Тапёр.

"Пусть самые печальные дни твоего будущего будут

похожи на самые счастливые дни твоего прошлого".

За окном сыпал снег. Крупные мягкие хлопья медленно кружили и опускались на землю, освещенные приглушенным светом, мерцающим за большими витражными окнами ресторана. В этом городе снег был редким, почти небывалым явлением. Старожилы говорили, что последний раз снег выпадал лет тридцать тому назад, а до того еще лет пятьдесят назад. Картина за окном навевала томное чувство сладкой грусти. В дальнем углу маленького зала ресторана, меланхолично закинув голову, перебирал клавиши фортепиано и негромко пел на английском что-то лиричное тапёр с черными, как смоль, плотно уложенными назад волосами. В зал он не смотрел. Казалось, пел для самого себя. Едва заметный акцент, кокетливый изгиб рта, печально приподнятые брови придавали его внешности ту детскую непосредственность, которая вызывает у женщин смешанное чувство материнской нежности и симпатии.

Невысокого роста, слегка косолапивший в движении камерьер уже несколько раз суетливо пробегал в ожидании заказа мимо столика, за которым устроилась хрупкая женщина лет тридцати. Красного сочного цвета гольф плотно облегал её фигуру, подчеркивая изящные формы и оттеняя слегка загорелое милое лицо. "Почему-то хочется на него смотреть. Что-то знакомое есть в его внешности, фигуре... Поёт так себе. А смотреть хочется", - возня у стойки камерьера прервала её мысли. Седовласый с обрюзгшими небритыми щеками мужчина размахивал руками и что-то доказывал камерьеру. Наружность, нарушившего степенное течение вечера, вызвала у гостьи ресторана некоторое удивление. Мужчина был одет в спортивную куртку, серые, вытянутые на коленях брюки и белые махровые тапочки из тех, что являлись неотъемлемым атрибутом номеров гостиницы, сдаваемых в наём. К спорившим скоро присоединился бармен, услышавший шум в зале ресторана. Тапёр, аккуратно прикрыв крышку фортепиано, тоже направился к месту, где все больше разгорались страсти, с явным намерением "поддержать своих".

- Нет, ты мне неси две, две бутылки шампанского неси, - громко напирая на слово "две" и для пущей убедительности тыча в лицо камерьеру два пальца, кричал владелец махровых тапочек.

- Uno, uno..., - пытался возражать комерьер.

- Не uno, а две, две говорю, due. Не понял что ли?! Вот на пальцах тебе показываю. Две! Due!? - не унимался господин в тапочках, - Я плачу, неси.

- Uno, - сделал последнюю робкую попытку камерьер.

- А ты чего не играешь?! Музыку давай, иди вон за своё пианино, - переключился господин в тапочках на тапёра, - Давай-давай! Играй. Наше что-нибудь русское. Не понял?! Русское, говорю, russo, russo. Давай играй!

Тапёр с неохотой открыл крышку фортепиано и начал перебирать клавиши. Ничего русского у него не получалось. Звучала мелодия, не имеющая ни названия, ни согласованности. Из двери-"распашонки", которая вела в кухню, выпорхнула девушка в белой кофточке с двумя бутылками шампанского в руках и протянула их господину в тапочках.

- Ну, вот. Так бы и давно. А то "uno, uno", - хозяин тапочек радостно засуетился, - А деньги я потом отдам. Ты мне на номер запиши, на мой номер, в гостинице мой номер. Запиши, понял, запиши. Я потом, как выезжать буду, заплачу за всё стразу. Понял, нет? За всё, сразу, за всё ... - сделал он круговое движение заполученными бутылками шампанского и поспешно удалился.

Камерьер и девушка переглянулись и облегченно вздохнули.

- Ready to order (готовы сделать заказ)? - обратился камерьер к единственной к тому времени поздней гостье ресторана.

