Александр Козин

ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД

Сайт повествовал о судьбе русских в Израиле. Поэтому назывался смешно и нелепо: "Березняк на Дизенгофе". Щедров наткнулся на него случайно и хотел уже уйти. Но короткое сообщение в самом конце обратило на себя внимание.

"У берегов Ньюфаундленда в сильный шторм налетела на риф и затонула израильская яхта "Юдифь". Экипаж и пассажиры погибли. Командовал судном капитан Виктор Тальор (Ткаченко). Выражаем родным и близким погибших глубокое соболезнование в постигшей их беде".

С чёрно-белого портрета улыбчиво глянул на него жизнерадостный вислоусый хохол с густой копной волос на голове и весёлыми глазами навыкате. Щедров оцепенел. Нижняя челюсть нервно задрожала. "Ткаченко Виктор Иванович"┘ - прочитал он. И - дальше. Десять строчек убористой, скупой информации. Да. Это он. Подпирая руками отяжелевшую головуё Щедров тупо уставился на портрет Ткаченко. Вот и встретились, Виктор Иваныч. Вот и встретились┘

Хотя ничего ещё не случилось. Было воскресенье. Слава Щедров и Сергей Сергеич, палимые высоким полуденным солнцем, стояли у парапета и наблюдали, как в Цемесскую бухту царственно и торжественно входил снежно-белый многопалубный лайнер. Сияя в солнечных лучах, неторопливо, величаво нёс он себя по сине-зелёным водам. Старомодно-элегантный, франтоватый, как щёголь-курортник, он был удивительно гармоничен и соразмерен, будто только что сошёл с праздничной открытки. От него веяло солёными ветрами, тропическими ливнями, заморскими странами. И две гордо вздыбленные трубы выстилали по небу солидный, исчерна-серый дымный шлейф, подобающий такому кораблю. И поплыл над бухтой, переливаясь и покачиваясь, мощный, чистый, певучий басовитый гудок. Это здоровался с городом круизный пароход "Адмирал Нахимов".

- Ишь ты, флотоводец, - светло улыбнулся долговязый, чуть сутулый Сергей Сергеич, вытирая платком вспотевшую лысину. - Одно слово - адмирал! До-олго будет заходить! Чтоб все его увидели и похвалили. Здравствуй, здравствуй, дедуля. Прекрасно выглядишь!

- Надо же, разговаривает! Болтливый стал на старости лет┘

- А разве он старый? - с недоверием покосился Щедров.

- А то? Пароход же! Единственный у нас. Шестьдесят лет, немцы ещё строили, трофейный. "Берлином" звали. Клёпаный ещё. Подойдёт - посмотришь. Почти ручная работа! Ну ладно, я домой, - встряхнулся Сергей Сергеич. - А ты? Скоро?

- Да я┘ Мне ж встретить его надо, - с лёгкой виноватостью замялся Слава. - Колька там. Приятель мой. Мы же с ним неделю назад созванивались, он в Одессу выезжал. На круиз. Ну вот, договорились┘

- А-а┘ Значит, не скоро? - неторопливо, раздумчиво пророкотал Сергей Сергеич. - А то смотри┘ Маришка моя придёт, бутылёк откупорим, а? Да и с другом приходи, чего же┘ Посидим, побалакаем, побурчим┘

- Даже не знаю. Мне ж, Сергей Сергеич, ещё и на вокзал бы сбегать. Вдруг да повезёт┘ Домой пора. Институт же! - и, будто оправдываясь, развёл руками.

- Да? - огорчился Сергей Сергеич. - Жаль┘ Побыл бы ещё. Что там твой институт, всё одно на картошку пошлют! А у нас тут самый рай начинается - народу мало, дешевеет всё, живи - не хочу. Я, знаешь, уже привык к тебе. Да и Маришка┘ Что-то у неё к тебе есть. Нет, я ничего, но┘

- Сергей Сергеич┘ Не надо, а? - взмолился Слава. Добрый болтун Сергей Сергеич в некоторых случаях становился невыносим. Как, впрочем, и подобало отцу взрослой дочери.

- Ну-ну┘ - примирительно улыбнулся он. - Как знаешь. Ладно, давай! Встречай своего Кольку┘

Это был неспешный, трудовой и удивительно опрятный портовый русский город. Близость его к отпускному приморскому безделью чувствовалась только на набережной, у пассажирского морвокзала. Ну, может быть, ещё и на рынке. И там, и тут гремела вольная музыка, слонялись праздные люди, и шла ленивая торговля черноморскими сувенирами. Но расположенный рядом грохочущий круглые сутки огромный порт с его кранами, вагонами, множеством кораблей у причалов и на рейде давал понять, что город не отдыхает. Он работает. Много и тяжело. Здесь поблизости и пляжа-то не было. Захотел искупаться - садись на катер - и в Кабардинку. Или на Суджукскую косу┘ Там благодать. Но Щедров больше любил стоять на набережной и глядеть на корабли. Большие, работящие, потасканные морскими передрягами, они сонно покачивались на рейде и беззлобно щерили чёрные многопудовые клыки носовых якорей. Было даже слегка жаль их, горемычных - постоят, отдохнут, загрузятся, прогудят - и снова в путь, на произвол стихий. Новороссийск в этом смысле отдалённо походил для Славы на гриновский Лисс.

А началось всё внезапно. Отработав смену в стройотряде под Краснодаром, студент 4-го курса Вячеслав Щедров решил махнуть к морю. Нацелился он поначалу на Кабардинку, но попутчик по поезду, тот самый Сергей Сергеич, уговорил его остаться в Новороссийске. Жил Сергей Сергеич в собственном доме неподалёку от центра города. За символическую плату он поселил Славу в отдельной комнате. Всё было у него хорошо - и просторный дом, и большой сад с яблоками и абрикосами, и крепкое хозяйство, а особенно дочка Марина - шустрая, быстроглазая, смешливая девушка лет восемнадцати. Сначала с недоумением, а потом всё с большим интересом поглядывала она на тихого, стеснительного Щедрова. Её частящий южный говорок со слегка зажатыми начальными гласными и распевным подчёркнутым "а" в окончаниях был очень мил и женственен.

А вальяжный, барственный "Нахимов" уже скрывался из виду, подходя к пассажирским причалам. И Слава решительно двинулся в сторону морвокзала.

Шагал размашисто, пружинисто меряя покатый асфальт ногами, обутыми в старые серые кроссовки неприметного сорок третьего размера. Был он невысок, большеголов и по-летнему коротко стрижен. Вместе с чуть оттопыренными ушами всё это придавало ему чуть нескладный, мальчишески-доверчивый вид, не очень-то вяжущийся с солидными двадцатью годами. Была на нём тонкая, на трёх пуговицах, футболка в сине-красный зубчик и потёртые, но вполне приличные вельветы с благородной ржавчинкой на карманных заклёпках. Поддерживал их жёсткий кожаный витой ремень с широкой "ковбойской" пряжкой. Перед встречей с долгожданным другом Слава слегка волновался, и лёгкий румянец розовел на его скулах под привычно прищуренными от солнца светло-карими глазами.

Старый черноморский франт "Адмирал Нахимов" уже стоял с левой стороны пассажирского причала ╧ 34, прямо напротив стеклянного здания морвокзала. Слава впервые увидел его вблизи во всей красе и громадности. По размерам он был сравним, пожалуй, с длинным пятиэтажным домом. Едва ли не прямой угол носового скоса и вознесенная огромным балконом полукруглая корма выдавали почтенную старинную породу. С медленным достоинством опустился парадный трап, и по нему на причал лениво потекли пассажиры.

Сердце часто забилось от восхищения и непонятных радостных предчувствий. Слава прибавил шагу, и через несколько минут, ошеломлённо разинув рот и запрокинув голову, во все глаза оглядывал это рукотворное морское чудо. Видел он здесь лайнеры и побольше, помногоэтажнее. Но они, современные, походили в своей скучной целесообразности на огромные высоченные утюги. А в "Нахимове" была какая-то яхтенная лёгкость. Природная тяжесть и неповоротливость были искусно сглажены плавными, изящными линиями бортов и необъяснимой воздушностью надстроек. Эх, увидеть бы его внутри! Хоть одним глазком┘ Ну, Колька! Всегда ему везёт!

- А что это вы тут делаете, молодой человек? - раздался сзади знакомый насмешливый голос. Сердце снова дрогнуло, и Слава порывисто обернулся. Перед ним, улыбаясь едва ли не во все тридцать два ослепительно-белых зуба, стоял Колька. Его старинный друг. Худощавый темноволосый паренёк в строгих чёрных брюках, лёгкой пижонской жилетке и белой рубашке. Студент одного заоблачного московского ВУЗа. Самый успешный выпускник их класса. Стоял и сверкал. Зубами и смешливо прищуренными прохладными бледно-серыми глазами.

- Здорово, зубоскал! Тебя встречаю!

- Ну? Как доплыл? Как там, на "Нахимове"? - начал было расспрашивать Слава.

- Да как┘ Ничего особенного, - поиграл пальцами в воздухе Коля. - Так себе. Рабоче-крестьянская романтика┘ - и обеспокоено огляделся.

- А-а, понимаю. Мелковато для мыслителя, - ехидно покачал головой Щедров.

- Да погоди ты┘ - отмахнулся Коля и прокашлялся. - Вот познакомься лучше. Это Наташа. Прошу, как говорится┘ - и осёкся. От волнения, что ли?

Из причальной пассажирской суеты вынырнула к ним миловидная проворная девушка в коротком, выше колен, цветастом сарафане и маленьких - Золушкиных - туфельках с открытой стопой. Слава чуть смутился. Никаких Наташ он не предвидел. Хотя чего уж┘ Колька есть Колька.

- Ой, здравствуйте! - часто залепетала она, моргая смеющимися серо-золотистыми глазами. - Вы тот самый Слава, да?

- Не знаю, тот ли самый, - улыбнулся он в ответ, - но Слава. Щедров, - и отрывисто, одной головой, поклонился.

- А я Наташа. Бойко. С Одессы, - коротко рассмеялась она и протянула ему руку. Следовало, наверно, поцеловать, но Слава осторожно принял её в свою объёмистую ладонь, подержал бережно и отпустил.

- Ну, пошли, пошли, хватит тут┘ - заторопил Коля, подхватывая девушку за талию. - Давай, Славутич. Ты же тут почти абориген. Показывай нам здешние красоты┘

Постояли, явно томясь, в сквере у Вечного огня. Здесь, пользуясь паузой, Слава пристальнее пригляделся к Наташе. И потеплел душой. Она была невелика ростом, но ярка характерной украинской красотой - здоровой, крепкой и загорелой. Глаза так и сверкали тёплыми смешинками, а в углах тонких пунцовых губ таилась сдержанная улыбка. Приземистый мягкий нос гармонично красовался на её округлом лице в обрамлении недлинных, до плеч, но отчаянно густых каштановых волос. Широкий лоб под козырьком пробора чуть хмурился, когда она поводила своими тёмными бровями┘ Но тут Слава вспомнил Марину и почему-то вдруг смутился.

- Куда она? - спросил Слава. - А! Понял, - и хлопнул себя по лбу. - Да┘ У тебя губа не дура┘ А кто она вообще?

- О! - вскинул палец Коля. - Медсестра. С "Нахимова". И вот благодаря ей ты сегодня отправишься в бесплатный - заметь! - бесплатный круиз до Сочей на этом славном пароходе. Ни-ни. Не стоит благодарности. Могу я другу приятное сделать?

- Хм┘ - буркнул он. - А меня спросил? На кой мне в Сочи? Домой уже пора, завтра как-никак первое сентября! Я завтра утром ехать хотел┘

- Эх ты, ботаник! Такое же раз в жизни! На большом белом пароходе! Пароходе, чудик! Единственном в мире! Под музыку! И совершенно бесплатно. А? Эх, ты! Не ценишь!

- Хм┘ Заманчиво, чёрт тебя дери┘ Да и билетов на вокзале нет в Москву, конец сезона┘ - заколебался Слава.

- Во-от! А там, в Сочах-то, и поездов больше! Уедешь только так! Ну соглашайся же, дубина ты стоеросовая! Вот тебе, держи! - и, порывшись в кармане, Коля протянул ему карточку из плотной бумаги.

- Это чего? - недоуменно повертел её в руках Слава.

- Это? Посадочный талон. Пропуск на пароход и во все его злачные места! В десять вечера отход. Чтоб как штык!

- А ты как?

- Я! - усмехнулся Коля. - Ну, это ж я! Я с моей Натахой и так пройду! Не боись! - и отмахнул, как отрубил ладонью. - Да, Слава, ты уж там меня особо не разыскивай. И вообще не светись, мало ли┘ Смешайся, стушуйся и - молчок. Я буду внизу. Встречаемся в Сочи на причале. Ясно?

- Куда яснее┘ Ты, слушай, сумку мою прихвати, а? А то чего я с ней всю ночь слоняться буду? Зайдём, тут рядом. Она лёгкая, тряпки там да хрень всякая умывальная┘ Ладно?

- Сумку? М-м-м┘ Ладно, - недовольно поморщился Коля. - Захвачу. О! Вон и Натаха! Наконец-то, слава богу!

- Ну, чего пригорюнились, хлопцы? - ласково улыбнулась она.

- Да что ты! Вот, изложил Славке шпионский план┘ - с хвастливой значительностью объявил Коля.

- А-а, это правильно! - торопливо заговорила она. - У нас хорошо! Слава, наш пароход-то знаете знаменитый какой? Всю Атлантику исходил! И в кино его снимали! Сами всё увидите! А знаете ещё? - и Наташа заговорщически оглянулась по сторонам. - Только никому! Это ж у нас последний рейс! И всё! И спишут его, бедного! Жалко-то как! Старенький он совсем. Ещё ж мама моя на нём работала. На кухне┘ - вполголоса затараторила она, облизывая пунцовые губы. И это было таким свойским и простецким, что вспомнились тут же соседские девчонки во дворе детства.

- Ого┘ Вот как даже! - и милая, чуть глуповатая улыбка разбежалась по Славиному лицу. Тёплая она, Наташа. И травами пахнет. Горькими, степными. А уж скороговорочка эта украинская┘

- Вот-вот, Славутич, послушай┘ Нет, ты почувствуй, ощути величие! - воздел руку Коля. - На каком раритете поплывёшь! Поистине, сам бог тебе ворожит! - с явно издевательским пафосом воскликнул он.

- Не свисти, - буркнул Слава. Коля сбил его с поэтической волны и вполне заслужил недовольство. - Ты, кажется, торопился? Так пошли┘

У калитки их встретила Марина, и Слава сразу позабыл о мелких досадах. Это была лёгкая, длинноногая тонкая девушка в зелёных - на шнурке - спортивных брюках, выцветшей майке и матерчатых тапочках. В свои восемнадцать она, кажется, ещё росла, ещё входила в намеченные природой округлые женские формы. И нужна была гениальная кисть, чтобы изобразить её маленькую головку, гордо вознесённую на высокой загорелой шее, необычайно подвижное личико, по которому то и дело пробегали волны переменчивых настроений, и, конечно, глаза. Бархатно-серые, мягкие, миндалевидные, изящно вытянутые к вискам. Слава так и прирос к ней взглядом. Смутился и даже покраснел. Но быстро опомнился.

- Вот┘ Знакомьтесь, Марина┘ - с лёгким заиканием проговорил он. - Мои┘друзья. Коля и Наташа.

- А, здравствуйте, здравствуйте. Коля┘ Слава говорил о вас, - улыбнулась Марина и кивнула. - О вас, Наташа, правда, умолчал, но я понимаю┘ - и рассмеялась. - Да вы проходите! Вон, в сад, за стол! Сейчас отца позову. И переоденусь┘ - и повернулась было бежать в дом, но тут внезапно подал голос Коля.

- Мариночка, ну что вы, зачем? Уверяю вас, вы и так отменно хороши! - и опасливо покосился на Славу. Потом на Наташу. Марина удивлённо сверкнула на него глазами, рассмеялась коротко, махнула рукой и скрылась в доме.

Второй час уже сидели они впятером на скамейках у стола под раскидистой яблоней, пили белое домашнее вино, хрустели сладкими яблоками и слушали Сергея Сергеича. Он откупорил-таки обещанный "бутылёк" - старинную четвертную бутыль рислинга и расслабленно гудел, как большой блестящий разогретый самовар.

- Э-эхх, ребяты┘Хорошо-то как, благодать! Люблю, когда много народу. Мы-то с Маришкой всё одни, а тут вон вас сразу сколько! Жаль, разъедетесь┘ А винцо-то пейте, не журьтесь! Такого у вас нет. Да и здесь теперь поди достань, вот времена-то! Я по секрету у верных людей беру. А чего - сидим, пьём, беседуем. По-нашему, по-всегдашнему. И плевать нам на этого меченого, будь ему пусто. Чтоб ему на том свете уксус один лакать, прости, Господи!

- Папа! - одёрнула его Марина.

- Ладно, не буду. Давайте ещё по стакашку. Не тушуйтесь, от белого не поведёт. Так ты, Коля, значит, в большие учёные метишь? Молодец┘ По космосу?

- И по нему тоже, - с усталой снисходительностью проговорил Коля. - Прикладная информатика. Компьютеры, телекоммуникации┘ А! Да чего там, - с деланным пренебрежением гения отмахнулся он. - Мир-то вон уж куда ушёл, а мы всё с кирками да на ржавых пароходах┘ Зато советские!

- Ну-ну┘ - хитро улыбнулся Сергей Сергеич. - Отстаём, да. Вот и карты в руки таким молодцам. Авось и на ракетах полетаем ещё!

- Ага. За водкой. Одна нога здесь, другая там, - в тон ему съязвил Коля. Слава поморщился. Старый друг сегодня решительно не нравился ему.

- Вы, Коля, что-то не по годам сварливы, - смешливо вставила Марина, и улыбнулась, подперев ладошкой подбородок. Вот так, в профиль, она была особенно мила. Длинные, до пояса, мягкие русые волосы были схвачены у затылка на заколку-карандаш. Густая чёлка воздушным треугольничком падала на широкий лоб, прямой и тонкий нос был капризен и кичлив, а серый зрачок в причудливом разрезе глаза рассеянно и лениво блуждал под взмахи коротких ресничек. И веснушки маленькими точечками вокруг носа. И Коля вдруг обмяк.

- Да? Простите. Зарапортовался┘ - виновато развёл он руками.

- Ишь, черти┘ - проворчал с лёгкой обидой Сергей Сергеич. - Не инженер ты, Коля, а интриган, вот! Ну-ну, поглядим. Ох, Славка, ссодют тебя с "Нахимова", как есть ссодют! Ну не похож ты на курортника, хоть тресни!

- Н-да┘ Однако. Ну? Всё уяснил? К десяти на причале! Не опаздывать! - и понизил голос. - Хотя, старик, я тебя понимаю теперь┘ Куда как понимаю! - он с притворной горечью крякнул и поправил висящую на плече Славину чёрную сумку. - Ну! До встречи в Сочи! Бывай!

- Хорошая девочка. Скромная, - вздохнул Сергей Сергеич, снял свои старомодные квадратные очки и промокнул глаза рукавом. Он, кажется, охмелел. - А вот дружок твой┘ Чёрт его знает, кручёный какой-то, - продолжил он уже построжавшим голосом. - Себе на уме, да┘ От таких-то вот смазливеньких да улыбчивых любой гадости можно ждать. Как он тебе, Маришка?

- Да ничего┘ - прощебетала девушка, пожав тонкими плечиками в широком вырезе лёгкого платья. Чуть шевельнулись нежные бронзовые ключицы.

- Ничего? - хитро подмигнул отец. - А Славка всё-таки лучше? Ишь, невестушка!

Спешить было некуда. Сборы закончены. За постой уплачено. Вещи и деньги уехали в сумке. Оставалось только вздремнуть. Накануне длинной и скорее всего бессонной ночи на "Нахимове" это было весьма кстати. В доме было тихо. Слышалось откуда-то негромкое сопение Сергея Сергеича и быстрые, лёгкие шлепки босых Маринкиных ног по половикам. Слава улыбнулся и задремал.

