Территория искусства не есть территория нейтральная. Это земля прорыва из-за колючей проволоки маргинального сознания, раскалённая сухая почва которой с одинаковой лёгкостью впитывает слёзы, пот и кровь. Это Курукшетра - поле битвы, и дерево исполнения желаний - Кальпаврикша - растёт на ней. То что невозможно человеку - возможно Богу, и то, чего нельзя объяснить словами, застревающими в толстом кожаном щите всегда обороняющегося индивидуума, можно растолковать оружием искусства - в арсенале художника есть и таран, и смертельные бактерии прекрасного, и ядовитые семена сомнения, и специально обученные жучки-шизоеды. Искусство кажется безобидным, и уже поэтому опасно - человек не принимает несомой им угрозы всерьёз, пока не становится поздно - брешь в круговой обороне пробита, ты плачешь и смеёшься, и испытываешь дискомфорт от невозможности поговорить со своим бухгалтером о бретонском периоде в творчестве Гогена.
Ты ещё этого не понял, но ты уже попал, ты на игле, коллега, у тебя появилось внутреннее убежище на Небесах, откуда земное может казаться мелким и марионеточным. Искусство поднимает человека на высоту, при взгляде с которой вся привычная шкала ценностей меняется, летит в тартары, потому что жизнь и смерть, любовь и ненависть, ложь и правда, к нашему удивлению, волнуют нас больше, нежели дебет и кредит.
Искусство не средство украшения жизненного пространства, это могучее средство очистки пространства внутреннего от многолетнего мусора пережёванных и выплюнутых эмоций, это боевая колесница, расчищающая дорогу для Грядущего за ней. Чистота восприятия - необходимое условия для раскрытия сердца и наполнение его музыкой сфер. Как сладостно поёт муэдзин на минарете, как дивен заречный колоколец над пасхальной Москвой, как замирает дух от удара в большой гонг руки в шафрановом рукаве, и что сравнится с трубным голосом шофара на Рош ха-Шана?
Один мастер всегда раскрыт для другого мастера, и один разбуженный искусством человек для другого такого же. Недооценённая объединяющая сила искусства не имеет ничего общего с глобализацией, ничто национальное не чуждо искусству, но объединение любящих его людей происходит в надмирном, в наднациональном пространстве. Любые конфликты между людьми видятся с этой высоты детской ссорой во дворовой песочнице. При всей силе воздействия прекрасного на человека, характер этого воздействия не имеет ничего общего с насилием. Лишённые идеологии, музыка и живопись открывают перед нами дорогу, но не тянут по ней на аркане впертости тянущих, и не толкают на неё пинками убежденности толкающих. Искусство освобождает человека, ветер свободы одинаково свистит и в смычке скрипача и в кисти живописца. Не распознанный в своё время аппаратами подавления, он вырвался за крепостные стены княжеств, ханств и цитаделей бюрократов, чтобы окрепнув, вернуться торнадо разрушающим, смести с лица Земли ненужные стены между народами, поднять-закружить в вихре света вчерашних врагов и опустить их на обновлённую Землю братьями и сёстрами.

Речь должна завораживать. Есть тайна звука и есть тайна знака. Сливаясь воедино, они образуют материю литературы. Но кроме утилитарной функции передачи звука на письме, знак имеет миссию - через него мы связаны со всей толщей культуры. Отказ от национального алфавита переживается обществом болезненно. Не надо пытаться и своё национальное искусство объявлять доморощенным. Войти в небесный храм искусства много проще через привычную дверь в соседнюю мазанку, хижину, бунгало, шатёр, избу или чум. Наукообразный, искусствоведческий подход к искусству - ущербен изначально, говорить об искусстве уместно только языком искусства - универсальном языком лобового воздействия на эмоциональный мир человека. Он может быть выражен различными словесными, звуковыми, обонятельными или изобразительными средствами, не существует отдельного языка музыки, поэзии, живописи, танца или кинематографии - есть один язык, понимаемый всеми различающими его среди иных земных голосов, и различные средства .говорения. на нём. Любой язык имеет своих носителей, и есть широкий круг в том или ином объёме язык выучивших. Носитель языка искусства это Мастер, Художник. Он приходит в наш мир уже слышащим стихии и непосредственно у них учится этому языку дальше. Языку искусства можно научится и у людей, но носителем его только рождаются. Истина же не рожается в спорах, она раскрывается человеку по мере раскрытия духовного зрения. Но в чём предназначение искусства, зачем снова и снова приходят в мир носители его языка, почему в той или иной мере общество готово оплачивать их труд, покупать музыку, поэзию, картины, архитектуру... Зачем нужна живопись? Стихи? Музыка? Почему мы не хотим жить в комфортабельных коробках приятного чёрного цвета? Какое это всё имеет значение для выживания нас как биологического вида? Или не имеет, а только отнимает общественный ресурс у науки, медицины... И, если мы говорим о всеобщем языке искусства, то существует ли вообще искусство национальное, а если да, то что это такое? Ответ кажется таким - эмоциональный мир человека нуждается в определённой пище. Алчущими её мы созданы природой, эволюцией, Богом, ими в шесть рук - каждый определяет это для себя сам, но отторгнуть самих себя мы не можем - сами для себя мы тоже аксиоматичны. Человек сознательно стремится к счастью - то есть к состоянию полного душевного комфорта, к определённому химизму мозга, зависящему и от внешнего и от внутреннего. Умение быть счастливым - величайшее из человеческих умений, в погоне за этим умением, в попытках овладеть им - и создана вся наша цивилизация. Средства достижения счастья усложнялись вместе с нами, пока в письменных памятниках древней Бхараты не предстали в своём сегодняшнем виде. Человек древнеиндийского эпоса - это человек сегодняшний. Ни малейших различий не нахожу я между персонажами Рамаяны и .Независимой газеты.. Итак, счастье - величайшая из человеческих валют - напрямую связано с эмоциональным состоянием, а общечеловеческим языком, напрямую воздействующим на наши эмоции является искусство. Искусство помогает нам быть счастливее. Но, как от качества пищи зависит телесное здоровье, так и от качества искусства, входящего в нашу жизнь, зависит качество нашего нетелесного счастья... Странно, что другие раздражители так же напрямую воздействующие на наш эмоциональный мир и, казалось бы, более важные для выживания - секс, деньги... не могут заменить это странное и эфемерное чувство восторга или душевного комфорта от воздействия на нас искусства тварного и нетварного во всём его видимом и слышимом диапазоне. Но душа художника жаждет искусство особого рода - искусства обнажающего сердце мастера в его диалоге с Творцом Неба и Земли. Мексиканское искусство - это поиск свободного прохода между миром горним и низшим, искусство индейцев кри - поиск гармонии в отношениях человека и дикой природы, русское искусство всегда казалось мне поиском покоя и света, а еврейское искусство это жажда праведности и святости, диалог с Богом об их возможности на Земле...
