Когда ты плачешь и пророчишь,
Своей не чувствуя вины,
И смотришь в пропитые очи
Сибирских всадников степных,

Когда горит трава степная,
И сёла дальние в золе -
Я связь кандальную признаю
Со всем, что было на Земле.

Легко молчать и говорить мне -
Времён ловцу, а не истцу:
Хлеба лежат, Рязань горит ли,
Ивняк ли хлещет по лицу...

***

Сквозь латунь потемневшую сеток облаков-то Господь накрошил! Наподобие споротых меток из времён до стиральных машин. Золотой сколько в памяти пыли! ...что щепы за апрельской Княжой, где священны любови чужие, а беды не бывает чужой. Сам, по вере себе и по силе, как монахи затвора срока, я такую назначил Россию, что насилу обрёл к сорока. Но бредя окаянною бездной, находя и теряя себя, я причастен России Небесной, в осиянные трубы трубя.
***
А то, что речью с лёгкими выходит,
Дрожит внутри верёвкой бельевой.
Так голубок в арбатском переходе
Глядит в глаза с ухваткой бомжевой,

Так поднимая тёплые колени,
Держа хвосты, затянутые в жгут,
Когда проходишь Беговой аллеей,
По ипподрому лошади бегут.

***

Как сладко в душе напевалось,
Как горько из глаза лилось!
Кто скажет, что в Туле сковалось,
В Иваново, что соткалось?

Не помнят ли рваные уши
Исконную лобную плеть?
Но созданы русские души
Способными плакать и петь.

***

Что остаётся кроме русской речи
В молочной тишине
Полночной Слободы?
Движение планет
И голос человечий,
И спящие дрозды.

Что остаётся, кроме русских гласных
В пустыне слободской
За костью теменной?
Пытливый ум людской
И голос соучастный,
И колокол ночной.

***

Звук гортанный и пастуший, чудо речи кочевой...
О, птенец Христов, послушай, как поёт поток живой!
Звук ушедший с пастухами вышел весь, но жив завет -
За песками и веками смерти не было и нет.
Неужели было надо чёркать в смертную тетрадь,
Чтобы молча выпить яда, долг Асклепию отдать?
Кукарекнет только птичка-невеличка петушок,
А с цикутою водичку горько пить на посошок.
А душа - родная дроля - благодатна и чиста,
А тюрьма одна и воля для Сократа и Христа.
И папирус А 4 носит неким сквозняком
По Псалтыри и квартире, как по снегу босиком.
Каплет-каплет кровь Христова, сохнет меткое копье,
И лететь душа готова в царство светлое своё
Из овечьего закута... Иудей ты или гой,
Крест, костёр или цикута - всё сгодится, дорогой.
И летит душа-голуба мимо рвани у пивной,
Мимо бани, мимо клуба, где сегодня выходной,
Мимо Рима и Нарыма, где кончается Земля,
Мимо Иерусалима и московского кремля
Без руля и без ветрила, через всё, что довелось,
Что палило-не-спалило, как сопля оборвалось.
Лёгких снов тебе, Синица, чудных пёрышков, сестра,
Возвратит тебя больница, а покуда не пора, 
Выпьешь яду дармового - книжной дури и мочи,
Вот те слово, вот те мова - распишись и получи.
Для того-то и глотаем это всё в один глоток,
Чтоб понять, что тело тает, не зацепишь коготок.
Клинописные таблички... вертим перышко в руке...
...Обгорелой пишем спичкой, чертим стрелки на песке...

***

К бузинной тростине приладь мундштучок,
К свирели таёжной.
Раз полон кумышки тугой бурдючок,
Уснуть невозможно.
И выдох пустив через длинный курай
Из лёгких табачных,
Мотивчик старинный давай наиграй
Под небом бивачным.
Зовущий за горы, из тёплых укреп
В котомку с веками,
Где древних акынов ломается хлеб
Потомков руками,
Где связь родовая не с графом Толстым,
Не с Мойше Даяном,
А с этим акыном поющим простым -
Усталым и пьяным.
Он скверно поёт и, наверное, спит -
Не мает значенья.
Он кровь голубая полынной степи,
Ночного кочевья.
Он память травы и лесов голоса,
Олень под вогулом,
И там, где ступали его торбаса,
Всё полнится гулом.
А я подголосок, круги на реке, 
Худая мережа -
Пою на невнятном чужом языке
И дудкою брежу.

***

Засевший в белой колокольне,
Что за дорогою окольной
Стоит жива,
Как Симо Хайха окривелый
Он птичьи в колокольне белой
Блюдёт права.

Он не жилец тут, а стихия,
Он видел, как в года лихие 
Народ пасёт
Прутом калёным вождь холёный,
Он пел Спасителю над клёном,
И нам споёт,

Когда, что граем скрутит ухо   
Корнета злая ремеслуха,
Будя погост,
Живущий в белой колокольне
Над красно-рыжей крышей школьной
Апрельский дрозд.

***

Душа дорогу выбирает,
как нить серебряную вьёт,
плотвою в воздухе играет
и робу лагерную шьёт,
танцует ливнем на железе,
шуршит отливом и мацой,
как баба каменная грезит
Ордынской степью и овцой.

Душа дорогу выбирает,
хитрит и ходит ходуном,
горит-горит-не-обгорает
в сокрытом пламени земном,
шумит трава и чутко конь спит,
костер полуночный  курит,
всё баба каменная помнит,
но ничего не говорит.

Я лучшей участи не знаю,
чем у камней сторожевых,
как дудка сиплая степная
напеть о мёртвых и живых.
И глядя в зареве былинном,
как жгущий варится кандым,
в рассказе маревом и длинном
мешать грядущее с былым.

Душа дорогу выбирает,
назад вернуться не спешит,
себя голубку забывает
и глупо заново грешит.
И я дорогу выбираю,
на крайней пристани стою,
себя караю и теряю
и Богу противостою.