Нежный южный поздний вечер. Упругий ветерок, тепло поющий у щеки. Пушистые жёлтые шары фонарей на набережной. Играющее слабыми бликами тёмное море. Песня про кленовый лист из репродукторов. Итальянские хрипы и стоны из переносных кассетников. Тугое послевкусие рислинга во рту. Последний вечер в Новороссийске. Последний┘ Щедров не чувствовал грусти. На душе было светло и чуть тревожно. Он молчал. Молчали и Сергей Сергеич с Мариной. Так и шли они к 34-му причалу, где, как настоящий флотоводец при всех регалиях, стоял празднично освещённый "Адмирал Нахимов". Свет был на всех палубах. Прожектора ярко подсвечивали его левый борт и трап. При всей этой иллюминации пароход казался ещё выше и изящнее. Сердце сжалось от безотчётной радости предстоящего, и Слава затаив дыхание глядел на эту яркую, завораживающую многоэтажность. У трапа стояли два матроса и пропускали пассажиров. Гуляющие по набережной с нескрываемой завистью наблюдали за посадкой.

- Ну, прощаемся, - шумно вздохнул Сергей Сергеич. - Эх, вот и опять мы с Маришкой одни┘ Ты, Слава, не забывай нас. Пиши и приезжай. Для хорошего человека ничего не пожалею. Главное, помни - мы друзья. А это, знаешь ли┘ - Сергей Сергеич чуть замешкался и отвёл взор. - Чего-то я расчувствовался┘ Старею, что ли? Конечно, что ж ещё┘

- Ну, счастливо вам оставаться, - с чувством потряс Щедров обе руки Сергея Сергеича. - Не думал, не гадал┘ Простите, если что не так. Встретимся ещё. Обязательно.

- Попробуй только не приехать! Попробуй только! - с этими словами Сергей Сергеич схватил Славу за загривок и коротко ткнул лицом себе в грудь. - Ох, Славка! Ссодют тебя, стервец, сердцем чую! Ну┘ - и, желая ещё что-то сказать, набрал было воздуха, но, помолчав, резко отмахнул рукой и отошёл в сторону. Марина осталась рядом.

- Ну, Марина┘ - волнуясь проговорил Слава. - Я┘ Видишь, как всё┘ На бегу, на скаку┘ Вот и разглядел-то тебя всерьёз только сегодня. И поговорить-то не успели┘

Она пожала плечами, пристально поглядела на него и вдруг взяла его за руки и тихо рассмеялась.

- Прощай. Счастливо┘ И┘ И всё, не надо больше. Пора тебе!

Слава вздохнул, усердно помахал им, и, внутренне сжавшись, ступил на трап "Нахимова", вынув из кармана Колькин посадочный талон. Матросы даже не взглянули на его лицо. Поднявшись на палубу, он оглянулся и ещё раз помахал. Наугад. Не видя. Слишком много людей было внизу. "Как во сне всё каком-то, - с непонятной досадой подумалось ему. - Было - и нет┘"

С трапа донеслась возмущённая перебранка. Матросы не хотели пускать на корабль какого-то крепко подвыпившего туриста. Решив не испытывать судьбу, Слава махнул рукой последний раз и небрежным прогулочным шагом побрёл вдоль палубы. Неподалёку был узкий трап вниз, и он, не думая, свернул на него.

Потянулись узкие, тёмно-закоулистые, явно не подобающие столь знатному с виду лайнеру коридоры, крутые повороты, тесные тупички, скруглённые по углам люки с предупреждающими надписями, огнетушители┘ Славе пришлось порядком поблуждать, пока он не начал чуть-чуть ориентироваться в запутанной планировке "Нахимовских" палуб. Он выходил в прямые, залитые мягким светом коридоры меж каютами и, деланно позёвывая, с отсутствующим видом бродил по ним. Палубы поначалу казались неотличимыми, и он в конце концов потерял им счёт и не помнил, на какой из них сейчас находится.

И вообще, внутри "Нахимов" впечатлял куда меньше, чем снаружи. Много раз за много лет перестроенный, перекроенный и заново перегороженный, он более всего походил на старомодную, образца годов этак тридцатых, гостиницу. Такие же длинные коридоры с мягкими, вытертыми ковровыми дорожками, массивные, с медными уголками и рукоятками, двери кают, просторные холлы с угловыми ресторанными диванами, пальмами и фикусами в кадках. Для полного сходства не хватало только аляповатых бронзовых люстр. Вместо них в пожелтевших квадратных панелях низкого потолка горели строгие полусферические светильники, окольцованные хромированными поясками. Только они, пожалуй, и придавали интерьеру хоть какой-то морской колорит.

Но были на пароходе и вполне современные помещения. Рассеянный Слава дважды прошёл мимо стеклянных дверей бара "Рубин". Там на высоких стульях чинно восседали разодетые посетители и смачно потягивали через соломки коктейли. Безалкогольные, разумеется. А за широкими, в витражную клеточку, приоткрытыми дверями танцзала оглушительно гремела дискотека, бешено мигала цветомузыка, и разгорячённая молодёжь лихо отплясывала под разухабистые иноземные ритмы. И сквозь застеклённую крышу глядело на них с добрым, снисходительным недоумением звёздное южное небо.

В одном из холлов испитого вида массовик-затейник в дымных очках собрал вокруг себя разновозрастный хоровод приседающих и хлопающих себя по бокам туристов. Кассетный магнитофончик у него на шее невнятно выводил "Шагающих утят", а сам он подпрыгивал, притопывал и покрикивал на нерадивых танцоров. Дети радостно визжали. Славу неожиданно взяли за руки и затянули в круг. Покривлявшись пару минут, он сбежал, низко сгибаясь от хохота.

Но вот захрипели, прокашлялись развешенные повсюду динамики громкого оповещения, и зазвучал вкрадчивый женский голос: "Уважаемые пассажиры! Через пять минут пароход "Адмирал Нахимов" отойдёт от причала Новороссийска и отправится круизным рейсом в город-курорт Сочи. Экипаж и капитан Марков желают вам приятного отдыха!"

Корабль вдруг задрожал, качнулся, и сверху проревели три толстых гудка. Через несколько минут, чуть поблуждав, Слава выскочил на верхнюю шлюпочную палубу правого борта. Тут было очень тесно. Места у поручней не было. Толпились, наблюдая отход и прощаясь с огнями Новороссийска, и благодушные шахтёры, и вольно расхристанные, наплясавшиеся парни с девушками, и множество детей с папами и мамами. Дети, видимо, готовились уже ко сну, и у борта всё пестрело их маечками, пижамками, голыми ногами в шлёпанцах и расстёгнутых сандалиях. И отовсюду сквозь восхищённый гвалт слышалось:

- Алёша, не лезь туда, упадёшь!

- Дочка, куклу! Куклу не урони!

- А вон, гляди - буксирчик! Во-он, нас подталкивает, помогает┘ Вон он!

- Вова, да не высовывай же его так далеко! Уронишь!

- Вот и поплыли┘ - вздохнул, обдав Славу коньячным духом, улыбчивый грузный усатый мужик. - Эх, пароходы эти┘ И не поймёшь, мы это уплываем или город от нас. Ох, люблю я это дело! Каждый раз на день шахтёра - в круиз! Святое дело. А ребятишкам-то и вовсе раздолье, где ж им повидать такое? В книжках если┘ Ну, ладно, пойду кого наших пошукаю┘ - и он вперевалку смешался с толпой. Слава облегчённо вздохнул. И осторожно, бочком, стал проталкиваться в переднюю часть палубы. Там было посвободнее. Пароход медленно шёл кормой вперёд. С носовой стороны, в скулу, его подталкивал маленький настырный буксир. "Бесстрашный", - блеснула в свете огней белая надпись на его носу. Собственных машин "Нахимова" здесь не было слышно, но в лёгкой вибрации палубы под ногами угадывались их неторопливые, тяжеловесные, размеренные такты. Они были похожи на спокойное, глубокое дыхание опытного марафонского бегуна.

А перед глазами сверкали и переливались огни вечернего Новороссийска. Слава видел лишь угол порта и бегущие вверх жёлтые окна домов. Чуть правее горел прожекторами и красными огоньками на трубах цементный завод. Он и сегодня, в воскресенье, несусветно дымил. А дальше, уже на том берегу, посверкивали фонари нефтяных причалов Шесхариса. Мимо потянулись торчащие мачты сухогрузов и танкеров. И диковинные птицы портовых кранов будто застыли на миг в прощальном поклоне. Слава пожалел на миг, что выскочил сюда, на правый борт, и не видел морвокзала, отдаляющегося причала с провожающими┘ И был вознаграждён. Всё вокруг - и огни города, и трубы завода, и даже звёзды над головой - всё вдруг закачалось и поплыло по кругу, замелькало. Взору открылся покинутый причал ╧ 34 и стеклянное ярко освещённое здание морвокзала. Там, уже едва различимые, стояли люди и махали уходящему кораблю. Где-то там, может быть, и Сергей Сергеич с Мариной┘ Вот и у него появились люди, машущие с причала. Вот и он, оказывается, кому-то уже не безразличен. Вот и появился в его душе, помимо родительского дома, маленький тёплый сгусток, который он бережно уносит с собой.

Буксиры, закончив разворот "Нахимова", крякающе попрощались с ним гудками. Пароход в ответ прогудел коротко и благодарно. Здесь, наверху, гудок был просто оглушителен. От него аж дрогнуло всё нутро. Буксиры отошли, а "Нахимов", жирно задымив обеими трубами, стал ощутимо набирать ход. Слава, вцепившись в поручень, замирал от детского восторга. Он плывёт! Нет. Идёт. Идёт на огромном круизном пароходе в переливе ярких разноцветных огней. Это был ослепительный, неподдельный, впервые переживаемый праздник. А завтра он будет в Сочи. В развесёлом, вольном, разгульном курортном городе. Ни о чём таком он ещё несколько часов назад и мечтать не мог. И вдруг - вот оно┘

Но тут вдруг "Нахимов" резко сбавил ход. Качнуло. Вибрация палубы прекратилась, и наверху протяжно, тонко и зло зашипел стравливаемый пар. Пассажиры изумлённо загомонили.

- Вот те на! Приехали!

- Задавили кого, что ли?

- Не, колесо спустило!

- Ой, папа, гляди - кораблик! Кораблик к нам идёт, мигает! - заверещал неподалёку радостный детский голосок.

И действительно, со стороны оставшихся далеко позади пассажирских причалов к "Нахимову" ходко катился маленький вёрткий катерок. Он поспешно сигналил прожектором, а потом, спустя минуту, стал давать короткие визгливые гудки.

- Это ещё что? - понеслось вокруг.

- Не иначе, пираты┘

Катерок подвалил к "Нахимову". С парохода медленно опустился главный трап. Ударил прожектор. С палубы катера, услужливо поддерживаемые матросами, на трап взошли и зашагали по ступенькам полноватая женщина с ребёнком за руку, а за ними - строгий и решительный мужчина в тёмном костюме с портфелем в руке.

- Папа, папа, а кто это? - опять заверещал знакомый голосок.

- Пассажиры какие-то┘ Видишь, опоздали. Догнали нас.

- Ага┘ - раздался высокий желчный голос над самым ухом Славы. - "Пассажиры"┘ Знаем таких. Вот скажи - ты бы опоздал. Или я. Остановили бы пароход? Эх, начальнички, мать их в душу┘ Тьфу! - и сердитый пассажир смачно плюнул за борт.

- Не плюйтесь. Нехорошо. Море этого не любит, - вежливо попросил его стоявший рядом, в обнимку с девушкой, молодой парень в морской тужурке.

- Да ладно, чего там┘ - махнул рукой ворчун и замолк.

Трап поднялся. Вновь тяжело рявкнул гудок, и "Нахимов", набирая ход, двинулся дальше по Цемесской бухте.

А у Щедрова словно выросли крылья, и он летел, летел над тёмным морем в ореоле огней "Нахимова", вбирая грудью и лицом прохладный солоноватый воздух и забыв обо всём. Над праздничными бликами по воде. Над огнями вокруг Цемесской бухты. Над мачтами кораблей, стоящих тут и там на стационарных якорях-бочках. Летел на крыльях песни, привольно текущей из радиорупора в звёздное ласковое небо. "Лето! Ах, лето┘" На душе было светло и певуче. Как хорошо, что есть у нас эта большая и добрая страна, это море, это небо с крупными низкими звёздами! Лето кончилось. Жаль. Но сколько встреч! Сколько событий! Сколько людей┘ И росла в нём чистая, радостная благодарность. И Сергею Сергеичу. И Марине. И их прекрасному городу. И Кольке за этот удивительный рейс. И старому трудяге пароходу. И даже всемогущему капитану Маркову. И, конечно, этому вечному, раз и навсегда родному доброму Чёрному морю. Морю детства. Потому что, побывав на нём однажды, обязательно вернёшься. И ещё раз. И ещё. И он тоже ещё вернётся в Новороссийск. Через год. Или два. Обязательно. К морю. К кораблям. К Сергею Сергеичу. К Марине. И так же поплывёт на большом пароходе. Может, и не один┘ От этой мысли Слава вздрогнул, тихо рассмеялся и легонько прихлопнул ладонями по поручню. И вздохнул, вглядываясь внезапно повлажневшими глазами в далёкие уже береговые огни.

Осветил правый борт, заглянул прямо в лицо зелёный огонь. Это Пенайские банки, малые ворота порта. А большие, главные - там, за маяком. Вон он, впереди. Что ж, прощай, Новороссийск. И спасибо тебе.

Людей на верхней палубе заметно поубавилось. Шло к полуночи, и пассажиры уходили - кто спать, кто допивать, кто дотанцовывать. А в кинозале, - Слава уловил это краем уха, - начинался какой-то военный фильм. Родители, строго покрикивая, уводили вниз отчаянно упирающихся детей. И через несколько минут на правой стороне верхней шлюпочной палубы остались лишь несколько десятков человек. Привольно рассредоточась вдоль поручня, они лениво смотрели на море и вели неторопливые разговоры. Ближе всех, почти рядом, стояли молодой моряк с девушкой. До Славы долетал их торопливый лепечущий шепоток.

А с другой стороны, в тени дугообразной шлюпбалки, два еле видных пассажира разливали что-то в стаканы. Раздались смачные глотки и хруст. Не то яблока, не то огурца. Потом - блаженные выдохи и пожелание какому-то Мишке поскорее сдохнуть. Слава тихонько усмехнулся. И на суше, и на море люди проявляли невиданное ранее единодушие.

Луч маяка шарил высоко над головой и упирался в серую полосу горизонта. Впереди было темно и черно. Лишь далеко слева еле теплились огни Геленджика. Пароход вышел в открытое море. На душе с непривычки стало тревожно и одиноко. "Хорошо всё-таки, что в виду берега пойдём┘ Хоть какие огоньки, - против воли подумалось Славе. - Надо на левый борт перейти. Всё веселее┘" Но мерцающие далеко впереди, среди сплошной морской черноты, огни привлекли его. Он, прищурясь изо всех сил, вгляделся в них. Оказывается, "Нахимов" был здесь не одинок. Ему навстречу, в Новороссийск, шёл какой-то корабль. Огней, кроме мачтовых, на нём не было, и даже неграмотный в морских делах Слава заключил, что корабль этот грузовой. Большой. И тяжёлый, медлительный. Вроде даже на месте стоит. Нет. Движется. Приближается. Интересно┘ Нет, рано ещё на левый борт. Подождём┘

- А это что там за летучий голландец? - смешливо спросила девушка своего бравого моряка.

- Да какой там голландец┘ - махнул рукой парень. - Тяжеловоз какой-то в Новороссийск шлёпает. Гружёный. Низко сидит. Танкер┘ Или┘ - гадал он, пристально всматриваясь в длинный тёмный силуэт. Маяк скользнул лучом поверх его мачт.

- Нет, не танкер. Балкер это, - проговорил он значительно.

- Балкер? - бесцеремонно вмешался любопытный Слава. - А с чем его едят?

- Подавишься, - рассмеялся моряк. - Сухогруз-насыпник. Щебёнку везёт. А может, зерно┘ Чёрт его знает. Увидишь, громадина - дай Боже, сорокатысячник┘ Ишь, идёт, не шелохнётся!

Сухогруз заметно приближался. Уже отчётливо видна была его надводная часть, башенки погрузочных стрел и высокая белая надстройка у кормы. Место здесь, на выходе из бухты, было довольно узкое, и казалось, будто корабль идёт прямо на "Нахимова".

- А хорошо идёт, зараза, узлов пятнадцать, - прищурившись, пробормотал моряк. - Лихой. Тут бы поосторожней. Да и мы┘ Пропустить бы его, он же справа┘

- А чего ж не пропускаем-то? - спросил Слава, беспокойно вглядываясь в приближающийся балкер.

- А, не нашего ума дело, договорятся┘ Там ведь тоже не слепые, видят, небось┘

Но ни "Нахимов", ни сухогруз не сбавляли хода. Моряк явно забеспокоился, но старался не подавать вида. Между кораблями, на неопытный Славин взгляд, было ещё с километр, но это странное, молчаливое сближение начинало нервировать и его. Вместе с тем было интересно, как же они в конце концов разойдутся. Вцепившись в поручень и наклонясь, он во все глаза смотрел на настырный встречный корабль.

- Чёрт┘ - прошептал моряк. - Да что они? Это же┘ Это уж┘

А сухогруз упорно шёл к "Нахимову". Он был спереди, справа по курсу, и был сейчас весь отчётливо виден. Люди загомонили, заинтересованно вглядываясь в него.

- Вот это махина! - слышалось отовсюду

- Здоров┘

- Да куда он┘ Нельзя же так близко, мало ли┘

- Целоваться, что ли, лезет┘

- Ой, как страшно┘ - прошептала стоящая рядом девушка, отворачиваясь от борта.

- Всё в порядке, - крикнул подбежавший моряк. - Он нас пропу┘ - и осёкся, проглотив половину последнего слова. Приготовленная сигарета вылетела из разинутого рта и унеслась заметно посвежевшим ветерком. Сухогруз был совсем рядом. Его нос сейчас был нацелен в полубак "Нахимову". Славу сковал холодный вялый ступор. Руки словно омертвели на поручне, и немигающие глаза жадно вбирали происходящее.

- Твою мать┘ - сквозь прыгающие губы пробормотал моряк. - Да мы же┘ У нас же полторы тыщи┘ Охренели! Все охренели┘

Девушка тонко, пронзительно закричала. Она была первая. Резкий женский крик раздался откуда-то со стороны мостика. И с нижних палуб понеслись изумлённые, а затем перепуганные крики. Вокруг хаотично, растерянно, дёргаясь, забегали люди. "Будет - не будет┘ Судьба - не судьба┘" - так же отрывисто и суетливо колотилось в голове у Щедрова. И верилось почему-то, что в последний момент всё обойдётся.

А сухогруз всё шёл, всё тянул к правому борту "Нахимова" свой громадный приплюснутый нос, будто хищно принюхивался к пароходу. Оглушительно проревели, окатив ужасом, три коротких гудка, нос неуверенно рыскнул вправо, к самой середине "Нахимовского" борта. И мощный толчок едва не перекинул Славу через поручень. Люди вокруг как подкошенные повалились на палубу. И в этот же миг нос сухогруза с оглушительным, рвущим металлическим грохотом впоролся в борт на уровне нижней шлюпочной палубы. Вылетевший при этом сноп искр осветил на миг носовую палубу сухогруза дьявольским рыжим светом. Там тоже беспорядочно бегали и махали руками несколько человек. Онемевший и всё ещё не верящий в происшедшее Слава так и стоял у поручня. Глаза застелил полуобморочный туман. "Как?.. Как?.. Как?.." - отчаянно и вопросительно колотилось в груди и висках. А люди вокруг поднимались, белели вытаращенными глазами и бежали, бежали, сталкиваясь, тузя друг друга, расшибаясь о переборки и прожилины. На палубе негде было уже ступить, а перепуганный, обезумевший народ прибывал и прибывал. Вокруг стоял невыносимый крик, визг, панический мяукающий мат. А вот уже и кровь┘ Огромное, в сгустках, пятно на лице, галстуке и белой рубашке.

