Рассказы
27 июня 2011

Записки Григория Алексеевича

Бабаня

...Смерть наступила мгновенно. Дыхание резко оборвалось. Его лицо стало бледным, черты заострились. Кардиомонитор запищал, рисуя на экране прямую линию. Разряд, еще разряд... Тело неестественно вытянулось, не подавая никаких признаков жизни... В 6.32 была констатирована смерть... Сели в ординаторской, молча закурили... Погода за окном явно разгуливалась. Выглянуло солнце и перекрасило грязноснежную серость. Мутные лужи заискрились, отражая рваные облака, и на тополиной ветке, разгоняя утреннюю тишину, призывно зацвенькала синица...

... Впервые я встретился со смертью, когда из жизни ушла моя бабушка. К тому времени, окончив медицинский институт, я думал, что знаю о смерти всё ...

Страха перед покойниками я не испытывал, и поэтому сам собирал моего дорогого человека в последний путь. В тот день я не только испытал боль утраты, но и физически ощутил присутствие смерти.

Описывая подобное состояние, умники от медицины обычно все рассуждения сводят к игре нашего воображения. Не исключаю, но думаю, что дело не только в этом. Любой врач, столкнувшийся с критической ситуацией, точно не знает, чем она закончится. Бывает так, что оказывая помощь пациенту, вдруг появляется ощущение, словно кто-то пристально смотрит тебе в спину. Холодок пробегает вдоль позвоночника, появляется чувство присутствия чего-то невидимого и осознание, что перед тобой просто тело, из которого, как песок сквозь пальцы, ускользает жизнь. И наоборот. Когда смерть вдруг отступает и вопреки всем медицинским канонам человек продолжает жить. Попробуйте уложить все это в рамки медицинских букварей.

Подобное ощущение неоднократно испытывали и мои коллеги, но объяснить затруднялись. Есть только предположение, что человек, часто общающийся с тяжелобольными, со временем каким-то образом начинает чувствовать биологические часы пациента.

Спустя годы, имея за плечами врачебный опыт, я научился, иногда с точностью до секунды, определять конец человеческой жизни. И здесь нет никакой мистики, а есть только не познанное и не изученное. Ну а все не изученное и не понятное мы, как правило, переносим в разряд компетенции высших сил. Поневоле задумаешься о Боге. Наверное, поэтому даже самые отчаянные и неверующие в трудные минуты жизни начинают молиться и искать поддержки у Всевышнего.

Моя бабушка была глубоко верующим человеком, хотя абсолютно не разбиралась в тонкостях теологии. Вечерние тихие молитвы, зажженная лампадка, сборы и походы в церковь, записочки, просвиры... Я часто подтрунивал над ее привязанностью, а она не обижалась. Добрая по натуре, она не пыталась спорить или что-то внушать, а только мягко улыбалась.

- Даст Бог, - говорила она, - и ты сам всё поймешь.

Все детство я прожил с ней в одной комнате. Она кормила, поила и растила меня. Со своей крохотной пенсии давал деньги на кино и мороженое, штопала, вязала и терпеливо выслушивала мою болтовню. Поэтому мои детские воспоминания естественно в основном связаны с воспоминаниями о бабушке Маше...

Под валенками скрипит снег. Его столько, что по краям дорожки, ведущей к дому, образовались огромные сугробы. Я медленно шагаю, вдыхая колючий морозный воздух. Сегодня наступит новый год. Я долго ждал этого дня. Ждал и мечтал о новогодней елке и подарках в больших бумажных пакетах. От них всегда так вкусно пахнет конфетами и мандарином. У меня нет терпения ждать до вечера. Бабушка отправила гулять, что бы не мешался под ногами, а я не могу ждать. Бесцельно брожу по двору, а скоро уже, наверное, наступит новый год. А я?.. Я сейчас войду в дом, и пусть ругают... Рванул примерзшую дверь и впустил в коридор морозный воздух. В нос ударил запах свежеиспеченных пирогов и оттаявшей хвои. На кухне в лужице талого снега плакала, раскинув ветви, зеленая красавица. Елка была до самого потолка с тающими льдинками на мохнатых веточках. Запах, какой за-па-х... Я был готов обнять ее, прижаться к колючим веткам и вдыхать хвойный аромат. Вдыхать и снова вдыхать запах счастья и наступающего нового года.

- Бабаня, я пришел. Давайте уж елку наряжать, а то не успеем, - прокричал я с порога.

- Дверь плотнее закрой, - раздался голос бабушки, суетившейся у плиты.

Бабушка была вся раскрасневшаяся, с перепачканными в муке руками. Ловко орудуя огромной, деревянной скалкой, она раскатывала белое, упругое тесто, сворачивала трубочкой, надрезала и ... появлялась будущая плюшка. Бабушкины плюшки я любил не меньше нового года и поэтому сел напротив нее, внимательно рассматривая, как ее руки хозяйничают на столе, присыпанном снежно-белой мукой.

