Только раз

в году...

Рассказ

Именинник Евгений Волотов ждал в гости друзей. Томился, бесцельно бродил по квартире, придирчиво подбоченивался перед зеркалом. Скромный серый костюм сидел на нём неуклюже и необмято. Удавкой впивался в шею всегда презираемый синий с блёстками галстук. Непривычная одежда сковывала движения и подчеркивала его нескладную, долговязую, костистую фигуру. Он уже тихо -- в душе -- поругивал припозднившихся приятелей. "Ну где ж они, черти... - судорожно вздыхал он. -- Скорее бы уж, что ли..."

Он никого не приглашал. В сорок пять лет глупо устраивать званые вечера. Кто помнит -- придёт и поздравит. А уж старые-то друзья обязательно явятся. Иначе и быть не может. Как ни крути -- круглая дата. И уже с утра он нагладился, почистился, побрился. И надел этот чёртов костюм. И боялся теперь присесть, прилечь, поесть, закурить, чтоб не помять, не обляпать... Сорок пять лет -- не шутка. Не много ещё, но уж и не мало. И надо выглядеть. Не шикарно -- где уж! -- а хотя бы по возрасту. Средне. При чём здесь костюм, он и сам толком не понимал. Надо -- и всё. Так ему было легче.

Шёл уже невесть какой год его одинокой жизни. С женой они давно разошлись и с тех пор не виделись. Дочка в восемнадцать лет выскочила замуж и шестой год жила на другом конце города. Он очень ждал её сегодня. Нарочно -- для неё -- учинил вчера в квартире утомительную уборку. Выгреб сор и пыль. Выкинул привычную и уже не замечаемую батарею пустых бутылок с подоконника. И сам заметно построжал и подтянулся. Как же, Натка! И Волотов улыбнулся светло и ласково. Кончится веселье, уйдут друзья, а они долго ещё будут сидеть на кухне, смеяться, разговаривать, вспоминать... И он будет шутливо щёлкать взрослую дочку по вздёрнутому носу и говорить возвышенные глупости. Эх, хорошо! И он сладостно потянулся, предвкушая прекрасный вечер.

Даже разволновался. Подошёл к окну и закурил, держа сигарету на почтительном отлёте от драгоценных пиджака и белой рубашки. За окном, в коробке многоэтажек, стоял обычный тусклый сырой мартовский денёк в бессолнечных сумерках. "Суббота же, - подумалось досадливо. -- Что ж они... Где шляются-то?" Снизу слышались хлюпающие, месящие слякоть шаги прохожих. У детской площадки в оплывшем сугробе возились соседские малыши, Толик и Татьянка. В луже у сооружённой ими запруды покачивался на талой воде деревянный кораблик с бумажным парусом. Его кораблик. Волотов вырезал его на днях из старой кухонной доски и подарил детям. Они на бегу крикнули ему "спасибо!", одарили радостным блеском смеющихся глаз -- и всё. И весь разговор. Но стало вдруг на душе тепло и уютно. Волотов рассеянно улыбнулся. Надо же, Татьянка -- вылитая Натка в детстве... Такая же курносая и смешливая.

Падал с сигареты нагоревший пепел. Падали в тишину пустой тёмной квартиры одна за другой тягучие минуты. Друзья не шли. Сыпал за окном лёгкий мартовский тёплый снегопадец, хлопала внизу подъездная дверь, радостно замирало сердце... Но шаги упорно топали мимо его квартиры. Друзей будто не было на свете.

Праздник явно срывался. Волотов задавил окурок в древней закопченной пепельнице и нервно заходил по квартире. А может, случилось у них чего? Ну не могли же, не могли они забыть! Позвонить, что ли? И рука уже потянулась к телефону, но нерешительно остановилась на полпути. Нет. Не годится. Не дело это. Увидеться надо. Обязательно. И если гора не идёт к Магомету...

Волотов вздохнул, оделся, вышел и запер дверь. Уже сбегая по лестнице, он приостановился и задумался. А вдруг они возьмут да придут? А его нет... Но тут же вздохнул, махнул рукой и тяжеловатой рысцой выбежал из подъезда. Не хотелось терять праздник. Не хотелось вот так -- запросто -- отпускать его от себя. Они не придут, это ясно... А у Натки, если что, ключи есть. Не маленькая. Эх-х, годы, годы! Всего-то два друга, и тех не дождёшься!

-- Здравствуйте, дядя Женя! -- раздался вслед звонкий детский голос. Это его окликнул из сугроба Толик. Он стоял, улыбался и махал над головой лопаткой. Татьянка возилась рядом. Из-за снежной глыбы виднелась красная макушка её капюшона.

-- Здорово, Толя... Гуляете? -- улыбнулся Волотов.

-- Ага... Кораблик ваш пускаем. Порт ему строим! А вы почему грустный?

-- День рождения... -- развёл он руками в ответ.

-- Да? -- недоверчиво нагнул голову Толик. -- Праздник же... А вы... -- и пожал плечами.

-- А я... -- вздохнул Волотов. -- Ничего. Это пройдёт, -- и, помахав им, зашагал со двора.

-- Поздравляем! -- донеслось ему в спину. Он неуклюже кивнул и свернул под арку на улицу.

Через несколько минут, чуть сутулясь и пришаркивая, он шёл по узкому тротуару. Машины проносились совсем рядом, и Волотов опасливо жался к домам и заборам подальше от слякотных, маслянистых брызг из-под колёс. В одной руке он нёс маленький -- на две персоны -- тортик "Полёт", а в другой пакет с бутылкой крымского портвейна. Любимого вина его друга Алексея Шаликова. На губах Волотова застыла мечтательная и почему-то заискивающая улыбка. Будто бы уже издали просил он друга оказаться дома и не сердиться на его нелепый визит. Так и виделось, как Лёша сейчас откроет ему дверь, выслушает его сбивчивые объяснения, хлопнет себя по лбу и полезет с объятиями... Да, так, наверно, и будет. А потом они вместе пойдут к Паше и не дадут пропасть празднику. Дружба есть дружба, она своё возьмёт, как ни крути!