- Беги! Потонем же! - рявкнул ему пассажир с разбитым носом. Слава очнулся, огляделся и понял, что бежать некуда. В этой толчее всё равно никуда не убежишь. Но это не испугало, а только раздосадовало. Лежал где-то под спудом на самом дне души маленький холодный страшок, но не шевелился.

Инерцией "Нахимова" сухогруз ещё развернуло вправо. Снизу шёл глухой, сотрясающий, рвущийся скрежет металла, резкий хрипящий свист и гулкий рёв воды. Сухогруз дрогнул и, освободив разбитый, искорёженный нос, подался назад. И тут же всё закачалось, задрожало. "Нахимов" шёл всё медленнее, и вот, обессилено вильнув влево, остановился, валясь на правый борт. На верхней палубе становилось всё теснее. Стоять было уже нельзя. Люди цеплялись за переборки, поручни, леера, срывали голоса в крике, страшно хрипели, остервенело отталкивали друг друга и падали. Туда, вниз, в чёрную воду, которая была всё ближе и ближе. Слава вцепился в металлическую трубу ограждения шлюпочной площадки и висел, еле касаясь носками кроссовок ускользающей палубы. Тут же, рядом, теснилось ещё несколько десятков человек, встрёпанных, изодранных, окровавленных.

- Помогите!

- Держись┘

- Шлюпки! Шлюпки надо┘

- Спасите! Пожалуйста! Спа┘ А-а-а!

- Миша! Миша! Ты где?!

- Ма-а-ма-а!!!

Свет погас. Уже навсегда. Ребро палубы ушло из-под ног, и Слава остался висеть на руках. Они слабели. Но ужас словно замёрз, сковался в груди. И только сердце часто, тяжело и глухо колотилось в груди и висках. "Вот и всё┘ Вот оно┘"- успел подумать он. Пароход резко осел вниз. От этого толчка руки соскользнули с трубы, и Слава, коротко вскрикнув, полетел вниз. "Так? Так?"- стукнуло дважды его сердце, и он "солдатиком" вошёл в воду. Никого не задел. Ни обо что не расшибся. Вода была прохладной - и только. Но самое страшное настигло его уже на поверхности. Вынырнул он в самой гуще обезумевших, барахтающихся людей. В него тут же вцепились десятки рук, бросились в лицо бешеные, сумасшедшие глаза, оруще распахнутые рты. А сверху приближалась, нависала, накрывала чудовищная громада тонущего парохода. И с неё кубарем, живыми вопящими комками летели люди. С лязгом и треском сломалась облепленная пассажирами шлюпбалка. Огромная шлюпка сорвалась и, повиснув на одном тросе, с грохотом врезалась в борт, расплющивая и расшвыривая всех, кто оказался в ней и рядом. Балка оторвалась и рухнула в воду, в кишащее и кричащее месиво людей. И свист. Страшный, режущий, глушащий свист стоял над этим гиблым местом, будто вырастая из морских пучин. Парализованный, ошарашенный мозг Щедрова вбирал все эти запредельные картины без всякого осмысления. Вдруг он очнулся и бешено, разрывая рот, заорал. Люди отшатнулись, ослабли на нём их руки, и Слава нырнул. Будь, что будет, лучше уж сам┘ Чем потопят. Он размашисто загребал, пытаясь уйти ниже и дальше. Это как будто удавалось: вода заметно холодела. Несколько раз он натыкался на что-то мягкое и податливое, отшатывался, путался в каких-то странных волокнах, но не позволял себе думать ни о чём страшном и губительном. Выплыть┘ Только выплыть┘ А там посмотрим┘ Выплыть можно┘ Если не психовать. А там, может, и спасут┘

Но не хватало уже воздуха. В висках стоял оглушительный звон и, казалось, сейчас лопнет голова. Перед глазами стояла алая пелена, и дразняще, неудержимо хотелось вдохнуть. Воды. Он понял, что гибнет. И море будто сжалилось. Едва он прекратил с ним бороться, вода вытолкнула его на поверхность. Он жадно, судорожно задышал, кашляя, икая и всхлипывая. Впереди была свободная вода, и вдали виднелись береговые огни. Но вода┘ Господи, с водой-то что?! Плёнка какая-то бело-голубая и привкус┘ Отвратительный, керосиновый. Вместе с обычным, горько-солёным. Слава отплевался, судорожно сглотнул - и к нему вернулся слух. Лучше бы он не возвращался. Смертный, тоскливый, нечеловечий вой снова обрушился на него и сдавил голову невидимыми тисками. И опять этот проклятый бешеный свист пара из умирающих пароходных котлов┘ Всё нутро противилось и мешало, но Слава не выдержал и, подгребая по-собачьи, обернулся. И оцепенел. Прямо на него огромной дугой надвигался воющий, вопящий, перекатывающийся вал людских тел. Люди цеплялись друг за друга, толкались, мычали, хрипели, звали на помощь и тонули┘ Тонули. А "Нахимов" лежал на правом боку, и видно было, как он плавными толчками уходит в пучину. Чёрная вода уже захлёстывала верхнюю палубу. Замершие от ужаса люди, как муравьи, облепили надстройки и неумолимо клонящиеся к воде трубы. Щедров почувствовал, как холодеет вокруг вода, как бездонная чернота внизу засасывает, втягивает его. Сжав стучащие зубы, он повернулся и лихорадочно заработал руками и ногами, сначала привычным брассом, потом неумелыми сажёнками. Дальше, дальше┘ Здесь - смерть. Он больше не оборачивался. Это - тоже смерть. Просто ему повезло. Он отчётливо видел всё, что предшествовало катастрофе. Не погиб сразу. Чудом сохранил хоть какую-то способность соображать. А многие до сих пор ничего не понимали, настолько молниеносно "Нахимов" - этот сияющий праздник на воде - вдруг погас и пошёл ко дну. Движимые шоком и паникой, они сходили с ума, гибли в свалке и тянули за собой других. Многие ведь совсем не умели плавать. Впрочем, в этой сутолоке не было никакой разницы. Спастись можно было лишь на свободной воде. Щедров не столько осознавал, сколько чувствовал это, повинуясь тёмным, но властным - помимо слабеющего рассудка - импульсам. Где там - спастись┘ Хотя бы продержаться. А долго ли продержишься здесь, в открытом море, среди лютующей смерти? Снизу шёл ощутимый, колющий холодок, глаза залепляло вязким нефтяным месивом, рот забивало маслянистой массой с гадким, рвотным, касторовым привкусом. Слава напрягся и проплыл ещё немного. Это чуть согрело.

- Вву-у-мм! - взревел сзади мощный всхлип, как звучный, тысячекратно усиленный глоток.

- Бу-бухх! - донеслось через миг, и загрохотала опадающая вода. Свист замолк. И тут же крутая волна накатила сзади, накрыла с головой и перевернула. Он потерял верх и низ, забарахтался и из последних сил, наугад, стал выгребать и выталкиваться. Где-то через минуту его выбросило на поверхность, пыхтящего и надсадно кашляющего. Он успел-таки наглотаться этой мазутной микстуры: во рту было клейко и гадко, нос почти не дышал, глаза саднили и слипались. Чуть продыхнув и проморгавшись, Слава понял, что его отнесло на несколько метров обратно. Страшного, катящегося людского вала уже не было. Вокруг тут и там барахтались люди. Держались за деревяшки, друг за друга. Поверху скользил луч Дообского маяка и выхватывал из тьмы всё новые и новые головы над водой. И лица. Перекошенные ужасом и плачем, перепачканные мазутом и краской. Вот две женщины, из последних сил повисшие на какой-то доске. Вот пыхтящий, отдувающийся, как морж, мужчина. Он то и дело оборачивался и громко, надрывно, бессвязно кричал. А вот чья-то спина┘ Мокрая, промазученная рубашка пузырём вздулась на ней. Чуть поодаль виднелись надувные плоты, кишмя кишевшие несчастными пассажирами. Там шла нехорошая, недобрая суета, слышались вопли, мольба, ругань, резкие мужские окрики. Здесь было потише. Но неслись со всех сторон всхлипы, рыдания, отчаянные зовы на помощь. А за плотами расплывалось огромное жёлтое пенное маслянистое пятно. Оно ещё бурлило, ещё дышало. И будто не было никогда на свете огромного сияющего лайнера с музыкой, танцами, разноцветными огнями. В какие-то минуты всё кончилось, рухнуло, провалилось в бездну. О том, что там, на "Нахимове", осталась добрая половина пассажиров, Слава, конечно, догадывался. Но никак не мог об этом связно подумать. При каждой попытке осмыслить всё это вода заметно холодела и тянула вниз. Некогда думать. Надо плыть. Плыть. Иначе крышка┘

А ветер крепчал. Противная, шуршащая рябь сменилась уже ощутимыми волнами. Они били в лицо, захлёстывали, отнимали последние силы. После наскока одной из них рядом со Славой с тихим всплеском вынырнула чья-то голова, застонала, задышала судорожно. Длинные тёмные волосы замотались, заклубились на беспокойной воде. Слава от неожиданности вздрогнул, беспорядочно всплеснул руками и тут же с головой ушёл под воду, врасплох застигнутый волной. Вынырнул, насилу отплевался. Одежда, набрякшая и отяжелевшая, стесняла движения, но скинуть с себя хоть что-нибудь - он чувствовал - не хватило бы сил.

- Эй┘ Ты кто? Ты как?.. - подал он голос. И испугался - таким глухим, слабым, сиплым и чужим показался он ему.

- М-м-м┘ - раздался тихий женский стон.

- Жива, слава Богу┘ Держись теперь┘ Держись┘ - пробормотал он. Непонятно, кому. Себе или ей.

Продержаться бы┘ Только бы продержаться, - звенело в полуоглохших ушах. - Только бы девчонка эта жива осталась┘ Ему теперь казалось, что часть его жизни была и в ней. Он почему-то решил, что её зовут Леной.

- Ленка! Ленка! - хрипло, сдавленно звал он, перехватив её волосы и освободив рот. - Жива? - подтягивал к себе, тормошил. И, слыша в ответ тихие стоны и бессвязное бормотание, оживал сам, собирал силы и плыл дальше. Эта забота о ней отвлекала, мешала прорваться близкому уже страху и отчаянию. Ленка тоже спасала его. По-своему. Только вот стонала всё реже и слабее.

- Держись, Ленка┘ Держись, милая, держись, хорошая моя┘ Чуть-чуть ещё┘ Чуть-чуть. Нас спасают. Спасают, слышишь┘

Огни. Много огней приближалось к ним. Они светили, как автомобильные фары, зыркали из стороны в сторону, слышались уже протяжные, свистящие и крякающие гудки, визгливые сирены. Слава что было сил продрал глаза. Нет. Далеко. Они ещё далеко. А он┘ Он тонет. Руки одеревенели, не чувствовали и не слушались. Ноги словно окаменели и тянули вниз. Перед глазами плыло. И тошнило. С резью, с удушьем. И прорисовывались из красно-зелёной пелены лица. Мать. Отец. Колька. Марина. Сергей Сергеич┘ Слава еле набрал воздуха, взмахнул руками┘ И они натолкнулись на что-то жёсткое, скользкое и гулкое. Он ткнулся лбом, носом, щеками в холодную, пахнущую мазутом плещущую твердь и замер. Полыхнул в глаза резкий свет, и его, уже идущего ко дну, схватили за руки. Сильный рывок - и всё померкло. Всё кончилось. Провалилось┘

- Не, ничего┘ Обморок только┘ Жить будет!

- Во, нахлебался-то! Давай-давай┘ Это правильно. Это дело, - ободрял тот же самый голос, звучный и грубоватый, - так-так-так! Вот проблюёшься - как огурчик будешь. Прове-е-рено!

- Да будет, Саня┘ Не мешай человеку┘ - раздалось издали.

- Все живы там, Петро?

- Все┘ Хорошо, тихие┘ А катер лоцманский чуть не перевернули, во было бы! Вертаться надо, Иван Михалыч! - прокричал невидимый Петро кому-то дальнему. - Полста с лишним на борту, не зачерпнуть бы┘

Чуть очухавшись, отдуваясь и надрывно кашляя, Слава приподнялся и осмотрелся. Это был небольшой служебный катерок. Вокруг, сжатые теснотой, лежали, сидели, привалясь к надстройкам и бортикам, мокрые, вымазанные краской и мазутом люди. Вместо лиц тёмные маслянистые пятна. Одни гомонили, стонали, плакали. Другие молчали, низко опустив головы. Таких было больше. Слава потряс головой, глубоко вздохнул. В груди захрипело, и опять налетел мучительный, душащий кашель. Отплевавшись и отдышавшись, он придержался за борт и сел. Его холодно обдул окрепший ветерок. За бортом ходили довольно крупные волны, и судёнышко основательно моталось. В отдалении плясали, дёргались, бесновались по воде лучи и блики множества фонарей и прожекторов, виднелись силуэты судов, доносились крики. Там шло спасение. И кругом, насколько хватало глаз, плавали доски, ящики, металлические белые бочки, пенопластовая крошка, тряпьё┘ И - что поразило тяжелее всего - много обуви. Сандалии, ботинки, а в основном - тапочки. Тряпочные, резиновые, клеёнчатые, разноцветные качались они в волнах. И это было страшно. Настолько страшно, что Слава не сразу заметил среди всего этого, метрах в двадцати, торчащие из-под воды две скрюченные закоченевшие ноги.

- Эй┘ Э-э-й┘ - позвал он слабым, сиплым, неповинующимся голосом. Среди общего горестного гомона он был совсем не слышен. - А-а-а! - насколько мог, во всё воспалённое горло крикнул он, протянув руку в сторону трупа. Это подействовало.

- Чего ты, чёрт чудной? - отозвался сзади уже знакомый говорливый Саня. - Тю-ю┘ Ах ты, мать твою┘ - пробормотал он. - Иван Михалыч! А Иван Михалыч! Справа по борту┘ - и запнулся.

- Взять! - после недолгой паузы пронеслась звучная команда, и катер, тяжело переваливаясь, взял вправо. Мускулистый, приземистый, с грубым тяжеловатым лицом Саня, навалясь на борт, завёл короткий морской багор и подтянул утопленника к судну.

- Двинься, - буркнул он Славе, свесился, крякнул и перевалил через борт страшный груз. Хлюпнуло. И зажурчала, отекая, вода. Слава похолодел. Опять предобморочно зарябило в глазах. Это был мужчина лет сорока, худой и костлявый. Его задубелые ноги не разгибались, так и торчали над бортом в спортивных брюках и кедах. Разорванная багром майка обнажала белый впалый живот с подтёками мазута. Остро торчал нос. Стылые мутные глаза были мучительно выпучены, рот сведён последней судорогой в жутком оскале. Редкие волосы на голове слиплись в бесформенный ком. А на поясе, у самого зада, был наспех привязан спасательный жилет.

- Эх, бедолага┘ Кто ж так его привязывает┘ Вот и перетулило вверх ногами. Это ж не пояс┘ - сокрушённо, перемежая вздохи матом, бормотал Саня.

- Мертвец!

- Это ещё зачем?..

- О, Господи┘

- Кто, кто это? Дайте! Дайте дорогу! Кто?! А-ах┘ - в раздавшемся вздохе слились и ужас, и облегчение.

- Эй, вы! - раздался хриплый, но властный голос поблизости. Это крикнул толстый лысый мужик в перепачканной облипшей пижаме. - Ну-ка, за борт его, быстро! Я вам говорю, вам! Судно перегружено! Он мёртвый! А здесь живые! Живые! Я не хочу с мертвецом! Не хочу! Слышите, вы!

- Потонем же! Потонем из-за него!

- Мертвец! С ума сошли! Мы еле живы, так ещё и мертвец┘

- Прочь отсюда эту падаль! - широко расставив ноги, взмахнула она кулаком над головой. - Я не хочу тонуть! Изверги! Стервятники! Сволочи!

- Подонок! Сука! Задушу!

- Прекратить! Застрелю! - рявкнул громовой голос, и рослый мужчина в форменном кителе и фуражке пошёл к правому борту, грубо расталкивая и рассаживая по местам особо беспокойных. - Всем молчать! Не накупались, придурки? Молчать!!! - взревел он во весь голос на истеричную бабу. Та вдруг осела, смешалась, согнулась и, подвывая, удалилась на место. В руках у мужчины и в самом деле было какое-то оружие с толстым дулом. Слава узнал ракетницу. Стрелять он, конечно, не собирался, но один вид уверенного и решительного человека успокоил одних, припугнул других, и всё затихло.

- А ты чего, Филипчук, с бабой справиться не можешь? Моряк, солёны помидоры┘ - прикрикнул он на Саню, покосился на труп, снял фуражку, помолчал и добавил уже тихо:

- Брезентом вон накрой┘ Нехорошо.

- Товарищи! Всем сохранять спокойствие! - твёрдым, ледяным тоном обратился он к пассажирам. - Мы идём в Новороссийск. Там вам окажут помощь. Вы вне опасности. Вы спасены. Мы берём всех. И живых. И мёртвых. Это закон. Погибших надо опознать и похоронить. По-людски. Людьми надо оставаться даже в беде. Не забывайте.

- Погибшие┘ Господи┘ Неужели┘

- Миша┘ Мишенька┘ Он же плавать не умеет! Да что ж это делается┘

- Ребята, а Крайнюк где? Высокий такой? Мы ж с ним из кино выбежали, когда это┘ Не встречали?

- Девочку, девочку мою не видели? В платьице и в панамке? Она наверх побежала огни смотреть┘ А тут┘

- Ну, раз наверх, так спасут┘ Вон, смотри! Всех вытащат, не в океане, небось┘

- Ой, что ж теперь будет┘ Что ж я родителям-то скажу, еле отпустили! Ой, лучше б я┘

- Успеешь┘ Мы живы, это пока главное┘ А их спасут. Всех спасут. Не может быть такого, чтоб не спасли. Это ж люди! Наши люди!

- Да как же┘ Как же спасут? Он же утонул! Утонул! А сколько там осталось┘

- Спокойно, товарищи! - загремел с мостика знакомый голос. - Из Новороссийска, с аварийной базы, идёт водолазное судно! Всех живых спасут!

Всё затихло. Лишь вздохи и сдавленный плач качались над катером под мерный гул машины. Плач был негромкий, несмелый, готовый тут же смолкнуть. Будто не верили ещё люди, что всё это случилось. С ними и всерьёз. Будто надеялись ещё, что всё это лишь дурной сон. Что стоит проснуться - и вновь вспыхнет огнями, опять гордо понесёт их по волнам красавец "Нахимов". Снова загремит музыка. И восторженно заверещат их дети┘ Ведь бывают же такие сны! Бывают же?

- Гляди-ка, и они спасают┘ Вон аж куда штормом отнесло┘ Эх, горе-то┘ - вздохнул пригорюнившийся у борта Саня.

- Да это же┘ - вытаращив глаза, пролепетал Слава, протягивая руку в сторону корабля. - Это же он┘

- Молчи! - прошипел Саня, перехватил его руку и больно стиснул. - Не хватало ещё┘ Знаешь - молчи!

Слава прикусил язык и опасливо огляделся. Нет, никто не слышал. А те, кто слышал и понял, наверное, благоразумно молчали. "Пётр Васёв. Одесса", - мелькнула крупная белая надпись на широкой корме.

- Ох, беда, беда┘ - вздохнул Саня и поправил брезент на покойнике. - Не видал ещё такого, и век бы┘ - и выпрямился. - А ты молодец┘ Зубами девку эту тащил, отдавать не хотел┘ Твоя, что ли?

