Р РѕРјР°РЅ СЃ продолжением
06 января 2006 года

В начале июня вдруг привалила работа - сразу и много. Начальник экспедиции Зиновий Федорович Тепляков от неожиданности даже растерялся, стал чересчур суетлив и нервозен и как будто вовсе не был рад такому стечению обстоятельств, хотя еще месяц назад мечтал только о том, чтобы отправить своих людей в поле. От напряженной работы в экспедиции уже успели отвыкнуть, а ведь годков пять назад каждый полевой сезон был именно таким - суетливым и нервозным.

Шел 1994 год. Это было очень памятное для нашей геологии время. Некогда финансово могущественная, престижная для молодежи, лелеемая властью отрасль, которая всегда славилась высокой заработной платой и никогда не жаловалась на отсутствие работы, вдруг всего за несколько лет превратилась в изгоя, впала в нищету и забвение. Старые специалисты доживали свой век в ветхих опустевших конторах, новые, едва прибывшие из институтов, увольнялись, не отработав и двух-трех лет, и заполняли собой вещевые рынки или сомнительной репутации фирмы, которые плодились в эти годы очень быстро. Кадры истощались, оборудование дряхлело, полевые работы становились редкостью, потому что не хватало ни людей, ни денег, чтобы снарядить самый простой маршрут для небольшого отряда. Верные своему призванию и не ушедшие на другие хлеба геологи и геофизики летними месяцами, когда обычно начинался самый жаркий сезон для работ, должны были прокуривать свои легкие в камералках, греметь костяшками домино и нардов, пересказывать уже тысячу раз пересказанные и столько же раз обсмеянные анекдоты и все это заливать выдержанной в огнетушителях брагой. А тем временем выгоревшие вахтовки и УАЗики ржавели в гаражах в бездействии. Не хватало денег даже на бензин, не то что на новые амортизаторы или подшипники...

�менно такая атмосфера царила в маленьком поселке в северных, предгорных степях Кавказа в начале лета 1994 года.

В этом поселке жило не больше десяти тысяч человек, включая стариков и детей. Здесь было несколько магазинчиков, одна средняя школа, больница на двадцать коек, сберкасса, клуб, почта, отделение милиции и даже библиотека - в общем все, что нужно для проживания такого количества людей. Здесь также работал небольшой комбинат по производству подсолнечного масла (маслоэкстракционный), крошечный кирпичный заводик и автобаза. Главным же учреждением поселка была геологическая экспедиция - трехэтажное серое здание на центральной площади со своей столовой, гостиницей для проживания сезонных работников, складом и гаражом. В самой экспедиции и учреждениях с ней непосредственно связанных раньше работало больше половины трудоспособного населения поселка, тут скапливалась основная часть его бюджета - в общем, экспедиция была для поселка всем: его историей, его смыслом, его надеждой. Поселок так и назывался - Красные Рудознатцы, что недвусмысленно указывало на основное его предназначение. Вся геологическая информация о Северном Кавказе формировалась именно тут, поэтому Рудознатцы имели не только местное или областное значение. Во всяком случае, в министерстве геологии этот поселок признавался чем-то вроде столицы всего кавказского региона России.

В советское время работать и жить здесь считалось не только престижно, но и приятно. Зимы тут снежные, но не очень морозные, летом - тепло и даже жарко, но без удушья и испепеления. Южный горизонт открывается лесистыми предгорьями Кавказа, на север - волнистые степи, где по весне можно голову потерять от аромата первых цветов, от жужжания пчел и беспокойного тренькая полевых птиц. Земля - чистый пух, обрезок трубы сунь в нее - через день зацветет, как посох Аарона. Неширокое шоссе вдоль предгорий ведет до самого Черного моря в одну сторону, или до самого Каспийского - в другую. А если захотелось более шумной и развитой цивилизации, то до Краснодара отсюда три часа небыстрого хода на автомобиле или рейсовом автобусе, столько же до Ставрополя. Так что, для человека без особенных амбиций, но не лишенного романтических мечтаний здесь был просто рай.

Каждое лето бичи со всей страны съезжались сюда в надежде получить сезонную работу в каком-нибудь из многочисленных отрядов экспедиции. Платили здесь ненамного меньше, чем на Крайнем Севере, зато потратить эти деньги можно было с гораздо большим шиком и удовольствием. В самом деле, самодельное вино - полрубля литр, персики - три рубля ведро, а уж огурцы, помидоры, яблоки - бери за какие-то копейки и сколько унесешь. Некоторые из бичей, способности которых в свое время оценили в экспедиции, получили место в поселковом общежитии и так и остались здесь, и не жалели об этом до самого наступления 90-х годов.

Уже в 1991 году стало ясно, что ни маслоэкстракционный комбинат, ни кирпичный заводик, ни тем более автобаза не смогут заменить экспедицию, чтобы содержать поселок. Еще в апреле позвонили из Москвы и сказали, что денег на плановые съемочные работы на этот год в бюджете министерства не предусмотрены. Зиновий Федорович не поверил своим ушам.

- То есть, как это, не предусмотрены? А что прикажете нам делать?

- Как-нибудь продержитесь до следующего сезона. Мы сами здесь уже второй месяц зарплату не получаем. Не видите, что ли, что в стране творится.

В стране действительно творилось что-то непонятное. Перестройка и свобода начали проявлять первые признаки будущей разрухи и хаоса. Когда в августе по телевизору показали танки на Краснопресненской набережной, Зиновий Федорович понял, что и на следующий сезон денег и заказов из Москвы ждать не стоит. Оставалась надежда только на местные колхозы и совхозы, которые периодически обращались в экспедицию на предмет поиска водных горизонтов. С водой в этих краях всегда была проблема, поэтому поселковые геофизики и раньше шабашили у аграриев. Такая работа особенных затрат не требовала, зато снабжала все отряды провизией на целый год (колхозы, как правило, платили натурой), так что традиционный геологический рацион - тушенка и сгущенка - скапливались ящиками на складе и лежали там годами. Теперь же настало время эти запасы открывать...

Лето и зиму кое-как протянули. В поле питались той самой тушенкой и прогорклой гречневой крупой со склада, вместо сахара заливали в чай сгущенку, а мясо, овощи и молоко, заработанные в колхозах, с большим трудом продали по оптовой цене в ближайшем городе, раздали людям зарплату, заплатили налоги и даже провели плановый ремонт местной школы. Все остальное - субсидии, отчисления, награды, премии, конкурсы среди одаренной поселковой молодежи, закупка фильмов для местного клуба, шприцов для больницы, строительство малосемейного общежития для новобрачных и другая бытовуха, которая обычно лежала на плечах экспедиции - все это пришлось отложить до лучших времен. Никто еще не думал о катастрофе, несмотря на телевизионные картинки, но и прежнего благоденствия уже не ждали скоро.

В экспедиции тем временем начались тихие сокращения. Первым делом отказались от уборщиц и секретарш, потом вдвое сократили бухгалтерию и отдел кадров, распустили часть машинисток. Это было в конце 1991 года, а годом позже, когда заказы из Москвы так и не возобновились, люди постепенно стали уходить сами. Кто-то занялся перепродажей турецких ботинок и бижутерии, кто-то полностью посвятил себя выращиванию винограда на собственных шести сотках (благо, статью за тунеядство отменили), кто-то и вовсе уехал из поселка. Экспедиция начала постепенно пустеть.

Когда осенью 1993 года снова показали танки на Краснопресненской набережной, уже никто не питал иллюзий по поводу будущего страны, будущего геологии, как части этой страны, и будущего экспедиции, как части этой геологии. �з экспедиции начался массовый отток кадров, а если прямо сказать - бегство. К началу следующего года в полном комплекте сохранились только два геофизических отряда. Кроме них в штате оставались несколько старых и неспособных к полевым работам геологов и геохимиков, несколько разнорабочих, способных вбить электрод и отсортировать образцы пород, несколько водителей, пара бухгалтерш, пара машинисток и еще кое-кто по мелочи - и это все, что напоминало о былом коллективе почти в тысячу человек.

Новый 1994 год встретили с самыми плохими ожиданиями. Зарплату платить было абсолютно нечем, и на министерство надеяться не приходилось. Даже колхозы, которые обычно еще в декабре подавали в экспедицию заявки, в этот сезон молчали. �м и самим становилось худо. Старый урожай продали за какие-то копейки, да и те тут же обесценились очередным витком инфляции. В результате, на посевную денег катастрофически не хватало. Тут уж не до водных горизонтов и геофизического зондирования.

С таким упадочным настроением прожили до лета. Даже день геолога отметили очень скромно. Раньше в этот день по всему поселку из репродукторов играла музыка, на всех столбах трепыхались флаги, в поселковом доме культуры дети в белых рубашечках читали стихи про героев-романтиков, а посельчане при встрече поздравляли друг друга, словно на Пасху. Теперь же скромно собрались оставшимся куцым коллективом в самой просторной камералке экспедиции, разложили на столе все ту же сгущенку и тушенку, разлили по стаканам самую дешевую водку, выпили, поскулили о золотом прошлом и хмуро разошлись. Даже самые стойкие и преданные уже стали подумывать о том, что надо бежать из экспедиции. А иначе чем кормить семью?

... � вдруг в начале июня, словно трубу прорвало - работа почти одновременно привалила двум оставшимся в экспедиции геофизическим отрядам.

Сначала в Рудознатцы заявился толстый полковник с тонкой папкой в руке и предложил подписать договор с министерством обороны. Не Бог весть какие деньги, но для поддержки штанов хватит. Да и работа не ахти какая сложная, и даже приятная, а что самое главное - не разовая. На берегу Каспийского моря, недалеко от Махачкалы, на довольно большой площади нужно было провести сейсмическую съемку под строительство то ли полигона, то ли аэродрома. Условия почти курортные - купайся, рыбу лови, икру браконьерскую ложкой черпай. Такой работой и в прежние годы не всегда побаловаться можно было.

Проект был составлен за два дня. Полковник внимательно его прочитал и попросил сократить кое-какие статьи в смете. Зиновий Федорович охотно согласился со всеми коррективами. Договор был тут же подписан, и в результате отряд Сафонова оказался обеспеченным, считай, на три года гарантированным заработком.

Сафонов со своими работягами уехал на следующий же день после подписания договора. Двести литров бензина наскребли кое-как, зато тушенкой и сгущенкой его машину нагрузили под самую крышу с тем намерением, чтобы продать ее местному населению, если вдруг выплывут какие-то непредвиденные расходы.

Не прошло после этого и трех дней, как вдруг очухался один из колхозов. По радио передали, что в июле ожидается засуха, а у того колхоза все колодцы и скважины уже почти не давали воды. Нужно было срочно бурить новые...

Сторговались за машину картошки с нового урожая, центнер помидор, ну и плюс все расходы по бензину. Председатель попросил уложиться не позже чем за неделю. Отряд Ткача на таких работах уже набил руку, поэтому особой трудности здесь не было. За неделю, так за неделю. Договоры с колхозами обычно не заключались, потому что все здесь друг друга знали. Просто ударили по рукам и разъехались.

Когда Ткач уехал, экспедиция словно вымерла. Остались самые неприкаянные из предпенсионеров, включая самого Зиновия Федорович, да плюс к ним еще студент-практикант, который приехал из Москвы и скучал здесь уже почти неделю. Ни Сафонов, ни Ткач брать его с собой не захотели, а в экспедиции делать ему было нечего, вот и маялся паренек, ждал положенного окончания своей практики. Зиновий Федорович уже хотел отпустить его домой со всеми необходимыми бумагами, но тут вдруг привалила новая работа, и выполнить ее было никому.

Ткача пришлось вызывать срочным курьером, так как рацию с собой он не захватил, а телефонная связь с тем колхозом была не налажена. Благо, что работы в том колхозе ткачевскому отряду оставалось совсем немного. За день они добили последние профиля, быстренько провели интерпретацию, пометили точки для бурения и выехали в Рудознатцы на двое суток раньше положенного срока.

Работяги Ткача были очень не довольны, что их так срочно сорвали с теплого местечка, где их бесплатно кормили простоквашей с куличами и гречневой кашей с кровянкой. Особенно был недоволен водитель Ткача по прозвищу Рыжий. Он в колхозе успел познакомиться с очень симпатичной доярочкой и уже почти наладил душевный контакт, когда совсем некстати явился этот курьер. Курьер им ничего не объяснил, сказал только, что нужно срочно закругляться и ехать в экспедицию, что, дескать, появилась новая работа - очень важная и безотлагательная. � хотя Ткач сильно сомневался, что такая поспешность была действительно оправдана, но противиться приказу начальника не мог, потому что считал жесткую дисциплину основой любого дела, и сам от своих подчиненных всегда требовал беспрекословного послушания. Недовольный ропот коллектива он прекратил одним только словом: "Разговорчики!.. Коллектив Ткача любил, уважал и боялся, поэтому ни Рыжий, ни Сиплый больше не сказали ни слова, а уж Митяня с Шуриком и подавно никогда с ним спорить себе не позволяли. На следующий же день ткачевская вахтовка примчалась в Рудознатцы.

- Ну, что такое, Зиновий Федорович? - еще даже не заглушив мотор раздраженным тоном выкрикнул из машины Рыжий. - На самом интересном месте сорвали.

Зиновий Федорович встречал их во дворе. Такого еще никогда не было. "Видимо, и в самом деле что-то очень срочное., - подумал Ткач, вылезая из кабины.

Здание экспедиции было практически полностью необитаемо. Только Зиновий Федорович, две бухгалтерши да неприкаянный практикант тщетно пытались имитировать былое многолюдье конторы. Все остальные во главе со старым геологом �ваном �вановичем еще два дня назад были мобилизованы на выполнение срочного заказа от очередного колхоза. Даже пришлось машинистку Катю снарядить в поле.

Зиновий Федорович в эти дни чувствовал себя человеком, который вдруг оказался на складе дефицитных товаров с тремя рублями в кармане. Слухи о грядущей засухе уже взбудоражили все близлежащие колхозы, вот-вот у стен экспедиции возникнет очередь председателей, а тут еще этот странный звонок из Москвы...

- Вчера из министерства звонили, - сразу сообщил Зиновий Федорович Ткачу.

- Опять военные?

- Нет. �з нашего родного министерства геологии. Какие-то иностранцы вдруг заинтересовались нашим давешним объектом. Помнишь Карадон?

- Мы там двухсотку проводили то ли в восемьдесят девятом, то ли в девяностом году. Система дайкообразных тел. Семь или восемь их там было. Какая-то из даек, судя по графикам, явно рудоносная. Мы еще тогда запланировали пятидесятитысячную съемку, но, уже не помню почему, не провели.

- Точно. А теперь им срочно понадобилось провести эту пятидесятитысячную съемку. Платят хорошие деньги.

- Что ж, если хорошие деньги, то можно сделать и пятидесятку. Надо только старые материалы поднять. Я за два дня проект напишу...

- Никаких проектов, никаких двух дней, Саша. Сроку на все про все дано только девять дней, считая сегодняшний, так что в реальности только восемь.

Митяня и Сиплый, которые стояли за спиной Ткача и тоже внимательно слушали сообщение начальника экспедиции, дружно присвистнули.

- Восемь дней на тридцать квадратов?! - Ткач поначалу даже растерялся, хотя такая реакция была ему не свойственна. - Вы что, Зиновий Федорович?

- Саша, они платят очень хорошие деньги. �ностранцы платят.

- Но зачем им такая спешность?

- Откуда я знаю. Они заказывают музыку, мы должны плясать, и плясать быстро. Если аномалия подтвердится, и там действительно окажется что-то интересное, то иностранцы будут инвестировать в разработку месторождения. Ты понимаешь, что для нас это значит? - густые брови Зиновия Федоровича образовали восторженный домик.

Воодушевление начальника экспедиции было Ткачу вполне понятно. Если геофизика докажет наличие месторождения на Карадоне, то одной съемкой дело не ограничится. Нужно будет проводить детальную разведку, подсчитывать запасы, оконтуривать рудное тело. Здесь не только экспедиция хорошенько покормится, но и все близлежащие окрестности получат свой кусок. Ведь это сколько людей можно будет трудоустроить, сколько металла и машин задействовать, чтобы в дикой горной долине народить такой мощный промышленный объект...

- А как же колхозы?

- Леший с ними, с колхозами. Обойдутся они пока без нас, и мы без них обойдемся. Здесь наживка поинтереснее картошки с помидорами. Здесь дело валютой пахнет. Вся надежда теперь только на тебя, Саша. Надо очень постараться.

Ткач задумался. На его лбу обозначилась знаменитая на весь поселок поперечная морщина, которая всегда глубоко прочерчивалась, когда Ткач усиленно размышлял или гневался по какому-либо поводу. Зиновий Федорович его размышлениям не мешал. Если Ткач скажет "да., то можно быть уверенным, что он сделает. Если скажет "нет., то не стоит даже и трепыхаться.

Ткач был самым лучшим кадром в экспедиции. Даже когда здесь было полно народу, он и тогда считался лучшим среди многих. � в полевой практике и в геофизической теории равных ему не было на ближайшие две тысячи километров, а то, может быть, и во всей стране. Можно было только удивляться, что такой талантливый геофизик угробил свою жизнь в этом поселке, годами не вылезал из брезентовой спецухи, и ни разу не попробовал другой, более престижный и вольготный путь, который ему конечно был бы по силам, захоти он того. Впрочем, приобретая одно, всегда теряешь другое. Будь Ткач попрактичнее, он, конечно, получил бы место на кафедре в каком-нибудь, даже столичном институте и, скорее всего, затерялся бы среди множества аспирантов и профессоров. Здесь же, в этом маленьком поселке, у него была слава победителя, уважение сослуживцев, восхищение детей и обожание женщин. Здесь его звали Командир, и эту кличку он заслужил еще будучи совсем юным пареньком, только-только приехавшим сюда по распределению из института. Такие клички народ просто так не дает.

Ткач приехал в поселок по распределению из института лет двадцать назад. Молодой специалист сразу пришелся Зиновию Федоровичу по душе. Тогда у него как раз был дефицит с начальниками отрядов. Два старых геофизика весной ушли на пенсию, и с началом сезона отправлять людей в поле было не с кем. Ткач объявился очень кстати, и ему сразу дали отряд.

Первый же свой полевой сезон он отработал на "отлично.. Съемку провел качественно и закончил раньше намеченного срока, а потом написал такой отчет, что приемная комиссия только ахнула. Вроде бы можно только порадоваться такому удачному для экспедиции приобретению, и Зиновий Федорович в первое время, что говорится, надышаться на Ткача не мог. Однако уже второй сезон показал, что у любого совершенства есть свои изъяны, причем немаленькие.

С наступлением очередной весны все разнорабочие Ткача вдруг дружно стали проситься в другой отряд, а когда им в этом было отказано, они также дружно потребовали расчет. Поначалу Зиновий Федорович не придал этому значения и укомплектовал отряд Ткача новыми людьми. Но на следующий сезон все повторилось. "Либо переводи в другой отряд, либо давай расчет., - категорично заявили рабочие. Такого никогда еще не бывало - бичи, которые приехали в поселок из других концов страны единственно для того, чтобы заработать, вдруг добровольно решили его покинуть.

Раньше, когда экспедиция была с деньгами, бичей в Рудознатцы летом приезжало полным полно. В гостинице (так назывался барак во дворе конторы, поставленный для временного пристанища сезонных рабочих) все номера были забиты. По пять человек в одной комнате жили. За полгода - с апреля по ноябрь - маленький поселок раздувался, как резиновый, от излишества этих пропитых и прожженных лиц. Всюду звучали хриплые голоса, тротуары покрывались изжеванными мундштуками "беломорин., а воздух пропитывался устойчивым запахом перегара и жареного лука. Облегчение приходило только с первым снегом. По окончании полевых работ бичи получали деньги и исчезали неведомо куда. Мамаши переводили дух и до весны разрешали своим дочерям задерживаться на гулянках до темноты. Но по весне все повторялось: деньги у бичей кончались, они возвращались - исхудавшие от зимних попоек, присмиревшие, готовые на любую работу. Всюду слышалось шарканье кирзовых сапог, а "Беломор. в магазине распродавался еще с утра. Одеколон тоже куда-то исчезал. Но несмотря на все эти маленькие неудобства, экспедиция охотно пользовалась услугами подобного контингента. Работы тогда хватало, тарифная сетка позволяла платить много, а бичи были удобны хотя бы тем, что не требовали отдельного жилья, не брезговали никакой работой, не жаловались в профсоюз и вообще не диктовали никаких условий.

� вот, с появлением Ткача случился такой парадокс - бичи вдруг закапризничали и наотрез отказались ехать в поле под его начальством. В любом другом отряде, даже с ущербом для зарплаты - пожалуйста, а у Ткача - ни за что.

- Саша, тебе не кажется, что ты где-то перегибаешь палку? - наконец не выдержал Зиновий Федорович.

- Я же не требую ничего невозможного, - без особенного раскаяния в голосе оправдывался тот. - Нужно только работать. А они не хотят.

- Ты мне это брось! Работать не хотят. Будто я бичей не знаю. Да я вырос с ними, они для меня, как стеклянные, я их насквозь вижу. Если бич не хочет с тобой работать, значит, никто с тобой работать не будет, ни за какие деньги. Это закон жизни.

Конечно, Зиновий Федорович был прав, и причина конфликта заключалась вовсе не в непосильной работе. Ткач действительно требовал большой самоотдачи от каждого своего работника, но настоящего бича этим не запугать. Бича пугало и возмущало другое - Ткач категорически запрещал пить. Только два раза разрешалось - в первый день приезда на объект и в последний день перед отъездом. На бичевском жаргоне эти мероприятия назывались - "причальные. и "отходные.. Ткач в этих попойках участия обычно не принимал - разве что пригубит первый стакан ради приличия и сразу уйдет к себе в палатку - графики свои строить и циркулем по карте шагать. А народ гулял до позднего вечера, пока не заканчивалась последняя бутылка. В других отрядах такие "причальные. могли затянуться на неделю, а то и на две, но это обычно никак не отражалось на производственном процессе, потому что бичи свое дело знали и ответственность чувствовали. В оставшиеся дни работа кипела, профиля отбивались бегом, так что периодически можно было сделать перерыв на очередной загул, чтобы потом снова впрячься - и так весь сезон. Но Ткач пошел на принцип, не взирая ни на какие доводы. Вот вам день "причальных., вот вам день "отходных., а все остальное время - даже мысли такой не допускай. С нарушителями этого закона он не церемонился, и за один только запах бил наотмашь в ухо так, что после этого несколько дней на бутылку смотреть не хотелось. Естественно, что терпеть такое над собой измывательство сможет не каждый. Первая же попытка Ткача насадить свои правила и поломать традиции, складывавшиеся десятилетиями, чуть не вылилась в кровопролитие.

В то время работал в экспедиции бич по прозвищу Самсон, или царь Самсон, как называли его подхалимы. Он здесь отирался уже не первый сезон. Его даже причисляли к старожилам поселка, потому что никто уже и не помнил, в каком году Самсон приехал в эти края в первый раз. Лет ему было не мало, но выглядел он молодцом, несмотря на то, что регулярно выпивал на ужин бутылку водки одним махом и курил по две пачки "Беломора. в день. В каком бы отряде не работал Самсон, он официально считался вторым человек после начальника отряда, а неофициально - первым. Ни один начальник отряда не смел накричать на Самсона, приказывать ему или, упаси Бог, отправить его в маршрут, если у Самсона болела голова с похмелья, либо просто было неважное настроение. Но если Самсон сказал, что сегодня работаем в две смены, то и начальник отряда работал в две смены, и все остальные тоже. Попробуй только отлынить - Самсон с непокорными был крут.

Зиновий Федорович Самсона тоже немного побаивался, но одновременно с этим и ценил его, потому что Самсон держал коллектив в кулаке и больших вольностей никому не позволял. Кроме того, Самсон проявлял зримую подчиненность самому Зиновию Федоровичу, называл его не иначе, как по имени отчеству и угодливо улыбался - а это многого стоило для поддержания начальственного авторитета. Фактически этот супербич занимал должность внештатного заместителя Зиновия Федоровича. Поэтому на некоторые факты "неуставных. взаимоотношений, которые Самсон насаждал во время полевых работ, Зиновий Федорович, по возможности, закрывал глаза. Лишь бы дисциплина была и уважение к старшему по званию. Даже когда одного из бичей увезли в область с переломанными ребрами, все было оформлено, как нападение хищника, и дело спустили на тормозах.

Поэтому, когда Ткач выхватил бутылку водки из рук Самсона и вылил ее в костер, все остальные бичи чуть не подавились закуской. Такого себе в поселке еще не позволял никто. Всем было понятно, что сейчас случится трагедия.

Ткач физическими данными не впечатлял. Он тогда был еще совсем молодым парнем, стажа за спиной никакого - только пять лет института за плечами, да два года армии. Худощавый юнец, в клетчатой рубашке с длинными рукавами, в которых даже намека на бицепс не чувствовалось, он смотрелся рядом с Самсоном, очень невыгодно. Лицо у Ткача было интеллигентное, с правильными очертаниями и даже слегка холеное, за что и любили его дамочки на выданье. Он одно время даже считался первым бабником в поселке.

Самсон был выше среднего роста, широкоплеч, и кулаки имел такие, что на них ни одни рабочие рукавицы не помещались. Приходилось делать специальные надрезы на запястьях рукавиц, чтобы одеть их. Своей силой Самсон особенно не бахвалился и в компании был как бы наравне со всеми, но как только что-то случалось не по его, все сразу вспоминали, кто здесь настоящий начальник, и в глазах у каждого - будь ты хоть трижды дипломированный специалист - появлялись заискивающие блестки. Разъяренным Самсона никто не видел, потому что никому не приходило в голову доводить его до крайнего состояния.

Так что, шансов у Ткача вроде бы не было никаких.

- Вот это да, - спокойно сказал Самсон, глядя на встрепенувшиеся от порции алкоголя языки костра, - Как все не по-человечески вышло. А я думал, что мы поладим.

Ткач откинул пустую бутылку в сторону.

- Я разрешил небольшой праздник вчера, потому что вчера был первый день полевого сезона, - громко сказал он, обращаясь ко всем. - Следующий праздник будет в ноябре, когда закончим все работы. Благодарю за внимание. А теперь спать. Подъем будет ранний.

Он развернулся и пошел в сторону своей палатки.

- Постой-ка, - тихо сказал Самсон.

Те, кто сидел рядом с ним, вжали головы в плечи и стали медленно отсаживаться в сторону, освобождая место для неминуемого побоища.

Молодой Ткач обернулся.

- Есть какие-то вопросы?

Самсон поднял руку, как школьник. На этом месте полагалось смеяться. Все бичи преданно осклабились. Блики костра плясали на их испуганных лицах.

- У меня есть один вопрос, гражданин начальник. Маленький такой вопросик. Разрешите?

- Да, Самсонов, говори, только быстрее. У меня остались еще кое-какие дела.

- Вам не страшно?

- Что меня должно пугать, Самсонов?

- Ну, хотя бы то, что ночью к вам заберется в палатку медведь и оторвет голову. Медведи, они, знаете, как бывает, голову оторвут, а тело закопают про запас, чтобы потом было, что покушать.

- Я знаю про этот случай, Самсонов, - ответил Ткач и стал приближаться к костру. - Тот парень, кажется, получил вторую группу инвалидности?

- Вот именно. � ведь, какая незадача, накануне до этого тот парень тоже проявлял чудеса смелости и высказывал всякие обидные слова коллективу. Правду я говорю, хлопцы?

Хлопцы охотно закивали головой.

�х лагерь находился в залесенной котловине. Солнце здесь садилось очень рано, и в семь часов вечера становилось совершенно темно. Кругом тишь необитаемого мира. Птицы уже улеглись спать. Только небольшая речушка жевала гальку где-то за деревьями. � хотя до шоссе отсюда было не больше десяти километров напрямую, но чтобы добраться туда, надо было час медленным ходом подниматься по серпантину вдоль склона, и потом столько же спускаться. Создавалось впечатление полной оторванности от мира. Здесь можно сотню таких инженеров вырезать, и никто долго не хватится.

- Такие герои как ты, Самсонов, для меня все равно, что много раз прочитанная книга. Абсолютно ничего нового, - чеканил слова молодой и гордый Ткач, мысленно любуясь своей уверенностью, и шаг за шагом приближаясь к костру. - У меня был очень хороший учитель в жизни, который рассказал одно верное средство. Действует безотказно против подобных тебе. Еще ни разу не было осечки. Хочешь знать, что это за средство?

- �нтересно было бы, - усмехнулся Самсонов и посмотрел на окружающих.

Вся его братия снова подобострастно ощерилась гнилыми зубами.

- Так вот, - продолжал Ткач, - средство заключается в том, что никогда не следует ждать развязки событий, если знаешь наверняка, что события все равно развяжутся. Дипломатия в таких случаях не пойдет на пользу. Все эти угрожающие словечки, вся эта прелюдия все равно ничего не дают. Главное в нашем деле, напасть первым. Понял?

- �нтересный ты человек, начальник, - ответил Самсонов, поднялся со своего места и скинул с плеч ватник. - Жалко будет с тобой расставаться.

- Вот и хорошо, что ты понял. В какой-то мере можно считать, что я тебя предупредил, хотя это не всегда в моих правилах, - сказал Ткач и молниеносно ударил Самсона в грудь.

Тот так и застыл с расставленными в разные стороны руками. Второй удар Ткача пришелся по самому кончику подбородка, а следом - другим кулаком - в лоб. Самсон охнул и спиной повалился прямо в костер. �скры пыхнули в разные стороны, под тяжестью тела захрустели прогоревшие поленья.

- Поднимите его, - приказал Ткач.

Бичи бросились к костру, с трудом поставили огромного Самсона на ноги. Тот старался вздохнуть, но это никак у него не получалось. Он уже посинел от недостатка воздуха и смотрел впереди себя выпученными глазами.

- На всякий случай, чтобы у тебя больше никогда не возникало желаний, - произнес Ткач и носком сапога ударил Самсона по голени.

Тот взвыл и снова уселся в костер. Острая боль вернула ему дыхание, но окончательно лишила устойчивости. Бичи, которые поддерживали его за локти, повалились вместе с ним в огонь.

- � еще разок, - Ткач той же ногой ударил бедолагу по лицу.

Самсон перекувыркнулся через огонь и остался лежать на траве без чувств. Бичи повскакивали и стали пятиться к лесу, испуганно глядя на молодого начальника.

- Пожалуй, хватит на сегодня, - Ткач перевел дыхание, встряхнул ушибленной рукой. - Голиков, готовь машину, повезешь его в поселок. У него наверняка сломана челюсть. Можешь там не врать про хищников. Так и скажи, что начальник отряда избил своего подчиненного. � чтобы через пятнадцать минут машина уже тарахтела. Тихомиров тоже езжай с ним. Остальным собрать мусор, затушить костер и ложиться спать. Рабочий день завтра не отменяется.

У Самсона действительно оказалась сломанной челюсть. Он пролежал в больнице почти месяц со спицами на подбородке, после чего им была предпринята еще одна попытка проучить своенравного новичка. Это случилось уже поздней осенью в поселке. На этот раз Самсон взял с собой троих сотоварищей и подкараулил Ткача вечером у экспедиционного общежития, когда тот возвращался из конторы. Ткач был с тубусом в руке, в котором нес рулон миллиметровки с графиками. Он рассчитывал дома еще поработать.

Самсон вышел из-за угла навстречу и без предупреждения, как его научил Ткач, ударил со всей дури. Но его кулак неожиданно повело в сторону, а в следующую минуту ноги Самсона подлетели вверх, и он со всего размаха шарахнулся головой о землю. Для страховки Ткач нанес еще хлесткий удар по уху, но это уже было лишнее. Самсон не шевелился. Трое его товарищей растерянно смотрели на эту картину чуть поодаль. Пьяной храбрости, с трудом накопленной за вечер, у них не осталось ни капли.

Самсон прожил в поселке еще почти год. Он по-прежнему держал себя львом в компании шакалов, хмурил брови в пивных, когда ему вдруг не нравилось по вкусу пиво, и бичи продолжали его бояться. Но прежней искренности в этом страхе не было, а поэтому не было и искреннего уважения. Самсон стал нервным, без причины мог вспылить. Его начали сторониться даже самые приближенные. В конце концов дело могло закончиться тем, что Самсона пырнули бы ножиком свои же собутыльники - такое в поселке изредка случалось, и еще никогда не находили виновных. Но Самсон вовремя уехал и больше в поселке не появлялся.

После этого по поселку ходили легенды, будто бы напоследок между ним и Ткачом состоялся прощальный разговор, во время которого Самсон пожал Ткачу руку и назначил его своим наследником, то есть как бы новым царем. Было ли так на самом деле, сейчас уже никто утверждать не может, но тем не менее с отъездом Самсона ни один бич даже в самом смелом своем сне не мог себе позволить перечить Ткачу или ослушаться его. �менно тогда у Ткача появилась эта кличка - Командир. Бичи его побаивались, они его даже уважали, но тем не менее работать с ним в одном отряде никому из них не хотелось.

Для Зиновия Федоровича такая смена одного авторитета на другой была в общем-то равнозначна. Какая разница кто держит коллектив экспедиции в узде. Ткач даже подходил для этого больше, потому у него были законные полномочия, а следовательно он был, как это любят сейчас говорить, легитимнее. Другое дело, что приобретенный авторитет Ткача не решал кадровой проблемы, которую он сам для себя создал. Эта проблема преодолевалась много лет и в конце концов была разрешена очень удивительным образом, о чем еще будет подробно рассказано несколько ниже.

Ткач и начальник экспедиции поднялись на третий этаж конторы, в кабинет Зиновия Федоровича. Начальник сел на свое место под раскинутой во всю стену геологической картой СССР. Ткач сел напротив. Пока они поднимались по лестнице, Командир успел обдумать предложение начальника.

- В принципе ничего невозможного нет, - сказал Командир. - При мобилизации сил и умелом планировании, можно за восемь дней не только тридцать, но и сто квадратов сделать.

Зиновий Федорович просиял. Если Ткач не говорит "нет., то шансы на победу очень велики. Не было еще такого, чтобы Командир не выполнил возложенных на него надежд. Все же, несмотря ни на что, не зря он двадцать лет назад принял в экспедицию того самоуверенного и честолюбивого юнца. Тот юнец вырос в мужчину, который теперь берется спасти весь поселок от голодной смерти. Просто Мессия какой-то. В эту минуту Зиновий Федорович готов был, если и не ноги целовать своему подчиненному, то во всяком случае выполнить любое его желание. Даже дочь свою замуж за него отдал бы, попроси он сейчас об этом.

- Ничего невозможного нет, - повторил Ткач. - Но мне нужен еще один человек. Если будем работать двумя приборами, то можно делать по пятнадцать-двадцать профилей в день. Тогда успеем и площадь отснять и проинтерпретировать данные. С одним прибором шансов мало.

Просиявшее лицо Зиновия Федоровича снова озаботилось. Дочь родную он готов был отдать, но лишнего человека, лишнего специалиста...

- Кто же со вторым прибором пойдет, Саша? У меня не осталось знающих людей... Разве что самому поехать, но и я...

- Не беспокойтесь, Зиновий Федорович. Специалист для прибора мне не нужен. Шурик легко сможет. Мне не хватает только одного человека на электроды во вторую группу. Желательно мужского пола и без физических недостатков...

- А практикант? - вдруг вспомнил Зиновий Федорович того паренька, что уже вторую неделю просиживал штаны во дворе экспедиции.

- Какой практикант?

- Ну тот, которого я тебе предлагал давеча, а ты отказался. Паренек хоть и не крепкий с виду, но электрод поднимет. Он здесь уже десять дней прохлаждается. Не знаю, чем его нагрузить. Уже хотел обратно в Москву отправить, да тут началась эта котовасия.

- Москвич, что ли? �з МГР�? - Ткач поморщился.

Не любил он столичных практикантов. В прежние годы их сюда присылали довольно часто, но именно с ними и были самые большие проблемы. Думают о себе слишком много, а переставить аккумулятор с места на место их не заставишь. Зато по советам в части интерпретации они всегда самые первые. В последние годы Ткач вообще отказывался брать практикантов в поле со своим отрядом. Ответственность большая, а пользы никакой.

- Он вроде бы не коренной москвич, - поспешил успокоить его Зиновий Федорович. - В общежитии там живет. Я в его трудовую книжку заглядывал. В армии уже отслужил, хотя по виду и не скажешь. Да я сейчас его... - он высунулся в открытое окно. - Люба! Кликни практиканта. Пусть зайдет.

Виталик Носов. По отцу Владимирович. О таких говорят - сам себе на уме, а еще - в тихом омуте черти водятся. Голоса его за эти десять дней, что он провел в Рудознатцах, почти никто не слышал. Если его ни о чем не спросить, то он ничего и не скажет. В глаза не смотрит, встречного взгляда избегает. � вообще избегает быть на виду. Во дворе экспедиции есть скамеечка под двумя лиственницами. Там он обычно днями и сидел. Позовут его, скажут: отнеси-ка вот это вон туда, или сходи-ка вот туда и принеси вон то. Он сходит, отнесет или принесет, а после снова сядет на эту скамейку и сидит. В общем-то никому он не мешал, глаза не мозолил, не перечил, не отказывался, не клянчил, не канючил, но все же что-то такое в нем было раздражающее. Такие люди всегда раздражают, потому что их грехов явно не видно, а на праведников они не похожи. Так и хочется сказать: "Ну чего ты здесь расселся, других дел у тебя нет, что ли?.. Просто удивительно, как такие люди в МГР� попадают. Туда обычно идут ребята целеустремленные, честолюбивые, в конце концов - романтичные. Этот же без искорки в глазах, без зудинки в пальцах...

"Папа - геолог, мама - геолог, и непутевого сына туда же сунули для продолжения династии., - с первого взгляда решил Ткач, когда Виталик вошел в кабинет. Он таких людей знавал, когда сам учился в институте. Они обычно больше двух курсов не задерживались, потому что одной инерцией не проживешь и авторитетом родительским тоже.

На вид Виталику действительно трудно было дать даже восемнадцать лет, тем более трудно было представить, что он уже отслужил в армии. Ростом ниже среднего, щупленький. Глаза птичьи, часто моргающие. Волосы русые, жиденькие. Дашь ему оплеуху - не обидится, а если и обидится, то вида не покажет; похвалишь его - благодарного взгляда в ответ тоже не жди. Может он там, внутри себя, насмехается над нами, может, завидует, а может, умоляет оставить в покое. Поди его разбери. Чувство неприязни боролось в Ткаче с чувством жалости. Ему не хотелось брать мальчишку с собой. С таким, пожалуй, вечно будешь чувствовать себя виноватым за то, что был не очень внимателен, и ли за то, что был чересчур требователен. Особенной помощи от него тоже не жди. Электрод он, конечно, поднимет, но под аккумулятором сломается.

- Значит так, Виталий, - Зиновий Федорович для проформы нахмурился, чтобы важность момента показать. - Дело у нас тут срочное появилось. Я хотел тебя уже назад в Москву отправить, но сейчас недельки на две задержу. Каждый человек на весь золота, а ты у нас к тому же из МГР�, кое-какие знания имеешь. Вот с Александром �вановичем поедешь завтра в горы. Ты электрод в руках держал?

Виталик кивнул. После второго курса на практике в Крыму они под руководством преподавателя ходили несколько профилей с прибором. Прибор подержать Виталику тогда не удалось, потому что сам не попросил, а предложить ему не предложили. Но зато электроды он тогда натягался и кувалдой намахался так, что утром ныло все тело.

- Вот и хорошо, - Зиновий Федорович посмотрел на Ткача. - Ну, что берешь парня?

Ткач некоторое время колебался.

- Восемь дней срок не большой, - он словно самого себя убеждал вслух. - Ладно, другого варианта у нас все равно нет. Полевое обмундирование ему на складе надо выписать. Выезд завтра с рассветом. Ты где проживаешь? - спросил он практиканта.

- В гостинице, - тихо ответил Виталик. Голос у него был хрипловатый.

- Тогда иди в гостиницу, отдыхай до завтра. Утром машина будет стоять во дворе. В пять часов просигналит три раза. Чтобы был уже одет и обут к этому времени.

Виталик закрыл за собой дверь, оставив о себе смутное впечатление. Вроде бы безропотен, дисциплинирован и исполнителен, но, с другой стороны, совершенно безразличен. Другой бы на его месте хотя бы поинтересовался, куда поедем или что делать будем. "Намучаемся мы с ним., - про себя решил Командир и посмотрел на начальника экспедиции с укором. Зиновий Федорович в ответ развел руки - дескать, понимаю, но ничего другого предложить не могу.

- Только ты с ним не очень круто, Саша, - попросил он. - Попридержи себя. Ему шелбана хватит, чтобы калекой сделать.

- Ладно, ладно, Зиновий Федорович, - отмахнулся Ткач. - Попридержу. Давайте лучше насчет бензина подумаем. У меня баки пустые, а до Карадона почти день пилить. Надо бы все баки залить, да еще с собой литров сто-сто пятьдесят взять.

- Знаю, Саша, знаю. Что-нибудь придумаем. По капельке со всего поселка соберем. На такое дело. Святое, можно сказать...

Зиновию Федоровичу не спалось. Ночная духота предвещала жаркий день. Несколько раз он вставал, курил на кухне. Съел все котлеты, нажаренные женой на всю неделю. Вздыхал и смотрел на огрызок луны за окном.

В следующем году Зиновий Федорович собирался на пенсию. Очень не хотелось ему оставлять экспедицию в состоянии полной запущенности. Что скажут люди в поселке лет через десять? Ну, да был такой начальник - Тепляков Зиновий Федорович. Помним, помним. Это тот самый, который довел Рудознатцы до ручки... Вот и все, что они скажут.

� ведь никто не вспомнит, что когда Зиновий Федорович возглавил контору, в поселке практически ничего не было - ни клуба, ни маслоэкстракционного завода, ни больницы. Смешно сказать, чтобы зуб вырвать, за полста километров мотались на попутках. А теперь у них собственный зубоврачебный кабинет, рентгеновский аппарат, стационар на двадцать коек, даже по женской части врач работает. Полмиллиона рублей по тем временам вложили. А сколько ему нервных клеток пришлось потерять еще в сравнительно молодом возрасте, чтобы все это обеспечить. За каждый рубль тогда приходилось в облисполкоме кровавым потом расплачиваться. Однажды даже в расточительстве обвинили, чуть партбилет на стол не положил. За двадцать лет работы на этом посту только пять раз в отпуск уходил, да и то каждый раз едва ли половину отгуливал. Как только сезон, весь поселок по грибы-ягоды, а он то в область за оборудованием, то в степь, то в горы - чтобы лично проверить, как дела идут на объектах. Да и зимой работы всегда хватало... Никто этого уже сейчас не помнит, а через десять лет и подавно.

Грустно стало Зиновию Федоровичу. Он понимал, что его участь в любом случае - это забвение. В народе помнится только последнее слово и последнее дело, такая уж философия жизни. � хотя последнее слово еще не сказано, но оно все равно будет не за ним. Даже если Ткач управится за эти дни, даже если на Карадоне найдут руду, все лавры достанутся не начальнику экспедиции, а Командиру. Оно, конечно, и правильно, и справедливо - Ткач того заслуживал, но ведь и Зиновий Федорович не зря эти двадцать с лишним лет коптил воздух в поселке.

- Ну, что ты себя изводишь? - сказал жена.

Она, разбуженная его вздохами, тоже пришла на кухню и с неудовольствием посмотрела на пустую кастрюлю и полную пепельницу.

- �ди, ложись, уже третий час. Ткачу твои вздохи все равно не помогут. Он и без них справится.

Слова жены не успокоили Зиновия Федоровича. "Э-эх, ничего-то ты не понимаешь., - еще больше огорчился он и потянулся за новой папиросой, но жена первая перехватил пачку.

- �ди спать, я сказала, - строго потребовала она и выключила свет.

"Восемь дней, только восемь дней., - твердил про себя Зиновий Федорович, укладываясь в постель.

Предстоящая неделя казалась ему сейчас самой важной в его жизни, хотя много было на его веку таких недель.

День первый

Три резких гудка пронзили серое утро поселка. Горную гряду на юге скрывала густая дымка. Роса густо выпала на металлических поверхностях. Так начался этот день. Все вышесказанное было лишь прелюдией или предисловием, если уж говорить о литературном произведении. Теперь время имело вполне осязаемое значение. Каждый день был весом в год.

Старая вахтовка - ГАЗ-66 - ждала последней отмашки. Почти пятнадцать лет возила она отряд Ткача. Где она только не побывала, и в каких только передрягах не участвовала - всего не вспомнить. Даже пулю на себя приняла однажды. Обшарпанная, помятая машина - полноправный и один из старейших членов этого коллектива. Когда ее привезли в экспедицию - еще новенькую и блестящую фабричной краской, - из нынешнего состава в отряде тогда работали только Ткач и Шурик. Митяня и Сиплый появились здесь немного позже, а уж Рыжий и вовсе сел за ее руль только четыре года назад. До него много шоферов крутили баранку этой машины, но мало кто из них проработал в отряде Ткача больше одного сезона. Один Рыжий попал в масть - наверно, потому, что в свои молодые годы не успел еще обзавестись этой водительской спесью, которая всегда так раздражала Командира.

Зиновий Федорович тоже пришел в экспедицию в такую рань, чтобы лично проводить своих людей на "святое дело.. Как и все последние дни он был чересчур взбудоражен, все время что-то советовал, наставлял.

- Рацию взяли?

-. Вы уже спрашивали, Зиновий Федорович.

- От перестраховки, Саша, еще никто не умирал. Не забудь ежедневно выходить на связь. Я Феде наказал, что на эти восемь дней пусть забудет о доме. � днем, и ночью будет сидеть в радиорубке. А бумаги миллиметровой взяли?

- Целый рулон.

- Смотри Саша, результаты должны быть оформлены по всем правилам, чтобы не никто не подкопался. Как никак, в само министерство везти придется. Я уже позвонил в Губинку. Договорился насчет самолета на Москву. Как раз в следующий четверг, на шестнадцать тридцать. К этому времени все бумаги...

- Да не беспокойтесь вы так, - начальник уже начал надоедать своей суетливостью, - все будет хорошо. Готовьте стол для банкета.

- � водки побольше, - встрял Сиплый, плутовато сощурив свои монголоидные щелочки-глазки. К какой национальности принадлежал этот прощелыга, никто не знал. Его в поселке называли то "монголом., то "татарином. то просто "азиатом.

- Тебе работы не хватило? - Командир грозно глянул в его сторону.

Сиплый сразу сделал непричастное лицо и принялся помогать Шурику и Митяне, которые в это время загружали в машину то, что не успели загрузить вчера вечером - спальники, палатки, походный сундук Командира. Вся внутренность вахтовки была уже почти полностью забита. Рыжий тоже был при деле - он протирал лобовое стекло, насвистывая и сплевывая. �м всем было весело, несмотря на ранний подъем. Во-первых, потому, что всегда весело отправляться в поле. Во-вторых, потому что вечером, по приезду на Карадон, их ждали законные причальные. Выпить они все любили, особенно Сиплый и Митяня. Только Шурик к этому делу был равнодушен.

Виталик появился здесь сразу после третьего гудка автомобиля.

- А вот и наш главный герой собственной персоной! - воскликнул Сиплый.

Практикант был облачен в новую брезентуху, которую он вчера получил на складе: куртка слишком широка, штаны длинноваты, неразношенные кирзовые сапоги смотрелись чугунными болванками. В этой робе он был похож на бойца-новобранца. "М-да., - подумал Ткач и перепоручил практиканта Рыжему, чтобы тот до отправления занял его какой-нибудь работой.

Виталик стал вяло елозить мокрой тряпкой по стертому до белизны борту машины и никак не хотел идти на контакт с Рыжим. Тот ему за это время и анекдот рассказал, и насчет маслонасоса пожаловался, но Виталик и на анекдот не рассмеялся и по поводу маслонасоса не поддакнул. Энергия коллектива никак не передавалась ему.

- Ну, всё, что ли? - Командир посмотрел на часы. Хотелось скорее вырваться отсюда, пока Зиновий Федорович своей ненужной суетливостью и нервозностью не заразил их всех.

- Почти всё, - доложил Митяня и покосился в сторону начальника экспедиции. - Осталось только Шурику... это...

Зиновий Федорович тяжело вздохнул и отвернулся. Делайте, что хотите. Он уже давно на эти предрассудки рукой махнул, а сейчас, когда спасти их могли только Ткач и чудо, он и сам готов был помолиться.

- Давай, Шурик, - сказал Ткач. - Не очень затягивай.

Шурик вытер руки ветошью, снял свою неизменную панаму армейского образца, которую почти никогда не снимал, перекрестился три раза и только после этого поднялся в будку вахтовки. Митяня захлопнул за ним дверь и зло посмотрел на Сиплого. Плутоватый азиат на враждебный взгляд старика только ухмыльнулся своей обычной едкой ухмылкой. Он играл здесь роль отъявленного циника и всячески старался, чтобы его продолжали считать таковым всегда. Однажды он пытался поспорить с Шуриком по поводу библейских сюжетов, но Шурик этот спор не принял и на все кощунственные слова, произнесенные Сиплым, ответил с �исусовым спокойствием: "Ты сказал..

Митяня, несмотря на свой возраст, тоже в Бога не верил, но верил в традицию. Когда он первый раз попал в отряд Ткача, Шурик уже работал здесь, и уже тогда эта традиция существовала. Каким образом она появилась никто не помнил, но вот уже больше десяти лет, перед каждым выездом в поле Шурик на несколько минут запирался в будке вахтовки и молился там перед потемневшей деревянной иконой, которая была прикреплена на передней стенке. Поначалу Митяне это казалось дико, он стеснялся смотреть Командиру в глаза, пока совершалось это таинство, но потом он тоже привык, и даже превратился в ревностного защитника этой традиции от нападок других. Тем более что, молитвами ли не молитвами, но все эти годы удача была на стороне их отряда, и еще никогда они никого не подводили, и, даст Бог, сейчас тоже не подведут.

Шурик появился в поселке очень давно. Тогда ему было не больше тридцати лет, и уже тогда он представлял собой именно то, что он представлял собой сейчас. Даже внешне за это время он мало изменился - та же черная, хотя и слегка поседевшая борода, которую он периодически самостоятельно стриг, та же неизменная панама на голове, те же выпученные глаза, исполненные равнодушия и даже отрешенности. Откуда он приехал, никто не знал. В его трудовой книжке значилась одна единственная запись -  КБ "Горизонт.. Что это значило и где это находилось, выяснить не удалось. Вероятно, какой-то "ящик., решили все. Сам Шурик ничего не говорил о своем прошлом. Даже если его спрашивали об этом напрямую, он отмалчивался или говорил не очень внятными фразами, суть которых можно свести к одному: "В прошлом ничего хорошего не было, а будущее только Богу известно.. Можно было только догадываться, что однажды в его жизни произошел какой-то страшный перелом, который круто изменил всю его судьбу.

В то время - во время врожденного атеизма, - когда верующие люди всем казались чем-то вроде умопомешанных, к Шурику в поселке не могло сложиться иное отношение. Поначалу его дразнили дети, над ним посмеивались мужики, женщины сторонились и опасливо уводили глаза, чтобы избежать сглаза. Было дико смотреть на человека, который крестился всякий раз, когда входил в помещение, или перед тем, как брал ложку в руки. Он не смотрел впереди себя, а только под ноги, его губы постоянно шевелились в короткой молитве, по средам и пятницам он не ел мяса, а каждое воскресение, если не был в поле, Шурик ездил в соседнее с Рудознатцами село, где еще с дореволюционных времен сохранилась небольшая церковь. Люди, не имея никакого духовного образования, называли его баптистом, хотя он исповедывал традиционную для России религию и посещал православную церковь.

Впрочем, кроме насмешек и непонимания, ничего более плохого от людей Шурик не получал. Открытую враждебность и грубость к нему проявлять не решались - то ли по причине подсознательной боязни перед неизвестностью, то ли из-за свойственной русскому человеку жалости к убогим. К тому же вскоре оказалось, что Шурик безотказен во всем и для всех, трудолюбив и абсолютно бесхитростен. С некоторых пор женщины, если заходил вдруг о нем разговор, стали говорить: "Зато не пьет., и вздыхали о своих мужьях. Мужики же, пользуясь его безотказностью, стали частенько занимать "трешку до получки., и многие так и не отдавали, а Шурик никогда о долге не напоминал. Когда же выяснилось, что Шурик редкостный мастер по ремонту всякой электроники, то его даже стали уважать. Если телевизор у кого-то сломался, радиоприемник или даже утюг, то шли только к Шурику. Он денег за это не брал и категорически мотал бородой, если настаивали взять. Кличка "баптист. как-то быстро от него отпала. Заботливые мамаши перестали прятать своих детей за спину, когда Шурик появлялся на улице, и приветливо улыбались ему, кивали головой. А он все так же смотрел себе под ноги и проходил мимо, шевеля беззвучно губами.

В экспедицию его сначала не взяли. Зиновий Федорович, как человек партийный, не мог этого позволить и заявление не подписал.

- Ты в своем уме, Людмила, - сказал он начальнице отдела кадров. - У нас стратегическое предприятие, секретные карты в архивах. Вы бы еще какого-нибудь беглого преступника в штат записали.

Некоторое время Шурик проработал дворником, потом грузчиком в овощном магазине. Жил он в полузразрушенном саманном домике на окраине поселка. Этот домик уже давно было решено снести, так как все его хозяева умерли, а наследников не осталось. Каждый год в поселковом бюджете обязательно присутствовала статья на снос этого дома, но в последний момент находились более неотложные расходы, и поэтому дом продолжал стоять и грозился умереть собственной смертью. Крыша его местами провалилась, стены стали давать трещины и покосились, из шести окон только в одном сохранилось стекло. Летом в доме кое-как можно было перекантоваться, но зимой становилось туговато. К тому же прописки у Шурика не было, и в любой момент его могли посадить по статье за бродяжничество, достаточно было только обратить внимание властей.

Участковый милиционер - старшина Вельяминов - однажды посетил Шурика в его незаконном жилище.

- Так-так, - сказал он, оглядевшись.

Сразу бросилась в глаза почерневшая икона в ободранном правом углу, и под ней медная лампадка, в которой трепетал от свирепых сквозняков голубовато-желтый язычок. Шурик молчал, в глаза старшине не смотрел. Вид у него был не то чтобы обреченный, но равнодушный. Вельяминов понял, что этот человек готов к любой перемене в своей судьбе, запугать его нельзя и мзды никакой не получить.

Старшина махнул рукой и ушел восвояси. Негласно Шурику было позволено здесь жить до тех пор, пока дом сам собой рухнет. Он кое-как перетерпел первую зиму, а весной о нем уже пошла слава, как об искуссном телемастере. Старшина Вельяминов стал одним из первых его клиентов. Он же пообещал походатойствовать за Шурика в экспедиции, но, видимо, забыл это сделать.

В тот же год кадровые проблемы Ткача обострились до предела. Не хватало элементарного минимума людей, чтобы уехать в поле. Полевой сезон уже начался, а у него был недокомплект в два человека. Начальник по технике безопасности категорически отказывался подписать путевой лист и требовал, чтобы в отряд был зачислен еще хотя бы один человек. Взять его было неоткуда, потому что никто не хотел работать с Ткачом.

- А я тебя предупреждал, Саша, - злился на него Зиновий Федорович, - с людьми надо поласковее, почутче.

- Я им не мамочка. Работать надо, а не сивуху пить, - твердил свое Командир.

- Это ты на собрании будешь про сивуху говорить. Хороший начальник прежде всего о работе радеет. Кое-где можно и прикрыть глаза, если дело того требует. Дело! Дело надо делать, а не принципы соблюдать.

У Ткача к этому времени были кое-какие соображения. Он ждал только повода, чтобы начать этот разговор.

- Ловлю вас на слове, - сказал он.

- Ты это про что?

- Про баптиста.

- Какого баптиста?

- Того самого, который к вам приходил устраиваться в прошлом году, а вы его не взяли. Помните? Меня принципиальностью попрекаете, а сами-то.

- Ты карман с ширинкой не путай. Причем тут это?

- А притом, что баптист этот электронщик, каких поискать. Парень с головой и с руками, к тому же не пьющий.

Буквально за два дня до этого у Зиновия Федоровича уже был разговор о Шурике с геологом �ваном �вановичем. Тот тоже ему говорил, что, мол, парень непьющий, жалко, пропадает, хорошо бы пристроить его. Зиновий Федорович с �ваном �вановичем даже спорить не стал. Просто сказал - нет. Теперь, получается, опять приходится объяснять прописные истины.

- � ты туда же, Саша. Ты понимаешь, что я из-за этого баптиста могу партбилет на стол положить. Даже не думай и выброси из головы.

- Значит, алкоголика можно и лодыря можно, а талантливого мастера только потому, что он пару раз в день перекрестится, нельзя. Где логика?

Зиновий Федорович и сам понимал, что логики здесь никакой нет, а только чистый формализм. Доводов, кроме риска потерять партбилет, у него не было никаких, да и этот довод не имел почвы, потому что прецедентов в их поселке еще не случалось. Оставалось только действовать по принципу - я начальник, ты дурак. Любому другому он бы так и сказал: "Много разговаривать стал. Сказано нельзя, значит нельзя. Выкручивайся сам как хочешь.. Любой другой, как тот же �ван �ванович, проглотил бы, потому что на стороне начальника закон и власть. Но Ткач ведь сам себе законодатель, он в сердцах может что угодно вытвоврить, не взирая ни на закон, ни на звание.

- Саша, - Зиновий Федорович посмотрел на своего подчиненного умоляющим взглядом. - ну, неужели ты сам не понимаешь, что не могу я. Мне до пенсии еще далеко...

- Да ничего не будет с вашим партбилетом, Зиновий Федорович. Чего вы так боитесь? Вы же начальник экс-пе-ди-ции, а не парикмахерской. У вас же в самом министерстве знакомые. Кто вас тронуть посмеет?

Ткач знал чем подцепить. Был у Зиновия Федоровича такой грех - любил он иногда прихвастнуть своими московскими знакомствами и своим могуществом. Знакомства у него действительно кое-какие были, и могущество на местном уровне имелось - он мог и в райисполком без стука войти, да и в облисполком не побоялся бы. Но одно дело, когда нужно лишнюю машину без очереди для экспедиции получить и совсем другое дело... "Хотя какая разница, - вдруг возразил сам себе Зиновий Федорович. - Кому какое дело, кого я беру на работу? Раз он не в тюрьме, раз у него есть паспорт, значит, он гражданин, значит обладает всеми правами, в том числе и на труд.. Зиновий Федорович снял телефонную трубку и позвал к себе начальницу отдела кадров.

В то же день Шурик не только был зачислен в штат экспедиции, но даже получил комнату в поселковом общежитии. Это была собственная инициатива Зиновия Федоровича, и Ткач к ней отношения не имел. Начальник экспедиции словно продемонстрировать решил свою полную независимость, в том числе и независимость от Командира. Дескать, это не Ткач благодетель, а только я один, потому что Ткач лишь на работу принять просил, а я этому баптисту еще и жилье обеспечил, хотя имел полное право собак на него натравить, и ничего мне за это не было бы...

Однако еще не раз Зиновию Федоровичу пришлось пожалеть о своем великодушии. Прежде всего, неприятного разговора в парткоме избежать не удалось. � хотя никаких последствий не было, и парторг лишь попенял на политическую близорукость, но сам факт того, что пришлось оправдываться, сильно испортил настроение Зиновия Федоровича. Больше же всего начальника экспедиции удручало то, что Шурик принял его милость как нечто само собой разумеющееся. � дело даже не в том, что он никак не выразил благодарность начальнику, хотя следовало бы, а в том, что он совершенно перестал чувствовать свою ничтожность и изгойство. Раньше, бывало, ютился в своей развалюхе на окраине, избегал любого контакта, чурался всех и вся, рад был лишней краюхе хлеба, а теперь ходит по поселку полноправным хозяином, как будто родился здесь, с участковым здоровается за руку не боясь, одалживает местных мужиков направо и налево. � Ткач с ним постоянно советуется, если нужно перепаять какой-то прибор, и все рудознатцовцы валом валят со своими утюгами. А ему самому - Зиновию Федоровичу Теплякову - первейшему благодетелю и покровителю - ни грамма внимания, ни фунта почтения. Зиновию Федоровичу даже показалось, что Шурик и креститься стал более размашисто. Словно нарочно позлить хотел. Да не я ли все это тебе обеспечил, хотелось сказать начальнику в голос, да не я ли могу тебя снова в грязь втоптать.

Предубеждение Зиновия Федоровича против Шурика усиливалось с каждым годом, и его не могло разрушить даже то, что Шурик, в отличие от других бичей, прижился в отряде Ткача, и Ткач хвалил его, как грамотного мужика, и даже обучил обращению с геофизическими приборами, то есть фактически назначил Шурика своим заместителем.

Начальник экспедиции скоро почувствовал, что этот бородач раздражает его одним своим существованием так, как никто на свете еще не раздражал (разве что, кроме Сиплого, о котором разговор еще впереди). Всякий раз, когда он видел его во дворе экспедиции, у него портилось настроение и повышалось давление. Хотелось придраться по пустяку.

Предел терпению наступил, когда Зиновий Федорович узнал, что утренняя молитва Шурика стала настоящим ритуалом ткачевского отряда. На это уже нельзя было закрывать глаза. Если и дальше так пойдет, то с партбилетом все-таки придется растаться. Ради чего, спрашивается?

- Ну вот что, Саша, - не выдержал он однажды. - Вы мне это псалмопение бросьте. Развели, понимаешь, богадельню.

- А кому от этого плохо? - улыбнулся Ткач, и эта улыбка подействовала на начальника как красная тряпка на быка.

- Мне плохо! - заорал он и стукнул по столу так, что крышка графина выскочила из горлышка. - Чтобы я слышал об этом последний раз. Если еще раз кто-нибудь мне скажет, что он молится по утрам на глазах всей экспедиции, я выгоню его взашей.

Зиновий Федорович конечно передергивал. Шурик действительно молился, но вовсе не на глазах публики. Обычно он закрывался в будке вахтовки, так что никто и видеть его не мог. К тому же делал он это не каждое утро, а только перед выездом в поле, вроде как на удачу. В остальное время он находил для своих душевных потребностей другие места. Но Ткач не стал тогда перечить начальнику. Он и сам умел горячиться, но в данном случае почему-то решил перетерпеть, словно прочувствовал всю глубину переживаний Зиновия Федоровича.

На протяжении последующих лет Командиру еще не раз пришлось выслушивать эти крики начальника экспедиции. Тот все время грозился выгнать Шурика взашей и однажды даже помахал перед носом Ткача заранее заготовленным приказом, но до исполнения свои угрозы так и не довел, а в начале девяностых религиозная тема отпала сама собой - в стране официально было заявлено о свободе совести. Но даже после этого Зиновий Федорович продолжал морщиться, когда видел Шурика. Может быть, именно благодаря Шурику, Зиновий Федорович уже в почти пенсионном возрасте, когда многие задумываются о Боге, оставался убежденным атеистом. Ведь согласиться на существование Бога для него означало бы признать не только свою ошибку, но и правоту этого бородача. Через такое унижение он переступить не мог.

