Рассказы
29 августа 2012

СОБАКИ

Белле Ахмадулиной

1.

Через окна моей квартиры видна одна металлическая дверь, ведущая в универсам. Когда-то на ней висела предостерегающая табличка с уведомлением: "Служебный вход". Иногда по утрам я наблюдаю со своего двенадцатого этажа, как к заветной двери спешат очевидные работники. Если скользко, то они забавно и несколько униженно семенят, взмахивая своими обремененными поклажей руками, словно нелетающие птицы никчемными крыльями. Они рискуют поскользнуться, потерять равновесие и даже упасть. Это происходит чаще с женщинами, что вызывает особенное сочувствие, не исключающее ехидную улыбку. Что делать?! - такова двойственность нашей натуры.

2.

Праздничным мартовским и вроде бы общевыходным днем я собирался на одну из своих, не знающих выходных и больничных, работ и, готовясь расстаться с теплой кухней и моей (в какой-то степени) уютной (для меня) квартирой, поглядывал через узорчатые от мороза стекла, имея в виду и фигурки, забегающие, словно в мышеловку, в звонко лязгающие служебные двери. В некоторый момент я заметил, как крупная собака прервала свою, вроде бы самостоятельную, прогулку и вместе с людьми (даже несколько отпугнув их) проникла в универсам. Собачий визит не вызвал моего удивления. Я его просто отметил как факт.

Вскоре я все же оставил свое жилье, вступил в лифт и вышел из парадной. Приближаясь к универсаму, я увидел, что служебный вход разверзнут и из него достаточно деликатно выпроваживают четвероногого странника. Это была одна из наших отечественных пород, кавказская или среднеазиатская овчарка, возможно, не в очень чистом виде, что мне было сложно уточнить из-за неухоженности животного. Обилие шерсти и собственная ленивая спешка не позволяли мне определить даже пол бродяги.

Собака двигалась в избранном мною направлении но, конечно, даже вопреки некоторым отвлечениям в маршруте, заметно меня опережала. Впереди, на уровне парадного входа в универсам, показался мужчина. Вблизи него трусила необычайно рослая восточноевропейская овчарка.

Объект моего наблюдения обратил внимание на собрата и устремился навстречу. Животные встретились вне поля моего зрения за киоском "Роспечати". Я ждал мгновенной схватки, но вначале раздались восклицания хозяина "восточника", обращенные к своему питомцу: "Фу! Фу!" Потом возникла некоторая пауза, когда звери все же встретились и стали обнюхиваться. И вот, все еще невидимые для меня, животные сцепились. Одновременно раздались взаимный рык и вопль мужчины, который стал обзывать своего питомца "таким-то растаким китайцем" (почему не немцем?).

Бойцы дрались недолго и к моменту моего приближения к киоску разошлись. Я допускал, что мужчина заподозрит во мне излишне самонадеянного хозяина кавказца (который выявил свой пол, благодаря драке, поскольку "восточник" оказался кобелем, которые в соответствии с собачьим этикетом исключительно редко дерутся с суками). Хозяин крайне довольного интенсивной разминкой, но настороженного перед возможным наказанием "восточника" оказался достаточно опытен и не вменил мне никакого отношения к лохматому драчуну.

Отряхиваясь и тем самым приводя себя в порядок, как бы избавляясь от тени недавнего противника, бродяга приостановился около парадного входа в магазин, который еще не открылся и даже еще не привлек к себе самых первых посетителей. Очевидно, это место было знакомо скитальцу, возможно, он даже не раз получал здесь гостинцы от сочувствующих его габаритам покупателей и уличных торговцев.

Я заговорил с псом, отдавая должное его мощи и уму. Он несколько замялся, отслеживая мои движения. Я направлялся на стоянку за своим металлическим "конем" в семьдесят лошадиных сил.

- Пойдем гулять. Гулять, - предложил я. - Пойдем кушать. Кушать.

Я действительно собирался подкормить зверя из тех запасов, что заботливо приготовила мне на "сутки" жена. По причине поста там вряд ли могло оказаться мясо, но был кекс, который вряд ли отвергнет могучий бомж.

- Хорошо. Пойдем, - повторял я три-четыре слова, в надежде, что из этого обычного для большинства собаководов набора псу знакомо несколько официальное "гулять", более дружеское "пойдем" и уж совсем семейное "кушать". Ну, а "хорошо" - это же поощрение, значит, зверь ни в чем не ошибся и может смело продолжать начатое.

