направлении. -Понимаете, - объяснил Скачук, - с чего все началось? -Это вы мне расскажите. -С того, что Папа зачитал нам речь о тараканах. Он, видимо, совсем сбрендил на почве бедности, которую ни он, ни одно его правительство за четырнадцать лет побороть не сумело. И тогда президент придумал тараканов. -Это как? - деловито спросил Балан. -Ну, решил, что если он зачитает американскому послу речь о защите насекомых, тараканов, то есть, то американцы прослезятся, и дадут денег. То есть, идея-то проста до сумасшествия. Американцы народ жалостливый, политкорректный. Лесбиянки, геи, инвалиды. И президент решил грешным делом открыть мировое движение защиты тараканов. Будто бы они что-то вроде птицы киви, или антарктических китов. Будто бы их вред научно не доказан, и вообще этот вред является мифом. -Ну, и? -И, мол, необходимо реабилитировать этот вид в глаза человечества. Президент рассчитывает, что всякие меньшинства Америки, влияющие на свое правительство, проникнутся этой идиотской идеей, а Америка даст нам грант. Вернее, большой кредит. На всякие исследования насчет пользы тараканов, нарушения их биологических прав, и тому подобного. -Что ж, недурно. Меньшинства, они ведь тоже своего рода тараканы. С другой стороны, президент наивен, - подумал вслух Балан. - Ведь только американцы могут заниматься откровенным бредом, да еще и выбивать под это деньги из своего правительства. Конкурентов они не потерпят. -Ага. Только, ясное дело, мы речь Папы американскому послу не передали. Хотя сказали, что передали. -И теперь президент┘ -Теперь президент думает, что весь мир охвачен его "гениальной" идеей. И ваша задача, поддерживать его убежденность в этом. Все, что угодно, лишь бы он думал только об этом. О Заднестровье и о тараканах. Как вы думаете, справитесь? -Знаете, - сказал Балан, - этот ваш президент, он самый, что ни на есть психопат, кретин, и сумасшедший. Ненормальный фантазер. Долбанный сказочник.

-Думаю, именно по этой причине мы с ним сработаемся.

-Вечно ты так заходишь, - пожевал губами президент, - неожиданно. Упал бы, страна без президента бы осталась. -Ничего страшного с вами бы не произошло, - советник раскладывал по столу папки, - я читал у Суворова, что разведчиков специально заставляют на стуле опрокидываться. Абсолютно безопасно, и волю тренирует. -Я тебе что, - поморщился президент, - разведчик? Ладно. Приступай.

-Да ты громче, - не открывая глаз, и причмокивая, сказал Доронин, - громче-то говори. Я ведь еще не помер, чего ж тут заупокойную молитву бормочешь. -Виноват, - поправился советник, и заговорил громче. -Ты мне вот что скажи, - снова бесцеремонно перебил его президент, - что там в Заднестровье слышно? Все о юге докладываете, о западе. А Заднестровье? Я же оттуда родом. Что, обижаете старика? -Подозрительная ситуация складывается, мой президент, - шепотом сказал советник, и уже громче повторил, - крайне подозрительная. -Это отчего же? - насупился Доронин. - Тихие районы были. Спокойные. В 92-м мы с ними едва не поцапались, но я же на высоте оказался. -Конечно, - грустно закивал советник, - мой президент, но сейчас там что-то происходит. По крайней мере, так говорят. -Кто говорит? -Люди. -Какие? Где? Покажите. -Сейчас перед вами предстанет человек, буквально вчера побывавший в Тирасполе.

-Все плохо, господин президент, - мрачно сказал он, не поздоровавшись. - Своими глазами я видел, и своими ушами слышал, что в Тирасполе появились мятежники, которые намерены отколоть от нас Заднестровье. -Расскажи, не спеша, - велел Доронин, - только в подробностях.

┘ Спустя полчаса Доронин, встав из-за стола, прогуливался по кабинету. Время от времени президент бросал ласковые взгляды на журналиста.

-Выпить хочешь? - спросил он. -Не откажусь, - судорожно вздохнул журналист, и промычал, отхлебывая, - благодарю. -Молодец, что узнал новости. Никому об этом ни слова. Понял? -Конечно, - журналист едва скрывал улыбку. - Буду нем, как могила. -Еще бы. Если нем не будешь, в могилу и ляжешь. -Да я ведь ради Родины┘ -Молодец. Сейчас главное, не торопиться. Выждать. Скоропалительных решений не нужно. Я мудрый, я всех еще переживу. И мятежи тоже. -Конечно, президент. -Нравится? -Разумеется. Вы прекрасно выглядите. -Я про коньяк спрашиваю. -Еще бы. "Калараш". -Ну, да. Пять звезд. Пей, пей, не стесняйся. Мой мальчик, я вижу, ты человек молодой, образованный, и начитанный. -Прошу вас, - развел руки гость, - прошу. -Тебе нравится писатель Маркес? -О, конечно. -А его последней книги, ну, этой, как ее┘ -"Прощайте, мои маленькие бляди", так, кажется. -Совершенно верно. Спасибо, что напомнил. -Всегда рад, мой президент. -Так вот, книги "Прощайте, мои маленькие бляди", у тебя случайно нет? -Увы, - вздохнул журналист, - в Молдавии ее еще нет. -Жалко, - задумчиво сказал Доронин, - весьма┘ -А почему вы спрашиваете? - удивился журналист. -Видишь ли┘ Впрочем, это долгая история. Старикам вечно хочется поболтать. Спасибо за новости. Ты верный слуга государства. Дай руку.

-Завтра зайдешь в канцелярию за зарплатой и перстнем советника президента, - велел он. - Будешь моим пресс-секретарем.

-Да, - бросил вслед президент, - вот еще что. Купишь мне с зарплаты "Прощайте, мои маленькие бляди".

-Надо же тебе, - пояснил президент, - хоть как-то проставиться за новую должность.

ХХХХХХХХХ

-В 1940 году Румыния оставила две свои провинции, являвшиеся плотью от плоти ее, под угрозой силы! - разглагольствовал за пластмассовым столиком бара Дома Печати молдавский композитор Дага. - И одну из этих провинций называют Бесарабия! Когда в 1989-м году ушли, наконец, эти Советы, мы думали, что вздохнем спокойно. Не тут-то было! Советы ушли, Иваны остались! И особенно много осталось их в восточных районах нашей многострадальной страны. -Вы сказали, провинции, - с легким акцентом поправил Догу собеседник, - впрочем, простите. Продолжайте, я слушаю. Мне интересно. -Так вот, - Дага отпил кофе, и почти бросил чашку на столик, - мы тогда думали, что мост цветов покроет прут, и мы воссоединимся с Румынией. И наш президент дал нам эту надежду. Нет, я не говорю, что Снегу плохой. Тогда он сделал все, чтобы страна не раскололась, чтобы Иваны обманом не отобрали у нас Заднестровье. Но Румыния, с ней мы не объединились! А ведь это противоестественно. Президент пережил свой век, как политик. Сейчас обстановка стала благоприятной для объединения. А он дремлет в своем дворце, как снулая рыба! -Вы говорили о России┘ -Да, да, - оживился Дага, и лицо композитора задергалось, - этих Иванов за обвинения нас, бессарабских румын в неправильной политике, можно, и нужно привлекать к уголовной ответственности! -Насколько я знаю, - немецкий журналист, изящно отпил кофе, и, в отличие от Доги, мягко поставил ее на блюдце, - у вас в республике наблюдается, если можно так выразиться, национальное спокойствие. -Да. И совершенно зря! Эти Иваны! Сейчас они разжирели. Куда бы они ни поехали, везде стремятся внедрить свой образ жизни. Так пусть уезжают поправить здоровье под Тулу и Смоленск! -Мой дед воевал под Смоленском. Здоровья он не поправил, наоборот. -Вот видите! Знаете, честно говоря, я жалею, что тогда победили не вы, а русские. Если бы к нам пришли пусть не румыны, так хоть немцы, мы бы пили сейчас хорошее немецкое пиво, и ели качественные колбасы! -Не стоит так говорить. Национал-социализм принес нам много бед. -Не говорите о национализме плохо, - покачал пальцем Дага, - в национализме нет ничего плохого. Националист - это человек, который любит свой народ и свою родину.

Мужчины обратили внимание на кофе, и за столиком воцарилась тишина. Из глубины кафе на Догу с завистью смотрели пара журналистов и писателей, отчаянно завидовавших композитору за то, что на него обратил внимание иностранец. К тому же, у Доги был новый костюм: недавно ему из Москвы перечислили гонорар за использование музыки к кинофильму "Мой ласковый и нежный". Деньги пришлись кстати: за десять лет независимости Молдавии вещи Даги, преподававшего в столичной консерватории (ему платили по тридцать долларов в месяц) изрядно обветшали. Поэтому он, поначалу очень активно выступавший на митингах националистов, постепенно перестал появляться на широкой публике. Правда, убеждения своих сохранил и свято соблюдал. Дага допил кофе (платил иностранец) и мечтательно запрокинул голову:

-Румыния, Румыния. О, Румыния, ты наша мать, - пафосно сказал он, - мать, которую мы потеряли, и вечно ищем. Но мы слепы, ибо она, наша мать, вот она, рядом, под боком. А мы тычемся то на Восток, то на Север, вместо того, чтобы обратиться к Западу, где нас с объятиями ждет наша мать, Румыния!

-Для этих людей вы кумир? - поинтересовался немец Гюнтер. - Расскажите, мне интересно. -Эти, - обвел презрительным взглядом Дага кафе, - так, пустяки. Знаете, сливки это лучшее, что дает молоко. Так вот это - наши антисливки, простите уж за сравнение, наша накипь. Нечисть. Сброд завистливых, бездарных людей, которые выдают себя то за писателей, то за актеров, то за журналистов. Алкоголики, ублюдки, христопродавцы! -Ого┘ -Не удивляйтесь. Еще при царской России, когда Кишинев был обычным захудалым городишкой, местные газеты писали, что нет ничего хуже кишиневских кафе и их завсегдатаев. -Это правда? -Истинная правда, говорю я вам. Интеллигенции здесь нет. Есть или ничтожества с территории России, пьяницы, проходимцы. Безвредные ничтожества, такие, как, например, Биесу. И стоящие, но заблуждающиеся, такие, как наш писатель Бруцэ, например. -Вы не любите приезжих┘ -Оккупанты - пришельцы, местные предатели - выродки. Ненавижу. Но и местные хороши. Знаете, я, как это ни горько, скоро отсюда уеду. Талантливому человеку нечего делать в Молдавии. Вот, например, я. Композитор, признанный в мире. Мои мелодии звучали с фильмах, которые смотрел весь Союз. И что? Жалкий преподаватель консерватории. Тридцать долларов в месяц. Нас, интеллигенцию, обманули. Президент использовал нас, нашу энергию, нашу ненависть к Советам, чтобы отколоть республику от Союза и сделать ее независимой. А потом плюнул на нас. Кто сейчас всем заправляет? Президентские родственники, верные собаки. Наверняка, среди них и Иванов полно. -А кого больше не любите: приезжих, или тех, кто сидит в этом кафе? -И тех, и этих. Думаете, они уважают меня за то, что я, уроженец этой страны, величайший композитор Молдавии, прославил их Родину? Как бы не так. Сейчас они мне аплодировали, а когда мы расплатимся, встанем и уйдем, будут плевать мне в спину. И вам достанется. -Это почему? - удивился немец.

-Здесь никто ни о ком слова доброго не скажет.

-Нет, правда, - объяснял Дага, - Истинная беда этой страны в том, что здесь у всех вместо языка - змеиное жало. Постоянно говорят друг о друге гадости, постоянно очерняют друг друга. Даже без корысти. Просто так, представляете?! -У вас, - улыбнулся немец, - тоже пока не нашлось добрых слов ни для кого из вашей среды. -Ну, - почему же, - растерялся Дага, - у нас есть, конечно, хорошие, я бы даже сказал, э-э-э, замечательные люди. Настоящие профессионалы, таланты от Бога, истинные украшения земли молдавской. -Кто? - оживился журналист. -Ну, я, например.

Официантка принесла композитору и его собеседнику заказ. Дага подул на мититеи (молдавское национальное блюдо - прим. авт.), и накинулся на еду. К сожалению, часто есть мясное ему не позволяла зарплата.

-Отличная кухня! - восторженно сказал немец. - Просто восхитительная! -А, - заворчал Дага, едва не подавившийся слишком большим куском мититея, - то ли дело в Румынии┘ - Бросьте, - неожиданно не согласился немец, - я был в Румынии, и ел там блюдо наподобие этого. Так вот, румынские мититеи меньше, чем молдавские, раз в пять. Крошечные такие колбаски, чтобы наесться, нужно десятков пять съесть, не меньше. -Ну и что? - спросил Дага, уминая свою порцию. - Это же культура, Европа, умеренность. А мы, с нашими безразмерными порциями, варвары. Проклятые русские. Они задержали наше развитие лет на триста! -Вы собираетесь в Румынию? -А, - махнул рукой Дага, - это все слова, про отъезд. Кому мы там, в Румынии, нужны? Мы и здесь-то никому не нужны┘

-Спасибо за беседу, - он оплатил счет, и положил на стол конверт, - и за то, что два дня показывали город. Вот вознаграждение.

-Я денег принес, - поцеловал он Анну в лоб, - как раз кстати немец этот подвернулся. -Хорошо, - жена часто мигала, видно было, жалела оставляемой квартиры, - не пропадем.

Дага, не разуваясь, прошел на кухню. Проклятые ублюдки! Ненавижу. Всюду мразь, завистники, и сволочи. Бегу с родины, как крыса. Господи, Господи, неужели им здесь великий композитор не нужен? Бедность, всюду бедность, нищета даже. Бежать. Бежать, пока не поздно. Иначе, как Миша Волонтар кончишь. Будулай, цыган Советского Союза, красавец, а где он сейчас? В Бельцах, в третьесортном районном театре играет. Один спектаклю в два месяца. Полуслепой, денег на лечение нет. А ведь когда-то был крепкий мужик. Юморной. Дага, усмехнувшись, вспомнил, как они с Волонтаром стояли на митинге националистов в Латвии (их туда пригласили, как молдавских коллег), и сказал:

-Извините, что обращаюсь к вам на языке оккупантов!

Ну, еще бы: румынского латвийцы не знали, а они с Мишей - латвийского. Давно это было. Союз падал. Кураж был. Сил было, будто на сто лет вперед. А сейчас вот┘ Плохо, плохо все кончилось. И не то, чтобы зря от русских ушли. Правильно сделали, что ушли, просто потом все неправильно сделали.

-Скажите, - как-то просил Балан президента, - неужели вы и в самом деле рассчитываете убедить Штаты выдать вам денег под эту совершенно идиотскую идею, с тараканами? -А что, - забеспокоился Доронин, - американцы говорят, что денег не дадут? -Нет, дадут, конечно, - пошел на попятную Балан, - но лично я бы не дал. Зачем Молдавии деньги? Все равно толку не будет. -А зачем нам деньги, можешь сказать? - улыбнулся Доронин. -Ну, - неуверенно сказал Балан, - для учителей и медиков, для студентов, и этих, как их, рабочих┘ -Это все для ботвы, - сказал президент, отойдя от окна. - Да, да, для ботвы. Так я их называю. За любой осенью придет весна. Хорошо осенью. Увы. Весна придет. Жаркая и потная, как семиклассница после урока физкультуры. Любишь молоденьких? -Нет, - поджал губы Балан. - Я слишком молод, чтобы быть педофилом. -А мне нравятся. Неважно. От пота - прыщи. Не будем меланхоликами, мой друг. Американцы - большие знатоки виртуальности. У них все ненастоящее. Еда, деньги, фильмы, женщины. Я предлагаю американцам нечто большее, чем мир. Он, мир этот, нереален. Повсюду только формы, формы, формы, мать их! Смысла нет. Вернее, он в том, чтобы видоизменять формы. Выпьем! -Выпьем, - легко согласился Балан. - Хорошо, что вы так просты в общении. Я обязательно напишу об этом книгу. Все ваши пресс-секретари пишут книги, когда выходят на пенсию. Я тоже готовлюсь. В газеты вот писал, стиль оттачивал. -Надо отметить, что газетная публицистика удается тебе не всегда. Изредка ты высказываешь верные мысли. Например, о том, что Молдавия никогда не станет раем. И, стало быть, реформаторы облажались. -Вы чудовище, - смеялся Балан, потягивая вино, - откровенное чудовище. -Я похож на чудовище? Чудовищ нет. Мне тоже хочется рая. Всеобщего благоденствия. Так было бы легче для всех. Выпьем! Справедливость, прогресс, свободная воля человека - увы, фикция и все это знают. Помни - человеку или везет или нет. Точка. Ему везет, и он родился в богатой семье. Этакий засранец с гувернанткой, няней и учителем французского. Ему везет и он на вершине. Не везет, и он в пропасти. Все летит, летит. Только так: везет или не везет. -Гнусный, примитивный фатализм. -Плевать. Но для везения нужна вера. Выпьем! Ты больше не будешь, у тебя глаза блестят. У меня была идея. Гениальная идея. Мир основан на форме. На иллюзии. Мы придумали новую форму. Овладели маразмом. Мир ведь скатывается в маразм, ты заметил? Глубочайший! Я пью за нас и нашу победу! Хочешь бредовую фразу? Получай - "Молдова интегрируется в структуру экономически развитых государств с гибкой инфраструктурой управления глобальными мировыми ресурсами". Что еще лучше - она интегрируется. Клянусь! -Вы же сами в это не верите. -Плевать, - повторил президент, - я всегда уважал мальтийских рыцарей. Когда их остров осадили турки, пятьсот рыцарей сражались десять дней, хотя знали, что обречены. -Они явно не прижились бы в Молдавии. -Это точно. Мы получим все, не затратив ничего, кроме наших нервов. Молдова станет раем. Как? Не спеши. Лучше выпей, хоть ты и не умеешь пить, у тебя блестят глаза после третьей рюмки. -Да ну вас, - обиделся Балан. -Не обижайся, - потрепал его по плечу президент, - я тоже был слаб к выпивке. Это необходимая часть алхимического процесса, которая превращает юношу в мужчину, выпивка. Если не сопьешься, станешь настоящим человеком. Как я. -Рассказывайте уж, - смягчился Балан, - каким образом здесь будет рай. - Здесь не станет лучше, даже если все население этой клятой республики надорвет задницы на восемнадцатичасовой работе и станет складывать использованные спички в коробки. Страны┘ Они как люди. Или им везет или нет. Нам повезет. Но надо верить. Ты веришь мне, друг мой? Мосты в Долине Роз украсят цветами в нашу честь. Ты видел эти мосты? Старые, как проклятие моей жизни. -Господи, почему все молдаване пытаются изъясняться, как неудавшиеся поэты? -Потому что они и есть неудавшиеся поэты, мой друг. Но я люблю их, и этот город, и Арку Победы в ночные часы, когда только отсветы от неоновой рекламы освещают часы на них, и кромешную тьму в парке Пушкина, и танец теней под уличными фонарями на Лазо. -Да? - приятно удивился Балан. - Фонари на улице Лазо и мне нравятся. -Я специально по ночам езжу туда, прогоняю охрану и любуюсь этими танцами, несколько десятков лет они не меняют фигуры, а я уже стар, мать бога в душу! -Ничего, - успокоил президента Балан, - скоро отмучаетесь. Я буду плакать. Надеюсь, смерть будет скоротечной и безболезненной. -Так вот, - закончил Доронин, - богатство страны зависит исключительно от ее везения. А везет всегда сумасшедшим. И если я все верно рассчитал, сумасшедшие американцы дадут нам денег на сумасшедшую идею. -А что мы сделаем с деньгами? - воодушевился Балан. - Это же огромный куш! Неужели на самом деле потратим на страну?! Зачем?!

-Пятьдесят процентов заплатим послу, чтобы не бомбили. Остальное - наше!

Балан уныло поглядел на часы. Без четверти полночь. Ночные сидения с президентом его изматывали. Сегодня он вспомнил, что рассказывает Доронину вымышленные доклады о тревожной ситуации в Заднестровье и о фантастических успехах идеи с тараканами вот уже год. Весну и лето Балан почти не заметил. Слава Богу, снова наступала осень. Увы, президента надо еще чем-то занять, ведь ложился он часа в два ночи, а оставлять его вот так, без присмотра, было опасно. Еще выберется на улицу, газет свежих купит┘

-Мой президент, - сказал Балан, - спать я уже не хочу, а пить как-то скучно. Расскажите что-нибудь. -С удовольствием, - оживился старик. - Давай я расскажу тебе о своем сне. -Валяйте, - положил ноги на стол Балан. -На заре своего увядания, - начал Доронин, - в то утро, когда я проснулся от запаха гниющей пыльцы и понял, что он исходит от моего тела, мне вспомнился удивительный сон, предшествовавший пробуждению в серой от утренней грусти спальне. Он был так чудесен и странен, что я не мог не повернуть головы, чтобы увидеть его остатки, пляшущие и размазанные на ковре, что висит на стене моей спальни. Мне захотелось вернуться туда, что я и сделал, отдав соответствующий приказ - я же все еще глава страны, черт возьми! -Вот ведь фантазер! - засмеялся Балан. -Напрасно, - ответил Доронин, - ты мне не веришь. Власть это такая сила, которая может вернуть даже сны. -Ладно, - умиротворяюще поднял руки Балан. - Прошу вас, продолжайте. -За приказом, - вспоминал Доронин, - и его исполнением последовала вспышка ослепительного света, ударившая меня в живот, мощная и опьяняющая настолько, что голова моя закружилась, и я попал обратно. Это была Земля времен сотворения мира. Это правда, истинная правда, слушай меня и не скалься, говорю тебе, потому что это была Земля времен сотворения мира, и сейчас я открою тебе небольшую тайну, вот только подожди немного. Я стоял на земле без травы, глядя, как небо прорезают электрические разряды. Помню, еще подумал, что где-то - испортившаяся электросеть. Но ее не было. Справа от меня бил гейзер, это земля исходила соками, формируясь. Знаешь, как непоседливый ребенок. -У меня нет детей, - пробормотал уже клевавший носом Балан. -Внезапно в воздухе посветлело. Где-то в небесах закружились тени, и я понял, что это птеродактили, такие огромные птицы с глазами грусти и клювами пеликанов. Я помахал им рукой, и осторожно ступая, ушел от гейзера, опасаясь, волн раскаленного пара. Земля выглядела грозной. Он возникала. Она строилась, и я был единственным человеком на планете. Ты не можешь представить себе этого, потому что твои сородичи всю твою жизнь сопровождают тебя, как эти самые тараканы. Планета Земля. Человек. Один на один. Вселенская тоска и счастье хрупкого властелина, жажда женщины и одиночество. Я был велик там, десятки миллиардов лет назад, единственный раз в своей жизни. -Вы и сейчас, - успокаивающе бормотал Балан, - велики, мой президент. -Под моими ногами, - монотонно говорил президент, - разворачивались хвощи, росли прямо на глазах, как в ускоренных съемках. Суша и вода сосуществовали, везде был океан, и земля представляла собой островки, кое-как связанные. Где-то вдалеке поднималась горная ряда. Как единственный свидетель всего этого, заявляю тебе со всей ответственностью - на формирующейся планете не было Бога. -Старый безбожник, - шептал с улыбкой в полусне Балан. -Во всяком случае, он не мог не заметить единственного незапланированного человечка на своей территории, правда ведь? А впрочем, это неважно. Я шел по сырому песку, порой по щиколотку в воде, которая кишела зарождающимися только, и оттого не страшными тварями, и, казалось, все эти молнии пронзают меня, добавляя сил и сознания. Под их воздействием я стал, как бы точнее┘ величественным. Да, величественным. Грациозно ступая, я дошел до груды камней, все еще дышавших и теплых, где внезапно столкнулся с Человеком в Синей Мантии. Он сидел и наслаждался зрелищем, которое опустошило мое сердце и не вернуло все то, что было в нем, до сих пор. Старый осел, скажешь ты┘ -Что вы, - сопел Балан, покачиваясь на стуле, - что вы, мой президент. -Старый осел считал, что он - один, а потом нашел себе компанию, ну так знай, что мне не было обидно, ни минуты. Я точно знал, что он не человек. И глаза его заворожили меня так же, как та Земля. Она была такой, как я люблю - схематичной, упрощенной, и ясной - не было трав, рисунка на листе дерева, каменного бордюра, булыжной мостовой, походки незнакомки, порхания бабочки или взгляда. Существовали основы - начала начал: вода, воздух, камень, огонь, и мне хватило и этого. -Примитивизм┘ -Человек в Синей Мантии улыбнулся мне, и я молча присел рядом. Мы так и не поговорили, о чем я жалею до сих пор. Спустя несколько миллионов лет он все так же молча поднялся и ушел, даже не взглянув на меня. Наверное, ему было неинтересно. А планета уже преобразилась. Где-то ревели многоголосые стада ранних динозавров, но мне было так хорошо, что я не находил в себе сил подняться и пройтись по образовавшемуся в двадцати метрах от меня лесу. Но я нашел в себе силы встать и перескочить на другую планету, как раз пролетавшую мимо Земли, медленно, как прогулочный катер на морском побережье. Об этом я тоже жалею, потому что та Земля была бы лучшим для меня местом. -Дворец - вот лучшее место для президента, - хлопал заспанными глазами Балан, - впрочем, я опять перебил, простите┘ -На другой же планете, - говорил Доронин, - сияла почва, и радужная пыль поднималась до моей груди. Я увидел там много странных и необычных людей, вещей и звуков. Девушку из своего любимого публичного дома - она проплыла на пенопластовом кораблике моего детства, с тремя мачтами и каютой, которую я выковырял, чтобы хранить там фальшивые алмазы, знаешь, такие дешевые, из недорогой бижутерии. Серого попугая жако, возившего в пыли атласный пояс лучшего шелка. Волшебную карусель, она кружила детей, жующих резинку в виде сигарет, только вместо цепей на ней были гирлянды света - зеленого, бежевого и просто полыхающего. На этой планете я видел только синюю ночь, в то время как на той Земле все время было серое утро. Укутавшись в серебро, оплавив им себя, я застыл и наблюдал хороводы непонятных мне существ, что отплясывали везде и нигде. Я хотел умереть и быть вечно. -Это старость, старость, и боязнь смерти┘ -И здесь я видел, - Доронин не обращал внимания на редкие реплики Балана, которые тот подавал из вежливости, и усилием воли, потому что почти спал. - Кого? Человека в Синей Мантии. Он проходил мимо, наигрывая на игрушечной губной гармошке, лишь мельком глянув на меня. Этим взглядом он дал мне силу, которой прежде никогда не было. Я широко раскрыл глаза, и в небе замелькали вновь родившиеся звезды. Я расставил ноги, как столбы, и суша покачнулась, на востоке запел рассвет, но я остановил его лишь кивком головы, потому что не хотел света и пробуждения вселенной. Человек в Синей Мантии одарил меня тем, что я стал вселенной, и она мною, я перестал существовать, и стал БЫТЬ. -Это, батенька, мания величия┘ -Быть. Быть вечно, как запах гари в осеннем, прожигаемом кострами воздухе. А потом я проснулся и пожалел, что все еще жив.