Ткач сказал: "По коням., и они наконец тронулись. Рудознатцы и Зиновий Федорович скоро остались позади. Впереди несколько сот километров дороги. Обычно эти километры они проезжали без проблем и продолжительных остановок. Разве что по нужде по пути выйдут разок гуртом, а потом снова по местам. Теперь тоже рассчитывали добраться до гор побыстрее. Только выбрались на шоссе - и помчались на всех парах по выщербленному, но еще годному для скорой езды асфальту.

Машина геофизиков весело подпрыгивала на выбоинах, сверкала не успевшим еще пропылиться корпусом, довольно отфыркивалась выхлопными газами. Казалось, что и она тоже соскучилась по настоящей работе и теперь резвилась, как спущенная с цепи собака.

Шоссе, и без того не очень оживленное в последние годы, в этот утренний час было совершенно пустынно. По левую его сторону раскинулись обширные поля поднявшейся в рост кукурузы, а справа уже начинались предгорья Кавказа, которые то вплотную подходили к асфальтовому полотну своими лесистыми склонами, то расступались, чтобы пропустить бурлящие воды какой-нибудь безымянной речушки. В долинах этих многочисленных рек обычно располагались крохотные селения, а на зеленых склонах виднелись стада пасущихся овец, похожие на скопления грязно-белых одуванчиков. В каждой долине обитал маленький народец, и порой эти народцы, жившие в нескольких километрах друг от друга, говорили на разных языках и даже поклонялись разным богам.

Ткач держал на коленях топографическую карту и шагал по ней циркулем, выискивая наиболее короткий путь. До устья долины Карадон, где находилось предполагаемое месторождение, они должны были добраться часа за четыре-пять прямиком по шоссе - эта часть маршрута не составляла большого труда. Однако в многочисленных тропах, заполнивших саму долину, можно было запутаться. Участок работ находился в самой глубине Карадона, а поэтому, чтобы попасть туда до заката солнца и не петлять по серпантину в потемках, следовало заранее разобраться в этом лабиринте пунктирных линий на карте и найти кратчайший путь. Кроме того, Ткачу хотелось до темноты растянуть питающую линию и не тратить на это половину завтрашнего дня. Восемь дней не восемь месяцев - каждый час на учете, а поэтому каждый шаг должен быть предусмотрен.

Рыжий крутил руль, выставив локоть в открытое окно, и трещал без умолка. Было у него такое очень вредное качество - стоило Рыжему сесть за руль и включить двигатель, слова из него начинали литься неуправляемым потоком, и остановить этот поток можно было только грубым окриком, да и то не надолго.

Как и многие недавно демобилизовавшиеся юнцы, говорил Рыжий преимущественно об армии. �стории пережитые, приукрашенные, подслушанные, придуманные следовали одна за другой без какой-либо паузы и логической связи - про то, как он уснул за рулем и чуть не наехал на УАЗик полкового командира; про то, как их колонна сбилась с пути и целый день блуждала в тумане с полным комплектом боеприпасов; про то, как его напарник, минчанин Семен Трында, напившись технического спирта, передавил всех гусей в соседней с частью деревне; про то, как однажды вызвал Рыжего комроты и попросил перевезти новый холодильник из магазина к себе домой, а он в это время...

- Может быть, хватит! - не выдержал Ткач. - Я про этот холодильник уже раз пятнадцать слышал от тебя, да еще столько же от твоего дядьки. Если не о чем больше врать, то лучше помолчи. Мешаешь.

Почему не о чем? Была у Рыжего еще одна бездонная тема для разговора - женщины. Такие в жизни попадались экземпляры, что только на выставку народного достижения. Некоторые до сих пор перед глазами стоят. Однажды выскочил у Рыжего чирей пониже спины. Он сначала думал, что тот сам усохнет, но чирей зрел-зрел, а вызреть никак не мог. Ни сидеть, ни лежать, ни ходить не было никакой возможности. Он его и мазью Вишневского выводил, и подорожником, и вареным луком - ничего не помогало. �звелся Рыжий окончательно, потерял аппетит, похудел и, наконец, поборол стыдливость и решился пойти в санчасть. А там медсестра работала в звании сержанта с во-о-от такой...

- Да заткнешься ты или нет! Не видишь, я делом занят, а ты мне со своим чирьем.

- Там дальше самое интересное, Командир.

- Слышал я уже это интересное. Сто раз! Приедем на место, практиканту расскажешь, если он тебя слушать захочет, а от меня отцепись.

Рыжий притих. Минут на десять.

- Анекдот про поручика Ржевского знаешь?

- Знаю, - устало ответил Ткач, продолжая вышагивать циркулем по карте.

- Да не тот. Я другой вчера слышал.

Командир поднял голову и посмотрел на водителя так, что тот сразу понял - лучше сейчас на самом деле заткнуться, а то можно по уху получить.

Рыжий Командира не то чтобы уважал, он его боготворил. Даже перед своим родным дядькой - капитаном дорожной автоинспекции - одним из знаменитейших людей поселка - он так не преклонялся, как перед Ткачом, хотя дядька тоже был человек уникальный, и о нем еще будет разговор. Когда Рыжий учился в школе, имя Ткача было на устах у всех местных мальчишек. У них даже была такая игра - в Командира и Самсона. Рыжий всегда был Командиром, а если ему доставалось по жребию быть Самсоном, то он просто отказывался играть и уходил обиженный домой.

Вся жизнь Рудознатцев была неотрывно связана с экспедицией, и поэтому если там случалось что-то неординарное, то это обсуждалось не только в кабинете Зиновия Федоровича, но становилось достоянием всех посельчан. В магазине, больнице, на улицах, на кухнях люди делились друг с другом историями и анекдотами, которые ежегодно происходили то в одном отряде экспедиции, то в другом. Ткач же был центральным и самым любимым персонажем большинства этих историй. Его личность постепенно становилась живой легендой. Люди приписывали ему качества, каких у него не было, подвиги, которых он не совершал, иногда наделяли его силой почти сверхъестественной.

Например, рассказывали, как Ткачу удалось примирить два горских народца, которые на почве местных диких обычаев устроили между собой настоящую войну. Отряд Ткача тогда оказался чуть ли не на самой линии фронта. Проводить съемочные работы стало небезопасно, потому что каждую ночь то с этой стороны, то с другой звучали выстрелы, и однажды пулей пробило колесо вахтовки. Другой на месте Командира свернул бы лагерь и уехал в Рудознатцы. Зампотех экспедиции только бы похвалил его за такую предосторожность. Но не таков был наш Командир, и не такого поступка ждали от него в поселке. Командир сначала обратился к старейшинам обоих аулов с предложением помириться и прекратить эти безобразия. Старейшины наотрез отказались и вежливо попросили его не вмешиваться не в свои дела. Стрельба продолжилась. Тогда Ткач решил провести дерзкую операцию. Ночью, вооружившись ракетницей, которая имелась в арсенале каждого начальника отряда, он буквально выкрал по одному из старейшин во враждующих аулах, а утром выступил с ультиматумом - либо мир, либо головы аксакалов утром будут торчать на колах. Он, конечно, не собирался делать ничего такого, но решил, что с варварами надо разговаривать на варварском языке. Угроза подействовала сразу. С восходом солнца в лагерь пришли представители обоих аулов. Председательствовал на переговорах сам Командир. За эти годы он научился разговаривать на нескольких местных диалектах. Переговоры продолжались весь день и к вечеру было решено наказать зачинщиков с обеих сторон, установить вечный мир между аулами, а в знак примирения зарезать двадцать баранов и устроить всеобщий пир. Командир был на этой попойке почетным гостем, и множество тостов было произнесено в его честь и за его здоровье, и за здоровье его родных и подчиненных, и даже за здоровье его вахтовки - долгих лет ей жизни и много длинных дорог. Так рассказывали в Рудознатцах, и все верили, что именно так оно и было, хотя на самом деле было далеко не так, но эта легенда настолько прочно укрепилась в сознании посельчан, что даже сам Ткач с годами стал верить в ее правдивость.

Еще рассказывали анекдот про то, как известный в то время на всю страну поэт решил написать поэму про геологов, и для этого приехал в поселок, чтобы на личной шкуре узнать все тяготы и прелести этой героической профессии. Зиновий Федорович попросил Ткача взять поэта с собой. Ткач же лично этого поэта не любил, он считал его конъюнктурщиком и лицемером, и поэтому решил проучить столичного зазнайку по-своему. Кроме работ в горах в этом сезоне были запланированы еще поиски водных горизонтов в одном из колхозов, и именно туда Командир решил сначала заехать. Поэт с нетерпением ждал живописных кавказских пейзажей и героических поступков, но вместо этого ему в течение двадцати дней пришлось наблюдать, как геофизики шагали по грязи перепаханного колхозного поля, втыкали в нее электроды, измеряли какие-то данные, писали в журнале цифры. "Дальше., - командовал Ткач, после чего они перетаскивали электроды и прибор на следующий пикет, и все начиналось с начала. В первый день поэт живо всем интересовался, тыкал пальцем в прибор, спрашивал: "А это что такое? А это зачем?.. Он даже прошел несколько профилей вместе со всеми и пару раз с чувством забил электрод в рыхлую землю. Но уже на второй день он заскучал. Солнце палило нещадно, поэт накрывал голову носовым платком и сидел на краю поля, подстелив под себя югославскую штормовку, которую специально ради этой поездки купил в ГУМе. К концу первой недели скука превратилась в хандру, а к концу второй недели поэт просто пришел в отчаяние. Сиплый и Митяня, которые своими бесконечными ссорами поначалу были ему так симпатичны (народный колорит), теперь стали раздражать. Командир по этому поводу как-то сказал ему, что Пушкину в Болдино не нужны были какие-то внешние впечатления, а нужны были только карандаш и клочок бумаги. Эти слова раздражили поэта еще больше. Он давно бы сбежал отсюда, но колхоз находился в бескрайней степи, а все машины были заняты под посевную. Наконец, однажды Сиплый спросил его: "А правда, что Лермонтова застрелили в спину?., и этот невинный вопрос почему-то стал последней каплей терпения. Поэт раскричался и назвал Сиплого "ублюдком.. Тогда Митяня сказал: "Во-во, ублюдок он и есть, это вы правильно подметили., а поэт накинулся и на Митяню и назвал его "старым скандалистом.. Сиплый захохотал, а поэт ни с того с сего влепил ему пощечину. Этот инцидент подействовал на Ткача. Он понял, что столичный зазнайка уже получил свое сполна, и в тот же день Рыжий отвез поэта в Рудознатцы и посадил его в автобус до Краснодара... Этот анекдот рассказывался посельчанами в разных вариациях, но всегда с одной и той же концовкой. Якобы через какое-то время лично Ткачу из Москвы пришло письмо от того самого поэта, в котором он выражал свою благодарность за урок и просил передать свои извинения Сиплому и Митяне. На самом же деле было немного не так. Письмо действительно пришло - из Союза писателей. Оно было адресовано начальнику экспедиции, и в нем содержалось требование наказать зарвавшегося начальника отряда за оскорбление и измывательство над всемирно заслуженным литератором.

Таких историй в местном фольклоре было несколько десятков, и все они откладывались в мозгах маленького рыжеволосого мальчика Саши �ванова с самого детства. Уже в шестом классе он решил, что обязательно станет геофизиком - как Командир. Не геологом, а именно геофизиком, чтобы вернуться в поселок и занять один из кабинетов экспедиции и по-свойски заходить к Ткачу за советом или просто, чтобы поболтать. Они будут дружить, вместе справлять день геолога в первое воскресение апреля, вместе готовиться к полевому сезону. Ткач будет называть его "коллегой., а Рыжий будет называть его "учителем., и потом, лет через тридцать, когда Командир уйдет на пенсию...

В общем, такая вот была у мальчика мечта. Для воплощения этой мечты нужно было сделать одну маленькую малость - поступить в институт и закончить его. У Рыжего не имелось к этому никаких предпосылок. Он не был ленивым мальчиком и добросовестно старался учиться, особенно после того, как окончательно решил стать геофизиком, но наука не давалась ему, а особенно не давались точные дисциплины - математика и физика, то есть именно те, без которых мечты о геофизике становились также бессмысленны, как мечты безрукого играть на рояле. Школу Рыжий закончил с двумя четверками в аттестате - по физкультуре и труду. Все остальные - тройки. На выпускном экзамене по математике он не решил ни одной задачи, но учитель пожалел его и поставил тройку. Рыжий смирился и ушел в армию. Он понял, что работать в экспедиции рядом с Ткачом ему не суждено. Но юноша в тот момент еще не знал, что провидение уже заметило его и начало торить дорожку к его мечте.

К тому времени кадровый вопрос в отряде Ткача был почти окончательно решен. У него работали Шурик, Митяня, Сиплый. Эта троица удивительным образом прижилась рядом с Командиром, наверно, именно потому, что не прижилась бы ни в каком другом коллективе. Зиновию Федоровичу приходилось только удивляться - люди, которых он лично на дух не переносил, стали костяком самого лучшего в экспедиции отряда. Для полной красоты картины не хватало только такого же водителя.

Своего водителя Ткач искал давно. Сначала у него работал Голиков, потом Веселушкин, потом Бендадзе, а следом кабардинец с очень трудно выговариваемой фамилией. Было еще несколько человек, не проработавших у Ткача даже сезона и не запомнившихся ему ни чем. Последним в этом списке временников был Кравцов, он продержался целых два года и вроде бы был неплохой парень, но уж очень непокладистый - никак не хотел признавать над собой диктат Командира. Водители - они вообще сложный народ, потому что считают себя белой костью и всяких приказов не терпят. Если собирается отряд у костра, то водителю даже не вздумай предлагать стряпать похлебку или поднести какой-то груз, который никаким боком не связан с его машиной. Я вас привез, я вас увезу - это моя работа, а все остальное делайте сами.

Однажды Командир не выдержал и съездил Кравцова по уху. Такого унижения и надругательства над всем водительским классом тот вытерпеть не мог. Как только отряд вернулся в поселок, Кравцов тут же пошел к Зиновию Федоровичу. Жаловаться он не стал, но категорично заявил, что с Ткачом больше работать не будет.

- А кто будет?

- А кто хочет, тот пусть и будет! Я манал все это! - выпалил Кравцов и хлопнул дверью.

Зиновий Федорович вызвал к себе Ткача.

- Что же ты делаешь, Саша? Я понимаю, если бич какой-то откажется, не беда, найдем другого бича. Но водителя сейчас где найдешь? В уборочный-то сезон. Да он в любой колхоз пойдет, его там с руками-ногами оторвут и больше заплатят. Мы столько заплатить не сможем, не те сейчас времена, когда у нас деньгами сорили. Повежливее, Саша, надо. Сколько раз я тебе говорил - почутче.

- Может, еще и извиниться перед ним?

- Если хочешь быть на колесах, то и извинишься. У меня лишнего водителя для тебя нет.

- А мне ваших водителей и не надо. Я сам найду.

- Где же ты его найдешь?

- Найду, не беспокойтесь. Какого-нибудь зеленого найду, который только права получил, чтобы еще не успела эта водительская спесь вырасти. Найду и сам воспитаю.

- Для горных маршрутов специальный допуск нужен.

- Будет вам допуск. У меня уже есть кое-кто не примете. А с Кравцовым я и сам работать не стал бы. Он просто до вашего кабинета быстрее добежать успел, а то бы я первым на него бочку накатил.

На самом деле никого на примете у Ткача не было, и где найти водителя он не знал. Единственная надежда была на Степаныча - одного из немногих друзей Командира. Степаныч работал в местном ГА� и через двое суток на третьи дежурил на стационарном посту в нескольких десятках километров от поселка. Этот Степаныч был как раз дядькой Рыжего.

Застать Степаныча дома из-за его постоянных дежурств было очень сложно, но в тот день Ткачу повезло. Они встретились, когда Командир направлялся вечером из конторы в общежитие, где он холостяковал второй десяток лет.

- А я блин, иду и думаю, ты или не ты. Подхожу ближе, а это ты. Хреновенько выглядишь, - обрадовался встрече Степаныч.

Он слыл негласным чемпионом поселка по матершине. Кто-то однажды попытался подсчитать, сколько нецензурных слов Степаныч употребляет в минуту речи и насчитал двадцать девять. Вместо слов "блин., "хреновенько. и даже вместо таких слов, как "думаю., "подхожу. и "выглядишь. на самом деле в этой короткой приветственной фразе прозвучали другие слова, которые бумага не терпит.

- Это хорошо, что я тебя встретил, Степаныч, - Ткач пожал ему руку. - Как раз о тебе думал.

- С какого хрена ты обо мне думать стал?

- У меня временные проблемы. Не проблемы, конечно, а так себе - проблемки. В общем, нужен водитель. Такой, чтобы из молодых, но с головой.

- А я-то тебе с какой звезды помощник? Я, блин, не бюро по трудоустройству.

- У вас же в ГА� всякие лихачи малолетние попадаются на крючок, которых хлебом не корми, дай только баранку покрутить, гусей по дорогам подавить. Мне бы одного такого бесшабашного.

Степаныч задумался, потеребил свой хилый котовый ус.

- Знаешь, какая у меня мысля есть, - сказал он. - Племянника моего надо пристроить. Хайло молодое, оторви и выброси. Давно бы сам башку ему отманячил, да жалко - родственник все-таки. Он только из армии пришел, балду гоняет третий месяц, работать не идет, шляется по бабам, или на отцовском мотоциклете гоняет. Того и гляди, либо чайник себе растудырит, либо мотоциклет ухандохает. Хайло, он и в Африке хайло.

- А машину-то он водить умеет, или только мотоциклетом балуется?

- Он в армии на КамАЗе работал, снаряды развозил. Весь Урал объездил.

Ткач поверить не мог своей удаче. Он искал водителя несколько лет, и именно тогда, когда этот вопрос назрел так, что без его решения нельзя двинуться ни туда, ни сюда, выплывает вдруг Степаныч, с которым говорено переговорено за эти годы бессчетное количество слов, но на поверку из всех этих слов единственно ценным оказалось вот это - племянник. Племянник - с правами, с допуском, с опытом, молодой, не зарвавшийся, не испорченный...

В тот же вечер Степаныч пришел к своему брату. Брата дома не было, зато была его жена.

- Где твой шалопай? - спросил Степаныч.

- А где же ему быть. В гараже с мотоциклетом возится. Взял бы ты его в свое ГА�, а то он угробит себя когда-нибудь. Совсем разбаловался в этой армии. � пить стал.

- Я ему место получше нашел. Там не разбалуется. � пить перестанет.

Степаныч вышел во двор. Пышная рыжая шевелюра, удивительным образом успевшая отрасти всего за несколько месяцев после армии, торчала из-за старенького мотоциклета, на котором еще сам Степаныч успел покататься в свои молодые годы.

Степаныч никогда не церемонился с Рыжим, и просто странно было, что он пользовался у племянника такой любовью.

- Ну, вот что, обалдуй обалдуевич, племяша недовыделанный, - начал он, - бросай свою колымагу, я тебе работенку кое-какую нашел.

- Какую, дядь Миш? - Рыжий продолжал крутить гайки.

- Какая ни есть, а вся твоя. Если откажешься, можешь считать, что я тебе больше не дядька. К Ткачу водителем завтра тебя оформим.

Рыжий выронил гаечный ключ и медленно поднял голову.

- Рљ РєРѕРјСѓ?

- Я тебе сказал, что если откажешься, в наручниках отведу. Нам уже надоели твои выкрутасы, трахи-жмахи-прибамбахи. У соседей языки жаловаться устали, а у матери твоей уши устали слушать их. К Ткачу пойдешь! Как миленький!

- Дядь Миш...

- Что дядь Миш? Ты на мои родственные чувства не дави. Я если надо родного сына...

- Дядь Миш!!! - заревел вдруг Рыжий, подскочил и навалился на Степаныча с объятиями - весь в мазуте, пропахший бензином. - Дядь Миш, да вы... да вы...

- Не тронь меня! Руки убери! - заверещал напуганный Степаныч и, спасая свою чистенькую форму, перебежал по другую сторону мотоцикла. - Мария! Марья! Уйми своего выпестоныша, а то я стрелять начну!...

На следующий день Рыжий уже числился в отряде, и в тот же день он выехал в свой первый маршрут. Даже в девяноста третьем, когда из экспедиции ушли не только молодежь, но и старые, давно прикипевшие к геологии работники, Рыжий ни разу не подумал о том, что надо поискать другое, более доходное местечко. � отец, и мать, и даже любимый дядька, много раз говорили ему: "Что ты там нашел? Другие вон в Турцию мотаются, деньгами ворочают., но Рыжий не слушал их и был почти счастлив каждую весну, когда Командир объявлял им: "Завтра едем., а на следующее утро после Шуриковой молитвы звучало его знаменитое: "По коням!., и Рыжий отжимал педаль сцепления всякий раз с таким чувством, с каким, наверно, изголодавшийся человек открывает консервную банку.

Большая часть фургона или будки, как говорили сами ткачевцы, была заполнена походным и геофизическим снаряжением. Ящики с приборами, палатки, рюкзаки, раскладушки, спальники, коробки с тушенкой, огромная катушка геофизического провода, запасная шина, громоздкий сундук Ткача, связка электродов, полдесятка аккумуляторов - все это было компактно и плотно уложено по периметру. В центре оставался свободный пятачок, так что можно было вытянуть ноги и даже при необходимости лечь двоим человекам на полу в полный рост. Свет проникал внутрь через единственное, но довольно широкое окно. Солнце, плывущее вслед за машиной, жалило в глаза, рассыпалось множеством ярких бликов на никелированных замочках ящиков, его лучи завивали в спираль радужную пыль под потолком.

Виталику отвели место на продолговатом бауле возле двухсотлитровой бочки, полной бензина. То, что в ней бензин, было понятно по запаху, разлившемуся по всей будке, а также по плеску, раздававшемуся во время движения. Эту бочку вчера наполняли буквально по литру из всех возможных источников, которые можно было отыскать в поселке. В результате, у этого бензина не было какой-то определенной марки. Он представлял собой ядреную смесь, которой если заправить какую-нибудь нежную иномарку, то вряд ли она проедет и два километра.

С другой стороны от Виталика бочку подпирал Шурик. Он сразу прислонился к ней, как только машина тронулась в путь, и надвинул панаму на глаза. Можно было подумать, что он дремлет, но слегка шевелящиеся губы его свидетельствовали, что это не так. Шурик не дремал, он молился. Он молился в любое свободное время одной и той же молитвой: "Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святой.. Уже много-много лет его губы произносили эти слова - думно и бездумно.

Митяня, как старший по возрасту, занимал самое удобное место в будке - он полулежал, словно на троне, на поставленных друг к дружке ящиках с аппаратурой и латал свою брезентуху большой портняжной иглой. Сиплый неприхотливо устроился на разостланном спальнике прямо на полу и вольготно скрестил по-турецки босые ноги. Все они мерно покачивались в такт движению. Некоторое время молчали, переводили дух после погрузочно-отчальной суеты.

Практикант мельком исподлобья окинул всю компанию и тут же опустил глаза, напоровшись на изучающий, наглый взгляд Сиплого.

В свои двадцать три года Виталик обладал одной способностью, которая не всегда доступна и более взрослым людям - он умел практически с первого взгляда безошибочно определять, кого из людей стоит опасаться, а кого нет. В частности, этого безвозрастного, невысокого и очень юркого типа с монголоидными очертаниями лица и плутоватыми щелками глаз стоит опасаться больше других - это Виталик понял сразу. Такие типы влезут в любую едва приоткрывшуюся щелку, первыми разведают самые сокровенные тайны и цинично высмеют их перед всем народом. Так оно и оказалось.

- �так, Виталий Владимирович Носов, тыща девятьсот семьдесят второго года рождения, русский, холост, студент Московского геологоразведочного института, что ты нам можешь сказать в свое оправдание?

Виталий поднял удивленные глаза. Сиплый осклабился, наружу показался неровный ряд зубов.

- Чего вытаращился? Хе-хе, смотри на него, старик, вытаращился он. Думал серой мышкой проскользнуть и отсидеться в норке. Нет, уж, парень. Я о тебе справки навел еще вчера. Мы все-таки не на швейной фабрике работаем, а в полевом отряде. В наших условиях нужно знать все о человеке, от которого в будущем, возможно, будет зависеть чья-то жизнь. У нас тут много практикантов побывало, но достойных можно пересчитать по пальцам. Как это говорится в Библии: "Званных много, а избранных мало.. Правильно я трактую, Шурик?

Шурик даже глаза не открыл, зато Митяня, который всегда быстро реагировал на любое слово азиата, и на этот раз не замедлил ждать.

- Твою ж дивизию, - это была его любимая присказка, - хамло ты узкоглазое! Уж чья бы корова мычала. Да если из нас кто и есть недостойный, то только ты. Сначала в зеркало на свою рожу посмотри, потом к людям приставай.

- А вот рожи моей попрошу не касаться, многоуважаемый Митрий Палыч. Сейчас вообще не обо мне речь...

- О тебе, мурло басурманское, только о тебе у нас все дни и ночи речь идет. Я бы таких как ты, американцам на парашюте сбрасывал, и никакой атомной бомбы не нужно. Понаплодились на нашу голову, монгольские отродья, продыху от вас в России не стало. Мало вас на Куликовом поле били...

- Я, между прочим, по паспорту украинец...

- Поглядите на него! Хохол у нас тут выискался с паспортом. Да у тебя отродясь никакого документа кроме справки из вытрезвителя не было. Как родился в луже, так и подохнешь в ней, и никто не вспомнит, что жил такой человек на свете.

- У меня, кстати, не только паспорт имеется, но еще и военный билет. Я бы тебе показал, да дома забыл.

- Какой у тебя дом, колючка верблюжья? Твой дом - лужа...

На этом знакомство с практикантом закончилось. Для старика и Сиплого уже никого больше не существовало, кроме них самих. По сути, ни тот, ни другой никакой опасности для Виталика не представляли - такой вывод можно было сделать из этой короткой сценки. Митяня и Сиплый компенсировали друг друга, поглощали и обезвреживали друг друга и всю свою энергию тратили только друг на друга. В эти минуты для них не существовало никого больше во всем белом свете. Они могли поругиваться весь день с небольшими только перерывами. Все зависело от вдохновения Сиплого, который умело управлял этим процессом, как хороший тамада управляет застольем. Если ему надоедало, он прекращал подзуживать старика, и тогда тот утихал на время. Если же Сиплому наскучивала тишина, то чтобы завести старика, достаточно было сказать только одно слово.

Виталик старался не смотреть в их сторону, боясь привлечь внимание азиата. Он глядел в окно на высокие стебли кукурузы, сливавшиеся на скорости в сплошную зеленую стену. Пейзаж этот наводил такую же тоску как и непрекращающаяся перебранка двух несимпатичных ему людей. В поселке он хотя бы мог спрятаться на скамейке под лиственницей, а здесь был совершенно беззащитен.

Митяня слыл в поселке самым ворчливым стариком из всех стариков, каким когда-либо доводилось здесь жить, проживать или проезжать мимо. Если, например, кому-то не посчастливилось зазеваться и бросить окурок на дорогу, когда Митяня рядом, то настроение будет испорчено на весь день - это как теорема Пифагора. Даже если ты потом поднимешь этот окурок и засунешь его в карман, Митяня все равно будет долго идти следом и канючить, охаивать, называть бездельником, грозиться "дрыном.. Повернуться бы и сунуть ему легонько кулаком под ребро, да совесть потом житья не даст за то, что на старика руку поднял.

Он приехал в эти края вместе со своей женой еще до того, как здесь появилась экспедиция. В то голодное послевоенное время сюда ехали из многих уголков России. Почвы здесь плодородные - можно было прокормиться от земли, ничем другим не занимаясь. Люди строили небольшие саманные избы и весь день копались в своих огородах.

До самой смерти жены Митяня проработал в поселковой котельной. Днем он, как и все рудознатцовцы, копался в своем огороде или ругался с соседями, а на ночь уходил на дежурство. Свою должность он считал очень важной, хотя она заключалась только в том, чтобы изредка взглянуть на манометр и, если давление не в норме, то открутить или подкрутить один вентиль на бойлере. Соседи, когда Митяня окончательно допекал их своими вечными нападками за дело и не за дело, попрекали его тем, что он на работе бока пролеживает. Лучшего способа задеть старика не было. "Твою ж дивизию, - кричал он через забор очередному обидчику и задирал рубаху, - посмотри на мои бока, собака брехливая. Если найдешь хоть один пролежень, я тебе пол-огорода отдам. Сам с печи годами не слазит, зенки жиром замуровал, на заднице в шашки играть можно. Я с семи лет - с семи! - как впрягся, так и не распрягусь до могилы. А ты сдохнешь от своей лени в канаве. Посмотри, посмотри на свои грядки. Полынью заросло! Лошак бесхребетный, кабанюка кастрированный. �шь ты его, бока пролеживаю. Я сейчас дрыном по твоим бокам.... Старик ругаться умел, и делал его вдохновенно. Последнее слово всегда было за ним.

Когда жена умерла, Митяня затосковал. Нельзя сказать, что они друг в друге души не чаяли - случалось в их семье разное, но старуха была единственным во всем мире человеком, который терпел Митяню и мог усмирить его. Детей они из-за ее болезни не нажили, поэтому старость доживали в одиночестве. При этом старуха с каждым годом становился все более терпимее, а Митяня все более несносным.

Все изменилось почти в одночасье. Старухина болезнь неожиданно обострилась, скончалась она скоропостижно. После похорон старика как-будто подменили. Одинокие ночи в котельной и дома стали тяготить Митяню. Даже ругаться ни с кем не хотелось. В четырех стенах стояла страшная тишина, от равномерного тиканья часов хотелось выть. Старик ушел из котельной и подался в экспедицию. Ему тогда еще не было шестидесяти, но выглядел он после смерти старухи старше своих лет.

- Куда же я тебя дену, дед? - удивился Зиновий Федорович. - У меня не дом престарелых, и кашу по утрам не подают. Ты на пенсию лучше давай.

- Когда мне твой совет будет нужен, я тебе так и скажу - дай совет, - грубо ответил Митяня первому по важности человеку в поселке. - Сейчас мне работа нужна, а не твой совет. Объявление возле клуба вешали про сезонных рабочих?

- Вешали.

- Ну, так зачисляй меня. Хошь сезонным, хошь постоянным. У меня возраст еще не пенсионный, так что имею полное право.

Зиновию Федоровичу очень не хотелось брать старика. Тут со здоровыми и молодыми проблем не оберешься - то перепьются и в речке утонут, то перепьются и друг в друга ножики совать начинают - только успевай в милиции за них заступаться, а уж со старым дедом, да еще с таким невыносимым и вовсе беда. Он решил схитрить и отправил Митяню в отряд к Ткачу. Думал, что либо Командир не выдержит характера вредного старика, либо старик устанет от ткачевского диктата.

- Только ты с ним аккуратней, Саша, не очень закручивай, - предупредил он на всякий случай. - Мне не хватало еще, чтобы старик загнулся на рабочем месте. Пусть с краю хлебнет, ему хватит, а до самой гущи не пускай.

Однако старик оказался на удивление выносливым живчиком и сбегать от Ткача он вовсе не думал. Напротив, все остальные бичи стали еще пуще бежать из отряда, что, впрочем, и неудивительно. Раньше-то их только Командир донимал своими плантаторскими условиями труда, а теперь еще и от деда спасения не стало.

Ему до всего в отряде было дело. Даже там, где Командиру казалось все хорошо, старик обязательно находил какое-нибудь упущение. Сидеть на месте без работы он не мог и другим не давал - все время ходил по лагерю из угла в угол, неполадки выискивал: то ему стяжки у палатки подтяни, хотя вчера вечером подтягивали, то машина у тебя грязная, а ты валяешься кверху пузом, паршивец, то вздумает камни от костра отбрасывать, и тогда как один все должны тоже отбрасывать, иначе он ворчать будет до темна и ночью спать не даст. Ткач наблюдал за ним со стороны и мысленно потешался. Старик ему понравился, к тому же работал он не хуже других и аккумуляторы в горы тягал, как молодой.

На следующий сезон кроме Митяни и Шурика никто больше на работы в отряд Ткача не явился. Зато другие отряды были завалены заявлениями желающих, как радиостанция письмами жалобщиков.

- Спелись, - горевал начальник экспедиции. - Я тебе для чего старика дал? Для того, чтобы ты его через день выгнал. А теперь что получается? Старик выжил всех людей, и к началу сезону ты остался с двумя рабочими. Один - религиозный фанатик, другой - трухлявый склочник. Хорошая компания у тебя подобралась. Я могу еще в дурдом позвонить. У них там тоже кадры есть... Саша, мой тебе совет, гони их подальше. �наче сам будешь таскать электроды и кашу варить. У меня людей для тебя больше нет. � не проси даже.

- Да мне нужен-то хотя бы один человек.

- Нету даже одного. Сам виноват, и я тебя предупреждал. Сделал из себя Дракулу и еще этого старого упыря к себе приблизил. Кто же к тебе пойдет, если о твоем отряде такая слава по поселку идет.

Словно в насмешку, на следующий день после этого разговора в кабинет к Зиновию Федоровичу заявился Сиплый.

Этот кадр тоже был известен всему поселку. По вечерам его частенько можно было видеть в бессознательном состоянии то в одной канаве, то в другой. Однажды зимой, вот так заснувши прямо на улице, он едва на смерть не замерз, после чего надолго потерял голос, за что и получил свое прозвище. Настоящее его имя уже никто не помнил, как не помнил и того, когда и откуда появился он в этих краях. Самое интересное, что при всех качествах абсолютно опустившегося и ничтожного типа, Сиплый иногда выкидывал такие коленца, которые приводили в недоумение даже самых изощренных знатоков душ человеческих. Например, этот плутоватый азиат мог иногда в разговоре ввернуть афоризм по латыни или какую-нибудь строку из "Евгения Онегина., которого он, кажется, знал всего наизусть. А однажды он пытался спорить с Шуриком на религиозные темы и при этом цитировал Евангелие, причем на старославянском языке, что было особенно удивительно, учитывая его явно не славянскую наружность. В такие минуты люди смотрели на него, как на оборотня, а некоторые в поселке думали, что так оно и есть. Во всяком случае, было ясно, что в жизни Сиплого не всегда были канавы и лужи.

- Ты что, дружок? - Зиновий Федорович развел в растерянности руки, когда Сиплый протянул ему заявление на подпись. - Кем же я тебя устрою? Здесь не ликероводочный завод.

- Я знаю.

- Ну а знаешь, тогда чего же? Ты, наверно, понаслушался в поселке всяких небылиц про то, что геологи пьют, как сапожники, и все такое. Думаешь, и тебе на халяву перепадет. Нет, дружок, все это байки. Геолог нынче пошел не по твоему размеру. У нас даже есть такой отряд, в котором вообще сухой закон.

- Я как раз пришел проситься в этот отряд. Мне Михеев про него рассказывал. Я решил, что как раз это мне и надо.

Зиновий Федорович ушам своим не поверил.

- Куда ты пришел проситься?

- К Ткачу.

- Ты что, закодировался?

- Кодируются слабаки. Сильные вырывают ненужное с мясом. Я тут на днях подумал, подумал и решил остаток жизни поработать на благо общество. Самопедагогика.

- Ну, ты мне про блага общества не заливай, я тебя насквозь вижу. Говори на чистоту, тогда у нас с тобой может получиться какое-то соглашение. Ты что удумал?

- Да ничего я не удумал. Просто решил с чистого листа, на благо общества...

- �ди отсюда.

- Почему? Я такой же человек, как и все. �мею право. В конституции, между прочим, написано...

- � этот мне права качает. Знаю я твое право. С чистого листа. Сколько у тебя таких чистых листов было?

- Это третий, - честно признался азиат.

Разговор длился почти час. Ни с кем из бичей Зиновий Федорович не разговаривал так долго. Он очень не хотел отправлять Сиплого к Ткачу. К кому угодно, но только не к нему. �нтуиция подсказывала ему, что и этот чудик там задержится, и тогда отряд превратится в карикатуру.

- Может, тебя к Сафонову? - уже почти упрашивал он.

- Нет. Сафонов на побережье работает, а я плавать не умею.

- Зачем тебе плавать. Мы же геологи, а не моряки.

- Мало ли что может случиться.

- Ладно, - сдался начальник экспедиции. - Если Ткач сам согласится, то на здоровье. Мне-то что. У Ткача тебе все равно ничего такого не поймать. Сам же сбежишь на второй день.

Ткач встретил Сиплого суровым взглядом, но не прогнал. У него все равно положение было безвыходное, а азиат, какой бы он ни был, проблему недокомплекта решал.

- �ди на склад, получай обмундирование, - коротко сказал ему Командир.

- Значит, можно?

- Ты наши условия знаешь?

- Какие условия?

- То, что сухой закон, что мои приказы не обсуждаются, что работать, работать и еще раз работать.

- Знаю.

- Принимаешь?

- Принимаю.

- Выезд в шесть утра. За опоздание - оплеуха.

Зиновий Федорович не зря боялся - Сиплый на самом деле остался в отряде, хотя у Ткача поначалу были большие сомнения насчет него. Он тоже был уверен, что берет азиата временно. Как и следовало ожидать, работал азиат с ленцой, всегда через "почему. и "зачем., но, тем не менее, все равно исполнял любые задания и до рукоприкладства Командира почти никогда не доводил.

С Митяней Сиплый тоже нашел общий язык, что было особенно удивительно, так как на первый взгляд казалось, что их за километр друг к дружке подпускать нельзя. На самом же деле скоро выяснилось, что они по отдельности просто не способны существовать. Для Митяни плутоватый азиат стал тем удобным объектом его ворчливых нападок, которого ему очень не хватало после того, как бичи наотрез отказались работать в отряде Ткача. На Шурика особенно на поругаешься, потому что тот для этого повода не дает, да и не интересно ругаться с таким равнодушным бревном. На Командира тоже голос не поднимешь, все же начальник. Так что, Сиплый пришелся как раз кстати. Тут повод для ворчания и искать не надо - он сам себе по жизни сплошной повод.

Для Сиплого же ворчливый старик стал чем-то вроде сосуда для излияния его ехидства. Старик вспыхивал мгновенно, и азиату это доставляло удовольствие. Он словно психологический эксперимент проводил - сыпанет пороху в огонь и следит плутоватым глазом, как пламя разгорается.

А еще их сближала обоюдная любовь к "причальным. и "отходным., которых они каждый сезон ждали с одинаковым нетерпением, и в те минуты, когда водка по случаю приезда или отъезда уже ставилась на стол, а к закуске оставалось только доложить нарезанный лучок, трудно было найти во всем мире другую такую пару, которая дышала бы и чувствовала так синхронно, как азиат и старик.

Вахтовка отъехала от поселка всего километров на пятьдесят, когда навстречу ей словно корабль-призрак показался автобус с туристами. Это было первое значимое событие начинающегося дня. Туристические автобусы на этой трассе в последние три года появлялись очень редко, а уж такие и вовсе никогда сюда не заглядывали - малиновый "�карус. с высокими креслами и затемненными стеклами остановился на обочине, а из него вылезали, потягиваясь, одна за другой молоденькие девушки лет по восемнадцать-двадцать с фотоаппаратами через плечо, в тугих шортах и с обнаженным пупками. На самом деле среди них были и лысые мужики, и пожилые дамы, и дети в курортных панамках, но Рыжий видел только этих девушек. У него в это время словно какой-то фильтр в глазах включился, который отсеивал все ненужное и не заслуживающего внимания.

- Смотри-и! - Рыжий даже спину выгнул от удивления и похотливо заелозил на месте. - Туристки, Командир, туристочки! Сейчас по кустикам разбредутся. Может, остановимся, а? Сделаем вид, что надо масла подлить, или шины подкачать...

- Езжай дальше, - не отрываясь от карты приказал Ткач.

- Команди-ир, - Рыжий заскулил. - Я потом догоню потерянное. Пять минуток постоим и поедем. Не убудет от нас из-за пяти минут. Смотри, какие девахи. Как в заповеднике...

- Езжай!

- Эх, - Рыжий проводил автобус долгим слюнявым взглядом, пока хватило упругости шейных позвонков. - � почему к нам на практику никогда не присылают девчонок. Все время каких-то прыщавых сосунков подкидывают. Хоть бы раз вот таких... �з соседней области, наверно, а может быть, и иностранки, - он еще раз сунул голову в открытое окно, чтобы разглядеть номера автобуса...

- Тормози!!! - заорал Ткач и тщетно попытался перехватить руль.

Это было второе значимое событие. �з-за следующего поворота неожиданно выскочила насыпь земли, огороженная предупредительным дощатым заборчиком с соответствующим знаком. Рыжий едва успел засунуть голову в кабину, иначе сорвало бы ее с плеч. Реакция ног тоже успела сработать. �стошно завизжали тормоза, и вся машина навалился на плечи. Она пробила хилый заборчик, с разгона вскочила на насыпь и стала съезжать передними колесами в вырытую позади насыпи яму. Раздался звонкий, как выстрел, хлопок разорвавшихся шин. Ткач от сотрясения вогнал себе в ладонь почти всю иголку циркуля, карта в его пальцах скомкалась и надорвалась до середины...

Стало очень тихо. Только птицы на склоне удивленно верещали и хлопали крыльями, перелетая с ветки на ветку, и еле-еле позвякивал болтающийся на ключе зажигания брелок.

Рыжий вытаращенными глазами смотрел перед собой, намертво схватившись за руль. Руки побелели от напряжения. Он медленно повернул голову и удивленно посмотрел на Ткача.

- Н-ничего не п-понимаю, - заикаясь, произнес он. - Мы две н-недели назад с дядькой проезжали здесь, не было ничего такого на дороге...

Глаза Командира были холодными и безжизненными, как у той бронзовой статуи Ленина, что стояла напротив поселкового клуба. Поперечная морщина на лбу очертилась так отчетливо, словно кто-то провел по коже химическим карандашом. Это был плохой знак. Рыжий за то время, которое проработал в отряде, хорошо изучил Командира и знал, что означает эта морщина и этот металлический взгляд. Во всяком случае, одиночной оплеухой тут не ограничится.

- Вылезай из кабины, - тихо сказал Ткач.

- Командир, я только...

- Вылезай.

- Твою рыжую дивизию!!! - послышался из будки гневный крик Митяни.

Рыжий понял, что защиты ему ждать не откуда. Обычно, когда он бедокурил, старик проявлял редкую для своего характера снисходительность. В последний раз нечто подобное случилось почти год назад, когда Рыжий по какому-то наваждению включил заднюю скорость и въехал будкой в витрину поселкового гастронома. А еще раньше на Скопидомке он нечаянно снес фанерную избушку буровиков. Тогда Ткач тоже смотрел на него вот таким страшным взглядом, но в обоих случаях за него вступился Митяня, поэтому до физической расправы тогда не дошло. Теперь же все складывалось таким образом, что тяжелой командирской руки никак не избежать.

Продолжая испуганно глядеть на Ткача, Рыжий нащупал ручку на двери, нажал на нее и стал медленно сползать вниз, словно в кабине была взрывчатка, и он боялся сделать неосторожное движение.

- Командир, честное слово, я...

- Вылезай! - рявкнул Ткач и резко толкнул дверь со своей стороны.

- Мама! - вскрикнул Рыжий и бросился наутек, столкнув по пути Шурика, который только что вылез из будки и потирал ушибленную лысину. Его панама потерялась где-то внутри машины во время переполоха, и без нее он выглядел совершенно беспомощным, как очкарик без очков.

- А ну стой! Стой, говорю, иначе хуже будет! - кричал Командир.

Рыжий быстро лавировал между деревьями и поднимался по склону у дороги все выше и выше. Угнаться за ним Ткач не мог - и годы были уже не те, и злость его оказалась не такой ретивой, как страх Рыжего.

- Можешь и не возвращаться, - задыхаясь, произнес Командир, схватился за правый покалывающий бок и стал спускаться вниз к машине.

Оба передних колеса вахтовки уже спустили воздух.

- Твою ж дивизию, - Митяня поскреб пальцами щеку, присев возле осунувшихся шин.

- Сволочь, - согласился с ним Ткач и еще раз посмотрел на склон.

Рыжий затаился где-то наверху и не выдавал себя ни хрустом веток, ни шелестом листьев. Потревоженные его беготней птицы поначалу расщебетались наперебой в кронах деревьев, но скоро успокоились и снова расселись по местам.

- Будем ставить запаски, - сказал Командир.

К счастью, они всегда возили с собой две запасные шины. Одна из них была прикреплена к задней двери будки - с ней проблем не было, но другая оказалась где-то внутри под многочисленными, ящиками, палатками, спальниками и прочим походным барахлом. Чтобы достать ее, нужно сначала всё это барахло вытащить наружу. Это было не так-то просто. Один командирский сундук с бумагами весил килограммов восемьдесят.

- Не могли сверху где-нибудь бросить? - недовольно посетовал Ткач.

- Кто ж знал, Командир, что сразу два ската уделаем. Я и не припомню такого, чтобы сразу два, - развел руки Митяня.

- Рыжий у нас мастер, - усмехнулся Сиплый. - Если бить, то сразу всё. Чего ж мелочиться.

- А тебе лишь бы хаханьки, образина узкоглазая! - накинулся на него старик. - Тут работы на три часа, а ему бы только хаханьки. Чего встал, руки в брюки! Вытаскивай ящики! Вы с практикантом подавайте из машины, а мы с Шуриком будем на земле принимать.

Разгружать машину, круто опущенную мордой в яму - дело не простое. Особенно пришлось повозиться с ящиками из-под аппаратуры.

- Осторожнее, практикант, не урони, - кряхтел Сиплый. - Не дрова таскаешь. Каждый прибор на вес золота. Хватай со своего края.

Сапоги Виталика под тяжестью ящика стали соскальзывать вниз по наклонной плоскости металлического пола.

- Держи! Держи! - азиат захрипел от натуги.

- Тьфу ты, - Митяня сплюнул, глядя на них снаружи. - �ндюки безрукие.

Командир в это время искал в кабине домкрат. Ящик под водительским сиденьем был набит доверху всякими железками, но домкрат, по закону подлости, оказался в самом низу.

- Сколько раз говорил, - раздраженно бормотал он про себя, бряцая металлом, - сколько раз я ему говорил, наведи порядок в своих вещах, разложи все по местам. Нет же, пока жареный петух не клюнет, он не почешется.

Вторую запаску кое-как отыскали, но она оказалась зажатой между стеной будки и огромной катушкой геофизического провода. Получалось так, что и эту стокилограммовую дуру надо двигать с места.

- Нет, практикант, от безделья нам сегодня умереть не дадут, - произнес запыхавшийся и вспотевший Сиплый

Виталик тоже изрядно устал. Его мокрая челка прилипла ко лбу.

- Ну, паршивец, - Митяня повел сердитым взглядом по кронам деревьев на склоне. - Рыжий, зараза, а ну выходи! - крикнул он. - Набедокурил, паразит, теперича иди сам исправляй!

За час с небольшим они кое-как сняли старые колеса и насадили новые на оси. Осталось только завинтить гайки, накачать шины и выдернуть вахтовку из ямы. Рыжего все не было.

- � попробуй после этого говорить, что водитель в нашем мире не самый первый человек, - усмехнулся Сиплый. - Такой сопляк закапризничает, а мы из-за него здесь два часа торчим.

- А ты не вякай, - тихо, но с чувством сказал ему Митяня. - Обвиняльщик нашелся. Перепугался, парень. Что ж теперича убить его, балбеса, за это. Не со зла же. Сам бы еще не так сиганул, если бы Командир рассердился.

- Ага. Пожалей его, старый, пожалей. Только про лоб свой ушибленный не забудь и про то, как мы за здорово живешь корячились, катушку с места на место перетаскивали, тоже не забудь. У тебя вечно так. То ты всех дерьмом обливаешь, то жалеть ни с того, ни с сего начинаешь.

- Тебя-то не пожалею, не беспокойся. Подыхать, мурло монгольское, будешь, воды не подам.

- Хватит лаяться, - оборвал их Ткач. - Лучше буксир поймайте. Надо машину из ямы вытаскивать.

- Где же его теперича поймаешь? Самосвалы в три часа по одному ходят.

- Разговорчики в строю! Выполнять.

Митяня неохотно вышел на середину шоссе и поднял козырьком ладонь ко лбу, вглядываясь то в одну сторону дороги, то в другую. Единственный транспорт, на который оставалась надежда - самосвалы. Они возили щебенку на дорожный комбинат далеко за поселок. Раньше их тут было очень много, но в последние годы этот поток постепенно иссякал. Некогда оживленное шоссе приходило в упадок, как и все вокруг.

Солнце уже поднялось высоко. Сиплый заголился по пояс, его волнистый хребет на загорелой потной спине влажно отблескивал. Шурик тоже снял панаму, засунул ее за ремень и накручивал гайки на новые колеса, блестя шоколадной лысиной. Виталик в это время сидел на валуне у обочины и разомленным взглядом смотрел на пустынную дорогу. Ему тоже хотелось скинуть брезентуху, чтобы свежая струя воздуха пощекотала подмышками, но он постеснялся своей белой городской кожи.

- Практикант! - вдруг позвал Ткач.

Виталик встал и нерешительным шагом приблизился к Командиру. Ничего хорошего он не ждал.

- Вот тебе первое серьезное задание, - сказал Командир. - Надо Рыжего найти. Мы без него ехать не можем, потому что путевой лист выписан на его имя. У нас и так дефицит времени, каждое действие расписано по минутам. Поднимись наверх и разыщи его. Если я пойду, он с испугу еще выше уйдет, а от тебя он прятаться не будет. Скажи ему, пусть не дурит и выходит. Ничего ему сегодня не будет, я обещаю. А если не выйдет, то я его... Нет, про это не говори, а то спугнем.

Пока Виталик ходил за Рыжим, Сиплый разжег костер, быстренько сварил картошку, вывалил в кипящую воду тушенку, приправил сушеным укропом и лавровым листом - получилась в меру наваристая похлебка. Молча пообедали.

- Надо бы ребятам оставить, - сказал Митяня, когда ложки нащупали дно котелка.

- Практиканту еще можно, а Рыжему-то за какие заслуги, - ответил Сиплый и выловил еще один волокнистый клок тушенки.

- Дед прав, - Ткач накрыл котелок крышкой, - остальное детям.

Сиплый с сожалением облизал ложку и улегся в тени машины на песчаную насыпь. Шурик сел рядом и принялся точить перочинный нож камнем. Митяня снова вышел на дорогу и стал прощупывать взглядом горизонт. Самосвалов до сих пор не было. Виталик тоже не возвращался.

- Скака-а-ал казак через доли-и-ину, - затянул себе под нос Сиплый.

- Морда татарская, - проворчал старик. - Еще про казаков распелся. Твоя песня про саксаул да верблюжий помёт...

- Что хочу, то и пою. А ты, дед, чем исходить на плесень на почве шовинизма, лучше за дорогой следи. Вон что-то дымит с той стороны.

Километрах в сорока от того места, где застрял отряд Ткача, еще с хрущевских времен был оборудован стационарный пост ГА� - небольшая беленая будка, два на два метра, выстроенная из кирпича. Таких постов в былые годы на этом шоссе понатыкали довольно много, но после того, как движение машин здесь сильно поредело, надобность в таком количестве автоинспекторов на безлюдной дороге отпала. На всем протяжении шоссе осталось только две-три будки. Все эти посты были снабжены рациями и допотопными печками-буржуйками, которые в зимнее время топились углем. Дежурили здесь парами через двое суток на третьи, а то и вовсе через день, смотря по обстоятельствам.

Дядька Рыжего - Степаныч - как раз дежурил в тот день. Уже много лет работал он здесь, так что получалось, что эта будка стала его вторым домом. Напарники у него то и дело менялись, и сейчас с ним дежурил молоденький сержант Слава Быков.

Степаныч знал, что Ткач должен проехать мимо его поста с минуты на минуту. Племянник вчера поделился с ним этой новостью. �з-за такого напряженного графика, когда треть недели приходилось куковать за семьдесят километров от поселка, виделись они с Командиром не часто. В советские времена, когда у геологов полевая жизнь начиналась в апреле и заканчивалась в ноябре, они только на этой дороге и встречались. Командир обычно останавливал вахтовку, и час-два они беседовали. Хоть какое-то развлечение было. Других развлечений здесь просто нет.

С нынешним напарником Степанычу не повезло. Тот все время молчал и журнальчики читал - ни поговорить с ним, ни поругаться, ни в домино сыграть. Раньше, когда движение здесь было оживленнее, хоть на трассе можно было развлечься. Остановишь одного-другого, матом обложишь от души - вот и веселье. Сейчас же, если две машины в час проедет, уже праздник. Вот и маялся Степаныч с утра до утра. То в постовой будке сидит, зевает, то вокруг нее ходит, камешки пинает, посматривает из стороны в сторону - не видать ли жертвы.

Однажды, больше года назад, их с напарником обстреляли здесь какие-то пьяные сорвиголовы. Просто полоснули мимоходом из автомата по будке и уехали. Заезжие, наверно, свои-то на такое вряд ли решились бы. �х потом вся областная милиция ловила, даже боевой вертолет прилетал. � хоть никого не поймали, но зато впечатлений хватило на полгода. В однообразном течении жизни появился какой-то смысл. Всем постовым тогда выдали бронежилеты, заставили смазать и почистить оружие, даже на стрельбище несколько раз сводили всем составом. Но вот прошел год, и все началось сначала. Зимой вообще скука смертная - белым-бело кругом, глаз остановить негде. Весной полегче - можно из окна будки понаблюдать за тракторами, что пашут в поле на той стороне дороги. А летом, когда кукуруза отрастет в полный рост, снова деться некуда от скуки, особенно если такая жара стоит, как сегодня. Так и проходят года от весенней вспашки до осенней жатвы. Прямо крестьянская какая-то жизнь получается.

Андрей Степанович �ванов был абсолютно нетипичным гаишником. Слишком уж интеллигентным он казался на первый взгляд - мешковатый, с недоразвитыми усиками, пухлыми губами, отчетливо проглядывающей плешью на слегка склоненной на бок голове, с неуверенной, запинающейся походкой. Для полного эффекта интеллигентности не хватало только очков. Ему бы с такой внешностью у кульмана с рейсфедером стоять, а он жезлом по ладошке постукивает уже два десятка лет подряд.

В милицейской форме он выглядел, как шахматист в хоккейных доспехах. Китель на спине пучился, казался великоватым, фуражка опускалась на самые уши, ноги в голенищах сапог болтались, как в проруби. С первого взгляда казалось, что такому гаишнику можно сесть на голову, обложить его матом снизу доверху и ничего за это не будет. Но это было обманчивое впечатление. Степаныч сам кого хочешь мог матом обложить. Среди всех поселковых милиционеров он был самым большим матершинником и даже в какой-то мере хулиганом.

Бывало, дежурит Степаныч на своем посту. Скучно так, что хоть кукурузу коси - никто скорость не превышает, лоб в лоб не сталкивается, все ремнями пристегнуты, и аптечки в салоне имеются. �менно в такие дни, когда очень скучно и настроение паршивое, на дороге обычно все гладко и дисциплинированно. Придраться не к кому.

Намучавшись от скуки, Степаныч обычно не выдерживает и говорит своему напарнику: "Пойду-ка хвост разомну.. Способ развлечения у Степаныча довольно своеобразный. Он выходит на дорогу и останавливает первую попавшуюся машину - ни за что, просто веселья ради. Наибольший эффект получается, если водитель - новичок на этой трассе и ничего не подозревает.

- В чем дело, начальник? - удивляется водитель и нагло смотрит в глаза.

Степаныч подходит к машине своей интеллигентной запинающейся походочкой, сложив руки на животе и склонив голову на бок, в кителе не по размеру, со съезжающей на уши фуражкой. По его виду кажется, что он сейчас подойдет и извиняться начнет, дескать, вы уж, пожалуйста, не сердитесь, я вас не за того принял. Может быть, вам дорогу показать или зеркальце протереть?

- Так в чем дело, начальник? - нетерпеливо повторяет водитель и нервно барабанит пальцами по рулю.

Он даже из машины не выходит, настолько не чувствует страха. Стоял бы здесь другой постовой, этот водитель и в голосе не тот был бы, и из машины навстречу выскочил бы, и первым документы протянул. А ради такого-то замухрыги во вспученном на спине кителе чего суетиться. Пусть сам подходит, раз ему надо. Посмотрим, что скажет.

� вот этот интеллигентного вида милиционер со съезжающей на уши фуражкой подходит запинающимся шагом к машине, ладошку у козырька фиксирует и спокойненько выкладывает:

- Какого хрена нарушаем на хрен?

Только вместо "хрена. он употребляет словцо погорячее. Водитель от растерянности даже наглое выражение с лица забывает согнать. Так и смотрит по инерции с презрительной усмешкой. Может, послышалось, мысленно спрашивает он себя? Вроде бы с усиками, руки на животе, форма мешком, и на тебе - какого, говорит, хрена. � даже не хрена, а раз в сто семнадцать похреновее.

- Не понял? - растерянно переспрашивает водитель.

- Я говорю, какого хрена скорость нарушаешь. Ты что, блин, не видел, что в километре отсюда ограничитель долбанный стоит. На нем вот такими расхренастыми буквами написано "сорок.. �ли совсем твои глазюки, на хрен, не видят ни хрена. Блин.

Водитель даже спорить не находит сил от такого неожиданного напора. Просто отрубает на хрен всю способность спорить. Вроде бы только что казалось, что ты на две головы выше и сверху на фуражку эту серую смотреть не хочешь, а теперь наоборот все получается - кто-то другой, с жиденькими усиками, со сложенными на животе руками смотрит на твою макушку сверху, и обкладывает ее по чем зря.

Очень интересно эту сценку шагов с двадцати в сторонке наблюдать, чтобы голосов не было слышно. Такое ощущение создается, будто инженер в милицейской форме неучу-водителю объясняет закон Гейзенберга, а тот, бедняга, слов и храбрости не находит сказать, что ничего не понимает, и что вообще ему этот Гейзенберг до вот такого барабана.

Водители - народ особенный. �м кажется, что весь мир вокруг их машин крутится. Такие шутки Степаныча на них очень отрезвляюще действуют. Особенно на водителей самосвалов, потому что в них гонору побольше, чем у всех остальных (величина гонора прямо пропорциональна грузоподъемности автомобиля - народная аксиома). Такой водитель потом километра три едет и все назад обернуться пытается, словно аргумент какой-то недовыплюнутый выплюнуть хочет.

- Ну, надо же, ёныть, - сам себе удивляется он. Так обидно, что вернуться хочется и еще раз спросить: "Не понял, начальник?.

Благодаря таким шуточкам, Степаныча на этой трассе очень хорошо знали. А сам он, наверно, только этими шутками и сумел прожить столько лет в этой тесной будке со старой латаной буржуйкой и унылой кукурузой за окном.

Однако в это утро никаких таких развлечений Степанычу не выпадало. Несколько раз проехали мимо легковушки, но водители за версту скорость сбавили, чтобы повод не давать, приветливо улыбались из кабины. Один раз проехал мимо автобус с туристами - событие само по себе неординарное, но Степаныч отлучился по делам физиологическим и успел выскочить на дорогу, когда автобус уже проехал. Напарнику же все до лампочки. Хоть танки по дороге пускай, так и будет сидеть в будке, задницу от стула не оторвет. Вот и ждал Степаныч машину племянника, а та все не появлялась и не появлялась. Уже полдень наступил, а ее до сих пор не было. "Может, я ее пропустил?. - начал сомневаться Степаныч. Но такого быть не могло по определению. Он если и отлучался на минуту, то дорогу без внимания не оставлял никогда. Да и не проехал бы мимо Ткач, потому что не бывало такого еще никогда, чтобы они при встрече парой слов не перекинулись. Значит, что-то случилось у них с машиной. Хорошо, если только с машиной...

Прошло несколько часов, прежде чем ткачевцы снова тронулись в путь. Драгоценное время было потеряно на пустяки. Командир постепенно приходил к печальной мысли, что сегодня им не удастся до темноты растянуть питающую линию, и придется на это потратить полдня завтра. Хорошо хотя бы успеть на место засветло, чтобы не подниматься по серпантину в потемках. Ночная дорога в горах очень сложная и малоприятная.

Командир молча вымерял шаги между машиной и склоном, изредка поглядывал вверх. Минуты текли. Солнце взошло к зениту. Виталика все не было, а вместе с ним и Рыжего.

За это время Митяня поймал следовавший мимо самосвал. Шофер взглянул на торчащий из ямы задок вахтовки и усмехнулся.

- Выпили? - спросил он с пониманием.

- Если бы, - мысленно облизнулся Сиплый.

- По трезвости? - удивился самосвальщик.

- По глупости.

- � кто же у вас такой глупый? - он глянул на Сиплого, потом на Митяню и остановил взгляд на Шурике. Тот сидел на земле у колеса машины, надвинув панаму на глаза. - Он, что ли, водитель?

- РќРµ РѕРЅ.

- А кто тогда?

- Ты вытаскивать нас будешь, или вопросами сначала заморишь?! - не выдержал старик. - Кто да что, что да как. Твое какое дело?

- Рододендрон надо пить, папаша. Его тут много растет, - обиделся шофер и стал прилаживать трос к машине нервными рывками.

Сиплый, заглаживая вину старика, хотел помочь самосвальщику растянуть трос, но тот отогнал его:

- Не лезь под руку! Делаешь им доброе дело, они же еще помоями тебя обольют ни за что.

Больше он не сказал ни слова, только уже когда выдернул из ямы вахтовку и садился в кабину своего самосвала, вместо "прощайте., крикнул Митяне:

- Рододендрон! - и постучал себя по лбу кулаком.

Сиплый довольно хихикнул.

- Такой же, видать, балбес, как и ты, - проворчал старик вслед уехавшей машине.

Наконец вернулся практикант. Рыжего с ним не было. Он его долго искал, плутал между деревьями вниз-вверх, а в перерывах между спуском и подъемом жевал редко попадавшиеся розовые еще не зрелые ягодки и бездумно смотрел на голубые клочки неба в прогалинах листвы.

Рыжий сам окликнул его. Он прятался за большим гранитным камнем, наполовину вросшим в землю. Увидев, что Виталик бродит один, а Ткача поблизости не видать, он смело выглянул из своего укрытия.

Виталик сбивчиво передал ему наказ Командира: "Пусть выходит, ничего ему сегодня не будет.. Но Рыжий заподозрил подвох в этих словах и отослал практиканта обратно с требованием, чтобы Ткач пообещал, что ничего ему не будет не только сегодня, но и вообще никогда.

- Торгуется, спекулянт. Сам же виноват, и еще условия какие-то ставит, - Сиплый с вызовом посмотрел на Митяню. - Вот они, старик, твои любимчики. Своей пользы никогда не упустит. Ему бы с такими способностями в министерстве торговли работать. А ты на меня все время бочку катишь, мне такое и в голову не пришло бы никогда. Я парень простой и открытый.

- Тошно уже от твоей открытости. Закрыть бы тебя, да замком амбарным припереть, охламон азиатский.