Вот и Лёшин дом. Старая панельная девятиэтажка. Она нелепо выпирала углом на тротуар, и Волотов едва не врезался в неё опущенной головой. А вон и балкон. На втором этаже... И захотелось вдруг, как в детстве и юности, задрать голову, свистнуть и крикнуть на весь двор: "Леший! Шалый!" И в груди задрожал было уже крепко подзабытый, свежий, волнительный холодок.

В тумане светлых воспоминаний поднимался Волотов по тесной лестнице вдоль обшарпанных стен. Всё так же. Почти так же. Вот только ушло через выбитые стёкла из подъезда прежнее тепло и появилась агрессивная подозрительность в уродливом облике металлических дверей.

И вдруг он остановился. Осознал внезапно, как всё-таки глупо он выглядит. Идёт поздравлять друга с собственным днём рождения... Абсурд! Докатился! Но тут же спохватился и одёрнулся. Ну и что? И так вся жизнь последних лет -- сплошной абсурд. Что ж -- и не жить теперь? И не видеться? Дудки! Ну, а если кто и забыл, какой сегодня день, так он, Волотов, тут ни при чём.

Встряхнувшись, он бодро взошёл на площадку и, не раздумывая больше, позвонил в дверь.

Где-то там, в глубине квартиры, раздалась мягкая замысловатая трель звонка. Еле слышные шаги прошуршали с той стороны двери. И всё стихло. Его, судя по всему, пристально изучали в глазок. Но вот загремел замок, и дверь приоткрылась. Валентина, жена Лёши, укоризненно поджав губы, глядела на Волотова. Был на ней ворсистый и порядком поношенный домашний халат, на ногах -- пушистые шлёпанцы, а густые тёмные волосы плотно схвачены в тяжёлые бигуди. Это угнетало, отвлекало взор от всё ещё миловидного и вполне молодого, хотя и чуть заплывшего лица.

-- А, Женя... -- чуть улыбнулась она. -- Заходи, заходи... Здравствуй. Лёша как раз дома. Лёша! -- крикнула она в сторону кухни. -- Женя пришёл!

-- Женя? -- донеслось из кухни вопросительно и невнятно, будто сквозь набитый рот. -- Какой Женя... А! Женька! Здорово!

И Шаликов вышел в прихожую с обгрызенным куском мяса на вилке. В старомодной -- с бретельками -- майке и остроотглаженных брюках. Был он невысок, краснолиц и по новой дурацкой моде коротко стрижен. Это придавало ему не по годам глупый, лопоухий вид.

-- Сколько зим, сколько лет... -- растерянно прощебетал Волотов, принимая его размашистое -- с хлопком -- рукопожатие.

-- Во-во! Сколько Лен, сколько Зин! -- поддержал его Шаликов и довольно загоготал, обдав Волотова запахом жёваного мяса.

-- Лёша... -- покачала бигудистой головой Валентина.

-- А чего? Женька у нас человек вольный, он поймёт! Правда? -- и ободряюще хлопнул его по плечу. -- О! А чего это ты? С тортом! И при селёдке... -- оторопело оглядел он друга.

Хотел Волотов напомнить ему про день рождения, но как-то не повернулся язык. Будто захлопнулось что-то в душе.

-- Да это так... Повидаться зашёл, -- развёл он руками. -- Ну и вот...

-- А тортик-то давай, давай... Это мы уважаем! Да чего ты стоишь-то, давай на кухню проходи. Не стесняйся. А! И портвея захватил! Ну, молодец! Ну, голова! Сейчас мы его... -- и, азартно потерев руки, схватил бутылку и побежал на кухню открывать.

-- Ну, рассказывай. Как ты, чего ты... Сколько не виделись-то... Ты всё там же? За те же? -- тараторил, не очень-то нуждаясь в собеседнике, Шаликов. Ему, очевидно, нравилось разыгрывать из себя компанейского парня и слушать свои же речи. Раньше он был тише. И как будто умнее. Волотов уже сидел на кухне.

-- Да... А чего мне? Я один, -- пожал плечами он и осторожно глотнул из бокала.

-- Н-ну! Один! -- вытаращился на него Лёша, наливая себе второй. -- Потому и один, что в кармане мышь повесилась! Ты оглянись вокруг-то! Жизнь уже во-он куда ушла! К нам давай! Замолвлю за тебя... Ты же ас по электрике, я-то знаю! А кто ценит? А мы тут такой объект отхватили -- мама, не горюй! Работы -- во! -- он рубанул себя ладонью по горлу. -- Денег у хозяев -- тьма, только окучивай! Ну и сами поднимаем, где можем, не без этого... Я вот машину думаю брать. Да... Ну, придётся, конечно, подзанять... -- заговорщически понизил он голос, покосился в коридор и шмыгнул носом. -- Ну, ничего, дело такое... А то что ж, все у нас на колёсах, один я пешедралом -- не катит!

-- Куда -- не катит? -- совсем смешался непривычный к такому бурному общению Волотов. Шаликов от неожиданности поперхнулся. Но опомнился.

-- А никуда, -- махнул он рукой. -- Никуда не годится, в смысле. Ну что я, на помойке себя нашёл, что ли?

-- На помойке? Занятно... -- усмехнулся Волотов, чувствуя злую щекотку нарастающего раздражения.

-- Вот и я о чём... Надо, понимаешь ли, соответствовать. Ну, чего? Пойдёшь к нам? Точняк, не пожалеешь!