-Вы хотите сказать, - неожиданно ясно сказал он, - что все это вам приснилось? -Клянусь тебе, - перекрестился президент.

-Повторите, пожалуйста, еще раз всю эту историю. Ничего, если я напишу по ней маленький рассказ?

-Шлюха, шлюха, проклятая шлюха! - в ярости пинал Балан стул в кабинете президента. -Что случилось, - улыбался Доронин, - прекрати кричать. Это приказ. -А, - зло махнул рукой Балан, - ерунда. Проклятые женщины! -Неудачи на личном фронте? - тактично спросил президент, усаживаясь. -Прошу вас, - недовольно заметил Балан, - не говорите штампами. -Но так значительно удобнее! - возразил Доронин. - Ну, что у нас сегодня с Заднестровьем? -Заметно снижение активности мятежников в их подпольной агитации, - быстро сказал Балан, которому не хотелось сегодня ничего выдумывать, - да и по делу тараканов говорить нечего. Парафирован договор о выделении денег. Осталось дождаться окончательного подписания. -Да? - довольно улыбнулся президент. - Ну, и что же мы будем тогда обсуждать. -Расскажите что-нибудь, - попросил Балан, - о любви. Только медленно. Я записываю.

-И шорох листов в твоем блокноте послужит аккомпанементом шорохов осени и томному предчувствию может быть последнего в этом году дождя. Спасибо. Позволь мне рассказать тебе не историю о любви, а сон о ней. -Вот заливает, - восхищенно сказал майору секретной службы референт президента (они подслушивали разговоры в кабинете Доронина) - а меня заставлял речи писать. Вот старая скотина! -Удивительно яркий и чувственный сон, - говорил Балану президент, - но, прошу заметить, в нем ты не встретишь пошлости, по крайней мере, в моем ее понимании. -Дальше, дальше, - с интересом торопил пресс-секретарь. - К делу. Итак┘ -Итак, и ты об этом прекрасно знаешь, начинал я свою карьеру с того, что руководил странным сельскохозяйственным объединением. Так называемым колхозом. -Как же, наслышан, хоть и сам и не застал. -Колхоз, - презрительно скривился Доронин. - Деревенская община, просыпавшаяся ранним утром по удару железной палкой о подвешенную к балке рельсу. Люди, черные, как земля, в которой они копались большую часть своей жизни. Мрачные женщины в пестрых платках, чей смех ужаснее слез. Водовороты грязи осенью, да-да, очарование этого времени года свойственно лишь городу, нашему миленькому Молоху, на алтарь которого мы возлегли рядышком с выводком из сотни тараканов. Или ты всерьез полагаешь, что наша затея посвящена провинции, этой неведомой мне и до сих пор стране? -Не отвлекайтесь. -Ладно. Не буду отвлекаться - я работал там не меньше десяти лет, все это время, пребывая в состоянии анабиоза, или как там называют спячку? Хрустальные сны и неведение не позволяли всем этим людям-жукам дотянуться до моей души заскорузлыми, бр-р-р, что за слово! пальцами. Но вот настал день, и скорлупа эта разбилась, звеня, и осыпаясь у моих ног, а я стоял у фонтана, того самого, что снесли ради дурацкой колокольни, и голуби слетелись полакомиться осколками. -То есть, - тупо спросил Балан, - вас перевели в город? -Ну, да. Меня перевели в город. О, ты не знаешь, что это значит для человека, десяток, а может и сотню лет прозябавшего под саманными крышами, среди запаха жареной рыбы и пьяной мути молодого вина. Город. -Кишинев┘ -Да. О, да. Я поймал свою сказку, нежно ухватил за талию, и чуть было сдуру не бросил работу, намереваясь снять чердак в высоком доме, в самом сердце моей родины. Разумеется, чтобы писать там стихи, а может, картины, или конструировать макеты погибших кораблей, всплывающих пузырьками в воде из фонтана. Это прошло, конечно, но не сразу, нет. Тогда я нашел ее, буквально нашел┘ -Женщину? -Ну, разумеется. Я нашел ее, потому что гадалка за несколько дней до того, глядя в плачущий на воде свинец, предсказала ей все. Но я не поленился заглянуть в огромную каменную чашу, коей неизвестный скульптор надумал было обезобразить наш город. Она лежала там, свернувшись ребенком в материнском чреве, и по ее прекрасной белой руке неторопливо шествовал жук из тех, которых дети называют "пожарными", красный, в черных пятнышках. Я снял его и подержал на ладони, она проснулась, и мы долго сидели в этой чаше, даря ей тепло, распивая теплое белое вино, головокружась и танцуя ветром. -Прекрасно, - довольно говорил Балан, записывая, - прекрасно. -Я тогда был, - вспоминал Доронин, - секретарем странной и смешной организации, то ли КПСС, то ли ВЛКСМ, не помню, неважно. И вот я сидел, и мы пили вино. -Расскажите о ней. -Может быть даже, она старше меня, а может и нет, я не мог быть уверен ни в чем, и даже имени ее не знаю, потому что был с ней один день, и, вновь открою тебе секрет, которых у меня - по десять на каждый сон. Я все еще там, с ней. -Это как?! -С вами меня нет. Мы сейчас с ней молча смотрим другу другу в глаза и она чуть улыбается, а это жирное старое тело, что ты видишь перед собой - уже твой сон. Твой. -Неплохо. Пелевина прочитали, наконец? -Об этом чуть позже. Обычно я не рассказываю о человеке, о том, как он выглядит, ведь запоминаю я людей по другим приметам. И в этом случае исключений делать не стану - какая тебе разница, выше она, чем я, или нет, какой длины ее волосы, и сколько цветов радуги пляшут в зрачках этой женщины? -Отчего же┘ Ну, раз не хотите┘ Что вы делали? Тогда, с ней? -Мы гуляли по крышам домов, и перебраться с одной на другую было легко, очень легко. -Как?! -Ты просто хочешь туда попасть, - улыбнулся президент, - вот и все. Ладно, сам знал, что проболтаюсь, у нее были широкие запястья, совсем не такие, как у дам на рисунках двухвековой давности. Но мне это нравилось - к чему лишний изгиб тела там, где его все равно никто не заметит? Да, и я все еще люблю ее длинные волосы, до сих пор гляжу через них на мир. -Длинные волосы┘ -На том доме, чьи окна смотрят на здание правительства, а крыша открыта небу, мы встретились с удивительной говорящей птицей. Я подарил ей целую кучу переводных картинок и сумрачных взглядов, а она в благодарность овеяла мою возлюбленную своим счастливым крылом. С тех пор эта женщина не знает грусти и всегда куда-то летит, никогда не падая. Разве тебе доводилось знать такую женщину? -Увы, - взгрустнул Балан, - мне попадались исключительно стервы. Впрочем, извините. -Взмах очарованных крыльев снял неведомое заклятие и подарил ей и ранее дарованную возможность парить над нашими головами. Я спросил говорящую птицу, куда уходят души тех, чье тело изнашивается, совсем как мое сейчас. Она-то мне и ответила, что они становятся снами других людей. Молодых. С тех пор я никогда не боюсь присниться глупым, или желчным, брюзжащим. А может, даже и умершим. Птица рассказала мне, чем следует запивать слезы и как провожать звезды по утрам. -Вы никогда не хотели писать сказки? - спросил Балан, когда президент закончил.

-А, - покашляв, решился Балан, - Маркеса вы читали? Наверняка, да. Маркес, как это ни парадоксально, любимый писатель диктаторов. -Терпеть его, - соврал Доронин, - не могу!

-И лишь души наши отлетят в синее небо серебром паутины┘ Не так ли, ты, торговец чудесами в пыльной лавке турецкого менялы, приехавшего в наше селение с первыми каплями последнего в этом году дождя┘ Послушай меня, Мария, пусть в этой куче опавших листьев хранится моя любовь к воспоминаниям детства, тебе все равно не раскидать их, не добраться до нее, потому что┘ Черт бы вас побрал, полковник Диего, каждый лист этой клятой кучи весит больше, чем весь свинец мира: ведь прожилки этих листов полны, как вены кровью, слезами детей, не зачатых в утробе моей сестры, чтоб вас!

-Похож!

На столе лежала "Осень патриарха".

Село дремало в сизом тумане. Изредка тишину над домами будили ошалевшие от холода петухи. Кое-где из трубы над домом начинал подниматься робкий дым. Село начало постепенно посыпаться. Костика угрюмо улыбнулся, поправил сумку на плече, и зашагал вниз с холма. Идти ему оставалось еще часа три: близость села в осеннем утреннем воздухе была обманчивой, и Костика знал это. Но все равно спешил. Уж слишком давно он не видел родной дом.

В селе Кондрица Костика жил с самого рождения. Он даже на свет появился не в родильном доме соседнего городка Калараш, - как большинство жителей Кондрицы, - а в самом селе. Вернее, на близлежащем поле табака. Там его мать, Софья, собирала зеленый лист, пачкая руки клейким, терпким соком, на последних днях беременности. Выходить в поле ей не следовало бы, да заставил председатель колхоза, работающего при селе, кавалер Ордена Труда и обладатель медали "За упорный труд", Семен Постолаки.

-Рук не хватает, - тревожно объяснял он, не глядя в глаза будущей роженице, - а план нам выполнить надо. Кровь из носу, а надо, Сонька. Ты уж превозмоги себя.

И, насупившись, садился в углу саманного дома, где жила Софья с престарелой матерью. Отца Костаки в доме не было: вот уже три года, как он, с группой сельской молодежи, уехал на БАМ. Молодые, черноволосые, в зеленоватых комбинезонах, все как один с усами а-ля Григорий Григориу (популярнейший молдавский актер - прим. автора), уехали они на комсомольскую стройку по путевке, которую им "пробил" председатель колхоза. Он сам так об этом говорил. Хотя все в селе знали, что Семен Постолаки рассчитывал получить еще один орден за труд и группу комсомольцев-ударников, которые будут валить лес и прокладывать шпалы в далекой и холодной России.

-Чужая страна, - сопел на колхозном сборе дед Ион, счищая с сапога ножом налипшую грязь, - что им там делать? Лучше бы здесь остались работать. Что у нас, дел мало? -Ты мне, дед, - хмуро отвечал председатель Постолаки, - контру не разводи тут. Вот скажи, кто мы? Правильно, граждане великого государства, которое называется Советский Союз. Все оно нам дало. А если вдуматься┘ Давно ли так было? Нет! Наша Молдавия в Союзе с 45-го года всего. Это значит, что мы граждане Советского Союза всего тридцать каких-то лет. Видишь как, к хорошему-то быстро привыкаешь┘ -Ой, гляди, - не соглашался дед, - уборка табака наступит, а у нас в селе и рук-то не будет рабочих┘ -Не каркай. Справимся. Преодолеем. На то мы и советские крестьяне и колхозники. Вот!

-Ты чего? - спросил Коля обычно разговорчивую жену. -Ой, не знаю, - призналась она, - кажись, беременная я. -Так кажись, или беременная? - улыбнулся Николай. -Не знаю еще, - сокрушенно сказала Софья, - может, и беременная, а может, и задержка такая. Организм, он ведь штука такая, не разберешь.

-Родишь сына, - ласково потрепал ее Николай по щеке, - назовешь Петрикой. Будет дочь, назови Варварой.

Софья пообещала сделать так, и ласково чмокнула мужа в щеку. Она знала, что мужчины упрямые, и с ними лучше не спорить. Сына она решила назвать Костикой, а дочку - Вероникой.

-В России всегда так, - с осуждением сказал дед Ион, зашедший проведать Софью - они овощей почти не едят. Даже курицу, и то, не на подсолнечном, а на сливочном масле жарят! -Ой, - усомнилась Софья, - дедушка, да разве так бывает? -А я тебе что говорю?! - рассердился дед. - На сливочном масле, и все тут! -И откуда ты, дедушка, - вытаскивала Софья из печи баклажаны, - все знаешь? -Я в Сибири, - хвастливо выпячивал грудь дед, - четыре года прожил. Я про них все знаю. -А правда, дедушка, - садилась Софья на кровать, - что в Сибири лета не бывает. -Враки, - утешал ее Ион, - не считая питания и зимних холодов, у них все, как у людей. Не замерзнет, чай, твой Ион.

Успокоенная Софья наливала кормила деда, и наливала ему вина. А на следующее утро, хоть ей и подходила пора рожать, пошла на табак. Работала там часа четыре, а потом отошла в сторонку, задрала юбки, и заорала. Слава Богу, опытных баб на поле было много, потому младенец выжил. А вот Софья - нет. И потому первое, что услышал Костика, когда явился на свет, был слабый запах зеленого табака и громкие ругательства женщин в адрес председателя колхоза.

-Ну, - развел руками Постолаки, - что уж поделать┘

Председатель, закрывшись, долго думал, что делать дальше. Уж очень ему не хотелось лишаться должности за перегибы в руководстве. И пригласил в село журналистов из газеты "Комсомолец Молдавии".

Те приехали, и написали про Софью очерк. Про то, как она, комсомолка, жена комсомольца, который на БАМ поехал, вышла в поле на табак. Хоть ее все и удерживали. А она, - читали по слогам газетное вранье бабы в селе, - сказала, что нет, мол, ей покою, пока урожай табака не собран. Будто бы, сказала Софья, она из-за этого родить не сможет - если они не соберут табака, и не отправят телеграмму в Кишинев товарищу Бодюлу, что, мол, табаку собрали столько, что им можно весь земной шар окурить. И пошла в поле┘

-Врут, сволочи, - даже восхищенно сказала старуха Мария, которой шел сто второй год, и которая была слепа, как крот, - и не моргают. Какой шар, если земля перед тобой вся, как на ладони, плоская┘

И вот, значит, писали журналисты из "Комсомольца Молдавии", Софья вышла на поле, и все переживала, оправдает ли она доверие партии, и мужа, коли, который сейчас ударно трудится в лесах Сибири. Конечно, думала она об этом не по-городскому, - чтоб отойти в сторонку, присесть, да и подумать, - а по-нашему, по сельскому, в работе. И насобирала она будто бы четыре грузовика табаку, хотя все, кто с табаком дело имели, знают, что его, собаку, больше трех охапок за день вручную не соберешь. Ну, да неважно. А потом комсомолке Софье стало плохо, и, якобы, председатель колхоза товарищ Постолаки крикнул ей:

-Товарищ Софья. Не вернуться ли вам в дом, поберечь себя для Советской Молдавии?! -Нет, товарищ Постолаки, - зычным (хотя все в селе знали, что у Сони голос тихий, как у ребенка) голосом ответила комсомолец Софья, и принялась работать с удвоенной энергией, - не время нам, комсомольцам, беречь себя. Ведь партия доверила нам самый ответственный участок работ: самую перспективную и развивающуюся бурными темпами табачную отрасль нашей молодой советской республики! -Ура товарищам из Политбюро ЦК КПСС, - крикнул на это в ответ товарищ председатель колхоза, - троекратное ура. -Ура! - поддержала председателя комсомолка Софья, и продолжила свой ударный труд.

Но, конечно, самым удивительным было не это вранье, а вранье про то, что и как Соня думала, совершая ударный подвиг на табачном поле. Ладно, про слова можно сказать: свидетели услышали. Но мысли-то как подслушаешь? Но журналисты "Комсомольца Молдавии", видимо, лучше знали.

-Рвется наружу так, - с гордостью подумала, Соня, - будто хочет уже сейчас встать на свои маленькие, но крепкие ножки, и помочь матери в созидательном труде на благо Молдавской ССР. Я знаю, что рожу сейчас богатыря.

-Обожди, сынок. Обожди. Ведь это - ради тебя, и твоего будущего, потому что, перевыполнив план не на семьсот, как сейчас, а на восемьсот процентов, мы сумеем добиться того, что наш колхоз-миллионер станет колхозом миллиардером. А уже тогда мы сможем выкроить пять тысяч рублей на строительство яслей. И, может быть, две тысячи бросим на строительство родильного дома. И уже твои дети будут рождаться не в поле, как ты, а в стерильных, чистых палатах, под присмотром настоящих советских врачей.

-Не ревите, бабы, - всхлипнув, сказал председатель Постолаки, - ведь все равно ничего мы поделать не можем. Будем память о Соне хранить. Память о настоящем товарище, в наших настоящих комсомольских и коммунистических сердцах.

Вот из-за этой-то истории, - убийства председателя колхоза отцом, - Костика Табакару и не стал героем всесоюзного масштаба. Тираж "Комсомольца Молдавии", в котором шла речь о беспримерном подвиге его мамаши, предали забвению, отца посадили на долгих пятнадцать лет, а репортеров из республиканской газеты, поторопившихся с красивой историей, сослали по районам. Будто в насмешку, один из репортеров, молодой и подававший надежды Тудор Ляху, попал в "районку" Калараша, рядом с которым было село Костики. Журналист Ляху продержался недолго: буквально через несколько лет стал пить, лез, выпив в драку с собутыльниками, а потом обнимал их, плакал, и кричал, что он - самое талантливое перо Молдавской ССР. Через десять лет Ляху запил так сильно, что держать его в должности журналиста возможным ну никак не представлялось. Поэтому Тудора назначили редактором районной газеты.

-На этой должности писать не нужно, - сказал инструктор района от ЦК, - значит, дел нехороших он здесь не наворотит. Пускай┘ гм, руководит.

Ляху выделили персональную "Волгу" с водителем, отдельный кабинет, и повысили зарплату до двухсот рублей. Пораженный, видимо, очередным крутым поворотом судьбы, Тудор стал пить еще больше. И уж непременно перевели бы его в столицу, подальше от греха, как наступил 1989 год, а с ним и независимость. Так что она, независимость, определенно Тудору испортила карьеру. И хоть был он раньше ярый антисоветчик в душе (ведь, как никак, первый раз карьеру ему испортили партийный товарищи), да и остался им, но приверженцем демократии и западных ценностей Тудор стать не успел. И лишь изредка, приезжая в село навестить своего "крестника", как называл Ляху маленького Костику, Тудор привозил малышу импортные шоколад, жевательную резинку, и журнал детский журнал "Амик".

-А ты не гнись, - поучал его дед Ион, вместе с которым Костика за пропитание пас общественный скот, - ты прямо спину держи. Придут еще наши времена, бедняцкие, пролетарские. Над нами, босотой, так в 1940 глумились. И что? Пришли Советы, и дали нам равные права, возможности, и один трудодень на всех.

Этой-то цепью Костика и побил деда Иона, когда тот в очередной раз попробовал подшутить над подпаском. Побил так сильно, что дед Ион приполз в село только на второй день, охая и стеная. Сельские мужики все поняли по взгляду старика, и побежали искать подпаска. Костика телом был тщедушен, поэтому побежали все: никто бить тщедушного подпаска не боялся. И когда нашли, - а Костика, прирезав теленка, уже коптил мясо, мальчишка собирался в кругосветный поход, потому и туфли купил, - побили очень сильно. Еще сильнее, чем Костика - деда Иона. Потом заперли подростка в заброшенном сельском клубе, - после того, как Советы ушли, здание обветшало, и использовалось как огромный общественный туалет, - и велели через неделю, как придет в себя, выходить на работу.

-Значит, я и поехал. Ехали мы в товарном вагоне.

Дед Ион помолчал, и смахнул слезу. Журналистка кишиневской газеты "Без акцента", Алина Бес, уважительно помолчала. Тихо шуршала лента диктофона. На окраине села отчаянно лаяли собаки.

-Завтра - очередная годовщина высылки бессарабских семей в Сибирь, - сказал ей вчера вечером редактор, - вот и найди нам жертву сталинских репрессий. Только учти, это должен быть колоритный типаж.

Алина закурила тонкую сигарету "Мо", и кивнула. В лицо редактору повеяло приятным запахом ополаскивателя волос. Но поцеловать Алину в макушку, - чего ему так хотелось с каждым днем все больше и больше, - начальник не решился. Уж больно Алина была независимая, гордая и порывистая.

-Настоящая кишиневская интеллигентка! - с уважением говорили про нее дамы в корректуре, и задумчиво добавляли. - Чересчур гордая┘

Алине на перешептывания старых дев было плевать. Она точно знала, что настоящий репортер должен много курить, уважать "Би-би-си", двигаться порывисто, говорить, как лаять, ценить свободу и демократию, и не любить русских. Настоящий репортер западного образца, конечно. Потому что везде, восточнее Бухареста, репортеров нет. Есть лишь продажные шлюхи, обслуживающие интересы Москвы.

В село Алина приехала по наитию. Просто велела шоферу остановиться у ближайшей развилки, и поехать направо. Едва они приехали, как девушка, опять же, по наитию (Алина вообще очень много значения придавала интуиции - это у меня от гето-дакских предков, говорила она, раздувая ноздри) зашла в ближайший дом. Там-то ей и встретился бадя (уважительное, "дядя", "дедушка" - прим. авт.) Ион.

-Были в Сибири?! - выкрикнула Алин в лицо старику, с которым даже не поздоровалась. -Был, - скромно кивнул бадя Ион. -Рассказывайте, - велела Алина, и присела у порога на корточки. - Только все в мельчайших подробностях.

-Значит, загрузили нас, - начал неторопливо бадя Ион, - в вагоны. Теплушками они назывались, девочка. Большие такие вагоны, без окон, с одной дверью на засове. Человек двадцать в вагоне было. -Мерзли? -А то, как же! Я, помню, даже руку левую поморозил сильно. Шрам с тех пор остался, наподобие как от ожога. Да ты чьих-то будешь, родимая? -Неважно! Дальше! Сибирь, отрыв от Родины, а дальше?! -Ну, отрыв, какой же он отрыв, если наших-то целый эшелон был. Значит, вагон, где я был, еще десять вагонов, и замыкающий. Тысячи три человек.

-Совсем никакого? - гавкнула пораженно Алина. -Вот те крест! - истово обмахнул себя щепотью дед Ион. - Никакого. Вот что на мне было, то и взял. А так, чтобы чемоданчик там какой собрать, или маслица из подвалу наскрести - нет. Строго с этим было. Да, ничего. Я молодой был, крепкий. Знал, перебьюсь как-нибудь в тайге этой┘ -А дальше? -Ну, значит-ца┘

Картины жизни людей, сосланных в Сибирь русскими коммунистами, вставали перед Алиной в сером свете зари, сошедшей на село. Девушка почувствовала, как у нее сжимаются кулаки. Нет, она не имеет ничего против русских, это великий народ, но коммунизм - это их болезнь, а они, вместо того, чтобы себя от нее излечить, принесли ее нам. Принесли голод, холод, депортацию┘ Алина сглотнула слезы:

-Достаточно, дедушка, - мягко сказала она, взяв старика за руку, - расскажите мне лучше о другом┘ -Так спрашивай, спрашивай, - обрадовано закивал бадя Ион, - я тебе все расскажу. -Как вам удалось вырваться оттуда? -А чего ж тут вырываться. Дык по этой┘ как ее┘ Ну, когда срок службы выходит┘

-По демобилизации!

-А вы, простите, кем в Сибирь были сосланы? -Так не сослан я был, а послан. В конвое я был. Сосланных охранял. -Вы же говорили, что вещей вам собрать не дали┘ -Ясное дело. Дело срочное, партийное. Собрали нас всех ночью, выдали по винтовке только. Вот мы за ночь контру и вывезли. Нас, понятное дело, тоже в Сибирь послали. За своими земляками-контриками присматривать. -Кто - мы? Кого - нас?!

-Нас - добровольцев первого молдавского отряда НКВД!

ХХХХХХХ

-Внук, ты? - окликнула она, не поднимая глаз.

-Я, - нехотя ответил Костика, и спросил, - как узнала? -По шагам. Все так же шаркаешь. Ну, и как оно там, в тюрьме? -Несладко, баба.

-Захочешь кушать, казан на плите. Я как чуяла, что ты вернешься. Голубцы приготовила. -Зачем голубцы? У нас что, умер кто, или свадьба намечается? -Тебе лучше знать.

-Дед Ион еще живой? -А как же, - кивнула старушка, - все скот пасет. -Это хорошо, - мрачно сказал Костика, - дай Бог ему долгих лет┘

-Костика, - окликнула внука старушка, - на этот раз не будь дураком. -Это как? - хмуро спросил парень, не оборачиваясь.

-На этот раз не попадайся.

-Костика вернулся, - говорил запыхавшийся мальчонка, посланный матерью к отцу в поле, и бежал дальше, получив шлепок по заду, крича на ходу, - хэй, добрый люд, Костика вернулся.

-Костика вернулся┘

-Костика приехал┘

-Вот и в этом году, - чуть не плакал седой страж порядка, - я из-за тебя, чертово семя, без дополнительных доходов останусь.

-Что ты, внучок, - едва не плача, яростно замотал головой дед, когда Костика напомнил ему об этом грустном для них обоих эпизоде десятилетней давности, - ить, забыл ты, как я все просил, чтоб отпустили тебя по малолетству?! -Не знаю, старик, - грустно прикрыл глаза Костика, и присел без разрешения. - Память мне другое подсказывает. -А ты забудь ее, - обрадовано удивился Драгиш перемене в настроении Костики, пришедшего, как ему показалось, с недобрыми мыслями, - эту память плохую. Люди, они ведь не звери. Люди всегда скопом живут и скопом решают. И если наказало тебя общество, ты прими это и уважь людей. -Ладно, старик, - провел ладонью по глазам Костика, и опустил ствол ружья, - ты лучше вина выставь, да закусить принеси.

-Значит, мир? - все еще не веря, спрашивал он. -Мир-мир, - утешал его Костика, помахивая вслед двустволкой. -Забыл обиды? -Забыл, забыл.

-Караул, убивают! Костика, кровопивец, предать смерти хочет душу безвинную! На помощь!!!

-Нет, - покачал головой Костика, - не забыл.

