Целься лучше

-         Целься лучше, - сказал он, и поправил мне локоть.

Мы лежали в болотном раю. Не будь я занят, я бы непременно оглянулся, чтобы восхищенно присвистнуть. Это было красивое место. Заброшенное стрельбище, на котором еще немцы расстреливали белорусских партизан, а потом белорусские партизаны раcстреливали немцев. А потом оставшихся расстрелял НКВД, а уж тех - МГБ, а оставшихся подчистили из КГБ, ну и так далее. Тем не менее, там было очень красиво. Заброшенная поляна посреди красивейшего леса. Настоящего северного леса, а не той чепухи, которую в странах поюжнее выдают за лес. Поляну окружали настоящие огромные ели. Они действительно смыкались где-то там, наверху. Неподалеку было несколько огромных полян, покрытых ковром голубики, ежевики, и всякой другой сраной ягоды, которая у них там растет, и ее можно собирать тоннами. На нашей поляне - давно выровненной, но лет пятьдесят приходившей в негодность, - кое где были бугорки земли. До сих пор надеюсь, что не могилы. Но уверенности нет. Итак, бугорки. Я лежал на одном из них, на подстеленной плащ-палатке. В руках у меня была винтовка ТОЗ.

-         ТОЗ? - спросил я, когда только увидел ее.

-         ТОЗ, - сказал он, и расшифровал. - Тульский оружейный завод.

-         Можно называть ее ТОЗовка? - спросил я его.

-         Называй ее как угодно, - ответил он, - научись только ей пользоваться.

И, подумав, добавил:

-         Можешь распространить этот принцип на все в жизни.

Ладно. Я распространил. Винтовка была удивительно красивой и даже какой-то... стройной. Я все смотрел и смотрел на нее и ждал выходных, когда мы сможем отправиться на заброшенное стрельбище, чтобы научиться стрелять. Конечно, научиться стрелять из винтовки. Из пистолета Макарова я уже неплохо стрелял. И даже "Калашниковым" пользовался недурно, хоть он и был еще слишком тяжеловат для меня. Но когда отец брал меня на стрельбища, я стрелял лучше любого новичка. Ну, или новобранца, как они их там в армии называют. Тем не менее, "Калашников" я не любил, он был еще слишком тяжелый, и я иногда обжигал руки, забывая, что за металлическую часть браться нельзя. Да и в стрельбе очередями было что-то нечестное.

Зато мелкокалиберная винтовка была идеальным оружием для меня, десятилетнего пацана.

Я вздохнул, медленно выдохнул, и сосредоточился на мишени. Металлическая коробка от патронов. Грязно-зеленая, как и все в армии. От ящиков до снарядов, из которых нам при переездах вечно сколачивали столы и стулья, и в которых мы с братом, будучи поменьше, прятались, - до формы. Само собой, это неспроста было. Таким цветом мы должны были обмануть силы противника.

-         Дьявол! - сказал я, промазав.

-         Повтори, и будь внимательнее, - сказал отец.

-         И не ругайся, - добавил он, - это не прицелит лучше.

Мы были спокойны. В обычных условиях за ругань полагалось наказание. В трех случаях ругаться было можно. Если у тебя сорвалась рыба - а она иногда срывается; если очень больно - и в больнице, куда меня привезли с ожогами лица, которые я получил, бросив в печку полкило артиллерийского пороха, я поразил словарным запасом весь медицинский персонал; и если ты промахнулся - а я сейчас промахнулся.

-         Целься лучше, - сказал отец.

И поправил мне локоть. Я вдохнул и выдохнул несколько раз, и прицелился невероятно точно. Но этого было мало. Мало прицелиться. Я стал внимательно глядеть на мишень, на эту коробку железную. И вот, постепенно Оно пришло. Все вокруг, что мы замечаем своим не всегда нужным в такие моменты боковым зрением, расплылось. И перестало быть. Все вокруг потемнело. Как в подзорной трубе. Темнота, кусочек света, а в нем, - как на блюдце, - коробка от патронов грязно-зеленого цвета.