Виталика отправили обратно с наказом пообещать Рыжему все, что тот захочет услышать. Лишь бы до вечера быть на месте, подумал Ткач, а с Рыжим я потом как-нибудь разберусь. Без наказания он у меня все равно не останется.

Драгоценные минуты сыпались все быстрее и быстрее, а Виталик снова где-то пропал.

- Ну и мальца нам в отделе кадров подсунули, - не находил себе места старик. - За смертью только посылать.

Ткач молчал, но по его пасмурному лицу было видно, что думает он примерно о том же.

- Надо бы крикнуть. Может, заблудился парень, - предложил Сиплый.

- Вот и крикни сам. Твоя глотка дурная, с нее только на крик польза, - сказал Митяня.

Сиплый сморщил лицо, сжал кулаки и что было мочи в легких заорал, сорвавшись на визг на последнем слоге:

- Практи-кант!!!

Шурик вздрогнул, прервал свою молитву и удивленно посмотрел на Сиплого из-под края панамы.

- Шайтан узкоглазый, - прокомментировал Митяня. - Твоей глоткой только ворон пугать.

- Это еще что, - довольно ответил Сиплый. - Вот раньше у меня был голосище. Я мог стакан запросто надвое расколоть.

Виталик тем временем и в самом деле потерял ориентацию и бродил много выше и правее от того места, где его ждал Рыжий. Он несколько раз прошел мимо обугленного молнией дуба, присел на истлевшую автомобильную шину, непонятно каким образом забравшуюся на этот склон, зацепился штаниной за торчащие из земли ребра неизвестного животного и надорвал материю по шву, но огромного камня, за которым прятался провинившйся водитель, найти не мог. Он уже хотел кликнуть Рыжего, но долго не мог решить, как это сделать. �мени его Виталик не знал, а кличкой боялся обидеть.

- Эй, - тихо позвал он и прислушался.

- Практи-кант!!! - вдруг визгом отозвалось эхо.

Две птицы громко захлопали крыльями над его головой и улетели выше по склону. Виталик испугался и шарахнулся в строну. "Куропатки, проклятые., - чертыхнулся он про себя, хотя на самом деле это были не куропатки, а перепелки.

Рыжий в это время уже извелся от неподвижного ожидания. Сидеть на одном месте и ничего не делать было самым мучительным для него занятием. Практикант не возвращался, а догадки на этот счет возникали разные, но вероятнее всего было одно из двух - или Командир окончательно разгневался и сейчас обходит Рыжего с флангов, чтобы заполучить его без всяких условий, или они плюнули на все и уехали в Карадон без него. Командир хоть и не имел водительских прав, но управляться с машиной умел и в гневе мог решиться на всякое.

Скорее всего, так оно и есть, с ужасом понял Рыжий, забеспокоился, а когда раздался визгливый крик Сиплого, он понял, что еще может успеть, и стал быстро спускаться.

- Подождите меня! - крикнул он на бегу.

Ноги несли его под уклон с бешеной скоростью, деревья мелькали перед глазами, прошлогодние желуди и листья фонтаном разлетались в разные стороны. Уже у самого подножия он запутался в своих ногах и кубарем покатился вниз. С хрустом протаранив последний ряд кустов, Рыжий выкатился к машине и чуть не сшиб Сиплого.

- А вот и виновник торжества собственной персоной! - воскликнул тот. - Командир, ты только посмотри, кто к нам пожаловал. Самолично и без охраны.

Командир приблизился и грозно посмотрел на Рыжего сверху вниз. Тень Ткача была такой большой, что полностью заслонила солнце. Рыжий закрылся обеими руками и зажмурился, ожидая пинка. Но Ткач почему-то не стал его бить.

- Ладно, - сказал он, - раз я обещал, не трону. Но чтобы всю дорогу у меня молчал. Слышать тебя больше не хочу. Вставай и заводи машину.

Удивленный пощадой водитель встал и недоверчиво посмотрел на Командира. На всякий случай он еще держал в готовности свои руки, чтобы успеть заслониться от удара.

- Надо бы его рублем наказать, Командир, - с гаденькой ухмылкой предложил Сиплый. - Так просто тоже нельзя спускать. Не педагогично.

- Вот же дерьмо собачье, - тут же накинулся на него Митяня. - Такое дерьмо еще поискать надо. Лишь бы кому-нибудь хужее было, чем ему. Только бы другим хужее, а остальное хоть огнем погори. Чего тебе неймется? Чего ты пристал к парню? Пришел же он обратно. Тебя бы самого рублем, да еще дрыном вдобавок...

- А, по-твоему, выходит, мы спасибо ему должны сказать за то, что он пришел к нам. Он нас оставил без причальных, а я ему должен говорить спасибо.

Митяня осекся и пытливо глянул в сторону Командира.

- Само собой разумеется, - ответил тот. - Никакой пьянки сегодня не будет. �так не успеваем.

- Командир, как же так? Мы же готовились.

- � не проси, дед. Сами виноваты.

- Командир, есть же правило, - Митяня тут же изменился лицом и стал вдруг очень жалким и смешным. - Можно сказать, традиция. Грешно нарушать традицию. Счастья не будет.

- Я все понимаю, но иначе нельзя. Нам дали неделю сроку, а работы на три месяца. Уже половину дня мы потратили на всякую ерунду. Не маленькие же, должны понимать. Сделаем работу ко времени, тогда одним днем и приезд, и отъезд отпразднуем.

Старик укоризненно посмотрел на Рыжего. Тот опустил виноватые глаза, сгорбился и пошел к машине, прихрамывая на ходу.

- Эх! - старик досадливо махнул рукой, влез в будку и лег на свой лежак.

Сиплый и Шурик тоже расселись по местам. Шурик сразу приткнулся к бочке головой и прикрыл глаза панамой. Ему до вечерней пьянки не было никакого дела. Но Сиплому было. Он даже радости не почувствовал оттого, что утер старику нос. Беда объединила их с Митяней. Ведь ради "причальных. они жили весь этот день. Еще когда садились в машину ранним утром, они уже тогда мысленно ликовали предвкушением вечерней пьянки, вслух своей радости не выдавали, даже словом не касались, но на задворках сознания ликование все время присутствовало. Его не могли убить ни перебранки друг с дружкой, ни мелкие неурядицы. Они знали, что вечерняя попойка помирит всех. Сейчас же это счастье вдруг стало таким недосягаемым - длиной в целую неделю.

В расстройстве они и не заметили, что забыли практиканта.

- Расселись? - спросил Ткач из кабины.

Никто ему не ответил.

"Переживают., - усмехнулся про себя Командир и с напущенной строгостью сказал Рыжему:

- Трогай. Побыстрее и молча.

Тот завел машину и стал выворачивать руль, чтобы объехать злополучную яму.

Ткач тоже не заметил отсутствия Виталика. Он был уверен, что практикант спустился следом за Рыжим и со свойственной ему неприметностью сел в будку вместе с остальными.

Его хватились только через двадцать километров. Солнце к тому времени уже далеко перевалило через зенит.

Виталик наконец нашел тот камень, за которым прятался Рыжий. Все тут говорило о его недавнем присутствии - трава притоптана, кругом валяются изжеванные былинки, наплевано, - но сам Рыжий исчез неизвестно куда. Виталик осмотрелся, обошел вокруг камня несколько раз, поднялся чуть повыше по склону и даже решился снова позвать: "Эй.. Никто не откликнулся, и куропатки больше не полошились над головой, только одинокий муравей резво перебирал ножками по шершавой и нагретой поверхности гранита.

Прождав несколько минут, Виталик медленно пошел вниз, и при этом все время оглядывался назад, а когда за спиной раздался звук треснувшей ветки, он бегом вернулся обратно к камню. Рыжего не было.

На дороге тоже стояла тишина. От машины осталось только два глубоких следа на насыпи возле ямы. Седые уголья кострища курились последними струйками дыма.

Виталик вышел на середину шоссе, посмотрел в одну сторону, потом в другую. Пустынная дорога дрожала и растворялась в солнечной пелене на горизонте. Он вовсе не удивился такому исходу. Чего-то подобного следовало ожидать. �менно из таких неприятных казусов состояла вся его жизнь.

У него было три варианта на выбор: идти по шоссе назад, идти вперед или оставаться на месте. "Правильный путь нужно выгрызать зубами, иначе не дождешься, пока боженька расторопится., - любил говорить отец Виталика. В этом заключалась его теория жизни. У сына же была своя теория - абсолютно противоположная. Следуя ей, Виталик решил остаться здесь и подождать дальнейшего развития событий.

Несколько раз мимо проезжали груженные щебенкой самосвалы. Один из них остановился, и молодой водитель с цыганскими глазами предложил подвезти. Виталик молча отказался и продолжал сидеть, положив голову на колени. Скоро его начал одолевать голод.

Солнце припекало все жарче. Воздух был недвижим. Кукурузная стена на другой стороне дороги стояла, как нарисованная. Раскаленная березентуха обжигала спину. Виталик пересел под тень дерева. Голод сменила дремота. Монотонное чвирканье птиц еще больше убаюкивало.

- Сидит, - с облегчением выдохнул Ткач, еще издали увидев одинокую фигурку, сгорбившуюся под деревьями на обочине.

Всю обратную дорогу Командир беспокоился, что практикант от отчаяния подастся обратно в поселок.

- Разверни машину и мотор не глуши, - приказал он Рыжему.

Вахтовка сделала резкий круг, чиркнула на скорости бортом по стеблям кукурузы, и встала возле насыпи. Виталик заметил мелькнувшие за темным окном будки строгие глаза Митяни.

- Живо влезай! - грозным голосом крикнул Ткач, высунув голову из кабины. - Вечером с тобой поговорим, кулёма.

- С почином, практикант, - сказал Сиплый, когда машина сорвалась с места. - В нашем полку оглоедов и паразитов прибыло. Правда, дед?

После яркого солнечного света глаза сразу ослепли. Виталик споткнулся о протянутые ноги Шурика и сшиб сапогом жестяное ведро. Оно отскочило к бочке и противно задребезжало.

- Лупалки разуй, раззява, - разворчался со своего места Митяня. - Еще из-за тебя не хватало нам от Командира по шее получать. Отдувайся тут по твоей милости. Где шлялся?

Сиплый тоже что-то хотел сказать по такому поводу, но Митяня упредил его, раздраженно махнув рукой:

- А ты вообще заткнись! Тебя мы еще не слушали. Все вы хороши. Что он, что ты, что Рыжий. Ты лучше, чем вякать попусту, дай парню пожевать чего-нибудь. Жрать будешь? - Митяня вперил в Виталика злой взгляд, словно не есть ему предлагал, а требовал вывернуть карманы.

Сиплый подвинул котелок с холодной похлебкой, сунул луковицу, ломтик хлеба. Виталик молча принял все это, не поднимая ни на кого глаза.

- Кушай, детка, поправляйся.

- Спасибо, - ответил тот.

- Видал, старик, тонкости какие? Спасибо и пожалуйста люди говорить еще не разучились. А ты - жрать, лупалки разуй. Фи. Оне у нас только с вилочки кушают. Парле ву франсе, шмуттер-бруттер-фруттер.

- Дай парню пожрать спокойно, балаболка неуемная!

Задача растянуть питающую линию до темноты окончательно отпала. Обустроить бы лагерь до ночи, а питающей линией придется заниматься завтра. Но даже на это времени оставалось в самую притирку. Темнело в горах рано, и поэтому прибыть на место позже семи часов никак было нельзя.

Рыжий обострившимся чутьем ловил мысли Командира и выжимал из машины самую максимальную скорость, на какую она только была способна. Уже больше часа они не разговаривали. Рыжий терпеливо не снимал виноватую маску с лица, крепко держался за баранку и внимательно следил за дорогой. Он ждал, когда Командир сам подаст знак к примирению. Ткач обычно отходил быстро. В пылу гнева вспылит, накричит, может даже подзатыльник отвесить, но через короткое время сам же первый заговорит, будто ничего и не было. Так случилось и на этот раз. Когда выяснилось, что намеченный план все равно не выполнить, злость у Командира сразу утихла. Нужен был всего лишь какой-нибудь пустячный повод, чтобы нарушить молчание. Повод нашелся скоро. На горизонте показалась беленая будка.

- Дядька когда дежурит? - спросил Ткач.

- Сегодня, - радостно ответил Рыжий. - У него по графику через два на третий.

Степаныч уже стоял на обочине. Его за километр ни с кем не перепутаешь - затянутый портупеей китель горбится на спине мешком, галифе обвисло, как полковое знамя в безветренную погоду, фуражка сползла до самых ушей - не капитан милиции, а солдат-однодневка. Командир знал, что если сейчас им остановиться, то Степаныч своими солеными анекдотами отнимет не меньше часа.

- Жалко, времени нет, - сказал он. - Езжай мимо, скорость не сбавляй. На обратной дороге поболтаем.

- Есть, Командир! - выкрикнул Рыжий и нажал сильнее на педаль газа, хотя выжимать из нее было уже нечего.

Он понимал, что дядька не обрадуется, но сейчас было важнее завоевать расположение Командира.

- Будь здоров, Степаныч, не кашляй! - успел только выкрикнуть Ткач в окно.

Машина пронеслась мимо поста со скоростью гораздо большей, чем было здесь разрешено. Степаныч долго смотрел ей вслед. До него медленно доходило, что развлечение, которого он ждал с самого утра, не состоялось. Теперь хоть пляши на трассе, пока смена не придет. "Значит, что-то у них и в самом деле стряслось., - пришел он к выводу и побрел в будку. Но как он себя не убеждал, небольшая обида на Ткача все же закралась в сердце. Мог же, в самом деле, хоть на пару минут остановиться.

Напарник все также сидел за столом и читал журнал. Степаныч посмотрел на него почти с отвращением.

- � что ты за человек, Слава? Хоть бубном тебя по голове, хоть горном в промежность, - сказал он в своей обычной нецензурной манере. - Ведь, нет у тебя своего автомобиля, и не скоро будет. Какого же кренделя, ты этот "За рулем. мухрыжишь изо дня в день, словно порнографические открытки? Лучше бы по трассе прошелся, кегли свои проветрил.

- Что там делать? - Слава кивнул в окно. - Полный штиль.

- Какой же это штиль, если шестьдесят шестые "газы. летают, как ежики по пляжу.

- Так это же Ткач проехал.

- Ну и что, что Ткач? Закон писан для всех. � для ткачей, и для швей-мотористок...

Слава только плечами в ответ пожал и продолжил читать журнал. Он в ГА� работал совсем недавно, но историю о том, что "закон писан для ткачей., он знал хорошо. Старшие товарищи рассказали...

Произошла она больше десяти лет назад. Степаныч тогда был в звании младшего лейтенанта, и уже славился на этой трассе своим невыносимым для водителей норовом. Однажды довелось ему остановить вахтовку геофизиков. Об этом событии впоследствии много разговору было в поселке.

В отряде Командира водителем тогда работал Бендадзе - тихий, покладистый грузин, совершенно лишенный кавказского темперамента и в то же время патологически ленивый, за что он и не продержался в ткачевском отряде долго. Бендадзе уже успел узнать характер Степаныча, и поэтому еще задолго до поста сбавил скорость чуть ли не до пешеходной.

- Ты что это расслабился, батоно? Природой любуешься или "Хванчкару. вспомнил? - заметил Командир.

Бендадзе на ломаном русском языке попробовал объяснить начальнику, что здесь лучше не лихачить, потому что впереди их ждет постовой - вредный на язык, как десять голодных собак, и упрямый, как сто армянских ишаков.

- Слышал я о нем, - спокойно сказал Ткач. - Сейчас проверим. Жми на полную катушку.

У него за плечами уже была победа над Самсоном и несколько других побед над рудознатцовскими красавицами на выданье. Ткач был полон уверенности в себе.

"Молодой, дурной., - подумал Бендадзе, но добросовестно нажал на педаль газа, потому что Командира он боялся еще больше, чем этого гаишника.

Степаныч, естественно, машину их остановил и повторил много раз отработанную схему изощренного издевательства над нарушителем дорожного движения. Бендадзе был совершенно повергнут и с радостью получил бы весь набор штрафных дырок в свои права, только бы поскорее убраться отсюда. Но в этот момент в игру вступил Командир...

- Так, - Ткач вылез из кабины, оправил брезентуху в поясе и уверенным шагом приблизился к еще молодому, но такому не по годам ретивому Степанычу. - Ваши документы, товарищ лейтенант.

- Чего? - Степаныч на мгновение растерялся.

- Почему не по уставу ведете допрос? - Ткач вдруг резко схватился за кобуру, висевшую на боку милиционера, и та сдулась в его руках, как резиновая перчатка. - Понятно. Почему оружие не при себе? Это что такое?

- Ты что себе...

- Не ты, а вы, товарищ младший лейтенант. Мы с вами в одном окопе не лежали. Почему верхняя пуговица рубашки не застегнута? Вы где служите, в банде Махно, или в рядах государственной автоинспекции? Я сегодня же доложу вашему начальству. � про пистолет, и про пуговицу, и про нечищеные сапоги.

В конце концов, Степаныч пришел в себя, и они с Командиром здорово тогда поцапались. Подраться не подрались, но дырка в правах Бендадзе был продырявлена с исключительной яростью, и напоследок лейтенант пригрозил, что до конца своей жизни будет останавливать машину геофизиков на досмотр всякий раз, когда они будут проезжать мимо. "С превеликим удовольствием, - ответил Ткач уже из кабины. - Только верхнюю пуговичку, пожалуйста, впредь застегивайте и пистолет в кобуру вложить не забудьте..

Степаныч уже в тот момент понял, что они с Командиром подружатся. Скала накатила на скалу - тут либо вдребезги оба, либо на всю жизнь душа в душу. Когда в следующий раз он встретил Ткача в поселке в неформальной обстановке, то сам пригласил его "поболтать, блин, по душам за кружкой пива.. Командир охотно согласился. Ему молодой лейтенант тоже чем-то понравился, тем более, что Степаныч был в тот день в начищенной до блеска обуви и застегнут до самого кадыка.

Позади остался уже сотый километровый столб. Впереди - еще почти два раза постолько же.

Митяня с Сиплым монотонно переругивались, словно воробьи чирикали на ветке. Виталик не различал их слов и клевал носом. Только иногда на повышенных тонах в его слух врезалось: "Замолкни пасть свою, образина нерусская, слушать уже нет сил!..

- Бочку надо переставить, - вдруг произнес Шурик, и от этих негромко сказанных слов, которые в шуме мотора почти не было слышно, Сиплый с Митяней прервали свою вечную перебранку на полуслове и посмотрели на бородача.

Это было уже третье значительное происшествие за сегодняшний день.

Сон Виталика тоже почему-то моментально улетучился. Слышать голос Шурика - уже событие, тем более, если никто его не просил высказываться.

- А вот и наше лысое величество очнулось. С добрым утречком, Шурик Шурикович. Что снилось? Диоды с транзисторами или Богородица с архангелами?

- Бочку надо переставить, - с самым невозмутимым видом повторил тот.

С Шуриком такое иногда случалось. Молчит-молчит месяцами, а потом как скажет невпопад какую-нибудь странную фразу и снова замолчит надолго.

- Чем тебе наша бочка не угодила? - Сиплый перемигнулся с Митяней, дескать, следи, старик, сейчас комедь начнется.

- Проводка, - коротко пояснил Шурик.

- Что проводка?

- По стене электрическая проводка идет. От тряски искра может проскочить. Взорвется.

Бочка с бензином стояла на одном и том же месте много лет. Ее не сдвигали даже для того, чтобы наполнить, а наливали бензин посредством длинного шланга, протянутого через окошко. Металлический пол под ней уже покрылся толстым слоем времени, имеющим вид ржавчины. Никто никогда не задумывался над тем, правильно она стоит или нет. Стоит себе и стоит. Только Шурику могла прийти в голову такая идея.

- Спи, дальше, радетельный наш товарищ, и ни о чем не думай. Все будет хорошо. Наши победят, а влюбленные поженятся, - рассмеялся Сиплый.

Шурик снова прикрыл глаза панамой. На этом все и закончилось бы, но Митяня тоже крепко задумался.

- Надо переставить, - решил он. - Шурик правильно кумекает. Я когда в котельной работал, у меня тоже чуть пожар не случился. Ведро с бензином стояло во дворе, а один обормот, вроде тебя, туда окурок бросил.

- Дед, успокойся. �з нас никто не курит. Практикант, ты куришь?

Виталик мотнул головой.

- Вот видишь? Нечего панику разводить.

- Не язви, селезенка татарская. Шурик дело сказал. Мало, что ли, таких случаев было, когда люди ни за что живыми сгорали.

- От судьбы все равно не уйдешь. Кому суждено сгореть, тот не утонет.

- Надо переставить, - упрямо заявил Митяня и приподнялся со своего лежака. - Ну-ка, практикант, подсоби.

Дорога в этот момент провалилась вниз, машину качнуло на ходу из стороны в сторону. Митяня зашатался и схватился за плечо Сиплого.

- Начинается, - недовольно зашевелился тот. - Давай хотя бы ровного асфальта дождемся, а то так и будем вихлять, как пьяные, да еще с бочкой на руках.

- Ничего, мы быстренько. Только чуть отодвинем ее, чтобы стены не касалась. На это много времени не надо. Давай, монгол, приподнимай зад.

Дорога пошла волнами - то глубоко и плавно падала вниз, то взмывала вверх, и так на несколько километров вперед. Рыжий не любил этот участок и прозвал его "американскими горками.. Приятно, конечно, гнать с ветерком под горочку, так что все внутренности подкатывают к самому горлу, но только если сидишь ты не за баранкой, а справа от нее или, еще лучше, в будке. Зимой, да в хороший гололед, на этом участке много машин бьется. Летом тоже прелести мало - намучаешься скорость все время переключать. Месяц по такой дороге поездишь и меняй коробку передач. �так машина уже на ладан дышит - и маслонасос вот-вот Богу душу отдаст, и двигатель постукивать начинает, - а после этих горок вообще половину деталей можно в металлолом выкидывать. На складе же новых не допросишься, ради какой-нибудь вшивости сто раз ноги изотрешь. Сколько раз говорил он Командиру: нужен новый маслонасос, нужен новый маслонасос - ни ухом, ни носом. Зато когда крепко застрянем на ровной дороге, я же еще буду виноват. Чтобы там в газетах не писали и по телевизору не говорили, а далеко нам еще до иностранцев.

- Вот, взять, к примеру, иностранцев, - думая о своем, произнес Рыжий, - у них, говорят, если в дороге машина сломается, то можно по телефону позвонить, и тут же вертолет прилетит, все сделают, и езжай себе дальше.

Вахтовка застонала, словно бы горестно осознавала справедливость шоферских слов, и стала медленно подниматься вверх.

- �нтересно, интересно, - пробормотал Ткач.

Он пристально смотрел в карту и почти не слушал Рыжего. Ему вдруг обнаружился более короткий путь, которого он раньше не замечал. Командир снова достал из планшета циркуль и стал вымерять ломанные отрезки.

- Все у них с заботой о водителе сделано. А у нас?

- А у нас в квартире газ, - рассеянно ответил Ткач и еще раз шагнул циркулем по карте.

- Сколько раз я говорил, что нужен новый маслонасос. Второй год выпрашиваю, будто мне одному это надо.

- Рыжий, не зуди под руку. Помолчи хоть минуту. Будет тебе новый маслонасос. Приедем обратно и сразу выпишем.

- В прошлом году ты тоже говорил, вот приедем и выпишем. У иностранцев вон...

- Чего ты прикопался к этим иностранцем. У них, между прочим, и негров убивают, и лягушек едят, и обедают они в восемь вечера. Что ж и нам теперь лягушек есть? Не мешай мне. Если уж болтаешь, то болтай сам с собой.

Но заткнуть Рыжего было не так просто.

- Насчет лягушек не знаю, не пробовал, а негров я тоже не очень люблю, - рассуждал он. - Я в Краснодаре еще перед армией видел одного. У него, представляешь, все черное, а ладошки белые. Прямо как у меня, только наоборот. С моими ладошками тоже беда. Мазута уже до костей въелась. С девушкой стыдно по поселку пройтись. Чем только не мыл - и бензином, и ацетоном, и содой - ничто не берет. В армии однажды кислотой соляной пробовал мыть - в санчасть попал. А там медсестра была с во-о-от такой...

- Хватит, Рыжий. А то мы приедем к тому же, от чего уехали. У меня мысль в голове возникла, а ты мне никак сосредоточиться не даешь.

- А хочешь я тебе стишок один матерный расскажу? Меня дядька научил...

Командир сделал последнее движение циркулем и окончательно понял, что у них появился шанс. Найденный маршрут экономил, как минимум, два часа пути и частично компенсировал все былые потери времени.

- Стой, Рыжий, - тихо произнес он, словно боялся вспугнуть эту мысль.

- Коротенький стишок, два куплета всего. Обхохочешься.

- Стой, говорю!

- В смысле?

- Останови машину!!! - рявкнул Ткач.

Вахтовка в это время была на середине очередного подъема. Рыжий начал выводить ручку скорости в нужное положение, замешкался впопыхах - мотор заглох. Машина стала медленно катиться вниз, набирая скорость.

- Держите ее, держите заразу! - захрипел Митяня, лицо его покраснело от перенапряжения.

Они уже почти откантовали бочку от стены, осталось только опустить приподнятый край на пол, но в это время машина начала обратный ход, бочка потеряла равновесие и стала валиться прямо на старика. Митяня стоял как раз напротив боковой двери будки. Еще чуть-чуть, и он мог вылететь в обнимку с бочкой на шоссе. Хилая дверца вряд ли задержала бы вес почти полутора сот литров бензина. Замок в ней давно износился, и чтобы открыть ее, иногда хватало простого сквозняка.

Сиплый с Виталиком пытались задержать падение бочки, цепляясь пальцами за круглые бока, но промасленный металл выскальзывал из рук. Шурик приподнял край панамы и удивленно наблюдал за их стараниями.

- Шурик, твою ж бородатую дивизию, чего ты сидишь! Помогай, паразит! - заорал Митяня. В глазах у старика стоял ужас.

Шурик вместо того, чтобы схватиться за бочку, схватил Виталика за пояс и стал тянуть его на себя. Тот разжал онемевшие от напряжения пальцы и опрокинулся на спину.

- Не могу-у! - застонал от бессилия оставшийся в одиночестве Сиплый.

К счастью, Рыжему вовремя удалось затормозить. Не успев набрать опасную скорость, вахтовка снова резко вздрогнула и на короткое мгновение замерла на склоне. Всем своим шоферским организмом Рыжий почувствовал, как крошатся зубчики коробки передач.

Бочка получила противоположный импульс, ее качнуло в другую сторону, и она тяжело опустилась на то же самое место, на котором и стояла до этого. Старик повалился на нее сверху грудью.

- Ох, ё-...! - вдруг вырвалось у Шурика.

Сиплый даже дышать перестал от изумления и смотрел на бородача, как на приведение. За много лет он не слышал от этого ярого молитвенника и постника таких немолитвенных слов.

- Шурочка, что случилось? - прошептал азиат.

- Нога, - простонал тот, скорчив болезненную гримасу.

Полторы сотни литров бензина опустились прямо ему на ступню, а сверху еще навалился четырехпудовый Митяня.

Машина кое-как выбралась на верхнюю точку подъема и остановилась у обочины.

- Так и коробку передач можно порвать, - справедливо посетовал Рыжий.

Ткач поднял голову от карты. Увлекшись своим открытием, он даже не успел толком осознать, что такое произошло за эти несколько секунд.

- �ди посмотри, что там у мужиков творится, - приказал он не столько из беспокойства о своих подчиненных, сколько для того, чтобы хоть на время остаться одному и еще раз спокойно перепроверить свои расчеты.

Рыжий снова пробурчал под нос что-то про коробку передач и маслонасос, вылез из кабины и осторожно приоткрыл дверцу будки. Митяня как будто ждал его появления.

- Ах, ты, лахудра патлатая!

Босая ступня старика мелькнула в проеме двери. Рыжий успел присесть.

- Сдурел совсем, старый хрыч?! - крикнул он, отбежав на безопасное расстояние.

- Я тебе сейчас покажу хрыча. Я тебе сейчас такого хрыча покажу. Я тебе так сдурею...

Старик спрыгнул на землю и босиком погнался за Рыжим по горячему асфальту. Тот бросился наутек.

- �нтересно, интересно, - бормотал Ткач, глядя в карту и не замечая бегающих друг за дружкой впереди машины Рыжего и Митяню.

Старик поднял с земли камень, швырнул его со всей силы и чуть не угодил в ехавший навстречу самосвал.

- Козел криворукий! - заорал в окно водитель, проезжая мимо, и обдал старика струей выхлопных газов.

- � не приходи, паразит волосатый, а то прибью! - крикнул Митяня далеко убежавшему Рыжему, погрозил кулаком и пошел к вахтовке.

Шурик в это время массировал пальцами придавленную ступню. Гримаса боли еще не сошла полностью с его лица. Сиплый с интересом смотрел на него, затаив в уголках губ ехидную усмешку.

- Вот так-так, - приговаривал он. - Вот вам и тихоня, вот вам и праведник. Всю жизнь, можно сказать, прожил с человеком и не знал, что он на такое способен. Ты где же, Шурик, таким словам научился? У батюшки?

Шурик пыхтел, словно выполнял труднейшую работу, и не отвечал. Панама съехала на затылок, на оголенном лбу дрожали капельки пота.

- Это же просто хулиганство. За это и пятнадцать суток иногда дают, - продолжал изгаляться Сиплый. - � откуда все взялось? Мы со стариком такие интеллигентные люди, никогда не позволяем грубого слова в обществе, только мерси и баку, а ты...

- Сепельдюк рыжехвостый, - прокряхтел Митяня, залезая в будку.

Он перешагнул через ноги Шурика и устало бухнулся на свое место. Грудь старика тяжело вздымалась, из горла вырывались астматические посвисты. Погоня за Рыжим измотала его.

- Копыта бы пообрывать и перьев в задницу навтыкать, чтобы летал и кувыркался. Как только права на машину таким оглоедам выдают? Никакого ведь..., - он еще раз глубоко вздохнул, приложил одну руку к сердцу, - никакого ведь понятия в вождении не имеет. То дернет, то шлёпнет, то пыхнет, то ляпнет. А мы тут, как дрова на подводе, бренчим и молчим.

Сиплый смотрел на старика с любовью в плутоватых глазах.

- Чего ты вылупился на меня, балаболка нерусская?

- Красиво говоришь. Чисто музыка.

- Подожди, я сейчас отдышусь, не такое услышишь. Всем достанется на орехи. Чуть не угробили меня в самом расцвете жизни. � тебе, практикант, достанется, и тебе, Шурик, особенно достанется. Бабка за дедку, дедка за репку. Что? Придавил клешню? � поделом тебе, валенок бородатый.

- Вот она, - Ткач медленно провел иголкой циркуля по пунктирной линии на карте.

Он сидел на камне у обочины, разложив карту на коленях, а остальные сгрудились над ним и следили за его рукой. Горячий июньский воздух обжигал лица. Ярко раскрашенная птица, размером побольше воробья, нагло скакала прямо по середине дороги, прыгнула под вахтовку, клюнула песок. "Щегол., - подумал Виталик, хотя на самом деле эта была сойка.

- Ну и что это такое? - недоверчиво спросил Рыжий, глядя в карту.

Он на всякий случай встал подальше от Митяни, хотя тот уже давно успокоился и про бочку не вспоминал.

- Это баранья тропа, - ответил Командир. - По ней раньше перегоняли скот из одного ущелья в другое. Может быть, и до сих пор перегоняют.

- Хорошая задумка, Командир, - тут же согласился Митяня. - Лучше срезать угол, чем его объезжать. Как мы только раньше этой тропы не видели. Это же какая выгода времени. Тут по прямой до Карадона получается километров на сто меньше, чем по шоссе.

- На сто тридцать четыре. Я подсчитал.

- Как раз часам к шести будем. Может, еще линию растянуть успеем.

- Обязательно успеем.

Но Рыжему решение Командира не понравилось.

- Ты думаешь, что машина проедет по этой тропе? - спросил он. - Она же баранья.

- Не волнуйся. Тропа широкая, в половину этого шоссе, если не шире.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю. Я по такой тропе несколько раз уже ездил.

- По этой?

- Нет, не по этой. По другой.

- Откуда же ты тогда знаешь, что эта широкая? Может быть...

- Вот же, бестия рыжемордая, - не выдержал Митяня. - Командир, наверно, лучше тебя понимает. А? Ты еще у мамки сиську ртом искал, когда он по этим тропам ездил.

Напуганная резким голосом старика сойка выскочила из-под вахтовки и порхнула в листву на склоне.

- Не лезь, дед, не в свое дело. Не тебе по этой дороге ехать. Ты будешь в будке дрыхнуть, а я...

- Ах, ты шмакодявка сопливая! Сначала машину водить научись, потом будешь рот свой разевать. Не набедокурил бы с утра, ехали бы, как люди, по асфальту. �з-за тебя же, паразита, приходится по бараньим тропам мытариться. Еще разговаривать смеет. Заткнулся бы и сопел в две дырочки. Я же его еще защищал на свою голову, а он...

- Вот-вот, - довольно вставил Сиплый.

- Хватит, лаяться, - Ткач свернул карту. - Все равно другого варианта у нас нет. Попытка не пытка. По коням!

По плану Ткача, нужно было через несколько километров свернуть с шоссе в ближайшую долину и ехать вдоль реки, пока среди скал не покажется эта самая баранья тропа. Судя по карте, тропа не забиралась высоко в горы, а следовала по низине, поэтому большой опасности на ней быть не должно. В крайнем случае, вернемся обратно на шоссе, мысленно рассуждал Командир. Все равно уже не успеваем, а так хоть какая-то надежда.

- Не нравится мне эта затея, если честно, - произнес Сиплый, глядя в окно, когда они свернули с шоссе и поехали вдоль небольшой бурливой речушки по узкой и неровной грунтовой дороге.

С обеих сторон от дороги поднимались вверх зеленые склоны. Справа, за рекой, склон был густо покрыт деревьями, слева - несколько покруче, с короткой травянистой щетиной. На нем только кое-где можно было увидеть одинокую березку или разлапистый дуб, раздавшийся вширь от избытка света и отсутствия конкуренции. Чем дальше уезжали они по этой дороге, тем глубже становился каньон. Река от поворота к повороту бурлила на порогах громче и злее, и все теснее прижимала дорогу к левому склону, который скоро окончательно сбросил с себя травянистый дерн и оскалился голым камнем. �ногда скалы нависали над дорогой так низко, что, казалось, вахтовке никак не протиснуться под ними.

- Что тебе еще не нравится? - недовольно отозвался Митяня на слова Сиплого, хотя в глубине души он тоже начал сомневаться.

- Да вот это. Ты посмотри, где мы едем. Как может в таких камнях образоваться какая-то тропа? Разве динамитом ее прорубить.

- А ты лучше не думай ни о чем, профессор. Твое дело бешбармак кушать и хвостом махать. За тебя Командир думать будет.

Виталик, глядя в окно, тоже испытывал угнетающее чувство, словно бы оказался наглухо замурованным со всех сторон. Эти скалы, покрытые местами серым лишайником, эта бурлящая под колесами река, одинокие убогие деревца, растущие прямо из камня - таких пейзажей ему не приходилось видеть в своей жизни. Если это и есть тот самый Кавказ, стихотворения о котором заставляли заучивать на память в школе, то он не понимал ни Пушкина, ни Лермонтова. Восторгаться этим нельзя, этим можно только ужасаться. Он покосился на Шурика. Тот, закрыв глаза панамой, продолжал шевелить губами, но на этот раз губы его шевелились более активно, чем обычно, а мускулы лица страдальчески напряглись. Казалось, он тоже напуган этим видом за окном, и теперь неистово молится, чтобы Бог лишил его страха или убрал поскорее с глаз долой эти скалы...

На самом деле Шурик молил Бога совсем о другом. Он просил прощения за те слова, которые невольно вырвались с его грешного языка и обещал больше никогда таких слов не произносить, а до скал и бурливой реки ему никакого дела не было. Что скалы? Всего лишь плоть земли. Что может значить камень перед лицем Вечности? "Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый....

Прошло два часа, а желанная тропа так и не появлялась. Река злорадно клокотала у самых колес.

- А может такое быть, чтобы карта соврала? - спросил Рыжий.

- Не может, - буркнул Ткач.

- Почему?

- Потому что это серьезный документ, а не рисунок маслом. Эта карта еще при Сталине составлена была. Тогда за каждую черточку отвечали головой. Если здесь обозначена тропа, значит, она должна быть.

- Но по спидометру мы ее уже давно проехали...

- Давай, ты лучше помолчишь.

Уже во всю вечерело. Горы багровели в лучах заходящего солнца. Того и гляди, за следующим поворотом появятся заснеженные вершины Сураханского хребта, и тогда ничего другого не останется, кроме как ехать назад. Как назло, по пути не попадалось ни одного селения и ни одной встречной машины. Хоть бы спросить, правильно едем или нет. Зачем тогда эта дорога нужна, если никто здесь не живет, и никуда она не ведет?

Ткач выругался про себя от обиды. Он начинал жалеть, что затеял этот эксперимент с коротким путем. Если сейчас поворачивать обратно, то к ночи даже до до устья Карадона не добраться. Двигаться вперед становилось бессмысленно, но и развернуть машину Ткач решиться не мог. А вдруг за очередным изгибом дороги покажется эта тропа, леший бы ее побрал.

- Жрать хочется. � мужики, наверно, уже по нужде хотят. Третий час без остановки, - произнес Рыжий как бы сам себе.

- Не надо было бегать по кустам, когда все ели. Замолкни и рули.

Рыжий притих. С Командиром, когда он такой, лучше не связываться. Может врезать без предупреждения. Синяка не будет, но звездочек в глазах на американский флаг хватит.

Ткач в который уже раз развернул карту. Все было на месте: вот она дорога, вот речка на карте обозначена, вот тропа баранья пунктиром проведена. "Рисовальщики бестолковые, - снова ругнулся он. - Расстрелять их мало, если при Сталине не расстреляли..

- Еще пару километров проедем, тогда остановимся и осмотримся, - решил он.

Они проехали добрых пять километров, и Ткач приказал остановить машину на небольшой поляне в излучине реки, редко поросшей молодыми березками. Реку от поляны отделяли заросли ивовых кустов. Здесь скалы немного отступали и давали простор для того, чтобы развернуть машину в обратном направлении.

- Куда это нас занесло? - первым делом спросил Сиплый, вылезая из будки.

- Тебе не все равно? - раздраженно ответил Ткач. - Сидишь в машине и сиди. Зарплата не за выработку идет.

Сиплый переглянулся с Рыжим. Тот сделал страшное лицо. Сиплый все понял и, насвистывая, пошел к кустам у речки. Там уже рядком стояли Митяня и Шурик, а чуть поодаль скромно расположился Виталик.

- Ты чего от коллектива отбиваешься? - крикнул ему Сиплый. - Не стесняйся, у меня все такое же и в таком же количестве.

- Что говорит Командир? - спросил его Митяня.

- А ничего не говорит. Злой наш Командир. Рыжий даже пикнуть боится. Я на него посмотрел и сразу понял, что лучше к Командиру сейчас не соваться. Вот до чего доводят всякие опыты. Ехали бы по шоссе, уже сейчас к Карадону подъезжали бы.

- Твое дело ишаков пасти, а не Командира обсуждать.

- Обсуждай, не обсуждай, а до места мы сегодня не доберемся, - Сиплый осмотрелся по сторонам, застегивая ширинку. - Лучше бы уж здесь заночевали. Места вроде бы неплохие. Тихо и вода рядом.

- Хватит болтать, пошли к машине. Командир без нас разберется.

- Ты иди, а я еще постою, пейзажами полюбуюсь. Свистнешь, если что.

- Я тебе свистну, я тебе так свистну, что оглохнешь на два уха.

Вместе с сумерками в ущелье опускалась вечерняя прохлада. Жара отпустила. От бурлящей реки подуло свежестью. Сиплый лег под деревцем, со скрипом вытянул травинку из корневища, засунул ее в рот, всосал в себя сладкий сок.

На погустевшем небе зажглась первая звезда. Когда Сиплый был маленьким, он любил лежать на стогу и смотреть в черное небо. Отец с братьями ложились под телегами, чтобы ночной дождик врасплох не застал, а он забирался на стог свежескошенной травы и подолгу смотрел на густые крапинки звезд. Какие мысли тогда были в голове, сейчас уже и не вспомнить. В памяти осталось только вот это удивление бесконечностью времени и пространства. Ему тогда казалось, что и его жизнь будет безграничной, как это звездное небо.

- Лучше бы уж здесь заночевали, - вслух сказал он.

На душу накатило вдруг поэтическое настроение. В голову, как всегда в такие минуты, полезли строки из любимого "Евгения Онегина.:

Меж гор, лежащих полукругом,

Пойдем туда, где ручеек,

Виясь, бежит зеленым лугом

К реке сквозь липовый лесок...

- Сиплый! - позвал Митяня через несколько минут.

Сиплый продолжал лежать, закинув ногу на ногу и мечтательно глядя на единственную звезду. Небо в горах было таким же глубоким, как в детстве.

Я все грущу, но слез уж нет,

� скоро, скоро бури след

В душе моей совсем утихнет...

- Сиплый, шайтан в твою душу! �ди дрова собирай, черт нерусский. Опять отлыниваешь, - донесся сквозь шум реки сердитый голос Митяни.

Азиат приподнял голову.

- Остаемся, что ли?

- Остаемся. Командир сказал, что рано утром поедем обратно.

- Вот это отлично. Вот это замечательно. На ночь глядя, что за дорога, - он подскочил, выплюнул травинку и веселым шагом пошел к машине.

Командир сидел на разогретом за день валуне и рассматривал карту. Все остальные суетились вокруг него. Практикант доставал походную посуду из машины, Шурик разматывал антенну рации. �з-под днища машины торчали босые ноги Рыжего. Митяня заломал молоденькую березку и обсекал ее от ветвей.

- Слышь, старый, поди сюда, я тебе сказать что-то хочу, - поманил его Сиплый.

- Чего тебе?

- Ну, поди сюда, не вредничай. Дело есть на три рубля.

Митяня подошел.

- Ну, чего тебе, басурманское отродье?

Сиплый стрельнул плутоватыми глазами в сторону Ткача. Вид у него был заговорщицкий.

- Может, разведаешь у Командира насчет причальных? - полушепотом спросил он.

- С ума спятил? Ты видел, какой он? Лучше с таким вопросом к нему и не подходить сейчас.

- А когда тогда подходить? День все равно зря пропал, так уж пусть вечер с пользой дела пройдет. Завтра еще неизвестно, сколько в машине трястись. Успеем отрезвиться, пока до Карадона доедем.

Митяня замялся, посмотрел на Ткача. Тот продолжал сидеть на валуне и то ли пристально смотрел в карту, то ли дремал с открытыми глазами.

- А ты сам подойди, - предложил старик.

Ему тоже было боязно влезать в мысли Командира с такими грешными просьбами. Может, он там про свои электрические аномалии думает или формулы какие-то решает, а мы тут к нему со своей водкой.

- Если я подойду, то он точно не разрешит. У тебя какой-никакой, а авторитет. Все же человек в возрасте. А я для него кто?

- Это точно. Авторитета у тебя никакого. Одни сопли на палочке.

- Оскорбляешь. Я же с тобой по-человечески.

Старик еще раз глянул с опаской в сторону Командира.

- Может, мы Шурика на это дело отправим? Командир его уважает.

- Давай уж тогда сразу практиканта, - разозлился Сиплый. - Чего ты, дед, как маленький? Не хочешь выпить, так сразу и скажи. Мы что зря ее вчера покупали? Я, между прочим, на это дело последний чирик выложил. А зачем, спрашивается? Когда в Карадон приедем, все равно он нам выпить ни грамма не даст. Так и привезем обратно в поселок.

- Настоится, слаще будет.

- Слаще будет, - перекривлял его Сиплый. - Ну и сиди трезвый, раз так хочется. Я тоже перебьюсь. Мне, что ли, одному надо? Я могу по полгода в рот ни капли не брать.

- Это ты практиканту будешь насчет полгода брехать, а я на такие байки не покупаюсь. Твои полгода самое большое на неделю тянут...

- Вы чего там шушукаетесь? - крикнул им Ткач. - Сиплый мигом дуй за дровами, а ты, дед, помоги Шурику растянуть антенну для рации. Сейчас связываться с поселком будем.

- Будет сделано, Командир! - по-армейски гаркнул Сиплый и подмигнул Митяне. - Ты давай, не теряйся.

- Постой, - Митяня хотел схватить его за рукав, но тот увернулся и пошел к реке.

- Гром гремит, кусты трясутся, что там делают!?.. - заорал азиат во всю глотку, продираясь сквозь заросли приречных кустов.

- Охальник басурманский, - проворчал ему вслед Митяня.

- Ты не порти анекдот, там медведь малину рвет! - продолжал орать Сиплый, прыгая по камешкам к противоположному берегу реки. Там пушилась небольшая рощица, где было полным полно сухих веток для костра.

Старик подошел к Шурику. Тот молча разматывал антенный провод и подсоединял его к клеммам рации. Вид у Шурика был сосредоточенный, губы шевелились сами по себе, руки - сами по себе. Разорвись поблизости бомба, он бы, наверно, и не заметил.

- Разматываешь? - с деловым видом спросил Митяня.

Шурик не ответил.

- Ну, разматывай, разматывай.

Старик по шажку медленно приближался к Ткачу, сидящему на камне. Наконец он встал у него за спиной с непринужденным видом, кашлянул. Ему очень хотелось сегодня выпить. Ради этого он готов был даже на маленькие жертвы.

- Никогда не подходи ко мне сзади, - не оборачиваясь, произнес Ткач.

- Как дела, Командир?

- Что тебе?

- Да ничего. Я просто так, словечком перекинуться. Погода сегодня замечательная. В такую погоду хорошо с удочкой сидеть на тихой речушке и пивко попивать. Ты как думаешь?

- Ты когда этим хитростям научился, дед? Если что-то хочешь спросить, спрашивай. Если нет, иди, займись делом.

- Да нет, ничего, я просто так. Сейчас пойду Шурику помогать антенну расставлять, потом поужинаем. Аппетит за день нагнали с этой котовасией. Перенервничали.

Ткач оторвался от карты и посмотрел на Митяню. Тот нахмурился, но глаза продолжали гореть предательским желанием. В такие минуты он становился очень потешным - нервничал и не знал, какое выражение придать своему лицу, чтобы было убедительнее. Ткач не выдержал и улыбнулся.

- Ладно, уговорил, - сказал он. - Но чтобы завтра были у меня как огурчики.

- Ты о чем, Командир?

- Простачком только не прикидывайся, дед. не надо. � без тебя дураков на свете хватает. Думаешь, я не понял, о чем вы там с Сиплым шептались. �ли я ошибся? Тогда, извини, беру свои слова обратно.

- Нет, Командир, не ошибся. В самую точку попал. Значит, я пойду, бутылки в речку положу, чтобы охолонулись?

- �ди, положи. Только учти, напиваться до свинячьего визга я все равно не дам. Будем пить интеллигентно, с беседами и обсуждением политической обстановки в мире, как в пионерском лагере. Понял?

- Понял. Конечно, понял. Еще бы мне не понять. Практикант! - радостно крикнул Митяня в сторону машины. - Захвати авоську с жидкостью, а заодно канистру для воды и пошли со мной к реке.

- С какой жидкостью? - не сразу понял Виталик.

- Ты меня, парень, лучше не заводи. Я повторяться не люблю. Там в будке рядом с катушкой авоська в ящике лежит. Она там одна такая приметная. Как увидишь, хватай ее и дуй за мной. Только не разбей, а то за всю жизнь не расплатишься.

Митяня чуть ли не в припрыжку направился к реке. Следом за ним, позвякивая бутылками в авоське, плелся Виталик.

- Алкоголики, - беззлобно произнес Ткач.

Он уже немного успокоился после всех сегодняшних неурядиц и тут же почувствовал усталость. Не просто физическую усталость, а словно какой-то внутренний стерженек внутри него источился. Былой кипучей энергии, которая двигала Командира с молодых лет из одного пекла в другое, почти не осталось. Цель впереди казалась малопривлекательной и не стоящей тех усилий. Даже думать про эту баранью тропу больше не было желания. "Старею, что ли?. - подумал он.

- Александр �ванович, - позвал Шурик. (Он был единственным человеком в отряде, кто звал Командира по имени отчеству).

Ткач очнулся и повернул голову. Шурик держал в руках разъем антенны от рации и, не мигая, глядел на нее.

- Что еще случилось?

- У нас проблема.

Если Шурик произносил слово "проблема., то ничего хорошего ждать не следовало. Он не умел ни преуменьшать окружающую действительность, ни преувеличивать ее. В последний раз, когда он произносил это слово, у них утонул магнитометр.

- Что такое, Шурик?

- Рация молчит. Что-то в системе случилось. Надо разобрать.

Этого еще не хватало. Ткач поднялся, подошел к рации и щелкнул тумблером. Рация молчала, будто никогда и не говорила.

- Что за ерунда, мы же в поселке все проверяли. Ты питающий провод подсоединил?

- Подсоединил.

- Наверно, перетерся на сгибе. Подергай его на контакте.

- Гром гремит, кусты трясутся! Что там делают? - проорал Сиплый, выходя на полянку с огромной охапкой сухих веток.

- Сиплый, сейчас дам в рыло, - осадил его Ткач.

- Понял, Командир, удаляюсь.

- �ди сюда, - полушепотом, словно из засады, кликнул его из-под небольшого обрыва у реки восторженный Митяня.

Сиплый бросил дрова на траву и спустился к воде.

- Ты чего так сияешь, дед? Шурупчик нашел?

- Дурилка ты азиатская. Пока ты там непристойные стишки на всю округу орал, я провел разведку.

- � что?

- Догадайся, татарская твоя душа.

Сиплый присел к воде, как бы раздумывая, окунул руки в бурлящую реку, отряхнул, вытер их об штаны. Старик притоптывал рядом от нетерпения.

- Ну и как? - спросил, наконец, Сиплый, выдержав паузу. - Разрешил?

- А ты как думаешь?

- Не шутишь?

- С такими вещами разве шутят.

Монголоидная физиономия Сиплого расплылась в счастливой улыбке, кожа заблестела на натянувшихся скулах.

- Ну, ты, дед, гений. Бывают все же и в тебе прояснения.

Он довольно хлопнул Митяню по плечу, тот хлопнул его в обратную. Только что в пляс оба не пустились от радости.

- Рђ РіРґРµ РѕРЅРё?

- Да вот же, - Митяня кивнул на торчащие из воды зеленоватые горлышки. - Поосторожнее, практикант, не разбей.

Виталик устраивал между камушков в воде последнюю бутылку. Руки ломило от ледяного холода. Сиплый присел с ним рядом, любовно поправил одну бутылку, переставил другую.

- Не грусти, практикант, - весело сказал он. - Никуда твоя практикантка не денется, влюбится и женится. А не женится, плакать не будем. Сейчас по сто грамм пропустим, ты и сам ее не захочешь. Бросишь к едрене-фене свой институт, все равно там ничему путному не научат, останешься в нашем поселке. Тебе в общежитии комнату выделят, будешь с Шуриком псалмы каждый день читать и нам про Третьяковскую галерею рассказывать. Согласен?

- Эй, работнички! - из-за шума реки голос Ткача казался очень далеким.

- Слышишь, монгол? - Митяня насторожился. - Командир зовет. Пошли, а то у него до первой рюмки настроение не устойчивое. Лучше его сейчас не дразнить. А ты, практикант, смотри за бутылками, чтобы не уплыли.

- Уже идем! - крикнул Сиплый, торопливо взбираясь по каменистому подъему у реки.

Следом в раскорячку поднимался Митяня, скользя сапогами по мокрым булыжникам.

Ткач и Шурик ползали возле машины по земле на четвереньках и шарили руками в низкой траве. Сиплый сначала хотел сказать какую-нибудь шутку на этот счет (на языке опять вертелись строки из Онегина: "Мелькают профили голов и дам и модных чудаков.), но не рискнул и тоже на всякий случай опустился на колени. Митяня к ним присоединился.

- Чего потеряли? - спросил он.

- Кондёр.

- Чего?

- Конденсатор. Маленький такой, кругленький. Стали разбирать рацию, а он выскользнул из рук, я даже не заметил в какую сторону. Не растопчите только, осторожно ищите.

Рыжий сидел на крыше вахтовки в одних трусах и широко улыбался, глядя на эту ползающую по траве компанию. Ему тоже хотелось сказать что-нибудь остроумное, но он еще чувствовал за собой вину за произошедшее сегодня утром и решил промолчать.

- Давайте траву кругом выжжем. �скать легче будет, - предложил Сиплый.

- Соображаешь своей головой? Это же тебе не гвоздь. Он сгорит вместе с травой.

Они ползали минут двадцать, толкаясь оттопыренными задами, но так ничего и не нашли.

- Теперь хоть голубя в поселок посылай, - Ткач поднялся с колен и обтер руки о штаны. - Федорыч, наверно, места себе не находит, не знает, что и думать про нас. Я с ним договорился, что выйду на связь в пять, а сейчас уже почти семь.

Сиплый и Митяня тоже поднялись. Только Шурик настырно продолжал искать и внимательно осматривал каждую травинку.

- Надо очертить площадь и разбить ее на квадраты, - предложил он, не поднимая головы от земли.

Сиплый хрюкнул, зажал рот рукой и глянул весело на Митяню. Тот сообразно моменту держал озабоченную мину на лице и ответил на улыбку Сиплого взглядом осуждающим.

- Давай, Шура, разбивай на квадраты, на прямоугольники, хоть на трапеции, - махнул рукой Ткач, - все это без толку. Не в кондёре здесь дело. Скорее всего, рация растряслась в дороге, где-то внутри нее контакты отошли. Ты пока ищи, а я схему еще раз посмотрю.

Ткач склонился над разбросанным по брезенту внутренностями рации.

- Ты не передумал, Командир? - осторожно спросил Митяня.

- Что не передумал? - Ткач непонимающе посмотрел на него.

- Мы с тобой полчаса назад об одном деле говорили. �ли из-за кондёра все отменяется?

- Уйди, дед, не мути воду. Разводи огонь, вари шурпу, только не доставай меня сейчас.

Старик чуть ли не на цыпочках отошел к сложенной в стороне куче хвороста.

- Незадача за незадачей, - полушепотом сетовал он, разжигая костер. - Может, Шурик плохо с утра помолился. Прямо бес какой-то водит нас целый день за нос.

Виталик в это время по наказу Митяни нарезал хлеб. Слова насчет беса, он принимал на свой счет.

- Что до меня, то я бы этому бесу еще и рюмку налил за такую услугу, - довольно хихикнул Сиплый.

- А ты, монгольская харя, всегда свою шею считал ширше общественной. Я это еще в первый день заметил.

- А я этого никогда и не скрывал, в отличие от некоторых.

- Практикант, твою ж московскую дивизию! Кто тебя учил так над хлебом издеваться?!

Когда уже совсем стемнело, они, наконец, расселись вокруг костра. Огонь отбрасывал искры вверх и жалил колени теплом. Все пространство мира сжалось до размеров этого небольшого красноватого пятачка. Даже вахтовка осталась вне видимых пределов.

- Двигайся ближе, практикант, я не заразный, - Сиплый азартно потер ладони. - Бутылка светлого вина, уединенье, тишина...

Виталик робко опустился на землю с самого края, в тени. Горький дым шибал в нос. Увернуться от него не было никакой возможности.

- А ты дулю ему покажи, - предложил Сиплый.

На брезенте разложили нарезанное сало, хлеб, тут же стоял котелок с уже готовой похлебкой, бутылки, жестяные кружки. Все с нетерпением ждали, пока усядется Командир и произнесет первый тост. Так было принято - пока Командир не скажет напутственного слова, даже прикасаться к водке не моги.

Шурик закрыл глаза и одними губами читал положенную перед принятием пищи молитву. Митяня цыкнул на Сиплого, который пытался мимикой передразнить Шурика.

- Ну что, алкоголики, заждались, - усмехнулся Ткач, наконец, тоже усаживаясь возле костра.

- Не то чтобы очень, но пора уже и принять, - угодливо захихикал Сиплый.

- Тогда разливай по первой.

Митяня махнул Сиплому рукой, но тот и без отмашки с радостью схватился за бутылку и свернул ей горлышко.

- С началом полевого сезона вас, мужики, - Ткач поднял кружку на уровень глаз. - Он у нас немного задержался в этом году, но я надеюсь, что это не повторится. В следующем году, если повезет в Карадоне, и иностранцы дадут денег, то начнем вовремя. Как в апреле уедем, так и до ноября.

Мужики тихонько загомонили, чокнулись, выпили, блаженно крякнули и потянулись ложками к котелку. Даже Шурик для приличия пригубил. Пьяное расслабление пришло не сразу. Ткач все еще думал об испорченной рации, несколько раз он что-то тихо сказал Шурику, сидящему по правую руку от него, и тот с пониманием кивнул в ответ, снова послышалось - "кондёр.. Другие тоже до поры до времени не сильно шумели. Эта раскачка длилась недолго - до второго захода бутылки над кружками.

- А ты чего, практикант, посуду свою отставил, - заметил Сиплый.

Все посмотрели на Виталика. Тот поежился под этими взглядами.

- Он, наверно, не умеет, - усмехнулся Рыжий.

- А чего тут уметь. Опрокинул ее в рот, вот и все умение.

- Не приставай к мальчонке, - одернул его Митяня. - Не хочет он. Ему, может быть, нельзя. Здоровье не позволяет.

- От двух-трех рюмок никто еще не умирал. Мы же все в одном коллективе, а он хочет лучше других быть. Ты запомни, парень, у нас таких не очень любят.

- Таких нигде не любят, - заметил Рыжий.

- Давай, практикант, давай. Не позорь наш коллектив. Это очень просто. Я научился этому еще в шестом классе. Дыхание задержал, выпил ее залпом и тут же закусил. Вот и вся наука. Смотри как я.

Сиплый рывком плеснул водку в рот, поморщился, крякнул, лихо занюхал рукавом.

- Это, конечно не чинзано, - скороговоркой произнес он на выдохе, продолжая морщиться, - но если не перебирать дозу и не разбавлять всякой гадостью, то не смертельно, а даже приятно. Без этого все равно жизнь не проживешь.

- Учительница первая моя, - хохотнул Рыжий.

Виталик взялся за кружку и задержал дыхание. Сиплый поднял указательный палец, дескать, замрите все, сейчас будет смертельный номер.

- Так. Правильно, - комментировал он. - Не гляди на нее долго. В рот одним махом. Пошел!

Виталик зажмурился и выпил, но не одним махом, как его учили, а мелкими глотками. Рыжий невольно скривил лицо, глядя на него. Последняя капля оказалась самой противной. Виталик не удержал ее, выпустил изо рта и поспешно вытер подбородок рукавом.

- Закуси теперь, закуси скорее, - азиат поддел из котелка ложкой кубик картошки и сунул ее Виталику в рот.

Все рассмеялись. Даже Ткач и Шурик заулыбались.

- Ну вот, парень. Можно поздравить тебя с боевым крещением.

- Главное не увлекаться этим, а то станешь таким, как Сиплый.

- Чья бы корова мычала, дед. Сам же за рюмку Родину продашь.

- Не бреши, паскуда монгольская. Я это дело хоть и люблю, но до последнего края никогда не дохожу. В луже совесть не терял, как некоторые.

- Опять ты про эту лужу. Тыщу лет уже с тех пор прошло.

- А я предлагаю спеть, - перебивая всех, выкрикнул Рыжий. - Нашу отрядную.

- Началось. Выпили чуть, а тебя уже растащило.

- Лучше уж петь, чем вашу ругню слушать. Давайте. �-и...

Рыжий затянул первым, а другие подхватили: "Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома.... Пели они с чувством, но не всегда попадали в такт. Сиплый дирижировал, Рыжий энергично кивал свой шевелюрой, а у Митяни во время пения было такое зверское лицо, как будто он находился на баррикадах и пел, как минимум, "�нтернационал.. Голоса Шурика слышно не было, хотя рот он открывал, и взгляд у него был осмысленный. "Надежда! Мой компас земной. � удача награда за сме-э-лость..

Командир улыбался одними глазами, посматривая на эти разные лица, едва подернутые хмельком, и был как бы немного в стороне. Он и сам любил вот эту начальную стадию веселья, когда алкоголь еще не въелся в корни разума, а только бродил где-то на поверхности.

- А ты чего же, практикант, не пел? - заметил азиат, когда стихла последняя строчка песни, и все схватились за кружки.

- Чего тебе не сидится, егоза басурманская? Проверяет тут, кто сколько выпил, да кто сколько спел. Может быть, он слов не знает, вот и не пел.

- Да кто же эту песню не знает? Они ее в институте должны были перво-наперво изучить. Сначала ее, а потом уже за математику взяться. Ну-ка, практикант, давай запевай заново, а мы подхватим.

- Уймись, монгольская харя, а то я сейчас дрын березовый вырублю. Не хочет малец горлопанить с тобой на пару, пусть не горлопанит.

Они выпили еще по одной, потом снова спели про "звездные огни аэродромов.. Виталик на этот раз пробовал хотя бы открывать рот, чтобы не раздражать по пустякам общественность. Сиплый в пылу вдохновения обхватил его за плечи и стал раскачивать из стороны в сторону, словно они сидели в немецком гаштете.

- Вот ты мне скажи, практикант, как ты относишься к женскому полу? - спросил Рыжий, когда были выпиты почти все запасы.

У Виталика шумело в голове, рот был полон вязкой слюны. Ему хотелось просто прилечь на травку и больше не вставать до самого окончания практики.

- Опять ты со своими бабами, маньяк, - Сиплый навалился на Рыжего сзади. - Он сегодня первый раз выпил, а ты к нему с бабами пристаешь. Дай человеку смысл бытия осмыслить. Ты лучше меня спроси, как я к ним отношусь.

- Нет, я хочу, чтобы он ответил.

- Он тебе не ответит. Скажи, практикант, ведь ты не ответишь ему? Давай я тебе отвечу.

- Не хочу я, чтобы ты отвечал.

- А я все равно отвечу. Бабы все дуры. Они не стоят того, чтобы в такую минуту о них говорить. Еще великий поэт сказал: "Чем меньше женщину мы хочем, тем больше хочет она нас.... �ли как-то в этом духе.... Давай лучше споем, Рыжий.

- Не буду я с тобой петь. Ты не потчи... Не потчительно говоришь о женщинах. Давай лучше выпьем.

- Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет...

В это время на противоположной стороне костра глубоко нетрезвый Митяня атаковал совершенно трезвого Ткача:

- Не может такого быть, Командир. Вы с Рыжим просто проглядели эту тропу. Если она есть на карте, то она должна быть. Это документ, а не какая-то записулька. При Сталине таких ошибок не делали...

- Скажи, мне как на духу, Командир, - протиснулся к ним Рыжий, - как ты относишься к женскому полу?

- Уйди отсюда, шмакодявка патлатая! - заорал старик. - Не видишь, мы с Командиром стратегические задачи решаем.

