Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Запечатленная Россия

Человек в пути
25.II.2008

Ротмистр Иеронимов

Историческая повесть, основанная на документах

Вступление

Одним из самых страшных преступлений в этом мире является гражданская война. Сын идет на отца, брат на брата; люди звереют. Отец автора служил в красной армии. А его старший брат -- Иван -- сначала прошел всю Первую мировую войну, в революции октября 1917 года не участвовал, но домой не возвращался. Вскоре в письме, в завуалированной форме, он сообщил, что воюет в белой армии.

Глава 1. Первое знакомство

Ротмистр Михаил Николаевич Иеронимов познакомился с Ириной Кольцовой -- фельдшером военной службы -- осенью 1919 г.

В то время красные части стали уже выправляться после тяжких поражений 1918 г., когда казалось только чудо спасло Петроград и Москву, да и всю Советскую власть. Главкомвоенмор Лейба Бронштейн (Троцкий) привлек военных спецов из "бывших"; стали меньше бузить матросы-анархисты, получившие своих комиссаров; да и сами рабоче-крестьянские красные части подучились воевать. Впрочем до победы красной армии оставалось еще очень далеко.

А в рядах белой гвардии давным-давно шло брожение. Некоторым казалось, что белое дело уже проиграно; кто-то считал, что сиволапых все равно разобьют, но действовать надо по-другому; кто-то выдавал еще какие-то мнения: залить кровью, вешать, не оставить камня на камне и т. д.

Полк полковника Бредова находился в этот момент на небольшом отдыхе и доформировании личного состава. Зализывали раны, пили горькую, играли в карты, выискивали женщин... Муштровали вновь зачисленное пополнение. В последнем бою погиб военврач и место оставалось вакантным, думали, кого найдут на эту должность.

В тот день, с утра, было некоторое количество свободного времени и ординарец Иеронимова -- прапорщик Иван Дьяков -- взялся за свою старенькую виолончель. Неожиданно перед офицерами появился в сопровождении красивой молодой женщины сам полковник Бредов. Он дал знак, что можно сидеть.

- Господа офицеры, военврача у нас пока не будет; вот рекомендую: очень опытный фельдшер -- Кольцова Ирина Ивановна. Расскажите ей о своих болячках.

Иван Дьяков посмотрел на фельдшера и почувствовал, как его сердце упало к ее ногам. Ирина Ивановна была удивительно хороша собой: среднего роста, точеная фигурка; голубые глаза, нежная кожа, алый рот. Только руки были загрубевшие от бесчисленных операций, перевязок, медикаментов... На вид ей казалось лет тридцать, но потом выяснилось, что только недавно исполнилось двадцать четыре.

Офицеры, заматеревшие в походах, от неожиданного явления Ирины вполголоса оживленно переговаривались. Отчаянный головорез Буба Докутович присвистнул и оскалил железные зубы. Один только ротмистр Иеронимов, собиравшийся слушать виолончель Ивана, как всегда оставался бесстрастным. Ротмистр Корибут-Дашкевич вскочил, щелкнул каблуками, наклонил голову. Наконец-то и остальные грубые вояки сподобились сделать то же самое. Только Буба Докутович продолжал сидеть, широко расставив ноги, и нагло щурился, в упор рассматривая докторшу.

Ирина Ивановна быстро обвела всех взглядом лучистых глаз, почему-то несколько секунд задержалась на Иеронимове и сказала:

- Господа офицеры, сегодня у меня обустройство, а завтра милости прошу на медицинский осмотр, приводите и рядовой состав, у кого есть жалобы.

Офицеры опять оживленно вполголоса загалдели, Буба Докутович пробормотал несколько фраз, из которых все разобрали только слово- "клистир". Бредов запыхтел и свел брови к переносице...

Иеронимов вышел вместе с полковником:

- Зачем нам женщина, от нее только будет одна морока. Обошлись бы пока санитарной командой.

- Мне ее рекомендовали самым отличным образом, -- проворчал Бредов, -- и давай прекратим зряшный разговор...

Ротмистр только пожал плечами.

Начался врачебный осмотр, параллельно офицерам осматривались и все прочие бойцы. Скоро разнесся слух, что докторша очень деловая, умная и строгая.

Накануне выхода в дальний рейд Ирина докладывала Бредову:

- Господин полковник, с личным составом все в порядке, хотя девять человек по моему мнению надо от похода отстранить, по причине различных болезней. Однако, Вы, а также господа Иеронимов и Докутович на осмотр не явились.

- Не может командир полка перед Вами нагишом стоять, - просипел Бредов, стараясь дышать в сторону коньячным перегаром, - а этим двум олухам царя небесного, пардон, я прикажу...

Через полчаса Буба Докутович заторопился в санчасть, а Иван смотрел ему в спину с тревогой, он подозревал недоброе...

Иеронимов подошел к санитарной палатке и услышал возмущенный голос Ирины и звуки пощечин, а также мерзкий голос Докутовича. Ротмистр резко откинул полог и увидел поручика, пытающегося обнять Ирину и прижать к себе. Ротмистр сгреб одной рукой Докутовича за ремень, второй ухватил за кадык, нажал на адамово яблоко, Буба неожиданно тонко пискнул и отпустил докторшу. Иеронимов одним рывком вытащил хама на воздух, а вторым бросил на землю. Докутович прокатился по грязи, вскочил и в ужасе бросился бежать... Ротмистр козырнул Ирине, повернулся на каблуках и вышел.

Снова начались длительные военные будни, прорывы, оборонительные действия, холод, грязь, тиф... Ирина удивительно стойко все это переносила. Выяснилось, что она участвует в театре военных действий аж с 1914 года. В мужском галифе помногу часов могла скакать на коне, потом столько же часов, или даже больше, проводила операции. Ей помогали санитары из инвалидной команды. Многие офицеры заглядывались на нее, тем более, что она всегда успевала сохранить прекрасный внешний облик. Один Буба Докутович не любил попадаться ей на глаза. Почему-то сторонился докторшу и ротмистр Иеронимов. Но часто он ловил взгляд ее прекрасных голубых глаз.

- Что тебе надо от меня, девонька, - думал ротмистр, -- ведь я старше тебя на четверть века... Весь я рубленый, перерубленный, контуженый, простреленный...

Под N-ском в тяжелом бою бредовцы едва-едва смогли порубить красную пехоту, но потом попали под перекрестный артиллерийский обстрел и понесли существенные потери. Осколок на излете попал Иеронимову под правую лопатку. Он чувствовал, что рана неглубокая, но вынимать осколок надо было и через несколько часов после боя, когда Ирина всех уже прооперировала и перевязала, ротмистр явился перед ее светлые очи.

Скинул шинель, китель, потную окровавленную рубашку... Не без смущения повернулся к докторше спиной. Он не видел, как побелела смертельно Ирина: вся спина Иеронимова была покрыта старыми шрамами и отметинами от пуль, на самом видном месте торчал осколок, из раны все еще сочилась кровь. Молодая женщина почти силой усадила ротмистра на походный стул, захватила осколок нужным инструментом и выдернула. Потом принялась обрабатывать рану, наложила повязку и подошла к Иеронимову спереди. Но и здесь тело ротмистра не выглядело лучше. Ирина снова оказалась за спиной Михаила Николаевича. Санитаров не было, они свои дела заканчивали на улице. По лицу молодой женщины текли слезы, она неожиданно обняла ротмистра за плечи и приникла своей головкой к его седой, коротко стриженой макушке. Иеронимов замер... Так они стояли несколько минут, потом Иеронимов встал, поцеловал Ирине руку и стал быстро одеваться...

Однажды, в перерывах между боями, к Иеронимову подошел Бредов:

- Миша, говорят, у тебя с докторшей... так сказать... то есть, черт побери, она нам беременная не нужна... ты это учти... что за дело дьявольское это -- война...

Иеронимов побагровел:

- Кто говорит? -- прорычал он. -- Да она мне в дочери годится. Я сам знаю, что такое война...

Бредов, зная вспыльчивый характер ротмистра ретировался спешно и больше к этому вопросу не возвращался.

По Ирине сохли кажется все неженатые офицеры, да и кое-кто из женатых. Только Буба Докутович отворачивался в сторону. А Иван крепко страдал... Иеронимов сохранял видимое железное упрямое спокойствие.

Летели дни, недели, месяцы, годы. Казалось этой проклятой войне не будет конца...

Глава 2. Иван

Иван Дьяков родился в 1893 году в подмосковном Пушкине, в многодетной семье с рабоче-крестьянскими корнями. К 1914 году окончил несколько классов церковно-приходской школы и Московское Промышленное училище. Работал телеграфистом, помогал семье (всего детей было десять человек). Иван выделялся среди сверстников: был аристократически красив, о таких говорят: "чувствуется порода". Просто, но со вкусом одевался, одежду подгонял по фигуре. В детстве обучился играть на виолончели и после этого с ней не расставался. Казалось, впереди неплохое будущее, но началась Первая мировая война.

На службу в армию его могли и не призвать, ведь он являлся одним из кормильцев многодетной семьи, но старший брат, Николай, дел натворил: начал было успешно трудиться на Трехгорной мануфактуре, потом его даже направили на курсы бухгалтеров (!), которые он успешно закончил; но далее ввязался в революционное рабочее движение и принял участие в революции 1905 года, сражался на баррикадах Красной Пресни. От гибели его спасло чудо: отец с окраины Москвы доставил его домой на подводе, в стогу сена. Дальше Николаю пришлось много лет скрываться от полиции и лишь к началу

Первой мировой он вышел из подполья и смог уйти на фронт (как и Максим из к/ф "Возвращение Максима"- Прим. автора). Иван решил "не дразнить гусей" и добровольно за- писался в армию вольно- определяющимся, надеясь избавить семью от тайной слежки полиции (в 1913). С августа 1914 г. он воевал в телеграфной роте и был на отличном счету у командиров, стал рядовым, но потом, ввиду не слиш- ком благоприятного хода войны, Ставка приняла ре- шение о сокращении под- собных армейских служб и укрепление ударных сил. Ивану хотелось, как сле- дует понюхать пороху и он написал рапорт с просьбой направить его в кавалерийскую школу прапорщиков. Учитывая его отличную службу, рапорт был удовлетворен. Переподготовку Иван проходил в Любуцком лагере относительно недалеко от Москвы, но даже в кратковременный отпуск

не пускали. Приходилось только письма домой писать:

и т. д. В одном из писем Иван даже просил прислать пособие по йоге.