-Костика, душегуб, - обратился к нему не почуявший пока дыма дед, - ты меня не смей обижать. У меня внук в Кишиневе большой человек. Этим, как его, комсомольским вожаком был. -Да мне-то что, - меланхолично спросил Костика, закуривая вторую сигарету, - с твоего внука? -Он тебе, - дверь была достаточно прочной, вина в подвале было тонны три, и старик успокоился, - небо с кузькину мать покажет. Не дай бог волос у меня с головы упадет. -Кончилось ваше время, старик, - с ненавистью сказал Костика, - пока я в колонии сидел, отменили ваши комсомолы, колхозы и передовиков-ударников. -А он это, - вспомнил старик, - он все равно перестроился. И теперь в правительстве работает. -Правда, что ли? - заинтересовался Костика. -Вот тебе крест! - побожился старик, и, завидев, наконец, дым, вползавший в щели двери, заскулил. - Не убивай, родимый. -Не переживай ты так, - утешил Костика, - пожил ведь, небось, в свое удовольствие? -Было дело, - рыдал дед Драгиш, - а все равно жить хочу. -Ну так выходи, и дело с концом! - заорал Костика. - Сам ведь в подвал спрятался. Я к тебе с душой, помириться думал. -Так ведь с ружьем пришел┘ -Поначалу, конечно, злоба во мне кипела. А потом передумал. А ты?! Прыгнул в подвал, как мальчишка какой-то, глупости всякие кричать начал. -Что ж ты дверь поджег-то? -Так ведь, чтобы вышел ты. Вот глупый дед! -Побожись на кресте, что не выстрелишь. -Не выстрелю, - Костика и впрямь, даже ружье отложил, - да не буду я в тебя стрелять. -Перекрестился? -Перекрестился? -Теперь слово дай, что не выстрелишь. -Слово даю, что не выстрелишь.

Ружье приятно холодило руку. Вино - согревало желудок. Костика подошел к дому ветеринара, и постучал в окно. В комнате, как они ни глядел в черное от копоти окно, никого разглядеть не удалось.

-Эй, доктор, - тихонько позвал Костика, - выходи. Стрелять не буду. -Мотыгой прибьешь? - послышался дрожащий голос. - Ищи дураков. Не выйду.

-Спускайся, - прицелившись, велел Костика, - бояться не нужно, ты мне пока еще нужен.

-Оп-па, - подхватил его внизу Костика, - вот и свиделись.

-Не реви, - велел Костика, - женщинам ничего не будет.

-Аурика, - негромко сказал ветеринар, прощаясь с жизнью, - спустишься с крыши, зайди в дом. У печки, в шкатулке, лежит золотой браслет. Помнишь? -Помню, Корнел, - дрожащим голосом сказала жена.

-Помнишь, мы собрались подарить его Нине, твоей племяннице, на ее свадьбу, которая состоится на следующей неделе. Помнишь, Аурика? -Помню, Корнел. -Ты, конечно, не будешь дарить его Нине. -Конечно, нет, Корнел. Мы же решили, что оставим этот браслет себе, потому что он слишком хорош для Нины. -Да. Это хорошо, что мы так решили. Потому что тебе нужны будут деньги на мои похороны. Ты так уже подумала, Аурика? -Так я и подумала, Корнел. Прости меня. -Ничего, Аурика, наоборот, ты молодец. Ведь похороны даром никто не сделает. Так ты, наверное, отвезешь его, браслет этот, в город, да, Аурика? -Конечно, Корнел. В ломбард, что у центрального автовокзала. А что, там мало дают за золото? Отвезти его в какое-нибудь другое место, где за него больше дадут, Корнел? Ты скажи, я отвезу. -Не надо, Аурика. Ты не вези его никуда, потому что он не из настоящего золота, а из поддельного. И в ломабрде над тобой только посмеются. -Как же так, Корнел? -Я, когда поехал в город, сказал тебе, что купил его за три тысячи леев, помнишь, Аурика? -Помню, Корнел. -Так вот, Аурика, я тогда тебя обманул, потому что купил браслет не в магазине "Золото-серебро", а на центральном рынке, у цыган. Купил с рук. И заплатил за него сто леев. -Корнел, как это? -Так получилось. Мне просто стало жалко денег на подарок для этой дуры набитой, твоей племянницы Нины. -Корнел, не смей так говорить. Это твои родственники все как один - олухи царя небесного. -Да?! А кого тогда выгнали из университета на втором курсе? Не твою ли дуру-племянницу, которая, к тому же, еще и шлюхой оказалась: залетела неизвестно от кого?! -Как неизвестно от кого?! - всплеснула руками Аурика, и едва не упала с крыши, - Корнел, какая же ты все-такри свинья! Прямо как все твои родственники! Я же тебе говорила, что она забеременела не "неизвестно от кого", а от Василия, который на ней и женится. -Ну, да, как же! Женится он потому, что она обещала на него в суд подать. -Ох, Корнел, хоть бы ты закрыл свой рот, который ничего от мусорной ямы не отличается. Говорила мне мать, не ходи замуж за этого скота и тупицу. Впрочем, чего жать от уроженца села Цынцерены. Ведь у вас все мужчины - конокрады, бабники, и злоязычные воры. -Я вор?! Шлюха и дура, вот кто твоя племянница, Аурика! И, боюсь, это у вас семейное по женской линии! -Да чтоб глаза тои лопнули, Корнел, говорить такое женщине, которая воспитала семерых твоих детей, пока ты шлялся по кабакам, подвалам, и разведенным курвам! -Ох, Аурика, боюсь, что из этих семи как минимум один не мой, а твой и твоего дружочка Санду, с которым ты полтора года сожительствовала до того, как я тебя подобрал из грязи и сделал порядочной женщиной! -Скотина! -Дура! -Так куда ты дел оставшиеся две тысячи девятьсот леев, которые, как ты сказал мне тогда, потратил на золотой браслет, который оказался вовсе не золотым?! Пропил со шлюхами, настоящими шлюхами, с которыми путаешься всю жизнь?!

-Ах, да, - грустно вспомнил ветеринар, пыл которого улетучился, - так вот, Аурика, золотой браслет, который вовсе не золотой. Ты уж прости меня за него. -И это все, что ты хотел мне сказать?! -Да, это. Предостеречь тебя от ломбарда, и попрощаться. Прощай, Аурика. -А на какие шиши я буду тебя хоронить, Корнел?! -Продай дом, Аурика. -Вот еще! Брошу тебя в поле, и пусть собаки тобой закусывают! -Не смей так говорить, Аурика! Мы же христиане! Как ты можешь говорить, что не предашь мое тело земле, как это принято у добрых молдаван? -Да какой ты добрый, какой ты молдаванин? Зверь, скотина, насильник. Сколько раз ты меня бил, когда домой пьяный, среди ночи заваливался?! -Умолкни, женщина!!!

-Ох, - вспомнила о грустном Аурика, - ты уж прости меня, Корнел. Прости, бога ради. Тебя убивать сейчас будут. -Да не собираюсь я его убивать, уж он-то мне меньше всех зла сделал, - попытался встрять Костика, - просто дам ему пару раз по голове, и на этом хватит. -Конечно, мне тебя будет не хватать, муженек, - причитала женщина, не обращая ни малейшего внимания на Костику, - хоть у нас в жизни было и много плохого. -Но ведь и хорошее было, Аурика. Помнишь июль перед нашей свадьбой? -Конечно, помню, Корнел. А помнишь сад яблоневый, он тогда совсем маленький был, а сейчас как разросся┘ -Помню, Аурика. Помнишь, как целовались ночью в этом саду? -Ох, Корнел, что ты вечно глупости вспоминаешь. И это при ком, при молодом человеке, можно сказать, при юнце? -Ай, брось, нынче такие молодые пошли, что стариков за пояс заткнут. -Ой, да уж не прибедняйся-то, тоже мне старик нашелся. Седина в бороду, бес в ребро, говорят, так у тебя, судя по седине, три беса в ребрах завелись! -Да уж, - приосанился ветеринар, - я мужик хоть куда. И уж если все равно помирать┘ -Да не соби┘- снова попытался встрять Костика.

-┘Если уж погибать, - решился ветеринар, - то, скажу тебе, Аурика, я ни одной твоей подруги мимо не пропустил. Но любил, конечно, всегда только одну тебя! -Это каких таких подруг, Корнел? Уж не Марчику ли, или Иляну? -Ну, и их, понятное дело, тоже. -Уж не Веронику ли с Розанной? -Ну┘ Порознь, это да, конечно? -А про то, что вероника приходится нам с тобой кумой, ты не подумал, жирный боров, да? Кого угодно бы тебе простила, только не Веронику! Чтоб ты сдох, конь холощеный! -Какой?! -Что, обидно, да?! Так вот, чтоб ты знал, первенец наш и впрямь не от тебя. -Не от меня?! -Не от тебя! -А от кого?! -А от Него. От Мужчины, настоящего мужчины, который любил меня, руки целовал, на руках носил. -То-то он, тебя обрюхатив, смылся, тоже мне мужчина! К таким только ты и липла, пока я тебя порядочной не сделал! -Я непорядочная?! Ох, Корнел, хоть бы ты закрыл свой рот, который ничего от мусорной ямы не отличается. Говорила мне мать, не ходи замуж за этого скота и тупицу. Впрочем, чего жать от уроженца села Цынцерены. Ведь у вас все мужчины - конокрады, бабники, и злоязычные воры. -Я вор?! Шлюха и дура, вот кто твоя племянница, Аурика! И, боюсь, это у вас семейное по женской линии! -Да чтоб глаза тои лопнули, Корнел, говорить такое почтенной женщине, матери большого семейства. Подонок ты, скотина, сво┘

-Наконец-то она заткнулась, - удовлетворенно и мрачно сказал Костика, - и ты, наконец, сможешь показать мне то, о чем я тебя прошу.

-Никогда не женись, сынок.

-Пусть никто не говорит теперь, - бросил он на прощание старику, - что Костика не держит слово. И не вздумай звонить в полицию раньше, чем наступит ночь. Иначе я снова отсижу, но вернусь, и пристрелю тебя, как бешеную собаку.

Ветеринар от радости чуть не плакал, и провожал Костику до самой окраины села. Даже сала и хлебом на дорогу дал, чудак. Костика присел в пыли, и стал ждать машину. Долго сидеть в пыли не пришлось. Показалась хорошая иномарка с логотипом "Без акцента", остановилась, и симпатичная девушка, сидевшая рядом с шофером, спросила Костику:

-Где в этом районе проживают жертвы коммунистических репрессий?

-Тридцать лет, - горестно прошептал он, - тридцать лет.

-Товарищи! Советские молдаване! Доколе мы будем жить в нищете и бесправии? - тряс он кулаком с маленькой трибуны. - Ведь у нас не гнусные времена царизма, не годы бесправия при румыно-фашистской оккупации, у нас - советская власть! Власть трудящихся и для трудящихся!

-Прекратите немедленно, товарищи! Щебень не спасет ситуацию! На следующий год пойдут дожди, и его размоет. -Не горячитесь, товарищ, - одернул его старый, и мудрый, судя по всему, колхозник, - ведь щебень в грязи сваляется, и окаменеет.

-Товарищи! Молдаване! Сколько раз я вам говорил: пойдет дождь, и щебень размоет. И так - каждую осень. А вы все твердите: он сваляется! Будто это шерсть! И что, свалялся ваш щебень?! Нет. Ни черта он не свалялся. Каждый год покупаем десять самосвалов щебня, а дороги как не было, так и нет! И так - уже десять лет! И это сейчас, когда мы живем не при румынско-фашистской оккупации, а при советской власти! Власти трудящихся и для трудящихся!

-Господа! Братья - румыны! Сколько раз я вам говорил: пойдет дождь, и щебень размоет. И так - каждую осень. А вы все твердите: он сваляется! Будто это шерсть! И что, свалялся ваш щебень?! Нет. Ни черта он не свалялся. И так - тридцать лет! Доколе?! И это варварство мы наблюдаем в селе, и когда?! Сейчас, не при проклятой оккупации русских коммунистов, а когда мы живем, обретя независимость и право гордо называть себя тем, кто мы есть - бессарабскими румынами!

Корнел вздохнул. Тридцать лет прошло, и тридцать поколений щебня так и не свалялись на сельской дороге. И каждый раз, когда наступали дожди, она раскисала. Хорошо, хоть сейчас еще ясная погода. Так нет же, проклятый щебень напоминает о себе, скрипит и сейчас. Потом Корнел пришел домой, увидел под стеной Аурику, и вспомнил, что за день был сегодня. Тогда ветеринар помылся, побрился, надел лучший костюм, вынул из брюк ремень и повесился на яблоне у дома. Не то, чтобы он помешался в рассудке.

-Что это за надпись такая у вас на машине? -"Без акцента", - отрывисто бросила Алина, - разве не видно? -Видеть-то я вижу, - сказал Костика, - да не это имею в виду. -Выражайся тогда точнее. -Какая вы┘ Строгая.

-Может, и такая, - наконец, призналась Алина, - но это все напускное. -Как это? - спросил Костика, устраиваясь поудобнее. -А что это ты так коротко пострижен? - резко сменила тему разговора журналистка.

Несмотря на то, что Костика был старше ее, обращалась она к нему на "ты", а он к ней - на "вы". Казалось, девушку это совершенно не смущает. Вообще, Алина сразу поняла, что она попутчику своему нравится, и, значит, это можно использовать. А резкая смена темы была ее излюбленным приемом во время интервью. Беда была в том, что Алина любой разговор с любым человеком считала интервью.

-Я вся принадлежу профессии, - говорила она давно и тайно влюбленному в нее редактору, - и больше никому и ничему.

Редактор, - семейный мужчина средних лет, вздыхал, и с завистью глядел вслед выходившей из кабинета Алине. Смотреть было на что: несмотря на то, что Бес всячески подчеркивала свое, как она говорила, "эмансипе", выглядела она очень женственно и привлекательно. И даже кожу, - хоть курила по две пачки сигарет в день, - Алина еще не испортила. На кожу-то, гладкую, розоватую, с персиковым оттенком, Костика и загляделся.

-Что смотришь? - снова резко спросила его Алина. - Я спрашиваю, отчего так коротко стрижен? Отвечай! -Из тюрьмы я, - нехотя признался Костика. -Беглый? - Алину слова парня не смутили. -Никак нет, - четко ответил Костика, - освобожден по истечении срока заключения. -За что сидел? Отвечай честно! -За убийство. По малолетству сглупил.

-Слушай, - вновь вспомнил Костика признание Алины, - а как это, напускное?

-Понимаешь, - объяснила она, я вся принадлежу профессии. А профессия у меня необычная. Я журналист. Поэтому мне нужно быть резкой, отрывистой, прямой и бескомпромиссной. -Бедная, - пожалел ее Костика. -Это еще почему?! - удивилась Алина. -Мне кажется, - с охотой пояснил попутчик, - что тебе больше хотелось бы быть мягкой, извилистой и, как бы это выразиться, ну, более доступной, что ли. Небось, всех парней распугала? -Учти, - холодно сказала Алина, - я десять лет занимаюсь боевой версией дзюдо, и слева от сидения у меня лежит пистолет. Ты и глазом не моргнешь, как я тебя изломаю. Но ты ничего не почувствуешь, потому что я предварительно тебя застрелю. -Это зачем? - не понял Костика. -Это на случай, - объяснила Алина, - если ты решил меня изнасиловать. -Не собираюсь я тебя насиловать, - обиделся Костика. -То есть как это не собираешься, - даже чуть обиделась Бес, - если грязные намеки делаешь? -Это какие?! -Ну, про парней┘ -Да я просто так спросил. Просто подумал, что раз ты такая прямая, резкая, отрывистая, и бескомпромиссная, то мужчины к тебе и подойти боятся.

Алина потушила окурок, вытащила из пачки сигарету, и вновь закурила. Пепел от окурка упал на ее клетчатые штаны в обтяжку, но внимания не это Бес не обратила. Она старалась быть подчеркнуто неряшливой. Увы, мужчины внимания на пятна на ее одежде не обращали: они глазели, как правило, на саму Алину. Девушка приоткрыло окно, и в салон хлынул теплый осенний ветер. Под колесами шуршали листья: дорога была усыпана ими, как новогодняя елка - украшениями.

-А знаешь, даже жалко их, - нарушил молчание Костика, - ну, листья. -Это еще почему? -Я когда был в колонии, то выходил во двор, а там у нас росли два дерева, и представлял себе, что листья это как будто не листья, а кожа, облетевшая с женщин, и осевшая на ветках. -Ты поэт. Я поговорю со своим знакомым, академиком Чимпуем. Мы устроим тебя в союз писателей Молдавии. -Да не нужно мне ни в какой союз. Вот ты странная. -Дальше. -Что? -Дальше. Про листья. -Ладно, - усмехнулся Костика, - хоть мне казалось, что такое никому, кроме меня не интересно. В общем, весной листья зеленые и сочные, как кожа девушки. В начале осени они уже не сочные, но очень яркие. Как женщина средних лет. Потом золотые с пурпуром, словно кожа женщины в самом расцвете. А в ноябре листья - кожа старой женщины. Коричневая, и высохшая. -Ты точно поэт. Я поговорю с Чимпуем. -Не нужно тебе говорить ни с каким-то Чимпуем, - набрался духу Костика, - мне в город нельзя. -Не с каким-то, - пояснила Алина, глядя на дорогу, - а с председателем союза молдавских писателей, академиком Чимпуем. Почему нельзя в город? -Понимаешь, - виновато пояснил Костика, - я тут половину селе перестрелял. Не по дурости, как в малолетстве, а за дело. -Это какого села? - уточнила Алина. - Кондрицы? -Оно самое, - удивился Костика, - а ты откуда знаешь? -Я туда заезжала, - поморщилась Алина, - там живут большевики и русские скоты. -Нет, - подумал Костика, - русских у нас отродясь не было. Большевики, может, и есть, я не знаю. -Выходи, - велела Алина.

-Расскажи мне сейчас, какая я. Только красиво. Как про листья.

-Он будет тянуться из меня, словно золотая нитка из платья, - сказал он Алине, - словно струя водопада.

Сначала ему показалось, что рот Алины мягкий, мягкий, как ил, но ей это сравнение, видно не понравилось, и она лишь фыркнула, - а голова ее все шла то к нему, Костике, то от него, - и он сказал ей прости, и попробовал придумать что-то другое. Но она оторвалась, наконец, и сказала, что это случайно получилось, и сравнение с илом, мягким, мягким илом, ее очень - очень устраивает. И Костика вновь двинулся навстречу ее рту, уже осмелев.

-Стало быть, в них, твоих волосах, заключены все цвета радуги, раз они сейчас белые, ведь в белом и есть все цвета, так меня в детстве в школе учили.

Оказалось, учили правильно: Алина втянула его страстно, и волосы позеленели сочной листвой; отпустила - покрылись серебром паутины, как мох в темном, влажном лесу, влажном, как твой благословенный рот, Алина; вновь вобрала, - и вот они озолотились, как нутро сундука скряги; отстранилась - покрылись оранжевым, оранжевым настолько, насколько может быть оранжевым только солнце. Костика излился, но пыл его не угас, и вот он, бросив куртку на теплую землю у машины, лег на Алину, уже ждавшую этого: она была без брюк, без рубашки, без белья, вообще без ничего, все она сняла в тот момент, когда по ее волосам бежала радуга, и мужчина лил в ее горло саму жизнь.

Судорожно раздеваясь, он споткнулся, и упал, - что ж, сама земля нас влечет к себе, - и ласкал ее одной рукой, другой сдирая с себя остатки одежды. Перед тем, как начать путь в женщине, Костика глянул в ее глаза - и побрел кривыми путями зрачков в сумрачные глубины, потому что волосы у Алины были светлые, а глаза карие, за что учительница биологии назвала девочку-пятиклассницу "биологическим уродом". Люди со светлыми волосами и карими глазами, - говорила учительница, - равно как и люди с темными волосами и светлыми глазами, являются отклонением от природы. Поэтому не удивительно, Алина Бес, почему ты так упряма, заносчива и груба. Девочка покорно склоняла голову, и если бы учительница могла лечь на пол, и глянуть оттуда в лицо биологического урода, Алины Ангел, то увидела бы сладкую улыбку на губах воспитанницы.

Костика вошел в Алину так быстро, что стриж, мельком глянувший на пару у дороги, ничего не заметил между тел, а ведь взгляд стрижа - самый острый у птиц, и, стало быть, в мире.

Костика ловил Алину в глубине ее, - да, да, так, хрипела она яростно, - пытался насадить на себя еще одну Алину, что в этой Алине, лежащей под ним, но та ускользала. И, отчаявшись поймать, изловить, насадить, Костика отпускал руки Алины, а та хватала его за бедра, и вновь прижимала: ты все-таки сумеешь взять меня во мне, говорили ее глаза. И он вновь и вновь шел на приступ, надеялся на безнадежный исход, и пытался быть гибким, пытался быть мягким, пытался быть ловким. Но Алина с радугой в волосах, девушка, что спряталась в нутре Алины, все ускользала, и когда игра нестерпимо затянулась, Костика понял, что изворотливости ему не хватит.

-Да что там платье, - с гордостью думал дед Андрей, - если бы на внучке и не было платья, все равно она была бы самой красивой девушкой в селе.

Мысли деда были истинной правдой. Анжелика была девушка хоть куда: высокая, стройная, длинноногая, с лицом греческой богини, и телом королевы красоты. Иногда Андрей удивлялся, как он, - плюгавый, коренастый молдаванин, с полной женой, их сын, и его жена, - могли произвести на свет такое чудо. Не иначе, бог нам благоволит, думал дед, и посылал парней в подвал за вином вновь и вновь. Увы, порадоваться долгожданной свадьбе внучки жена Андрея, старуха Николетта, не могла. Вот уже три года как господь (не без помощи легких традиционных побоев Андрея) призвал ее душу. Сейчас Николетта покоилась на кладбище за рекой, и лишь изредка приподнималась над могилой: поглядеть, все ли на свадьбе идет так, как надо. Пока поводов для беспокойства у нее не было. Родителей Анжелики на свадьбе тоже не было: отец ее Ион, сын Андрея, лет десять назад поехал на заработки в Россию, да так и пропал. Скорее всего, погиб где-то по пьянке. И мать девочки умерла. Что ж, если их души смотрят сейчас на свадьбу, гордо думал Андрей, то стыдиться им нечего.

-Во-первых, - объяснила деду Андрею мать жениха, - покажем людям, что и мы, молдаване, не лыком шиты. Пусть видят, какое оно, наше настоящее гостеприимство. Во-вторых, иностранцы люди богаты, и без хорошего подарка не приедут.

-В России бы, - как-то сказал ему желчный батрак Никидуцэ, - тебя давно пожгли, дед, вместе с твоим домом, и полями. А мы, молдаване, народ терпеливый и добрый, и потому терпим тебя, мироеда.

-И что в этом плохого? - спрашивал он внучку, приезжавшую из Кишинева погостить, - да достанься эти поля нашему селу, они бы их если не пропили, то продали бы. И стояла бы земля пустая, бесплодная. Уж лучше так┘

-Гуляй, добрый люд! - завопил дед, и бросил стакан оземь.

-А расскажите, - спросил он, подперев рукой щеку, - добрые люди, как вы там, на Западе своем, живете, можете. Поучите уму-разуму.

-Да вы кушайте, кушайте, - заботливо подкладывал он гостям мясо в тарелки. -Оу, - воскликнул один из гостей, рыжеватый крепыш и сказал что-то еще. -Он говорит, - пояснила переводчица на добровольных началах, - что нигде не встречал таких гостеприимных людей, как в Молдавии. -Это еще что, - ответил довольный Андрей, - вот, бывало, устраивал мой отец праздники. А праздники он устраивать умел: зажиточный крестьянин был, не какая-нибудь голытьба. Так когда за столами у него все село собиралось, он, бывало, выйдет на дорогу, и начнет всех прохожих одаривать. Спросит, бывало: чего тебе, убогий? Ну, странник-прохожий и говорит ему: мол, дай денег, или, там, к примеру, часы свои дай. Так папенька покойный, глазом не моргнув, часы снимет, отдаст, да еще бродяге на дорогу вина нальет.

-Вот, - закончил рассказ о былинных подвигах отца Андрей, - какие мы, молдаване, гостеприимные, и радушные!

-Невтерпеж им, - ворчал Андрей, ощупывая нитки ковра, - будто в Кишиневе не набаловались.

О том, что в Кишиневе молодые набаловались, причем лет так с пяток, дед знал. Но ничего поделать с собой не мог: воспитание. В любом случае, Андрей был рад: уж очень старик хотел правнуков. И, желательно, побольше. Сыном его Бог обидел: старик часто вспоминал Иона, и больше всего жалел, что не знает, где находится могила сына. Уж он бы ее украсил, и могилка эта была бы красивая, как летний сад. Но не суждено, видно. Расстроившись, Андрей оставил в покое ковер, и вернулся к гостям.

-Они похожи на дикарей, но на очень славных дикарей, - сказал соседке молодой англичанин. -Вы говорите явно устаревшие вещи, - неожиданно для иностранцев сказал сидевший неподалеку мужчина в старомодном двубортном пиджаке. -О. Вы говорите по-английски, - обрадовалась американка. -Немножко, - скромно склонил голову мужчина, - позвольте представиться, я - сельский учитель. А вы, простите, кем будете? -Мы, - охотно пояснил рыжий крепыш, - прибыли в Молдавию по направлению "Красного креста". -Это, наверное, очень прибыльное занятие? - поинтересовался учитель. -Что вы, - засмеялась американка, - наше месячное содержание составляет шестьсот долларов. Этого еле хватает на еду. Еще наша организация платит нам за жилье, и все. По сравнению с доходами наших земляков на родине мы зарабатываем даже не крохи, а жалкое подобие крох. -Почему же, в таком случае, вы приехали? - удивился учитель. -О, - засмеялась американка, - как говорит Джон, таким образом, наши правительства решают проблему скрытой безработицы. Но Джон отчаянный социалист, и вы не верьте ему. На самом деле мы приехали, чтобы нести вашей отсталой стране свет демократии, свободы и зачатки независимого гражданского общества!

-Ну, и, конечно, дома у нас не было работы.

-В любом случае, - отсмеявшись, сказал он им доверительно, - я более чем уверен, что эта свадьба останется для вас незабываемым впечатлением за все пребывание в Молдавии. Хотя, конечно, вы не раз еще убедитесь, что мы, молдаване, - очень радушный народ. -Кстати, - спросил его отчаянный социалист Джон, - почему на нашем столе еды раза в три больше, чем на других? Это что, имущественное неравенство? Заискивание перед буржуазией? Может, мне сказать хозяину, что до того, как попасть в "Красный крест", я работал в доке, который закрылся? -Нет, нет, - поспешил разубедить гостя учитель, - этого делать ни в коем случае не надо. Социальный статус гостя в Молдавии не имеет для хозяина никакого значения. А количество еды на вашем столе означает не что иное, как желание хозяина сделать вам приятно. Остальные гости с ним солидарны. Попробуйте передать им что-нибудь с вашего стола, и вы увидите, как они будут возмущены! -Джон, - попросила американка, - нам лучше, как это здесь говорится, не лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Джон согласился, тем более, что им на стол передали еще одно блюдо с этой вкусной и почему-то твердой кукурузной кашей, которую местные жители смешно называют "мамалыга". Молодой социалист приналег на мамалыгу, и лишь изредка поглядывал на краснеющих в уголке сельских девушек.