- А ты мне... Не надо! - взвизгнул вдруг Рыжий и погрозил старику пальцем.

"Ну все, - понял Ткач, - культурная часть закончилась, начался бардак..

- Рыжий, сейчас же спать, - приказал он. - Завтра рано вставать.

- Я еще не хочу.

- Спать, я сказал!

Последнее, что увидел Виталик - плачущего над костром Митяню. Он сидел в обнимку с Сиплым и всхлипывал:

- Ты знаешь, какая у меня была старуха? Золото, а не человек.

- Все бабы дуры, - еле ворочал языком азиат.

- Ты про мою старуху так не говори, басурманская нечисть...

Виталик проснулся от холода. Было очень темно, и он не сразу сообразил, где находится. Что-то монотонно шумело. Несколько крупных капель упали на лицо. Сверкнула молния. На фоне размытых теней вспыхнул и тут же погас серебряный корпус вахтовки.

Он сел на земле и долго прислушивался к монотонному клокотанию. "Это река., - наконец понял Виталик, встал и, шатаясь, побрел к машине. Ее не было видно, он шел почти на ощупь, выставив руки перед собой. Земля под ногами то проваливалась вниз, то дыбилась вверх. Следующий проблеск молнии высветил вахтовку совсем не в той стороне, куда он двигался. Виталик постоял в нерешительности, ожидая, пока глаза снова привыкнут к темноте, и пошел обратно, но споткнулся обо что-то мягкое и упал. Под ним раздался человеческий стон.

Щелкнула отворившаяся дверца машины.

- Эй! - кликнул Командир. - А ну-ка, забирайтесь все в будку! Дождь начинается.

Никто не отозвался.

- Вставай! - Ткач принялся тормошить уткнувшегося лбом в руль Рыжего. - Слышишь? Просыпайся и включи фары!

- Когда? - встрепенулся Рыжий.

- Завтра.

- Это ты, Командир?

- Совсем память пропил. Вставай, говорю, и включай фары!

Рыжий зашевелился.

Капли дождя падали все чаще. Виталик сделал еще одну попытку подняться. Яркий свет фар ударил ему прямо в глаза. Он заслонился ладонью.

- Ну, чего ты расселся на дороге!? �ди в машину, не видишь, дождь начинается! - крикнул ему Ткач.

Виталик невнятными жестами и словами попытался объяснить, что на дороге кто-то лежит в бесчувственной позе. Ткач подошел и перевернул на спину лежащее тело.

- Сиплый. Я так и знал. Ну-ка поднимайся, пьянь.

Тот промычал в ответ что-то невразумительное, но вставать и не думал.

- Это называется, дал ребятишкам пошалить. В последний раз. Слышишь, Сиплый? В последний. Сначала научитесь себя вести, а потом пьянствуйте.

Он наклонился, попробовал поднять азиата и взять его на руки, но не удержал, и тот мешком шмякнулся на землю.

- Тьфу ты, худой, худой, а не поднимешь. Придется без церемоний.

Командир взял Сиплого под мышки, встряхнул его и волоком потащил к машине. Тот что-то мычал по пути, но глаза не открывал.

- �щи других, практикант. Где-то Митяня должен валяться. Хорошо хоть Рыжего я заставил лечь в кабину, а то искали бы его до утра. Удирать надо отсюда, дождь будет сильный, того и гляди дорогу размоет, река из берегов выйдет, не выберемся тогда отсюда еще дней пять.

Виталик огляделся по сторонам. Ему и самому-то было не очень хорошо: ноги не держали, в голове шумело, а тело знобило уже так, что зубы стали мелко постукивать друг о дружку.

В кустах возле реки послышался громкий шорох, захрустели ветки. Может быть зверь? Виталик настороженно вглядывался в темноту, но ничего там не увидел. Переборов страх, он пошел неуверенным шагом на звук. Там был Шурик. Он тащил Митяню, которого нашел у самой воды. Старик не подавал никаких признаков жизни. Даже не мычал. Одежда его насквозь промокла.

Дождь, наконец, осмелел и с очередным проблеском молнии громко застучал по листве, по кабине машины, по забытым у кострища жестяным мискам. Он лил сплошным потоком, завивался вихрами в двух пересекающихся конусах света.

- Ну, где вы там?! - сквозь шум дождя и ветра раздался беспокойный голос Ткача.

Виталик и Шурик показались на свет. Они тащили Митяню за руки, за ноги. Командир успокоился, сел в кабину и закрыл дверь.

Яркий зигзаг с электрическим треском разорвал небо на две части. Мелькнули голубые березы. Дождь остервенело лупил по крыше кабины, вода вязко сползала по лобовому стеклу толстым шлейфом.

- Ты в состоянии вести машину, или мне сесть за руль? - спросил Ткач Рыжего.

Тот держался за баранку и старательно изображал из себя трезвого человека, но у него ничего не получалось. Голова Рыжего слегка покачивалась, словно шее было тяжело ее держать на плечах, затуманенные глаза смотрели в одну точку.

- Я в полном порядке, Командир, - ответил он голосом робота и повернул ключ зажигания.

Машина захрипела, но не завелась.

- Что еще такое? - спросил Ткач.

- Стартер... падла.

Он еще раз повернул ключ. Мотор не хотел схватываться.

- Что делать будем?

- Я думаю, Командир.

- Ты давай быстрее думай, Аристотель. Дороги уже не видать из-за этого ливня. Надо к шоссе ехать пока не поздно.

- Придется через пускач. Нужно крутануть ручку.

- Где твоя ручка?

- Где-то здесь была.

- Где-то здесь была, - проворчал Ткач. - Вечно у тебя все где-то здесь было. Ничего под рукой никогда нет. Сколько раз говорил, наведи в своем хозяйстве порядок. �щи, давай быстрее! - рявкнул он.

Рыжий приподнял сиденье и долго бряцал железом.

- Посвети, Командир, - прокряхтел он. - Там фонарик в бардачке должен быть.

Ткач дернул дверцу бардачка, оттуда ему на колени посыпалась всякая мелочь.

- Вернемся домой, заставлю языком вылизать всю машину, - бубнил он, отбрасывая ненужный хлам себе под ноги.

Пока машина заводилась, Виталик с Шуриком возились с телом Митяни. Земля быстро превратилась в кисель и разъезжалась под ногами. Они несколько раз чуть не уронили старика под колеса, насилу втолкнули его внутрь будки, но голова Митяни все равно вывалилась наружу. Шурик напрягся и двумя руками протолкнул старика резким движением, словно мешок с картошкой. Тот даже не пикнул в ответ.

Стартер машины усиленно тужился расшевелить двигатель.

- Давай! - орал Ткач и изо всех сил крутил ручку.

Вахтовка покряхтела несколько секунд и, наконец, фыркнула, мелко затряслась, но скоро снова заглохла.

- Я до утра буду крутить!? За водкой первым тянулся, а завести машину не можешь! Кто у нас водила, ты или я!? - неистовствовал Ткач, стоя под проливным дождем с железной рогулиной в руках.

Его голос уже еле пересиливал шум ливня. Мокрое лицо Командира блестело металлическим блеском. От губ брызгами отскакивали то ли слюни негодования, то ли рикошетные капли дождя.

- Выходи из-за баранки и сам крути! Расселся тут в тепле. Выходи, говорю, бомбовоз паршивый! Я сам на педаль понажимаю. Не можешь пить, не берись!

Шурик с Виталиком тем временем залезли в будку, бросили в темноту наспех собранные у костра миски и кружки. Те брякнули о пол. Сиплый снова застонал во сне.

Наконец мотор уверенно набрал холостые обороты. Оставалось только отпустить педаль сцепления.

- Поехали, - приказал Ткач, захлопнув дверцу кабины. - Аккуратно, но быстро. Понял?

- Не беспокойся, Командир. Через два часа будем на шоссе.

- Ты хотя бы к утру довези и не засни по дороге.

- Я в любом виде...

- Знаю я тебя. Видишь, как закручивает? В такую погоду и трезвому пешком опасно.

- Не опаснее чем снаряды возить. Я однажды в армии тоже вот так в дождь...

- Молчи, Рыжий, я тебя умоляю.

- Молчу, Командир. Молчаливее меня только рыбы.

- Практикант, - раздался тихий, жалобный голос Сиплого, когда они уже отъехали от места ночной стоянки на несколько километров.

Виталик к этому времени успел согреться. Он лег на лежак старика, пользуясь тем, что Митяня заснул на полу, накрылся чем-то ворсистым, подвернувшимся в темноте под руку, и задремал.

- Практикант, - снова позвал Сиплый.

Виталик сделал вид, что не слышит. Вылезать из-под одеяла ему не хотелось.

- Что? - спросил Шурик, наклонившись над азиатом.

- Пить, - произнес тот.

Шурик стал шарить впотьмах в поисках канистры, но пальцы упорно натыкались то на бочку с бензином, то на ноги Виталика.

- Умру сейчас, - стонал Сиплый.

Шурик открыл форточку и выставил наружу сложенные горстью ладони. Хватило мгновения, чтобы горсть наполнилась дождевой водой. Он быстро поднес ее ко рту Сиплого. Тот ткнулся носом, словно поросенок пятачком. Послышались жадные, прихлебывающие звуки.

- Еще, - попросил он.

Процедура повторилась. Она повторялась три раза. Наконец Сиплый булькнул блаженно горлом и отвалился на спину.

- Где мы, практикант? - спросил он через несколько минут.

- Едем, - отозвался Шурик.

Сиплый, удовлетворившись таким ответом, вздохнул, причмокнул губами и опять заснул.

Митяня по-прежнему не подавал признаков жизни. Он даже, кажется, не дышал.

День второй

В нескольких километрах от того места, где геофизики устроили пьяный ночлег, расположилась добротным лагерем небольшая буровая бригада. Чтобы добраться до нее, нужно было только немного подняться по дороге вверх, а потом спуститься вниз к небольшой котловине. Здесь река делает крутую излучину и в ее полукруге, под пологим склоном безымянной залесенной горы, разместилось несколько дощатых бараков. Буровая бригада принадлежала некоей частной артели, созданной в самом начале 90-х годов двумя предусмотрительными братьями-грузинами. Обычно она занималась тем, что бурила скважины под воду тем же колхозам, у которых подрабатывали геофизики, но в последнее время колхозы сильно обеднели и резко сократили число заказов. Братья-грузины быстро съориентировались и нашли других заказчиков. Что это были за заказчики не знал даже начальник бригады (бугор). Ему было только указано пробурить по сетке несколько скважин в этой долине и весь керн самосвалом отправить в область. Работы тут было до конца сезона. В распоряжении бригады помимо небольшой буровой установки имелось еще три бульдозера и два самосвала, один из которых не так давно вышел из строя. Буровики работали в две смены и не прекращали работу ни в какую погоду, поэтому рев реки здесь все время соперничал с ревом машин.

В ту ночь самосвальщику Семену Заводному спалось очень плохо. За окном шумел дождь, ветер ломился в стекло, и иногда казалось, что он его вот-вот выдавит. На улице брюзгливо дребезжал клочок отошедшей жести. Семен то и дело просыпался и тревожно думал о размытой дороге и о скользком подъеме, по которому с утра ему придется вести самосвал. Он ворочался с бока на бок, шептал какие-то проклятия и снова погружался в зыбкий сон. Рядом покашливал и стонал Авоська. �з кубрика Бугра раздавался мощный храп. Спертый воздух в бараке пропах табаком, портянками, потом - всем тем, чем пахнет воздух в мужском жилище.

Окончательно Семен проснулся под утро. Еще не рассвело. Дождь по-прежнему шелестел за окном, но уже вяло, а ветер и вовсе затих. Заводной тихо прокряхтел, нащупал под кроватью папиросы, достал одну из пачки.

- Ты чего? - встрепенулся Авоська.

- Спи, едят тебя мухи, - пробурчал Заводной и стал надевать сапоги на босые ноги.

- Сколько времени?

- Спи, - повторил Заводной, - рано еще.

- Хватит там бубнить, - раздался недовольный сонный голос из другого конца барака. - Дайте поспать.

Заводной вышел в предбанник, зачерпнул из ведра ковшом воды, жадно выпил, потом чиркнул спичкой, закурил и открыл дверь барака. По жизни он почти не курил, разве что когда выпьет, или во время жестокой бессонницы.

Дождь чуть шуршал по земле. Небо над горами клочками прореживалось темной синевой и грязными размывами. У реки слышался монотонный рокот бульдозера - там ребята заканчивали вторую смену.

- Я не понял, - неожиданно раздался за спиной голос Бугра. - Кому не спится в ночь глухую?

Заводной вздрогнул и чуть не выронил папиросу в грязь у порога.

Бугор тоже выпил водички из ведра, вытер губы ладонью и встал рядом, скрестив руки на груди. Семен макушкой своей головы едва доставал ему до подбородка. От Бугра сладко пахло банным листом. В слабом просвете угадывалось очертание большого круглого черепа.

Заводной считался в бригаде любимчиком Бугра. Ни с кем он не стал бы вот так стоять рядом и разговаривать посреди ночи. Кто его знает, почему? Вроде бы ничем от остальных Заводной не отличался. Такой же, как и все - бич бичом, хоть и с водительскими правами в кармане.

- Льет, зараза, - сказал Бугор и выставил руку из-под карниза.

- Поливает потихоньку, едят его мухи, - ответил Заводной. - Хоть бы до побудки перестал. По такой дороге на наш подъем и на гусеницах не взлезть, не то, что на моих лысых шинах.

- Лысый не есть плохой, - заметил Бугор и провел ладонью по своей голой голове. - Ты же у нас ас-фантомас. Как-нибудь взлезешь. �ди лучше спать. Еще час есть.

- А, может быть, давай я денек пережду и послезавтра посуху двину?

- Никаких деньков. Подшипники мне к вечеру нужны. До вечера еще как-нибудь на старых доработаем, а к следующему утру они уже вряд ли дотянут. Второй смене не с чем будет работать. Да и керна накопилось. Надо отправлять. Раненько тронешься, как раз к вечеру назад поспеешь.

- А если оползень...

- А если бы у тебя вырос хвост, то был бы ты не шофер, а бобер. Понятно? Всё, иди, ложись. На сквозняке можно и радикулит получить. Врачи не рекомендуют. Тем более в нашем возрасте.

- Докурю уж.

Бугор пошел досыпать. Скоро из его кубрика снова послышался равномерный храп. А Заводной так и простоял до рассвета в проеме двери, глядя на постепенно вырисовывающийся из темноты ломанный рельеф и светлеющее грязное небо.

Дождь закончился, но Семену все равно, смерть как не хотелось трогаться в путь по такой дороге. Посуху - да пожалуйста, с превеликим удовольствием, - а по такой грязюке пока до майдана доберешься, все нервы себе вымотаешь. � ладно бы в одном подъеме загвоздка, с ним еще полбеды. Таких подъемов он за свою водительскую жизнь не мало победил на всяких машинах - и на БелАЗе, когда на руднике работал, и на шестьдесят шестом ГАЗе, когда подвязался в геофизическую партию, и даже на "козле., когда его в "ментуру. занесло. Беда будет, если дорогу завалит где-нибудь на полпути. Я буду когтями карабкаться по этому подъему, доеду почти до майдана, а где-нибудь у самого выхода из ущелья окажется, что ходу дальше нет, и придется возвращаться за бульдозерами. После такого дождя и ветра оползни валятся со склонов пачками. Заводной знал на этом пути два таких слабых места, где каждый год по два, а то и по три оползня сходило.

Первой в бригаде вставала �рина-повариха. Она, широко зевая, вышла в предбанник в расстегнутой на груди ночной рубахе, но, увидев в дверях Заводного, стоявшего в одних трусах, стала поспешно запахиваться.

- �тит твою, черт пузатый, - проворчала она, - заикой с утра сделать решил. То не добудишься вас, то повскакивают до рассвета. Чего колобродишь ни свет, ни заря?

- В город мне ехать, за подшипниками, - пожаловался Заводной.

- Ну, так езжай, чего стоять тут голышом, честных женщин смущать.

- Сейчас борщеца твоего на завтрак похаваю и поеду.

- Тебе волю дай, одним борщом и питался бы всю жизнь. Кто ж его на завтрак ест? Кашки-парашки слопаешь и езжай подальше. Хоть бы вы все куда-нибудь посъезжали к бабушкам собачьим, надоели уже хуже редьки.

- К вечеру хоть борщ будет?

- А ты за водой сейчас на речку сходи, тогда будет.

Семен тоскливо посмотрел на размытую землю за порогом, да на мокрые кусты у реки.

- Я лучше пойду Авоську разбужу, - сказал он.

- Вот так вы все. До борща первые, а за водой не дозовешься никого. Не будет тебе никакого борща. Наварю перловки на целую неделю, и будешь жрать, как миленький.

�рина схватила два пустых ведра и босыми ногами пошлепала по грязи к реке, виляя огромными бедрами под ночной рубахой...

Заводной позавтракал быстрее всех, оттолкнул от себя тарелку с недоеденной перловкой и лениво наблюдал за перебранкой �рины с Авоськой. Мужики шумно хохотали, подзуживали их, Бугор басил громче остальных, а Семен только криво ухмылялся.

- Поел? - спросил Бугор с другого края стола. Он расположился в торце, как король. - А чего тогда седалище мнешь? Давай заводи мотор и дуй. Времени у тебя не так много.

Заводной вздохнул, взял заранее приготовленный поварихой узелок с вареной картошкой и луком и пошел к самосвалу, который чисто блестел после ночного дождя за бараком.

- � вы пошевеливайте ложками, - грозно пробасил Бугор на остальных буровиков. - Вторая смена уже заждалась.

- Хлеба привези! - крикнула вдогонку Заводному �рина.

Подъем, о котором он ночью тревожился, начинался сразу же возле лагеря. Дорога круто уходила над рекой, а потом вдоль скал медленно шла на спуск. Если быть не в ладу с машиной, то такой крутой подъем на размытой дороге не каждому по силам одолеть, только глину до пены взобьешь. Заводной был с машинами в ладу с самого рождения. Можно сказать, под колесом родился. Дед его, если не врал, еще первые З�Совские грузовики вместе с самим Лихачевым по пескам обкатывал. Поэтому сноровка взбираться на такие подъемы у него была в генах. До сих пор не случалось такого, чтобы он его не взял с первой попытки. Но всякий раз после дождя он все равно немного нервничал и просыпался до рассвета.

- Гля-ка, гля-ка, прет Семен, как на танке, упирается, - кивали в сторону подъема доедающие кашу буровики.

- Я не понял, что за шум?! Когда я ем, я глух и нем, - по слогам прорычал Бугор и поднял ложку, выбирая жертвенный лоб.

- Едят тебя мухи, - облегченно выдохнул Заводной, забравшись наверх, и переключил скорость. - Теперь бы только оползней не было. Только бы без оползней. Давай, Анюта.

Он чуть убавил газ и начал спускаться. Ездить медленно он не любил, особенно если под гору. Машина в его руках вела себя смирно, не юлила задом, не вырывалась из узды. Она чувствовала на себе хозяина и не брыкалась. � Заводной чувствовал ее, как самого себя. Будучи неуклюжим и толстым в миру, он становился грациозным и ловким за рулем, забывал про живот и одышку, которая одолевала его, как только он спускался на землю.

Два самых слабых участка на склоне вдоль дороги, где могли быть оползни, он миновал успешно. Если здесь все нормально, то и дальше страшиться нечего, подумал Заводной и, успокоившись, спустил машину с поводка. Она сама выбирала нужную ей скорость, сама притапливала газ, сама притормаживала, а водитель мычал под нос неузнаваемый мотив и думал о подшипниках, о борще и о плавленых сырках, которые всегда покупал не меньше дюжины, когда оказывался в городе и, конечно же, о Бугре, которого уважал больше, чем кого-либо.

До майдана оставалось километров двадцать.

- Ну и что мы будем с этим делать? - спросил Командир.

Рыжий равнодушно пожал плечами. Ему уже ни до чего не было дела. Он устал, голову клонило к низу от выпитого вчера и от бессонной ночи. Даже эта куча грязи и камней, выскочившая неожиданно из-за поворота, не надолго взбудоражила его.

Было уже совсем светло. Тяжелое серое небо опустилось до самой реки и плыло вместе с ней вниз по течению, оставляя на прибрежных кустах пушистые клочки. Сыро, серо и зябко - вот такое было утро.

Командир вышагивал с хмурым видом вдоль земляной кучи, возвышавшейся над дорогой в два его роста. Куча была перемешана с камнями и вырванными с корнем стволами деревьев.

Рыжий зевал, прислонившись плечом к дверце кабины. Шурик и практикант тоже вылезли из будки. Они проснулись, когда машина начала резко тормозить. Вахтовку протащило по скользкой грязи, занесло к самому краю дороги и тряхнуло будкой о скалу. Стекла выдержали, не вылетели, но на корпусе образовалась небольшая вмятина.

- Застряли так застряли, - тихо негодовал Командир. - Тут километров двадцать осталось до шоссе. Еще бы полчаса езды...

- Кто-нибудь мимо проедет, поможет, - скептически предположил Рыжий.

- Кто тут проедет? Ты видел хоть одну машину или хоть одного человека со вчерашнего дня?

- Не видел.

- � я не видел. А знаешь, почему не видел? Потому что эта дорога никому не нужна, потому что никто по ней уже сто лет не ездит, потому что она ведет в никуда.

- Как это?

- А вот так это. Ждать тут некого. � рации у нас нет. А дней осталось всего семь. Сегодняшний день тоже, считай, потеряли. Сколько мы здесь проторчим, никому не известно.

Он перестал вышагивать туда-сюда и требовательно посмотрел на водителя. Тот выпрямился под этим взглядом, вытаращил красные глаза. Вины его ни в чем не было, но когда что-то не ладится, ожидать от Командира следует разного. Может и по уху съездить, а может и не съездить. Бдительность терять нельзя-а-у-эх - Рыжий не удержался и широко зевнул.

- �ди, рожу умой, - приказал Командир. - � заодно ведро воды принеси. Надо кое-кого в чувство привести.

Сиплый с Митяней продолжали спать на полу в будке. Азиат широко раскинулся, шумно сопел, открыв рот, а старик уткнулся лицом в бочку и почти не подавал признаков жизни.

- Холодненькая, - удовлетворенно сказал Ткач, окунув пальцы в принесенное Рыжим ведро. - Это хорошо. Бодрит. А теперь, практикант, смотри и учись. Я преподам тебе на будущее несколько уроков молодого командира. Урок первый - не будь слишком жестоким с подчиненными, но и излишнего либерализма не допускай.

С этим словами он распахнул дверцу будки и с размаха выплеснул туда всю воду из ведра.

- Сорок пять секунд подъём! - гаркнул Ткач.

Виталик вздрогнул от этого неожиданного крика. Шурик перекрестился.

Сиплый тотчас встрепенулся, сел на полу. Вода стекала по его лицу, капала с кончиков ушей и носа. Голова покачивалась на плечах из стороны в сторону.

- Уже утро? - промямлил он, не открывая глаз.

Митяня продолжал лежать и не пошевелился ни одной частью тела.

- Маловато, - констатировал Ткач. - Практикант, принеси-ка еще одно ведерко.

Виталик сбегал к реке. Окунув ведро в стремительный поток, он не выдержал, нервно хихикнул, оглянулся опасливо в сторону машины и снова сделал серьезное лицо. С этим человеком шутки плохи - в который уже раз убедился он. Не зря все люди в поселке с таким трепетом произносят его имя.

- Командир, на меня не лей, я уже готов! - запричитал Сиплый и, сидя, стал отползать назад. - На старика плесни, на старика, на меня не надо. Команди!!!...

Шлейф воды ударился ему в лицо. Он закашлялся.

- Буди Митяню, - приказал Ткач. - Даю вам на потягусеньки пятнадцать минут. Потом повторю процедуру.

Пока эти двое приходили в себя, Шурику с Виталиком велено было заняться приготовлением завтрака. Виталик насобирал в округе влажного хвороста, его спрыснули бензином, и скоро едкий дым костра поплыл над рекой, смешиваясь с хлопьями тумана. Рыжий тем временем поднял для вида кабину и, пока Командир был занят воспитанием Митяни и азиата, задремал, наклонившись над двигателем.

- Старик, - Сиплый потряс Митяню за плечо. Тот замычал, но глаза не открыл. - Старик, твою ж дивизию, просыпайся, а то Командир шкуру с нас спустит через пятнадцать минут.

Митяня приоткрыл глаза и из-под припущенных век посмотрел на Сиплого затуманенным взглядом.

- Ты кто? - спросил он.

- Дед Мороз, вам подарочки принес.

- Какой мороз?

- Вставай, старая калоша, сейчас Командир придет, тогда узнаешь!

- Я тебе покажу... калошу, - вяло ответил Митяня, причмокнул губами, провел ладонью по лицу. - Почему все мокрое?

- Потому что вода сухой не бывает. Еще немного так полежишь, вообще раскиснешь. Командир злой, как твоя совесть.

- Осталось десять минут! - крикнул Ткач.

- Мы уже почти встали. Сейчас Митяня глазоньки протрет. Поднимайся, дед, не подводи нас под монастырь.

- Ты поприказывай мне, поприказывай, я тебе так поприказываю, - старик, кряхтя, стал выпутываться из брезента. - Почему я на полу, а не на своем месте?

- Пить меньше надо.

- На себя... посмотри...

Митяня попытался вспомнить последние минуты сознательной жизни вчерашнего вечера. В памяти остались только ветки кустов, царапающие лицо, и речная вода, которая никак не хотела даваться в руки и ускользала между пальцев.

- Видимо, надо повторить водные процедуры, - Ткач снова заглянул в будку. На его лбу отчетливо обозначилась поперечная морщина.

- Мы уже, Командир, - забеспокоился Сиплый, увидев эту морщину. - Уже готовы. Что делать надо?

- Надо копать.

- Что копать, Командир?

- Что скажу, то и будете копать. Берите лопаты, они где-то за бочкой или за катушкой должны быть, и выходите.

Сиплый переглянулся со стариком.

- Чего? - шепотом спросил Митяня. - Чего он хочет?

- Могилу тебе рыть. Вот чего.

- Покаркай мне, балаболка нерусская. Твоя могила лет на десять раньше моей будет.

- Вы скоро там!!!

- Уже, Командир. Уже. Сейчас лопату только... Дед, где наши лопаты?

Жмурясь от блеклого утреннего света и покряхтывая, они, наконец, вылезли наружу.

- Шевелись, подлюка басурманская, - бурчал Митяня и грубо подталкивал Сиплого в спину черенком лопаты, а сам по частям спускал на землю из будки свое негнущееся, больное похмельем, старое тело.

- Задача у вас сегодня следующая, - Командир выставил руку по направлению к груде камней и грязи, что лежала на дороге перед машиной. Митяня и Сиплый со скрипом повернули свои шеи туда же. - Нужна сквозная брешь шириной в три метра. Чем быстрее вы это сделаете, тем лучше для вас будет.

- Твою ж дивизию, - засопел старик, глянув на насыпь. - Это что ж за хренотень такая выросла за ночь?

- Это, дед, называется от забора и до обеда, - грустно промолвил Сиплый и поежился то ли от утренней зябкости, то ли от мысли о предстоящих мучениях.

- До победы, - уточнил Ткач. - После завтрака можете приступать. Рыжий!

Задремавший Рыжий резко выпрямился и больно ударился головой о край приподнятой кабины.

- Тебе тоже есть работка. Бульдозер пойдешь искать.

- Где же я его найду, Командир? - Рыжий болезненно морщился и держался за ушибленную голову.

- Добежишь до шоссе, тут недалеко, километров двадцать, перейдешь на ту сторону и прямиком через кукурузу еще километров пять. Там должен быть колхоз, я на карте смотрел.

- На карте много чего есть. Тропы бараньи, например...

- Твое дело сейчас слушать, а не иронизировать. Дойдешь до колхоза, у них наверняка имеется или бульдозер, или экскаватор, или трактор какой-нибудь на худой конец. Объяснишь председателю нашу ситуацию, он тебе не откажет. В крайнем случае, пообещай ему что-нибудь. Я подсчитал, если быстро, то часа за четыре можно управиться туда и обратно.

- А почему я, Командир?

- Потому что больше некому.

- Мне еще зажигание отрегулировать надо. Пусть практикант...

- Разговорчики в строю!...

Завтрак протекал в хмуром молчании. Сиплый с Митяней то и дело посматривали в сторону земляной кучи и вздыхали. Рыжий тоже был не в настроении и флегматично опускал ложку в котелок. Желания есть у него не было, и вкуса пищи он не чувствовал. В конце концов, я водитель, а не пешеход, думал он обиженно. Вези их ночами, в слякоть, с больной головой, потом еще беги куда-то сломя голову, и никакой тебе за это благодарности, одни подзатыльники.

Только Шурик и Виталик сохраняли видимое равнодушие к происходящему. Но, если у Виталика это равнодушие было действительно лишь видимым (потому что он понимал, что его в покое тоже не оставят и скорее всего бросят на подмогу Митяне и Сиплому), то Шурик на самом деле ни о чем не тужил. Любое действие в своей жизни он исполнял с механической прямотой и перпендикулярностью, никогда не задумывался, не задавался вопросами, не ставил себя перед выбором. Все должно идти своим чередом, а любая случайность предопределена. Скажут копать - будет копать, скажут идти пешком до Карадона - пойдет и не оглянется. Безоговорочное послушание - одно из обязательных правил монашеской жизни. � хотя монахом он так и не стал, но за истекшие годы сумел отказаться от своей воли.

Прошло около часа с того момента, как Рыжий ушел в сторону шоссе. Командир с Шуриком расположились под деревцем на обочине и снова взялись за ремонт рации. Ее разобрали почти до самой мельчайшей мелочи и пытались собрать совершенно новый агрегат, который смог бы работать не только без потерянного кондера, но и без многих других деталей. Такое в их полевой практике уже бывало. �ногда даже получалось лучше чем в оригинале.

Митяня с Сиплым возились у насыпи. Глядеть на них было и смешно и больно. �змученные вчерашней водкой они двигались так вяло и неуклюже, словно несколько дней не ели. Старик кряхтел, все время ронял лопату. Сиплый был не лучше - воткнет лопату, постоит, сплюнет, швырнет в сторону горсть земли, снова сплюнет, посмотрит на небо.

Виталика, как он и предполагал, разнарядили в эту же бригаду. Так как третьей лопаты у них в арсенале не было, он должен был ломом выковыривать из кучи крупные камни и бревна и оттаскивать их в сторону от дороги. Особого энтузиазма в его действиях тоже заметно не было, и Командир, иногда поглядывая в его сторону, вынужден был в который раз признать, что и на этот год экспедиции с практикантом не повезло.

Работа продвигалась медленно. За час удалось вырыть небольшой тоннель глубиной и шириной около метра.

- Шибче поворачивайся, монгольское отродье, - через вдох и выдох кряхтел старик, сталкиваясь с Сиплым боком.

- Сам не помри, - огрызался тот в ответ.

Оба вспотели так, будто только что вышли из парной. Старик снял с себя брезентовую куртку и остался в одной тельняшке, которая была таким же неизменным атрибутом его повседневного гардероба, как панама у Шурика. Моря Митяня никогда не видел, и откуда взялась у него эта тельняшка неизвестно. Сам он говорил, что это память, а о ком или о чем, не уточнял.

- Слышь, старый, - шепнул ему азиат. - Чего мы с тобой так надрываемся? Это же глупо. Я бы даже сказал, не рационально. Сейчас Рыжий бульдозер приведет, ну на какой ляд тогда эти слезы нужны.

- Давай, давай, - проворчал Митяня, поднимая лопатой очередной ком земли. - Тебе полезно.

- А тебе? Ты же уже старый человек, уважаемый, заслуженный. Чего он с тобой, как с салагой первогодком обращается. Копать, копать, копать. Я бы на твоем месте обиделся.

- Ты за меня не переживай. Ты за себя переживай. Я в своей жизни лопатой хорошо намахался, привычка к работе у меня сызмальства имеется. А ты, кизяк верблюжий, небось и гвоздя доброго никогда не вбил.

- Вредный ты, старик. Вредный и занудливый. � старуха твоя оттого померла, что жить с тобой невозможно. Наверно, ишачила бедная день и ночь, а ты только газеты возле телевизора читал.

Худшего оскорболения для старика и придумать нельзя. Митяня от такой несправедливости даже копать перестал. Черные зрачки мгновенно разбухли на полглаза.

- Кто газеты читал?! Это я газеты читал?! Да я в твои годы уже два дома построил. Сам! Никого на помощь не звал. А ты, шаромыжник, так и помрешь где-нибудь под забором. Что ты видел в своей жизни? Только водку жрать умеешь, а гвоздь в стену вбить задумаешься, как бы по пальцу не ударить. В наше время таких, как ты...

- Чего ты докопался до этого гвоздя? Вбил я их предостаточно, успокойся. А насчет водки все мы мастера. Видел я вчера, как ты ее не жрешь. Строишь тут из себя героя-стахановца. Можно подумать, ты в свое время Магнитку строил или Зимний брал. Ты же родился перед самой войной, дед, а всю жизнь прожил после нее. Что ты мог видеть? Холуйский век, холуйский народ. Честь отдавали, да клялись всяким подонкам в верности. Так что, кто из нас с тобой лучше, это еще разобраться надо. Я, по крайней мере, не скрываю свою натуру.

- Заткнись, паскуда! Ты бы мне еще говорил про наше время. Я, может быть, Зимний не брал и Берлин не брал, но что такое война я помню, и что такое голод, я тоже помню. Мне в сорок первом уже не два года было. � немцев я тоже видел. Когда твои мамка с папкой еще и не знали, как детей делают, я уже бомбежку понюхал, а мать мою на расстрел водили...

Они так увлеклись этой очередной перебранкой, что забыли и про лопаты, и про насыпь, и про Командира, который некоторое время терпеливо наблюдал за ними со стороны, пока наконец не решил, что без его вмешательства этот конфликт не разрешится. Он уже хотел встать и сказать что-нибудь убедительное, но в это время его ухо уловило какой-то шум, который слабо пробивался сквозь рокот реки.

"Неужели машина?. - успел только предположить Ткач, как в тот же момент этот слабый шум вырвался наружу и мгновенно перерос в рев и скрежет.

Огромный самосвал на большой скорости вырулил из-за поворота и теперь изо всех сил пытался затормозить перед грудой земли. Виталик в это время ковырялся немного в стороне, ближе к реке, но Митяня и Сиплый находились как раз в зоне поражения. Еще немного и их похоронило бы в том самом тоннеле, который они с таким трудом выкопали. Грязь крыльями поднялась из-под колес самосвала в разные стороны.

Сиплый опомнился первым и чуть ли не ласточкой нырнул в сторону обочины.

- Митяня, шухер!!! - успел он крикнуть на лету.

Но старик стоял как вкопанный с лопатой на перевес и вытаращенными глазами смотрел на приближающееся к нему металлическое чудовище.

Машина накренилась вперед всем своим корпусом, уперлась колесами в скользкую землю, словно большущий зверь когтями, зашипела компрессорами и замерла в нескольких метрах. �з-под ее днища клубами валил пар.

- А я подумал, вот и смерть твоя пришла, Митрий Палыч, - старик сглотнул нервную слюну и выронил лопату из дрожащих рук.

Дверца самосвала открылась, и с высокой подножки на землю соскочил коротконогий толстячок в промасленной рубахе, еле сходившейся на огромном животе. Он враскачку подковылял на кривеньких ножках к насыпи, подбоченился деловито, оглядел ее из края в край и пробормотал:

- Едят тебя мухи, я так и знал.

Он как будто не видел никого вокруг себя. Будто и не было здесь ни души. Толстяк сплюнул в сердцах на кучу и пошел назад к самосвалу. Все в молчаливом оцепенении смотрели ему вслед. Только Шурик нашел в себе силы и троекратно перекрестился.

Мотор снова зарычал, самосвал, как игрушечный, ловко развернулся на месте на сто восемьдесят градусов, на мгновение замер перед стартом, потом вздрогнул и дернулся вперед.

- А ну стой!!! - опомнился Ткач, которого такой неожиданный поворот событий тоже на некоторое время парализовал.

Он бросился наперерез и успел встать перед мордой машины, прежде чем та рванулась с места.

- Стой! - Командир махнул рукой.

Самосвал злобно зашипел, колеса откатили обратно. Толстяк выглянул из окна и враждебным взглядом осмотрел Командира с ног до головы.

- Мне монтировку взять, или сам подвинешься? - надтреснутым голосом сказал он.

Мотор продолжал работать вхолостую. Машина нервно дрожала и пыхтела сероватым дымом, который свалявшимися комками садился на ветки кустов у реки.

- Ты извини, друг, помощь твоя нужна, - крикнул Ткач, пытаясь пересилить своим голосом рычание мотора.

- Чего надо?

- Да выключи ты свою тарахтелку, давай поговорим.

- Хватит гляделки таращить, копай, - проворчал Митяня и поднял брошенную лопату с земли. - Без нас Командир разберется.

Сиплый взялся за лопату, но орудовать ей не спешил, а продолжал с интересом наблюдать за диалогом Ткача и самосвальщика, опершись о черенок.

- Ну? - толстяк заглушил мотор. - Чего надо?

Ткач подошел к кабине. Самосвальщик смотрел на него сверху вниз, оттопырив толстую губу и сощурив один глаз, как барин из кареты на своего холопа. Под подбородком у него собралось множество надменных складок. Пальцы нетерпеливо барабанили по рулю. Одень его в костюм, сунь кожаную папку подмышку - настоящий министр. С таким надо поуважительнее, а то и слушать не станет, понял Ткач и улыбнулся ему приветливо.

- А я думал, что в той стороне никто не живет. Полдня вчера туда ехали, хоть бы одна душа навстречу попалась...

- Ты зубы зря не студи, говори, чего хотел, да я поехал. У меня еще дел, как у тебя слов.

- Видишь, в какую историю мы попали? Нам выбраться надо отсюда побыстрее. Ты откуда приехал, друг?

- Друг, - презрительно хмыкнул толстяк. - Тебе-то что, друг?

- Нам бульдозер нужен и какая-нибудь связь с цивилизацией.

- Чего?

- Телефон или рация. Мне с экспедицией связаться надо.

- Геологи, что ли?

- Как бы так.

Толстяк повернул свою бычью шею, провел угрюмым взглядом по вахтовке, по ковыряющемуся в куче земли старику, по плутоватой роже Сиплого, словно ничего этого он раньше в упор не видел.

- Мороки с вами, - пробормотал он недовольно, подумал с минуту. - Чую я, что ничего хорошего от вас не будет, - толстяк еще раз глянул на вахтовку. На такой вахтовке ему когда-то тоже довелось поработать. - Ладно, залазь в кабину. Только, чтобы тихо. Не люблю.

- Митяня! - крикнул Ткач. - Остаешься тут за старшего. Чтобы не фокусничали без меня, а я к вечеру вернусь. Если Рыжий раньше меня появится...

- Садись, едят тебя мухи! Ждать еще тебя. �так время потерял.

Машина взревела. Митяня выставил ухо вперед, чтобы услышать последние слова Командира, но они утонули в шуме мотора.

- Чего он сказал-то? - спросил старик, когда самосвал, переваливаясь на ухабах и брызгая грязью, скрылся за поворотом.

- Что-то про Рыжего.

- Что-то про Рыжего, - передразнил старик. - Глухая тетеря.

- А сам-то...

- Разговорчики в строю! Бери лопату и копай.

- Дед, ты чего? Командир уже уехал. Скоро приедет с бульдозером. Давай лучше выпьем, пока его нет.

- Чего выпьем?

Старик осекся. Предложение выпить, от кого бы оно не поступало, всегда вызывало волнение у него в груди. Он испытывающим взглядом посмотрел Сиплому в глаза. Врет же, паразит. Наверняка врет. Выпить после вчерашнего все равно у нас не осталось. Это он меня так испытывает. Я сейчас слабину дам, а он какую-нибудь гадость скажет, что, дескать, я до водки сам слабый, а его все время попрекаю. Нет уж, монгольская душа, меня на такой мякине не проведешь. Я и сам, кого хочешь, провести могу.

- Бери лопату, сказал. Ну!

- Дед, я же не шучу. Там в будке осталась бутылка. Сам видел. Рыжий заныкал ее еще вечером, когда Командир его спать поволок. Не веришь, сам сходи, проверь. В ведре она лежит.

- Чего ты брешешь, брехалка узкоглазая, - в голосе Митяни чувствовалась неуверенность. - Когда это у нас водка на утро оставалась?

Они сидели на траве, спрятавшись за вахтовкой, так чтобы их было не видать с дороги. Перед тем, как разместиться здесь, они заключили такой уговор: как только покажется Командир или Рыжий, бутылку сразу спрятать под колесо и сделать непричастные глаза. Старику этот уговор не понравился, получалось так, что они обманывают своих же товарищей. Поэтому он не переставал ворчать и поносить азиата всякими обидными словами, хотя от налитой водки не отказывался.

Виталик некоторое время продолжал ковырять насыпь в гордом одиночестве, пока Сиплый не крикнул ему из-за машины:

- Брось, практикант. Зряшное это занятие. Скоро техника приедет. Отдыхай.

Выпивать с собой его не пригласили. Вчерашний вечер показал, что поить практиканта - только продукт переводить. Шурику тоже предлагать не стали. Этот постник в таком деле никогда помощником не был.

Шурик же тем временем настойчиво тыкал во внутренности рации раскаленным на огне костра жалом паяльника и не обращал на собутыльников никакого внимания.

Виталик охотно бросил лопату и спустился к реке. Сидя на корточках, он долго смотрел на бесчисленные буруны, на влажные лобастые камни, торчавшие из воды, на темный лес, поднимавшийся по склону противоположного берега, на все те же вездесущие скалы, в тисках которых он находился уже второй день.

Он о чем-то думал, но его мысли не имели какой-либо правильной формы и словесной оболочки. Они убегали точно так же, как вода, и были подобны сну - проснешься и уже в следующую секунду ничего не вспомнишь.

- Пойдем за грибами сходим, - сказал вдруг кто-то рядом с ним.

Это был Шурик. Он подошел незаметно. В руках его был небольшой жестяной короб с проволочной ручкой, наподобие корзины. Он, конечно, сам не додумался бы пойти за грибами, потому что научился не подчиняться своей воле и быстро подавалял любые желания. Это захмелевший Сиплый между рюмками крикнул ему: "Брось ты эту рацию, Шурик. �ди лучше грибов к ужину насобирай. После такого дождя опята косой только косить.. Шурик послушно отложил рацию и пошел.

Виталик недоуменно вскинул растопыренные ресницы. Он, кажется, действительно задремал, сидя на корточках, и сейчас не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он подошел к реке.

- За грибами?

- В лесу на том берегу должны быть грибы. После такого дождя опята косой косить... Пойдем.

Удивительно было не то, что Шурик, голоса которого Виталик почти никогда не слышал, вдруг заговорил, а то, что он заговорил именно с ним. Виталик определенно знал, что никаких грибов там не будет. Обычно, когда он подходил к рыбакам, клев прекращался, в студенческой столовой с его появлением заканчивались котлеты, а на пляже начинался дождь. Но сам факт того, что кто-то куда-то позвал его просто ради компании - это уже было чудом. Виталик почувствовал что-то вроде благодарности к этому молчаливому бородачу, хотя на самом деле Шурик ее вовсе не заслуживал, потому что опять же руководствовался не своим желанием, а лишь послушно исполнял чужую волю. "� практиканта с собой захвати, пусть мир посмотрит., - крикнул ему Сиплый, когда он собрался уходить, и Шурик с покорностью робота пригласил Виталика с собой.

- Я первый раз попробовал лет в двенадцать. Сосед, старшеклассник, насильно влил мне в рот, - Сиплый довольно почесал подбородок. - Вот так и началась моя героическая карьера.

- Нашел чем хвалиться. Думаешь, медаль тебе за это дадут? Другой детьми хвалится или хозяйством своим, а этот... э-эх, - старик махнул на него рукой. - Никчемный ты человек, монгол. Я это давно тебе говорил. Таким никчемным и сдохнешь где-нибудь в канаве.

- А тебе лишь бы в душу плюнуть, дед. Мог бы в такой знаменательный момент что-нибудь приятное ответить или просто промолчать. Я же не просто заговорил про это, а для завязывания беседы...

- Да разве ж этим беседу завязывают, чушок ты замызганный? В двенадцать лет он... тьфу, трепло узкоглазое. Да мне, чтобы ты знал, еще и двух лет не было, когда я в первый раз разговелся, и то молчу, потому что было в моей жизни много другого, чем хвалиться надо. А у тебя только пеньки за спиной, поэтому ты всякую пакость и вспоминаешь. Тошно уже слушать...

- За что я тебя, дед, люблю, так это за доброту и отзывчивость, - Сиплый плеснул водки в кружку и выпил, не чокнувшись.

- В двенадцать лет он... Киндервунд кляпов, - Митяня плюнул в сердцах на землю, выдержал паузу и тоже выпил.

После первой порции водки настроение старика не улучшилось. Совесть зубной болью измывалась над душой. Как не крути, а получалось так, что они эту водку своровали и сейчас тайком от всех, как последние поганцы, давились ей впопыхах, чтобы никто их не увидел. � всё из-за этой паскуды узкоглазой, негодовал в мыслях Митяня, ему бы только налакаться дармового, да растянуться на солнышке, а другие пусть пашут вместо него. � душа у него не чешется, и сердце не зудит. Сделает пакость, и все ему не почем, басурманское отродье. Зачем я только послушал его? Сейчас бы уже раскопали эту хренотень колдобенную и ждали Командира - трезвые и уставшие. Никто бы нам слова против не сказал, да еще похвалили бы за такой подвиг. Теперича-то уж точно никто не похвалит. Эх-хэх, дурная твоя головушка, Митрий Палыч. Не зря старуха, царство ей небесное, изводила тебя за каждую выпитую рюмку. Она хоть баба и глупая была, а понимала, что для тебя хорошо, а что для тебя плохо. Выдержу у тебя на это дело не хватает - тут она права. Эх-хэх, Олюшка ты, Олюшка, как-то там тебе сейчас. Небось, смотришь сверху на меня и головой качаешь...

Всё же водка не бездействовала и постепенно оказывала свое умиротворяющее влияние - сердце старика от глотка к глотку смягчалось, как затвердевший пластилин на солнце. Ополовинив бутылку, он, как всегда, вспомнил старуху, вспомнил родную Смоленщину, где они с ней сыграли свадьбу, тут же окунулся мыслями в деревенскую жизнь, в свое детство, привиделась ему изба на берегу Десны, где он родился, отец в длинной красной рубахе, которой его одарили в сельсовете за какие-то трудовые подвиги, еще дедовская гармонь вспомнилась с разорванными мехами, пылившаяся под кроватью, портрет Ленина в углу вместо иконы, бочка с брагой возле печки...

- Даже двух лет мне тогда не было, еще и ходить, как следует, не научился, - уже нетвердым голосом рассказывал он Сиплому, когда звуки совести стали совсем неслышны, да и злоба на азиата постепенно утихла. Сиплый тоже успел хорошенько запьянеть и слушал старика невнимательно. Ему хотелось петь, душа просила шумного веселья. - У нас в доме возле печки стояла бодяга с брагой. Сколько себя помню, столько она там стояла и все время полная была. Отец за этим делом строго следил. Он сам выпивать не очень любил, но самогон в нашем доме не переводился никогда, потому что самогон в деревне ценнее любых денег. На него что хочешь можно купить, и какую хочешь работу сделать...

- Согласен, - Сиплый кивнул пьяной головой. - Я с тобой во всем согласен. Давай споем по такому случаю, - он попытался обнять Митяню за плечи, но тот отстранился и продолжил рассказ.

- А я малой тогда еще был, несмышленый. Зимой дело происходило. Отец во дворе по хозяйству чем-то занимался. Мать меня на печку положила, цацку деревянную в руки сунула, а сама в сенях что-то делала. Я гулил, гулил, слюни пускал, а потом вдруг гулить перестал. Тихо стало в избе. Мать заподозрила неладное, кинулась в хату, а от меня только пятки из бочки торчат...

- Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома...

- ... и хоть бы что. Вот что значит деревенская закалка. Я только отфыркался и снова гулить стал. Даже не заплакал. Мужики в деревне потом долго смеялись надо мной. Была даже такая шутка среди них, что меня крестили в браге. С тех пор, поверишь, до двадцати лет эту гадость я в рот не брал. Только когда на старухе женился, на свадьбе пригубил чуток... Вот так-то... А со старухой мы познакомились уже в начале пятидесятых. Ее родители померли, и она переехала жить в нашу деревню к своей тетке, к Петровне. Ее дом напротив нашего стоял...

- ... здные пути аэродро-омов. Надежда, мой компас земной...

- ... говорю я ей. А она покраснела вся...

- ... за сме-элость...

Старик сдался первым. "Вот такие были времена., - закончил он рассказывать о своей свадьбе, поднялся и, покачиваясь, ушел в машину. Через несколько минут из будки послышался его булькающий храп.

Сиплый оказался на этот счет немного выносливее. У него еще хватило сил спеть в одиночестве пару раз про звездные пути аэродромов и уничтожить следы преступления. Перед тем, как лечь рядом со стариком, он разбил пустую бутылку, а осколки положил в то самое ведро, в котором Рыжий спрятал от них водку.

Самосвал несся на огромной скорости по размытой, кочковатой дороге. Ткач подпрыгивал на сиденье, голова его болталась из стороны в сторону - хоть руками ее придерживай.

Толстяк был не разговорчив. Он цепко обхватил огромный руль коротенькими руками и смотрел только вперед.

- Тебя как звать-то? - первым нарушил молчание Ткач.

- А тебе не все равно? - сквозь зубы процедил Заводной.

- Что ж так неласково?

- А ты лучше рот не разевай, а то язык прикусишь.

Ткач больше не лез со своими вопросами. Он таких типов повстречал на своем веку много и мог предсказать их поведение на два хода вперед. Ты ему скажешь: "�звините, пожалуйста., а он тебе: "Да пошел ты к такой-то матери.. Такому если только рожу в кровь разбить, да еще десятерых на его глазах собственными зубами загрызть, тогда он уважать начнет.

Они проехали то место, где Ткач и его команда вчера заночевали, и дорога стала все круче и круче подниматься в гору. Машина завыла, но тащила вверх изо всех сил, почти не сбавляя скорость. Ткач глянул в боковое окно. Они ехали по самому краю обрыва. Внизу, в ущелье, едва была видна узкая ленточка реки.

- Страшно? - с презрительной ноткой в голосе спросил толстяк.

- Да нет, не очень. Я по этим дорогам уже лет пятнадцать катаюсь. � не такое приходилось видеть. Однажды мы с Рыжим даже чуть не грохнулись с такой высоты. Машина повисла передними колесами над обрывом. Ни туда, ни сюда двинуться не можем. Так и сидели три часа в кабине, не шелохновшусь, вздохнуть боялись, пока нас встречная машина не вытащила. Вот тогда было страшно...

На Заводного этот короткий рассказ впечатления не произвел.

- У нас каждый малолетка тебе десять таких историй расскажет, - ответил он. - Я сам два раза из горящей машины выпрыгивал. У нас там половина таких ухарей, которым вену вскрыть, все равно что тебе в туалет сходить. Один Бугор чего стоит.

- Буровики, что ли? - спросил Ткач. Он знал, что буровики обычно своих начальников называют "буграми.. - Так, значит, мы коллеги.

- Коллеги, - хмыкнул Заводной. - Если с рогами, то это еще не значит, что черт. Может и козлом оказаться. Нам геологи не ровня.

- А мы не геологи.

- А кто же?

- Геофизики.

Толстяк проклокотал горлом, словно поперхнулся, сплюнул в окно презрительно:

- Едят тебя мухи, угораздило же меня вляпаться. Знал бы сразу, что геофизики, не то что с собой не взял, еще накостылял бы по шее каждому.

- Это за что же?

- Да не люблю я вас, тварей. Довелось работать в одной геофизической партии. Был там такой же, как ты. С планшетом ходил, строил из себя маршала Жукова, а на самом деле дерьмо дерьмой оказался.

- Если с рогами, то это не значит, что черт.

- Все вы одним миром мазаны. Вас чем больше бьешь, тем больше хочется. Лучше молчи и не доводи меня до греха, - Заводной сжал баранку так, что на его запястьях вздулись вены. - Геофизики, - еще раз злобно прохрипел он, и, пока машина поднималась в гору, больше не сказал ни слова.

Ткач отвернулся к окну. Врезать бы ему хорошенько в целях воспитания, но какой от этого будет толк, подумал он. Ну, допустим, врежу, расквашу ему губу или синяк поставлю под глазом, он тоже мне врежет, тоже синяк поставит, а потом ссадит с машины, и что я буду делать? Кто кому сделает хуже? Нет, чтобы там не говорили товарищи атеисты, а в Библии глупого не напишут. �ногда выгоднее промолчать, а иногда и другую щеку подставить. В конце концов, врезать я ему всегда успею. Вот спустимся вниз, соберется публика, там и будем разбираться, кто из нас больше на козла похож.

Машина, наконец, вышла на верхнюю точку подъема и замерла на мгновение. Внизу, на изрытом пятачке в просторной котловине расположились бараки буровиков и какая-то техника рядом с ними. Над одним из бараков поднимался столб белого дыма. Весь левый берег реки был исчерчен рифлеными следами шин и гусениц. �з людей вокруг никого не видать. По всей видимости, буровики работали где-то ниже по течению, за выступом горы, решил Ткач.

- Держись, геофизик. Сейчас на посадку пойдем, - сказал толстяк и надавил на педаль газа. - Давай, Анюта.

- Смотри-ка, грязь фонтаном на дороге плещет. Прямо будто табун слонов бежит, - �рина-повариха прижала ладонь козырьком ко лбу.

Никто ей не ответил.

- Авоська! - грозно рявкнула она.

Авоська - до черноты загорелый костлявый мужичок, раздетый по пояс, - приподнялся с гамака, привязанного между двумя деревьями у кухни. Лицо у него было недовольное. Нет никакого отдыха с этой дурной бабой: то воды ей принеси, то бачок переставь с места на место, то собаку от котла отгони. Оно, конечно, хорошо быть дежурным по кухне, но только не с такой поварихой, как �рина. Уж лучше керн на речке таскать, чем такое дежурство. Второй год с ней мучаются мужики, а ничего поделать не могут. Ей даже слова грубого сказать не каждый рискнет, потому что баба с такими габаритами опаснее любого мужика. Мужик хоть силы рассчитывать умеет, а эта вмажет со всего размаху своими огромными ручищами так, что потом две недели спина будет болеть. Не драться же с ней в ответ, баба все-таки. � Бугру на нее не пожалуешься. Он ее почему-то ценит и уважает. Приходится только терпеть ее окрики и уворачиваться от половника.

- Авоська, итит твою! - еще раз прикрикнула она.

Авоська испытывать терпение поварихи не стал.

- Чего тебе?

- Смотри, говорю, грязюка какая плещет на дороге. Кто-то едет.

Авоська посмотрел в ту сторону. На такой скорости с этого крутого подъема мог спускаться только один человек в мире. Здесь даже бульдозеристы, которые и без того плетутся еле-еле, сбавляют скорость. А этот, смотри, наоборот ногу с педали газа не снимает.

- Заводной, - усмехнулся Авоська.

- Он же только утром уехал.

- РќСѓ.

- Что ну? Ему еще рано возвертаться. Он только к майдану должен подъезжать.

- Значит, что-то случилось, - понял Авоська и, кряхтя, стал выпутываться из гамака.

- Надо Бугра позвать, - сказала �рина.

- Рђ РіРґРµ РѕРЅ?

- Спит, наверно, где же еще. С первой сменой он, вроде бы, не пошел. Ты иди, в его кубрике посмотри.

- А если он и впрямь спит?

- Ну и что? Боишься, что ли?

- А ты бы не боялась? Он спросонья, знаешь, каким дурным бывает. Таким же, как ты на кухне. Огреет, чем под руку попадется.

- �ди, не разговаривай. Забоялся он, смотрите на него. Безобразничать, наверно, не боишься. Вдруг что-то на самом деле случилось. Разбудить все равно надо, а то хуже будет. Близко к нему не подходи. С расстояния позови. Он поворчит и встанет.

Авоська, наконец, вылез из гамака, вдел ноги в шлепанцы, почесал спину и нехотя пошел в барак. Однажды он вот так же будил Бугра, а тот лягнул его ногой. Авоська потом два дня хромал.

- Вот же сумасшедший, - �рина продолжала смотреть на спускающийся самосвал.

Дело двигалось к обеду. Проглянувшее сквозь рваную пелену солнышко уже стояло высоко.

Машина на скорости подъехала к самой кухне, зашипела компрессорами и замерла. Облако выхлопных газов село прямо на кухонный барак.

- Раздымился тут! - набросилась повариха на выглянувшего из кабины толстяка. - У меня здесь борщ не накрыт, а ты дымишь, черт пузатый.

- Не ори. Вкуснее будет. Где Бугор?

- А ты не груби, а то сейчас половником запущу и без обеда оставлю. Нашли моду грубить.

- Вот же вредная баба, - проворчал Заводной и стал вылезать из машины. - Ты тоже выходи, - сказал он Ткачу, - когда обратно поедем неизвестно. Сейчас все бульдозеры на участке. Пока Бугор кого-нибудь с участка снимет, пока пообедаем, не меньше часа пройдет.

- А быстрее нельзя.

- Пообедать-то все равно надо, раз приехали. Не на голодный же желудок ехать. У нас �рина такие борщи варит, что съешь тарелку и сам не захочешь уезжать. У тебя выбора все равно нет.

Спорить было бесполезно. Ткач спрыгнул на землю и осмотрелся.

- Так это и есть ваше хозяйство?

- А что? Не нравится?

Три ветхих, накренившихся на бок деревянных барака. Один из них, судя по струйке дыма из трубы, был оборудован под кухню. В другом ночевали буровики. В самом маленьком была баня. Под брезентовым тентом на улице - длинный обеденный стол. Посреди стола - накрытая марлей от мух тарелка с хлебом. Под столом спит, положив голову на лапы, небольшая черная собака неблагородной породы с ободранным боком. Рядом с ней жестяная миска с костью внутри.

- Зажралась, паскуда, - сказала собаке женщина, похожая на огромную грушу в косынке и грязном фартуке, перевязанном на том месте, где должна быть талия.

Она выхватила из-под носа собаки миску, ушла в барак и через минуту вернулась. В миске было уже несколько новых костей.

- Жри, сучара!

Собака подняла голову, лениво обнюхала кости и снова улеглась.

В стороне от бараков, ближе к поднимающемуся высоко вверх склону горы, стоял безжизненный бульдозер. Одна гусеница на нем было распущена, рядом на расстеленном на земле брезенте раскиданы грязные детали и гаечные ключи. Тут же стоял самосвал в таком же "полуразутом. виде.

Заводной сел за стол и отломил кусочек хлеба.

- Где Бугор? - спросил он.

- Сейчас будет, - недружелюбно ответила �рина. - Сам-то чего вернулся? Мы тебя не раньше вечера ждали.

- Знаю, что не ждали. Значит, вышло так, что вернулся. Не специально же. Завал там на дороге.

- Опять завал, - она хлопнула себя мужичьими руками по бедрам. - Выходит, остались без хлеба. Вот этот, что в тарелке, последний. Так что ты не очень-то откусывай, а то другим кусать нечего будет.

- Ничего, до вечера перебьемся, а к вечеру мы дорогу расчистим.

�рина схватила ведро с помоями и, переваливая свое жирное тело с бока на бок, пошла в сторону бульдозера с распущенными гусеницами, где была вырыта яма для мусора.

- Гром баба, - криво усмехнулся Заводной, глядя ей вслед. - Ты, геофизик, не стой как памятник. Садись. Хлебушка вот покушай, пока борщ сварится. Сейчас обед уже будет.

Ткач тоже сел за стол.

- Что же у вас техника в таком бесхозном состоянии? - он кивнул на бульдозер. - Лишняя, что ли?

- Зачем лишняя. Самосвал только вчера разули. Если бы не дождь, сегодня уже ездил бы по участку. А вот бульдозер, конечно, подкачал. Там с дизелем что-то. Перебирать надо полностью.

- А где же народ ваш весь? Я думал, что у вас тут человек двадцать, а кроме этой Венеры никого не видно.

- Ты вот что, - Заводной приблизил свое лицо и задышал бензином на Ткача. - Насчет Венеры не очень-то. �рина женщина хоть и не красавица, но стоящая. Я за ее борщи десять таких геофизиков на тот свет отправить могу. Понял?

- �звини, если что не так.

- Вот так-то. А насчет людей ты не беспокойся. �х тут как раз человек двадцать и наберется. Половина на участке - там, у реки, чуть гору обогнуть. А вторая половина отдыхает после ночной. Мы ведь здесь и день, и ночь.

- Подо что бурите?

- Военная тайна.

- Я не понял. Это еще что такое? - сказал вдруг кто-то за спиной Ткача.

Ткач обернулся.

- С добрым утром, Бугор, - Заводной заулыбался. Улыбка на его угрюмом лице казалась фальшивой. - Не доехал я совсем чуть, - начал он оправдываться. - Завал там. Я же говорил тебе, что лучше посуху. Вот, пришлось вернуться.

- Понятно. Значит, остались мы без подшипников. А это что за пень с горы? - Бугор глянул на Ткача сонными недовольными глазами.

- А ты не узнаешь? - спросил Ткач, сощурившись.

- РќРµ РїРѕРЅСЏР».

- Ну, приглядись, Андрон. Неужели я так изменился.

Бугор провел ладонью по лысому черепу, лоб надулся волнами.

- Сашка, что ли? - неуверенно спросил он.

- РќСѓ.

- Ткач?

- Узнал-таки. Я тебя тоже не сразу узнал. Только по голосу. Смотри, как раздобрел. Ты же худее меня был, а теперь штаны не сходятся. � голову обрил как басмач.

- Ну, надо же, - зарычал Бугор, расставил руки, обхватил Ткача, приподнял со скамьи. - Ты что здесь делаешь?

Заводной смотрел на них и ничего не понимал. �рина тоже остановилась на полпути с пустым ведром в руке и удивленно наблюдала, как Бугор раскачивает из стороны в сторону незнакомого мужика, так что у того ноги болтаются, как у тряпичной куклы. Сейчас раздавит, подумала она. Незнакомый мужик был раза в два помельче Бугра. Авоська на всякий случай залез в гамак и замер.

- Это же мой лучший корешь, Заводной, посмотри на него, - рычал Бугор и бил Ткача со всей силы в грудь. - Мы вместе в общаге пять лет прожили в одной комнате. Вот так его койка стояла, а вот так моя. Ну, ты посмотри на него, Заводной.

- Да я уж нагляделся, - равнодушно ответил Семен и отломил еще кусок хлеба.

Он сначала тоже немного всполошился, когда Бугор накинулся на Ткача. Думал, убьет. Оно, конечно, следовало бы, но не сразу же. Только через минуту он понял, что Бугор от радости так разволновался, а не от злости. Поди, пойми его. Когда Бугор спросонья или спьяну, и не разберешь, где у него начинается радость, а где кончается злость.