-- Да нет, Лёша, я уж так. Зачем мне? Своя помойка всё как-то ближе...

-- Ну уж и скочевряжился, будто я дерьмо тебе в стакане поднёс! Ну, дело твоё, я предложил...

Шаликов обиженно замолк, выпил залпом, придвинул блюдечко с тортом и начал есть. Вернее, лопать. С сопением, пристонами и придыханиями. Волотов глядел на него, как заботливая бабушка на внука, у которого вдруг прорезался аппетит. Светло улыбался и радостно кивал с каждым звучным глотком. Насытившись, Лёша налил себе ещё вина, смачно выпил, облизнулся, закурил длинную тонкую сигарету и блаженно откинулся на спинку стула.

-- Нет, Женя... Замшелый ты какой-то. Это ведь жизнь. Жи-изнь! -- он потряс сигаретой над головой. -- Она же одна! Вот и надо крутиться, не зевать! А ты... -- он досадливо махнул рукой. -- Женька, да ты ж здоровый, сильный мужик, а прозябаешь в своей шарашке! Тебя подкормить, приодеть да упаковать -- ё-моё, да все бабы твои! Мы ж тебя женим ещё! Бабам-то много ли надо..?

-- Лёша! -- угрожающе донеслось из комнаты.

-- Во! Слышит... Всё слышит, -- тихо пробормотал Шаликов и опасливо покосился в коридор. -- Так что, Женя, смотри... Я тебе дело говорю. Работой не бросаются. Особенно в нашем возрасте, сам знаешь... Да, а ты чего не пьёшь-то? Слушай, может, водки, а? -- смешно выпучив глаза, зашептал он. -- У меня есть...

-- Нет, что ты... -- вздрогнул Волотов. -- Нельзя мне. Дочка вечером в гости будет, нехорошо...

Он лихорадочно искал повод встать и уйти. Одинокий и молчаливый, привыкший к тишине, он не выносил бестолковой трескотни. Но Лёша не унимался.

-- Да ла-адно, дочка... Тоже мне, малолетка! Понимать должна. Да я тебе чуть-чуть! Ну?

-- Лёша! -- строго раздалось из комнаты.

-- Чёрт, вот слух, а? Ну, бабы! Нет, Женя, всё же кой-в чём я тебя понимаю, понимаю, да... Валя! Ну где ты там! Торт засахарится!

-- Да иду я, иду! -- уже из коридора отозвалась Валентина и, пришаркивая шлёпанцами, вошла на кухню. Лёша вмиг обесцветился, сник и натужно заулыбался. В ней, крупно завитой, одетой в строгое чёрно-зелёное вечернее платье, проглянуло что-то молодое, величавое и праздничное. У Волотова аж потемнело в глазах. "Неужто...?" -- с радостным испугом пронеслось в голове.

-- А ты молодец, Женя, друзей не забываешь... -- улыбнулась она, налила себе чаю и подсела к столу. На Волотова пахнуло лёгкими горьковатыми дорогими духами. -- А мы живём -- голову поднять некогда. И не видим никого. Вот сегодня только передохнём... На концерт собрались, -- пригубив чай, Валентина значительно поджала губы и поставила чашку на блюдечко.

-- Ага! -- осклабился Шаликов. -- Верка-Смердючка приехала! Прикинь: мужик в бабу нарядился. Такое вытворяет -- животину надорвёшь!

Валентина вздохнула, возвела из-под сине накрашенных век глаза к потолку и укоризненно покосилась на мужа.

-- Животину, говоришь? -- прищурился Волотов. -- Неужто правда так смешно?

-- И не говори! -- махнул рукой Лёша. -- Укатайка! Нет, ну на твои запросы, может, и фигня... А так -- сходить, поржать -- в самый раз!

-- Поржать... -- хмыкнул Волотов, насильно растягивая губы в подобие улыбки. Получился злой оскал.

-- О! Опять кочевряжится! -- хлопнул себя по коленкам Шаликов. -- Ну что ты с ним сделаешь! Женя, Женя, ну что ты такой гружёный? Проще надо быть, Женька, проще! Есть же простые человеческие радости! Горбили-горбили на светлое будущее, ни фига не нажили, давай хоть для себя поживём!

-- Ага... Поржём, -- в тон ему продолжил Волотов. -- Пожрём -- и ещё поржём. Поспим. Выпьем. И опять поржём. Лёша, я теперь понимаю, отчего кони дохнут... -- и Волотов махом допил свой бокал и хрустко разжевал безе с торта. Валентина настороженно уставилась на него своими несравненными янтарного цвета глазами. Шаликов, вытянув лицо, закивал укоризненно и безнадёжно.

-- Ну, ребята, спасибо. Весёлые вы, однако, люди, -- сдавленно хохотнул Волотов. -- Животину, правда, не надорвёшь, но это ничего. Всё, наверно, впереди. А, Леший? -- и пиратски подмигнул другу.

-- Н-ну... -- неопределённо промычал он и развёл руками.

-- Пойду я. Пора мне. Счастливо поржать! -- и, прощально кивнув, вышел в коридор.

-- Женька, да ты что? Обиделся, что ли? -- выскочил к нему Лёша.

-- Я? Что ты... Нет, -- вздохнул, одеваясь, Волотов. -- Просто дела.

-- Да что с тобой случилось-то? Сам не свой! -- не отставал Шаликов, настойчиво заглядывая ему в глаза. В этот момент в нём промелькнуло что-то от прежнего Лёхи -- пытливого и отзывчивого. Но тут же исчезло.

-- Со мной -- ничего. День такой. Раз в году и бывает... Пройдёт. Ну, бывай.

Он вежливо поручкался с Лёшей, учтиво поклонился в кухню Валентине и вышел.

