Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Романы и повести12 декабря 2008 года

П О С Л Е В О Й Н Ы

повесть

Николай Иванович Рябинин комиссовался по ранению в феврале сорок пятого. Возвращался он в свою Сосновую Поляну, что под Ленинградом, с большой обидой на начальника госпиталя: тот не уважил его просьбу - не пустил на фронт. Николай Иванович не собирался погибать, но пройти победителем по Берлину очень хотелось.

В Ленинграде у него никого не осталось, кроме бывшей жены - Зинаиды Васильевны, которая чудом выжила и дочь уберегла, работая посудницей в заводской столовой.

Он знал из писем, что Зина бросила дом в Сосновой Поляне и ушла с ребенком в Ленинград, когда немцы подходили к городу. А как она там жила, Бог знает, - сердце тогда еще не отошло, да и на фронте не до этого было.

Николай Иванович долго не мог забыть ее проступков. Больно уж веселого нрава была Зина для замужней женщины. Ее, бывало, хлебом не корми, только попеть да поплясать дай. Она и в клубную самодеятельность бегала, и кино не пропускала, и даже в театры умудрялась ездить, хотя от Кировского завода до дома всякий раз пешедралом махала.

Одним словом, только себя и тешила, а того, что она мужняя жена, и в голове не держала.

Сколько он ни бился, так и не смог приучить ее ни к дому, ни к огороду. Поговорит с ней вечером, вроде бы все поняла, а как новый день настает, так у нее свои планы: репетиции, концерты, поездки в город, и опять недели нет.

Пробовал Николай Иванович и так, и эдак... А тут на его счастье жена забеременела и стала остепеняться. Он обрадовался: с ребенком ей будет не до самодеятельности, все станет на свое место. Но вышло все иначе: не прошло и года после рождения дочери, как Зинаида вызвала свою мать ухаживать за девочкой, а сама вернулась к прежней жизни, словно наверстывала упущенное.

Появилось много новых друзей и среди них мил друг, это уж как водится. К тому времени Зина окончательно уяснила, что Николай Иванович ей не пара. Хоть и хороший человек, но не для нее. С разводами тогда было туговато, поэтому разделили барахлишко и, пока суд да дело, стали жить врозь. Николай Иванович даже второй вход в дом сделал, веранду разгородил, а тут и война...

Вернувшись с фронта, Николай Иванович походил возле своего полуразрушенного дома, от которого остались стены да печка с трубой, повздыхал и поехал Зину искать. Надо было решать, как дальше жить, да и дочку повидать не терпелось. Может, удастся семейную жизнь начать заново. Уж тут-то все зависит от тебя самого, а не от шальной пули. И обида на Зину давно забылась.

Встретили его с радостью. Дочкой Николай Иванович долго не мог налюбоваться, потом с Зиной наговорились досыта. О довоенном разладе даже словом не обмолвились, но и о совместной жизни разговор не получился.

Николай Иванович несколько раз порывался предложить Зине сойтись, но память о прошлом то одного, то другого колола занозой. И опять шутили, он рассказывал о друзьях-товарищах, о том как его ранило в последний раз, утаив, однако, про осколок под сердцем. Зина тоже бодрилась, всплакнув немножко, поведала про свое блокадное житье, как жир с воды снимала, в которой посуду мыла, и выпивала перед уходом домой, а пайку Машеньке несла...

Расчувствовался Николай Иванович, сердце отошло, хотел было обнять Зину, приласкать, как раньше, глядя на милое лицо. Но как только Зина вытирала слезы, она сразу делалась серьезной и строгой, и у Николая Ивановича вспыхивала обида. Так они просидели чуть не всю ночь. Души их то сближались в тумане прошлых воспоминаний, то вновь разлетались от соприкосновения с действительностью.

Утром Зина приготовила чай. Николай Иванович сухой паек из вещмешка достал, позавтракали, и Зина, словно и не было вчерашней теплой встречи, с каким-то отчуждением сказала:

- Не будем судьбу неволить. Если бы ты вернулся калекой, другое дело... Это я такое слово себе давала. У тебя руки, ноги на месте - не пропадешь. А алименты, - немного грустно улыбнулась она, - давай по совести...

Поцеловал Николай Иванович Машеньку, простился с Зиной и уехал. Снял у соседки Клавы-фронтовички угол и поступил шофером в автобазу.

Раньше Клава здесь не жила, бывала только наездами у родственников. В Войну все погибли, вот она и поселилась в их уцелевшем домишке. На фронте она была медсестрой, а теперь работала в больнице.

Оба ходили в военной форме, только без погон, словно службу свою продолжали. Дом у нее был в одну комнату с верандой. Николай Иванович сделал небольшую перегородку из плащ-палатки, и зажили как брат с сестрой. Вначале питались врозь. Николай Иванович после работы на скорую руку перекусывал и шел строить свое жилье. Потом Клава суп к его приходу стала готовить: не в окопе, мол, сидим, поешь горяченького. Николай Иванович и карточки свои стал отдавать, чтобы не иждивенцем быть, и часть зарплаты.

Клава была бойкая, расторопная, успевала и на работе все сделать, и дома управиться, и хлеба коммерческого достать, чтобы Николай Иванович ел - не оглядывался. А когда он уходил строить свой дом, она шла за ним. Он любил песни фронтовые петь, она подпевала ему и помогала, играючи: где кирпич подаст, где горбыль поднесет, поддержит - дело-то и спорилось.

Оба были молодыми, кровь кипела, после войны в радость был каждый день. Две судьбы сплелись в одну прядь, обвивая друг друга; наработаются, и свет им ни к чему.

Соседи уже считали их мужем и женой. Николай Иванович наметил: как только дом отремонтируют, так и перейдут, а этот продадут. И Клава вела себя настоящей хозяйкой, всем довольна была.

В начале мая ждали конца войны. Настроение у всех было приподнятое. И грянул День Победы! Из репродуктора, включенного на полную громкость в комнате Клавы, раздавались боевые песни и торжественные марши. Душа Николая Ивановича ликовала. Ему хотелось сделать что-то необычное - отметить этот радостный весенний день. Он взял лопату, пошел на край поселка, выкопал там небольшой крепкий кленок и принес его к порогу, потом вырыл яму перед окном своего дома и вместе с Клавой посадили его на счастье.

К обеду стали сгущаться тучи. Николай Иванович решил закончить карниз крыши и попросил Клаву поработать час-полтора. Она держала лестницу, а он укреплял доску, чтобы прибить рубероид.