Около проезжей части проспекта я остановился и посоветовал собаке обождать удобного момента для перехода на другую сторону. Мой спутник замер, но не на линии моих ног, а чуть дальше от поребрика, чтобы вновь находиться как бы ни при чем.

Пропустив транспорт, я шагнул вперед и позвал пса. Мы двинулись, а когда уже почти закончили переход, он ускорил движение, первым финишировал и, словно бы забыв про меня, двинулся дальше.

Около въезда на стоянку лохматый замялся, в общем-то, дожидаясь меня. Может быть, он уже шел так же с кем-то до полосатого шлагбаума или просто почувствовал, как следует себя правильнее вести.

Когда мы вступили на стоянку, за стеклами помещения для дежурных возникло пожилое, привычно озабоченное лицо бригадира. Полагаю, он быстро сообразил, что я не поменял своего пуделя на кавказца и не завел вторую собаку. Впрочем, он мог думать и иначе или даже не иметь на нашу с овчаркой тему никаких мыслей, поскольку как обычно перед сдачей вахты определял свою конечную выгоду за истекшие сутки от официально и неофициально запаркованных автомобилей и прочих форм обретения наживы.

По территории бродил второй дежурный, так называемый "ночник", младше чином того, что оценивал ситуацию из дежурки.

- Вон каких собак бросают, - заметил я "ночнику".

- Да-а-а, фашисты их тысячами вывозили, - по-свойски сочувственно просопел дежурный. - Это же, е мое, натуральный волкодав. Гитлер знал цену этим пастухам. Такому что волка, что человека задавить - все по силам. Была бы команда!

Зная, что "ночник" обитает один, я предложил ему оставить собаку себе или "приписать" к стоянке. Пенсионер с присущим ему беспричинным хохотком стал отказываться, неожиданно серьезно объясняя мне все обстоятельства, по которым животное не сможет здесь задержаться. Его речь перешла на семью, выехавшую лет десять назад на ПМЖ в Германию; на стихи, которые он сочиняет полжизни, но ни за что не согласится опубликовать, во всяком случае, при жизни; на лед, который, вопреки жгучим солнечным лучам, все еще не тает.

Под аккомпанемент дежурного я двигался к своей машине. Отвлекшись на зов бригадира, очевидно, требующего отчет за минувшую ночь, пенсионер оставил меня, я же обратился к воспоминаниям о наиболее поразивших меня встречах с бездомными собаками.

3.

Первая встреча произошла на Васильевском острове в начале девяностых, в период дефицита бензина. Я сидел в машине, занявшей свое далекое от цели место в очереди у заправочной станции. Мучительно-медлительный темп продвижения автомобилей растягивался из-за тех, кто внедрялся в него на стадии введения рожка в бензобак. Причем это совершали не только на автомобилях, что технически осуществлялось сложно из-за обилия транспорта, но и просто с канистрой, а то и с двумя, что было совсем легко.

Моя "девятка" застряла вблизи здания сталинской архитектуры. Перед домом находился небольшой пустырь, наверняка ожидающий скорой коммерческой стройки. Из окна я увидел дога, блуждающего по пустырю. Он был черный с белым "жабо" на груди и "перчатками" на лапах. Пес приближался, и становилось очевидно, что он стар и изнурен. Я мог уже различить, что он приволакивает задние лапы, хребет выгнут наподобие горбатого мостика, а бока втянуты, как щеки жестоко гримасничающего циркового мима.

Я подумал, не подкормить ли собаку. У меня имелось полпачки печенья, которое, я полагал, смогло бы подпитать истощенного пса. Я вышел из машины и пошел навстречу догу, который, чего мне очень хотелось, словно чувствовал грядущую поддержку и продолжал ковылять в мою сторону. Уже стала зрима седина на "элитной" морде и обремененные катарактой угасающие глаза. Глядя на пса, я не мог, несмотря на свое тогдашнее причисление к "новой" и "элитарной" литературе, не мог не сравнить дога с эдаким лордом в обтрепанной, некогда изысканной одежде, состоящей в своей зримой части из фрака, белой рубашки, перчаток и, очевидно, когда-то особо модных (белых же) ботинок.

Когда аристократ собачьего рода оказался на расстоянии прицельного полета печенья, я позвал его и продолжил движение. Пес обратил ко мне страдальческие глаза и приостановился. Я бросил еду к его лапам. Он понюхал подношение, но, бессильный преодолеть невидимый и неслышимый запрет, отдернул трагическую морду и отшатнулся, заметно нарушив собственное равновесие.

