Предыдущее

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Дерп проснулся, но вставать не спешил. Не хотелось включать свет и думать о том, что за тобой наблюдают. Этот постоянный надзор стал утомлять. Появились признаки шизофрении, наверное. Лучше полежать вот так в темноте и ни о чем не думать.

Нет , лучше подумать о воде. О той воде, которой так не хватает в этом подземелье - живой, освещенной солнцем, причесанной ветром, пахнущей влагой за много метров.

Здесь ведь даже в душе вода, словно песок. И выдают ее порциями - двенадцать литров в день. И ванную принять нельзя, приходится обтираться мокрым полотенцем. Ощущение нехватки воды видно во всем. Например, в том, какие здесь сухие продукты: галеты, булочки. котлеты. И пить дают только соки, холодный чай и кофе. Из-под крана воду пить запрещено - она техническая, можно испортить желудок.

Хочется даже хлебнуть из какого-нибудь озера или из пруда, а то и из печально известного "козлиного копытца". И чтобы непременно сухой листок плавал, а внизу сновали бокоплавы, по дну ползали ручейники. И угадывалась в глубине рыба.

Однажды Дерп с сыном на Волге поймали осетра метровой длины. Точнее, поймал Вадим, но вытащить не мог, потому пришлось помогать и отцу. Хорошая была битва, рыба попалась сильная, еле справились с ней. А потом выпустили в реку ... Молча, без обсуждений. Метр ведь - это для человека серьезная рыба, а для осетра - это пацан еще, ребенок, грех дитя убивать ...

После позавчерашнего внезапного отключения электроэнергии в подземелье, сказали Дерпу вчера за столом, куда пленников неожиданно пригласили, умерли главные "подопытные": обе жены Вадима и сам заказчик проекта Ергали со всем своим окружением. Задохнулись из-за того, что оказались отключенными все воздушные насосы и кондиционеры в подземных помещениях.

А Вадим, сидя на противоположной стороне длинного стола, с аппетитом ел и о чем-то оживленно беседовал с человеком в генеральской форме.

Может, не знал Вадим о случившемся? Не сообщили бедолаге о смерти Амины и Айши? Не хотят волновать гения до поры до времени. Им надо, чтобы Вадим все эксперименты завершил и открытием их обрадовал. А внутри Айши жил ребенок. Человеческий - не рыбий.

Нет, не мог знать Вадим о смерти трех родных существ и оставаться беззаботным. Сам Дерп чуть куском рыбы не подавился, когда услышал о трагедии. Так и задохнулся от сухих слез. А расплакался уже здесь, оказавшись в кровати.

Айша ... Амина ... Две девочки родные ... Второй раз их потерять ... И внучок ... кровинушка ... Больной, здоровый - какая разница? Родной ...

И Дерп почувствовал, как слезы вновь потекли по щекам.

Так лежал он довольно долго, пока не услышал даже, а почувствовал, как открывается дверь и кто-то неслышным шагом направляется к его кровати.

"Ну и пусть, - подумал он. - Пускай убьют. Как малыша ..."

Некто наклонился над его ухом и едва слышно прошептал:

- Пора вставать. Вадим ждет.

Дерп сразу понял: надо собираться тихо. Поэтому он стал двигаться медленно, стараясь припомнить где и что из одежды положил. И все-таки оделся довольно быстро. Подумал - и, забравшись под матрас, нашел свой газовый пистолет и лежащие там же документы. Всего этого у него почему-то наблюдающие не забрали. Считали, должно быть, что лучше зря не беспокоить пленников. А может еще почему ...

В гостиной тускло светили две лампочки в противоположных друг от друга по диагонали углах. В их свете Дерп увидел Бауржана, который поднес палец к губам и сделал знак подойти.

Дерп приблизился.

- Сейчас они придут, - сказал Бауржан шепотом, - Негр будит отца.

Дерп и так уже понял, что разбудил его именно тот чернокожий лейтенант, ставший сегодня капитаном, - тот самый, что передал ему записку от Вадима.

"Это - побег!"

Пистолет, документы, возможность передвигаться по гостиной организовал, должно быть, тоже капитан.

Зачем? Какая выгода ему в этом? Зачем рисковать? Или Вадим ему хорошо заплатил? Должны же быть деньги у властелина такого огромного научно-производственного предприятия, большие деньги.

Вышли в гостиную Бахыт с чернокожим капитаном. Приблизились. Капитан сделал знак - четыре головы склонились в центр образованного ими круга.

- Это только предварительная встреча, - прошептал чернокожий, - Вадим сказал, что вы должны убедиться, что здесь нет этого ... забыл слово.

- Подвоха, - подсказал Дерп. И слово тут же родило ассоциацию: мальчик-негр в московском отделении милиции и небритый капитан, говорящий, что лично ему на все наплевать, не было бы подвоха.

- Правильно ... Простите ... Подвоха ... Мониторы я отключил на время - для профилактики. Но микрофоны могут работать. Утром я вас арестую. Вы ... - указал на Дерпа, - должны будете пойти со мной отдельно. Там переоденетесь. Остальные будут мной арестованы. Вот вам ключи от наручников ... - и передал Бахыту с Бауржаном ключи, - Будете в разных машинах. В каждой - по водителю. У меня все. Идите - и ложитесь спать. Завтра трудный день. Через три минуты мониторы включатся.

- Вас зовут Мсава? - спросил Дерп, - Мсава Тибу?

- У вас хорошая память, товарищ Дерп.

С этими словами капитан отпал от круга и указал на двери.

2

Переходцеву вывезли из больницы в ту же ночь. Сделали это по приказу банкирши ее охранники во главе со все тем же красавчиком, что не хотел пропускать в палату врачей.

- Вы - русские - не любите нас - евреев, - сказала Эсфирь, - Но кто, кроме нас, может помочь такому глупому народу? Мы - единственные, кто понимает русских правильно. Все остальные вас ненавидят. Потому что вы - азиаты. Кровью - евпропеиды, а душой - азиаты. Я тебе потом это объясню. А пока полечишься в другом месте. Капитану твоему скажут - где.

После этого ошеломленную Переходцеву переложили на одеяло, и два дюжих мужика понесли в этом подобии носилок из палаты вон. А оставшийся красавчик вынул из кармана веревку, чтобы ею связать руки банкирше.

Вынесли Людмилу Константиновну через служебный ход, там уложили в машину "Скорой помощи", сунули под нос тряпку с хлороформом и с включенной сиреной повезли от больницы прочь.

Уже утром, когда она проснулась в огромной светлой комнате на широкой кровати, где в окно били лучи жаркого летнего солнца, а воздух слегка пах гарью от горящих в этом году торфяников и лесов, ей рассказали, что спустя час после ее отъезда в палату вошли двое людей в черных масках и с пистолетами. Они увидели одну пустую постель, а на другой - связанную Эсфирь с кляпом во рту. Когда кляп ей сорвали, та кричать при виде пистолетов не стала, а заявила, что час назад неизвестные ворвались в палату и унесли соседку, а ее вот связали. Спросила: где мой личный охранник, который должен дежурить перед дверью в палату?

Охранника за дверьми не оказалось - и тогда Эсфирь заявила, что охранник ее - предатель, что она заплатит пять тысяч долларов тому, что найдет этого гада.

Спектакль выглядел убедительно. Люди в масках не только не стали обижать Эсфирь, а даже записали продиктованный ею номер, по которому обещали, найдя похитителя, придти за деньгами.

Сама Эсфирь повторила Переходцевой всю эту историю еще через час, ибо "оставаться в больнице, "которую не в состоянии охранять", она не желала. Посмеялись, а потом отправились в столовую, где к столу подали женщинам очень даже сытный завтрак.

- А разве вы свинину едите? - удивилась Переходцева, увидев тонко нарезанные ломтики ветчины.

- Ничто человеческое евреям не чуждо, - ответила Эсфирь, - Я ведь выросла в коммунистической среде, а не в каком-нибудь там кибуце. Мой дедушка не раз пивал с самим Сталиным за одним столом и закусывал тем же самым, что ел великой вождь всех народов.

- Я что-то не пойму, - призналась Переходцева, - вы - ненавидите Сталина или любите его?

Эсфирь помолчала, с улыбкой глядя в дальний конец стола. Потом призналась:

- Не знаю сама. Порой мне кажется, что это был самый великий человек всех времен и народов. Ведь он сумел стать воплощением живого Бога на земле в глазах двухсот миллионов атеистов. Вдумайся в эти слова: Богом - в глазах атеистов. Такого в истории человечества не было и не будет уже никогда. И никого он не завоевывал. Все земли вошли в состав СССР добровольно, сами, после всенародных плебисцитов - и это факт, не пропаганда. Он даже отказывался принимать под свое крыло некоторые страны. Хотя руководители Афганистана, например, Болгарии, других стран, просили его об этом. И это - тоже факты, тоже аналогов в мировой истории не имеющие. Как объяснить это? Глупостью? Гениальностью? Почему он не захотел опять взять Финляндию под СССР? Эти земли принадлежали России сто лет. Почему не завяз Сталин в Корейской войне? Почему рассорился с Броз Тито и не захотел превратить Балканы в "красный полуостров"? Почему, наконец, он не помог итальянским и французским коммунистам после войны закрепиться в своих правительствах?

Переходцева ничего об этом не знала. Ей было стыдно слушать сейчас банкиршу. Вопросы внешне простые, а как больно били по ней - выпускнице самого главного ВУЗа страны, выросшей на чтении бесчисленных статей, рассказывающих о судьбе ее Родины. Она сама не однажды вставляла в свои статьи выражения типа: "коммунистическая тирания", "геноцид Сталина против народа" и прочее. А вот, оказывается, ничего и не знала о тиране Сталине такого, что может заставить хотя бы задуматься об этой личности.

- Мой покойный ныне муж занимался историей революции, написал две диссертации о большевиках, - продолжила между тем банкирша. - Он со мной часто беседовал об этом - и спрашивал: почему такие великие гуманисты, такие искренние бессребреники, оказывались всегда в окружении мерзавцев и прохвостов, как наши с ним отцы да деды? Почему, спрашивал он, именно та сволочь, что окружала Сталина или там Мао, держалась в их тени, оказывалась на ведущих постах после их смерти - и тут же вещала своими погаными устами светлые слова своих предшественников, марая их и превращая в дерьмо?

- Я думаю, - продолжила она, - мой муж на каком-то этапе даже заразился высокими идеями коммунизма и социализма. Они ведь действительно благородны и бесконечно далеки от нашей говеной действительности. Вера в справедливость для всех проистекает от ущербности верующего. Быть мужем подстилки для нужных нашим папашам людей можно только если голова забита чем-то уж совсем отношения к жизни не имеющим. Сейчас вон люди сидят сутками у компьютеров и играют. Или водку пьют. А мой муж "учился благородству у пламенных революционеров".

Здесь банкирша хмыкнула и, налив водку в фужер, залпом выпила. Уже закусив, спросила Переходцеву:

- Выпьешь?

- Нет, - ответила та, - Я не пью.

- Совсем? - удивилась Эсфирь, - Ты же - русская.

- Она горькая, - объяснила Переходцева. - Я раз попробовала. В студенчестве.

- Горькая, - согласилась Эсфирь. - Как истина ... А истина в том, что Сталин искренне хотел сделать все человечество счастливым, а благодарное человечество за это нарекло его величайшим негодяем всех времен и народов.

- А как же ГУЛАГ? - спросила Переходцева.

- ГУЛАГ ... - пожала плечами Эсфирь, - А где его нет - ГУЛАГа? В то время в Америке в тюрьмах было пострашней. И людей вешали, на электрические стулья сажали совсем безвинных. А Сталин всех этих генералов да первых секретарей за дело сажал и казнил. Потому что они революцию предали. Рвались к власти - орали, что ради счастья всех людей кровь льют, а пришли - стали хапать, хапать, хапать. А Сталин горцем был, он людей уважал, а предателей ... сама знаешь, что делал.

- Но ведь он не только генералов ... - попыталась возразить Переходцева.

- Э-э ... - отмахнулась Эсфирь и налила себе еще фужер. - Статистика - это все брехня. Ее мой отец и Антонову-Овсеенко, и Солженицыну давал. Он допуск имел к спецархивам, а они - нет. Вот и писали, что он скажет.

- А он что - обманывал? - удивилась Переходцева. - Ведь он - за социализм был.

Эсфирь вновь залпом выпила водку и, закусив столовой ложкой черной икры, ответила:

- Не бабий это разговор. Ты вот лучше скажи: почему это я вдруг толстеть стала? Раньше у мужика на члене скакала, как Арлекино на сцене, а теперь, блин, задницу лишний раз передвинуть ленюсь?

- Не знаю. Возраст, наверное.

- Возраст? - переспросила Эсфирь и покачала головой. - Нет. Я еще молодая. Я толстеть стала, как раз когда мужу перестала давать. Пятнадцатилетнего заимела, он меня затрахивал, а толстела все равно. Знаешь почему?

- Нет, наверное, - ответила Переходцева, чувствуя, что ей вот-вот станет плохо от откровений этой пьяной бабы.

- Потому что у бабы сжигает жир любовь, а не секс. А любовь - это чувство душевное, не телесное .... - глаза Эсфирь затуманились. - Я мужа любила! Это уж потом я поняла, после его смерти. А поначалу думала, что у нас - деловой симбиоз, нужны мы друг другу, чтобы одно дело делать - то самое, которого ради отец его в Советском Союзе оказался, чего ради женили нас, по чужим постелям распихивали ... - большая слеза покатилась по дряблой сейчас, а когда-то, по-видимому, бархатной щеке, Эсфирь хлюпнула носом. - Сволочь я последняя ... Страну загубила, мужа ... - подняла голову, встретилась взглядом с Переходцевой. - Тебя вот только спасла ... Зачем?

- Я могу уйти, - ответила Переходцева, у которой от запаха водочной сивухи пропал, несмотря на изобилие стола, весь аппетит.

Полные губы Эсфирь сошлись в трубку.

- Вот-вот ... все вы такие, - сказала, причмокнув губами, и опустила голову. - Чистенькие. Но это вам только кажется. Вы только притворяетесь чистенькими, господа журналисты ...

Поднялась на одной ноге со стула, опершись на его спинку, крикнула:

- Эй! Кто там?

В дверях появился все тот же красавчик.

- Коляску принеси, - и добавила. - Две.

Красавчик исчез.

- А зачем две? - спросила Переходцева. - Я ходить могу.

- Цыц! - оборвала ее банкирша и тут же продолжила просящим голосом, - Помолчи, а? Не благоразумия ради. По доброте душевной. Ты же знаешь, что это такое? - повернулась к Людмиле Константиновне, чуть не упав при этом. - Тебя же этот капитан ... как сосуд драгоценный! Видела бы ты, как он на тебя смотрел! Как Илюша мой ...

От слов этих у Переходцевой перехватило горло, в глазах встали слезы.

- Извините, - сказала она.

Вошедший красавчик увидел, как банкирша, согнувшись над столом, обнимает гостью правой рукой за плечи - и обе плачут.

- Дура я, дура ... - говорила Эсфирь Абрамовна при этом. - Одной тебе сказала ... Больше никому ...

Красавчик на цыпочках отшагнул за дверь, где стояли уже два кресла на колесиках с электромоторами.

- Какая я дура! - продолжала банкирша. - Всю жизнь себе угробила!..

В библиотеке, куда прикатили женщины после совместного рева и успокоения, было что-то излишне помпезное, показушное, будто библиотека существовала сама по себе, кичась своим богатством и невозможностью быть использованной. Стеллажи тянулись до высоченного - метра в четыре - потолка, прикрыты были ореховыми резными дверями со стеклами, за которыми ровными рядами тянулись тома и тома книг. Вдоль потолка впритык к шкафам, а по полу отступая на метр, тянулись полозья, по которым могла катиться стоящая здесь же удобная лестница с широкими ступенями и одной линией перил. И все это было сооружено вдоль единой стены огромной круглой комнаты с единственным местом без книг - входной дверью. На потолке была красивая бронзовая люстра с двенадцатью плафонами, на полу по центру расположился удивительно удобный, массивный стол красного дерева с темным сукном и мраморным чернильным прибором с маленьким бронзовым бюстом Гитлера посередине.

- А почему Гитлер? - удивилась Переходцева.

- Отец привез, - ответила Эсфирь Абрамовна. - Сказал: трофей из самой ставки фюрера. А может и врал ... Ты лучше на библиотеку посмотри. Знаешь, только оформление сколько стоит? В долларовом исчислении ... семьдесят три тысячи. А книги тут вообще цены не имеют. На Сотсби можно продать за десятки миллионов.

Сидела она в кресле плотно, словно памятник, ногу в гипсе выставила вперед, правую руку положила на рычажок управления этим миниэлектроавтомобилем.

- Это - мужа моего библиотека, - пояснила она. - Поняла зачем я тебя сюда привела?

- Нет.

- Это я про то - каким он действительно социалистом-коммунистом был. Жил в этих хоромах, питался, как в Америке не всякий капиталист жрет, - и мечтал о светлом царстве справедливости на всей земле для всего человечества. А как люди советские жили, знаешь?.. Нихрена ты не знаешь, журналистка. И я не знала, и Чубайтисы-Мубайтисы наши не знали. Мы жили здесь вот - а люди там. Мы - в золоте, а они - в дерьме. И никаких контактов, ничего общего. А ты говоришь ...

- Я молчу.

- Э-э, - пьяно протянула Эсфирь Абрамовна. - Молчание говорит больше слов. Уж это я знаю ...

Она подъехала к одному из шкафов, распахнула дверь, показала на стоящие там книги.

- Вот, - сказала, - смотри. Учись, как надо убивать миллионы. Вот здесь вот - конец России. Всей: и русских, и евреев, и татар, и башкир, и чеченцев - всех. В распыл пустили. Через сто лет никто уже и не вспомнит, что были такие. А историкам запретят заниматься этой темой .... Если, конечно, историки вообще останутся, - добавила она.

Достала том "Архипелага ГУЛАГ".

- Ты думаешь, здесь все - правда? Или ждешь, что я скажу, что здесь ложь? ... Нет ... Здесь всего в меру, правда переплетена с ложью - и теперь мы даже не задумываемся, когда говорим: ГУЛАГ ... А вот жена Горбачева была дочерью одного из виднейших генералов ГУЛАГА - и ничего, мы признаем эту семейку демократами.

- Дети за родителей не отвечают.

- Да, не отвечают, - согласилась Эсфирь Абрамовна. - Если не пользуются их привилегиями и доходами. А если воспользовались - то уже стоят на костях этих ... - хлопнула рукой по книге, - жертв своих пап и мам. Я вот пользовалась ... - обвела рукой стены библиотеки. - Значит, эти жертвы - мои ... - сунула книгу на место, закончила мысль. - И не в меньшей мере, чем жертвы Сталина. А, пожалуй, и в большей. Потому как убивали их для меня и во имя меня, чтобы именно я имела это все - и была счастливой. А я, мой муж, вся эта орава журналистов, что стали вякать на вождя, когда Меченный им это позволил, устроили вакханалию и уничтожили Россию.

- Но Израиль-то устоял, - улыбнулась Переходцева.

- Нет, - печально произнесла Эсфирь Абрамовна. - За все приходится платить. От Израиля осталась одна видимость. Шарон - не Бен-Гурион. Нынешние израильтяне - не сабры. Знаешь ... - проникновенно продолжила она, - как только началась война этого года с арабами, квартиры в Белоруссии подскочили в ценах. Евреи стали возвращаться именно в социалистическую Белоруссию.

Она перекатила свою коляску к следующему шкафу.

- Мой муж не мог о таком даже догадаться. Он написал монографию, в которой доказывал, что именно такого быть с Израилем и не может. Да, евреи сделали революцию для большевиков, да Сталин украл власть у евреев ... - продолжила она, доставая большую папку с отпечатанными на пишущей машинке листами. - Но именно мы - евреи - создали систему внутренней пропаганды против страны Октября, задурив головы людям словами о свободе, которой никогда не было, нет и не будет. Мы уничтожили социализм - и вместо того, чтобы получить за это честь и хвалу, прячем глаза, ежесекундно ждем покушения и вместо того, чтобы защищать землю обетованную от арабов, бежим опять в социализм.

- Но вы-то не бежите.

- Не бегу? - переспросила Эсфирь Абрамовна. - А почему же тогда я пью?

Огромные карие глаза ее смотрели печально.

3

ЦИТАТЫ ИЗ МОНОГРАФИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО ЧЛЕНА АКАДЕМИИ НАУК СССР, МУЖА ЭСФИРЬ АБРАМОВНЫ ГЕРШЕНЗОН ИЛЬИ НАТАНОВИЧА ГЕРШЕНЗОНА

4

Утром, едва проснувшись, Переходцева принялась читать монографию дальше. Она ведь так и заснула над ней, не выключив свет, а с рассветом, чуть пошевелившись, обнаружила себя лежащей на смятых листах.

"Господи! Сколько их тут! - подумала она с ужасом, - Всего и не запомнить, не понять. Словно записи дирижера гигантского оркестра: эта скрипка играет так, эта виолончель тянет эту ноту, а саксофон подхватывает здесь. Люди - не люди уже, а зомби, игрушки в руках дирижера. И если Ельцин был игрушкой, то и поставленный им Путин - игрушка ..."

Она дошла уже до пункта номер 507, когда дверь в ее спальню открылась и на пороге возникла хозяйка дома.

Была Эсфирь Абрамовна уже трезва, на лице - никаких следов недавней мятости, причесана, без синяка, сразу стала перезрелой красавицей-колдуньей из диснеевских мультфильмов. Но сидела по-прежнему на коляске, вытянув ногу в гипсе вперед на слегка покачивающейся подставке.

- Читаешь? - спросила Эсфирь Абрамовна вместо приветствия. - Понимаю. В первый раз это всегда по мозгам бьет. Человек - будто и не человек вовсе, а машина, компьютер, мать его ети ... Хочешь - за Леина будет орать, хочешь - за Ельцина. Им - баранам - все равно, кто их резать будет. Только мы вот режем больше, чем большевики. Сокращаем андрогенную нагрузку на планету.

- Доброе утро, - сказала Переходцева. Она поняла, что трезвой госпоже Гершензон хочется высказываться, как и пьяной, а иных собеседников, кроме нее, у Эсфирь Абрамовны нет.

- Здравствуй, - согласилась банкирша. Именно согласилась, а не поздоровалась - и Переходцева неожиданно для самой себя этот нюанс заметила. - Брось ты эту хренятину. Это - прошедший этап. Все уже сделано. Толпа оболванена, богатства разделены. Сейчас следующий этап - самый трудный. Условно скажем - путинский. Как муж назвал: харизма номер три.