Неожиданно у калитки остановилась военная машина. Увидев полковника, Клава вылетела со двора, бросив лестницу и забыв обо всем на свете. Выскочила из калитки и кинулась гостю на шею. Николай Иванович только-только успел ухватиться за доски и повис на руках. Так он и висел, пока полковник не подставил ему лестницу. Покурили они вместе, кто где воевал вспомнили, но теплоты не возникло. Не умел Николай Иванович с начальниками дружбу водить. Полковник по-приятельски предложил ему поехать на встречу однополчан. Не принял Николай Иванович такое предложение, что-то не по душе ему стало, залез с чердака на крышу и давай рубероид прибивать, а сам все думал, как Клава поступит. Гвозди один за другим гнулись, как назло, и мысли такие ревнивые, едкие в голову лезли, что даже плохо соображал что делал...

Вскоре Клава выскочила, переодетая, и закричала:

- Слезай, Коля! Поехали!!

Но Николай Иванович заупрямился, махнул рукой, отвернулся. Обидно показалось, что не успели ее поманить, как она готова бросить все и лететь со двора - даже лестницу бросила, не подумав, что он упадет. Но все-таки еще ждал, что Клава подойдет, объяснит, что за нужда такая ехать, когда крышу еще не закончили. Да черт бы с ней - с крышей, хоть бы позвала-то сразу, пока сама еще не переодевалась, а то нарядилась и кричит, скорее для порядка, а сама и не ждет, так только - для оправдания, чтобы считалось, что звала, но он сам отказался. Обида у Николая Ивановича к горлу подступала, молоток вертелся в руках, гвозди гнулись...Чувствовал, что они на него смотрят, ждут для порядка, но не поворачивался. А как услышал рык машины, так и замер, пока гул не смолк в конце улицы, посмотрел на пыльную дорогу...и слезы на глаза набежали.

Уехала...

К вечеру Николай Иванович управился с крышей, спустился вниз, вошел в Клавин дом, откинув плащ-палатку, увидел на столе вещмешок с офицерским пайком, и горькая обида взяла, что чуть от тоски не завыл. Было такое чувство, что его словно обокрали. Приехали и обокрали. Не предали, нет, потому что никаких обязательств они друг другу не давали, и она ничего ему не обещала. Да и он ни о чем не спрашивал. Просто жили и строили для себя дом. И хоть они и не сговаривались ни о чем, а он уже своей ее считал...

Из репродуктора музыка, песни, народное веселье выплескивается, а у Николая Ивановича тоска сердце сжимает, боль одна. На фоне всеобщего торжества, он воспринял отъезд Клавы очень тяжело. Вместо того, чтобы благодарить Бога и радоваться, что остался жив в такой мясорубке и вернулся в родной дом, он был омрачен и расстроен.

Допоздна Николай Иванович ждал Клаву: суп сварил, пол-литра еще сходил купил, чтобы по душам поговорить. И если бы Клава сейчас приехала, то он тут же бы сделал ей предложение, чтобы жить по-семейному, как положено.

Но Клава не вернулась ни завтра , ни послезавтра.

Он заделал кое-как окна в своем доме, вставив одно стеколышко, навесил дверь, перетащил свои вещички, оставив нетронутым офицерский паек, закрыл ее дом на замок и каждое утро поглядывал: не вернулась ли?

Пока Клавы не было, Николай Иванович каждый вечер ходил вокруг своего дома с топором или молотком и все не мог взяться ни за какое дело. Беспокойство и думы не давали сосредоточиться. То вдруг покажется стук в ее доме, и он идет в огород, чтобы посмотреть на ее крыльцо, нет ли там кого, а убедившись, что замок на месте, вновь дает слово не думать больше о ней.

Наконец Клава приехала.

Вернулась она поздно вечером и сразу пришла к Николаю Ивановичу. Он протянул ей ключ и не стал ни о чем спрашивать, ожидая, что она сама все расскажет.

Клава объяснила, что этому полковнику она спасла жизнь.

- Ты не подумай ничего, - тихо сказала Клава. - Это встреча фронтовиков.

Николай Иванович не поверил ее россказням. Он знал немало медсестер на фронте и не хотел бы сейчас быть у одной из них мужем. Вначале ему показалось, что Клава не такая, но эта недельная поездка в Москву что-то в его сознании сдвинула. Умом он понимал, что, по-видимому, не прав, - полковник сам предложил вместе поехать, но не мог загасить обиду. Больше всего его задело, что Клава не очень-то и хотела, чтобы он поехал с ней. И звала его, скорее всего, только ради приличия, для отвода глаз.

Клава оскорбилась его подозрительностью. Она не считала себя виноватой и не собиралась ничего доказывать. Схватив ключи, она хлопнула дверью.

За несколько дней Николай Иванович успокоился, ревность угасла, и он начал здороваться с Клавой, заговаривать при встречах, давая понять, что размолвка - пустяк, но Клава обиделась не на шутку.

- Я тебе не жена, чтобы оправдываться, - бросила на ходу Клава, когда он вновь завел разговор о ее поездке.

При каждой встрече Николай Иванович вновь и вновь пытался наладить отношения, но все было напрасно.

- Полковника ждешь, - как-то со зла сорвалось с языка у Николая Ивановича.

- Не с шофером же жизнь коротать, - съязвила Клава.

Оскорбился Николай Иванович и решил поухаживать за девчонкой, чтобы подзадорить Клаву.

Обстоятельства раскрутились неожиданно быстро и совсем не так, как предполагал Николай Иванович.

С Натальей он познакомился на восстановлении Кировского завода, куда возил материалы. Разнорабочих присылали на разгрузку штучного груза: кирпича, шифера, рубероида...

Бойкие девчата сами лезли на глаза, приставали к нему с разговорами, а Наталья всегда сидела или стояла в сторонке и украдкой поглядывала на него. Была она из вербованных, как и все остальные.

Николай Иванович углядел в ее поведении скромность, можно сказать, стеснительность. Хоть и была она не очень симпатичной, но скромность он ценил больше всего. Сходив с ней раз-другой на обед, поговорив по душам, понял, что она еще и бережлива. А когда пригласил ее в кино и хотел купить фруктовое мороженое, она по-хозяйски отвела его руку от кошелька и, чуть окая, проговорила: "Деньги надо беречь, дочери помогать. А на винцо да на лакомство никакого кармана не хватит". Сказала это так серьезно и деловито, что Николай Иванович даже улыбнулся. Ему по душе это пришлось, что девушка не только экономна, но еще и о его дочери думает. Это настолько его подкупило, что он взглянул на нее совсем иначе. чем на других: более серьезно.

В это время он вспоминал Зину с Машенькой, тоскуя, сожалел, что так все получилось, не удалась послевоенная жизнь. Он понимал, что может жениться в любой момент, мужиков - раз, два и обчелся, но было обидно за свою невезучесть. И то, что с Клавой не сложилось, тоже ущемляло его самолюбие...