Были тяжелые экзамены, но Иван все же с трудом, но сдал их и получил погоны прапорщика кавалерии. Именно во время учебы он познакомился с ротмистром Иеронимовым, который после тяжелого

ранения в самом начале войны, занимался обучением молодежи фехтованию и вольтижировке. Иван несколько раз замечал, что ротмистр внимательно за ним наблюдает. Оказывается его удивляло, что молодой курсант в редкое свободное время занимается йогой и играет на виолончели.

Будущие кавалеристы. Второй ряд, крайний справа -- Иван Дьяков.

После экзаменов ротмистр поздравил Ивана и сказал, что ему самому подписали рапорт и он тоже направляется в действующую армию. Обоим, кроме времени на дорогу, дали трехдневный отпуск. Ротмистр сказал, что на родину не поедет, ибо родители и единственная сестра умерли, а с дальними родственниками связь он не поддерживает. Иван обрадовался и пригласил Иеронимова в Пушкино...

Приехали, радости родных не было предела, и ротмистра приняли -- честь по чести. Иван не мог наглядеться на родителей и младших братишек и сестер. Спросил про бунтаря Николая, -- тот в действующей армии, разведчиком.

Больше всех удивил брат Виктор ("Витька-курбитька", "Витька- попова титька"): он сильно подрос -- ему исполнилось уже 18 лет. Стал работать, помогал семье, имел уже свое уверенное мнение по многим вопросам. Однажды ротмистр с Иваном и Витей пошли далеко в лес, ротмистр достал трофейный, многозарядный парабеллум. Витя расстрелял обойму в здоровенный пень, разнес его вдребезги. Потом Иеронимов дал урок фехтования на палках, здесь у младшего брата успехов было мало. Отпуск кончился быстро...

(Спустя много времени, в 1919 г., эскадрон Иеронимова атаковал железнодорожную станцию. С на-

сыпи отстреливались красные бойцы, но дело их было - табак, через минуту эскадрон белых вор- вался бы на их позиции. Когда до насыпи оставалось полсотни мет- ров, по атакующим ударила трех- дюймовка: из-за леса выскочил и тяжело пыхтя мчался к станции бронепоезд красных. Шансов не было и ротмистр развернул эскад- рон назад. Иван увидел, как один красный боец на насыпи вскочил на ноги и машет рукой. Кажется это был Виктор, его быстро дер- нули вниз - в окоп. А эскадрон ухо- дил из-под обстрела...)

Красноармеец Виктор Дьяков

Прибыв на новое место прохождения службы Иеронимов и Иван попали во вновь формируемый кавалерийский полк полковника Бредова.

Прапорщик Иван Дьяков.

Глава 3. Ирина и ротмистр

Михаил Николаевич Иеронимов родился в 1870 году в обедневшей дворянской семье отставного военного. Получил образование, для поступления в военное училище достаточное. В русско-японскую войну вступил поручиком, когда ему было уже далеко за тридцать. Впереди маячило последнее доступное звание -- капитан (ротмистр).

На Дальнем Востоке Иеронимов познакомился с унтер-офицером Виктором Афанасьевичем Спиридоновым -- большим знатоком борьбы джиу-джицу, а также приличным фехтовальщиком. Спиридонов был человеком ловким и сильным, большим специалистом в военно-прикладной гимнастике. Он обучал сослуживцев приемам японской борьбы, а также добавлял собранные и разработанные им самим элементы рукопашного боя. Иеронимов стал посещать занятия, скоро он стал любимым учеником Спиридонова, добился больших успехов. В дальнейшем он брал уроки фехтования в конном и пешем строю у специалистов этого дела. Когда настало время расставаться с Виктором Афанасьевичем, то они уже были крепкими друзьями.

(В дальнейшем Спиридонов участвовал в Первой мировой войне, получил тяжелую контузию и демобилизовался. После выздоровления пошел на службу в красную армию и стал одним из основателей борьбы самбо, наряду с Ощепковым и Харлампиевым -- прим. автора).

Что касается Иеронимова, то он постоянно повышал свой военный опыт, но годы шли, перед самым началом Первой мировой войны ему присвоили очередное воинское звание и предложили написать рапорт об отставке. Рапорт был написан, но ход ему не был дан: война уже началась...

В русско-японскую войну и в первые месяцы войны 1914 года Михаил Николаевич получил несколько наград, но и многократно получал ранения. Впрочем заживало на нем довольно быстро. Получив в конце 1914 года тяжелое ранение, после которого в строй обычно уже не возвращаются, Иеронимов написал рапорт, чтобы его оставили в армии, хотя бы для обучения молодых солдат. Так он временно и попал в Любуцкий лагерь, после которого судьба на много лет связала его с судьбой Ивана Дьякова.

Когда они прибыли в полк Бредова, то их ожидал весьма жесткий прием. Полковник Бредов был человеком довольно желчным, к тому же потреблял, как впрочем многие офицеры, много алкоголя. Если в молодости это протекало незаметно, то с годами очень отражалось на состоянии духа и самочувствия.

Иеронимов Бредову особенно не понравился, он придирался к нему по любому поводу и даже без повода. Полк еще недели две побыл на ежедневных маневрах и учениях, а потом его перебросили сразу в пекло. Иеронимову с трудом Бредов доверил командование взводом,

в этот взвод попал и Иван.

Начало войны как будто бы шло удачно, военные действия велись в Восточной Пруссии. Но на поле боя ситуация часто меняется.

Открытка Ивана из Восточной Пруссии.

Под N*** полк Бредова пошел первый раз в атаку на прусские позиции, но попал под перекрестный артиллерийский огонь. После первых потерь строй, и так не слишком ровный, начал стремительно рассыпаться, большая часть бойцов ринулась в позорное отступление и напрасно орал благим матом полковник Бредов, сам возглавлявший атаку, около него оставалось все меньше кавалеристов. Неожиданно откуда-то выскочил эскадрон прусской конницы и они грозной тучей ринулись на жалкие остатки полка Бредова. Ветераны держались крепко, но их становилось все меньше и меньше -- пруссаки давили. Так случилось, что на оставшегося в одиночестве Бредова налетел едва ли не десяток вражеских конников.

Жить полковнику оставалось несколько секунд, но откуда-то вдруг выскочил на своем Карабургуте Иеронимов, за ним саженях в двадцати скакал Иван. С диким криком: "Йи-е-е-хо-у" ротмистр стал рубить направо и налево, умный конь, которого он получил, прибыв в полк, вставал на дыбы и молотил копытами по головам и людей, и лошадей. Иеронимов звал Карабургута просто -- Бургут. Этого коня никто из офицеров не хотел брать за суровый нрав, но в ротмистре он

сразу почувствовал хозяина и они быстро подружились.

Подлетел и Иван, несколько раз выстрелил из револьвера (с шашкой он еще не был на "ты"). Последний пруссак, потеряв коня, помчался прочь сломя голову, но его достал выстрел Бредова...

После боя полковник подошел к ротмистру и, не глядя ему в глаза, протянул жестскую пятерню. Через несколько дней Иеронимов был назначен командиром эскадрона. Отныне Бредов по всем вопросам стратегии и тактики в первую очередь интересовался мнением ротмистра и всегда к этому мнению прислушивался.

Из открыток, присланных Иваном Дьяковым с фронта.

...Ирина Горелова также родилась в обедневшей дворянской семье с

большой уже примесью мещанской крови. Еды на всех домочадцев

хватало с трудом, но уж с одеждой было туго: приходилось донашивать платья старшей сестры. Все-таки гимназию Ирина окончила. Началась Первая мировая война и девица записалась на курсы медицинских сестер. После отличного их окончания ее сразу направили служить в санитарном поезде красного креста.

Ирина попала под попечительство военврача профессора Успенского и сразу довольно уверенно проявила себя в работе. Месяц шел за месяцем, работы прибавлялось, профессор души не чаял в молодой помощнице. Стал передавать ей опыт, давал читать медицинскую литературу. Потом поручал уже мелкие операции. Перед самой революцией 25 октября 1917 года, просмотрев результат очередной операции, Успенский не выдержал:

- Да, Вы, батенька, пардон, голубушка, мадмуазель, через пару лет отличным хирургом станете!

Так и случилось, в 1919 году, профессор, служивший уже в белой армии, умер внезапно от сердечного приступа и Ирину, все время бывшую при нем, назначили проводить самостоятельные операции с ограничением по сложности. Вскоре ее перехватил полковник Бредов.

После революции семнадцатого года Ирина не раздумывала: она решительно связала свою жизнь с белым движением.

Еще в начале 1918 г. она вышла замуж за тихого малозаметного поручика Кольцова, скорее для того, чтобы отвязаться от назойливых ухажеров. Через четыре месяца Кольцов погиб, а у Ирины случился выкидыш. Она отказалась от отпуска и через неделю снова приступила к работе.

...Первая мировая война, февральская революция, октябрьская революция, гражданская война -- холод, голод, болезни и кровь, кровь, кровь -- люди зверели. Свои уничтожали своих...

Глава 4. Бой с бригадой Котовского

Уже три года шла гражданская война, уже год, как доктор Кольцова и ротмистр Иеронимов увидели друг друга; и хоть встречались они и по ходу боев, и во время редких передышек, регулярно, и явно симпатизировали друг другу (впрочем Иеронимов пытался выглядеть бесстрастным, но это не всегда ему удавалось), но дальше дело не заходило...

...Полк Бредова устал, потерял связь с основными силами, были большие потери, мало боеприпасов оставалось, кончались запасы еды для личного состава, фуража для коней. Надо было все восполнять. У полковника был еще небольшой золотой запас, но купить что-то было трудно: население обнищало. А реквизировать было еще труднее.

Многие бойцы, если считать Первую мировую войну, были под ружьем по шесть лет с хвостиком. Надоело! Устали! Раны, болезни, голод, холод, грязное обмундирование, фурункулы... Сколько же еще можно?! Оказывается -- столько, сколько нужно...