Он яростно шагал навстречу снегу. Даже не вспомнили! Ни словом! Вот так да... Это, конечно, не было для него большим открытием. Но вот так явно и запросто... Посмеиваясь да погогатывая...

Щёки заливал жар. Было стыдно. И жалко. Дружбы жалко. Пусть уже давно мифической, ничего не стоящей. Всё равно.

А куда он, собственно, идёт? Домой? А что там делать? Настроение питейное. Нет, хуже. Предзапойное. Натке ещё рано... Нет. Домой нельзя. Надо сохраниться трезвым. Дочка всё-таки... А ведь он собирался ещё и к Паше. Хотя... -- и он болезненно скривился. Второй раз то же самое ему не вытерпеть. А видимо, придётся. Ничего не поделаешь. Пей до дна. К Паше -- так к Паше. И, круто развернувшись, Волотов зашагал к центру города.

И где-то через полчаса он подходил к величавой кирпичной сталинской пятиэтажке. Здесь тоже всё было с детства знакомо. Огромный двор с фонтаном посередине, густые заросли боярышника, где они устраивали свои детские "штабы", деревянные сараи, в закоулках которых так удобно было прятаться... Сараев осталось совсем мало -- они каждый год горели. Но безотказная память то и дело возрождала их из пепла и пустоты.

Вот и Пашин подъезд. Побулькивая очередной бутылкой всё того же портвейна в пакете, Волотов закарабкался на пятый этаж. Торт покупать не стал. Хватит. Не хотелось больше смотреть на жраньё и чавканье.

Медленно, нехотя загремел замок. Дверь открыл сам хозяин, Павел Тишин, высокий, худой, но щекастый мужчина с лёгкой щетиной выходного дня на лице и едва заметной проседью в редких волосах. В пыльном свете подъездного оконца тускло блеснул его высокий, "математический" лоб и круглые очки в тонкой металлической оправе на мясистом носу. Открыл, высунулся, изогнувшись червяком, из-за двери.

-- А-а-а! -- деланным фальцетом запел он, и осёкся, -- Это ты...

-- Ага, -- осклабился Волотов. -- А ты кого ждал? -- и бесцеремонно шагнул через порог. Тишин ошеломлённо попятился.

-- Ну что ты... Очень рад, очень рад... -- рассеянно забормотал он.

-- Ну, здравствуй, Пал Секамыч, -- пожал Волотов влажноватую, узкую дружескую руку. -- Как жив-здоров? Что у нас плохого?

Паша растянул губы в улыбке и смешно, на японский манер, закивал головой.

-- Плохого? Да нет... Но свершилось... Не знаю, как и сказать...

-- Ну, ты уж соберись с силами-то, дорогой! Это сначала тяжело. Потом пройдёт... -- язвительно подбодрил друга Волотов. Нет, чудес не бывает...

-- А? Да-да... Ты раздевайся, раздевайся, -- бормотал Тишин, не расставаясь со своей странной, будто приклеенной улыбкой. Из-за этого слова его звучали с подобострастной лакейской присвисточкой. А может, это просто казалось. Со зла.

-- Видишь, как вышло-то... Ни думал, ни гадал... -- вкрадчиво вещал он, увлекая Волотова по большому захламлённому коридору в свою комнату. -- У нас на фирме реорганизацию учинили. Ну, туман, неразбериха, тыры-пыры... Я уж сам не свой, к сокращению готовлюсь, настроение хлам... И вдруг! Назначают старшим менеджером по персоналу! Во номер! -- и глаза Паши округлённо вытаращились под очками.

-- Ух ты! Поздравляю! -- сокрушённо покачал головой Волотов. -- По этому поводу надо бы, а? Я принёс...

-- Ох, Женя, да не ко времени как-то... Работа, понимаешь... Может, в другой раз, а?

-- Другого не будет. Только сегодня. Раз в году... Потом ты, не дай Бог, директором станешь и -- адью! Вообще друзей забудешь.

-- Да ну тебя, не сглазь! -- замахал руками Паша, садясь к компьютеру. Стол был завален какими-то бумагами и брошюрами.

-- Во! Анкеты с людей собрал, обрабатываю... Такие, знаешь, бездны открываются -- ого-го! Чувствуешь себя прямо вершителем судеб!

-- Да? Паша, а зачем это? -- насмешливо, изображая интерес, проговорил Волотов, беспомощно озираясь за его спиной. Всё уже было ясно. Можно уходить. Ну, праздничек...

-- Ка-ак? -- поражённо сморщил лоб Паша, не расставаясь, однако с улыбкой. -- Это престиж, Женя. Корпоративный престиж... На Западе это сплошь и рядом. Вот и у нас просекли, зачесались... Научная организация труда, Женя, это тебе не хрен на блюде, -- последние слова Паша произнёс с пренебрежительной интонацией, будто снисходя до убогого уровня собеседника.

-- А какого труда-то? Чем у вас там занимаются вообще? -- сощурился Волотов.

-- Ка-ак? -- опять поразился Паша. -- Разве не знаешь? Продажами. Автомобили, недвижимость, металлы... Народу-у! Двести человек, шутка ли...

-- А-а... Да, труд титанический. Кадры решают всё... -- покивал Волотов головой. Она начинала уже болеть.

-- Вот-вот, хорошо, что понимаешь! Вот и надо их прояснить. Кто во что горазд, чего ожидать... Команда нужна. Команда, понимаешь? Лишних отсечь, нужных приблизить... Вот я и пригодился! Составим подвижную модель... Этакий шаблончик... -- и он побарабанил по клавиатуре. -- И всё станет ясно.

-- Надо же, как просто... Кто бы мог подумать, -- насмешливо присвистнул Волотов. Паша уловил это, лицо его недовольно дёрнулось, но улыбка не сошла.