Ближе к осени Клаву стали проведывать фронтовики. Одного она с поля боя вытащила, другого выходила, третьему жизнь спасла, все приезжали с продуктами, с выпивкой, с подарками, все обнимали-целовали, пили за ее здоровье и, прожив несколько дней, уезжали.

Николай Иванович страдал, глядя на это веселье; и хоть и не без горечи, но пришел к выводу, что ждать больше нечего. И, подумав о Наталье, решил жениться. Вскоре привез Наталью с деревянным сундуком. Недостроенный дом с забитыми окнами не очень ей понравился. Она ничего не сказала, а посмотрела на него неопределенно и улыбнулась криво: "Ну и хоромы, у нас в деревне и то лучше".

Зарабатывал Николай Иванович неплохо. На трассе иногда ему удавалось купить кое-каких продуктов, он все это скапливал и отвозил своей Машеньке вместе с причитающимися алиментами. Приедет к ним, зайдет в комнату, опустится перед ней на корточки, положив свой мешок тут же на пол, возьмет ее за ручки, поцелует, потом торопливо достанет крупное яблоко: "Ешь, дочка, ешь!" А сам сидит, смотрит на бледное личико и видит, как расширяются и наливаются радостью провалившиеся от худобы Машины глаза, и до того растрогается, что чуть не заплачет. Зина отвернется, не выдерживая таких сцен, убежит на кухню, а потом возвращается - как ни в чем не бывало - с чайником и приглашает к столу. Увидев консервы, конфеты, яблоки, она радостным голосом спрашивает: "Зачем ты это, Коля?" А Николай Иванович улыбается, глядя на счастливое лицо дочери, и говорит: "Это ж для Машеньки".

Всю зиму Николай Иванович вечерами стучал, занимаясь отделкой, и пел любимые фронтовые песни.

К весне, когда Наталья ходила в положении, она стала одергивать мужа:

- Перестань! Дурно от твоих песен, мутит меня.

И Николай Иванович замолкал, пожимая плечами

А тут открылось, что и Клава давно беременна. "Вот тебе и встречи однополчан, - почесывал затылок Николай Иванович. - Вот тебе и конкретный результат".

- Чего это ты оскаляешься? - с раздражением спросила Клава.

- А чего мне не улыбаться? У меня все в порядке.

- Еще наплачешься, - пророчествовала Клава.

- Завидуешь?

- Глупый ты мужик, - бросила на ходу Клава.

Эти слова царапнули по сердцу, его заело это, и решил он при следующей встрече выяснить до конца, что она имела ввиду.

Увидев Клаву через несколько дней в огороде - она сжигала траву и мусор, спросил:

- Может, за что сердце на меня держишь?

- С чего взял?

- Может, винишь в чем? - в лоб спросил Николай Иванович, чтобы опять не мучиться в догадках. - Так говори!

- Ха-ха-ха, - нервным смехом взорвалась Клава, - а полковники-то на что? - и со злобой бросила: - Если бы от тебя, то вытравили бы, чтобы не связываться. Зачем же дураков-то плодить, Коля? - Клава бросила грабли и ушла в дом.

Весь вечер потом его преследовало чувство вины перед Клавой: вместе жили, дом сообща строили, а из-за упрямства вот так все получилось.

В феврале Клава родила дочь и назвала ее Верой.

В апреле у Николая Ивановича родилась дочь, Оленька. После декретного отпуска Наталья не вышла на работу: вначале девочка все что-то прихварывала, а там причина за причиной - да так и осталась с ребенком при доме и при муже.

Судьбой Наталья была довольна, вот только денег теперь ей не хватало, своей-то зарплаты не стало. Часть зарплаты мужа уходила на алименты, другая - на покупку стройматериалов, а на еду только-только...

Клава все так же работала медсестрой(ребенка в садике держала), на полставки участковым - врачей не хватало, и еще бегала по домам, уколы инвалидам делала.

- Ну как, посадил иждивенку на шею? - с издевкой кричала при встрече Клава.

- Тебе-то что?

- Дураков жалко.

- Себя лучше пожалей, - Николай Иванович намекал на полковничье отцовство. - Что-то больше не едет?..

- Не мучь себя. Спи спокойно. Приедет.

От таких разговоров оставался неприятный осадок; Николай Иванович долго потом переживал, поэтому старался избегать их. Из каждого рейса он привозил, собирая по дороге, то бревнышко, то доску, то несколько кирпичей, и постепенно день за днем дом преображался. А где-то лет через семь-восемь стал лучшим в округе.

С алиментами Наталья, скрепя сердце, мирилась, но когда муж укладывал в вещмешок гостинцы для своей Машеньки...она не находила места. Наталья решила не заводить скандалы, а стала действовать по-своему. Как только Николай Иванович начинал собираться к дочери, Наталья ложилась в постель и начинала постанывать, жалуясь на головную боль, тошноту, слабость...

Николай Иванович откладывал поездку - суетился возле жены, бегал в аптеку, подавал лекарства. На следующий день, когда муж уходил на работу, Наталья отправляла по почте причитающиеся деньги, продукты из вещмешка выкладывала на стол, пила с Оленькой чай, а к приходу мужа снова ложилась, завязав голову влажным платком.

Болезненность жены сдерживала Николая Ивановича от возмущения, хотя в душе разгорался протест; он готов был высказать ей все, что накипело, но жалобные стоны Натальи охлаждали его пыл.

- Не делай так больше, Наташенька, - еле сдерживая себя, говорил Николай Иванович.

- Я же как лучше хотела, - с тяжелым вздохом отвечала жена. - Они же там деньги твои ждут. Или ты яблок и конфет для больной жены пожалел?

И тут Николай Иванович к стыду своему припоминал, что он и в самом деле ни разу не привозил домой гостинцев.

Несколько раз Николай Иванович ездил к Машеньке прямо из гаража после рейса, чтобы Наталья не знала, но это не всегда удавалось, а потом и вовсе перестал. Но привычка покупать в рейсах фрукты или пряники осталась. Покупал он на "левые" деньги от попутных пассажиров. Проходя мимо Клавиного дома, подзывал к себе Верочку, если она играла во дворе или работала в огороде, раскрывал свою авоську и говорил:

- Бери, сколько хочешь!

Верочка вылитая мама: беленькая, шустрая - запускала ручонку в сумку и каждый раз, сверкая глазенками, смотрела на дядю Колю, не решаясь много взять.

- Бери, бери! - улыбался Николай Иванович, видя с какой радостью она вынимает пряники или яблоки, и сам словно душевных сил набирался. Иногда Верочка встречала его у калитки и спрашивала:

- Ты из рейса, дядя Коля?