-         Получилось? - донесся голос отца.

Донесся, потому что во время этого пропадают и звуки. Ладно. Если бы я мог, я бы кивнул. Но я не мог. Тело было расслабленным, но собранным. Это удивительно, но это действительно так. Когда я стал постарше, и отдал обычную дань перестроечного пацана увлечению карате, мне все про это объяснил тренер. Ну, или сенсей, как они сами себя называли, придурки чертовы. Он сказал мне, что в наивысший момент расслабления и приходит невероятная концентрация. Еще он много чего сказал, я, честно говоря, не запомнил. Было что-то про "дао", "ши", "чи", и тому подобную чушь. Отец отнесся к этому, как и к любому тайному Знанию, с юмором.

Наконец я, словно нехотя, - но палец шел ровно, - спустил курок.

-         Звяк, - сказала мишень.

-         Бам, - сказал, довольный, я, потому что уже видел, что попал, и как.

Мы отложили ружье, встали, и пошли к коробке.

Отверстие было ровно посередине. Папаша, довольный, подбросил ее в руке. Странное чувство, сказал я ему. Какое, спросил он. Мне словно хотелось уснуть, после того, как я спустил курок, и волнения не было. Это потому, что ты знал, что попал, сказал он. Вернее, уже знал, что попадешь. Точно, сказал я.

После того, как пропало все, кроме мишени, я уже знал, что все равно попаду. Так что дальнейшее могло быть, а могло и не быть. Это как знать, что ты все равно побьешь соперника, и уже не волноваться. Здорово. Мне понравилось.

Вот видишь, сынок, сказал он мне.

Главное, это прицелиться.

***

Сапоги у него были огромными.

Как-то я даже ночью специально встал, прокрался по коридору той коммуналки, где селили офицеров, еще не получивших жилья, к месту, где стояли сапоги - сапоги были у всех, но у моего отца были самые огромные, потому что он был самым крепким, широким и сильным, - чтобы их померить. Лет, кажется, в семь. Я попробовал обуть их. Ничего не получалось. Я пыхтел, сопел, но сапог доставал мне до бедра и мешал ходить. Разве что сунуть в один сапог две ноги. Но тогда все это теряло смысл. Ладно. Я с сожалением отложил эти начищенные до блеска - он их драил сам, даже нас не просил - великолепные сапоги, и побрел в комнатку, где мы спали с братом, а за ширмой - родители. Но, конечно, спросонья ошибся. И долго с недоумением глядел на какую-то голый зад, раскачивавшийся прямо передо мной. Потом над задом наклонилась голова. Это была наша соседка, молодая жена какого-то лейтенанта. Она, как я понимаю теперь, спала голой, встала попить водички ночью, тут в комнату и завалил я.

-         Мальчик, ты что, подглядываешь за тетеньками?! - взвизгнула она.

Я испуганно молчал. Меня испугала даже не перспектива скандала. Меня подавила ее задница. Огромная голая женская задница, которую я видел так близко впервые в жизни. Если бы я хоть что-то понимал в этой жизни, то открыл бы тогда шампанское. Но вина не было. Был зад и визгливая голова на нем.

-         А-а-а-а, - истошно заорал зад.

Я шмыгнул из комнаты, бросился в нашу, и скрутился под одеялом рядом с братом. Тот, счастливец, даже не проснулся. Но замять дело не получалось. Задница поорала, включила свет, проснулась вся коммуналка, в том числе и родители. И я был с позором поставлен на табуретку на всеобщее обозрение.

-         Ты просыпаешься по ночам, чтобы подглядывать за тетями, - горько сказала мать.

-         Нет, - сказал я.

-         Смотри мне в глаза, - сказала она.