- Первая - Горбачев, вторая - Ельцин? - спросила Переходцева.

- Плюнь! - ответила банкирша. - Не бабьего ума это дело! Мужики сами пусть разбираются. Ты мне вот что скажи: чего это я так прикипела к тебе? Даже Алексашку подставила ради тебя. Я его Алексашкой зову - как царь Петр Меньшикова - он самый верный мне пес. Был. Я его подставила, сказала, что это он тебя выкрал. Скажи мне такое кто неделю назад - в глаза бы плюнула. А тут ... Ты кто такая, а?

- Я ж говорила - журналистка.

- Нет, - покачала головой банкирша. - Ты была журналисткой. А теперь ты - милиционерша. Мне уже донесли.

- Милиционершей я была-то полдня.

- Полдня или полминуты - не важно. Главное - кем сама себя считаешь?

- Наверное, еще журналисткой, - честно призналась Переходцева. - А что?

- А то, что Алексашку мне пришлось убить, - сказала банкирша просто, как если бы сказала, что откусила бок у яблока.

- Убить? - вытаращила глаза Переходцева.

- А как же? Ведь это он тебя выкрал из больницы - его теперь разыскивают те, кто охотится за тобой. Теперь вот лежит в морге - там его быстро найдут. Только не в нем дело.

- А в ком?

- В тебе, - ответила банкирша. - Понять хочу.

- Что понять? - спросила Переходцева, чувствуя себя абсолютно беззащитной из-за того, что не одета, лежит в чужой постели с перевязанной головой, а перед ней сидит в кресле накрашенная и причесанная женщина со сломанной ногой, которая только что приказала убить такого красивого и такого верного ей молодого человека.

- Стоишь ты моего Алексашки или нет? Почему-то ведь я поверила тебе. Почувствовала, знаешь, родственную душу.

- Я - не еврейка, - решилась Переходцева на колкость.

- Это в тебе отчаяние говорит, детка, - слегка тронула улыбкой уголки губ банкирша. - Ты стала бояться меня. А это плохо. Ты мне понравилась тем, что меня себе ровней посчитала. Сунули в общую больничную палату - и уже ровня. Понимаешь весь курьез?

- А что - у вас шесть ног или восемь глаз?

- Нет, я не паучиха, - согласилась банкирша. - Ты одевайся, одевайся. Тяжко полуголой сидеть. Как на допросе. А я хочу говорить на равных. Как в больнице.

- Это вы считаете - говорить на равных? - криво улыбнулась Переходцева и стала одеваться.

- А что? Разве не заметно?

- Поучаете, угрожаете. Никаких сомнений не имеете, собеседника не слушаете. Это - не на равных, это - давление, диктат.

- Ножки у тебя красивые, - заметила банкирша. - Зачем при таких ножках умная голова? Знаешь, кто мне это сказал? Черномырдин. Я ведь и с ним спала, со старым козлом.

- Вы знаете, мне ваши постельные приключения неинтересны.

- А зря. Я могла бы много чего рассказать про нынешних бонз. И как их наверх тянули, и как они брыкались, визжали от страха, обсирались. Все они - мразь, их сломать было легко. А вот народ ...

- Что - народ? - спросила Переходцева, справившись с юбкой и блузкой, почувствовав себя готовым к поединку рыцарем. - Народ вы вон - покорили, - показала на листы монографии Ильи.

Банкирша небрежно отмахнулась от бумаг.

- То - прошедший этап, - сказала она. - По-твоему: горбачевско-ельцинский. Это уже прошло, это анализируется. Есть у левых даже специалисты по оценке произошедших перемен. Кара-Мурза такой. Слышала? Хорошо пишет сволочь. Ну и я тут ... Книжку тиснула "Бой Ильи Муромца с Кара-Мурзой". Миллион экземпляров. И цена - чуть ли не даром. Так что его война - война с мельницами. Все, что ругает он, разоблачает, уже сделано. А вот как закрепить?

- Закрепить - что?

- Все это, - указала банкирша на бумаги. - Там все правильно написано. И сделано правильно. Облапошили мы весь великий советский народ, разделили его, натравили друг на друга. А дальше что? Как быть? Откуда вот ты взялась?

- Дали по голове - вот и взялась, - огрызнулась Переходцева.

- Вот именно - дали по голове. А до этого ты что - другая была?

- Почему другая?

- Ты сядь, - сказала банкирша - Переходцева села на стул. - Ты себя равной со мной в палате почувствовала или нет?

- А почему нет?

- То есть у тебя даже сомнения не возникло в том, что я могу быть не равной тебе?

- Конечно. Мы уже об этом говорили. Вы - женщина, я - женщина. Что еще?

- А деньги?

- Ну, деньги - это конечно важно, но ...

- Вот! - оборвала ее банкирша. - НО! Дальше уже что ни скажешь - не ответ. Вот, что самое важное: НО! Ты ведь выросла в перестройку, тебе ведь в школе, в университете, по телевизору, по радио, в газетах, в книгах пятнадцать лет объясняли: главное - деньги! А ты - НО. Понимаешь?

- Нет.

- Ты даже не понимаешь! - воскликнула банкирша. - Для тебя это - норма. Как при военном коммунизме: сейчас вы голодаете, мрете от тифа, а потом будет светлое царство социализма.

- Почему социализма? - не поняла Переходцева.

- Потому что социализм - это рай, - ответила банкирша. - Рай для всех. Только в нем надо работать. А ад ... Хочешь устрою тебе ад?

- Не хочу.

- Ты ж не знаешь, что это такое. Хочешь узнать? Ну? Ты же журналистка.

- Ну, скажите, - пожала плечами Переходцева.

- Я дам тебе миллион. Долларов.

- Как это? - вскинула брови Людмила Константиновна. - За что?

- Не за что, а для чего, - ухмыльнулась банкирша. - Для ада.

- Глупость какую-то говорите. Да и не нужен мне миллион.

Эсфирь Абрамовна рассмеялась:

- Вот видишь? Не нужен. Потом подумаешь - и решишь, что нужен. А сначала скажешь: нет. Потому что это у тебя внутри сидит: жить самой по средствам, все лишнее - обществу. Как это из тебя выбить? Скажи.

- Не понимаю я что-то вас, - призналась Переходцева. - Вы со мной, как с игрушкой ...

- Поехали завтракать, - сказала банкирша. - Садись на свою тарахтелку - и поедем.

Тарахтелкой она называла коляску с электромотором.

- Я пешком пойду, - сказала Переходцева. - Мне так удобней.

- И не стыдно? - спросила Эсфирь Абрамовна. - Пойдешь ногами, а я поеду. Комплексы хочешь во мне развивать? Или унизить хочешь?

- Хорошо, я поеду, - согласилась Переходцева.

- Вот видишь: поедешь. Сочувствуешь потому что.

Они выехали параллельно друг другу в широкие двери спальни и направились по длинному коридору к выезду на большой белый полукруглый балкон с видом на аккуратно постриженную лужайку и виднеющуюся за окружающими ее деревьями излучину реки.

• Красиво? - спросила банкирша.

- Очень! - искренне ответила Переходцева.

- Вот здесь мне Илья и сказал: "Их переделать невозможно. Их надо уничтожать". Это про вас - про народ русский. Сочувствовать вы не разучились, сопереживать. Вот в чем дело. Поехала со мной, не пошла. А зачем? Чтобы меня не обидеть. А почему не хочешь обидеть? Потому что у меня ножка сломана. А у самой голова пробита такими же людьми, как я. Да, да, как я. Потому что я уже знаю, кто лазал в кабинет к твоему капитану и ударил тебя по голове.

- Кто?

5

Утром Дерпа разбудил чернокожий капитан и смуглый парень с сержантскими знаками отличия (в них Дерп стал разбираться). Они велели старику быстро одеться в их присутствии, умыться и через десять минут быть готовым к тому, чтобы следовать вместе с ними.

- Куда? - спросил Дерп.

- Там увидите, - ответил Мсава.

"Что-то случилось, - решил Дерп, - Под их присмотром я не смогу взять ни документов, ни пистолета. И почему капитан пришел не один?.. Придется подчиниться. Обидно, что меня вызывают куда-то и так срочно. Но Бахыт и Бауржан должны бежать. Можно и без меня. Я стар. Главное - чтобы Мсава не оказался провокатором. А все остальное образуется".

- Бахыт с Бауржаном тоже со мной пойдут? - спросил он, выходя из туалета.

- Не задавайте лишних вопросов, - строго произнес капитан. - Сержант. Обыщите старика.

Сержант с готовностью обшлепал ладонями тело Дерпа и доложил:

- Ничего нет, господин капитан.

- Выведите старика за дверь. Я обыщу комнату.

Дерп вышел и подумал: "Сейчас все станет на свои места. Если Мсава обнаружит пистолет и закричит о нем, то капитан - предатель ... Впрочем, какой он предатель? Он - враг только нам, а исполняет свой долг стране, которой служит. Это - если он нам будет помогать, то станет предателем. И тогда его ожидает расстрел. Предателей в погонах ведь всегда расстреливали ... А может и не всегда ... Нет, конечно. Когда предатели побеждают, они становятся героями. Как те три пьяные московские мальчишки во время ГКЧП, что забросали "зажигалками" БТР и нарвались на пули. Как Ельцин. Как обокравший фабрику Госзнака Егор Гайдар".

Мсава вышел с пистолетом Дерпа в руке.

- Это - ваше? - спросил он.

- Да.

- Почему вы держите у себя в комнате оружие?

Дерп пожал плечами.

- Я не знал, что я - заключенный, - ответил он. - А на пистолет у меня есть разрешение.

- Хорошо, - кивнул капитан, - сейчас мы с вами пойдем к генералу - и вы все это объясните ему. Сержант. Идите впереди, я - замыкающим.

И они пошли по коридорам, проходя сквозь одну, другую дверь, пятую, пока не оказались в большом просторном холе с четырьмя поставленными полукругом диванами и низеньким столиком посередине. На одном из диванов сидел давешний генерал, с которым вчера беседовал за столом Вадим.

- Здравствуйте, господин Дерп, - улыбнулся генерал. - Сержант, можете быть свободным. Капитан, останьтесь. Встаньте около двери.

Мсава и сержант выполнили приказ.

- Вы что - меня боитесь? - спросил Дерп, - Старика и без оружия? Поставили здесь своего холуя.

- Дело не в страхе, господин Дерп, дело в порядке. Сегодня я забуду поставить охранника при старике, завтра - останусь один на один с человеком молодым, здоровым и сильным. Лет сорок тому назад это мне бы было даже приятно пощекотало нервы. Но теперь я тоже не молод. Стариком себя не считаю, конечно, хотя и ваш ровесник, но хочу оберечь себя от возможной вашей вспышки гнева.

После этих слов он предложил Дерпу сесть, продолжил:

- Наш чернокожий капитан оказался человеком не только преданным, но и сообразительным. Он обнаружил у вас пистолет. Как вы можете объяснить это?

- Я не собираюсь что-то объяснять. Я - свободный человек, гражданин демократической страны, имею разрешение на ношение газового пистолета, пистолет зарегистрирован в полицейском управлении города, в котором я прописан. Здесь я нахожусь вопреки своему желанию ...

- Стоп! - приподнял руку генерал. - Мы дошли до главного. Здесь вы находитесь вопреки вашему желанию, то есть под арестом, а арестованные, как известно, оружия при себе иметь не должны. Даже такого потешного, как газовый пистолет.

- Разве я арестован официально? Мне предъявлено какое-то обвинение? Есть санкция на мой арест? Санкции на аресты моих сына и внука?

- Ух, какой вы законник! - рассмеялся генерал. - Санкцию ему подавай! А у нас тут все просто, как у бандитов: кто сильней, тот и закон. И вот для вас лично я объявляю свой закон. Ты - хранитель оружия и мой враг, потому тебя надо уничтожить, как таракана. Я ясно выразился?

- Куда уж яснее, - усмехнулся Дерп. - Кончать здесь будете? Или выведите в место поукромнее?

- Можно и здесь, - согласился генерал. - Капитан. Можете начинать.

Мсава подошел к Дерпу и вытащил пистолет.

Но выстрелил в генерала ...

6

Возможности Эсфирь Абрамовны были воистину безграничны. В течение ночи ее люди не только узнали всю биографию Переходцевой, но и обнаружили заказчиков обыска в кабинете Ковальчука, а также узнала поименно тех, кто совершил нападение на Людмилу Константиновну, а потом решил добить ее в больничной палате.

- В Москве мы добились уже кое-чего, - прокомментировала Эсфирь Абрамовна свое сообщение. - Здесь доллары решают все. Практически все москвичи куплены и покупаются за зеленые. Они и думают, как надо, и поступают так, как хотят мои зеленые бумажки. А Ковальчук твой не узнает ничего и никогда. Он разговаривает с москвичами, как с людьми. А откуда люди в Москве? Они же все смотрят латиноамериканские сериалы.

Так Людмила Константиновна мимоходом узнала о том, что прокат ряда фильмов-сериалов на телевидении (теперь уже не государственном, а только частном) производится с использованием "эффекта 25 кадра", то есть психотропным оружием, имеющим цель повернуть сознание масс в нужную олигархам сторону.

- Но я же случайно попала в кабинет, - сказала Переходцева. - Совершенно случайно. Увидела свет - и заглянула.

- Там, где большие деньги, случайностей быть не должно, - сказала Эсфирь Абрамовна. - Я вот Алексашку своего из-за тебя убила. А уж им убить ту, кто видела их в кабинете, плевое дело. Тебя волосы спасли. И того, кто не сумел тебя в тот раз замочить, тоже убьют, чтобы другим неповадно было совершать оплошки. Человеческого мяса сейчас на планете много - любому замену найдут.

- Что вы все: мясо, мясо. Люди же!

- Людей на земле слишком много. Всегда было много. А сейчас - особенно.

- А вы - санитар? - спросила Переходцева с язвительной улыбкой.

- Селекционер, - поправила банкирша. - Россия Западу не нужна. Лет через двадцать отдадим ее Китаю. Не всю, конечно. Московскую область оставим, еще кое-что. А остальное - Китаю, Польше. Ну, может быть, Румынии еще. Румыны хорошо поработали с Чаушеску. Этот дурачок все долги Международному валютному банку выплатил, решил страну на нефти своей поднять, народ по-социалистически счастливым сделать - как он мечтал это во время своего подполья и войны с Гитлером. Ну, мы через Горбачева его и шлепнули. "По массовому требованию румынских трудящихся". Теперь Румыния - на самой нижней строчке по уровню жизни в Европе, рядом с Албанией. А не поспеши мы - могли бы оказаться на самой верхней. И пошли бы плодить румынское мясо! Так что, кто я: санитар или селекционер? - и сама ответила. - Селекционер. Ибо знаю: румын много быть не должно. А русских должно быть еще меньше, чем румын.

- Это прямо какой-то нацизм!

- Нет, - покачала головой Эсфирь Абрамовна. - Нацизм - это когда на пользу одной нации. А я - интернационалистка. Я - за то, чтобы сокращать поголовье всех наций.

- Кроме евреев.

- Почему же? - обиженно произнесла Эсфирь Абрамовна. - Евреев тоже много не надо. Ты представь, что будет, если одни евреи останутся! Ты посмотри, что в Израиле делается. Страх и ужас! Будь я там со своими двадцати миллионами - вмиг бы в рубище оказалась. А в России - сделала за несколько лет сто миллионов. А это - уже деньги. Жить можно.

- Да, - согласилась Переходцева. - Жить можно.

- Настоящий интернационалист - в моем понимании этого слова, - продолжила Эсфирь Абрамовна, - должен быть селекционером наций. А для этого нации надо стравливать, заставлять ненавидеть друг друга, воевать.

- Да, читала, - кивнула Переходцева. - Пункт 34.

- Да что ты могла прочитать? - отмахнулась Эсфирь Абрамовна. - Илюшкины бумаги? Это все - прожитый этап! Ты вон на улицу посмотри, что там делается .

- Лужайка. То есть газон.

- Телевизор посмотри, людей послушай. Вся Москва о чем говорит?

- О многом. От Пугачевой Киркоров, говорят, ушел.

- Ну, эти - тоже наши. Я про нации говорю. Про бывшие советские. Кто сейчас в России о Казахстане вспоминает? О Грузии, об Азербайджане. И там кому до России дело? Всё! Нет больше дружбы народов! И все счастливы, все кричат от восторга о себе, только о себе! Никому в России дела нет до того, что в Казахстане русские мрут с голода. Злорадствуют даже! Говорят: надо было раньше уехать. Каково? Вот она - селекция. Раньше только компартия была как селекция негодяев, а сейчас все общество, все население.

- Вы что-то противоречите себе, - решила перебить банкиршу Переходцева. - То говорите, что мое поколение так до конца и не испортили перестройкой и ельцинской пропагандой, остались в нас какие-то вами не затронутые душевные струночки, то утверждаете, что мы все уже - общество негодяев. Нет логики.

Банкирша пододвинула к себе сифон, налила из него в большой стакан шипящей от пузырей воды, выпила, после ответила:

- А я, может быть, и не хочу логики. Не ищу ее. Я, может, в тебе хочу увидеть то, что в себе потеряла. Я ведь тоже до Чурбанова идеалисткой была. С отцом спорила. Он говорил: "Прогнил строй. Пора менять. Плодятся при Советах черные. Скоро страной узбеки править будут". А я ему: "В СССР все нации равны. Пусть управляют узбеки". А он: "Вот когда тебя пяток армян трахнет зараз, тогда и скажешь: равны они или нет". А я - в слезы. Потому, как чистая была. Пионерка.

Переходцева порой признавалась, что логика новой знакомой ей недоступна. При чем тут зять Брежнева, узбеки и пионерское прошлое Эсфирь Абрамовны?

Банкирша же, увидев удивление на ее лице, еще более запутала Переходцеву:

- Экзюпери, кажется, сказал: "Зорко одно сердце, самого главного глазами не увидишь". Вот по сердцу и надо палить. Из всех калибров.

7

Мсава объяснил оторопевшему Дерпу:

- Он не убит. Вместо пули - парализующая игла. На двадцать четыре часа. Он велел ею выстрелить в вас.

- Но ... нас слышат ... - сказал Дерп явно невпопад.

- Нет. Здесь нет устройств. И проверку на "жучки" делают дважды в сутки.

С этими словами капитан подошел к генералу и, обернувшись к Дерпу, попросил:

- Помогите, пожалуйста, его раздеть?

Дерп подчинился.

Когда же форму с генерала сняли и тот остался в одних трусах, Мсава сказал, чтобы разделся и Дерп.

- Вы хотите, чтобы я одел его форму? - догадался тот.

- Именно, - кивнул Мсава. - И поторопитесь. Мне надо позвать сержанта и вместе с ним перетащить генерала на носилки.

- Но он увидит ... - начал было возражать Дерп, но Мсава его перебил:

- Некогда разговаривать, товарищ Дерп. Я вчера обратил внимание: вы оба одного возраста и одной комплекции. И волос у обоих черный, с сединой. Генерала все здесь видели в первый раз. Рассматривать мосадовцев боятся. Они - герои, защитники Израиля, враги его врагов, конечно, но это - страшные люди, лучше от них быть подальше. И вообще, люди видят лишь форму, козыряют ей, в лицо генерала не знает никто А я буду рядом.

- Ну, что ж ... - согласился Дерп. - Терять все равно нечего.

И он быстро переоделся в генеральскую форму, оказавшуюся ему впору, словно по нему сшитую. После этого они с Мсавой переодели генерала в одежду Дерпа.

- Теперь я сяду на диван, - предложил почувствовавший себя актером ученый, - а вы позовете сержанта. Я должен приказать вынести его? - кивнул на генерала.

- Голос ... - сказал Мсава. - У вас другой голос. При сержанте вам надо молчать.

- Слушаюсь, - улыбнулся Дерп, поняв, что ему ничего не остается, как полностью довериться опыту Мсавы.

Он перешел на диван, сел так, чтобы находиться в профиль к вошедшему сержанту и, поигрывая у лица бокалом с тоником, с презрительным выражением лица следил за тем, как капитан и сержант грузят тело своего генерала на большую больничную кровать на колесах, которую, оказывается, заранее прикатили сюда.

После этого Дерп картинно щелкнул пальцами - и кровать поехала к выходу. Дерп встал и, сделав шаг к двери, увидел на полке у зеркала рядом с вешалкой большие черные очки. Взял их, вышел.

Сержант катил кровать, капитан шел следом, помогая подчиненному справляться с поворотами. Последним, шагов пять поотстав, вышагивал едва ли не строевым шагом Дерп, вертя в руках черные очки и все не решаясь их одеть. Так двигались они уже по другим коридорам и проходам, пока не оказались рядом с кабинами двух лифтов. Сержант с кроватью вошел в лифт грузовой, капитан с генералом шагнули в маленький - на шесть человек.

- Господин генерал, - сказал Мсава, слегка подмигнув Дерпу левым глазом. - Вы приказали обойтись без наручников, но, согласно режима охраны объекта, арестованные должны быть в цепях. Поэтому я нарушил ваш приказ и велел их доставить в том виде, в каком положено.

Дерп в ответ лишь хмыкнул. Это можно было воспринять и как неудовольствие, и как благодарность за усердную службу - кому из подслушивающих как было угодно.

- Старик тоже будет прикован к кровати, - продолжил капитан. - Вот ключ, - протянул маленький ключик Дерпу. - Передайте, пожалуйста, его вашему адъютанту.

"Значит меня там ждет адъютант, - понял Дерп. - Мсава предупреждает, чтобы я был осторожен".

Лифт остановился. Первым вышел капитан, Дерп следом.

Находились они в гараже. В узкие окна под крышей били яркие лучи солнца.

Дерп одел очки. Мсава заметил это - и улыбнулся.

- Где? - спросил Дерп, стараясь подражать голосу генерала.

- Машины две, господин генерал, - ответил капитан и показал на большой больничный катафалк и шикарный "Мерседес" цвета металлик. - В этом повезут старика и этих... - кивнул на двери грузового лифта.

В это время створки разъехались - и в гараж выкатилась кровать со спящим на ней генералом в одежде Дерпа; следом вышел заметно уставший сержант.

Капитан отправился отдавать распоряжения по перегрузке старика в катафалк. Рядом с Дерпом возник какой-то капитан. Судя по светлым ресницам, он был рыж, но цвет коротких волос под фуражкой в полумраке гаража был не заметен.

- Мой генерал! - доложил капитан по-английски, отдавая честь, - на вверенном мне участке за прошедшее время никаких происшествий не произошло. Рапорт сдал капитан Чубайс.

Ошеломленный Дерп ответил:

- Рапорт принял, - и тут же закашлялся, чтобы оправдать изменение голоса.