-- Представь себе, очень просто. Женя, да всё ж давно изучено! -- хлопнул он по куче переводных брошюр. -- Проработано и детально описано! А мы, как всегда, в хвосте плетёмся, знать ничего не хотим. Деревня!

-- Паша, а на кой это? В нашей-то деревне? Это ж забугорное всё...

-- А-а, мы особые. Мы не такие... -- Паша поморщился, как от укола, улыбка чуть сузилась, но осталась на прежнем месте. -- Это наука, Женя, на-у-ка, понимаешь? А мы знай корчим из себя особенных! Потому и не выходит ничего!

-- Думаешь, поэтому? -- склонил Волотов голову набок.

-- Поэтому, Женя, поэтому. Ух-х, -- и фирменная улыбка вдруг сошла с Пашиного лица. Губы побелели, верхняя зло приподнялась, ощерив крупные, желтоватые, как у пожилого зайца, резцы. -- Ух, мне эта наша особость! Да нас дрючить и дрючить надо, чтоб толк вышел! Сорок лет по пустыне водить, как Моисей евреев, чтоб дурь эта из головы выветрилась! Тогда, может, и станем нормальными...

-- Евреями? -- услужливо добавил Волотов.

-- Да не цепляйся ты к словам! Я -- так, фигурально, -- попытался Паша смягчить сказанное, даже улыбку на место вернул. -- Но, Женя, надо ведь с этим что-то делать! Захотели быть цивилизованными -- так соответствуйте!

-- Соответствуйте... Занятно, -- пробормотал Волотов и вздохнул. Это слово он сегодня уже слышал. И Шаликовский трёп показался ему на этом фоне куда более безобидным. -- Нет, Паша, я уж по старинке. Наособицу. Пойдём выпьем. Нехорошо. Новое назначение всё таки. Надо, Паша. Надо...

-- Ну, раз надо... -- вздохнул Паша, с неохотой отрываясь от тяжких трудов. -- Только, Женя, по чапочке. Работы -- вагон, а облажаться никак нельзя, сам понимаешь... -- и медленно поднялся со стула.

-- Что -- нельзя? -- сделал вид, что не расслышал, Волотов.

-- Ну, опозориться. Жаргончик такой. Очень милый, по-моему.

-- Ага... Возьму на вооружение. А ты, Паша, эрудит. Пообщаться -- одно удовольствие. Да, а твои-то где? Выходной вроде...

-- А! -- раздражённо махнул Паша. -- Ирка по своим делам ушла... Вечерним. Молодо-зелено, сам понимаешь. А Ленка... К матери уехала, навестить. Завтра будет. Так что можем смело...

-- Не боясь облажаться? -- съехидничал Волотов. Паша выдавлено рассмеялся и хлопнул его по плечу.

-- Узнаю старого друга! -- с резким привизгом воскликнул он. -- Уже издевается!

-- Да нет, что ты... Просто обкатываю новое словечко!

И под Пашино хихиканье они вышли на кухню. Здесь, в отличие от остальной квартиры, всё было вполне буржуйским: шкафы под дуб, встроенная плита, холодильник с деревянной -- в цвет мебели -- панелью, подвесной потолок с четырьмя глазами ярких лампочек. Табуретки у стола были ажурно-металлические, и Волотов, садясь, боялся, что тут же окажется на полу среди хромированных обломков. Но обошлось. И уходить прямо сейчас уже не хотелось. Он был уже вполне зол и ехиден. Не терпелось уязвить побольнее и хлопнуть дверью напоследок. Уже налили, выпили. Паша чуть пригубил, а Волотов демонстративно осушил полный. Тишин всё ещё хихикал.

-- Эх, Женька, а ведь ты ничуть не изменился... Ну? Всё там же? Всё так же?

От этих словно под копирку выданных вопросов на душе у Волотова ещё более посволочело. Сговорились они, что ли?

-- Ага. И всё за те же, -- подхватил он. -- И должностей новых не предлагают, жлобы, -- и с притворной тяжестью вздохнул. А Паша, кажется, поддался. Размашисто кивнул и ораторски взмахнул рукой.

-- А почему, спрашивается? Закоснел ты. Задубел. Привык с совковых времён фигу в кармане держать, да так и носишь! А вот это и неправильно! -- и энергично, как штопором, крутнул сверху вниз указательным пальцем.

-- Конечно, -- мягко улыбнулся Волотов. -- Тогда хватало и фиги. А теперь нет. Теперь я другой жест ношу, -- он показал, какой. -- И открыто. В кармане не помещается...

И под визгливый Пашин хохоток налил фужер и выпил залпом.

-- Ну, тебе проще, -- отсмеявшись, сказал Паша. -- Когда один, можно так... А мне -- никак. Семья, дочка вон на выданье... Тут не очень-то. Но это и не дело, Женя. Это, понимаешь, неконструктивно. Ты вокруг-то посмотри, время-то другое совсем! Меняться надо.

-- Ага. Соответствовать, -- подсказал Волотов.

-- Вот, -- ткнул в него пальцем Паша и отхлебнул вина. -- Вот именно. Сориентироваться, подстроиться, где надо -- глядишь -- уже и на коне... И жизнь другая. И мысли веселее...

-- Ну-ну. О пророке Моисее, например, -- кивнул Волотов.

-- Ладно, перегнул, каюсь! Хотя... -- Паша пожал плечами, -- не так уж и перегнул. Вот я, к примеру. Кем был? Да обычным швейком на побегушках. Таких у нас немерено. А кем стал? Тоже не особая шишка, но всё же! Рост, Женя! Рост. Вот что главное! Не побрезговал, подсуетился -- и заметили. Не зря, выходит, горбатился. Вот и тебе советую. Оглянись, присмотрись -- и действуй! А ты всё валандаешься... Работа -- дом -- работа. С хером в кармане. Скучно! -- и, разохотившись, Паша прикончил свой бокал. -- А годы-то идут... Идут, собаки. Поздно нам уже донкихотствовать, Женя, поздно. Так что...

