ВОСПЕЛА РУССКИЙ СЕВЕР

 

Елена Кузьмина родилась в Москве, но главное в её жизни состоялось на Русском Севере, в граде Архангела Михаила. В Архангельске родились дети, вышли первые книги стихотворений.

Окончила Архангельский лесотехнический институт и Литературный институт имени А.М. Горького. Стихи Елены печатались в журналах «Смена», «Молодая гвардия», «Север», «Новая книга России», «Двина», «Роман-журнал XXI век», альманахах «Молодые голоса Севера», «Сполохи». Публиковалась в Швеции и Норвегии. Автор поэтических сборников «Птичьи сны», «Ночь жития сего…» и др.

Творчество поэтессы отмечено многими наградами: премиями «Имперская культура», «Большая литературная», «Полярная звезда» (международная), а также премией имени Николая Рубцова Комитета по культуре Архангельской области. Член Союза писателей России.

Вот что пишут о её поэзии коллеги по творческому цеху и читатели:

«Полярная звезда Елены Кузьминой, «как рубцовский огонёк манит», но родные деревни пусты и немы, лишь остаётся надежда на поколение, которая вернётся к матери-деревне, которая стоит и ждёт у смоленской дороги. Эти строчки пронизывают до глубины сердца. Нет ничего проходного в этих стихах, всё продуманно и выстрадано».

Екатерина Козырева, поэт, член Союза писателей России, постоянный автор «Русского переплёта».

 

«Открыла для себя интересного поэта Елену Кузьмину, когда подбирала стихи о Рождестве Христовом к литературной гостиной. Её «Рождество» по-настоящему тронуло душу:

В зимней северной глуши

Занесло дороги снегом.

Монастырь моей души

Отдыхает от набегов...

С тех пор всегда читаю встречающиеся в Интернете стихи Поэта. Они помогают возвращать человечность, которую мы теряем в ежедневной суете и информационном дурмане.

С теплом души из Белгорода, Светлана Кобелева, сотрудник библиотеки БГТУ им. В.Г. Шухова.

 

У красивой девушки и стихи красивые.

Василий.

 

Наталья Рожкова

«ПЕРЕБИРАЮ ЗВЕНЯЩИЕ СТРОЧКИ…»

*    *    *   

 

* * *

Я поломойка и повариха,

Я санитарка и сторожиха,

Я отгоняю бессонное лихо,

Бодрствуя тёмной порой.

Или дворы новоявленной знати

Чищу под утро.

В старушечьем платье —

Я и солдатка, я и солдатик

Вечной войны мировой,

Войска потрёпанного единица.

А над плечом беспокойная птица,

То ли ворона, то ли синица —

Ей бы на небо взлететь!

Только жалеет меня, бедолагу,

Каркает, звенькает — ладом, без ладу —

Всё же старается петь!

А для меня эти птичьи звоночки,

Ровно для нищенки — хлеба кусочки,

Перебираю звенящие строчки,

Вдруг да опять запоёт,

Эх, зазвучит моя бедная лира!

Вдруг, да услышат отцы-командиры,

Вдруг, да приветят отцы-командиры,

Глядя с небесных высот.

 

 

* * *

Сумасшедшая старуха на автобусной остановке стоит рядом,

Сегодня не блажит, не рыдает, не проклинает власти,

Частит скороговоркой: «Хлеб есть, и ладно, хлеб есть, и ладно…»

Кормят приблудную жужу небелой масти

Через ограду детсадовскую два пацанёнка в китайских опорках.

Воробей без определённого места жительства не чувствует себя лишним.

…А мой детский сад стоял на высоком пригорке,

И висели в зале картины художника с весёлой фамилией Шишкин.

Стояли мы по линеечке лицом к окнам, пели песни,

За окнами — со здоровым румянцем снег, который в январе не таял.

И хранили нас от бед и напастей — всех вместе —

С одной стороны — «Корабельная роща», с другой — «Рожь золотая».

Сегодня плачется как-то легко. От непривычного лада

Светлеют совсем было почерневшие снега окрестные:

То ли теплу неурочному душа всё-таки рада,

То ли неприметным образом приходит Царство Небесное.

 

 

* * *

День зимою был захвачен,

Листопад сгорел дотла.

По дороге белой кляча

С кукурузой воз везла.

 

Над зелёно-жёлтым грузом

Колыхался снежный пух.

Нам хотелось кукурузы,

Мы стихи читали вслух.

 

И учительница пела

Пушкинский великий стих

Еле слышно, неумело

На романсовый мотив.

 

Улыбалась нам смущённо,

Отирала слёзы с глаз,

Подпевал заворожённый,

Удивлённый третий класс.