Я знаю, что мешать взрослым, когда они что-то делают, не стоит, а помогать, пока не выгонят, можно. Нацепив на себя старый фартук, я с чувством собственной значимости приступил к изготовлению своей первой плюшки, но она никак у меня не получалась. Я мял и давил, резал и вертел, но тесто, никак не хотело поддаваться. Бабушка смеялась и ловко, как фокусник, укладывала на место очередную плюшку.

- Смотри и учись. Не мучай его, вот так. Вот. Видишь. Ну....

Вот и моя первая плюшка заняла свое почетное место.

- А как я узнаю свою?

- Мы её крестиком пометим, - сказала бабушка и рассмеялась.

Ей смешно, а для меня очень важно, кто будет есть мою плюшку. Не для того я столько мучился, чтобы ее съел неизвестно кто. Проверив наличие крестика, я двинулся отдыхать. Печь пироги это веселое, но жутко утомительное дело.

А вот и елка. Её поставили в большой комнате, и я никуда от нее не отхожу. Наряжать елку - это мое самое любимое занятие. Вынимаешь из коробки блестящую игрушку, рассматриваешь, ведь я их не видел целый год, а затем аккуратно вешаешь на елку. Дух захватывает от вида сосулек, искрящихся шаров и шишек. Игрушек столько, что можно смотреть на них часами. Что я и делал. Повесив очередную игрушку на ветку, я ложился на пол и рассматривал ее снизу вверх на фоне зеленых веток. И это еще не включили гирлянду с разноцветными лампочками... Когда она загорится, я буду готов просто поселиться под елкой, и смотреть, смотреть, смотреть на блестящую персиковую косточку и серебристый будильник, на котором всегда без пяти минут двенадцать...

Став взрослым и самостоятельным человеком, спустя много лет после смерти бабушки, я все равно воспринимаю её как самого родного и близкого человека, так как во мне живут яркие воспоминания о ней.

...Помню, как в пятом классе, перед началом летних каникул, учитель биологии предложил нам за лето подготовить фотоальбом о животных и природе. Как это можно сделать, я не представлял, так как никогда этим не занимался. Естественно, что рассказал о напасти Бабане, почему-то я ее всегда так называл. Она посетовала немного на жизнь, но пошла и купила мне первый в моей жизни фотоаппарат, тем самым положив начало моей глубокой увлеченности фотографией...

К восьмидесяти годам бабушку начали часто беспокоить головные боли, особенно при перемене погоды. Лечилась, чем могла: то лист капустный привяжет, то капель каких накапает. В то время я еще только мечтал о медицине и помочь ей не мог, разве, что прогуляться по улице. Прогуляться она любила. Возьмет меня под руку и гордо шагает по дорожке вдоль дома, а соседки подтрунивают: вон ведь какого жениха ухватила, а она только смеётся.....

Бабане шел девятый десяток. Деятельная по природе, она никогда не могла сидеть на месте. Всегда была в делах и заботах. Чувствовала себя не всегда хорошо, но жаловаться на свои болячки не любила. А тут вдруг утром говорит мне: - Живот, что-то разболелся. Поела, может, чего не нужно?

Медик из меня еще тот, я учился всего на втором курсе медицинского, но решил посмотреть. Смотрю живот и удивляюсь: в восемьдесят два года аппендицит, как по книжке... Прооперировали её удачно, но почему-то под общим наркозом... Утром прихожу в палату, моя ненаглядная плачет, а суровые соседки посматривают на нее исподлобья.

- Ночью в туалет пошла и заблудилась. Никак не пойму, где я. Перебулгачила всех, а они ругаются, что спать мешаю, - рассказывает мне сквозь слезы и нервно теребит кончик белого головного платка.

Я медленно окинул взглядом лежащую в палате публику и громко, так чтобы слышали все, что-то сказал язвительное, от чего соседки потупились и перестали смотреть в мою сторону.

Операционный шов зажил, а вот приключения после наркоза только начались. Появились галлюцинации и стали посещать ее частенько, справиться с этим последствием наркоза не удавалось.

- Видишь, - говорит, тыча пальцем в рисунок на обоях, - чертики. Все ходят за мной и все что-то говорят.

- А ты их перекрести, - смеясь вместе с ней, учу ее бороться с нашествием нечисти....

Конечно, в последнее время её головной мозг не отличался ясностью ума, но то, что произошло перед самой ее смертью, меня удивило и врезалось в память на всю жизнь...

Бабаня уже не вставала с постели и никого не узнавала, но меня как не странно узнавала всегда. Я жил отдельно со своей семьей и как только мог, приходил ее посмотреть и поговорить, хотя как можно говорить с человеком, который не осознает и не понимает, однако она мне отвечала и даже смеялась...