- Да? - вздрогнул Слава и всё вспомнил. И передёрнулся всем телом. - Как она? Жива?

- Жива┘ Лежит, правда, а так жива, прочухается. Там она┘ - и Саня кивнул в сторону носа.

- А-а┘ - облегчённо выдохнул Слава и вдруг обмер.

- Колька┘ - сдавленно прошептал он. - Колька же там остался, внизу┘ - и его затрясло. - Что будет-то теперь┘ Что теперь будет? А, Саня?

- Да что┘ Жив - спасут. А нет┘ - и матрос повёл плечами. - Сам понимаешь, не сопляк, вроде┘

- Да жив он, жив! - жалкой скороговоркой забормотал Слава. - Он такой, он нигде не пропадёт┘ Жив, успел выскочить, да, Саня?

- Ну, раз шустрый - выскочил. Спасут┘ - ответил Саня и тяжко вздохнул.

- Господи, помилуй┘ - истово выговорил комсомолец и атеист Щедров и перекрестился. Он видел эту жуть. Эти распахнутые иллюминаторы нижних палуб. Мотающиеся, бьющиеся руки и головы в них. И душераздирающие, молящие призывы на помощь┘ Колька был там, внизу. Слава знал это точно. И эта мысль, способная вызвать у нормального человека крик, плач, истерику, отчаянье, - упала где-то внутри в глухую, замороженную пустоту. И затихла. И пропала. Будто камень┘ Нет, кусок тяжёлого льда висел вместо сердца в груди. И не хотелось думать, что будет, когда весь этот ужас начнёт оттаивать. Это тоже предстояло пережить. И неизвестно ещё, что тяжелее.

- Эй┘ Встать сможешь? Приехали┘ - потряс Славу за плечо матрос Саня.

Со второй попытки Слава поднялся и, заплетаясь, кашляя и отплёвываясь, пошёл вслед за другими к дощатым сходням, поданным с причала. Два матроса стояли тут же и помогали ослабевшим людям спускаться. Всего-то три-четыре шага┘ Но, сделав их, и почуяв под ногами твёрдую землю, Слава ожил и взбодрился. И не он один. Люди начали возбуждённо гомонить, нервно расхаживать туда-сюда, кто-то поддерживал совсем слабых и раненых. Среди беспорядочного скопища засновали санитары. Они выхватывали нуждающихся в срочной помощи и вели к машинам. Другие, с носилками, взбегали на катер и выносили лежачих. Причал был не главный, на отшибе. Но морвокзал был неподалёку и хорошо виден. Вся набережная была заставлена каретами "скорой помощи", служебными автобусами, милицейскими и военными машинами.

- Марков┘ Марков┘ Капитан┘ - услышал вокруг себя Слава.

- Вот уже и арестовали┘

- Засудят┘

Неподалёку, уже на набережной, стоял тёмно-зелёный "УАЗик". Один из молодых людей вскочил в машину и подал руку. Моряк сделал отстраняющий жест и остановился, упершись обеими руками в борт машины, словно переводя дух.

- Марков? - вздрогнув, громко просипел Слава. На него зашикали.

- Эх, вы! - что было сил выкрикнул он хрипло и страшно.

Капитан услышал его. Поднял голову, обернулся. По лицу пробежала болезненная гримаса. Он хотел, видимо, что-то ответить, уже дрогнул рот, сжались губы┘ Но махнул рукой и скрылся в машине. "УАЗик" развернулся и покатил по набережной, зловеще посверкивая красными огоньками.

- Зря вы так. Зря, молодой человек! - затараторила выскочившая откуда-то маленькая худощавая женщина с короткой стрижкой, босая, не то в просторном платье, не то в ночной рубашке. Нельзя было понять из-за густой мазутной пропитки. Она была болезненно возбуждена, беспорядочно жестикулировала и подскакивала. - Вадим Георгиевич до последнего держался! И потом всех спасал, на плоты заталкивал! Вадим Георгиевич мужественный человек! Честный человек! Если б не Вадим Георгиевич┘

- Вадим Ге-ор-ги-евич┘ - зло, дразнящее проговорил Слава, и губы его плачуще разъехались. - Добрый человек┘ Что ж, спасибо┘ Вадим Георгиевич, мать твою┘

- Честные люди┘ А нас, как щенков┘

- Тоже, пожалела┘

- Да он не виноват┘

- Им люди - мусор! Сволочи!

- Товарищи, товарищи┘ - чуть не плача, уговаривал их молодой белобрысый милиционер. - Ну проходите же┘ Проходите! Вам помогут┘ Не надо здесь┘

- Помогут? А Алёшке моему кто теперь поможет? - огрызнулся на него, зверски оскалясь, голый до пояса высокий сутулый мужик в изодранных трениках. - Ты, что ли? Или капиташа этот? Чтоб вы сдохли, изверги, гады, недоумки! И-и-иии┘ - надсадный, прыгающий голос сорвался в тонкое захлёбывающееся рыдание. И тут же с разных концов причала, заглушая недоброе ворчание моря и гулкий плеск волн, к нему присоединилось множество плачущих голосов. Кричали, стенали, проклинали. Звали потерянных родных. Милиционер не выдержал и отбежал в сторону. На смену ему подошёл другой, постарше. Не глядя в глаза, он коротко и деловито командовал:

- Поскорее, товарищи. Поскорее. Сейчас придут другие суда. Освобождаем причал. Не задерживаемся. Проходим. Проходим. Не митингуем. Без вас во всём разберутся! - и осторожно направлял, подталкивал людей к выходу на набережную. Люди ожили, задвигались, и, еле переставляя мокрые, хлюпающие ноги, зашаркали по причалу.

- Разберу-у-тся┘ - передразнила милиционера немолодая полная женщина, завёрнутая в кусок грубой мешковины. - Всегда вы без нас разбираетесь┘ А мы гибнем! Уж это вам не сойдёт! Не сойдёт! Попомните ещё! - и погрозила милиционеру маленьким грязным кулаком. Тот скривился, но промолчал.

И горестная процессия человек в сто недавних пассажиров "Нахимова", а ныне растерянных, плачущих, мокрых оборванцев, медленно и скорбно двинулась по набережной к морвокзалу. Без умолку тараторившей женщине вдруг поплохело, и её, бледно-серую, теперь вели под руки Слава и тот долговязый мужик. Он успокоился, но то и дело стонал и страшно скрипел зубами. Набережная была по-прежнему ярко освещена, но пустынна. Лишь машины стояли на ней в длинный ряд, мерцая синими мигалками. Проносились санитары с носилками, мелькали белые халаты врачей.

- А-а-а! А-а-а! - ритмично, баюкающе напевал сзади хриплый, срывающийся женский голос. Слава удивлённо оглянулся. Высокая длинноволосая женщина в брюках и разорванном бюстгальтере качала на руках грудного ребёнка. Прижимала к груди, целовала, шептала что-то. Он молчал. Не шевелился. Он был мёртв. И глаза матери сверкали холодом и безумием.

Слава отвернулся и проморгался, стараясь унять поплывшие и заплясавшие было в глазах окружающие предметы и очертания. Здесь, как и на воде, надо было продержаться. Что будет дальше, чем всё это кончится - не важно. Это потом. А сейчас у них на руках висела полуобморочная женщина, и её надо было довести до морвокзала. А там┘ Там можно и упасть. Уже не страшно. Не страшно┘ Автоматически, как игрушечный робот на полузаводе, Слава деревянно переставлял негнущиеся ноги. Он был в носках. Кроссовок не было. И он не помнил, куда они делись. Асфальт был шершавый и всё ещё тёплый. Не смотреть по сторонам. Не слушать. Не слышать. Отключить мозги┘ Но и в них, полуотключённых, словно щёлкал неведомый счётчик, подспудно фиксируя и накапливая впечатления. С которыми предстояло жить дальше. Неизвестно, как и долго ли. Но жить.

Здание морвокзала было по-прежнему ярко и приветливо освещено. Будто отголосок, будто неугасший остаток погибшего "Нахимовского" праздника. Часы показывали половину третьего ночи. У входа дежурили милиционеры и дружинники - невыспавшиеся, с блуждающими глазами мужчины и женщины. Не глядя в глаза прибывшим, они наскоро записывали их фамилии. Потрясённые и раздавленные бедой люди не понимали, чего от них хотят, долго мешкали, припоминали и переспрашивали, прежде чем ответить. В высоком и просторном зале ожидания было пока немноголюдно. Несколько десятков человек сидели и лежали в креслах и на скамьях, страшные, грязные, мокрые. И белые глаза тупо и безумно моргали на замазученных лицах. Тут и там носились врачи в белых халатах со стетоскопами, шприцами, грелками, одеялами и какими-то резиновыми трубками. Новоприбывшим давали тряпки, смоченные вонючим раствором, чтобы оттереть хотя бы лицо и руки. Щедрову всучили тонкое больничное одеяльце, и оно пришлось кстати: зуб на зуб не попадал, трясло. И полнился зал нетвёрдыми шагами, стонами, плачем и ознобной дрожью голосов. Пахло сыростью, мазутом и больницей. Слава обессилено сел на скамью, согнувшись и прикрыв уши от тяжёлого гула. "Колька┘Где Колька?.." - только и вертелось в голове. И без умолку болтал одно и то же, как заевшая пластинка, примостившийся рядом маленький длиннолицый мужичок. Захлёбывался, сбивался, начинал по новой.

- Мы-то с Ксюхой моей у шлюпки стояли, представляете? - непонятно к кому обращался он. - И тут ка-ак даст! - он подпрыгивал. - Аж искры, во как! И как подкрался-то┘ А мы с ней как за руки держались, так и ухнули┘ В море. Испугаться-то не успели, куда там┘ Ну, очухались, выплыли кое-как┘ И смотрим, "Нахимов"-то того┘ Тонет. Мать-перемать! А тут шторм ещё! И представляете, Ксюха моя пропала куда-то. Только что говорил с ней - и нету! Ну, тут свалка пошла┘ Меня погранцы вытащили, на катере. А ты Ксюху-то не видел? Видная девка-то┘ Не может быть. Не может, жива она┘ Я-то жив? Жив. Ну и она! А? - он дёргался и озирался.

- Доктор, да не надо! Ну чего меня колоть? Я жив! Жив! Здоров! - выкрикивал он в лицо подошедшему со шприцем врачу. - На фига мне ваша отрава? Я знать хочу┘

- Надо┘ Успокаивающее, - тихо и настойчиво ответил врач. - Не спорьте.

- Да хрен меня теперь успокоишь┘ Ксюха где? Мы же стояли у шлюпки, и тут┘ - начинал он заново, но уже, как под гипнозом, покорно закатывал рваный грязный рукав. - Может, и правда, надо┘ Надо, а? - обратился он к безмолвному Славе. Тот кивнул.

- Как вы? - потормошил Славу врач и испытующе уставился на него сквозь очки.

- Ничего┘ - ответил Щедров шёпотом. Голоса не было.

- Ты чего? - хриплым шёпотом спросил встрепенувшийся Слава. - Сидела бы, пол холодный┘ Мало тебе моря было?

- Мама┘ - одними иссиня-бледными губами прошептала девочка. - Мамы нигде нет┘ - карие глаза метнулись из стороны в сторону и замерли на Щедрове. - Вы не видели?..

- А где ж ты её потеряла-то? - спросил Слава сквозь подступающий к горлу ком.

- Мы┘ Мы огоньки смотрели┘ С парохода┘ И звёздочки. Моя мама все звёзды знает┘ И тут┘ - она крепко зажмурилась и на миг замолкла, опустив голову. - Все побежали┘ Толкались┘ Я упала┘ А потом┘ Я на каком-то пароходике, ма-аленьком таком, белом┘ А мамы нет┘ Где она, а? Где наш пароход? - и глаза снова просительно и жалобно остановились на нём. Ей бы заплакать┘ Но нет. Глаза сухие. И жутко, жутко от этого!

- Пароход-то? Там остался, - махнул рукой Слава. - Авария случилась┘

- А мама? Мама как же? Она же┘ А как же я? Зачем? За что же┘ Она┘ Она же хорошая!..

- Не бойся, не бойся. Спасут, - скороговоркой успокаивал её Слава, поглаживая по напряжённой, как струна, спине. - Спасут твою маму. Тебя же спасли? Спасли. И меня. И всех, вон сколько┘ И её спасут, ничего┘ Ничего┘

- Вы же сейчас заплачете┘ - с глубокой, недетской интонацией проговорила девочка. - Не надо. А я┘ Я не могу┘ - и, дёрнув плечиками, вырвалась от него и побежала вдоль скамеек, приостанавливаясь и вглядываясь в сидящих и лежащих людей.

- Катер! Катер идёт!

Мерный стонущий, зудящий гул перешёл вдруг в заполошный, вскрикивающий гвалт и топот. Люди вскакивали с мест, брели, бежали, сталкивались в проходах между скамьями. Оборванная, полуголая, мокрая, галдящая толпа обогнала Славу, замешала в себя и вынесла на набережную к причалу ╧ 34. Тому самому, от которого несколько часов назад отошёл в свой последний рейс сияющий "Адмирал Нахимов". Над бухтой и городом свистел, бесновался, гнал крупные пенные волны злой, плотный, пронизывающий ветер. Милиционеры и дружинники безуспешно попытались остановить напирающих людей, но отступили.

- Товарищи, осторожнее! - просили они. - Не толкайтесь, здесь опасно!

- Нам ничего уже не опасно┘ - раздавалось в ответ.

- Раньше-то где были? Опасно им┘

- Вон он, вон он, подходит┘

- Мотает-то как┘ Господи, только шторма там и не хватало!

- Чёрт, темно, как в ж┘! Где, где они?

Тяжело переваливаясь, подкидывая то носом, то кормой, к причалу подошёл пассажирский катер. Слава узнал "Радугу-2", на которой не раз пересекал бухту до Кабардинки и обратно. По сходням на причал потянулись спасённые. Засновали опять санитары с носилками, замелькали фары машин "скорой помощи". Люди всматривались в лица, бросались навстречу, обнимались, расспрашивали о чём-то прибывших, но те только мычали и обессилено мотали головами. Их состояние было гораздо тяжелее. Они еле шли, поддерживая друг друга за руки, под руки, за пояса. Многие падали, их подхватывали, вели, несли к морвокзалу. Носились, мелькали в этой мрачной суматохе женщины-переписчицы и, глотая слёзы, а то и в голос плача, умоляли новоспасённых назвать себя. Слава во все глаза глядел на выходящих с катера. Сердце каждый раз замирало. Но Кольки не было. Не было Кольки. И Наташи не было.

"Радуга" отвалила от причала и снова, мотаясь на волнах, устремилась к выходу из Цемесской бухты. Нет. Не кончено ещё. Держатся там ещё люди. Есть ещё надежда┘ Но как? В такой шторм┘

Слава зажмурился и помотал головой. Она раскалывалась. "С ума бы сойти - и то легче┘" - мелькнула диковатая мысль. Он криво усмехнулся. Причал опустел, и только несколько милиционеров и дружинников нервно курили у швартовочных тумб. Молчали. И тут мимо Славы лёгкой, пружинящей походкой прошла рослая женщина с длинными, слипшимися, обвисшими жгутом волосами. Налетевший ветер сорвал с неё и отбросил одеяло, но она не заметила этого. По пояс голая, с белыми, тяжело набухшими грудями, в одних брюках и босиком, она шла, красуясь, и будто даже пританцовывала┘ Слава ошалел. Дружинники разинули рты. А она, подойдя к краю причала, легко - прыжком - перенесла себя через перила и шагнула. И пропала. Дружинники очнулись и, матерясь, подбежали. Один скинул рубашку и брюки, прыгнул вслед. Другой схватил спасательный круг, бросил вниз и застыл, вглядываясь в волны. Прибежал милиционер с мотком толстой верёвки. За руки вытащили на причал женщину. Она безвольно повисла на перилах, и её тут же вырвало водой. Держась за верёвку и стуча зубами от холода, на причал вскарабкался и её спаситель. Зябко бубня, он схватил рубашку и принялся суетливо растираться. Милиционер о чём-то допытывался у очнувшейся женщины, но это было без толку. Она ожесточённо мотала головой, и её бешеные, вращающиеся глаза устрашающе полыхали в ярком свете фонарей. Слава узнал её. Недавно, ещё на пути к морвокзалу, она баюкала мёртвого ребёнка.

- Зачем? Зачем? - тупо твердила она на расспросы милиционера и дружинников. И вдруг страшно - до ушей - оскалилась и утробно расхохоталась. Те отпрянули.

- Зачем?! - оглушительно крикнула она. - Не хочу! Не могу больше! Больно! Больно! Грудь! Молоко! Молоко горит! Зачем? Зачем его унесли? Куда? А-а!!! - и гулкий, сотрясающий хохот опять огласил причал. Подкатила, взвизгнув тормозами, "скорая помощь", и двое мужчин в замызганных и измокших халатах подхватили её под руки.

- Зачем? Зачем┘ - уже плача, обернулась она из машины, и за ней захлопнулась дверца. "РАФик" покатился к набережной. Из него неслись приглушенные исступлённые крики и резко мелькали тени в матовых непроницаемых окошках.

- А ты┘ Ты чего здесь? - тяжко дыша, тронул Славу за плечо подошедший милиционер. - Давай-ка, парень, туда, в вокзал, нечего тут┘ Вон что творится. Сам-то гляди не свихнись. Давай, давай┘

- Да нет, я┘ Мне друга встретить, - выдавил Щедров. - Я ничего┘

- Пошли, пошли┘ - подталкивая его, пошёл сзади милиционер. - Трясёшься весь, - судя по голосу, он тоже трясся. - То ничего, а то взял и сиганул┘ Долго ли! Ох-х, твою мать-то, чего наделали┘ - плачуще вздохнул он. Слава обернулся. Милиционер, приотстав, безуспешно пытался зажечь сигарету, но спички одна за другой ломались в крупно дрожащих руках.

- А ну его! - он выплюнул сигарету и отшвырнул коробок. Помолчал.

- Вот так-то┘ - вздохнул он, поуспокоившись. - То ли ещё будет┘ Отходняк у людей начинается, вот чего. Самое страшное дело┘ Пошли уж, провожу.

В зале ожидания стоял всё тот же тяжёлый гомон и гвалт. Бетонный пол был сплошь покрыт мокрыми следами. Валялась обувь, одежда, одеяла. На скамьях и на полу сидели, лежали, корчились спасённые люди. Стало тесно. Самые беспокойные, ожесточённо сверкая шальными глазами, бегали по проходам, бессвязно бормотали и матерились. Врачи, милиционеры, дружинники, какие-то военные успокаивали их, одёргивали, рассаживали, тщетно пытаясь навести хоть какой-то порядок. Но неразбериха ширилась и росла. У выходящей на бухту стены застыли, прильнув к огромным стёклам, несколько десятков человек и с напряжённой зовущей мольбой вглядывались в серую ветреную тьму. И с каждым подходящим кораблём по залу прокатывалась волна повального сумасшествия. Люди вскакивали, срывались с мест и толпой, давясь в дверях и проходах, неслись к причалу. Выбегал в общей толпе и Слава. Но без толку. Кольки не было. "Погиб? Погиб?" - упрямо и зло проносилось в голове. Но нельзя было осознать этого и соотнести с Колькой, ещё несколько часов назад живым и целым. Всё происходящее казалось абсурдной, изматывающей игрой, в которой погибшие были лишь условностью. И только плач. Густой, час от часу крепнущий плач качался под сводами морвокзала. Сочился сквозь стеклянные стены, поднимался к тёмному небу в мигающих звёздах. Добродушному - и безучастному┘

По залу нельзя уже было пройти, не перешагивая через лежащих и сидящих. И у выхода столпилось множество неприкаянных, томящихся людей. Они выходили, бродили поблизости, мёрзли, возвращались, сползали по стене на корточки прикорнуть┘ Но резкий мерцающий свет ярких ламп и горестный плачущий гомон сотен глухих и сиплых голосов не позволяли забыться. После такой безуспешной попытки Слава сжал ладонями гудящие виски и медленно - по стене же - поднялся. И вздрогнул. На скамье, прямо напротив него, сидела, сжавшись в комок, бледная остроносая девушка с красно воспалёнными, глядящими насквозь и в пустоту глазами. Стёртые серые мазутные пятна на белом лице создавали иллюзию призрачных теней. "Господи, живая покойница┘" - передёрнулся Слава. И узнал её. Это была Ленка. Та самая. Спасая которую, он спасся сам. Да, это была она.