-- Я ценю, Паша. Ценю. Куда ж я раньше-то смотрел... Смотрел -- и не видел, что вокруг. А главное -- кто, -- и Волотов налил по новой. -- Ну? За дружбу?

-- За дружбу... -- раздумчиво проговорил Паша, разглядывая бокал на свет. -- За дружбу -- это да... Но возьмём шире, Женя, -- и Паша взмахнул бокалом. -- Дружба -- она и так дана, никуда не денется. А куда интереснее деловые отношения строить! Контактики всякие... Интересы. Тут-то душа и раскрывается. Во всей красе, -- левая рука Паши порхала в воздухе, вычерчивая тяжеловесные, чудом не падающие конструкции. -- Людьми рулить, Женя, это и наука, и искусство. Так что, помня о дружбе -- за партнёрство! -- качнув бокалом, Паша со вкусом выпил и недоумевающее уставился на друга.

А Волотов не на шутку испугался. Показалось на миг, что перед ним сумасшедший. Такими остеклянелыми, невидящими были Пашины глаза. Но тут же опомнился и успокоился. Нет. Замороченный просто. А глаза у него и раньше чудные были. Как у ящерицы.

-- За дружбу, Паша, -- сквозь зубы выговорил Волотов, зло улыбнулся и махом выпил. -- А партнёров... Партнёров в гей-клубе поищи. И пойду я , Паша. У тебя же работа...

-- Да? -- пожал плечами Паша. -- Ну, если ты... То, конечно...

-- Не нравишься ты мне, Пал Секамыч, -- после долгого колебания заговорил Волотов уже в прихожей. -- Я спирту достану, хочешь?

-- Да? А...зачем? -- растерялся Паша.

-- А мозги промыть, -- натужно улыбнулся Волотов. -- Вирус в них. Опасный. Не по возрасту...

-- Ты о чём? -- озадаченно заморгал Паша своими бесцветными ресницами.

-- О том. Подумай, Паша. Хорошо подумай, -- напутствовал, уже одеваясь, Волотов. -- Ты ж себя не слышишь. Когда взрослый мужик, седой, отец семейства несёт такую чушь и даже не замечает -- дело плохо. А ты не думал, как это твоё повышение со стороны выглядит, а?

-- Интересно... -- насмешливо блеснул очками Паша.

-- Да нет. Использовали тебя по полной, а выкинуть жалко. Работник верный. Самозабвенный. Заслуженный. Некрасиво получится. Сажают руководить никому не нужным, заведомо провальным отделом. Чтобы потом вышвырнуть. Уже без угрызений. Вот и всё.

-- Чего..? -- опять заморгал Паша. Видимо, он и впрямь не допускал такой мысли.

-- Ничего. Хорошо, если ошибаюсь. Ну, бывай здоров. Не облажайся. Да, и на людях язык придержи. Особенно про Моисея. И про партнёров. Беда будет. Люди-то не понимают...

-- Женька, ты чего? -- пролепетал Тишин, подавая ему шапку. -- Напился, что ли?

-- Ага. В хлам, -- подмигнул Волотов, уже открывая дверь. -- Ничего, Паша, это редко. Только раз в году. А спиртику-то я тебе достану. Достану... И улыбочку, Паша! Улыбочку. Не теряй стиля!

Изловчившись, он щёлкнул друга по лбу, вышел и от души бабахнул дверью. Эхо от этого хлопка ещё звенело в ушах Волотова, когда он, ничего не видя вокруг, ожесточённо шагал через двор. То и дело он вздрагивал, мотал головой и невнятно бормотал что-то. Визит к Тишину оставил очень тягостное впечатление. А выпитый натощак портвейн вызвал противную изжогу. Во рту была желчная горечь, и он едва сдерживался, чтобы не съесть пригоршню снега. Надо ж было так испохабить собственный день рождения! Хотя... Чего, собственно, он ждал? Он же догадывался. А значит, чего хотел, то и получил. Особенно Паша хорош. Ну, ясно, когда люди от водки глупеют. А этот с чего? Что за болезнь такая? И заразная ведь, вот беда... Волотов гадливо передёрнулся. Господи, сколько слов, надежд, времени убито! И на что? И на кого? И зачем? Балласт... А от балласта надо избавляться. Решительно и беспощадно. Он тяжело вздохнул. Какой дурацкий вечер!

Воздух был круто замешан на мокром снегу. Волотов кашлянул и попытался улыбнуться. И замер. Натка! Она же наверняка придёт! Может, и пришла уже, сидит там одна... А он тут прохлаждается. Тьфу, растяпа! И, всплеснув руками, он потрусил через город домой. Скакал через лужи, размахивал руками и ругательски ругал себя. Он ведь совсем забыл о Натке. И дались ему эти два придурка! А она, конечно, пришла. И ждёт его! Господи, скорее бы! И ясно представилось уже, как Натка встретит его на пороге, посмотрит, вздохнёт, покачает головой, скажет: "Здравствуй, папка. С днём рождения!" -- и бросится на шею. Потом укорит, прищурясь: "Выпил?" А он разведёт руками виновато и пробормочет: "Да что там, самую малость... Прости. День такой. Только раз в году..." И всё наладится. Всё мигом образуется. И настроение, и праздник. Настоящий. Просто он не там его искал. И, захлёбываясь от радостных предвкушений, Волотов зашагал всё быстрее, то и дело переходя на бег. И уже не боялся забрызгать драгоценные брюки...