-         Смотрю, - сказал я, и стал делать так, чтобы зрачки задрожали, тогда ты ничего не видишь, хотя вроде смотришь в упор.

-         Ты подглядываешь за голыми тетями, - сказала она.

-         Да нет же, - сказал я.

И получил пощечину.

-         Какой позор, - сказала она.

-         Я не думаю, что у мальчишки в мыслях такое было, - сказал отец.

-         Может, во сне заплутал, а тут эта голая ... бегает, - сказал он.

-         Кстати, чего это она голая бегает? - спросил он.

Мать посмотрела на него неодобрительно. Отец снял меня с табуретки и велел ложиться спать. Брат так и не проснулся.

***

На следующий месяц мы переехали в какую-то дыру, которая была в сто раз дыристее той дыры, в которой мы жили раньше. Из дыры в дыру. Так было принято. Дыры назывались гарнизонами. Этот располагался где-то между южной и северной широтой, о которых я и понятия не имел, знаю, только, что до Китая было рукой подать, зимой столбик термометра опускался до минус сорока, а летом поднимался до плюс сорока. Там текла какая-то река, которая называлась..., - о-о! я наконец-то забыл ее! слава тебе, Господи, - а местные жители были помесью аборигенов и ссыльных каторжан. Их называли гураны.

Они пили водку, совокуплялись, и убивали друг друга за щепотку соли.

Как же называлась эта дыра? А, вспомнил. Забайкалье! Да и название реки я вспомнил. Шилка. Это название - как и список всех этих дыр несчастных, - будут преследовать меня на смертном одре.

Конечно, нас не ждали.

Конечно, для нас не было жилья, хотя правительство посылало нас в эту дыру еще с полгода назад. Неужели за полгода, - коль скоро вы решили послать куда-то офицера с его семьей, - нельзя было приготовить хотя бы угол несчастный? Но нас не ждали. НИКОГДА.

Первые четыре дня мы жили в местном клубе офицеров, прямо в холле. Нам с братом дали по креслу, - нет, не раскладному, обычные кресла, если свернуться, можно спать, только ноги затекают и болят - а родители спали по очереди на половинке дивана, которая в клубе этом была вроде как диван. При этом отец ходил на службу.

-         Неужели ты не можешь ничего сделать? - спросила на пятый день мать.

-         Что я могу сделать? - спросил он, обувая свои огромные сапоги.

-         Помогите-ка с ремешками, - попросил он нас, подмигнув.

Мы с братом занялись любимым делом: поправлять и протягивать ремешки со всей этой кожаной сбруи, которая его обвивала, как жалкие сраные лианы - могучее дерево. Папаша был огромен. У него и сейчас рука как три моих, а я ведь уже лет пять как прописался в зале. А тогда... Тогда он был просто человек-гора. Мы поправили ремешки человеку -горе, и тот потрепал нас по головам. Мы были счастливы.

-         Что, трудновато? - спросил он нас.

-         Нет, нет! - сказали мы, глядя на него с обожанием, до слез обожанием, лишь бы не выглядеть нытиками в глазах этого человека.

Неудобства... Да мы бы под поезд оба побежали, если бы он подмигнул и попросил. Мы бы в пропасть прыгнули, чтобы ему понравиться.

-         Ничего, - сказал он, - обустроимся, постреляем...

На следующий день он взял хорошее немецкое ружье - охотничье, еще дедом купленное, - и пошел к штабу. Встал возле него, и стал стрелять в ворон, или кто у них там, в Забайкалье этом, за крыс играет в воздухе.

-         Ты что делаешь? - спросил какой-то чудак из штаба.

-         Стреляю ворон, - ответил папаша, и выстрелил прямо у чудака над головой.

Все могло бы закончиться для отца плохо, но сверху и в самом деле упала ворона.

На следующий день нам выделили комнату.

***

-         Скажешь ей, эй, тетя, гляди, вот твоя писька! - сказал мне брат.

-         А потом? - спросил я.