Немного взволнованная разыгравшейся на её глазах сценой, потеребив узкий ворот своего красного гольфа, женщина произнесла несколько коротких реплик и отложила тёмную карту меню в сторону.

Тапёр приблизился к её столику и, слегка склонив голову, нерешительно произнес:

- Would you like me to sing for you? One song. (Не хотели бы вы, чтобы я спел для вас? Одну песню.)

- Yes. Whatever. (Да. Что угодно.)

- No. I do not understand..., (Нет. Я не понимаю...) - он развёл руками.

- Any song (любую песню).

- I like? (Что мне нравится?)

- Yes, please (Да, пожалуйста).

Он пел, время от времени бросая в её сторону короткие нерешительные взгляды. Голос его выдавал волнение. Он пел свою песню, на родном своём, не понятном ей, языке. Пел, как и прежде, меланхолично закинув голову, с по-детски кокетливым изгибом губ: "...этот уснувший под легким снежным одеялом город, этот вечер в приглушенном свете старинных светильников, эти чистые мелодичные звуки рояля.... растают вместе с этим редким в городе снегом и не повторятся в нашей жизни никогда...".

- Спасибо. Thank you, - тихо произнесла она, слегка прикоснувшись к его плечу.

Он продолжал играть, уже другую мелодию:

- You like? (Вам понравилось?)

- Yes.

Она направилась к выходу. Он продолжал машинально перебирать клавиши. Вся душа его устремилась за ней. Руки его хватали её за руки, глаза просили остаться, задержаться еще хоть сколько-нибудь, хоть на мгновение, обернуться еще раз, взглянуть в его сторону.... Еще хоть раз, хоть один последний раз... Тонкая фигурка все отдалялась и, наконец, исчезла за широкой колонной, укрывающей металлические дверцы лифта. А он все смотрел в дверной проём, всё еще ощущая легкое прикосновение её руки, ощущая её ласковый взгляд на своем лице, и всё слышал её тихое почти шепотом "Yes".

На другой день рано утром она уехала.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

300597  2012-04-25 00:43:12 Игорь Михайлов - Не понял с первого раза - о чем рассказ!? Тапера растрогало внимание со стороны женщины и он хотел с ней познакомиться? Вероятно так!

300599  2012-04-25 01:41:41 Александр Глотов - И в самом деле - о чём? Он ей нравится, она ему тоже. Встала и ушла. Это называется в быту - "динамо". В литературе - квази-хемингуэевщина. На лирическое стихотворение не тянет, не то что рассказ. У Блока в похожем сюжете - "Никогда не забуду..." больше динамики, я уже не говорю о характерах.

300604  2012-04-25 12:05:04 Валерий Куклин - Глотосву А мне понравилось. В моей молодости такого рода зарисовки с натуры или слепка с нереализованной мечты в литературных компаниях вызывали бурю восторга. Потому что уже тогда начала быть в ходу калька литературная, диктующая свертывание сюжета в пружину и выхолащиевание из сердец персонажей душу. Помню, как поразил меня итальянский фильм "Белый клык", снятый будто бы по Д. Лондону, где на протяжении трех с полоивной минут было убито более сорока людей. Криттика о фильме была восторженной. И вот тогда в журнал "Юность" ко мне пришла Т. Толстая, ныне известная, которая принесла такого же рода зарисовки о московских бабушках - и я по сей день считаю, что те короткие истории внешне столь же невыразительные, как и эта у Татьяны Калашниковой, были лучшим, что она написала за всю последующую свою творческуцю карьеру. Ю. Полевлой тогда оказался печатать их, несмотря на мои настояния. А жаль. мы потеряли возможно значительную по-настоящему русскую писательницу, но приробрели литературную прохвостку. Поэтому я голосую за это произвыедение и искренне надеюсь, что под кдарами "литературного лратства" Т. Калашникова не падет в трясину писательского равнодушия.

Copyright (c) "Русский переплет"