- Вы┘ Вы что? Кто вы┘ - прошептала она.

- Слава я, Щедров. За волосы тащил тебя┘ Зубами┘ Там, - через силу выговорил он. - Оклемалась?

- Спасибо┘ - монотонно, без чувств, ответила она.

- Тебе спасибо, Ленка┘ Если бы не ты┘ - он махнул рукой, понимая, что некстати обратился к ней.

- Да? Только я Оксана┘

- Надо же┘ - качнул головой Слава. - А я почему-то подумал, Ленка┘ Ты ж стонала только, и всё┘ Ничего, Оксанка┘ Поживём ещё. Держись, ничего┘ - и тихонько сжал её тонкую безжизненную ладошку.

- Зачем? - услышал он в ответ уже знакомое страшное слово. И онемел. Зачем жить? Он и сам не знал точно. Слишком демонстративным, чудовищным и бесцеремонным было только что пережитое торжество смерти. И чего после этого стоила жизнь, нельзя было сказать вслух. Язык не поворачивался.

- Значит, так надо┘ - неуверенно пробормотал он. - Там увидим┘ Продержаться надо. Продержаться┘

- Продержаться┘ - деревянным эхом повторила девушка и вдруг зашептала исступлённо. - Аньку, Анечку, сестрёнку мою балкой убило, рядом стояла┘ Крикнуть не успела, от головы ошмётки одни, аж брызнуло┘ А я┘ А мне? Мне? После этого┘

Она задохнулась, прерывисто завсхлипывала, ловя губами воздух и мучительно, лающе закашлялась. В груди её булькало, переливалось. Красные глаза ошалело вытаращились, она рванула на груди тряпьё, бывшее когда-то модной, с блёстками, блузкой и, хрипя, завалилась набок. Тут же прибежал врач с кислородной подушкой и маской. Началась суетливая, напряжённая возня, шипел кислород, хрустели ампулы. Через несколько минут Оксану, чуть порозовевшую и дышащую, несли на носилках к машине "скорой помощи".

Здоровенный пузатый мужик в рваных, располосованных, разлезшихся остатках костюма вдруг, сходу, остановился, как вкопанный, взревел, схватился за грудь, захрипел и тяжело рухнул на асфальт. Оказавшийся рядом милиционер завозился над ним, делая искусственное дыхание. Его оттеснил врач. Подкатила и сдала задом "скорая помощь", из неё потянули провода и шланги. Вдували воздух, сильными толчками массировали грудь, прикладывали толстые пластины - и массивное тело резко вздрагивало и подпрыгивало от мощного разряда. Но стихли вдруг суета и пыхтение. Врачи выпрямились и длинно, тягостно переглянулись. Сбившиеся в круг люди отпрянули. Донеслись сдавленные рыдания. Безжизненное тело затолкнули на носилках в машину и увезли. Остался ссутуленный врач с крупными каплями пота на молодом измученном лице и милиционер с фуражкой в трясущихся руках. И все отвернулись от их муки и смятения.

Еле переставляя ноги, лишь бы идти, не стоять, Слава брёл вдоль набережной. Он был окончательно раздавлен. Колол глаза серый, безжизненно подсвеченный фонарями полумрак. Бил по ушам неумолчный ворчливый гул моря. Хлестал по спине и щекам упругий надоедливый ветер. Подсохшая одежда слиплась от мазута, как панцирь. Холодил сквозь тонкие носки остывший асфальт. И казалось, что ничего больше в жизни не будет кроме этой страшной ночи, этого ужаса, этого плача. А раз так┘ То зачем?

- Ма-а-ма! - донеслось еле слышно. - Ма-а-ма!

- Как ты здесь? Зачем ты? Дурёха, простынешь же┘ - бормотал он, опускаясь на колени и закутывая её в одеяло.

- Мне┘ Мне теперь┘всё равно┘ - кривя и выворачивая губы простонала девочка. - Мама┘ Может, она услышит┘ Может, придёт┘ Мне┘ Мне так холодно┘

- Ничего, ничего┘ Вместе пойдём, поищем┘ - лепетал Слава, прижимая её к себе.

- Как же я без неё┘ Куда мне┘ Нам же┘ Нам так хорошо было! Она мне┘ Она мне сказки рассказывала┘ Что ж она меня бросила┘ Я же┘ - и девчонка тонко и жалобно расплакалась, утыкаясь лицом в Славину промазученную футболку.

- Эх ты, горюха┘ Ну, пойдём. Пойдём┘ Ну-ка┘ - и, опершись о перила, Слава взял девочку на руки. Получилось. Лёгкая она, маленькая.

- Ну вот┘ Понесу тебя. Как звать-то?

- Галя, - всхлипнула она ему в ухо и крепко обвила его шею руками.

- Галка, значит┘ Эх, Галка ты, Галка┘ Досталось нам с тобой┘ А я Слава. Вот и познакомились, ёлки-палки┘ - бормотал он, и ему почему-то становилось легче. Он говорил ей что-то о морвокзале, о больницах, о Геленджике, куда, как он слышал по обрывкам разговоров, тоже увозили спасённых.

- Спасут, Галка, что ты! Всех спасут, а как же! Не дрейфь! Найдётся мама твоя┘ Найдётся┘

Говорил - и холодел. А ну, как не найдётся? А так оно и будет┘ И что? И куда её? И как с ней? Но понимал, что не бросит её. В ней теперь его спасение. Только в ней.

- Чего? - оглядел его он. - Опять ты? Всё в порядке? Жива? - кивнул он на притихшую, лишь тихонько всхлипывающую Галку.

- Угу┘ - промычал в ответ Слава, переводя дух. - Слушай, помоги, а? Девчонка вот┘ Галей зовут, мать потеряла, ищет┘

- А где потеряла-то? - заоглядывался милиционер. - Здесь уже?

- Нет. Там ещё, - кивнул на море Слава.

- Э-э┘ - безнадёжно протянул было милиционер, но, глянув на девочку, тут же осёкся. - Ну и чего?

- Пойдём в зал┘ Ты крикнешь погромче. У меня голоса нет. Да и ты в форме, тебя услышат┘ Скажешь, что┘

- Да разберусь, что сказать, - махнул рукой милиционер. - Давай девку-то, упадёшь же сейчас┘ Солдат-освободитель!

- Повыше её подними, - сквозь зубы проговорил милиционер. - И одеяло с головы┘ Чтоб видели┘

- Товарищи! Внимание! Потерялась девочка. Галя. На вид┘ девять лет. Родных или знакомых прошу откликнуться!

- Товарищи┘ - начал было по новой милиционер, но его прервал истошный женский крик.

- Галя!!! Господи, дочка! Это же Галя! Галя! - и звучали в этом крике, непостижимо сливаясь, и истерика, и ужас, и радость, и облегчение. Галка на руках у Славы обернулась и вздрогнула всем телом.

- Мама┘ Мама? Мама!!! - пронзительно взвизгнула она.

- Дочка, доченька, Галька моя┘ - плачуще бормотала она сквозь поцелуи. - Я все глаза проглядела┘ Наказание ты моё┘

- Мама┘ Мама┘ Не плачь, мама, всё же хорошо┘ - давясь счастливыми слезами лепетала девочка, изо всех сил прижимаясь к матери.

- Спасибо┘ Спасибо┘ Добрый вы человек, я никогда вас не забуду! - сквозь звучные поцелуи всхлипывала она. - Я за вас молиться буду┘

- Ну что вы┘ Что вы┘ Гражданочка, ну не надо же┘ Я - что┘ Служба. Вы вон за кого молитесь, это он её нашёл! - в полном замешательстве говорил он. И Слава зашатался от крепких объятий и жарких поцелуев.

- Спасибо┘ Милый, добрый, хороший┘ Ой, не могу┘ - сотрясаясь не то смехом, не то рыданьями, стонала женщина. - Ты спас нас. Спас! Как бы я┘ А она? Милые вы мои, молиться мне за вас всю жизнь┘

- Не стоит┘ - еле слышно ответил Слава, пошатнулся и сел на пол у Галкиной скамьи. - За моряков помолитесь. И за тех, кто┘ - и запнулся, не в силах произнести страшное слово. Но и странного слова "молиться" в его лексиконе ещё не было. Подкатил к горлу невыносимый, давящий, царапающий ком, и он, уткнув лицо в ладони, затрясся от рвущегося наружу плача. И слёзы, слёзы потоком┘ Будто выплёскивали, вымывали они из него весь ужас, все кошмары этой страшной ночи. Галка тихонько гладила его по голове.

- Дядя Слава┘ Ну чего ж вы все плачете? Ведь всё хорошо! Мама нашлась┘ - пыталась она сквозь собственные слёзы успокоить его.

- Сама ты┘ ревёшь, - отмахивался Щедров, вытирая лицо. И невероятное, нежданное, немыслимое и чудесное облегчение вдруг нахлынуло на него. Свершилось-таки. Случилось чудо. А значит┘ Значит, всё не зря. Всё ещё вернётся. Может быть, и Колька с Наташей живы. Так же мучаются где-то, осознают беду и приходят в себя. Ох, если бы┘ Если.

В длинном, пятиэтажном, общежитского вида здании гостиницы ярко горели все окна. Их, человек тридцать, привезли сюда с морвокзала на автобусе. Повели в душевую, выдали по куску пахучего хозяйственного мыла, и в кромешном пару и мелькании голых тел Слава старательно тёр себя мыльным лоскутом грубой рогожи вместо мочалки. А в предбаннике уже лежали тюки с чистой и сухой одеждой и обувью. Славе достались хлопчатобумажные солдатские штаны и форменная же зелёная рубашка. Всё источало тяжёлый медицинский запах. Пуговицы были бесформенно оплавлены и еле влезали в петли. Два разных носка. Кирзовые сапоги с обрезанными наполовину голенищами. Одевшись, Слава протолкался к косому треснутому зеркалу и тяжко вздохнул. На него глядел доходяга в обвисшей казённой одежде, с осунувшимся, заострённым лицом, с тёмными тенями смытого мазута на лбу, под глазами, на щеках и шее, с остро торчащими волосами на голове и красными, как у кролика, затравленными глазами. Впрочем, сравнивать себя было не с кем. Лучше не выглядел никто.

Всё происходящее было мерцающим, полуреальным, на стыке бреда и яви. Запомнилась женщина с короткой стрижкой, в строгом костюме. Она зашла в номер, представилась сотрудницей пароходства, положила на тумбочку листы чистой бумаги и ручку. Сказала, что, если у кого-то имеются претензии - по поводу денег и ценных вещей - надо изложить их письменно. Пароходство будет возмещать.

- Да? - опомнился вдруг мужчина, который до этого сидел, раскачивался и стонал. В его взоре засветились две ненавистные искорки. - Так просто? А людей тоже возместите, да? Подсчитаете - и возместите? Ценные вещи┘ Т-твою мать!

Женщина крупно вздрогнула, с неё слетели остатки официальности и из глаз хлынули на лицо обильные слёзы. Она издала горлом плачущий стон, схватилась за щёки и, беспомощно присев, выбежала из номера. Ближайший Славин сосед поднял голову от колен, неодобрительно посмотрел, вздохнул и опять согнулся. А тот беспокойный мужик вскочил и нервно заходил по номеру. Бочком и на носках. Было тесно. Невысокий и щуплый, он мотал непропорционально крупной лысой головой и воздевал руки.

- А что┘ А что? А мне каково, а? Жену и сына потерял┘ Где они? Что они? А эта┘ Деньги! Ценные вещи┘ - он содрогнулся, скрипнул зубами и едко выругался. - Слушайте, ну почему? Почему я такой спокойный, а? Почему?! - и обоими кулаками ударил себя по лысине. На него не обратили никакого внимания. Он затих, сел и снова нудно, на одной ноте, застонал.

Внизу, в холле, было многолюдно и оживлённо. В углу на стенде висели какие-то листки, и люди - человек двадцать в казённом отрепье, мужчины и женщины - беспорядочно толклись вокруг. "Списки┘ списки┘" - неслось отовсюду. От стенда слышались редкие радостные возгласы, вздохи облегчения, но преобладал плач. Плач, ставший уже привычным и обыденным.

Протолкавшись, Слава вплотную приник к висящим на кнопках листам и принялся жадно вчитываться в отпечатанные столбиком на машинке имена, отчества и фамилии. Без всякой нумерации. Без алфавитного порядка. Одними заглавными буквами. Имён было около сотни. Кольки среди них не было. И, не понимая, что это за списки, Слава не знал, хорошо это или плохо. Но это были всё-таки списки живых, спасённых.

- Товарищи, товарищи, не волнуйтесь! - успокаивал всех круглый мужичок в потёртом костюмчике и с портфелем. - Если не нашли своих - это ничего ещё не значит! Это не все! Не все! Списки уточняются и печатаются! Спасено более восьмисот человек! Не волнуйтесь, прошу вас! Всех напишем и вывесим до обеда!

- Товарищи! Послушайте меня, - провозгласил он на тяжком выдохе. Это прозвучало необычно. Все затихли. Только неудержимые всхлипы колыхались вокруг.

- Товарищи! Пароходство и мы, Новороссийский райисполком, очень просим вас┘ Очень просим┘ - он перевёл дух, и видно было, как трудно ему говорить, - поучаствовать┘ В опознании погибших, - он прикрыл глаза и снова вздохнул. - На причале номер пятнадцать в грузовом порту. Понимаю, тяжело┘ Но это нужно. Это наш долг┘ И без вас мы не справимся. Тех, кто в силах┘ Через полчаса здесь будет ждать автобус. Мы надеемся на вас, товарищи┘ - и осёкся. И запыхтел одышливо, вытирая платком обильный пот.

- А вы, небось, партийный, да? - донёсся из толпы желчный голос. Говорящий протиснулся к распорядителю, и Слава узнал в нём своего нервного соседа по номеру.

- Ну. А что? - твёрдо поглядел ему в глаза распорядитель.

- Да то, что любите вы, партийные, как вас прижмёт, о долге вспоминать! О людях бы почаще думали!

- Точно! - поддержали его. - Когда нужно, вас нет┘ А тут - долг! Ловкие┘

- Как вам не стыдно! Довели страну, одни катастрофы! Молчали бы про долг-то!

- Это ж родные наши! Неужели мы┘ Привыкли нас за дураков держать! Эх вы, коммунисты! Горе одно!

- Товарищи! Дорогие мои! Не горячитесь. Да, я партийный. И вины с себя не снимаю. Да, не уберегли. Простите нас, если сможете! И поверьте, мне сейчас очень больно и стыдно. Да и партийность моя не сегодня-завтра кончится. Как и должность, наверное. И поделом. Так что ничем я от вас не отличаюсь. А насчёт долга┘ Вы правы. Дрянная привычка, - и он, сжав прыгающие губы, снова твёрдо взглянул на стоящего напротив мужчину. Тот смутился и отступил. - И ещё, - чуть успокоившись, продолжил он. - Мы всё понимаем. Такой беды Новороссийск не знал с самой войны. И мы┘ - лицо его дёрнулось, - простите, мы ничего уже не поправим┘ Но мы всё для вас сделаем. Поверьте┘ Не слову коммуниста, так хоть слезам моим поверьте┘ - резко вздохнув на всхлипе, он прикрыл ладонью глаза и, неуклюже взмахнув портфелем, выбежал на улицу.

- А молодец. От души сказал. И то спасибо┘

- И слёзы-то настоящие┘ Проняло, видать!

- Слёзы┘ Наши бы слёзы кто подсчитал┘ Обязательно надо беде случиться, чтоб у них в головах хоть что-то прояснело!

- Прояснеет у них, как же! Вон, Чернобыль-то грохнул┘ И что? Трёп один! Так и с нами┘ Поболтают - и забудут, увидите!

- Не дадим! Сами не забудем, и им не дадим!

- Хоть один-то понял нас! Да разве от него что зависит?

- Товарищи! - раздалось от дверей. - Автобус пришёл┘ Кто может, кто в силах┘ Пожалуйста! - голос распорядителя чуть подрагивал, глаза были предательски красны. И растерянное, убитое выражение этих глаз роднило его с измученными, придавленными страшной, не осознанной ещё бедой, "нахимовцами".

- А вы зачем поехали? - хриплым шёпотом заговорил с ней Слава. - Это ж совсем не для вас┘

- А как же┘ Там┘ девчонки наши остались. Людей вытаскивать бросились┘ А он взял и утонул. Тут же┘ Я опомниться не успела - и уже в море┘ Мы концерт давали. Для шахтёров. На палубе, на корме┘ Русалок изображали. Вот тебе и русалки┘ - она вздохнула и покачала низко опущенной головой.

- Вы┘ Артисты, что ли?

- Нет, бортпроводницы. Смена не наша была┘ Вот и развлекали людей. Это и спасло┘ Как были в одних купальниках, так и ухнули в море. Купальники-то мазутом разъело, нас вытащили┘ в чём мать родила, так ещё же потом мурыжили! Узнали, что мы из экипажа, заперли в каком-то кабинете┘ И всю ночь долбили - расспросы, допросы┘ То милиция, то флотские, то ещё какие-то┘ А всё молодые мужики, знай пялятся! А нам уж ни до чего, со стульев валимся┘ Ну, насмотрелись, сжалились, выдали эти вот распашонки┘ И в гостиницу. Там вот телогрейкой обзавелась, - губы девушки растянулись в улыбке, но глаза остались жёсткими и настороженными.

- Да┘ - вздохнул Слава. - Простите, как вас┘

- Катя.

- А я Слава. А что с руками-то, Катюша? - и осторожно, ласково коснулся её руки. Наружная сторона ладони и половина предплечья была синяя, опухшая, в ссадинах и царапинах. То же самое было и с другой её рукой. Катя вздрогнула и зябко спрятала руки под телогрейкой. И сжалась вся, и отодвинулась к самому окну. Голову опустила, за волосами длинными спряталась. Помолчала.

- Слава, а вы? Как спаслись? - вдруг глухо и монотонно спросила она.

- Я? Да чёрт его знает┘ - дрожаще выдохнул Слава и коротко, стараясь не волноваться, рассказал, как всё было. Шёпот его обрывался, к глазам то и дело подступали слёзы, но он, скрепя сердце, завершил свой тягостный рассказ.

- А меня били, Слава┘ - сжимая дрожащие губы отстранённо проговорила девушка. - Отталкивали - и били. По рукам. Я за плот хваталась┘ А они┘ Пошла, орут, отсюда, сука┘ И бьют. Особенно женщины┘ Да и мужики хороши, чего там┘ По плечам моим, по голове лезли. Я кричу, плачу, умоляю, а они толкают, лягаются┘ За что они? Что я им сделала? - и слёзы едкой обиды выбрызнулись на её измученное лицо. - Смотреть теперь не могу ни на кого. Не могу! Сволочи!

- Да, скверно, Катька┘ Но что ж поделаешь, за жизнь хватались люди. Тут не до рыцарства┘

- А зачем она? Такая жизнь? Если потом┘ только и вспоминать, что вёл себя, как свинья? Что других топил, хотя мог помочь? Всё забудешь, а это - никогда! И как жить?

- Да не думали они об этом, Катя┘ - он махнул рукой и поморщился. - Не могли. Спасались они┘ И боялись. Кто смерти-то не боится┘ Забыть это надо, Катюша. Ты жива. А остальное - потом.