На пятки наступала кавбригада Котовского. У Бредова людей было все еще больше (у Котовского практически никогда не было более пятисот человек). Но красный командир, после воровского (точнее грабительского) начала добился потрясающих успехов в стратегии и тактике боя, к тому же его бойцы были отлично обучены и не знали усталости. Котовский никогда не терпел поражений. На полк Бредова и лично на ротмистра Иеронимова он имел большой зуб...

Несколько недель назад Бредов сделал попытку внезапно напасть на бригаду Котовского, чтобы уничтожить наконец отчаянного бессарабца. Элемент неожиданности получился, но котовцы выстояли, хотя в бою погиб комиссар Христофоров. Его зарубил сам Иеронимов и с тех пор стал личным врагом Котовского. Впрочем для красного командира все белогвардейцы и прочая шантрапа были лютыми врагами.

...Конные армады столкнулись неожиданно. Где-то, что-то недоработала разведка с обоих сторон... Наступила едва ли не гробовая тишина, слышно было только, как переступают и ржут кони.

Бредов с тревогой всматривался в строй красных бойцов, нервно ерзал в седле Корибут-Дашкевич, скалил злобно стальные зубы Буба Докутович и только лицо Иеронимова было, как всегда, бесстрастным. Но вот он словно бы вспомнил что-то, повернулся назад, пытаясь увидеть Ирину...

Котовский понимал, что просто так Бредова не возьмешь, что потери с обеих сторон будут большие, к тому же конную часть кавбригады не настигли еще артиллеристы и пулеметчики.

- Будем атаковать, -- после долгого раздумья сказал Котовский и правая рука его потянулась к рукоятке шашки.

- Один момент, Григорий Иванович, - вежливо сказал огромный Криворучко, -- разрешите организовать переговоры. Мы их голыми руками возьмем.

Котовский кивнул. Николай Николаевич Криворучко взмахнул белым полотнищем и поскакал в центр, между двумя рядами войск: белых и красных.

Бредов скосил глаза на Иеронимова, тот молча кивнул и поскакал навстречу красному парламентеру.

Остановили коней ровно по центру, одновременно отдали друг другу честь. Два суровых человека посмотрели, каждый на оппонента, и улыбнулись краешками губ.

- Здравия желаю, господин подполковник, - пробасил Криворучко.

- Здравствуй, Николай Николаевич, - ответил Иеронимов, -- но я уже давно опять ротмистр.

- Для меня Вы остались подполковником. Узнали старого вахмистра?

- Да, как не узнаешь такую махину, -- ответил невысокий Иеронимов.

Помолчали.

- Труба -- ваше дело, господин подполковник. Вы же знаете, что мы сильнее...

- Знаю, но голыми руками нас не возьмешь...

- Значит, не хотите сдаться? Я за вас поручусь перед Котовским. Будете у нас командиром эскадрона, а потом -- и выше...

- Нет, Николай, коней на переправе не меняют. Я присягу один раз давал.

- Так и я давал присягу, -- опять забасил Криворучко. -- Но кому, Николашке?! Помните песенку бойцы наши пели:

Царь Николашка, жена его -- Сашка,

Продали книжки -- Распутину Гришке...

У Иеронимова резко сошлись на переносице брови:

- Я и Отечеству присягу давал.

Криворучко внимательно посмотрел на него, опять помолчали.

- А помните, как во время Брусиловского прорыва Вы спасли меня, господин подполковник?

- Помню, Николай, но давай сейчас расходиться... Мы не сдадимся.

Криворучко толкнул пятками своего огромного коня, тот подшагнул вперед. Красный командир обнял ротмистра и поцеловал, Иеронимов ответил ему тем же.

- Прощайте, Михаил Николаевич. Я на правый фланг, а Вы -- на противоположный, чтобы в бою не встретиться...

- Прощай, Коля...

Всадники развернули коней и поскакали по своим местам.

- Что они там -- целуются!? -- рычал взбешенный Котовский и выпустил целую руладу витиеватых ругательств.

На противоположной стороне такая же реакция шла от Бредова.

Прошла минута, другая, Иеронимов и Криворучко заняли свои места,

прозвучали команды и кони понесли своих всадников навстречу друг другу, навстречу смерти... Сшиблись. Дикое ржание лошадей, звон шашек, одиночные выстрелы, ужасные вопли... Бешено каркало воронье, кружась в небе.

...Полк Бредова не был разгромлен и в этот раз. Прорубились... Однако треть состава досталась воронам. У Котовского потери были значительно меньше. Красные пошли было в угон, но кони у них устали и преследование прекратилось.

Когда бредовцы окончательно оторвались от котовцев, то принялись считать потери. Иеронимов искал глазами Ирину. Рядом находился Бредов. Подлетел вдруг Буба Докутович:

- Докторшу взяли красные! -- заорал он диким голосом.

- Как взяли?! -- гаркнул Иеронимов.

- Как взяли... - вторил ему Бредов.

- Отбили... в плен...

Пожалуй впервые за все время Иеронимов не скрывал, как ему дорога Ирина:

- Сволочи, не доглядели, -- орал он размахивая окровавленной шашкой...- не защитили!

Глава 5. Освобождение

Рассыпавшийся полк Бредова довольно быстро собрался воедино. Но бойцы были измучены, кони стали падать. До конечного пункта назначения оставалось совсем немного, но впереди замаячило большое село и полковник решил сделать привал. Он с ординарцем занял большой поповский дом. Эскадрон Иеронимова расположился на одном конце села, Корибут-Дашкевич со своими бойцами -- на другом.

Расставили наружное охранение, принялись за свой сухой паек в виде хлеба и старого, жесткого сала. Запили водой, так как местные жители давно обеднели и у них ничего достать было невозможно. Иеронимов с Иваном вышли во двор, присели на завалинке. Ротмистр посмотрел на часы -- было десять вечера, бойцы спали везде, где только можно было.

Иеронимов молчал, опустив голову. Иван тоже молчал. Так прошло около часа, наконец ротмистр поднял голову и стал что-то тихонько говорить Ивану. Тот сделал удивленные глаза, но внимательно слушал. Потом они встали и двинулись обходить спящих бойцов...

Через полчаса они собрались в одном из дворов, каждый привел с собой нескольких полусонных кавалеристов, из самых отъявленных рубак. В эскадроне было несколько лошадей, потерявших своих седоков в бою, но прискакавших вместе со всеми. Они не были настолько уставшими, как те, что носили много часов своих седоков. Иеронимов приказал отобрать самых резвых на настоящий момент.

Еще через полчаса участники предстоящей операции собрались вторично, причем почти каждый нес ворох одежды. Ее отбирали из небольших запасников спящих кавалеристов. Иеронимов отобрал две кожаные куртки и шинели без знаков различия, фуражки. Кожанки одели ротмистр и Иван. Иеронимов написал короткую записку и оставил ее на середине стола. Через несколько минут небольшая кавалькада из девяти всадников и одной свободной лошади двинулась в путь.

Шли рысью, ротмистр Иеронимов скакал впереди. Маленький отряд повторил в обратном порядке путь, который весь полк проделал несколько часов назад. Каждый раз, когда подъезжали к очередному населенному пункту, бойцы напрягались и возлагали руки на оружие. Но обходилось, воинских частей там не было. Наконец впереди замаячило большое село. Иеронимов натянул поводья и собрал в кружок растянувшихся саженей на двадцать бойцов. Он сказал, что по его мнению бригада Котовского может находиться в этом селе и пора готовиться к решительным действиям. Потом он прицепил к фуражке красную звездочку, то же самое сделал и Иван Дьяков. Остальные бойцы прикрепили в виде бантиков к шинелям красные ленточки, розданные им Иваном.

Скакали и внимательно смотрели вокруг, ожидая, что их может остановить дозор котовцев. Или еще чей-то. Но, как ни смотрели, окрик: "Стой!"-прозвучал неожиданно. Видимо слишком устали... Не заметили...

Иеронимов выдвинулся вперед, внимательно осмотрел поднимавшихся с земли бойцов, с красными звездочками на фуражках. Увидел пулемет "Максим" с заправленной лентой и пулеметчика приникшего к прицелу.

Ротмистр приветственно махнул рукой и сказал: "Мы из полка Дмитриенко. Наш комиссар тяжело ранен, нужна срочная операция. У нас доктора нет, а у вас, мы знаем, есть докторша. Комиссар -- с нами...". Иеронимов нагайкой показал на бойца, висящего на шее лошади, с двух сторон его поддерживали конники.

Командир дозора задумался. Фамилия Дмитриенко была ему хорошо известна и

он знал красного командира в лицо. Но из тех, кто находился сейчас перед ним он не знал никого. Он спросил у Иеронимова документы, но тот резонно ответил, что отправляясь на рискованную операцию в таком малом составе, они документов не взяли. Зато его может опознать Николай Николаевич Криворучко.

Командир дозора сказал, что они сейчас сообщат Криворучко и пусть он даст команду. Иеронимов поднял голову -- светало, надо было кончать разговоры и он потянулся левой рукой к карману шинели, где лежал браунинг. Но все-таки ротмистр решил сделать последнюю попытку. "Пока ты пошлешь своих людей к Криворучко, пока он сюда доберется- наш товарищ может умереть", - сказал Иеронимов.

Командир дозора несколько секунд колебался, потом махнул рукой: "Дай нам пару лошадей, мои поскачут с тобой, а двое твоих останутся с нами". Иеронимов тут же кивнул двоим своим самым смышленым бойцам (чтобы оставаясь с красными не ляпнули бы чего-нибудь). Те спешились и отдали коней дозорным. Через минуту кавалькада двинулась к селу.

Красный командир видимо сказал своим бойцам, чтобы они держались подальше от сопровождаемых. Иеронимов пытался прижаться к одному из них, перед этим указав Ивану глазами на второго; но те искусно маневрируя, держали дистанцию в несколько саженей. Стрелять -- означало раскрыть себя, звуки выстрелов разнеслись бы на всю окрестность. Скакать до окраины села оставалось с минуту, надо было принимать срочное решение.

- Сильно порубали полк Бредова, пленных взяли? -- спросил Иеронимов.

