|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказ
1 февраля
2016 года
РОЗОВЫЕ ОБЛАКА
Рассказ
Жизнь – комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует.
Порыв ветра рассекся о бронзовую поверхность колоколов, и маленькие из них тотчас отозвались звонкими весёлыми голосами. Воздух был ещё полон ими, когда послышались протяжно трепетные звуки, исходившие от небольших колоколов. Их звучание росло, поднималось, реяло вокруг, а затем, постепенно слабея, еще долго замирало в наступившем затишье.
Стояли тёплые майские дни. Лёд на озере потемнел и всё шире становились забереги. Потом подул свежий ветер, ледяное поле тронулось с места. С треском ломались льдины, образовывая причудливые нагромождения торосов.
Набережная ожила. На вышке спасательной станции взвился флаг. По всему берегу курились дымки костров, пахло смолой и свежей краской. А в уютной гавани уже шла бойкая торговля корюшкой.
В городских садах цвела сирень и вопреки приметам старожилов, предсказавших возвращение холодов, в конце мая установилась тёплая солнечная погода.
Широкая аллея вела вглубь сада. Высокие стройные деревья начинали покрываться нежной листвой, образуя в вышине ажурный зелёный свод. На молодой траве алмазами переливались капельки вчерашнего дождя, с ветки на ветку перелетали звонкоголосые пичужки. Внизу зигзагами убегала к берегу каменистая тропинка, за кустами акаций на быстрине речки пенились водовороты.
Весна продолжала фильтровать небо. Черные серпики стрижей пожинали первые лучи солнца.
А ещё в мае, в одно время с кукушками прилетали лесные горлинки. Они ворковали тихонько, с долгими паузами, особенно в тёплые вечера, когда в воздухе, казалось, живее обыкновенного чувствовалось, как все молодеет и обновляется. Там, где сад граничил с парком, среди ветвей кипенно белых черешен, цветущей бирючины, сиреней, отягченных благоухающими гроздьями, долгими ночами, когда почти не спишь, когда светила луна, когда вокруг начинался дождь, кроткий, тёплый и бесшумный, как слёзы радости, в усладу всю ночь напролёт пели соловьи. Если погода стояла пасмурная, их не было слышно; но чуть появилось солнце, чуть ветер становился мягче, а близость лета – ощутимей, они снова запевали свои песни. Потом с первыми выводками песни умолкали. И порою в конце июля жарким днём можно увидеть на каком-нибудь деревце в густой зелени сочных, полностью развернувшихся листьев одинокую птичку, безмолвную, неопределённой окраски; она потерянно и пугливо прыгала по веткам, потом взлетала: то был весенний гость, покидавший родные края.
Алёна почувствовала, что её волосы гладит чья-то рука… Она испуганно подняла голову и, увидев рядом Илью, порывисто прижалась лицом к его плечу.
Алёна внешностью напоминала свою мать. Среднего роста, худенькая, с копной светлых волос, сколотых на затылке, она привлекала внимание мечтательным, несколько задумчивым взглядом больших серых глаз.
- Проекты вечного двигателя Академия наук больше не рассматривает, - сказал Илья без позы и без рисовки, тихо и доверчиво, в голосе его были искреннее беспокойство, грусть и безысходность, будто он сообщал о смерти дальнего, но хорошего родственника.
Небольшого роста, в светлом костюме, Илья походил на взъерошенного петушка, который собирается закукарекать, но его что-то пугает, и он только хохлится и хлопает крыльями.
Маленький и юркий, как стриж, да ещё с хохолком на макушке, он и впрямь походил на птицу.
Они шли по молодой, мягкой ещё траве крутого берега реки, которая недавно очнулась ото льда и теперь с шумом пробовала свои силы.
- И это очень печально, - обратился он к Алёне, словно ожидая и её оценки.
А она испугалась, потому что сегодня внимала ему особенно прилежно, но из-за этого напряжённого, физически изнурительного внимания, почти ничего не разбирала. Слова сплавлялись в непрерывную, возвышенную музыку, которую она даже не слышала, а точно чувствовала.
Лишь уловив в этой музыке некий вопрос и возникшую паузу, она испугалась, засуетилась, попыталась придумать что-нибудь очень значительное или хотя бы остроумное, чтобы не выглядеть совершенной дурочкой, какой она себя считала в сравнении с ним.