-А почему они, - кивнул на них Джон, - сидят отдельно от людей среднего и пожилого возраста? -О, - охотно пояснил учитель, - все дело в том, что у нас есть обычай рассаживать людей по возрастному признаку. Есть так называемый "стол для молодых", есть "стол для посаженных родителей", есть "стол для стариков". Ну, и так далее. -А мы, - догадался Джон, - сидим за столом для гостей. -Совершенно верно, - расцвел в улыбке собеседник, - вы все схватываете на лету. Это я, как учитель, вам говорю.

-Ах, - сказала голландка Амалия, невесть как затесавшаяся в сообщество бриттов, - как гостеприимен и чуден этот народ!

-О, - восхитился сам себе Джон, и полез в боковой карман брюк за блокнотом.

Молодой американец решил, что обязательно напишет книгу о Молдавии, когда вернется домой. Вообще Джону казалось, что он вполне может быть писателем. Поэтому парень все время старался записывать удачные сравнения и мысли, приходившие ему в голову. В первую очередь, конечно - сравнения. Мысли это не так важно, ведь Джон собирался быть писателем, а не философом.

-Вы журналист? - неверно понял жест молодого американца сельский учитель. -Э┘ да, - смущенно ответил Джон, пряча блокнот в карман. -Кстати, позвольте полюбопытствовать, отчего у вас на брюках столько карманов? Это сейчас модно. -Да, и к тому же это очень удобно. -На вашем месте, - улыбнулся учитель, начинавший раздражать Джона, - я бы пригласил на танец одну из местных девушек. Поглядите, как они в вас заинтересованы. -Да они в мою сторону и не смотрят! -Вот это, как раз, и означает, что вы им очень интересны. Право же, станцуйте!

Джон вышел из-за стола и неловко подошел к девушкам. К его удивлению, особо приглашать никого не пришлось: при его появлении с места вскочили три девицы. Повезло той, что в центре, - она подскочила к Джону раньше других. Девушка американцу понравилась: в отличие от его соотечественниц, приехавших в Молдавию вместе с ним по направлению "Красного креста", она обладала великолепными формами. Настолько великолепными, что у Джона закружилась голова, и потому он поспешно закружил партнершу в танце. По залу прошел шепоток: восторженные селяне спрашивали родителей девушки, когда та сыграет свадьбу с иностранцем. Довольное и смущенные родители отнекивались.

-Как вас зовут? - спросил он партнершу. -Вероника, - девушка, не знавшая английского языка, догадалась, о чем спрашивает ее парень.

-Как вы прекрасны, - заплетающимся языком сказал Джон, и вновь положил горячую влажную руку на ее талию. - В Америке редко встретишь красивую девушку вашего возраста в провинции. У нас такие красавицы, едва им исполняется восемнадцать, уезжают покорять Голливуд. -Сниматься в Голливуде, - смутилась Вероника, - ну, что вы┘ -Да, в Голливуде, - подтвердил Джон, - ведь красивая девушка у нас всегда мечтает о кино. -А кем? - от волнения Вероника даже чаще задышала. -Простите, не понимаю. -Я вас не понимаю. Вы говорили про кино, и что-то про Голливуд. -О, да, конечно, я был в Голливуде. Это прекрасное место. Американская мечта. -"Дрим"? - озадаченно переспросила девушка (распространенная когда-то в Молдавии марка дешевых сигарет - прим. автора), и яростно замотала головой. - Нет, что вы, я не курю. -У вас нет мечты? - удивился Джон. - Но разве можно жить без мечты?! -Нет, нет, - отнекивалась Вероника, - не хочу я курить. Не дай Бог, узнает мама┘ -О, - Джонку показалось, что он понял девушку, - так ваша мечта - быть мамой? Как это прекрасно, поверьте. Ведь крепкая семья и много детей это то, о чем должна мечтать каждая женщина. -Да хватит, - рассердилась вероника, - мне такое предлагать. Что я, гулящая девка, какая, или городская, чтобы этот ваш "Дрим" курить? -Мечта, мечта, - с улыбкой закивал Джон, - да, конечно, это прекрасно. Простите, что неправильно понял вас, когда решил, что у вас нет мечты. У такой прекрасной девушки как вы, может быть только прекрасная мечта. Прекрасная, как роза. -Не Роза, - поправила партнера девушка, - а Вероника. -Да, - довольно засмеялся Джон, - сейчас, мне кажется, я вас прекрасно понял. Вы решили, что я назвал вас Розой, думая, будто это ваше имя. Я понял, понял, что вас зовут Вероника. Но вы прекрасны, как роза. Цветок. Как цветок, понимаете?

-И когда, вы говорите, - спросила, наконец, Вероника, - я поеду с вами в Голливуд?

ХХХХХХХ

-Подай, Христа ради.

-Деньги, - объяснял как-то старик батраку, - они как энергия, понимаешь? Помнишь уроки физики в школе? Энергия, она или собирается, а по-умному аккумулируется, или тратятся. И третьего не дано. -Физики у нас не было, - отвечал глуповатый подросток, пасший Андрею скот за еду и два доллара в сезон, - учитель в Италию подался, на заработки. -И правильно, - вздыхал, мелко крестясь, старик, - зачем таким вот неучам физика? Лучше уж здесь, у меня, уму-разуму наберешься. Заодно и по хозяйству поможешь.

Сейчас Андрей стоял у забора, пошатываясь. Старик вышел подышать воздухом, почувствовав стеснение в груди. Это место у забора было его любимым. На глиняных горшках, усеявших столбы, как головы турок - колья во дворе Цепеша, отдыхали звезды. Под забором мелко тряслась замерзавшая собака. Свежий иней приятно холодил разгоряченные руки.

-А ты откуда взялся? - грубо спросил нищего Андрей. -Подайте Христа ради, - невнятно пробормотал бродяга, - Христа ради, подайте. -Христа ради работают, а не подают. Вот ведь стервец, - поразился старик, - да ты пьян, как свинья.

Андрей, думавший было сначала накормить нищего, почувствовал в груди обжигающую ненависть. Ходят, пьяные мрази, по селам: развелось их, как блох на паршивой собаке. Все пьяные, все на одно лицо: курносые, с глазами-щелочками, пахнут, не приведи Господь, как дерьмо, и работать не хотят. Все бы им пить, да пить. А Ион его, - сын, кровинушка, - погиб в этой клятой России на заработках. Работал, не покладая рук. Трудился, как проклятый. Все денег хотел на трактор заработать, чтобы хозяйство еще крепче стало. Лежит сейчас, как собака зарыт, в какой-нибудь средней полосе, под березой. Без могилы, без памятника: его ведь, бедолагу, с двумя напарниками засыпало. Так хозяин, - Андрею сказывали, - на месте этом деревянный крест воткнул, да и разогнал в тот же день молдавских работяг, от греха подальше. А те, как псы, разбежались. И никто за них там не вступится - там, в России, - они скот. Русские, и голытьба: чтоб они сдохли. Вот кто всему миру жить мешает.

-Кушать, кушать. Христа ради, кушать. Кушать дай.

-Пошел прочь, едва дыша от ярости, - тихо сказал Андрей. - Работать не хочешь, шляешься по селам, пьешь, может, ты еще и вор?

-Преставилась во мне злость, - негромко сказал Андрей, - и иди отсюда, алкаш. Иди от греха подальше. Глаза б мои тебя не видели. -Не видели, не видели, - радостно захихикал нищий. - Не видели, кушать, кушать дай, ам. Ням. Ам. Дай. Не видели. Не видели. Не видим.

-А денег у тебя много?

Девушка кокетливо глядела на Джона, придерживаясь за руку парня. Пара прогуливалась. Перед тем, как выйти пройтись, Джон, по просьбе Вероники (переводил сельский учитель) испросил на то разрешения ее родителей. Все на свадьбе решили, что брак между американцем и Вероникой - дело почти решенное. Посмеивавшийся учитель не стал разъяснять Джон и его коллегам особенности местного менталитета.

-Конечно, прекрасен, - Джон решил, что вопрос девушки относится к прекрасному небу над их головами.

-Нет, нет, - запротестовал парень, - здесь так хорошо, так свежо и прохладно. -Идем, - смеясь, тянула его Вероника, - идем отсюда. Да не в дом, не в дом я тебя тащу. За дом. Понимаешь?

-Это еще кто? - удивился он. - Что это за несчастный парень? -Идем, - тянула его Вероника, - идем. Не обращай внимания. Попрошайка. Калека. -Что? Не понимаю. -Пьяница. Инвалид. -О. - осуждающе покачал головой Джон, - нельзя говорить инвалид. Он не инвалид, а - молдаванин с ограниченными физическими возможностями.

-Есть, кушать дайте.

-Вот ты, - начал старик, - хочешь получить от меня еды. Еды я тебе не дам, потому что вряд ли ты от голода помрешь. А вот добрый совет ты, убогий, получишь. Не знаю, как ты без глаз остался, но, чую, без пьянки дело не обошлось. Ну что ж, раз оно так случилось, значит, Бог тебя наказал. А Бог, он справедливый. Вы, голытьба, вечно Бога поминаете, когда по дворам ходите, и у честных трудяг хлеба просите. А я что, рисую его, хлеб этот? И кто сказа: трудитесь в поте лица своего? Не Бог ли? То-то же. Ты вот думаешь, раз тебя Бог за пьянство наказал лишением обоих глаз, то тебе уж и работать не надо. Раз, мол, сирый, да убогий, значит, и трудиться не надо. Так? -Так, так, - быстро и согласно закивал нищий, - кушать, кушать, кушать.

-И вот получается, что если я тебе сейчас поесть дам, то совершу грех. Потом что силы в тебе еще, наверняка есть, раз стоишь, и бормочешь здесь что-то, вместо того, чтобы пойти к стогу сена, зарыться в него, поспать, а завтра заработать на кусок хлеба. -Хлеба, хлеба, хлеба, - скороговоркой поддакивал нищий. -Что ты все заладил, - рассердился старик, - одно слово говорить. Ты как дятел. Дятел, дятел, дятел. -Есть, есть, есть.

-И не проси даже!

ХХХХХХХХХХХ

Джон встал у ореха, и расстегнулся. Внизу на ощупь все было липким, но брезгливый обычно американец на этот раз трогал себя с удовольствием. Ведь то, что он трогал, только что побывало в роскошном теле молдавской девушки Вероники. О! Вероника была лучше всего, что было у Джона. Лучше всех женщин. Лучше даже мужчин, с двумя из которых, - один преподавал в их школе физкультуру, - и Джона были половые контакты. Именно так. Половые контакты. Потому что в сравнении с тем, что у него было только что с Вероникой, все остальные плотские утехи любовью, или даже сексом, назвать было нельзя.

-Скромные репетиции перед великой битвой, - негромко сказал себе Джон, и довольно хмыкнул.

Вероника была лучше первой школьной подружки, Вероника была лучше украинской шлюхи, которую Джон оприходовал в Албании, где работал в организации "Американские добровольцы против торговли женщинами из Восточной Европы на Балканах"; она была лучше руки, смазанной жидким мылом, в ванной, тайком от родителей, лучше замужней подружки, зашедшей как-то выпить чаю со льдом к безработному Джону, лучше девушек, которых приводил Майкл.

-Безусловно, мы должны пожениться, - сказал он мечтательно Веронике, - и чем скорее, тем лучше.

-Кушать, - напутствовал их вслед нищий, зарывшийся в кучу листьев под орехом.

ХХХХХХХХХ

-Вы, американцы, - ласково говорил Андрей гостям, - дали нам все. -Почему же вы так бедно живете? -Э, - презрительно отмахнулся старик, - что значит "бедно"? Бедно живут неудачники. Голытьба. Наверняка, и у вас они есть. Но у нас больше. Это потому, что коммунисты отучили народ трудиться. До того, как пришли "красные", у моего отца было много земли, два стада коров, табун лошадей. На него работали пятьдесят, а иногда и сто человек! Представляете себе?! А потом пришли Советы, и все отобрали. Моего отца назвали кровопийцей, и расстреляли. А что плохого он сделал?! Давал работу людям. А потом землю раздали колхозам, где нас заставляли трудиться, как скот, и ничего за это не платили. Слава Богу, Советы рухнули. И вы, американцы, помогли нам разработать программу "Земля". По ней каждому человеку дали пусть клочок, но все-таки свой, земли. -Для клочка ваши поля слишком обширны, - перевел сельский учитель. -Так ведь землю можно было купить у тех, кто не справился! - оправдался старик. - И вот теперь каждый, кто хочет работать, зарабатывает. Можно сказать, у нас теперь коммунизм. -Это как?! - смеялись иностранцы. -Каждый зарабатывает по способности, - острил дед. -Джон бы сказал вам, - улыбнулась веснушчатая голландка, - что мелкие земельные хозяйства теперь нерентабельны. -А они и не будут мелкими! Мы, зажиточные крестьяне - подлинные трудящиеся, рано или поздно всю землю скупим. -Мы действительно принесли вам демократию? -Конечно! И равенство, и процветание. Конечно, вначале было трудно. Приходилось ездить на заработки в Россию, чтобы собрать денег на начальный капитал, - помрачнел дед Андрей, - многие там, в России, умирали или пропадали без вести, но теперь это все в прошлом. Пусть в деревне будет пять процентов богатых, а остальные - на них работают. Зато мы встанем на ноги, и прокормим страну! -Мы искренне рады вашим словам!

Сельский учитель устал переводить, и испросил соизволения выйти, и, пошатываясь, побрел к дверям. Он чувствовал, что опьянел. Выйдя во двор, учитель отвязал от ограды свой велосипед, тайком прихватил серп, лежащий под дверью сарая (оттуда доносилось хихиканье - молодежь гуляет, - равнодушно подумал смертельно уставший учитель), и поехал к окраине деревни.

-На, жри, - бросил Андрей хлеб бродяжке, - не подавись только.

Бродяга не подавился. Правда, он и не ел. Бродяга умер, и душа его, отрезвев, мучительно пела что-то в павших листьях ореха. Вздохнув, и перекрестившись, Андрей поволок тело, от греха подальше, за забор, на пустой участок земли, и там закопал несчастного. Если бы пьяница умер чуть позже, когда начинало светать, то Андрей увидел бы в кармане пиджака, наброшенного на голое тело, мятую, грязную справку. Большинство букв стерлись, но кое-что старик бы разглядел: "┘удостоверяющий личность. Выдана Иону Драгишу, выписанному из больницы города Пскова┘".

-Боржомчик, поди сюда, - приговаривал хозяин, почесывая ухо хряка, - сядь, поворкуем.

-От так от, от так, - нисколько не сердился Андрей, когда хряк, посидев немного подле него, вскакивал, и весело трусил по свинарнику, хозяйски оглядывая свинок, - не сиди на полу долго, мой маленький, береги эту-то, как ее, простату.

Все попытки сельского ветеринара объяснить старику, что половые органы свиньи и человека несколько разнятся, и "беречь простату" хряку особенно и не нужно, не возымели никакого действия. Ни на деда Андрея, ни на хряка Боржома.

-А вот сейчас, суки, - хрипло дыша, пробормотал учитель, - я вам устрою Варфоломеевскую ночь. Чтоб хозяин ваш, мироед, кровью своей подавился, когда завтра свинарник свой увидит.

Первой погибла свинья Солидаритатя. Принадлежавшая к породе так называемых "афро-свиней", она, тем не менее, была бела, как впервые в этом году выпавший снег. Боржом любил тыкаться рылом в ее мясистый бок. Неприхотливая с детства Солидаритатя, - таковы особенности ее породы, - не требовала много корма, и могла бы круглый год жить на улице. Как свинья, принадлежащая к африканской породе, она была способна к зачатию в условиях высоких температур. Она плодоносила даже в жаркое молдавское лето, и старик Андрей ценил ее. Жара не мешала ей, более того: нагревание семени Боржома перед оплодотворением лишь положительно сказывалось на развитии эмбриона.

Спустя час резня закончилась. Сельский учитель, с руками по локоть в крови, победно оглядел побоище. Погибли все. Погибли шведские ландрасские свиньи с белой кожей и большими ушами, погибли вьетнамские черные свиньи с большим брюшком, и симпатичными рыльцами, погибли минисибсы - свиньи необыкновенной физической крепости.

-Вот тебе и зажиточность, вот тебе и процветание, старый осел. Чтоб ты сдох! То-то завтра ты обрыдаешься, кулак недобитый! Слезы батраков тебе поперек горла встанут!

-Секс в хлеву, - говорил на непонятном Боржому языке (ведь, несмотря на немецкое происхождение, Боржом стал натурализовавшимся молдаванином, и понимал только румынский и русский) - о, это возбуждает! -Иди, иди, дурачок, - отвечала ему на уже понятном для Боржома языке девушка, - иди. -Когда мы поженимся? -Какая еще Мэри?!

Боржом почувствовал возбуждение, а потом вспомнил, что теперь он - одинок┘

-Уйди, - попросил он подпаска, все время бежавшего рядом с ним к свинарнику, - уйди от греха, прошу.

-Значит, ты, американец, социалистом будешь┘ И, значит, порезал моих свиней в знак этого, как его, социального протеста┘ А я-то думал, все американцы - люди, как люди. Разбогатеть хотят. Что ж, в стаде не без паршивой овцы. Но ничего. Мы это поправим.

Мальчишку со двора как будто ветром сдуло. Старик крадучись вошел в свинарник, и долго глядел на копошащиеся на подстилке белые людские тела. Потом - на неподвижные и окровавленные свиные туши. Рассвет, вползая в свинарник, увидел, что дед Андрей плакал

-Гэть, - сказал дед Андрей, опуская топор.

-Всякий на его месте, - сходились во мнении односельчане, - голову бы потерял.

-Так ему и надо, мироеду. Сел нам на хребет, понимаешь, вот теперь пусть помучается без свиней-то. Бедняком пускай снова становится.

-Это что ж у вас за ботинки такие, сынок, - завистливо спросил молодого лейтенанта, заносившего в блокнот описание места происшествия, - как будто импортные┘ -Они и есть импортные, дедушка, - охотно пояснил полицейский, - их наш министр внутренних дел в Израиле заказал. Предыдущие-то, которые прежний министр заказывал, расползлись за две недели. Сраму-то было. Но, министра поменяли, и вот.

-А из чего они, израильцы эти, сварганили их, эти ботинки? - заинтересовался дед. -Из кожи убитых арабских террористов, - могильным голосом произнес полицейский, после чего рассмеялся, - шучу, дедушка, шучу. Как обычно, из кожи. Свиная кожа.

-Ты глянь, - закурил дед, обращаясь к лейтенанту, - как туши-то сохраняются. С ночи, считай, лежат, а некоторые еще не остыли. На хряке-то этом прямо пар конденсируется. -А ты ничего, дед, - уважительно произнес полицейский, вновь отрываясь от блокнот а, - хоть и старый, хоть и под дурака деревенского косишь, а все-таки умные слова знаешь. И, что важно, в нужный момент их ввертываешь. -Как не знать, сынок, - покаялся дед, - и меня при советах десять лет в школе учиться заставляли. Читать, писать научили. Еще физике, и этой, как ее, алгебре. Батенька все ругался, как, мол, так, парень здоровый, двадцать лет, а его в школу гоняют. -И как, - подмигнул полицейский, - ликвидировал ты свою безграмотность, дед? -Ликвидировал, как же. -А оно тебе надо было? Пригодилась тебе эта физика, если ты всю жизнь в поле пахал? -Нет, сынок, не пригодилась. Прав ты, лишнее это все.

-Стойте, куда вы! Истинный виновник трагедии - сельский ветеринар.

Но говорить Боржом не умел, поэтому издал лишь слабое хрюканье. И, испугавшись своего же голоса, понял, что оставаться в хлеву опасно. Уж очень сочувственные лица были у селян, утешавших невесту - внучку деда Андрея. Уж очень горестно качали они головами, похлопывая по тушам убитых свиней. Уж очень проникновенно горевали они, глядя на свиное побоище. Уж очень искренне обещали родственникам деда Андрея присмотреть за его хозяйством, пока они не съездят в Кишинев и обратно: подкупать судью.

-Мэй, женщина, - говорил мужчина, хлопая осоловелыми от еды, вина, и предвкушения бурной ночи глазами, - дай мне хоть раз в году доказать тебе свою любовь.

Боржом хорошо знал эту песню. Иона забирают в царскую армию, посылают на войну с турками, и на поле боя он убивает турка, уж очень похожего на него, иона. Приглядевшись, Ион узнает в убитом им враге его же родного брата, которого турки, совершившие когда-то набег на село, забрали с собой. Поняв, что убил брата, Ион садится возле тела, и поет жалостливую песню. После этого он снимает с убитого брата золотой браслет, и возвращается в строй. Конечно, он прихватил браслет для того, чтобы отдать его матери, как память о старшем сыне, угнанном турками. Но русский полковник принимает Иона за мародера, и бедного парня вешают под барабанную дробь.

-А все-таки хорошо, - говорили хозяйки, - что американец таким дурным оказался. И хорошо, что дед Андрей на руку горяч.

"Здесь в течение 10 лет скрывался от властей легендарный гайдук, Григорий Котовский".

┘ 5 апреля 2003 года, Ирак, предместья Багдада

-А ну-ка, парни, встали ровнее, посмотрели бодрее!

-На самом деле, осел, - смеялся сержант, когда узнал об этой истории, - твоя девчонка спровадила тебя из Штатов, чтобы погулять на всю катушку в твое отсутствие.

-Долбанные засранцы, - ругались солдаты, - никак не хотят перестать стрелять в нас, хоть мы даем им жратву и воду.

Майкл подозревал, что проблема состоит несколько не в еде и воде, но предпочитал помалкивать. У него и так уже сложилась репутация умника, а в любой армии быть обладателем такой репутации крайне неприятно и чревато. Фигура сержанта Дженкинса, приближавшегося к Майклу неумолимо, как грядущее рождество, служила лишним о том напоминанием. Лучше бы он остался в Штатах, и поехал в эту самую Молдавию с братом. Тому небось хорошо: девочки, девочки, и еще раз девочки.

Майкл еще раз вздохнул, и с завистью посмотрел на палатки молдавских саперов. С этими славными ребятами он сдружился, когда они узнали, что его брат, Джон, поехал в их страну нести им демократию и процветание по линии "Красного креста". Молдаван было немного, всего двенадцать, и отношения у них в группе были куда более дружественными, чем в части Уоткинса.

-Рядовой Уоткинс, - прорычал сержант, - выйди из строя.

-Рядовой, - голос сержанта вдруг приобрел неожиданную мягкость, - будьте мужественны. Мы, американские солдаты, несем миру свободу и демократию. Но это делают не только американские солдаты, но и простые американцы. Одним из них был┘ -Был?! -Увы, рядовой Уоткинс. Мне поручено сообщить вам при строе, что ваш брат, Джон Уоткинс, погиб в Молдавии. Это был настоящий американец и патриот, сказано в письме, которое руководство "Красного креста", где работал┘нет, проходил службу┘ ваш брат. Подробности вы прочтете в письме. Вот оно. Мои соболезнования! -Спасибо, сэр! -Вернитесь в строй.

-Ребята, - голос сержанта вновь приобрел свойственное ему зверство, - главное для нас, не раскисать! Брат Майкла погиб делая то, что делаем мы, пусть у него и не было в руках оружия. А у нас оно есть. И это - лучшая защита солдата. Она вам пригодится. Капралы! -Да, сэр! -Приготовьте людей к конвоировке грузов.

-Тормози!

-Прицелься получше, - седой мужчина в синей рубашке осторожно поправил локоть подростка, - патроны дорого стоят. -Теперь можно стрелять? -Нет. Просто хорошо прицелься в того, что наклонился над телом. Прицелился? Молодец. А теперь жди, пока вокруг него не столпится как можно больше остальных. -Да, отец.

Мужчина ласково посмотрел на сына. Мальчик весь в младшего брата своего отца, дядю Махмеда. Тот, правда, как уехал десять лет назад в Европу, то, как в воду канул. Один раз, пять лет назад, от него пришло письмо. Махмед писал, что попал в страну со странным названием "Молдавия", устроился учиться в медицинский университет, и станет врачом. А уж когда выучится, то заберет всю родню туда, в эту Молдавию. Видно, так не было угодно Аллаху. Видно, Аллаху угодно, чтобы его сын и племянник Махмеда вырос бойцом за веру. Погладив сына по голове, мужчина вновь взглянул на дорогу. Там у трупа предателя, которого вчера обезглавил Аль Зар с товарищами, уже столпилось много американцев. Мужчина улыбнулся и тихо сказал сыну:

-А сейчас мягко нажми на курок.

┘Когда стрелять перестали, Майкл осторожно потрогал голову. Каску поцарапало, но об ее существовании он забыл, поэтому решил, что ранен. Застонав, Майкл приподнялся на колено. Об осторожности он тоже забыл. Рядовой Уоткинс обо всем на свете забыл, когда раздались первые выстрелы: ведь это был первый бой, в котором ему довелось участвовать. Оглянувшись, Майкл увидел безрадостную картину. На дороге горели взорванные машины и два броневика. Вокруг него валялись убитые товарищи. Сержант Дженкинс ласково улыбался своей оторванной ноге.

Бородачи негодующе зашумели. Один из них ударил солдата по голове. Отогнав пленного пинками к ближайшему дому, мужчины вытащили из разбитых и сожженных автомобилей все, что можно было оттуда вытащить, и вернулись. Один из нападавших жестами велел Майклу встать на колени. Потом к солдату подошел мальчик с большим ножом. Майкл все никак не мог представить, что его сейчас будут убивать, поэтому вел себя покорно. Лишь когда мальчик взял его за волосы, и приставил лезвие к шее, Майкл, наконец, догадался, и неожиданно для себя сказал по-арабски единственную фразу, выученную им перед вторжением:

-Здравствуйте, арабские женщины! Мы пришли раскрепостить вас и принесли мир.

┘6 марта 2004 года, Центральная площадь Кишинева

-Левой! Правой! Раз, два, три!

-Не солдаты, а стадо! - заорал полковник. - А ну, подтянись. Вы ведь не мешки с дерьмом, а солдаты Национальной Армии Молдавии. -Кстати, - негромко сказал журналист, обращаясь к советнику, мерзнущему на трибуне, - почему наша армия называется Национальной? -Да как вам сказать, - попытался вспомнить советник, - Союз только развалился, а государство надо было создавать. И армию тоже. И название ей надо было придумать. Какое-нибудь особенное. Не назовешь же армию Армией. Вот и ляпнули первое, что в голову пришло. -Вы сказали президенту, что Арафат умер? -Нет, это бы его только расстроило. Он бы почувствовал, что его время уходит. -Кой черт. Он младше этого палестинца лет на десять. -Вы не разбираетесь в старости, мой друг.

-Так дело не пойдет, - устало обратился к журналисту полковник, - маршировать они не умеют. -А вы научите. -Этому не учат, а дрессируют, причем достаточно долго. Чего вы хотите, новобранцы. -Приведите старослужащих. -Они все на учениях. -Это еще зачем? Мы что, воевать собрались? -Нет, конечно, - рассмеялся полковник, - но солдат должен быть все время занят. Иначе он начинает думать, и ему сразу же хочется домой. Тогда это уже не солдат, а черт знает, что такое.

