Роман с продолжением
12 марта 2012 года

Валерий Куклин

ИШАКИ

или

СВЯТО МЕСТО ПУСТО НЕ БЫВАЕТ

Сказ о жизни и удивительных посмертных преобращений Куана, правдивый и поучительный

Пятидесятилетию со дня смерти Куана

ПОСВЯЩАЕТСЯ

История эта при внешней необычности и даже нелепости произошла действительно. Свидетелями всех описанных ниже событий были жители южно-казахстанского села Казкелен и расположенного рядом с ним не менее многолюдного военного гарнизона доблестной Советской Арии во главе с полковником войск связи Антоном Петровичем Расторгуевым - высоким, широкоплечим, крепким телом и рассудком, с правильными чертами лица, почти не пьющим, аккуратно подстриженным, выбритым, одетым в чистую, хорошо проглаженную форму, при ярко начищенных, всегда выглядевших безупречными сапогах и при золотых на левом запястье часах, подаренных ему от имени командующего Среднеазиатским военным округом, генерала армии Федюнинского, как утверждалось в гравировке на их обороте, "за победу в социалистическом соревновании войск связи ТуркВО".

Первым рассказал мне эту историю участник этих событий, мой близкий друг Бауржан Умурзакович Абдугулов, ныне покойный, а в те давнесоветские времена - обычный аульский мальчишка, хотя и сын знаменитого чабана колхоза тогда еще "имени Сталина" Умурзака Абдугулова и его жены Айши, матери пяти детей: Гульнары, Бауржана, Алии, Мариам и Каната. Они, как и все жители села Каскелен, расположенного в казахстанской предгорной степи на границе с Киргизией, были не только свидетелями описанных ниже событий, но и участниками оных. Ну, а мне пришлось оказаться внутри этого процесса трасформации осла в героя новобылинных сказаний в период завершения этой во многом странной и одновременно такой простой истории.

Коллега Бауржана и друг нас обоих Клышбек Абилов по мотивам этой истории даже написал песню, которую в сопровождении домбры[1] исполнял на всякого рода айтысах[2] в Чуйском, Красногорском, Курдайском и Мойынкумском районах, а также на разного рода смотрах художественной самодеятельности в 1980-х годах. Публику песня изрядно веселила, но членов всевозможных серьезнолицых жюри заставляла хмуриться и, укоризенно покачав головами, к наградам не представлять. Потому как мнение народное и мнение администраторов редко совпадают.

Словом, оснований не верить в то, что все произошло именно так, а не иначе, у вас, читатель, быть не должно, хотя некоторые детали истории могут заставить кое-кого сомневаться в правдивости повествования. Но, как говорится в старинной русской поговорке, "не любо - не слушай, а врать не мешай". В гомеровскую Трою тоже многие века не верили всевозможные администарторы. Но пришел на берег Эгейского моря никем не назначенный на роль открывателя Шлиман, раскопал старый холм . и обнаружил развалины Трои, а вместе с ними "сокровища Приама". И тем самымим доказал, что мнению администраторов доверять нельзя.

Ну, а мне придется тут предстать в этой истории одновременно и Гомером, повествующим о падении великого аула Каскелен, и его Шлиманом. Хотя - в отличие от Гомера . я не слеп, а хром, хожу с изящной германского производства клюкой в парвой руке, а в отличие от российского подданного германского происхождения Шлимана я . германский гражданин российского происхождения. То есть всё с точностью наоборот, всё не по правилам, утвержденным администраторами.

Но что уж поделаешь... Кроме меня рассказать о том, как происходили метаморфозы образа Куана, некому. Шлиману довелось раскрыть глаза человечеству на Трою, мне . на Каскелен[3].

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СОВЕТСКАЯ

Началом этой истории следует признать лето 1958 года, когда со дня смерти И. Сталина прошло лишь пять с небольшим лет, Советский Союз еще почитался во всем мире великой державой, в космос поелетела первыа ракета, на полигоне под казахстанским городом Семипалатинском прогремели первые подземные ядерные взрывы, Аральское море плескалось неподалеку от насыпи железной дороги, связывающей Москву с Алма-Атой и другими столицами советской Средней Азии, администрацией СССР велено было всем трудовым колективам страны перевыполнять планы по производству товаров народного потребления в ознаменование неуклонно приближающегося сорокалетия Великого Октября и регулярно ликовать по поводу совсем небольшого числа (в сравнении с сегодняшними) праздников. Словом, и луна была лунявее, и жизнь казалась слаще, чем сейчас, и песни пелись настоящие, льющиеся из душ, а не из трусов.

В раскаленном на летнем южноказахстанском солнце Каскелене люди жили своими заботами, простыми, незамысловатыми, как следует жить всему человечеству, если оно откажется от войн и стремления жить за счет других. То есть люди в Каскелене пасли скот, пахали землю, растили на ней хлеб, овощи, фрукты, продавали их на базаре, покупали в магазинах то, что не могли изготовить сами, строили дома, мужчины любили женщин, женщины мужчин и в каждой семье было помногу детей.

Ничего о великих свершениях своих сограждан каскеленцы толком не знали, газет не читали, телевизоров не имели, радио, болтающего, в основном, по-русски да еще с примесью иностранных слов, после войны с Гитлером слушать перестали, просто жили, работали и были рады тому, что нет войны, никаких ахейцев чёрт не принес в их аул, никакого деревянного коня не подсунул им хитроумный иноземец Одиссей, рожали и растили детей, учили их в школе, ездили верхом на конях и ослах, запрягали их в арбы и телеги, проосыпались по крику петухов и от ослиного рева, устраивали застолья на все село сразу и . главное . не делились на богатых и бедных, на казахов и неказахов, на друзей и врагов.

Словом, был то "Золотой век" Каскелена, короткий, но оставшийся в памяти казахстанских народов в виде ставшего крылатым в Казахстане выражения: "А ведь мы тогда жили при коммунизме. Просто этого не заметили" ...

Глава первая. БАУРЖАН ПОЛУЧАЕТ НЕОБЫЧНЫЙ ПОДАРОК

Отец Бауржана, бывший и чабаном, и депутатом Алма-Атинского облсовета депутатов трудящихся (тогда это называлось именно так[4]), заработался, мотаясь между горными джайляу[5], где паслась его отара летом и жила в его юрте большая часть семьи в лице жены, двух младших дочерей-бизняшек трех лет и новорожденного младшего сынишки, и столицей социалистического еще в ту пору Казахстана, где шла обычная в те годы склока между обкомом партии и облисполкомом по поводу того, кто из них важнее и кого надо чабанам слушаться, чтобы выполнять приказы по выполнению плана по мясозаготовкам правильно. Пасти скот было некогда, потому что все время депутата занимали всевозможные сессии, заседания, гололсования и обязательные после их завершения пьянок за государственный счёт по поводу прннятых, хотя и взаимопротиворечащих решений.