- Не забуду! - сжав изодранные кулачки, выкрикнула девушка. - Не забуду и не прощу! Я-то дура, думала┘ Верила┘ Это ж люди, в конце концов! Как же так? Вот ты. Ты же не стал никого топить? Бить? Сталкивать? Не стал. И жив. А они? - и, притянув к себе его руку, уткнулась в рукав просторной солдатской рубашки и тихо, жалобно расплакалась. Он осторожно провёл рукой по её густым, спутанным, пахнущим хозяйственным мылом волосам.

- Не стал┘ Но и спасать никого не бросился, как девчонки ваши┘ Потому и жив. Так что┘ Чего уж осуждать теперь? Не ведали, что творили. Природа это┘

- Нет┘ - всхлипнула Катя. - По мне уж лучше умереть, но человеком. А жить скотиной┘ Нет.

- Хорошая ты, Катька. Слишком хорошая, вот беда-то┘ А думаешь, окажись я на том плоту, я вёл бы себя не так?

- Нет┘ Хотя┘ Не знаю. Ничего я теперь не знаю, - еле выговорила она и отвернулась к окну.

- Вот и я. Не знаю┘ - тихо вздохнул Слава.

Автобус уже подъезжал к порту, когда Слава решился задать вопрос. Вопрос, за которым - он понимал - стояла чёрная водяная бездна.

- Катюша┘ А ты знала такую - Наташу Бойко? Она медсестрой у вас была. Из Одессы, ладненькая такая, невысокая┘ - и сделал руками неопределённый жест. Описывать подробно не хватало ни слов, ни сил, да и видел он её только раз.

- Наташа┘ Наташа Бойко┘ Медсестра┘ - с усилием стала вспоминать Катя. - Да, помню её. Смутно очень, я ж её толком не знала┘ А что?

- Сам знать хочу┘ Друг у меня, Колька┘ Познакомился с ней в круизе этом. Вместе они были┘ До отхода. Здесь ещё, в Новороссийске. И вот┘ Он сказал мне, что они внизу будут, в служебных каютах┘ Ну, понимаешь┘ - он опять попытался изобразить что-то в воздухе, но чертыхнулся и замолк. Катя тяжело вздохнула.

- Нет┘ Не видела. Мы же наверху были. Потому и живы. А они┘ Если внизу┘ То плохо, Слава. Очень плохо. Ты хоть представляешь, что там было? - жалостливо взглянула на него она.

- Нет┘ - мотнул головой Слава и передёрнул плечами.

- Господи, что же с нами будет┘ Бедные, бедные мы┘ - пробормотала девушка и осторожно прижалась к нему. Эти слова были уже не раз слышаны им. Но только в них, пожалуй, и заключалась самая несомненная правда.

- Дорогие мои┘ - бормотал он. - Родные┘ Надо пережить. Надо┘ Сам не знаю, как. Но надо. Скоро приедут специалисты┘ С техникой. Будем фотографировать┘ Не надо будет сюда ходить. Привозить будем, будет легче┘

Гнетущую обстановку ещё более сгустил обогнавший процессию грузовик. Плохо закреплённый тент полоскался на ветру, обнажая груз. Это были гробы. Пустые. Штабелем. Пахнуло свежим смолистым деревом. Люди оцепенело переглянулись, полетел скорбный перегуд глухих голосов, две-три женщины дали волю слезам, и тихий, безнадёжный плач слился с гортанными истерическими криками множества чаек, вьющихся над стрелами кранов┘

- Где? - коротко спросил распорядитель у подоспевшего дружинника, и уже направился было к рефрижераторам, но его остановили за руку.

- Нет. Сначала туда, - показал ему дружинник в сторону конца причала. - Там┘ Только что привезли.

На огромном куске брезента в четыре ряда лежало человек пятьдесят. Вернее, трупов. Но никак не мог рассудок приспособиться и осознать это. Между рядами были оставлены проходы. Мокрые обрывки одежды. Жирные мазутные пятна, сквозь которые проступала бледная, водянистая синева лиц. Лиц спокойных, без мучительных предсмертных гримас. Это было особенно странно, если вспомнить ту остервенелую суету, которая творилась у тонущего "Нахимова". Сцепив стучащие зубы и смиряя дробный стук сердца, держа за руку всхлипывающую Катю, Слава шёл деревянными шагами по узкому проходу и искоса коротко взглядывал на лежащих. Нет, Кольки не было. Но было много детей. Маленьких, лет пяти-семи. В пижамках, платьицах, ночных рубашках лежали они мирно и расслабленно, будто набегались и прилегли отдохнуть┘ Сдавливало грудь, к горлу подкатывал шершавый ком непреодолимого спазма, в глазах рябило и плыло. Катя вдруг вскрикнула, остановилась, прикрыла рот ладошкой, впилась в неё зубами и, выкатив остекляневшие от ужаса глаза, уставилась на лежащую перед ней девушку в остатках зелёного передника, с большой размытой раной на голове.

- Света┘ Света, буфетчица┘ Бедная, как её! - и снова вскрикнула.

- А это Таня┘ Танечка Лысенко. Наша, бортпроводница┘ - и Катя закрыла лицо руками. И тут же её оттеснили от Славы два решительных парня в белых халатах с какими-то бирками в руках. Слава подался было к ней, но его удержали.

- Погоди, погоди┘ Видишь, узнала, - сказал ему, обернувшись, один из них. - Надо же пометить. И оформить потом┘ Ты походи ещё, может, узнаешь кого. А о ней позаботятся, ничего, там врачи┘

Еле идущую, захлёбывающуюся плачем девушку повели под руки к столикам. Без неё Слава растерялся. Он оглушено бродил меж рядами лежащих тел, и не мог выбраться. Ему казалось, что это какой-то бесконечный лабиринт, и, чтобы выйти из него, надо умереть и лечь вместе с ними. Со страшным, утробным - сквозь зубы - воем опустился на колени возле трупа женщины Славин сосед по номеру. Тормошил её. Тряс. Звал┘ Кричал что-то ей в лицо и в кишащее орущими чайками серое небо. С тонким, режущим криком бросилась на корточки женщина в тесной, не по размеру, цветастой пижаме. И Слава впервые в жизни увидел, как рвут на себе волосы┘ Он стоял, качался, и сердце беспорядочно выстукивало в висках: "А что же я┘ А почему я┘" На лицо выползла бессмысленная, судорожная улыбка, во рту стало горько┘ Он почувствовал, как его берут под руку и ведут. К столикам.

- Ну, как вы? Можете продолжать? - со вздохом спросила его женщина-врач, дав ему понюхать нашатыря. - Вы, пожалуйста, держитесь┘ Простите, но если вы не поможете┘

- А? М-мм┘ Да┘ Сейчас, - слабо промычал он, пытаясь остановить плывущее вращение её лица. - Да-да, понимаю┘ Где ещё?

- Там, в вагонах┘ Вас проводят.

Вдохнув ещё из едкой склянки и скривясь, Слава медленно поднялся. Удобнее, наверно, было бы встать на четвереньки и ползти, - это уже не казалось ни странным, ни зазорным, - но дружинник предупредительно вёл его под руку и придерживал у пояса. Вот и ступеньки приставной железной лестнички. Дружинник поднялся по ним, повернул рукоятки, тяжеленная дверь рефрижератора подалась и с грузной солидностью отъехала в сторону. Из тёмного, чуть подсвеченного тусклыми лампами проёма пахнуло ледяным холодом. И ещё чем-то. Неуловимым. Необъяснимым. Лёгким - и страшным. Разглядев там, в глубине, стеллажи и лежащие на них бесформенные предметы - именно предметы, тела в них не угадывались - Щедров понял, что просто не сможет туда войти. Не сможет даже подняться по этим проклятым рифлёным ступеням. Наступил предел. Тот самый, за которым смерть или безумие. Он подал дружиннику неопределённый жест и медленно опустился на узкую холодную ступеньку, обхватив голову, которая - он чувствовал - прямо под руками распадалась на куски.

- Слава!!! Славка! Живой┘ Живой!

- Сергей Сергеич┘ - слабо и жалобно протянул Слава. - Сергей Сергеич, дорогой┘ Видишь┘ Видишь, что делается-то┘

- Славка, Славка, жив┘ А мы-то┘ Мы с ног сбились┘ Жив! Жив┘ - и Марина, бледная, перепуганная, зарёванная, бросилась перед ним на колени, обнимая и целуя.

- Марина┘ Маринка┘ Сергей Сергеич┘ - бормотал сквозь сплошную слёзную пелену Слава. - Я же забыл про вас┘ Ни разу не вспомнил┘ А вы┘ - но договорить он не смог. Всё поплыло, потемнело и рухнуло.

Тянулась - и не думала кончаться душная, бредовая, тягучая ночь. Впрочем, ночь была или день - Слава не знал. То темнело, то светлело перед его безумными, бешеными глазами, метались какие-то силуэты, метался и извивался всем телом он сам, не то вырываясь из неведомых пут, не то безнадёжно сражаясь со смертоносными морскими волнами. Выплывали из удушливой мути знакомые и незнакомые лица, слышались успокаивающие голоса - и всё перемешивалось, путалось, обрывалось. И опускалась снова над ним та - вполне реальная - новороссийская ночь с крупными звёздами, повисал леденящий крик и гвалт, уходил на дно, валясь набок, "Нахимов", а Слава, избиваемый нещадными волнами, плыл из последних сил, бешено кричал, плакал, выхаркивал вместе с мазутной водой рыдающие проклятья. Эти видения то и дело повторялись, выпячивая то одни, то другие тягостные подробности. И в одно из таких отчаянных мгновений он вдруг проснулся от собственного крика.

- Маришка┘ Вот и ты┘ - обрадованно протянул Слава. Но голос был хриплый, рваный, прыгающий. Не было его, голоса.

- Слава Богу! - вздохнула Марина и обессиленно присела на кровать рядом с ним. - А мы уж не знали, что думать┘

- Да? А что было-то? Только причал этот помню┘ Во, где жуть! Я чуть не рехнулся┘ А тут - вы. И всё. Провал. Вы меня тащили, что ли?

- Нет. Поддерживали только┘ Ты сам шёл. Но как ты нас перепугал! Ты был совсем сумасшедший. Такое турусил - страшно вспомнить┘ И матюгался. Господи, я отродясь такого не слыхала! - и Марина сокрушённо покачала головой.

- Угу┘ - мрачно отозвался Слава. - Прости. Не подумал. Веришь ли, я тоже отродясь не тонул на пароходе. И смерти столько отродясь не видел┘ И, Мариша, никогда не думал, что погибнуть или сойти с ума - это иногда легче, чем выжить┘

- Славка┘ Да ты┘ Ты хоть представляешь, что было бы со мной┘ С нами┘ Если бы ты и вправду погиб? Или сошёл с ума? Нет? Вот и не говори такого. Никогда. Хорошо? Мы всё это время были с тобой, пока ты┘лежал. Поили, компрессы ставили┘Я три постели тебе сменила, не то жар у тебя был, не то ещё что┘ Во двор выбегала. Реветь. А ты говоришь┘ Не надо, Слава. Больно это┘

- Марина┘ Мариночка┘ - прошептал он, давясь слезами. - Милая ты┘ Я же┘ Я ещё на "Нахимове", до всего┘ Слово себе дал вернуться сюда. К тебе. И вот видишь, вернулся. Слушай, сколько ж я провалялся-то здесь у вас?

- Почти сутки, - чуть дрогнула губами девушка. - Второе сентября уже. Девять утра, - и осторожно улыбнулась.

- Мать честная┘ Натерпелись вы┘ Простите┘ - он вздохнул и зажмурился. - Слушай, Маринка, мне бы ополоснуться┘ Как бы это, а?

- Легко, Слава. Готово всё. Я колонку натопила, будет тебе душ. Только ты ж не дойдёшь. Я доведу, не беспокойся┘

- Ну вот ещё! Я сам. Ох, Мариша, подай-ка мне штаны, а то я┘

- На. Я отвернусь, ничего┘

Дойдя до душа, Слава совсем обессилел, и мылся, сидя на заботливо оставленной Мариной табуретке. После, уже выходя, он машинально глянул в зеркало. И отшатнулся. Он был пуще прежнего бледен, измождён и затравлен. Живот, ранее вполне упитанный, сдулся и ушёл куда-то внутрь, к позвоночнику. Следы мазутных пятен так и не смылись, и теперь ещё ярче подчёркивали немощь и изнурённость. Штаны висели мешком. Вот так-то┘ Всего за сутки. Он опять наживо вспомнил всю пережитую жуть, и его мелко перетрясло. И вдруг пронзило: "Колька! С Колькой-то что?!" Он забыл о нём, совсем забыл! Господи, а вдруг┘ И снова всё поплыло в голове. Еле добрёл он до комнаты.

- Маринка┘ - с трудом выговорил он. - А Колька чего? Что с ним? Знаешь что-нибудь? Жив? Или┘ - он изо всей силы заставил себя посмотреть ей в глаза. Нет. Чистые. Не испуганные даже. А заплаканные - так что ж┘

- Сегодня всё узнаем, Слава. Обязательно, - строго сдвинула она тонкие брови. И улыбнулась вдруг. - Не думай пока. Не надо. Вот бульон, ешь┘

- Вот так, - мельком улыбнулась Марина. - Лежи, не вставай. Как сам?

- Спасибо, - только и смог выдавить Слава. - Маришка, а ты┘ Ты ничего от меня не скрываешь? - и умоляюще посмотрел на неё.

- Самую малость, Слава. Но вижу, уже можно. Не вставай, не вздумай! - и почти бегом выскочила из комнаты, только пятки голые да икры загорелые за дверью сверкнули. Донеслись издали, со двора, негромкие неразборчивые голоса. И шаги по дому. Много шагов. И снова скользнула в комнату, светясь улыбкой, Марина.

- Ну, Слава┘ Только не волнуйся, лежи, не вскакивай. Сюрприз тебе. Хороший. Я тут побуду, - и отошла к изголовью кровати. - Заходите, ребята! - крикнула она в сторону двери.

- А-а┘ - издал неясный сип Слава и рванулся было с кровати, но Марина удержала его. Он крупно вздрогнул и ошеломлённо икнул.

- Вы┘ Как? - еле выдавил он. Дыхание зашлось, выдав громкий всхлип. Поднялась изнутри, застелила, затуманила горячая удушливая волна. И покатились частые слёзы. Коля и Наташа, неотрывно глядя на него, подошли к кровати.

- Колька! Наташка! Милые┘ Хорошие мои! Живы! Живы┘ Да я же┘ Я ж вас сто раз уже похоронил! Колька┘ Ну! Садитесь┘ - и, дотянувшись, взял их за руки. Они сели. Нехотя. Деревянно. А слёзы так и текли. И слова плачуще тянулись.

- Живы┘ Жи-ивы! А я┘ А я-то уж┘ - он не мог говорить. Марина вытирала ему лицо платком.

- Ну? Рас┘расск┘расска-азывайте┘ - всхлипывая, насилу выговорил он, потихоньку успокаиваясь. - Как вы? Как выбрались? Кто ж┘ Кто ж вас вывез оттуда? Я же все глаза проглядел┘ - и замолк, чтобы отдышаться. Невиданное облегчение снизошло на него, освободило грудь, даже голос, кажется, начал потихоньку возвращаться. Но что-то настораживало. Что-то неестественное было в их облике, будто совсем другие люди натянули на себя маски их лиц. Слишком напряжённо держались они. И отчуждённо. От него и друг от друга. Наташа была бледна. Глаза и серые полукружья под ними выдавали усталость и бессонницу. Даже одесский загар подевался куда-то. Колька выглядел здоровее, но был явно испуган и подавлен. И Слава, приглядевшись к ним получше, впал в замешательство. Одежда! На них была та же самая одежда, что и позавчера, когда они расстались. Да. Летний сарафан Наташи и чёрные Колькины брюки┘ И рубашка та же. Будто и не уходил никуда "Нахимов", а так и стоял, подымливая, у причала. Будто и не было ничего┘ Стало почему-то страшно.

- Слушайте, ребята┘ - сдавленно хихикнул Слава. - А это вы? На самом деле вы? Марина┘ - запрокинул голову он. - Это что, маскарад, что ли? Или я впрямь чокнулся, а?

- Успокойся, Слава, - тихо сказала Марина, гладя его по щекам. - Ты в уме┘ Даже в большем, чем я думала. Понимаешь, дело в том┘

- Слава, нам очень стыдно┘ И страшно, - знакомой скороговоркой с нервными придыханиями заговорила Наташа, досадливо глянув на Колю. Тот так и сидел нарядным истуканом, хорошо хоть, не улыбался. - Мы┘ Никто нас не спасал. Нас не было там┘ на "Нахимове". Не было, понимаешь?

- Как - "не было"? Вы же┘ Вы же сами сказали┘ Я и думал, что вы там┘ А вы? - пробормотал Слава в полном ошеломлении.

- Мы┘ Ну, мы прикинули - времени полно┘ И поехали в Кабардинку. На катере┘ - бледными губами еле вымолвила Наташа. - Там мы┘ Ну Коля же! Не сиди ты балдой! Скажи что-нибудь, кто ж из нас мужчина-то!

- Да я┘ Ну чего┘ - тупо глядя в пол, отозвался Колька. - Ну, пансионат там один есть. Договорились с тёткой там какой-то, ключи дала┘ Ну и┘ В общем, время провели на совесть, что уж там┘ А у меня часы вот электронные┘ - вскинул он руку, - я и будильник поставил┘ И сбились они. Японские, а сбились. Проснулись - ё-моё, полдесятого! Ну, бегом┘ А тут ещё катер из-под носа ушёл! Мы туда, сюда┘ В общем, тачку поймали. Влетаем на причал┘ А "Нахимов" отвалил уже, разворачивается┘ Ну, отпад челюстей┘

- Лихо┘ - вырвалось у Славы.

- Вот и я говорю┘ - вздохнул Коля и ошеломлённо покрутил головой. - Ну, мы куда? Ясно, к Сергею Сергеичу. Приютите, мол, такое вот дело┘ А утром┘ - он вздрогнул и перетрясся, - чёрт┘ Не могу!

- Утром, ещё на рассвете, - робко продолжила Наташа, - на улице буробил кто-то┘ Мол, потонули, потонули, людей погробили┘ Ну, я не стала слушать, мало ли, пьяный┘ А потом приходил кто-то, я слышала. И Мариша к нам вбегает, как смерть бледная. "Нахимов" утонул.

- Ага┘ А мы-то и не проснулись ещё, - перебил её Коля. Наташа замолкла, недобро покосившись на него. - А тут такое┘ Ну, вскакиваем, бежим┘ И тут, если честно, слабину я дал. На нервной почве. Как заколодило - ни туда, ни сюда┘ Аж сердце прихватило. Это ж, Слав, вообрази, каково - я, выходит, тебя на смерть отправил! Собственноручно┘ Ох, каково мне было! Спасибо, Сергей Сергеич вином отпоил, в чувство привёл┘ А девчонки уж в порт убежали, узнавать┘

- Прибегаем в порт с Маришей, - продолжила, облизнув губы, Наташа. - А там милиция, не пускают никого. Мы расспрашиваем┘ Верней, Маришка┘ Я-то ревела всю дорогу. А они - молчок. Ну, вызнали кое-как┘ "Нахимов" потерпел аварию, есть жертвы┘ И всё.

- Тут уж заревела я, - призналась Марина. - Вдруг смотрим - отец к нам бежит. В исполкоме, говорит, списки живых┘ Мы - туда. А нам: только пишем┘ Не готовы. А в тех, что были, тебя не было┘

- А как страшно-то┘ Списки живых! - прошептала Наташа и вздрогнула. - Значит, мёртвых-то┘ Сколько?

- А Колька? Колька-то где был? - спросил Слава, с трудом улавливая подробности и напряжённо морщась.

- Да здесь, отойти никак не мог┘ Говорю же, перепсиховал, аж сердце зашлось. Да какая разница теперь? Все живы┘ Радоваться надо, что дёшево отделались┘

Славу аж подкинуло на кровати.