-         А потом суп с котом, - сурово ответил он.

-         Потом деру даем, и все, - объяснил он.

-         Значит, тетя, вот ваша писька, - спросил я.

-         Тетя, вот ваша писька, - подтвердил он.

-         Ладно, - сказал я.

И с сомнением поглядел на рисунок на снегу. Кружок, разделенный палочкой. Разве так должны выглядеть писька у тети? Впрочем, неважно. Нас окружала малолетняя братва - человек десять, - от четырех до семи лет. Брат был чем-то вроде мозгового центра этой шайки. Мы делали все, что только нельзя было делать, но брат всегда выходил сухим из воды. Рубашка у него была чистая, сам он невозмутим, и манеры у него - аристократические. Никто и заподозрить не мог, что именно этот ангелочек разрабатывал план ограбления военного склада, а ведь оно удалось! Обманув часовых, мы по братовой схеме украли больше ста противогазов, которые носил весь гарнизон. Именно брат подбил нас на то, чтобы насобирать немецких патронов на старых стрельбищах и попробовать стрелять ими из игрушечных пушек, причем все сработало - после чего в гарнизоне с полчаса стояла стрельба, никто не погиб чудом, а какой-то политрук даже обгадился от страха в буквальном смысле.

И это были не самые яркие подвиги моего брата.

Но доставалось всегда нам.

-         Итак, - сказал братишка бархатным голосом британского джентльмена.

-         Ладно, - сказал я.

Все сыпанули в подъезд. Я дождался, пока мимо пройдет какая-то тетка из магазина для военных - кажется, "Военторг", и крикнул:

-         Тетя, вот твоя писька!

И бросился наутек. Позже брат сказал мне, что я не совсем верно следовал тексту. И что "тыкать" взрослым нехорошо. Надо было крикнуть - ВАША - укоризненно сказал он. Что за манеры, качал он головой. Но то позже. В тот момент я смывался. Но, конечно, запутался в зимней одежде, и упал. Тут она меня и настигла.

-         Я ужасно беспокоюсь, - нервно сказала мать, когда скандал был уже позади.

-         Сейчас... и тот случай в коммуналке, - сказала она, кусая губы.

-         Мальчик идет по плохому пути! - сказала она.

-         Это как? - спросил он, посмеиваясь.

-         Он слишком... чувственный, - сказала она.

-         А? - спросил он.

-         Он... ОЗАБОЧЕННЫЙ, - сказала она шепотом.

-         Это я виновата, - сказала она.

-         Брала его в женскую баню до трех лет, - сказала она, - вспоминаю теперь КАКИМИ глазами он на них на всех смотрел, и как они жаловались все, что он их ест глазами.

-         А я думала, что это глупости, маленький ведь...

-         Какими глазами? - спросил я.

-         В какую баню? - спросил брат.

-         Замолчите оба, - сказала она. - Ступайте в свою комнату.

-         Успокойся, - сказал он.

-         У пацана ничего дурного в мыслях нет, - добавил он.

-         Пообещай мне больше так не делать и все, забудем это - сказал он.

Я пообещал. Как всегда, когда дело касалось его, я выполнил обещание. И больше ни разу в жизни не рисовал на земле кружок с палочкой и не бросался наутек, крикнув "тетя, вот ваша писька".

По крайней мере, держусь вот уже тридцать лет.

***

В Забайкалье он стал учить нас ловить рыбу и стрелять.

Я навсегда запомнил огромные косяки рыб, которые в этой чертовой реке - нет, все-таки вспомнил, Шилка, - клевали на голую загнутую ложку. Безо всякой наживки. А, чтоб ее. Мы просто бросали в воду леску с этой загнутой ложкой и рыба клевала! Мы с братом хохотали. Настроение было отличным, мы как раз освоили пистолет, и это было удивительно. Брат, правда, предпочитал сложные механизмы. Все просил отца научить его стрелять в танке или из гаубицы. Папаша обещал со временем подумать. Я же любил ружья и пистолеты. Ружье, оно как изысканное блюдо, которое приготовил ты сам. Смерть у тебя на кончике пальца. Танки, ракеты, вся эта громоздкая чушь- все это оставляло впечатление чего-то бездушного и пластмассового. Как поесть в столовке.