Как вы догадались, наверное, речь здесь пойдёт о времени существования в СССР одновременно с обкомами партии и облисполкомами, представляющими солветскую власть, еще и совнархозов . организаций хоть и советских, но и не совсем, то есть о моменте попытки хрущевскими соколами отобрать власть на местах у оставшихся в живых и на административных постах соколов сталинских. Депутаты всех Советов трудящихся, как слуги народа тогда еще настоящие, не нынешние 21 века, были загружены общественными делами по макушки, помогая людям решать их насущные проблемы, как свои собственные. Потому зело мудрый и ответственный Умурзак-ага с весны и до середины лета практически не навещал собственного сельского дома и даже не помнил о дне рождения старшего сына Бауржана, оказавшегося в тот год в пропыленном и прокаленном на солнце Каскелене под опекой своей тринадцатилетней сестры Гульнар, занятой и по дому, и по хозяйству.

А как выпало у депутата пара дней свободных, так и прибыл Умурзак-ага на "носатом" сине-белом автобусе с усатым шофером Уразбеком и клюющей носом кондукторшей Юлькой Ворновой в родное село, звавшееся в детстве и молодости чабана просто аулом, готовящегося перерасти в поселок городского типа, а после 1991 года захиреть и превратиться опять-таки в аул. Хорошое было в то время село, крепкое, колхоз хоть и носил в то время всё ещё имя разоблаченного за два года до этого "врага народа"[6] Сталина, но продолжал почитаться самым красивым и самым богатым в округе. Даже целую улицу имени Маншук Маметовой построили для колхозников . целых 48 домов с пристройками вытянулись вдоль аккуратно вырытого и покуда еще.не забетонированного арыка с чистой, как слеза, водой и покрытым зелеными и красными нитями водорослей дном.

В доме номер 6 без забора, без калитки, лишь с мосточком через арык и жила семья депутата. Впрочем, у большинства жителей Каскелена в те годы не было заборов, а дувал и вовсе был лишь у председателя колхоза, бессменно служившего в этой должности советской власти со дня организации в 1930-м году и не отъезжавшего из села даже на войну из-за плоскостопия. Не принято было испокон веков в казахских аулах отделяться от соседей стенами, а кто отделялся, тот был не любим. Почитался . да, был уважаем . да, но не любим, не считался своим. Ну, как московский царь, допустим, или как великий батыр из чужого рода.

Вышел Умурзак-ага из автобуса на остановке возле сельпо, дошел до своего двора, но внутрь не зашел, а сразу на мостике снял сапоги, скрутил портянки, броси там же, допрыгал босиком по раскаленной чуть ли не докрасна земле вдоль арыка, сунул распаренные в жару и от долгой дороги ноги в журчащую воду, присел под деревом на выеденный овцами бережок с похожими на колкую щетину остьями осоки, так никогда и не вырастающей здесь в полный рост. Поёрзав, устроился поудобнее, и застыл в блажестве, ощущая всем телом остатки прохлады, прячущейся здесь от немилосердно жарящего летнего солнца, скрытого под листвой карагача.

Вода была чистой, прохладной, полной запахов ледников Тянь-Шаня, с которых она мчалась сначала в распоженный выше села пруд, а потом, отстоявшись и успокоившись, спокойно текла в канал, из которого поливались и поля, и огороды да сады ранее напрочь выжигаемого палящим солнцем южноказахстанского села, а уж потом остатки ее, согревшиеся и вобравшие в себя затхлость разогретого камня и мертвых трав, собирались за последней околицей в другой канал, поуже и поспокойней, вяло текущий в недавно возникшие в степи малые аулы и далее . к железнодорожной станции Шамалган, где и расходовались до конца, выпиваемые садами и огородами поселковых жителей.

Одной из забот областного депутата была необходимость получать в начале каждого нового квартала разрешение из Алма-Аты на увеличение сброса воды из пруда. Дело нехитрое, да только именно в тот год какой-то алма-атинский кабинетный ученый посоветовал каскеленцам воду беречь, соседям не отдавать, а разводить в водоеме зеркальных карпов для продажи в алма-атинских магазинах "Живая рыба", которые только-только собирались начать строить в столице Казахстана. Ладно бы лишь советовал, а то ведь еще и составил проект зарыбления всех прудов Южного Казахстана и через Совет Министров республики добился вклоючения своей идеи в план финансирования семилетки.

Вчера Умурзак-ага убедил-таки представителя плановой комиссии облисполкома не включать в дополнения к приготовленному для утверждения в Алма-Ате семилетнему плану[7] на заготовку рыбы в Каскелене - и временной победой этой над хитроумными администраторами был весьма доволен. Ибо времена разумных сталинских планов в СССР уже прошли, стали выдумываться нелепые, хрущевские.

Так говорили старики Казахстана. А старики глупости говорить не станут.

Умурзак-ага хотел слегка отдохнуть, попить , сидя у арыка, чаю, а уж потом сообщить односельчанам, не желающим заниматься незнакомым казахам рыбоводством, о приостановке планирования продажи пресноводной рыбы в гастрономах Алма-Аты, и даже речь придумал к такому случаю:

- Семь лет - срок большой. За семь лет многое может случиться: Хрущев умрет, совнархозы упразднят, на место Брежнева в Алма-Ату казаха назначат. А казахам рыба ни к чему, казахам бараны нужны. В Каскелене одиннадцать отар сейчас. А будем рыбу разводить - кто станет овцами заниматься? Если рыбу в нашем пруду разводить, значит это, что мы пять отар потеряем. И рыбы как следует не выловим. Русские ее всю по ночам из пруда поворуют. Потому что баран - он в каждой отаре на глазах, а рыба - она в воде прячется, она общая, ее не поделишь, не пометишь, тавро не поставвишь. Кто успел украсть - тот и хозяин.