 

За окошками темнело,

Наступали холода…

Если бы она не пела,

И не плакала тогда, —

 

Унесли б меня метели,

Эти бури, Боже мой!

Если бы тогда не пели

Мы с учительницей той.

 

Прожила бы я иначе

В стороне совсем другой,

Где давно никто не плачет

Над пиитовой строкой.

 

Без спасительного слова

В череде докучных дней,

Без товарища милого

Бедной юности моей.

 

В неродной, чужой сторонке

По дороженьке пустой

Повезла б меня клячонка

Да на вечный непокой.

 

 

* * *

«Я к вам пишу, чего же боле?», —

Услышу в говоре колёс.

А за окном белеет поле

Сквозь ветки тоненьких берёз.

Темнеет на дороге млечной

Проталин узкая тесьма…

Увы, на станции конечной

Давно никто не ждёт письма. 

Теснятся пушкинские строчки:

«…Любил… Угасла не совсем…»

Орёт младенец что есть мочи,

Старушка охает во сне.

Мелькают редкие куртины

Берёз, дрожащих на юру.

Я тоже мёрзну, тоже стыну,

И вот сейчас, сейчас — умру!

 

Спасёт смиренное согласье

Полей, плывущих за окном,

И нас, попутных, кто в ненастье

Заполнил ненадёжный дом, —

То просветлеть, то помрачиться,

То ненадолго задремать,

То потеплеть, развеселиться

И с каплей солнца просиять!

Какой-то жалкий луч весенний —

И все от счастья во хмелю!

Грущу и радуюсь со всеми,

И понимаю, что люблю

Простуженную проводницу,

Цыган, младенцев, «челноков»,

Соседей нестоличных лица

И спор дорожных чудаков…

И это нищее раздолье,

Дороги дальней благодать,

И… вас люблю. «Чего же боле?

Что я могу ещё сказать?»

 

 

ВОЗДВИЖЕНИЕ

Губы сжаты. Взгляды колки.

Полушалочек бесцветный.

Комсомолка-доброволка,

Дочка умерших Советов,

Обходя неловко лужи,

Задыхаясь на пригорках,

В храм на утреннюю службу

Тащит внука на закорках.

Через поле по бурьяну,

Через дачное предместье…

Вот он виден — деревянный,

Новый храм на старом месте.

Купола, что капли слёзны,

Серебрятся в синей бездне.

Колокол к обедне поздней.

«Всё. Приехали, болезный».

 

Шальку реденького шёлка

Старая затянет крепче,

У такой же комсомолки

Подешевле купит свечи.

И вдохнёт малец курносый — 

Бабки радость и надёжа — 

Запах дерева, и воска,

И старушечьей одёжи,

Низко к полу золотому

Поникая светлым ликом.

 

Твоему Кресту Честному

Поклоняемся, Владыко.

 

 

* * *

Письмоносец тётя Вера

В рыжей кирзовой обутке

Топает по первопутку.

«Как там Белка на орбите?

Тётя Вера, расскажите!»

Но не скажет Вера путно

Про советский чудо-спутник.

Отмеряет полной мерой

Ей ноябрь сатинчик белый.

Нет честнее тёти Веры!

Нет чуднее тёти Веры!

В эти дальние пределы,

В эти скорбные уделы

Сколько раз она, девчонкой,

Приносила «похоронки»!

И с тех пор она не плачет,

И немного странновата,

И глаза от встречных прячет,

Будто в чём-то виновата.

…Новый век свой путь изладил

Казнокрадством и разрухой,

Почтальонша тётя Надя

Носит пенсии старухам.

Сапоги хоть не кирзовы —

неприглядны и неновы.

Если спросишь про зарплату,

Рассмеётся глуповато.

Но для жителей таёжных

Тёти Нади нет надёжней.

Пусть не тянет груз газетный,

Письма детям безответны,

Сумки, полные продуктов,

По распуте, первопутком,

По заброшенным «бетонкам»,

Через ельник — наудачу,

Носит бабкам с «пенсионкой»…

И глаза от бабок прячет.

 

 

* * *

Я нетолерантна и непозитивна,

Убога, совкова и неперспективна.

Я старая русская. Нет мне покоя

От этих фантомных огней за рекою,

Где столько столетий деревня стояла,

А нынче бурьян и кусты краснотала. 

Для многих давно надоевшая тема.

Пространство России пустынно и немо,

И только эфир множит хохот вселенский.

Я буду стоять у дороги смоленской

И ждать, когда к дому от стольного града

Мои неразумные двинутся чада.