- Ну что же ты? Ешь. - Попросил я. - Можно. Ешь.

Пес устало соизмерил меня взглядом и отошел. Я продвинулся к нему и швырнул еще печенье. Он снова многообещающе потянулся вздрагивающим носом к пище, но в какой-то момент отвернулся и отошел.

Так мы кружили с дряхлой собакой на околокладбищенском пустыре под взглядами измочаленных очередью автомобилистов. Возникали участливые прохожие, чьи реплики не подлежат восстановлению на этих, довольно случайных, страницах.

Заслышав гудки тех, кому моя "девятка" пресекла доступ к заправке, я оставил безнадежную затею угостить собаку и отправился вспять. На ходу я оглядывался и отмечал, что "лорд" так и не прикоснулся к еде. - Что ж, - пытался я себя утешить. - Может быть, позже, когда исчезну я, иссякнет очередь, вдруг он все же решится нарушить табу?..

4.

Остановившись около своей теперешней "четверки", я открыл левую заднюю дверь и поставил мешок и сумку на сиденье. Пес ненавязчиво ожидал награды за наше короткое путешествие. Я извлек из большого цветного мешка маленький прозрачный, а из него кекс, отломил кусок и приготовился угостить своего спутника, который замер в полутора метрах от меня и делал вид, что все происходящее его никак не касается. Я же в этот момент я прикидывал, как учтивей побаловать зверя: подать с ладони, положить выпечку на снег или бросить, причем если последнее, то с каким расчетом: чтобы кусок несколько неряшливо упал перед необъятной мордой или, что имело бы особый эффект, снайперски угодил в услужливо раскрытую пасть.

Размышляя, я потерял темп, в соответствии с которым нужно было кормить собаку, и, смутившись своей нерасторопностью, несколько невнятно бросил кусок, который задел животное по мохнатой скуле и шлепнулся на грязный снег. Пес склонил голову, по-деловому коротко понюхал презент и захватил его зубами.

В это время я думал о том, что не стал угощать пса с ладони, чтобы не дать ему повода подумать, будто я тешу себя иллюзий завоеванного доверия. Рядом со своими ногами я не стал класть кекс, чтобы не внушать псу мысль, будто я пытаюсь его к себе приблизить. Нет, я ни на что не претендую!

Не знаю, понял ли бродяга причину моего странного броска, который в момент своего исполнения был ориентирован больше на снег перед передними лапами животного, чем на его разверстую пасть. Когда суровый гость проглотил первый кусок, я выделил ему еще одну долю и намеренно не докинул до досягаемости собачьей пасти. Бродяга двинулся навстречу еде и, втянув уже запомнившийся запах, мягко поглотил, словно всосал, в себя кусок.

Я отсек третью часть и словно бы уронил в полушаге от своих ног. Я поступал так, чтобы, получив повод приблизиться, зверь понял, что я не допускаю мысли о его неожиданных коварстве или агрессии. Я предлагаю ему очутиться рядом, чтобы он, в свою очередь, получил возможность доказать свое собачье благородство.

Пес двинулся к еде в узком для него пространстве между моей машиной и соседней "копейкой". Он остановился, когда его морда нависла над подношением, нагнулся и звонко причмокнул. Я подумал о том, что, возможно, где-то в мире существует баланс между моим сочувствием к бесхозному волкодаву и благодарности к жене, которая пекла для меня угощение ночью. Хотя, расскажи я ей о своем самаритянстве, уверен, она бы постаралась меня понять...

5.

Вторая встреча и тоже с догом, только сукой, приключилась в Сосновском парке, где я гулял со своим безукоризненно приветливым пуделем. Часть парка занимает стрельбище. Оно же является популярным местом сбора собаководов для выгула и дрессировки своих питомцев и доверительного общения, которое возможно лишь в совместных прогулках с собаками. Здесь же в грибной сезон бродят любители и профессионалы всех возрастов с мешками и корзинками. Тут и загорают. При этом никого из посетителей стрельбища не беспокоит возможная и даже реальная стрельба. Очевидно, для людей стали привычны и даже необходимы вид оружия, пальба и убийства.