Андронников Толик - так его в институте никто и не звал. Для всех он был Андрон. Его даже профессора так называли. Высокий, неуклюжий, с длинными обезьяньими руками и огромной рахитной головой. Он был немножко сумасшедшим. То говорил без умолка, анекдотами сыпал, то замыкался в себе, молчал по три дня. То днями не ночевал в общаге и возвращался с синяками на лице, то безвылазно сидел в институтской библиотеке, не обращая внимания на любопытные взгляды библиотекарш, и читал все книги подряд. Ткачу всегда нравился второй вариант, нежели первый, потому что когда Андрон выходил из своего задумчивого транса, он становился невыносимым.

Андрон учился на геологическом факультете, но на одной геологии его интересы не замыкались. Его частенько можно было видеть то на лекциях геофизиков, то на лекциях гидрогеологов, то среди буровиков. Кто-то даже утверждал, что видел его в соседнем институте железнодорожников. Везде его принимали за своего, везде он был привечаем как студентами, так и профессорами. Если бы не его дурацкий своевольный характер, он мог сделать себе хорошую карьеру, и давно уже возглавлял бы какую-нибудь кафедру или на худой конец лабораторию, а не торчал бы здесь - среди полуоборванных бичей. Его уже на четвертом курсе приглашали остаться в аспирантуре, сулили научные степени, но он только усмехался в ответ на эти предположения:

- � что я делать здесь буду?

- Как что? - удивлялся его куратор. - Работать будете. Думаете, здесь мало работы?

- Да нет уж, Владлен Самуилович, я без такой работы как-нибудь обойдусь. Меня поля манят.

- Что вас манит, извините?

Эта фраза - "поля манят. - потом стала крылатой. Ее охотно повторяли и другие студенты, уже спустя несколько лет после того, как Адрон уехал из института. На самом деле ее придумал не он. Он ее услышал, когда еще только поступил в институт, от одного пятикурсника. Пятикурсник тоже ее услышал от кого-то другого. Так она и переходила от старшего поколения к младшему по наследству. В то время считалось, что в геологическом институте других желаний у студентов и быть не может. Научная карьера не ставилась ни в какое сравнение с полевой. Предложение остаться работать в душном городе с миллионным населением тогда воспринималось, как оскорбление. Во время распределения наиболее удачливыми студентами были те, кого посылали на Камчатку или в Якутию. Урал считался почти Подмосковьем. Привилегия "краснодипломников. заключалась именно в том, что они сами могли выбрать Камчатку или Якутию. Андрон выбрал Якутию. Поэтому Ткач очень удивился, увидев его во буровой бригады за тысячи километров от сибирской тайги.

- Здесь мухи, - сказал Андрон, вволю намяв бока Ткачу. - Пойдем ко мне в кубрик, там и поговорим. �рина! - крикнул он.

- Что?

- Борщ принеси ко мне в кубрик, когда будет готов. Две тарелки. А ты, Заводной, тащи водку.

- Какую водку? - вытаращил глаза от удивления толстяк. - Я же тебе сказал, там завал. Надо бульдозер послать.

- Ладно, - махнул на него рукой Андрон. - Сейчас что-нибудь решим. Авоська!

- Чего? - Авоська приподнял голову из гамака.

- Снова дрыхнешь. Сгоняй к чабанам. Возьми бутыль араки. Ты араку пил когда-нибудь? - спросил он у Ткача.

- Мне вообще-то, Андрон, некогда борщи хлебать, - ответил тот. - Я за бульдозером приехал. Меня мои люди ждут...

- Я не понял. Что значит некогда? Двадцать лет не виделись, а теперь некогда. Твои люди тебя подождут. Получишь ты свой бульдозер. Сейчас выпьем, ты мне все расскажешь про себя и получишь свой бульдозер. Ты араку пил, я тебя спрашиваю?

- Пил я эту гадость, пил.

- Гадость, согласен. У меня она тоже вот где сидит. А что делать? Водки нет, а всухомятку с лучшим другом обедать - это, по-моему, преступление. Столько лет не виделись и всухомятку.

- Я вчера уже пил. Так что, у меня большой охоты нет напиваться снова.

- Не смеши меня. Вчера. Ты вон у Авоськи спроси, что значит вчера. Авоська!

- Он уже убежал к чабанам.

- Ну и хрен с ним. Пойдем, Саня. Я тебе свое хозяйство покажу...

Они пили араку до самой ночи. После первой бутылки Ткач сказал:

- Мне пора. Меня там люди ждут.

- Сиди, - Андрон положил руку на плечо и придавил. - Я сказал, сиди. Время еще есть. Я только что отправил туда бульдозер. Пока он доедет, пока разберет завал, времени много пройдет. Тебя потом Заводной мигом к твоим обалдуям доставит. Он у нас за рулем, все равно, что Покрышкин за штурвалом. Ас-фантомас.

- Я же тебе говорил. Мне некогда. У меня только восемь дней. Уже даже не восемь, а шесть.

- Где шесть, там и пять. Скажи, Заводной, для тебя есть значение, шесть дней или пять?

- Никакого, - мотнул головой Семен.

Заводной уже был под хорошим градусом. Кроме него в тесном кубрике Бугра, заваленном книгами и минералами, сидело еще несколько буровиков. Сначала Андрон и Ткач выпивали одни, потом нужно было, чтобы кто-нибудь подтвердил сказанные Андроном слова - позвали Заводного; потом понадобился еще один свидетель, чтобы разбить спор между ними, потом кто-то заглянул на шум и остался, потом остался другой, и третий тоже мимо не прошел, потом Авоську послали к чабанам еще за порцией араки. Народу в кубрике набилось много. Все видели, что у Бугра сегодня хорошее настроение и не боялись его грозного окрика. Главное - вовремя уйти, когда арака кончится, и настроение Бугра начнет постепенно ухудшатся.

- Я не понял, - вдруг прорычал Андрон, взглянув на одного из буровиков.

Тот только поднес кружку ко рту и остановил ее на полпути, испуганно глядя на Бугра.

- Я же тебя два часа назад отправил разгребать завал на дороге. Ты почему здесь?

- Я подумал, что это не срочно. Вы же все равно долго здесь будете сидеть. Успею еще.

Андрон усмехнулся Ткачу.

- Ну, ты посмотри на них, Саня, совсем от рук отбились.

Ткач понял, что раньше утра ему отсюда не выбраться и окончательно разнервничался.

- А ну-ка живо допивай и марш к завалу! - зарычал Андрон на бульдозериста. - Он думал. Гусь тоже думал, а когда думать перестал, в задницу уже яблок насовали.

Бульдозерист выпил, затушил папиросу в тарелке и неохотно встал из-за стола.

- Ты чем-то не доволен? - спросил его Андрон.

- Всем доволен.

- Смотри, а то мне показалось, что ты чем-то не доволен. � чтобы одна нога тут, другая не тут. Видишь, человек ждет. Ты хоть знаешь, что это за человек? Это же Сашка Ткач. Десантник. Он однажды на моих глазах четырех старшекурсников уложил. Я даже помочь не успел.

Андрон снова обнял Ткача за плечи.

- Ты помнишь, Саня, как мы с тобой на овощной базе? Помнишь? Вагон арбузов... Да времена, наши времена. Улетели, не вернешь. Ну, ничего. Времена даром тоже не прошли. Я за эти годы где только не побывал, каких только людей не посмотрел, какими только делами не занимался... У меня, между прочим, полгода назад статья в журнале вышла. Хор-рошая такая статейка в "Горном деле.. Знаешь, как называлась?

- Даже не представляю.

- Дифференциальное разграничение сейсмо... Нет... Подожди. Сейчас скажу точно.

Андрон протянул руку к полке, на которой грудой лежали книги, журналы, куски минералов, автомобильные свечи, елочные игрушки и другой хлам. Он выдернул оттуда помятый толстый журнал и развернул его на нужной странице.

- Вот, нашел. Смотри. "Разграничительные дифференциальные признаки нефтяных полей в продольном и поперечном сейсмозондировании.. Видал, как закрутил.

- Ты сейсморазведкой занимался?

- Я же тебе говорю, чем я только не занимался за эти годы. Правда, конкретно сейсморазведкой не занимался. Это скорее хобби. Прочитал однажды в этом же журнале какую-то глупую статейку, и захотелось мне ответить этому умнику, чтобы он заткнулся и больше не писал. Нахватаются всякой ереси в иностранной литературе и давай ее шпарить без разбору. Хоть глаза затыкай. Он методику Хайцмана хотел применить к условиям Восточно-Европейской платформы. Представляешь?! Надо же было додуматься. Ну, я так прямо и написал. Ты послушай...

Андрон стал читать:

- Претензии автора на оригинальность выглядят скорее претензией на ординарность. Многие пытались до него провести сейсмозондирование в платформенных условиях, и еще в 56-ом году, профессор Агранович доказал, что подобные эксперименты...

В это время появился Авоська.

- Максуд сказал, что это последние, и больше он не даст, - запыхавшись, проговорил он и поставил на стол три высокие бутылки.

- Я не понял. То есть, как это не даст? - Андрон отложил в сторону журнал.

- Он сказал, что отец ему сказал, что больше пяти бутылок нам не давать. Потому что, говорит, "пьяная буровик прошлый раз арака пил, потом хотел шашлык кушать, барана резал.. Он еще сказал, что "один баран не жалко, но другой баран пугался и плохо кушал.. Так и сказал.

- Понятно. А где его отец?

- Отец ушел в Волчий Передел, погнал туда часть отары, вернется только через неделю.

- Вот же абрек. Я же говорил прошлый раз, что не надо было баранов трогать. Обидели чабана.

Через час арака снова закончилась. Буровиков в кубрике Бугра стало еще больше. Стоял монотонный гул. Ничего не было видно из-за табачного дыма.

- Я не понял, - возвысился над всеми Андрон. Тут же стало тихо. - А на участке кто работает? Все, что ли, здесь?

- Тутыхин там.

- Р� РІСЃРµ?

- Еще Коробок с Напильником, и еще Шепелявый с Будрайтисом. Не волнуйся, Бугор, там полно народу.

- Да я спокоен, если честно. Только я не пойму одного: там полно и здесь полно, как так получается? Араки на вас не напасешься. Я хотел с товарищем жизнь нашу студенческую повспоминать, уединился, можно сказать, подальше от народа, а тут вдруг насобиралось голов больше бутылок. � когда вы только успели здесь собраться. Где мы теперь араки возьмем на столько рыл?

- Надо Авоську снова к Максуду послать, - предложил кто-то.

- Вот сам и иди, - отозвался из угла Авоська. - Максуд не дает больше.

- Надо ему бензином заплатить за барана.

- Авоська! - обрадовался Андрон.

- Чего?

- А ведь дело говорит Напильник. Бензин-то мы ему не предлагали. Чабаны бензин любят, хотя я и не прикину, на хрена он им нужен, если они кроме ишака никакого другого транспорта не признают. Кстати, Напильник, мне кажется, что только что кто-то говорил, будто ты на участке. Почему ты здесь?

- Меня Краснопузый заменил. Моя смена кончилась.

- Тогда гони к Максуду, раз твоя смена кончилась. Там твоя смена кончилась, здесь началась.

- Почему я, пусть Авоська. Он сегодня дежурный по кухне.

- Я не понял! Повторяться надо?

Напильник неохотно поднялся и зло посмотрел на Авоську. Тот проводил его довольным взглядом.

- А ты не очень-то веселись, - сказал ему Андрон, - раз ты сегодня дежурный по кухне, то на кой здесь околачиваешься, стратегический продукт переводишь? �ди, �рине помогай. Уже ужин пора подавать. Что там у нас, кстати, на ужин сегодня?

- Плов.

- Я не понял. А мясо откуда?

- Так ведь барана у Максуда зарезали в прошлый раз. Осталось.

- Раз так, то ладно. Сейчас, Саня, ты попробуешь, какой плов у нас готовит �рина. Закачаешься.

- Андрон, меня ждут. Честное слово, ждут. Бульдозер твой уже, наверно, разгреб завал. Мне на Карадон пора. Пусть кто-нибудь меня отвезет.

- Успеешь. Когда еще встретимся?

- На обратном пути я к тебе заеду со своими ребятами, вот тогда и допьем. Я тебе обещаю.

- Э-э нет, так не пойдет. Зачем такой слова говоришь, дорогой. Никто не знает, что будет на обратном пути. Может быть, через неделю меня здесь уже не найдешь. Сам знаешь, какой я не постоянный. Может быть, я поеду проверять на практике то, что в этой статье написал. У меня уже полмесяца руки до этого дела чешутся. Так что, никуда я тебя не отпущу еще часа три. А будешь все время на часы смотреть, выкину их в реку.

- А ты зря нервничаешь, - ехидно заметил Заводной Ткачу.

- Ты про что это, Семен? - повернулся к нему Андрон.

- Бульдозерист еще не уезжал.

- РќРµ РїРѕРЅСЏР».

- Они с �риной там в шашки играют.

- РЇ РЅРµ РїРѕРЅСЏР».

- �ди сам посмотри.

- Ну, все, - Ткач решительно поднялся со своего места.

- Сиди, я сам.

Но стоило Андрону только встать, как в это время на улице завелся бульдозер - заревел, так что стекла задрожали, и залязгал гусеницами.

- Вот же абрек, как будто подслушивал. Вернется, я ему покажу, где раки зимуют. Продолжаем. Сиди, Санёк. Все нормально. Через два часа Заводной тебя отвезет, там уже все будет готово. Где, говоришь, завалило?

- Недалеко от шоссе.

- Шё-с-се, - передразнил его Андрон. - Не говори так больше в моем коллективе - шё-с-се. Так только недоумки голубые говорят. В нашем коллективе говорят майдан. Это настоящее мужское слово. Скажи - майдан.

- Ну, майдан.

- Вот так. Значит, говоришь, недалеко от майдана? А ты вообще как очутился в наших краях?

Ткач вкратце рассказал про баранью тропу на карте, про то, как они заблудились. Андрон схватился за живот, загоготал и затопал ногами. Лампочка под потолком раскачивалась из стороны в сторону, как во время землетрясения.

- Ну, ты плюнул, Саня, не растереть. Этой тропы бараньей уже лет пять здесь нет. Ее завалило давным-давно, а восстанавливать не стали. Уморил ты меня, Саня. Только мы с тобой на такое способны. Давай, за это выпьем. Я однажды в Якутии тоже три дня дорогу по карте искал, а она оказалась еще дореволюционной. Кто-то добросовестно старую карту скопировал на новый лист. Вот так у нас народ работает. Не выходя из кабинета, карты рисуем, а потом такие бравые парни, как мы с тобой, друг дружку находят и араку с горя пьют литрами. Ты знаешь, почему Наполеон войну нам проиграл?

- Кутузов, - пожал плечами Ткач.

- Да какой там Кутузов. Бонапарт его под Аустерлицем, как мальчишку босоного отделал. Не-е-ет, Санёк, не Кутузов. Просто Наполеон по наивности стал нашими картами пользоваться и половину своей армии в болотах потопил. Вот в чем фокус. Понял?

Ткач грустно кивнул. Он уже не верил, что когда-нибудь вырвется отсюда. Дернула же его нечистая ехать сюда. Уже давно лопатой разгребли бы весь завал.

- Кстати, - вдруг вспомнил он, - я же к тебе не только за бульдозером приехал. Мне рация нужна. В поселок надо сообщение дать.

- Есть у меня рация. Обязательно дадим твое сообщение. Сейчас Напильник вернется, и дадим.

- А Напильник еще здесь, - снова ехидно заметил Заводной и кинул в рот горсть квашеной капусты.

- Я не понял. Напильник! - заорал Андрон.

- Уже иду, Бугор. Бегу, - отозвался тот с улицы. Он провел свою шашку зигзагами в дамки, победно хохотнул �рине в лицо, ловко увернулся от ее оплеухи и сорвался с места вверх по склону. - Считай, что я уже вернулся, Бугор! - раздался его голос откуда-то сверху.

- Ты посмотри на них, совсем страх потеряли. Ну, ничего, я на следующей неделе за вас возьмусь. Ты мне лучше скажи, Санёк, зачем ты связался с этой экспедицией. Ей Богу, у нас куда интереснее. Я бы даже сказал - перспективнее. Давай к нам. Я поговорю с братьями-грузинами, будешь здесь наши скважины своей геофизикой светить. Какая разница, где ползать. У нас знаешь, сколько платят? Наверняка побольше, чем у вас, и работы хватает. По крайней мере, милостыни у иностранцев ждать не приходится.

- У меня отряд. Хорошие мужики.

- � мужиков твоих возьму. Сколько их. Четверо? Так я с грузинами и насчет них поговорю. Они меня, кажется, уважают. �ли просто боятся.

- Я подумаю. Мне бы сначала до Карадона добраться, а там я подумаю.

- Вот и подумай. Только сейчас не надо думать, сейчас мы будем пить.

Андрон схватил пустую бутылку наклонил ее над кружкой.

- РЇ РЅРµ РїРѕРЅСЏР».

- Напильник уже ушел.

- Отлично. Значит, ждем Напильника. А где плов? Авоська!

- Чего?

- Где плов?

- Я думал, сначала Напильника дождемся, потом начнем. Чего всухомятку есть.

- Логично. Ты посмотри, Санёк, какие у меня сообразительные мужики. Золото, а не мужики. Орлы!

Польщенные мужики счастливо улыбались.

- Ты, Санёк, только посмотри на них. Вот на этого хотя бы, который без переднего зуба, посмотри. Он в прошлом году час в ледяной воде просидел, пока мы его нашли. � ничего. Все у него с тех пор нормально. Нормально же, Зерно? Стоит, как часовой?

- Стоит, Бугор. По утрам особенно, - засмущался Зерно и показал наружу широкую брешь между передними зубами.

Мужики скабрезно загоготали.

- Ты мне рацией дашь воспользоваться? - не сиделось Ткачу.

- Куда ты, ей Богу, торопишься?! Прямо обидно. Столько лет не виделись. Я же сказал: Напильник придет, плов поедим, поговорим, тогда и пошлешь свою депешу. Авоська!

- Чего?

- Там Напильника на горизонте не видать?

- Не видать.

- Вот видишь, Санёк, не видать. Так что сиди и не думай ни о чем. Ничего там с твоими ребятами не случится. Они только рады, что без тебя денек-другой проведут. Мои, небось, тоже радуются, когда я отлучаюсь. Рады же, охламоны, скажите честно, я не обижусь?

- Да что ты, Бугор. Мы скучаем всякий раз по тебе, как дети по мамке, - ответил за всех Заводной.

- Ох, и подхалимить вы любите. Не может быть такого, чтобы по начальнику скучали. Это ненормально. Это все равно что с мужиками спать.

Напильник пришел через час. Одна штанина у него была изорвана в клочья, по ноге еще текла кровь.

- Я не понял. Ты где это так?

- Овчарка у Максуда дурная, - объяснил тот, задыхаясь. - Не разобралась, стервоза, накинулась. Пока Максуд подоспел, она чуть меня не съела.

- Вот это здорово. За это надо было бутылку бесплатно дать. Ну, ничего, ничего, до свадьбы заживет. Что Максуд говорит? Конфликт с бараном улажен? На бензин согласился?

- Согласился. Сказал, приходите еще. Сказал даже, что барана зарежет по такому случаю.

- Вот видишь, Санёк, Максуд сказал, приходите еще. Так что, пока мы все запасы Максуда не уничтожим, никуда ты отсюда не уедешь. Я тебя еще с Максудом познакомлю, попробуешь его барана. Ты барана пробовал когда-нибудь? Не в плове, а прямо с костра? Это, знаешь ли, две большие разницы. Когда по подбородку ручьем жир стекает. Прямо как викинги в этом самом, как его...

- Ты скажи честно, ты мне рацию дашь, или я поехал?

- Куда ты поехал? � главное - на чем?

- К своим. Уже стемнело, а мне кровь из носу надо завтра быть на Карадоне.

- А я сказал, сиди. �ли придется...

- Андрон, мне это уже надоело. Ты, что, меня на мушку решил взять?

- Я не понял. Кто кого здесь на мушку берет? Заводной!

- РЇ!

- Ну-ка мигом догоняй бульдозер и возвертай его обратно.

- Есть! - радостно ответил Заводной.

Митяня с Сиплым так и проспали до самого вечера. Уже начало темнеть. Небо к тому времени окончательно развиднелось, на нем не осталось ни облачка. Скалы на противоположном берегу зарделись в лучах закатного солнца.

Старик проснулся первым. Рядом, уткнувшись ему в бок, еще посапывал монгол. Настроение у Митяни было препаршивое. Не стоило все же выпивать сегодня, подумал он, протирая глаза. А все из-за этой чумы узкоглазой. Старик брезгливо сбросил с себя распростертую руку Сиплого. Не подначивал бы он, не было бы сейчас так погано на душе. Никакого доброго дела не начнет первый, зато пакость какую-нибудь, это уж без него не обойдется. Врезать бы сейчас по этой сонной харе, чтобы знал...

Митяня поднялся и вылез из машины. Практикант с Шуриком молча сидели у костра: один помешивал в котелке кипящую жидкость, другой копался в рации. Точно так же - в безмолвном единодушии - они провели эти последние часы. Молча перебрались на другой берег реки, молча стали подниматься по лесистому склону. Ветки гулко трещали под ногами. Птицы вскрикивали и перелетали выше. Шурик изредка оглядывался, и если практикант отставал, то молча дожидался его. Даже когда они увидели поляну, сплошь покрытую коричневыми шляпками, то не проронили ни единого звука. При этом Виталик абсолютно не испытывал неловкости, которой обычно мучался в присутствии посторонних людей. Шурик подкупал хотя бы тем, что в его молчании не было пренебрежения. Он сумел стать таким же незаметным, каким был сам Виталик.

На обратном пути, Виталик споткнулся и несколько метров прокатился вниз по склону. Шурик даже не спросил, ушибся ли он, но молча помог собрать рассыпавшиеся грибы, после чего они продолжили движение в прежнем безмолвии. Это тоже подкупало. Он не лицемерил, но при этом был искренне внимателен. Только еще с одним человеком на свете Виталик, чувствовал себя также естественно, как с Шуриком. Это был Миша Бобров, с которым они жили в одной комнате институтского общежития.

- Командира с Рыжим до сих пор нет, - то ли спросил, то ли констатировал проснувшийся старик и без интереса заглянул в висящий над костром котелок.

Там, в белой пене, кружились грибные шляпки. Митяня мысленно удивился (когда успели насобирать?), но решил не задавать лишних вопросов, чтобы ненароком не попасть впросак, и только бросил внутрь котелка щепотку соли. Старику было стыдно за себя перед Шуриком и практикантом. Он хмурился, чтобы спрятать свой конфуз.

- Как вкусно пахнет, - простонал потягивающийся Сиплый.

Он вылез наружу через несколько минут после старика и с блаженной улыбкой осмотрел всю компанию. Митяню передернуло от отвращения. Ни о чем у него сердце не болит, тюбетейка дырявая. Тут не знаешь, куда от стыда деться, Командира до сих пор нет, Рыжий пропал, а ему гори все, как горится, лишь бы пожрать вовремя приготовили, да поспать не мешали. Глаза бы мои не глядели.

- Сколько времени? - спросил Сиплый.

- Восьмой час уже, а ты все дрыхнешь, - проворчал старик.

Сиплый только хмыкнул в ответ и пошел в кусты.

Ужинали они молча, угрюмо скребли ложками по дну мисок. Только азиат продолжал улыбаться и то и дело приговаривал:

- Вкуснотища! Молодцы, мужики! Грибной суп - это самая лучшая жратва в горах.

Наконец Митяня не выдержал:

- Заткнулся бы ты, монгол, по-хорошему. Уже уши от тебя болят. Только и слышно: бу-бу-бу, бу-бу-бу, без продыха, бу-бу-бу, бу-бу-бу. Язык, как помело. Тут не знаешь, что про Командира с Рыжим думать, а он только бу-бу-бу.

- А чего тут думать? Надо что-то делать.

- Что делать?

- Ну, например, навстречу Командиру ехать.

- Куда навстречу? � кто поедет? Ты машину водить умеешь?

- Я не умею.

- � я не умею. Да и не было такой команды с места двигаться. Сказано было - ждать. Вот и будем ждать. Вдруг кто-то из них вернется, а нас тут нет. Что тогда?

- За что я тебя, дед, люблю, так это за полное отсутствие фантазии. Ничего без команды делать не можешь.

- На себя в зеркало сначала посмотри, а потом вякай.

- А чего мне туда смотреть? Мои болячки все на виду. Я их не прячу, как некоторые, и не стараюсь показаться лучше. Я такой, какой я есть - алкоголик, шалапута, лодырь и...

- Образина азиатская.

- Вот. � образина азиатская. Если я пью, то не оглядываюсь, как бы кто не заметил.

- Ты на что намекаешь?

- Я ни на что не намекаю. Я такой человек, что никогда ни на что не намекаю. Если мне что-то не нравится, то я так и говорю, что мне это не нравится. Если мне нравится вот этот суп, я так прямо и говорю практиканту, что его суп мне нравится. А если мне не нравится, что он все время глаза прячет и неизвестно о чем думает, то я ему тоже так прямо и говорю.

- А мне не нравится, что ты балаболишь без умолка. Шел бы ты отсюда, пока я тебя дрыном не огрел. Не доводи до греха, подлюка.

- Вот и договорились, - Сиплый рассмеялся, облизал ложку и встал. - Ну ладно, вы тут сидите себе на здоровье в тишине и покое, а я пойду еще вздремну. Как говорится, после сытного обеда, по закону Архимеда...

Он ушел, насвистывая. Остальные молча досидели до самой ночи.

Потрескивали дрова в костре, в лесу на том берегу загукали ночные птицы. Митяня то поднимался на насыпь и смотрел в ту сторону, куда ушел Рыжий, то уходил за поворот и долго смотрел в ту сторону, куда уехал Командир. Шурик отверткой ковырял внутренности рации, надеясь наугад сомкнуть разомкнувшиеся контакты. Виталик глядел на огонь, положив голову на колени. Мысли в голове были такими же неуловимыми, как движения огненных язычков.

От реки подул ветерок. Небо снова плотно затянуло серой пеленой.

- Ты молился сегодня, Шурик? - спросил Митяня.

Бородач молча кивнул.

"Куда же тогда смотрит твой Бог?. - хотел сказать ему Митяня, но удержался, словно побоялся тем самым обидеть и Шурика, и Бога.

- �дите спать. Я еще подожду.

Шурик при свете костра последний раз ткнул отверткой внутрь рации, собрал детали в металлический корпус и послушно направился к машине. Виталик последовал за ним.

Посреди ночи Митяня всех разбудил.

- Просыпайтесь, лоботрясы несчастные! - он тормошил каждого за плечо. - Кажется, Рыжий приехал.

Митяня так и не ложился, все ждал Ткача. Костер к тому времени почти догорел, и когда старик на свой страх и риск собрался пойти на поиски дров, вооружившись тлеющей головешкой, за насыпью послышался звук мотора.

- Ну, приехал и приехал, - спросонья отмахнулся от старика Сиплый, - не такая уж великая шишка, чтобы его всем кагалом встречать.

- Вставай, лодырь, подмочь надо, он один не справится.

В этот момент наверх насыпи забрался Рыжий, поднял руки к небу и дико заорал, наподобие вождя первобытного племени, который только что завалил мамонта и радостным кличем созывал свое племя на пир.

- Чего ты верещишь! - накинулся на него снизу Митяня. - Чего ты верещишь, как будто тебя режут! Домой приедешь, там и верещи!

- Я машину пригнал. Где Командир?

- Нет Командира. Как уехал с утра, так и нет.

- Куда уехал?

- За бульдозером.

- Зачем же он тогда меня послал, если сам уехал?

- Он в другую сторону уехал. Ты на запад, а он на восток. Только мы здесь ждем-пождем, выждаться не можем. Ни одного, ни другого нет и нет. Что за машину хоть пригнал? По звуку на бульдозер не похоже.

- Бульдозер не бульдозер, но копать умеет. Залезай сюда, посмотришь.

- Привет, Рыжий, - крикнул Сиплый, спрыгивая с подножки будки.

- Привет, Сиплый, как твое ничего? Очухался после вчерашнего?

- Да хоть снова в бой.

Митяня не без труда забрался наверх.

- � это ты называешь машиной?

- А что это, по-твоему? Табуретка?

Внизу уже изо всех сил надрывался трактор "Беларусь. с маленьким ковшом. Он зачерпывал им горсть земли в центре насыпи и сгружал в стороне.

- Знаешь, сколько он будет своим совочком в этой песочнице копаться? Дня три не меньше.

- Ничего другого не было. Я два часа искал по кукурузе тот колхоз, про который Командир говорил. Опять, наверно, наврала карта. Вернулся к шоссе, а там этот ехал. Еле уговорил его. За бутылку только согласился.

- А где ты собрался бутылку взять?

- У нас же было.

- Где? - старику и самому было противно от своего искусственного удивления. Благо темно вокруг и лица не видно.

- Там в машине, в ведре из-под соляры. Я вчера вечером, когда сообразил, что нам уже хватит, припрятал ее.

Митяня мысленно обозвал себя старым дураком, за то что не проявил выдержки и пошел на поводу у Сиплого.

- Что-то я в том ведре ничего не видал, - еще раз соврал он.

- А ты заглядывал?

- Не заглядывал. Чего мне заглядывать в каждое ведро? Других дел у меня нет.

- Как же ты мог увидеть, если не заглядывал.

Митяня зло глянул вниз. Сиплого в темноте видно не было, но слышался его голос. Он в это время что-то говорил Шурику. Виталик стоял чуть в сторонке, позевывал и переминался с ноги на ногу.

- Вот что, орлы, - сказал Митяня, спустившись, - Рыжий конечно нам удружил, но от него другого ожидать и не стоило. Придется потрудиться.

- А что?

- Там не бульдозер, а одно несчастье. Давайте, берите лопаты и подкапывайте с этой стороны.

- Опять копать? Да сколько же можно?

- Заткнись. Переработался он, бедный, посмотрите на него. Два раза копнул и переработался.

- У нас всего две лопаты.

- Значит, по очереди будем.

- Вот пусть Рыжий первый и начинает, раз он не смог нормальный бульдозер пригнать.

- Чего сразу Рыжий? - заартачился тот. - Ты здесь отсыпался, пока я полсотни километров бегом бегал. Не буду я. Мне тоже отдых полагается. Я всю ночь не спал, вез вас по дождю, потом весь день бегал с высунутым языком, теперь еще и копать. Не буду я копать. �щите негров в другой помойке.

- Он правильно говорит, - заметил Митяня. - Так что, придется тебе, монгол, и...

Он посмотрел на Шурика и практиканта. Силуэт Шурика был как всегда невозмутим, практикант жалко кукожился.

- ... и практикант. Берите лопаты и приступайте.

- А вы что делать будете, тоже спать пойдете? Мы, значит, отдуваться за всех, а они спать.

- Ну и паскудный же ты человек, монгол, все норовишь в чужой карман заглянуть. Не будем мы спать, уймись. Спать только Рыжий пойдет, а мы с Шуриком будем бревна и камни оттаскивать, под которые вы подкапывать будете. Через час поменяемся. Так, глядишь, к утру и расчистим.

- А может, мы лучше Командира дождемся? Уж он-то наверняка с настоящими машинами приедет. Они нам все и расчистят.

- Разговорчики в строю.

- Тоже мне начальник нашелся.

- Молчи, иуда нерусская. Практикант, неси лопаты. А ты, Рыжий, прежде чем спать лечь, фары зажги. Темно кругом, как в преисподней.

Рыжий демонстративно хохотнул Сиплому в лицо и направился к машине. Тут же вспыхнули фары вахтовки.

- Ладно, - зло сказал Сиплый, беря в руки лопату, - покажем, практикант, этой команде трухлявых мухоедов, как мы умеем работать. Путь не думают. Не думают пусть, что Сиплый такой уж...

Он решительно содрал с себя брезентовую куртку, следом снял рубаху и громко плюнул на ладони.

- За Родину! - вдруг во все свое горло заорал он. - За Сталина!

Митяня покрутил указательным пальцем у виска.

Скоро снова пошел дождь. Сиплый, блестя в свете фар мокрой спиной, бился лопатой о насыпь так остервенело, как будто на самом деле совершал подвиг.

- Давай, практикант, покажем! Покажем им!

Он вошел в азарт. Виталик на его фоне смотрелся, как чахоточный каторжник-интеллигент, который взял лопату только потому, что надзиратель навел на него дуло автомата.

- Ты не очень-то хорохорься. Надрываться здесь тоже никого не заставляют. � героизму твоему медаль никто не запишет, - ответил на эти вопли Митяня.

Он стоял в сторонке и наблюдал за работой, накрывшись с головой куском брезента, как плащ-палаткой. Шурик стоял рядом и ждал любой команды. В руках он держал огромный лом.

- Где бутылка!!! - раздался вдруг из будки голос раненного зверя.

- Ты последи за ними, я сейчас вернусь, - бросил Митяня Шурику и пошел к машине.

- Где бутылка, я спрашиваю?!

Митяня залез в будку. Рыжий вертел перед носом ведро, в котором вчера ночью оставлял водку.

- Какая бутылка, Сашок?

- Ты, старый, дурачком не прикидывайся. Я только что тебе говорил про бутылку, которую в ведро положил.

- РќСѓ?

- Что ну? Тут только стеклышки какие-то. Все пальцы порезал.

- Значит, разбилась твоя бутылка. А пальцы зеленкой надо, а то гангрена будет.

- Зубы мне не заговаривай, дед. Как она могла разбиться? Отчего?

- Мало ли отчего. Хотя бы от тряски. Ты же машину водишь, как оглашенный. То шлепнешь, то ляпнешь. Вот она стукнулась горлышком о стенку ведра и капут. Стекло оно, сам знаешь, вещь хрупкая.

Митяня не видел в темноте лица Рыжего, но и так было понятно, что тот вот-вот расплачется от обиды. Он держал в руках горлышко бутылки и не мог поверить в это несчастье.

- � что теперь делать?

- Другую купим. Приедем в поселок и купим.

- Я же обещал мужику. Он только ради этого там крутится под дождем. Он же меня падлой будет считать.

- Отдадим деньгами.

- На хрена ему твои деньги! У него свои есть. Где он сейчас купит? Ночь кругом.

- Чего ты на меня орешь?! Я, что ли, твою бутылку выпил?!

- А кто?!

- РќРµ СЏ.

- Значит, Сиплый. Я сейчас пойду ему морду раскрою.

- Тише ты, - старик схватил Рыжего за плечо. - Видишь же, что разбилась она. Значит, никто не виноват. Несчастный случай, - голос у Митяни был такой, словно он укладывал в кроватку маленького ребенка. - �ди спать. Я сам с трактористом разберусь. Для меня с трактористом разобраться, все равно, что тебе бензин из шланга подсосать. Я же сам в молодости помощником тракториста был, так что я все их хитрости знаю наперед. �ди спать, Сашок. Утро вечера мудренее.

- С вами будет мудренее. До утра ничего и оставить нельзя, - Рыжий швырнул со всей силы горлышко бутылки в кусты.

Дождь не переставал. Не усиливался, но и не ослабевал. Земля становилась тяжелее и тяжелее. Виталик от каждой лопаты сгибался все ниже и ниже. Сиплый тем временем работал, как заведенный, вгрызался в насыпь, матерился напропалую, но даже ни разу не остановился отдохнуть.

- Все, монгол, час прошел. Давай лопату, - сказал Митяня и скинул с себя брезентовую накидку.

- �ди, старый, в машину, кости грей на пару с Рыжим, - прокряхтел Сиплый и поддел лопатой огромный ком, но не удержался и чуть не растянулся на скользкой земле.

- Давай лопату, не дури.

- Уйди, дед, не видишь, я на взводе! - с искренней злостью заорал азиат. - Мы вам с практикантом покажем, кто здесь лодырь. Правда, практикант? Даешь, триста процентов за смену!

Виталик не собирался давать триста процентов. Он с нетерпением ждал, когда кто-нибудь предложит подменить его. Но стойкость Сиплого нарушила все его чаяния. Теперь отдать лопату значило нарушить какой-то неписаный закон.

- Давай подменю, - наконец сказал ему Шурик.

Виталик покосился на Сиплого с надеждой, но тот продолжал махать лопатой, словно саблей на государственной границе.

- Потом, - тихо ответил Виталик и повернулся к Шурику промокшей насквозь спиной.

- Ну, как знаете, - махнул на них рукой Митяня. - Все равно мое мнение о тебе, монгол, не изменится. Лодырем ты был, лодырем и останешься.

- А я чихал на твое мнение!

Еще до рассвета они вместе с "белорусом. пробили в насыпи тоннель в два с лишним метра шириной. Осталось только чуть расширить его, чтобы вахтовка могла свободно проехать.

Сиплый не отдал лопату до самого победного конца. К Виталику, на счастье, вовремя подошел Митяня.

- Ну-ка, практикант, покажи руки, - сказал он.

- Зачем?

- Давай показывай без разговоров. Тоже мне тут разговаривать научился со старшими. Сиплого наслушался? Он тебя научит.

Виталик нехотя вывернул наружу ладони. Мозоли на его руках уже давно были содраны и кровоточили. Митяня посмотрел на них и поморщился.

- Быстро в машину! - рявкнул он. - Быстро! Шурик, возьми у него лопату. Еще один герой тут выискался. Сначала инструмент научись держать, а потом геройствуй. Ладно, этот придурок нерусский, с него спрос маленький, но ты же серьезный с виду парень, в институте учишься. Нашел с кого пример брать. Быстро в машину! Возьми в красном рюкзаке аптечку и густо смажь зеленкой. Я потом проверю. Попробуй только...

- Надежда, мой компас земной, - выдавил из себя Сиплый, тяжело дыша. - Вот он, родимый. Добрались. Слышь, старый, добрались. Гитлер капут! Встреча на Эльбе!

В пробитой щели скользнул встречный луч от фар трактора.

- Как тебя зовут, добрый человек? - Митяня заискивающе засеменил к вылезшему из машины трактористу, когда все было закончено. Он приготовился к неприятному разговору.

Тракторист поправил козырек картуза на голове, суетливо вытер руку о робу и протянул ее для пожатия. Это был маленький мужичок с большим улыбающимся ртом и наивными, добродушными глазами.

- Василий я, - тракторист переступал с ноги на ноги и как будто бы смущался чего-то - то ли имени своего, то ли грязной робы, то ли этой ситуации.

- Здорово ты, Василий, грязюку нашу раскидал. Машина у тебя зверь, хотя с виду не скажешь про нее. Я на таком "белорусушке. тоже много попахал в свое время, но не думал, что он на такое замахнуться может. До утра не чаяли закончить. А ты вона как. Благодарность тебе большая от всей геофизической нации. Если бы не ты...

Неказистый Василий заулыбался еще шире. От этой улыбки даже на шее проступили морщины. Годов ему было не меньше, чем Митяне. Всю жизнь Василий проработал трактористом в колхозе. Никогда не увиливал от работы, делал без пререканий всё, что начальство говорило. � то, что прямо не говорило, но подразумевало, он тоже делал. Награды особой за это не ждал, разве что вот такого искреннего пожатия руки. Поверх других Василий никогда не лез и звезд с неба не хватал, потому что понимал, что не каждому дано, а ему и подавно до них не дотянуться. В компании он охотно слушал других и покорно разделял любую точку зрения - лучшего слушателя и придумать было нельзя. Обиды Василий прощал сразу - молча прощал, за благодарность был втрое благодарен. Когда Рыжий остановил его посреди дороги, у него даже мысли такой не возникло, чтобы отказать. Он до ночи копал яму под фундамент для новой фермы, после чего поехал на заправку, чтобы утром зря время не терять. Тут его Рыжий и перехватил.

- Далеко? - спросил он Рыжего.

- Километров десять, - соврал тот.

- Солярки может не хватить, - честно признался Василий.

Рыжий подумал, что с ним торгуются, и намекнул на бутылку пшеничной, которую спрятал еще вчера вечером в будке вахтовки.

- Давай доедем до заправки, а оттуда прямо к вам, - предложил Василий, пропустив мимо ушей намек.

Он и сейчас, когда все было закончено, даже не думал про награду, но Митяня начал первый оправдываться:

- Ты знаешь, Василий, - замялся он, - тут такое неудобство произошло. Водки у нас с собой нету. Сейчас нету.

Василий улыбался, глядя Митяне в глаза, молчал и будто ничего не понимал. Митяня чувствовал себя последней сволочью и мысленно клял Сиплого. Он решил ничего не придумывать, а сознаться, как все было на самом деле.

- Мы давеча выпили крепко. Сам понимаешь, с утра встали, нутро горит, надо было опохмелиться, а тут бутылка под руки попалась...

- Да нешто ж я не человек. Брось, - Василий махнул рукой, достал пачку папирос, протянул Митяне. Тот отказался.

- А Рыжий не виноват. Он не знал, что мы ее выпили. Он бутылку еще вчера сховал в ведре. Представляешь, охальник какой, думал не найдем. Мы ее без него выпили. Если бы знали, что такое дело, разве бы мы посмели. Хочешь, деньгами возьми? У меня немного есть, - Митяня полез во внутренний карман брезентухи.

- Да ну брось ты. Нешто я не человек. Так бы вы сидели тут сиднем, а у меня техника...

- Ты уж извини, - твердил как заведенный Митяня. - Нехорошо получилось. Пошли хоть погреешься с нами.

- Мне на ферму пора. Уже светает. Нешто я не понимаю. Сам бы, если такое дело...

- Вот же напасть какая, - вслух подумал Митяня, когда трактор Василия уехал. - � ведь как назло мужик хороший попался. Другой кричать бы стал, а этот... Как не хорошо получилось. Все из-за монгола, подлюки.

Митяня вернулся к машине с явным намерением спустить собак на Сиплого. Самых лютых собак...

В будке было уже тихо. Азиат закутался в брезент и сразу заснул. Замученный практикант свернулся на полу калачиком, приткнулся к спине Сиплого и тоже посапывал. Только Шурик еще не спал. Он приподнял край панамы, когда Митяня влез в фургон.

- Дрыхнут, - разочарованно произнес старик, увидев эту идиллию. - Ну, тогда ладно. Завтра будем говорить. Ты-то чего не спишь? Спи. За Командира не беспокойся. Ничего с ним не случится. Не таков наш Командир. К рассвету вернется.

На самом деле старик тоже беспокоился о Ткаче. Пока они с оползнем воевали, он на время забылся, а теперь тревога снова ожила. Без серьезной причины Ткач задержаться не мог. Раз сказал, что до вечера будет, значит должен быть. Командир пустых обещаний никогда не давал.

Митяня лег на свое место, но заснуть никак не удавалось. Мысли всякие лезли в голову. Толстопузый этот на своем самосвале гоняет так, что не дай Бог. � рация как назло не работает. Как быть, если с Командиром что-то случилось?

- Шурик, - позвал он.

Шурик не ответил. За бортом слышалась хилая капель. Дождь заканчивался.

День третий

Митяня спал плохо, урывками. Тревожные мысли не давали организму полностью отключиться. Наконец он устал переворачиваться с бока на бок, встал, переступил через спящие тела и вышел из будки.

Солнце еще не показалось над склоном. Оно только чуть обагрило тонкую линию между небом и извилистой кроной леса на противоположном берегу реки. Листья деревьев едва трепетали на легком ветру, сбрасывая с себя последние капли ночного дождя. В ветках начинали гомонить утренние птицы.

Старик обошел вахтовку по кругу, стряхнул комок грязи с фары, по-хозяйски обтер рукавом зеркало.

- Совсем запустил машину, дармоед, - проворчал он про себя. - Пока носом не ткнешь, сам не догадается...

В это время из-за поворота на дороге показался Ткач. "Слава тебе, Господи., - облегченно вздохнул старик. Он за эту бессонную ночь чего только не успел подумать. Все же Шурик не зря молился.

Командир шел неторопливо, засунув руки в карманы. Митяне издалека показалось, что он улыбается. Может быть, он даже насвистывал себе под нос какой-нибудь беззаботный мотивчик. Видеть Командира таким блаженным старику еще не приходилось. Первый импульс облегчения сменился в его сердце еще большей тревогой. Не иначе беда какая-то приключилась.

- Я смотрю, у вас тут дождик прошел? - весело спросил Ткач.

- Прошел, - хмуро ответил Митяня, продолжая протирать зеркало, будто ничего не случилось. - А у вас разве не прошел?

- Ни капли! Там, за подъемом, небо всю ночь было звездное.

Подозрительным казался Командир. Улыбаться он, конечно, не улыбался и не насвистывал вовсе, но все равно в его лице что-то было не так, как всегда - наверно, вот это беспричинное радушие в глазах. Будто он что-то понял в своей жизни за то время, пока отсутствовал, и стало ему от этого легко. А рубашка на груди, между прочим, надорвана, и ссадина на скуле - это Митяня сразу отметил. Темнит Командир. Что-то случилось, а он темнит.

- Сами, значит, управились, - сказал Ткач, взглянув на разобранный завал.

- Управились.

- Ну а чего ты тогда такой мрачный, дед?

- Ты, зато, больно веселый. Где ты был, Командир? Мы тебя с самой ночи ждем. Где бульдозер?

- Ты прямо как ревнивая жена... Не дали мне бульдозер. � депешу начальству я не отправил. В общем, вроде бы и без пользы прокатился, но я так не считаю. Польза какая-то была. А ты как думаешь?

- Ничего я не думаю. � ничего я не пойму. На кой тогда ездить было, раз бульдозера нет? � почему ты пешком вернулся. Я думал, тебя привезут обратно, как человека. Ты где был?

- Там, за подъемом буровая бригада работает. Мы до нее совсем немного не доехали.

- � что же в этой бригаде не нашлось бульдозера?

- Лучше и не спрашивай, дед.

- � привезти они обратно не могли? Куда же это годится, отправить человека одного, в горах, пешком, ночью.

- А какая разница, старый? Это даже лучше, что пешком и ночью.

- Не нравишься ты мне, Командир. Что-то у вас все-таки случилось с этим толстопузым?

- Ничего не случилось с этим толстопузым. Все отлично с этим толстопузым.

Ткач сел на траву у края дороги, снял свои шипованные ботинки и стал разминать пальцы ног, потом потянулся до хруста в лопатках, крякнул с удовольствием.

- Если бы ты знал, дед, как хорошо в горах ночью. Красиво. � воздух! Воздух, как минеральная вода из холодильника. Звезды. Тихо. Только камешки под ногами хрусть-хрусть, да река где-то внизу журчит. Я сначала бегом бежал, чтобы пораньше к вам успеть, а потом подумал, зачем все это нужно? Ничего не изменится, если я приду часа на два позже. Может быть, больше такой возможности пройти по горной дороге ночью у меня не представится.

- Беда, - Митяня с искренним беспокойством покачал головой. - Может, тот толстопузый тебя обидел?

- С чего ты взял? Посмотри на меня, разве я похож на обиженного?

- Да кто тебя знает. Темнишь чего-то.

- Не волнуйся, старик. Все у меня нормально. Просто такое мгновение.

- Чего?

- Мгновение, говорю. Бывают в жизни такие мгновения, когда сам себя не узнаешь. У одних это минуты слабости, у других прозрения, у третьих еще что-то.

- Беда.

В это время проснулся Рыжий.

- А чего это вы тут воркуете, как голубки влюбленные?

Он вылез из машины, почесал голую грудь, сел рядом с ними на корточки.

- Ну что, старый, вопрос с водкой уладил?

- �ди зенки промой сначала, а потом разговаривай.

- Что за вопрос, что за водка? - поинтересовался Ткач беспечным тоном.

- Да ничего. Слушай ты этого шалопая.

Митяня встал, нервно отряхнул штаны. Он и без того обычно по утру не в духе бывал, а тут еще разговор с Командиром разволновал его, да и Рыжий некстати про конфуз с трактористом напомнил.

- Хватит разлеживаться, - буркнул он. - Будить надо остальных, а то так и до обеда проспать можно.

- Чего ты раскомандовался? - возмутился Рыжий. - Командир уже здесь, а ты все никак остановиться не можешь. Ты бы видел его вчера, Командир, какой он важный был. Грудь колесом, ходит вокруг машины, как гусь, приказы отдает налево и направо. Сделайте мне так, да сделайте мне вот так, да разговорчики в строю, твою-раствою.

Старика эти слова и этот ироничный тон окончательно взорвали.

- Не трепись, сопляк! - заорал он на Рыжего. - Вас если в строгости не держать, то никаких дел не будет. Что ты, что Сиплый - два сапога пара. Под дерево лечь и дрыхнуть до обеда, потом поесть и снова дрыхнуть до ужина, вот и все, что вам надо. Носом в грязь не ткнешь, пальцем о палец не ударите. Ты посмотри, какая у тебя машина - вся черная от грязи, уже и не вспомнить, какого она цвета раньше была. Никчемный ты человек, вот что я тебе скажу. Смотреть на тебя тошно.

- Ч-чего ты развопился с утра пораньше? - Рыжий от такого неожиданного наезда даже заикаться начал. - Ч-чего я такого сказал? Командир, хоть бы ты на него повлиял. Невозможно стало работать. Без причины обругает, потом весь день не отмоешься.

Ткач обул ботинки, встал.

- Ладно, мужики, - сказал он примирительно, - хватит скандалить, давайте будить остальных. Умоемся, перекусим наскоро и поедем. Солнце уже поднялось, а нам еще до шоссе час, а то и два пилить по такой дороге.

- Что за шум, а драки нет? - Сиплый тоже выглянул наружу. - Ого, Командир уже тут. Как дела Командир, и чего это на тебе рубах порванный?

- Еще один молодец против овец. Глаза бы мои на вас не глядели, - Митяня с чувством плюнул на землю и пошел в сторону реки.

- Чего он? - опешил Сиплый. - Я разве что-то не то сказал?

- Не обращай внимания, ты что старого не знаешь. На пустом месте заведется, не остановишь. Докопался до моей машины, как прапорщик до дневального...

- Ладно, Рыжий, ты тоже хорош, - сказал Ткач. - Начет машины дед прав.

- Да вымою я эту машину, Командир. Приедем в Карадон, там и вымою. Чего вы все время цепляетесь за нее, будто больше и прицепиться не за что. Лучше бы вспомнили, как я вчера полста километров пешком пёр...

- Мы это тоже помним, и ценим твою самоотверженность. Подъем! - громко объявил Ткач. - Пустые разговоры в сторону, к делу пора. А наше дело, как известно...

- ... правое, враг будет разбит, - бодро продолжил Сиплый. - Практикант! Пора вставать! Шнеля, шнеля, Практикант Практиканыч.

"Осталось шесть дней., - Виталик мысленно сорвал с календаря еще один лист и стал выпутываться из брезента, которым его кто-то заботливо накрыл ночью. "Ждать, значит терять. Действовать, значит находить., - вспомнилась ему фраза, сказанная когда-то отцом. Его отец, пока Виталик жил в родительском доме, говорил очень много подобных афоризмов, и какие-то из них иногда всплывали в памяти по тому или иному случаю.

Виталик родился и закончил среднюю школу в большом городе Н на юге центральной России. Его отец - Владимир Юрьевич Носов - был одним из самых уважаемых людей не только города, но даже всей области. Он преподавал высшую математику в местном университете, однако его жизненные интересы и таланты распространялись гораздо дальше за пределы этой сухой науки. В.Ю. Носов был директором общества "Подрастающее поколение., почетным членом "�сторического клуба., председателем философских прений, которые проводились ежемесячно в стенах университета. Также он был регулярным автором регулярной колонки "Былое и думы. в центральной газете "Н-ский рабочий., читал лекции по воскресеньям в заводском дворце культуры, увлекался стоклеточными шашками, собирал деревянные ложки. В.Ю. был очень занятым человеком. Он был волевым, целеустремленным и разносторонне развитым человеком. Друзья то ли в шутку то ли всерьез называли его "наш Н-ский Гераклит..

Виталик был единственным и довольно поздним ребенком в семье Носовых. Когда он родился, его матери - Ксении Петровне - уже перевалило за тридцать, а отец отпраздновал сорокалетний юбилей буквально за неделю до того, как забрал свою жену из роддома.

Во время беременности Ксения Петровна тайно от мужа ждала девочку, поэтому все семнадцать лет, пока Виталик жил в родительском доме, она обращался с ним, быть может, чуть ласковее и требовала от него чуть больше доверия, чем это принято в отношениях между матерью и сыном. Она была бы еще ласковее и требовала бы еще больше доверия, однако свои чувства ей приходилось все время сдерживать, потому что В.Ю. не терпел "сюсюканий. и пресекал на корню любые попытки Ксении Петровны лишний раз подтереть сыну носик или плотнее закутать его в шарф.

"Никогда не расслабляться. - это был самый главный девиз В.Ю. Под этим девизом прошло все детство и отрочество Виталика. Отец крайне ревностно заботился о том, чтобы его сын никогда не чувствовал себя в полном комфорте. Для этого у него была разработана целая система, отдельным элементам которой, возможно, позавидовали бы даже спартанцы.

Вообще у В.Ю. было множество разных других девизов. Многие из них он активно пропагандировал в своих статьях в "Н-ском рабочем. и на лекциях в университете, но основная их масса обрушивались на его родного сына. В.Ю. любил наставлять и поучать Виталика в любое удобное и неудобное время: за завтраком, обедом и ужином, перед сном и ранним утром (будильник в доме Носовых звонил не раньше шести утра даже в выходные). С пеленок Виталик вынужден был слушать эти проповеди, в которых каждая фраза будто специально произносилась для будущих цитат в чьих-нибудь диссертациях. У В.Ю. была очень правильная дикция и безупречная логика. За ним можно было ходить с блокнотом и писать его речи набело, после чего сразу публиковать их без какой бы то ни было редактуры.

"Тебе повезло, сын. У тебя есть большой стартовый капитал., - говорил отец Виталику, когда тому было всего семь лет. Под выражением "стартовый капитал. он, вероятно, понимал свой авторитет в городе и свои связи в научных кругах, но Виталику в его малолетнем возрасте это было еще невдомек, и поэтому он покорно смотрел своими невинными глазами в рот отцу и изображал внимание.

"Я не желаю, чтобы все вокруг говорили - вот сын Носова, и в связи с этим делали тебе поблажки. Никогда не расслабляться! Никогда! Ты должен сам открыть себя миру и сам себя преподнести так, чтобы все говорили мне вслед - вот идет отец Носова. Для этого надо трудиться, трудиться и еще раз трудиться. Везение и поблажки развращают. Даже в Библии написано: входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель..

Эта речь произносилась накануне той осени, когда Виталик должен был пойти в первый класс. �з всего сказанного следовало, что Виталику не будет сделано никаких преференций, и что его отдадут не в специальную школу с уклоном на английский язык, как того хотела Ксения Петровна, а в обыкновенную десятилетку в соседнем квартале.

"Но, Володя, - мать пробовала робко возразить, - там дети уже в пятом классе курят и неприлично выражаются, а директор школы не совсем честен на руку. Об этом весь квартал говорит..

"Хватит пустых разговоров!. - оборвал ее отец, хотя Ксения Петровна не успела сказать и десятой части тех слов, которых наговорил он. На этом прения закончились, и первого сентября Виталик пошел в самую обыкновенную школу, где иностранный язык преподавался на уровне "со словарем..

"Бесперспективность. Виталика была видна уже с самого раннего возраста. Он не выделялся теми качествами, которые хотел в нем видеть отец (и которые в самом В.Ю. процветали буйным цветом).Несмотря на ежеутренние обливания холодной водой, сеансы трудотерапии, насильное чтение классиков русской и зарубежной литературы, занятия по риторике и логическому мышлению (все это было лишь частью мероприятий предусмотренных лозунгом "не расслабляться.), Виталик уступал даже самым заурядным соседским детям по физическим и умственным способностям. В нем не было воли, смелости и оригинальности мысли. В нем отсутствовала отцовская любознательность и целеустремленность. Он не умел задать интересный вопрос, как не умел остроумно ответить на вопросы других. Это был тихий мальчик с врожденным пиелонефритом, не имевший видимого интереса ни к чему на свете. Он всегда внимательно слушал отца, но по выражению его широко раскрытых глаз нельзя было понять, что он на самом деле думает по поводу услышанного.

В. Ю. иногда заставал сына за тем, что тот просто смотрел в окно, положив подбородок на свой кулачок. Это бесило отца. Он понимал, что его собственный заряд никоим образом не передается сыну, а поэтому увеличивал нагрузки, но результат был тот же. "Как можно быть такой амебой! - иногда срывался В.Ю. на упреки, когда Виталик был уже постарше. - Мечтай, не мечтай, а лежа на диване ни одну мечту реализовать невозможно. Лучше быть подлецом, но убежденным подлецом, чтобы подлость делать по воле собственной идеологии. Страшнее быть таким, как ты, и плыть по течению.. Виталик не отвечал, он смотрел в пол, и, по всей видимости, даже не слышал отца. В.Ю чувствовал себя бессильным что-либо изменить...

Дети, подобные Виталику, обычно становятся объектами обидных насмешек, тычков и оплеух со стороны ровесников. Однако Виталика такая участь миновала. Вернее, в любой новой среде, куда ему приходилось попадать, взаимоотношения с коллективом начинались именно с насмешек и тычков, но этот период длился очень недолго. Через какое-то время его оставляли в покое. Причина этого заключалась в том, что любая агрессия против Виталика не находила здесь почвы для своего удовлетворения. Ведь любая агрессия ждет ответной реакции - контрагрессии, затаившейся обиды или мольбы о прощении. Виталик же всегда был абсолютно безответен. Он не обижался, не заискивал перед обидчиком и не пытался ответить оплеухой на оплеуху, так что пропадал всякий интерес лишний раз обращать на него внимание. Он терпел людей, но вряд ли любил их. Терпение породило равнодушие.

Такое же равнодушие проявлялось у него и по отношению к учебе. Если ему грозила двойка, он не прятал дневник под парту и не просил о пересдаче. � уж тем более Виталик никогда болезненно не реагировал на упреки учителей в духе: "У такого отца и такой-то сын.. Он словно был смазан гусиным жиром и любое внешнее воздействие стекало с него и не оставляло никаких отпечатков.

При таком безразличии к учебному процессу и наукам можно сказать, что школу Виталик закончил довольно неплохо - в его аттестате была всего одна тройка (по математике!). Однако никто из учителей не рискнул бы, положа руку на сердце, сказать, что у этого мальчика есть способности по какому-нибудь предмету. Конечно, если бы сам В.Ю. спросил их об этом, они бы как-нибудь сгладили формулировку, но между собой давно уже убедились в справедливости правила, что на детях гениев природа отдыхает.

Впрочем, способности Виталика в науках меньше всего ставились ему в вину. "Абсолютная безлюбознательность и стопроцентная безынициативность., - так охарактеризовала главный недостаток Виталика его классная руководительница на одном из родительских собраний. В.Ю готов был провалиться сквозь землю от этих слов, хотя для него это заявление не было большой новостью. Домой после собрания он пришел рассвирепевшим.

- Ты, наверное, думаешь, что будешь до самой старости прятаться за моей спиной! - накинулся он на сына. - Не получится! Я тебе не дам такой возможности. Как только окончишь школу, сразу отправишься на вольные хлеба. Такова моя воля!

- Владимир, опомнись. Что ты говоришь? - все также робко пробовала заступиться Ксения Петровна. - Он же еще совсем мальчик. Он твой сын...

- �менно потому, что мой сын! Я не хочу плодить Обломовых...

Отец сдержал свое слово. На следующий день после того, как Виталик получил аттестат, В.Ю. позвал его к себе в кабинет.

- Ты едешь в Москву, - безапелляционно заявил он. - Будешь учиться в геологоразведочном институте. У меня там работает очень хороший знакомый, я с ним уже договорился, хотя это и не в моих правилах. Тебе даже не придется сдавать экзамены. Это хорошая мужественная профессия. Она тебя многому научит...

Это был единственный случай, когда В.Ю. о чем-то "договорился. за своего сына. Он отступил от своих принципов только потому, что не был уверен в способности Виталика самостоятельно поступить в этот институт. На самом деле отец мечтал отдать Виталика в военное училище, но у него не было ни одного знакомого ни в одном из военных училищ страны, к тому же вряд ли были какие-то шансы стать хорошим военным у такого тщедушного паренька с врожденным пиелонефритом и подростковыми физическими данными.

Мать не смогла повлиять на своего мужа. Она была поставлена перед фактом. Единственное, что ей было позволено сделать - это уложить чемодан Виталика так, как ей того хотелось бы. Чемодан получился такой тяжелый, что Виталик его еле поднял. Зато в нем был запас вещей, который мог бы обеспечить полную автономию в любой непредвиденной ситуации. Мать положила туда даже небольшой утюг, не говоря уже о носках, свитерах и шарфах.

До вокзала его никто не провожал. На этом настоял отец. Он считал, что длинные проводы - это плод сентиментальный, а сентиментальные плоды - это зло.

- Береги себя Витасик, - чуть ли не шепотом произнесла Ксения Петровна, поцеловала сына и украдкой сунула ему в карман несколько сторублевых бумажек.

- Ну, хватит влажности, - В.Ю. оттеснил ее от сына, словно от арестанта. - Не на войну отправляется.

Он сухо пожал руку Виталика и на прощание сказал несколько слов, которые можно было бы считать редким выражением отцовских чувств, если бы они не были произнесены так чеканно:

- Вы с матерью, конечно, считаете меня черствым и бессердечным человеком. Это не правда. На самом деле я тебя люблю.... По своему люблю. Просто я глубоко уверен, что из двух путей правильным является тот, который сложнее. Трудности ведут к созиданию, а поблажки и подарки судьбы к деградации. Я не очень верю в Бога, но если бы верил, то молил бы его о том, чтобы твоя жизнь сложилась как можно тернистее. Поверь моему опыту - расслабишься на секунду, жалеть об этом будешь всю жизнь...

С тех пор прошло почти пять лет. Прощальные слова отца стали для Виталия то ли пророчеством, то ли проклятием. Три года, проведенные в институте, и два года армии были наполнены вечными неприятностями, недоразумениями и нелепостями - маленькими и большими, смешными и не очень. Но они - все эти неприятности - не возымели того эффекта, на который рассчитывал В.Ю. Неудачи не сделали его сына борцом - таким, каким был сам В.Ю. Напротив, они превратили Виталика в неисправимого флегматика. К началу своего третьего десятка лет Виталик стал принимать каждый выпад судьбы, как нечто само собой разумеющееся, и не предпринимал никаких действий для того, чтобы хоть как-то облегчить свое положение. Он подчинился правилу трясины - чем большие трепыхаешься, тем быстрее утонешь. Любому действию Виталик предпочитал терпеливое ожидание, зная по опыту, что новая неприятность не вечна, она скоро будет забыта, чтобы уступить место очередной.

Как только вахтовка тронулась с места, Ткач сразу уснул, прислонившись головой к стеклу, и проспал больше часа, пока они не добрались до шоссе. Рыжий, пользуясь моментом, все это время рассказывал армейские истории. Для него было совершенно не важно, что никто его не слушал. Главное, чтобы голос чей-то звучал, пусть даже и свой, иначе разморит усталость прямо за рулем, и тогда жди беды. После того случая в армии, когда он, заснув, наехал на машину генерала, Рыжий очень боялся тишины в кабине.