А ружье или винтовка, желательно еще с оптическим прицелом, - это персональный заказ.

Но до ружья еще дожить надо было, начали-то мы с пистолета. Мы как раз обсуждали это с братом, как к мужику, сидевшему неподалеку от нас, подошел другой мужик. Мы и глазом не повели. Туземцы занюханные

-         Ну чо Анюха, - сказал один мужик.

-         А че, Кирюха, - сказал другой.

-         Я те сказал че если че пристрелю? - спросил Кирюха.

-         Ну сказал, че ж не сказал а че, - сказал Анюха.

После чего они быстро схватились за ружья - там все ходили вооруженные - но повезло больше Анюхе. Или Кирюхе. Я так и не разобрался. В общем, мужик, которому не повезло, упал в речку и ушел на дно очень быстро. Головой вниз. Блям, и все. Кровищи не было, ничего не было. Блям.

Я глянул вбок. Отец уже был на ногах, и с ружьем, которым целил в Кирюху. Ну, или Анюху.

-         А че-че, ты то че, - сказал тот.

Палец отца шевельнулся. Сам отец молчал, поговорить он никогда не любил, но все было и так понятно. Кирюха опустил ружье на землю.

-         Уматывай, - сказал отец.

-         В лес или сдаваться? - спросил Кирюха.

-         Как угодно, - пожал плечами отец.

-         Тогда я в лес, - сказал Анюха.

-         Велкам, - сказал отец.

Много позже я узнал, что он когда-то неплохо говорил по-английски. Тогда подумал, что ругается. Удивительно, но Кирюха его понял. А может, он тоже изучал язык Шекспира?

-         Мне эт ружье тогда бы, - сказал Анюха.

-         Тогда сдаваться, - сказал отец.

-         Тогда без ружья, - сказал Анюха, и спросил, - а не пристрелишь?

-         На кой мне твоя туша, туземец, - брезгливо сказал отец.

Туземец вроде как обиделся, но ушел. Сначала пятился, потом повернулся и пошел быстрым шагом. Я перевел дух и глянул на отца. Тот подмигнул, и столкнул ружье туземцев в воду. Оно ушло туда так же быстро, как убитый. Бульк. Мы закончили с рыбалкой и пошли домой.

В барак для царских каторжных, куда по ночам иногда заглядывали сбившиеся с пути беглые зеки, и где у каждого под постелью было ружье.

Мы лежали с братом под одеялом, засыпали, и я вспоминал глаза того мужчины, которого убили. Вернее, пытался. Но не мог. И еще много лет не смог.

Родители говорили.

-         Я очень устала, - сказала мать, - очень-очень.

-         Я знаю, - сказал он.

-         Я что-то сделаю, - сказал он.

Но, конечно, ничего не сделал.

Мы жили там еще довольно много. Потом отца перевели в Белоруссию.

Там я получил, наконец, винтовку.

***

Однажды он разбудил меня, очень рано.

Мы взяли не ружье, а винтовку, и пошли к лесу. Километров пятнадцать шли, и уже светало, когда он остановил меня. Показал пальцем вверх. Над деревьями кружились птицы. Он кивнул. Я поднял винтовку.

-         Выбирай любую, - сказал он.

Я подумал, это вроде как экзамен. Из ружья попасть в птицу легко, потому что там дробь, и, попади ты рядом, ничего не изменится. Птицу все равно заденет и она будет подстрелена. Винтовка совсем другое дело. Я вскинул ее и прицелился. Птиц было много. Я сменил цель и стал водить новую. Постепенно пропало все, кроме этих точек в небе. Я почувствовал, что птица на крючке - БУКВАЛЬНО. Между ней и мной словно леска. Куда бы она не поворачивала, ствол смотрел туда даже чуть раньше ее. Она была в моей власти. Так было долго.