8 мая, согласно заведенной традиции и осознавая неизбежный конец, начали съезжаться родственники. Я сидел у ее постели и как всегда балагурил. Было слышно, как хлопнула входная дверь и из прихожей стали доноситься голоса.

- Кто это, - вдруг четко и, как будто осознавая все происходящее, спросила она.

- Федор приехал, - имея в виду своего двоюродного брата, - ответил я.

В ответ она заплакала и запричитала:

- Где же ты был. Я так долго ждала...

Мне стало не по себе от мысли, что говорит она о своем Федоре - моём деде, который погиб еще в 43 году под Курском...

В сознание она больше не приходила, а 9 мая тихо скончалась, но осталась в моей жизни навсегда, так, как будто никуда и не уходила. Говорят, что человек живет столько лет, сколько о нем помнят. И это, наверное, правильно, потому что я все время ощущаю ее присутствие, так словно она жива, но живет где-то в другом городе или уехала на лето в деревню....

Последний глоток

Как правило, родители любят своих детей, а иные не любят, они обожают. Обожают и молятся на них. Молятся сами и заставляют молиться остальных. Не дай вам бог сказать что-то поперек. Такая мать будет вас ненавидеть всю жизнь. Их дети другие. Они даже болеют и то по-особенному. Особенно у них не бывает простого насморка. У них ни больше, ни меньше как вазомоторный ринит в фазе неустойчивой ремиссии на фоне сниженного иммунного статуса, или что-нибудь в этом роде. Хлопот такой ребенок доставляет всем. Всем, начиная с воспитателя в детском саду и заканчивая теми, кто хотя бы на метр приблизится к такому созданию.

Лиду, Лидочку я знал с самого своего рождения. Лидочка - моя двоюродная сестра и мой эталон, на который меня всегда заставляли равняться. Отличница, прекрасно рисует, играет на фортепиано, да и просто красивая девочка.

Не знаю, стараниями её матери или по другим причинам, но примерно лет с семи я в неё был просто влюблен. Влюблен так, как умеют любить только маленькие мальчишки.

Помню, как-то заболел ангиной в пионерском лагере и на целую неделю попал в изолятор. На улице прекрасная погода. Ребята резвятся, а вокруг меня белые стены, белый потолок, белые простыни и белые, в пол окна, занавески. Окошко медленно приоткрылось, белые занавески слегка раздвинулись, словно театральный занавес, и ... знакомая рука протягивает мне букетик с ярко-красными ягодами земляники. На белом больничном фоне это выглядело удивительно и сказочно. Она всегда любила удивлять, умела видеть и понимать красоту. Это детское воспоминание до сих пор для меня одно из самых удивительных и трогательных.

...Черная лаковая поверхность рояля завораживающе поблескивала в закатных лучах. Тюлевая занавеска вздулась парусом и забытый клавир, как живой, зашелестел, растрепанный ворвавшимся в комнату майским ветерком. Я чувствовал скованность и трепетную радость, примостившись в уголочке дивана, и как бы украдкой рассматривал висящий на стене Лидочкин портрет. Наверное, минуту или больше прошло с момента, когда распахнутая ветром фрамуга звонко ударилась, впуская в комнату весну. Я молчал. Мысли неслись, толкались, путались. Она, моя богиня, сидела рядом и битых полчаса вытаскивала из меня слова. Её русые волосы, какой-то неземной профиль... Я явственно ощущал, как мысли шевелятся в моей голове. Она старше меня на целых пять лет... Я решил вздрогнуть так, как будто испугался звона распахнутого окна, и как-то по театральному передернул плечами и, вскинув голову, посмотрел на неё.

- Замедленная у тебя, однако, реакция, - смешком сказала она, как-то по- кошачьи зажмурив все понимающие, хитрые глаза.

Пауза затянулась...

Повзрослев, в какой-то период, мы с Лидой стали особенно близки. Причина тому, вероятно, обоюдное желание пообщаться. Поболтать о том, о сем.

- Ты рассуждаешь, как старик, - сказала она, показывая эскиз вычурного, но очень красивого платья. - Современная мода должна раскрепостить женщину. Сделать ее свободной и подчеркнуть все её прелести.

Я засмущался. Чего-чего, а этих прелестей у нее было хоть отбавляй. Куда уж еще подчеркивать. Её натура всегда требовала всего возвышенного, неземного, необычного.

Замуж Лида вышла за рано поседевшего, высокого красавца с удивительным, по тем временам, именем Левон.

- Она всегда коллекционировала игрушечных львов, а теперь завела себе настоящего. Он у нас - "серебряный", - с гордостью в голосе, сообщила мне тётя Таня.