Мысль эту простую сказать землякам за общим достарханом можно. Это в Алма-Ате нельзя так говорить. Хотя каждый это и там знает, понимает проблему именно так. Это в Москве про степь ничего не понимают. Но руководят, приказывают, заставляют. А казахи - что? Казахи - люди умные. Они соглашаются с Москвой, но делают по-своему. И собирают бакшиш[8] для подарка проверяющим из столицы. Всегда так было. Дед рассказывал, что так жили и при ханах, и при царе, так будут жить казахи и при Хрущеве, и при его наследнике. А прижмет Москва, можно рыбу и завести в пруду, да потом по весне может непогода дамбу размыть, всю рыбу на поля выпустить. А непогоду в тюрьму не посадишь - на такое даже у Москвы кишка тонка.

Так размышлял о будущем родного села депутат Алма-Атинского областного совета депутатов трудящихся Абдугулов Умурзак Абдугулович, сидя у арыка и зная, что старшая дочь его Гульнарка[9] уже заметила отца из окна, выскочила во двор, и за спиной хозяина дома принялась хозяйничать, ожидая, когда он обернется и протянет руку в сторону вовсю гудящего самовара за пиалой с горячим чаем.

Но вдруг всегда благоразумная и заботливая Гульнар нарушила привычный уклад жизни абдугуловского дома, обошла отца, перепрыгнула через арык и, стоя на противоположном . уличном - бережке, огорошила Умургака-агу, глядя ему прямо в глаза, то есть повела себя непочтительно:

- У Бауржана сегодня день рождения, - сказала она. И тут же объяснила, в чем суть проблемы и почему она неправильно себя повела.

У мальчика первый в жизни юбилей, а денег на покупку подарка дома нет. В смысле, на муку, чай да на сахар имеется припрятанная уехавшей с младшими детьми в горы матерью заначка, остальное для праздничного стола как-нибудь само приплодится, а вот какой-нибудь пятерки (речь идет о деньгах "по-старому", то есть до реформы 1961 года[10]) на покупку хотя бы нескольких конфет или горсти сушенного урюка в сельпо[11] у Гульнарки для братика не имеется. А солнце уже в зените стоит, с минуты на минуту дверь в магазин закроется, а откроет Юсуп-завелующий ту дверь до конца дня или нет никому неизвестно.

- Потому что ты приехал, - дообъяснила она. . Юсуп-заведующий тебя будет проведывать, водку пить. А пьяный он никогда магазин не открывает. Это только Юсуп-скотник на работу пьяным ходит. На ферме навоз . там всё равно воняет.

Умурзак-ага не стал даже сожалеть, как и не стал лезть в карман за кошельком и хлопать по пустым карманам. Он и так знал, что взятые им месяц назад из колхозной кассы деньги под будущий расчет по трудодням полностью им израсходованы в Алма-Ате, что у него сейчас нет даже десяти рублей на обратный автобусный билет до Алма-Аты.

Председатель колхоза, главный бухгалтер, главный зоотехник и кассир, которые могли бы выделить ему какую угодно сумму из колхозной кассы, уехали, как рассказал ему усатый водитель автобуса, на джайляу будто бы на проверку, а на самом деле свеженькой бараниной полакомиться да водкой ее запить, поговорить о том, как тяжела стала жизнь колхозной власти под гнетом нововведений Хрущева на селе. Потому неизвестно, когда вернутся они - могут и завтра, а могут и через неделю. Ибо аппетит у колхозного начальства всегда был отменным, брюха луженными, а причин для задержки в пути всегда находилось в избытке: то лавина рухнет в горах, засыпет ущелье, то хлынет дождь, закроет перевалы, то появятся волки, от которых спасать надо находящиеся на высокогорных летних пастбищах стада, то трудные роды случатся у кобылы, которую надо либо спасти, либо зарезать и съесть. Словом, забот у председателя и его океружения на джайляу было много, причин для задержки на высокогорныхъ выпасах еще больше, и возвращение их домой зависело от количества бутылок водки, взятых ими из дома, и от того, сколько водки осталось у самих чабанов из захваченных ими по весне запасов.

А водки, сообщила Умурзаку-аге старшая дочь, только сам председатель взял в сельпо у Юсупа-заведующего два ящика, и остальные начальники прихватили по ящику в счет трудодней, расчет по которым получат они в ноябре или декабре. То есть пока около сотни бутылок ими совместно с одиннадатью живущими на джайляу чабанами и их двенадцатью помощниками не будет выпито, колхоз будет жить и работать без руководителей.

- А нам тут без них хорошо, - добавила девочка, всегда бойкая на язык, отличница в школе, красавица . прямо-таки Василиса Премудрая из русских сказок.

(В будущем закончит она экономфак Алма-Атинского сельхозинститута, станет ведущим экономистом в одном из советских НИИ, а после перестройки и распада СССР возглавит процветающее агрообъединение, которое после ухода ее на пенсию тут же обанкротится и разворуется). Но пока еще Гульнар - просто старшая сетра Бауржана, решившая сделать братишке праздник, и рассуждала здраво даже о взрослых:

- Люди в Каскелене сами на работу ходят. Никто их не погоняет, никто на них не кричит. Каждый делает, что ему положено, сам.

Но Умурзак-ага дочь не слушал. Его мнение только что переставшей быть сопливой девчонки о порядках в колхозе мало занимали. Придет время, знал он, станет Гульнар комсомолкой, приспособится жить, как все казашки, поймет, что главное для казаха - не работать, а именно жить. Вот сам Умурзак-ага живет хорошо: в Алма-Ату каждый месяц за государственный счет ездит, живет там в гостинице обкомовской по два человека в номере, ест в столовой настоящие русские супы и блюда с непонятными казаху названиями, двух собственных коней имеет, одну кобылу, пятнадцать овец, барана, козла, четырех коз, жеребую ослицу, мотоцикл "ИЖ" в прошлом году получил премией от колхоза. Еще на облсовете вчера сказали, что всем областным депутатам на будущий год выдадут по "Победе", а депутатам Верховного Совета республики - даже по "Волге" с шоферами впридачу. А русский помощник Умрзака-аги Виктор Петров все лето пропас скот на джайляу - и ничего, кроме трудодней, не получит. Значит, Умурзак-ага работает хорошо, а помощник его - плохо. Потому что кто как живет, тот так и работает.

Русские этого не понимают. У них все наоборот: кто не работает, тот не ест. Потому-то никто из русских не живет в Каскелене так хорошо, как Умурзак-ага. Все время обижаются русские в конце года, когда по трудодням получают меньше, чем казахи. А жили бы по-казахски - и обижаться было бы не надо.