-Ничего смешного, - обиженно сказал советник, - у меня плохое кровообращение, вот я руки и грею. -В Забайкалье бы тебя, при минус сорока градусах орудия руками по снегу перетаскивать, - презрительно и негромко сказал полковник, - штафирка несчастный┘ -Что вы сказали? - встрепенулся советник. -Говорю, да, холодно нынче. -А скажите, полковник, - выпившему журналисту захотелось поговорить, - правда, что военному всегда хочется убивать? -Если военный настоящий, то да. -Вы настоящий военный, полковник?

-Я обожаю "Молодых львов", - признался журналист, - а вы будто один из героев этой книги. Вы мой герой, полковник. Нет, нет. Я не гомосексуалист. Не надо на меня коситься. А впрочем, кто знает? Дайте я вас поцелую. -Христиан Дистль, - полковник, вопреки ожиданиям журналиста не разозлился, а громко и довольно заржал, - вы об этом герое? -Какой вы начитанный, - восхищенно сказал журналист, - а я-то думал, что военные все, простите, недалекие. И разбираются только в маршировке, учениях, и прочей чепухе. -Отнюдь, - полковник подмигнул, и слегка кивнул на выпуклость под курткой журналиста, - выпьем? Советник, вы как? -Спасибо, я не пью. -Ну и зря, - рассудительно сказал полковник, - принимая протянутую фляжку с коньяком, - какой же ты, получается, мужик, если живешь в Молдавии, а не пьешь? Дерьмо ты, а не мужик, получается. -Выбирайте выражения, полковник, - поморщился советник, - вы не в казарме. -А в казарме я бы тебя раком поставил, штафирка, - рыкнул полковник, и сплюнул под ноги советнику.

-Голос у него писклявый какой-то, - недовольно сказал полковник, - на пидора похож. -Послушайте, - нервно сказал советник, - послушайте, вы же не можете┘ Да что же это такое? Я советник президента. Как вы смеете? Службы лишиться хотите? -Говно твой президент, - пожал плечами полковник, - и ты говно. И служба твоя говно, и армия, соответственно, тоже говно. Что ты меня угрозами кормишь? Мне твоя армия, как зайцу - стоп-сигнал, пото┘ -Простите, полковник, - журналист восхищенно смотрел на военного, вытаскивая из куртки блокнот, - я запишу. Прекрасное сравнение. Повторите, пожалуйста. -Как зайцу стоп-сигнал, - терпеливо повторил полковник, - записал? Молодец. Ты парень неплохой, я вижу. Я бы тебя за полгода неплохим солдатом сделал. Так вот, а на армию вашу и на президента вашего я чхал с высокой колокольни. Это что, армия? Я в Афгане воевал? Воевал! Мой отец Берлин брал? Брал. Мой дед в Корее американцев убивал, пока ты, засранец-советник, даже в планах родительских не был. Мой прадед на русско-японской войне узкоглазых десятками косил. Мой двоюродный дед во вторую Империалистическую из трех армий смог дезертировать, а это, я вам скажу, не шутки. А вы что? Ах, соседи, ах, Украина, ах, Румыния. Да хера мне ваша Румыния, если я служил в армии, которая за пятнадцать минут эту Румынию с лица земли стереть могла?! -И что? - советник потерял нить рассуждений. -А то, что нынче эта ваша армия, - сплюнул полковник, и зло хлебнул, - одна бутафория. А нам воевать нужно. Во-е-ва-ть. И если вы нам этого не даете, то что нам толку ценить вашу долбанную армию?! -Мы, полковник, - тихо сказал советник, - маленькая нейтральная страна. Армия у нас как атрибут государства. Но не больше того. Я забуду все, что вы сейчас сказали. Но никогда не говорите этого вновь. А сейчас┘ Будем считать, что вы расстроились из-за плохой маршировки солдат, отвратительной погоды и коньяка.

-Шаа-а-ам!!! Марш!!! - взревели офицеры.

Четко печатая шаг, мимо трибуны пошли солдаты. Парад длился четыре часа: президент был удовлетворен.

-А бодры ли наши военные, - спросил он, покашливая, в промежутке между колоннами, советника, - или они думают, что мы до скончания мира будем нейтральной страной? -О, - довольно воскликнул советник, - это настоящие звери, мой президент. Еле сдерживаем их. Хотят воевать. Только сегодня говорил с одним. Полковник. Говорит, нужна война. -С кем? - спросил президент. -В том-то и дело, что не с кем, - с наигранным огорчением всплеснул руками советник, - так я ему и сказал. Но боевой дух у войск - высочайший. -Ладно, - президент помолчал. - А теперь заткнись, и перестань жестикулировать, как итальянская проститутка. Мы принимаем парад!

-Что это там, мать вашу, - нервничал водитель подержанной иномарки, - происходит? Рабочий день, а центр города перекрыли. -Проявите терпение, - уговаривал его регулировщик, - и поезжайте по другой улице. Площадь арендована. -Площадь?! Центральная площадь столицы?! И арендована?! Черт знает, что! -Понимаете, - равнодушно объяснил гаишник, жезлом указывая машинам объездной путь, - там снимают кино какие-то голливудские шишки. Говорят, в городскую казну перечислили четыре миллиона. -Нам-то они не достанутся!┘

-Почаще бы, - вздохнул военный, - такие парады устраивались. Вот бы каждый день военно-патриотическое шило в задницу нашему президенту! -Но-но, - предостерег его журналист, - нас могут услышать.

-Ясное дело, - сказал журналист, - каждый день такое устраивать - денег не хватит. Так, теперь по массовке. Сколько их? -Двести человек. -Так мало?! По площади не скажешь. -Они за Арку заходят, там быстренько мундиры переодевают, и из-за поворота выходя уже как другие части. -Ясно. Сколько на каждого? -Как оговаривались, по сто. -Берите.

-Ну ладно, он-то в маразме. А остальные? -Не знаю, - пожал плечами журналист, - но как мне объяснили, чтобы обстановка была стабильной. Приемника нет, для выборов народ не созрел, а все остальные за пост перегрызутся, и будет нам дестабилизация. Опять же, старик много сделал для страны. Уважить надо. -Акт милосердия? -Что-то в этом роде. А что, в народе догадываются? -В общем, нет. -И, слава Богу. Хотя┘ Ничего страшного ведь не происходит.

-Ну, - открыл президент банку, и разлил вино по стаканам, - поехали! -Отчего вы, - спросил пресс-секретарь, - вино в банках приносите? В стекле ведь совсем не то. -Знаю, - вздохнул президент, - но ведь в банке оно неотличимо от компота. -И что? - тупо спросил Балан. -Ты еще не женат, мой мальчик, - порадовался за Балана президент, - так что не забивай себе голову этой ерундой. Поехали!

-Итак, - начал Балан, близоруко щурясь, - Соединенные Штаты Америки заняли неожиданно агрессивную позицию по отношению к странам, не предпринявшим активных шагов по улучшению положения на своей территории. Эта позиция была озвучена государственным секретарем США, заявившем на съезде республиканцев в Далласе, что мировое сообщество, и Соединенные Штаты, как один из самых активных и демократичных его членов, не потерпит нарушений нового международного правового законодательства, касающегося тараканов! Как известно, это законодательство было предложено президентом восточноевропейской страны Молдавия Доронином. Оно будет разработано в ближайшее время┘ -Ну, - довольно заключил Доронин, - раз американцы нас поддерживают, стало быть, все на мази. Кредит выдали? -Пока еще нет. Тянут. -Главное, - забеспокоился президент, - чтобы эти проклятые янки не украли у нас идею. С них станется, они народ вороватый. -Мы будем следить за ними, мой президент, - успокоил еле сдерживающий смех Балан начальника, и продолжил, - вообще, вы не поверите, мой президент, но сейчас в мире из-за вашего предложения поднялась такая кутерьма! -Да, ну?! - обрадовался Доронин. -Да, да! - заверил его Балан. - Весь мир только и говорит, что, мол, вред от тараканов учеными толком так и не был доказан, а мы уже которое тысячелетие, мол, проводим геноцид этих насекомых! Лесбиянки и цветные в Шататх вообще с ума сошли. Последний писк моды, говорят, завести себя огромного бразильского таракана. Мы, говорят они, должны исправить свое отношение к этим безобидным насекомым! -Блеск! - резюмировал Доронин. - Подожди-ка.

-Что это вы сделали? - удивился Балан. -Таракана шлепнул, будь он неладен. Ну, давай, давай, не задерживай. Выпили. -Выпили! -Ох, хорошо. А теперь читай давай дальше. -На сессии ООН принято решение о разработке закона по сохранению тараканов, как вида. Для этого предусматриваются особые меры. Предполагается, что к так называемому Тараканьему Пакту присоединятся в ближайшее время еще шестьдесят пять государств мира. -Ну, - спросил Доронин, - а кроме американцев нам кто-нибудь денег под эту гениальную идею нам дал? -Конечно! - бодро соврал Балан. - По данным министерства экономики Молдавии, только инвестиций в научные исследования тараканов, проекты их сохранения в мировой экологической системе, вложено 12 миллионов долларов. -Ух, ты! А кто занимается этими клятыми проектами? -Да никто, мой президент. Мы с Ридманом открыли подложную фирму, в которой сидят пятеро пожилых людей, хорошо одетых, и степенно разговаривающих. Когда иностранцы, все больше европейцы, говорят, что хотели бы видеть ученых, которые исследуют уровень транспарентности по отношению к тараканам, мы отводим их, иностранцев, конечно, не тараканов, в этот офис. -Транс-па-рен┘ Тьфу, какая умная херня. Сам придумал? - восхитился Доронин. -Что вы. До меня. Читайте книги, мой президент. -Вот еще! -Вы говорите, совсем как покойный премьер-министр Турлев. -Бедняга. Черт возьми, сколько раз говорил ему, прекрати поглощать эти проклятые мятные леденцы. И вот┘ -Так, дальше. Нами открыт Стратегический Центр Исследования Прав Тараканов и Наблюдения за Их Соблюдением. Между прочим, центр является одним из самых привлекательных инвестиционных проектов века, благодаря которому каждый год будем получать свыше ста своих "до тараканьих" бюджетов. В связи с этим в Молдове возникнет огромное количество рабочих мест, так или иначе, связанных с правовой сферой взаимодействия человечества с тараканами. -Наконец-то, - радовался Доронин, - мы выберемся из этого дерьма, в котором барахтаемся вот уже четырнадцать лет! Что самое главное, пальца о палец не ударим! -Далее. Мы, через молдавских ученых, эмигрировавших в Канаду, запустили слухи, что, мол, они не теряют надежды документально обосновать наличие у тараканов мощного интеллекта. Лидером научных изысканий в данной области по-прежнему будет объявляться Молдавия. -Это хорошо. Это нужно. Побольше ученых. Врут все, но ученые - особенно убедительно. Кстати, с европейцами поосторожнее. Пусть помогают, но очень много денег от них не бери. -Почему? - удивился Балан. -Чеченские беженцы обидятся. Почувствуют, что мы конкуренцию составляем. А с этими лучше не связываться. -Согласен. Запишу. Дальше. Смотрите, какую классную фишку я придумал.

"Они хотят убедить нас в том, что таракан не способен думать, - говорит перспективный двадцатипятилетний психо-биолог Каруцэ из Оргеева (Молдавия) - но ведь каких-то триста лет назад римская церковь издала вердикт, в котором объявила коренных жителей Америки существами неразумными"┘"

-Блеск! - повторился Доронин, и с уважением глянул на Балана, - ты свое дело знаешь, мой мальчик. -Конечно, мой президент, - скромно ответил Балан, - я знаю, что я гений. Чем бы вас еще порадовать? О, да! Смотрите, что я нашел на новостной ленте.

".. разъяренная толпа несколько часов осаждала дом жителя городка Н. провинции Бретань. Возникла необходимость в защите жилища силами полиции, однако рядовые, инспектора и детективы отказались исполнять приказания начальства, обосновав свой отказ нежеланием спасать человека, осквернившего свою кухню запахом дихлофоса. Все попытки владельца дома оправдаться тем, что тараканы создавали санитарную угрозу для кухни и его семьи, были встречены справедливым негодованием общественности. Злоумышленник, отравивший четырех тараканов (среди останков которых эксперты обнаружили беременную самку, что является отягчающим обстоятельством) доставлен в больницу с множественными переломами и травмами головы┘"

-Боже, - встал на колени Доронин, и перекрестился, - теперь я окончательно вижу, что мы запудрили мозги всему миру. Общественное мнение, это ведь очень важно, сынок. Заруби на носу. -Не вам, - с усмешкой сказал Балан, - меня этому учить. Продолжим. Конечно, не весь мир одурачен. Исламисты, само собой, восприняли все это в штыки. Не потому, что не поверили. Просто, раз с этим согласны Штаты, значит, это зло. Читайте.

"┘ В среду посольство США в столице Сирии Дамаске подверглось нападению студентов. Молодежь забросала здание посольства камнями в знак протеста против дьявольской, по ее мнению, новой позиции США, касающейся сохранения тараканов, как вида┘"

-Вот и славно, - ухмыльнулся Доронин, - денег я от американцев хочу, но пусть их будет, как можно меньше. -А, вот еще забавная новость. Но это про европейцев. Читать будете? -Давай уж.

"В среду в Копенгагене активисты движения в защиту тараканов вышли на улицы с целью выразить протест против позиции руководства в Индонезии по вопросу запрета употребления в пищу тараканов, в национальной кухне этой отсталой страны. Однако в скором времени демонстрация, задуманная как мирная, стихийно переросла в бунт. Митингующие начали бросать камнями в полицейских, охраняющих посольство Индонезии. Стражи порядка были вынуждены применить силу. В результате несколько человек были ранены, среди демонстрантов произведены аресты. По данным на 17.00 по Гринвичу (то есть через час после того, как демонстрация вышла из-под контроля) порядок в центре датской столицы еще не был восстановлен".

-А вот еще, - утирал слезы Балан, - такая информация. В столице Хорватии - Загребе в среду полицией было сожжено 862 килограмма чистого дихлофоса, конфискованного в портах Риека и Пломин с декабря 1999 по май 2000 года. Стоимость такого количества по ценам на день конфискации составляет почти 300 тысяч долларов. Самая большая партия дихлофоса, конфискованная на территории Хорватии за последние полгода, была конфискована в Риеке, на судне, приплывшем в страну из Эквадора. -Я доволен, - выпил вина Доронин, - доволен, - мой мальчик. Уверен, еще месяц, другой, и мы получим от американцев огромный кредит. И тогда года четыре нам сам Бог не брат!

-Мой президент. У этих подлых тварей есть своего рода разведчики. Они приходят в помещение, и, если им дают уйти безнаказанно, приводят за собой тысячи новых. Но если убить одного такого, и дать его напарнику обнюхать мертвого собрата, а потом уйти, тараканов у вас не будет никогда! -Ты настоящий специалист, - довольно улыбнулся президент, - как в тараканах, так и в Заднестровье.

-Ну, и последнее, самое интересное, сообщение, слушать будете? -Валяй. -Представители авиакомпании "British Airways" сообщили, - смеясь, рассказывал Балан, - о решении отстранить от полетов 11 пилотов и 3 бортпроводников, после того, как возникли подозрения, что они употребляли средства против тараканов в кабинах для пилотов. Впервые заявления об этом появились в прошлую пятницу в документальном фильме, показанном по телевизионному каналу "Вitain's Channel Four" После показа фильма руководство "British Airways" немедленно начало внутреннее расследование, поскольку устав компании категорически запрещает летному составу употребление дихлофоса в кабинах. "British Airways" также обратились к "Britain's Channel Four" с просьбой предоставить в распоряжение компании доказательства их обвинений. -Во дают, - ржал Доронин, потирая ногу, - во, дают. Это кто передал? -ВВС, - гордо отчитался Балан, и захлопнул папку. - Довольны? -Очень!

-А теперь я хочу послушать доклад по Заднестровью.

-Вот нам и закуска, - мрачно сказал лейтенант, - к вечерней попойке, солдат. -А мы будем вечером пить? - удивился водитель. -Конечно. Разве ты не знал? Победители всегда пьют. -А разве мы уже победители? -Конечно, - твердо сказал лейтенант, - мы уже победители. Сейчас я тебе объясню. Ты слышал такую фразу, мол, победителю достается все? -Вроде бы, да. -Не вроде бы, а наверняка слышал. Так вот, победителю достается все, но он, победитель, не дурак, и поэтому из всего берет только то, что ему нужно. Так? -Так, - водитель искренне заинтересовался рассуждениями командира, - получается, так. -Ну, а девку на выезде из города мы получили? -Как же, - причмокнул, вспоминая, водитель, - сладкая девка. Даже жалко, что убить пришлось. -Не горюй, через пару часов у нас с тобой сотни таких будут. Не в танке же ее с собой в Заднестровье это тащить! А живой ее оставить с этим ее штатским тоже никак нельзя было: война-то еще не началась, она ведь начнется, когда мы к Днестру подойдем. -Ох, - поежился водитель, - как бы не досталось нам за это. -Не бойся, - успокоил лейтенант, - когда война уже начнется, никто на лишних пару часов внимания не обратит. Спишут все на диверсии проклятых заднестровцев. В общем, девку мы получили? -Получили. -Мясо мы, - кивнул командир на тушу Боржома, - получили? -Получили. -Стало быть, мясо и женщины у же у нас? -Получается, так.

-Ну, а раз у нас и мясо и женщины, стало быть, мы уже победители. Врубаешься, танкист? -Врубаюсь, - улыбнулся водитель, - лейтенант. -Вот и славно. Сейчас будем проезжать село, остановимся на минутку. А ту машину, не переживай, еще догоним. Чует мое сердце, там подозрительные люди едут. Как думаешь, водитель? -Думаю, вы совершенно правы, мой лейтенант! -Сдается мне, - подмигнул лейтенант, - среди подозрительных людей могут и бабы попасться. Согласен, солдат? -Согласен, лейтенант! -Так полезай в танк, и поехали получать то, что нам положено. -В смысле, положено? Совсем - совсем, по закону положено? -Совсем - совсем, по закону, дубина ты деревенская.

Водитель залез в танк, а лейтенант, перекурив, огляделся. Позади его машины выстроилась колонна. Офицер глянул на часы: его подразделение шло по графику. Да и сколько ехать то до этого Днестра? Лейтенант снова улыбнулся, - последние два дня хорошее настроение не покидало его, - и полез в машину. Там, устроившись поудобнее, он вдруг увидел, что водитель держит на коленях раскрытую книжечку. Молча отобрав ее у водителя, офицер прочитал: "Устав национальной армии"

-Что это ты вдруг, - удивился лейтенант, возвращая брошюру, - там ищешь?

-Параграф про положенных бойцам мясо и женщин, мой лейтенант!

Лейтенант, щурясь, глядел на пыль в смотровой щели. С улыбкой поглядев на водителя, он покачал головой. Это надо же, какой глупый. И таких - большинство. А что делать, в армию только сельских ребят и забирают. А в селе нынче какое образование?

-Можно вопрос, господин лейтенант, - осмелев, решился водитель. -Валяй. Гляди, только, село не пропусти. Шкуру спущу. Под танк положу. Как хряка.

-Заднестровье это, которое мы сегодня победим. Вот я, сколько газет ни читал, телевизор не смотрел, ни разу не видел, чтобы про них писали или, там, сюжет показывали. -Ну, и? - удивился лейтенант. -Ну, - помялся водитель, - как бы это объяснить. Вы извините, я в мозгах понимаю, а на словах┘ -Как собака, - хохотнул лейтенант, - собака и водитель танка друг человека. -Так точно. И вот я думаю, в приказе по армии написали, что уже полгода террористические элементы Заднестровье вносят смуту и раскол в общество, а также┘ -┘а также, - процитировал по памяти лейтенант, - за жалкие и презренные гроши продавшиеся России ренегаты. Придерживаясь теории примитивного молдовенизма, они отказываются выполнять решения Президента, избранного всем народом Молдавии, не подчиняются властным органам, всячески дестабилизируют ситуацию в восточных районах республики. И, фактически, кучка чужаков, без году неделя обосновавшихся на нашей земле, - Иуд, воспользовавшихся нашими добротой и радушием, - оккупировала молдавское Заднестровье. Так? -Вот-вот, - обрадовано закивал головой водитель, - по приказу получается, будто в Заднестровье уже почти год мятеж какой-то. -Ну, - буркнул лейтенант, - получается, так. -А ведь, - пояснил водитель, - эти журналисты такой ушлый народ, что даже если у бабки стакан семечек украдут на базаре, они тут как тут, со своими блокнотами и камерами. Помните, сколько их понаехало, когда наш интендант запил, и в солдатской столовой на обед, ужин и завтрак была только квашеная капуста? -Как же, помню. Проклятые щелкоперы, - кивнул лейтенант. - Но и начальство наше хорошо, довели армию до ручки, мудаки. -Так вот, - говорил о своем водитель, - получается, что у журналистов под носом скандал международного масштаба, а они все будто воды в рот набрали. И наши, и русские, и румынские┘Не может же этого быть, так? -Да, - нехотя, согласился лейтенант, - журналисты никогда не затыкаются. -Значит, - делал выводы водитель, оказавшийся более сообразительным, чем думал его офицер, - у нас одно из двух. -Ну, ну┘. Давай дальше. -Или журналисты заткнулись, или┘ в Заднестровье мятежа нет. -А журналисты никогда не затыкаются, - задумчиво повторил лейтенант, после чего попросил, - останови-ка.

-Хорошо говорил, солдат. Ошибся я в тебе. Не дурак ты, не дубина ты, не деревенщина. -Так точно, - расцвел солдат, - спасибо. -А теперь я буду говорить, а ты слушай. Потерпи уж, хоть я и не так красиво говорить буду, как ты. Посмотри на меня. -Так точно, смотрю, господин лейтенант. -В глобальном смысле, я имею в виду, посмотри. Впрочем, неважно. Посмотри, и скажи, кто я? -Господин лейтенант, мой командир. -Верно. Слушай теперь. Вот представь, что за последним танком в нашей колонне черта есть. Так вот, за чертой я. Я - лейтенант Национальной армии, которая не армия, а насмешка, потому что в ней служат семь тысяч человек, у нее сто танков, десять орудий, и два самолета. Лейтенант с окладом в двадцать долларов, с женой и ребенком на съемной квартире, лейтенант, который к пенсии будет майором, потому что полковниками и генералами становятся те, у кого в правительстве родственники. Я - лейтенант, который два раза в год везет на стрельбище солдат, выпустить по одному патрону. Грустно? -Так точно. -Но это еще не все. Там, за этой чертой - ты. Ты, солдат национальной армии, которая не армия, а насмешка. Ты, живущий в казарме, возле которой есть столовая, где время от времени тебя неделями квашеной капустой кормят. -Хлеб еще давали, - вспомнил некстати водитель, - правда, через день. -В общем, - поморщился лейтенант, - кормят плохо и изредка. А через год ты вернешься в село, и будешь там в земле копаться, до тех пор, пока, как плуг, не скрючишься. И умрешь беззубым, толком не пожив, в дерьме и грязи. Так? -Так точно! -А сейчас нас ждут война, трофеи, и слава. Деньги и победа. Мясо и женщины. Они уже идут к нам в руки. Они уже у нас. У нас - тех офицера и солдата, которые стоят впереди той черты.

-Вот и скажи теперь, где ты хочешь быть: здесь, или там, за чертой? Даже если мятеж в этом долбанном Заднестровье выдуман, даже если президента обманули, неужели ты хочешь оставить все, как есть? Неужели ты готов принести себя в жертву дерьму, всей этой жизни, и пустить единственный шанс выбиться в люди из-за долбанного гуманизма? Даже если это долбанное Заднестровье вовсе нам не угрожает, даже если там мятежом и в помине не пахнет?!

-А если я скажу, что вы меня не убедили, - спокойно сказал он, - то вы меня пристрелите. Тут же. -Конечно, - согласился лейтенант, - и война все спишет. Но у тебя есть шанс: ты можешь бороться, и попробовать пристрелить меня. -Конечно, могу. Но какой в этом будет смысл? - задумался водитель. - Ведь тогда мне все равно придется ехать. Ведь труп офицера спишет только война.

-Я уверен, - сказал он, - что вы ошибаетесь, мой лейтенант. Мы должны верить своему главнокомандующему. Мятеж в Заднестровье наверняка есть. Более того, я считаю, что наш долг - обязательно ворваться туда, как можно быстрее, пока мятежники не нанесли нам подлый удар в спину, и не напали на столицу. Это было бы ужасно. Ведь у нас за спиной - наши близкие, родные, и Родина.

-Ну, и, вдобавок, у нас за спиной несколько трупов и грабеж.

-Трогай!

-Главное, - учил маленького Ивана отец, служащий Никита Стурдза, - не допускать централизации власти. Она не должна быть в руках одной партии, одного человека, иначе получается то, что у нас есть┘

-Запомни, сынок, все это, линейки, галстуки, Советы, демонстрации, - поучал Никита сына, - вся эта мишура не вечна. Мы часть Европы. Мы должны жить в маленькой и свободной республике, и у нас должна быть демократия. А что такое демократия? Это когда власть не у одной силы, а у многих.

"Требования к кандидату. Высшее образование, научная степень, а также:

-опыт руководящей работы не менее 5-ти лет; -навыки администрирования процесса найма и сдачи в аренду торговых площадей; -навыки разрешения конфликтных ситуаций; -знание законодательства Молдовы; -высокий уровень самоорганизации и ответственности -знание пяти иностранных языков -составление бюджетных планов -составление финансовых и экономических прогнозов -поддержание контактов с иностранными и местными финансовыми структурами -хорошая физическая подготовка -отсутствие вредных привычек -желание много и хорошо работать"

Платил Стурадза кучеру полторы тысячи леев (сто долларов - прим. авт) и подумывал над тем, чтобы понизить зарплату. Все-таки человек, когда у него чуть-чуть не хватает денег, всегда становится инициативным. А не щелкает ртом, как безынициативный совок, привыкший получать деньги за протирку штанов в бесполезном НИИ!!!

Конечно, и коляска была роскошью, может быть, даже, чуть непозволительной роскошью, но Иван ничего с собой поделать не мог. Уж очень ему нравилось подчеркивать, что он - наследник древнейшего рода Бессарабии. Поэтому по городу Стурадза передвигался исключительно на золоченой коляске, дом свой выстроил по подобию небольшого дворца, а от домашних и прислуги требовал соблюдения жесточайшего этикета.

-Чтоб как в Букингемском дворце, - стучал он пальцем по столу, - не меньше.