Машина убаюкивающе переваливалась с бока на бок на размытой дороге, брызгала во все стороны грязью, обдавая мутной водой стекла вахтовки и листья редких кустов у реки. В будке тоже все спали. Митяня долго ворочался на своем лежаке, кряхтел, думая о своем, но и он перед выездом к шоссе утих. Ему уже стала явно грезиться старуха. "Опять ты своими сапожищами нагрязил тут, - ворчала она, махая веником, - сколько раз говорила, вытирай ноги в пороге.. "Не бухти., - хотел по-хозяйски ответить ей Митяня и еще пристукнуть по столу, но в это время машина резко остановилась, задребезжало пустое ведро в проходе, громко хлопнула дверца кабины. Все остальные продолжали спать, но нежное стариковское чутье растормошило Митяню. Он открыл глаза.

- Командир, проснись. У нас беда, - Рыжий потряс Ткача за плечо.

- Что такое?

Ткач несколько секунд не мог взять в толк, где он находится. Сознание так глубоко опустилось в небытие, что реальность в первое мгновение воспринималась сном.

- Беда, Командир, - повторил Рыжий.

- Опять беда, - Ткач протирал глаза, еще хватаясь мыслями за приятное сновидение. - Что же ты за человек у нас такой бедовый.

В будке тоже началось шевеление. Митяня спросонья по обыкновению разворчался и своим ворчанием разбудил остальных. "Да ну тебя, старый., - отмахнулся от него азиат. "В окно посмотри, если мне не веришь, урюк узкоглазый.. Сиплый застонал, протер глаза и приподнялся, чтобы только отвязаться от старого брюзги.

- Да вы только гляньте, мужики, какая краля тут у нас! - присвистнул он, глядя в окно. - Где таких только берут? Практикант, ты глянь на нее.

Вахтовка остановилось у самого выезда на шоссе. Рыжий даже как следует не успел вырулить на прямую. Невдалеке, на обочине пылился милицейский мотоцикл с коляской, а возле него прохаживалась со строгим видом молодая дамочка в погонах старшего лейтенанта. Лет ей было не больше двадцати-двадцати двух - видать, только-только из училища. Форма еще не успела обтрепаться и была ладно подогнана под ее довольно неплохую фигуру, тщательно отглаженная пилотка сдвинута чуть-чуть на бок, сапожки аккуратно подвернуты, через плечо свисает короткоствольный автомат. На этих хрупких плечиках автомат казался безобидным аксессуаром, вроде дамской сумочки.

В коляске мотоцикла сидел еще один милиционер - мужчина крупной комплекции и с унылым выраженим на обрюзгшем лице. Мужчина был в звании старшины и, по всей видимости, чувствовал себя очень неуютно в подчинении молодой девчонки. Ему хотелось спрятаться от своего стыда, поглубже втиснуться в коляску и отмахиваться от всех ее приказаний, но размер его тела не позволял ужаться больше ни на миллиметр. Дамочка же, напротив, всем своим видом старалась подчеркнуть, что в данной ситуации все зависит только от нее, что только она имеет такое право - казнить и миловать.

- Я долго еще буду ждать? - крикнула она в направлении вахтовки.

- Одну минутку, - ответил Рыжий.

- Что ты опять натворил? - спросил Ткач, придя в себя и оценив обстановку. - Скорость превысил?

- Хуже.

- Что может быть хуже?

- Я путевой лист потерял.

- Как это потерял? Когда?

- Не знаю. Она меня остановила. Я вышел. Тары-бары, говорю, хорошая погода. Думаю, деваха не стрелянная, вроде нашего практиканта, я сейчас ей голову быстренько задурю. А она сразу в оборот: ваши, говорит, документы предъявите, пожалуйста. Я ей еще раз - как дела, милая? А она пальчиком по дулу автомата - щелк, и снова - ваши документы. Я по карманам шасть, а там нет ничего: ни прав, ни паспорта, ни путевого листа. � в машине уже обыскал, нет нигде.

- � прав нет?! Ты в своем уме?

- Наверно, когда ночью за бульдозером шел, потерял. Они у меня в нагрудном кармане были.

- Ты вообще соображаешь, что натворил?...

- А что еще ждать от такого паразита, - встрял вылезший из будки Митяня.

- Я последний раз спрашиваю, а потом стреляю по колесам, - предупредила дамочка и скинула автомат с плеча.

- Чего ей надо? - спросил Ткач.

- Старшего требует.

- Зачем?

- Не знаю. �ди, поговори. Скажи, что нам на Карадон срочно надо, что мы геофизики, что документы остались у начальника экспедиции.

- Ты меня не учи. Сам знаю, что сказать. Лучше еще раз проверь все углы. Завалились, наверно, твои документы за сиденье или еще куда-нибудь. Вечно у тебя бардак.

- Во-во, никакого порядка, - подхватил Митяня.

Ткач выпрыгнул из кабины, оправил брезентовую куртку в поясе, обтер с лица остатки сна и направился к мотоциклу. Главное правило при разговоре с представителями власти - не показать волнения и перехватить инициативу в собственные руки. Тем более если этот представитель власти такой миловидный и такой внимательный к своей карьере. То, что дамочка спит и видит себя первой женщиной министром внутренних дел, Командир не сомневался. Ткач довольно хорошо знал женскую психологию и несколько лет назад считался поселковым Дон Жуаном. С его опытом достаточно было бросить один только взгляд. Этот тип женщин довольно редок в такой глуши, но все же встречается и здесь. Схема ведения разговора с ней ему была примерно ясна.

- В чем дело, барышня? - спросил он как можно строже, чтобы сразу задавить девчонку своей представительностью.

Но девчонка чихать хотела на его представительность. Она была при исполнении, на ней новенькая форма и автомат с тридцатью боевыми патронами в магазине.

- Давайте сразу договоримся, что я вам не барышня, - предупредила она и демонстративно покосилась на три маленькие звездочки на своих погонах.

- �звините, товарищ старший лейтенант. Сразу не разглядел. Так в чем же дело? - Ткач смягчил голос, но взгляд его по-прежнему был такой, словно у него у самого под брезентухой были спрятаны погоны и как минимум полковничьи.

- А дело в том, что если вы сейчас не предъявите мне путевые документы, придется вас задержать до выяснения. Вы, кажется, старший в этой компании?

- Давайте договоримся сразу, что мы не компания, а отряд. Мы геофизики, направляемся на работу, и через пять часов должны быть на месте. Если этого не произойдет, то сорвется очень крупный международный проект, и вы в этом будете виноваты. Много людей не получат зарплату, дети останутся голодными и так далее.

- Слезу выпрашивать будете в другом месте, - дамочка и глазом не повела. - Предъявите путевые документы, и не придется никого ни в чем обвинять.

Она даже голос не повысила и по-прежнему была невозмутима. Ткача это начинало раздражать. Он не ожидал такой стойкости со стороны двадцатилетней девчонки, почувствовал, что теряет терпение, и постарался взять над собой контроль.

- Послушайте, товарищ старший лейтенант, я же не первый раз езжу по этой трассе. Бывало и такое, что забывали мы документы в поселке. Не часто, но бывало. Всякое случается в нашей жизни - спешка, собирались впопыхах, еле успели аппаратуру сложить, не то что документы. Никогда и никто еще нас не задерживал и не срывал наши работы. Никогда. Никто. Потому что все ваши коллеги на этой трассе знают нашу машину, как облупленную. А вас я, кстати, в первый раз здесь вижу. Вы из области? Что-то серьезное случилось?

- Что-то серьезное случилось, но вас это не касается, - спокойно ответила она. - От вас требуется одно - предъявить документы. Я жду еще пять минут.

- Вот же чертова кукла, - Ткач пошевелил губами.

- Что? - навострила уши дамочка.

- Нет, ничего. Поймите вы меня, у нас работа. Важная работа.

- У нас тоже работа и не менее важная.

- Не можем же мы возвращаться назад в поселок только из-за того, что забыли документы.

- Если понадобится, то и возвратитесь. Семенов, дайте рацию.

Девушка требовательно посмотрела на старшину. Тот лениво стал расстегивать китель, долго копошился под полой. В сидячем положении ему не удалось достать то, что он хотел, тогда старшина кряхтя вылез из коляски и, наконец, снял с пояса портативную рацию и протянул ее своей начальнице. По всей видимости, дамочка его тоже уже давно допекла своим неуемным рвением молодого начальника. Ткач перехватил его сочувствующий взгляд. "Что, не сладко? - говорил взгляд старшины. - А некоторые вынуждены каждый день такое терпеть..

- Она иногда не контачит, потрясите ее, товарищ старший лейтенант, - слово "старший. Семенов произнес с особенным акцентом. Ему, наверно, однажды тоже было указано на вид, что не "барышня..

- Что вы собираетесь делать? - спросил Ткач.

- Я запрошу районное отделение насчет вас. Сообщу им ваши номера. Если вас действительно, как вы говорите, знают в нашем ведомстве, как облупленных, начальство обязательно распорядится отпустить вас, и тогда можете ехать на все четыре стороны.

- А если...

- А если нет, то извините. Придется принимать меры.

- Какие меры? У нас работа...

- Подождите секундочку, сейчас все узнаете.

Дамочка нажала кнопку на рации, подула в нее, потрясла, снова подула, постучала пальцем - все было напрасно. Рация молчала.

- Это что такое? - она строго посмотрела на старшину.

- Я же говорил, не контачит, - буркнул тот и тоже принялся дуть, трясти и стучать.

- Дайте-ка я, - предложил Ткач.

Все остальные наблюдали за ними издалека. Митяня вполголоса ворчал на Рыжего, обзывал его бестолковым паразитом, говорил, что на месте Командира он давно бы его выгнал из отряда в три шеи, что нахлебались мы с тобой, патлатый шалопай, по самое темечко. Сиплый довольно похихикивал, поддакивал при случае, но и его старик не забыл несколько раз лягнуть резким словцом.

- Шурик, - позвал Ткач и поманил пальцем.

Тот поднял панаму с глаз.

- �ди скорее, засоня бородатый, Командир тебя зовет, - дернул его за рукав Митяня.

Шурик встал с земли, отряхнул штаны и подошел к мотоциклу.

- Еще одна по твою душу, - Ткач протянул ему милицейскую рацию. - Посмотри, может, определишь неисправность на глазок.

- Что значит, "еще одна.? - дамочка прищурила свои хорошенькие глазки.

- Наша рация тоже вышла из строя, третий день не можем с экспедицией связаться, - объяснил Ткач.

- У вас есть рация? - она переглянулась со старшиной.

- А что тут такого? У нас профессия такая. У всех геофизиков имеется рация.

- Если уж на то пошло, то у всех геофизиков имеются документы. Без документов да еще при наличии рации вы не геофизики, а подозреваемые личности, которых я обязана задержать до выяснения.

- В чем это мы подозреваемые? Причем здесь рация?

- А при том. Два часа назад неизвестными из машины на ходу был обстрелян наш пост на Сураханском перевале. Марку машины мы пока не выяснили точно, но нам определенно известно, что у злоумышленников тоже есть рация. Наши специалисты перехватили их частоты.

- Позвольте, позвольте, - Ткач окончательно разнервничался, рывком расстегнул свой планшет и стал тыкать пальцем в карту. - Сураханский перевал находится в трехстах километрах отсюда и совершенно в другой стороне. Вы же прекрасно видели, откуда мы выехали на шоссе.

- Не надо на меня давить голосом, - осадила его дамочка. - �менно поэтому мы вас и остановили. На той дороге, откуда вы вывернули имеется старая баранья тропа. По ней можно добраться сюда от Сураханского перевала, минуя все наши посты, расположенные на шоссе. Нас со старшиной для того и поставили на этом перекрестке, чтобы контролировать всех въезжающих и выезжающих.

- Барышня, милая, нет там никакой бараньей тропы. Даже баранов там нет. Я вам это авторитетно заявляю. Мы только что оттуда.

- Я вам не барышня и тем более не милая.

Она требовательно кивнула старшине, тот раздраженно засопел и нехотя стал снова копошиться под полой своего кителя, пытаясь достать карту. Милицейская карта оказалась точно такой же, какая была у Ткача, только еще более потрепанная, заклеенная полосками кальки на прорвавшихся центральных сгибах.

- Вот, - дамочка провела аккуратно остриженным ногтем по уже знакомой Командиру пунктирной линии.

Ткач тоскливо проследил за ее пальцем, посмотрел на Шурика, словно искал у него помощи, но тот продолжал с несвойственным ему любопытством крутить портативную рацию. С такой электроникой он еще дела не имел.

- Товарищи мои дорогие, - чуть ли не взмолился Ткач, - вы поймались на ту же самую удочку, что и мы. Мы тоже думали, что эта тропа существует, и поэтому свернули позавчера с шоссе, в результате два дня потеряли зря. Нет там никакой тропы, я вам клянусь, ее уже несколько лет как завалило. У вас устаревшие сведения.

- Сказать можно, что угодно, - дамочка сложила карту и отдала старшине. - Нас начальство сюда поставило, значит, тропа там есть. По крайней мере, верить вам у меня нет никаких оснований.

- По-вашему, это умное объяснение?

- Я вас попрошу!..

- Почему-то мне так кажется, что наши проблемы становятся еще проблемнее, - произнес Сиплый, глядя издалека на разгоряченное лицо Ткача. - Командир совершенно разучился разговаривать с людьми, все напролом пытается пролезть. Придется тебе, Рыжий, идти ему на помощь.

- А я-то что сделаю?

- Ты же у нас специалист по женской части. Сам сколько раз хвастался. Смотри, какая красатуля. Как раз по тебе. Ты ей про армию расскажи, про чирей не забудь, спроси, что она делает сегодня вечером. Совмести приятное с полезным.

- Я уже с ней говорил. Бесполезный номер.

- Что так? Никакого секса?

- Да какой там секс. У нее только четвертая звездочка на уме. Бедный тот мужик, кто ей достанется.

- Молчали бы, уроды пустобрёхие! - накинулся на них старик. - На себя сначала посмотрите. Бедная та баба, кому такое счастье попадется. Девчонка все правильно делает. Не терял бы документы, шалопай конопатый, не торчали бы мы здесь.

- Я же не нарочно.

- Еще не хватало, чтобы ты нарочно.

- Рыжий, не спорь с ним, - вступился Сиплый, - не видишь, деду наша милиционерочка в сердце запала. Пусть отведет душу. Ты только, старый, смотри не переусердствуй, а то старуха на том свете тебе последние волосики повыщипывает.

- Ты мою старуху лучше не тронь, хамло узбекское.

- Вот это новость, какое же я хамло узбекское? Мы же договорились давным-давно, что я хамло монгольское или на крайний случай татарское.

- Японская, - Шурик почесал бороду. - Вскрыть бы ее.

- Только вскрывать ничего не надо, - дамочка поспешно выхватила рацию из его рук.

- Вы зря беспокоитесь, товарищ старший лейтенант, - грустно усмехнулся Ткач, - наш Шурик профессионал, он такие рации, как орешки щелкает.

- Вот пусть он вашу рацию и щелкает, если такой профессионал.

- С нашей рацией сложнее. У нас одна деталь потерялась.

- А кто гарантирует, что когда вы вскроете нашу рацию, и у нас тоже деталь не потеряется.

- С вами просто невозможно разговаривать.

- Вот и не разговаривайте. �дите к машине и стойте там. Чтобы все у меня были на виду. А я...

Она не успела докончить начатое повеление. Раздался грохот металла и скрежет тормозов. На шоссе на огромной скорости выруливал уже знакомый геофизикам самосвал. Он накренился на бок, запыхтел, удерживая свою массу в равновесии, и, казалось, что вот-вот завалится на бок на вираже.

- Стой! - закричала дамочка и рванулась наперерез, махая дулом автомата.

Самосвал зашипел компрессорами и остановился. Дамочку закружило в облаке пыли. Подол юбки рванулся вверх, но она успела прихлопнуть его одной ладонью.

Заводной чертыхнулся про себя и стал неуклюже вылезать наружу, зажав в кулаке бумажник с документами.

- В чем дело, мадам? Я разве превысил?

Он тоже привык нападать первым и не ждать, пока на его шею навесят кучу обвинений.

- Старший лейтенант Стопычкова, - одернула его дамочка. - Попрошу ваши документы.

- А вот вам и доказательства, - обрадовался Ткач, разглядев знакомого толстяка в оседающих клубах пыли. - Заводной, скажи им, что баранью тропу завалило оползнем, а то они мне не верят.

У Заводного под правым глазом синел большой фингал. Он посмотрел на Ткача с ненавистью, окинул взглядом красатулю в форме и старшину в коляске, все понял и злорадно сплющил веки.

- Картина Репина "Не ждали., - ухмыльнулся Сиплый. - Смотри-ка, дед, какой сегодня красивый наш толстопуз.

- Кто это? - спросил Рыжий, которому видеть Заводного не довелось.

- Он вчера забрал Командира, а потом Командир вернулся с порванной рубахой. Видать, они там здорово поспорили, - объяснил азиат.

- Замолкнул бы ты, монгол. Тошно слушать. Ля-ля-ля, ля-ля-ля, как бабы, ей Богу.

- А ты, старый, не слушай. �ди лучше на милиционерочку свою поворчи. Она тебя послушает, пожалеет нас, что мы тебя столько лет терпим, и отпустит.

- Тебя, сучок узкоглазый, я прямо сейчас отпущу. Так отпущу, что костей не соберешь. Он меня терпит. Видали вы? Он меня терпит. Это мы тебя терпим за даром. Нам уже ордена выдать пора за такое терпение и молоком каждый день поить за вредность.

Тем временем на переднем крае ситуация накалилась еще пуще.

- Да я его в первый вижу, - нагло заявил Заводной.

- Ты что?! - Ткач оторопел. - Товарищ старший лейтенант, это же Заводной.

- Никакой я не Заводной. Товарищ старший лейтенант не даст соврать. Что у меня в документах написано?

- Котёлкин Семен �ванович, - прочитала дамочка.

- Вот видишь, едят тебя мухи, никакой я не Заводной. � отстань от меня со своей бараньей тропой.

- Как же у тебя язык поворачивается, мордоворот бесстыжий?!

- Товарищ, старший лейтенант, оградите меня, пожалуйста, от нападок этой незнакомой мне личности. Вы меня зачем остановили?

- Посмотреть на ваши документы.

- Вот и смотрите, а от этого оградите.

- Я сама знаю, что надо делать. Вы мне не указывайте, а то сейчас оштрафую за превышение скорости.

- Мы же с тобой вчера за одним столом сидели, - напирал Ткач.

- Не было этого. Врет он. Я его в первый раз вижу.

- Ах ты, харя толстая...

- Товарищ старший лейтенант, он же меня оскорбляет. Уже два раза оскорбил. Примите меры.

- Вот же гад. Это же я тебе вот этот фонарь под глазом поставил. Забыл?

- Не правда это. Я об угол двери ударился. Ночью попить встал и в темноте наскочил. У меня есть много свидетелей.

- Замолчите вы оба!

Дамочка вернула Заводному документы.

- Значит, вы не знаете его? - спросила она, пристально глядя в глаза.

- В первый раз вижу, - не сдавался под этим взглядом Заводной.

- � людей его не знаете?

- Этих, что ли?

Толстяк повернул голову в сторону вахтовки и брезгливо осмотрел стоявших, сидевших, ворчавших, ухмылявшихся ткачевцев.

- Нет. Этих не знаю.

- А баранья тропа?

- Что тропа?

- Ее действительно завалило?

- Не знаю. Я по ней не ездил никогда. Может и завалило, а может и нет. Врать не буду.

- Врать он не будет, - процедил сквозь зубы Ткач. - Твой же разлюбимый бугор говорил вчера, что ее завалило.

- Товарищ старший лейтенант, отпустите, пожалуйста. У меня еще дел по горло. Мне на склад успеть надо за подшипниками.

- Езжайте. Терпения моего с вами уже нет. Только скорость соблюдайте.

- Езжай, езжай, - кивнул ему Ткач. - Я еще к вам как-нибудь загляну, поговорю с тобой и с твоим бугром, а то вчера, видать, не очень убедительный разговор получился.

Заводной хмыкнул, подмигнул Ткачу подбитым глазом и вразвалку пошел на своих коротеньких ножках в сторону самосвала.

- Вот и выходит, что я плохой, а он хороший. Он же врал вам, неужели не видно было? - укоризненно произнес Ткач, когда самосвал уехал.

- У него есть все необходимые документы, и документы эти в порядке. Покажите ваши документы и тоже можете ехать.

- Да если бы мы были бандитами, разве мы с вами вот так бы разговаривали?

- Причем здесь бандиты? Есть конкретное нарушение. Отсутствие документов. Разве этого мало?

- Что вы заладили: документы, документы. Знаете, как это называется? Формализм. В вашем возрасте это особенно стыдно. В вашем возрасте "Алыми парусами. зачитываются, а не букву закона блюдут.

- Вы своим тоном сами настраиваете меня против себя, - спокойно перебила его дамочка и тут же обратилась к старшине. - Семенов.

- Ну, чего? - нехотя отозвался тот.

- Надо осмотреть их машину на предмет оружия.

- Чего ее осматривать? Ясно же видно, что ничего у них нет.

- �сполняйте приказание!

- Приказание, приказание, только и знает, - тихо пробубнил тот и стал снова вывинчивать свое толстое тело из коляски. Пуговицы затрещали на его кителе, автомат съехал с груди и забился подмышку. Он нервно сдернул его с шеи и сунул в люльку.

Было видно по кислому лицу старшины, что, будь его воля, он эту дамочку давно послал бы подальше да еще наподдал бы по мягкому месту, чтобы не воображала. Ему казалось, что все вокруг только и думают о том, как он - старшина Семенов - смешно выглядит рядом с ней, перемигиваются друг с дружкой, перешептываются, кивают в его сторону, шуточки обидные отпускают. Он в каждом встречном взгляде и слове теперь искал тайный подвох, стал подозрительным. Даже собственная жена в последнее время смотрела на него как-то иначе, чем раньше, словно бы и она насмехалась, презирала. Уже несколько дней в их доме отсутствовал покой. Нервы были на пределе, Семенов готов был вспылить по любому пустяку и в любую минуту. Вчера, например, жена пересолила суп. "Пересолила., - справедливо заметил ей Семенов и поморщился. А она в ответ, вместо того, чтобы повиниться или как-то оправдаться, только плечиками пожала - дескать, ну и пересолила, ну и что такого, такому-то размазне и пересолить не страшно. "Ты что меня за дурака держишь? Я, по-твоему, уже пересоленный суп от нормального отличить не могу!. - вспылил он и швырнул в жену ложкой. "На лейтенанточку свою бросайся., - дрожащим голосом сказала жена, встала из-за стола и вышла из кухни. Раньше она себе такого не позволяла. Раньше только глазки опустит, насупится - и все. А теперь самостоятельная стала, отвечать научилась. А с чего бы это? Ясно с чего. Уйду я с этой работы, подумал Семенов.

- �дите к машине и встаньте там, чтобы все были у меня на виду. Резких движений не делать, - приказала дамочка Ткачу и Шурику.

- Может, еще и руки заложить за голову?

- Вы зря грубите. Лучше вам от этого не будет.

- Эх, барышня, барышня. Вроде бы такая симпатичная барышня, а ведете себя..., - Ткач махнул рукой и побрел к машине.

Шурик еще раз вожделенно глянул на милицейскую рацию и пошел за Командиром.

- Ну что? Бедовая баба? - спросил Сиплый, когда Ткач встал в общий ряд возле вахтовки.

- Бедовая, - через вздох согласился Командир.

- А что говорит?

- Осматривать машину сейчас будут.

- Зачем?

- Оружие, наркотики, порнография. Кто-то там нашалил в горах и скрылся, а мы тут как назло попались, да еще без документов, - Ткач исподлобья посмотрел на Рыжего. Тот потупил глаза.

- Врезать бы ему хорошенько, - проворчал Митяня, перехватив взгляд Командира.

- Еще успеем. День долгий.

- Открывайте будку, мужики, будем вас шманать потихоньку, - невесело произнес подошедший Семенов.

- А мы ее и не закрывали, залезай и проверяй. �ли тебя подсадить? - подковырнул Сиплый.

- Чего ты хамишь? - недовольно ответил старшина. - Я, что ли, это придумал. Вон, иди к этой дуре и хами ей, если так нахамить не терпится.

- Семенов, перестань болтать, занимайся делом, - прикрикнула дамочка, стоя возле мотоцикла.

- Видали? А вы хамите. Сам мучаюсь с этой коброй уже вторую неделю.

- Не повезло тебе с начальником.

- Не повезло, - прокряхтел старшина, подтянулся на поручнях и залез внутрь будки.

- Только не очень там шуруди, - крикнул ему вслед Митяня. - У нас каждый предмет на своем месте лежит.

Семенов что-то пробубнил в ответ и принялся за дело.

- А если, например, я сейчас побегу, она стрелять станет? Как вы думаете? - сказал Сиплый, пока старшина ворочал ящики в будке.

- Попробуй, - равнодушно ответил Ткач.

- Тебе лишь бы что-нибудь брякнуть. Брякнет глупость и довольный весь день ходит, будто умное что-то сказал. Ну и беги, ради всех святых. Пусть она тебя пристрелит. Никто даже не ойкнет, нам только лучше будет.

- Вот, что ты за человек, дед? Не приведи судьба с тобой в космос в одной ракете лететь. Ведь помереть можно от скуки. Никакой фантазии у человека, и чувства юмора ноль, только желчь внутри.

- Заткнись, балаболка нерусская, у тебя, можно подумать, этого чувства склад. Глупости говорить - вот и весь твой юмор. У мальчишки семилетнего такого юмора и то побольше.

- Это что такое, мужики? - старшина выглянул из будки и потряс в воздухе штангой магнитометра.

- Ты не очень-то махай этой штукой. Взорваться может, - ответил ему Сиплый.

Рыжий сдавленно хихикнул.

- Я же серьезно.

- � я серьезно. Это противотанковая мина. Одна осталась. Две вчера уже взорвали. Такие же любопытные были, земля им пухом.

- Да не слушай ты его, дурака узкоглазого. Он тебе наговорит. У него язык на месте не держится. Отрубить бы к матери-проматери его язык, вот тогда было бы всем счастье. Штанга это от магнитометра.

- От чего?

- От магнитометра.

- Рђ.

- В чем там дело, Семенов? - снова крикнула дамочка.

- Ничего, товарищ лейтенант, ничего. Просто наш старик вашего старшину геофизическим тонкостям обучает. Так что, скоро распрощаетесь с ним. Он к нам работать пойдет.

- А это что? - опять спросил Семенов.

- Слушай, старшина, - повернулся к нему Сиплый, - это начинает надоедать. У нас знаешь, сколько таких штук, которые ты в первый раз видишь? Видимо-невидимо. Мы что теперь по каждой такой штуке тебе лекцию читать должны?

- Тебе трудно ответить?

- Сиплый, перестань дурачиться, - устало приказал Ткач.

- Во-во, - поддержал его Митяня.

- Пусть тогда старик ему и отвечает на все его вопросы, раз он у нас такой.

- Какой я такой?

- Кто-нибудь скажет мне, что это за штуковина, или я кобру позову.

- Да магнитометр это! Понятно? Маг-ни-то-метр. Усёк? То была штанга от магнитометра, а это и есть сам магнитометр. Эта штанга наворачивается на резьбу, получается полный агрегат - магнитометр со штангой. С помощью него измеряется магнитное поле земли. Командир, я правильно все объяснил?

- Так бы сразу и сказали.

- Семенов, что там такое происходит в конце концов?

- Ничего не происходит. Обыск он и в Африке обыск.

- Я, кажется, не вас спрашивала.

- А я не вам отвечал.

- Командир, скажи ты ему, чтобы он заткнулся. Он же всех нас сейчас под монастырь подведет.

- Сиплый, заткнись.

Семенов осматривал машину больше часа. Он снял китель, рубашка на спине промокла насквозь. Митяня хотел ему помочь и уже схватился за поручни, чтобы влезть в будку, но дамочка погрозила ему дулом автомата издалека:

- Стойте там, где стоите.

- Я помочь ему хотел. Там ящики тяжелые, он сам не справится.

- Справится. Ему полезно.

- Действительно кобра, - проворчал про себя старик.

- Фу, - выдохнул Семенов через какое-то время и спрыгнул на землю, отряхнул руки. - Кажись, готово.

Он снял фуражку и обтер лысину носовым платком.

- Ну и работка у вас. Столько барахла с собой таскаете.

- А у вас работка разве хуже? - усмехнулся Сиплый.

- У нас тоже ничего.

- � нам наша нравится. Правда, практикант? Скажи дяде милиционеру, как нам нравится наша работа.

- Семенов, подойди сюда, - строго позвала дамочка.

Старшина проворчал что-то нецензурное одними губами и надел фуражку.

- Мы всем коллективом выражаем тебе наше огромное сочувствие, - сказал ему вслед Сиплый.

- Нашел что-нибудь? - спросила дамочка, когда Семенов вернулся к мотоциклу.

- Там одна аппаратура. Я же говорил, что нет у них ничего.

- Только не надо таким тоном, как будто я в чем-то виновата. Что я, по-твоему, с ними делать должна? Отпустить?

Семенов пожал плечами.

- У них работа, - сказал он.

- У нас тоже работа. Я их отпущу, а через пятьдесят километров их другой патруль остановит.

- Через пятьдесят километров Гайдуков дежурит. Он их пропустит.

- С чего ты взял?

- Потому что я знаю Гайдукова. Он без причины людей не останавливает.

- А я, значит, без причины их остановила? По-твоему, если у водителя нет ни одного документа в кармане, это недостаточная причина для задержания?

- Бывает так, что и недостаточная.

- А отвечать потом мне, а не тебе. Так?

Семенов промолчал. Вот поработаю с тобой еще недельку, потом скажу тебе все, что накипело, подумал он, скажу и уволюсь на фиг. Пойду к брату на ферму, давно уже зовет. У него хоть и пахать от зари до зари надо, зато никто над душой не стоит. Одни коровы кругом.

- В общем пустой это разговор, Семенов. Где твой автомат?

- В коляске.

- Так достань его и наблюдай за ними, а я пойду сама поговорю с их начальником. Другого варианта у меня нет.

Она оправила форму в поясе, дотронулась до пилотки и размеренным шагом направилась к машине - словно манекенщица по подиуму. Ткач тоже пошел навстречу ей. Они встретились на полпути между машиной и мотоциклом, как парламентеры.

- Что делать будем, лейтенант? - спросил Ткач. - Давайте уж что-нибудь делать, а то время идет. У нас каждый час на счету.

- Во-первых, старший лейтенант, а, во-вторых, сами виноваты.

- А вы попробуйте войти в наше положение.

- А вы попробуйте в наше. У нас чрезвычайная ситуация на дороге. Отпустить вас просто так я не могу. Вас другой патруль схватит по пути и тогда и вам, и мне попадет. Я вас должна для выяснения передать ближайшему стационарному посту. Ближайший пост находится в ста километрах туда, - она махнула рукой в сторону поселка.

Командир тоскливо посмотрел в указанном направлении. Дамочка имела в виду место дежурства Степаныча. Уже двое суток прошло с тех пор, как они этот пост успешно миновали. По плану они уже пятьдесят профилей сделать должны в Карадоне.

- Ну да, конечно. �наче и быть не могло, - произнес он обреченным тоном.

- Что вы хотите этим сказать?

- Знаете такую игру детскую, когда кубики бросаешь и фишками двигаешь по карте? Мы в эту игру уже третий день играем. То ход пропускаем, то делаем три хода назад, то вообще в начало возвращаемся. Просто чертовщина какая-то.

- Я думаю, что все у вас обойдется, - тон дамочки смягчился. - На посту есть рация, так что все вопросы можно будет уладить на месте. Если вы действительно геофизики и действительно едете на важное государственное задание, в чем я лично мало сомневаюсь, то вам там же выпишут временный пропуск. С этим пропуском вы спокойно поедете дальше.

- Все дело во времени. Если мы еще где-нибудь застрянем, то уже не имеет смысла вообще туда ехать.

- Ничего другого я вам предложить не могу.

Окончательно решили следующее: Семенов остается дежурить у поворота, дамочка едет с ткачевцами на их машине до поста Степаныча, там они выписывают пропуск и едут обратно, Семенов снова получает свою начальницу в целости и сохранности, а ткачевцы избавляются от нее навсегда.

- Опять по "американским горкам. скакать, - скуксился Рыжий.

- Документы надо меньше терять, - буркнул Командир.

Рыжий хотел снова напомнить про то, как он чуть ли не бегом бежал в поисках бульдозера, но не стал. "Несправедливая штука жизнь., - только подумал он.

Но жизнь оказалась не такой уж несправедливой. Рыжий сразу повеселел, когда узнал, что почти сто километров вместе с ним в кабине будет ехать не Командир, а дамочка. Ткач сам так распорядился и без особого восторга полез в будку.

- Повезло же дураку, - подмигнул Рыжему азиат, - смотри не очень на коленки заглядывайся, а то мы живыми не доедем.

Рыжий хрюкнул довольно и искоса глянул на стройные ножки в юфтевых сапогах.

- По коням, - хмуро скомандовал Ткач.

Дамочка бросила в сторону Семенова последний взгляд, полный начальственной строгости и тоже залезла в машину.

- Я пустых разговоров не люблю, - сразу предупредила она Рыжего.

- Ну и зря, - сказал тот, дернул на себя ручку скорости и стал энергично крутить руль из стороны в сторону, разворачивая машину. - А я столько интересных историй знаю.

- Вот и оставьте эти истории для своего начальника.

- А он уже все их слышал.

- Тогда оставьте их для своей мамы или подружки.

- Кстати, о подружке. Вы что сегодня вечером делаете?

- Молите вашего геофизического бога, чтобы сегодня вечером я была не с вами.

- Нет, почему же. Если бы лично со мной, без свидетелей...

- На этом самом месте прекратим этот беспредметный разговор.

- Нету у вас чуткости.

- Зато у вас ее очень много.

Рыжий наконец вырулил на прямую, толкнул ручку скорости и ненароком задел дамочку рукой по голому колену.

- Еще одна такая случайность, и я приму меры, - заметила она.

- Сглазил нас кто-то, - сказал старик, когда вахтовка уже скакала по спускам и подъемам "американских горок.. - Все у нас через заднее место третий день идет. Не иначе Сафонов порчу навел, больше некому. Ему завидно, что нас все время в пример в экспедиции ставят, а его отряд то работу завалит, то в милицию полным составом угодит, вот он на нас порчу и навел. Даже молитвы Шуриковы не помогают...

- А мне кажется, что это практикант во всем виноват, - выпалил Сиплый.

Виталик сидел с закрытыми глазами, уронив голову на грудь, и создавал видимость дремлющего человека. Реплика Сиплого до его ушей конечно же дошла, и он мог лишний раз убедиться, что самый опасный для него человек в этой компании - это азиат.

- Практикант, - Сиплый легко толкнул его в плечо, - хватит дрыхнуть. Признавайся честно, тринадцатого числа родился?

Виталик "проснулся. и сотворил недоуменное выражение лица.

- Чего ты пристаешь к нему все время, саксаул бездомный? Причем тут мальчонка? - заступился старик.

- А кто еще? Мы вместе уже сколько лет ездим, и ничего такого раньше с нами не случалось, а как он в отряде появился, так все и началось. Я читал, есть такие люди...

- Твою ж дивизию! Читал он. Букваря в своей жизни не держал, а на парня стрелки переводит. Парень вчера мозоли содрал до крови, пока лопатой махал, а ты на него напраслину наводишь. Хоть бы постеснялся такое говорить, трепло азиатское.

- Я, между прочим, тоже вчера лопатой махал. Это не оправдание. Вы мое слово попомните, мы еще с ним хлебнем. Он сам невезучий и нас в свое невезение втащит.

- Нет, ты погляди на него, Командир. Сам в луже всю жизнь провалялся, и он, выходит, везучий, а парень три года в институте отучился...

- А что институт? �нститут-то тут причем? Я же тебе говорю про карму, а не про образование. У парня нарушенная карма...

- Вы только гляньте на эту узкоглазую образину. Карма у него...

Они бы так до самого поста ругались, но Командир их вовремя приструнил.

- Хватит, - тихо произнес он.

- А чего он...

- Хватит, я сказал!

В будке на некоторое время наступила тишина. Виталик снова закрыл глаза, но долго чувствовал на веках какое-то жжение. Сиплый несомненно буравил его своим прищуренным плутоватым взглядом. Опасный тип. Очень опасный. Если бы не старик, туго бы пришлось.

- Скажите хоть как вас зовут, - не выдержал долгого молчания Рыжий. - Можно даже по имени отчеству, учитывая ваше высокое звание.

- Я не думаю, что мое имя вам пригодится в дальнейшей жизни, - сухо ответила дамочка. Она отвернула голову к окну и хмуро смотрела на однообразную стену кукурузного поля.

- А все-таки? Вдруг меня через день снова остановят, начнут документы спрашивать, а я им скажу, что меня лично старший лейтенант такая-то уже проверяла, и меня отпустят без досмотра. Ведь может такое быть?

- Не может.

- Почему?

- Потому что кончается на "у..

- А все-таки?

- Слушайте, прекратите всякую чушь нести! Как баба базарная, честное слово.

- Почему, как баба? Между прочим, по статистике, мужики в несколько раз говорливее женщин. Это я в газете прочитал. Хотите, я вам историю расскажу одну?

Дорога нырнула вниз и сразу пошла на подъем. Рыжий вовремя отжал педаль сцепления, ловко переключил ручку скорости. Машина слушалась, словно понимала щепетильность момента и не хотела мешать завязывающемуся знакомству лишними капризами.

- Какую бы мне вам историю рассказать? Хотите про армию?

- На дорогу лучше смотрите.

"Американским горкам. не было конца и края, но сейчас это Рыжего мало беспокоило. Руки действовали автоматически. На него нашло водительское вдохновение. Язык тоже на месте не держался. Хотелось блеснуть своим богатым юмором. Умные женщины любят юморных парней, а то, что эта дамочка - умная женщина - Рыжий не сомневался. У него уже имелся опыт общения с умными женщинами. С одной такой он в армии познакомился - в санчасти, куда лег с острым фурункулезом. Она была очень необъемных размеров, лицом некрасива, но зато такие анекдоты знала...

- Хотите я вам про свою первую любовь расскажу? Не беспокойтесь, ничего такого неприличного, только ахи и вздохи. Мы даже поцеловаться, как следует, не успели.

- Еще чего. Маме своей рассказывайте про первую любовь.

- А я ей уже рассказывал и даже показывал. Мы же чуть не поженились. Я еще был в десятом классе, а она в восьмом. Даже в ЗАГС по дурости решили пойти, но нам там сказали...

- Я же попросила по-человечески, что слушать не хочу про вашу первую любовь.

- Про что же мне тогда рассказать вам историю? Про армию вы не хотите, про любовь тоже. Не про сельское же хозяйство.

Проезжающая навстречу машина бибикнула. Рыжий резко высунул на ходу голову в припущенное окно.

- Смотрите на дорогу! - гневно крикнула дамочка.

- Я смотрю, смотрю, - успокоил ее Рыжий. - Надо же было узнать, кто это проехал. Ведь явно мне сигналил, а кто такой, разглядеть не успел.

- Потом разберетесь.

- Разберусь, конечно. Так на чем мы остановились?

- На сельском хозяйстве.

- Ага. �стория, значит, такая. У нас в поселке в позапрошлом году дачные участки раздавали от райсовета. Мой дед (вам бы с ним познакомиться, интереснейший человек) как только про это прослышал, сразу же побежал в правление. Уж я не знаю, каким образом, но в правлении ему дали не один участок, как всем нормальным людям, а целых два. Может быть, как ветерану, может быть, как пенсионеру, хотя некоторым пенсионерам и одного не досталось. Дело не в этом. Участки раздавали зимой, а по весне мой дед засадил их картошкой. Все двенадцать соток одной картошкой. Ни лука, ни морковки, ни укропа, ничего не было. Одна только картошка. Я тоже принимал участие в ее посадке хоть и недолго. Дед меня уже на второй час работы с этих участков выгнал. Догадайтесь за что?

- За молчаливость, наверно.

- Не угадали. Ну, это не важно. Значит, засеял он все двенадцать соток картошкой, а она возьми и уродись. Да еще как уродись! С одного куста по двадцать клубней снимали вот таких картофленций, размером со страусиные яйца. Деть ее, оказалось, просто некуда. Дед и родственникам ее раздавал, и соседям раздавал, но картошки меньше не становилось. Тогда он попробовал ее продать на рынке, но и это не вышло. Его оттуда сразу погнала ваша братия. Оказалось, что продавать так просто ничего нельзя, для этого нужен специальный документ на продажу, а чтобы получить этот документ надо побегать по всяким инстанциям, заплатить бешеные деньги, да потом еще с каждого мешка отстегивать налоги. Посмотрел мой дед на это дело и плюнул на все. Так и сгнила его картошка без пользы. Он ее, бедный, всю зиму ел, пыжился, - картошка вареная, картошка жареная, драники, вареники - но даже половины не съел. С тех пор на картошку мой дед смотреть не может, и на следующую весну он ее сажать не стал, а все двенадцать соток засадил луговой травкой, поставил посреди беседку и теперь чай там пьет с вареньем. Но самое смешное, что на следующий же год во всей области случился неурожай картошки, и ее цена на рынке доходила до пяти рублей за килограмм. Вот такая вам история про сельское хозяйство. Весело?

- Это все?

- Р’СЃРµ.

- Больше историй нет?

- Почему нет. У меня еще много таких историй. Хотите я вам еще одну расскажу. Тоже про сельское хозяйство.

- Не надо больше историй. Поберегите их до поста ГА�, там кому-нибудь расскажете.

- А на том посту мой родной дядька работает. Он сам помогал деду эту картошку и сажать, и поедать. Может быть, знаете его? Он в ГА� уже давно работает. Званием постарше вашего будет.

- � какая же у него фамилия?

- Такая же, как и у меня. Очень простая и легко запоминающаяся русская фамилия.

- �ванов, наверно.

- Точно, а вы откуда знаете?

- Догадалась.

- Прямо в точку. Саша �ванов меня зовут.

- Очень приятно. Только не ждите, что я в ответ назову вам свое имя.

- � дядька мой тоже �ванов. Слышали? Капитан �ванов.

- Я знаю человек десять �вановых.

- Наверняка один из них мой дядька.

- Сомневаюсь.

- Наверняка знаете. У него еще такое лицо. Как бы вам объяснить...

- Квадратное.

- Сами вы квадратная...

- Полегче со словами.

- �звините, сорвалось. Не квадратное у него лицо, а как бы... В общем, он на милиционера совсем не похож. Если его в костюмчик приодеть, галстук на шее завязать, то получится самый настоящий инженер.

- � что же тут странного?

- А где вы видели гаишника с лицом инженера?

Это был один из тех редких дней, в которые скучать Степанычу не давали. Дежурство только началось, когда всем постам объявили по рации, что на дороге, ведущей через Сураханский перевал, обстреляна патрульная машина, и, вроде бы, есть жертвы. Потом оказалось, что трое милиционеров, на которых совершено нападение, убиты, свидетелей происшествия нет, злоумышленники скрылись в неизвестном направлении. Всем постам приказали надеть бронежилеты, проверить боеготовность личного оружия и останавливать все проезжающие мимо машины для проверки документов, а наиболее подозрительные тщательно досматривать.

День выдался очень жарким. Кукурузная стена на той стороне дороги томилась недвижимо. До полудня Степаныч и его напарник честно парились в бронежилетах и исправно останавливали все машины, хотя понимали, что преступники мимо их участка не поедут. Не идиоты же они последние. Зачем им ехать в сторону поселка себе на погибель? Они отсидятся в каком-нибудь ущелье, или забросают машину ветками, а сами махнут пешком через перевал. Там их ни за что не найти.

Степаныч не выдержал первым. Сначала он вопреки приказу снял бронежилет, а потом и вовсе в будку пошел, от солнца подальше. Не хватало еще тепловой удар получить через свое усердие.

- Фигли мы тут торчим как два мусоропровода? - сказал он напарнику. - На хрена им сюда ехать через все посты?

Напарник еще пару машин проверил, пооколачивался по дороге туда-сюда для вида и тоже последовал за начальником. Степаныч к тому времени уже снял фуражку, расстегнул галстук на шее и смотрел в окно полусонным глазами. Напарник повесил автомат на крючок, сел рядом и развернул своей бессменный "За рулем..

Несколько самосвалов проследовало мимо осторожным ходом. Те, кто часто ездил по этой дороге, хорошо знали повадки Степаныча и задолго до знака-ограничителя убавляли скорость вдвое ниже требуемой.

- Ну, вот и приехали, - Рыжий кивнул на белеющую впереди на дороге постовую будку. - Что-то не видать никого. Спят, наверно. Сейчас я их разбужу.

Он хохотнул в предвкушении вдруг пришедшей ему в голову забавы и надавил на педаль газа. Дамочка сердито посмотрела на него. Глаза у нее в гневе были очень красивые - большие и черные, как смолянистые шарики, с яркой точкой отраженного солнца в центре.

- Тут выше сорока нельзя, - сухо сказал она.

- Это же мой родной дядька! - радостно выкрикнул Рыжий.

Порыв воздуха, ворвавшийся в открытое окно, взлохматил его шевелюру и обнажил россыпь веснушек на гладком лбу.

- Детский сад, - дамочка снова отвернулась к окну.

Вахтовка на полной скорости подрулила к постовой будке и с визгом развернулась под самыми окнами. Вихрь пыли поднялся высоко и обволок милицейский пост со всех сторон.

- В вашем возрасте пора быть посерьезнее, - дамочка поправила пилотку и решительно открыла дверцу.

Рыжий счастливо всхлипнул, довольный своей шалостью, и тоже спрыгнул на землю.

Выходка племянника и впрямь оказала на дядьку ободряющее действие. Степаныч уже стал клевать носом, когда вахтовка свалилась с шумом перед их окнами. От неожиданности он в первое мгновение затушевался и не знал, за что первым делом схватиться - то ли за фуражку, то ли за автомат. Напарник мигом среагировал, отбросил журнал и сдернул оружие с гвоздика на стене. Они оба пристально смотрели в окно, ожидая, пока рассеется пыль. Увидев, пошарпанный красноватый фургон вахтовки, Степаныч сразу узнал машину племянника.

- � в кого только такой ковздун уродился, - пробормотал он. - Ты посиди здесь и смотри в оба, а я пойду пистон ему вставлю поглубже.

- Старший лейтенант Стопычкова, - представилась выскочившая ему навстречу дамочка и козырнула.

Рыжий стоял чуть поодаль и довольно склабился. Он любил подшутить над дядькой. Дядька хорошую шутку умел оценить, если, конечно, в настроении был.

Степаныч удивленно посмотрел на дамочку в форме и механически поднес одну руку к виску, хотя фуражка была зажата в другой. Он вышел из будки в совершенно растрепанном виде - галстук болтался на латунной заколке на груди, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, на поверхность выглядывала нательная майка.

- Ты что натворил? - спокойно спросил он племянника, застегивая пуговицу.

Открылась дверца будки, и оттуда один за другим стали вылезать Ткач, Сиплый и Митяня. Шурик и Виталик остались в машине. Шурик продолжал сидеть в своей обычной позе, а Виталик без интереса наблюдал за происходящим через окно. Голосов он почти не слышал, но и так все было понятно. Сначала дамочка что-то долго объясняла Степанычу, потом Ткач сказал несколько слов и кивнул на Рыжего, Митяня из-за спины Командира тоже пытался вставить пару фраз с сердитым выражением лица. Степаныч всех терпеливо выслушал, нахлобучил фуражку на уши и стал что-то спокойно говорить Рыжему, сложив руки на животе. Создавалось такое впечатление, что он мирно беседует с племянником на отвлеченные темы. Однако дамочка при первых же словах Степаныча вдруг глазки свои красивые вытаращила, зарделась и тут же отошла в сторонку. Она была возмущена до глубины души, но поставить на вид старшему по званию за нецензурщину не решилась. Чувство субординации пересиливало в ней все другие чувства.

Рыжий, не ожидал такого напора со всех сторон и стал усыхать в размерах прямо на глазах. Он весь сжался, голову втянул в плечи, глаза потупил и покраснел в тон своим волосам.

- Вдолбенить бы тебе по кочерыжке твоей епонской, чтобы в следующий раз едало свое не разевал, - не повышая голоса, отчитывал его Степаныч. - В кого только уродилось такое уёжище. Я в своей жизни даже коробок спичек не потерял, а ты уже и ключи от моего гаража профукал, и дедовский трофейный портсигар проёкал, и отцовский мопед уханькал. Теперь за документы взялся? Лучше бы ты культяпу свою потерял, все равно толку от нее никакого не будет. Нарожаешь таких же, как сам, раздолбаев, вот и вся польза от твоей культяпы.

Рыжий сносил все это молча. Если у дядьки случалось такое настроение, и он заводился воспитывать племянника, то обычно его наставления заканчивались подзатыльником. Это у него называлось "последним напутственным словом.. По сравнению с подзатыльником Командира - ерунда, но получить затрещину на виду у дамочки - унизительно. Лучше уж не спорить и перетерпеть, перекраснеть. Если вести себя покорно, дядька может пожалеть и забыть про свое "напутственное слово..

Сиплый стоял за спиной Митяни и скабрезно хихикал после каждого сложнокоренного слова. Ему эта сценка очень нравилась. Митяне она тоже была по душе. Он слушал Степаныча так внимательно, словно тот объяснял что-то очень важное, ритмично кивал головой, соглашаясь с каждым произнесенным словом.

- Во-во, - поддакивал старик, - ты дядьку своего слушай и на ус мотай. Он все правильно говорит. Никчемный ты еще человек. До кчемности тебе расти и расти надо и ума набираться. Я давно тебе это говорил, да видно мало. Ты, Степаныч, еще про машину ему скажи. Никогда без напоминания не помоет.

Рыжий мысленно огрызнулся, но вслух старику ничего не ответил.

- Водительские права - это твой самый важный документ, - продолжал монотонно Степаныч. - Завтра какой-нибудь выпендричник с раздолбленной харей найдет их на дороге, пристрелит первого попавшегося чудилу, а права твои разъендецкие подкинет рядом с трупом. Думаешь, дядька тебя отмажет? Вот такого худабердына тебе под самый нос. Я тебя больше отмазывать не собираюсь.

Ткач искоса посмотрел на дамочку, переминавшуюся словно на углях с ноги на ногу в стороне, усмехнулся про себя беззлобно. � хотя время поджимало, он и сам с удовольствием слушал эти переливы. Когда Степаныч был в ударе, его матерные монологи слушались, как поэма.

- � теперь последнее.

Рыжий внутренне напрягся. Он все же надеялся, что дело до "напутственного слова. не дойдет.

- Про машину ему скажи, Степаныч, - снова встрял старик.

- Теперь про машину.

Дядька оглядел вахтовку снизу доверху, присел на корточки, заглянул под днище. Сиплый с Митяней тоже присели.

- Это что такое? - Степаныч кивнул на намотавшийся на ось огромный кокон.

- Это грязь, - вместо Рыжего ответил Сиплый со своей извечной ухмылкой. - Мы ее все лето собираем, а зимой продаем. Заказы можно делать уже сейчас, а то потом не достанется. Вам сколько килограммов, товарищ капитан?

Степаныч повернул голову в его сторону. Сиплый смело улыбался и глаза не прятал. Гаишники это те же милиционеры, а бояться милиционеров он отучился еще в запойные времена. Ничего страшного в милиционерах нет, понял он после очередной ночи, проведенной в кутузке. К ним просто нужно иметь специальный подход. В сущности, это даже не профессия, это нация такая - менты - со своими обычаями, национальной гордостью, национальными достоинствами и национальными недостатками. Если не ставить им все время на вид их недостатки, то менты никого долго обижать не будут. Разве что пинка дадут или, в крайнем случае, по почкам ребром ладони саданут - это у них обычай такой, как, например, у шотландцев юбки носить. Нельзя же презирать шотландцев только за то, что они юбки носят.

- Ну, Ткач, и набрал же ты себе работничков, - сказал Степаныч, продолжая смотреть на Сиплого. - Один другого краше. Чудило на выпендричнике сидит и пендюком погоняет.

- Во-во, - охотно поддакнул Митяня.

- Чего ты вовокаешь все время, старик? - огрызнулся Сиплый. - Тебя тоже в пендюки записали.

- Поговори мне еще, трынделка басурманская!..

В это время из будки выглянул напарник Степаныча.

- Товарищ, капитан, тут срочная радиограмма.

Рыжий перевел дух. Кажется, обстоятельства складываются для него не самым худшим образом.

- Я сейчас. Попрошу не расходиться, - сказал Степаныч и ушел.

Срочная радиограмма опять же имела отношение к утреннему инциденту на Сураханском перевале.

- Кабздец! - громко объявил Степаныч, вернувшись через пару минут. - Отбой на всех дорогах. Только что передали.

- Поймали? - тут же оживилась дамочка, хотя слово "кабздец. еще раз больно резануло по ее девичьему слуху.

- Поймать не поймали, но машину их нашли. Как и следовало полагать, они ее ветками забросали и оставили в соседнем ущелье.

- Стало быть справедливость восторжествовала, - Командир с укором посмотрел на старшего лейтенанта. - � стоило тащиться за сто километров... Только время зря потеряли

- Ничего не зря, - начала оправдываться она. - Пока их не поймали, патрули с дороги не снимут. Так что, пропуск вам все равно понадобится.

- Это точно, - поддержал коллегу Степаныч. - Без мандата на дороге сегодня как в туалете без газеты. Сейчас я все устрою...

Вопрос с пропуском решили быстро. Степаныч составил документ по всей форме и размашисто расписался. Дамочка тоже черканула аккуратную загогулину. Без печати такая бумага, конечно, не многого значила, но все же это было лучше, чем ничего.

- � по рации надо в экспедицию передать, что у нас все в порядке, - напомнил Ткач. - А то Федорыч, наверно, уже с ума сходит...

- Передадим. Сейчас эта суета на букву "х. в эфире стихнет, тогда и передадим... Ну, что племяш? - Степаныч весело посмотрел на преждевременно успокоившегося Рыжего. - Осталось нам с тобой закончить нашу воспитательную беседу.

- Дядь Андрей, - Рыжий конфузливо покосился на дамочку. - Давай потом...

- Когда потом?

- Дома.

- Дома само собой разумеется. А сейчас, ради профилактики...

Степаныч прошелся взглядом по напряженной фигуре племянника - от кончиков ботинок до рыжих вихров на макушке и обратно. В его зеленоватых глазах появилось кошачье выражение. Жиденькие усики под носом хищно шевельнулись. Все замерли, ожидая, что уж сейчас-то дядька обязательно влепит племяннику долгожданную затрещину. Дамочка, пользуясь минутным затишьем, скользнула в кабину, захлопнула за собой дверь и подняла стекло. Она уже и сама жалела, что затеяла все это.

Рыжий виновато сопел, опустив голову. Пауза немного затянулась...

- Ладно уж, - в последнюю секунду смилостивился дядька, - Можешь быть свободен. Напутственное слово я тебе в следующий раз скажу, о чем извещу предварительно, чтобы ты задницу с мылом помыл.

Сиплый загоготал. Старик заворчал на него и назвал "татарским жеребцом..

- По коням, - скомандовал Ткач и первый залез в будку. - Бывай, Степаныч. Через несколько дней свидимся...

На обратном пути Рыжий долго молчал. Он хмуро смотрел на дорогу и только успевал дергать ручку скоростей. Водительское вдохновение покинуло его.

Дамочка украдкой бросала взгляды на его лицо и еле заметно улыбалась.

- Я вас прямо не узнаю, - наконец сказала она. - Такие разительные в вас произошли перемены, словно подменили. То разговоры не стихали, а теперь... Хоть бы что-нибудь про армию или про сельское хозяйство рассказали. А?

Рыжий ничего не ответил.

- Так это и есть ваш знаменитый дядя? - снова спросила она.

- Мой, - буркнул он. - А что?

- Ничего. Оригинальная личность.

Рыжий вздохнул, провел промазученной ладонью по густой шевелюре, шевельнул губами в беззвучном ругательстве. Он тоже всю жизнь гордился своим дядькой. Ткач и дядька - вот два бога, которым он поклонялся с самого детства. Но иногда ему хотелось, чтобы Степаныч был дядькой кого-нибудь другого. Его оригинальность порой выходила боком его родственникам, а Рыжему доставалось чаще других.

- Замечательно, - дамочка продолжала улыбаться краешками губ.

- Чего замечательного?

- Замечательно он лечит от болтливости. Надо взять на вооружение.

Рыжий скосил на нее глаза. Обидеться, что ли, окончательно, подумал он. Сказать ей что-нибудь такое, чтобы не очень-то здесь фуфырилась. На себя-то посмотри - тоже мне, майор Пронин. Без году неделя в форме, а подъелдыкивает... Стрекоза.

Дамочка отвернулась к окну, сделала последнюю попытку сдержать нахлынувшую смешливость, но не сумела и вдруг хихикнула. Так неожиданно это прозвучало, что Рыжий даже вздрогнул. Все время изображала из себя такую серьезную фифу, которую ничем не пронять, а тут - "хи-хи., прямо как школьница на переменке.

- Весело? - он укоризненно покачал головой.

- Чуть-чуть, - игриво выдавила она из себя и в следующую же секунду не успела схватить эмоции за хвост, захлебнулась в самом настоящем девичьем смехе.

Рыжий вытаращил глаза от удивления. Такого уж он и вовсе не ожидал.

А дамочка остановиться никак не может: мордашку свою в ладошки спрятала и хохочет так, что пилотка набок съехала, и в волосах блеснула металлическая шпилька. Эта шпилька будто сорвала какой-то клапан внутри Рыжего. Он сначала сдавленно хрюкнул, потом откинул голову назад, надул кадык и тоже загоготал.

- Я вас очень прошу, - сквозь смех пропищала дамочка, - смотрите, пожалуйста, на дорогу.

По склону пробежала шелестящая волна. На обочине дороги завихрило пылью, кукуруза зашумела, заволновалась. Небо снова начинало пеленать со всех сторон серой ватой. "Дождь будет, - с неудовольствием подумал Командир. - Весь май стояла жара, но стоило нам выехать в поле, как дожди пошли один за другим. Может, и правда нас кто-то сглазил?.

Командир прислушался к себе и впервые, может быть, за всю свою жизнь не услышал голоса внутреннего оптимиста, который обычно в трудных ситуациях бодро кричал ему в ухо, что, дескать, безвыходные положения для и того и существуют, чтобы находить из них выход, что из всех направлений самым важным для нас является направление вперед, что фортуна любит смелых больше, чем осторожных и т.д. и т.п. То ли старость к нему подкрадывалась тихой тапочной поступью, то ли что-то потерял он в последний год - что-то жизненесущее и определяющее. Грустно. Очень непривычно чувствовать грусть в командирском сердце. Грусть рождает апатию, которая, в свою очередь, ведет к поражению. Командир не привык и не умел проигрывать. Нужно было как-то встряхнуться, разозлиться, переломить ситуацию, но он не чувствовал в себе сил даже прикрикнуть на Сиплого с Митяней, которые, пользуясь случаем, снова затеяли тихую свару.

- Зря Степаныч пожалел Рыжего, - издалека начал Сиплый. - Лишняя затрещина ему не помешала бы. Разгильдяйство нужно давить в зародыше. Правильно я говорю, дед?

Старик, конечно, же молчать не стал.

- Это тебя надо было задавить еще в люльке, холера азиатская.

Сиплый довольно хмыкнул и покосился на Командира. Тот отрешенно смотрел в окно и вмешиваться, кажется, не собирался. Значит, можно продолжать.

- Нет в тебе, Митрий Палыч, никакой сердечности по отношению к ближнему. Даже странно как-то. С возрастом люди добреют, а ты наоборот. Может быть, тебя в детстве недолюбили. Папаша, наверно, порол каждую субботу. А?

- Тебя зато мало пороли, волчара басурманская.

- А меня вообще не пороли. В нашей семье такое было не принято.

- РћРЅРѕ Рё РІРёРґРЅРѕ.

- Что видно?

- В зеркало посмотри, там и увидишь.

- Чего ты все время меня к зеркалу гонишь, дед? Смотрел я туда позавчера. Ничего особенного не нашел. У других и пострашнее бывает.

- Тех, кто пострашнее, хоть бояться хочется, а тебе плюнуть в морду и то противно. У тебя и жизнь такая, что только плеваться на нее остается.

- А что ты про мою-то жизнь знаешь?

- Кто же про нее не знает. Весь поселок про твою жизнь все знает. Если бы не попал к Командиру в отряд, то уже давно сдох бы в луже.

- Но не сдох же. У каждого бывают минуты падения, но бывают и минуты взлета. Я же добровольно в отряд пришел, никто меня сюда в кандалах не привел. А это что значит?

- Ну и что?

- А это значит, что я обладаю необыкновенной силой воли.

- Твою ж дивизию! Ты хотя бы практиканта постеснялся, балаболка бесстыдная, а то он подумает еще, что мы все тут такие брехуны. Воля у него. Язык у тебя, а не воля.

- Не веришь? Давай я тебе докажу на доступном примере. Вот ты возьми, дед, к примеру, курево.

- Какое курево? Я ему про Ерёму, а он мне про Фому. Молчал бы уж, раз сказать больше нечего. Курево...

- Я же к примеру говорю. Вот, скажем, курит человек всю жизнь. Через каждые пять минут курит и жить без этой сигареты не может. А в один прекрасный момент - раз! - и бросил. � не потому бросил, что врач ему сказал, брось или завтра помрешь, а просто так, чтобы силу свою проявить. Разве ты такого человека уважать не будешь?

- Чего ты ровняешь, урюк необразованный? Слышь, Шурик? Сравнил он божий дар с яичницей.

- Так ведь это почти одно и то же. Я однажды проснулся, осознал в себе эту силу и бросил свою старую жизнь со всеми ее негативными проявлениями. В тот же день пошел к Командиру наниматься. Тысяча людей до меня приходили наниматься к нему, а осталось только нас четверо. � я один из четверых. Это что значит?

- Не трепи мне нервы, а то я сейчас дрын возьму...

- Это значит, что человек я необыкновенный.

- Командир, хоть бы ты его утихомирил. У меня уже сил нет его слушать. Необыкновенный он. Ты слыхал, Шурик? Необыкновенный тут среди нас выискался. Трепло ты необыкновенное.

- � Шурик тоже необыкновенный, - продолжал Сиплый, - и у тебя, старик, тоже есть такая сила, я же этого не отрицаю. Все мы тут необыкновенные. Это как в институт поступить. Конкурсный отбор. Проходят самые способные. Вон, практикант, знает.

- Ты тут можешь говорить, что хочешь, а мое мнение о тебе все равно останется. Сила у него. Какая у тебя сила, пенёк азиатский? То, что у меня сила есть, я и без тебя знаю. Я хотя бы жизнь прожил, и войну видел, и голод, и бабку свою похоронил. А ты чего видел? Лучше замолкни и не доводи меня до греха.

