И чаек крик прощание пророчит,

и небо растревожилось густой,

клубящейся дымами серой тучи

белесой пеленой. "Постой, постой!

Не торопи: осеннюю кручину,

к зимовью птиц резные косяки...", -

волнуется орешник, сгорбив спину

под ветром, у взволнованной реки.

"Постой, постой!", - шумит камыш, осыпав

подвыцвевший коричневый бутон

на рябь воды. "Постой, - хлопочут липы, -

не ускоряй прощальный фаэтон".

"Не подгоняй, попридержи удила,

дай надышаться пряною травой,

дай налюбиться, сколько хватит силы,

и с пьяною от счастья головой

уснуть под шепот девственной березы,

перебирая в пальцах поздний цвет,

рассматривать мистические грёзы

грядущих и ушедших зим и лет", -

ложится стих чредой неровных строчек...

А чаек крик прощание пророчит.

"Мне тягостно седое пробужденье,

"седое утро", грезится туман.

Стихи... стихи... слепое вдохновенье...

любовь... потери... грязь словес... обман...

Но видится сквозь серость и туманность,

как в запотевшем зеркале, во сне,

медлительна и величава Данность

ладони тянет бабочкой ко мне.

Движение изящное запястий -

едва заметный взмах раскрытых крыл.

Я не бывал доселе столько счастлив,

касаясь дамских рук.

У козьих рыл

от зависти повытянулись скулы,

и блеянье слилось в единый вой.

Они уже давно под волчьей шкурой

наводят страх, выравнивая строй.

Но... Данность, Данность, милая голубка,

твои ладони бабочкой - балет -

глаза, вуаль, усыпанная шубка

лохматыми снежинками.

И нет,

козлам и свиньям в волчьих душегрейках

не растерзать крылатый разворот", -

мне пробужденье у ночной горелки

предтечею грозит который год.

Канат. Упругая тревога

витыми прядями дрожит.

Кому - канат. Ему - дорога -

от стойки к стойке путь лежит.

Скользит кошачьею повадкой

его проворная стопа.

Сжимают пальцы мёртвой хваткой

шары и кольца. В диком па

спина жонглера изогнулась

"Страховки нет!", - прошло сквозь зал.

Толпа испугом задохнулась...

Но выпрямляется фигляр.

И вновь скользит, и вновь играет

своей удачей и толпой.

Приобретёт ли, потеряет,

схватив железною рукой

запястье кегли полумёртвой?

Последний шаг, еще бросок...

И "К чёрту кегли! Кольца - к чёрту!", -

стучит усталое в висок.

Август, 2004

Тонка связующая нить,

натянута струной скрипичной.

Их поединок нетипичный

уже нельзя остановить.

Торопятся за часом час.

Струны скрипичной импульс нервный

тревожит тьму, и свет неверный

со тьмой вступает в резонанс.

Бледна рассветная луна

за дымкой облачною тает.

Струны звучанье нарастает.

И светом тьма обнажена,

сама подобной свету станет.

Дрожит рука. Удушье слёз обильных

не облегчит души.

Но снизойдёт

с небес скорбящих животворным ливнем,

сопроводив стенания в полёт

к далеким звездам, в звезды рассыпая:

звезда Любви, звезда Добра, звезда

Великой Памяти, звезда немая

Великой Скорби...

Месяцы, года

ажуры звезд ночного неба светят:

"Любите вечно, помните навек,

дарите благо ближнему и детям, -

и этим жив покуда человек".

Прикоснуться... дотянуться сердцем

в заокеаническую даль,

пронизав возвышеннейшим скерцо

водных миль глубинную печаль;

донести, не обронив, надежду

перышком воздушным на ветру

от чужбины молчаливо-снежной

к раскалённой в жгучую жару;

белой яхтой опустить на воду,

парус вдохновений развернув,

вечно одержимую свободу -

вечно неуёмную войну...

А еще...

Да слышит ли Всевышний?

Пусть Господь хранит, тебя, хранит,

мой далёкий спутник - друг мой ближний -

заокеанический пиит.

* * *

опустошив недобрую бутылку,

Вы думаете с грустью обо мне.

Доверившись всецело рифме пылкой,

слагаете сомнение и боль,

последнюю любовь, скупые грезы,

сливаете со дна спиртные слезы.

И так же, как вчера, и, как назад

не год, не два, но много-много боле,

понурив затуманившийся взгляд,

парализуя спиртом дух и волю,

больное место в сердце залечив

жестоким прижиганием на время,

твердите про себя речитатив,

рифмованный то с этими, то с теми.

* * *

Это - только для Вас, это - только сегодня -

неприкрыты слова, ненапыщенна речь -

выступленье в театре Любви и Свободы.

Красный зал - для таинственных избранных встреч,

голубой - для волнений душевных прибоев,

а вот этот, огромный из мраморных плит -

для нелегких бесед, проводимых с собою,

для бесед, когда сердце сомненьем болит.

В красном зале на сцене под дымчатым светом

я открою Вам тайну доверчивых глаз.

Здесь - не место вопросам, не место ответам.

Это - только сегодня и только сейчас.

Всё изучено раньше, и сказано "Да".

Здесь не место словам. Вон туда поглядите.

Это - только для Вас, это - только сегодня -

неприкрыты слова, ненапыщенна речь -

выступленье в театре Любви и Свободы,

в красном зале таинственных избранных встреч.

Пойдем со мной к реке. Прохладной тенью
покрой мои незримые следы.
Обряд святого воссоединенья
души усталой и речной воды
я покажу. Ни звуком и ни жестом
не беспокой лазурной пустоты.
Волшебный миг великого блаженства
не хочет слов, не терпит суеты.
Коснись реки тихонечко рукою,
доверься ей, расслабившись, войди
в речную воду, душу успокоив
и позабыв, что за и впереди.
Закрой глаза. Какие ароматы!
Божественно! Вдыхай, вдыхай сильней.
Дыши водой, речной травой и мятой.
Ты - дух реки, дух ветра и полей.
Закрой глаза и слушай, слушай...
Журчанье, лёгкий всплеск, сверчок...
Ты - высший слух. Забудь про уши.
Вот-вот коснётся струн смычок.

Еще мгновенье и...
проникновенно,
пронзая неба облачную вату,
струится зычно музыка Вселенной.
Для нас звучит Молчания Соната.

Июль 1999