- Мой генерал! - рявкнул рыжий капитан с участием в голосе. Подскочил к машине и распахнул заднюю дверь машины. - Эти климатические установки проклятые! Но здесь без них нельзя.

Он захлопнул за Дерпом дверь и, обойдя машину, сел за руль. Между водителем и псевдогенералом медленно поднялась прозрачная стена.

Дерп увидел, как к больничному фургону подводят Бахыта с Бауржаном. Руки у обоих были скованы. Они озирались и переговаривались, но, увидев торчащие из машины ноги генерала в ботинках Дерпа, успокоились. Позволили затолкнуть себя туда же.

"Так, - отметил про себя Дерп. - Первая часть операции закончена. Далее нам осталось выехать наружу и покинуть эти машины".

Капитан Чубайс спросил что-то Дерпа на иврите.

Дерп, развалился на заднем сидении поудобнее и, глядя сквозь черные очки на смотрящего на него в зеркало заднего обзора машины капитана (по-видимому, исполняющего обязанности и адъютанта, и шофера, и телохранителя), величаво кивнул.

Машина медленно двинулась вперед ...

8

ЦИТАТЫ ИЗ МОНОГРАФИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО ЧЛЕНА АКАДЕМИИ НАУК СССР, МУЖА ЭСФИРЬ АБРАМОВНЫ ГЕРШЕНЗОН ИЛЬИ НАТАНОВИЧА ГЕРШЕНЗОНА

9

В конце концов, Эсфирь Абрамовна опять напилась.

И в пьяном виде проговорилась, что Переходцеву "заказали" китайцы.

- Вот уж истинная раса господ! - заявила при этом. - Немцы - что? Гитлер рядом с китайцами - птенчик. У Гитлера времени мало было. Все постареть боялся. И держалось все на нем. А эти ... как муравьи. Их много! Колоссально много! Представить себе невозможно. И мы не знаем о них ничего. А они знают о нас все.

- Но почему китайцы? - спросила Переходцева.

- Пленка там какая-то ... - сморщила нос Эсфирь Абрамовна и чихнула. - Вот видишь ... И чихила подтвердила ... - подняла глаза на Переходцеву, сказала. - Все. Мне пора спать.

И уже от двери с балкона в коридор оглянулась, сидя на своем электрокресле, повторила:

- Пленка. Ты знаешь какая ...

10

Вторую часть операции по спасению Дерпа с потомством произвел Бауржан.

Во-первых, он наклонился над лежащим на носилках человеком - и сразу увидел, что в одежде его деда лежит совсем не тот человек. Профессиональная память разведчика сразу подсказала, кого он видит перед собой - генерала Мосад. А раз так, то генерал, который сидит в "мерсе", едущем впереди них по рассекающему пустыню шоссе, Давид Иванович Дерп.

В прошлый раз дорога до подземного центра от аэропорта "Бен-Гурион" заняла у них часа полтора. Но последние населенные пункты исчезли минут за пятьдесят до их прибытия на место. Значит, надо спешить ...

Ключиком, полученным накануне от Мсавы, Бауржан отпер замок своих наручников и передал ключик Бахыту - тот искал подобный в своих карманах - и не находил. Бахыт кивнул и тоже избавился от цепей.

Между кабиной с водителем и арестованными была крупноячеистая металлическая сетка. Мужчине протиснуть в ячейку руку было просто невозможно.

Бауржан вспомнил полученные в Китае навыки. Он осторожно и аккуратно выдернул пальцы и кисть правой руки из суставов и полученное желеобразное формирование спокойно и методично протиснул на глазах ошеломленного отца в ячейку.

Потом двумя пальцами левой руки восстановил кисть и пальцы, медленно сжал и разжал их, проверяя гибкость и силу в руке ...

... и вцепился в горло водителю.

- Лишнее движение, - сказал по-английски, - и я тебе сломаю шею. Вместе полетим в кювет. Жизнь гарантирую, если медленно остановишься и встанешь у обочины.

В зеркало заднего обзора были видны выпученные глаза водителя. Он кивнул, действительно съехал на обочину, остановился.

"Мерседес", едущий впереди, тоже встал.

- Прости, - сказал Бауржан. - Ты плохой солдат, - и сжал ладонь, одновременно надавив большим пальцем под ухом.

Водитель захрипел - и тихо сник, опустив голову на грудь.

Бауржан пальцами левой руки опять размочалил кисть правой и вернул ее на место.

- Фокус великого Гудини - американского иллюзиониста тридцатых годов, - объяснил он молча взирающему на убийство отцу. - Нас учили этому в училище КГБ, но практические навыки получил в Китае. Там искусство проникновения доведено до совершенства.

- А что теперь? - спросил Бахыт.

"Мерседес" задом двинулся к "катафалку".

- Теперь оденем опять браслеты, но защелкивать их не станем, - ответил Бауржан. - Главное, чтобы дедушка правильно все понял. А он поймет. Он у нас - умница.

"Мерседес" остановился рядом с "катафалком". капитан выскочил из автомобиля, закричал что-то раздраженное на иврите. Потом подошел к машине, заглянул и выругался по-русски.

- Что случилось? - спросил тоже по-русски Бауржан. - Почему стоим?

Капитан Чубайс сунул руку в кабину "катафалка" и потрогал у шеи шофера пульс.

- Мертв, - ответил автоматически. - По-видимому, инфаркт.

- Ну, ты, блин, даешь! - воскликнул Бауржан. - Он бы сейчас всмятку. Вытащи отсюда нас. Не хочу сидеть рядом с мертвым. У меня фобия такая.

- Замолчи! - рявкнул капитан и полез в карман за мобильным телефоном.

Этого как раз позволить ему было нельзя. И Бауржан завопил диким голосом:

- Ай-я-я-яй!

Со стороны "Мерседеса" раздался грозный окрик:

- Что там? Капитан, доложите.

Сказано было по-английски первое предложение, второе - по-русски. Глухой голос прервался кашлем.

- Мой генерал! - воскликнул капитан и, подбежав к своей машине, быстро доложил на иврите о происшествии.

Бауржан продолжал орать.

- Я - вперед, их - сюда, - сказал Дерп по-английски. - И быстро. Сдохнет еще.

Капитан вернулся к "катафалку", открыл дверь возле водителя и, добыв у того из кармана ключи, направился к задней двери.

Бауржан от крика стал задыхаться.

- Побыстрее, черт возьми! - закричал по-русски Дерп уже своим голосом.

Но капитан Чубайс на эту деталь уже внимания не обратил - отнес ее, наверное, к простуде генерала. Он сунул ключ в дверь, отпер ее и, отступив на шаг, вынул пистолет.

- Выходить по одному, - приказал. - Руки - на затылок.

Первым вывалился с руками в наручниках Бауржан и упал на бетон лицом. Затем выпрыгнул Бахыт. Руки он держал на затылке.

- Помоги, - приказал ему капитан и пошевелил пистолетом в сторону Бауржана.

- Не надо, - возразил тот слабым голосом. - Я сам ... - и принялся медленно подниматься сначала на колени, потом на ноги, держа руки не на затылке, а между ног.

- Давай, давай ... - презрительным голосом произнес капитан Чубайс. - Пошевеливайся.

Это были последние слова адъютанта мосадовского генерала. Из-под ног Бауржана блеснула цепь наручников и выбила пистолет из рук капитана. Второй удар был произведен буквально через мгновение - им Бауржан расколол голову Чубайсу, как орех.

Наблюдавший за всей этой сценой Дерп, увидев кровь на бетоне вокруг лопнувшей головы, подумал: "Так и не успел узнать: был он рыж?"

Бросать одну из машин и трупы на дороге было глупо и опасно, поэтому сразу же было решено, что старшие садятся в "Мерседес", а Бауржан - в "катафалк". Заодно и переоделись в форму убитых офицеров. Только вот подошла она по размеру наоборот: Бауржану пришлось одеть капитанскую одежду, а Бахыту - сержантскую.

Засыпали песком кровяное пятно. После этого расселись по машинам и двинули по трассе в сторону Иерусалима.

Бахыт, оказывается, хорошо знал Израиль. Он бывал здесь больше десяти раз, посетил все провинции без исключения и знал даже, какие дороги контролируются спецслужбами, какие нет.

- В Галлилее мосадовцев не любят, там будут придираться к нам, будут говорить на иврите, - объяснил он. - Да и вообще по всей стране ходят три языка: иврит, русский и английский. Идиш у них не в чести. Хотя из нас никто не знает ни того, ни другого. Лучше покинуть Израиль. Но выезд везде производится через паспортный контроль. Здесь самые крепкие границы в мире. Если нас спохватятся, мы не сможем исчезнуть.

- Не спохватятся, - возразил Дерп. - Никто не посмеет ослушаться генерала Мосад. Никто не станет контролировать его передвижение по стране. Никто не посмеет поинтересоваться, что он сделал со взятыми им пленниками. Преимущество службы в армии состоит в том что всякую ответственность берет на себя начальник. А выше меня сейчас начальников нет. Я решаю на каком мне языке говорить и куда мне везти своих пленников. Проблема в другом: ты выглядишь чересчур уж казахом, чтобы быть адъютантом генерала Мосад. А Бауржан вообще похож скорее на араба, чем на еврея. Надо свернуть в пустыню и бросить там его машину и трупы. Есть же здесь какие-нибудь укромные места. Я сяду за руль. А вы будете сидеть сзади. При наручниках.

С этими словами он сунул руку в карман - и обнаружил там свой паспорт - его, по-видимому, успел сунуть ему в карман все тот же Мсава. И тогда его осенило.

- Документы при вас? - спросил Дерп. - Ваши собственные документы?

- При нас, - ответил Бахыт.

- Тогда достаточно купить новую одежду. И ни от кого не прятаться, - объяснил Дерп. - Вы оба - граждане Израиля, приехавшие на Родину на пару месяцев и отлетающие в Америку с больным стариком.

- Почему в Америку?

- Ну, может и не в Америку. Завтра генерал проснется - и скажет, куда нам лететь. А теперь моргни фарами - пусть Бауржан остановится и поищет где спрятать "катафалк". А потом поедем к морю. Хочу искупаться. С ног до головы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

И вот Дерп с сыновьями в Америке. Точнее, в штате Калифорния, в городе Фресно.

Впрочем, города здесь настолько невыразительные, одинаковые стеклобетонные, что вся эта кажущаяся на первый взгляд оригинальной архитектура быстро приедается и становится унылым ландшафтом. Точно такое же впечатление было у Дерпа в Германии после переезда. Вначале все эти стилизованные под старину беленькие и красненькие дома с отдельно покрашенными наклонными балками на стенах, черепичные крыши и уютные маленькие дворики под окнами умиляли, заставляли вспоминать сказки бабушки, такие ностальгические и милые, как и она сама с внуками. Потом взор привык, сказки братьев Гримм перечитались на немецком языке - и оказалось, что вся эта наружная красивая экзотика - ложь, сказки жестокие по содержанию и смыслу, а люди в эти домах могут годами не убирать пыль и грязь.

Поэтому было безразлично в каком городе остановиться.

Американцы отличались от немцев большей внешней деловитостью и абсолютным безразличием к окружающим. Дерпу даже показалось понятным, почему кончил жизнь самоубийством преуспевающий писатель Джек Лондон. Во всяком случае, ему самому уже после недели жизни в этом университетском городке с двухсоттысячным населением стало скучно больше, чем было это в израильском подземном научно - исследовательском центре.

Кстати, центр тот оказался атакован как раз в день их побега.

Они летели на самолете в Париж, когда по радио прозвучало сообщение об этом. Радиожурналист взволнованным голосом сообщил по-английски, что какие-то люди подобрались к обоим входам какого-то подземного научно-исследовательского центра посреди Синайской пустыни и навели на эти цели две запущенных издалека ракеты класса "земля-воздух-земля". В результате, оба выхода оказались заваленными. Спаслось всего около полусотни человек, которые выбрались из подземелья по трубам вентиляционных систем. Центр, сказал в заключении журналист, занимался проблемой изготовления искусственного белка, способного заменить белки животного происхождения и накормить бедных хотя бы синтетической пищей.

Больше повторения этого сообщения не было. Во всех, без исключения, газетах и на всех телеканалах мира не последовало никаких комментариев, никаких подтверждений.

Именно поэтому Дерп и остальные (включая пленного генерала) решили, что речь идет именно о том научно-исследовательском биологическом центре, из которого они сбежали накануне вооруженной акции.

Генерал весь путь до США проделал в состоянии невменяемом. Бауржан оказался тонким специалистом в деле использования химических препаратов. Было даже страшно думать, что он совершит с тем, кого посчитает своим противником.

Во Франции они поселились в сдвоенном огромном номере гостиницы "Анжу", а генералу дали отдохнуть от наркотиков.

- Тот, кто взорвал центр, охотился на вас, - заявил генерал, узнав о нападении террористов на центр в пустыне. - Кто-то был очень заинтересован в том, чтобы господин Дерп-младший не закончил своих исследований. Если бы они знали про смерть Ергали и жен Вадима Давидовича, они бы не стали совершать столь чудовищную акцию. Слишком много риска и финансовых затрат. Поэтому это дело - не арабов и не израильтян. Уничтожать центр , который официально занимается разработкой новых технологий по выпуску искусственного белка, не имеет смысла для тех и других. Рекреационная нагрузка на планету столь высока, что белок стал нужен голодным людям, как никогда. Ни один здравомыслящий политик не станет уничтожать центр, способный обеспечить мир качественным белком. Еда - оружие, оружие безотказное.

- Разговаривать с вами - все равно, что читать научно-фантастический роман-антиутопию, - заявил Дерп, - Попробуйте расшифровать свою мысль. Это - моя личная просьба.

- Вы - умный человек, Давид Иванович, - тяжело вздохнул генерал. - И постоянно провоцируете меня на откровенность. Извольте. Хотя услышать вам это будет неприятно.

И далее он поведал о том, что голод, как средство борьбы с социализмом, было опробовано против советского народа накануне свержения Хрущева. В СССР в начале шестидесятых годов был переизбыток продуктов питания. Малое число промышленных и домашних холодильников привело к тому, что магазины ломились от хлеба, мяса, молочных продуктов. И цена на них по европейским меркам была смехотворной.

И вот тогда-то все эти излишки по всей стране стали уничтожать. Работали специальные воинские подразделения, которые считали, что создают стратегические запасы на случай военных действий. Они укладывали огромное число мясных туш, мешков с зерном и мукой в секретные хранилища и не знали, что электроэнергию в эти склады перестанут давать сразу после их отъезда, подъезды взорвут, а карты с расположением сих секретных объектов уничтожат. И эту работу проведут другие патриоты СССР - те, кому скажут, что в этих складах находится химическое оружие, которое может самопроизвольно взорваться и заразить планету.

На столь большой территории, как Советский Союз, работа эта заняла около двух лет. Руководил ею непосредственно министр обороны страны маршал Родион Яковлевич Малиновский, который был обижен на Хрущева за то, что тот сократил вооруженные силы страны на два миллиона человек и сократил государственные ассигнования на разработки новых военных технологий. Верным помощником его были генеральные авиаконструкторы военных самолетов Яковлев и другие. Они знали, конечно, лишь про первую половину акции. Что миллионы тонн продуктов питания оказались похороненными под землей навечно, им было и невдомек.

- Такова судьба всех колаброцианистов, - прокомментировал генерал. - Знать им дано лишь об узком отрезке общего задания. Предателям доверия нет.

Параллельно с этим через Госплан СССР провели изменения в структуре переработки полученной с совхозных и колхозных полей продукции. Совместно с программой укрупнения в сельском хозяйстве как-то незаметно исчезли все, без исключения, малые производства сыров, колбас, консервов, систем быстрого замораживания овощей и мяса.

И все-таки даже во времена хлебных очередей лета 1964 года продуктов в магазинах было столько, что некоторые мясокомбинаты вынуждены были прибегнуть к тому, чтобы выпускать так называемые фигурные колбасы в виде всевозможных зверушек и игрушек. А кисломолочных продуктов на прилавках - от кефира до ацедофилина - оставалось более двадцати наименований. И еще было очень много сгущенного молока.

Но отсутствие излишков хлеба в течение трех месяцев и массированная пропаганда о якобы надвигающемся голоде сделали свое дело - Хрущева сняли под дикий восторг населения и улюлюканье толпы.

Тогда-то и велели новым лидерам страны, знающим с чьей помощью они достигли своих постов, зарубить программу "Догоним и перегоним Америку", распустить столь остроумно придуманные и набирающие темпы совнархозы, а вместе с тем продолжить политику по сокращению выпуска продуктов питания и уничтожения сельскохозяйственной продукции на корню.

- Голод - вот главное оружие на земле, - прокомментировал генерал свое сообщение. - Голодный народ совершает и революции и контрреволюции. Ваша система могла накормить страну до отвала и показать всему миру, что ваша форма государства способна справиться с главной проблемой человека - голодом.

- Разве это плохо? - спросил слушающий их Бахыт. - Я помню это время. Действительно тогда всяких съестных товаров в городских магазинах было больше, чем в современной Европе и Америке.

- Как раз это и плохо, - уверенно заявил генерал. - Человечество не должно быть сыто. Иначе оно начнет плодиться сумасшедшими темпами. Пример - ваша Средняя Азия. До прихода большевиков это были вымирающие нации. Из десяти детей в живых к взрослому состоянию доживало едва ли двое. В случае бескормицы - джута, вымирали целые кочевья и даже роды. На гигантской территории великой Степи и пристепных гор выживало едва ли больше десяти миллионов туземцев - именно столько, сколько могла прокормить их эта измученная домашним скотом земля. А в результате политики советской власти с ее грандиозными проектами по исправлению ошибок природы, с каналами, с бесплатной передачей новых технологий все катастрофически изменилось. В одном только Узбекистане живет теперь пятьдесят миллионов человек. И все эти народы стали плодоносить так, что совместными усилиями могли бы догнать китайцев. И то же самое - в Африке, в Азии, в Латинской Америке - везде, где ваш хваленный Советский Союз помогал "борющимся за независимость странам". Не спохватись мы вовремя, не брось средства на борьбу с СССР, пришлось бы заняться эпидемиями и прочей гадостью.

- А как же СПИД? - спросил Бахыт. - Или, скажете, это - не ваша продукция?

- Почему же? - пожал плечами генерал, - наша. Но есть вирусы и пострашнее. Этот предназначался не для вас. В Советском Союзе мораль населения была высокой, как нигде в мире. Вам СПИД не грозил. Его мы культивировали для африканского континента, для Юго-Восточной Азии, для Германии и скандинавских стран. Там морали нет, одно скотство. А теперь и в СНГ вы стали такими же, помогаете нам.

Губы генерала тронула улыбка.

- Кто вы? - вырывалось у Бахыта. - Кто такие?

- Я же сказал: власть. Истинная власть ...

Больше генерал не сказал по существу вопроса ничего. Ни пытать, ни пробовать на нем психотропные аппараты Дерп внуку не позволил еще в самолете по дороге из Парижа в Лос-Анжелес.

- Иначе уподобимся ему, - объяснил он.

- Глупо это, - заметил Бауржан. - Как в плохом кино с прекраснодушными героями. Надо иногда уметь переступать.

- Это - логика нашего генерала, - возразил Дерп.

А через неделю жизни во Фресно он сказал внуку:

- Кстати, нашего генерала звать Натан. Это - его настоящее имя.

- Откуда знаете? - удивился Бауржан. - Он же сказал, что имя его не имеет значения.

- Для дела - да, - согласился Дерп. - А для обычной беседы лучше слышать свое имя. Хотя бы иногда.

Старики и впрямь подолгу разговаривали. Генерал двигался по всей предоставленной комнате, в туалете и в ванной на тонкой титановой цепочке трех метров длины, прикрепленной к его щиколотке, как к месту, где человек быстро не худеет. Другой конец был приварен к тридцатикилограммовой железной чушке, а та замурована в бетонный пол. Первые два дня генерал придумывал способы избавиться от цепи, но потом привык, приспособился и сказал однажды Дерпу, что даже благодарен своим похитителям за то, что те позволил ему как следует отдохнуть. Единственная мысль, что мучила его (и с каждым днем сильнее) - это причина, по которой его держат пленником.

Видимой логики в этом действительно не было. Генерала кормили, обстирывали, позволяли смотреть телевизор, развлекали. Беседовал, в основном, Дерп, и говорили они обо всем на свете, словно два старых знакомых, один из которых заглянул к другому на огонек. И все ... Ни слова, ни полслова о том, зачем им нужен генерал.

Мысль об этом, сначала незаметная, продуманная Натаном мимоходом, через день-другой стала уже настолько важной, что заполняла все оставшееся от разговоров время. Она засела в нем, как заноза, которая свербит и от которой очень хочется избавиться хотя бы даже выгрызая ее зубами.

Иногда генерала прорывало - и он делился информацией, которая, как ему казалось, могла интересовать этих людей, - рассказывал что-нибудь вроде истории уничтожения продуктов питания в СССР.

Похитители слушали внимательно, реагировали прогнозированно, сердились, задавали ожидаемые вопросы, но, если он отказывался отвечать, не настаивали, деликатно меняли тему разговора.

Натан даже подозревал, что это - новый метод допросов, неизвестный ему, щадящий и в то же время удивительно жестокий по своему существу, ибо в этом случае сам допрашиваемый пытает себя.

Потому что на третью неделю Натан вдруг заметил, что лежит на кровати почти всю ночь и с вечера не сомкнул глаз. А думал как раз о том, что можно сказать этим людям, а чего нельзя. Он даже подумал, что может произвести раскол в этой странной семье, ибо знает, как можно миллионы старшего Амзеева перегнать на счета его приемного сына и внука.

Но когда Натан завел на эту тему разговор, Бауржан сказал очень твердо:

- Я люблю своего деда. Он - настоящий мужчина.

И посмотрел в этот момент в окно, за которым был виден читающий на веранде газету Дерп.

И Натан понял, что ему еще одну ночь не спать.

Он ведь не знал того, что было известно его похитителям о собственном их положении. А оно оказалось неважным.

Во-первых, никаких денег на тех счетах, что дал им Болат Амзеев, не оказалось. В банках сказали, что да, эти деньги поступали на имя Дерпа, но с условием их нахождения на счету в течение пятнадцати дней, если Дерп не снимет их. После этого они вернулись отправителю - человеку уважаемому и всемирно известному.

Поэтому Дерпу пришлось снять все свои деньги со своего счета в "Шпарда-банке", отложенные когда-то "про черный день" - семьдесят две тысячи евро. Именно на эти деньги был арендован домик на окраине Фресно. Здесь они жили вчетвером, ожидая, когда генерал Натан созреет и расскажет им то, ради чего они украли его, а не убили вместе с остальными израильскими военными на дороге от исследовательского центра-тюрьмы до красивого города Иерусалима.