Собака была молодой, лет двух, что для догов считается еще щенячьей порой. Белая в серых и черных яблоках, с косыми, как у большинства догов глазами, она подсказывала образ сказочной комической лошадки. Она была крайне истощена - бока впали, удивление в глазах от поворота судьбы уже сменялось унылой покорностью. Собака обратилась к моему пуделю, и пока шло интенсивное общение, я подумал, что могу попытаться поймать собаку и попробовать кому-то ее предложить. На догине не было ошейника, поэтому я не спеша примеривался, смогу ли провести операцию по поимке. Для этого мне понадобилось бы еще приблизиться или просто прыгнуть, ухватить животное за шею и удержать. Существовала возможность укусов, которые, впрочем, не могли оказаться ни опасными, ни даже серьезными. Я в этом был почему-то уверен. Конечно, резкий бросок в сторону собаки мог ее отпугнуть и даже ошарашить. Я решил незаметно приблизиться хотя бы на расстояние вытянутых рук и тогда уже ловить собаку.

Настороженно играя с моим псом, догиня опасливо скашивала в мою сторону свои забавные глаза с оттянутыми вниз, словно в гримасе, веками. Я улучил момент, когда ее внимание оказалось направлено на меньшего ее раза в четыре кавалера, и метнулся с протянутыми руками. Собака среагировала испугом, но не успела отшатнуться. Я обхватил ее теплую, гладкую шею, все еще не оставляя сравнения с кобылкой. Я чувствовал, что не успеваю сцепить пальцы в замок, чтобы обеспечить серьезность плена.

Мне надо было впиться пальцами в напрягшуюся шею, но я упускал этот шанс, поскольку все же не был полностью уверен в успехе подобного хода, да и, признаться, вполне допускал отчаянный ответ в виде истерических укусов.

Догиня вырвалась и отбежала. Резкий рывок потребовал от нее значительной траты иссякающих сил. Несмотря на заметное утомление, сказывался щенячий нрав: в собаке сквозило бесшабашное стремление поиграть с новыми знакомцами, из которых четвероногий был совершенно безопасен, а вот двуногий вел себя странно, и в этом могла таиться опасность.

Темнело. Видимое теряло цвет, представая словно через некий фильтр. Если при ярком солнце окружение приближается к белому цвету, а в полном мраке - к единой черноте, то сейчас, в плотном фиолетово-сером мире догиня становилась все ярче, будто излучала собственный свет.

Поразмыслив, собака решила принять мой бесплодный бросок за приглашение к игре и постепенно, словно раскручивая завод, начала приседать, буквально плюхаться на передние лапы. Мой пес стал повторять движения своей новой знакомой. Собаки фыркали и определенно радовались.

Вскоре игра вприсядку перешла в поочередные догонялки: звери петляли, огибая невысокие кусты и молодые пластичные деревья, неутомимо осваивая дичающее стрельбище. В этом виде игровой программы мой пес обнаруживал большую скорость и лучшую маневренность, на виражах касаясь боком растрепанной травы. Догиня презабавно разбрасывала громоздкие и рахитичные лапы. Из-за голода ей все давалось тяжелее и отбирало иссякающие силы.

Я ждал, что изнуренная моим неутомимым пуделем, догиня потеряет быстроту и бдительность, и когда по причине почти уже ночной темноты она превратилась в подобие мятущегося призрака, я вновь попробовал подкрасться к потеряшке. Но ей, оказалось, не требовалось повторного урока. Собака не подпускала меня даже на вполне безопасное для себя расстояние. Сообразив, что я все же настаиваю на сближении, она стала удаляться за пределы стрельбища, пересекла асфальтированную аллею и очутилась в среде сосен, за былое обилие которых парк и получил свое хвойное имя. Теперь сосны росли гораздо реже и были заметно разбавлены березами, рябинами и прочими лиственными породами. Елки здесь заводились крайне редко и ежегодно истреблялись для поддержания отнюдь не экологической для нынешних дней традиции.

Облик догини таял в древесной мгле, словно месяц за перезревшими тучами. Стволы постоянно разрывали белый контур на два мерцающих пятна, а то и скрывали целиком.

Мой пес быстро забыл о недавней приветливой великанше. Я же почему-то не покидал стрельбища, пока не перестал различать собаку, сравнимую сейчас уже с парусом, исчезающим в ночном море...

6.