- Хрен его знает, Бредова -- не Бредова, -- ответил боец. -- Будут знать, как с Котовским дело иметь. Пленных несколько взяли, среди них одна баба. Мужиков сразу показнили -- на что они нам, а бабу кажется докторша обхаживает.

Иеронимов глубоко вздохнул, он и не надеялся, что узнает такие важные для себя сведения...

В этот момент всадники оказались между деревьев маленькой рощицы перед самыми первыми хатами. Дорога сузилась и ротмистр наконец оказался рядом с красным бойцом. Впереди бойцов Котовского не было видно; с места, где находился пост, задержавший маленький отряд, их сейчас тоже не разглядеть... Иеронимов взмахнул рукой и его нагайка, описав большую дугу, обрушилась на голову дозорного. Тот охнул, обхватил макушку обеими руками, фуражка свалилась на землю. Ротмистр ударил еще раз и боец тяжело рухнул под копыта коней. Сзади раздалось несколько ударов -- это расправлялись со вторым бойцом. Иеронимов даже не обернулся, а только слегка кольнул бока своего Бургута шпорами. Тот не привык к такому обхождению, но не обиделся, а только фыркнул, взмахнул головой и рванулся вперед.

Семеро всадников остановились у просторного поповского дома. У крыльца стоял часовой и удивленно смотрел на них. Он уже открыл рот чтобы крикнуть что-то вроде: "Стой, кто такие?", но Иеронимов спередил его.

- Где докторшу найти? У нас раненый... - крикнул он. Часовой растерянно указал на соседний дом. Чтобы не дать ему прийти в себя, ротмистр соскочил с Бургута, его спутники последовали его примеру. Иеронимов кивнул Ивану и еще двум своим рубакам и они быстрым шагом двинулись к дому, где предположительно находилась докторша.

Ротмистр толкнул входную дверь, она оказалось не заперта. Вошли в сени, увидели две двери, из-под одной выбивался слабый свет. Иеронимов открыл и эту дверь и вместе с Иваном вошел внутрь.

В маленькой комнатке стоял стол и несколько табуреток. На одной из табуреток, прислонившись спиной к стене сидел взводный Алексей Ткаченко и отчаянно зе вал, прикрывая все-таки рот ладонью. За столом сидели Ольга Петровна Котовская и Ирина. Ольга Петровна одной рукой держала руку Ирины, а второй гладила ее по голове. Иеронимов и Иван услышали последние слова жены Котовского: "Милая, оставайтесь с нами, белое дело проиграно...". И тут она подняла голову и посмотрела на вошедших...

...Ольга Петровна была верной подругой Котовского, много ходило рассказов о том, как они познакомились. Кто-то приводил романтическую историю, суть которой сводилось к тому, что много лет назад Григорий Котовский, удирая от преследователей, после того, как сжег очередную помещичью усадьбу, забежал на огонек в чью-то крестьянскую хату, чтобы немного погреться, а заодно и подкрепиться. По какой-то причине там находилась совсем молоденькая Ольга Петровна и они сразу обратили друг на друга внимание (Котовский, конечно, не сказал, кто он). Немного отдохнув незваный гость ушел, и встретились они уже спустя много лет в разгар гражданской войны.

По другой версии Ольга Петровна познакомилась с Григорием Ивановичем едва ли не в Одесском подполье, в тот момент, когда тот уже встал на большевицкие рельсы. Но скорее всего чета Котовских познакомилась в разгар гражданской войны и, узнав, что Ольга Петровна -- врач, красный командир упросил ее остаться в его кавбригаде.

Котовский, при том, что он был человеком резким, вспыльчивым и никто в бригаде не мог даже помыслить о том, чтобы перечить ему, - всегда прислушивался к мнению Ольги Петровны и относился к супруге с глубоким уважением. Уже после гибели в 1925 г. Григория Ивановича поползло много слухов и версий о его гибели. Говорили даже, что он приударил за женой своего адъютанта и тот в порыве ревности застрелил своего командира. На самом деле все обстояло гораздо проще и сложнее...

В начале своей революционной деятельности Григорий Котовский отнюдь не был марксистом, возможно марксистом он не был и в дальнейшем. Кто знает, может быть в юности он увлекался книгами о Робин Гуде и, став на путь борьбы с существующим строем, молодой человек поначалу занимался экспроприациями, не забывая при этом делиться с бедными людьми. При этом он любил шикнуть: бывал в роскошных ресторанах, с иголочки одевался, ухаживал за женщинами и знал у них успех и т. д. Поневоле ему приходилось общаться и с уголовниками... В какой-то момент он много дней скрывался от одесской охранки в публичном доме, хозяином которого был некто Зайдер. Этот ничтожный человек сыграл впоследствии роковую роль в судьбе Котовского. После революции, много раз находившийся на волосок от смерти Григорий Котовский, примкнул окончательно и бесповоротно к большевикам. Он проявил исключительно выдающиеся способности в военном деле. Его мобильная кавбригада, в составе которой редко когда было более пятисот человек, наносила тяжелейшие поражения противнику, совершая молниеносные отчаянные рейды.

После окончания гражданской войны Котовский со своей кавбригадой оставался в Одесском военном округе. Тогда-то Зайдер и напомнил о себе, видимо намекнув Григорию Ивановичу, что нуждается в помощи. Комбриг добро помнил и устроил Зайдера начальником тира в военизированную охрану. Возможно бывший хозяин публичного дома посчитал это слишком малой наградой. Может быть Котовскому решили отомстить бывшие уголовники, ведь во время гражданской войны в кавбригаду влился отряд раскаявшихся одесских бандитов, под командой Мишки Япончика. Однако в первом же бою бандиты трусливо оставили поле боя, едва не погубив всю бригаду. На состоявшемся революционном суде почти все уголовники были приговорены к расстрелу. Приговор привели в исполнение...

-19-

Кто знает, может быть "наследники" расстрелянных бандитов и поручили Зайдеру убить комбрига. Во всяком случае, прибыв как-то домой в семью Котовского, якобы в гости, - Зайдер, улучив удобный момент, выстрелил Григорию Ивановичу в спину...

Но это случилось еще только приблизительно через пять лет, а сейчас Ольга Петровна испуганно смотрела на вошедших военных. Алексей Ткаченко, сон с которого, как рукой сняло, вскочил, расстегивая кобуру. Невысокий Иеронимов подшагнул вперед и без замаха, как бы нехотя ударил взводного кулаком в подбородок и Ткаченко упал, ударившись затылком о пол, глаза его закатились...

Женщины вскрикнули, ротмистр посмотрел на Ольгу Петровну, отдал честь, щелкнув при этом каблуками и вежливо сказал: "Извините, мадам, я -- ротмистр Иеронимов, мы прибыли за своей докторшей. У нас много раненых. Пожалуйста, не кричите, мы вас не тронем". Потом он сделал еще несколько шагов вперед, ухватил осторожно Ирину за руку и потянул к себе. Та повиновалась... Когда подошли к двери, ротмистр обернулся и еще раз обратился к Ольге Петровне: "Прошу вас, не поднимайте тревогу; плохо, если в нашего доктора стрелять будут".

Вышли на крыльцо -- все было спокойно. Бойцы стали вскакивать на коней, Иеронимов понял, что Ирина близка к обмороку -- лицо ее было бледным и изможденным. Помедлив мгновение, он сам вскочил на свободную кобылу, предназначенную для Ирины. Иван шагнул вперед, он понял, что ротмистр хочет взять доктора на свое седло и хотел помочь. Но ротмистр сунул свои ладони Ирине подмышки и легко, словно перышко, поднял ее и посадил перед собой. Кобыла переступила под неожиданной двойной тяжестью, а Бургут заржал, поняв, что не он понесет хозяина. Иеронимов пришпорил лошадь...

Быстро доскакали до красного дозора. Их командир крикнул: "А где наши?", на что ротмистр сказал только: "Самогон пьют..." и тут двое остававшихся бойцов бросились на дозорных, к ним примкнули и остальные, кроме Иеронимова. Ирина прижималась к ротмистру, обхватив его за шею, их кобыла медленно шагала вперед. Раздалось несколько выстрелов и все стихло. Иеронимов подумал, что, конечно, обидно, - не удалось добраться до самого Котовского и пустил лошадь вскачь. Только сейчас он почувствовал, как дрожит всем телом его спутница, осторожно ослабил ее объятия и снял с себя кожанку, а потом укутал ею Ирину. Он подумал, что ей все равно будет холодно, но она прижалась к нему еще крепче и затихла. Маленький отряд быстро двинулся вперед...

Шли бешеным аллюром, - Иеронимов опасался погони и поминутно оглядывался назад, но из-за облака пыли трудно было что-нибудь разглядеть. Несколько раз ему казалось, что Ирина теряла сознание, он отстранялся, чтобы взглянуть на нее, но она тут же изо всех сил прижималась к нему. Несколько изнурительных часов скачки и, не нарвавшись на красных, маленький отряд вошел в село, где располагался полк Бредова. Остановились у хаты, занятой Иваном и Иеронимовым, спешились. Ротмистр осторожно снял Ирину, поставил на ноги. Чтобы не упала -- придерживал ее за талию. И тут, изрыгая проклятия, появился полковник Бредов. Звучали слова: "суд офицерской чести", "расстрелять" и пр. Иеронимов безразлично взглянул на Бредова, поднял Ирину на руки и внес в хату. Бредов осекся...

Полковник долго топал у крыльца, видимо он ждал, когда появится Иеронимов, но тот так и не вышел. Бредов махнул рукой, хлестнул себя нагайкой по сапогу, развернулся и пошел прочь, бормоча под нос проклятия. Он хорошо понимал, что без Иеронимова полк окажется в тяжком положении... Иван Дьяков тоже долго

стоял, переминаясь с ноги на ноги, потом тихонько вошел в сени, там расположились хозяева хатенки и он протиснулся дальше. Осторожно заглянул в приоткрытую дверь комнатенки, где вчера поздно вечером он расположился с ротмистром. На двух, составленных скамьях, спала Ирина свернувшись калачиком. Она была прикрыта шинелью ротмистра, только каштановые пряди волос выбивались наружу. На полу храпел Иеронимов, укрывшийся кожанкой. Иван вздохнул и вышел; постоял на крыльце и двинулся спать в амбар, забитый бойцами. Он думал о том, что ротмистр уже стар для подобного образа жизни, и если бы не война, то давно сидел бы дома, в своей глуши. В сорок девять лет почти каждый день скакать на коне по много верст, пристраивать кое-как на ночлег своих бойцов, обеспечивать им пропитание, выставлять и проверять посты -- это тяжкое бремя. Похоже, даже старый рубака Иеронимов устал от всего этого.