-         Опускай, - сказал отец.

Бессмысленной жестокости он не любил. В осмысленной был мастер. Мы пошли обратно. Я ни о чем не спрашивал, мне все было понятно.

На кончике дула была смерть и я ей водил.

Моя рука была рукой смерти.

Все было в моей власти.

***

Когда мне исполнилось двенадцать, все неожиданно прекратилось.

-         Ружье, - сказал брат чуть грустно.

-         Что? - спросил я, переодеваясь на тренировку.

-         Его нет, - сказал брат.

Я не поверил. Полез на шкаф. Ружья и правда не было. Не было и патронов. Обоймы от "Макарова" не было в шкафу. Не было "Макарова". Ничего не было. Спросить, что происходит, было не у кого. Отца послали в очередную дырку, где он задержался на полтора года, и необычного в этой дыре было лишь то, что в нее не разрешали ехать с семьей. Называлась она Чернобыль. Он приезжал домой два раза, но, почему-то, на ночь, и мы гадали, какого хрена он нас не разбудил.

-         Какого ДЬЯВОЛА?! - спросил я.

-         Не ругайся, - попросил брат.

Он был прав. Рыба не сорвалась, не было больно, и я не промазал. У нас просто исчезло все оружие. Но я решил, что, раз с нами обошлось против правил, то и я могу правила нарушить. Так что я матернулся. Когда вернулась мать, то ничего внятного сказать не могла.

-         Постреляйте в тире, - неуверенно предложила она.

В тире?! Советском тире с кривыми дулами, дальностью стрельбы пять метров и пластилиновыми пулями? Мы лишь посмеялись. Но на душе у меня кошки скребли. Я все ждал отца. Но когда он вернулся, то на эту тему разговаривать не желал. Я спросил - ПОЧЕМУ? Он промолчал, и я понял, что это мы уже никогда не обсудим. Ладно.

Мы были рады, что хотя бы вернулся нормальным. Вертолетчик из квартиры сверху приехал не на своих двоих - его привезли, потому что кости у него размягчились, и волосы выпали. Он все орал, а потом умер. Папаше повезло.

***

В романах пишут "время шло". Не стану повторяться.

Время, чтоб его, шло.

Я понемногу терял навыки, но стрелял все равно неплохо.

С отцом мы уже никогда не были близки так, как раньше. Между нами было кое- что недоговоренное, а я ужасно не люблю, когда недоговаривают. В тринадцать я его не видел, потому что его послали на Север, а мы остались в Молдавии. Он приехал лишь на пару дней. Когда узнал, что я сдал документы в военный колледж. Молдавия уже была независимой. Я прошел все их несчастные экзамены, подтянулся тридцать раз против нужных десяти, и получил лучший результат по стрельбе. Я просто был связан с мишенями и вел пули, словно пальцем, от одной к другой, от одной к другой. Когда я повернулся к этим мудакам, глаза у меня горели, как у Фенимора Купера. Если бы я мог, я бы оперся на ружье.

-         Недурно, - сказали они.

-         Да я и без вас знаю, - сказал я.

Они смотрели на меня, растерянные. А я вспомнил, наконец, какие глаза были у того несчастного дурачка, который упал головой в ледяную Шилку, получив заряд в грудь. И постиг, наконец, все скорби мира.

-         Я без вас все знаю, ТУЗЕМЦЫ ЧЕРТОВЫ, - сказал я им.

-         Не слишком ли ты борзый для тринадцатилетнего сопляка? - спросили они.

-         Дайте мне только оружие, а с остальным я сам разберусь, - сказал я группке этих напуганных, туповатых и миролюбивых людей.

-         Оружие, а уж там я, к дьяволу, выиграю для вас все войны мира, - сказал я.