Во-вторых, и в главных, какую бы сногсшибательную информацию они не получили от Натана, использовать ее они бы не смогли. Потому что о том, что они находились в подземном центре в Израиле, знал, кроме израильтян, которым авария и гибель ученых в этом центре была не нужна, только один человек - Харки Суфр, руководитель личной охраны и контрразведки казахстанского магната Болата Амзеева.

- Моя вина, - признал Бауржан. - Я сообщил Харки, где мы находимся. Но почему он решил убить нас? Не представляю.

- А я не знаю, знал ли об этом отец? - сказал Бахыт. - Я имею ввиду Болата Амзеева.

Пути назад не было.

А Дерп знал теперь уже точно, что сын его погиб от рук боевиков Харки Суфра.

Вот только почему Вадим, организовавший с помощью Мсавы побег, сам не вырвался из подземной тюрьмы? Что помешало ему?

Об этом он как-то спросил Натана.

- Я, - просто ответил он. - Это я ему помешал. Совершенно случайно. Хотя его бы все равно не выпустили. Даже в сопровождении настоящего меня. Человек с его степенью информированности, но не являющийся членом Совета посвященных, не имеет права покидать подобных исследовательских учреждений. Их судьба - вечное затворничество. И Вадим знал об этом, когда соглашался работать на нас.

"Совет посвященных" - словосочетание, которое впервые прозвучало во Фресно. И Дерп, отметив его про себя, продолжил разговор о сыне:

- Вы случайно помешали Вадиму выйти в гараж? Каким образом? Ведь вы были все время со мной.

- До того момента, когда вы вошли в мой кабинет, я разговаривал с руководителем службы компьютерного обеспечения центра. Он доказал мне, что это именно Вадим отключил энергию в большинстве помещений центра, что привело ко многим авариям, катастрофам и гибели полусотни людей. Согласитесь, в цивилизованном обществе это назвали бы преступлением. Тем более, что совершил ваш сын это для того, чтобы активизировать вирус в компьютерах центра. Все это вызвало у меня подозрение, что Вадим решил поставленную перед ним проблему и попытался уничтожить всю информацию об открытии. И я приказал его пытать.

- Пытать? - переспросил Дерп дрогнувшим голосом и повторил. - Пытать ...

После этого он встал и медленно вышел из комнаты.

А Натан почувствовал облегчение. Стал ждать пытки и вопросов по существу.

Но пришел Бахыт и завел волынку о причинах студенческих волнений в Алма-Ате в декабре 1986 года.

Натан рассеянно отвечал:

- Даже если бы назначили первым секретарем ЦК КП Казахстана на место Кунаева казаха, все равно были бы волнения. Горбачев знал это - и потому назначил на этот пост бывшего первого секретаря Ульяновского обкома партии, забыл его фамилию.

- Колбин

- Ну, да ... Колбин. Я знал его. Интеллигент, умница. Область свою после предшественника на ноги поставил. Мог вполне заменить и Горбачева на посту Генерального секретаря.

- Поэтому его и подставили?

- На этом уровне власти никого не подставляют. Он знал на что шел. Просто духу у Колбина не хватило. А мог бы получиться второй Пиночет ... в отдельно взятой республике. Вот тогда бы мы его на место Горбачева и передвинули. Ельцина ведь тогда только про запас держали. Уж очень откровенным дерьмом был. Такого любить никакой другой народ бы не заставили. А русские полюбили.

- Значит, поначалу разрабатывалась фигура Колбина, а уж потом - Ельцина?

- Мы многих разрабатывали.

- А какого духа не хватило Колбину?

- Стрелять. Какого еще? Единственное, что должен уметь делать любой правитель - это стрелять по собственному народу. Наполеон начинал с этого, между прочим. И Сталин ваш велик потому же. И Маргарет Тэтчер ... Вот великая баба! Целый год самый большой в стране профсоюз голодом морила, сотни горняков в могилу свела - и стала величайшей в истории двадцатого века женщиной-политиком. Да и Ельцин по депутатам не зря из танков шарахал. А Колбин ваш - дурак. Упустил свой шанс. Теперь, наверное, жалеет.

- Я был тогда прокурором, - тихо произнес Бахыт. - Я думал, что Колбин - злодей.

- Злодей - его преемник Назарбаев. Потому и руководит. Поголовье республики за десять лет сократил с девятнадцати миллионов до двенадцати. Самый высокий показатель геноцида за всю историю человечества. И ни одного нового предприятия не построил, ни одной новой дороги, ничего, что дало бы людям работу и надежду на будущее. Идеальный правитель.

- Это вы его поставили?

- Нет. Его мы разглядели не сразу. Он за Союз цеплялся дольше всех. Не будь спектакля ГКЧП, ни за что бы не отошел. Хотя даже ГКЧП его до конца не сломило. Вот когда вышвырнули Казахстан из рублевой зоны, он и понял, кто над ним хозяин.

- И пришел к вам?

- Зачем? Мы сами пришли. Мы не гордые. Главное, чтобы делал так, как ему велят.

- Масонский заговор.

Натан приподнял одну брось и посмотрел на Бахыта с удивлением.

- Вы что - читаете газеты? - спросил. - Верите во всю эту ахинею?

- Но Ельцин ... - сказал Бахыт. - Он - офицер Мальтийского Ордена.

- Офицер ... - криво усмехнулся Натан. - Дети, право. Чем бы не тешились, лишь бы не плакали.

- Но все-таки. Римский клуб, например.

- Ну и что Римский клуб? Я - его член.

- Член Римского клуба? - удивился Бахыт. - Интересно.

- Что именно интересно?

- Ну, как же. Римский клуб. Столько разговоров.

- И о чем?

- Ну, как вы решили уничтожить СССР и сделать пятнадцать богатых держав на его месте.

- И вы верите в это?

- Н ... нет, - ответил Бахыт с запинкой.

- Вот вам и ответ. Сами подумайте: зачем нам пятнадцать богатых держав? Вы хотя бы понимаете, что такое геополитическая экономика? Хотя бы в эскизных чертах.

- Ну, более-менее.

- Рабочий в США получает до двадцати долларов в час не потому, что он работает лучше россиянина или казахстанца. А потому, что в это время в Сингапуре, на Филиппинах, в Малайзии такие же рабочие получают один доллар в день. Вот и весь экономический расклад. Вы были богатым государством. Пятнадцать лет не работаете, разворовываете и расторговываете то, что создавали в СССР. Теперь вам - вставать в очередь за Филиппинами. Да и то в лучшем случае. А худшем - за папуасами.

Сказал Натан такое в надежде вызвать гнев, крик, удар по лицу.

Но Бахыт встал и, сказав, что ему надо подумать, извинился, ушел.

А когда пришел Бауржан, то разговор он завел с Натаном о Болате Амзееве.

- Все его знают, - сказал он. - Расскажите, пожалуйста, о нем.

- Он не работает на нас, - ответил Натан. - Но вы мне, конечно, не верите.

- Почему? В известной степени верю.

- Он был избран на это место не нами. Мы просто не знали о его чингизхановской крови. А когда узнали - он был уже силой самостоятельной.

- Что же это вы - так оплошали?

Натан поиграл звеньями цепи в ладони, перебирая их, словно четки, ответил:

- СССР - страна была большая, всех особенностей быта всех тамошних народов изучить было невозможно.

- Но Казахстан - вторая по величине республика.

- Нас интересовали не пустыни, а люди. Куда важнее была восьмидесятимиллионная Украина.

- Поэтому вы взорвали Чернобыль?

- Вы правильно мыслите. Без Чернобыля и ужаса хохлов перед технологиями русских не было бы такого мощного движения на отсоединение. Без глобальной катастрофы разрушить единение длинной в триста пятьдесят лет было бы невозможно. А теперь это - нормальное фашиствующее государство, сократившее свое поголовье почти на двадцать миллионов.

- И все же такие, как Болат Амзеев, вам неподконтрольны.

- Мы вообще не контролируем людей богатых. Они делают нужную работу и без наших советов.

- Вот как? Почему же?

- Праведно нажитых богатств не бывает. А где неправедность - там кровь. А где кровь - там другая кровь - и так далее, до бесконечности. И дети, и внуки их будут идти по крови. А случись какой изменник - вроде Саввы Морозова, к примеру, так и он застрелится, как Морозов. Каждый служить должен только своему классу и выполнять заветы только его.

- Но декабристы, к примеру, или отпрыски дворянских родов в революцию семнадцатого и в Гражданскую войну. Да та же Софья Перовская была аристократкой.

- Ну и чем они кончили ?

Разговор истощился - и Бауржан покинул комнату Натана.

Генерал остался со своими мыслями наедине ...

2

Эсфирь Абрамовна вылечилась к концу августа. По крайней мере, смогла передвигаться уже без электроколяски, потом без костыля, хотя и с палочкой. За это время состояние ее увеличилось еще на миллион четыреста тысяч долларов, а узы дружбы с Переходцевой стали такими крепкими, что Людмила Константиновна стала побаиваться, что они перерастут в лесбийскую любовь.

Когда банкирша услышала про опасения Переходцевой, она долго хохотала, а потом сказала:

- Милая! Я так много имела в своей жизни мужчин, что меня тошнит от моей дырки. А если в нее еще будет лезть баба, то я такую гадину просто убью. Мой Илюша говорил мне: "Эська. Когда-нибудь тебе все это надоест и ты захочешь просто дружбы. Нормальной, естественной, без всего этого блядства и расчета. И тогда ты увидишь, что тебе подобного не дано". А я его обманула. Видишь; у меня есть ты. Ты же не имеешь расчета дружить со мной?

- Нет.

- И мне от тебя ничего не нужно. Просто, чтобы ты была рядом, чтобы я могла видеть тебя, говорить с тобой о том, о сем. И капитан этот твой ... мне совсем не мешает. Даже приятно на вас смотреть. Мне кажется, что вы и не целовались еще.

Это было правдой. Ковальчука привозили в резиденцию Гершензон два раза в неделю: по вторникам и пятницам. На три часа ровно. И оставляли наедине с Людмилой Константиновной.

Но Переходцева с Ковальчуком вели только деловые разговоры. Она боялась встретиться с ним глазами и услышать неожиданное признание или сама его произнести. Он же чувствовал себя в этом доме "незванным татарином"

Капитана привозили с завязанными глазами и, когда уводили, тоже завязывали черной тряпицей глаза.

По поводу этой предосторожности всякий раз и начинали они разговор, повторяя мысль, что на Переходцеву кто-то охотится, что важно, чтобы тот охотник не знал не только, где она скрывается, но и о том, что она вообще жива.

- Я думаю, все дело в том, что вы видели некое лицо, которое желает оставаться неузнанным, - объяснил Ковальчук. - Других причин для охоты за вами нет. Генерал считает так же. Он передает вам привет и желает вам скорейшего выздоровления.

- Меня не уволят? - спросила Переходцева.

- Нет. С чего это взяли?

- У меня подруга проболела неделю - и ее уволили.

- Нет, у нас так не делают, - покачал головой Ковальчук. - Остались еще пережитки социализма. Тем более, что вы получили ранение на боевом посту, в помещение МУРа. Генерал отметил в приказе благодарность вам.

- За что?

- За мужество.

Таким был первый их разговор - обо всем сразу и ни о чем.

Второй раз Ковальчук рассказал ей, что внимательно просмотрел все отрезки видеоматериалов, которые отметила Переходцева в своей записке и пришел к выводу, что машину возле здания шведского посольства взорвали китайцы.

- Да, - кивнула Людмила Константиновна. - Двое были с восточными лицами. Третий - с европейским. Но не русским. В смысле, не славянским.

- Вы могли бы составить фотороботы?

- Попробую. Но думаю, вряд ли что получится. Для меня все азиаты - на одно лицо. И потом ... я видела их лишь мгновения - а потом этот удар .... Но я попробую.

В третий и четвертый приезды Ковальчука они составляли из принесенных им в картонной коробке частей лица портрет.

- Это - он, - уверенно сказала Переходцева, откладывая первое лицо в сторону. - Мертвое оно только здесь. Надо бы слегка оживить. А в остальном - он.

На Ковальчука смотрело слегка вытянутое азиатское лицо с вовсе не узкими глазами, с тонким носом и ровной линией губ. Ямочка на подбородке и хищные крылышки ноздрей делали лицо примечательным .

- Вы уверены? - задал Ковальчук стандартный вопрос.

- Абсолютно! Только взгляд получился тусклый. А у него - жесткий, злой. Мне кажется, у него он всегда такой.

- Хорошо, - кивнул Ковальчук. - Наш художник над этим поработает.

Так они составили три фоторобота.

Поэтому в шестой приезд Ковальчук прибыл уже с новостями.

- Во-первых, - сказал он, - лица, которые вы составили, отсутствуют в картотеке МВД России. Во-вторых, одного из опознанных вами преступников обнаружили в картотеке ФСБ. И первое, что попросили чекисты у нас, - это не отсылать фотографии в МВД стран СНГ с просьбой об идентификации по их картотекам. В-третьих, нам велено свернуть расследование и вернуть видеопленку в ФСБ.

- Это что - приказ?

- Именно, - кивнул Ковальчук. - Генерал не мог смотреть мне в глаза. Сказал, что как только вы выздоровеете и вернетесь на службу, он подпишет приказ о присвоении вам офицерского звания и утвердит вас в должности штатного аналитика нашего отдела.

- Так покупается молчание в МУРе, - прокомментировала Переходцева.

- Именно, - кивнул Ковальчук. - Молчание ягнят.

- Но пока еще я считаюсь без вести пропавшей, не так ли? - спросила она.

- Да. О том, что вы живы и не похищены, знаю я и знает генерал. Больше никто.

- А официально?

- Официально всем известно, что некие таинственные лица похитили вас из больницы и держат в потайном месте без каких-либо видимых причин.

- Но мертвой меня не признали?

- Помилуйте. Мы же знаем ...

- Тогда, - сказала Переходцева, - я предлагаю вам лично доложить генералу, что меня похитили и отсюда. Кто - не знаете. Люди Эсфирь Абрамовны сами ведут расследование.

- Зачем это вам?

- Чтобы у меня были развязаны руки перед генералом. О том, что меня никто не похищал, знать будете только вы.

- Благодарю за доверие. Но зачем все это?

- Если генералу запретили вести дело о взрыве возле посольства (учтите - посольства, то есть это дело международное и политическое), то значит существуют силы на самых верхах страны, которые контролируют эту ситуацию. Они могут подозревать (или даже знать точно), что никто меня не похищал и рассчитывают, что по закрытии дела я объявлюсь. Вот тогда-то они, чтобы прикрыть своего человека, и убьют меня.

- Но если вы "исчезнете" сразу после прекращения дела, то вас тем более заподозрят в том, что вы обладаете какой-то особо ценной информацией. На вас начнется охота.

- Охота уже началась, - заметила Переходцева. - И я уже прячусь от убийц. Мне даже думается, что единственной защитой моей является Эсфирь Абрамовна, а точнее - ее деньги ... - она помолчала, потом сказала. - Надо позвать ее и посоветоваться.

- Зачем?

- Она рискует все-таки. Из-за меня.

- А может она специально ... - предложил Ковальчук - и оба рассмеялись. - Да, глупость я сказал, - признался он. - Считать подсадной уткой в больнице миллионершу ... Да, извините.

Переходцева встала и, выйдя из комнаты, позвала дворецкого.

Явился красавец-мулат с Ямайки (еще одна причуда банкирши), выслушал просьбу Людмилы Константиновны пригласить Эсфирь Абрамовну, молча кивнул и удалился.

Вернувшись, Переходцева застала Ковальчука за разглядыванием комнаты, предоставленной ей под жилье.

- Нравится? - спросила Людмила Константиновна. - А то мы все о делах, о делах.

- Как в кино, - ответил Ковальчук. - "Богатые тоже плачут". У меня бабушка любила этот сериал. А я мальчишкой был. Вот посадит перед телевизором - и мы смотрим. Скукота.

- И эта комната вам скучна?

- Эта комната - как декорация, - ответил Ковальчук. - В ней все подогнано под вас. И это настораживает.

- Не поняла, - призналась Переходцева.

- Ну, это я так ... - смутился Ковальчук. - Мы об этом как-нибудь потом поговорим.

- Ну, потом, так потом, - согласилась она. - Сейчас пригласят Эсфирь Абрамовну - и я при вас с ней побеседую.

- Это что - очень важно? - спросил Ковальчук.

- Мне кажется, да.

Эсфирь Абрамовна с порога заявила:

- Ну, что, объяснились? Сказала она, что любит тебя?

Людмила Константиновна лишь рот распахнула, да так и застыла, не зная, что ответить. Миронов же покраснел.

- Да вы что? - искренне удивилась госпожа Гершензон. - Так ничего и не сказали друг другу? Я, дура, тут их наедине оставляю, чтоб поворковали, а они ...

- Эсфирь Абрамовна! - выдохнула наконец Переходцева. - Вы так ... не надо.

- Да надо, надо - отмахнулась банкирша. - Все надо. Вы прямо, как дети. Никогда Европой не станете. В Америке он бы тебя уже давно завалил. А вы все глазки строите.

Ковальчук поднялся с кресла.

- Я бы попросил вас, Эсфирь Абрамовна, выбирать выражения. Мне кажется ...

- Правильно, правильно, - перебила согласным тоном хозяйка. - Извини, - положила руку ему на плечо и мягким движением как бы попросила его сесть назад - он подчинился. - Просто я - дура испорченная, а вы - чистые. Хотела, как лучше. Вижу ведь все - ну, и не удержалась.

И, не дав гостям прийти в себя, тут же спросила Переходцеву:

- Ну, что звала? Что-то важное?

Поняв, что банкирша просит считать инцидент исчерпанным, Людмила Константиновна решила той подыграть:

- Что может быть страшнее Третьей мировой войны? А у нас так - делишки ... - натужно пошутила она, а потом спросила:

- Те мужчины, что искали меня, звонили вам?

- Какие мужчины?

- Из больницы. Вы им пять тысяч баксов за Алексашку вашего обещали.

- А, эти ... - вспомнила банкирша. - Звонили. Я спросила: "Живой он?" "Нет, - говорят, - В морге лежит". "А я плачу, - говорю, - за живого. Консервы не потребляю", - и рассмеялась своей шутке. - А что?

- Значит, позвонили ... - задумчиво произнесла Переходцева, спросила. - У Алексашки родители были?

- Да. Я им пенсию плачу: по триста долларов в месяц. А что случилось?

- И дети были?

- Нет. Официальных не было. А на стороне - кто знает? Он уж пять лет, как импотент был. С юности на анаболиках сидел, мышцы качал. Вот и ... - и вдруг спросила. - Это что - допрос?

Переходцева улыбнулась:

- Эсфирь Абрамовна, зачем вы так? Я просто спросить хочу ... в присутствии товарища капитана ... Алексашку только из-за меня убили? Или была другая причина?.. Это - неофициальный разговор, мы вас не выдадим. Честное слово.

- Интересно, кому это МЕНЯ можно выдать? - пожала плечами банкирша. - Алексашка давно заслужил.

- Тем, что был импотентом?

- И этим тоже ... А что все-таки случилось? - повернулась к Ковальчуку, - Может вы скажете?

- Он не знает, - вмешалась Переходцева. - Это придумала я.

- Интересно, - улыбнулась банкирша и решила сесть на стул. - Расскажи.

- Я должна теперь переодеться и покинуть вас ... Погодите, не перебивайте, - сказала Переходцева было дернувшейся Эсфирь Абрамовне. - А вы официально сообщите, что я скрывалась все это время у вас, а сегодня убежала.

- Это еще зачем? - покачала головой банкирша. - Поживешь здесь, пока все не утихнет, а там и уходи.

- Спасибо вам, Эсфирь Абрамовна, - сказала тогда Переходцева. - Но жить у вас стало опасно и вам, и мне. Они знают, что я жива и что я скрываюсь у вас. Их это устраивает. Пока. Никакие деньги, как вы понимаете, не спасают от пули либо взрыва. Тем более, что люди, которые охотятся за мной, деньги не ценят так, как свой долг.

- Чеченцы что ли? - скривила свои полные губы Эсфирь Абрамовна. - Так я их покупала и покупаю пачками. Самый продажный народ.

- Не скажите, - в первый раз возразила ей Переходцева. - Чеченцы - единственные, кто объявил войну "новым русским". И купили вы далеко не всех. И если бы охотились они, меня бы давно уже кончили прямо в вашей спальне. Потому что те, кому "заказали меня", не чеченцы, а китайцы.

О нелюбви банкирши к китайцам Переходцева знала из многочасовых разговоров с подругой. Очень выгодные контракты заключали ее дилеры с этой страной, но ни разу не удалось сотрудникам госпожи Гершензон обмануть торговых представителей КНР, всегда приходилось выполнять контракты в срок и платить неустойки в случае своих промахов. И если с представителями американских либо западноевропейских торговых и промышленных фирм можно было договориться, заплатив взятку в десяток тысяч долларов и выиграть сто тысяч, а то и миллион, то китайцы на сделки подобного рода не шли. Ибо в их стране коррупционеров вешали.

- Китайцы? - переспросила Эсфирь Абрамовна. - Это серьезно ... - и задумалась.

Переходцева встретилась глазами с Ковальчуком. Теперь ей было не страшно сделать это. Во-первых, потому что шел в его присутствии важный разговор, а во-вторых, сообщение Эсфирь Абрамовны о том, что и она симпатична Ковальчуку, наполнила ее какой-то особой силой. "Это - правда, - говорил ее взгляд. - Я влюблена в вас".

Глаза Ковальчука светились в ответ.

- Да, с китайцами не договоришься, - согласилась наконец банкирша. - Тебе надо уходить. Жалко, конечно, но я тебя защитить не смогу.

"Себя рядом со мной - тоже", - подумала Переходцева, но вслух сказала:

- Я думаю, лучше всего меня отправить тем же путем, что и капитана. А после этого вы позвоните в МУР и сообщите, что я пряталась у вас все это время, но вот вылечилась и куда-то исчезла. И вы боитесь, что меня похитили те самые люди, что приходили в больницу убить меня. И еще скажите, что хотели сберечь меня, думали, что ваши деньги дадут гарантию защиты, а теперь вы в это не верите, сами боитесь ... ну, и все такое. Вы сами знаете, что говорить.

- А потом ты начнешь бороться с китайцами? - скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Эсфирь Абрамовна.

- Если это они убили моего мужа, то да, - ответила Переходцева.

Женщины встретились взглядами. В глазах одной было непоколебимое желание драться, в глазах другой - вселенская еврейская мудрая печаль.