Мастер всегда открыт миру. Он чувствует его остро, бескожно, слёзная железа мастера всегда наготове, об этом редко говорят - но свои - знают. Все мы чувствуем прекрасное в природе. Очарование пейзажа, плеска волны и пения птиц. Нет лучшего мастера, чем она. У неё и только у неё учится художник, у природы и духов её, только они-то и делают мастера мастером. Но, если излияние природы непрерывно, излияние подлинного художника всегда лавинообразно - искусство в нём копится, а потом или художник сам открывает некие шлюзы, или помимо его воли сходит лавиной певчее слово, полотно, симфония... Живописцам более характерна эта лавинность, сколь многие мастера сдерживали в себе искусство до среднего возраста, до сорокалетия, а потом оно прорывалось из них, сносило и прибрежные постройки и самих мастеров, потому что копится всегда над нами, выше, и если хлынет, то унесёт этим мощным потоком и нас самоих... Гоген, Ван Гог, Чотнвари, Заполянский... называю самые дорогие мне примеры. Примеров - ярких и убедительных - сотни. Этот сдерживаемый до времени поток разрушает привычный уклад безопасной жизни. Выбирая между искусством и чем угодно иным - любовь, деньгами, карьерой... художник всегда выбирает искусство. Всё остальное приносится в жертву. Отношения художника и искусства - жертвенны. Искусство, действительно, требует жертв. Эти вынужденные жертвы редко приносятся добровольно. Мастер жертвует тем или иным не потому, что готов к этой жертве, а потому что у него не получается жить иначе. А, если получается - он не становится мастером. Стоит ли говорить, что тысячи молодых людей готовы пожертвовать благополучием своих близких ради искусства? И жертвуют с чувством собственного высокого предназначения. И ничего значимого не создают. Художник никогда не готов к жертве. Она мучительна для него. Казалось бы, всё бы отдал, чтобы удержаться от неё, чтобы погрузиться в спокойную жизнь. Но не может. И не чувство собственного величия испытывает он в этом жертвоприношении, но чувство безмерной вины перед своими близкими. Потому что мастер открыт не людям, а Богу.
Искусство принадлежит миру. Родившись в иных сферах, оно спускается на землю для ежедневной работы в человеческих душах. Умение принять дар вырабатывалось обществом долго, неозначенному диалогу художников и мира тысячелетия. Индивидуум всегда в обороне. Всё, способное потревожить покой, нарушить безопасный уклад жизни подвергается сомнению или отторжению. Но искусство - пробивающее защитную оболочку, принимаемо миром как лекарство. Чтобы пробить человеческую броню, нужна некоторая критическая масса. Не отдельный кадр, а фильм; не пара нот, а симфония; не строка, а песня; не один холст, а целый музей - умело выстроенный визуальный ряд. Хороших с этой точки зрения музеев в мире сегодня нет. Музеи России, например, в большинстве своём даже не провинциальны, а колониальны. Третьяковская Галерея, Эрмитаж... это не художественные музеи, а лавка древностей. И это уже не аксиома, а беда. Потому что искусство, призванное служить всем и каждому, служит единицам, способным собрать этот музей внутри самих себя, отфильтровать, промыть серую породу, собрать золотой песок и сплавить его крупицы воедино. У каждого из нас есть своя маленькая домашняя вера. Я верю, что 21 век станет веком настоящих музеев. Подлинных храмов изобразительного искусства, способных перевернуть внутренний мир человека, обратить его лицом к прекрасному. Сперва - к прекрасному, а потом как неминуемое следствие - к Творцу прекрасного. Я слышу гул, шум незримых крыл, пенье флейт, трубные звуки шафаров, чувствую огнь обжигающий - грохот срывающейся в мир лавины великого изобразительного искусства. Несущего нас к пока неоткрытому наукой Богу.