К тому времени я заметно подрос. Ревновал ли я её к "Серебряному"? Не думаю, но на её свадьбе я впервые напился.

Теперь мы встречались крайне редко. У каждого была своя жизнь. Как и все родственники обычно видятся на свадьбах и похоронах, так и я спустя много лет увидел её на юбилее её сестры. Она по-прежнему была красивой, но вот глаза... Её глаза были очень грустные. Она несколько раз подходила ко мне и пыталась как-то неловко завязать разговор. К середине торжества она отчаянно напилась и попросила меня поговорить с ней один на один.

Мы уединились в соседнем, пустующем зале ресторана. Медленно закурили. Так, как будто в этом состоял весь смысл нашей встречи. Выдыхая струйки табачного дыма и нарочито аккуратно стряхивая, маленьким пальчиком сигаретный пепел, она спросила: - "Как тебе новая семья?"

К тому времени я действительно успел развестись и жениться, как говорят, по новой. Перипетии тех лет для меня были не очень приятными и я, честно говоря, не был расположен к такому разговору. Как-то нехотя я попытался что-то ответить, скорее из приличия, нежели желая поддержать интересующую её беседу.

- Вначале тяжеловато было, а вернее непривычно, - глубокомысленно проговорил я.

- Что тяжело? - Эта тема ее явно интересовала, но она не находила в себе силы спросить напрямую.

Кто-то меня позвал и я, скомкав разговор, вернулся к общему застолью. Если бы я тогда знал, что творится в её душе. Я нашел бы и время и силы растолковать ей все, что знал и понимал, но...

В следующий раз я увидел её нарядную и безразличную ко всему окружающему миру. Она лежала в гробу, молодая и красивая.

Скрытность и неумение делиться своими проблемами, и вот результат. Только на похоронах я узнал всю трагическую историю её последних лет.

Жизнь как-то не задалась. Рос сын. Тягу ко всему прекрасному заслонил злополучный быт и жизненная неустроенность. Работа тоже не ладилась. Окончив строительный институт, она мечтала заниматься архитектурой, а пришлось.... Пришлось работать дорожным мастером. По уши в грязи с вечно пьяными работягами. Тут уж точно не до красоты. Единственная отдушина это сад. И то не он сам, а озерцо с заводью, где вдоль берега колышутся под ветром желтые лилии.

Любовь вспыхнула, как сверхновая звезда. Она верила, что её поймут, поддержат, но... У всегда хорошей, правильной девочки не может быть как у простых смертных. Что есть любовь по сравнению с досужим мнением? Но, увы. Общественная мораль тех лет, тупые домостроевские идеалы встали на пути к её счастью. Родные и близкие её не поняли. Не только не поняли, но и начали активно противодействовать. Разборы полетов дома, на работе и все с опорой на моральные принципы строителей коммунизма. Партия всегда знала, в каких штанах ходить и кому с кем жить. Парторг не мог допустить раскола в своих рядах и отступления от норм. Даже на похоронах её отец вел себя, как на партийном собрании, соблюдая установленный регламент.

Загнанная в угол, истерзанная непониманием и отчаянием, она свела свои счеты с несправедливостью. Как глубоко было это отчаяние, и какого мужества нужно было набраться, чтобы сделать этот шаг, можно только догадываться.

Поздняя осень. Озерную гладь покрывает мелкая рябь. Холодно. Она разделась и бросила себя и свои страдания в ледяную воду любимого озера.

Лида ушла. Ушла в красоту, к качающимся на волнах лилиям... Оставив прощальное письмо со словами: "Я больше так не могу..."

Её смерть это тоже мой горький урок. Я был слеп и глух к человеку, которого когда-то любил. Смог бы я или нет, что-то изменить, сказать очень трудно, но то, что даже не потрудился понять ... Теперь это мой тяжелый моральный груз на всю оставшуюся жизнь.

Почему? Почему мы такие бессердечные и черствые? Почему нас пугает что-то новое? Почему мы боимся перемен? Почему возвышенные человеческие чувства нас смущают? Почему красоту, во всех её проявлениях, мы пытаемся заменить на уродливые штампы?

И пока мы не сможем ответить на все эти вопросы, красота не спасет этот мир. Она не доступна для слепоглухонемых.

Игорь Алексеевич на похоронах Лиды вел себя, как на партийном собрании, соблюдая правила и регламент, но все же делал это скорее по привычке, потому как смерть дочери явно выбила его из наезженной колеи. Он был готов встретить собственную смерть, но уход из жизни Лиды был выше его понимания и никак не согласовывался с его жизненными устоями и представлениями....

