Зоо-рай

 

 

 

Мозаика из жизни братьев меньших

 

 

Утром в зоосаде случилось настоящее ЧП!

Разыгравшись, волчонок, в пылу, азарте... ненарочно, абсолютно случайно! клыками... слегка поранил зайчишку.

— Ты что-ооооо! — заверещал косой, — я всё маме расскажу!

— А что такое «мама»? — опешил волчонок, почесав задней лапой за ухом.

— Мама?.. это... это что-то очень доброе, сильное, ОНО никогда не даст в обиду. Но, если честно, я свою маму не помню.

— И я, — с грустью провыл волчонок.

Зверята на площадке молодняка не помнили своих родителей...

Как они попали сюда? откуда прибыли? где обитали раньше? где их колыбель и сородичи? — не знал никто. Все одинаково пили парное молоко, тем были и сыты. Зайчата и волчата, телята и львята, козлята и тигрята, оленята и медвежата — у каждого была своя бутылочка с цветной наклейкой-рисунком. Только у бельчонка, к примеру, бутылочка махонькая, а у слонёнка с ведро.

Да, никто на площадке молодняка не помнил своих мам, не знал пап, не понимал, как оказался тут. И никто не считал, что сама ситуация, в которую они попали, — сказочная, а звери вокруг — диковинные, совсем-совсем на них не похожие. Все до одного малыши милые-премилые и дружные-предружные. Молодняк вместе рос, сообща взрослел, тюкаясь носом в преграды, жалобно мычал, ревел, блеял, чирикал, когда становилось нестерпимо больно и одиноко, а потом, накормленные, сытые, они засыпали, уткнувшись в тёплые животы друг другу, как крольчонок тигрёнку, или вовсе забравшись с лапами на голову, как цыплёнок львёнку. Это была одна большая семья! А если и разбивались на пары, кучковались, то совсем не по тем признакам, как принято в дикой природе. И скучали они друг по дружке, и плакали, по-настоящему, каждый на своём языке, но одинаково горючими слезами... Хорошо ли, плохо живут — они не знали, иной жизни не ведали, — не с чем сравнивать.

 

И вдруг небо рухнуло!..

Будто ураганом все деревья выдернули с корнями.

Словно ветром подняло всех зверушек и... — наотмашь шмякнуло об землю.

Волчонок, пусть нечаянно, поранил грызуна. «Поду-уумаешь!»

Как раньше, на том бы дело и кончилось...

Зверята не какие-нибудь паиньки-неженки: разве убережёшься в детстве от болячек, ссадин, ушибов... дело молодое. Но ведь тут другое совсем... Волчонок не бросился зализывать ранку зайчишке (как принято в зоояслях!) Нет... Нет!!! Глаза его налились кровью, он шарахнулся от косого, как от огня... заклацал зубами... зарычал, и, опустив глаза, с воем умчался прочь. Запах свежей крови ударил в голову львёнку, игравшему поблизости с косулей в салки... Лев тормознул всеми лапами, весь в пыли... и озорная грациозная подружка налетела на него со всего маху... оба завизжали от боли. (В общем, тоже хороши!) Шерсть на загривке у льва встопорщилась, искры побежали по шкуре... А медвежонок — тот вообще: кирзовой носопырой втянул влажной воздух да как рявкнет! Сбил лапой пенёк, на котором играли белки с горностаем, и... покатился кубарем под горку.

 

Бред!!! Что случилось?! Никто не понимал.

 

Ни старших наставников, ни признанного лидера-ровесника в зоосаде не было. О том, что именно лев считается царём зверей, никто понятия не имел. Не было у них «царей». Все были равны и уважали больше других слонёнка: он самый-самый добрый из всех... И вот, дабы хоть как-то уладить недоразумение, слонёнок объявил о созыве общего схода на зелёной поляне.

— Нельзя разбойничать, там, где живёшь! — в один голос заявили хорёк и лиса.

— А никто разбойничать и не собирается... Просто ужинать пора, — рысь грациозно потянулась, дрыгнула сперва одной задней лапой, потом другой и стала точить растущие когти о смолистый ствол ели. — У меня, например, щадящая медицинская диета — «1 стол». Прописана строго белковая пища: постное диетическое мясо, индейка, курица, телятина, крольчатина...

Все притихли, кролик попятился.

— А я ем, что найду: малину? — малину; рябину? — рябину; корешки? — корешки. Пусть и остальные так.

— Ты ещё предложи гербарий собирать, — рыкнул гепард.

— Почему нет?! Нужно сдерживать отрицательные эмоции, помнить: мы — братья! Если я начну заказывать свои излюбленные блюда, составлять меню, думая лишь о собственных вкусах и прихотях, всем жарко станет! — рявкнул медведь.

— Голосуем! Единогласно, — записал бобёр.

— Я же голосовал «против», — обиделся волчонок.

— Какая разница? Ты всегда против. Прикажешь под тебя подстраиваться?

— Не нравится? Катись отсюда! — поддержал ёжик. — Мы здесь как-нибудь без тебя.

— Зверята, не ссорьтесь! — пискнула белочка.