Глупый народ - эти русские: не знают, что на земле казахской надо жить по законам казахским, а не по московским. Вон Акмолу ихний Хрущев переименовал в Целиноград, хотел туда Алма-Ату перенести. А зачем это казахам? Казахи - народ вольный, им города не нужны, столицы не нужны, им степь нужна, и чтобы не было там ни русских домов, ни деревьев, а была бы сочной трава и видно было все от горизонта до горизонта. Тогда и скот тучнеет, и мяса в казахском котелке довольно и для семьи, и для гостей.

Но сейчас в степь пришел московский закон, города стали русские строить, заводы вонючие, детей казахских принялись из аулов в города увозить. Гульнарка вон только сопли утирать отучилась - а уже в сторону Алма-Аты смотрит, говорит, что там жить лучше, чем в ауле. Вот и сейчас не говорит вслух, а ведь думает: в городе у отца деньги на подарок сыну были, а дома, как русские говорят, вши у него на аркане.

Можно было, конечно, Умурзаку-аге обратиться в расположенную рядом с селом воинскую часть - тамошний начфин капитан Гоберидзе всегда выручал депутата в подобнывх случаях. Но, как назло, начфин тоже был в эти дни в отпуске, улетел два дня назад через Алма-Ату в Тбилиси, где у него живут родственники, а потом в город Гори, где живет его мама и лежит на кладбище отец. И еще там есть памятник Сталину, потому что Сталин родился в Гори, есть школа, в которой дедушка Гоберидзе учился вместе со Сталиным и есть улица, на которой дедушку этого убили какие-то дашнаки[12].

Так о начфине и его земляках Умурзау-аге тоже усатый шофер автобуса рассказал. Он всё про всех знает и со всеми своими знаниями охотно делится. Потому все знают его и зовут просто: Шофер. Хотя имя его Уразбек.

Без Гоберидзе никто в воинскую кассу руку не запустит, даже полковник Расторгуев, команир гарнизона. Солдат в помощь хоть сотню, хоть две даст, продуктами на той[13] поможет, а денег - ни-ни.

Соседи же при новом доме Умурзака-Аги, построенном прошлым летом на улице Маншук Маметовой, - сплошь русские новоселы-целинники[14], потому все они . приезжая голытьба, живущая от зимы до зимы на авансы в счет трудодней. Половина баб у них - безмужние, многие и просто вдовы, а потому бесправные, у них каждая копеечка на счету, лишней ни у кого нет, даже у замужних.

Попросишь взаймы - дадут. Только вот просить нельзя. Негоже, чтобы каскеленцы видели, что уважаемый человек денег свободных не имеет. Уважаемый человек должен взаймы брать не менее тысячи, а не пять рублей. А откуда у сельской безмужней русской бабы тысяча? У них даже скота настоящего нет. Так, корова с теленком какие-нибудь, десяток кур, пара уток или пяток гусей . и все.

Да к тому же негоже депутату и Герою Социалистического Труда, получающему второй год подряд от государства - минуя колхозную кассу - за высокое звание свое по 9000 рублей в месяц, занимать пять рублей у какой-нибудь там учительницы с зарплатой в 470 рублей в месяц или у даже у более богатой доярки на то, чтобы купить подарок старшему сыну. Тем более, что старший - это наследник не Умурзака-аги, а приемного отца его, который в дом свой алма-атинский Бауржана по рождению мальчика не взял, но по законам казахским все равно считается отцом своего старшего по крови внука.

Русским этого не понять, но Умурзак-ага тверо знал это, едва только появился Бауржан на свет. То есть Бауржан Умурзаку-аге хоть и сын, но одновременно и старший брат. А младший брат должен оказывать старшему почтение и дарить ему богатые подарки. Или хотя бы малость какую за пять рублей...

Почтения к сыну было у Умурзака-аги, как говорят русские, навалом, а в карманах после посиделок с другими депутатами в ресторане при гостинице "Алма-Ата" и после покупки десятирублевого билета на автобус до Каселена отавалось тридцать копеек медной мелочью.

- Нет денег, - ответил он дочери голосом строгим, каким следует говорить старшему с младшим, тем более с девушкой и даже дочерью. - Потерпит.

Потому что на самом деле Умурзаку-аге было стыдно перед Гульнарой и за то, что денег у него не осталось, и за то, что забыл о дне рождения сына, то есть о празднике, за отмечание которого широким застольем русские люди уважают казахов особенно.

А русских в селе стало после войны больше половиы - и все они голосовали за фронтовика, бывшего старшего лейтенанта Красной Армии, танкиста Умурзака-агу, когда райисполком выдвинул его депутатом на место умершего от инфаркта Алибека Сапаргалиева, пришедшего с фронта майором-минометчиком. У Алибека-аги было три боевых ордена, а у Умурзака-аги - два. Потому пока жив был Алибек-ага, Умурзаку-аге быть депутаточ не светило. Умер бы до выборов Умурзак-га, депутатом бы стал умерший два месяца тому назад Ерлан Асанкулов, у которого был лишь один боевой орден. Таков закон казахский - один из немногих, которые по-настоящему понимают русские: почет надо заработать. Потому что далеко не каждый даже старик в Каскелене становтся аксакалом и получает приставку к имени своему "ага". Есть старики, которые до самой смерти остаются просто стариками, потому и зовут их так: "Эй, Пашка!" или: "Эй, Данька!". Хотя на самом деле их звать Павел и Данияр. Умурзаку же вон только тридцать девять лет - а он уже четыре года из них "-ага". Потому что законы казахские справедливы, а законы московские даже умны не всегда.

- Ата, - прервала тут Гульнар размышления отца, разомлевшего от жары и от тянущейся от арыка прохлады, - а у нас ослёнок родился. Может, его подаришь?

Именно после этих слов, по рассказу самой Гульнар, ни раньше, ни позже, разродившаяся накануне ослица Валька, на которой с весны еще семья Абдугуловых в лице Бауржана и его сестры перевозила с железнодорожной станции дрова и уголь в сарай, вдруг резко и продолжительно проорала, прервав готовившиеся вырваться из уст хозяина дома слова о том, что пять лет от роду - возраст солидный, пора сыну и самому понимать, какие можно просить подарки, а какие нельзя:

- И-а-а-а!