Время лечит, и все вроде бы вернулось на круги своя, если не считать, что после смерти дочери болеть Игорь Алексеевич стал чаще и все реже и реже ездить на собственноручно взлелеянные шесть соток. К 9 мая он взбадривался, принимал поздравления, но никто уже не играл на рояле про фронтовую дружбу и безымянную высоту. Сменялись весны, годы брали свое. Несмотря на правильный образ жизни и отсутствие каких-либо вредных привычек, инсульта избежать ему не удалось.... В одночасье все изменилось, и он превратился в старика, беспомощного и зависимого от других. Многие, попадая в подобную ситуацию, сдаются, пасуют перед болезнью, но это многие, а не он. Лечение, умноженное на непримиримый характер коммуниста, и... сбитый с ног болезнью боец поднялся. Поднялся и пошел. Говорил, правда, плоховато, но с этим можно было и мириться. Он снова стал самим собой, только с поправкой на теперешнее состояние. Один, наперекор всем и вся, он продолжал спорить с судьбой. Его супруга же выглядела напротив вполне здоровой, но, к несчастью, она совсем утратила способность что-либо понимать и помнить. Тем не менее, он как-то научился справляться и с этим. Вновь хозяйственные вопросы решал сам, ухаживал за больной женой сам.... сам... сам... Сам потому, что не любил обременять других, а может и потому, что не многие спешили помочь...

Поскрипывая протезом (ногу потерял еще в Отечественную), он упорно шел по жизни. Как-то решил помыть жену, а ей стало плохо. Выйти из ванны не может, а вынуть ее - нет сил. Смешно сказать, но на помощь пришлось вызвать МЧС. Как ни храбрился, а здоровье все же мало-помалу его покидало, а с ним уходили силы и оптимизм. Восемьдесят пять - это уже не шутки. Он чаще ложился днем отдыхать и постепенно перестал выходить из дома. За ним закрепили социального работника, и два раза в неделю она приносила что-то по мелочам, а за дополнительную плату разгоняла по углам копившуюся там пыль и грязь. Все чаще к дому подъезжала скорая, все реже в их доме появлялись родные и близкие. Почему? Все тоже стареют, да и своих проблем и болячек им тоже хватает, а может... Прозвенел последний звонок к началу третьего акта... Подорванное здоровье сделало его окончательно беспомощным. Положение обязывает, и заботу о родителях взяла на себя старшая дочь...

Страшно представить то состояние, когда все осознаешь и понимаешь, но даже выдавить из себя понятное для окружающих слово - это тяжелый, а порой и непосильный труд. Вызов скорой и тот превратился в целую проблему. Ну, кто в состоянии понять бессвязную речь, похожую больше на бред пьяного? Поэтому и вызовы на скорой помощи не принимали. Тогда он звонил внуку, да-да, тому самому сыну Лиды, когда-то так безжалостно расплатившейся по счетам со своей жизнью. Внук приезжал и, как сейчас говорят, разруливал ситуацию. Ну, а если ничего особенного не происходило, то просто каждую субботу навещал и привозил продукты на всю последующую неделю. Вот так и жили, пока в один из дней судьба не преподнесла ему еще один сюрприз...

Понимая, что от старости и смерти не убежишь, он потихоньку начал пристраивать нажитое. Но, как ни странно, никто не горел огромным желанием обзавестись "инвалидкой" на базе Оки и не спешил копать и перекапывать любимый сад. Инвалидка ржавела в гараже, а сад зарастал бурьяном, навевая тягостные мысли и больно раня старческую душу... Сад-то садом, а вот свою квартиру решил подарить внуку. Почему он пришел к такому решению, можно только догадываться, но чувство собственной вины за смерть Лиды явно не давало ему покоя. Узнав об этом, старшая дочь бросила на столик ключи от квартиры отца и больше не приходила. В их и так-то небогатой взаимным пониманием жизни образовалась новая трещина...

Убогое жилище, где доживают свой век больные старики, - что может быть печальнее этого зрелища? Он окончательно слег. Его, конечно, иногда навещали, но рядом все же не было никого, кроме полностью потерявшей рассудок жены.

Понимая, что близок его последний день, начали съезжаться родственники. Сидели, тяжело вздыхали, прощались и уезжали, а он по-прежнему оставался один...

Пышные венки, цветы, разговоры шепотом о трудностях человеческой жизни... Одна в грязной, пропахшей старостью и болезнями квартире плачет старая безумная женщина... на похороны ее не взяли...

Описывая один за другим летальные исходы, может возникнуть вопрос о том, что же это за человек, у которого все вокруг умирают? А вы присмотритесь. В действительности, годам к сорока пяти вокруг вас постепенно начинают уходить из жизни ваши родные и близкие. И это касается каждого без исключения. Вопрос - как уходят, когда и может ли кто-то повлиять на этот неизбежный биологический процесс? Повлиять? Повлиять чаще всего мы не можем, а вот подать стакан воды и поддержать человека, особенно в последние дни его жизни, это в силах любого, но... Мы забываем о том, что и нам когда-то будет нужен последний глоток. Нет, нет, я не пытаюсь учить или, упаси Боже, кого-то осуждать. Нет и еще раз нет, легко говорить, а вот быть добрым и заботливым - это огромный труд и он, видимо, не всем по силам.