-…Хотя и не страшно, - продолжил Илья на той же ноте, вздохнув немного бодрого весеннего воздуха, будто и не было этой паузы, заполненной её отчаянием и стыдом, и она поняла, что вовсе не к ней он обращался и не оценки её ожидал, а просто сделал эту паузу незаметно даже для себя – чтобы вдохнуть бодрый весенний воздух и рассуждать дальше. – Потому что все великие творили своё великое без разрешения, а часто даже вопреки запрету. И узнать что-то новое о природе иногда было всё равно, что заглянуть под юбки королеве – ужасное преступление. Люди, представь себе, нисколько не изменились.
Алёна шла на несколько шагов впереди него, что было, по мнению некоторых, весьма характерно для их брака.
Каждое утро теперь, когда лето было уже не за горами, Алёна просыпалась с мыслью о том, как в один прекрасный день она распрощается с посёлком.
Накренившись на левый борт, от пристани медленно отваливал большой пароход. В толпе провожающих, прижав пальцы к губам, стояла девушка и, не отрываясь, смотрела, как с кормы махал ей рукой молодой мужчина.
Уходили назад, всё шире раздвигаясь, извилистые берега, за кормой неотступно вились чайки. Переливаясь на солнце, разбегались по глади воды двумя стрелами волны.
События увязались, исчез непостижимый уму хаос происшествий. Медленно цедя горячую смесь кофе и вина, выпуская извивающиеся колечки голубого дымка, Илья продумал весь ход событий. Теперь все стало ясным. Он нашёл основу допущенной ошибки.
В этот непростой период жизни Ильи, Михалыч стал для него просто спасением. Этот высокий, худой, сутуловатый старик. Лицо его излучало доброту и доброжелательность. Щёки розовели, хотя скулы и особенно впадины под глазами отливали серовато-матовой усталостью. Нос внушительных размеров имел форму баклажана.
Михалыч всё ещё не мог отдышаться и, словно помогая лёгким, прижимал руки к груди. На нём были длинный чёрный пиджак, запачканный на рукаве масляной краской, узенькие брюки, которые свернулись возле щиколоток штопором. Голубоватые, выцветшие глаза смотрели спокойно и внимательно.
- Знаешь ли ты, мой друг, что кровлю ни в коем случае нельзя крепить при помощи гвоздей? Любая дырочка – это лазейка для воды. Стоячие гребешки на стыках загибают деревянной киянкой.
В солнечные дни они работали до обеда, после полудня зной сгущался, кровля раскалялась и они спускались вниз. Михалыч коротко кивал на прощанье и удалялся своей шаркающей походкой.
Вечернее июньское солнце склонилось к позеленевшей крыше сарая. Его лучи, пробиваясь сквозь нежную листву тополей, ярко освещали стоявшую в центре сада, щедро осыпанную белыми цветками вишню. Вдоль дорожек зеленела молодая травка. Возле веранды по тонким жёрдочкам вился дикий виноград. Поодаль, на огороде, около аккуратно проложенных грядок, столбом крутилась мошкара.
В ожидании грозы мир сузился до размеров их комнаты. Закрыть все окна, форточки, двери для покоя. А Алёна кричит: «Гроза, гроза! Сквозняк, всё побьёт…». И начинается милая суматоха, и что-то обязательно разбивается. Ждать. Но – молния, но – гром. Ждать. Молния на мгновение. Застынут выхваченные из темноты, книжные полки и мертвенно бледные корешки книг; одеяло на её коленях; диковинным белым цветком прижатая к груди её раскрытая ладонь… Гром. И всё затихнет в терпеливой и тихой радости, что вот произойдёт, вот кончится, и тотчас после тёплого шального ливня открыть все окна.
- Какой запах, ты только вдохни!
Благословенно глядя на себя в зеркало и пританцовывая, Илья ездил по щекам трескучей бритвой. Выпадают редкие дни, когда чувствуешь себя победителем жизни, сегодня у него был именно такой день: он даже проснулся с ощущением лёгкости, чего с ним давно не случалось.
Оседлав свой велосипед, он ехал на свою новую работу.