Умурзак услышал ослиный крик, оглянулся, успев окинуть взглядом типичного нерадивого хозяина свой весьма запущенный из-за отсутствия мужского присмотра двор. Все здесь лежало и стояло по-прежнему, как он оставил месяц назад, когда выезжал на колхозном ГАЗ-51 в горы в догонку к своей отаре, чтобы, побыв там четыре дня, отправиться в Алма-Ату на очередное совещание депутатов облсовета, оспаривающих решение горкома партии строить дамбу ниже грозящего рухнуть на Алма-Ату высокогорного озера Иссык и заодно возразить по поводу планового зарыбления каскеленского пруда.

Умурзак-ага был против сооружения дамбы в горах над Алма-Атой. Потому что проект ее сделали в Москве, строить ее собиралась русская строительная организация из какого-то трудновыговариваемого города в России, людьми с обычными для этой нации испитыми харями и с привычкой всё вокруг себя ломать и где попало гадить. А вокруг озера была такая непонятная русским красота и такие хорошие пастбища для скота, что при работах там русскими машинами и русским строителями уничтожится всё, что создавалось Аллахом для казахского народа тысячи лет.

Ведь когда русские что-то строят, они всегда уничтожают вокруг строительства все растения и всю живность на десятки километров. Строили вон воинскую часть в Каскелене - так всю степь до самой Алма-Аты испохабили своими тракторами и автомобилями. Получилась очень плохая длинная дорога из великого числа автомобильных и тракторных колей шириной в два-три километра, тянущихся от столицы республики до бетонного забора с паутинами множества антенн за ним[15]. По весне потом в Каскелен несколько лет можно было добраться проверяющим из Алма-Аты только на тракторе.

Асфальт проложили до забора только через три года, сделав полукилометровй отвилок к селу только после взятки председателя колхоза начальнику военного строительства. Оказалось, что ширина дороги в шесть метров для двух машин вполне достаточна: туда и обратно едут, да и то не всегда и не все автомобили встречаются. Степь по старым колеям заросла травой, но такой бугристой стала. что ни байги не устроишь, чтобы коням ноги не переломать, ни козлодрания, ни баранов без козла не пустишь - идут тупые в сторону гор и там ложатся, не понимают, что старые колеи надо переступать и идти следует не только в одну сторону, но и кругами. Да и трава стала другой, типчака [16]почти не осталось, появился ранее не виданный тут репей, больше стало мышей, а с ними и змей. Один разор дехканину от руских строек.

Говорил обо всем этом Умурзак-ага на облсовете вчера, но его опять не поняли. Сказали. что Москва уже утвердила проект, и с будущего года под Иссыком начнутся взрывные работа для строительства дамбы. Так зачем было тогда спрашивать мнение Умурзака? Вопрос этот вертелся на языке депутата, но произнести вслух его он не решился. Потому что главный московский закон гласит: прав не тот, кто умный, а тот, кто покорный. В войну соседний полк отбил у немцев высоту 263 без приказа - и всем численным составом полег под советским артогнем и под своими же авиабомбами... Значит, раз Москва решила начать строительство в Заилийском Алатау, то ущелью Иссыкскому больше не быть[17].

Мысли депутата вновь прервал голос дочери:

- Смотри, какой смешной! - сказала она, и указала в глубь большого, слепленного из самана, всякого рода палок и обрывков железа сарая, который служил одновременно и дровянником, и ларем для угля, и конюшней, и овином в стужу, и, как оказалось, родильным домом для ослицы Вальки, серый контур которой и шевелящиеся уши разглядел Умурзак-ага сквозь залитый солнцем двор в сарайном полумраке проема распахнутой двери. Рядом с ослицей можно было различить изрядно большеголового светлого ослика при хлипких ножках, перступающего остренькими копытцами по осыпавшейся с расположенного на крыше сарая сеновала трухи от просушенного клевера. - Как его назовем?

Клевер этот все лето по утрам косил серпом, выискивая его на колхозных полях и вдоль арыков, ставший сегодня пятилетним Бауржан. Косил, после забивал им мешки из-под сахара, грузил на старый трехколесный велосипед, доставшийся ему от сестры, довозил до сарая, а потом затаскивал, вынимая из мешка охапками, наверх, укладывал под хлипкий с виду навес на сарае. И набрал сена без отца мальчик никак не меньше, чем две арбы, то есть пудов десять.

Труд такой требовал пощрения особенного.

- Пусть Бауржан сам назовет, - тут же решил мудрый Умурзак-ага, вынимая ноги из арыка и подставляя их для просушки теплому степному ветерку, тянущему вечером со степи в сторону гор. - Будет у Бауржана свой ишак. И что хочет малыш, пусть то с ним и делает. Скажет. что ишак по хозяйству должен помогать - будет помогать, скажет, что играть хочет с ишаком - пусть играют. У меня в детстве у самого ослик был, он мне дважды жизнь спас.

И тут Умурзак-ага, пряча глаза от дочери, стал перессказывать порядком поднадоевшие всем его родственникам и знакомым истории о том, как еще до войны с Гитлером молодой Умурзак верхом на осле удрал от конного отряда басмачей, курбаши которых был родной отец его будущей жены Айши - матери Бауржана, и о том, как еще раньше красный командир - родной отец Умурзака, - посадив единственного сына своего на ишака, отправил их по горной тропинкае вниз, в Каскелен, а сам принял неравный бой с дунганскими повстанцами из аула Александровка, который теперь стал селом, называется Масанчин и находится в Курпдайском районе, а когда-то принадлежал Пишпекскому уезду и имел не только русское название, но и казахское - Каракунуз.

Дочь терпеливо и с виду внимательно слушала отца, отойдя от него к низкому круглому столику-достархану и подкладывая сухой кизяк в надсадно гудящую трубу самовара одной рукой, а другой высыпая на огромное мелкое блюдо горкой впрок заготовленные баурсаки[18], доставая их из старой наволочки, прикидывая в это время, как ей незаметно от появившегося вдруг на крыльце дома заспанного братишки[19] достать припрятанные в потайное место конфеты "Барбарис" и комковой сахар.

- Ата! - радостно прокричал мальчик, и с места прыгнул отцу прямо в руки.

Умурзак-ага поймал Бауржана в воздухе и, подбросив пару раз вверх, осторожно опустил босыми ногами на раскаленную от солнца землю. Мальчик подпрыгнул от мновенного ожга ступней, взвизгнул, но отец его перебил:

- Твой ишак, - сказал, указывая рукой на серый проем двери в сарай. - Подарок.

Крик Бауржана из болезненного вмиг изменился на радостный.