- Меж ими все рождало споры и к размышлению влекло...

- Заглохни со своими стишками, а то я дрын возьму!...

Они ругались до самой развилки. Командир же, словно специально, не вмешивался и рассеянно смотрел в окно. Только когда на развилке машина остановилась, он сказал:

- Вас бы в цирке показывать через клетку. Можно собрать много народу.

Он вылез из будки, открыл дверь кабины и подал дамочке руку. "Он подал руку ей печально. Как говорится, машинально., - прокомментировал Сиплый, глядя на эту сцену из окна будки.

- Спасибо вам, барышня, за увлекательную прогулку. Очень жаль, но наши пути расходятся, - Ткач продолжал держать руку на весу.

Дамочка от такой неожиданной галантности немножко смутилась и руки Ткача не взяла.

- Да не за что, - она спрыгнула на землю, одернула китель в поясе и вдруг заговорщицки переглянулась с Рыжим.

Командир немного оторопел и с подозрением заглянул ей в лицо. Несколько часов всего прошло, а в бабе что-то изменилось - пилотка съехала далеко набок, завиток кокетливый колышется над ухом, а глаза светятся игривым вызовом. А где же тот надменный взгляд, который даже его - непревзойденного знатока женских душ - поначалу привел в замешательство? Куда подевалась та неприступность?

У Рыжего тоже был такой вид, словно он в первый раз в жизни халву попробовал - высунулся из кабины на полкорпуса, улыбается дамочке ласково, того и гляди, лопнет от переполнивших его чувств. Перехватив недоуменный взгляд Командира, Рыжий неохотно согнал улыбку с лица, засунул голову обратно в кабину и взялся за руль.

"Неужели?. - удивился Ткач. Рыжий, конечно, на этот счет умелец, но дамочка-то вроде бы не из таких. Ее на мальчишеское бахвальство или анекдот про поручика Ржевского не заманить. А может быть, я совсем разучился понимать женщин? Ткачу снова стало грустно и немного обидно, как бывает обидно и грустно маститому олимпийцу, которого на последнем круге вдруг обошел неопытный новичок-третьеразрядник.

Старшина Семенов, как и прежде, сидел в коляске и лениво смотрел на дорогу. Он даже не дернулся, чтобы поприветствовать вернувшуюся начальницу. Только вздохнул тяжело и подумал: "Принесло опять кобру..

- Желаю вам всего хорошего, - дамочка бодро козырнула рукой у пилотки.

- Вам тоже удачной службы, - ответил немного растерянный Ткач. - � еще одну звездочку на погоны для успокоения души, - зачем-то добавил он, тут же спохватился, что сказал глупость, но уже было поздно.

Задорная искорка в смолянистых глазах дамочки стала быстро мельчать, пока не затухла совсем. Она сжала губы, поправила пилотку. Ей очень хотелось сказать что-нибудь соответствующее, но она боялась, что голос ее обиженно сорвется. Дамочка решительно развернулась и пошла к мотоциклу.

Ткач сел в кабину и захлопнул за собой дверь. Он был недоволен собой.

- Ну, чего вылупился? Дави на педаль. На часах уже вечер, - рыкнул он на Рыжего.

Тот тоже сразу нахохлился и обиженно дернул на себя ручку скорости.

- Ты, Командир, прямо как Митяня становишься. Не угодишь тебе...

- Это что за разговорчики такие?

- Ничего, - буркнул Рыжий, бросил последний взгляд в сторону милицейского мотоцикла и нажал ногой на газ.

Через пару часов стал накрапывать дождик. Сразу потемнело. Редкие встречные машины зажглись желтым электрическим светом. Рыжий включил дворники. Командир держал на коленях карту и еще пытался что-то разглядеть на ней, но скоро линии стали сливаться в спутанную паутину. Он снова прислушался к себе - грусть отпустила, но бодрый внутренний оптимист так и не появился.

Они уже были близки к повороту в долину Карадон, но до конечного пункта оставалось еще пару десятков километров, причем по пересеченной местности (по очень пересеченной горной местности). Если не терять времени, то до полуночи можно успеть, но вряд ли раньше.

- Остановиться надо, - сказал Рыжий.

- Кому надо?

- Мне. Проветриться и глаза разодрать. Я две ночи почти не спал. Еще засну за рулем. � пожрать чего-нибудь надо. Весь день едем, ничего не жрали. В животе сводит.

Рыжий все еще обижался. Ткач мысленно усмехнулся, глянув на опущенные уголки его губ. По личному опыту он знал, что излишняя строгость, как и излишняя мягкость начальника - отрава для подчиненных. Вечная дилемма хорошего руководителя - как одновременно оставаться отцом родным и кузькиной матерью. После непродолжительных сомнений Ткач решил, что сейчас как раз настало время немного ослабить вожжи.

- Само как-то вырвалось про эти дурацкие звездочки, - сказал он. - Если хочешь, я на обратной дороге прощения у нее попрошу.

Рыжий ничего не ответил и продолжал покручивать руль, будто и не было этих слов, но Ткач знал, что именно этих слов он ждал от него. Командир строг, но справедлив - это закон, который нарушать нельзя, а если нарушил, то поспеши все исправить и не бойся извиниться. В общем, конфликт можно считать исчерпанным, понял Ткач и в который уже раз прислушался к себе. В засидевшихся мышцах появилось что-то похожее на желание работать. Это хороший признак. Значит, не все еще потеряно.

До поворота на Карадон им еще попался только один милицейский патруль. Седоусый прапорщик не поленился залезть в будку для поверхностного осмотра.

- Здорово, дядя, - сказал ему Сиплый.

- Здорово, родственничек, - ответил тот и кивнул на бочку. - Это у вас что?

- Самогон, - не задумываясь долго, ляпнул азиат.

- Не слушай ты его, - поспешил встрять старик, - он у нас вроде дурачка со справкой. В психушку сдавать жалко, вот и возим с собой...

- Я спрашиваю, что это у вас?

- Топливо для нашей машины. Про запас везем.

- А огнетушитель и ведро с песком имеется?

Огнетушителя у них отродясь не было, песка тоже.

- Не порядок, - прапорщик хотел предпринять взыскательные меры, но в последний момент его что-то остановило, наверно, усталость этого сумасшедшего дня. - Ладно. Пожалею вас. Но чтобы огнетушитель был, а то в следующий раз накажу.

Когда они подъезжали к долгожданному повороту, уже наступил глубокий вечер. Едва начавший накрапывать дождичек, к тому времени прекратился. Ехать дальше предстояло по неровной грунтовой дороге, то поднимающейся в гору, то петляющей между оврагами. Такую дорогу и посветлу не легко одолеть, а уж на ночь глядя она становилась и вовсе смертельно опасной. Да и без жратвы коллектив держать столько времени нельзя - в этом Рыжий прав. � то, что не спал он, это тоже верно - недосып для водителя страшнее, чем для обычного человека, тем более в горах. Если он вдруг потеряет контроль хотя бы на две секунды, плохо будет всем.

Придется пожертвовать еще одним днем, понял Ткач. Остается надеяться, что за ночь желание работать накопится в избытке, придет былая уверенность в себе, и тогда недостаток времени компенсируется какой-нибудь красивой идеей. Так часто бывало в практике Командира - вроде нет никаких шансов, но в последний момент, словно озарение свыше, приходит идея, и невозможное становится вполне реальным...

- Поворачивай в долину и останавливай где-нибудь на обочине, - приказал он. - Передохнем до рассвета.

Рыжий свернул с шоссе, проехал несколько метров по грунтовой дороге и остановил машину в небольшой ложбинке.

За дровами отправили Сиплого и практиканта. Виталик вернулся первым с небольшой охапкой хвороста. Огонь уже горел. Митяня успел соорудить костер из нескольких валявшихся у обочины трухлявых досок. Ткач при свете огня водил карандашом по разложенной на коленях карте. Рыжий копался во внутренностях машины. Шурик подсвечивал ему фонариком.

Здесь же, у костра на ящике из-под магнитометра по-горски гордо осанясь сидел незнакомый мужчина с дорожным мешком за плечами и суковатой палкой в руках, которую он держал перед собой. На нем была надета потрепанная фуфайка и огромный картуз. �з-под картуза виднелись только мясистый кончик носа и густые усы. Когда Виталик бросил охапку хвороста рядом с костром, мужчина в картузе повернул голову и тепло ему улыбнулся. На свету его усы оказались совсем седыми, лицо было сплошь иссечено морщинами, а глаза - живые и добрые. Он привстал, обтер ладонь о фуфайку и протянул ее Виталику. От него неприятно пахло чем-то кисломолочным. Это был незнакомый городскому человеку запах кошары. Виталик пожал старику руку и сел по другую сторону костра.

- Георгием меня зовут, - представился гость. - Я в город шел. Смотрю, огонь. Думаю, надо пожелать хорошим людям доброй ночи. Хороших людей видно далеко.

Он говорил с сильным акцентом, но в падежах и склонениях не путался. В свое время хорошим учителем русского языка для него стала война. За четыре года пути от Киева до Сталинграда и обратно до Берлина, Георгий научился понимать почти все славянские языки.

- Ты, отец, расскажи лучше практиканту, зачем ты в город собрался, - крикнул Рыжий и мимоходом снова ткнул отверткой во внутренности машины.

- За батарейками, - охотно ответил Георгий.

- Слыхал? - загоготал Рыжий. - Через горы за сотню километров пешком за батарейками. Отец, зачем тебе в твоем ауле нужны батарейки?

- Транзистор перестал говорить. В горах без транзистора скучно. Второй день уже иду.

- А скажи, отец?...

- Ну, чего ты пристал к человеку, - раздраженно оборвал Рыжего Митяня. - Дай отдохнуть ему с дороги. Скажи тебе все, да расскажи. Хуже Сиплого уже стал. Своим делом занимаешься, вот и занимайся, а рот не разевай.

Митяня поворошил огонь, вытащил из золы одну запеченную картофелину, пощупал ее и снова закопал.

- Вот такая у нас сейчас молодежь, - пожаловался он гостю. - �м бы только зубы скалить, да ногами дрыгать. В наше время разве такая молодежь была.

- Молодые и старики всегда одинаковые, - не согласился Георгий. - Старики всегда ругаются, молодые всегда смеются. � мой дед меня ругал, и я своему внуку тоже каждое утро ругаюсь. Вставай, говорю ему, надо пасти овец. А он смеется. Когда ему будет столько же лет, как и мне, он тоже будет ругаться на своего внука. � его внук будет ругаться.

- Вот видишь, Митяня, - Рыжий многозначительно шмыгнул носом. - Человеку, считай, столько же лет, сколько тебе, а как мудро говорит. Заслушаешься.

- Своему деду, сопляк конопатый, замечания делай! Я если и ворчу на вас, то по делу ворчу. Если бы я не ворчал, то с вами даже Командир не управился бы. Для того и водится щука в пруду, чтобы караси боялись.

Скоро вернулся и Сиплый. Он спустился со склона и свалил рядом с карикатурной охапкой Виталика огромную кучу сухих веток и сучьев. При этом азиат посмотрел на практиканта победным взглядом - дескать, вот тебе и институт, братец, учишь вас, учишь, а хворост собирать все равно не умеете.

- Я вижу, у нас гости. Как дела, отец? Давай знакомиться, - Сиплый протянул руку. - Меня зовут монгольская душа или чурка нерусская, выбирай, что нравится. Ты, как я посмотрю, тоже не совсем русский? Откуда путь держишь?

- �з Актара.

- �звестно нам такое селение. Значит, по национальности ты осетином будешь?

- Алан.

- А разница какая?

- Осетины живут в городе, аланы живут в горах и пасут овец.

В плутоватых глазах азиата блеснули отраженные языки огня. Он понял, что у него появился собеседник.

- Значит, у тебя такая точка зрения, отец? Антигосударственная, можно сказать. Я мог бы с тобой поспорить на этот счет.

Георгий пожал плечами. Он не знал слова "антигосударственная. и не знал, что такое "точка зрения..

- Вы люди молодые. Грамотные. Мой внук тоже в школе учится. А когда закончит, я барана зарежу и в институт его отправлю. Без института сегодня никому нельзя.

- �нститут институту рознь, отец. Можно и в институте дураком быть, и без института академиком. Вот, например, практикант у нас умный с виду парень, а кто такие аланы не знает. Правда, практикант?

Виталик не знал, кто такие аланы, и не очень от этого страдал.

- Аланы - это древний народ, - не без гордости в голосе начал объяснять горец. - Среди них были пастухи и были воины. Сейчас воинов осталось мало, больше пастухов, да и тех все меньше и меньше становится. Аланы воевали в разных странах. � в Германии они воевали, и во Франции воевали, и в Англии тоже воевали. Есть такой город - Лондон. Может быть, слышали? На нашем языке это значит "спокойная вода.. Аланы и туда заходили... А сейчас даже мой сын не хочет пасти овец, в город уехал. Город для алана - смерть. Скоро и пастухов в наших местах не останется.

- Насчет Лондона ты, отец, загнул. Это не научно, - не согласился Сиплый.

- Я не буду с тобой спорить, сынок. Можешь мне не верить.

- Почему, отец? Давай поспорим. Я люблю спорить.

- Отстань от человека, азиатская твоя душа. Спорщик кляпов нашелся.

- А с кем мне еще поспорить? С тобой спорить невозможно, потому что ты сразу к зеркалу меня отправляешь, с практикантом и Шуриком спорить тоже нельзя, потому что из них слова не вытянешь, с Командиром спорить бесполезно, потому что он умный. С кем же мне спорить?

- А со мной? - отозвался Рыжий.

- С тобой спорить не интересно, потому что ты еще дурак. Вот вырастешь в умного, тогда и поспорим.

- Ну, все, хватит языки полоскать, - Ткач засунул карту в планшет и встал. - Пора есть и спать, завтра подъем с рассветом. Митяня, ткни в костер, картошка твоя уже, наверно, испеклась. Шурик, открывай банки. Двигайся, отец, ближе к костру, поужинай с нами, пожалуйста, окажи такую честь.

Георгий от этих слов встрепенулся, трость свою суковатую на землю опустил, снял с плеч мешок. Одной ладонью он обтер усы, а потом запустил ее глубоко в мешок.

- Вот, - сказал он и положил у костра круглый промасленный сверток. - Это наше аланское угощение. Такого сыра в магазине не купите. � вот еще.

Он снова запустил руку в мешок и достал литровую бутыль. Таких бутылей отечественная промышленность уже лет тридцать не выпускала.

- Это что?

- Арака.

Сиплый переглянулся с Митяней.

- Так и привыкнуть можно, - шепнул азиат. - Привычка свыше нам дана, замена счастию она.

Митяня сделал вид, что восторг Сиплого нисколечко не разделяет, хотя по глазам было видно, что сюрприз старого алана ему тоже понравился.

- Нет, нет, отец, спрячь сейчас же свой гостинец, у нас это не принято, - категорично замотал головой Ткач.

- Почему? Вы же русские люди. Русские люди любят араку. К нам в аул часто приходят русские люди. Очень любят араку.

- Нет, отец, не обижайся. В нашем отряде сухой закон. Понимаешь?

Георгий развел руки и посмотрел вверх, будто хотел призвать в свидетели ночное небо.

- Не понимаю. Что за закон такой, который мешает хорошим людям выпить за здоровье хороших людей. Мы же не будем пьяные. Это сок, - он показал на бутылку, - кукурузный сок. Мы выпьем, поговорим и спать пойдем, нам приснится хороший сон, а завтра голова будет чистая, как вода в роднике.

- Знаю я, какой это сок, отец, лучше не уговаривай.

- Не хорошо, Командир, это народный обычай, он обидится, - тихо заметил Митяня.

- А ты, дед, лучше картошку шибче доставай и в сторону бутылки вообще смотреть не моги. Нашлись мне тут защитники горских обычаев. Ты, отец, не обижайся. Я сам уже давно по горам езжу, и с народом вашим много раз встречался, и обычаи ваши уважаю. Но пойми меня правильно...

- Не хочу ничего понимать, - отрезал Георгий и повернулся к Виталику. - Сынок, принеси посуду, из которой вы пьете.

Виталик вопросительно посмотрел на Ткача.

- Ладно уж. Неси, - сдался тот.

- Вот и правильно, Командир, - обрадовался Сиплый и подвинулся ближе к огню. - Ты, отец, золотой, оказывается, человек, а я сразу тебя не раскусил. Как, ты говоришь, Лондон на вашем языке называется?

Виталику араку не налили. Георгий уже поднес бутыль к его кружке, но Сиплый перехватил ее.

- Нет, отец. Ему еще рано.

- Почему рано? У нас вот такие мальчишки это пьют.

- Он пить не умеет, отец. Он как выпьет, ему плохо становится, а нам и так мало, зачем же зря продукт переводить. Практикант, наливай себе чаю, не стесняйся.

Георгий покачал головой и поднес бутыль к кружке Рыжего, но его снова остановили:

- Ему тоже нельзя, он за рулем, - сказал Ткач.

- Командир, - взмолился Рыжий.

- Я сказал, нельзя! Завтра кровь износу мы должны быть на месте.

Георгий растерянно посмотрел на Шурика.

- А этот вообще по пятницам не пьет, - вставил Сиплый и захохотал.

- Да что вы за люди такие, - окончательно расстроился старый алан. - Что я вас упрашиваю, как женщин? Это же сок, кукурузный сок.

- Я вчера видел, как этот сок здоровенных мужиков превращал в свиней, - сказал Ткач. - Не надо, отец. Тебе для компании хватит нас троих.

Сиплый злорадно посмотрел на Рыжего, подмигнул ему и уже хотел запрокинуть голову, чтобы выпить, но на этот раз сам Георгий удержал его руку:

- Подожди, куда торопишься? Надо сначала слово хорошее сказать.

Азиат с кислой миной повиновался. Он хорошо знал, что слово горца перед выпивкой может затянуться на долгий час.

- Я хочу вам рассказать одну историю, которая произошла со мной в этих горах, - Георгий махнул рукой в темноту, - вон там. Я тогда еще маленьким мальчиком был, меньше чем он. Как тебя звать?

- Практикант его звать, - вставил азиат.

- Еще моложе, чем он. Лет пятнадцать мне было или меньше...

В это время на дороге возле вахтовки затормозил совсем новенький "уазик., также следовавший от шоссе вглубь долины. Он так и переливался свежим лаком в свете костра.

- Приятного аппетита, мужики, бензином у вас не разживусь? - крикнул водитель, не выходя из машины. Выговор незнакомца отдавал небольшим акцентом.

- Садись с нами к костру, поужинай, - предложил Ткач.

- Нет времени. �так, опаздываю. Мне хотя бы пол-литра, только до Стырахона добраться, а там у меня брат живет.

- Куда так торопишься?

- Свадьба у брата. Вот, машину ему в подарок везу. Уже ночь скоро, гости разойдутся. Брат обидится.

- Рыжий, иди отлей ему, - кивнул Командир. - Только не больше чем пол-литра. Самим мало.

- Подожди, отец, не рассказывай. Я пять минут, - Рыжий встал и пошел к машине, прожевывая на ходу печеную картошку.

- Рассказывай, отец, рассказывай, а то я слюной захлебнусь, - изнывал от нетерпения Сиплый.

- Рассказывать?

- Рассказывай.

- А ваш шофер сказал...

- Ты его не слушай. Он много чего говорит, да все мимо.

- Хорошо. Было мне тогда двенадцать лет, или меньше...

- Шланг-то у тебя есть? - громко спросил Рыжий, словно водитель "уазика. стоял на другом берегу реки.

- Шланг есть, а у тебя закурить не найдется.

- Насчет закурить тебе не повезло. Коллектив у нас сплошь некурящий. Разве что выпить здесь могут предложить, да и то немного.

- Выпить я еще у брата успею.

- Везет тебе. А вот я не успею.

- Почему?

- Потому что закон гор. Старшие пьют, а молодые закусывают. Давай подсасывай.

- Отец мне кричит: "Волки! отводи отару за скалу., - медленно продолжал Георгий. - Я еще молодой был, лет двенадцать или меньше. Овцы испугались волков, встали у самого обрыва, никак их не отогнать.

- Да куда же ты льешь! - заорал Рыжий. - На землю все выливается!

- Не видно. Темно, - оправдывался водитель "уазика..

- Завинчивай и отчаливай, а то брат спать ляжет с невестой и тебя не дождется.

- � тогда я положил вожака на плечи и понес его к скале. Баран тяжелый. Я его еле поднял. Мне тогда мало лет еще было. Все остальные бараны увидели, что я вожака их понес, и тоже за мной пошли.

- А волки? - без интереса спросил Сиплый.

Он уже устал держать кружку на весу и поставил ее снова на землю.

- Волков отец отогнал еще раньше.

- Значит, зря ты на себе животное таскал?

- Чего ты все время перебиваешь, селезенка басурманская!? Дай человеку досказать до конца. Встревает и встревает, будто у него тараканы по языку бегают.

- Я же до истины докопаться хочу.

- Сказал бы я, до чего ты докопаться хочешь, да за столом такие слова произносить не хочу.

Новый "уазик. на дармовом топливе заводиться не хотел, только чихал стартером вхолостую.

- Говорили же мне покупать "Ниву., не послушался. Уже давно у брата был бы, - водитель в расстройстве вышел из кабины и открыл капот. - У тебя фонарика нет?

- Я так и знал, что вечер у меня будет беспокойный, - проворчал Рыжий. - Шурик, куда ты фонарик положил?

- Заткнетесь вы там или нет! - не выдержал Митяня. - � гундят, и гундят. � гундят, и гундят, как комары на болоте. Ни выпить с вами по-человечески нельзя, ни с человеком поговорить под выпивку! Шурик, иди ради Бога, дай фонарик этому рыжему черту, а то он полстраны переполошит.

Шурик машинально перекрестился при упоминании нечистой силы, после чего послушно встал и направился к машине.

- А зачем я вам все это рассказал? - Георгий обвел всех пытливым взглядом и каждому заглянул в глаза, словно хотел понять, до всех ли дошла мудрость его истории.

- �нтересно было бы узнать, - Сиплый тоскливо посмотрел на утонувшего в его кружке ночного мотылька.

- Я хотел выпить за то, чтобы вы ни о чем никогда не жалели. Ничего в нашей жизни зря не бывает. Все записано до нас, и каждый день имеет свое значение. Этот вечер тоже там записан, - он поднял палец в черное беззвездное небо, куда улетали и гасли в темноте искры костра.

Наконец, "уазик. чихнул в последний раз и завелся.

- Не обижайтесь, мужики! � спасибо! - крикнул водитель и хлопнул дверцей.

- � вам тем же концом по тому же месту, - сказал Сиплый.

Машина дернулась с места.

- Фонарик оставь! - заорал Рыжий вслед.

- Ты прав, отец. Ничего в жизни не бывает зря, - повторил Сиплый, грязным ногтем выковырял мокрое насекомое из своей кружки и мелкими глотками выпил араку.

- Что ж вы меня не дождались? - Рыжий сел на свое место и потянулся к картошке. - Рассказывай, отец, по новой. Я не слышал.

- Ты хотя бы руки сначала помой, шалопай. По локоть в мазуте, а лезешь к столу.

- � так сойдет. Рассказывай, отец. А то всем и арака, и рассказы, а мне только картошка, да проезжие шоферы. Дискриминация.

- А так и надо. Всяких дискриментов надо дискриментировать.

- Хватит трепаться. Наливай, отец, по последней, да спать пойдем.

- По аланскому обычаю, две не пьют. Надо или три, или пять, или семь. А по две только на похоронах.

- На пять у нас бутылки не хватит, тем более на семь. Может быть, у тебя еще одна в мешке спрятана? - с надеждой спросил Сиплый.

- Нет больше. Если бы я знал, что хороших людей встречу, я бы взял две.

- Надо было догадаться. Только раздразнил нутро.

- А давайте, я вам лучше анекдот расскажу, вместо тоста.

- Засунул бы ты, Рыжий, свой анекдот подальше. Мы все твои анекдоты еще в прошлом году наизусть выучили. � про армию, и про баб, и про поручика Ржевского. Практикант, подай мне вон тот кусочек хлебушка. Практикант, едрёныть! Спишь, что ли?! Хлебушек, говорю, подай. Горбушку.

- А песни довольно одной!!!

- Рыжий, заткнись! Ты-то чего разошелся? Трезвый же.

- Вот потому, Командир, что трезвый, потому и разошелся. На ваши рожи красные посмотришь, еще не так запоешь.

- Все, отец, разливай по последней и спать пошли, а то я их потом кулаками не загоню, придется, как твоего барана, на себе каждого тащить.

- А все-таки, отец, что не говори, а наша русская водка лучше, чем вот это твое кукурузное поило.

- Твою ж дивизию! Ты слыхал, Шурик? Наша, говорит, русская. Посмотри на себя в зеркало, харя монгольская.

- Опять ты за свое. Куплю я тебе зеркало, дед, куплю, как только вернемся, только не приставай ты ко мне больше с ним.

- А ты к русским не примазывайся, мурло узкоглазое.

- Форма глаз, между прочим, к национальности никакого отношения не имеет. У меня в паспорте...

- Видал я твой паспорт.

- А я твой не видал. Предъявите ваши документы, пыжалста.

- Убери свои грабли, урюк.

- Ну и не надо, не больно-то и хотелось. Я лучше с практикантом по душам поговорю. Вот скажи мне, практикант, за что ты нас презираешь? Молчишь все время, глазами зыркаешь исподлобья. Осуждаешь? �ли ты думаешь, что если мы не в Москве родились, то нас кроме выпивки ничего больше не интересует. Да у меня может быть, в мыслях такое вертится, что вам, москвичам...

- А ну, марш, по койкам! Сиплый, не лезь к парню! � с чего вы, спрашивается, так нажрались. Отец, что за сок у тебя был?...

Уже когда они укладывались спать, над долиной с оглушительным рокотом низко пролетел вертолет. Луч прожектора прошелся по крыше вахтовки, замер на мгновение, будто в раздумье, потом скользнул по ближнему склону и быстро поплыл вглубь Карадона. Самого вертолета видно не было. Только конус света то снижался к самой земле, то поднимался вверх, огибая растворенные в темноте очертания рельефа.

- Это что такое было? - первым опомнился Рыжий.

- �щут тех уголовников, за которых нас утром приняли, - ответил Ткач. - Только зря они их здесь ищут. Они уже давно за перевалом.

День четвертый

Виталик встал еще по темну. Спать в машине не было никакой возможности. Со всех сторон раздавался храп, но главное неудобство заключалось в том запахе, который исходил от старого алана. В будке и без того было душно, воняло бензином и портянками, но кислый запах кошары убил все вокруг себя. Спрятаться от него было некуда. Виталик полночи проворочался, несколько раз проваливался в сон, но всепроникающий запах доставал его и там. Бессонница еще больше усугублялась вертолетным шумом, который обрушивался на вахтовку в течении ночи три или четыре раза. Можно было только подивиться, что никому больше этот рев не мешал, как не мешал и запах кошары. Наконец Виталик не выдержал. Пробираясь к двери через лежащие на полу тела, он нечаянно наступил на распростертую руку Сиплого.

- Кто? - встрепенулся тот.

- Я, - шепотом ответил Виталик.

- Чего шляешься? Смотри под ноги. В следующий раз на голову наступишь.

- Монгол, заткнись, зараза, - зашипел из своего угла Митяня.

- Чего сразу монгол? Это практикант тут всех перебудил. Шляется по ночам, спать людям не дает.

- Заткнись, я тебе сказал, а то дрын возьму, урюк узкоглазый. Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет.

- От тебя зато много покоя, калоша старая.

- Я вот сейчас встану и дам тебе калошу. Я тебе калошу... Такую калошу...

Виталик вылез наружу и сел на бревнышко. Было еще совсем темно. Он попытался заснуть, но скоро его зазнобило. Он подбросил хвороста на тлеющие с вечера уголья, раздул огонь.

Съежившись в клубах дыма, Виталик наконец задремал, когда уже начало светать.

Старый алан всю ночь спал крепко, не подозревая о мучениях Виталика. Он даже вертолетного рокота не слышал. Когда он проснулся, в будке уже никого не было. С улицы на фоне птичьего щебета раздавался голос Сиплого. "С такой кислой рожей, практикант, долго не проживешь., - поучал тот. Георгий усмехнулся в усы, попенял сам себе на то, что поздно поднялся, надел картуз и осторожно, по шажку стал спускаться с подножки будки, тыкая впереди себя суковатой тростью, словно слепой. От яркого утреннего солнца он и вправду немного ослеп.

- Далась тебе эта кривая коряга, отец, - приветствовал его Сиплый. - Брось ее в огонь, Шурик тебе новую вырежет.

- Она давно со мной. Привык, - ответил Георгий и сел на бревно рядом с Виталиком, поставив трость между колен.

Кошерный запах невидимым облаком опустился над костром и смешался с горечью дыма.

- Как спалось тебе в нашей кибитке, отец? Рядом с овцами, наверно, спится крепче?

- Хорошо спалось, - Георгий охотно улыбнулся и показал всем удивительно здоровые для своего возроста зубы. - Дома так много не сплю. Солнце еще не светит, а я уже внука бужу. Он смеется, я на него ругаюсь, так и утро проходит.

- В нашем семействе такая же история. Еще темно, а Митяня уже ворчит. Если не ворчит, то даже как-то не по себе становится. Правда, Шурик? Кстати, что-то не видать давно нашего аксакала. Не помер бы от натуги.

- Типун тебе на язык, дурило подножное. Только и знаешь, что гадости говорить, - проворчал Митяня, выбираясь из кустов и застегивая на ходу брючный ремень.

- Он из уборной выходил подобный ветреной Венере.

- Командир, можно я его дрыном?

- Хватит гавкаться спозаранку! Жрите быстрее, да поедем. Время уже на исходе.

После завтрака, тепло распрощавшись со старым аланом, геофизики двинулись вглубь долины Карадон, иссеченной вдоль и поперек травянистыми холмами, бурными речушками, ручьями и оврагами. Дорога то опускалась в самую низину и шла вдоль каменистого берега очередной из многочисленных рек, то поднималась на самую вершину какого-нибудь холма или небольшого плато. Луговые птицы стайками поднимались из травы, порхали перед лобовым стеклом, отгоняя непрошеных гостей подальше от своих выводков.

Траектория их пути казалась совершенно лишенной смысла. Дорога петляла по долине, как по лабиринту. Солнце заглядывало в окна будки то слева, то справа; невысокие горы кругом были слеплены по одному подобию и не могли служить ориентиром в пространстве, восток и запад так часто менялись местами, что уже через час невозможно было сказать, в какой стороне осталось шоссе. Виталик был уверен, что они кружат на одном месте. Очень скоро этот горный пейзаж стал казаться ему не менее скучным, чем та стена кукурузных стеблей, на которую он вдоволь насмотрелся по пути сюда.

Несколько раз дорогу преграждала отара овец, и тогда долина наполнялась таким безнадежным сумбуром звуков, какой не снился даже самому авангардному из всех авангардных композиторов. Рыжий уверенно, но медленно ехал через это грязно-серое месиво, беспрерывно бибикая и выкрикивая в окно: "Геть! Геть!.; овцы наперебой блеяли и, вихляя слежавшейся шерстью, волнами разбегались перед мордой машины; большая лохматая собака неблагородной породы бесновалась и лаяла, обнажая страшные клыки; старый чабан с длинным посохом гордо возвышался над стадом и тоже что-то кричал на своем языке, то ли подгоняя овец, то ли проклиная геофизиков.

Сиплого эта картина очень развеселила, он тут же рассказал историю про то, как они несколько лет назад, вот также проезжая через отару, под шумок заволокли в будку одну овцу, а когда увидели, что это не овца, а кавказская овчарка, то еле вытолкали ее обратно. "Вот такие зубищи перед лицом., - утверждал он. Митяня, по обыкновению, назвал его "брехуном узкоглазым., но согласился, что такой случай на самом деле был, хотя и не с их отрядом. Они снова заспорили, звали в свидетели Шурика, но тот не откликался и продолжал беззвучно молиться, надвинув панаму на глаза.

Тщательно распланированный график Ткача снова трещал по швам. К десяти утра он рассчитывал быть уже на месте, но они к этому времени едва миновали половину пути. �м еще предстояло перебраться по хлипкому мосту на другой берег одной из рек, пересечь небольшой лесной массив, заполнивший низину между склонами двух холмов, и только тогда начать подъём по серпантину горы, за которой и располагался участок работ.

При подъезде к реке выяснилось, что того моста уже нет и в помине. От него осталось только две пары деревянных столбов. Ткач чертыхнулся в сердцах и ни за что обозвал Рыжего "кулёмой.. Все эти мелкие и крупные неурядицы начинали выводить Командира из равновесия. К неверию в успех стала примешиваться какая-то несвойственная ему внутренняя суетливость. Это не предвещало ничего хорошего.

- Не глуши мотор, я сейчас вернусь, - сказал он Рыжему и трусцой отправился по каменистому берегу вверх по течению в поисках брода.

Река, преградившая им путь, казалась мелкой и безобидной, но из воды кругом торчали острые камни, а рисковать колесами они не имели права, потому что запасок у них уже не осталось.

Брод нашелся скоро. Они благополучно переправились на другой берег и сразу углубились в небольшой лес. Сначала дорога была очень узкой, оба склона, ограничивающие пространство слева и справа, буквально терлись о стенки будки. Деревья сцепились ветвями над тесной прощелиной и закрыли небо. Вокруг стало так темно, что хоть фары зажигай.

- Мать-перемать! - то и дело тихо ругался Рыжий.

Наконец, вахтовка выбралась на широкую поляну, сплошь заросшую высокой сухой травой. Ткач снова вылез из машины и стал пробираться сквозь сухостой, Рыжий медленно вел машину вслед за ним. Трава расходилась перед вахтовкой и тут же смыкалась за ней.

- Здесь осторожнее! - крикнул Командир. Рыжий его уже не видел, только слышал голос.

Едва различимая колея нырнула в небольшой темный ров. По обе его стороны виднелись прогнившие останки деревянных свай. По всей видимости, в стародавние времена здесь тоже был проложен небольшой мосток.

- Сюда, - уже сверху донесся голос Командира.

Мотор натужно завыл, вытаскивая машину изо рва. Под колесами несколько раз выстрелили сухие ветки.

- Твою ж дивизию, - хрипел старик, хватаясь обеими руками за окружающие его выступы.

Виталик уперся плечом в бочку, чтобы та не опрокинулась на него. Шурик придерживал ее со своей стороны. Бензин яростно плескал внутри бочки. Стенки будки стонали и скрипели, как рассохшиеся деревянные половицы. Пустое ведро жалобно дребезжало в проходе до тех пор, пока машина не выбралась на ровную поверхность.

Наконец тряска прекратилась. За рвом вахтовку ждало несколько километров идеально прямой и просторной дороги. Рыжий сразу повеселел. Под сводом деревьев было сумеречно и прохладно. Солнечные лучи едва проникали сквозь прогалины в кронах деревьев. Яркие блики вспыхивали и тут же гасли в боковых зеркалах. В окна будки на скорости врывался запах прелого листа и еле слышимый за рокотом мотора шелест воды - сюда доносились отголоски водопада, спадавшего с отрогов Сураханского хребта. Ехать бы и ехать по такой дороге всю жизнь. Но впереди им еще предстоял подъем по серпантину, поэтому расслабляться было рано.

- �нтересно, а если мы все-таки выполним задание Федорыча, какая нам награда за это будет? - сказал Сиплый, когда машину перестало трясти, а ведро удалось поймать и привязать, чтобы больше не скакало.

- Награду ему, - крякнул старик. - Я бы тебя наградил от души, жаль нету у меня таких полномочий.

- Нет, кроме шуток. Не запросто же так мы тут страдаем.

- Не зли меня, монгольское отродье! Страдает он. Ты еще пальцем о палец не ударил, только жратву перевел, а уже награду ему подавай. У тебя оклад есть - вот тебе и вся награда.

- Нет уж, извините и спляшите. Это что же получается. Сафонов, значит, сейчас со своими бездельниками на море сидит, черную икру ложкой ест - ему оклад, а мы должны ради всего поселка горбатиться - и нам за это тоже оклад. Ведь если мы здесь что-нибудь найдем, то понаедут иностранцы, они платить долларами будут. � Сафонову, значит, долларами за то, что он под морским солнцем бока опалил, и Людмиле долларами за то, что она за целый день в конторе две бумажки с места на место переложила, и нам тоже долларами за то, что мы все это счастье им обеспечили и трудились, как последние стахановцы. Причем я уверен, что этих самых долларов тому же Командиру будут платить меньше чем Федорычу. А Федорычу-то за что?!

- А ты еще, оказывается, и завистливый у нас, монгол. Аж переворачивает тебя от этой черной зависти. Смотреть тошно. Ну и пусть они тоже получат, тебе-то что из того? Уж если тебе мало твоего оклада, надо было идти учиться на инженера. Правильно я говорю, практикант? Получал бы сейчас столько, сколько Командир. Ты учиться не захотел, а выбрал водку и лужу, вот тебе и награда.

- Я не завидую, а просто хочу, чтобы все было по справедливости.

- Пиши тогда в Кремль, практикант тебе адрес подскажет... � с чего это ты решил, что тебе будут платить в иностранных деньгах?

Сиплый посмотрел на Митяню утомленно.

- А в чем еще? В пустых бутылках? Это же международный проект.

- Заплатют тебе такой же оклад, как и всегда, и будь доволен, - категорично отрезал Митяня. - � хоть на дерьмо изойдись, не получишь ты ни в долларах, ни в фунтах. Мое тебе такое слово. Может, еще премию какую-нибудь выпишут, и то я сомневаюсь. �шь, настроился он на миллионы. Это такая же работа, как и всегда. Мы цельный месяц без дела сидели, вспомни, дурака в конторе валяли, а оклад все равно получали. Если уж хочешь по справедливости, то давай мы тебе за май не заплатим, а за июнь выдадим две зарплаты. Вот и получится твоя награда.

- Ты, что ли, платишь?

- Почему я? Государство.

- Ну и нечего тогда за государство расписываться.

- Ну и замолкни тогда, монгольское рыло...

В это время машина остановилась.

- Что там еще такое? - Митяня выставил голову в открытую форточку.

Ствол дерева, лежавшего поперек дороги, был не очень толстый, но крона такая густая и пышная, что ни объехать, ни переехать его не представлялось возможным. "Если не удастся перетащить целиком, то придется обрубать ветки, а на это уйдет еще как минимум час., - сразу оценил ситуацию Ткач. Ему снова стало грустно, хотя когда они выехали на эту ровную дорогу под сенью плотно сплетенных ветвей, он повеселел и даже перекинулся парой шуток с Рыжим.

- Ужели жребий вам такой назначен строгою судьбой, - продекламировал Сиплый, глядя на поваленную липу.

Самое странное заключалось в том, что дерево было не просто повалено старостью или ветром, а срублено, причем не так давно. Его основание было стесано под конус топором, а зазубрины казались теплыми на ощупь.

- Такой же, видать, далдон поработал, как наш монгол, - сказал Митяня, оглядывая место сруба. - Никакого ума у людей не осталась, один юмор. Только бы жрать, спать, да шуточки шутить.

- Тебе, старик, хоть таблицу умножения покажи, ты все равно разговор на мою личность переведешь.

- Какая у тебя там личность, мурло бездомное. Личность у него. Слыхал, Шурик? Личность, говорит.

- Вы хотя бы минуту можете не ругаться? - Командир был явно раздражен. - Беритесь за ствол, попробуем оттащить в сторону.

- Для начала поднимете, пожалуйста, руки, - вдруг послышался сзади незнакомый вкрадчивый голос. - � не делайте никаких лишних движений во избежания неприятностей.

"Слово "удача. выдумали лентяи., - почему-то вспомнился Виталику в этот момент еще один отцовский афоризм.

Двухметровый детина в пятнистом камуфляже, черном берете и светонепроницаемых очках стоял, облокотившись о капот вахтовки, и широко улыбался. Дуло его автомата было направлено прямо Ткачу в грудь. Откуда он вдруг тут нарисовался, понять было невозможно. Наверно, до времени таился в зарослях.

Немая сцена длилась несколько секунд.

- Тебе чего, сынок? - наконец, спросил Митяня вмиг севшим голосом.

- Руки поднимите, пожалуйста, - повторил детина.

Опытным взглядом Ткач сразу заметил по обеим сторонам дороги, за деревьями, еще по паре глаз в черных очках, прильнувших щеками к прикладам автоматов. Они словно выросли из земли. Командир мог поклясться, что еще минуту назад их там не было.

- В чем дело, мужики?

- Не волнуйтесь, мы не причиним вам большого вреда. Нам нужна машина. Всего лишь ваша машина. Эй, маленький, - детина поманил рукой Виталика, - поди-ка сюда.

"Это же их там с вертолетами ищут!. - догадался Командир. Кровь застучала в кончиках его пальцев.

Вся ткачевская команда из шумной необузданной ватаги в один момент превратилась в кучку маленьких напуганных детей. Они недоуменно пялились на дуло автомата и всё плотнее прижимались к Командиру, как щенята к матери во время грозы.

- Я же сказал, ничего не бойтесь, - детина все также улыбался. - �ди сюда, маленький.

Виталик сделал неуверенный шаг вперед. Ткач задержал его рукой.

- Зачем? - он пристально смотрел на незнакомца, а боковым зрением оценивал расстояние до двух других, спрятавшихся за деревьями.

- Для страховки. Если не будете делать неосторожных движений, то вся процедура займет не больше пяти минут, и маленький вернется к вам.

Ничего предпринять невозможно. Те двое на обочине вмиг покосят, даже ойкнуть не успеешь. Пуля от "калашника. с такого расстояния разрывает голову на части. Ткач выпустил плечо Виталика. Тот подошел к детине осторожным шагом. "Если ситуация предопределена и сделать ничего нельзя, сделай хотя бы один шаг., - это еще один отцовский афоризм.

- Опусти руки и ничего не бойся. Теперь повернись лицом к своим товарищам. Вот так, - дуло автомата уперлось Виталику в спину на уровне сердца. - Это всего лишь для страховки, - ласково успокаивал его детина. - А вы, друзья, положите руки за голову, расставьте ноги на ширину плеч и тоже повернитесь ко мне спиной. Вот так. Теперь я должен позвать сюда своего коллегу, чтобы он вас осмотрел для нашей общей безопасности. Вы не возражаете? Только попрошу вас еще раз, пожалуйста, никаких движений. Заза приступай!

�з-за дерева вышел один из тех двоих, которых Ткач уже мысленно поместил в перекрестье прицела, - он был явно не славянского происхождения, с черной густой бородой, на голове вместо берета на пиратский манер повязан зеленый платок.

На сбежавших из тюрьмы бандитов они явно не похожи - с чего бы им рядиться в этот киношный наряд, размышлял Ткач. � дезертировавшими из воинской части солдатами их тоже не назовешь - у этого нерусского в бороде заметны проседи, ему уже за тридцать, да и детина по всем признакам давно вышел из призывного возраста. Бывалые ребята. Таким расстрелять шесть залетных геофизиков ничего не стоит. Это их профессия.

Теоретически, ничего сложного для Ткача здесь не было. Вполне стандартная комбинация. Мышцы хоть давно без тренировки, но должны еще помнить отработанную в армии последовательность действий - резким, неожиданным ударом локтя в подбородок парализовать бородача, заслониться его телом, как щитом, и из его же автомата двумя-тремя прицельными выстрелами уложить детину у машины и того, что остался за деревом. Теоретически эта процедура рассчитана всего на три счета. Только теоретически. На деле же всегда случается что-то непредвиденное - то патрон заклинит в патроннике, то нога поскользнется на взмахе, то нестреляные практиканты оказываются на линии огня. Эх, если бы не практикант... Пропала машина, понял Ткач. � работа теперь пропала, и иностранцы накрылись медным тазиком, и Рудознатцы с его чаяниями на лучшие дни...

- На всякий случай передай остальным, - тихо сказал Командир стоявшему рядом Рыжему. - Если крикну "бамбук., все падайте на землю.

Рыжий часто задышал от волнения.

- Не крути головой, - с заметным акцентом сказал подошедший бородач.

Он двумя небрежными ударами сапога раздвинул шире ноги Ткача и стал обхлопывать его руками по бокам - залез в карманы брезентовой куртки, вытащил оттуда складной нож и моток изоленты, все это бросил в сторону обочины.

- Правую руку опусти.

Ткач послушно опустил. Бородач снял с его плеча планшет с картой, посмотрел внутрь и тоже небрежно бросил на землю.

- Поаккуратнее, Заза, - произнес детина. - Не надо настраивать мирное население против себя.

- Что ищите, мужики? - спросил Ткач как можно беспечнее.

- Обычная профилактика. Не волнуйтесь, все ваше останется при вас. Я лично за этим прослежу и в обиду вас не дам. Мы возьмем только машину, да и то не навсегда, а на время. Очень скоро ее вам обязательно вернут.

- Может быть, договоримся? Нам тоже очень нужна эта машина. У нас срочная работа, - Ткач решил потянуть время на всякий случай, хотя и сам не знал, какой такой случай может им помочь в этой ситуации.

Детина одной рукой поправил очки на переносице, два солнечных блика вспыхнули на черных стеклах и погасли.

- Поверьте, - все тем же тоном доброго доктора сказал он, - если бы вы знали, какая срочная работа у нас, вам бы было сейчас значительно легче расставаться с вашей машиной. К сожалению, я не могу быть слишком откровенным.

- У нее маслонасос прохудился. Далеко вы на ней не уедете.

- А нам далеко и не надо. К тому же мы будем очень аккуратно ее эксплуатировать.

- Ну да, конечно, - буркнул Ткач. Кровь настойчиво стучала в пальцах закинутых за голову рук. Это к большой драке. Давно уже не было у него большой драки.

Самым спокойным из всех ткачевцев был Шурик. Он привык в своей жизни делать только то, что ему говорят, и поэтому не особенно сейчас задумывался о происходящем. Единственное, чем он мог помочь - это мысленная молитва. Зато Рыжий, Сиплый и Митяня просто потеряли дар речи и способность что-то оценивать. Для них настоящее казалось чем угодно только не настоящим - может быть будущим, может быть прошлым, может быть чем-то потусторонним. У Сиплого даже возникла мысль, что здесь снимают фильм, а их самих по ошибке приняли за актеров. Сейчас сверху спустится люлька режиссера, он скажет: "Снято. Всем спасибо., сюда выбегут из кустов люди, будут улыбаться и гомонить, и кто-то обязательно смахнет салфеткой застрявшую в бровях холодную и щекотливую капельку пота.

Ткач хотел повернуть голову и посмотреть на лицо Виталика, но бородач с зеленым платком на голове еще раз предупредил:

- Тебе же сказали, без движений. Жить хочешь?

- Повежливее, Заза. Не надо грубостей. Мы этим ребятам многим обязаны и должны быть им благодарны.

Заза ничего не ответил. Он продолжал ощупывать карманы ткачевцев без особенных церемоний.

- Теперь все повернитесь ко мне лицом, - сказал детина, когда обыск закончился.

Они повернулись. Заза находился в двух метрах от Ткача. Дуло его автомата было направлено ему в грудь. Раз, два, три - и все готово. Если бы не практикант, то имело смысл рискнуть... Ушлые ребята, все предугадали.

Виталик стоял по стойке смирно с вытаращенными глазами и, кажется, даже не дышал. Незаметно подать ему знак невозможно. Никаких шансов, окончательно решил Ткач. Вырубить бородатого еще реально, но положить детину, который закрылся телом мальчишки, не удастся. Слишком рискованно.

- Теперь, дорогие мои, - детина поднял одну руку вверх в знак внимания, - вы должны убрать это бревно, чтобы освободить для нас дорогу. Мы могли бы сделать это и сами, но у нас заняты руки. Дружно поднимите его и дружно оттащите в правую сторону. Это все, что от вас требуется. Не боюсь показаться слишком дотошным, поэтому еще раз предупреждаю, что всякое резкое движение может быть расценено неправильно, а последствия будут печальными. По счету три начинаем поднимать. Раз, два...

По счету три случилось то, чего Ткач меньше всего ожидал. Он скорее поверил бы в небесные молнии, поразившие врагов, чем в увиденное, поэтому на секунду замешкался и чуть не провалил все дело.

Голос детины вдруг дрогнул, будто он поперхнулся, ноги его оторвались от земли, и он всей своей махиной стал плавно переваливаться через хрупкую спину Виталика. Все это происходило так неспешно, словно в замедленных кадрах кино. Лицо практиканта налилось краской, глаза сузились от напряжения, ноги под тяжестью постепенно сгибались в коленях. Так же медленно дуло автомата Зазы поворачивалось в сторону Виталика, а палец на курке уже начал сгибаться.

- Бамбу-у-у-у-у-у-у-у-у-ук!!! - во всю глотку заорал опомнившийся Командир.

Время в одно мгновение восстановило естественный ход. Секунды словно проснулись и застучали в десять раз быстрее, чем на часах. Сиплый ничего не понял. Он просто не успел ничего понять и не успел рассмотреть начальной фазы, потому что еще находился в полуобмороке испуга, когда раздался этот звериный рев.

Заза рухнул на землю, его черные очки отлетели в сторону на несколько метров. Автомат каким-то образом оказался в руках Ткача. Он сделал выстрел и еще выстрел в сторону обочины. Большая птица панически захлопала крыльями, тяжело поднялась над деревьями. В следующее мгновение Ткач взмахнул автоматом над головой приземлившегося у ног Виталика детины. Тот ткнулся мозжечком в землю и затих. Очки соскочили с его переносицы. У детины были длинные белесые ресницы.

- Сиплый, чего ты стоишь, ложись, балда! - заорал Командир. - Никому не вставать!

Опомнившийся Сиплый свалился на землю и накрыл голову руками, словно над долиной пикировали бомбардировщики.

Ткач ползком подобрался к дереву на обочине, за которым по его расчетам должен был лежать раненный или мертвый третий бандит, и замер, прижавшись щекой к прикладу. Бандит никаким движением или звуком себя не выдавал. Тогда Командир резким кувырком перевалился в кусты и выстрелил наугад.

Но в кустах никого не оказалось. Ткач бросил цепкий взгляд в сторону склона, поднимавшегося за деревьями. Там еще дрожали ветки молоденькой ольхи. "Убежал., - не без удивления понял Командир. Он был уверен, что попал бандиту прямо в грудь. Ткач осторожно поднялся, еще раз огляделся по сторонам.

- Можете вставать, - сказал он. - Шурик, Рыжий, вяжите этих молодцов. Только быстро, пока они не пришли в себя. Практикант, подними автомат, отойди на два шага в сторону и держи этого бугая на прицеле. Будет подниматься, стреляй. Стрелять умеешь?

Виталик зачем-то кивнул, хотя его опыт обращения с автоматом было почти символическим - в армии он несколько раз побывал на стрельбищах.

- Вот и молодец. Ты у нас, оказывается, большой молодец, парень, - Ткач потрепал Виталика по макушке и еще раз посмотрел в сторону склона. Тот, третий, был очень опасен. Надо скорее уезжать.

- Чем их вязать, Командир? - засуетился Рыжий.

- Проводом. У нас в будке целая катушка провода. Опутайте их с ног до головы, чтобы даже пальцем пошевелить не могли.

- Командир! - заорал Сиплый с ужасом. - Старик!

Митяня все еще лежал на земле, зажмурив от боли глаза, и держался одной рукой за грудь. Губы у него побелели, лицо покрылось землистым оттенком и вытянулось, каждый вздох давался с большим трудом.

- Да что же это такое, дед, ты чего?! - причитал Сиплый и тормошил Митяню за плечи. - Дед, ты что это? Ты перестань, дед...

Ткач еще никогда не видел азиата таким. Ему всегда казалось, что Сиплый не способен на какие-то душевные переживания. Ничего ценного он за душой не имел, ничем особенно не дорожил и этим нарочито гордился - так было всегда. Но сейчас перед ним был совершенно другой человек. Плечи Сиплого обвисли, нижние веки и губы дрожали, глаза наполнились ужасом, на лице высыпали горестные морщины. Он вмиг постарел, и только сейчас стало воочию видно, что Сиплому на самом деле по возрасту не так уж далеко до Митяни, что большая часть его непутевой жизни позади. "Дед, ты чего это?. - скулил он без остановки и вот-вот готов был расплакаться.

- Не тряси его! Это сердце. Надо подложить что-нибудь под затылок. Отойди, - Командир скинул с себя брезентовую куртку, скомкал ее.

- Да что же это такое? Дед, ты чего?

- Уйди отсюда! - гаркнул на него Ткач. - Подай лучше вон тот камень.

Сиплый метнулся в сторону, принес плоский камень, лежавший у обочины. Ткач завернул его в свою брезентуху и подложил под затылок Митяни. Тот уже хрипел. Командир склонился над ним, прильнул своими губами к губам старика и сделал несколько вдохов и выдохов. Все застыли в ожидании с тревожными лицами. Шурик беззвучно молился об исцелении старика.

- Ну, чего вы встали?! - крикнул Ткач. - Вяжите этих быстрее, а то они сейчас очухаются. Я справлюсь без вас.

Он снова сделал глубокий вдох и склонился к губам старика.

- Да что же это такое? Дед?

- Уйди, я сказал, отсюда!

Ткач для острастки замахнулся на Сиплого кулаком. Тот попятился назад, споткнулся о тело лежавшего на земле Зазы, чуть не упал.

- У, падаль! - он изо всех сил ударил ногой бесчувственного Зазу по животу. - Если старик загнется, я тебя загрызу. Кадык откушу, понял?

- Он тебя все равно не слышит. Отойди, я его свяжу, - мягко отстранил его Рыжий.

- Приходит в себя наш дед, - объявил через некоторое время Ткач. - Сиплый, иди сюда.

Сиплый подбежал и застыл на цыпочках, преданно глядя на Командира.

- Сделай вот так руки, одна ладонь на другую, и прижми к сердцу. Да не к своему, дурило! Через каждую секунду делай старику жим, пока он не откроет глаза. Понял?

- РџРѕРЅСЏР».

- � не трясись так. Будет жить твой дед, успокойся. Он уже уверенно дышит, но еще не ровно. Надо сердце привести в правильный ритм.

Сиплый сел рядом с Митяней и стал энергично качать ему грудную клетку.

- Я же сказал через секунду. Раз, два три. Раз, два, три. Держи ритм, как в вальсе.

- Да, да, Командир. Я все понял. Раз, два, три. Раз, два, три, - повторял азиат и с мольбой в глазах смотрел в лицо старика. - Ну же, дед... Пожалуйста...

Ткач поднялся с земли и еще раз бросил взгляд в сторону склона за обочиной. Ничего подозрительного его глаза не отметили. Третий, наверно, испугался погони и убежал далеко. Хорошо если так, а иначе справиться с ним будет не просто. Мы здесь, как мишени на полигоне.

- Поторапливайтесь, мужики, сидеть тут у нас времени нет.

- Готово! - выкрикнул Рыжий и по военному резко поднялся с колен.

Ткач внимательно оглядел лежащего лицом вниз Зазу.

- Годится, - сказал он и перевел взгляд на бесчувственное тело детины.

Шурик как раз заканчивал его связывать. Он понял приказ Командира в буквальном смысле и успел замотать детину в проволоку с ног до шеи, словно в кокон. Ткач невольно усмехнулся:

- Ну, это ты перестарался, по-моему.

Митяня открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Сиплого мутным взглядом.

- Ты кто? - прошептал он.

Сиплый всхлипнул от счастья.

- Не узнаешь меня, Митрий Палыч? Это же я. Монгольская душа, балаболка нерусская.

- А-а... Сережа.

- Я, я, - Сиплый радостно закивал головой.

- Сережа, там... в моем рюкза..ке... в боковом ка..рмане... таблетки есть... прине..си...

- Я сейчас, ты только не двигайся.

Сиплый ликующей рысью помчался к машине. Ткач проводил его насмешливым взглядом. У него тоже отлегло от сердца.

- Теперь давайте окажем им последние почести, - сказал он, наклонился над телом Зазы, взял его за ноги. - Бери, Рыжий, со своей стороны, отнесем его в будку.

- Мы что их с собой повезем?

- Да. Назад поедем.

- Как назад? Это же...

- А что делать? Прикажешь их здесь оставить? Ничего не попишешь, придется везти их обратно к шоссе. Там сдадим первому же милицейскому патрулю.

Ткач понимал, что этим приказом он фактически подводил черту под всей их неудачной экспедицией. Вернуться на шоссе означало терять еще как минимум день. Оставшегося времени явно не хватало для выполнения полноценных работ. Это могло показаться странным, но Ткач почему-то не почувствовал никакого огорчения от такого расклада...

Заза был легкий, с ним справились быстро, зато с детиной намучались - еле затащили его внутрь.

- Мясистый, гад, - хрипел Рыжий, с трудом поднимая опутанное тело на уровень дверцы.

- Проталкивай внутрь.

- Да не лезет он! Плечи, сволочь, отрастил.

- Ты его боком. Теперь проталкивай, - кряхтел Командир.

Детину положили на пол будки рядом с Зазой, спиной к спине, а между ними Ткач всунул широкую доску, чтобы не смогли друг другу развязать руки.

Митяню разместили на его лежаке, подстелили брезент, подсунули бережно под голову рюкзак. Дышал он еще прерывисто, но бледность на лице стала спадать. Старик молчал, переводил виноватые глаза с Рыжего на Командира, а когда его положили, попытался приподнять голову.

- Лежи, дед, не двигайся, - приказал Командир. - Для тебя сейчас главное - покой. Мы поедем не быстро. Слышишь, Рыжий? На ухабах тормози. По коням, мужики! - он забрал у Виталика автомат. - Садись, практикант, в кабину на мое место, а я на всякий случай поеду в будке. Вдруг они буянить по пути начнут.

Кое-как поместились. Шурик потеснился, прижался к бочке вплотную и сразу надвинул панаму на глаза, зашевелил губами. Командир сел на место Виталика и долго не мог найти пристанища своим ногам, чтобы не наступить на лежавшего на полу Зазу. Сиплый с трудом пробрался через тела бандитов в свой угол. Он был по-прежнему возбужден, и по дороге часто заглядывал старику в лицо, тормошил его разными вопросами. Митяня высоко вздымал грудь и, почти не мигая, смотрел в потолок. Под тельняшкой выпирали ребра.

- Тебе не дует? - спросил азиат заботливым голосом. - Может, окошко закрыть?

Старик ничего не ответил. Сиплый тем не менее привстал и задвинул форточку.

Ткач двумя ладонями потер свое шершавое лицо, стряхнул с него внезапно навалившуюся усталость и осторожно переставил затекшую ногу подальше от головы Зазы. Тот даже с закрытыми глазами выглядел очень свирепо. Ссадина на скуле, оставленная кулаком Командира, придавала его лицу еще больше свирепости. У детины вид был куда более добродушный, и запекшаяся на лбу кровь не портила это добродушие, а только наполняла его смыслом отважной бесшабашности.

- Тебе не душно? - снова спросил Сиплый. - Может, окошко приоткрыть?

- Оставь старика в покое, - попытался унять его Ткач.

Но азиат не слушал никого. Ему казалось, что если он не будет постоянно тормошить старика, то тот забудется и нечаянно помрет. Сиплому доводилось не раз видеть смерть таких же, как он, бродяг. Почти всегда она приходила беззвучно и незаметно.

- Старик, скажи хоть слово. Может, водички?

- Отстань от него, говорю тебе! - рассердился Командир. - Уморил уже деда. Дай хоть раз в жизни ему молча полежать. С твоей заботой и здорового человека паралич разобьет.

В этот момент старик с хриплым присвистом вздохнул и замер с поднятой грудью, словно боялся сделать выдох. Ресницы его не шевелились. Сиплый тоже притих, с тоской глядя на него. Вот так вдруг она всегда и приходит, подумал он. Холодные мурашки пробежались по спине от этой мысли.

- Дед? - Сиплый привстал и склонился над Митяней.

Тот смотрел на него с укором. Зрачки старика были неподвижны.

- Дед, - прошептал Сиплый и дрожащей рукой дотронулся до щеки Митяни . Щека была еще теплая. - Дед, ты чего? Ты это перестань, - он оглянулся на Ткача. - Командир, что же это такое?

Поперечная морщина рассекла лоб Командира. Шурик начал яростно креститься.

- Убери свои грабли с моего лица, - вдруг сдавленным голосом произнес старик.

Сиплый отдернул пальцы от щеки Митяни, как от раскаленной сковородки, и попятился назад. Старик рыком прочистил горло, опустил веки и отвернул голову.

- Ни жить, ни умереть по-человечески не даст, - бубнил он себе под нос, чмокая губами. - Пока дрыном по спине не огреешь, русского слова не поймет. Ему сто раз было говорено, отстань от старика, отстань от старика, нет, он будет балаболить, пока тело с душой не расстанется. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, только и слышно. Что за человек такой...

- Дед! - глаза у Сиплого счастливо заблестели.

- Замолкни, слышать тебя уже нет никаких сил. Дай мне спокойно к старухе своей отойти. Может, хоть на том свете от тебя отдохну.

- Ты ругайся, дед, ругайся, я слова больше не скажу, а ты ругайся.

Ткач устало откинулся спиной к стене. Тело казалось чужим, и он сам казался себе чужим, и все происходящее происходило как будто не с ним, а он - настоящий - наблюдал на все это через дырочку из параллельного пространства.

Рыжий вел машину не спеша, осторожно объезжал каждую неровность. Когда вахтовку встряхивало на какой-нибудь кочке, он морщился, словно это доставляло ему физическую боль. Следуя таким тихоходом, понадобился целый час только на то, чтобы добраться к реке без моста, до которой по прямой было не больше пяти километров.

Виталик сидел в молчаливом оцепенении. Он еще не осознал в полной мере все произошедшее с ним в последний час. Перед глазами стоял медленно поворачивающийся в его сторону автомат Зазы. Все получилось как-то само собой. Виталик и сам не ожидал, что на такое способен. Как его угораздило? Словно кто-то управлял им в тот момент. В здравом уме он бы никогда не отважился на подобный шаг. Неужели эта афористическая фраза отца, так некстати вспомнившаяся ему, могла произвести на него такое впечатление, что он решился на откровенное безрассудство? Что-то нарушилось в его давно устоявшейся жизненной позиции. До этого момента он никогда не рисковал проявлять инициативу...

Крышу кабины царапали низко склонившиеся к дороге ветки, хлестали по лобовому стеклу листьями, как банным веником по голой спине. Однажды прямо перед машиной дорогу перебежал маленький кабаненок с полосками на спине, но ни Рыжий, ни Виталик даже глазом не повели. Разными мыслями они думали об одном и том же, разными чувствами перетирали в мозгах совместно пережитое.

- Тебя как зовут? - произнес, наконец, Рыжий.

Виталик вздрогнул.

- Что? - переспросил он.

- �мя твое как? А то все практикант, да практикант. �мя-то у тебя нормальное есть?

- Виталий.