- Нет, Верочка, - отвечал Николай Иванович, испытывая неудобство и стыд перед ребенком за свою забывчивость, - сегодня в ремонте стоял.

Ежемесячно отправляя алименты, Наталья по нескольку раз пересчитывала сумму, прикидывая в уме, что могла бы купить на эти деньги: "румынки" или платье, а если подкопить, то и шубку для Оленьки или что-нибудь из мебели, хоть ту же оттоманку с красивой обивкой, какие недавно завезли в магазин. Ей становилось до того жаль этих денег, что когда ее очередь доходила до окошечка, она не выдерживала и в сердцах швыряла их кассиру. В такие дни Наталья молча ставила на стол ужин и усаживалась в сторонке на свой сундук, откуда наблюдала, сжав пухлые губы и перевив полные руки на высокой груди, как проголодавшийся муж уплетал щи да кашу, не ведая о ее мыслях.

После ужина Николай Иванович шел во двор и занимался хозяйскими делами. Наталья выходила следом, садилась на высокое крыльцо вместе с Олей и лузгали семечки по своей деревенской привычке. Он считал, что содержать дом - это его святая обязанность, а порядок в доме - это дело жены. Пока он работал, Наталья сообщала ему все уличные новости со своим женским уклоном.

- Не успела твоя Клавдя вернуться из Москвы, как к ней опять какие-то гости понаехали. А один и по сию пору живет. Очередная любовь, видать...ха-ха.

В голосе жены Николай Иванович уловил нескрываемое злорадство. Чутьем Наталья угадывала, что между ними что-то было, и поэтому всякий раз долбила в одну точку, стараясь истребить в его душе остатки былой симпатии. При этом она не говорила ничего оскорбительного, чтобы не выдать свою неприязнь, но и совсем сдержать себя не могла, когда представлялся случай сообщить что-либо неприятное.

Николаю Ивановичу казалось странным, что Наталья так ревностно охраняет женскую честь соседки. Лично он в разгульную жизнь Клавы не верил, а если и появлялось сомнение, то особо не осуждал. Во всяком случае, с недоверием относился к словам жены.

Как-то раз Наталья занемогла. К вечеру поднялась высокая температура, пришлось вызвать врача. Клава пришла в халатике с докторским чемоданчиком, проверила пульс, давление и вроде бы как ничего не нашла, а Наталья все вздыхала и причитала:

- Вот помру, кто за ними присмотрит? - намекала она на Клаву.

- Рано горевать, - закончив осмотр, сказала соседка.

- Как они без меня будут? - стонала Наталья. - Люди-то, сама, поди, знаешь, какие.

- Какие? - нахмурилась Клава. . Чем они хуже тебя?

- Ты лечить меня пришла или похабить? - вмиг изменила тон Наталья.

- Успокойся, печень испортишь. Не ешь жирного, не пей спиртного, - рекомендовала Клава, - вот рецепт, принимай лекарство.

- Я отродясь не пью, - раскраснелась Наталья. - Сама гуляешь и о других так же судишь! Ухажора давно спровадила?

- Больно ты зла, - взяла чемоданчик Клава, - слышишь, как веселюсь, но не видишь, как плачу... Пока.

- Зачем ты так? - упрекнул жену Николай Иванович. - Одинокая она, тяжело ей.

- Иди пожалей! - взорвалась Наталья, будто этого только и ждала. - Видела, как с ней переглядывался.

Николай Иванович вышел на веранду и закурил. Из глубины души, как росток через асфальт пробивалось сомнение: правильно ли поступил, что не помирился с Клавой?

Однажды, теплым вечером Николай Иванович двуручной пилой дрова пилил, а Наталья сидела с дочкой на крыльце. Во двор вошла Клава, поздоровалась с Натальей, похлопала соседа по спине:

- Чего женушку-то не заставляешь работать? Думаешь, слаще будет?

Тяжело дыша, Николай Иванович посмотрел на своих женщин:

- Красивее будут...

Наталья вспыхнула от злости на соседку, но не закричала, а только полоснула глазами:

- Бери, за чем пришла, вертихвостка.

Николай Иванович почувствовал неловкость. Ему казалось, что он тут в чем-то виноват, построже бы... Что Клаве надо? Почему кидается на Наталью? Не захотела вместе жить, тогда к чему эти сцены? И Наталья сама не своя, если не съязвит, не сделает ей больно.

- Если она еще хоть раз появится здесь, - в упор глядя на мужа, отчеканила Наталья, когда Клава с колуном ушла со двора, - то и сам можешь уматывать.

- Это куда уматывать? - с удивлением переспросил Николай Иванович.

- А куда хошь - мне все едино.

- Сама не оскорбляй! У тебя других слов нет, как паскуда да потаскуха. Она фронтовичка! Это тебе не драники из картошки стряпать! - разошелся Николай Иванович. - Она заслужила не такую жизнь!

- Так вот ты и обеспечь, - задиралась Наталья.

Николай Иванович многого не замечал, что видели люди, наблюдая со стороны. Когда он просил у диспетчера дальние рейсы, шофера подтрунивали над ним, как над многодетным отцом.

Трясясь в деревянной кабинке своего ЗИСа, он с нежностью посматривал на фотографию Оленьки, сожалея, что совсем не уделяет ей внимания. Давно собирался поговорить с дочкой, да все нет времени. Он испытывал нужду в общении с родным человеком, но все как-то не получалось...

А тут в начале зимы выдался перед рейсом свободный день. Николай Иванович долго работал во дворе, под вечерок решил побеседовать с дочкой. В кладовке, которая теперь служила ему раздевалкой, он переоделся и в носках прошел по чистому половику к столу. Электрический свет еще не был включен. Крашеный пол отражал отблески огня из печки, подсвечивая комнату изнутри, оживляя стены и потолок причудливыми тенями. В большой комнате жена и дочь лежали на оттоманке и смотрели недавно купленный телевизор "КВН" с большой выдвижной линзой. Тепло и уют расположили Николая Ивановича к душевной беседе. Он подождал конца программы для школьников и спросил:

- Как, доча, у тебя дела с учебой? Может, есть в чем трудности? Дай мне заглянуть в твой дневничок. Какие там у нас успехи?

- Мама смотрела, - не отрываясь от телевизора, буркнула Оля.

- И я посмотрю...

- Что тебе, приспичило? - вмешалась Наталья. - Дай дитяти телевизор посмотреть. Небось, у твоей Машеньки за наши деньги экран, как в кино... Лучше бы клен срубил, а то сидим, как в темнице, разросся дальше некуда.