Да, ему, как старшему сыну, дозволялось идти за отцом в дом либо в установленную на задах юрту, сидеть там за другим достарханом - пошире . вместе со взрослыми, уже начавшими заходить во двор Умургзака-аги и присаживаться в тени растущих вдоль арыка двух карагачей и двух джидовых деревьев[20] на корточки, дабы собственноглазно лицезреть своего депутата, высказать ему свое уважение и радость по поводу приезда, послушать рассказ Абдугула-аги о том, как он видел первого секретаря ЦК Компартии республики, то есть советского хана Казахстана Леонида Ильича Брежнева, услышать про здоровье русского царя Никиты Сергеевича Хрущева, дать своему избраннику очередные наказы для обсуждения волнующих селян вопросов на облсовете, спросить о здоровье всех членов Политбюро, которых все каскеленццы всегда знали поименно, а главное - оказать почтение редкому в Каскелене гостю и, поев плотно бешбармака, выпить за счет должного быть богатым хозяина дома по стаканчику "казенной белоголовки", как тогда называли водку за наличие белого сургуча на горлышке бутылки. Ну, и поговорить о том, о сем...

Но весь этот обычный взрослый застольный базлай был пятилетнему мальчику неинтересен. Ибо даже маленький осел важнее любой беседы о политике.

Водку, кстати, гости принесли с собой - двенадцать бутылок. А заплатить за нее в сельпо Умурзак-ага может и попозже. Или может и вовсе не платить . Юсуп-заведующий не обеднеет, а почитает за честь напоить уважаемого человека и его гостейза свой счет. Потому что именно для этого его и поставили на эту воровскую должность уважаемые люди Каскелена. Не будет делиться . на его место всегда найдется другой заведующий сельпо.

Малышу хотелось поскорее увидеть собственного ишака. Ведь не у каждого дошкольника имеется свой осел. Точнее, во всем Каскелене не только у дошкольников, но даже у школьников и настоящих ремесленников, учащихся в Алма-Ате и приезжающих домой лишь на каникулы, не было своих ишаков. Все ишаки здесь принадлежали лишь взрослым.

- Мой ослик! - заявил потому Бауржан гордо и по-казахски, не обращаясь при этом ни к кому, и помчался к сараю, где по-прежнему стояли, прячась от солнца, ослица Валька с большеголовым ослёнком, пять не отогнанных вместе с колхозным скотом на джайляу домашних белой шерсти овец и круторогий черный баран, привязанный крепко к столбу ввиду его буйного нрава и необходимости держать в хозяйстве, как производтеля. Содержала их семья Умурзака-аги на случай внезапного приезда гостей, членов проверочных комиссий из Алма-Аты, а также на случай поминок в доме или у соседей либо неурочного праздника наподобие дня рождения сына. И еще для дойки трех овец, дающих молока немного, но жирного, из которого сестра Бауржана заквашивала успокаивающий жажду и хмельной айран[21], сбивала масло.

Не знавший цепи дворовый пес Шарик, подаренный Бауржану этой весной нашедшим щенка в степи Петькой Петровым, вскочил на лапы, удивленно взгавкнул в ответ на крик мальчика, выставился на него выпученными из-под длинных черных лохм желтыми глазами, а потом, задравши хвост, помчался вслед за малышом к сараю.

Сам Петька . одногодок, сосед и ближайший друг Бауржана, худой и белобрысый, в длинных до колен трусах, служащих ему одновременно и штанами, с выставленным вперед голым в грязных разводах пузом и черным, угольным пятном на месте пупа, возник, словно ниоткуда, возле дома Умурзака-аги, и спросил сразу за всех и по-русски:

- Разве ослы детские? Ослы - семейные.

- А вот и нет, - ответила ему тоже по-русски сестра Бауржана. - Ата[22] его Бауржану подарил. Сказал, что хочет Бауржан - то и делать будет с ишаком. И никто не будет с ним ничего делать без Бауржана. Потому что Бауржан - хозяин.

Произнесла она все это быстро и так много только для того, чтобы все присутствующие во дворе в очередной раз убедились в том, что русский язык она знает хорошо, считается в школе отличницей не потому, что у нее папа уважаемый человек, а потому, что она и на самом деле учится хорошо и прилежно, читает настоящие русские книги и очень чисто произносит русские слова.

Впрочем, по-казахски она говорит еще чище и еще быстрее. Но кого этим удивишь в Каскелене? По-казахски и Петька чешет будь здоров, и соседи взрослые, как соберутся за общий стол на первомайские или какие другие празники, как начнут по-русски, по-казахски, по-немецки да по-уйгурски спорить, кричать, каждый свое доказывать - так и не поймешь поначалу: где, кто и о чем говорит. Но так чисто, как Гульнар, никто из казашек Каскелена по-русски не говорил. Впрочем, далеко и не все каскеленские русские говорили так чисто. Петькин отец, к примеру, Федор Леонтьевич когда волновался, всегда заикался, а сам Петька из-за выпавшего переднего зуба второй месяц шепелявил. А старик Матвей Иванович Митрохин говорил порой такие слова, что ни в одной книге, ни в одном учебнике не найдешь, - и при этом не матерные, а всякие там "мабудь", "поелику", "искони", за что и был прозван Пушкиным.

- Вот когда Бауржан разрешит, тогда и будешь на ослике кататься, - заключила Гульнар голосом строгим, каким всегда разговаривала с Петькой, который хоть и был ровесником Бауржанки, но зато считался русским и знающим русский язык от рождения.

Возразить Гульнаре никто не успел, даже взрослые. Потому что вслед за Петькой во дворе Абдугуловых появились четырехлетние соседки Мадина и Айгуль, которые славились на все село тем, что везде и всегда ходили вместе, даже по нужде присаживались на травку плечо к плечу, никогда не ссорились и говорили друг с другом лишь согласно. Хотя двойняшками они не были, даже сестрами приходились друг другу по столь далекому родству, что разобраться в нем не могли и всё про всех знающие каскеленские старухи[23]. Девочки ни с того, ни с сего вдруг заголосили во всю мочь своих легких по-казахски:

- Мама-а! У Бауржана ишак! Он не даё-от! - что означало, должно быть, что Бауржан не позволяет им кататься на своем ослике. Или, что у Бауржана есть какая-то игрушка, которая должна быть или общей, или ничей.