Переходцеву с Ковальчуком вывели через подземный ход.

На этот раз глаза ему не завязывали - и капитан мог видеть весь путь от винтовой лестницы, которая была встроена в стену дома, по неширокому, но высотой в добрых два метра, выложенному кирпичом и освещенному покрытыми железной сеткой плафонами коридору вплоть до прихожей с маленьким окошком в массивной металлической, оказавшейся снаружи закамуфлированной землей и кустарником, дверью.

По дороге они перебросились между собой опять-таки неважными для их личных отношений фразами ...

- Что это вы про Третью мировую говорили? - спросил Ковальчук. - Я не понял.

- Это - из наших разговоров с Эсфирь Абрамовной, - ответила Переходцева - Она утверждает, что Третья мировая война началась сразу же после Второй - в 1945 году. И продолжается до сих пор. Называется она: весь западный мир против России.

- Я читал об этом, - согласился Ковальчук. - Американцы рассекретили кое-какие архивы - и теперь, не стесняясь, говорят, что победили нас.

- Но ведь так и есть. Россия стала хуже колонии - она стала зоной оккупации.

- Давайте, Людмила Константиновна, поговорим об этом потом, - сказал в ответ Ковальчук. - Посмотрите лучше, какой шикарный подземный ход. Получился бы прекрасный подвал. Сухо, прохладно, просторно.

Ход этот прокопали в середине тридцатых годов, когда строили этот дом на окраине одного из правительственных дачных поселков. И небольшая заводь на берегу реки была словно приспособлена к тому, чтобы там организовать причал для прогулочных лодок. В начале войны там встал катер с зенитным и турельным пулеметами и командой из пяти человек. Потом катера модернизировали, но состав людей оставался тем же - пять человек, дети и внуки тех первых краснофлотцев. Они знали, что охраняют объект государственной важности, перевозят людей, знающих тайны страны и что за жизнь этих людей отвечают речные моряки головой. Жалованье им платили всегда отменное, квартиры в Москве обе смены имели просторные и дешевые. Ну, и прочие льготы ... Поэтому служили они своим неведомым хозяевам так верно, как может служить хозяину пес, долгое время проживший с ним под одной крышей.

Ковальчука с Переходцевой речники даже не рассматривали. Они молча пропустили их в каюту, а у сопровождающего их личного охранника Эсфирь Абрамовны (о существовании которой эти люди и не подозревали) спросили, в каком пункте высадить гостей.

- Где всегда высаживали этого человека, - услышали в ответ.

Охранник спрыгнул на берег и отошел к кусту ивы ушастой, за которым скрывалась дверь в потайной ход. Поднял руку.

Двигатель тихо зашумел - и катер отошел от берега.

3

Ни охранник, ни речники, ни, тем более, Эсфирь Абрамовна и ее гости, не знали, что слежение за домом банкирши перешло в крупномасштабное мероприятие.

Уже две недели, как космическими спутниками слежения была обнаружена эта речная заводь со стоящим там на причале маленьким, но мощным военным катером американского производства. Катер иногда отплывал от берега, а потом возвращался. Сверху не было заметно, чтобы что-то или кого-то грузили на его палубу - и это заставляло думать, что таким путем прибывают инкогнито нужные госпоже Гершензон люди.

Важно было узнать кто они и зачем нужны банкирше. Но сделать это из космоса было невозможно. Потому что причал возле правительственного дачного поселка был сооружен таким образом, что люди просто возникали рядом с катером и тут же исчезали в его чреве, что заставляло предположить наличие подземного хода. Затем катер шел до Москвы-реки и там исчезал от взгляда наблюдателей, проскользнув под каменную арку давно уже ставшей подземной рекой Неглинки. Где останавливался под землей катер, возле какого из шести известных иностранным разведкам причалов, где именно высаживал своих таинственных гостей, узнать было трудно. Да практически и невозможно.

Ибо по всему руслу реки, скрытой под асфальтом и бетоном московских улиц, стояла охрана. Особенно много было ее у своротов в сторону Кремля (говорят, что первые ходы тут вырыли еще во времена Дмитрия Донского и что где-то в этих лабиринтах сохраняется библиотека Ивана Грозного) и в сторону Храма Христа-Спасителя. Проникать туда - значит, начинать подземную войну в сердце Москвы.

Поэтому в тот день, когда Ковальчук с Переходцевой сели в катер и тот вышел из заводи, а информация об этом со спутника была передана на землю, решено было совершить на катер налет прямо на Москве-реке, но вне русской столицы.

4

Эсфирь Абрамовна узнала о нападении на ее катер через семь минут после случившегося. Один из матросов-речников по собственному мобильному телефону позвонил по ее дачному номеру и сообщил, что на катер совершила нападения вооруженная группа. В результате перестрелки погибла вся команда. Он был ранен первым залпом с двух прогулочных лодок с подвесными моторами и упал за борт. Опытный водолаз в прошлом, он сумел далеко проплыть под водой. Теперь вот лежит на берегу, истекает кровью и следит за тем, как горящий катер медленно погружается в воду. Две моторные лодки с вооруженными людьми и взятыми в плен пассажирами удаляются вниз по реке вдоль противоположного берега.

- Ты можешь проследить за ними со своего берега? - спросила Эсфирь Абрамовна. - Плачу двадцать тысяч.

Так как речь шла о деньгах, ясно было, что сумма не рублевая, а в долларовом исчислении.

- Попробую, - ответил речник. - Но сначала перевяжу рану.

Через час он позвонил опять. Сказал, что угнал чью-то машину, назвал ее номер и попросил Эсфирь Абрамовну связаться с милицией, узнать владельца и заплатить за автомобиль.

- Это все - разумеется, - ответила банкирша, - Что с моими гостями?

- Их выгрузили на этом берегу, поэтому мне повезло, - ответил речник. - Повезли в Рублево. Улица Энергетиков, 10. Дом шестиэтажный.

Только теперь Эсфирь Абрамовна вызвала своего начальника контрразведки и категорически потребовала:

- Найти мне их. Похитителей уничтожь.

- А допросить? - задал контрразведчик наивный вопрос.

- Допрашивать не будем. Это - китайцы.

Начальник контрразведки о нелюбви хозяйки к китайцам и причинах оной знал хорошо, потому возражать не стал.

Когда же он ушел, Эсфирь Абрамовна набрала номер генерала МУРа и, поздоровавшись с ним, сказала:

- Только что известные вам люди убили моих людей и захватили вашего капитана и вашего аналитика. Вы знаете, о ком речь. Я снимаю с себя всю ответственность за их жизнь. Но предупреждаю, что, в случае их гибели, у вас лично будут крупные неприятности. Это говорю я - Гершензон, - и, не дожидаясь ответа, положила трубку.

После этого ноги сами ее понесли в комнату, где все это время ночевала Переходцева. Оглядела красивые, подобранные под цвет глаз Людмилы Константиновны и цвет ее волос испанские обои, на кровать и обстановку, привезенные из Германии, на американские светильники - и вдруг поняла, что ничего этого больше этой комнате не нужно, ибо главного содержания ее - жилички - не стало. Комната выглядела одинокой и покинутой, как сама Эсфирь Абрамовна.

И банкирша, медленно опустившись на пол, вытянула вперед заживающую ногу и заплакала ...

5

А Переходцева и Ковальчук тем временем были даже не связаны.

Сидели они на диване в небольшой рублевской квартире на шестом этаже и видели сквозь балконную дверь кроны растущих совсем рядом с домом сосен.

Еще в квартире было двое крупных, с покатыми плечами человека с восточными лицами и один европеец - низкорослый, полненький, с большой лысиной ото лба и до затылка в окружении черных жестких волос.

Европеец, отойдя в сторонку, делал себе укол.

- Вы не думайте, я - не наркоман, - сказал он после окончания процедуры и поворачиваясь к пленным. - Диабетик. Самый настоящий. Должен вот так ширяться по пять раз в день. Не буду - через месяц умру. Представляете, какая дурость? В двадцать первом веке - как в девятнадцатом. А знаете почему? Потому что налажена целая индустрия. Сейчас диабетиков врачам и этой самой индустрии выгодней подлечивать, а не лечить. Они бешеные деньги направляют на то, чтобы ни один ученый, не дай Бог, не сумел изобрести что-то, что могло бы вылечить поджелудочную железу.

Переходцева отвечать не стала, отвернулась. Ковальчук внимательно рассматривал азиатов - и находил, что на китайцев они не походят.

- Нет, я точно говорю, - продолжил лысый, явно уязвленный реакцией Переходцевой. - Диабет излечим. В середине восьмидесятых на Алтае - в городе Рубцовске, - был врач, который это делал. Он сам с сотрудниками своими собирал на мясокомбинате поджелудочные железы кабанов (только кабанов, не кастрированных!), обрабатывал их, делал вытяжку, а потом вытяжкой этой лечил. После двух сеансов давал десятилетнюю гарантию. Я одного такого пытал лет десять назад. Поил только кока-колой, жрать давал жирное с хлебом. А он - хоть бы хны. Все переваривал паразит. А кровь - 5,5. Как в аптеке.

- Что ж вы не обратитесь к этому врачу? - спросила Перехордцева.

- Исчез, - ответил лысый. - Как в воду канул. Никто не знает куда. Перестройка ведь случилась. Тогда криминал так разгулялся! Вот врач и исчез. Может в Америке какого-нибудь владельца инсулинового завода лечит. А что ему здесь делать? Вы видели, какие у нас стали больницы? Лучшее в мире здравоохранение уничтожили. А кто? Вот эти ваши Гершензоны, Горбачевы да Чубайсы. Я бы вместо того, чтобы вас пытать, лучше бы какому-нибудь Гайдару яйца на медленном огне припек.

- Так вы - палач? - догадалась Перехордцева.

Лысый внимательно посмотрел на нее.

- Вообще-то никто так меня не называл. Но вы правы. В известной мере. Моей профессиональной обязанностью является как раз палачество. Хотя я - кандидат философских наук, между прочим. Автор двух сборников стихов.

Ковальчук перевел на него взгляд.

- И вы читаете свои стихи в качестве изощренной пытки? - спросил он.

- Напрасно иронизируете, - ответил палач. - Я - поэт хороший. По крайней мере, читать меня более приятно, чем бывших членов Союза писателей СССР.

- Ну, что ж, прочтите, - вздохнул Ковальчук.

Палач укоризненно посмотрел на капитана и сказал:

- Вы очень недобрый человек, капитан. Обижать поэтов - грех такой же, как обижать ребенка.

- Вы - палач, а не ребенок.

- Палач я - по необходимости, капитан. А поэт - по призванию. Я не буду читать вам стихи. Вы не достойны слушать их. А вот дама ... Дама ваша молчит. Это значит, что она заранее боится пытки. И это правильно. Я бы на ее месте уже сошел с ума. Поэты - народ впечатлительный. Если только представить, как прикладывают тебе электроды к ... простите, срамным местам ... Бр-р! - поежился он. - Не ко мне. Чур меня!

Переходцева побледнела и покрылась потом.

- Мы же - люди культурные, живем в двадцать первом веке. Нам все эти средневековые штучки, что проделывают с пленными чеченцы, ни к чему. Вы, кстати, видели документальный фильм про это? Там на глазах зрителей отрезают живому девятнадцатилетнему мальчику голову. Очень впечатляющее зрелище. Тело еще бьется в конвульсиях, а его сбрасывают в яму и подводят второго солдата. Жаль, что общим планом снято, непрофессионально. Я бы снимал двумя камерами, а потом сделал бы монтаж: крупный план и общий. Чтобы мамы своих сынов узнали. И соседи, и одноклассницы. И показал бы по всем телеканалам в одно и то же время. Во - был бы эффект!

- Для кого эффект? - спросил Ковальчук. - Я был в Чечне, воевал.

- Ты - не воевал. Ты даже не убил никого. Мы про тебя все знаем. Ты - трус. В Бога веруешь. И убивать не можешь. А я вот могу.

- Потому и поэт.

Лысый ударил резко, без размаха, но столь стремительно, что движение руки было незаметно глазом.

Ковальчук вдруг застыл и, стекленея глазами, стал медленно опускаться по спинке дивана на бок. Из разбитого в красное месиво рта потекла кровь.

Переходцева в страхе сжалась в комок и отодвинулась от Ковальчука.

- Итак, Людмила Константиновна, - сказал лысый, - вы были свидетелем: этот человек долго упрашивал наказания - и добился его. Я его просил: не надо глумиться над поэтами, поэты - как дети, - и тут же сменил тон. - Кстати, вы знаете, как дети жестоки! Они лишены чувства сопереживания. Человек, пока сам не получит хорошенько по голове, - никогда не поймет, как больно человеку, которого бьют.

- А вас ... били? - спросила Переходцева, сама удивляясь тому, что говорит.

- Я - поэт, - улыбнулся лысый. - Меня бить нельзя. Однажды в детстве меня обидел одноклассник. Так я его ... - захихикал он, дергаясь всем телом, - я его наказал. Простите за нескромные детали. Я его утопил ... как бы это выразиться?.. В фекалиях. Уборные тогда в провинции знаете какие были? На улицах. Выгребная яма, а над ней - деревянный домик. Побеленный. Воняет хлоркой. А внутри - помост и ряд дырок. Вот я его в дырку и спихнул, головой вниз. Он и не вынырнул. Здорово, правда?

Глаза Переходцевой закатились, она упала в обморок.

Лысый достал из кармана рубашки зубочистку и, прежде, чем сунуть ее в рот, сказал:

- Тонкая натура, блин. Как такую трахать?

6

Адрес, данный Эсфирь Абрамовной генералу МУРа, был милиции хорошо известен. Эта квартира была явкой МВД России еще с тех пор, когда существовал СССР. Сюда приходили для конфедициальных бесед сотрудники министерства внутренних дел и засланные в бандформирования секретные сотрудники - кроты либо завербованные стукачи из нарождающейся в стране мафии.

Из всех явочных квартир Москвы эта пользовалась самой дурной репутацией. Во-первых, там были убиты два крупных воровских авторитета, которые хотели сообщить прокуратуре какую-то важную информацию о Михаиле Горбачеве (тогда еще кандидате, а потом члене Политбюро ЦК КПСС), во-вторых, все "кроты", попадавшие в эту явку, оказывались в конце концов засвеченными и убитыми бандитами и мафиози.

По законам конспирации, подобную явку пора было давно уже закрыть, но по какому-то нелепому положению вещей она продолжала числиться за МВД и то и дело на ней происходили тайные встречи или ночевали приезжающие из периферии командировочные. В настоящее время в явочной квартире должны были располагаться краснодарские милиционеры, направленные во Всероссийский заочный юридический Университет на трехмесячные курсы повышения квалификации.

Чтобы узнать все это, генералу потребовалось полчаса.

"Стало быть, - решил он, - краснодарцы работают на китайцев и выполняют их задание. Начальника краевого управления теперь отправят в отставку и проведут служебное расследование".

Он велел включить прием радиомаяка, передающего запись с подслушивающих устройств в явочной квартире в Рублево.

Радиомаяк не работал.

- Квартира дурная, с нее никто уже года три запись не идет. Вот мы батареи и не поменяли, - признался начальник отдела техобеспечения.

И тогда только генерал решился на принятие самого простого и самого действенного решения. Он позвонил в СОБР и велел группе захвата ворваться в явочную квартиру МВД, арестовать всех находящихся там людей, а в случае малейшего сопротивления открывать огонь на поражение.

И БМП с синей мигалкой на крыше помчалась по Бульварному кольцу. потом свернула на Новый Арбат - и оттуда к Можайскому, а там и к Рублевскому шоссе. Спустя пятьдесят минут бравые ребята в шлемах, бронежилетах и в черных масках выбили двери в явочной квартире и ворвались в комнату, где лежал на полу окровавленный капитан милиции и сидела на диване без чувств Переходцева со следами прижиганий сигарет на теле.

Маленький лысый человек, повернулся к собровцам и, пьяно улыбаясь, сказал:

- Привет, коллеги.

Тогда рука одного собровца дрогнула - и палец нажал на курок.

Два находящихся здесь азиата молча позволили надеть на себя наручники. Но уже в БМП оба одновременно вцепились в воротники собственных рубашек и тут же испустили дух. Экспертиза отметила, что смерть наступила от ампул с цианистым калием.

Ковальчук умер в машине "скорой помощи" не приходя в сознание.

Переходцева же очнулась в госпитале Бурденко на третий день и первое, что сказала она, было:

- Они знают ... Они все знают ...

И опять потеряла сознание.

Только через неделю врачи разрешили генералу побеседовать с Переходцевой.

- Итак, о чем они знают? - спросил он после обязательных слов о том, что младший лейтенант хорошо выглядит и скоро вернутся в строй. - И кто они? Вы сказали, когда в первый раз очнулись, что они все знают. Сказанное вами касается тех, кто вас пытал?

- Да, - ответила Переходцева голосом негромким, усталым.

- И что они знают?

- Все.

- А конкретней.

Переходцева посмотрела на генерала отрешенным взглядом и спросила:

- Почему вы не позволили им убить меня? Так было бы лучше. Всем.

- Наша вина в том, что мы прибыли слишком поздно, - ответил генерал. - А то, что вы оказались живы, - это большая удача.

- А где тот?

- Кто?

- Лысый ... садист ...

- Его убили. При задержании.

- Жаль ... - сказала Переходцева. - Я бы его сама ...

- Пытал вас он?

- Он - палач.

- А остальные. Что делали остальные?

- Они смотрели.

Генерал только теперь заметил, что эта совсем еще юная женщина выглядит лет на сорок старше своего возраста. Седые пряди делали ее похожей на старуху.

- Чего они хотели? - спросил он. - Они говорили, что им надо?

- Да, - кивнула Переходцева. - Они спрашивали - а я отвечала. Все отвечала. А они все знали. Абсолютно все.

- Что они знали?

- Все ...

Переходцева перевела взгляд на потолок и устало произнесла:

- Я хочу спать. Не мешайте мне.

Генерал понял, что ничего больше он не узнает. Встал и, попрощавшись, ушел.

Переходцева не ответила.

На следующий день к ней в палату пришел старший лейтенант Кудрявцев. Он принес огромный букет цветов, торт "Птичье молоко" и магнитофон с записями песен семидесятых годов.

- Я эту музыку обожаю, - признался он. - Лечит любой стресс. Тогда же все певцы были с консерваторским образованием, у них каждый звук имеет смысл. Не то, что современные.

Переходцева улыбнулась.

- Вы меня утешаете, - сказала она.

- Нет, утешаю - это конечно, само собой, - согласился он. - Это как водится. Но я действительно люблю мелодии шестидесятых и семидесятых. Вадим Мулерман, например. Или Валерий Ободзинский. Во голос был! Я просто тащусь от его "Песенки без слов". Или Майя Кристалинская ... Такая прелесть! Ни у кого такого голоса не было и не может быть. Райский голосок.

- Я не слышала, - смутилась Переходцева. - Это такое ретро.

- Да наплевать, как называют. Главное - искусство или нет. Вот сейчас искусства вообще в России нет. А тогда было. Надо не забывать - и все. Помните? "Хмуриться не надо, Лада!.. Хмуриться не надо, Лада! Для меня твой смех - награда! Лада!" Во забойная песня! На все времена. Не то, что современные: "Ты на мене - как на войне, я на тебе - как на войне" ... Простите, - стушевался старший лейтенант. - Но вы, в общем, понимаете.

- Понимаю, - улыбнулась она ободряюще. - Из песни слов не выкинешь.

- Спасибо, - сказал он и продолжил с прежним пылом и желанием высказаться обо всем сразу. - А цветы - от ребят. Хотели все прийти, да вы сами знаете, какая нагрузка. Меня отпустили на час - и все. Торт жена достала. Моя. У нее подруга работает в ресторане "Прага". Там лучшее "Птичье молоко". Ковальчука хотели здесь похоронить, да из Самары бабушка его приехала. Домой увезла. Говорит, с отцом рядом похоронит. Не плакала. Говорит: хорошо умер внук, мужская смерть. Странная она. Раньше по церквям ходила, внука с собой таскала. А теперь решила с криминалом бороться. "На нашу самарскую милицию, - говорит , - надежды нет никакой. Всех порядочных милиционеров бандиты и "новые русские" поубивали. Надо народные дружины возрождать. Первую назову именем внука". Слушаю - и не пойму: что с людскими головами делается? Все у них перепуталось: социализм, капитализм.

- Вы специально обо всем подряд говорите, чтобы меня успокоить? - спросила Переходцева с улыбкой. - Давайте поговорим о деле. Задавайте вопросы. Я готова отвечать. Генерал просто пришел не вовремя.

Кудрявцев смутился.

- Да, конечно. Надо поговорить и по делу. Генерал попросил.

- Странно, - призналась Переходцева. - Я все время думала, что генералы только приказывают.

- Иногда просьба звучит сильнее приказа, - сказал Кудрявцев. - Вот, к примеру, вы говорили, что они все знают. А что - все? Мы просмотрели документы у Ковальчука по делу, которое он вам поручил. Получается по-вашему, что они знали, кто подложил мину в машину у шведского посольства?

- Они сами и подложили, - ответила Переходцева.

- Значит, эти люди подложили взрывчатку и в ящик с мороженным у Малого театра, и в машину, взорванную у кинотеатра "Литва"?

- Да, получается, захват этих людей позволит МУРу закрыть три или четыре уголовных дела, - ответила Переходцева. - Но главных преступников - заказчиков - вы так и не найдете.

- Это - как водится, - согласился Ковальчук. - Я в МУРе шесть лет служу - ни разу не взяли мы заказчиков. Все время мелочь всякую. Показатели по разоблачению высокие, а толку от такой работы - с гулькин нос. В сталинское время, говорят, профессиональную преступность полностью в стране вывели, а теперь уже другой и нет.

- Вы и при допросах все время комментируете показания свидетелей? - спросила Переходцева. - Я хочу сказать, что эти люди не только взрывали автомобили и охотились за мной. Они знали обо всем, что происходит в самом МУРе.

- Ну, это вряд ли, - покачал головой Кудрявцев. - У нас люди проверенные, всякого, как через сито, просеивают.

- Товарищ старший лейтенант, - попросила Переходцева, - давайте хоть друг друга не обманывать. Мы оба знаем, как принимают на работу в МУР. Секретаршу у Ковальчука, например. Или меня. По блату. Я понравилась Ковальчуку - и все. Секретарша - тоже кому-то понравилась. А какие мы с ней юристы, какие практики? Какой из меня по-настоящему аналитик? Я же только учиться делу собралась. А надо работать. Так что насчет просеивания - - это вы зря.