Носорог, слонёнок и жираф обступили волчонка:

— Как тебе не стыдно обижать маленьких!

— Я больше не буду... сорвалось.

— Что сорвалось?

— Сам не пойму... Заяц-беляк, вроде как обычно, игриво перескочил через нос, а меня словно ошпарили! — в ноздри как шибанёт чем-то сладким, аппетитным... Не смог удержаться. Не успел понять, зубы сами щёлкнули... Он как завизжит. Я клыки-то сразу разжал, выпустил...

— Как ты мог?

— Не знаю. Честно! Зайча мне давно снится... И сны какие-то неприличные... Стыдно даже сказать. Думал, пройдёт.

— Вы нас так всех съедите, всех до одного перережете, когда подрастёте, — грустно просвистела мудрая иволга плотоядным. — Охотьтесь-ка лучше за оградой. Кушайте лучше чужих, если организм требует. Страшно подумать... — иволга даже поперхнулась, — если нас съедят наши же молочные братья и сёстры. Чужакам-то мы и сами просто так не дадимся, сумеем постоять за себя, за свои гнёзда... А вы-то нам — родные души.

 

Больше никто не вымолвил ни слова...

 

Все, боясь смотреть в глаза друг другу, молча разбрелись по своим углам.

Не страх возможной боли, не угроза неминуемой расправы и возмездия остановили хищников. Нет. Стыд!.. Великий стыд и смущение явились той неодолимой преградой, которую ни волк, ни леопард, ни росомаха с гиеной не смогли переступить.

 

*

 

Зайчонок постепенно забыл страх... ужас... бр-ррр!

И вспоминал «недоразумение» с волчонком лишь когда рана при смене погоды начинала побаливать. С серым воспитанником они не были близкими друзьями, но уважение, основанное на родстве сиротских судеб, их сближало. Сейчас в рослом волке с великим трудом угадывался тот бесшабашный, душа нараспашку волчонок на безвольно-пляшущих лапках. И зайчишка вырос — время не стоит на месте — однако он смотрел на возмужавшего, заматеревшего волка с нескрываемым уважением, снизу вверх, как на старшего, успешного, более сильного брата. Теперь волк по очереди с медведем, рысью, львом и леопардом дежурили на территории зоосада, оберегая покой обитателей, не допуская нарушений правил общежития, делая замечания нарушителям дисциплины. Дежурный выделялся среди прочих питомцев красной повязкой на лапе, заметной издали, с устрашающим изображением светящейся оскаленной пасти.

В зоосаде отныне все и всегда неукоснительно соблюдали порядок.

 

Изредка хищники исчезали куда-то на всю ночь...

Волк, когда живот его подтягивал голод и он становится неделикатным, раздражительным, когда глаза его при виде овечки, кролика, курочки густо наливались... туманились алым, тоже исчезал до утра и появлялся упитанный, великодушный, густо испачканный свежей кровью, с пушинкой либо чужеродной ворсинкой, прилипшей на довольной морде. «Куда только девались агрессия, зло, кровожадность, которыми волк лучился вчера?» — изумлялся косой. А бордовые пятна на седой шерсти?.. Так спустя день-два они сойдут. В конце концов, у всех с рождения свои странности, индивидуальные особенности характера, пристрастия и вкусы.

Не все ж вегетарианцы...

 

Как складывалась жизнь по ту сторону забора, зайчишке и другим травоядным было невдомёк. (Говорить об этом считалось неприличным.) А выяснять большого желания не возникало. Главное, у них тут, внутри, царили тишь и гладь, мир и дружба.

Это ли не рай?

Рай. Рай в отдельно взятом, изолированном от остального леса зоосаде!

 

 

 

 

 

 

 

Трансформер

 

 

 

Иллюзия

 

 

Уличный фонарь, увитый снежной мошкарой, едва освещал холостяцкую комнату... Не включая свет, он сел на кровати, опустил босые ноги на студёный пол и мрачно закурил. Ступни и лодыжки приятно обжигал мёрзлый сквозняк, вытягивающий домашнее тепло в приоткрытую дверь балкона. Он курил, не замечая, куда падает серый пушистый пепел, курил, задумчиво покачиваясь в такт мыслям, глубоко втягивая горький дым.

Он не мог ошибиться... Да, явилась муза и отчётливо, явственно поинтересовалась:

— Ну что, милый Топтыжкин, всё лапу сосёшь?

Он опешил и сперва хотел решительно возразить, бросив в ответ какую-нибудь колкость, но, во-первых, в её голосе не слышалось злой иронии, а во-вторых, он ещё спал... всё произошло так неожиданно. «Топтыжкин...» — несомненно, недруг так не скажет. Как в детской сказке... Когда-то в раннем детстве мама звала его именно так. Молчать, однако, было неприлично и он, не найдя ничего лучше, односложно спросил:

— А что делать?

— Не пишется?.. — участливо осведомилась незримая гостья?

— Нет.

— Улыбнись жизни и она улыбнётся в ответ. Чего сидеть сиднем?.. Тебе нужны свежие впечатления, выберись на свет белый... сходи в кино.