Бауржан остановился. От дверей со стоящим в сарае осликом его отделяло два шага, от рыдающих девочек - все тридцать. Соблазн плюнуть на крикух и броситься в сарай был велик, но девочки были младшими, были соседками, старшим же мальчикам положено по каскеленским законам забоиться о младших, защищать их. Тем более на глазах взрослых. Потому он, опустив плечи и понурив голову, повернулся к ревам и пошел прочь от сарая с забежавшим уж туда Шариком и выглянувшим собственным его ослёнком.

Более десятка каскеленцев, усевшись в тени карагачей, в упор смотрел на Бауржана, оценивали его поведение, желая знать, как поступит сын уважаемого человека при виде плачущих маленьких девочек. То, что мальчик предпочел их отцову подарку, вызвало на лицах некоторых из каскеленцев смятение, но у большинства согласие и улыбки на лицах.

"Не взрослым же заниматься малышней, - думал между тем мальчик. - Вон их сколько собралось о важных делах поговорить с отцом".

- Кош! - сказал Бауржан, не доходя до девочек шагов около десяти. - Болды[24].

Девочки плакать перестали. Младшая - Айгуль - и плакала-то лишь заодно с Мадиной, за компанию, размеренную русскую речь Гульнары не поняла, зато интонацию Бауржана уловила сразу: мальчик не гордился осликом, не сердился на нее с Мадиной, а потому ей следует радоваться - и Айгуль тут же, без перехода, с лицом в грязных потеках от слез, принялась смеяться. Мгновенно заразила своим весельем и Мадину.

Взрослые тоже разулыбались. Принялись переглядываться, кивать друг другу: вот такой умный и правильный малыш растет в семье у уважаемго Умурзака-аги, настоящий джигит, его женщины слушаются.

Бауржан, увидев это, не понял причин внезапного веселья среди взрослых, подумал, что смеются над ним, над его строгими словами, потому взорвался и, выругавшись по-казахски, пообещал побить девочек.

Но никто не поверид ему. Да и девочки не испугались. В казахских семьях не принято старшим братьям и сестрам, да и просто соседям, бить либо как еще наказаывать младших, их надо только охранять и защищать. Поэтому девочки рассмеялись уже по-другому - так, словно оценили шутку Бауржана. А Петька сказал по-казахски:

- Что пристал к малявкам? Хочется подраться - у тебя вон свой ишак теперь есть - его и бей.

И всем стало понятно, что русский мальчик завидует сыну Умурзака-аги. Отец Петьки никогда не имел своих ишаков и не будет иметь. Потому сделать такой щедрый подарок сыну на глазах всего села не в силах. И это еще раз говорит о том, как мудры были касекеленцы, избирая своим депутатом в Алма-Ату Умурзака Абдугулова, а не хотя бы Петькиного отца.

Хотя, на самом-то деле, никто не избирал старшего сына покойного краскома Абдугула из рода Чапрашты в депутаты, а просто в один день все каскеленцы пришли в школу и бросили одинаковые белые бумажки в красную урну, что означало, что они будто бы проголосовали за Умузака-агу без понуждений и приглашений.

(Это впослествии стали голосовать они сами, дети и внуки их без всякого на то желания, а то и за деньги. А в перестройку весь Каскелен впервые проголосовал за незнакомого им народного депутата горбачевского Верховного Совета СССР стопроцентно за взятку. И произошло это только потому, что алма-атинский кандидат в депутаты привез на станцию Шамалган целый железнодорожный вагон дефицитного в ту пору стирального порошка для жителей избирательного коруга. Выдавали тогда индийский порошок по две коробки на каждого голосующего, и никого не надули. В конце ж пятидесятых годов двадцатого века ни так, ни иначе покупать голоса избирателей никому еще и в голову не приходило. На избирательный участок в Каскелене ходили в те годы празднично одетыми: женщины в новых платьях, с красивыми прическами, в туфлях, мужчины . в начищенных сапогах с заправленными в них новыми штанами, в выходных костюмах, свежих рубашках, обязательно при часах и шляпах)..

Словом, в Карасайском райкоме партии решили, что областным депутатом от Каскелена и окружающих его аулов в Алма-Ате должен быть казах, фронтовик, чабан в возрасте до сорока лет, член КПСС, женатый, имеющий не менее трех детей - и таким на всю округу оказался лишь Умурзак Абдугулович Абдугулов. А раз начальство решило, то и народ не был против. Тем более, что Умурзака-агу все в Каскелене действительно уважали, добавляли к имени слово "ага" в знак признания за ним большого ума и права присутствовать на посиделках местных старейшин, когда решались самые важные для жизни аула (по-русски - села) вопросы. Иметь своего человека в Алма-Ате, способного попадать на глаза высокому начальству и выпросить у начальников и министров льготы, всякому аулу выгодно. Умурзак с этими задачами справлялся хорошо. К тому же был он сыном краскома Умурзака, устанавливавшего здесь Советскую власть в 1918 году и зятем бывшего басмаческого курбаши[25] Бахтияра Омарова, эту власть в том же году свергнуть не сумевшего. Оба эти уважаемые в ауле старика примирились еще до войны СССР с немцами, а после завершения ее закрепили дружбу браком вернувшегося живым Умурзака с совсем юной в ту пору Айшой.

Вот об этом и беседовали тихими голосами с оглядкой на хозина сидящие в тени карагачей на корточках пришедшие во двор на встречу со своим депутатом взрослые жители Каскелена, для которых детский лепет о новорожденном ослике был на самом-то деле всего лишь докукой, моментом проходящим, задерживающим долгожданное чаепитие с кофетами и баурсаками, а затем и питие водки под вкусные бараньи блюда и долгие умные разговоры о великих людях, живущих в Алма-Ате, Фрунзе и Ташкенте. Да и повод для законной выпивки был налицо - у старшего сына Умурзака-аги сегодня юбилей. И если уж депутат расщедрился на ишака для сопляка, то на хорошеее застолье для соседей может не поскупиться и овцой.

Таковыми стали традиции в Каскелене после утверждения Советско власти, за которую усердно воевал покойный Умурзак, арестованный еще до войны НКВД и расстрелянный по странному (по мнению каскеленцев) обвинению в хищении социалистической собственности после того, как он всего лишь раз на колхозные деньги устроил той на две тысячи человек в честь празднования 20-летия победы Великой социалистической революции[26]. Большой был той, последний большой той в здешних краях, с двумя байгами[27] по три сотни всадников, с кокпаром[28], с борьбой казакша-курпес[29], с игрой "догони девушку"[30]. Старики по сей день помнят праздник, где от перепоя умерло шесть человек, а двенадцать джигитов передрались и порезали ножами друг друга так, что пятеро умерли прямо в поле, а двоих не довезли до больницы. Оставшихся в живых драчунов решили не отдавать в русский суд, спасли от милиции. А вот самого Умурзака-агу не уберегли.