Бредов после долгих раздумий решил дать бойцам отдохнуть еще сутки. Населенный пункт располагался на возвышенности, позиция для обороны была отличная. После проверки наличия личного состава полка, выяснилось, что в строю еще 740 человек. Боеприпасов пока хватает. Вот только с едой для личного состава и провиантом для лошадей плохо. Бредов приказал выдать неприкосновенный запас бойцам, а для лошадей снять солому с крыш амбаров.

К ночи приняли дополнительные меры предосторожности: можно было ожидать, что Котовский, уязвленный дерзким рейдом Иеронимова, попытается нанести ответный удар.

Ротмистр с Ириной вышли из хатенки только на ужин, оба вялые и бледные. Перекусили. Молодая женщина потом попросила организовать ей горячей воды, а Иеронимов пошел обходить посты. Он отсутствовал часа три, так как состоялся очередной разговор с Бредовым. Когда оба вышли после этого на крыльцо, полковник был бледен, у него тряслись руки. Ротмистр же спокойно удалился...

Иеронимов дошел до места ночлега и остановился в нерешительности. Иван ушел в дозор. Ротмистр еще несколько минут топтался на крыльце, потом осторожно прошел сени и вошел в комнатенку. Скамьи стояли в стороне, на полу была постелена солома, на ней немного сена и что-то похожее на простыню. Ирина лежала, закрыв глаза, прикрываясь старой шинелью Иеронимова. Ротмистр повернулся и хотел выйти, но вдруг услышал: "Михаил Николаевич!". Было уже довольно темно и лицо Ирины Иеронимов, страдавший сильной дальнозоркостью, почти не видел. Ирина села и ротмистр почувствовал, как ее шершавые пальцы властно ухватили его мозолистую ладонь...

За свою довольно уже долгую жизнь Иеронимов так и не сподобился жениться. Большей частью он мерз, потел и гнил в рейдах; изредка удавалось менять белье, еще реже- помыться в бане, или хотя бы в речке, или у колодца. Вши не разбирали: белые или красные, махновцы или петлюровцы -- поедом ели всех подряд... В редкие моменты затишья, когда удавалось отдохнуть в крупном населенном пункте, смыть с себя въевшуюся грязь, многие офицеры, да и прочие бойцы, позволяли себе "пойти по женщинам". Посещали бордели, там, где они имелись. Или договаривались со вдовушками и засидевшимися девками. Ротмистр Иеронимов кажется тоже не чурался женского пола, но никто, даже Иван, не знал, у кого он бывал, с кем закручивал скоротечные романы. То, когда Иеронимов посещал женщин, можно было определить по тому, что в эти периоды ротмистр безбожно пил и ходил пошатываясь, насупившись и ни на кого не глядя. В годы совместной

службы с полковником Бредовым, периоды запоев обоих почему-то совпадали. Правда полковник пил кажется гораздо больше, и сквозь дорогой одеколон пробивался ежедневно запах коньяка. От Иеронимова несло в таких случаях дрянным самогоном... Однако с появлением в полку Ирины, ротмистр неожиданно стал вести аскетический образ жизни...

...Ирина непрерывно целовала Иеронимова, гладила ладонями его лицо. Старый, огрубевший в походах ротмистр неподвижно лежал на спине и кажется душа его витала где-то далеко-далеко. Возможно это был для него первый день счастья за полвека...

Глава 6. Неравный бой

Полк Бредова метался по просторам России, теряя людей и лошадей. Где -- фронт, где -- тыл, все смешалось... Провианта почти не осталось, а лошадей кормили одной соломой. У обнищавшего населения достать было нечего. Справедливости ради надо сказать, что и красные находились в таком же положении. Но красных уже было больше... Они медленно, но верно затягивали кольцо вокруг бредовцев; те даже не могли выйти на крупное белое соединение: сплошь и рядом мелькали потрепанные, деморализованные, такие же голодные и замерзшие, небольшие белые части, но соединяться с ними -- значило взвалить на себя непосильную ношу. Полковник Бредов, посовещался с Иеронимовым и Корибут-Дашкевичем и решил, что надо пробиваться в сторону Джанкоя.

Эту ночь Иеронимов и Ирина провели в кое-как протопленной хатенке. Ротмистр смог каким-то образом нагреть воды и влюбленные, встав в деревянную бадью, и тесно прижавшись телами, но при этом стыдливо стараясь не смотреть друг на друга, поочередно поливали друг друга водой с помощью треснувшего деревянного ковша. Когда у Ирины начинали от холода стучать зубы, ротмистр обеими руками прижимал ее к себе и она, кажется принимала его тепло...

Потом они выпили немного, сбереженного Иеронимовым коньяка, съели по кусочку сухаря и по холодной картофелине. Выпили чая на вишневых листьях, причем ротмистр заставил Ирину взять последний кусок колотого сахара. Легли, накинув на себя, всю имеющуюся одежду... Через час Иеронимов кажется спал, дыхание его было ровным и спокойным. Ирина тихонько плакала, она думала о том, что ждет их впереди... Было темно -- хоть глаз выколи и она не могла видеть, что глаза ротмистра были широко раскрыты...

Чуть свет выступили в поход, предстояло покрыть много верст и сделать это надо было, как можно быстрее. Шли почти налегке: Бредов приказал оставить раненых еще несколько дней назад в небольшом городке, где скопилось несколько битых-перебитых белых частей, находившихся практически без руководства и терпеливо ждущих логического конца. Орудий в полку уже не было, а все пулеметы, по примеру красных, разместили на тачанках. Там же лежали жалкие остатки провианта, медикаментов и боеприпасов. Иеронимов хотел посадить Ирину на тачанку, но она категорически отказалась.

Трое суток шли без погонь и боев, ночевали, - где придется. Полуголодные кони с трудом несли своих хозяев, полуголодные седоки с тоской думали об окончании похода. Иеронимов скакал рядом с Ириной, время от времени смотрел ей в лицо и ему казалось, что в лучах холодного солнца оно стало совсем прозрачным. Его подруга старалась выглядеть бодрой и улыбалась ротмистру, но от этой вымученной улыбки у него на сердце скребли кошки. На четвертые сутки, после уговоров Ирина почти согласилась сесть в тачанку, но сказала, что часа два сна-чала все-таки будет скакать верхом, а только потом перейдет в обоз, который шел в арьергарде. Она словно бы боялась находиться далеко от Иеронимова.

Два часа были на исходе, когда Иеронимов, Бредов, Иван и другие увидели впереди столбы пыли: это стремительно возвращался взвод разведки. У ротмистра екнуло сердце: надо готовиться к бою. Он еще раз взглянул на Ирину и ему показалось, что его сердце на самом деле первый раз в жизни, словно бы сжал железный кулак.

Полковник Бредов хриплым басом проорал команду. Полк стал выстраиваться подковой-полукругом вперед. Взвод разведки почти доскакал, а облако пыли приняло невероятные размеры: дальше двигалось крупное воинское подразделение. Отступать было поздно, к тому же это выглядело бы, как позорное бегство. Прошло несколько минут и красная конница, численностью не меньше полка, с хода заняла позицию против строя бредовцев...

Иеронимов вспомнил, как в бою с котовцами в плен взяли Ирину. Он повернулся к Ивану и глазами показал ему на молодую женщину: "Головой отвечаешь...". Тот все понял и двинул своего коня в сторону подруги ротмистра. Он увидел ее испуганные глаза, понял, что творится в ее душе... В это время красные протрубили сигнал "Атака!", их строй раскололся и они стали стремительно с двух сторон накатываться на бредовцев.

Ротмистр взглянул на полковника и понял, что командование надо брать в свои руки. Бредов в общем-то был храбрым человеком, но иногда на него находила слабость и даже паническое настроение, в такие критические минуты он целиком и полностью полагался на Иеронимова. К тому же полковник был неважным стратегом и предпочитал лобовые атаки, а хитроумные тактические удары приводили его в смятение.

Иеронимов взмахнул шашкой налево, а потом направо. Его эскадрон двинулся в одну сторону, а эскадрон Корибут-Дашкевича -- в другую. Бредов и Ирина скакали недалеко от ротмистра. За несколько секунд до того, как лава красных налетела на строй белых, ротмистр увидел, как по центру мчатся мощным клином тачанки противника, чтобы начисто разорвать связь между эскадронами белых. Иеронимов понял, что шансов выжить сегодня очень мало. Он хотел еще раз обернуться в сторону Ирины, но было уже поздно...

Кони сшиблись, заржали; дико завопили десятки, сотни человеческих глоток, звон металла слился в мощный гул... Потом ударили выстрелы, даже пару раз рванули гранаты; потом раздались пулеметные трели- это тачанки красных вышли на ударную позицию, правда их первыми жертвами стали обозные тачанки белых со своими экипажами. Рубанув первого противника, Иеронимов поблагодарил мысленно судьбу, что Ирина не осталась в обозе. Впрочем ситуация была ужасная...

Несколько минут бой продолжался с переменным успехом, но Иеронимов понимал, что вот-вот тачанки зайдут к ним в тыл и тогда наступит катастрофа. Ротмистр зарубил очередного красного бойца, и вытянулся во весь рост, встав на стременах. Он смотрел в ту сторону, где развивалось красное знамя. Рядом со знаменосцем Иеронимов увидел плечистого командира в потертой кожанке. Он что-то кричал и сильно рубил шашкой.

В карманах ротмистра лежали две гранаты, он перебросил шашку в левую руку, выхватил гранату, выдернул зубами чеку и изо всех сил швырнул гранату в сторону красного знамени. Она долго летела, кувыркаясь в воздухе и наконец упала, а потом рванул вверх столб пламени... Упало красное знамя, рухнул и командир... Из десятков глоток вырвались дикие вопли: или отчаяния, или радости...