А Алёна в этот жаркий день сидела в автобусе, и взгляд её покоился на серо-зелёных рощах – они тянулись бесконечно, километр за километром. Она упивалась музыкой, которая неслась из принадлежащего водителю радио, громкой, ревущей во всю мощь музыкой и песнями, в которых слышалось что-то восточное. Потом закрыла глаза, блаженствуя в шуме и жаре, и услышала вновь кваканье лягушек, как накануне вечером, когда они с Ильёй гуляли по городу и видели, как в одной из боковых улочек жарился шашлык. Еще раньше она была просто ослеплена уродливыми, похожими на белые кубы домами в деревне, залитой полуденным солнцем, - как это не похоже на сырость и серую скуку её собственного дома. Она сравнивала машинально, вне власти настоящего, начисто выкинув из памяти прошлое. А увидев сгрудившихся в поле коров, по какой-то странной причине представила себе исторических дам, но не задержалась на этой мысли, а наоборот, постаралась поскорее забыть её.
В лесу было холоднее, чем в автобусе, но день был по-прежнему ясным, а прогулка по дороге, полого поднимавшаяся от остановки вверх по холму, бодрила. Замёрзнуть не замёрзла, но от непривычных усилий сильно разболелась спина и началась одышка. Утро казалось тихим, а сейчас между деревьями задувал пронизывающий ветер. Она остановилась передохнуть.
Элегантная, в яркой цветастой свободного кроя тунике, вид имела, можно сказать, сногсшибательный. Глаза она прятала за тёмными стёклами очков, а волосы уложила в пышную причёску, казалось бы, не слишком подходящая жене серьёзного учёного и лишнее доказательство того, что она «свиристёлка». Но кто осудит её, если вспомнить, как занудлив, бывает муж. А поскольку он женился на ней после мимолётного романа с ней… Значит, заключила она, он нуждался тогда именно в свиристёлке. (А что же теперь, его вновь потянуло на родную ему унылость? Нет, лучше так не думать).
Кто бывал в уральской тайге, то знает, что там ель, сосна да пихтарники покрывают горные увалы. Малейшее дуновение ветра – и хвойная тайга живёт. Шумят раскидистые кроны сосен, качаются вершины елей и пихт. В лесу вечный полумрак. Под ногами трещит валежник. На низких местах заросли подлеска-кустарников, кривоствольных черёмух. Лохматые кочки покрыты клюквой. На высоких местах брусника, в ельниках черника и голубика.
На покосах травы уже отливали светлой зеленью, набирая соки. На виноградниках вдруг оживали самые старые лозы, появлялись первые почки. Зеленели хлеба, они расстилались далеко по холмистой долине среди малинового цветения эскерцета и ослепительно золотых квадратов рапса. Букашки, бабочки, птицы бессчетными полчищами суетились под июньским солнцем, на диво вездесущие в своих деятельных хлопотах. В воздухе сновали стаями ласточки, а вечером, когда стрижи больше не гонялись друг за другом, с характерными пронзительными криками, появлялись летучие мыши, и причудливый рой, словно вызванный к жизни вечерним теплом, кружился ночным дозором.
Пора не такая хмельная, как весна, но куда изобильнее: вороха снопов на земле, уставшей от плодородия и иссушенной солнцем, - вот наше лето.
И снова дни покатились, словно камешки с горы – быстрей и быстрей, мелькая и подпрыгивая.
Илья потерял им счёт. Он потерял и в весе – брюки то и дело приходилось подтягивать.
Михалыч задумался.
- Есть, говорят, женщина в нашем посёлке. Тревогой исцеляет. Сделает укол тревоги – и все боли отступают. А думать начинаешь о том, что заботит всех, всех вокруг: вода загрязняется, леса вырубают, а значит, исчезают животные и кислорода становится меньше и меньше…
Неделю они ремонтировали квартиру одному спортсмену. К стенам его комнат и коридора крепилось множество полок и полочек, сплошь заставленных победными трофеями: кубками, вазами, другими призами. Промежутки между полками занимали грамоты в застеклённых рамках и медали на разноцветных ленточках. Пока они переклеивали обои, спортсмен прыгал через скакалку. Ни минуты он не сидел без движения: то начинал поднимать гирю, то лупил боксерскую грушу. Надо сказать, он пребывал в отличной форме.
На прощание спортсмен подарил два треснувших и потому ненужных кубка.
От спортсмена они перекочевали к агроному, где подрядились мастерить книжные стеллажи. Агроном был подвижный толстенький человечек в очках, животик его переваливал через пояс брюк, как перебродившее тесто через край кастрюли. Он был похож на доброго гнома (только без колпака) и курил трубку.