— У меня телевизор есть.

— Телевизор — не то...

 

Разговор оборвался так же неожиданно, как и начался.

 

Муза не уговаривала его, нет. Она удалилась бесследно, беззвучно, как появилась.

«Нужно записать фразу, а то наутро не вспомню», — на полу возле изголовья он нащупал в темноте дежурный блокнот, карандаш и начертал наугад несколько ключевых слов. Причудливый сон не оставлял его до утра, повторяясь в различных вариациях, с разными деталями, иными «подводками», сохраняя неизменной главную мысль: «сходить в кино». Сумрачный осенний рассвет давно сменил серый день, а вставать он не спешил, всё ворочался на диване с боку на бок и размышлял: «Не нравятся мне западные фильмы-ужасы, фэнтези, их заумная компьютерная графика, фонограмма смеха за кадром...» Он даже не смог вспомнить, когда последний раз покупал билет: ощущение такое, словно это было не с ним — с кем-то другим, в прежней, безвозвратно ушедшей жизни.

— Выбраться в кино?.. Схожу, с меня не убудет. И, если муза советует «улыбнуться жизни» — улыбнусь.

Он поднялся в позитивном настрое, сбрил недельную щетину, принял контрастный душ, вскипятил бульонный кубик и, смакуя, под белогвардейские песни, выпил его вприкуску с ржаным бутербродом и маслом (в экстремальные моменты это всегда приводило в струну — выручило и сейчас). Затем он вступил в неравный бой с горой грязной посуды в раковине и... — победил. А потом, уже за чистым кухонным столом, неспешно расшифровывал ночные каракули в блокноте.

 

***

 

Современные кинотеатры давно строили в шаговой доступности...

Компактные, сверкающие безыскусной рекламой, подавляющие слух и волю ударами однообразной бухающей какофонии, они активно зазывали посетителей. Теперь на вечерний сеанс пришёл и он. Приятно поразил роскошный зал с просторными рядами, мягкими, анатомическими креслами и ёмкостями для попкорна, прекрасный обзор, акустика... А фильм!.. Что-то про гигантских трансформеров-монстров, которых собирал тинэйджер и выпускал на ринг. Бред... О вкусах не спорят, но по его разумению: ни уму — ни сердцу... Он сам, как рассыпавшийся в прах трансформер, утром еле собрал себя после холодного одиночества, после затянувшегося творческого безмолвия и депрессии. И как всегда, при такой авральной сборке, часть деталей затерялась... Например, очевидно, в его собственной голове — не полный комплект, иначе сейчас этот идиотский фильм он бы не смотрел. Духу его тут не было бы... Он уже давно не следил за сюжетом, погрузившись в одинокие мысли, и тут звук прервался... На экране ультрасовременного кинотеатра, как в сельском клубе в момент сбоя в работе кинопередвижки, светилось пустое пятно. Редкие зрители не галдели, не свистели, не возмущались. Однако и прилежно сидеть не желали — голь на выдумки хитра...

В потоке света пальцами изобразили живую тень — по экрану засеменил коротенькими ножками прообраз Чарли Чаплина, время от времени персонаж останавливался и почёсывал ногой свой главный гендерный признак. Раздались смешки... В противоположном углу экрана появилась голова овчарки: уши чутко навострены, пёс беззвучно лаял на американского комика. Кто-то академической комбинацией из трёх пальцев изобразил профиль старухи...

Театр теней!

Публика, кто как умел, демонстрировала незатейливые номера самодеятельности.

 

И вдруг...

 

Да, вдруг, словно по волшебству...

Из ниоткуда по крутой траектории в небо взмыла голубка.

Несмотря на чёрно-белую анимацию, птица была столь узнаваема, столь грациозна, что все прочие персонажи вмиг расступились, очистив экран. В гордом одиночестве она кувыркалась в небесах, то закладывая лихие головокружительные виражи, то сложившись комком, стремительно пикировала вниз, то свободно расправив крылья, парила над всеми. Он не смог удержаться... и его голубь полетел навстречу таинственной незнакомке. В воздухе сизари зависли напротив друг друга, осторожно коснувшись клювиками, затем сделали пируэт и, казалось, шум перьев, их амурное воркование-гульканье отчётливо слышали в притихшем зале все зрители...

Восторженную тишину прервал гром аплодисментов.

 

И тут опять включили фильм.

Он больше не смотрел на экран, лишь возбуждённо оглядывался и заметил, как девушка, одиноко сидящая сзади, накинула на голову капюшон и, осторожно спускаясь в темноте, стала пробираться к выходу.

Он — за ней...

 

***

 

Впервые за долгие годы он коротал ночь и встречал рассвет не один.

А утром, заправив в каретку печатной машинки лист белоснежной писчей бумаги, уже отстукивал текст... Ещё через час она сварила кофе, они вместе пили его с горячими маковыми булочками и он читал ей свежие гранки своего нового рассказа.

Все детали его трансформера нашлись и встали на свои места.

И, самое главное, — встал на место кубик-сердца.

 

*