Теща

Считается, что хороший врач тот, кто сумел сохранить человеку жизнь. К несчастью, с этим можно согласиться только частично. Бывают случаи, когда продлить человеческую жизнь можно, но это обрекает человека на муки и страдания. В другой ситуации все может выглядеть по-другому. У пациента имеется огромное желание жить, но его жизненный ресурс исчерпан и тогда... Тогда врач просто бессилен удержать ускользающую от человека жизнь. Если вокруг умирающего старца соберутся сто самых лучших докторов, то все равно изменить что-либо они не смогут. Пока это так. Может, когда-то, в будущем, мы сможем заменять вышедшие из строя органы и системы, но сегодня, увы. Принципы "не навреди и не продляй мук пациента" должны быть основополагающими для практикующего врача, а критериями тут служат желание пациента жить и биологические возможности его организма.

Она очень не любила, когда я ее называл тещей. Мама, мама Нина, Нина Петровна - моя теща. Чудесный, светлый человек. Я всегда удивлялся ее напору и энергии. Любое дело, за какое бы она не бралась, у неё получалось. С какой-то самоотверженностью она делала абсолютно все. Пилила, строила, сеяла, красила, вышивала и вязала, готовила, да все что угодно. В ее руках все горело. Вокруг неё вращалось все и вся. Центр притяжения людей, стержень, вокруг которого крутился семейный быт. И это всё моя теща. А какие пироги, ватрушки, плюшки и... И это, несмотря на свои болячки и возраст. Но картина была бы неполная, если не сказать о ее складе ума. Умнейший человек. С ней легко мог разговаривать любой. Вникая во все проблемы и перипетии человеческой жизни, она всегда рассуждала здраво, и самое главное, всегда улавливала суть. Я всегда любил с ней поболтать обо всем и не о чем. Обсуждал проблемы или просто жаловался на жизнь. После таких разговоров мне становилось как-то легче и проще. Её умение жить и не мешать другим, помогать и уметь радоваться просто восхищало. Когда я слышу рассуждения других о своих тещах, всегда вспоминаю маму Нину и в очередной раз удивляясь её уникальности. Может, я не объективен? Нет и еще раз нет. Похожее мнение я слышал и от других. Для внуков любимая бабушка, для мужа и детей - свет в окошке, а для меня просто вторая мама. И все так было бы хорошо и радостно, если бы не её болезнь.

Пятнадцать лет назад Нине Петровне сделали резекцию молочной железы и провели курс химиотерапии. Естественно, что по поводу рака.

Состояла на учете в онкодиспансере, наблюдалась, лечилась. Результат плохим не назовешь. Пятнадцать лет это срок. Наблюдая такую длительную ремиссию, эскулапы сняли её с учета и сказали - живи. Но если бы...

Что-то мама затемпературила: поликлиника, рентген, пневмония, антибиотики. Неделя, две, смена антибиотиков, на всякий случай консультация онколога.

- Нашего ничего. Лечите пневмонию, - заявили строго и уверенно.

Снова антибиотики, но результат никудышный. Как-то незаметно наступила весна. Бушует сирень, цветет вишня, огородный сезон в разгаре, а мама еще ни разу не была на даче. Кто посеет морковь и подремонтирует дом? Несмотря на хворь, она рвется к земле. Красит, сажает, а потом часами лежит еле-еле переводя дыхание. Уговоры не помогают. Она всегда решала сама, что ей можно, а что нет. И вот досада. Сломала палец на ноге и ребро. Успокоиться бы, но вы не знаете маму. Наплевав на боли, она доделала все, что наметила. Конечно, ей помогали, но суть не в этом. Она, как Мересьев без ног, ползла к поставленной перед собой цели. Что это, неразумное поведение? Нежелание считаться с обстоятельствами? Нет. Это просто наша мама. Болезнь все же оказалась сильнее её характера. Но она не сдалась, а просто сказала мне:

- Давай лечи.

То, что это не пневмония и не просто травмы, мне было понятно давно. Но спорить, что-то доказывать, вопреки имеющимся заключениям специалистов, я не стал. Прежний опыт многому меня научил. И я ждал, когда она скажет сама. Теперь путь открыт, мама дала добро.

Онкология. Какой я к черту онколог. Знаний нет, опыта нет. Хотя к тому времени прочитал все, что мог на эту тему. Прочитал и даже попробовал сложить собственное мнение. Начал стандартно. Провели дообследование и... На рентгеновском снимке и компьютерной томографии центральный рак легких слева и куча метастазов включая кости. Куда глядели онкологи? Те самые переломы однозначно были патологическими. А уж никак не остеопороз, который усиленно лечила участковый врач. И пневмонией там тоже не пахло. После КТ родным сказали:

- Готовьтесь. У нее две-три недели, от силы месяц.