- Радоваться? - выдавил он сипло и страшно. - Ты мне предлагаешь радоваться?! Да ты┘ Ты идиот или притворяешься? Ты┘ ты хоть был на этом чёртовом причале? Ты хоть видел? Вот и радуйся. Дети там┘ Женщины┘ Мёртвые┘ Сколько их┘ Радуйся, что не видел, как они гибли! Живи и радуйся! Дёшево отделался! Нет, Коля! Это я дёшево отделался┘ А ты┘ Ты благополучно отлынил!

- Слава, Слава, не надо┘ Не кричи, нельзя тебе┘ Успокойся, Слава┘ - умоляла Марина, тормоша и оглаживая его.

- А чего?! - совсем по-детски взъершился Слава. - Радуется он! А они лежат┘ Белые┘ Мокрые┘ Мёртвые┘ Сволочь ты, Коля! А я-то┘ Я-то, дурак┘

- Струсил он, - тихо сказала Марина. - Крепко струсил┘

- Мариш, не надо, а? - просительно, сквозь слёзы, протянула Наташа.

- Что - "не надо"? И ты его защищаешь! Ты не струсила, а он струсил! Истерику разыграл! И потом, Слава, когда мы тебя нашли┘ И когда всю ночь выхаживали, он и носа из передней не высунул, сидел, трясся! Отца всё донимал: что будет, что теперь будет┘ Он же, говорит, сам согласился, на "Нахимов"-то, я, говорит, не заставлял┘

Вздохнула - и замолкла. Наташа плакала, громко всхлипывая и размазывая слёзы по бледным, исхудавшим щекам.

- Слава┘ - давясь, выговорила она. - Прости нас, Слава┘ Прости┘

- Наташка, ну что ты┘ - попытался улыбнуться Щедров. - Ну о чём ты┘ Кто же знал-то? А Колька┘ Ну что же, струсил - и Бог с ним. Ничего. Ничего, Наташка, переживём┘ И это переживём, не дрейфь┘

- Ага! Очнулся герой-то наш! - раздался искусственно бодрый голос, и в комнату, пригибаясь и сверкая то очками, то лысиной, шагнул Сергей Сергеич.

- Да┘ - вздохнул Слава, и его страдальческая улыбка против воли вышла виноватой.

- Ну, здравствуй┘ - он подошёл, склонился и поцеловал его в лоб. - Здорово┘ Найдёныш!

Он как будто бы стал ещё более худ и долговяз, лицо было застывшим и усталым, на щеках заметная щетина, а глаза - даже под очками - потухли и замерли.

- А чего сырость-то развели? А, девки? Расквасили мужика, понимаешь ли┘ Эх, вы! Хотя, конечно┘ - вдруг помрачнел он и тяжело присел на кровать рядом с Наташей. - Задал ты шороху всем нам┘ Напугал. Да чего я говорю, весь город на ушах стоит┘ Никогда и не видели такого. И никто в толк не возьмёт, как такое случиться могло! Это ж нарочно не придумаешь! А позор-то! - он скривился. - Ну ладно бы, в море где-нибудь, мало ли┘ А тут, считай, в порту┘ И на тебе! Бред какой-то┘ Люди уж и в глаза-то друг другу смотреть стыдятся! Господи, и за что нам┘ - он отчаянно махнул рукой и принялся протирать очки.

- Ну, это ладно┘ Ты-то как? - совладав с собой, обратился он к Славе. - Встаёшь уже?

- С трудом┘ С её трудом, - натянуто улыбнулся Слава, покосившись в изголовье.

- Ну, ничего, ничего┘ Мы тебя на ноги поставим, поставим, не переживай. Лучше, чем был, будешь┘

- Пойду┘ Пора мне.

- Что? Опять? Туда? - устремился к ней Сергей Сергеич.

- Да, - кивнула она, и в её заплаканных глазах вспыхнула упрямая решимость.

- Наточка┘ Ну┘ Ты же убьёшься на этом! Ну посмотри ты на себя, от тебя ж половина осталась! Без слёз не взглянешь┘ - взяв её за плечи увещевающе забормотал Сергей Сергеич. Она резким извивом освободилась от его рук.

- Не надо, Сергей Сергеевич, - она произносила его отчество на свой манер, не сокращая, - вы ж всё понимаете┘ Не надо!

- Понимаю, Наташа. И, хоть мне очень больно отпускать тебя туда┘ Ты ведь всё равно пойдёшь┘. Я по совести скажу. Ты, Наташка, молодчина. Но прошу, береги себя. Очень прошу.

- Добереглась. Хватит, - глухо ответила она и шагнула к двери.

- Да о чём вы┘ Наташа, куда ты? - жалобно просипел ей вслед ничего не понимающий Слава.

- Не надо┘ - одними губами прошептала она, обернувшись. И выбежала из комнаты.

- Кремень девка┘ - сокрушённо пробормотал Сергей Сергеич, качая головой. - О, Господи, что ж делается-то┘

- А что? - встрял вконец разволнованный Слава. - Что делается? Куда она? Ну, не молчите же!

- Куда? А туда, Слава. На пятнадцатый причал. На тот самый. Помогает там. И родных в себя приводит┘

- Господи, ужас-то┘ Да что ж она┘ Да куда ей? Нет, это чёрте-что! - захлёбываясь, прохрипел Слава. И заворочался, заелозил по кровати, пытаясь встать. Не встал. Сел. Рядом с Мариной. И закашлялся.

- Ты же видишь┘ - вздохнула Марина. - Без толку ей говорить. Только отмахивается. И плачет, бедная, плачет, не перестаёт┘ - Маринины губы мучительно искривились, и на веснушчатые щёки выбрызнулись слёзы. Она глубоко вздохнула, тряхнула, рассыпая волосы, головой и утёрлась рукавом халата.

- Эх, беда, беда┘ - проговорил, потирая лоб, Сергей Сергеич. - Маринка, да сними ты с него эту солдатчину, с души воротит! У него же сумка там! Этот дурошлёп так и не удосужился принести!

- Где ж ему┘ - махнула рукой Марина и вышла.

- Да, Славка┘ Нешуточные дела в городе начались. Ох, нешуточные! Дрянь дело-то. Комиссия из Москвы прилетела. С самого верха, - Сергей Сергеич ткнул пальцем высоко в потолок. - Алиев, янычар этакий, саблей машет, рыком рычит┘ Всех, говорит, посажу! Он посадит, держи карман┘

- А? Да-да┘ - с усталым безразличием вздохнул Слава.

- Тут, понимаешь, люди нужны. Принципиальные. Решительные. А эти Горбачёвы да Алиевы┘ Тьфу! Сами разгильдяи, вот и страна у нас разгильдяйская такая. С себя бы и начинали, да разве начнут? Целое поколение на разгильдяйстве этом выросло! Они ж не ведают, что творят! Вот и руководят так же. И кораблями управляют┘ Прогнило всё, ткни пальцем - и развалится, как "Нахимов" этот, мать его┘ - Сергей Сергеич примолк и перевёл дух. Крепко наболело у него, видимо. - Вот кто, скажи, выпустил эту рухлядь плавать? Сколько он тонул? Минуты какие-то, да?

- Хрен его знает, - поморщился и передёрнулся Слава. - Но быстро┘ Очень быстро. Да разве мог кто подумать?!

- То-то! Они потом уже думают. Когда не вернёшь ничего. И мы все такие же. Непуганые┘

- Пап, ты не очень митингуй, - покосилась на отца вошедшая Марина. - Не надо┘ А ты, Славка, чего расселся? Быстро ложись! Вот сумка твоя. Так и валялась. Тут вот брюки и олимпийка. Переоденешься? - и отвернулась.

- Во┘ - оглядел он Славу и вздохнул. - Другой человек! Почти┘ Ну а обувь┘ Придумаем что-нибудь, пока уж в кирзачах походи, ничего. Мариш, дай ты ему носки потолще, шерстяные. А то ноги пособьёт, ещё не хватало┘ Толика тут вчера встретил, Анциферова. Так он говорит┘

- Толик? - переспросил Слава. - Это кто?

- А мужик тот из райсовета. Ну, на причале с вами был. Он тут недалеко живёт. К полуночи дело было, девки меня в аптеку послали, в дежурную. Смотрю, он навстречу. Еле идёт. Пьяный. И плачет. Ну, пришлось до дома проводить. Такое услышал, волосы дыбом┘ По спискам на "Нахимове" народу было тысяча двести с лишним. Это с экипажем. Сколько было "зайцев", как Славка, никто не знает. И не узнает теперь┘ Так вот, спасли - живых - восемьсот человек. С чем-то. Поганая арифметика, ребятки┘ Вот и прикиньте┘

- Четыреста┘ - выдавил Слава и бессильно откинулся на подушку. - Четыреста человек┘ - повторил он еле слышно. В глазах затуманилось.

- Вот так-то. Это хорошо, помощь подоспела, недалеко было┘ А продержись он хотя бы час┘ Эх, да что теперь!

- Четыреста человек┘ - не мог отделаться Слава от жуткого наваждения. Пятиэтажка. Обычная, в пять подъездов, в которой он живёт. Сто квартир. Население огромного дома. Было - и нет. Смыло. И Славу мелко затрясло.

- Это┘ Это что же, Сергей Сергеич? Без войны, без ни хрена┘ Это же люди! Люди!

- "Люди"┘ - зло проворчал Сергей Сергеич. - А что им люди? ! Тьфу! - и Сергей Сергеич горестно махнул рукой у самого лица. Не то слёзы смахнул, не то попытался отогнать тяжкие навязчивые мысли. - Ну да что уж┘ Пойду. В город выйду┘ Не могу, как на иголках. Вы уж сами тут. Я скоро.

- Сергей Сергеич┘ Марина┘ - сквозь горячие, жгучие слёзы выдавил Щедров. - Спасибо вам┘ Как бы я без вас┘

- А, прекрати! - раскатисто выдохнул Сергей Сергеич и скрылся за дверью.

- Слава┘ Ну, успокойся┘ Ну, чего ты┘ - тормошила его Марина. - Не надо. Всё образуется┘

- Маришка┘ Хорошая ты моя┘ - всхлипывал Слава. Не было у него других слов, не знал он ещё толком их, ласкательных, да и ни к чему они тут были. - Да не образуется такое┘ Маринка, ты┘ Не уходи никуда, ладно? Посиди, побудь со мной, хреново одному-то┘ Уйдёшь - и опять всё навалится┘ Ладно? Прости, замучил я тебя, но┘ Если не в тягость, а?

- Славка┘ - покачала головой Марина, склонилась к нему и осторожно приникла щекой к его груди. - Сердце у тебя┘ Так и грохает. В тягость! Ты хоть меня-то не обижай┘ Я для этого, может, и жила всю жизнь! Я никуда не уйду, Славка. Я всегда с тобой буду. Сейчас┘ И потом. Если, конечно┘ - Марина замолкла и вздохнула. Слава коснулся её висков, нежно провёл дрожащими руками по густым русым волосам и отчаянно закивал головой, улыбаясь сквозь слёзы.

- А┘ Это я что же, весь день продрых? - спросил Щедров, промаргиваясь.

- Вроде┘ - вздохнул Сергей Сергеич. - Это ты правильно. Это надо. Я всё думал, будить-не будить┘ Сходили с Маришкой, Натку встретили, в комнате они сидят, шушукаются. А Николаша твой уехал вроде. Вещи забрал - только и видели его. Он мне сразу не понравился. Тогда ещё┘ Вазелин ходячий! Ох, Славка, как мы таких в детдоме били! От всего сердца, с оттягом! И, знаешь, помогало. Шёлковые становились! Плохо ты друга своего воспитывал, вот чего! - горько усмехнулся Сергей Сергеич.

- Да уж, упустил┘ - вздохнул Слава. - Сергей Сергеич┘ А в стране-то что? Что делается? Сообщили?

- А ты не знал? - удивился Сергей Сергеич. - Вчера ещё. Так, без подробностей. Столкнулись, мол. Есть жертвы┘ Траур сегодня по всему Союзу. Так что┘

- Сообщили┘ Сообщили-таки┘ - бормотал Слава, прикидывая реакцию родителей. Они знали, что он в Новороссийске. О том, что он был на "Нахимове" они знать не могли, но┘ Колька, стервец, мог сболтнуть по телефону. Что тогда?

- Чёрт┘ Мне бы домой позвонить, Сергей Сергеич┘ Откуда бы, а?

- Да не мандражи раньше времени┘ Я подумаю. Хреново, у соседей-то телефонов нет ни у кого┘ - вздохнул Сергей Сергеич. - Вот что. Завтра, для начала, по утрянке сходим с тобой на телеграф, оттуда попробуешь. Не выйдет - придумаем что-нибудь┘

- А сегодня?

- Поздно. И далеко, не дойдёшь. Утро вечера мудренее, - сказал Сергей Сергеич и устало помотал головой - Пойдём, почаёвничаем. Маришка самовар спроворила, поскрипим┘ А то ж они всё в комнате сидят, а я как в проруби тут один болтаюсь, поговорить-то не с кем┘

Легли далеко заполночь. Щедрову не спалось. Стоило задремать - и начинались тягучие, туманные видения, нудные и длинные, как размазанные сопли. Слышался плач, навязчивый противный шёпот, шумели волны, увенчанные недобрыми белыми пенными барашками. И уже ощущался во рту незабываемый гадкий мазутный привкус┘ Слава просыпался, снова задрёмывал, и всё повторялось. Глубокий, тёмный сон оглушил его лишь на рассвете, и Слава долго мотал головой и продирал глаза, когда его разбудила Марина.

- Вставай, Славка. На телеграф пойдём. Отец мне рассказал┘ Ты как? В силах? Сейчас перекусим и пойдём. А ты лучше, - улыбнулась она, пристально оглядев его. - Глаза чистые уже. И┘нормальные. Вот зарос только. Колешься┘ - и провела ладошкой по его щеке.

- А Натка где? - уже за завтраком поинтересовался Сергей Сергеич. - Опять, что ли? Там?

- Нет. Здесь. Спит, - ответила Марина, допивая чай. - Нездоровится ей, слабая совсем. Ты покорми её. И будь с ней, ладно? Мало ли┘ Она говорит, не пойдёт туда больше. Не может. Поначалу, говорит, ничего ещё было, но теперь┘ Таких оттуда привозят┘ Раздутые, переломанные, изорванные┘ Ох, нет! - вздрогнула Марина. - Я-то не могу, а уж ей┘ Я же всю ночь с ней была. Она чуть задремлет и так, в полусне, рассказывает. О жизни своей, об Одессе┘ Хорошо так, задушевно. Со словечками своими украинскими, мило так┘ А потом очнётся - и плачет, всё себя винит. Ох, боюсь я за неё, так боюсь┘

- А что же, Маринка┘ Это совесть, - покачал головой Сергей Сергеич. - Совесть - она, ребятки, многих со свету сжила┘ Ну, хорошо хоть, одумалась. Фу-уф, гора с плеч! Ты, Мариш, не бойся, я от неё ни на шаг. И не пущу никуда. Ну, давайте. Пора вам!

Город уже проснулся. Но это был совсем другой Новороссийск. Он лишь внешне - и то отдалённо - напоминал тот прежний город, из которого три дня назад отплыл на "Нахимове" Слава. Несмотря на будничное оживление, на улицах было очень тихо. Так, что даже проезжавшие машины и троллейбусы нестерпимо выли и шумели. Исчезла привычная лёгкая расслабленность приморского города. Замолкла музыка на набережной. Сгинули куда-то торговцы черноморскими безделушками. Киоск звукозаписи у рынка, где прежде толпились и гомонили десятки людей под грохот и хрипы зарубежной эстрады, был наглухо закрыт. Пропали с улиц и беззаботные отдыхающие, и местные бесшабашные молодые компании. Лица прохожих были сумрачны и растеряны. Люди поспешно шагали куда-то, упорно глядя под ноги, и будто боялись взглянуть на окружающих, таких же угрюмых и подавленных.

Даже повседневный грохот порта сегодня был почти не слышен. Корабли в Цемесской бухте раскачивались и подпрыгивали на волнах, будто кивали укоризненно, стыдя людей за страшную и нелепую трагедию. Они знали, что на том месте, за маяком, уже третьи сутки работают водолазы. Они видели, с каким чудовищным грузом идут оттуда к пятнадцатому причалу суда портофлота, и провожали их рыдающими сиренами. И их болезненные крики тонули в гвалте множества чаек. Щедров никогда раньше не видел их столько. Небо над кораблями и портом так и пестрело от серо-белого мелькания крыльев. Несколько человек - мужчин и женщин - скорбно застыли у парапета с окаменелыми, мраморными лицами. Безнадёжная вопросительность. И плач. Стоило лишь прислушаться, и его тонкая, несмелая скрипичная нота безошибочно угадывалась и в мрачной пустынности набережной, и в восковых, выплаканных лицах людей на скамейках сквера, и в печальном шёпоте на улицах, и в траурных платках на головах многих женщин и девушек. Геройски выстоявший в войну город вдруг весь сжался и согнулся, как от внезапного сокрушительного предательского удара в спину. Выцветший до серого красный флаг над райсоветом был до половины спущен. Город словно сдавался под напором жуткой, необъяснимой беды и просил о пощаде. И всю дорогу до телеграфа Слава и Марина молчали, опасаясь поднять глаза даже друг на друга. Рухнуло что-то в эти дни. Рухнуло страшно, ошеломительно и непоправимо.

Ещё на подходе к почтамту, у троллейбусной остановки, гудела небольшая толпа. Милиционер, озираясь, озадаченно скрёб в затылке. А на серой глухой стене дома белой краской большими неровными буквами было выведено: "Нахимовцы, простите нас!" Восклицательный знак был смазан и растёкся. Спешили, видимо.

- Граждане, расходитесь, расходитесь┘ - нехотя, как зазубренный урок, бубнил милиционер. - Не нарушайте порядок┘

- "Порядок"! - передразнил его сумрачный мужской голос из толпы. - Раньше бы думали о порядке! Может, и не случилось бы┘ А теперь - что же!

- Позорище! - поддержала женщина в чёрном платке. - На всю страну город ославили! Неужели не стыдно? Ладно - перед страной, а перед людьми? Сколько народу осиротили-обездетили! Ни души у вас, ни сердца!

- А там сейчас такое творится┘ Уже двух водолазов в психушку отвезли. Они же, покойники-то, не лежат там. Вода ведь┘ Они стоят. Полны коридоры, и стоят, как часовые┘ Распухшие, оскаленные┘ Жуть!

- Ну и чего? - после долгой паузы неожиданно звонко произнёс он.

- Убрать надо, - кивнул на стену милиционер. По толпе пробежал ворчливый гомон. Маляр оценивающе оглядел толпу и вдруг, подбоченясь, заявил:

- Не буду. С какой стати? Правильно написано!

- Молодец! - раздалось из толпы.

- Так его!

- Не позволим!

- Эх вы, держиморды! Только и знаете "разойдись" да "убрать"! Спасибо, нашлись люди, добрые слова написали! - распалялась женщина в чёрном платке.

- Да вам-то как не стыдно! - взорвался задетый за живое милиционер. - Мне, что ли хорошо? Но если каждый так начнёт писать где попало, то что ж это будет? Так тоже нельзя┘

- Ага┘ - покачал головой маляр. - А вам, значит, можно? Лозунги дурацкие на каждом доме вешать? А тут вот взяли и написали. От сердца слова. От души. И - давай, замазывай? Нет, сержант. Хочешь, сам мажь, хочешь, веди меня, сажай┘ Не буду.

- Не будешь? - ухмыльнулся милиционер. - Ладно. Поговорим ещё. Потом.

- А ты пистолет достань! - раздался ехидный голос. - Погрози, в воздух пальни┘ Может, подействует!