Николай Иванович вмиг вспомнил победную весну сорок пятого, когда они с Клавой, напевая и приплясывая, сажали молодое деревцо. Клен был их общей памятью о любви и радости. От этих слов жены у него в душе все перевернулось. Разговаривать охота отпала. Он поднялся и пошел, слушая, как жена брюзжит:

- За один присест не научишь, только дитя пугать.

Провожая взглядом сутулую спину мужа, она уже в который раз жалела себя: если и дальше так жить, то никогда из нужды не выберешься.

Долго она в тот вечер не спала, угнетенная своими думами. И где-то среди ночи наконец у нее появилась заманчивая мысль: оформить мужа на какую-нибудь работу полегче, чтобы с нее алименты высчитывали, а потом еще устроиться по совместительству. Только как мужа из гаража уволить?

Где-то тут вскорости, в весеннюю распутицу, кстати или некстати, Николай Иванович приболел. После больничного его временно перевели на легкую работу в гараже.

Дело было весенним вечером, Николай Иванович штукатурил цоколь дома, Наталья грызла семечки, а Оленька книжку читала, накинув кофту на плечи.

- Гляжу я на тебя, - певучим голосом заговорила Наталья, - и думаю: бросай-ка ты свою баранку. Сутками трястись в кабине - это уже не для тебя. Того и гляди совсем шоферить не сможешь.

- Ничего! На мой век здоровья хватит, хребет крепкий, -отшутился Николай Иванович, - дочку замуж выдадим, а там и на пенсию...

Руки у него были еще сильные, а вот сердце нет-нет да и начинало ныть, от осколка, что ль?.. Особенно в ненастную погоду.

Вернулся Николай Иванович из первого после болезни рейса и закашлялся: не то холодного чего выпил, не то продуло. Наталья мужа в постель уложила, горчичники поставила, на ночь еще малинкой напоила.

- Беречься надо. Не с твоим здоровьем по разбитым дорогам трястись.

Весь следующий день Наталья от мужа не отходила. Утром, когда Николай Иванович на работу собирался, она опять за свое: и про Петьку однорукого, что в мясном торгует, и про соседа, что винную посуду принимает, и еще про какого-то мужика...

Не выдержал Николай Иванович:

- Ты что мне про бутылки и про всякое толкуешь!.. Кто город восстанавливать будет? Ты для чего сюда ехала?

И ушел, не простясь. А в рейсе все переживал, что погорячился малость. Домой вернулся, как ни в чем не бывало, шутил, разговаривал. Наталья не настырничала, но все-таки сказала, что Петьке однорукому рабочий нужен. Николай Иванович не стал кипеть, зная, что этим не возьмешь. Но мысль об уходе из гаража уже не казалась такой странной. Конечно, года не те, и сердце нет-нет и зайдется в дороге, а не дай Бог что...

Рассудил так Николай Иванович и понес заявление начальнику. Его долго уговаривали. Он упирался, уходить не очень хотелось, но заявление уже подано, поэтому стоял на своем. Душой чувствовал, что напрасно это делает - поддался на уговоры жены, но менять решение - стыдно.

Уволился, поступил рабочим в мясной магазин, где заведовал Петр Васильевич, инвалид войны, по уличному - Петька однорукий.

Мясо привозили утром, всего несколько туш, так что к обеду, после разрубки, Николай Иванович был уже дома. Чувствовал он себя непривычно, вроде как с работы сбежал. А когда Наталья сказала, что на приемке посуды грузчик нужен, обрадовался; все не дома сидеть.

На следующий день оформился в пункт приема посуды. На бутылках самая работа начиналась где-то с обеда, так что из мясного он шел в полуподвал - сортировал ящики с бутылками и грузил на машину. Мороженые туши да ящики с бутылками давали о себе знать: по утрам все тело болело. Одеваясь, кряхтел и не раз жалел, что ушел из гаража.

Усталость, непривычная работа, шпыняют все, не то что в кабинке - сам хозяин, это раздражало Николая Ивановича. Он винил во всем Наталью и готов был взорваться дома в любую минуту. Но причин для конфликтов не было: Наталья с одного взгляда понимала и угадывала все его желания: вовремя разбудит, приготовит завтрак, позовет к столу, а провожая, поправит шарф, застегнет пуговицу на груди и еще посмотрит вслед на тот случай, если он чего забыл.

Ходил он теперь по другой стороне улицы, вроде как тропу посуше выбирал, а на самом деле лишний раз с Клавой встречаться не хотел. И из магазина старался не высовываться, избегая встреч с шоферами. Уволившись из автобазы, он чувствовал себя второсортным рабочим, вроде как потерял свою высокую профессию шофера и стал никем. Это его угнетало.

При случайной встрече с шоферней он держался с приподнятой веселостью, угощал друзей водочкой, чтобы видели, что живет он не хуже их и ни о чем не жалеет. После выпивки поднималось настроение и он опять, как и раньше, чувствовал себя равным среди бывших приятелей.

Возвращаясь однажды вечером с работы, он увидел жену с какой-то молодой женщиной. Оказалось, что это инженер жилконторы. Плотник нам нужен позарез, сказала женщина, хотя бы по совместительству. Работы не так много, и зарплатой не обидим.

Растерялся Николай Иванович, не знал что сказать, а симпатичная женщина свою заботу изливала:

- Приходил тут один пьянчужка, так я отказала. Может вы все-таки подумаете, у нас не ахти сколько и работы, но бывает срочно надо, а он пьяный, ну что тут будешь делать. Я и не взяла его. - Она так мило улыбалась, что он заколебался и посмотрел на жену.

- Разговор был раньше, - ласково запела Наталья, - пока ты на посуде не работал. А теперь уж сам решай. Если очень устаешь, то и не надо. И так перебьемся.

Николай Иванович почувствовал в голосе жены фальшь, но не стал заводиться в присутствии постороннего человека.

- Да у нас и дел-то, особых нет: форточку, фрамугу отремонтировать или дверь пристрогать...Ящик какой сколотить...- уговаривала инженерша.

- Надо подумать, - сказал Николай Иванович, а сам уже начал соглашаться, неудобно было отказывать симпатичной женщине.

На том они и разошлись. Через два дня он нашел в домоуправлении инженершу и написал заявление.

И пошло все колесом: утром мороженые туши, с обеда ящики с бутылками, а по выходным разные фрамуги, форточки, ящики...

Получал он теперь гораздо больше чем раньше, и еще карманные деньги появились, которые Наталья половинила ночами и складывала в копилку, а алименты отправляла с основной зарплаты мясного магазина. Такую же сумму Наталья откладывала теперь и на Олину книжку, соблюдая равенство дочерей.