Я не буду описывать слезы и переживания. И так понятно. Горе. Но горем делу не поможешь. Нужно что-то предпринимать. Но что? Опухоль не операбельная, большая с распадом, метастазы. Каких-либо надежных технологий нет. Онкологи в диспансере просто отмахнулись. В поликлинике решили, что если будут боли, выпишем трамал. Выходит, выхода нет? Сиди и жди логического конца? Нам этот вариант не подходит. Не укладывается он в мои представления. К счастью, моя жена медик и тоже прекрасно понимает это. Обсудив, между собой, решили переговорить с мамой и отцом в открытую. Зная мамин характер, мы были уверены, что она не захочет сдаваться и поймет. И были правы. Она не привыкла отступать перед трудностями. Она еще раз захотела испытать свою судьбу, хотя уже была практически прикована к постели. Не буду расписывать выработанную схему лечения, дабы не смущать специалистов. Принципиально поделили обязанности. Я лечу. Жена выполняет назначения. Отец взял на себя все хлопоты по хозяйству и уходу. Мужа сестры озадачили собрать смоделированное мной оборудование. На первый взгляд это может показаться безумием. Ставить, по большому счету, эксперимент на живом человеке, когда даже нет толком выстроенной теории. А что вы предлагаете? Обливаться слезами и ждать конца? Конечно, теория была сырой. Подобным никто не занимался, но все же... В данном случае считаю, что цель оправдывала средства. То ли мы, то ли мамин характер, но она поднялась. Конечно, это была не та мама, к которой мы все привыкли. Это была постаревшая за короткий срок, изможденная болезнью женщина и все же... Мама ходит, все лето с внуками жила в саду и даже иногда пыталась что-то делать. Шли дни, месяцы, а мама назло всем заключениям жила. Вышивала картины, шутила и чувствовала себя нужной. Вокруг неё, в привычном ритме, все работало и крутилось. По единому мановению её исхудавшей руки, как из воздуха материализовался отец и делал все то, что она просила.

-Ну как ты, мам?

- Я еще хочу пожить королевой, - смеялась она.

Конечно, иногда наступали периоды упаднического настроения. Иногда отец фардыбачил, уставая от своей новой роли, но... Но это была все же жизнь.

К концу третьего года ситуация изменилась. И совсем не в мамину пользу. Лекарства больше не помогали. Придуманная технология больше не работала. Жизненный ресурс был исчерпан. Мама слегла и медленно начала угасать. Она уже больше не вставала, но жизнь по-прежнему продолжала вращаться вокруг изможденной болезнью королевы.

Она и все окружающие четко понимали, отсчет идет на дни. Впервые в моей жизни я не испытывал страха перед приближающейся смертью. Маму не мучили боли. Практически целыми днями она спала или находилась в полузабытьи. Когда на минуты она выходила из этого состояния, по ее реакции было видно, что она все слышит и понимает. И вот неизбежный финал. Отек легких нарастал. Несколько облегчив ее состояние, я спросил у жены:

- Ну?

В её глазах я увидел выстраданное и выплаканное по ночам решение.

- Снимем сейчас, а через час будет тоже. Не мучай. Пусть уходит с миром. Мы ей не поможем.

Она говорила, а слезы, не переставая, текли по щекам. Порываясь еще раз попробовать хоть как-то облегчить ее состояние, я четко понимал, что счет пошел на часы и около четырех все должно закончиться.

Агония. Весь вечер и ночь жена стояла на коленях у ее постели. Держа маму за руку, она читала, читала, читала.... Молитвы сменялись одна за другой. Мама слушала и еле заметно сжимала её руку. Вздох, ещё.... В 4.30 мамы не стало.

Смерти никому не пожелаешь. Но, честно говоря, такому уходу из жизни...

На этом хочу остановиться. Смерть никого не красит, но умирать можно по-разному. И врачи. Да что, собственно, врачи. Мы немногое можем, но иногда... Иногда нам что-то удается. И это что-то наполняет нашу жизнь смыслом.

Александра

Каждый по своему переживает уход из жизни близкого ему человека. Переживает и плачет. Почему так реагирует организм человека более или менее понятно, но почему на смерть человека реагируют животные? Как их души способны понять происходящее? И вряд ли вам удастся объяснить это лишь наличием банальных рефлексов. Жизнь на земле сложнее, чем мы ее иногда представляем.