- Да иди ты! - махнул рукой сержант. Лицо его стало красным и обиженным. Он поддёрнул рукава кителя, взял ведро с кистью и подошёл к стене. Обернулся, желая ещё чем-то укорить зевак, но вдруг встретился глазами со Славой. Щедров, сжав губы, немигающе смотрел на него. Показалось на миг, что он видел уже где-то этого сержанта. В оцеплении... Не то на морвокзале, не то ещё где. Милиционер дрогнул лицом и опустил ведро на тротуар.

- Ну вот что, - выговорил он устало. - Давайте так. Я это замазывать не буду. А вам две минуты - и чтоб никого! Время пошло!

- Во! Это я понимаю! - изрёк маляр.

- Иди уж! Ведро не забудь! - и сержант шутливо прихлопнул его по газетной шапке. Люди, удовлетворённо ворча, потихоньку разбредались.

- Так-то! Можем ещё кой-чего┘

- Совесть, одно слово┘ Общая беда-то! Вон они, бедолаги, у почтамта толкутся, пусть прочитают┘ Мы ж тоже люди, небось!

- А горе-то какое! На вокзале тут была, приезжают люди┘ Расспрашивают, плачут. Своих ищут┘ Господи, да как в глаза-то им смотреть!

- То-то, два одесских м┘ка моря не поделили, а нам теперь┘ Эх-х, срамота!

- Эй, ребята┘ погодите!

- Ты, парень, я смотрю, тоже? Нахимовец? - и он указал на надпись.

- Да┘ - после неловкой паузы кивнул Слава. - А как вы┘

- По лицу. Серое оно у тебя. "Нахимовский загар", мы теперь называем. И сам как доходяга. Тебя увидел - и рука не поднялась┘ Ты вот что. Не думай плохого, видишь, как люди-то переживают┘

- Вижу. Не винитесь. Не надо. Это мы в долгу. Если б не вы┘ Ох, если б не вы! - тихо пробормотал Слава и поднял неудержимо слезящиеся глаза на сержанта и Марину.

- А! - махнул рукой сержант. - Не трави! И так тошно┘

- Спасибо вам, - нашлась Марина. - Пойдём, Слава.

- А надпись эта неправильная! Неправильная, слышишь! - обернулся увлекаемый ею за руку Щедров. - Вы ни в чём не виноваты! Ни в чём!

На почтамте был настоящий кошмар. Слава и Марина, войдя в зал переговорного пункта, застыли у входа, не решаясь идти дальше, оглушённые и перепуганные. Это было страшнее морвокзала. Здесь были люди, уже вполне осознавшие беду и невозможность что-либо поправить. А многим из них предстояло ещё более тяжкое: впервые для себя обратить эту беду в слова и сообщить близким. О потере, которую сами ещё не оплакали, не огоревали толком. Слишком быстро и на глазах всё свершилось.

Многие, как Слава и Марина, так и стояли столбами посреди зала - серо-бледные, глаза блуждали, губы кривились и прыгали. Другие сидели - кто на скамьях, кто на корточках, сжавшись, обхватив головы руками, закрыв лица и уши. Женщины изо всех сил сдерживали плач, но он прорывался, тонко гудел, звенел и терялся в мешанине звуков.

И над всем этим - страшные вопли, завывания, рыдания из телефонных кабин. Из-за плохой слышимости людям приходилось кричать, и это неизбежно срывало их в истерику.

- Мама! Мама! - доносился из ближней кабины молодой женский голос, прерываемый спазмами. - Мама┘ Ма-а-а┘ - и надрывный, режущий крик во весь голос, как у грудного ребёнка.

- Лера! Лера! - нёсся из другой кабины отчаянный мужской дрожащий рёв. - Лера! Ну, что я мог?! Ну, что делать-то было? Он же за десять минут┘ - и рёв сорвался на сиплый визг. - За десять минут утонул! Да ничего нельзя было сделать! Да я же┘ Лера! Лера┘ - и всё оборвалось жуткими, звериными воющими рыданиями вперемешку с истерическим хохотом. Кто-то, не выдержав, выбежал вон, зажав уши. Из ближней кабины выводили под руки страшно стонущую ярковолосую женщину с фиолетовым лицом. Марина покачнулась вдруг и уткнулась в Славино плечо.

- Не могу больше┘ Не могу! Пойдём┘

- Прости┘ Но там нельзя. Это же целый день┘ Нет, только не это┘ Может, на телеграф? - и крепко закусила нижнюю губу.

- Идём, Маринка┘ Упрямая ты, лучше б отца со мной отпустила┘ - покачал головой Слава, судорожно глотая тошнотную слюну и пытаясь успокоиться.

- Нет, Славка. Только я┘ Только я. Что бы ни было┘ - слабо отмахнула она головой. Щедров благодарно обнял её и поцеловал в лоб.

- Нет, это чёрт знает что! - сердито лопотал только что отбежавший от окошка маленький мужичок. - Мало, что чуть не утоп, так ещё и домой хрен напишешь┘ Исчеркали! Слова "авария", "катастрофа", "крушение" - не пропускают! Ё-моё, да мы им что, чурки, что ли?! Ещё и издеваются, суки! Вот я им стёкла побью! - и размашисто затряс кулаком в сторону окошек.

- Браток, ручкой не выручишь?

- Ребята, ну хоть карандашик, а?

- Нет, Маринка┘ - не выдержал Слава. - Нельзя. Пойдём. Только провозимся┘ Да и не дело это. Звонить надо. Или уж ехать┘ Ну его, пошли!

- Славка┘ Не могу┘ - всхлипнула Марина и, закинув руки ему на шею, прильнув, вжавшись в него, громко, по-девчоночьи, разревелась. - Как страшно┘ Как больно! - выкрикивала она между приступами. - Что┘ Что теперь будет┘

- Что будет┘ Мы с тобой будем, Маришка. Мне с тобой ничего не страшно. У меня есть ты. Это главное. Остальное - как нибудь. Ничего┘ Ничего. Пережить надо, Маринка┘ Пережить. Ты у меня сильная, мы выдюжим┘

- Господи, ну что я за дура┘ - всё ещё всхлипывая, забормотала она. - Есть же у меня одна девчонка, телефон у неё┘ Пойдём! Пойдём скорее, лишь бы дома застать┘

Марина встала, наскоро вытерла слёзы, поправила волосы, одёрнула юбку и потянула Славу за руку. Щедров заторопился вслед, преодолевая тяжкую усталость и одышку. Ноги слабели, свинцовели, не хотели идти. Что он скажет сейчас родителям? Что услышит в ответ? А если они знают, что он был на "Нахимове"? Что тогда?! Что с ними? У матери сердце - никуда, долго ли┘ Да и отец┘

Но всё обошлось. Маринина подруга оказалась дома. Слава позвонил. Говорил с отцом. Они ничего не знали. Весть о гибели "Нахимова" до них, конечно, дошла. Но о том, что случилось со Славой, родителям известно не было. Щедрову полегчало. Слава вкратце рассказал отцу, что творится в городе. Пояснил, что уехать из-за этого очень сложно, но он при первой же возможности поспешит домой. Настоятельно попросил беречься, не переживать, не верить слухам. Про возможный визит Кольки говорить не стал. Это было маловероятно, да и боялся Слава невзначай проговориться. На том и попрощались.

- Ух-хх, хорошо┘ - отдувался Слава и щурился на проглянувшее солнышко, когда они с Мариной уже сидели в каком-то дворе, на скамейке у детской площадки. - Хоть там-то всё хорошо┘ Ну, Маринка, ты гений. Гений┘ И как вспомнила-то! Находка ты моя. Бесценная. Вот кто!

- Сам ты находка! - отмахнулась Марина и помрачнела. - Ехать тебе надо, Слава. Мало ли чего┘

- Да, Маришка, надо выбираться┘ Но как, чёрт дери, поезда, небось, теперь и вовсе не ходят┘ Самолётом если┘ Да тоже как знать┘

- Нет, Слава, только не самолётом, - поморщилась Марина. - А поезда ходят. Приезжают же люди┘ Много новых в городе, я-то вижу. Ладно, узнаем. Но, Слава, я не о том┘ Я тебя одного┘ Не пущу. Понимаешь? Нельзя тебе, ты слабый совсем┘ Да и вообще┘ Не могу, - девушка волновалась, кусала губы, с трудом подбирала слова. - Конечно, отец┘ Наташка┘ Но мне не разорваться. И тебя не разорвать. И если┘ Если, Слава, между нами всё ясно┘ - голос Марины испуганно прыгнул. - Я с тобой. Будь, что будет┘

- Мариночка┘ Милая┘ А ты? Ты разве сомневалась? Да ты же┘ В тебе жизнь моя вся теперь! Ты её спасла. Родная┘ - и замолк, глотая слёзы. Лёгок он стал на слезу. Марина тихонько поцеловала его в щёку.

- Но как┘ Сергей Сергеич┘ И Наташка┘ Бросаем, выходит┘ - отдышавшись, проговорил Слава., не отпуская объятий. Марина приласканно прижалась к нему.

- Отец поймёт. Наташка вроде опомнилась уже, слава Богу. Да и не навсегда мы его бросаем-то! Здесь мой дом, Слава, я тут выросла┘ Для тебя, выходит, выросла┘ Но навсегда разлучаться не собираюсь, не думай┘ - и Марина сжала губы в тонкую ниточку.

- Мы приедем, Маринка┘ Что ты┘ Конечно┘ - шептал Слава, целуя её в лоб и макушку.

- Боязно мне, Славка┘ Всё равно боязно, - и Марина вздохнула. - Ладно. Пойдём уж. День сегодня трудный┘

- Слава┘ Ну, как там?

- Всё хорошо, Наташа. Всё хорошо. Ты как? - подмигнул Слава и подсел к ней на кровать.

- Да ничего┘ Поизносилась, да и холодно в моей-то поддергайке. Вот Сергей Сергеевич меня одеть решил, видишь, перешиваю┘ - опять тихонько улыбнулась она.

- Наташка, знаешь, а мы с Мариной┘

- Уезжаете? - так же ровно спросила она. - Я так и думала┘

- Рада за вас, Слава. А вам хорошо - и мне легче. Мы же все - одно. И вы┘ И я. И те, кто там┘ - девушка отвела глаза и тяжело вздохнула. - А я останусь. До конца. Мы же с Сергеем Сергеевичем сегодня в больницу ходили, там персонала не хватает. Мне разрешили┘ И в церкви мы сегодня были, - Наташины глаза ярко блеснули. - Мне священник сказал, молиться надо. За всех┘ Вот и буду. Иначе не смогу┘ С этим.

- Молиться┘ - эхом повторил Слава уже хорошо знакомое, но всё ещё новое слово. Хотел возразить, но горло сжалось.

- Да, Слава. Молиться. Остальное - потом. Когда-нибудь. Когда здесь┘ - она коснулась груди, - отпустит. Значит, прощена┘

- Слава, - выговорила она на вздохе, а на лице то деланная строгость, то шалая улыбка. - Отец┘вызывает. Иди┘

Сергей Сергеич сидел за столом под яблоней, скрестив руки и опершись на них подбородком. Рядом лежали очки. Тут же на столе стоял откупоренный "бутылёк" с золотым рислингом и два стакана. Полных. Слава молча подошёл и сел напротив. Сергей Сергеич долго, пристально, внимательно и испытующе глядел на него своими серыми, насмешливыми, но близоруко-беззащитными глазами. И вдруг улыбнулся.

- Ну? Чего молчишь, непотопляемый Щедров? Всё знаю, - махнул он ладонью. - Не трудись.

- Выпьем давай, Славка. Чокаться не будем, грешно┘ Конечно, Слава, мало я тебя знаю┘ - пригубив, продолжил Сергей Сергеич. - Но мне хватило. И теперь понимаю, что я в тебе не ошибся. Ну и что ж, в добрый путь┘ Но и меня пойми, Слава. Это ж кровинка моя, это моя жизнь. И отпускать её мне нелегко. А ещё не хотелось бы на старости лет разочаровываться. Ни в ней, ни в тебе┘

- Сергей Сергеич┘ Дорогой! Ну, о чём вы┘ Зачем? Страшно подумать┘ А ну, как не встретились бы мы тогда, в поезде┘ И не было бы у меня вас┘ Маринки┘ И как бы я тут? После всего этого┘

- Да сядь ты, развоевался! - тряхнул головой Сергей Сергеич, надел очки и строго поглядел на него. - Было - не было┘ Не надо, хватит и того, что было. На всех хватит, с лихвой. За жизнь не оплакать┘ И если вы с Маринкой забудете об этом, вы не только меня и друг друга┘ Вы и их всех предадите┘ Которые там остались, - и Сергей Сергеич кивнул за спину, в сторону моря. - Ты об этом, пожалуйста, помни.

- Эх, Сергей Сергеич┘ - гулко вздохнул Слава, сел и глотнул из стакана. - Да разве такое забудешь┘

- А насчёт поездов - не сомневайся, ходят, - вспомнил вдруг Сергей Сергеич. - Дополнительные назначили. И ханыг билетных поприжали: боятся. Начальства много понаехало. Сейчас отдыхай, а вечером с Маришкой сходите, на вокзал-то. Эх-х, ребяты┘ - задрожал его голос. Сергей Сергеич часто и крупно заморгал, снял очки и принялся суетливо протирать.

- Папа┘ Об одном прошу: береги себя. И сестрёнку нашу в обиду не давай┘ Натка, слышишь┘ Ты тоже поосторожнее. Помни, мы тебя любим и ждём┘

- Ну уж, беречься┘ - проворчал поникший Сергей Сергеич. - Тут уж как выпадет. А Наточку - что ты! - как зеницу ока! Сокровище наше, вторая дочка┘ Я её ещё и в Одессу не отпущу, будьте уверены!

- Ну, ребята┘ - вздохнул Сергей Сергеич. - Вы хоть не забывайте. Пишите, что ли┘ А впрочем┘ - и, отмахнувшись, отвёл глаза.

- Мы приедем, - шевельнула непослушными губами Марина.

Обнялись ещё напоследок, все вместе, кружком. Слава с Мариной поднялись в вагон и прильнули к коридорному окну. Сергей Сергеич, возвышаясь над Наташей, оберегающе положил руки ей на плечи. Так и стояли они под окном, будто и в самом деле отец с маленькой дочкой. И смотрели. Неотрывно и пронзительно. Налетевший ветерок трепал мешковатую Наташину одежду, сдувал на сторону её вьющиеся каштановые волосы. Поезд тронулся, и они пропали из виду. Марина, уткнувшись лбом в холодное пыльное стекло, плакала. Долго и горячо┘

- Ой, Слава┘ Плохо что-то мне, - уже в купе, чуть поуспокоившись, призналась Марина. - Чувствую что-то. Мне почему-то кажется┘ Что ничего ещё не кончилось!

- Кто знает┘ - вздохнул Слава. Что-то недоброе сжимало сердце и ему, но он признаваться не спешил. - У нас, Маришка, так уж точно всё только начинается. Ты не грусти, я отмякну ещё. Отойду. Окрепну. Мы с тобой ещё┘ - и осёкся, боясь продолжить. И, поймав её мягкий, тёплый, слёзный, всепонимающий взгляд, блаженно откинулся на подушку. Всё было давно ясно и решено.

Уже далеко, очень далеко были они от скорбного Новороссийска. Но звучал, ныл, не переставая, стоял, казалось, в самом сердце негромкий, безутешный, горький, стонущий плач. Так же тихо, но настойчиво он, наверное, звенел в душе каждого совестливого человека. И от него нельзя было ни уехать, ни уйти, ни спрятаться. Иногда Слава поддавался ему, отворачивался к стенке, и глаза его влажнели. Марина, закусив губу, вставала и выходила в коридор. И он, и она понимали, что это навсегда.

- Что ты, Слава? Что с тобой? - раздался негромкий родной голос над головой.

- Ничего, ничего, Маринка. Вспомнил вот┘ Всю эту историю. И Наташку┘

- Ох, забыть бы┘ - горько прошептала Марина. - Да как? А Наташенька┘ Господи, до сих пор не могу, реву и реву. Сколько лет-то уж прошло, Слава?

- Скоро двадцать┘

- Двадцать┘ А как вчера┘ - и Марина тихонько всхлипнула. Щедров повернулся на кресле-вертушке, обнял жену и посадил к себе на колени. В нынешние тридцать семь она была по-прежнему - по-девичьи - мила, любима и желанна. Тогда, спустя год с небольшим после тех событий, она была беременна первым ребёнком, сыном Сашкой. Однажды вечером из Новороссийска позвонил Сергей Сергеич и сообщил жуткую весть. В Одессе погибла Наташа. В ванной. Газовая колонка дала утечку, от удушья у девушки, видимо, закружилась голова, и┘ Только на следующий день её нашли. В ванне. В воде. Было страшно. Было много слёз, истерики, опасений за Марину и ребёнка. А потом, когда всё прошло, расчистилось, успокоилось, он понял, что это - судьба. Не смогла уйти от неё Наташа. Из-за большой души и раненой совести.

- Ладно, Мариша, что уж, - через силу улыбнулся Щедров. - Сейчас Натка из школы явится, а мы тут расклеились┘ Нехорошо.

- Да┘ - прошептала Марина, встала с его колен и ушла умываться.

- Вот так-то, Виктор Иваныч┘ - вздохнул он. - Вот так-то. Видишь, как всё┘ Выходит, и ты от судьбы не ушёл. А виноват ты или нет - там разберут. Там всё разберут. Прощай┘

И долго сидел, откинувшись в кресле и закрыв глаза. Та чудовищная новороссийская трагедия многое высветила, прояснила, поставила на место в их ранее бездумно-лёгкой, накатанной, вроде бы, жизни. И помогла не растеряться, не сломаться, не сдаться в жизни нынешней, куда более подлой, жестокой и бессовестной. Благодарить за это не поворачивался язык. Но и вполне объяснимого зла Щедров ни на кого не держал. Ну что взять с этого незадачливого морехода? Прав был тогда Сергей Сергеич. Это поколение такое. Бестолковое, разгильдяйское, послевоенное. Некому их было воспитать по-настоящему, вот и выросли Иванами, не помнящими родства. И кончилась на них страна. И посыпались, как из мешка, катастрофы и трагедии. И в стремительном, оглушительном крушении огромной державы увиделось Щедрову что-то знакомое, леденяще ужасное и дьявольски предопределённое. Иначе просто не могло быть. Ну что ж, над одним свершилось. Свершится и над другими. Рано ли, поздно ли, но неизбежно. Вот только людей жалко. До боли, до крика, до отчаянного - новороссийского - плача жалко людей. Доколе это? И сколько ещё┘ Сколько?

Тяжко помотав головой, Вячеслав Владимирович выключил компьютер и, пришаркивая шлёпанцами, вышел из комнаты. А из прихожей, срывая с плеч матерчатый школьный рюкзачок, уже бежала к нему дочка, третьеклассница Наташка. Светло просияв, он подхватил её на руки, поцеловал и вошёл с ней на кухню. И Марина плеснула на них своей солнечной, веснушчатой улыбкой. Жизнь продолжалась┘

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

268231  2006-06-26 16:30:02 Андрей Леонов http://admiral-nakhimov.net.ru - Прочитал все на едином дыхании! Очень хорошее и правдивое произведение! Благодарность автору! С уважением, автор сайта о п/х "Адмирал Нахимов"

268232  2006-06-27 09:56:52 Заброшенный топор - В следующей своей "реализации" обязательно стану режиссером . Кстати, милая Валерия, что-то Вас давно на экране не видно ? Мелькнули и пропали , странно даже . Хорошая вот была раньше передача "Принцип Домино", потому что хорошая была идея режиссера построить передачу на контрасте и интриге между двумя эффектными дамами . Их дух жесткого соперничества создавал нужную для ТВ атмосферу , а сейчас ...ни то, ни се . Ищеева одна на Домашнем смотрится как Мадмуазель Помпадур в отставке , а В Домино все как-то пресно стало и скучно :(( Для жизненного тонуса, детишки , нужны , как говорили древние, не льстивые и лицемерные друзья , а искренние враги, которые одни и могут оценить нас по достоинству :))

Copyright (c) "Русский переплет"