Я упаковал кекс и, без особой надежды на собачий энтузиазм, оторвал малую часть хлеба от половины буханки, включенной в мой рацион. Когда я метнул хлеб к могучим лапам, пес, кажется, не успел его даже формально понюхать, а тотчас принялся интенсивно поглощать. Возможно, обратившись к еде, он уже не мог сдерживать голод или же, руководствуясь собачьей интуицией, почувствовал, что мне в чем-то, пусть для начала хотя бы в безопасности нескольких кусков еды, но можно доверять.

Выдав четвертую порцию, я решил ограничить этим долю своего участия в судьбе бродяги и сел в машину. Теперь мне предстояло постараться ее завести, прогреть, очистить от инея и льда стекла и отправиться на неизбежную работу.

Пес понял мои действия, очевидно, памятуя похожие сюжеты с угощениями, допустимо, даже на этой стоянке. Он деловито потоптался, словно для разгона, обежал стоянку, вышел за ее пределы и стал удаляться.

Я прижал левой ногой педаль сцепления, а правой приготовился слегка поддать газу и повернул ключ в замке зажигания. Машина завелась с первой попытки. Я изучал узоры на обледеневшем стекле и вспоминал еще одну встречу...

7.

Третью потеряшку, коричневого пуделя, тотчас напомнившего мне собственного пса, я увидел из окна машины, выезжая с Большого Сампсоньевского проспекта (бывшего Карла Маркса) на Энгельса (почему-то не измененного). Собака деловито трусила по тротуару, не обращая внимания на посторонние соблазны, да, кажется, и вообще почти ни на что не отвлекаясь.

Наблюдая за пуделем, я проникся не только сочувствием к нему, в случае его бесхозности, но и обрел активный интерес к собачьему маршруту и его цели. Я притормозил у поребрика и стал ждать дальнейшего движения кудрявого объекта.

Пес задерживался только для необходимых "отметок" на деревьях, столбах или урнах, во время чего он, привычно задрав лапу, объявлял свой мужской пол. Слегка помедлив после запрограммированной природой процедуры, пудель целеустремленно продолжал движение вперед. Я решил понаблюдать за псом, пока он не изменит избранного направления, которое очень выгодно вело меня к дому. Может быть, он тоже стремится домой? Да, куда же, если зверь столь серьезен? Был бы он недавним потеряшкой, слонялся бы без цели. Беспризорники со стажем, особенно ненасытные пудели, озабочены лишь поисками пропитания, и от них вряд ли можно ожидать столь прямолинейного курса. "Мой" же пес, похоже, не собирался сворачивать с проспекта имени Энгельса.

Я ехал вблизи тротуара и держал объект в правом зеркале заднего вида. Когда пудель становился слишком мелким, я тормозил и ждал увеличения масштаба. Так мы освоили километра три (у меня, увы, скверно с определением расстояния, но не в том смысле, что я его неточно высчитываю, а в том, что я бываю просто не уверен в своих результатах. Впрочем, данную дистанцию я вполне смогу в ближайшее время замерить по спидометру, если, конечно, соберусь это выполнить).

На пересечении с одной из улиц (может быть, Гданьской), мой неосведомленный о партнерстве попутчик свернул направо и стал удаляться. Вид его оставался самостоятельным и целеустремленным. Я подумал, что, может быть, не следует продолжать мое слежение, готовое, конечно, показаться странным тем, кто смог бы его заметить.

"Не оставить ли тайну пуделя нераскрытой? - подумалось мне. - Почему не допустить, что все так и должно завершиться? - Он убегает, я уезжаю: эдакое недолгое соприкосновение двух орбит - собаки и человека, бродяги (все-таки?) и писателя"...

8.

Оформленный объем был мною отложен в числе сотен (за тридцать-то с лишним лет писательской практики... всевозможных писательств!)... в числе сотен прочих, в большинстве неоконченных, зреющих и жаждущих волшебного часа завершения или включения в более крупный, многоплановый текст.

И вот (избитое, пародийное, но, тем не менее, - удобное и, представьте! - живое выражение), и вот, когда зашла речь о выходе моего очередного (опять - ирония: всего лишь второго на родине, здесь. В России, которую люблю, от которой требую державности, по которой тоскую за границей, а, неизбежно вернувшись, вопрошаю: а нельзя ли было остаться там? Где такие... столь гладкие дороги... холеные дороги и блистательные витрины). Когда зашла речь об издании моего второго, а точнее, первого сборника прозы, поскольку предыдущий вышел в СССР, у меня явилась... ко мне... во мне явилась... воспряла мысль включить и этот, новый для меня по тону рассказ.