Окна его комнаты выходили на проезжую часть, и они видели, что машины, проезжавшие мимо, действительно загружены не полностью, а то и вовсе едут пустыми.
Агроном очень боялся сквозняков, и они работали при закрытых окнах.
Иногда заглядывал в комнату и восторженно восклицал:
- Волшебники! Просто волшебники!
Михалыч неодобрительно, искоса на него смотрел, однако Илья знал, похвала ему приятна.
Порой агроном бочком присаживался на нижнюю перекладину стремянки. И надолго задумывался. Трубка его гасла, он забывал вновь её раскурить. Душистый, как пряник, табак хранил в металлической круглой коробке.
Однажды, придя к агроному, они застали у него гостя – хмурого человека, с грубой черной бородой.
- Это мой брат, - сказал агроном.
А они принялись за работу. Точнее говоря, работал Михалыч. Илья наблюдал. Ему нравилось, как Михалыч строгает, пилит, отмеряет, привинчивает… Как увещевает непослушный инструмент или материал.
- Ах, ты упрямиться, - приговаривал он, вытаскивая из доски застрявший гвоздь. – Это всегда какой-нибудь попадётся, кто упрямится. Ну да ничего, деваться всё равно некуда. Я тоже упрямый. Характер на характер. В семейной жизни от этого развод бывает. Но здесь развода не будет, здесь будет единственно возможное решение…
После этих слов гвоздь осознавал всю бесполезность сопротивления.
Ещё был рубанок, очень похожий на носорога – с виду угрюмый, но на деле покладистый и работящий. Михалыч брал его одной рукой за воинственно изогнутый рог, другой подталкивал в кормовую часть, и рубанок начинал с аппетитом поедать неровности доски, на глазах превращая их в кучерявые стружки.
Илье хотелось, чтобы Михалыч подольше не кончал работу, и можно было вот так сидеть и любоваться им, и смотреть, будто на воду, когда время замедляет течение или вовсе останавливается.
После агронома их клиентом был хозяин магазина. Его просьба была – прорубить дверь с улицы в отдел. Вернее, даже не прорубить, а расширить существующее окно до размеров двери.
Они дружно стали разбирать кирпичную кладку. Затем Михалыч замесил цемент.
Они уложились за три дня, и хозяин магазина подарил им по огромному ананасу.
Конечно, заказчики платили и деньги за выполненную работу, но некоторые дарили ещё и подарки.
Затем, их к себе на работу пригласил художник. Илье нравилась его новая работа. Он многому научился. И теперь знал точно – если он больше не сможет заниматься наукой, то перенимая навыки Михалыча в стоительно-ремонтных работах, на свой кусок хлеба заработать сможет.
Зайдя в квартиру художника, Илья оглянулся и увидел на стене портрет старухи в чёрном платье, отороченном кружевом. Он был очень необычный и привлекал к себе внимание. Портрет нуждался в реставрации, но верхняя часть лица – тонкие брови, виднеющиеся из-под чепца седые волосы, глаза – была в сохранности. Илью смутила пронзительность её глаз. Старуха смотрела насмешливо, и в то же время сострадание было в её взгляде, будто она хотела его предостеречь от чего-то, понимая, что предостеречь от этого нельзя.
Круглые опаловые тучки набегали на месяц, клубилась настоянная на травах тёплая мгла, дремотно покачивался и баюкал тихой песенкой старый тополь. Илья не слышал, как, предвещая грядущий день, дохнул из туманных низин прохладой ветерок – рано встав, так неуверенно, крикнул неподалёку первый петух и смолк, прислушиваясь. Где-то на улице бойко ответил ему другой, сразу же заглушённый пронзительным голосом третьего, и скоро заревой переклик петухов закипел по всему посёлку. Короткая ночь пошла на убыль. Смутно обозначились крыши домов, деревья, заплоты.
Илья проснулся раньше Алёны, как обычно. Её голова покоилась у него на груди, длинные волосы рассыпались и щекотали рёбра. Он тихо и осторожно отодвинулся и выскользнул из постели. Алёна сонно мяукнула и устроилась поудобнее. Он принял душ, оделся и вышел из дома, а она всё ещё спала.
Над синими силуэтами заречных хребтов, в желторудых просторах рассветного неба, лежали, похожие на гигантских рыб, розовые облака. По краям облаков играли алые блики – предвестники солнца.