И понимал: все, что произошло в мире с семнадцатого века, себя не оправдало. Потому что истина проста: есть дворяне, белая кость, элита, и передается это с кровью, и только, и есть быдло. Быдло должно служить, дворяне - руководить. Так оно почти и случилось, когда он, Иван, стал премьер-министром, и могло быть еще лучше, если бы этот колхозник Доронин ушел, наконец, в отставку. И президентом бы стал он, Стурадза. Но Доронин его перехитрил. Конечно. Землекопам хитрости не занимать. Не ума, а подлой хитрости. Стурадза едва не сплюнул, но вспомнил, что это пошло, и плевок пришлось проглотить.

Улыбающееся лицо секретарши виднелось в окне. Ах, шалунья, довольно подумал Стурдза, и расправил плечи. Когда эта надоест, и буду искать новую секретаршу, эту не выгоню, а предложу горничной работать. Тем более, что нынешняя горничная, кажется, ворует. Иначе кто, как не она, украл ложку? Впрочем, не надо думать о ложке. И о горничной тоже. Не нужно портить себе настроение. Тем более, что воровку жена уже, наверняка, рассчитала. Интересно, есть ли у нее, - да не у жены, а у уволенной горничной, - что-то с кучером? Наверняка, да. Иначе как объяснить внезапную угрюмость этого всегда приветливого мужлана?

Стурадза взмахом руки отпустил кучера, и торжественно пошел ко входу. У дверей его уже ждали швейцар и обозреватель местной экономической газеты "Инфу-в-маркет" Анатолий Добрянко, которому Стурадза постоянно приплачивал за первое место его банка в рейтингах и обзорах. Лица обоих, - Добрянко и швейцара, - светились. Оба глядели на Стурдзу ласково, как на сына. Иван тоже ласково улыбнулся им в ответ, и поднял в приветствии руку. От резкого рывка пиджак Стурдзы чуть скосился.

ХХХХХХХХХХХ

-Прекрати грызть пальцы! - нервно бросил он другу, Николаю Йову. - Достал ты с этой привычкой. -Я нервный, - оправдывался Тудор, обкусывая заусеницу на левой руке, и сжимая в правой небольшой пакет. - Ничего не могу с собой поделать. Это с детства. Меня даже в санатории лечили. Электросном. -Это еще как? - удивился Тудор. - Каким сном? -Специальная кровать, - пояснил Николай, - ложишься на нее, и она начинает мерно так покачиваться. А потом тебе на голову специальную такую штуку крепят, типа шлема у космонавта, и по проводкам ток бежит. Прямо в голову! -Хватит врать, - недоверчиво пробурчал Тудор, стараясь не упустить из виду вход в банк. - Это же электрический стул какой-то получается. -Честное слово, - божился Николай, - ток же слабенький. И вот он тебя успокаивает, успокаивает, и ты, бац! Уснул! -Тише, - зашипел Тудор, - конспиратор ты хренов!

-Вы войдете в историю, - говорил им на прощание лидер немногочисленной пока партии, Василий Коноплев, - как борцы с индустриализмом, глобализмом, и мировым капиталом, скрывшим свою личину под маской международных корпораций. Все эти разбитые стекла "МакДональдсов" не в счет. Настала пора для настоящего подвига. Идите, и войдите в историю. Пять поколений русских бомбистов смотрят на вас сейчас из глубины веков. -А при чем здесь русские? - спросил Тудор. - Мы же молдаване. -Какая разница, - сурово ответил Коноплев, - главное ведь в бомбисте не это. Бомбист, молдаванин ион, или русский, еврей или поляк, все равно бомбист. -В бомбисте главное это бомба, - поддержал Николай, - все остальное неважно. -Верно, - обнял Колю Коноплев, - ты настоящий бомбист, раз понимаешь это.

-Еще минут десять есть, наверное, - сказал Тудор, не сводя глаз с улицы, - то-то шуму будет. -А все-таки хорошо, - заметил Николай, - что мы именно с этого козла решили начать. Я его ненавижу.

-Родика, - как-то попытался он повлиять на сестру, - это не дело. То, чем ты занимаешься, нехорошо. -Это еще почему, - сестра очень уставала, и по вечера долго лежала на диване с поднятыми на стену ногами, - что за бредни? Я ничем, кроме работы, не занимаюсь. Уж ты-то должен знать. -Так я как раз и о работе! - объяснил Николай. - Негоже тебе этим заниматься. Ты своей рабской покорностью судьбе, то есть, не судьбе, а сложившимся сейчас условиям угнетения, просто-напросто играешь на руку таким уродам, как твой хозяин! -А чем ты мне прикажешь заниматься, - удивилась сестра, - если в переводчиках сейчас, когда полстраны знает английский и итальянский языки, нужды нет? -А зачем ты тогда на переводчицу учиться стала? - был неумолим Николай. -Потому, - устало закрыла глаза сестра, - что я всегда мечтала переводить стихи. Хорошо, по-настоящему переводить. И прозу. Это мое призвание, понимаешь? Но сейчас оно не востребовано. А еще потому, что я была наивной, как ты сейчас. -Все равно, - сжал кулаки Николай, - ты не должна быть горничной! -А кто будет платить за твою учебу в университете, за квартиру, за еду, за лекарства для твоего младшего брата, и за сигареты твоей безработной матери? -Не надо, - Николаю доводы сестры не понравились, - все сводить к банальной жратве. Не надо персонализировать. Вот. -Ты бы лучше, - не стала спорить сестра, - набрал мне ванную. А я пока полежу и отдохну. Сил нет, вымоталась.

-Ты, может, еще и спать с ним будешь, если он захочет? - возобновил Николай разговор, вернувшись из ванной. - И какие у тебя будут оправдания? Конечно┘ У раба постепенно исчезают моральные ценности┘ -Если захочет он, или какой другой хозяин, - искренне ответила сестра, - буду спать, и столько, сколько потребуется. -Ну, да, - горько обронил Николай, - чего не сделаешь ради денег. -Чего не сделаешь ради людей, - поправила сестра, - которые тебе дороги. И, чтобы кормить их, будешь спать с кем угодно. У меня нет выбора. -И давно? -Нет, - рассмеялась Родика, - нет, он от меня этого не хочет. Я для него просто вещь, домашний комбайн. -Ты говоришь мне правду? - подозрительно спросил Николай.

-Идиот, - презрительно сказал Тудор, сверяя время с часами над банком, - над этой его идиотской коляской весь город потешается. Тоже мне, новая аристократия. -Ничего, - угрюмо поддержал друга Николай, - сейчас мы ему покажем, что такое настоящая революция, и научим, как обращаться с людьми труда. -Николай, - спросил его Тудор, - сейчас, возможно, для нас будет все кончено. Ответь мне на один вопрос, только честно. -Конечно, спрашивай. Я буду предельно искренен. Ты же мой товарищ. -Только не обижайся. Николай, скажи честно, твоя сестра, она спит с этим Стурадзой? -Нет, - ответил Николай. -Я просил тебя быть честным. -Она говорит, - попытался быть честным Николай, - что нет. -Ты веришь ей. -Тудор┘ Мне трудно говорить об этом┘ -Николай, я же просил. Мы товарищи. Будь честен. Ты веришь своей сестре, когда она говорит, что не спит со своим хозяином, бывшим премьер-министром, и эксплуататором, Стурадзой? -Хорошо, Тудор. Мы товарищи. Я буду честен. Я не верю своей сестре, Родике, которая говорит мне, что не спит с хозяином. Мне кажется, что она все-таки состоит в интимной близости с бывшим премьером Стурадзой, в доме которого работает горничной. -Что дает тебе основания думать так? -Мне кажется, что любой здоровый мужчина с нормальными инстинктами непременно соблазнит красивую девушку, которая будет работать у него горничной. -Это так, - отмахнулся Тудор, - но это касается бывшего премьер-министра Стурадзы, который и так получит сейчас надлежащее ему наказание. Я спрашивал: что дает тебе основания думать, что твоя сестра уступает притязаниям своего хозяина? -Она в плену ложных заблуждений, товарищ. Обывательские ценности, в виде жратвы для семьи, оплаты моей учебы в университете, заставят ее уступить. -Товарищ. Я хочу, чтобы ты знал. На самом деле твои подозрения сестры есть не что иное, как завуалированная ревность. Ты хочешь вступить в интимный контакт со своей сестрой, и потому ревнуешь ее к мужчинам. -Ты не прав, товарищ. -Нет, товарищ. Я говорю правду. Ты хочешь свою сестру. Подумай, и ответь правду. -Что ж, - нехотя сказал Николай, - я вижу, что партия всевидяща. И стыжусь лишь одного: того, что пытался скрывать что-либо от нее. -Ты не должен так больше поступать. Партия всегда авторитет. Стремления же переспать со своей сестрой ты стыдиться не должен. Ведь мы, хоть и придерживаемся националистических воззрений, считаем, что отчасти правы и марксисты, и анархисты. Твоя сестра самка, а ты самец. И, стало быть, тебе нечего стыдиться. -Да, - радостно признался Николай, - все действительно так, как ты говоришь, товарищ. И это вредило моим убеждениям. Я ненавидел эксплуататора Стурадзу за то, что он состоял в интимной связи с моей сестрой. А ведь я должен был ненавидеть эксплуататора Стурадзу просто за то, что он эксплуататор! -Ты несправедлив к своей сестре! -Вот как?! -Да. Дело в том, что мы, комитет партии, установили наблюдение за домом Стурадзы, чтобы выяснить, состоит ли в интимном контакте с ним твоя сестра? -Что показали наблюдения товарищей? - спросил Николай. -Они показали, - торжественно сказал Тудор, глядя на медленно приближающуюся ко входу в банк коляску, - что твоя сестра, хоть и слепа в идеологическом плане, но совершенно порядочна в личной жизни. -Иными словами┘ -Иными словами, товарищ Николай, твоя сестра Родика не состоит в интимной связи со своим хозяином, у которого работает горничной, у проклятого бывшего премьер-министра Стурдзы.

-Почему же ты, товарищ, сообщил мне об этом только сейчас? Почему партия, вместо того, чтобы рассеять мои опасения, не оказала мне помощь? Почему не успокоила, чтобы я, вместо бесполезных личных терзаний, посвятил себя исключительно революционной агитации и борьбе?! Разве я заслужил такое недоверие. -Это вовсе не недоверие, товарищ. Дело в том, что┘ В общем, понимаешь┘ Дело в том, что известие о непорочности твоей сестры, оно┘

Тудор специально тянул время, пока, карета, наконец, не подъехала ко входу. Тогда он вздохнул, повернулся к Николаю, обнял его, и шепнул на ухо, увлекая к банку:

-Известие о непорочности твоей сестры, товарищ, это прощальный подарок партии!

-Это нехорошо, - сказал сам себе Стурдза, - неприлично, как-то получилось┘

-Главное, - учили его в школе менеджеров, - умейте анализировать и не бойтесь этого.

Школу он закончил с отличием, что ж, значит, и анализировать умел. Забыв о журналистах, швейцаре, делах, бывший премьер-министр стоял, чуть покачиваясь в осеннем воздухе, и пытался понять, чем ему так неприятна серебряная ложечка. Конечно, это все из-за горничной. Если уж начистоту, то никакая она не фамильная, и не очень серебряная. Если уж совсем честно, ложечка была сделана из мельхиора. Ну, и, конечно, никакого фамильного столового набора у Иване на было: мельхиоровые ложки, вилки, и чайные ложечки он купил в 1987 году. Совершенно случайно, у какого-то румына. Тогда как раз в Румынии расстреляли Чаушеску, и румынам разрешили ездить в Молдавию, покупать продукты. Чаушеску довел страну до ручки: бедные румыны сметали с прилавков молдавских магазинов макароны, соль, сахар, масло, овощи. Голодные, как саранча. Вот как раз один из них и предложил Ивану Стурадзе приобрести мельхиоровый набор для семьи.

-Сколько же я ему тогда отдал, - пробормотал Иван, - кажется, литр? Нет, больше.

Да чего уж там, мрачно размышлял Иван, глядя на невесть откуда взявшегося прямо перед его носом маленького паука, зависшего в воздухе, если быть до конца честным, то весь он - фальшивка. Как его столовый набор. Фамилию Стурадза его отец себе присвоил, когда в послевоенной неразберихе создавалась новая паспортная база данных. На самом деле к роду Стурадза, - действительно существовавшему, - никакого отношения они не имели. Звали их просто - Срузы. И родом были они из крестьян, принадлежавших помещикам Стурадзам. Это уже потом Ивану удалось, подкупив какого-то спившегося архивариуса, выправить себе родовое дерево, и доказать свое прямое родство с боярским родом. Слава Богу, большевики всех Стурадз перестреляли, когда в Молдавию пришли, и доказать самозванства Ивана было некому. Сколько он тогда заплатил архивариусу? Кажется, две тысячи рублей. Ну, ничего, он потерял немного. Ведь на следующее утро была так называемая реформа Павлова, и деньги совершенно обесценились. Кстати, о предстоящей реформе ему сказал по секрету друг, комсомольский вожак Дима Драгиш. Они тогда много дел вместе провернули. Обкомовское имущество только и пропадало из красивых зданий, где правильные товарищи работали. Счета тоже моментально обнулялись. Всюду были нищие, полно нищих. Но даже самый последний молдавский нищий был богач по сравнению с обшарпанными румынами, наводнившими Молдавию после гибели Великого Кондукатора.

Иван заплакал. Швейцар, приветливо державший дверь банка, тоже пустил слезу. Журналист "Инфу-в-маркета" огорченно зашмыгал. По стеклу, за которым виднелось лицо секретарши, поползла капля: стекло помутнело, девушка плакала. Начал накрапывать дождик.

-Вот и крутись, жена, как хочешь. А еще через неделю, говорят, капусту привезут. Меня берут. А на уголь, на уголь нет, не взяли. Интеллигентов, говорят, на уголь не берем.

Да. Так оно и было. Его отец, лаборант, почти ученый, ходил разгружать вагоны с овощами, когда у Ивана родился младший брат, и зарплаты перестало хватать на четверых. Вот вам и советское благоденствие, уроды. И еще старик, вспомнил Иван, да, старик пенсионер, живший этажом ниже. Он получал пенсию, - шестьдесят рублей, - которой ему не хватало, конечно. Родственников в Кишиневе у старика не было, это был русский. Отслужил в армии, и осел в Молдавии. Старик был смешной, носил полосатую майку (тельняшка - шептались ребята во дворе), и постоянно травил байки про то, как утер нос самому адмиралу Канарису. Пенсионера обожали все дети. Как-то раз Иван увидел, что старик, согнувшись, шарит в темноте подъезда, решил, что тот что-то потерял, и хотел помочь. Обычно добрый почему-то старик рассердился, и ударил мальчика палкой. Иван отбежал, спрятался, и стал наблюдать.

-И вы, - с ненавистью шептал Стурдза, стоя у входа в собственный банк, - вы тоже стариков без хлеба жрали, коммунисты проклятые. Просто прятать это хорошо умели. Не только мы их жрем, вы тоже, вы, вы, вы жрали!

Но разве это оправдание для нас сейчас, подумал Стурадза, и, честно анализируя, ответил, нет. Оттого горько стало Стурадзе, и что-то ударило больно его под сердце, и глаза у него стали совсем другие.

-И кучеру, - сказал он, - тоже зарплату повысить. Коляску продать. Лошадей подарить детской спортивной секции. А кучера перевести в шоферы. И чтоб больше ни на кого в доме голос не повышала, твою мать! Ясно я выразился?

Испуганная жена кротко соглашалась, думая, что же случилось с Иваном. Тот же, отдав распоряжения, глянул в небо, и то увидело, что у рта Ивана теперь - горькая складка, которая навсегда изменила лицо человека.

-Отныне, - негромко сказал Стурадза, направляясь, наконец-то к банку, - я буду жить ради людей. И в сердце моем ничего, кроме доброты, больше не будет.

Бог обрадовался. Швейцар обрадовался. Журналисты обрадовались, и даже глупая секретарша, уставшая было ждать шефа, обрадовалась. А когда Иван был уже почти у двери, и увидел вдруг высокую, статную женщину в черной накидке на белое, влажное тело, с пустыми глазами, то не поверил себе, потому что думал: такое только в сказках бывает.

-Итак, мой друг, - мягко пророкотал Настасе, - когда же я буду иметь счастье лицезреть президента Молдавии? -Не спешите, - улыбнулся в ответ советник, - куда вы все время торопитесь, господин премьер? Президент отдыхает. У него много дел. -Нелогично, - сладко улыбнулся Настасе, - как может много отдыхать человек, у которого много дел? -После того, как множество дел сделаны, - очень сладко улыбнулся советник, - не грех и много отдохнуть┘

-В случае, если меня не примет президент вашего эфемерного государства, может разразиться дипломатический скандал, вы понимаете это? Я премьер-министр большого государства, которое уже вошло в НАТО, и вот-вот войдет в ЕС. Меня устроит только встреча с президентом, слышите вы, с президентом Молдавии!

Советник молча глядел в переносицу румына. Несмотря на злой вид, он был отчасти смущен. Показывать президента Настасе было нельзя. Доронин бы снова понес чуть про тараканов, или Заднестровье, а румын мог бы принять это за чистую монету. Весь мир узнает, что президент сошел с ума. И тогда дипломатического скандала не миновать. Румыния этого только и ждет: соседям давно неймется под шумок новых преобразований в Европе хапнуть себе несчастную Молдавию. Вечно все хотят нас поиметь┘ Украинцы отобрали Буковину и выход к морю, русские - вообще независимость, а теперь вот румыны решили проделать еще раз тот же фокус.

-Одно дело идея, - объяснял он коллегам, - да и к тому же, этим можно шантажировать русских, которые нам пока могут газа подкинуть, или, там, хлеба. А другое, если мы и в самом деле объединимся с румынами. И что тогда будет? Нас всех попрут из президентского дворца, в нем оборудуют покои для губернатора провинции, а нас всех разгонят по домам.

-Послушайте, - вздохнул советник, - мой глубокоуважаемый друг. Конечно, вы проницательны. Причем настолько, что я даже не могу описать вам всю степень вашей проницательности. Честно говоря, я решил было слукавить, но сейчас вижу, что с таким человеком как вы, это бесполезно. Может быть, я буду груб, но я, черт возьми, буду груб, и черт с ним! Так вот, вы, господин премьер-министр Румынии, являетесь чертовски проницательным человеком!

-Так вот, черт побери, - стучал по столу советник, - я сказал всем, давайте будем честны с Настасе, все равно этого старого, прожженного политика не обманешь! Он умен, как дьявол, и лукав, как бес. Все равно он поймет, что тут дело нечисто. -А вам что ответили? - жадно спросил Настасе. -О, они, все эти советники президента, ну, за исключением меня, конечно, они сказали, да, мы знаем, что господин премьер-министр Румынии Адриан Настасе умен, как дьявол, но ты все равно попытайся схитрить. И вот, к чему это привело? -Я вас раскусил, - улыбнулся довольный Настасе, - да, я вас раскусил. Признаю, мне приятно, мой друг, слышать от вас о том, что вы понимаете всю бесполезность ваших уловок. Позвольте сделать вам ответный комплимент: вы тоже, как мне кажется, неглупый человек. -Благодарю. Итак. Будем говорить начистоту. Когда человек становится не похож на себя, - томно вздохнул советник, - о чем это говорит? -Женщина, - тонко улыбнулся Настасе, - в дело замешана женщина. -Совершенно верно, мой друг, - прошептал советник, и я в очередной раз поражен вашей проницательностью. Черт побери! Президент влюблен. Потрясающая красавица! Прекрасная девушка. Но президент не принадлежит одной красавице. Одной женщине. Президент принадлежит всей нации! Как вы, премьер-министр Настасе, принадлежите всей Великой Румынии! -О, да, - скромно согласился Настасе, не скрывая довольной улыбки, - итак, ваш президент┘ -Мой президент вот уже два дня пропадает в объятиях красавицы, вернувшей ему молодость, мой друг. Безусловно, он понимает, он все понимает. Он знает, что здесь, в Кишиневе, находится величайший румын за всю историю нашего величайшего народа. Он знает, что у вас есть несколько вопросов, на которые он незамедлительно даст ответ. Но он - в любви. И отблагодарит вас за это, потому что вы, премьер Настасе, подарили ему эту любовь! -Я?! Каким образом?! -Вы же понимаете, - перешел советник с крика на шепот, - что президент не может отлучиться от жены в ночное время вот так, без повода. Все его прежние уловки она знает. Вот он и сказал ей, что работает все эти три дня с вами. Более того, президент так и сказал мне: премьер Настасе тонкий человек, ценитель политики и любви┘ -О, да! -И он, к тому же, преданный друг. Он, безусловно, сразу поймет, что тут замешана женщина. И, безо всяких вопросов, примет на себя роль помощника в любовных делах. И отдохнет два дня в окружении настоящих друзей, бессарабских румын. А на третий день, сказал президент, я встречусь с настоящим другом, великим Румыном Настасе, и поблагодарю его за все, что он сделал ради меня, и моей любви.

-Да, - сказал он убежденно, - я с самого начала понял, что у президента роман, и, будучи настоящим джентльменом, решил подыграть ему в этом!

-Разумеется, президент уже завтра примет вас, и вы побеседуете. Но предварительно, мой друг, - увы, протокол, протокол, - скажите, каковы самые важные вопросы, которые вы бы хотели обсудить? Ведь не об экономике же вы приехали говорить в Молдавию. -Да какая уж у вас эконо┘ Простите. Да, я прибыл с миссией от президента Румынии. Мы хотим прояснить некоторые моменты. -Говорите. -Итак, первое. Мы взволнованы слухами о каких-то волнениях в Заднестровье. Это тем более удивительно, что наши эмиссары в Заднестровье докладывают нам, что в регионе все спокойно. -Отлично. Президент даст вам исчерпывающие объяснения. -Далее. Нас несколько раздражает ситуация, сложившаяся с гражданами Молдавии, которые всеми правдами и неправдами пытаются выехать в Европу. А Румыния становится перевалочным пунктом. У нас большие проблемы с Европейским Союзом┘ -Проблема будет решена. Каким образом? Президент вам объяснит. От себя же я могу добавить лишь: проявите милосердие. Ведь мы, молдаване, встречали вас с распростертыми объятиями, когда вы приезжали к нам за продуктами в конце 80-хх годов. -Хорошо, - чуть поморщился Настасе, - мы уладим это с президентом. И проявим милосердие, а вы - желание помочь нам. Далее. Ходят слухи, что президент болен. Он стал реже появляться на публике, и, говорят, почти не выходит из дворца. -О, - понимающе улыбнулся советник, - думаю, это мы уже обсудили┘ -Разумеется, - кивнул Настасе, - мы, как джентльмены, не будем заострять на этом внимание. Каждый имеет право на любовь.

-Кстати, советник, - живо обернулся Настасе, когда мужчины уже распрощались, - я прошу вас помочь мне в одном деликатном деле. -Конечно, - понимающе улыбнулся советник, - дамы приедут прямо в ваш гостевой домик. -Нет, - отмахнулся Настасе, - это-то как раз и не важно. Я ведь┘ -Приятные молодые люди, - еще более понимающе улыбнулся советник, - будут счастливы скрасить ваш вечер. -Да нет же, - досадливо сказал Настасе, - что вы меня все время перебиваете? Не обижайтесь, я просто взволнован, потому что тема действительно интимная. Это вам не мальчики - девочки. -А что же? Вы, господин премьер-министр, настоящий ценитель. Не мальчики и не девочки┘ Кто же тогда?! -Это вопрос интимный, но секса он не касается, - пояснил Настасе, - просто когда-то, много лет назад, я был в гостях в Молдавии. И вот, представьте себе, потерял где-то столовый набор, который всегда брал с собой в путешествие. Великолепный столовый набор. Я, знаете ли, привык есть с серебра. То есть, с мельхиора, конечно. Простите, все время путаю. -И? - заинтересовался советник. -Не могли бы вы, безо всякого шума, конечно, - попросил премьер-министр Румынии, - поискать этот набор во всех антикварных магазинах вашего города. Мне почему-то кажется, что человек, который нашел этот набор, настоящий неудачник, которому постоянно нужны деньги. Наверняка такой человек понесет набор в ломбард, закладывать. А уже оттуда набор попадет в магазин┘ -Это какой-то конкретный человек? - уточнил советник. - Может быть, я поговорю с нашим контрразведчиком? -О, нет, не стоит, - стыдливо сказал Настасе, - говорю же, я набор где-то забыл. И у кого конкретно он оказался, не знаю. Просто предполагаю. -Мы проверим все антикварные магазины Кишинева, мой друг, - сказал советник, - я вам даю слово. -Благодарю вас. -Раз уж так, - решил пользоваться моментом советник, - я бы хотел вам напомнить кое о чем. Маленькая услуга для нас┘

Настасе внимательно поднял брови, показывая, что он весь - внимание. Советник вспомнил, что в этом году, в бюджете образовалась огромная дыра. Срочно нужны были деньги. А в республике в этом году, к счастью, собрали небывалый урожай подсолнечника. Поэтому в стране появился излишек подсолнечного масла. Прекрасного, золотистого, пахнущего семечками подсолнечного масла. А Румыния, как на грех, на его ввоз из Молдавии ввела запрет. Конечно, запрет был и на ввоз из Молдавии мяса, и молока. Но это-то правительство не смущало: избытка ни того, ни другого в Молдавии нет. А вот масла в этом году было, хоть залейся.

-В общем, помогите нам хоть так, - попросил он, - снимите запрет на ввоз масла хоть на месяц. Мы в долгу не останемся.

-Пока я премьер-министр Румынии, моя страна НИКОГДА не купит у вас подсолнечного масла. Зарубите это на вашем наглом бессарабском носу. Завтра я жду встречи с президентом.

ХХХХХХХХХХ

-А вы уверены, что он нам поможет?

-Запомни, - наставлял пресс-секретаря президент, - во время визита тщательно следи за руками Турлева. Не спускай с них глаз! Считай это моим первостепенным приказом. -А что у него с руками? - слабо пожимал плечами Балан. - Насколько я заметил, ногти у него всегда чистые, хоть и обкусанные. -Дело не в ногтях, - досадливо пояснял президент, - хрен с ней, с траурной каемкой. Проблема в том, что у Турлева клептомания. -Вы, право, преувеличиваете, - Балан смеялся, погасив окурок прямо о край массивного президентского стола, - то, что ваш премьер-министр ворует, знают все. Но он вор в крупных масштабах. -Видишь ли, - хмуро ронял президент, встав у окна, - он еще и клептоман. -Неужели? - недоверчиво смеялся пресс-секретарь.

-Понимаете, - морщась, объяснял Балан ошеломленным британским дипломатам, заметившим, как Турлев смахивает спички со стола, и кладет себе в карман, - это старый молдавский обычай. У нас считается, что если ты побываешь в гостях, и не прихватишь на память, тайком от хозяев, конечно, что-нибудь, символизирующее огонь, пламя, то ты наносишь этим хозяину страшное оскорбление!