Постепенно денег у Натальи набиралось все больше и больше. Она стала ходить по магазинам, следила за модой, стояла в очередях за импортом.

Шел как-то Николай Иванович навеселе домой и увидел Верочку:

- Что грустная? Почему не на танцульках?

- Неохота, - потупилась Верочка.

Николай Иванович тоже посмотрел вниз и увидел на ее ногах старые материны туфли. Понял он ее грусть, сердце защемило, точно сам был виноват в ее обездоленности. Расчувствовался.

- Не грусти. Что-нибудь придумаем. Тридцать пять или тридцать шесть? - спросил уходя.

- Тридцать шесть, - скромно сказала Верочка.

- Придумаем, - повторил Николай Иванович, подмигнул Верочке и запел: - Я по свету не мало хаживал, жил в землянках...

"Тянет она его к себе, эта девчонка-подросток. Почему-то даже к Оле у него этого нет... Чужое дитя, казалось бы, а вот поди ты, тянет, вот и все", - рассуждал про себя Рябинин.

Наталья все чаще ходила по магазинам, присматривая обновки. Со временем она вошла во вкус и стала присматриваться к мебели. Стоило ей услышать, что кто-то из соседей привез ковер или холодильник, она тут же загоралась нетерпением и успокаивалась только после того, когда покупка оказывалась в доме. Ей уже не хватало зарплат и приработков мужа. Она стала занимать деньги у соседей, но с книжек не снимала.

Можно было самой куда-нибудь устроиться, но это ее не устраивало, подсобной рабочей она не хотела быть. Долго ночами не спала Наталья: все думала, откуда взять деньги.

Наконец придумала: завести поросят. За год можно заработать на мебельный гарнитур.

Эта идея Николаю Ивановичу вначале не понравилась. Потом стал свыкаться, сколотил сарай из разного барахла, обтянул проволокой, чтобы не выбрались наружу. Наталья купила трех поросят; вначале кормили кашками, молочком с хлебушком, а дальше помоями.

Свиней стали колоть к Майским, Ноябрьским и к Новому Году. Мясо шло нарасхват.

Жители Сосновой Поляны издали узнавали Рябинина летом по старенькой гимнастерке да по кирзовым сапогам, а зимой по солдатской шапке ушанке и валенкам с черными резиновыми галошами.

Одевался он так не чудачества ради: в подсобке мясного магазина и в посудном полы бетонные, в подвале ЖЭКа холодно, в свинарнике грязно - устанешь переодеваться. Так и повелось, как с утра что оденет, в том и ходит до позднего вечера.

На веранде у него был закуток вроде гардеробной, там и железную кровать поставили, чтобы передохнуть с устатку. Николай Иванович в закутке переодевался и потом заходил в дом, стараясь не пачкать ковры и мебель. Летом он на веранде и ночевал, чтобы жену и дочь по утрам не беспокоить. А иногда и днем приляжет, если сердце прихватит. Отлежится и опять - дела.

Когда Оленька поступила в институт, Наталья увлеклась театром. Во-первых, это необходимо было для развития дочери; во-вторых, одну Оленьку отпускать опасались - далеко все-таки; в-третьих, Наталье самой захотелось побывать в театрах.

Бывая у знакомых, Наталья любила расписывать про театр, про публику... При этом она сообщала разные интимные подробности про актеров. Она обычно начинала со слов: "одна актриса мне поведала..."

Николай Иванович был в театре несколько раз, еще до войны, с Зиной, а больше не пришлось. Отправляя жену и дочь в театр, он всегда провожал их, испытывая при этом радость. Стоя у калитки, смотрел на дородную жену и красивую дочку - обе в нарядных платьях и новых туфлях, и получал большое удовольствие, что дожил до этого. Обычно они уезжали в воскресенье после обеда.

Проводив своих, Николай Иванович пошел в столовую за помоями, накормил свиней и, уставший, заснул в своем закутке. Поздно вечером шел дождь. Утром он увидел на полу грязные туфли с белыми стельками и золотым клеймом фабрики. Он помыл туфельки и поставил их на крыльцо к стеночке, чтобы они высохли и, уходя еще раз полюбовался, как они блестели черным лаком.

Весь день не мог забыть брошенные грязные туфли. А вечером прочитал нотацию Оле, как надо беречь обувь. Наталью это зацепило, поскольку вместе ходили в театр, и она не вытерпела:

- Нашел о чем говорить! В этих туфлях и на люди-то стыдно показываться. Посмешищем вчера были - вынарядились...Эти туфли уже из моды вышли, в них никто не ходит.

Николая Ивановича обожгли эти слова. Он думал, что жена и дочь благодарны ему за свою безбедную жизнь, походы в театры, а они, оказывается, недовольны. Оскорбил его и тон жены, в котором слышалось раздражение. Он посмотрел на дочь, надеясь усовестить ее, но та в слезах выскочила из-за стола.

- Может, резиновые сапоги на нас напялишь? - с вызовом бросила Наталья

Ушел Николай Иванович, чтобы не разжигать скандала. Голова словно горела от расстройства. Лежа в своем закутке, он слышал, как жена сердито хлопала дверями, бегала туда-сюда: "Алиментщик несчастный!"

"Совести нет, - думал Николай Иванович, - уже который год алименты не посылаешь, а все уняться не можешь". И он вспомнил Зину, для которой все было хорошо и ладно, сколько бы ни заработал. "Не горюй! . скажет, бывало. - Как-нибудь проживем". А Машенька какая стала...Сколько у нее было радости, когда он привез на Ноябрьские праздники свинины тайком от Натальи. Тряпку бросила - пол в коридоре мыла - обниматься кинулась: "Папочка, папочка приехал". Аж до слез проняла. Угощать принялась, на автобус потом проводила...Наталья тогда что-то почувствовала, все допытывалась: кому продал? Но Николай Иванович так и не признался - хорошо помнил еще тот скандал, когда Наталья увидела, как он передавал два свертка, чтобы Клава один Зине отвезла. Господи, что было!.. Перед Днем Победы свинью закололи, Николай Иванович завернул мясо, спрятал, а когда за помоями пошел, сунул их под калитку Клавиного дома. На душе так легко стало. Верочка выскочила и забрала свертки, а Наталья видела... и разразился скандал.

По радио тогда поздравляли с наступающим Днем Победы, вспоминали павших, фронтовики читали стихи, артисты пели песни... Эта праздничная атмосфера, соприкасаясь с семейной неурядицей, порождала у Николая Ивановича горечь. В памяти возникла весна сорок пятого, тот день, когда они с Клавой посадили Клен, который за эти годы вымахал и стал украшать округу.