Лето было чудесное, как будто на заказ: нежный июнь, сильный июль с жарой и послеобеденными густыми дождями, медлительный, неохотно отпускающий тепло август.
Незаметно пролетело время. Вскоре настала зима. Круг замыкался. Заволокла пелена декабрьских туманов, бесконечные завесы дождя одели поля в траур, куда более унылый, чем снежный саван.
Деревья совсем оголились, и стало легче охватить взглядом весь парк. Особенно большим казался он в зимние туманы, когда невесомая синева заполняет дальние его уголки, смещая перспективы. И глубокая тишь, нарушаемая лишь изредка; но любой звук слышится гораздо отчётливее. Воздух стал предельно гулким, особенно вечером и ночью. Песенка красноголового королька разносилась бесконечно далеко, не встречая препятствий в безмолвии и пустоте аллей, напоенных влажным воздухом и пронизанных тишиной. И сосредоточенный покой был ни с чем несравним; в течение четырех зимних месяцев. Наблюдая за природой, Илья копил воспоминания, сводил воедино, ощущал, силясь навсегда удержать в себе крылатый и неуловимый мир с его образами и запахами, звуками и картинками, мир, который в течение остальных восьми месяцев дарил ему возможность жить такой деятельной жизнью и так похож был на сновидение.
|
Проголосуйте за это произведение |
Примерно так : " ... Кто бывал в уральской тайге, то знает, что там ель, сосна да пихтарники покрывают горные увалы. Малейшее дуновение ветра – и хвойная тайга живёт. Шумят раскидистые кроны сосен, качаются вершины елей и пихт. В лесу вечный полумрак. Под ногами трещит валежник. На низких местах заросли подлеска-кустарников, кривоствольных черёмух. Лохматые кочки покрыты клюквой. На высоких местах брусника, в ельниках черника и голубика. ... " И этого достаточно для рассказа ? Всё-таки, вряд ли. Слишком благостно и благодушно. Читателю становится несколько СКУЧНО_ВАТО. Нужна неожиданность, ИНТРИГА. А её - нет, как НЕТ. СКУЧНО_ВАТО. Хотя слог у Автора - очень даже. Но надо бы наткнуться - на интригу, и тогда у товара появится - спрос. ------ ------ ------
|
Я поймал себя на кайфе. Почти никогда не смотрю сериалы (они сделаны по принципу «как можно дольше растянуть»). И вдруг прокололся. Стал смотреть «Мажор». Не с начала и далеко не всё там понимаю. Но. Клюнул на необычность: мажор – не отрицательный персонаж. Более того, там взаимная любовь этого мажора и его милицейской начальницы. Но не такая, как теперь обычно показывают в сералах, а долго-долго неосознаваемая ими. И, хоть понимаешь, что всё будет хорошо, но сладко так ждать: как же всё-таки будет… А там перепетии. По принципу, что убитый оказывается неубитым… Так и в это втягиваешься и трепешешь: оживят или не оживят. И так хорошо тонуть в этой белиберде… Совсем не то со мной обычно. Начинаю, скажем, что-то читать… Хоть какую-нибудь тутошнюю публикацию… И – не читается. И – бросаю. Например, уж несколько месяцев не хожу в библиотеку, потому что зачем? Беру книгу, открываю и – скучно. И бросаю. И через несколько недель иду менять на новую. И всё повторяется. Так зачем ходить? Наверно, если б не бросил, втянулся б… Процесс ведь сам по себе затягивает, если что-то в самом начале зацепит. Но авторы почему-то не ударно начинают. Они почему-то уверены, что раз им хочется писать, то людям захочется читать. И… «Порыв ветра рассекся о бронзовую поверхность колоколов, и маленькие из них тотчас отозвались звонкими весёлыми голосами». – Мне довольно трудно оказалось вчувствоваться в ветер. – «Воздух был ещё полон ими…» - Мне и в воздух трудно вчувствоваться… И я перестал читать. Одна мысль сверкнула – другое начало почитать… - «Я проснулся в 4. В окно уже виднелся бледный свет утра. Башмаки мои не были принесены, дверь заперта снаружи, я отворил окно, перелез в него на террасу. Свежий воздух охватил меня, и дрожь пробежала по телу…». О. Совсем другое дело. Тут мне предложено вживаться в человека, а не в ветер или воздух.
|
|