Александра, Саша, Сашенька молодая, заметная девушка. У батюшки Василия церковный приход в Рыбинске, матушка хозяйничает, а Сашенька учится в гимназии. Окончив гимназию, Александра стала завидной невестой. Красивая, из благочестивой семьи, во всей округе такую еще поискать. Под Рождество гостила Александра у своих родственников в небольшом губернском городе. Гостила и влюбилась. Влюбилась в стройного черноволосого штабс-капитана. Влюбилась так, что голова кружилась, и сердце постукивало в такт его звенящим шпорам. И под венец бы пошла, если бы не февральская вьюга семнадцатого года.

Жизнь менялась как в калейдоскопе. Белое, красное, красное, белое, а следом только красное, красное, красное...

...Прошел в переднюю, не раздеваясь, скрипя кожанкой, развалился в отцовском кресле. Глаза колючие, злые. Весь вид его олицетворял новоявленную власть. Одно слово местный комиссар. Просто так ни к кому не ходил. За ним всегда следом шло горе и смерть. И этот визит не был исключением. Вопрос был поставлен предельно четко и однозначно.

- Будешь моей женой или завтра вся твоя семья поедет на Соловки. Выйдешь за меня, пощажу, - сказал и ушел, оставляя грязный след на ковре.

В душе Александры что-то оборвалось. Где ее любимый? Что будет с семьей? Как противостоять этому гладко-кожаному негодяю?

...Мокрая подушка и красные от слез глаза.

- Да, я согласна...

Жена комиссара, косые взгляды и непонимание родных. Они так и не поняли, что живы только благодаря ней. Благодаря и вопреки логике тех лет...

...Росли комиссарские дети. Цвели липы, сменялись зимы, а она ждала и молилась. Молилась о том, что наступит день и все изменится. Изменится и пройдет как страшный сон, но вновь цвели сады, а красная власть только крепла. Крепла и пускала корни. Иногда ей казалось, что она к ней стала даже привыкать. Привыкать к новой жизни, но не к комиссарской брани и унижениям. Постоянные упреки, выплескиваемая на нее злость, матерщина - это то, что ее окружало. Мокрая подушка и красные от слез глаза, и постоянно жившее в душе желание убежать, скрыться. Но куда? Она гнала мысли и терпела. Терпела, молилась и надеялась.

....Когда не стало родителей, её жизнь превратилась в сплошной кошмар. Александра ушла из дома. Забрала детей и ... куда угодно, подальше, где никто не знает ее и не найдет.

...Далекий уезд, глухая деревня. На сотни километров леса. Надо где-то жить и как-то кормить детей. Но мир, даже если он красный, не без добрых людей. Дали работу в школе. Там же и маленькую комнатку, где она стала жить и растить детей. Тяжело, но жить можно. Помогала вера и то, что на всю округу она была единственная учительница. То дров выпишут, то лошадь дадут, жить можно, но боялась. Боялась, что однажды он ее найдет. Найдет и вернет...

...И он нашел. Но это был не гладко-кожаный и самодовольный комиссар, а страшно худой, измученный чахоткой человек. Человек, который не приказывал, а просил. Просил принять и дать возможность умереть рядом с ней и детьми. Пожалела, приняла. Отгородила угол, где он лежал и ждал своей смерти. Чахотка не жалует людей, и он умер. Умер, а младшая дочь сидела на крыльце и на радостях распевала частушки, празднуя конец ушедшему, из их жизни, страху.

... Комиссар умер, а вместе с ним ушли из жизни Александры Васильевны ночи, пропитанные болью и слезами. Она полностью отдала себя детям и работе. Да так, что новая власть прикрепила на лацкан ее серенькой блузы орден Ленина.

...Цвела сирень, желтела листва, падал снег, выросли дети. В прошлом остались двадцатые и сороковые. Плещется вода там, где стоял батюшкин храм, а Александра Васильевна по-прежнему живет в деревне. Маленький дом, нехитрое хозяйство да пес Арсентий. Приблудился как-то черный с рыжими подпалинами шельмец, да так и прижился. Оставила, назвала и любила, как любимое имя из далекой Рождественской юности...

...У Александры Васильевны все родственники по женской линии умирали в шестьдесят восемь... Вот и наступил её шестьдесят восьмой год. За плечами ухабистая жизнь и три инсульта. Четвертый она не пережила... Совпадение или... Три дня лежала без сознания, как будто чего-то ждала. Ждала, пока прощались с ней дети и собирали ее в последний путь.

.... Похоронили Александру Васильевну на деревенском погосте, тихо и скромно. Холмик под березой, крест и черный с рыжими подпалинами Арсентий. Пес так и остался на кладбище. Жил у ее могилы. Жил целый год, спал в снегу и ждал. Ждал, пока хватало собачьих сил, а потом пропал...

Еще одна жизнь и еще одна смерть, а в садах, как и прежде, распускается сирень, желтеет листва и тихо падает снег...

Copyright (c) "Русский переплет"