Разогнавшись, влетел он в свой подъезд, дрожащими руками отпер дверь... И обмяк. И поник. Его встретила темнота и обычная гулкая пустота. Он, ещё не веря, обошёл квартиру, зажёг всюду -- даже в туалете -- свет и устало, отрешённо опустился на обувной ящик в прихожей. Заныло сердце. Ему вдруг до боли, до слёз, до крика стало жалко себя, одинокого и брошенного. Злая обида, ходившая весь день вокруг да около, подкралась и уязвила больно и ядовито. Долго он сидел, согнувшись, обхватив голову руками. Наконец отпустило. Он выпрямился и встряхнулся.

-- И правда, что это я... -- усмехнулся, подошёл к телефону и набрал Наткин номер.

-- Здравствуй, Наталька... -- глухо проговорил он.

-- Ой, папка! Здравствуй... Чего ты? Случилось что? -- ответил звонкий, но лениво-заспанный дочкин голос.

-- Как тебе сказать... Да. Двадцатое марта, как-никак. Событие... -- с расстановкой и злинкой выговорил Волотов.

-- Какое... -- не поняла Натка, но тут же заверещала, -- Ой, папка! Поздравляю тебя! Прости, закрутилась! Столько дел, столько работы! Папка, подарок за нами!

-- Спасибо, дочка, не стоит тратиться. Главное, ты помнишь и ценишь... -- вздохнул Волотов.

-- Ну, не серчай! Папка, здоровья тебе, успехов... -- и Натка замялась, чувствуя натяжку.

-- В работе и личной жизни, -- в тон ей продолжил отец. -- Спасибо. Ты лучше скажи, до внуков-то я доживу?

-- Ой, папка, ну о чём ты! -- смущённо захихикала Натка. -- Вон жизнь-то какая...

-- Какие мы, такая и жизнь, дочка. Ладно. Спасибо тебе. Бывай здорова, -- сжав зубы и побледнев, Волотов бросил трубку и пошатнулся. Отошёл, прислонился к стене и прикрыл глаза. Вот и всё. Приехали. Дожил.

Мир вокруг странно дрогнул, перевернулся и посыпался. Будто резко остановилась в своём бешеном полёте Земля. Волотов встряхнулся и проморгался. Стало чуть легче. Но странное, отвратительно новое впечатление намертво остановившейся жизни не проходило, а крепло. В этой жизни было неуютно, зябко, тесно, а главное -- противно и стыдно. Сжав у груди костистые кулаки, Волотов забегал, заметался по квартире. Она давила своим низким потолком, облезлыми стенами и липким жёлтым электрическим светом. Он натыкался на дверные косяки, упирался в углы, страдальчески мычал. Воздух вдруг сгустился и стал похож на прокисший столовский кисель. Волотов зяб и задыхался.

Поняв, что сходит с ума, он метнулся на кухню. Поспешно и судорожно отыскал в шкафчике припрятанную чекушку, сорвал пробку и яростно, жадно, в три глотка осушил её. И не почувствовал. Не передёрнулся даже. Сел на табуретку, отдышался, закурил. Внутри стало тепло и щекотно. Полегчало. Встал, подошёл к окну, распахнул форточку и глубоко задышал талым мартовским воздухом. Отлегло. Он отступил от окна и снова сел, низко опустив голову. Время от времени он вздрагивал, бормотал что-то и криво усмехался. Встал и уже спокойно, покуривая, заходил по квартире.

На душе распогодилось. И надо было добавить. Обязательно. Он снял пиджак и галстук, скомкал их и с размаху закинул в шкаф. Не спеша надел свитер и побрёл в коридор, нащупывая деньги.

Но ощущение остановившейся жизни всё же не проходило. Это было открытие. И Волотов, надевая ботинки, вдруг замер, застыл полусогнутым, опершись о косяк двери. Жизнь остановилась не сегодня. Не вчера. Давно уже. Просто сегодня это вдруг разом взяло и осозналось. Ничего хорошего в этой жизни не было. И, конечно, не будет. И её самой, стылой и мёртвой, тоже скоро не будет. Её просто сдует с Земли, как пыль, как мусор.

-- Эх-хе-хе... -- протяжно вздохнул Волотов и с ботинком в руках опустился на обувной ящик. Сравнение показалось ему слишком тяжким. -- Вот ведь дожил-то... Позорище! Нет, как хотите, -- он всплеснул руками, выронил ботинок и повысил голос, будто обращался к кому-то в пустой квартире. -- Как хотите, а без поллитры никак. Никак, -- и горестно, будто оправдываясь, покачал головой.

Но короткий, громкий и хриплый звонок в дверь прервал его ворчание. Он вздрогнул, аж подпрыгнул, и с замирающим сердцем открыл дверь. На лестничной площадке стояли соседские дети -- непоседливый веснушчатый второклассник Толик и его сестрёнка Таня, лет шести. Вид у них был торжественный и загадочный, будто затеяли они какое-то феерическое хулиганство. Под распахнутой шерстяной Татьянкиной кофточкой что-то топорщилось и шевелилось. Она то и дело поправляла и прижимала этот непонятный комок маленькой пухлой ладошкой.

-- Здравствуйте, дядя Женя! -- важно, хором изрекли они. -- Можно к вам?

-- Здорово, ребятня... -- озадаченно пробормотал Волотов и заскрёб в затылке. -- Заходите, заходите...

Они осторожно, чуть стесняясь и озираясь, вошли. Волотов закрыл дверь и сел на ящик.

-- Ну, рассказывайте, -- и дружески подмигнул. -- Да не тушуйтесь, я один...

-- Дядя Женя... -- начал Толик, но осёкся. Воздуха не хватило.

-- Дядя Женя, с днём рожденья вас, -- пропищала за него Таня. Старательно, аж на носки приподнялась.

-- Здоровья вам и всего... Самого такого. Хорошего, в общем, -- прокашлявшись, солидно завершил Толик.