- Виталик, значит. Был у меня в армии друган Виталик Зарубин. - Рыжий нервно хохотнул, шмыгнул носом. - Здорово мы их, Виталик?! А Командир наш! А!? Я и моргнуть не успел. Слышь? Машину им! А мы их по зубам и в проволоку, как тех баранов, - он толкнул Виталика в бок локтем, еще раз хохотнул. - А ты, оказывается, парень не промах. Сообразил вовремя. Только я на твоем месте этого мордоворота сразу заглушил бы, когда еще к нему подходил. В горло кулаком его со всей силы надо было хватить, он бы там же окочурился. Мне в армии один азербайджанец тоже вот так говорит: подойди-ка сюда, говорит. Хотел фофана отвесить. У них на другое ума не хватает. Если ты на полгода больше отслужил, то значит надо фофан молодому отвесить. Ну, я дурачком прикинулся, подхожу, глазки так виновато опустил, а сам с разворота - хрясь! - по горлу. Он и с копыт. Мне конечно наряд вне очереди влепили, даже на губу посадить хотели, но зато потом ни одна сволочь уже не приставала. Армия - школа жизни. Когда попадешь туда, сам поймешь. Там таким вещам быстро учат.

Рыжий, наверно, очень бы удивился, если бы узнал, что Виталик ему почти ровесник. Но он еще больше удивился бы, если бы узнал, что практикант отслужил в армии полных два года.

"Быстро учат., - машинально повторил его слова Виталик и вспомнил старшего прапорщика Чикина. Вот кто по-насоящему порадовался бы его сегодняшним подвигам...

В армию Виталика забрали с первого курса. Двадцать девятого июня у него был экзамен по химии, а уже утром тридцатого следовало явиться в военкомат с вещами.

На пересыльном пункте произошла какая-то путаница с документами и его отправили служить в южную Белоруссию в топографическую роту, хотя по всем требуемым параметрами он никак не должен был туда попасть.

Ребята, служившие вместе с ним, все как на подбор были рослыми и мускулистыми, у всех в послужном списке значились различные спортивные разряды. Виталик в общем ряду смотрелся как недоношенный карлик. Быть бы ему все два года при таком раскладе мальчиком на побегушках, но, на счастье, обычаи "дедовства. в их части были уже давно изведены, коллектив попался душевный, никто своими физическими данными не злоупотреблял, и Виталика, несмотря на его нелюдимый характер, в их роте не только не обижали, но даже оберегали от нападок посторонних. Разве что иногда ради шутки щелкнут по носу или ночью зубной пастой лицо разрисуют, но это было терпимо.

Гораздо больше ему приходилось терпеть от командного состава - офицеров и прапорщиков. Виталик обладал полным набором качеств, противопоказанных военному человеку, а это не могло не раздражать людей, для которых армия стала пожизненным призванием. В особенности доставалось ему от старшего прапорщика Чикина, который служил у них в роте на должности старшины. Тот словно цель себе такую поставил - сделать из Виталика добропорядочного солдата, после чего умереть со спокойной совестью.

Топографические войска тогда считались почти такими же элитными, как десантные. По крайней мере это пытались внушить Виталику командиры и сослуживцы. По плану военного времени в обязанности воинов-топографов вменялась высадка на вражескую территорию сразу после воздушного десанта для быстрого картографирования местности и определения точек возможного бомбового и артиллерийского ударов. Поэтому кроме навыков составления карт, они должны были вслепую ориентироваться на любой местности, иметь хорошую физическую подготовку, владеть рукопашным боем, совершать парашютные прыжки и досконально знать приемы маскировки.

Жизнь солдата-топографа была насыщена всевозможными тренировками. По средам и пятницам они изучали искусство рукопашного боя, по вторникам и четвергам ездили на стрельбища, по субботам занимались тактическими занятиями. Уже на первом году службы они начали прыгать с парашютом. Кроме того, хотя бы раз в месяц их забрасывали вертолетами в дремучие леса Полесья для совершения учебных маршрутов. Во время этих маршрутов солдаты шли по лесу длинной шеренгой, через полкилометра друг от друга, и зарисовывали в блокноты топографические знаки и колебания рельефа. Все делалось на глазок, без специальной аппаратуры, с одним лишь компасом в руках. В этом заключалась проверенная, еще довоенная метода обучения армейских топографов. По окончании маршрута они собирались у заранее назначенного места, где их ждали ротный командир и старший прапорщик Чикин, и сверяли свои эскизы с настоящей картой. У кого сходство с картой получалось максимальное, тому ротный командир говорил: "Благодарю за службу., и освобождал от очередного наряда.

Виталика никогда не благодарили за службу и от нарядов не освобождали. В первом же маршруте он, имея на руках компас, ушел вместо севера на юг и заблудился так, что его искали до самой темноты. Старший прапорщик Чикин тогда ограничился тем, что только вволю наорался, но оргвыводов не сделал, хотя антиармейская сущность новобранца была видна невооруженным взглядом.

В другой раз Виталик объелся в маршруте диких яблок, к вечеру у него начались проблемы с желудком. В целях безопасности всю роту вместе со старшим прапорщиком и ротным командиром на несколько дней заперли с подозрением на дизентерию в карантин. Впоследствии старший прапорщик уже боялся отпускать Виталика от себя и сделал его чем-то вроде своего оруженосца - Виталик иногда таскал за старшим прапорщиком его планшет, в котором хранились все топографические карты близлежащей местности. В результате, через некоторое время планшет был утерян вместе с картами, что для воина-топографа считалось не меньшим преступлением, чем для воина-артиллериста потеря гаубицы. Чикина тогда чуть под трибунал не отдали, его спасли только многолетний безупречный стаж службы, отличная репутация и положительные отзывы офицеров части. Дело насилу замяли.

- Ну, солдат, молись. Не хотел жить по-хорошему, будешь жить по уставу. Я за тебя лично возьмусь, - пригрозил он, когда все утряслось. - Ты у меня научишься Родину любить. Ты у меня, блямба, попляшешь.

У старшего прапорщика были густые чапаевские усы и петровские глаза навыкате. Он вырос в старообрядческой семье, где любая нецензурная брань считалась большим грехом, поэтому самое большое ругательство, которое он мог себе позволить это слово "блямба..

С этих пор армейская жизнь для Виталика круто изменилась и стала много отличаться от жизни других солдат роты. За ним закрепилась кличка "неразрешенец., потому что многое из того, что вменялось в обязанность всем нормальным военнослужащим, ему категорически запрещалось. Перво-наперво, его отстранили от маршрутов. К оружию Виталика тоже старались не подпускать, а если его и брали вместе со всеми на стрельбище, то старший прапорщик Чикин всегда находился за спиной и был готов в любую минуту выхватить автомат из его рук. Ну и, конечно же, о прыжках с парашютом ему даже мечтать не стоило, о чем он, в общем-то, никогда и не мечтал.

Обещанная Чикиным "любовь к Родине. внушалась Виталику через ежедневную муштру и обучение различным армейским тонкостям, вроде пришивания подворотничков, чистки картошки и надраивания унитазов. Впрочем, даже в этом Виталик не отличался большими успехами. Достаточно сказать, что чистить картошку ему скоро тоже было запрещено из-за катастрофического перерасхода продукта.

Единственное, что он научился делать в армии хорошо - это наматывать портянки, но и здесь старший прапорщик потратил не мало личного времени и нервов. Обычно обучение этому искусству происходило в каптерке после отбоя. Виталик являлся туда одетый по форме номер два (голый торс) и несколько часов под присмотром Чикина пеленал свои истерзанные мозолями ступни. �деального кокона для ноги долго не получалось. Старшему прапорщику приходилось добиваться понимания собственным примером.

- Наблюдай за мной, товарищ солдат, объясняю популярно, - он отставлял в сторону стакан с чаем, вытирал усы и разворачивал портянку на табурете. Его портянка была безупречно белоснежная, как свежая простыня, а пятка - розовая, как у младенца. - Ставим ногу наискосок, на сорок пять градусов к осевой линии материи, вот так. Теперь подворачиваем один угол под левую сторону, другой накидываем сверху и подворачиваем под правую сторону. Хвостовую часть на пятке складываем конвертом. Повторить.

Виталик, сидя на корточках, неумело повторял. Его портянка была вся смятая, с черными разводами гуталина, пахло от нее тоже не хорошо.

- Как же ты, блямба, подворачиваешь! Я же сказал, складываем конвертом, чтобы ни морщинки не было. Запомни, товарищ солдат, каждая морщинка на портянке - это лишний патрон в автомате врага.

Уроки по наматыванию портянки, в отличие от всех других уроков, возымели-таки результат. Через месяц Виталик перестал хромать, через два у него загладились все мозоли на пятках и пальцах, а через три он уже был одним из лучших наматывальщиков портянок в роте. Однажды, уже перед дембелем, проходя мимо строевого плаца, он увидел старшего прапорщика, стоявшего в назидательной позе возле одного из новобранцев, которых привезли в их часть несколько недель назад. Высокий и худой новобранец виновато шмыгал носом, и, как цапля, подгибал под себя босую ногу, а старшина что-то выговаривал ему с гневным видом - чапаевские усы синхронно прыгали вверх-вниз. Виталик хотел быстренько юркнуть за угол казармы, но не успел.

- Солдат Носов, ко мне! - услышал он.

Пришлось вернуться.

- Надо докладывать, что солдат Носов прибыл по вашему приказанию. Сколько вас учить?

- Виноват, - промямлил Виталик.

- Виноватых бьют. Снимай сапог, солдат Носов.

- Зачем?

- Приказываю снять сапог!

Виталик придержал носком одной ноги каблук другой и со скрипом вытащил ступню наружу. Портянка сидела на ней плотно, как будто приклеенная.

- Ну вот, - Чикин довольно погладил усы, глядя на виталикову ногу, - смотри, солдат Куценко, хорошенько. Вот это называется - портянка намотана по уставу, а то, что ты мне показал, так тухлую рыбу в магазине заворачивают. Обувайся, солдат Носов. Освобождаю тебя от ранее наложенных взысканий.

- Спасибо, - Виталик смущенно потупился.

- Спасибо будешь бабушке говорить, а в армии надо отвечать: "Служу Советскому Союзу.!

Помимо наматывания портянок старший прапорщик Чикин уделял очень много времени урокам рукопашного боя. Но тут положительного результата добиться не удалось. Ввиду подростковой комплекции Виталика, ему невозможно было подобрать достойного соперника для спарринга. Обычно на ротных занятиях он молча падал на пыльный мат, медленно поднимался, снова падал, снова поднимался. Он даже нормальную стойку принять не умел. Руки обреченно висели плетьми, ноги еще до выпада противника готовы были подкоситься.

- Это что у вас там за представление? - спросил однажды ротный майор, заглянув в спортзал.

- Солдат Носов, - отрапортовал старший прапорщик.

Ротный сморщил лицо, как будто съел что-то кислое, покачал головой и удалился. После занятий старший прапорщик подозвал Виталика. Его усы гневно топорщились.

- Вот что, солдат Носов. Мне надоело за тебя краснеть перед начальством. Сегодня вечером после отбоя я буду проводить с тобой индивидуальные занятия. Слышишь? �ндивидуальные! - он многозначительно вытаращил петровские глаза. - Хотя бы один приём ты у меня выучишь. Блямбой буду, если не выучишь. Как "Отче наш. будешь знать. Понятно?

Виталик кивнул.

- Надо отвечать, так точно, товарищ солдат! - рявкнул Чикин.

- Так точно, товарищ солдат, - промямлил Виталик.

Вечером старший прапорщик одел свой старый, растянутый во всех местах тренировочный костюм синего цвета, и вывел Виталика в центр безлюдного спортзала.

- Слушай меня внимательно, товарищ солдат, - его голос эхом прокатился под высокими потолками. - Приём называется "бросок через корпус.. Это буква "А. в рукопашной науке. Если ты его не выучишь, то я вообще не знаю, как ты будешь дальше жить. Объясняю популярно. Диспозиция - противник стоит за спиной. Задача - опрокинуть его на землю. Показываю наглядно. Становись за моей спиной и приставляй ко мне автомат, как будто ты меня ведешь на расстрел. Ну?

Виталик замялся.

- Что еще тебе не ясно?

- Автомат?

- Два пальца ткни мне в спину, вот тебе и автомат. Действуй быстрее, а то мы тут до подъема с тобой провозимся.

Виталик осторожно ткнул старшину пальцем в спину, и в ту же секунду весь спортзал кувыркнулся сверху вниз, а зубы клацнули во рту от удара головой о маты. Огромные лампы под потолком пульсировали радужными кругами.

Старший прапорщик наклонился над ним и шевельнул усами:

- Запомнил? Теперь давай самостоятельно.

Виталик поднялся, отряхнул штаны. Старший прапорщик зашел ему в тыл и приставил палец к спине.

- Действуй.

Виталик переступил с ноги на ногу.

- Что опять непонятно, товарищ солдат? Приседай под меня, хватай за руку и выводи из равновесия, а потом резко дергай. Ну?

Виталик медленно присел, схватил старшего прапорщика за палец и вдруг со всей силы дернул его на излом. Тот завыл и сгоряча отвесил свободной рукой звонкую затрещину. Виталик ткнулся лицом в маты.

- Я тебе, блямба, сказал за руку хватать, а не пальцы выворачивать! �нвалидом на старости лет оставить захотел?!

На следующее занятие старший прапорщик, безопасности ради, принес из дома игрушечный пистолет, который одолжил у внука.

- Вот, - сказал он и покачал пластмассовым пистолетом перед лицом Виталика, - это наглядное пособие.

Однако ни наглядные пособия, ни личный пример, ни взывания к патриотизму - ничто не помогло. Виталик уехал на дембель таким же тюфяком, каким приехал. Перед отъездом, когда вся рота выстроилась на плацу, ротный майор и старший прапорщик Чикин прошли по всему ряду солдат с прощальным рукопожатием.

- Благодарю за службу, - говорил старший прапорщик каждому.

Когда очередь дошла до Виталика, он заглянул ему в глаза, провел пальцами по усам и произнес с неожиданной теплотой в голосе:

- Береги себя, солдат Носов.

Когда до шоссе оставалось еще полпути, двухметровый детина очнулся. Он судорожно дернулся всем телом, попробовал развести плечи.

- А ну-ка, не шуми, - грозно сказал ему Сиплый, но на всякий случай подобрал под себя ноги.

Детина хотел закинуть голову, чтобы посмотреть, кто с ним разговаривает так дерзко, но ему это не удалось. Шурик замотал его в проволоку на совесть, так что даже пальцами невозможно было пошевелить.

- Мужики, - позвал он, - воды хоть дайте.

Ткач кивнул Сиплому. Тот дотянулся до канистры.

- Губки растопырь, а то оболью.

Он поднес ко рту лежавшего кружку. Детина стал жадно глотать. Половина кружки вылилась на пол.

- � мне, - требовательно прохрипел Заза.

- Заза, ты здесь? - обрадовался двухметровый и снова попытался вывернуться. - А Карбованец где?

- Сбежал ваш Карбованец, - ответил Ткач. - Повезло ему.

- А ля герр ком а ля герр, говорят французы, что означает на войне, как на войне, - обрадовался такому известию детина. - Карбованец парень прыткий. Он бегает, как ест, а ест, как дышит... А ведь здорово вы нас уделали, ребята. Не часто приходилось мне встречать таких достойных противников. Где маленький? Хочу еще раз посмотреть на него.

- В кабине маленький.

- Рђ РјС‹ РіРґРµ?

- Рђ РІС‹ РІ Р±СѓРґРєРµ.

- Понятно. Вляпались, выходит.

- Сами виноваты.

- Конечно сами. Вас никто и не винит. Вы, наоборот, молодцы. Особенно маленький. Удалой парень. Обвел меня, как пацана. Овцой прикинулся, а оказался волком. Я и глазом моргнуть не успел, как увидел свои ноги на фоне неба. Бросок через корпус выполнен чисто, не придерешься. Таких ребят к нам бы. Правда, Заза?

Заза злобно молчал всю дорогу. Детина же тараторил без умолка. Видать, любил он это дело.

- Вы геологи, что ли?

- Геофизики.

- Я так сразу и понял. Сигареткой, геологи, не угостите, а то уже три дня курить не получалось. Технику безопасности блюли - ни огня, ни дыма.

- РњС‹ РЅРµ РєСѓСЂРёРј.

- Что ж это за геологи такие, которые не курят?

- Мы геофизики.

- Может быть, вы еще и водку не пьете?

- Не пьем.

Детина выгнулся, заворочался.

- Ослабили бы вы меня хоть чуть-чуть, а то затекло все.

- Может, тебе еще бабу привести и ширинку заодно расстегнуть, - совсем осмелел Сиплый.

- Я на голодный желудок баб не принимаю. Если бы пожрать чего-нибудь, то можно. Как у вас обстоят дела насчет пожрать?

- Хрена тебе с перцем. Вы нашего старика чуть в могилу не свели, вон лежит, еле дышит, а мы тебя корми, да пои.

- Кто старое помянет, тому глаз вон. Знаете такую народную пословицу? Вы нас тоже хорошо обстряпали, но я же не в обиде, потому что а ля герр ком а ля герр. Вы куда нас, кстати, везете? Если не секрет, конечно.

- Никуда, - Сиплому начинал нравиться этот белобрысый громила, не теряющий духа даже в таком безнадежном положении. - Мы вас как провиант везем. С продуктами у нас плохо, вот и решили, чего зря мясу пропадать. Одного тебя на месяц хватит.

- Ей Богу, смешно, мужики. Вот ослабили бы свои веревки, я бы с удовольствием посмеялся, а так, извините, не могу, грудная клетка не расширяется. Так куда вы нас везете?

- В милицию, куда же еще?

- Понятно. Думаете благодарность вам выпишут, именными револьверами наградят. Хотите я вам одну историю расскажу про милицию? Для того, чтобы не создавали себе, так сказать, иллюзии всякие. А?

Митяня тоже заворочался на своем лежаке. Он уже почти полностью пришел в себя и дышал ровно. Лежачее состояние ему начинало надоедать.

- Опять нам повезло, - наконец, прокряхтел старик. - Мало нам было одного, так мы еще и другого балаболку на свою голову прикупили.

 - Это кто сейчас сказал? - спросил детина.

- Это наш старик, - ответил Сиплый. - Тот самый, которого вы чуть на тот свет не свели.

- Для покойника у него очень даже бодрый голос.

- Для покойника у меня и рука очень тяжелая, - погрозил Митяня.

- Ты уж извини нас, папаша. Я головы поднять не могу, поэтому всю искренность своих извинений тебе передать не получится. Ты нас тоже пойми. А ля герр ком а ля герр.

- Заладил, как попугай, алягер-малягер, - проворчал Митяня. - Других слов, что ли, не знаешь? Лежишь и лежи себе, а то разболтался как на митинге. Командир, чего ты ему какую-нибудь ветошь в рот не засунешь? Всякую чепуху болтает, язык без костей, а вы и уши развесили. Он нам руки вверх, а мы его слушай теперича. Дармоед, несчастный.

- Он у вас всегда такой? - детина даже оторопел от такого неожиданного натиска.

- Всегда, всегда, - радостно закивал головой Сиплый. - Он еще хуже бывает.

- Ты, папаша, потерпи маленько, скоро избавитесь от нас, немного уже осталось.

- Да я терпел-терпел, терпел-терпел, уж вытерпел всю свою терпеливость.

- Я ведь не со зла. Повеселить вас хотел.

- Повеселил уже, спасибо тебе за такое веселье. Всю оставшуюся жизнь теперича хохотать буду, как полоумный. Я в жизни никогда сознания не терял. Благодаря тебе только и довелось.

- Честное слово, папаша, не хотел я тебя до этого доводить. У меня у самого дед есть, он под Сталинградом ногу потерял. Уважение к возрасту у меня с детства воспитано. На самом деле ведь мы очень добрые. Правда, Заза?

Заза с ненавистью смотрел на ботинки Ткача, стоявшие у него перед самым носом. Казалось, дай ему волю, он прокусит толстую кожу и начнет зубами кромсать теплую плоть.

- Давайте я вам лучше анекдот расскажу? - снова предложил детина.

- Еще один анекдотчик нашелся. Не надо нам твоих анекдотов.

- Да пусть расскажет, дед. Все равно еще долго ехать.

- Не надо нам его анекдотов, - категорично повторил старик. - У нас и так анекдот на анекдоте. Не отряд, а одни ходячие анекдоты. Замолкни лучше, монгол, и другу своему ветошь в рот засунь, а то я сапог свой засуну.

- А анекдот заключается в том, - не взирая на запрет старика, продолжал детина, - что вы даже не успеете доехать до майдана. Нас скоро заберут от вас и ничего нам не будет, потому что все это, как бы вам объяснить попроще... В общем, учения это. Понимаете? Сейчас Карбованец передаст по рации координаты и номер вашей машины, и нас при первом удобном случае перехватят. Я вас не разочаровал?

Ткач нахмурился.

- Учения? - переспросил он.

- А вы что же подумали, что все это на самом деле? Обыкновенные учения. Мы в нормативы не вкладывались, поэтому чтобы успеть, нужно было срочно раздобыть машину, а тут вы под руку попались. Мы-то думали пошалить чуть, доехали бы на вашей машине до перевала и оставили бы ее там - все безобидно. А вы стрельбу ни с того ни с сего устроили. Теперь, можно сказать, из-за вас задание провалено. Мне-то ничего, я все равно увольняться в запас собрался, а вот у Зазы звездочка сорвалась, поэтому он такой грустный. Правда, Заза?

Заза мысленно доедал второй ботинок Командира.

- Ты врешь или что-то выгадать хочешь? - спросил недоверчиво Ткач.

- Врет он, Командир. Не слушай его и рот ему заткни. Ты что по харе его не видишь - бандит он, бандит и есть. Понял, что хвост ему прищемили, вот и накручивает небылицы нам на уши, а мы и рады слушать. Сейчас еще расплачется для правдивости, чтобы его пожалели. Ничего у тебя не получится, ворюга! Проиграл, так и держись по-мужски.

- А я и не прошу ничего, я просто вас предупреждаю, что сейчас появятся наши и, так сказать, эвакуируют нас. Карбованец парень прыткий, он свое дело хорошо знает.

Ткач некоторое время сидел в молчаливом размышлении, потом будто что-то осознал, взял автомат, выдернул рожок и вытащил из него один патрон.

- Значит, вот оно как получается, - он вертел в пальцах патрон, словно пилюлю. - А я никак понять не мог, почему не попал в вашего Карбованца. Пуля прямо в грудь должна была угодить, никакой бронежилет не спас бы его.

- Вот видишь, папаша, - довольно сказал детина, - а ты не верил, ворюгой обзывал.

- Я и сейчас тебе не верю, мурло бандитское. Что ты там увидел, Командир? Может, поделишься с нами, или это военная тайна?

- Холостые у них боеприпасы, - объяснил Ткач и всунул патрон обратно в магазин. - Выходит, милиционеров на перевале не вы обстреляли?

- Ну, разве что теоретически, - уклончиво ответил детина.

- Что значит, теоретически?

- Это значит, что пошутили мы. Такая уж у нас порода. Правда, Заза? Скучно все время с воображаемым противником бороться, вот и решили задание себе немножко усложнить. Они нам вслед трах-тара-рах боевыми, а мы им пук-пук холостыми. Весело.

- Так вы же их насмерть постреляли. Двоих или троих.

- Ага, насмерть, - детина рассмеялся. - Слышишь, Заза? Уже во всех газетах утку пустили.

- Какие газеты? По рации передавали. Ментов по всей дороге через сто метров насажали в полной амуниции. Вас же с вертолетами ищут.

- На первый взгляд умные вы ребята, а в сказки до сих пор верите. Это же "деза. чистой воды. У нас тоже рация есть, и милицейскую частоту мы регулярно прослушивали, сидя с чашечкой кофе в засаде. Я же говорю вам, это была шутка. Мы с ними пошутили, они нашу шутку приняли и тоже поиграть решили, вертолеты подняли, в общем, все как на войне - а ля герр ком а ля герр. �м же тоже скучно с воображаемым противником, а чтобы поправдивее выглядело, они всем постам про какие-то жертвы объявили, про банду, вооруженную с ног до головы. Это игра такая, понимаете? Казаки-разбойники. Они казаки, а мы разбойники.

- Веселые вы мужики, как я погляжу.

- Не жалуемся пока. Правда, Заза? - детина зашевелился. - Давайте по такому случаю развяжем бедных узников и выпьем шампанского.

- Сейчас. Разбежались. Лежи и не шевелись, если не хочешь моего сапога попробовать, - тут же отозвался Митяня.

- Ну, хоть спину почешите. Терпеть уже нету мочи.

- Сейчас я тебе что-нибудь другое почешу, сразу моча появится. Монгол, пни его по горбу, чтобы замолк.

- Да ладно тебе, дед, - заступился Сиплый. - Видишь, как все благополучно обернулось. Ни при чем же ребята.

- Ну да, ни при чем. Теперича они хорошие, теперича они ребята. Сказочку тебе рассказали и сразу хорошими стали. Теперича их и пожалеть можно. Да? Пожалей их, монгол, пожалей, развяжи им ручки, а они тебя за это тоже по головке погладят. Ты на бородатого этого только посмотри, ему живого человека ножиком проткнуть все равно, что в носу поковыряться.

Детина снова рассмеялся. Видимо, характеристика старика была не очень далека от истины.

Вертолет свалился им прямо на голову, когда они уже почти проехали половину пути к шоссе. Рыжий едва успел нажать по тормозам, увидев впереди вахтовки опускающиеся с неба колеса. Трава вдоль дороги всколыхнулась кругами. Оглушительный рокот с присвистом заполнил всю округу.

- А вот и менты. Как раз кстати, - обрадовался Рыжий и нажал на тормоза.

Но вертолет был не милицейской окраски. Он опустился прямо на дорогу перед машиной. Лопасти постепенно замедляли вращение, рокот шел на убыль.

- Сидите здесь и смотрите за ними в оба, я сейчас обо всем договорюсь, - Ткач вылез из будки и махнул Рыжему рукой, чтобы тот не высовывался.

- Давайте прощаться, мужики. Это за нами, - сказал детина. - Слышишь, Заза, свобода! Сейчас в баньку, а потом в койку. Целый месяц на простыне не спал.

- Лежи и не рыпайся. Будет тебе банька лет на пять строгого режима, - Митяня приподнялся на локтях и посмотрел в окно.

�з вертолета выпрыгнул длинноносый худощавый офицер в полевой форме и два солдата. Офицер, придерживая фуражку одной рукой, чтобы не сдуло, подбежал к Командиру. Они переговаривались несколько минут. Говорил в основном офицер, Ткач только изредка что-то отвечал, а большей частью кивал головой и хмуро смотрел себе под ноги. Два солдата с автоматами стояли чуть в стороне, прислонившись к вертолету, и разомленно щурились на солнце.

- Я надеюсь, вы осознаете ситуацию? - спросил длинноносый.

Ткач молча согласился.

- Они совершили много непростительных ошибок и будут наказаны, это я вам обещаю. Трибунал им гарантирован. Но шумиха никому сейчас не нужна. Вы это сами хорошенько поймите и до своего личного состава доведите.

- За мой личный состав можете не беспокоиться. Но зачем же так строго с ребятами? Они, если разобраться, ничего...

- Прошу прощения, я такие вопросы с вами не имею права обсуждать, - вежливо перебил его офицер и козырнул. - Еще раз благодарю за содействие, - он махнул рукой скучавшим солдатам. Те бросились к вахтовке, перекинув автоматы через плечо.

- Привет, служилые, - весело встретил их Сиплый, когда открылась дверь будки.

- Здрасьте, - ответил молоденький улыбчивый ефрейтор.

- Селиванов! - строго прикрикнул на него длинноносый офицер.

Ефрейтор согнал с лица улыбку, ухватил детину за плечи и потащил его к выходу.

- Осторожно, салаги! Защемите! - заорал тот.

- Ты его чуть на бок, - со знанием дела посоветовал Рыжий, высунув голову из окна кабины. - Он так не пройдет.

Замотанного в проволоку детину понесли к вертолету. �з входного проема к нему потянулось несколько пар рук с золотыми пуговицами на запястьях. Таким же образом вытащили Зазу. Он не вымолвил ни слова, только злобно посмотрел на Сиплого напоследок. Тому стало не по себе от этого взгляда.

Офицер уже хотел распрощаться и тоже залезть в вертолет, но Ткач его задержал. Ему в голову вдруг пришла своевременная идея.

- Подождите, у меня к вам просьба. Так сказать, услуга за услугу. Не могли бы вы одного нашего человека доставить в Рудознатцы. У него сердечный приступ...

Старик не мог слышать этих слов, но по взмаху руки Командира и по выражению его лица понял, что речь идет о нем.

- Твою ж дивизию, - он догадался, чего хочет Командир, и стал сползать со своего лежака.

- Ты куда дед? - попробовал остановить его Сиплый. - Ну-ка лежи.

- Поговори мне тут, балаболка узкоглазая. Убери маслы с прохода. Мне выйти надо.

- Куда выйти?

- Надо, говорю! - Митяня юркнул в проход и исчез

- Где дед? - спросил Командир, заглянув в будку буквально через несколько секунд.

- По нужде вышел, - был ответ Сиплого.

- По какой нужде?

- По маленькой, наверно, хотя я не гарантирую. У него за это время и на большую могло созреть.

- Хватит зубоскалить! - вдруг рассердился Командир. - Где дед? �з-за него вертолет зря керосин жрет.

- Откуда я знаю, - замешкался Сиплый. - Сказал, что надо ему, и вышел. Он же между вами проскользнул. Я думал, ты видел...

- �звините, я не могу ждать так долго, - теребил Ткача сзади длинноносый офицер. - Мне еще третьего забрать надо.

Ткач огляделся вокруг. Старик, по всей видимости, успел спрятаться в одном из оврагов возле дороги, или за каким-нибудь взгорком. Найдешь его теперь, как же.

- Митяня! - на всякий случай крикнул Командир, стараясь пересилить рокот вертолета. Старик не отозвался.

"Ну, хрыч трухлявый, - мысленно негодовал Ткач. - В игрушки он со мной решил играть. Я тебе устрою игрушки..

- Ладно, езжайте, - он дал отмашку.

Офицер заскочил в вертолет, лопасти завертелись быстрее, колеса оторвались от земли, и через минуту стало вдруг тихо.

- Всем выйти и построиться в одну шеренгу, - объявил Ткач.

Голос Командира не предвещал ничего хорошего. Все послушно стали вылезать из машины. Рыжий глянул вопросительно на Сиплого. Тот в ответ провел ребром ладони по шее.

Над одним из бугорков за дорогой на мгновение показалась и тут же исчезла седая макушка.

- Я сказал, всем! - грозно прикрикнул Ткач.

Митяня неохотно покинул свое укрытие и стал в общий ряд, опустив голову и переминаясь с ноги на ноги. Сиплый толкнул его локтем в бок и хохотнул, но старик даже ему не рискнул что-либо ответить. Ткач оглядел виноватую фигурку Митяни с ног до головы и шумно втянул в себя воздух. Поперечная морщина на лбу постепенно разглаживалась. Злость на старика сразу прошла.

- На повестке дня два вопроса, - Командир, заложив руки за спину, вышагивал от стоявшего во главе шеренги Шурика до замыкавшего ее практиканта. - Во-первых, мы невольно стали свидетелями событий, которые нас не касались. Я дал честное слово лейтенанту, что все увиденное и услышанное не станет достоянием общественности. Я понятно выражаюсь? - он остановился напротив Рыжего и с напущенной грозностью посмотрел на него.

- А я-то при чем, Командир? - заерзал на месте тот. - Я как все...

- Тебя и Сиплого это касается в первую очередь. Будете болтать в поселке, вырву языки.

- А если...

- Отставить. Теперь, второе, - Командир выдержал паузу. - Обстоятельства сложились таким образом, что мы вынуждены вернуться в поселок.

- То есть как это? Зачем? - заволновалась шеренга.

- А затем. Среди нас оказались люди, которым в данной ситуации прописан покой и валерьянка. Я не могу рисковать их жизнями в походных условиях, поэтому принял решение изменить курс на сто восемьдесят градусов.

- Командир, я же... - старик сделал робкий шаг вперед.

- Вопрос решенный и обжалованию не подлежит. Сейчас мы перекусим и двинемся в обратный путь. Практикант, разжигай костер.

- Командир, мне дома все равно делать нечего, я там с тоски загнусь быстрее. Это же первый раз в жизни со мной такое. Больше не повторится, клянусь тебе, Командир.

- Первый раз? - Ткач выкатил глаза, на лбу снова обозначилась гневная морщина. - А таблетки от сердца кто с собой возит?

- Кто возит? Это витамины. Аскорбинка.

- �диотом, дед, не прикидывайся. Не надо. От тебя валидолом на три километра несет. Никаких оправданий не принимаю. Рыжий, проверь мотор и разворачивай машину, - категорично отрезал Командир и сделал шаг в сторону от старика, но тот кинулся за ним.

- Уйди от меня! Я своих решений не меняю.

Рыжий поднял кабину, склонился над мотором, но из-под руки наблюдал за стариком и тихо над ним похихикивал. Шурик с равнодушным видом открывал консервы. Виталик собирал хворост у дороги и изредка оглядывался на Ткача и Митяню. Старик резво бегал за Командиром, словно и не было с ним никакого приступа, а Ткач уходил от него зигзагами, сердито отнекивался и отмахивался руками.

- Простим горячке юных лет и юный жар, и юный бред, - прокомментировал Сиплый строками из "Онегина..

Пока они ели, Митяня продолжал с мольбой в глазах смотреть на Ткача. Тот шумно скрёб ложкой по дну консервной банки и делал вид, что молчаливой просьбы старика не замечает.

- Командир, - снова проскулил Митяня.

- Вопрос решенный, - ответил Ткач, но былой категоричности в его голосе уже не прозвучало.

Старик сразу прочувствовал слабину и заскулил еще жалобнее. За него вступился Рыжий:

- Разреши ты ему, Командир. Ничего с ним не случится. Он в маршруты ходить не будет, я его ношу на себя возьму. А он будет на раскладушке валяться в лагере. Ему только на пользу пойдет. Горный воздух для сердечника - это первое лекарство. Мой прадед, когда еще живой был...

- Обойдемся без адвокатов. Твое дело про маслонасос и стартер думать.

С другой стороны включился Сиплый:

- А давайте поступим так...

- Тебе тоже слова не давали.

- Я же по существу, Командир. Пусть старик будет нашим кашеваром. Мы по профилям почешем, а он тем временем жратву нам приготовит. Это дело не трудное и для его сердца безопасное. А? Ты как старик? Сможешь?

- Смогу, - ухватился за эту идею Митяня. - Командир, я смогу. Ты же знаешь. У меня всегда и досолено, и доварено. Я и кашу, если надо, и картошку-пюре...

- Хватит!

Ткач вытер пучком травы ложку и строго посмотрел на Сиплого. Тот поспешно опустил глаза в миску.

- Все вы здесь, как я посмотрю, очень сердобольные, - сказал Командир. - То глотку друг другу перегрызть готовы, то вдруг солидарность в вас просыпается, когда не надо. Если старик за оставшиеся дни загнётся...

- Я клянусь, Командир...

- Молчать! Тебя я уже достаточно послушал. Клясться вы все умельцы, а когда до дела доходит, то у одного документы теряются, у другого полный рюкзак лекарств, у третьего..., - Ткач запнулся, глядя на Сиплого, - у третьего одна дурь в голове. Я тоже могу обещания давать, но я их выполняю, и вот вам мое честное слово инженера-геофизика: если старик загнётся за оставшиеся дни, я всем гарантирую как минимум третью группу инвалидности. Понятно?

- � практиканту?

Ткач без предупреждения хватанул Сиплого ложкой по лбу. Звук получился такой звонкий, словно у того в голове кроме воздуха ничего больше не было. Рыжий покраснел, надулся, но удержал смех в себе. Старик опустил счастливые глаза. Он готов был плясать от радости. А Сиплого ему в эту минуту было искренне жаль. Старик и сам бы с удовольствием получил по лбу, лишь бы Командир не передумал.

- За что? - азиат морщился и потирал ушибленное место.

- Это авансом. Значит так, - Ткач поднялся и оправил брезентуху в поясе, - через два часа уже начнет темнеть. К этому времени мы должны быть на месте. Я не знаю, каким образом это у нас получится, но..., - он ткнул пальцем в сторону Рыжего. - Никакие скидки на маслонасос тебе не помогут. Я не прошу от тебя многого, всего лишь подвига. В лепешку расшибись, а чтобы через два часа мы были там.

- Я всегда за, - с готовностью ответил Рыжий. - Ты же знаешь, Командир, когда надо, я...

- Все, хватит разглагольствовать. Миски, ложки собрать, костер затушить, мусор уничтожить. По коням!

- Почему молчим, бравы молодцы? - Митяня бодро передернул плечами, когда машина тронулась. - Рассказал бы чего-нибудь, монгол, а мы послушаем.

Раньше таким веселым его можно было наблюдать только перед выпивкой.

- Ты посмотри, Шурик, на нашего старика. То ему слово не скажи, то сам напрашивается. Надо было тебя все-таки отправить домой. А то как бы у тебя от такого счастья второй инфаркт не случился.

- А ты не каркай, трепло басурманское. Никакой это был не инфаркт. Просто прищемило немного в груди.

- Видал я, как оно прищемило. Старуха с косой так и крутилась рядом с тобой. Мы с Командиром еле успевали ее отгонять.

- Все же плохой ты человек, монгол. Было у меня настроение тебя послушать, ты сам же все испортил. Теперича упаси тебя Бог, хоть слово лишнее сказать.

- А не лишнее можно?

- Что еще?

- Как здоровье, дед? Как чувствуешь себя и все такое?

- Спасибо, Шуриковыми молитвами кое-как протяну еще. У тебя все?

- Почти.

- Вот и заткнись теперича до следующей Пасхи.

- � этого человека я заслонял своим лбом от командирской ложки. Учись, практикант, жизни. Благодарности сегодня ни от кого не дождешься.

- Благодарности ему. Ты слыхал, Шурик, благодарности он захотел. Какой тебе благодарности, хорёк степной? Я бы на месте Командира не то что ложкой, я бы дрыном по горбу... Благодарности ему. Работать не заставишь, зато за наградой он первый...

- Ты про зеркало скажи, дед.

- Только жрать да спать...

- � лужа. Про лужу забыл...

- Захлопни пасть, отродье басурманское!

Если забраться на самую высокую гору из тех гор, что окаймляют долину Карадон, то можно увидеть голубую кромку Сураханского хребта. За ним начинается обширная горная страна с ее заснеженными пиками многотысячной высоты и вековыми ледниками. Попадающие в эту страну храбрецы дуреют, ослепленные блеском льда и кварца, раздавленные громадьём камней, оглушенные тишиной. За хребтом мысли шевелятся о вечном, они исполнены самоуничижения. Человек кажется сам себе маленьким жучком, от которого ничего не зависит и который ничего не значит в этом мире. Аборигены горной страны философски спокойны, беззвучны и удалены от человечества на миллиарды лет и километров. �х каменное спокойствие граничит с безжалостностью высших рас, а бессловесность - с инопланетной телепатией. Они словно духи, живущие в другом измерении. Простому смертному невозможно их понять, как невозможно подопытной крысе понять биолога-экспериментатора.

Ткач несколько раз работал по ту сторону хребта, на высокогорном плато с несвойственным этим краям названием Судзы. Чтобы добраться туда, экспедиция заказывала вертолет. На Судзы было очень холодно, все время не хватало кислорода, аппаратура барахлила из-за пониженного давления и перепада температур. Шурик каждый вечер тщательно выдергивал сосульки из бороды, Ткач перед сном бросал внутрь спальника флягу с горячей водой и выжидал несколько минут, пока вата оттает и обмякнет, Сиплый то и дело начинал хихикать сам с собой, одурманенный кислородным голодом, а Митяня тайком от всех глотал валидол и днями на пролет молчал. Тяжелее всего на высокогорье переносить тишину. Птицы на многотысячной высоте не щебечут, листва не шелестит, только отвороты палаток хлопают на ветру, и кровь стучит в висках. В редкие безветренные ночи в этой тишине иногда начинает казаться, что ты умер.

Гораздо привычнее жизнь по эту сторону хребта - в долине Карадон и ей подобных. Здесь почти нет глубоких скалистых обрывов и глухих, безжизненных ущелий. Рельеф долины плавный, как классическая синусоида, на вершинах многочисленных холмов и гор чубчиками топорщатся лиственные рощицы, склоны, выкроенные из зеленого бархата, полого спускаются в уютные ложбины, в которых сытно клокочут маленькие реки, а по их берегам растут густой порослью бузина, дикая малина и смородина. Звуков и запахов тут вполне хватает, чтобы не чувствовать себя в космической пустоте, вроде той, что мерещится за хребтом. Здесь горы не так высоки, лед не слепит глаза, мысли копошатся о чем угодно, только не о вечности, а жизнь течет по человеческим законам. Люди, обитающие в долине, по-горски вольны, горды и дружелюбны, но на манер всех смертных упрямы, а иногда плутоваты и даже вороваты. Они не кажутся духами, до них можно дотронуться, и, что самое главное, - их легко понять.

Отряд Ткача уже делал съемку в этой долине, несколько лет назад. �менно тогда их приборы выявили несколько аномалий, которые так заинтересовали иностранцев. Аномалии сами по себе были малоинформативными и требовали как минимум еще одной съемки более крупного масштаба. До этого тогда руки не дошли, про аномалии скоро забыли, а память о Карадоне сохранялась только отдельными яркими моментами.

Одним из таких моментов был маленький ничтожный человек по имени Аслан. В то лето он забрел в лагерь геофизиков в первый же день их приезда. Они как раз праздновали традиционные причальные. Его пригласили к столу, щедро накормили тушеной картошкой, напоили водкой, а потом насилу отвязались от него. Аслан оказался местным пропоицей, которого его односельчане за человека не считали и близко в свой круг не подпускали. Щедрость чужих людей очень впечатлила этого бедолагу, давно отвыкшего от человеческих отношений к себе. Воодушевленный он несколько раз во время застолья порывался пойти зарезать всех своих баранов, чтобы угостить "геолухов., как он называл ткачевцев. В конце концов, чтобы его утихомирить, Ткачу пришлось применить силу. Навязчивый горец был кое-как выдворен домой.

На следующий день он снова пришел, и хотя на этот раз водку ему не предложили, он стал приходить ежедневно. Сядет у палаток и ждет возвращения геофизиков из маршрута, а как завидит их издалека, то давай орать на всю долину: "Эй, геолух, я тебя давно ждал. Я костер зажигал.. Ткач его все время выгонял, чтобы он не деморализовывал коллектив, но Аслан нисколько не обижался и каждый вечер объявлялся вновь.

Кроме Аслана, та поездка еще запомнилась черникой. Черники здесь оказалось видимо не видимо. Ткачу пришлось даже пожертвовать одним днем, чтобы мужики сделали запас этой ягоды на зиму. Черничное варенье потом ели всей экспедицией целых два года.

А еще Сиплый нашел здесь карстовую пещеру, покрытую внутри толстым слоем помета летучих мышей.

- Это же чистое мумиё, - с азартным блеском в глазах хвалился азиат своей находкой. - Вы знаете, сколько сейчас стоит мумиё на рынке? Да этим богатством можно весь поселок кормить.

Он предлагал бросить все работы и начать соскабливать помет со стен пещеры. Рыжий с Митяней подняли его на смех.

- Вот и жри его сам, свое богатство, чучело узкоглазое, - говорил старик.

- Сам ты мумиё, - вторил ему Рыжий. - Мумиё - это птичий помет. У нас в армии один парень с Алтая служил. Он по этой части профессор.

- Мумиё бывает разное. Бывает птичье, а бывает и мышиное.

- А человечье бывает?

- Ну, хватит глупости молоть, - остановил этот спор Ткач. - Аккумуляторы в зубы и на работу.

По приезду в поселок Сиплый даже специально ради такого случая записался в библиотеку. Там он выяснил, что точной определенности в вопросе образования мумия до сих пор в науке нет. После этого он еще несколько раз пенял Митяне с Рыжим на то, что они упустили свой шанс стать миллионерами.

Как не старался Рыжий выполнить наказ Командира, но до заката они не успели подъехать к серпантину. Только на то, чтобы освободить дорогу от злоклятого дерева, было потрачено больше часа. Подниматься в гору им пришлось уже с зажженными фарами. Машина с воем карабкалась вверх, то и дело вздрагивала всем корпусом, скрежетала шестеренками. Рыжий напряженно вглядывался в желтую полосу света впереди, стараясь не пропустить очередной поворот серпантина, баранка нервно билась в его руках. Дорога змейкой вихляла то вправо, то влево, ямки и ухабины неожиданно выскакивали из мрака и бросались под колеса. Будка подпрыгивала с металлическим дрязгом. Ведро снова сорвалось с привязи и стало с грохотом скакать в проходе. На резких поворотах бочка наваливалась на Виталика и угрожающе булькала бензином.

- Твою ж рыжую дивизию, - донеслось из темноты.

- Это всё практикант виноват, - прокряхтел в ответ Сиплый. Он тоже с трудом держался на своей перине из спальников. Пляшущее в произвольном танце ведро то неожиданно обрушивалось ему на голову, то больно билось в коленную чашечку, но в руки не давалось. - Я говорил, что мы не раз еще хлебнем с ним горя, вот и хлебаем до самого кадыка.

- Ты на мальчонку стрелки не переводи. Он парень героический. Сам, небось, в штаны наложил, когда автомат увидел, а практикант, хоть с виду и малохольный, а слабину не дал. Таких в наше время и не всегда сыщешь...

- Я его заслуг не умаляю, но факты...

- А если не умаляешь, то и молчи в две дырочки.

- Вот увидишь, старый, мы с ним еще не такое хлебнем. Признайся честно, практикант, какого числа родился?

- Последний раз говорю, отстань от пар..., - машину снова подбросило на ухабе, старик ткнулся головой в потолок. - Твою ж рыжую.., - застонал он.

Ближе к ночи они въехали в аул, расположенный на середине склона. Название этого аула было таким же, как и у горы, по которой они поднимались - Джими. Он встретил геофизиков той же кромешной темнотой, какая царила повсюду, и оттого казался совершенно безжизненным. Сплошной высокий забор, выложенный бесформенными булыжниками, тянулся из одного края селения в другой и, словно крепостная стена, скрывал за собой жилища горцев. В рассеянном вокруг вахтовки ореоле света вспыхнули два кошачьих глаза, мелькнула чья-то тень вдоль забора, в открытую форточку будки пахнуло навозом, послышался лай потревоженных собак, который скоро стих и за окном снова потянулось черное однообразие, сопровождаемое монотонным жужжанием мотора.

- Осталось совсем немного, - сказал Ткач, когда машина, наконец, обогнула гору и выехала на противоположный склон. - Спускайся к старой кошаре, заночуем прямо там.

Дорога вниз пошла веселее - каменистый грунт под колесами сменился упругим песком, ухабов стало поменьше, - но, спустившись в долину, вахтовка врезалась в цепкие заросли кустов и еще долго с треском продиралась сквозь них. Колючие ветки царапали бока будки, под колесами выстреливали сухие сучья.

- Вот и все, - произнес Командир, когда они выехали на открытое пространство, и впереди показались прогнившие развалины старой кошары. - Тормози тут.

Не было ни облегчения, ни радости. Внутренняя суета, зародившаяся с утра, не оставляла Командира и под ночь. Он предчувствовал новые неприятности и не знал, откуда их можно ожидать. Только бы снова не впасть в уныние. Главное сейчас - это боевой настрой. Нужно думать, думать, думать и действовать - предупреждать, опережать, контратаковать. На любое ухищрение невидимого противника в запасе всегда должно иметься противоядие. Только так...

- � наша дева насладилась дорожной скукою вполне, семь суток ехали оне! - громко объявил Сиплый и грохнул о землю связку электродов в нескольких метрах от развалин старой кошары. - Складывай тут, мужики!

Виталик стягивал на землю из машины свернутую палатку. Рыжий и Шурик через заднюю дверь будки вытаскивали ящики с аппаратурой. Командование разгрузочными работами взял на себя Митяня.

- Осторожнее, индюки криворукие, не дрова таскаете, - раздавался его голос. - Сиплый, твою ж дивизию, чего ты уселся?! �ди, помогай, бездельник узкоглазый.

- Лучше бы ты, дед, костер разжег, да занялся своими прямыми обязанностями, чем путаться под ногами.

- Поговори мне! Я тебе поговорю!

Страсти еще больше накалились, когда стали вытаскивать катушку с проводом. Сиплый и Виталик подталкивали ее изнутри к прокинутым на землю полозьям, Рыжий и Шурик подстраховывали внизу. Митяня, опять же, руководил.

- Еще раз, взяли! - тужился азиат. - Сильнее, практикант! Мой край заносит вбок.

- Давай, давай, на меня, майна, майна, - приговаривал Митяня и пятился спиной.

Катушка вдруг выскользнула из рук и с грохотом поехала вниз.

- Пальцы береги!!!

Рыжий едва успел отскочить в сторону. Катушка прокатилась несколько метров и ткнулась в забор старой кошары. Прогнившие доски брызнули трухой, и забор повалился на бок.

- Вы чего не держите!? Чуть инвалидом из-за вас не сделался!

- Это все практикант. Я вам говорил...

- Хватит языками чесать! Ставьте ее на козлы лицом в ту сторону.

Катушку прикатили обратно, просунули сквозь нее вороток и стали поднимать на складные металлические козлы.

- Практикант, заходи с того боку.

- Снизу хватай ее.

- За своим краем лучше следи.

- Заноси на себя. Да не туда, твою ж дивизию, на себя, говорю.

Пока остальные разгружали, Командир задумчиво прохаживался возле машины, поглаживая отросшую за эти дни щетину на подбородке. В голове были сплошные сомнения и ни одной светлой мысли. Оставшихся дней явно не хватало. Даже если не тратить время на сон и еду, то все равно охватить съёмкой весь участок они не успеют. Значит, придется делать измерения не на всех профилях, а через один, то есть халтурить. Халтурить Ткач не любил, но другого ему не оставалось. Если завтра снова произойдет что-нибудь непредвиденное, то ситуация станет совершенно безвыходной. Застраховаться же никак нельзя. Даже небольшого дождя достаточно, чтобы сорвать работы. Ткачу невыносимо было осознавать, что он бессилен перед обстоятельствами. За свою жизнь он привык к мысли, что неразрешимых задач для него не существует.

- Командир, питающую линию когда будем протягивать? - поинтересовался Митяня, когда катушка уже была установлена на козлы.

- Сейчас, - ответил Ткач.

Сиплый и Рыжий кисло переглянулись.

- Темно же, Командир. Никакого азимута не видно. Давай лучше с утреца с бодрецой, - предложил азиат. - Раненько встанем и на свежую голову потянем. А?

- Сейчас, - повторил Командир и достал из планшета компас. - Тянуть будем туда, - он махнул рукой наискосок по склону Джими. - Я пойду впереди по азимуту, а вы потяните провод следом за мной, шаг в шаг. Первым идет Рыжий...

- Почему я?

- Потому что самый провинившийся. Следом, через пятьсот метров пойдет Шурик, потом Сиплый. Всем захватить фонарики.

- А практикант?

- Практикант останется здесь и будет помогать Митяне ставить палатки и готовить ужин. Вопросы есть?

- У меня имеется одно маленькое предложение, - Сиплый вышел вперед из общего ряда. - Я эту катушку уже раз двести разматывал и сматывал, а у практиканта практика заканчивается. Кашу варить он мог бы и в Москве. Давайте, Командир, сделаем так...

- Предложение отклоняется.

- Почему, Командир? Пусть парень поучится...

- Нет у нас сегодня лишнего времени на обучения и разъяснения. Каждая минута сейчас на счету. Думаешь, я ради собственной прихоти решил посреди ночи провод тянуть? Если мы его сегодня не протянем, то придется завтра тратить полдня. Рыжий, хватай провод и дуй за мной, остальные ждут своей метки. А вы, - Командир обратился к Митяне, - чтобы к нашему возвращению палатки уже стояли, и ужин дымился. Примерно через два часа ждите нас.

Ткач захватил один электрод, маленькую походную кувалду и решительно пошел в темноту, освещая фонариком путь впереди себя. Рыжий вздохнул, перекинул провод через плечо, и потянул его вслед за Командиром. Катушка завертелась с противным скрипом. Чем дальше уходили Командир с Рыжим, тем она крутилась все медленнее и медленнее, а скрип становился все заунывнее и заунывнее. Свет от их фонариков скоро исчез.

Когда мелькнула пятисотметровая медная метка на поверхности скользящего провода, Шурик молча схватился за нее, перекинул провод через плечо и потащил в том же направлении. Катушка сразу завертелась быстрее. Сиплый ждал своей очереди с фонариком наготове.

- Ну, бывайте, - бодро сказал он, когда подошла и его метка. - Не поминайте меня лихом, если что.

- Лети Ерёма, по горбу тебе ломом, - напутствовал его Митяня.

- Тпру-у-у, шельма! - из темноты уже заорал Сиплый. - Шурик, не гони, я за тобой не успеваю!

Митяня с Виталиком тем временем разворачивали палатки при свете фар.

- Тяни за край, - командовал старик. - Не туда. Вот за этот угол хватай и тяни. Не этот! Твою ж дивизию, ты когда-нибудь палатку в глаза видел?

Виталик поспешно схватился за другой край брезента.

- Чему вас только учат в ваших институтах, - бурчал под нос Митяня, привязывая стяжки к колышкам.

Он словно бы забыл, что всего час назад хвалил Виталика перед Сиплым и говорил, что таких, как он, в наше время не сыскать.

- Я в твоем возрасте уже и хряка освежевать мог, и печку сложить, и на зиму сена заготовить, а ты, небось, еще и косу в руках не держал. Ни до чего вам дела нет. Только бы ногами дрыгать, да песни под гитару орать. Только ногами дрыгать. Ни на что другое вы не годные. Подвязывай свою сторону. Да не там, твою ж дивизию!

К душераздирающему скрипу катушки Виталик скоро привык, как привык и к беспрерывному ворчанию старика. Они поставили две просторные армейские палатки. Одна предназначалась персонально для Ткача - ее до потолка заставили ящиками с аппаратурой, у входа разместили раскладушку, небольшой походный столик, подвесили над ним маленькую двенадцативольтовую лампочку, подвели электричество от аккумулятора. Во второй палатке тоже поставили по углам четыре раскладушки, бросили поверх них спальники, занесли сюда рюкзаки.

- Ну, вот и годе, - сказал Митяня и еще раз проверил натянутые стяжки. - Теперича пора ужин готовить. �ди за дровами. Да далеко не ходи, а то ищи потом тебя.

Спустя некоторое время, после того как катушка перестала скрипеть, из темноты раздался далекий свист.

- Бузят чего-то, - произнес Митяня. - Опять, небось, Сиплый хулиганит.

Скоро вода в котелке закипела, а Ткач с остальными всё не возвращались. Старик забеспокоился. Он то и дело подолгу вглядывался в темноту, в надежде увидеть луч фонарика.

- Картошку засыпай. Видишь, кипит уже, а ты расселся тут, как в санатории. Лишь бы задницу свою примостить куда-нибудь, а работают пускай немцы. Лишь бы задницу...

Когда картошка почти сварилась, Виталик вычерпал в кипящую воду три банки тушенки, высыпал туда же пачку вермишели, бросил несколько лавровых листков, поперчил, посолил, накрыл крышкой. Митяня придирчиво наблюдал за его действиями.

- Перца не жалей и соли еще жменю кинь, - сказал он.

Командир с остальными всё не появлялись.

- Ничего нельзя сделать нормально. Два электрода в землю не вобьют. Я бы этого монгола на месте пришиб..., - бурчал старик, помешивая ложкой в котле. - Ну, чего ты зенки в огонь уставил? �ди к ручью посуду ополосни.

Виталик послушно поднялся, взял стопку мисок с ложками и пошел к ручью. Черная вода отблескивала смолью и тихо ворковала. Руки в ней быстро замерзли. В темноте Виталик утопил одну ложку и не нашел ее. Старику он ничего не сказал, благо ложек у них был большой запас.

Наконец на черной завесе вспыхнула и задрожала электрическая точка. Послышался чей-то голос.

- Тише! - зашипел старик, хотя Виталик ничего и не говорил.

Митяня привстал и прислушался.

- Я земля, я своих провожаю потомков! - донеслось с той стороны.

- Сиплый орет, чертяка, - довольно произнес старик. - Раскладывай скорее по мискам варево, - скомандовал он и сам засуетился.

Затрещали кусты на том берегу ручья. Первым на свет показался азиат, за ним - Шурик и Ткач. Рыжий шел последним. Он припадал на одну ногу.

- Вот вам еще один инвалид, - сказал Командир, подойдя к костру. - Любите и жалуйте... Кулёма.

- Я так и знал, - старик уставился сердитым взглядом на Рыжего. - Куда он еще вляпался?

- Кувалдой промахнулся, да по ноге. Шарахнул со всей дури и выронил ее. Мы почти час искали, так и не нашли.

- Кувалду?

- Ну не ногу же. Пришлось каким-то булыжником электрод забивать. Вот такие у нас, дед, специалисты.

- Там темно было, - виновато простонал Рыжий и плюхнулся на ящик у костра с гримасой боли на лице.

- Там темно было, - передразнил его Митяня. - Как теперича без кувалды по профилям пойдем, дурило патлатое? Это же инструмент, а не бирюлька. Права потерял, кувалду потерял, скоро машину потеряешь. Как дал бы сейчас половником по башке...

- Найду я завтра твою кувалду, чего ты разорался?

- Найдет он. Как ты ее найдешь, бестолочь хромая, с такой ногой? Четверть века на свете прожил, а кувалду в руках держать не научился. Практикант и то...

- Ладно, Митяня, - Ткач устало сел к огню. - Он свое еще там получил. Давайте лучше есть, да спать пойдем. День был тяжелый, время сейчас позднее, а подъем у нас завтра в пять утра.

- Да, денек сегодня хоть куда, - Сиплый потер ладони и потянулся за ложкой. - Про такой денек только книжки писать. Практикант, ты книжки писать умеешь? Хороший роман можно накалякать. � про то, как они нас, и про то, как мы их. Бестселлер!

- Молчал бы, балаболка басурманская. Штаны еще, небось, не просохли, после того, как ты их.

- Чья бы корова мычала, старик.

- Командир, можно я ему...

- �ли вы все сейчас же хором замолкните, или спать пойдете без ужина. Практикант, хлеб подай. Горбушку.

Застучали ложками, зачавкали. Сиплый исподлобья посматривал на Митяню, ехидно ухмылялся. Рыжий на всякий случай корчил болезненную гримасу на лице, хотя нога его в сидячем положении совсем не болела. Виталик жмурил глаза и все время дергал головой, обжигая губы о горячую ложку.

- На повестке дня у нас еще один вопрос, - сказал Ткач, выскребая из миски последние остатки картошки. - Рыжий и Митяня в маршрут идти не могут. Чтобы идти двумя приборами, нужно как минимум шесть человек. Предложения?

- Я до утра поправлюсь.

- Сиди уж. Поправишься ты. Моли Бога, чтобы завтра нога не распухла, а то мы отсюда и уехать не сможем с таким шофером.

- Командир, может быть, раз такое дело, я выйду в маршрут? - осторожно предложил Митяня.

- Мы же договорились.

- Но раз такое дело...

- Ни раз, ни два. Ты останешься в лагере. Кто еще может что-нибудь сказать?

- А у меня такая идея, - Сиплый поднял руку. - Пусть старик...

- Старик полностью исключается.

- Я только...

- Все. На этом обсуждения закончились. Завтра идем в маршрут с одним прибором. А теперь всем спать, - Ткач поднялся. - Если через пятнадцать минут услышу чей-нибудь голос, накажу. Особенно тебя это касается, Сиплый.

Виталик впервые в жизни оказался внутри спального мешка. В нем было тесно и душно. Немытое несколько дней тело нестерпимо чесалось. Он долго ворочался с бока на бок, поскрипывая пружинами раскладушки.

- Ты чего не угомонишься? - зашипел на него Митяня. - Елозит и елозит, елозит и елозит. Ни днем, ни ночью от вас покоя нет. Лежи тихо, если не спится.

Скоро к зуду тела и духоте добавилась еще одна напасть. У самого уха раздался противный комариный писк. Виталик зарылся в спальник с головой, но долго так пролежать не смог и снова высунул наружу лицо. Комар пропищал рядом и замолк где-то возле правого уха. Виталик примерился и хлестнул себя ладонью. Получилось очень громко.

- Практикант, твою ж дивизию, совсем совесть потерял?! �ди наружу, раз спать не хочется, там и балуйся, сколько тебе влезет!

- Комар, - виновато прошептал Виталик.

- Комара никогда не видел? Не съест он тебя. Два раза укусит, насосется и перестанет.

В это время хлопнула дверца машины на улице.

- Ы-а-эух, - послышался мощный зевок Рыжего, а следом протяжное журчание.

- Ну, ты смотри, что они делают. Нарочно издеваются, - уже в полный голос ругался Митяня. - То один, то другой. То один, то другой.

- Дед, ты бы сам успокоился. От тебя шума больше, чем от Рыжего с практикантом вместе взятых. Ворчишь и ворчишь, ворчишь и ворчишь.

- Рот свой закрой, монгольское отродье. Тебя я еще не слышал. Понажрутся, понапьются, потом бродят-шарабродят всю ночь. То им комары, то им еще что-нибудь. Ночью надо спать! Спать надо ночью! Понятно? � другим не мешать!

- Вот именно, - Сиплый заскрипел пружинами, разворачиваясь спиной к занудливому старику.

- Бродят и бродят, ворочаются и ворочаются. За день палец о палец не ударят, зато ночью их не угомонить...

- Слушай, дед, спи, пожалуйста, и дай другим поспать. Завтра ты будешь в лагере отлеживаться, а мы с высунутыми языками носиться.

- Сиплый, замолчи, а то я сейчас встану! - донесся грозный голос Ткача из соседней палатки.

- Я-то тут причем, Командир? Чуть что, сразу Сиплый. Это старый здесь буянит, никому спать не дает.

- Ах ты, монгольский таракан! Это кто кому спать не дает!? Кто кому не дает?!

- Делаю последнее китайское предупреждение. Заткнитесь!!! - рявкнул Ткач.

- Это кто кому не дает? - перешел на шепот Митяня. - Я им не даю. Ты видал, Шурик? Я им не даю. Я спал как младенец, а вы тут начали скрипеть, да журчать. То практикант, то эта рыжая бестия. Приспичило ему посреди ночи. Если еще раз кто-нибудь меня разбудит, не поленюсь, встану и дрыном по спине. Ты слышал, практикант? Практикант! Я тебя спрашиваю?

- Да спит уже практикант, отстань от парня, - сказал Сиплый. - Твое нытье кого хочешь уморит.

Виталик заснул еще до того, как Ткач сделал последнее китайское предупреждение. Ему приснился сокурсник Миша Бобров - огромный парень, с медвежьими руками, круглой как плафон головой и вечно удивленным взглядом ребенка. Миша сгорбился над столом и монотонно повторял себе под нос: "Ордовик, силур, девон, ордовик, силур, девон..

Copyright (c) "Русский переплет"