Иеронимов пронзительно свистнул в свисток, потом тоже издал длинный, хорошо известный бойцам вопль- визг: "И-и-и-хо-о-о, и-и-и-хо-о-о..."- это был призыв к

стремительным действиям. Ротмистр бросил эскадрон на прорыв...

Иеронимов отпустил поводья, управляя Бургутом одними коленями и пятками. Правой рукой он рубил, а левой стрелял из нагана. Рядом визжа и матерясь рубился Буба Докутович, не отставали и остальные бойцы. Строй красных наконец стал раскалываться, но тут в тыл бредовцев ударили пулеметы.

Все-таки, пусть и с серьезными потерями, эскадрон Иеронимова прорвался сквозь лаву и стремительно рванулся вперед. Ротмистр наконец смог обернуться и увидел живую и невредимую Ирину. Рядом с ней скакал Бредов. Справа удалялся густой столб пыли: это Корибут-Дашкевич перехитрил красных, пошел в отрыв. Иеронимов удовлетворенно хмыкнул: командир второго эскадрона был

слаб физически, но хорошо разбирался в тактике боя. Но радоваться было рано: все силы красных развернулись и пошли в угон за остатками первого эскадрона. С четверть часа длилась погоня, преследователи на свежих, откормленных конях сокращали расстояние.

Ротмистр понимал, что еще четверть часа- и их достанут и изрубят по частям. Он наконец оказался рядом с Ириной, она была мертвенно бледна и кажется уже еле держалась в седле. Иеронимов только сейчас сообразил, что у нее нет оружия и на скаку протянул ей свой браунинг, но Ирина отрицательно покачала головой.

Через пару минут в голове ротмистра созрел план, он подскакал к Ивану и что-то ему прокричал, тот мрачно посмотрел на командира, но спорить не стал. Через несколько минут вокруг Ивана и Ирины собралось человек десять отъявленных рубак, во главе с Бубой Докутовичем. Тот скалил зубы и, как всегда вполголоса отчаянно матерился. Ротмистр Иеронимов хрипло скомандовал... Потрубил горнист, конники стали останавливать коней и разворачивать их. Через полминуты эскадрон уже рванулся навстречу преследователям.

Иван ухватил коня Ирины под уздцы и потянул его в сторону небольшой рощицы. Бойцы, которых отрядил Иеронимов, последовали за ними. Ирина пыталась протестовать, но ее никто не слушал. Прикрываясь за деревьями маленький отряд скрылся из зоны видимости красных конников. Иван вел соратников в ту сторону, где ориентировочно мог находиться эскадрон Корибут-Дашкевича.

Полковник Бредов уже ничего не соображал, он только понял, что дело может кончиться гибелью эскадрона. Иеронимов пользуясь рельефом местности успел вывести бойцов на удобную позицию. В этот момент красные с двух сторон ударили по бредовцам. А вдалеке начали обходной маневр пулеметные тачанки, по большой дуге пытаясь выйти в тыл Иеронимова.

Ротмистр понимал, что если сейчас быстро не переломить ход боя в свою сторону, то гибель неминуема. Однако и белые, и красные уже несколько подустали и бой начался вяло. Только Иеронимов и несколько бойцов рядом с ним проявляли бешеную активность, но переломить исход сражения в свою сторону не могли. Ротмистр по ходу боя не забывал прислушиваться: не начали ли еще стрелять пулеметы с тачанок красных.

Кажется в конце концов гибель эскадрона Иеронимова была неминуема, но неожиданно помог Корибут-Дашкевич. Хорошо понимая, что ротмистр со своими бойцами не справится с отборным полком красных, и видя, что его уже никто не преследует, Корибут повернул свой эскадрон назад. В тот самый момент, когда тачанки красных зашли в тыл Иеронимова и открыли мощный пулеметный огонь, второй эскадрон белых предпринял атаку.

В рядах красных произошло некоторое смятение, их строй дрогнул и стал рассыпаться. В бреши сразу же хлынули бойцы Иеронимова, выходя на оперативный простор. Пока противник разбирался: что случилось и, что делать -- остатки эскадрона белых почти полностью вырвались из окружения и снова стали уходить в отрыв. Корибут--Дашкевич поняв, что его маневр успешно прошел, тоже повел свой эскадрон подальше от поля боя.

Бойцы Иеронимова несколькими группами пытались оторваться от красных, часть из них рванулись в ту сторону, куда уходил Корибут-Дашкевич. Иеронимов решил принять на себя основной удар преследователей. С ним находился полковник Бредов и еще человек двадцать бойцов. Несколько раз умело маневрируя ротмистр вступал в кратковременные схватки с преследователями, а потом снова отрывался от них. В конце концов его отряд уменьшился вполовину, но другие группки оторвались от красных довольно далеко. Ротмистр сожалел только, что полковник Бредов не ушел с какой-нибудь из них. Красные кажется решили прекратить общее преследование и добить отстававшего ротмистра Иеронимова с его людьми. Человек тридцать красноармейцев продолжали преследовать десяток белогвардейцев. Видимо погоны ротмистра и полковника действовали на красных конников, как красная тряпка на быка.

Долго скакали всадники, преследователям стрелять в спину удирающих было легче, чем тем -- стрелять назад. Один за другим два бойца Иеронимова были убиты, потом еще двое решили сдаться и остановили коней, но подскакавшие красные конники тут же их зарубили. Полковник Бредов скакал впереди всех, ротмистр стал придерживать своего Бургута и пропустил вперед оставшихся бойцов. Сзади щелкнуло еще несколько выстрелов. Иеронимов откинулся назад --на спину, как бы сползая с седла. Со стороны красных раздалось несколько торжествующих воплей. Однако праздновать победу было рано, ротмистр обманул бдительность преследователей. Он был опытным вольтижером и, повиснув на седле стал стрелять из браунинга в сторону красных. Стрелял он отлично и в строю стали падать бойцы. Подобного отпора явно не ожидали...

Иеронимов довольно быстро расстрелял патроны в браунинге и взялся за наган. Преследователи немного поотстали и продолжали осыпать ротмистра пулями, но он был словно заговорен. В конце концов дважды по касательной его все-таки обожгло. Ротмистр понимал, что удача когда-нибудь отвернется от него и пуля настигнет. Надо было уходить от преследования... Ротмистр выпрямился в седле, вытащил из кармана оставшуюся гранату и швырнул ее назад. Ударил взрыв, заржали лошади, закричали люди... Один из осколков вонзился ротмистру под правую лопатку. "Только бы Бургута не достало", - думал Иеронимов. Он обернулся, - увы, преследование продолжалось. Ротмистр мог даже разглядеть лица красноармейцев. Один из них показался знакомым...Он быстро вспомнил...

...Несколько месяцев назад во время боя были взяты в плен несколько красноармейцев. Их по очереди допрашивали -- тех, кто отвечал на вопросы и согласился перейти на службу в белую армию, оставили в живых. Несговорчивых (их было мало) расстреливали. Одного Иеронимов решил допросить сам -- это был, плененный в Первую мировую войну, мадьяр. Он неплохо говорил по-русски, сначала отвечал односложно, потом разговорился. Звали его -- Бела Франкль, он из простой крестьянской семьи. Попав в плен, как и все прочие, бедствовал. Увлекся коммунистическими идеями и, в конце концов добровольно вступил в красную армию. "Ты бы лучше революцию у себя в Венгрии делал", - проворчал в сердцах Иеронимов. Подумал и повел пленного в чисто поле. Тот решил, что ротмистр ведет его расстреливать, вобрал голову в плечи, еле волочил ноги. Что-то тихо бормотал себе под нос... Иеронимов провел мадьяра через посты и махнул рукой: "Беги". Тут их догнал Буба Докутович и сказал: "Ротмистр, дай я его отведу подальше и рубану..." На "ты" к Иеронимову обращался только он, да в исключительных случаях полковник Бредов и Иван. Ротмистр что-то шепнул Докутовичу на ухо, тот сразу развернулся и заторопился обратно. А мадьяр помчался сломя голову, пару раз обернулся назад, видимо ждал, что ротмистр будет стрелять. Быстро скрылся в темноте... И вот сейчас уже он скакал за Иеронимовым и стрелял ему в спину...

Ротмистр расстрелял последние патроны в нагане -- еще два или три преследователя упали. Иеронимов пришпорил уставшего Бургута, тот обиделся, но поскакал из последних сил и они быстро настигли Бредова и четверых бойцов. В это время сзади опять ударили выстрелы и один из бойцов упал с лошади. "В сторону уходите, - крикнул Иеронимов, - я прикрою..." Потом неожиданно перешел на "ты" и обратился к полковнику: "Дай маузер и уходи..." Бойцы стали нахлестывать лошадей нагайками и поскакали в сторону пригорка, куда указал ротмистр. Неожиданно Бредов отрицательно замотал головой: "Вместе уйдем..." Иеронимов выругался и несколько раз хлестнул полковника нагайкой по рукам, тот резко остановил кобылу и развернул ее в сторону преследователей, потом пришпорил... Ротмистр выдернул шашку из ножен и поскакал за Бредовым, они вместе налетели на красных...

Иеронимов оказался между двух красноармейцев, те одновременно ударили шашками. Ротмистр резко откинулся назад, опершись спиной на круп Бургута, удары атакующих прошли мимо и он успел сделать выпад, попав концом клинка под ребра одного из красноармейцев. Потом перебросил шашку в левую руку и, выпрямившись ударил второго по голове -- хрустнул череп. Рядом раздавались выстрелы: это палил почти в упор из маузера Бредов и в него также стреляли почти в упор. Схватка продолжалась с минуту, потом красные не выдержали натиска и рассыпались в разные стороны... Бледный как простыня полковник, подскакал к Иеронимову и крикнул: "Уходим!" В руке он сжимал рукоятку шашки, от клинка которой осталась только половина (патроны в маузере кончились). Ротмистр повернул Бургута и еще раз взглянул в сторону красных. Он увидел как мадьяр Бела поднял руку и услышал выстрел, почувствовал удар в плечо и сильную боль. Красные поскакали в одну сторону, двое белых офицеров -- в другую. Они одержали решительную победу...