Кудрявцев улыбнулся в ответ:

- Это вы правильно заметили. Насчет просеивания я зря ляпнул, - и, посерьезнев, спросил. - Вы считаете, что у нас в отделе сидит человек, который передает всю информацию о работе МУРа преступникам?

- Безусловно, - ответила Переходцева. - У меня тут было время подумать. Я лежала в постели и все вспоминала, размышляла ... Вот преступники меня ударили по голове. Почему? Потому что я им помешала найти что-то в кабинете Ковальчука. Так?

- Так. Потом стало ясно, что искали они видеопленку, которую Ковальчук как раз передал вам.

- Согласна. Но потом они решили добить меня в больнице. Почему?

- Потому что вы видели лица преступников.

- Нет. Потому что я видела лицо ОДНОГО из преступников, - возразила Переходцева. - И этот человек спокойно проникает в одну из самых секретных организаций, занимающейся борьбой с организованной преступностью. Остальные, кто с ним пришли, были лишь его помощниками, попали в МУР случайно, по долгу службы, так сказать. Потом, когда я создала фотороботы напавших на меня людей, и можно было обнаружить их, дело было прекращено по приказу из ФСБ. А что это может значить?

- Что разработкой этих преступников занимается служба безопасности страны и мы можем помешать им поймать более крупную птицу.

- Или, что в этой самой федеральной службе безопасности работают люди, которые сотрудничают с теми, кто хотел меня убить. Они хотят, чтобы человек, которого я опознала, не был схвачен.

- Ну, это вы, Людмила Константиновна, зря. Все-таки там работают действительно хорошо проверенные люди ...

- Генерал Калугин, например, работал. И еще тысячи предателей. Служба в ФСБ не гарантирует, что тамошний офицер - человек честный. Опыт перестройки показал, что как раз офицеры КГБ толпами пошли в криминальные структуры и на службу современным олигархам, - заявила Переходцева. - Пока я была журналисткой, я так не считала, конечно. Я говорила, как вы, писала, как вы. А теперь жизненный опыт вынудил меня думать самостоятельно, а не повторять телевизионные бредни.

- Хорошо, - согласился Кудрявцев. - Вы меня убедили. В принципе, предатели в ФСБ могут быть. Но что общего между чекистами и вами?

- А то, что доподлинно известно, что охотились на меня китайцы - граждане иностранного государства, а борьба с ними - прерогатива именно ФСБ.

- Те двое, которых взяли собровцы, были явно азиатами. Только больно крупные ребята. На китайцев, как я их представляю, они не похожи. В краснодарском управлении они не числятся. Пальцев в картотеке нет.

- Азиаты не были теми самыми людьми, которых я видела в кабинете Ковальчука, - заявила Переходцева. - Но для того, чтобы закрыть сразу четыре уголовных дела, которые висят на МУРе вот уже несколько месяцев, это и не важно. Мы же с вами в самом начале нашего разговора пришли именно к этому выводу. Два азиата съели ампулы с цианистым калием - и концы обрублены.

- Что вы хотите сказать? - спросил Кудрявцев. - Я что-то не понимаю.

- Все вы понимаете, - уверенно сказала Переходцева. - Только ждете, чтобы я сама вам это сказала. Извольте ...

Она поудобнее устроилась на постели и продолжила:

- Нападение на катер, на котором везли нас с Ковальчуком, было специально подстроено так, чтобы один из морячков сумел уйти с места происшествия. Ясно было, что он проследит за машиной, которая отвезла нас в Рублево. Я даже думаю, что квартира, в которой пытали нас, была специально выбрана такая, чтобы нас можно было легко найти. И собровцы действовали точно так, как им было приказано. Кто-то из них выстрелил в нашего палача только потому, что собровцу было приказано избавиться от этого самого серьезного свидетеля. Кто из них сделал это, осталось неизвестным - собровцы своих, как известно, не выдают даже прокурору. Я сама писала о таких происшествиях репортажи и восхищала товариществом этих ребят. Те двое, что прокусили свои ампулы, думали, наверное, что им туда сунули вещество, которое делает людей будто бы мертвыми, а потом они через двадцать четыре часа очухиваются и сбегают из морга. Таким образом, я не могу доказать, но могу предположить, что всех этих людей, участвующих в нашем похищении и пытках, решили убить заранее. Зачем? Чтобы сделать более достоверным сообщение о том, что обезврежена именно та группа, которая произвела весной этого года серию взрывов в Москве. А на самом деле ...

- На самом деле, те, кто приказал взорвать, остались живы и разгуливают на свободе, - закончил за нее Кудрявцев. - Что ж ... Я согласен. Более того, я уверен, что ваши умозрительные заключения бьют в самую точку. Кто-то, убедившись, что вы обладаете видеоматериалами, способными обвинить в терроризме некое влиятельное лицо, совершает убийство группы азиатов и выдает их за террористов. Очень умный ход.

- Теперь перейдем к следующей проблеме, - предложила Переходцева.

- А что - есть и вторая проблема? - удивился Кудрявцев.

- А как же ... Пленка лежала в сейфе Ковальчука два месяца - и никому не было до нее дела. И вдруг в первый же день моей работы она заинтересовала вышеназванное лицо так, что он с двумя помощниками проникает в особо охраняемый объект с единственной целью - найти в сейфе у Ковальчука именно ту видеопленку, которую просматривала я. Вы считаете возможной подобную случайность?

- Я? Нет.

- Я тоже. Поэтому я припомнила весь свой первый рабочий день на Петровке 38 и сделала определенные выводы. Вы не хотите знать, какие?

- Любопытно, - согласился он. - Только боюсь, что все прозвучит, как в кино: умирающий детектив рассказывает преступнику в лицо о том, как тот совершил преступление.

- Это не совсем так, - покачала головой Переходцева. - Вы включены мной в общий список подозреваемых, но назвать вас преступником я не могу. Не имею права.

- Спасибо и на этом, - ответил Кудрявцев и ободряюще улыбнулся. - Но я не в обиде. Более того, я настолько поражен вашим предыдущим открытием, что согласен выслушать еще хоть пять подобных, как вы выразились, проблем.

- Сейф в кабинете Ковальчука на протяжении всего совещания работников отдела был открытым. Он всегда поступал так?

- Когда как, - ответил Кудрявцев после некоторого раздумья. - Иногда он закрывал его, но чаще дверь была то полуоткрыта, то прикрыта, но неплотно, а иногда была и на распах. По-всякому.

- И все видели внутри сейфа папки с документами и лежащую поверх папок видеокассету?

- Конечно. У нас даже поговаривали, что капитан по ночам, когда остается в кабинете на ночь (а он, бывало, ночевал на рабочем месте), смотрит порнографические фильмы. О том, что на кассете запечатлен взрыв возле посольства, не знал никто.

- Тогда остается последнее доказательство ... - сказала Переходцева. - О том, что у него есть эта видеокассета, он говорил со мной по телефону. Но о том, что она находится у меня, не сказал. Из разговора можно было понять, что кассета находится скоре у него.

Лицо Кудрявцева стало встревоженным.

- Это значит, - сказал он, - что к внутренней связи МУРа подключена система подслушивания.

- Вот, - сказала Переходцева. - Вот почему меня не убили сразу же на катере и почему нас с Ковальчуком повезли в квартиру и решили там пытать. Те, кто нас пытал, спрашивали о том, что они и без нас знали: кто снят на видеопленке, кто, кроме меня, видел видеозапись, почему эти материалы попали именно ко мне? А потом их ликвидировали. Это значит, что заказчик взрывов убрал нашими руками исполнителей. И заказчик - именно тот человек, которого я видела в кабинете Ковальчука.

- Хорошо, хорошо, - радостно произнес Кудрявцев. - Вы, Людмила Константиновна, просто молодец! Дальше.

- А дальше мы опять возвращаемся к ФСБ и к людям, которые могут сотрудничать с иностранными разведками и, в первую очередь, с разведкой Китая.

- Вот! - воскликнул Кудрявцев и стукнул кулаком по своему стулу. - Круг замкнулся! Вы - молодец! Вы просто прирожденный аналитик! Как в тот раз с Мовиным! Так и сейчас!

И тут же сообщил, что та бабулька, что была очевидицей убийства депутата и которую заподозрила Переходцева в соучастии с убийцами Мовина, на первом же допросе призналась, что дала ложные показания милиции за тысячу долларов. А деньги ей дал друг ее сына. Так что теперь Особый отдел передал дело на доследование отделу, занимающемуся политическими убийствами. Генералу сообщили о том, что новое решение подсказала следствию аналитик особого отдела Переходцева.

Людмила Константиновна молча выслушала комплимент и сказала спокойно, но так, словно обрушила на Кудрявцева поток холодной воды:

- Но как доложить генералу о моих новых предположениях?

И оба задумались ...

Да, генералу подобные мысли объяснить было трудно. Не потому, что генерал неумен. Как раз наоборот. Все раскладки Переходцевой он поймет от "А" и до "Я". Но соображения аналитика ставят в затруднительное положение его самого.

Во-первых, связываться с ФСБ, даже если ты генерал милиции, всегда чревато опасностью поставить себя под удар, притом удар неожиданный и всегда грозящий серьезными последствиями. В истории милиции было немало случаев, когда самые высокопоставленные генералы, пошедшие поперек мнения чекистов, оказывались измазанными грязью, найденными застреленными или застрелившимися.

Во-вторых, умозаключения Переходцевой ставили генерала перед необходимостью не закрывать уголовные дела по факту террористических диверсий на территории Москвы, что лишало работников отдела и самого генерала премий, основательных похвал начальства за активную работу и прочих удовольствий.

В-третьих, доказать умозаключения Переходцевой было практически невозможно, им можно было либо верить, либо нет.

Но самое все-таки важное заключалось в том, что версия Людмилы Константиновны ставила под сомнение честность сотрудников МУРа, говорила о наличии шпиона или шпионов в рядах работников уголовного розыска или даже министерства внутренних дел, о полной коррумпированности всей системы. Служебное расследование, начатое в Краснодарском крае, обернется аналогичным следствием в самом МУРе.

- Да, - сказал Кудрявцев. - Начинаешь думать, что как раз Дзержинского нам и не хватает.

- При чем тут Дзержинский? - не поняла Переходцева.

- У меня прадедушка работал с Дзержинским. В ставке Колчака. Левкоев. Может быть слышали?

- Нет.

- Очень жаль. Мой прадедушка стоил того, чтобы о нем помнили потомки.

- Но вы-то помните.

- Жил-то он не для меня. Они все жили ради счастья всего человечества. А мы их предали.

- Кто это - мы? - спросила Переходцева.

- Отец мой, например - внук Левкоева. Таскался на все эти митинги в поддержку Ельцина. Кричал, что дедушку его Сталин в тюрьме сгноил. А сам письмо имел. Прадед мой писал, что правильно его посадили, перестал он быть революционером, стал партийным чиновником и вообще сволочью. Письмо как раз тридцать седьмого года.

- К чему это вы все говорите? - удивилась Переходцева. - Хотите дать мне книгу почитать с мемуарами своего прадедушки?

- Он не написал мемуаров, - не обиделся на ее колкость Кудрявцев. - Просто припомнилась такая песня ... "Ничто на земле не проходит бесследно ...". Ретро, как вы говорите. Мы с Ковальчуком любили ретро. Он - советское кино, а я - советскую музыку. И многие миллионы так. Понятно вам?

- Нет.

- Ваша госпожа Гершензон пока что победила. Но придет и наше время.

- Вы, по-моему, решили увести разговор от сути проблемы, - заметила Переходцева.

- Да ничего подобного. Наоборот. Я как раз хочу, чтобы в МУРе было проведено служебное расследование. И чтобы всех сволочей вывели на чистую воду. И чтобы посадили. За вас, за Ковальчука, за Миронова ...

Переходцева вздрогнула.

- Вы считаете, что Миронова ... убили? - тихо спросила она.

- Конечно. И кто-то из нас - легавых - дал убийцам адрес Миши.

Переходцева откинулась на подушки и попросила:

- Вы идите. Пожалуйста. Я устала.

По щекам ее текли слезы ...

Кудрявцев вышел из больничного корпуса и направился через двор к большим ажурным воротам, за которыми шумела улица и виднелось желтый бок недавно отреставрированной церкви.

Вдоль по боковой аллее ехала машина с гидроподъемником в кузове - из тех, что строители используют при побелке домов, а служба дорожной автоинспекции - для ремонта светофоров. Гидроподъемник был развернут назад, грязная, в потеках белой краски кабина качалась. В кабине сидело двое молодых людей, одетых в темные пиджаки и при галстуках.

"Вот ведь дурачье, - подумал Кудрявцев мимоходом, - Как они будут работать?.. - и тут же успокоил себя. - Переоденутся, конечно. У них там, наверное, бытовка имеется".

А машина, подъехав к спальному корпусу, остановилась. Один из парней вышел из кабины и легко перескочил за борт внутрь кузова. Прошел вдоль подъемника и встал в люльку.

Водитель, не выключая двигателя, покинул кабину и, обойдя автомобиль, оказался сзади. Там он открыл запертый на висячий замок металлический ящичек - и взялся за один из пяти рычажков с эбонитовыми шариками на концах.

- Ты готов? - спросил он того, что в люльке.

Напарник молча кивнул.

Водитель взялся за рычажки и начал ими манипулировать.

Корзина медленно поползла вверх вдоль больничной стены. Возле одного окна задержалась.

Стоящий в люльке человек вынул из внутреннего кармана пиджака пистолет с толстым удлиненным стволом и, приставив его к стеклу, дважды нажал на курок. За гулом мотора звуков выстрелов слышно не было.

После этого стрелок сунул пистолет за обшлаг пиджака и сделал знак: люльку можно опускать.

Через три минуты оба сидели снова в кабине и автомобиль с мерно покачивающейся люлькой не спеша катил к дальним воротам - для служебных и хозяйственных машин.

- Что-то вы быстро, ребята, - сказал им стоящий возле ворот прапорщик. - Только въехали - и уже назад.

- Генерал, блин, не ту печать поставил, - сказал шофер. - Госпиталь называется. Хуже больницы - одни бюрократы.

- Да, ладно ругаться-то ... - лениво произнес прапорщик. - Нам-то что? Солдат спит - служба идет, - и нажал на кнопку.

Ворота разъехались, машина медленно выехала со двора.

Напарник соседа вынул руку из-под обшлага.

- Чуть было не замочил дурака, - сказал он.

- Тебе бы только мочить ... Как баба была? Ничего?

- Да ну, на фиг. Старуха.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

"В конце концов, - рассуждал Натан, лежа ночью на своей постели в отдельной комнате американского особняка и позвякивая цепью, - кое-что им рассказать можно. Будет познавательно для мяса. Все-таки старались, боролись - и оказались в дураках. Я ведь вижу ... я все вижу. Прячутся они, ждут удачи. А чего хотят - и сами не знают. Амзеева не зовут на помощь - значит, догадались о чем-то. Вот только о чем? Иной раз правильные выводы делаются из совершенно нелепых предпосылок. Знать ведь о существе ничего не знают, а туда же - гоношатся ... А Вадима жаль. Такая голова раз в сто лет рождается. Тысячи умников будут опыты производить, мотни себе чесать, а один такой придет, скажет мысль сходу - и окажется, что именно этого пустяка и не хватает для разгадки. Расовое оружие стало бы венцом творения всего сущего на земле. Если в момент взрыва Вадим оказался в камере допросов, то он оттуда не выбрался после взрыва. Из других помещений выйти имел хоть полпроцента возможности, а из камеры - никогда. Враги словно знали когда нападать ..."

Мысль о врагах заставила перекинуться на проблему: кто напал на центр?

"В конце концов, это расследуют и найдут врага без меня. Для дела общего и не важно кто, важно, чтобы подобного больше не повторилось. Враг, раскрывший себя, уже и не враг. В лучшем для него случае, он - труп. И они трупы. И даже если террористов послало какое-то государство - то и оно тоже труп. Противостоять нам сил нет ни у кого. Разве что у китайцев. Миленькие люди, во всем идут своим путем. Единственный, кто не был у Сталина марионеткой - Мао Дзе-дун, Великий Кормчий. Жаль, не удалось побеседовать с ним. Эта командировка в Россию все изменила ..."

Давно, в конце сороковых, когда Натан был юн и мечтал о большом бизнесе, отец велел ему усилить занятия русским языком и готовиться к работе в России.

- Арифмометрами щелкать и без тебя есть кому, - сказал он сыну. - Тебе предстоит работа в тысячи раз более сложная и более ответственная. Как ни жаль отпускать тебя, но больше некого ...

Так двенадцатилетним мальчишкой Натан занялся изучением русского языка, который знал до этого лишь на уровне домашнего общения, и изучением биографий и личных дел людей, о которых никому в мире пока не было дела. И изучал он их четыре года. Биографии людей этих были интересными, много интереснее литературных персонажей в книгах, которые читал Натан ...

К примеру, некий Гейдар Алиев ... Капитан НКВД, а не имеет даже среднего образования. В деле его - материалы, доказывающие соучастие его - тогда еще сержанта НКВД, улизнувшего от призыва на фронт, - в нападениях на караваны Ленд-лиза, доставлявшие оружие и продукты питания в борющийся с фашизмом СССР.

Или Александр Яковлев. Фигура пока ничтожная, но даже для своего маленького продвижении в бюрократии Советского Союза успевший совершить множество мелких пакостей и откровенных преступлений. Вот копия документа, утверждающая, что Александр Николаевич служил в воздушно-десантном полку, все бойцы и офицеры которого героически погибли при взятии города Кенигсберга. А вот подшивка протоколов заседания Усть-Лабинского райкома комсомола, фотографии с улыбающимся юным комсомольским вождем краснодарской молодежи. Даты одни и те же: фронт и тыл.

Или некий грузин Эдик Шеварднадзе ... Уже офицер НКВД и одновременно руководитель партийной организации целого района. Кто знает, сколько человек отправил он в лагеря, объявив их врагами народа, чтобы получить этот пост? Ответ: пока что только тридцать два. Из них расстреляны трое. А время бежит, может дипломатической почтой из Советского Союза уже плывет сообщение о тридцать третьем - цифре сакральной ...

Вот Аскар Акаев. Пока никто, ученик. Но надо, чтобы стал фигурой значительной. Хотя бы у себя в Киргизии. Потому что - прямой потомок киргизских манапов. Правда, что это значит, никто толком не знает, но есть сведения, что такое родство в большом почете у этого далекого народа.

Мальцев. Народный академик - фигура анекдотичная, ибо дутая пропагандой. Но каково самомнение! Какое чванство и при этом как громко звучит его речь! Что сын кулака - это сейчас не важно, а вот, что прикрывал хищения у себя в хозяйстве, совершал приписки, списывал проданный "налево" бензин - это запротоколировано, оценено и зарегистрировано. От таких бумаг никакой нарком не отвертится - пойдет под трибунал, как миленький. Если не захочет по заокеанскую дудку плясать, конечно.

Хрущев ... Фигура в партаппарате видная. Всегда на передовых рубежах советской политики: коллективизации, индустриализации, восстановления разрушенного войной хозяйства. Сын, к тому же, погиб на войне ... И задание: найти компромат, немедленно!

Отец на вопросы Натана отвечал:

- Советский Союз - что? Миг. Был - и нету. А мы вечны. Как мир, как звезды. Ибо мы знаем истину. А они - лгут. Они - мясо. Мясо всегда лжет. А наша власть потому и истинная, что лжи не замечает, зрит в корень, знает всему цену.

- Но как найти на этого Хрущева компромат? - спросил Натан. - А если его нет?

- Есть. Всегда есть, - улыбнулся отец. - Хрущев - мясо, властвующее над мясом. А раз так, то шел он к власти по крови. Так было всегда. И будет. Мясо жует мясо. Иначе оно не может.

Отца своего Натан всегда почитал, считал его фигурой равной Моисею. И хотя отец его не водил за собой по пустыне сорок лет еврейский народ, да и вообще единокровных себе иудеев недолюбливал, не получал от небесного Отца скрижалей, жил замкнуто, незаметно, но был одним из тех, кто держал ниточки, прицепленные к мясу целых народов, творил историю и, если порой и ошибался, то нервов на переживания не тратил - слегка подправлял сюжет и вновь с удовольствием следил за тем, как корчиться от боли и вымирает мясо.

Сыну отец уделял времени много.

- Придет время - и ты встанешь на мое место. Ты должен знать все, - говорил он Натану. - И когда ты станешь самостоятельным, то будешь стоять на моих плечах. Как стою я на плечах твоего деда, а тот стоял на плечах моего деда - и так до самого начала, до Мардуха, который во времена Маздака взял на себя бремя власти над миром.

И отец рассказал про восстание Маздака в древней Персии, о том, как восстал плебс и захватил имущество богатых и разделил между собой по справедливости. И тогда пращур Натана ростовщик Мардух спрятал часть своих богатств глубоко под землей, а другую часть вынес на площадь и, прокричав славу Мардуху, роздал богатства беднякам.

- И народ восславил Мардуха больше, чем вождя своего Маздака, - продолжил отец. - Потому что Маздак раздавал отобранные руками народа чужие деньги, а Мардух отдавал свое. И никто не заметил тогда, что едва денег на руках народа стало больше, цены на хлеб, мясо и вино тоже увеличились. А когда люди деньги растратили, цены на съестное не упали - и владелец мельниц и торговых мест на базаре ростовщик Мардух стократно покрыл свои растраты.

- Народ стал жить хуже, чем жил до прихода к власти доброго Маздака, - продолжил он. - И народ возроптал, возопил: почему так? И Маздак ответил, что для того, чтобы лучше жить, надо больше и лучше трудиться. А мудрый Мардух добавил: " ... чтобы кормить Маздака". И народ пошел войной на Маздака, уничтожил его. А мудрому Мардуху новый персидский царь вернул всю ту сумму, что выдал на площади ростовщик, наградил его за верное слово, а также позволил караванам Мардуха пересекать границы Персии беспошлинно, лавкам его торговать без взятия налогов. И ростовщичество - дело дотоле считавшееся в Персии подлым, - призналось занятием полезным, благородным.

- Понял смысл этой истории? - спросил отец тогда еще совсем юного Натана. - Это - не сказка, не забава для детей. Это - первый урок Мардуха потомкам своим ...

Тот урок услышал Натан в первый раз в три года, второй раз - в семь лет, третий - в двенадцать. И все остальные пять первых уроков рода Мардуха он прослушал трижды именно в этих возрастах.

От седьмого и далее по возрастающей уроков повторения не требовалось. Ибо сложившаяся веками мудрость предков воспринималась Натаном просто, запоминалась легко.

К примеру, история с крестовыми походами ...