-Ну и хрен с тобой, - негромко и с ненавистью сказал пресс-секретарь, - все равно это самолет молдавской авиакомпании, так что перед иностранцами ты нас уже не опозоришь.

-Знаете, Балан, - начал он, доверительно глядя на ботинки пресс-секретаря, - я уверен, что вы просто-напросто пропадаете в президентском дворце. -Там легко пропасть, - зевнул пресс-секретарь, - еще бы, пятьсот комнат. -Да я не об этом, - слегка обиделся Турлев, - я в глобальном смысле. -О, - рассмеялся Балан, - да вы глобалист. -Естественно, - не понял шутки премьер, - ну, да речь не об этом. Как вы смотрите на то, чтобы стать моим секретарем. А? Первый секретарь премьер-министра. Звучит? -Не думаю, что президент обрадуется, когда узнает, что его работников переманивает к себе премьер-министр. -Бросьте, - отмахнулся Турлев, и машинально положил еще одну салфетку себе в карман, - все равно ведь президент является фигурой декоративной. -Да что вы? - весело оживился пресс-секретарь. -Даю вам честное слово, - важно прошептал Турлев, - я уже обо всем знаю. Только никому ни слова. Это государственная тайна. -Я вас слушаю┘ -Президент, только повторяю, об этом молчок, выжил из ума. Мне об этом по секрету сказал кое-кто из президентского дворца. Судя по всему, советники это прячут от народа. А зачем? Зачем, спрашивается, ломать комедию, если есть Конституция?! А ведь в ней прямо написано, что, в случае, если президент погибнет или тяжело заболеет, то его обязанности исполняет, до очередных выборов, премьер-министр. Ну, как? Хотите быть моим первым секретарем? Все равно это ненадолго. Потом опять станете пресс-секретарем. Но уже - при президенте Турлеве.

-Послушайте, - жалостливо сказал он, - ответьте мне на один вопрос, только будьте искренни, как на исповеди. -Конечно, - закивал Турлев, - конечно. -Правда, что ваше образование ограничено восемью классами средней школы, и училищем для трактористов? -Что вы! У меня диплом Аграрного Университета. -Да нет, - досадливо махнул сигаретой Балан, и рявкнул, - да прекратите вы тащить мои спички в карман! Отдай обратно! Здесь вам не британский МИД, здесь за воровство можно и в ухо получить! -Простите, - смутился Турлев, - только не сердитесь. Это же болезнь. -Ладно, - смягчился пресс-секретарь, - прощаю. Так вот, о том, что вы диплом купили, знает вся Молдавия. Я говорю о реальном образовании. Это правда? -Ну, в общих чертах, конечно. Но вы не подумайте, я ведь постоянно занимаюсь самообразованием. -Ладно, - грустно кивнул пресс-секретарь, - кстати, хотите поглядеть на Бельгию? Как раз над ней пролетаем. О, Брабант, шоколад, кружева, прелестные молочницы┘ -Что? - открыл рот Турлев. -Ничего, - мягко сказал пресс-секретарь, приподнимая подбородок премьер-министра (рот закрылся), - ничего, мой нежный и ласковый зверь. -Чего? - рот Турлева вновь открылся, но на этот раз еще шире. -Видите ли, - терпеливо пояснил пресс-секретарь, развеселившись, - мой друг, глядя на раскинувшуюся под нашим самолетом Фландрию, пардон, Бельгию, я испытал некоторые чувства, которые можно охарактеризовать одним словом - "ностальгия". Это тем более удивительно, что в Бельгии я никогда не был. Но это ностальгия по тому, чего никогда не было. Постарайся понять, что и такое бывает. Ряд образов. Пепел Клааса стучит в мое сердце, хоть он, этот пепел, и остыл за несколько сот лет. Человек, читавший "Легенду об Уленшпигеле", меня поймет. -Я читал, - обиделся Турлев, - в школе. -А, ерунда, - отмахнулся Балан, - паршивое детское издание, из которого вырезали все самое интересное. Впрочем, вы говорили что-то о том, как станете президентом. -Вот-вот, - обрадовался смене темы Турлев, - президент, значит, выжил из ума, и нам, значит, нужно его отправить на пенсию, а меня назначить, президентом -Значит, президентом вас, значит, назначить? - передразнил Балан. -Точно! - согласился Турлев.

-В Молдавии же, - заплетающимся языком - ни дня без свадьбы, и ни одной свадьбы без музыкантов. Вот и деньги для бюджета. Как оно вам?!

-Надо открывать мини-заводы по сбору и расфасовке отходов жизнедеятельности крупного и мелкого рогатого скота. -Простите? - не понял журналист. -Чего ж тут непонятного, - широко улыбнулся Тарлев, - навоз соберем, спрессуем, засушим, да и обогреемся. Даст Бог, не пропадем. Мы, молдаване, народ православный, Бог нам не даст пропасть. -Что ж, - растерялся журналист, - это┘гм┘ действительно┘ неожиданное решение┘ -Трудолюбие и героизм жителей города Рышкань стали сегодня символом цивилизации севера Молдовы, - вдруг ни с того ни с сего ляпнул Турлев, и ласково улыбнулся в экран, - у иверяю вас в этом, поскольку только вчера вернулся из рабочей поездки на Север. -Что?! - шепотом прокричал ведущий. -Я говорю, - охотно повторил Турлев, - трудолюбие и героизм жителей города Рышкань стали сегодня символом цивилизации севера Молдовы. Чего тут непонятного? Кстати, пользуясь случаем, хотел бы передать всем жителям города Рышкань самый горячий привет и наилучшие пожелания от себя, как от премьер-министра, так и от человека, и от гражданина Молдавии!

-Оно ведь как, - добренько улыбаясь продолжал он, - говорят, молодежь, да молодежь наше будущее. А я скажу, что и старики не прошлое! Им ведь еще жить да жить. Особенно если кто, как мой дед, будет орехи с медом в банку закатывать, и потом это снадобье по чайной ложке в день кушать! -Интересно, - слабенько улыбался ведущий, - очень интересно. Но вернемся к общеполитическому┘ -А бывает и такие, - вспомнил Турлев, - кто лимоны с сахаром порубят, мелко очень, и тоже в банку закатают. Только, я вам скажу, лимоны, они меда просят. А сахар это очень вредно для здоровья. О! Кстати. О здоровье. Знаете, я ведь более чем уверен, что развитие футбола способствует воспитанию и подготовки молодежи, поскольку этот вид спорта является как социальной, так и культурной деятельностью!

-Господи, - тихо сказал Балан, - за что ты проклял мою страну?! -Простите? -А, - вспомнил о Турлеве Балан, - ничего. Это я так. Мысли вслух. -Думать много очень вредно, - убежденно сказал премьер-министр Молдавии, - а еще вреднее много читать. Нужно быть этим, как его, ах, да, самодостаточным. А человек, который много читает, самодостаточным быть не может. -Это вы откуда взяли? - недовольно спросил Балан. - Что значит, читать вредно? Ну, откуда вы знаете?

-О вреде чтения я прочитал в журнале "Космополитэн".

ХХХХХХХХХХХХХХХ

-Ну, а все-таки, мой друг, кто рассказал вам о том, что президент, якобы, болен? -Не скажу, - заупрямился Турлев, - думайте сами. Вот вы все говорите, что я, мол, дурак┘ да не отнекивайтесь, я все знаю. А ведь Турлев не дурак. -Ну, еще бы, - пошел ва-банк Балан, - дурак два миллиона просто так не украдет. Ему на это мозгов не хватит. Вы, кстати, знаете, как вас теперь называют? Ну, после истории с кондитерской фабрикой и кредитами? "Бомбонелом"! (конфетка - прим. авт.). Какой позор! Премьер-министр "Бомбонел"! -А что делать? - обиженно спросил Турлев. - Пускай обзываются. У меня жена, и двое детей. Мне семью кормить надо. Кто о них позаботится, если не отец? -У меня в подъезде, - презрительно сказал Балан, - какая-то старуха торгует наркотиками. И аргументы у нее точь в точь, как ваши. -Неужели, - удивился Турлев, - у этой старухи тоже жена и двое детей? -Не придуривайтесь, - одернул премьера Балан, - вы ведь действительно не дурак. -Послушаю я вас через год, - угрюмо ответил Турлев, - когда президентом буду. -Президентом вы не будете, Турлев, - покачал головой Балан, - никогда. Даже думать не смейте. -Я вам, - терпеливо объяснил Турлев, - все, кажется, по полочкам разложил. Президент, судя по всему, тяжело болен. По Конституции, в таких случаях, руководство страной берет на себя премьер-министр. -Зачем вам, - вздохнул Балан, - быть президентом. Вы ведь и так, при ваших-то умственных способностях, высоко взлетели. -Родина в опасности, - надулся Турлев, - и я, как патриот, как гражданин, не могу смотреть на это спокойно. -Ну что, что вы сделаете? - спокойно спросил Балан. - Экономику поднимете? Как? Дерьмо спрессовывать будете, и за кордон продавать, как экологически чистое? Окститесь. -Если этот ваш Доронин, - спросил с лукавой улыбкой Турлев, - такой умный, то почему за четырнадцать лет независимости мы становимся только беднее? -Да потому, чудак вы этакий, - холодно объяснил Балан, - что Молдавия сама, отдельно, существовать не может. Никогда. И с каждым годом мы будем становиться все только беднее. Доронин человек умный, и это прекрасно понимает. -Вы циник, - пафосно сказал Турлев, - почему это мы не станем никогда жить лучше? -Вот вы, - ткнул пальцем в грудь собеседника Балан, - против коррупции и кумовства? -Конечно! Это бич нашей страны! -Ах, да, конечно. Я же забыл. Патриот и гражданин. Кстати, - отвлекся Балан, - я слышал, что ваш сын в этом году школу заканчивает. В следующем, стало быть, поступать будет? -Да, - с охотой поддержал разговор о семье Турлев, - надо будет устраивать оболтуса. Врачом хочет быть. -Хотите, я с ректором Медицинского университета поговорю? Он мой хороший знакомый. Мальчика без конкурса примут, на бесплатное отделение. -Конечно.

-Вот поэтому мы всегда будем жить в дерьме. Потому что каждый гражданин и патриот Молдавии против коррупции и кумовства, но при случае с удовольствием ими воспользуется. Ясно? -Нет, - искренне ответил Турлев, - не вижу связи. При чем здесь коррупция? И мой сын? -Президент бы меня понял, - вздохнул Балан, - поэтому он, умный человек, не предпринимает попыток что - либо изменить. Он знает, что Молдавия никогда не станет жить честно, и, стало быть, богато. До тех пор, конечно, пока Молдавия независима. В то же время, он делает все, чтобы Молдавия была независимой. Впрочем, к чему я все это? -Да, к чему? - поинтересовался Турлев. -К тому, что у нас сложилось некое хрупкое равновесие. Президента любят. Мы живем бедно, но - живем. А если вдруг его отстранят от власти из-за его психической болезни┘ -Значит, - обрадовался Турлев, - он и в самом деле болен?! -Да, - подтвердил Балан, - он болен. Но вы об этом никому не скажете. -Как это, не скажу?! Мне нужно сейчас же срочно приготовить обращение к нации! -Не надо, - мягко попросил Балан, - Турлев, обращаться к нации. Что ей до ваших обращений? Автобусы ходят? Хлеб по утрам в магазинах продают? Вино давят? Мамалыгу варят? Ну, и оставим все, как есть. -Вы меня не убедили, - жестко сказал Турлев, - по приезду домой я немедленно выступлю по телевидению. -Вы очень упрямы, - вздохнул Балан, - прямо как мой покойный дедушка. -О, покойный, - расстроился добрый семьянин Турлев, - мои соболезнования. -Благодарю вас, - промокнул глаза салфеткой, вытащенной из нагрудного кармана Турлева, пресс-секретарь, - вы очень добры. А выступлений по телевидению не будет. И я вам сейчас объясню, почему. -Не пытайтесь, - поджал Турлев губы, - я же сказал, что твердо решил взять на себя полномочия президента. Так велит мне долг. Страна не может быть обезглавленной. -Боюсь, - усмехнулся Балан, - я смогу вас переубедить.

-Вы не станете президентом потому, что президентами бывают только живые люди.

-Нина, ты? - спросил Балан, после чего усмехнулся, и трагическим голосом произнес, - Записывай скорее срочное сообщение к нации. Сегодня, в 14 ноль-ноль по молдавскому времени, в результате долгой и продолжительной болезни┘ Записала? Нет, давай лучше, после долгой и продолжительной. Да, да. Вместо "в результате". Оно канцелярией попахивает. Итак, после долгой и продолжительной болезни, скончался премьер-министр Молдавии, Василий Турлев. Да, представь себе. Буквально час назад. Нет, почти не мучался. Попросил всех выйти из салона. Прямо в самолете, да. -Диктуй скорее, - начальница пресс-службы Турлева волновалась, - да быстрее. -Малышка, мы сходим в кино на этой неделе? -Ох, Балан, - хихикнула Нина, - не сейчас же о таких вещах говорить. -Когда же о них говорить, - сдобным голосом сказал Балан, закрыв глаза, и томно прикасаясь к промежности, - если не сегодня? Ведь уже две недели прошло┘ -Ох, шалун. Ну, диктуй же! -Скрывая, - монотонно говорил Балан, вытаскивая из карманов мертвого Турлева салфетки, зажигалки, пепельницы, и часы, - свою тяжкую болезнь от народа, он до последнего часа, не щадя себя, исполнял трудные обязанности премьер-министра, за короткие годы сумевшего пусть не возродить, но стабилизировать экономику нашей страны┘ нет, лучше напиши - нашей молодой республики. Это более волнующе. Записала.? -Записала. -Ты была такой страстной, Нина. Твоя промежность пылала. Я до сих пор чувствую ее жар, моя дьяволица, - просипел в трубку Балан, который все больше возбуждался. -И чем же ты, - засмеялась симпатичная толстушка Нина, - чувствуешь этот жар, мой укротитель? -О, - выдохнул Балан, - я чувствую его всем телом, но прежде всего, своим мужским естеством. -Как я хочу, - отрывисто сказала Нина, - чтобы ты снова ворвался им в меня, вспорол своим вздыбленным естеством мое брюхо, отстегал им┘ -О, да, я жду дня, когда смогу сделать это, когда схвачу твою жаркую плоть, ког┘

-Гм, господин Балан. Говорит майор радиотехнической службы СИБ. Просим не занимать секретную линию очень долго. -Ах, да, да. - открыл глаза Балан, и принял деловитый вид, слыша смущенное хихиканье Нины, - И вот, из-за перегрузок в работе Василий Турлев, до последнего часа сражавшийся за экономику нашей страны┘ Нет, сейчас уже страны. Нельзя повторяться. Так вот, сражаясь за нее, он погиб, погиб, как в бою. Скончался патриот. Гражданин. Человек, всей душой ненавидевший язвы нашего общества, - коррупцию, и кумовство, - он боролся с ними до своего последнего часа┘ Записала? -Записала. -Поставь время, и срочно отправляй в печать.

-Скачук? В общем, Турлев умер в самолете. -Да неужели? - встревожился Скачук. -Представьте себе. И так внезапно. Буквально полчаса назад был полон сил, и надежд. Планов. -Каких планов? -Говорил, будто президент выжил из ума. Говорил, будто по Конституции займет его место. -Ох, - расстроился Скачук, - такой молодой и перспективный политик. - А тут, раз, и умер. А я уж было, почти расстроился, но раз у него такие планы были┘ -Да вы все равно расстроились, - подчеркнул Балан. -Конечно, очень расстроился. Какая потеря┘ Ну, так я распоряжусь, чтобы вскрытия не делали? -Ага.

-Да она ведь должна быть обсосанной.

-Тяжелый, бонза, - пропыхтел Балан, и приподнял ноги Турлева, после чего встряхнул тело, - и, раз! И, два!

-Премьер-министр подавился конфеткой!

-Все равно это плохая работа.

ХХХХХХХХХХХХ

-Очень плохая, - вспомнил о стюардессах Балан, и рассмеялся, - хуже некуда. -Вы о чем? - снова забегал перед ним советник по внешней политике. - Вы начинаете меня беспокоить. Смеетесь без толку, бормочете что-то. -Это свойственно всем гениям, - обидчиво ответил Балан, и добавил, - ну, вот мы и пришли.

А помещения дома Техника, равно как и прочие культурные учреждения, и заводы, сдали в аренду под торговые офисы и склады. Одно время здесь даже был супермаркет "Фидель", но после того, как его хозяина убили уличные хулиганы (по иронии судьбы, один из убийц занимался в Доме Техника в кружке кораблестроения) помещения снова опустели. Их опять сдали в аренду, и сейчас здание было поделено на сотни кабинетов, складов, офисов, соединенных лишь мрачными пыльными коридорами (ремонт в коридорах делать никто не хотел, они же общие!), по которым бродили торговцы чаем, канцелярскими товарами и косметикой.

-Здравствуй, мой милый друг, - сказал мужчина, ставший в проеме двери, - я ждал тебя восемь лет!

-Дружище, - нарушил он, наконец, молчание, хозяин, - как же ты безобразно располнел! -А, иди к черту, - беззлобно улыбнулся Балан, - ты все такой же грубиян, Петрика.

-Сам рисовал! - гордо воскликнул Петрика, поймав взгляд гостя. - Разве не прелесть? -Петрика, - объяснил Балан советнику, - человек-уникум. Учился со мной в школе. У всех нас руки из задницы росли, поэтому мы и подались: кто в журналисты, кто в писатели, кто в менеджеры. А Петрика хорошо соображал, учил физику и математику. Руки у него золотые. А все, что вы видите в кабинете, это его хобби. Петрика болен морем. -О, - закивал Петрика, - я рожден покорителем волн. Ты кальян курить не разучился, Балан? -Что ты, Петрика, - улыбнулся пресс-секретарь, - покурю с удовольствием. -Еще бы, - хохотнул Петрика, - ведь курить будем не табак. -А, простите, чем на жизнь зарабатываете? - поинтересовался советник у хозяина.

-Петрика, - шепотом объяснил Балан, - свой первый автомат собрал в 14 лет. Причем не "Калашников", а именно свою модель автомата. С тех пор он увлекается созданием моделей и сборкой конструкций разного оружия. -Но ведь это противозаконно! - зашипел советник. -Он его продает не бандитам, - с достоинством парировал Балан, - а коллекционерам. Это, во-первых. Во-вторых, он зарабатывает на жизнь вовсе не этим. -Чем же?! -Я, - вмешался в беседу гостей Петрика, и протянул гостям чашки, водружая на стол кальян, - приторговываю травкой. Северные районы Молдавии, как сказал наш премьер-министр, царствие ему небесное, являются образцом и идеалом для всех нас. И он не ошибся. Травка у меня из Бельц. Высший сорт!

-Но, все-таки, - спросил он Балана, когда тот упал с люстры, да так и остался лежать у кресла, - зачем вы пришли? Беда какая? -Хорошо, что ты спросил, - провел рукой по лицу Балан, - а то я совсем забыл. -Что-то у меня голова раскалывается, - пожаловался советник. -Да подите вы, с головой вместе. -Простите, - возразил педантичный советник, - как я могу пойти без головы? -Как всадник, - вздохнул Балан, и сел в кресло, - Майн Рида. -И все-таки? - спросил Петрика. -Видишь ли, наш президент, - сказал Балан, - наш старый олух, совсем с катушек съехал. -Послушайте! - попытался было протестовать советник, но упал под стол. -Так вот, - не обращая ни малейшего внимания на советника, продолжил Балан, - старик настолько ополоумел, что целыми днями несет чушь про каких-то говорящих птиц, золотые дали, и синие близи. -Ну ничего себе, - вежливо присвистнул Петрика, - дела┘ -Вот-вот. Да не делай вид, что тебе интересно. Ты ж у нас политикой никогда не интересовался. Как фамилия нашего президента, а?! -Ну, э┘ - замялся Петрика, - Бодюл. -Бодюл, - улыбнулся Балан, - был первый секретарь советской Молдавии. А мы живем в независимой Молдавии. И президент у нас Доронин. В общем, ладно. Съехал он по полной программе. И показать его людям никак нельзя. -Ты, что ли, при нем подрабатываешь? - поинтересовался Петрика. -Ну, да. Вроде как делю душевное заточение. Только хрыч об этом и не подозревает. Я его веселю, как могу. Истории разные придумываю. Недавно вот придумал, что в Заднестровье мятеж какой-то. Старику в радость, он карту разложит, фишки по ней переставляет. Целый день думает, как ему сложную проблему с восточным регионом решить. -А зачем все это? -А затем, что он только об этом думает, и носу из президентского дворца не выказывает. Ну, когда очень уж ему хочется, я ему театрализованные постановки устраивают. В духе: "Чьи это поля? Это поля маркиза Карабаса". Спасаю, так сказать, родину. Кому, как не мне? -Конечно, - посмеялся Петрика, - ты ведь лучше всех в школьном театре играл. Помню, Гамлета сыграл, вся школа восхищалась. -Ага. Спасибо, кстати. А ведь с Ленкой мне это не помогло┘ -Что, - искренне удивился Петрика, - так и не дала?! -Нет, - взгрустнул Балан, - только майку снять позволила. -Вот ведь сука! - искренне запереживал Петрика. - Ну, ничего, плюнь. Я ее недавно встретил, с базара шла. Старая, некрасивая, руки как у обезьяны: мешки с картошкой оттянули. -Действительно, - с ненавистью сказал Балан, - сука. Вот почему все бабы такие, а? Что ни дрянь, то сука! А ведь как любил, как любил┘

-Ладно, - вернулся к цели визита Балан, - бог с ней, с Леной. Давай о деле поговорим. Значит, президент-то наш все. Прячем мы его ото всех. А послы всякие, и гости иностранные, все равно ведь повстречаться с ним хотят. А он, наверняка, начнет им чушь нести полную. И что же это будет? -Срамота, - согласился Петрика, разбирая пистолет-пулемет "Узи" на ощупь, - скандал международный. -Точно. Если б ты знал, Петрика, как я устал. Полтора года уже мучаемся вот так с ним. Чего только делать не приходилось. И парады с актерами устраивать, и школьниц ему водить, и даже как-то, прости меня, Боже, премьер-министра по быстрому на тот свет отправить. -Дело такое, - пожал плечами Петрика, - бывает. А как он вообще, президент? -Да как тебе сказать, - улыбнулся Балан. - Он не умеет шутить, но оказался славным стариком. Вот я через несколько часов он вернусь, и он расскажет мне какую-нибудь историю. Все они сплошь необычные. Не зная этого человека, я бы ни в одну не поверил. -Значит, забавный. -Да, - устало кивнул Балан, и выпил чаю, - а вот сейчас ситуация сложилась особенно тяжелая. Видеть нашего старика хочет не кто-нибудь, а премьер-министр Румынии. А у нас сейчас вся надежда или на румын, или на американцев. -А русские?
Русских мы уже сто раз кидали. -Понятно. -Ну, вот┘ Президента мы румыну показать не можем, а вот что-то похожее на него - вполне. Вот поэтому я у тебя, дружище. -Это, получается, - задумался Петрика, - мне изображать президента. -Нет, куда тебе, - честно признался Балан, - нет сходства. Изготовь нам фигуру в человеческий рост, чтоб двигалась кое-как, головой, там, качала, рукой помахивала┘ Чтоб диктофон у нее где-то в заднице был припрятан. -Так ведь голос изо рта должен идти, - удивился Петрика. -Это я образно, - объяснил Балан, - в общем, чтоб фигура в полутьме за человека сошла. На все про все у тебя день. За ценой не постоим. Согласен?

-Вот умный-то ты умный, а дала Ленка тогда - только мне!

-Здравствуйте, президент, - склонился в легком полупоклоне Настасе, - я счастлив видеть вас в добром здравии. Вы прекрасно выглядите┘

-Странно, не правда ли? Молдавия слывет жизнерадостной страной жизнерадостных людей, мой друг. Как это несправедливо. Мы-то с вами знаем, что это неправда. Как говорил ваш соотечественник, как его, Чоран? -Рай для неврастеников, - печально улыбаясь, процитировал Настасе, - Молдавия это провинция, околдовывающая своей какой-то уже невыносимой безнадёжностью. В тамошней столице я провёл в 1936 году две недели и, не будь спиртного, погрузился в размывающую до костей хандру. Фондан охотно цитировал Баковию, поэта молдавской тоски ≈ тоски куда менее утончённой, но и куда более разрушительной, чем так называемый "сплин". Для меня и теперь загадка, как это стольким людям удаётся там не покончить с собой...". -Да, - тихо сказал Доронин, - рай для неврастеников, психоделическое болото┘ Итак, о чем бы вы хотели послушать в первую очередь, мой друг. -Ваше высокопревосходительство, - начал, собравшись с мыслями, Настасе, - во-первых, я прошу вас прояснить ситуацию с Заднестровьем. Там действительно мятеж? -Народ, - мрачно сказал Доронин, - это все народ. Народ слеп, народ безжалостен. Он словно личинка насекомого, которую заложили в тело животного. Он пожирает государство. Вот в чем предназначение народа. Да, в Заднестровье действительно не очень спокойно. Но мы контролируем ситуацию. -Насколько вы ее контролируете? - вежливо уточнил Настасе. -Народ, - вновь принялся размышлять Доронин, - не видит моих его мук и страданий. Я всего себя отдаю его бедам и переживаниям, и когда становится известно, что еще один ученый покинул страну, еще один старик умер от того, что не получил пенсию за прошлый год, сердце мое разрывается. -О, да, - подавленно пробормотал Настасе, - да, да, конечно. -Я несколько десятков лет своей жизни потратил на то, чтобы наше жалкое, отсталое, несчастное государство было признано мировым сообществом. Чтобы на нас обратили внимание. Чтобы американцы привезли свои передвижные палатки, стали продавать там гамбургеры, кока-колу и показали нам чудеса цивилизации. Я говорю образно, вы же понимаете. -О, разумеется. -Образно, вы же понимаете. Я сделал все, чтобы иностранцы с удовольствием покупали нашу землю и давали нам денег в долг, пусть даже под большие проценты, но все-таки давали. Чтобы превратить наше государство в нейтральную богатую Швейцарию восточной Европы┘ -О, конечно.

-Видите ли, - осторожно начал он, - господин президент, я уполномочен передать вам устное, разумеется, никаких бумаг! Послание моего президента. Оно касается того самого Заднестровья. Как вы знаете, нас приняли в НАТО, и мы вот - вот войдем в ЕС.