Мелкой рысью скакали еще долго. Стало медленно темнеть. Иеронимов уже еле держался в седле и несколько раз его поддерживал в седле Бредов. Показался лагерь неизвестного соединения, горели костры, раздавалось заунывное пение. Ротмистр уже висел на шее Бургута. Полковник долго прислушивался и вглядывался в темноту. Лагерь расположился в довольно большом селе -- видна была колокольня. По пению, доносившемуся от костров, Бредов сделал предположение, что перед ними дикая дивизия генерала Шкуро. Он решил рискнуть, -- Иеронимов уже потерял сознание. Поддерживая в седле ротмистра, полковник направил коней к одному из костров. Да, это была дивизия Шкуро. Бредов кое-как доставил своего спутника к центру села, стащил его, кряхтя и отдуваясь, с Бургута и отволок в амбар, где еще было чуть-чуть свободного места. Потом вышел к коням, привязал их к деревцу, бросил каждому по небольшой охапке соломы, и вернулся к лежащему Иеронимову. Подумал немного, потом стащил с ротмистра шинель и китель и перевязал раны его же рубашкой. Далее разжал Иеронимову зубы и влил ему в рот коньяку из фляги. Иеронимов застонал... Полковник допил коньяк, завалился на спину и захрапел...

Глава 7. Без перспективы

Рано утром полковник Бредов проснулся и предался размышлениям. Из стана Шкуро надо уходить немедленно -- отношения с ним были отвратительные. Однажды полк Бредова расположился на ночь в маленьком городке, похожем на большую деревню, где за час до их прибытия большую часть домишек уже заняла дикая дивизия. Где-то слышалась отвратительная ругань, где-то женские крики, обстановка была накаленная, но ночевать в чистом поле не хотелось. Полковник, Иеронимов, Иван и адъютант Бредова зашли в домик, где было тихо. Но когда заглянули в первую комнату, то увидели сидящих за столом нескольких человек из состава дикой дивизии. На столе валялись отрубленные пальцы с колечками и перстеньками, мочки ушей с серьгами, а люди отделяли остатки человеческих тканей от металла. Иеронимов, который и так был взбешен от всего увиденного и услышанного ранее, выхватил мгновенно шашку и стал рубить направо и налево. Последний из шкуровцев успел выхватить наган, но Иван, стоявший за ротмистром выстрелил раньше. Несколько минут все стояли и молчали. Потом, Бредов вышел, хлопнув дверью. Как он договорился со Шкуро -- неизвестно, видимо отдал генералу часть небольшого золотого запаса полка. И ситуация тогда разрешилась миром... Маленький, толстенький генерал Шкуро пользовался в своей Дикой дивизии непререкаемым авторитетом.

Как дело закончится сейчас- трудно предположить и полковник подумал, что надо побыстрее убираться. Он растолкал ротмистра, тот поднялся с трудом, был молчалив и бледен. Бредов вытащил откуда-то маленькую флягу с коньяком, несколько ржаных сухарей, пару кусков колотого сахара. Перекусили и стали седлать коней. Иеронимов взгромоздился на Бургута с помощью полковника и они через неразошедшийся еще утренний туман двинулись прочь из городка.

На скаку стали обсуждать, где искать эскадрон Корибут-Дашкевича. Ранее, на случай тяжелого боя и расчленения полка было определено несколько мест возможного сбора. Сейчас предстояло по этим точкам пройти на измученных конях. Ситуация выглядела катастрофической -- два белых офицера, почти разоруженных, - на бескрайних просторах, кишащих красными отрядами. К тому же главный рубака еле-еле держится в седле от потери крови.

Разобрались с оружием и боеприпасами: у ротмистра оставалась только шашка на случай боя -- патронов не было ни одного. У полковника клинок был сломан, но оставалась одна обойма для маузера. К тому же он осторожно, чтобы не заметил Иеронимов, положил в карман шинели маленький дамский браунинг. Два офицера продолжили путь вперед...

Трое суток они скакали от одного населенного пункта к другому, разыскивая однополчан. Несколько раз приходилось срочно ретироваться, завидев разъезды красных, впрочем возможно это были даже не красные, но береженого Бог бережет. Ночевали, где придется, с трудом удавалось достать корм коням; сами тоже обходились впроголодь. Однако ротмистр заметно окреп. Наконец столкнулись с несколькими бойцами эскадрона Иеронимова и двинулись к последнему возможному пункту встречи с Корибут-Дашкевичем. Оказалось, что эскадрон находился действительно там, заняв круговую оборону. Темнело, поэтому со стороны окопавшихся пролетело со свистом несколько пуль -- своих не узнали. Когда небольшой отряд полковника вступил внутрь укрепленного лагеря, первым, кого они увидели, был Буба Докутович, радостно скалящий зубы.

- А Ирина? -- хотел крикнуть Иеронимов, но сдержался.

Из темноты, как всегда с бесстрастным лицом, появился Корибут-Дашкевич, отдал честь и провел короткий рапорт. Его эскадрону удалось миновать серьезных схваток с красными, и к тому же они собрали несколько бойцов ротмистра Иеронимова. Корибут немного запнулся, потом сообщил, что доктор тоже находится в их расположении и занимается ранеными.

- Ротмистр, Вам нужна перевязка и лечение, - вяло сказал Бредов, - идите к доктору, а прапорщик Дьяков займется бойцами.

Иван действительно также появился, весь запыхавшийся. Он, после окончания рапорта, бросился к Иеронимову и сжал обеими ладонями правую руку ротмистра обычно прапорщик не позволял себе проявлять эмоции на людях. Потом он помог раненому командиру соскочить с Бургута и повел Иеронимова в сторону более или менее целого строения -- остальные были или сожжены или почти развалены. Бургут, ведомый Иваном, видимо устал и был голоден, как и его хозяин...

Ирина, наверное, не менее уставшая, чем вновь прибывшие, вывела на развалившееся крыльцо, раненого в ногу бойца. Увидев Иеронимова и Ивана, она опустила руки и привалилась спиной к дверному косяку... Ротмистр, одновременно с Иваном, бросился вперед и они с двух сторон подхватили молодую женщину под руки...

Под свет лучин (свечи уже кончились) Ирина долго обрабатывала раны Иеронимова самогоном и перевязывала чистыми тряпицами -- бинты и лекарства тоже кончились во время этого последнего рокового похода. Одна из ран гноилась -- доктор прокалила острый нож и выпустила им гной. Во время этих действий она несколько раз прижималась щекой к седой короткой шевелюре ротмистра, а тот, как будто бы дремал под нежными прикосновениями холодных пальцев Ирины.

Кончив перевязку, доктор положила перед Иеронимовым тонюсенький ржаной сухарик с желтым салом и стакан остывшего чая, а потом быстро вышла из хатенки. Вскоре она вернулась, неся солдатский котелок с дымящимся варевом. Ротмистр уже дремал, опустив голову на руки. Ирина тихонько разбудила его и заставила продолжить трапезу. Иеронимов стал есть, почувствовал вкус мяса, оживился и спросил, откуда это? Оказалось, что ввиду практически полного отсутствия продовольствия, Корибут-Дашкевич приказал забить несколько совершенно замученных лошадей. Конина сильно пахла потом и ее варили со съедобными травами и корнями, бойцы немного отъелись. Проглотив суп, ротмистр почувствовал себя довольно бодро. Он долго смотрел на Ирину, как будто видел ее в первый раз. Потом взял ее за руки и притянул к себе...

Утром Иеронимов, отдохнувший и подтянутый, двинулся к полусгоревшей хате, являвшей собой временный штаб. Туда же подошли Бредов и Корибут-Дашкевич. Начальник штаба погиб уже три месяца назад и три офицера его обязанности исполняли сами. Стали подсчитывать людские и материальные ресурсы, - едва не прослезились...

На каждого бойца оставалось где-то по десятку патронов, действующими было всего четыре пулемета, гранат осталось с полсотни. В эскадроне Корибут-Дашкевича оставалось до 450 человек, набралось около 50 бойцов Иеронимова. К остаткам полка прибилось еще человек 30 из разбитых белых частей. В полку были раненые и больные... Кони совсем отощали. Ситуация казалась катастрофической. Бредов долго думал и предложил разбить полк на небольшие отряды, пусть хоть часть бойцов прорвется к основным белым силам...

Иеронимов и Корибут-Дашкевич были категорически против. Они считали, что крупных, сильных соединений у красных здесь немного, поэтому пока еще есть возможность пробиться к своим. К тому же красные части сами испытывают такие же трудности, как и белые. В конце концов сформировали с трудом сотню для Иеронимова -- из остатков его эскадрона, вновь влившихся бойцов и несколько человек выделил Корибут-Дашкевич. Стали готовиться к продолжению похода. В случае лобового боя, основной удар должен был принимать на себя эскадрон Корибута, а сотня Иеронимова обязана была выполнять задачи вспомогательного значения.

Весь день ротмистр занимался своей сотней. В его обязанности вменили также и сопровождение раненых, поэтому люди Иеронимова латали разбитые тачанки, подбивали к ним борта, чтобы можно было посадить, как можно больше людей; отбирали лошадей покрепче и потяжелее. На две последние тачанки пристроили два пулемета "Максим", переняв давно уже эту тактику у красной армии. Только поздно ночью еле держащийся на ногах ротмистр вошел в домик Ирины. Надо сказать, что она целый день была занята ранеными, причем провела несколько операций: в основном очистка мест нагноений, но была и ампутация кисти, ввиду начавшейся гангрены. Двух бойцов похоронили.

Ирина и ротмистр обнялись и стояли так несколько мгновений, кажется на поцелуи уже не было сил. Потом они сели за дымящийся, полный бульона из конины и наполовину заполненный конским же мясом котелок; Иеронимов положил на скособоченный стол два ржаных сухаря, презентованных Бредовым. Но сухари решили оставить на утро. Долго молча ели, чувствуя как горячее варево согревает тела и немного уходит усталость, накопленная за много дней. Остановились, когда ложки стали скрести мятое дно котелка.