Он так разволновался, что не спал ночь.

Утром Николай Иванович вошел в дом с красными глазами, разбил поленом кошку-копилку, взял девяносто рублей и, не говоря ни слова, вышел. Днем купил пару модных туфлей, вечером выпил вместе с шоферами и с бутылкой в кармане пришел к Клаве.

- Держи, Верочка! Это тебе от дяди Коли. Если не подойдут, там чек, можешь обменять.

- Ой! Мамочка, какие туфли! Смотри! - сияла Верочка, не скрывая радости, а потом обняла дядю Колю и поцеловала.

Николай Иванович засиял, сердце охватило жаром...

Клава, облокотившись на стол, нервно курила и молчала.

- Почему не подойдут? Подойдут, - сияла Верочка, не решаясь надеть туфли.

- Давай выпьем, Клава. Как-никак День Победы, - Николай Иванович выставил бутылку на стол, - покупку обмоем, поговорим...

- О чем? - с возмущением накинулась на него Клава.

- Живем как-то не по-людски.

- Кто?

- Да хотя бы и я...

- Ах, вот ты о чем! - вскочила Клава. - А что ж ты раньше не собрался по-людски поговорить?

- Не горячись, - миролюбиво сказал Николай Иванович. - Не зря говорят - любовь помнится...

- Помнится - да не воротится! - закричала Клава.

- Ты что, мам? - испугалась Вера.

- Замолчи, - цыкнула на дочь Клава и швырнула окурок в помойное ведро. - Не твое дело! А ты проваливай и больше не вздумай тут слезу пускать!.. Выпить пришел, - она сунула Николаю поллитровку в карман, вытолкнула его из комнаты, хлопнула дверью, упала на кровать и разрыдалась.

У калитки Николай Иванович столкнулся с женой. Видно, Наталья давно заприметила его, но не решалась войти.

- Уйди! - угрожающе зыркнул на жену Николай Иванович, проходя мимо.

Наталья хотела что-то сказать, но не осмелилась.

Николай Иванович зашел в свой закуток, закрылся и лег.

Наталья стучала, просила, чтобы открыл, но он смотрел на свою старую шинель и со слезами на глазах повторял: "Уйду. Уйду. Уйду, куда глаза глядят. Только свадьбу дочери справлю и...".

В марте состоялась свадьба. Закололи двух кабанчиков и гуляли целую неделю. "Рановато вышла, - ворчал Николай Иванович, - надо было институт закончить".

Молодые жить стали в маленькой комнатке(в горнице), а Николай Иванович так и остался в своем чуланчике. Буржуйку там поставил, чтобы не так холодно было.

Осенью он заболел. Походил еще несколько дней на работу, и слег. Он и до этого подумывал бросить совместительства, но все откладывал, не хотел признаваться в немощи, но тут уж воля не своя. Сердце совсем стало сдавать. Надсадился скорее всего, когда мороженую тушу в холодильник тащил. Очень она была тяжелая, да и взял он ее как-то несподручно, а среди грязи не бросишь. Петька как увидел его, так сразу же и отправил домой: "Иди, Иванович, отлежись". Оля была на занятиях в институте, а Наталья с утра уехала в Кировский универмаг за импортными шубами.

Никогда еще не было так тяжело Николаю Ивановичу. "Все, - думал он, - отжил". Жизнь перебрал, словно исповедывался. Зину вспомнил: так ни за кого замуж и не вышла. Друга-то ее, оказывается, перед самым концом войны уже в Берлине убили. И Клаву - доброе сердце - с нежностью помянул. Лежал, смерти в глаза смотрел.

Лекарство ли помогло или сердце выдержало... Дышать было трудно, голова болела. Но через час-два чуть легче стало. К вечеру свиньи разорались, покоя не давали - жрать просили, особенно визжал черный боров, как сдурел.

Вдруг по веранде каблучки простучали, значит, Оля пришла. .Вот хорошо, - подумал он, сейчас в миг слетает..

- Доченька, доченька, - позвал Николай Иванович.

- Чего тебе? - заглянула Ольга.

Принеси хоть ведерко помоев свиньям, покоя не дают.

Еще чего?! - изумилась Ольга, хлопнув дверью.

Николай Иванович полежал, вроде отлегло немного, поднялся кое-как и с пустыми ведрами поплелся в столовую. Около Клавиного дома что-то закружилась голова, присел на лавочку передохнуть. Клава увидела соседа, догадалась, что не с проста он сел, выскочила и ахнула.

- Николай Иванович, что с тобой? Посиди, я мигом, - и убежала. Вернувшись подала таблетку: - Возьми под язык, сейчас полегчает, - а сама ведра в руки и скрылась в переулке.

Минут через десять вернулась с полными ведрами:

- Ну как, полегчало?

- Да, посветлело чуток.

- Пойдем, - она подхватила ведра.

Николай Иванович посидел на крыльце, пока Клава была в свинарнике, потом ушел в кладовку, лег и уснул.

После Ноябрьских соседи Рябининых получили ордера на новые квартиры и стали переезжать. Клавин домишко сразу развалили бульдозером. Дом Петьки однорукого стоял с заколоченными окнами, а Наталья все бегала по начальству, не желая расставаться со своим хозяйством.

Уезжая, Клава подошла к забору:

- Вот адрес. Мало ли что...

- Ты что, Клава, никак плачешь? - проникся сочувствием Николай Иванович.

- Привыкла я, Коля... Вместе столько лет...

Перед новым годом Рябининым дали ордер на трехкомнатную квартиру. После переезда Николай Иванович заболел. Грипп, говорили врачи. Грипп да грипп, а как все сроки по гриппу прошли, заговорили про осложнение. По больничному он получил только из мясного магазина, денег сразу убавилось и Наталья не на шутку рассердилась. А когда узнала про осколок под сердцем, совсем разошлась.

- Алиментщик несчастный - все скрытничал, таил! И Зинка, видать, из-за этого бросила. А я, дурочка, с инвалидом связалась.

- Какой я инвалид? - опешил Николай Иванович. - Тридцать лет после войны отработал.

- Вон Петька однорукий - все годы пенсию получал.

- Так я же работал.

- И он не без дела сидел, - распалялась Наталья. - Вот сейчас бы и пригодилась, - она прикидывала в уме, сколько денег могла бы скопить.

В первый же день после выписки Николай Иванович понял, что он больше не работник, и отказался от совместительства: всех денег не заработаешь.

Через несколько дней отдал жене деньги, что получил при расчете:

- Все. Будем теперь жить на зарплату из мясного.

Наталья раскраснелась, обозвала мужа лодырем и в довершение заявила:

- Сама пойду работать! Кто, по-твоему, дочь будет кормить?