- Да, хорошие были раньше праздники... - хотел сказать каждый из присутствующих. Но никто ничего подобного не сказал.

Ибо то, что прошло, то уже прошло, а то, что в память о своем щедром отце Умурзак-ага должен устроить хотя бы маленький той для соседей, было сейчас важнее смерти его отца. Овцу зарезать, на жилдыки[31] правильно тушу раскромсать помощники есть, а с остальными делами и маленькая хозяйка справится - вон уж в тринадцать лет как вымахала, грудью увеличилась, в старину таких замуж выдавали, все хозяйство в руки им вручали. А что учится хорошо . то это так, чтобы Умурзаку-аге русским угодить. По-настоящему, для нее важнее настоящей байбиче[32] стать пора при богатом муже. Вот пусть и покрутится, покажет соседям, какая она хозяйка. Дабы разнесся слух о ней по степи, достиг ушей какого-ни-то владельца тайных стад, пасущихся там, где их никто не видит. А богачей такого рода в Казахстане было довольно много, только речь тут не о них[33].

Каскеленцы, однако, понимали: раз главным виновником предстоящего торжества является ребенок, придется подождать, пока малыш получит свой длинноухий подарок в руки и перестанет привлекать внимание их депутата. И уж тогда можно будет подняться с корточек и пойти вместе с Умурзаком-агой в невидимую отсюда из-за большого кирпичного дома разбитую в запущенном саду юрту, чтобы опять сесть, но уже под сенью войлочного шатра, удобно уложив ноги колечком, устроившись вокруг большого гостевого достархана на положенных каждому по чину местах: во главе стола будет сидеть сам Умурзак-ага, рядом - гости попочтеннее, далее - менее почтенные, и так до конца. И - главное - раз начальства в Каскелене сегодня нет, раз уехало в полном составе оно на джайляу[34], то рядом с Умурзаком-агой сегодня могут посидеть ранее бывавшие за этим достарханом лишь в середине оставшиеся при свекольно-сахарных полях бригадиры и учетчики.

Бауржан после слов друга перенес взляд с утирающих сопли девчонок на ослика - и вдруг словно впервые увидел свой подарок, хотя и присутствовал при его родах, и уже гонял сегодня утром его вместе с ослицей на водопой, даже попробовал сесть на пока еще не очень длинноухого, да сестра согнала, объяснив, что так можно сломать хребет малышу - и тогда надо будет просить соседей прирезать животное, отвести за село и закопать там.

- А тебе его что - не жалко будет? - спросила она.

И Бауржан, шмыгнув носом, согласился:

- Да, жалко, - хотя, на самом деле, про жалость он пока еще ничего не понимал, зато знал, что если из-за него семья потеряет молодого ишака, не миновать ему выволочки от отца, которого надо считать своим братом, но на самом деле отца настоящего, любящего своих детей не меньше, чем сами дети любят его.

А сейчас, глядя на прячущегося за ногами Вальки ослика, он подумал, что это хорошо, что дед Тимур с бабушкой живут в Алма-Ате и не взяли себе в дочери Гульнарку вместо него, но и не забрали ее совсем из Каскелена до окончания девочкой школы. Потому что, кто бы сейчас подсказал отцу сделать сыну такой замечательный подарок?

До этого сын Вальки был для Бауржана просто осликом - точно таким же, как и несколько других маленьких осликов, появившихся за последние две недели в селе, весело и бойко переступающих своими крохотными копытцами по пыли за помахивающими хвостами ослицами, то и дело подрыгивающими, а то и носящимися взапуски по лугу. Но этот ослик вдруг стал ему своим, собственным . и потому статус длнноухого малыша в глазах мальчика сразу изменился.

- Мой ослик, - повторил Бауржан, обращаясь к затихшим с открытыми ртами девочкам. - Пойдем покажу.

И направился уверенным шагом хояина к сараю, откуда на него пялились из-под ног ослицы широко распахнутые огромные карие влажные глаза в окружении длинных, красиво изогнутых чёрных ресниц. И стояли вертикально два белых ушка с красными прожилками и слабыми темными контурами вдоль них.

***

Никто в тот торжественный момент передачи новорожденного ослика в руки пятилетнего малыша и не предполагал, что присутствует при событии исторически значимом для Каскелена, едва ли не главном в истории жизни этого села или, во всяком случае, знаменательном.

- Ну, осел и осел, - говорили уходящие уже заполночь пьяные и наевшиеся в доме депутата каскеленцы. . Скотина, одним словом. Помощник по хозяйству. Зачем было ребенку отдавать? Что он будет с ослом делать? . и вновь повторяли. . Осёл . помощник по хозяйству. Вон в городе . мотоцикл, а у нас . осёл. Нет, не правильно решил депутат. Ослом должен хозяин дома владеть.

Про пруд, про зарыбление его, про то, что Москва и Алма-Ата в дела каскеленские свои носы без спроса суют, люди как-то и забыли. Даже про то, что колхозное начальство совсем обнаглело, бросив людей без руководства и убравшись в горы отдыхать, не говорили каскеленцы. Про то, что на севере республики на целинных землях ожидается огромный урожай, а там нет элеваторов, не вспомнили они, хотя хотели именно об этом собирались поговорить с депутатом. Никто не сказал по дороге домой о том, что забыл спросить у Абдугул-аги, выбил ли тот для родного колхоза новые лемеха для плугов и креозот для мойки овец после стрижки,. Не спросил никто и о том, правда ли, что на складах "Казсельхозтехннки" появились настоящие арычники, а тяпки и кетмени зато надо теперь покупать самим на свои деньги в магазинах скобяных изделий, которых в Каскелене нет, а в Шамалгане целых два.

Все сознание каскеленцев с этого дня и на многие годы вперед заполнил крохотный ишачок белого цвета с крупной головой и тонкими ножками.

А сын Абдугул-аги, почитаемый им старшим братом, провел весь вечер в сарае рядом с ослихой Валькой, да так и уснул там, лёжа на ворохе соломы, вместо того, чтобы чинно сидеть за одним столом со взрослыми и слушать их мудрые разговоры... об ослах.

(продолжение следует)

Copyright (c) "Русский переплет"