-Так вот, в случае, если обстановка в Заднестровье дестабилизируется, вы будете вынуждены ввести туда войска, - продолжал Настасе, - но они у вас не очень хорошо подготовлены┘ -Да, да, - бормотал Доронин, - да, да┘ -А ведь рядом с вами есть братское государство, я говорю о Румынии, конечно, которое с готовностью поможет вам в сохранении территориально целостности. Вы понимаете, о чем я? -Да, да┘ -А взамен мы потребуем сущий пустяк. Прекратите, наконец, болтовню о том, как вы скучаете без матери-Румынии, и объединитесь с нами. Место губернатора мы вам гарантируем. -Да, да┘ -Разумеется, все привилегии, все должности, весь аппарат, все это будет сохранено. Пусть ваши чиновники не боятся. Мы не станем сажать сюда своих людей. Зачем? Ведь вы, молдаване, - давайте уж говорить на чистоту, - лучше всего присматриваете за своим народом для очередных хозяев. Поймите, нам это нужно не потому, что Румынии не хватает вашей жалкой территории. Нас просто не примут в ЕС, если мы не уладим территориальные споры с соседями. А уладить с вами споры мы можем только одним образом - присоединить вашу жалкую территорию. Конечно, не потому, что она нам нужна. Впрочем, я повторяюсь┘

-Насколько я понимаю, вы предлагаете нам формальное воссоединение, воссоединение для галочки, а власть в Молдавии какая была, такая и останется? -Совершенно верно, - обрадовался Настасе, - я рад, что мы с вами друг друга понимаем с полуслова. -Необходимо подумать, - забурчал Доронин, - ведь ситуация в Заднестровье не настолько серьезная, чтобы туда вводить войска, и по┘ -А вы введите войска, - мягко сказал Настасе, - и она станет серьезной┘

-Это же надо, какие скоты! - сказал он советникам. -На Молдавию зарятся! - воскликнул Скачук. -Тише, вы. Говорил вам, доиграемся мы с этой выдуманной историей! -Надо же было как-то развлекать старика! -Вот и доразвлекались. Кстати, он сейчас где? -Читает газеты. Специально для него пятьдесят экземпляров разных изданий придумали. Но тише. Очередная запись сейчас заканчивается.

-Господин президент, - наклонился Настасе над куклой, что с вами?! -Гэть, - сказал советник Скачук, опустив на голову румына стул, - раззудись, плечо! -Размахнись, рука! - поддержал советника Балан, опуская на голову уже упавшего румына цветочный горшок. - Гэть! -Не везет этой пальме, - рассмеялся Скачук, пиная ногами Настасе, - вас еще во дворце не было, когда здесь советники подрались. Кто-то из них ее вырвал из горшка этого, и давай остальных дубасить. -Смешно, - сказал Балан, вынимая из кармана целлофановый кулек, - а, между тем, оставлять Настасе в живых нам никак нельзя. -В этом я с вами согласен, - вздохнул Скачук, - придется убрать. А как оправдываться будем? -А зачем нам оправдываться? - удивился Балан. - Сообщим, мол, что в Заднестровье прослышали о тайной миссии Настасе, да и подослали убийц. -Шум поднимется. -А мы их заверим, что через полгода сделаем все, как предлагал Настасе. Только чтоб шума не было. -Думаете, согласятся? - спросил Скачук, деловито надевая кулек на голову румыну. -Конечно, - обтягивал резинку вокруг кулька на горле Балан. - Что им какой-то Настасе, если через полгода у них Бесарабия будет. -Так мы что, - поразился Ткачук, - и в самом деле воссоединяемся? -А я откуда знаю? - огрызнулся Балан, держа руки начавшего было дергаться Настасе. - Давайте жить настоящим. Вот полгода пройдут, там и посмотрим.

-Смерть всех меняет, - глянув на Настасе, сказал Скачук, - жалко мужика, а что делать?

-Живут себе молдаване в Заднестровье, - объяснил он недоумевающему Скачуку, - такие же, как и везде в Молдавии. И ни сном ни духом не ведают, что из-за них тут такие фокусы вытворяются. -А чего они, - насупился Ткачук, - мятежничают? -Вы чего? - холодно спросил Балан. - С ума уже сошли? Мы же все выдумали. Выдумали, чтобы президента от жизни отвлечь. -Ну, - неуверенно сказал Скачук, - дыма без огня не бывает┘ -Не будьте дураком, - бросил Балан, - давайте лучше тело в ковер закатаем.

-Кстати, - спросил Скачук, - отчего это рука у куклы отвалилась? Мастер же обещал, что все надежно. Мы же ему платиновые нити для креплений привезли.

-Платину он украл. А руки прикрепил жевательной резинкой.

-Выходи из машины, - закричал лейтенант владельцу старенького "Москвича", с испугом наблюдавшему за танковой колонной, - быстрее, пошевеливайся.

-Сливай бензин, отдавай документы, деньги, - велел лейтенант, - и проваливай. -Горючее у вас кончилось? - глупо спросил селянин. -Ага, - засмеялся офицер, - и ты нам своими десятью литрами очень поможешь. Я сказал, сливай бензин на землю!

-А вдруг он, - кивнул на водителя лейтенант сгрудившимся за его спиной танкистам, - вражеский разведчик? Сейчас вот мы уедем, а он сразу помчит к своим хозяевам, предупредить о нашем внезапном нападении? -Что вы, - растерялся сельчанин, - что вы. Какой разведчик, какое нападение? -Вот, - удовлетворенно кивнул лейтенант, - уже вопросы задает, важной информацией интересуется, сука! -Какие вопросы? Какая информация? - жалобно спрашивал водитель "Москвича". - Что вы, добрые люди. Я ведь здешний, из Кондрицы я. Кого угодно спросите, вам про меня все расскажут, вы только хорошо попросите. -Мы, олух царя небесного, - выстрелил несколько раз в "Москвич" лейтенант, - просить не будем. Если понадобится, ты нам все без утайки и без просьб расскажешь. -Конечно, конечно, - подобострастно закивал напуганный сельчанин, - все, что угодно добрым господам. -Пока нам угодно, чтобы ты заткнулся.

-Стой смирно, урод, - велел он, - не на танцульках. Кем послан, откуда едешь? -Здешний я, - трясся мужичок, - местный. -До Заднестровья далеко? - умышленно задал вопрос танкист. -Близко, - закивал мужичок, - ой, близко. Прямо по дороге поедете, и через час будете. А, простите, вам туда зачем? -Воевать будем. Бить их будем, насмерть и беспощадно. Усек, старик? -Конечно, конечно, как тут не усечешь, - обрадовался старик, - ну, а сами-то кишиневские будете? -Да, - подобрел лейтенант, - ну, и как тебе это? -Что, - не понял старик, - мне? -Ну, это. То, что мы Заднестровье насмерть бить будем. Насмерть и беспощадно. -Ну┘ это. Как его. Хорошо. -Ого, - хохотнул офицер, - значит, поддержит нас местное население! Есть, значит, конфликт! -Как не поддержать? Есть, конечно, конфликт этот, - старик заговорил часто, потому что очень радовался тому, что его до сих пор еще не убили, - Сколько себя помню, вечно так: то они к нам на танцы придут, девок щупать, то мы к ним. То наши парни козу с того берега уведут, то они у нас корову сопрут. Не жизнь, а сплошной конфликт! -А про мятеж, - спросил танкист, - который они готовят, ты слышал? -А мятеж это как? - удивился старик. - Всех, что ли, коров у нас спереть, или девок до самого Кишинева защупать? -Мятеж, старик, - торжественно сказал лейтенант, - это вооруженное сопротивление законному правительству с последующим отмежеванием территории от всеми признанного государства и объявление этой территории независимым анклавом. -Ая-яй, - покачал головой ничего не понявший старик, - вот ведь скотство - то какое! Езжайте, езжайте, сынки, в Заднестровье. Покажите им, почем фунт лиха.

-Лежать, где лежишь, сука! Кем послан, откуда едешь?! -Местный я, - заплакал старик, - тутошний. -А номера, - зашипел лейтенант, - на машине-то твоей не простые, а тираспольские┘ -Да, - не стал спорить крестьянин, - а что ж тут такого? -Какой же ты тогда местный? -Так ведь машина-то на зятя моего зарегистрирована, - попытался оправдаться старик, - а он в Тирасполе прописан. -Налицо, - довольно улыбнулся лейтенант, - целая разведгруппировка. -Чего? - удивился крестьянин. -Заткнись, сука! Что в багажнике? -Масло, на продажу, в Кишинев везу. -Масло? Это на вашем, вражеском языке, так динамит называется? -Что вы, - лежа замахал руками водитель, отчего стал похож на смешную рыбу, - масло настоящее. Откройте, попробуйте.

-Что ж ты, дурень, - давясь, спросил один из солдат, - наверху столько соли насыпал. Руки у тебя, что ли, из задницы растут? -Оставь, - вступился за крестьянина другой солдат, - в селах так всегда делают, чтоб масло не испортилось. Ты что, городской, что ли?! -Нет, сельский я. Просто у нас табачное село, скотины мы не держим.

Крестьянин горько следил за исчезновением масла, но старался улыбаться. Лишь бы и вправду не пристрелили, молился он, лишь бы жить, жить, а масло я еще сделаю. Офицер, не снимая сапога с горла старика, тоже думал. Отпустить - нажалуется, пристрелить - лучший выход. Но ведь старик-то и впрямь на шпиона не похож. А вдруг? Чем черт не шутит. Чем ближе колонна подъезжала к Днестру, тем сильнее лейтенант нервничал. Баб, славы и денег ему хотелось все так же, как и на выезде из столицы, но как-то отчетливее стала проступать мысль: а ведь и убить могут. Единственная надежда: что никакого мятежа за рекой нет. Тогда оторвемся на славу. Но, чтоб они не успели приготовиться к вторжению, пусть даже впопыхах, но приготовиться, нельзя допустить, чтобы их кто-нибудь предупредил.

-Эта война, - сказал чумазый танкист, кусавший масло, - мне все больше нравится.

-Пожрали? А теперь по танкам, солдаты. Ужинать вы будете после войны.

ХХХХХХХХХХХ

-Я хочу, - Алина говорила, не открывая глаз, - чтобы ты был ногой, а я чулком. -Это как? - Костика в истоме тоже не открывал глаз. -Так, - объяснила Алина, - чтобы ты вечно натягивал меня на себя, медленно разворачивая.

-Ну, - улыбаясь, спросил он, - и что же мы теперь будем делать, Алина? -Вернемся в Кишинев, - не открывая глаз, медленно говорила Алина, и верила себе, - будем жить вместе. Если, конечно, ты захочешь. Я сделаю все, что ты захочешь. Как захочешь. Сколько захочешь, когда захочешь. Владей мной. -Я, - ласково поцеловал Костика девушку в лоб, - всего лишь бывший заключенный. У меня ничего нет. -Плевать, - холодно сказала Алина, - и открыла глаза. Мне от тебя ничего не нужно. Кроме тебя. Знаю, что звучит это глупо, знаю, что все так говорят, особенно, когда девушке немного лет, и она, глупая, думает, что именно этот-то мужчина и будет ее единственным и последним, ну, и первым, если повезло, конечно. Но у нас с тобой все по-другому. -У всех все по-другому, - сказал Костика. -Какой ты умный, съязвила Алина. - А ведь что такое жизнь, толком-то и не знаешь. Всю ведь жизнь свою недолгую ты в тюрьме провел. -А что такое жизнь? - пожал плечами Костика. - Только то, что мы про нее выдумаем. -Ты говоришь, как поэт, - одобрительно улыбнулась Алина. - Я же говорила, что запишу тебя в Союз писателей. У меня там связи. -Ты с кем-нибудь там, - неприятно удивился Костика своему тону, - переспала? -Не твое дело, - усмехнулась Алина, - с кем я спала до тебя. Запомни, что теперь я не смогу спать ни с кем, кроме тебя. Вот это-то важно. Остальное пусть тебя не тревожит. Погладь меня еще раз там. Так. О, да. Еще. Жизнь┘ Нежнее┘ Так вот, жизнь, Костика, это только секс и смерть┘

-Недаром говорят, - прокричал он водителю, сгорбившемуся у рычага, - что дыма без огня не бывает. Эти проклятые, долбанные заднестровцы первыми на нас напали! -У меня, - признался водитель, - будто камень с плеч упал! Слава Богу, что я вас послушался, мой лейтенант. А ведь до последнего не верил. -Я тоже не верил! - зарычал лейтенант. - Но раз уж они оказали нам такую услугу, и первыми пошли на провокацию! Что ж, наша месть будет справедлива. А все президент, дай ему бог здоровья. -Да, - прокричал водитель, - президент наш голова. Он, можно сказать, эту заднестровскую заварушку предвидел. -Слава президенту! - заорал в наушники лейтенант. -Слава!!! - поддержали его остальные танкисты.

После того, как они расстреляли водителя "Москвича" (уж больно тот смахивал на шпиона из Заднестровья, да и номера на машине были заднестровские) танкисты были очень удивлены отсутствием на улице других людей. В селе было пусто!

-Странно, - сказал лейтенант, осторожно оглядываясь, - уж не засада ли это? -А может, они нас испугались? - предположил кто-то из танкистов. - Мы, все-таки, человека тут расстреляли. Из местных┘ -Какой он местный? Какой человек?! Так, шпион. Из Заднестровья. Поделом ему. А местные наоборот, должны были радоваться нашему приезду. Народ ведь армию любит. -Да уж, непонятно как-то┘ -Давайте поищем языка! - предложил водитель.

-Во дворе дома лежит расстрелянный из ружья человек. Судя по ранам, ружье охотничье, - докладывал один солдат. -У колодца лежит мужчина, голова которого разбита сапой, - тревожно докладывал второй танкист. -У самого края села, - докладывал следующий солдат, - найден старик, которого утопили, сунув голову в ведро с водой. Зрелище было преотвратное, мой лейтенант. -В доме, куда я зашел, лежит труп. -В моем доме - два трупа┘ -Старик мертвый, - докладывал очередной танкист, после чего добавлял, - застрелен из охотничьего ружья. Разрешите хлебнуть, мой лейтенант?!

Лейтенант разрешал. Вина в подвале было много. А найти "языка" все не удавалось. Наконец, танкистам удалось найти в одном из домов какого-то мальчонку. Судя по всему, у мальчика было умственное расстройство. Но военные решили, что мальчик просто до чертиков напуган тем, что произошло в селе. Что же в нем произошло?!

-Кто сделал все это? - горько спросил мальчика лейтенант. - Кто расстрелял половину села, малыш? -Аа-аэ, - промычал мальчик, - дяди.

-Дяди, - радостно подтвердил мальчик предположение лейтенанта, - много дядей. -Во что они были одеты, малыш? - лейтенант едва сдерживал слезы. - Одежда? Как выглядели? -Дяди, в шапках, - образованно закричал мальчуган, - и показал на шлем танкиста. Шапки. -Значит, - сдерживая гнев и горечь, сказал лейтенант, - они были одеты, как мы. Такие у них были шапки? -Да, да. Такая. Шапка! - радовался мальчик. -Их было много? -Много, много. Много дядей в шапках. -Значит, это они всех убили в селе? -Да, дяди, - твердо сказал мальчик, - дяди пришли.

-Здесь устроили резню танкисты из Заднестровья!

-Понимаете, - объяснил он Скачуку, - я с этим вашим президентом совсем замотался. Вот и хочу сейчас сделать ему такой доклад, чтоб он дня три только о нем и думал. А я в это время съезжу, якобы в Заднестровье. На разведку. А на самом-то деле порыбачу где-нибудь денек-другой. -Валяйте, - кивнул советник, не отрываясь от игры "Тетрис", - все, что угодно, лишь бы старичок наш не скучал.

-Докладная записка, - глухо начал он, - о нарождающемся сепаратизме в Заднестровье. Совершенно секретно. Стало известно, что сепаратисты региона, до сих пор ограничивавшие себя лишь подпольной агитацией, намерены приступить к активным действиям. -К этому все шло, - мрачно согласился президент. - Дальше. -Вооруженный путь борьбы за независимость, - вдохновенно врал Балан, глядя на пустой лист (президент без очков все равно ни черта не видел), - был выбран заднестровскими сепаратистами не спонтанно. Это решение принял Заднестровский совет освобождения, который проходил в Тирасполе на прошлой неделе. Большинство его участников поддержало "чеченский вариант" как наиболее приемлемый для решения "заднестровской проблемы" - создания независимого Заднестровья. -У них есть вооруженные ячейки? - спросил президент. -Увы, - печально сказал Балан, - да! Ныне самая активная организация, объединяющая заднестровских сепаратистов, - Освободительное движение Восточных районов Молдавии. Оно имеет до 600 боевиков, прошедших подготовку в лагерях исламистов в Афганистане, Таджикистане, Пакистане и Чечне. -Они там что, исламисты?! -Ну, - замялся Балан, - террористам же все равно. Они за деньги и наших, православных, боевиков, готовят. -Ясно. Дальше. -Итак. В структуру движения входят мобильные бандформирования, органы управления, разведки, контрразведки, пропаганды и материально-технического обеспечения! Все действия экстремистов координируются и финансируются единым центром, во главе которого стоят люди, засланные к нам из России. -Опять русские┘ -Конечно, мой президент. Русские везде. Они как воздух. Мне продолжать? -Конечно. -Таким центром, вероятно, является неофициальный Заднестровский совет со штаб-квартирой в Тирасполе. При совете создан фонд поддержки заднестровского экстремизма "Смерть румыну", за счет которого производится финансирование и материально-техническое обеспечение боевиков заднестровских группировок. -Их много? -Простите? -Я говорю, боевиков у них много? -Ну, - подумал Балан, и решил быть скромным, - тысяч пять, не больше. Генеральным спонсором заднестровских сепаратистов является Усама бен Ладен! -Ты что, пьян?! -Что вы, - задышал в сторону Балан, и в самом деле выпивший для вдохновения. - Ведь исламисты ненавидят Молдову, это факт! -Им-то мы что сделали? -А Штефан Великий? - пафосно спросил Балан. - Это ведь он не пустил турок в Европу! Да если б не мы, молдаване, вся Европа бы сейчас Аллаху молилась. -Верно. Прости, сынок. Дальше. -В начале 1999 года на территории Афганистана состоялась его, Бен Ладена, встреча с лидерами Заднестровского движения Молдавии. Террорист номер один взял на себя обязательство давать деньги этой молдавской экстремистской организации! -Где они готовят боевиков? -По данным спецслужб Молдавии, основная боевая подготовка сторонников тираспольского сепаратизма из числа русскоговорящих граждан Молдавии осуществляется в талибском центре, в городе Пагман (провинция Кабул). До 150 заднестровских боевиков проходят обучение в учебно-тренировочных лагерях, расположенных в Баргаме (провинция Парван), Асадабаде (провинция Кунир), Шинварн (провинция Кандагар), а также в учебно-тренировочном лагере возле города Мизари-Шариф (провинция Балх). -Ни хера себе, - выдохнул президент, - а ведь еще год назад это Заднестровье было спокойным район Молдавии. Ты, сынок, молодец. Запомнил столько всякой умной херни. Этот, как его, Баргам┘ -Спасибо, - поблагодарил Балан, и продолжил. - Курс специальной подготовки заднестровские сепаратисты осваивают в Пакистане, в частности, в 45 километрах от Пешавара, где функционирует учебный центр спецслужб страны. Финансирует его саудовская организация "Хаяти хилолй ахмари сазди", а руководителем является сын покойного диктатора Пакистана, генерала Зия Уль Хака. -Уль Хака, - зачарованно сказал президент, - ну и имя┘ -Мы давно за ним следим, - важно сказал Балан, только утром прочитавший эту фамилию на какой-то странице в интернете, посвященной борьбе с терроризмом. -Молодцы. Итак┘ -Итак. Наиболее грамотным и физически крепким боевикам продлевали срок обучения с шести месяцев до двух лет. Дальнейшим их распределением, финансированием и подготовкой необходимых документов занимались сами заднестровцы.

-Пей, - отечески сказал он Балану, - не бойся. Когда я наливаю, надо пить. Это приказ. Ну, а теперь расскажи, какие у них конкретные планы? -В этом году, - зачастил Балан, вдохновленный вином, - в ряде городов Молдавии боевики из Заднестровья намерены провести серию террористических актов против руководящих работников и сотрудников местных и правоохранительных органов, военнослужащих молдавской национальности. -Вот ведь дрянь! -В результате планируется гибель нескольких сотен человек! -Жалко-то как┘ Меня в списках нет? -Нет. С вами они хотят потом договариваться о независимости Заднестровья. -Хрен им. Хотя, - подумал вслух Доронин, - не такие уж они и плохие ребята, раз меня в списках приговоренных нет. Впрочем, прости. Говори дальше. -В следующем году они намерены инспирировать массовые волнения местного населения с требованием предоставления независимости Заднестровья и коренного изменения политики Кишинева в отношении национальных меньшинств в целом. -Какая политика? - искренне удивился президент. - Нет у нас никакой политики в отношении этих несчастных меньшинств. -Оборудованы также, - сочинял Балан, - центры подготовки боевиков, изъято значительное количество оружия, боеприпасов, учебных пособий и подрывной литературы. -Ну, - хмуро спросил Доронин, - а мы что предпринимаем? -В общенациональный розыск объявлено более 400 человек, подозреваемых в подготовке и проведении терактов! - отрапортовал Балан. - Розыск ведется!

-Нет ли необходимости, - сумрачно спросил президент, - в военной операции? -Нет, - испугался Балан, - что вы! Нами разработан план мероприятий, благодаря которым за год сепаратистское движение будет полностью разгромлено силами спецслужб. -Хорошо, - довольно кивнул президент, - помощники у меня что надо. Все предусмотрели.

-Ближайшие три дня меня не беспокоить. Я еще свой план придумаю. Меня не беспокоить. Что-то еще хотел сказать┘ Ах, да. Ты выглядишь уставшим. Эти три дня чтоб отдыхал. -Что вы. Я буду дома. Если вызовете, немедленно примчусь! -Нет, поезжай отдохни, - упорствовал президент. -А вдруг я понадоблюсь?! - взывал к шефу Балан. - Как можно отдыхать, когда предстоит столько работы?! -Прекрати спорить! -Мой президент, - стал горячо протестовать Балан, - я не хочу отдыхать в то время, когда вы трудитесь. Скажите, как и чем я смогу помочь вам в эти дни, и я неме┘

-Три дня будешь только отдыхать. Это приказ.

-Ваше высокопревосходительство, - встал у него на пути охранник, - вам нельзя выходить из дворца. -Это как?! - величаво спросил Доронин. -Ну, - замялся охранник, - не исключена возможность покушения на вас. Поэтому выходить вы можете только с охраной, только в автомобиль, который довезет вас домой. -Видишь ли, - задумчиво сказал Доронин, - сынок, мне нужно принять важное решение. Но для этого мне нужен глас народа, мой мальчик. Так что дай мне выйти на улицу. -Не дам, - побледнел охранник, - пусть меня даже потом расстреляют. Но мне приказано охранять вашу жизнь. -Молодец, - похвалил Доронин, - ладно. Ты будешь глас народа. Ты ведь из простых? -Конечно, мой президент. Из крестьян. -Для крестьянина хорошо выглядишь. -Три года в городе, - пояснил охранник, - пообтесался. -Ладно. Ответь мне на один вопрос. -Конечно, мой президент! -Только ответь то, что говорят простые люди. -Как же иначе, мой президент, даже чуть обиделся охранник, - я ведь сам такой же простой человек, как те, что в любой толпе┘ -Итак, скажи мне┘

-Соедините меня с министром обороны. -Мой президент, - девушка на коммутаторе, видимо, спала, - связь нарушена. -Наверняка, - угрюмо сказал Доронин, - это саботаж. -Что?! -Ничего, девица. Спи.

-Что там наш старый дурачок отправляет? - зевнул сотрудник охраны, следивший за президентом на сером мониторе. -Да пусть отправляет все, что ему угодно, равнодушно сказал коллега, - на факсе все равно стоит блок. Ну, пожужжит он для видимости, а бумага никуда не пойдет. -Знаешь, - сказал охранник, - а мне его даже жалко иногда. -А, плевать, - рассмеялся коллега, - нам-то что? Нас и хлебом не корми, лишь бы не было войны. -Это точно! - заржал охранник.

Родика с печалью вспомнила брата. Бедный мальчик. Он так и не понял, что семья важнее всего. Важнее дурацких игр в политику, которые убили его. Мать поседела, и не встает с кровати. Хорошо хоть Андрюша, младший брат, учится на "отлично" и не забивает себе голову какими-то дурацкими идеями про равенство и социальную справедливость. Ничего. Андрей вырастет, будет большим ученым, - уж она, Родика, будет делать для этого все, - и уедет из Молдавии. Разбогатеет, женится на английской принцессе, и вывезет их с матерью из этого болота. А уж потом она, Родика, подумает о себе.

-Министерство обороны? Примите факс от президента!

-Мой президент, - ласково крикнул в кабинет Балан, держа в руках огромную рыбину, - глядите, что я вам привез!

-Что это вы, - положил судака на стол, - господа, приуныли?

-Какой-то кретин снял блокировку. Началась война. -Еще не поздно, - быстро вращая глазами, соображал Балан, - все отменить. -Поздно, - растерянно сказал Скачук, - час назад танки вошли в Заднестровье. -Какого черта?! - заорал Балан. -Ну, как же┘, - неуверенно ответил Ридман. - Там же мятежники┘ -Какие? - спросил Балан. - Какие мятежники? Мы же их выдумали┘ -Дыма без огня, - неуверенно сказал Скачук, - не бывает┘

-Контракт окончен, платите деньги, - бросил он. - Где президент? -Взял отпуск, - вздохнул Скачук. -Давайте сместим его, а?! - резко обернулся Балан. - Давайте! Право, из меня отличный диктатор получится! -Оставить страну без президента сейчас, - пожал плечами Скачук, - когда началась война┘

-Коллега, - крикнул вслед Скачук, - вы судака забыли! Огромный, скажу вам, судак. Потом всю жизнь жалеть будете!

"┘братья и сестры! В этот тяжелый для всех нас день я обращаюсь к вам с призывом┘мятежные настроения кучки бандитов, окопавшихся в Заднестровье┘несмотря на все наши усилия решить проблему мирным путем┘ни к чему не приведшие переговоры┘с горечью в сердце вынужден┘немедленно приказываю┘ немедленно приказываю┘бросок в Заднестровье┘ освободить земли Заднестровья от пришлой нечисти┘освободить наших братьев-румын┘очистить огнем и железом┘".

-А ведь президент хоть и сумасшедший, а оказался умнее всех нас, здравомыслящих!

┘Осенью 2004 года в Заднестровье началась братоубийственная война, продлившая четыре месяца. Общее число потерь с обеих сторон составило пятнадцать тысяч человек. Боевые действия были прекращены после вмешательства сил ЕС и России. Заднестровье, до тех пор бывшее относительно спокойным, - насколько это вообще возможно в Молдавии, районом, - объявило о выходе из состава республики. Его не признала ни одна страна мира┘.

Copyright (c) "Русский переплет"