На очередной встрече с особой, воплотившей все стадии работы над книгой от согласования текстов и набора до редактуры и корректуры, во время рабочей встречи мне было сообщено... было высказано... прозвучало мнение о некоторой незавершенности объема "Собаки"... "Собак". Предложение доработать вещь не было категоричным, оно оказалось обставлено... мысль о доработке вещи выглядела как дружеское пожелание видеть "Собак" не ниже... достойно на фоне других вещей, по мнению женщины, тоже по-своему неоднозначных.

Я не чувствовал особой необходимости заниматься рассказом. Возможно, мне изначально и хотелось оставить его на уровне наблюдений и впечатлений. Во всяком случае, без назойливой расшифровки вполне прозрачных, на мой взгляд... по моему разумению, идей.

Возможность продолжения "Собак" внутри их самих представилась мне внезапно. Как-то (могу использовать и "однажды"), как-то я отправился на пробежку со своим уже знакомым читателю пуделем.

Мой традиционный маршрут пролегал через все тот же известный читателю городской парк. Выполнив свою примерную программу, я возвращался, когда встретил (мы встретили) около одного из замечательных, но захламленных и неухоженных прудов мужчину с эрделем.

Пока собаки представлялись друг другу и обменивались различными знаками внимания, хозяин эрделя спросил меня, не хочу ли я взять себе кокер-спаниеля. Я понял, что он имеет в виду собаку, которую я уже давно видел на дороге, метрах в ста от нас, - животное переминалось на одном месте, не рискуя, очевидно, удаляться от точки, где рассталось с хозяевами.

Я объяснил мужчине, что не настроен заводить еще одного зверя, поскольку ограничен в жилплощади, наделен чрезмерным числом проблем, а главное, имею счастливую возможность заботиться о других людях и для меня это, простите, сейчас важнее, чем давать прибежище собаке.

Мы распрощались, и я двинулся дальше. Когда я приближался к встречающей меня добрым взглядом собаке, то заметил двух женщин, которые через пару минут могли оказаться на этом же месте.

Мой пудель обожает крупных собак: догинь, ньюфаундлендов, сенбернаров - поэтому кокер-спаниель показался ему малоинтересным объектом, и он, почтительно... учтиво помахивая хвостом в адрес всех окружающих, продолжил изучение звериных корреспонденций. Я сел на корточки и поманил собаку. Она подошла и оказалась сукой и уже в возрасте, наверное, от шести лет. На задних лапах налипла глина, - значит, собака осталась без хозяев достаточно давно.

Я гладил животное по спине, чесал за ушами, ностальгически вспоминая свои страдания за судьбы бродячих животных двадцати-тридцатилетней давности. Кстати, в 1972 году я как-то даже описал свою встречу с блуждающим псом и храню этот юношеский текст в своем архиве. Вот он.

9.

"Железной дичью гремел транспорт, доставляя пассажиров к Финляндскому вокзалу и развозя их от вокзала в разные стороны, сея по Ленинграду. День был весенний и жаркий, дождя не ожидалось, и потные, остро пахнущие люди злились на свою долю - всю жизнь спешить, толкаться и опаздывать.

На перекрестке рядом с вокзалом и сквером, расположенным напротив, между равнодушных трамваев, подающих, по долгу службы, нервные сигналы, металась собака. Вот она прошмыгнула перед стальным монстром, чудом не очутилась под колесами автобуса, выбежала на газон и остановилась, с ужасом озираясь.

На помощь к собаке поспешила пожилая дама, смешно вытащила из ветхой сумочки батон, начала отщипывать куски булки и бросать собаке. Пес увидел, что в него начали чем-то швыряться, поджал хвост, опустил зад, подогнув задние лапы, и, не отведав ленинградского батона, потрусил к набережной, по которой непрерывным потоком неслись машины.

Пожилая дама вначале медленно, потом все быстрее, расталкивая многочисленных прохожих, пустилась за беглецом вдогонку. По дороге она выкрикивала что-то, очевидно, призывая всех присоединиться к спасательной экспедиции.

К женщине примкнул средних лет мужчина и, уже вдвоем догоняя пса, они стали его окружать.

Я наблюдал за группой из окна автобуса, а когда вышел на остановке, то отделился от общего потока и, не тратя времени на поиски пешеходного перехода, пересек перекресток.