Ну, житья не стало на дорогах остатков Священной Римской империи. Все эти бароны, маркграфы, князья и прочие синьоры перегородили дороги, мосты, переправы, требуют плату за проезд, а при этом дорог да мостов не чинят. Колеса ломаются, кони ноги увечат. Купцы товар грошовый везут, а по прибытии товар такой цены оказывается, что и покупателей на него не найдешь.

Еще беда, что и войн как следует не ведется - так, свары между сеньорами из-за межи либо война ста с сотнею. Мелко разделилась в Европе земля, словно шинкованная капуста раскидана.

И рыцарей расплодилось - вторых, третьих и так далее сынов владетелей замков, которым в наследство ничего не положено, кроме коня, меча да пики с доспехами. Детям синьоров работать руками не по чину - вот и полезли все добывать хлеб насущный разбоем на дорогах, грабить честных купцов.

Потомок Мардуха Соломон водил караваны аж из Палестины в Париж да в Лондон. Пряности, благовония, каменья разные, всего понемногу. Убытков не терпел, но дохода приносило ему ремесло мало.

Вот и встретился Соломон с людьми важными - с парой епископов, затем с кардиналом и, наконец с самим папой римским. Заплатил за вход, хорошо заплатил. И рассказал людям сим, что земля Палестинская полна будто бы сокровищами да богатствами несметными, земли свободной там много, а местные сарацины трудолюбивы и воинскому делу не обучены. И к тому же, добавил, где-то там находится Гроб Господень.

О любви к Христу возопили не только с церковных амвонов, но и изо всякого места, где было оружие и возникало желание лить сарацинскую кровь. И закованное в ржавое железо мясо потрусило на лошадях, отправилось на кораблях из Европы на Восток. Следом повалили толпы желающего скоро и легко обогатиться мяса в гражданском. Попутно с сарацинами воевали и христиан, разгромили потом и Византию, сравняли с землей Константинополь.

Дороги в Европе стали спокойными, брать пошлины стало некому. Караваны Соломона, ранее приносившие ему всего лишь около полпуда золота в год, стали приносить дохода втрое больше. И в Палестину он больше не ездил. И детям запретил.

"Пусть повоюют, - сказал. - Покормят грифов".

Это была третья из первых шести историй, рассказанных Натану отцом трижды.

- Вере мяса в Бога нет разумного объяснения, - говорил отец. - Потому-то христиане часто глупости свои зовут догмой. Бог един в трех лицах у них и прочее. Иудеи и мусульмане не столь откровенны, но с верой у них все аналогично: верю потому, что верю. И потому именно вера мяса приносит нам основной доход.

По рассказу отца Натана получалось, что вера в Иисуса Христа нужна была его предкам, чтобы прекратить распыление огромных средств, собираемых верующими для многих богов и для концентрирования их в руках одного наместника Бога на земле.

Ростовщики Древней Иудеи, прознав про ересь отшельников кумранских общин, набрали полтора десятка грамотеев (осталось канонизированных потом четыре), которые создали разные варианты одной версии прихода на землю Сына Божьего. Идея казалась еще и тем хороша, что объединяла евреев для борьбы с римлянами.

Рим победил сектантов и лишил иудеев земли, распылил евреев по всему свету. И вместе с ними по Ближнему Востоку и по всей империи разбрелись рабы-поклонники Бога-жертвы.

Захария, потомок Мардуха, давший ереси кумранцев должный ход, сам заработал на христианах мало, но потомки его нажили богатства, которые не снились их безусловно самым богатым на Востоке предкам-ростовщикам. И дело не в купленных за гроши шикарных домах и плодородных землях, которые переходили к ним из рук новых последователей аскетичного Христа. Бог-жертва уже сам требовал для себя жертв, ибо вера в единого Бога вступила в конфликт с верованиями во множество Богов - начались настоящие войны - время создания крупных состояний и укрупнения уже существующих.

- Мясо во время войны нуждается в оружии, - объяснял отец юному Натану. - Оно готово даже не жрать, а только покупать оружие. И - учти - во время войны мясо покупает оружие, хотя может и отобрать. Но всегда покупает. Потому что знает, что завтра оружие потребуется вновь - и придется обращаться только к нам. Потому что кузнец, что сковал меч, ковал его только для меня. Ибо стоимость того меча проел еще его дед, которому мой дед ссудил малые деньги на постройку кузницы. Все дело в процентах. Деньги работают на нас. Не на того, кто производит, а на того, кто распоряжается деньгами. И помогает нам в этом вера. Ибо именно вера делает мясо злым и глупым. Ради своих личных слов о Боге они готовы убить то мясо, что имеет о Боге свои слова - и только. А при этом все верят в одного и того же Бога - единственного оставшегося и живущего в душах мяса на проценты, которые задолжали нам боги предыдущих времен: все эти Зевсы, Анубисы и так далее.

Это была вторая история из первых шести, услышанных Натаном от отца ...

"Нет, всего этого рассказывать им нельзя, - рассуждал Натан, свернувшись калачиком на постели в комнате дома на окраине американского города Фресно. - Мясу - мясово. Что известно лишь посвященным, не должно быть доступно толпе. Пусть тешатся мыслью о жидомассонском заговоре. Да и саму мысль эту подкинули мясу мы ..."

Он вспомнил рассказ отца о том, как собрался совет посвященных после свержения французского короля из-за того, что все эти Мараты, Дантоны, Робеспьеры разинули пасти и стали повсюду кричать о своем членстве в обществах "вольных каменщиков". Само-то дело поставили хорошо - гильотины Франции работали круглосуточно, - но власть вскружила новым хозяевам Франции головы, языки развязала. Чуть не вылезло на свет на чьи деньги полтораста лет существовали секты "вольных каменщиков". Пришлось взваливать вину на Великобританию, видевшую во Франции главного конкурента в захвате американских и африканских колоний.

Но пока под шумок разделались с бывшими каменщиками, пустив их самих под гильотину, и помогли взойти на Престол Наполеону - существу настолько беспринципному, что его едва не ввели в совет посвященных. Самодельный император уничтожил больше половины мужского населения собственной страны, вырезал больше трети испанцев, добрую четверть итальянцев, несчитанное число арабов и мамелюков, а также сотни тысяч поляков, венгров, австрийцев, немцев, русских. Впрочем, последние под Москвой стали бить его и били до самого Парижа.

И вот тогда стало ясно, что русских стало слишком много, пространства их страны беспредельны и на уничтожение этого народа потребуются века.

- Наполеон первым подсказал нам идею геноцида. Ранее - в древности и в средние века - полонили военачальники целые народы, расселяли по просторам своих империй - и народы исчезали, но мясо их плодилось и множилось. И только войны Наполеона ясно сформулировали мысль: чтобы уничтожить народ быстро и полностью, надо уничтожить его физически весь. Ведь в чем гений Наполеона? Не в числе выигранных им битв, а в причинах этих побед. Ранее полководцы долго договаривались, где произойдет битва, подводили к указанному месту армии, три дня готовились, изучали диспозиции, молились и так далее. А Наполеону был присущ трезвый еврейский расчет. Важна была победа, а не рыцарская честь. Если уж он стрелял по безоружным голодным французским рабочим, то ничего не мешало ему стрелять в спину противника, бить его на марше, добивать раненных и нападать из-за угла. Победителя не судят - вот формула Наполеона, а потом и остальных воителей последующих времен. И отсюда явилась мысль о геноциде: убей все население - и оставшийся в живых собственный народ признает тебя великим миротворцем.

Историю эту выслушал Натан лишь однажды, когда шел ему пятнадцатый год, но запомнил накрепко. Он даже написал тогда трактат "Убийца единиц - злодей, а убийца миллионов - миротворец". Впрочем. Натан никому трактата так и не показал - шла компания маккартизма, по всей стране ловили "красных агентов" и было глупо рисковать головой ради желания потешить свое тщеславие в США - стране, где всякое действие признается лишь тогда разумным, когда оно приносит тебе доход и финансовый успех.

- Исключения и здесь есть, - признавал отец Натана. - Тот же самый Уолт Уитмен, например. Я люблю его стихи. Есть в них нечто созвучное пению небес. Но мясо подобных стихов не читает. И даже вряд ли знает, что существовал такой - Уолт Уитмен. Или Джек Лондон, которого нам пришлось утопить.

- Утопить?

- Да. Он вплотную подошел к разгадке тайны существования истинной власти. И он мог о ней сказать вслух. Но главное - его бы могли услышать в то время сотни миллионов. А у нас была задача колоссальная - первая мировая война. Состояния множества стран перекачивались к нам. Подготовительная работа пятидесяти лет приносила дивиденды. Проще было писателя утопить. И создать миф о его самоубийстве. Мясо, перед тем, как идти на бойню самому, нуждается в слезах по поводу невинноубиенных.

Отец Натана в ту войну тоже воевал. Считалось, что воевал - он был капитаном финансового управления Армии США и следил за тем, чтобы солдаты американской армии получали жалованье вовремя.

- Я был добросовестным инспектором, - признавался он сыну. - Я карал воров сотен и тысяч долларов потому, что мой отец в это время зарабатывал на этой войне десятки миллиардов. И всякий жулик из числа финансистов или интендантов был личным врагом отцова и моего капитала. Мясо не должно воровать у хозяина, когда хозяин делает деньги. А мы делаем деньги всегда.

- Мы - самая богатая семья в Америке? - спросил Натан. - Почему же тогда о нас не пишут в газетах.

- В газетах пишут о молодом капитале, о людях, кто поднялся в первом, втором, третьем поколении. Мы - вне расчетов. Есть признанные мультимиллионеры, которые наняты нами для того, чтобы они играли эту роль. И они играют. И их дети, внуки играют. А правнуки думают порой, что те деньги - действительно их собственные. Но в любой момент можем придти мы - и положить на стол счет. Как было с Генри Фордом-первым, например. Знаешь эту историю?

- Нет.

- Ну, как же! Мультимиллионер, изобретатель, первым начал конвейерную сборку автомобилей. Возлюбил Советскую Россию и построил в Нижнем Новгороде (это сейчас - город Горький на Волге) завод грузовых и легковых автомобилей лучше любого собственного в Америке. И что?

- Что?

- Один звонок твоего деда в Кремль - и сделка века сорвалась, Генри Форд на коленях вполз в кабинет твоего деда, обещая стать до конца жизни антикоммунистом. И слово сдержал, между прочим. Он стоял в начале Фонда Форда и мог позволить себе пошутить с нами, его сын, внук и далее - не могут. Потому как потомки Мардоха с каждым новым поколением крепнут, а мясо из века в век слабеет.

Как все это рассказать схватившим в плен и не желающим мучить Натана людям? Разве они правильно услышанное поймут? Ведь возмутятся. Еще чего доброго попрутся в газеты. Ладно бы - в те, что контролируются истинной властью. Ведь найдут же какого-нибудь мелкого, вздорного честолюбца из числа редакторов этих мелких паршивых газетенок, которым грязи лишь подавай, чтобы заработать могли - и все, всплывет не просто очередная история коррупции в советском Кремле, которых сейчас пруд пруди, а сообщение о существовании истинной власти.

- Истинная власть всегда тайная, - говорил Натану отец, - Потому что мясо по-настоящему боится только неизвестности. И тогда оно порождает легенды во много страшнее действительности. Вот Сталин, к примеру, перед последней войной как поступал? Людей арестовывали ночью. И увозили неизвестно куда. А утром люди спрашивали: где такой-то? И сами придумывали ответ. Коллективным сознанием. Как "Иллиаду" и "Одиссея". Арестованные тысячи превращались в сотни тысяч - и страной правил ужас. Потому что Сталин - поп, он знает, что править можно только скованным ужасом мясом. А ужас рождается от таинственности, незнания истинной силы власти. Мардух понял это две с половиной тысячи лет назад. А мясо этого не поймет никогда.

И отец рассказал Натану, как трудно было ему при встрече с Адольфом Гитлером, тогда еще руководителем мелкой мюнхенской партии, объяснить бывшему ефрейтору, что армией повелевает не сам генерал, а его чин, погоны, а также, потому что солдатам с детства было внушено, что они должны повиноваться кителю, погонам, орденам и идти по их приказу на смерть. И стоит только надеть на себя большее число погон и звезд, как этот же самый генерал по твоему приказу пойдет лить не только чужую, но и свою кровь.

Из всех кандидатов на обладание права пользования деньгами на спецсчете в Швейцарском банке Гитлер оказался самым понятливым. Одна только просьба была у нового фюрера:

- Евреев резать можно?

Просьба сына еврея (бабушка Гитлера была чистой еврейкой, а внук такой чести не имел, ибо мамой имел австриячку) евреем-отцом Натана (со времен Мардуха потомки его женились только на истинных еврейках) была удовлетворена: Гитлеру евреев на территории Германии и будущих завоеванных им стран было позволено уничтожать поголовно.

- Гитлер был истинным евреем, - признал как-то отец Натана. - Он был коммерческим человеком.

- Что ты говоришь, отец! - ужаснулся мальчик.

- А вот два примера ... Ты помнишь кинохронику, где толпа сжигает гору книг? И диктор заявляет, что здесь и на других кострах Германии сожгли все книги евреев и коммунистов, все книги, в которых принижается достоинство великого немецкого народа, все, что неугодно идее национал-социализма. Помнишь?

- Конечно, помню.

- Так вот ... Сожжено было меньше одной десятой от общего числа отобранных для уничтожения книг. Все остальное было продано. В основном - в СССР. В том числе и книги Анны Зегерс, Лиона Фейхтвангера, Ромэна Роллана, различные библии, личный архив Карла Маркса. Впрочем, нет. Библии закупил Ватикан. Это - первый пример. А второй - казненные евреи.

- Разве их не казнили?

- Почему же? Казнили. Но только бедных. Всех, кто имел счета в зарубежных банках, кто имел богатых родственников за рубежом, держали в специальных лагерях. И торговали ими. Знаменитый Шиндлер был агентом гестапо и, получая деньги за "спасенных евреев", передавал их Рейху. Твой дедушка выкупил таким образом своего двоюродного брата. А жену выкупленного попросил Гимлера побыстрее отправить в Освенцим - однажды она обидела моего отца, сказав, что Мардуха следовало бы величать Мордухаем, как в их деревне под Одессой называли выжигу, сдирающего с крестьян такие проценты, что к началу революции все они стали рабами Мордухая.

Обескураженному услышанным Натану отец говорил:

- Не печалься по поводу смерти двоюродной бабушки твоей в газовой камере. Чтобы воссияла идея шестимиллионной жертвы еврейского народа, надо было умертвить хотя бы миллион. Так что двоюродная бабушка твоя умерла не зря. Гитлер, сам того не ведая, дал евреям в руки козырь, какого не было у них никогда. И это вредит истинной власти, - глянул на удивленное лицо сына. Пояснил. - Мы повелевали всем миром, но не евреями. Они, как ловкие угри, скользили между пальцев наших, унося в карманах часть нашего золота и нашей власти. Поэтому для совета посвященных евреи - самый опасный народ. Они - не слуги нам, к сожалению. Но и без них нам нельзя. Такова диалектика.

И далее продолжил:

- Придя к власти в России с помощью еврея на четвертушку Ульянова-Ленина, эти выкресты и полуевреи просто распоясались. Те, кому положено быть париями общества, стали у руля державы и стали распоряжаться деньгами самой богатой в мировой истории страны так, как даже мы не пользовались казной Франции, Англии, Голландии во время их революций. Эти полукровки просто обнаглели. Они не слушали нас, не желали с нами советоваться. Они не делились с нами, наконец! Хотя знали, что деньги на их борьбу с русским самодержавием до семнадцатого года давали мы, сами обещали в случае победы вернуть с процентами. Но обманули.

- И что дальше?

- Ну, не подавать же на мерзавцев в суд, - усмехнулся отец Натана. - Твой дедушка был умен. Он велел президентам, премьер-министрам и прочей шушере собрать конференцию в Генуе и потребовать от Советской России возвращения долгов царской России.

- Я знаю, - кивнул Натан. - Там Воровский (тоже еврей, кстати), заявил, что за время Гражданской войны страны Антанты нанесли ущерб России превосходящий двухкратную стоимость старых долгов. Россия не является страной, потерпевшей поражение в этой войне, потому долги предыдущей державы за собой принимает только с условием, что страны Антанты выплатят свои долги Советской России, как стране-победительнице. Мудрый ход.

- Так советские евреи заимели врага в лице твоего дедушки, - проигнорировал замечание о мудрости ленинского правительства отец Натана.

"А эти трое - почти что верные ленинцы. Они просто этого сами не понимают. Кровь кровью, а все-таки объединяет их вовсе не общая родство, а происхождение из страны, где нации были по-настоящему равны, чего не было в мировой истории нигде и никогда. Я сам, не будь так основательно подкован и приготовлен к своей миссии отцом, мог бы стать патриотом Советского Союза, - рассуждал Натан. - И надо мне решить сейчас: какой информацией можно поступиться и рассказать важное для них, а о чем молчать".

Все дело в том, что этот случай был первым прецедентом в истории рода Мардуха, чтобы наследник рода, его главный представитель на определенном отрезке истории оказался в плену. Сто пятьдесят три предка его, сто пятьдесят три предшественника на этом родовом посту жили спокойно, не лезли в пасть льву, не попадались в руки мстителей, ибо каждый знал основной долг свой: таинственность и негласность. А он - Натан, - забрался в подземную лаборатории, из которой, казалось, и мышь не должна выскользнуть, и оказался плененным тремя не стоящими внимания мясами, увезен за океан и прицеплен, как собака, на цепь. Только потому, что, почувствовав себя со всех сторон охраняемым и неуязвимым, сказал лишнее, проговорился о существовании истинной власти. И ведь даже самоубийством не закончишь - безболезненным и быстрым. Во-первых, нет такой возможности, а повеситься на цепи - страшно и тяжело. А во-вторых, не передал дел и шифров от сейфов сыну своему, не ввел его в совет посвященных.

Надо выжить. Надо выжить любой ценой, а потом, передав бразды правления, можно и почить. Выпить цикуты, как Сократ, или раскусить ампулу с цианистым калием - все равно. Себя он уже приговорил. Как приговаривал до этого миллионы. Ибо человек - ноль, даже если он - посвященный.

Отец рассказывал четвертой ту историю, что по хронологии быть должна третьей. Но он трижды поступал так - и в этом был смысл, который уясняется не словесно, а душою. Именно четвертая история проливает свет на нынешнее противодействие арабского и еврейского мира ...

Мухаммеда изгнали из Мекки арабы, а приютил его и дал ему лепешку еврей. Ибо время было на Ближнем Востоке смутное, зазря не кормили никого. Исаак, шестьдесят первый потомок Мардуха, раздумывал тогда, как земли от Багдада, а лучше от Инда и до Средиземного моря, разобранные кучей не стоящего внимания мяса, отдать в одни руки. Чтобы не платить всевозможным племенам, разбойничьим отрядам, всякому босяку с саблей в руке за дорогой груз, а иметь кусок пергамента с подвешенной печатью, где говорилось бы о том, что за груз заплачено самому государю.

Беседа с Мухаммедом привлекла внимание Исаака. Блаженный араб не поносил еврея Христа, как делали прочие поклонники черного камня, а называл его пророком и своим предтечей. Потому что последним пророком Бога на земле Мухаммед почитал себя. Говорил он толково, по-восточному витиевато, а главное - был грамотен и писал стихи. Стихи были туманными, но Мухаммед с удовольствием объяснял Исааку смысл их и говорил, что всякий, кто прочтет эти строки, найдет в них сокровенное, свое.

Исаак обратился к посвященным за советом.

И совет был дан: помочь Мухаммеду деньгами, содействовать через купцов распространению вести о явлении нового пророка. Книгу же, написанную Мухаммедом, переписать во множестве и распространить среди мусульман. Выделить для этого две плантации папируса на Ниле и обязать каждого кожевника, выделывающего шкуры овец, выделять в качестве церковной десятины каждую десятую выделанную собственными руками шкуру писцам, которые собственными каламами должны переписать книгу пророка, которую назвали Коран.

Ко времени возрождения Мухаммеда в Мекку книга, написанная им, была в доме каждого арабского шейха, а он все продолжал ее дописывать.

И началось движение малочисленного воинственного народа по миру. И народ этот вместе с мечом и огнем нес священную книгу, из которой каждый читающий ее узнавал именно то, что хотел слышать о себе и о своей судьбе. А кто читать не умел, тот слушал чтеца. А кто арабского языка не разумел, тот верил всему, что ни скажет переводчик.

Исаака убили сами арабы. По недоразумению, конечно, по незнанию. Но убили. Воровались, блестя на солнце саблями, в город Иерусалим, и полоснул какой-то вояка клинком по седой и мудрой голове.

Но дети и внуки Исаака насладились зрелищем Великого халифата со столицей в Багдаде и заработали за последующие пятьсот лет такие суммы, что хранить их приходилось зараз в нескольких пещерах. Обнаружил одну такую пещеру знаменитый вор Али-баба. И стал родоначальником одной из ветвей посвященных.

А потомки веры в Бога по схеме Христа столкнулись с потомками веры в того же самого Бога по схеме Мухаммеда. Началась сеча, длящаяся теперь уж пятнадцатое столетие. Мясо губит мясо и вместе орут они о справедливости и обращают залитые кровью глаза к одному и тому же Богу.

- Воистину мудр был пращур наш Исаак, услышавший в бреде голодного, побитого камнями араба зерно будущей великой религии, - говорил Натану отец. - Исаак нарушил установившее в мире единобожие - то самое, которое с именем Христа создал предок наш Захария. Ведь к тому времени христианство распространилось до Средней Азии и Китая, оно грозило поглотить многобожные религии и подавить иудаизм. Люди стали меньше воевать и плодились , как кролики. Но новая религия вступила в войну с христианством. И мясо на планете сразу стало убывать.

- Получается, - продолжил он, - что именно Исаак разделил мир на Европу и Азию, на Восток и Запад, на мусульман и христиан. Мясом стало легче манипулировать, ибо для того, чтобы натравить одних на других, достаточно стало клича, лозунга: "Уничтожь иноверца!" - и все. Ибо иноверец виновен в том, что твоего ребенка укусила бешенная собака или что случился неурожай. Иноверец виновен в том, что исчезли товары с прилавка. Иноверец виновен во всем. А потому силогизм: бей иноверца - и будешь сыт, стал нормой бытия мяса на целые тринадцать уже столетий.

"И этого ведь не расскажешь им, - думал Натан. - Не объяснишь, что сделано это им же - мясу - во благо. Не надо им кормить стариков, инвалидов и прочих паразитов. Война чистит мясо, как обмывают водой освежеванную тушу. С каждой войной остаются живы самые сильные, самые приспособленные, самые жизнестойкие. Нет способа лучше войны оздоровить мясо".