- У дочери муж, - не задумываясь ответил Николай Иванович. - Да? Он еще студент!

- Зачем он тогда женился, если жену прокормить не может? А я не могу больше надрываться, - Николай Иванович посмотрел на дочь.

Оля выскочила оскорбленной.

- Он еще жалится! - зло прищурилась Наталья, - оставил семью без денег и прикидывается больным? Где твоя пенсия за осколок? Будешь на нашей шее сидеть?!

- Сними деньги с Олиной книжки, - посоветовал Николай Иванович.

- Сними у своей Машеньки!

- Как я сниму? - удивился Николай Иванович. - У нее их нет.

- А здесь откуда? Много ты положил? Ты своей фронтовой потаскушке больше передавал! Ты на три дома жил!

- Прикуси язык.

Осенью Николай Иванович вышел на пенсию. Денег стало еще меньше. И сразу семья почувствовала безденежье. Жизнь стала грустной. Все считали Николая Ивановича виновником бедственного положения.

Наталья устроилась уборщицей в гастроном, но мужу покоя не давала:

- Не работаешь, так хоть пенсию военную хлопочи! С этой только по миру идти!

- Кто мне ее даст?

- А как жить? - стояла на своем Наталья.

- Ты же работаешь, - примирительно сказал Николай Иванович. - Как-нибудь проживем.

- Ах, вот оно что! На моей шее сидеть собрался?

- Да-а... уж ты изработалась, - не выдержал Николай Иванович, и пожалел, что сказал.

Глаза у Натальи сверкнули злорадным блеском. Лицо раскраснелось, как это с ней бывало, когда она делала дорогие покупки. Она свернула внутрь губы, помолчала и, как отрезала:

- Развод! Пусть тебя государство и кормит, если ты инвалид, - разошлась Наталья.

...После раздела площади, Николай Иванович переехал в другой район в маленькую комнатку с одним окном.

Живя один, он много думал о своей жизни, часто вспоминал сказку, что до войны слышал от тети Шуры - хозяйки дома, где жила Клава.

Давно это было...

Шел солдат домой со службы, устал в пути и сел отдохнуть в тени большого дуба. Откуда ни возьмись, сгорбленная старушка.

- Куда путь держишь, солдатик?

- Домой со службы, баушка.

- Нет ли у тебя хлебушка кусочка, больно я проголодалась?

- Как не быть. Садись, перекусим, чем Бог послал.

Поели, отдохнули, перекинулись словцом, старушка и спрашивает:

- Счастье, поди, в дом-от несешь?

- Какое счастье? Столько лет отслужил, хоть бы родителей живыми застать.

- Не горюй, солдатик. Я сейчас в лес пойду - счастье твое поищу, а ты смотри тут в оба - не упусти. За дуплом приглядывай.

Старушка скрылась, нет ее и нет. Солдат снял сапоги, размотал на просушку портянки, завернул цигарку и чадит махоркой.

Смотрит: из большого темного дупла стрекоза вылетела и прямо на сапог опустилась. Села, крылышками машет-машет, а не взлетает, словно приклеилась к голенищу. Сорвал солдат травинку и еле столкнул легкокрылую.

- Чем это сапог мой тебе приглянулся, красавица, - промол-

вил солдат.

А тут и старушка приблизилась:

- Ну, - глядит она на солдата, - поймал свое счастье?

- Никого же не было, - открещивается солдат.

- Так уж и никого? . не унимается старушка.

- Стрекозу вот тут с сапога еле столкнул, и все...

- Ах ты горюшко мое, - всплеснула немощными руками старушка.. Счастье это было твое, сынок. Я пойду еще поищу, а ты смотри, не прогляди, - и скрылась.

Сидит солдат, небо разглядывает, а сам все о жизни думает. И тут видит: из темного дупла какой-то птенец не то выпал, не то выпорхнул, прыгает, а улететь не может . крыло волочит.

- Эх, милый! Видать, и тебя судьба-злодейка покалечила.

Птенец махал, махал крылом и скрылся в траве.

Вернулась старушка:

- Ну как, солдатик, поймал свое счастье?

- Никого не было, баушка, . удивленно ответил солдат. - Птенец какой-то пришибленный порхал...

- Ах, родимый! . горько вздохнула старушка. - Это ж и было твое счастье. Как же ты так?.. Я вновь пойду, а ты смотри не прозевай. Лови, в каком бы облике оно ни появилось.

И скрылась в гуще леса.

Солдат задумался, размечтался, смотрит: жаба противная из дупла прямо ему на портянку выпрыгнула. Схватил солдат онучи, стряхнул неприятную гостью и опять в мечты погрузился...

Вечереть стало. Надел солдат сапоги, но не уходил, хотел все-таки повидать старушку.

Тут как тут и она:

- Ну как, солдатик, теперь поймал свое счастье?

- Так никого не было, баушка, - обиделся солдат.

- Так уж и никого?

- Жаба противная тут ползала...Так неужто это мое счастье? - запоздало догадался солдат.

- Эх, сынок, сынок, - огорчилась старушка, - не разглядел ты свое счастье. - И скрылась, будто ее и не было.

...Зиму Николай Иванович прожил тоскливо.

В День Победы он сидел на солнышке у открытого окна, слушал шум гуляющего города, вспоминал довоенное время, непоседу Зину, Машеньку, фронт... короткую жизнь с Клавой, праздник, когда они посадили перед окном клен, радуясь будущему счастью...

Как потрепанный битый "виллис", как мячик, подпрыгивая на ухабистой дороге, увозил Клаву, полковника... И вилась-кудрявилась пыль.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

285771  2009-01-23 12:51:05 Антонина Ш-С - Содержания хоть отбавляй, а что до формы так в деревенской прозе всё, как в жизни Читается, как пьётся. Такие бы книги да в деревню! Замусолили б, и прототипы тут же нашли на Ваньку, Маньку, Глашку

285790  2009-01-23 19:33:56 Антонина Ш-С - Мужики! Прочитайте. Может, пропадёт охота перепираться? Это глотается быстро и приятно...

285794  2009-01-23 20:20:38 Валерий Куклин - Антонина Адольфовна, полностью с вами согласен в оценке этой повести. Незамысловато, но душевно, ощущение, будто в то время окунулся. Почему-то вспомнила Вера Панова, ее повести и рассказы о том же: о женщинах и мужчинах послевоенных. Честно все, беспощадно и печально. Почему-то все-таки не страшно. И сочувствуешь мужику, и понимаешь, что судьбу такую не изменишь. Доброе повествование. Даже мудрое. Валерий

---

BACK

 

Copyright (c) "Русский переплет"