Они скривились, но решили принимать. Уж больно вступительные тесты были хороши. Видимо, рассчитывали пообломать. Может у них и получилось бы. Но приехал отец. И без разговоров забрал документы.

-         В чем дело? - спросил я.

-         Армия отменяется, - сказал он. - Тем более молдавская.

-         Считай, что папа и дедушка отслужили за всех, - сказал он.

-         Почему? - спросил я. - Снова недоговариваешь...

-         Ладно, на этот раз объясню, - сказал он.

-         Ты крайний индивидуалист, - пояснил он, - и армия тебя погубит.

-         Или ты погубишь ее, - добавил он.

И снова уехал. Ладно.

Значит, в тринадцать я не стал молдавским военным.

В пятнадцать я ненавидел весь мир, и не понимал, почему должен делать исключение и для отца.

В шестнадцать я был впервые влюблен, мне было не до него.

В восемнадцать мне показалось, что я нашел свое место в жизни, и меня занимало только это.

В двадцать я, выпив две бутылки коньяка с братом, - из которых полторы пришлось на меня, ведь брат так и остался человеком с повадками джентльмена, - и узнал, в чем же, собственно, дело.

-         В гарнизоне какой-то пацан взял ружье со шкафа, решил почистить, и бац, полголовы снесло, - сказал он.

-         Ну, они и перепугались, - сказал он. - Убрали все, что может стрелять. И велели тебе про это не говорить.

-         Мне? - сказал я горько. - Неужели он думал, что я поступлю так глупо? Как идиот? Почищу ружье и пальну себе в башку?!

-         Они испугались, - сказал виновато брат.

-         О, черт, - сказал я. - Они меня сломали этим, понимаешь, сломали...

-         Да что там они, это ОН, он меня сломал, - сказал я.

-         Тебя ли? - спросил брат.

Я вспомнил глаза отца с определенных пор и заткнулся.

***

Когда я уже заканчивал университет, он меня навестил.

Позвонил, стоя у подъезда, - наверх подниматься не захотел, - и ждал, пока я спущусь. От меня пахло вином и чем-то вроде духов, в квартире, как обычно, было весело. Но он не беспокоился на этот счет, я уже был знаком со своей будущей женой, а ей он доверял. Я вышел, и глазам своим не поверил. На нем не было сапог. И вообще формы.

Он стоял в свитере, брюках, и начищенных до блеска, но все-таки туфлях.

-         Так-так, - сказал я.

-         Вот, - сказал он, - документы получил, на пенсии.

-         Поднимешься? - спросил я.

-         Нет, - сказал он. - Небось, девки, выпивка.

-         А как же, - сказал я. - Поднимешься?

-         Ну, девки никак, - сказал он, - хватит в семье и одного озабоченного.

-         Ну, а все остальное? - спросил я.

-         Нет, - сказал он.

-         Почему? - спросил я.

-         Завтра на рыбалку, хочу выспаться, - сказал он.

Мы помолчали. Туфли на нем выглядели странно.

-         Что делать теперь будешь? - спросил я.

-         Ты что, не слышал? - спросил он.

-         Поеду на рыбалку, - сказал он.

-         А потом? - спросил я.

-         А потом вернусь с рыбалки, - сказал он.

-         Вот, зашел посмотреть, цел ли, жив ли, - сказал он.

-         Ну и как? - спросил я.

-         Жив, цел, - сказал он.

-         Да что со мной случится, - сказал я.

-         Ладно, - сказал он. - Иду.

-         Заходи, - сказал я.

-         Держи хвост пистолетом, - сказал он.

-         А как же, держу, - сказал я, и наставил на него два пальца, как будто прицелился.

-         Целься лучше, - конечно, сказал он.

-         Пиф-паф, - сказал я.

Хотел еще что-то сказать.

Но он уже уходил.

Copyright (c) "Русский переплет"