2

Он смотрел в окно, где медленно бледнел месяц, и думал о том, как хорошо сейчас, должно быть, на Ривьере. Там он проводил один месяц из трехмесячного отпуска, когда жил в СССР. Не на черноморское же побережье было ехать. Или, как Дмитрий Шпаро, с рюкзаком на плечах переть на лыжах к Северному полюсу. Не лазал он и на снежные пики в связке с альпинистами. Даже машину никогда сам не водил. На все это были вокруг него специально обученное мясо, он их хлеб не ел, предпочитал свой.

Ибо задание поручил ему отец архиважное и архисложное: в течение тридцати лет стать духовным отцом всего партийного руководства СССР, подготовить почву для государственного переворота в этой стране в мозгах ее интеллигенции и найти людей, которым можно передать во временное пользование миллиарды и триллионы долларов общенародной собственности. И все это следовало подготовить одному, ибо в стране этой доверять никому нельзя.

Забросили Натана в СССР в шестнадцать лет - в возрасте веселом, задиристом, полном мечтаний и неудовлетворенных желаний.

- Сумеешь справиться с естеством и сделать дело, быть тебе преемником моим, - заявил отец, - нет - членство в совете посвященных перейдет к твоему брату.

И однажды с туристического корабля Натан сошел на набережную Ленинграда, чтобы остаться надолго на русской земле, а молодой человек его возраста через несколько часов взошел на трап, потому что он "выбрал свободу", чтобы сутки спустя утонуть с грузом на шее в соленых водах Балтийского моря.

У Натана в кармане был билет на поезд "Ленинград - Москва", где в отдельном купе его ждал кое-о-чем догадывающийся человек. Сосед этот посвятил Натана по дороге во многие особенности бытовой московской жизни. Человек этот умер от сердечной недостаточности сразу по прибытии поезда в Москву и после прощания с Натаном - прямо на перроне.

А Натан спустился в метро, потрясшее его гигантскими размерами и невиданной в Америке красотой отделки стен и потолков, добрался до скособоченного дома в Драгомиловской заставе и постучался в дверь большой коммунальной квартиры. Здесь жило мясо в количестве семи семей и отдельно взятой тети Хаи, которая, увидев гостя, восторженно завизжала и сообщила всей квартире, что приехал ее любимый племянник из рабочего поселка под городом Улан-Удэ.

В стране шла компания по борьбе с космополитизмом, поэтому евреи пользовались у москвичей особой любовью и покровительством. То есть юношу в той квартире возлюбили все и постарались не только подкармливать его, но и познакомили со столицей так, как это могут делать одни москвичи: таская за собой по всему городу , платя за билеты, за проезд, за бутерброды с икрой, рассказывая, показывая, объясняя провинциалу все до малейшей детали. Ибо квартиру населяли русские интеллигенты: евреи, русские, литовец, грузин и армянка, скрипач, инженеры, учителя и один профессор кафедры истории права МГУ ...

"Вот об этом и стоит с ними поговорить!" - решил Натан.

- Вы знаете, в чем отличие русских интеллигентов от прочих? - спросил он Дерпа после того, как ученый накормил его и принялся убирать посуду. - Грешить - и не каяться. И при этом еще они хотят выглядеть чистенькими, считают себя людьми порядочными. Вот Пуляков, к примеру ... Вы помните его?

Ставший в последнее время молчаливым Дерп лишь кивнул.

- Вы помните его по поминкам Вадима, - сказал Натан и вдруг почувствовал укол укора за то, что бередит рану старика. - Простите, ей-Богу, - сказал. - Я умолкаю.

- Почему же? - пожал плечами Дерп, - Я слушаю.

- У меня было досье на него. Не знаю уж зачем. Просто так. Все, кто находятся в твоем окружении, должны иметь досье. А он дружил с внуком тети Хаи. Но это не важно ... Важно, что Пуляков изменял жене. Часто и со многими женщинами. И при этом собственную жену считал в высшей степени порядочной женщиной и умной. Еще он был книжным спекулянтом. То есть подрывал экономическую мощь советского государства, которое любил и которым гордился. Замечаете типичный симптом, характерный только для интеллигенции русской? Но далее - самое интересное. Нашлась-таки на него шлюха, которая во время перестройки от него забеременела. Пуляков тогда стал временным долларовым миллионером - почему бы провинциалке и не обрюхатиться от него, правильно? И что сделал наш герой? Он стал жить со шлюхой официально. Потому что, как он заявил, он - "порядочный человек". То, что шлюха терпела его до тех пор, пока он был богат, а как разорился - прогнала пинками из его же собственной квартиры - проблема его личная и неинтересная. Главное - он бросил ради той шлюхи жену с дочерью-подростком, но не развелся при этом, не позволил официальной жене устроить жизнь самой, оставался и в этом доме хозяином. И при этом всеми почитался, как "человек порядочный". В этом вот - вся русская современная интеллигенция, та самая, что будто бы "не Милорда глупого, а Пушкина и Гоголя с базара понесет".

- Я помню Пулякова, - ответил Дерп, толкнув столик в дверь, за которой находилась посудомоечная машина и вообще кухня. - Он-то как раз читал и Пушкина, и Гоголя. И даже Шолом-Алейхема. А вы?

- Что - я?

- Читали их?

- А я обязан был читать?

- Чтобы постигнуть именно русских, то да. Ибо беднейшее еврейство и русскость тесно связаны точно так же, как и основные враги их: богатое еврейство и квакеры.

Натан искренне изумился:

- Вы сами дошли до этого или где-то прочитали?

- Я много знаю, много помню, а количество, как утверждал Гегель, переходит в качество.

- Тогда я вам должен кое-что рассказать ... - заявил Натан.

Пятой из шести трижды повторенных отцом историй была тема Тридцатилетней войны - очередного поворотного момента в европейской истории.

Ее готовили пять поколений потомков Мардуха. Что Европа перенаселена и ее надо чистить, было ясно и раньше, но открытие Колумбом Нового Света (тоже, надо заметить, на деньги совета посвященных) вызвало надежду, что произойдет отток мяса в ложную Индию, вызовет кровопролитные войны и число едоков снизится. Но оказалось , что краснокожее мясо не было готово к встрече с мясом белым - и полегло под пулями горсточки эмигрантов, не отомстив за собственную гибель, вынудив белых ввозить в Америку рабов из Африки. Все это давало определенный доход, но мясо на планете не убывало. А золота в Европе стало так много, что оно стало обесцениваться. И гибель Великой Армады была спасением мардухову племени, ибо победи Испания в той битве (испанцы проиграли, отравившись по совету знающего тайны погоды человека в поход перед самой бурей и потонули; предсказатель тот был членом совета посвященных), пошли бы корабли с золотом и серебром в Европу еще большими караванами - и ломбардские ростовщики бы разорились.

И стала центром мира Великобритания с ее удивительно удобным для деланья денег государственным устройством, с ее отказавшимся от работы на земле народом, желающим разбогатеть во что бы то ни стало и сразу и, стало быть, готовым на любые войны, разбои и насилия. Банки и компании стали создавать здесь, а войну готовить на континенте.

Географическим пупом Европы были Богемия и горсть немецких княжеств. Там-то и гнездилась новая христианская ересь, родившаяся за полстолетия до тридцатилетней войны.

Лютера и Кальвина представили совету посвященных и объяснили суть мироздания: с Богом надо говорить на своем языке, а с деньгами - на своем; нет Бога, кроме денег, а главный жрец его - тот, что денег имеем больше; все на свете продается и покупается; кто оторвет у католической церкви ее паству, тот и будет жить за счет ее прихожан. Особенно понятлив оказался Лютер - весельчак и выпивоха, балагур и смельчак. Он и расколол германские княжества надвое, усмирил, потопив в крови, Крестьянскую войну и уничтожил Мюнцера, доказав, что мечом вкупе со словом Божьим бьют одинаково хорошо и по язычникам-сарацинам, и по верующем в Бога триединого.

А далее оставалось только ждать. Ибо закваска Лютера вспучила чешское тесто - и пошла гулять тридцать лет по просторам Европы безносая, унося жертв больше, чем пронесшаяся здесь же за тридцать лет до этого бубонная чума ...

Следовало бы назвать первой мировой именно эту войну, а не случившуюся триста лет спустя. Хорошая была война, плодородная. И началом имела русскую дурацкую смуту из-за спорного царя московского, на место которого, в конце концов, решили посадить польского королевича. События в Чехии смешали все планы тогдашних европейских королей и заставили их бросить дела и, вопя о любви к Богу милосердному, убивать, убивать и убивать ...

- Так укрепилась идея секты, - говорил отец Натана. - Даже не одной, а многих. Чем больше религиозной нетерпимости в мясе, чем больше слов о том, какой способ служения Богу правильней, тем больше крови льется на земле, тем больше мяса укладывается в землю. Религиозные войны оказались самыми беспощадными, самыми изуверскими. Сектант ненавидит даже мать родную и детей своих, если те хоть в какой крохе не верят в Бога так, как он. Только сектанты убивают своих близких. Идея секты - самое великое изобретение, ибо оно косит и чистит мясо даже внутри семейств.

А еще отец утверждал:

- Капитализм вырос именно из борьбы индивидуума с обществом-семьей, из стремления отдельно взятого человека ограбить как можно больше окружающих. Именно поэтому таких людей Крестьянская война вышвырнула за границы Германии - и остались они в Голландии, а потом перетекли в Америку, создав именно там "города желтого дьявола" и тип цивилизации, который может перемолоть сколько угодно мяса в фарш, - заявил Натан. - А ваше понимание общности русскости и еврейства, как явлений семейных, клановых, но не капиталистических в одной классовой среде и абсолютно капиталистических в другой, делают вас фигурой более опасной, чем был таковым Сталин. Он интуитивно понимал почти братскую идентичность выходцев из низов русских и евреев - и именно потому разрешил расстрелять только трех евреев.

- Как - трех? - поразился Дерп. - А как же борьба с космополитизмом?

- Я об этом периоде и говорю. Было расстреляно по политическим обвинениям всего три еврея, русских - много больше. Ну, а Бухарин, Рыков, Зиновьев и прочие довоенные жертвы - не в счет. Какие они евреи? Дети евреев - да. Но сами - нет. Сами они, как и Троцкий, были изгоями, то есть падшими, изгнанными из общества евреев (видите - общества, ибо евреям действительно свойственна общинность бытия, как и русским).

- Все эти талмудистские проблемы меня, надо признаться, мало волнуют, - признался Дерп.

- Я вас, наверное, удивлю, если скажу, что я - абсолютный атеист, - заметил Натан, - Иначе нам - людям дела - никак нельзя. Богатый человек просто обязан быть атеистом. Иначе часть денег он будет оправлять на богоугодные дела и тем самым укреплять одну религиозную конфессию в ущерб другим. А это ведет к неправильному распределению жертв при религиозных конфликтах.

Дерп посмотрел на собеседника с таким откровенным удивлением, что Натан подумал:

"Проняло. Сейчас сорвется - и я узнаю, что им от меня нужно".

Но Дерп с эмоциями справился и сказал:

- Крупнейшей вашей акцией следует считать развал СССР?

- Хороший вопрос, - согласно произнес Натан. - Но положительного ответа не последует. Развал СССР - лишь маленький этап в большой игре. Самомнение россиян велико - и вы, господин Дерп, следуете за ними. Эмигрировали двенадцать лет назад в Германию, а в глубине души продолжаете считать себя россиянином. Но подумайте сами: что такое СССР? Откинем квадратные километры слабо использованной земли, дурацкие космические спутники и прочую дребедень, которую Запад в состоянии нашлепать и сам, но желания идти на столь большие затраты не имеет. Главное достояние любого государства - его мясо. И больше - ничего. С этой точки зрения великими державами следует признать Китай да Индию, но уж никак не СССР или Россию. Вот Китай развалить, стереть в порошок было бы крупнейшей акцией. А СССР - так, мелкая пешка в большой игре. Тридцатилетнюю войну готовили, повторяю, пять поколений, мясо начала шестнадцатого века и не подозревало о том, что будет с его далекими потомками в 1618-1648 годах. А вы, господин Дерп, - мясо. Вот вам и ответ.

На этот раз Дерп в ответ лишь улыбнулся.

- Вам хочется обидеть меня? - спросил он. - Зачем?

- А вам не обидно считать себя только мясом в то время, когда вы можете стать избранным?

- Совет посвященных ... - повторил Дерп. - Вы имеете ввиду его?

- Вы, значит, все-таки запомнили мои слова.

- Да, я хорошо все помню, - согласился Дерп. - И понимаю ваше предложение ... - и замолчал.

Он сел поудобнее в кресле и, налив из сифона в стакан пузырящейся содовой воды, стал пить мелкими глотками.

- Ну? - не выдержал Натан. - Что скажете?

- О чем?

- О моем предложении, разумеется, - ответил Натан. - Вы сказали, что поняли его.

- Да, понял, - признал Дерп, поставив опустевший стакан на стол. - Ну и что?

- А то, что вы должны понять, что мое предложение вам - это власть, истинная власть, наивысшая!

- Конечно.

- И она - в ваших руках.

- Да, разумеется, - кивнул Дерп.

- Вы будете один из нескольких. Это - выше, чем власть. Это - осознание себя наравне с Богом.

Дерп тяжело вздохнул, поднялся с кресла, ответил:

- Недавно я был выше Бога, я был его отцом ... Вы уж простите, мне надо в туалет ... - и вышел.

"Да, Вадим был истинным Богом. Это надо признать. Хотя бы после его смерти. Тот, кто сможет разделить мясо на три части разных цветов кожи и отбраковать ненужное, воистину стал бы творцом нового человечества. Под чутким руководством и под присмотром совета посвященных, разумеется ...

Сталин и его окружение это понимали. Недаром исследования эти поручили самому надежному человеку - академику Скрябину, родному брату правой руки Сталина - Молотова. И после смерти его институт в Пущино передали в руки сына этого трижды академика, а теперь и внука.

Если бы не перестройка, этот Вадим Дерп наделал бы таких дел, что Советский Союз уже сегодня диктовал свою волю всему миру. Ибо не с китайцами вовсе хотели бороться русские этим оружием, а именно со всем миром. И, в первую очередь, с Америкой. Убивать бы, конечно, никого не стали, но уж теперь бы, встав на сто ступеней по военному потенциалу выше Запада, потребовали бы исполнения всех прежних мирных договоренностей, увеличили бы число своих дурацких мирных инициатив, привели бы мясо планеты к тотальному миру. И тогда бы наступил хаос ..."

- Сталин послал Молотова на первую Ассамблею ООН с речью о том, что в мире может иметь место мирное сосуществование двух систем: капиталистической и коммунистической, - говорил отец Натану. - И тогда мы поняли, что "социалистический эксперимент в отдельно взятой стране" может привести мир к краху: мясо начнет плодиться и, перестав пожирать друг друга, сожрет всю планету. И мы решили СССР уничтожить".

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

3

"Мудр был отец и другие посвященные, - продолжал размышлять Натан, - Ибо лишь война может урегулировать точно и надежно число едоков и количество порождаемой новыми технологиями пищи.

Но почему старший Дерп не захотел продолжить разговор?.."

Отец Вадима Дерпа безусловно ошибался, когда утверждал, что развал СССР и уничтожение большевизма являлись основополагающими задачами совета посвященных. Революций, подобных ленинской, было в истории человечества множество. Восстания желтых и красных повязок в Китае, к примеру. Да и сам Маздак был древнеперсидским Лениным. Часть подобных революций на определенном этапе истории побеждала, часть нет. В масштабах жизни отдельно взятого человека или даже в масштабах трех-пяти поколений все эти события имеют какое-то значение и несут какой-то определенный смысл. Но для двухсполовинойтысячелетнего рода ростовщика Маздака период между приходом к власти Ленина и ухода с политической арены Горбачева - миг, время заболевания мяса какой-то там инфекцией и его медленного самовыздоровления.

Именно САМО-выздоровления, ибо всегда и везде подобные режимы создавались идеалистами, которых съедали прагматики, на место которых неминуемо приходили негодяи - и мясо возвращалось "на круги своя". Мудрый Экклезиаст сказал: "Все суета сует ..." И никто с тех самых древних пор не опроверг его.

- Мясо не может существовать без государства, - говорил отец Натану, - А государство существует, как правильно заметил Ленин, в виде аппарата насилия. А насилие селекционирует мясо по принципу все увеличивающегося отсутствия стыда и совести. Добрым и благородным может быть лишь король либо царь, падишах там или хан какой. Да и то, если не пришлось ему для получения трона зарезать собственного брата или придушить отца. А президенты, канцлеры, премьер-министры в битвах за кресло льют кровь рекой. И, достигнув поста на четыре-пять-восемь лет, стремятся жизнь посвятить тому, чтобы остаться в памяти потомков, то есть делают именно то, для чего они нам и нужны: воюют.

Брежневу с его людьми долго не напоминали об их обязанности оказать ранее оговоренную услугу тем, кто помог ему прийти к власти через свержение Хрущева. Поначалу достаточно было того, что плановую экономику переориентирвали на сокращение продуктов питания и систем их сохранения, на увеличение цен на пищу. Голод был запланирован на осень-зиму 1975-76 года. Но советский народ извернулся, выкрутился, как сумели сделать это их деды и прадеды во время столыпинской реформы, придуманной тоже членами совета посвященных. Мясо не только выжило, но и не решилось на голодные бунты, на какие были так скоры их предки - и военные подразделения, специально натасканные на усмирение толп, оказались не у дел. Пришлось даже увеличить объем централизованных поставок продуктов питания в магазины.

И тогда обученные войска решили все-таки использовать. Кстати появился и заказчик: международной наркомафии понадобились земли Ирана и Афганистана, а их шах и король оказались глупыми патриотами. Превентивную войну запланировали на зиму 1979-80 годов. Для начала вояк, натренированных на убийствах гражданских лиц, направили в Афганистан - и ... Советы на многие годы увязли там. Ибо приказ посвященных членам брежневского Политбюро был недвусмысленным и твердым: никаких побед, война до полного истощения сил с обеих сторон.

Но советский народ не вымирал. Советское мясо самообеспечивало себя и, не надеясь на свое государство, отлично себя чувствовало, живя за счет умеренного и разумного ограбления державы: брали ровно столько, сколько советская власть не додавала им по зарплате и по товарному ассортименту в магазинах.

Наркомафия выдала совету посвященных своего человека в верхах СССР - руководителя Продовольственной программы СССР, провалившегося на дипломатическом поприще самого молодого члена Политбюро ЦК КПСС Михаила Горбачева ...

4

Бахыта, вошедшего в комнату арестованного три часа спустя после ухода Дерпа, Натан спросил:

- А почему не видно Бауржана? Вот уже семь дней. Он не хочет общаться со мной?

Бахыт молча пожал плечами.

- Не отвечать на вопрос неучтиво, заметил Натан, - По крайней мере, у людей русской культуры. Вы ведь - человек русской культуры, хотя и казахо-немец?

- Бауржан уехал, - ответил Бахыт, садясь в то же самое кресло, где утром сидел его отец. - Скоро должен вернуться.

- Я так думаю, что он уже знает, кто напал на наш научно-исследовательский центр?

- Возможно.

- А может разрешите мне высказать свое мнение? Любительская, так сказать, точка зрения ... Я думаю, это были ... - сделал паузу, наблюдая за невозмутимым, словно у индейца, лицом, но все же выдохнул, - ... китайцы.

- Возможно, - кивнул Бахыт.

- Я думаю, - продолжил Натан, - что мы с вами даже можем предположить, кто конкретно разработал эту операцию и осуществил.

- Я - не могу, - невозмутимо заявил Бахыт.

- Харки Суфр, - чуть ли не выкрикнул имя Натан, внимательно вглядываясь в лицо бывшего прокурора.

Бахыт только моргнул.

- Вы знаете этого человека? - спросил тогда Натан.

- Вам известно, что он - руководитель службы контрразведки моего приемного отца Болата Амзеева, - спокойно ответил Бахыт. - Не знать человека такого ранга я не могу. К тому же он спас моего сына.

- И вас не удивляет, что Харки Суфр только случайно не убил вас, вашего сына и вашего отца?

- А еще - и вас, - заметил Бахыт, - Вы могли оказаться там тоже.

Натан взглянул на прокурора новым взглядом. Да, под таким углом зрения он случившееся с собой не рассматривал.

- Вы спасли мне жизнь, - признал он, - А зачем?

- Чтобы вы жили, - ответил Бахыт.

- На привязи? Как собака? Зачем?

О том, что откровенный вопрос он впервые задал именно прокурору, а не двум его родственникам, Натан подумал только в этот момент и добавил про себя: "Как глупо!"

- Вы живы - это главное, - заметил Бахыт. - Для вас, для нас. У вас ведь есть сын?

- Он умер.

- Это ложь. Он жив, - уверенно произнес Бахыт. - Официально ваш сын, действительный член Академии наук СССР Илья Николаевич Гершензон умер в результате облучения при обследовании причин аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Фактически его там никогда не было. Жене сообщили, что умер он от СПИДа. А Илья просто по другому паспорту выехал сначала в Германию, потом в США, а затем где-то затерялся. Он является вашим единственным наследником?

- Вы - хорошие сыщики, - задумчиво произнес Натан. - Не ожидал. Мне даже не хочется спорить с вами. Да, мой сын жив. Но где он находится в настоящее время, я не знаю.

- Я думаю, сейчас он ищет вас или то, что осталось от вас, на месте разрушенного исследовательского центра в израильской пустыне, - ответил Бахыт. - И думаю, что хирурги ему основательно изменили внешность, ибо вдова его, а ваша невестка, стала в России очень богатой, имеет не только банки, но и собственную разведку. Для вашего сына было бы глупо оказаться узнанным Эсфирь Абрамовной.

Натан понял, что он неправильно оценил своих противников. Эти люди знали такое, что говорило о том, что они его разрабатывали давно.

- Кто вы такой? - спросил Натан. - Что вам нужно от меня? Только не говорите, что вы просто помогаете своему отцу пережить гибель его младшего сына.

- Хорошее замечание, - кивнул Бахыт. - Отец не знает почти ничего - это правильно. Он слишком простой и слишком добрый. Но мы-то с вами - люди другие. Я знаю многое про ваш совет посвященных, вы знаете не меньше про моего приемного отца. Но мы оба не знаем что именно знает о нас противник. И это делает наш разговор интересным. Не правда ли?

- Вашего отца - я имею в виду родного - в доме нет? - спросил Натан.

- Он спит. В его возрасте часто принимают пилюли. На вид они очень одинаковы. И он выпил вместо желудочной таблетки снотворную. Бауржан прилетит завтра. У нас есть время и о чем поговорить.

Окончание

Copyright (c) "Русский переплет"