К этому времени спасатели и беспризорник стояли, высунув языки, напротив друг друга, оценивая возможности каждого. Пожилая дама бросала теперь булку голубям, прохаживающимся метрах в двух от компании, и, тяжело дыша, говорила с мужчиной.

Как только спасатели захотели приблизиться, кобель отбежал ровно настолько, насколько к нему продвинулись люди. Так повторилось раза три. Наконец, псу надоела эта непонятная забава, и, сильно чихнув, он опять побежал к набережной.

Отслеживая очередную попытку людей поймать собаку, я прошел спокойным шагом мимо них, потом - параллельно движению кобеля, немного обогнал его и, так же не спеша, с деловым и безразличным к окружению видом, двинулся собаке наперерез. Теперь пес шел ко мне, а не я к нему, к тому же ветер нес ему запах моей собственной собаки.

Не добежав до меня, кобель повалился на молодую траву, перевернулся на спину, стал извиваться и ерзать, оскалив пасть в собачьей улыбке. С абсолютно равнодушным видом я сделал несколько шагов к собаке, прыгнул и ухватил расслабившегося зверя за загривок. От страха и неожиданности пес несильно впился в мою левую ладонь. Правой рукой я обхватил его щенячье тело, и мы, повизгивая, застыли в ожидании спасателей.

- Молодец, паря! - произнес подошедший мужчина и недоверчиво, словно кобель на трамвай, поглядел на меня.

Следом приблизилась женщина. Щенок смотрел на нас, моля о пощаде, прося снисхождения за свою шалость, извиняясь всем своим видом за недавнюю беспечную игру с заслуженными людьми.

- Как хорошо вы сделали, что его поймали. А вот товарищ как раз хочет взять собаку. - Женщина указала на мужчину.

- Да, но надо соорудить ему какую-то привязь, - отозвался мужчина.

- Вот, возьмите это. - Пожилая особа жестом фокусника вытряхнула из сумочки вафельное накрахмаленное полотенце не больше метра в длину.

Я обвязал тканью собачью шею так, чтобы между шеей кобеля и полотенцем можно было поместить два пальца, учитывая, что беглец может совершить попытку вывернуться из шутовского ошейника. Пока я возился с узлами, из толпы, мгновенно сковавшей нас беспросветным обручем, отпочковался деятель с намеком на интеллигентность в виде очков и раскормленного портфеля.

- Ты что, крысолов? - обратился он ко мне официальным тоном.

- А ты что, принцесса? - послал я запрос, почти не обдумывая. Меня абсолютно не волновало присутствие человека, предпочитавшего видеть животное снующим среди трамваев, а не в моих руках.

- Ну что, поуськать его на тебя? - спросил меня обладатель портфеля и оценивающе смерил взглядом кобеля.

- Попробуй, - предложил я и добавил, словно махнул на муху, прилетевшую на клумбу с цветами с помойки: - Вали отсюда.

Человек в очках мгновенно понял мое предложение и тотчас исчез.

- Надо какую-нибудь веревку для поводка, - сказал я своим единомышленникам, сгрудившимся около собаки.

- Сейчас схожу. Тут недалеко есть хозяйственный магазин, - решил мужчина, бегавший за псом, и удалился.

Народу вокруг нас поубавилось, а с пожилой дамой у меня завязался разговор.

- Вот люди, какие они бывают-то, люди-человеки, - запричитала женщина, покачивая головой. Вдруг она вскрикнула с неистовым восторгом: - Пионы появились!

- Пионы-шпионы, - продолжил я, сидя на корточках возле присмиревшей собаки и наблюдая за мужчиной в солнцезащитных очках. У него был благоухающий букет и необычная физиономия, примерно та, которая случается у отрицательных киногероев.

- Сейчас я, наверное, все достану, - всколыхнулась пожилая особа, очевидно, отчаявшись дождаться того, кто отправился в хозяйственный магазин.

Женщина вошла в автобус, завершающий здесь свой маршрут. Вскоре она вышла из машины с мотком провода.

Мы стали привязывать провод к полотенцу. В течение этого недолгого процесса женщина постоянно отдергивала руку, вскрикивала и шарахалась, боясь, как бы кобель ее не укусил. А ему-то самому было и страшно, и жарко, и, наверное, голодно. Но пес только жалобно скулил и даже ни разу не рыкнул.