-- А у нас подарок! -- улыбнулась Таня и с усилием вытащила из-под полы кофточки маленького, серенького в пятнышко котёнка. Он ошалело вертел головой, моргал жёлтыми глазами и смешно топорщил усы у розового носа, собираясь мяукнуть.

Волотов покачнулся. Застелила глаза предательская пелена, нестерпимо закололо в носу. И он дрожаще вздохнул.

-- А... Ах вы, сорванцы... -- жалостливо протянул он. -- А как узнали-то?

-- Да вы же сами нам сказали... Сегодня, днём ещё. Мы кораблик ваш пускали, помните? -- озадаченно и чуть испуганно проговорил Толик.

-- А, да... Кораблик... -- одними губами прошептал Волотов.

-- Дядя Женя, вы что? Что с вами? Вы плачете? -- заглянула ему в лицо Таня.

-- Я? Да нет... А-апчхи! -- притворно чихнул он. -- Простыл, чихаю вот... А-апчхи!

-- Будьте здоровы, дядя Женя! -- и Таня опустила котёнка на пол. Неуклюже загребая лапками и высоко задирая похожий на морковку хвост, он отправился путешествовать по прихожей.

-- Мя! -- тоненько пискнул он, открыв розовый рот и показав маленькие, но уже острые зубы. -- Мя!

Никак не получалось у него закруглить этот малышовый писк в солидное кошачье "мяу".

-- Ишь ты... -- проговорил Волотов, украдкой вытирая глаза. -- Разговаривает... Ну, спасибо вам, милые мои соседи... Спасибо!

Он встал, солидно, по-мужски, пожал руку Толику, поднял под мышки Таньку и поцеловал её в нос. И тут же опустился на колени. К котёнку.

-- Ах ты, зверюга... -- и почесал у него за ухом. Котёнок сначала отпрыгнул, а потом осмелел и потянулся мордочкой к его руке. -- Как тебя звать-то?

-- Мяузер, -- старательно выговорил Толик и хихикнул.

Волотов мелко, дробно рассмеялся, сотрясаясь плечами.

-- Ишь ты, Мяузер... Ах ты, морда... Ах ты, кыс, -- приговаривал он, щекоча котёнку живот. Тот повалился набок и, вытягивая лапки с выпущенными когтями, перевернулся на спину. -- Хе-хе-хе... Ну, ребята! Ну, затейники! Давно у меня живности никакой не было... Только мыши на кухне под полом шухерят. Ну, конец им пришёл!

-- Это точно! -- покачал головой Толик. -- Мы бы с Танькой его себе оставили, да родители вот... -- и он безнадёжно махнул рукой.

-- Это они зря, -- покачал головой Волотов, беря котёнка на руки. Мяузер принялся игриво цапать его передними лапами и тихонько куснул за палец. -- Кот -- отличный зверь. Хоть, правда, и норовистый... Ну? Вы какой торт любите? Признавайтесь! Мяузера не спрашиваю, с ним всё ясно. А вы?

-- Да ну, дядя Женя... Может, пойдём мы? А то как-то... -- стеснительно замялся Толик, но у Таньки ярко сверкнули глаза.

-- Ну, нет! Это что же -- день рожденья без праздничного чаепития? Обижусь! -- резко махнул рукой Волотов.

-- И чихать будете? -- смешливо спросила Таня и вдруг отчего-то покраснела.

-- Буду! -- размашисто кивнул он. -- Ещё как! Ну, Танька... -- и легонько прищёлкнул девчонку по носу. -- Толя! Ты плиту умеешь зажигать?

-- Ага! Делов-то! -- даже обиделся Толик.

-- Вот и ставь чайник. Закатим праздничный ужин. Ну, я за тортом. И за молоком. Для Мяузера. Ждите! -- и, выпустив котёнка на пол, надел куртку. -- Да давайте, хозяйничайте, проходите в комнату, на кухню... Чего здесь-то?

-- Дядя Женя... А к вам разве друзья не ходят? -- спросил Толик, заглядывая в комнату.

-- Как это -- не ходят? -- вытаращил глаза Волотов. -- Вот, пришли. Вы кто, спрашивается?

-- Ну, мы... Разве вам с нами интересно?

-- Интересно, Толя. С вами -- интересно. Вот сейчас будем сидеть, пить чай, есть торт и рассказывать. О себе. Друг другу. Может, и Мяузер нам смурлычет что-нибудь. О своей кошачьей жизни. А может, и нет. Молодой ишо... Ну! Действуйте! -- и вышел.

Как на крыльях, будто не касаясь земли, долетел он до ближайшего магазина. В душе звенела, качалась и плыла невероятно сложная, но чистая и пронзительно светлая мелодия. Волотов улыбался. И когда входил в магазин. И когда подошёл к прилавку. Усталая и хмурая продавщица подозрительно поглядела на него.

-- С днём рожденья, -- подмигнул он ей.

-- Что? С чьим? -- опешила она.

-- С моим! -- рассмеялся Волотов, забрал покупки и ушёл. А она долго смотрела ему вслед, бестолково хлопая ресницами.

Улыбался он и выходя из магазина. И только на миг помрачнел, увидев стаю подвыпивших, мычащих от азарта мужиков у игрового автомата. Губы Волотова зло дёрнулись. "Сдует нас. Всех. Как есть, сдует..." -- отозвалось внутри. Но тут же он опомнился, отругал себя и опять заулыбался. "Нет. Не всех. Так, глядишь, и выживем," -- тепло подумалось ему. Он шёл домой, одной рукой крепко прижимая к себе пакет молока, а другой весело болтая в воздухе коробку с тортом "Ленинград". Его ждали друзья.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

280162  2008-03-22 14:46:39 Галина Александровна - Сюжет простой , предсказуемый , но , удивительно , читается легко и с удовольствием .

Copyright (c) "Русский переплет"