Когда поводок оказался готов, и мы обдумывали, что далее надлежит предпринять, появился второй участник спасательной экспедиции с кусками мешковины в руках. На всякий случай я обмотал мешковину вокруг собачьей шеи.

Люди, не оставлявшие нас без своего внимания, участливо спрашивали: что с собакой? Больная она или ее сбила машина? Кто ее хозяева? Какой она породы? Почему скулит?

- Не ходи, бабака больная. Видишь, в каких она вся штучках, - не пускала мамаша своего ребенка к разомлевшему от сидения под солнцем кобелю.

То, что молодая мать приняла за некую паршу, были всего лишь тополиные почки - собака ведь валялась на газоне, радуясь жизни!..

Я сидел в трамвае и думал: имеет ли право кто-нибудь отобрать у меня собаку, которую я поймал посреди города? Может ли сам хозяин, если он есть, изъять у меня пса? Правильно ли я, вообще-то, поступил, отловив собаку? Действительно, вдруг свобода для кобеля лучше, чем жизнь в каменном доме и прогулки на поводке? Но тогда уж ему лучше обитать за городом, а не носиться по проспектам. Но наибольший интерес представляла для меня предыдущая судьба пса - у кого он жил, как с ним обращались, почему он оказался беглецом...

Дома мама с подавленным ужасом посмотрел на пса.

- Откуда? Чей? Где взял? - посыпались на меня вопросы.

Я понимал, что больше всего мама, конечно, беспокоится за меня - не грозит ли мне хоть какая-нибудь опасность в связи с обретением нового четвероногого приятеля.

- Поймал около Финляндского, - сказал я чистую правду.

- Он что, беспородный? - спросила мама осторожно, предоставляя возможность мне самому задуматься о том, нужна ли мне такая собака. - Ты уверен, что пес ничем не болен?

Да, кобель действительно был из племени дворняг, или, как весомо представляли своих питомцев владельцы подобных зверей, метис. Скорее всего, в нашем случае восточноевропейская овчарка сочеталась с какой-то охотничьей породой...

Пожалуй, для жильцов нашего дома самыми вдохновенными и творческими минутами жизни было то время, когда я выходил со своим зверьем на прогулку. На моем плече восседала сиамская кошка; в левой руке я держал два поводка: их карабины крепились к ошейникам двух черных терьеров, отца и сына, оставленных мне на содержание в связи с отъездом хозяев; в правой руке я держал поводок, предназначенный для кобеля овчарки, также временного жильца нашей квартиры. Самостоятельно прогуливались еще две собаки: подобранная мной на улице сибирская лайка и мой собственный эрдельтерьер, взятый нами в четырехмесячном возрасте с нервной чумкой и переломом передней правой лапы.

Теперь, когда к нашей стае примкнул новый найденыш, которого я принципиально, как и лайку, не брал на поводок, дабы предоставить право выбора своей доли, - в минуты нашего выхода из парадной, прохода вдоль дома и еще некоторого расстояния до пустыря, где все звери получали временную свободу, - я обогащался все новыми и новыми словами и выражениями, коими оказалась столь богата отечественная словесность".

10.

Нежничая с кокером, я посматривал на увеличивающихся женщин. Они уже настолько приблизились, что могли различить мою речь. Я спросил женщин, не хотят ли они проявить милосердие и подобрать потерянное существо. Нет, они не могли себе этого позволить: одна из них - из-за аллергии, вторая... другая - из-за ситуации в семье. Они готовы были увлечь собаку за собой и, может быть, вместе обрадовать хозяев, ищущих кокера в другом конце парка.

"Я потом вернусь, потому что живу в той стороне", - сказала одна из них и указала туда, откуда они возникли.

Я заметил, что собака, наверное, специально топчется на этом месте, ожидая, что именно сюда и вернутся ее расстроенные хозяева.

Мои резоны показались убедительными, и женщины, потрепав спаниеля, продолжили свой путь... маршрут. Отходя, удаляясь, они пытались позвать кокера, но это не получилось, - собака благодарно следила за уменьшающимися фигурами, но не покидала своего поста... свой пост.

Настала пора и мне оставить заблудившееся животное. Я сделал... совершил это без драматизма далеких... давних лет, когда мне казалось, что я должен спасти любую птицу и зверя. А если не пытаюсь это сделать, то становлюсь на позицию некоего предателя.

Нет, теперь я не испытал даже подобия тех чувств. Я был почти спокоен. Я очень изменился с тех пор.

Copyright (c) "Русский переплет"