Ротмистр долго смотрел на бледное лицо Ирины, освещенное быстро горевшими лучинами. Потом ротмистр не выдержал, достал из кармана шинели небольшой огарок свечи и зажег его от последней лучины. Устойчивое пламя осветило комнатенку, стало веселее, Ирина даже улыбнулась краешками губ...

Иеронимов начал трудный для них обоих разговор:

- Завтра начинаем, надеюсь последний для тебя поход -- на Джанкой. Там полк останется, а потом получит какое-то распределение. Похоже белое дело проиграно, наши силы иссякают, а красные становятся крепче и злее. Тебе оставаться с полком больше невозможно, я не смогу видеть, как ты будешь гибнуть от шашки какого-нибудь буденновца или котовца. Или будешь умирать от тифа. Или, перед тем, как меня повесят на ближайшем дереве, тебя потащат под тачанку...

Ирина невероятно побледнела, кажется она была близка к обмороку, а на висках и скулах проступили желтоватые пятна. Она молчала несколько минут, потом сказала твердо:

- Без тебя я никуда не уеду. С красными я не уживусь, а белых -- ты сам так считаешь -- скоро всех уничтожат. У нас есть только один шанс -- попытаться выехать за границу. Как-нибудь там пристроимся, будем работать, проживем... Без тебя нет мне пути никуда...

На этот раз уже бледный Иеронимов стал белее смерти. Он тоже долго молчал, а потом опять заговорил:

- Ира, я -- солдат, а солдат имеет только одну привилегию -- умереть в любой момент. Как бы я ни любил тебя, но я дал присягу и дезертировать не могу. Но я хочу, чтобы ты --моя жена -- осталась жива, поэтому надо сделать все для твоего выезда через Севастополь -- во Францию или другую страну. Я знаю, без денег за границей делать нечего, и хоть я происхождения не знатного и средств у меня нет, но, в мой последний приезд домой, моя мать передала мне перстень, который привез с войны 1812 года мой прадед, это был военный трофей. Перстень решили не продавать и оставить его на крайний случай, а сейчас этот случай наступил.

Иеронимов полез за пазуху, поскребся там, вынул, наконец, и положил на стол перстень с большим камнем. Оправа была старинная, а камень -- сапфир. Да, перстень стоил конечно очень больших денег. Однако Ирина не глядя отодвинула драгоценность в сторону и твердо сказала:

- Без тебя я никуда не поеду.

В голосе ее звучали стальные нотки, Иеронимов впервые почувствовал, что Ирина кажется заполучила над ним неограниченную власть. Он опустил голову и сказал, что этот вопрос они решат позже. Потом он попросил Ирину, чтобы она хранила перстень у себя. Та неохотно повиновалась...

Рано утром начался последний поход. Старались поддерживать максимальный темп. Перед редкими населенными пунктами высылали разведотряды, продвигались крайне осторожно. Ночевали, как правило в чистом поле, питались вяленой кониной, а лошадям доставалась только трава.

Два раза в угон за бредовцами пускались крупные отряды красных. Приходилось стремительно отступать. Иеронимов с крупа Бургута прыгал в тачанку и приникал к прицелу пулемета. Оказалось, что ротмистр прекрасно обращался и с "Максимом". Он подпускал преследователей на полсотни метров, а потом короткими очередями наносил им тяжкий урон. Красные отставали...

Ирина передвигалась на тачанке вместе с ранеными. Оба раза, когда ротмистр бросался к пулемету, его подруга брала у тяжелораненного бойца винтовку и вместе с остальными, способными стрелять, посылала пулю за пулей в наседавших конников. Такое она позволяла себе впервые в жизни.

Карта, по которой Бредов вел свой полк, была весьма приблизительной; сколько еще надо двигаться до Джанкоя -- не ясно; местное население отвечало весьма не-определенно, показывая направление рукой. Но наконец-то столкнулись с белым отрядом и какие-то данные смогли получить. После этого красные уже не встречались, а регулярно попадались белые разъезды.

Прошло еще какое-то время и полк вступил наконец-то в Джанкой. К концу похода дезертировало или умерло от ран человек пятьдесят. Кое-как разместив остатки личного состава по окраинным домишкам, старшие офицеры двинулись искать высокое военное начальство. В городе царило нечто, напоминающее анархию. С трудом нашли тех, кто по нынешнему ранжиру мог принять и разместить полк. От Бредова потребовали подробнейший письменный рапорт с разъяснениями: какую задачу и где выполнял полк; что выполнил, а что не выполнил, сколько было потеряно личного состава и материальных средств, что приобретено. Сколько осталось бойцов способных выполнять боевую задачу...

Поздно вечером Иеронимов, выполнив все возложенные на него обязанности, пошел искать Ирину. К его удивлению она смогла снять маленькую комнатушку в более или менее приличном домике. На маленьком столике стоял скромный ужин и маленькая сулейка водки. После поцелуев и быстрой помывки холодной водой, сели на единственную табуретку, тесно прижавшись друг к другу. Ротмистр взялся за сулейку, Ирина сказала, что будет пить только холодный чай...

Выпив стопку и закусив немного, Иеронимов хотел разлить по второй, но внимательно посмотрел на подругу... В голове в считанные секунды прокрутились события последних дней: долгий поход, гибель однополчан, голод, холод, отчаяние... Вспомнил, как много раз мог потерять Ирину, как сам с трудом выжил спасаясь вместе с Бредовым. Нынешнее положение казалось почти идиллическим. Ротмистр поднял сулейку: "Давай выпьем за нас".

- Ах, Миша, Миша, ничего-то ты не видишь, ничего не понимаешь. Ребеночек у нас будет. Потому-то я теперь только в тачанке езжу и водку мне теперь пить нельзя... Только война и присяга у тебя в голове, Мишенька, мой дорогой.

Иеронимову во время последнего похода исполнилось пятьдесят лет, Ирине за два месяца до этого -- двадцать шесть. В их отношениях порой проскальзывало что-то, как будто бы отеческое -- главенствующее и дочернее -- послушное. Правда, это было заметно только в критические минуты, когда от ротмистра ожидалось принятие выверенного, единственного решения. Даже во время самых тяжелых боев самообладание не покидало Иеронимова. Но сейчас он растерялся, сидел с багровым лицом и широко раскрытыми глазами.

Только, когда Ирина заплакала, тихонько сотрясаясь плечами, ротмистр словно бы встряхнулся и осторожно обнял подругу. Долго молчали...

Полк проходил длительную процедуру переформирования, офицерский состав освобождался только к ночи, хотя любители выпить, или сходить к женщинам время находили на все. Полковник Бредов ходил прямой, как фонарный столб, запах коньяка перебивал запах сигар. В такие моменты раньше его страховал Иеронимов, но сейчас ротмистр был задумчив и даже мрачен, все время рвался домой к Ирине, поэтому основная нагрузка легла на Корибут-Дашкевича. Тот, однако, выдержав длительный поход, в более или менее спокойной обстановке теперь чувствовал себя неважно: он сильно осунулся, был бледен, как мел, под глазами -- синие круги -- наследственная болезнь наступала.

Наконец от главного командования поступил приказ -- остатки полка должны передислоцироваться к Перекопским укреплениям, там пополнить свои ряды и ждать дальнейших указаний. Многие восприняли это известие с энтузиазмом: Перекоп пока еще слишком далеко от поля военных действий, там можно будет залечить раны и по-настоящему отдохнуть. Некоторые из обеспеченных офицеров тайно обдумывали варианты с оставлением армии и бегством за границу. Обычно, с виду спокойный и бесстрастный, Иеронимов, сейчас был оживлен и даже иногда улыбался.

Однако, когда ротмистр появлялся дома, -- настроение его ухудшалось. Ирина категорически держала свою позицию: она останется с ним. К тому же белое дело еще не окончательно проиграно. Может быть они будут жить в России, займутся мирным трудом, будут воспитывать детей...

Ирина, в силу своего положения, могла уже быть уволенной из армии, тем более, что с документами полка была полнейшая неразбериха. Но тогда она лишалась довольствия. К тому же к бойцы к ней очень хорошо относились и по-прежнему нуждались в медицинской помощи.

... Незадолго до похода к Перекопу в одной из местных церквей состоялся обряд венчания ротмистра Иеронимова Михаила Николаевича и военного врача Кольцовой Ирины Ивановны. В церковь втиснулись офицеры во главе с покачивающимся слегка полковником Бредовым, а также старые, отъявленные рубаки, из рядового состава, знавшие Иеронимова уже несколько лет. Впрочем Ирину они также давно знали и почти все прошли через ее руки. Когда молодожены обменялись тоненькими серебряными обручальными колечками и наконец прилюдно поцеловались, среди военных послышался шепот одобрения. Вышли на улицу, начались поздравления. Насупленный полковник вручил ротмистру старинный позолоченный кинжал, а Ирине золотой перстенек с маленьким бриллиантиком. Тут Иеронимов спохватился, вытащил из кармана перстень с большим сапфиром и надел на палец жене. Корибут-Дашкевич, белый как мел, протянул Ирине золотую цепочку. Были и еще подарки -- от других соратников.

Потом рядовому составу выкатили бочонок пива и несколько четвертей самогона, а также нехитрую закуску: хлеб, селедку, квашеную капусту, сало... Более именитые отправились в небольшой ресторанчик, там было с угощением пообильнее.

Ирина чувствовала себя неважно и они с Иеронимовым через час уже ушли, а остальные гуляли до вечера.

А скоро, очень скоро предстояло начать дальний поход к Перекопу...

Глава 8. Разлученные

Джанкой кажется жил спокойной размеренной жизнью. Подступы к нему с разных сторон прикрывали достаточно мощные укрепления. Да и разрозненные силы красных были, пока что, далеко. Но напряжение в последнем стане белых нагнеталось понемногу и когда-то могло прорваться наружу. Офицеры заливали тоску спиртным, частенько бывали пьяные драки, даже дуэли. Все же вера в то, что этот кусочек суши, Крым, останется за белыми -- сохранялась...

Ирина плохо переносила последние события. Почти все время была дома, ранеными и больными совсем уже не занималась. Состав полка довольно долго приходил в себя, обустройство продолжалось. Впрочем, в конце концов, разместились все. В полк Бредова, для полного комплекта, влилось несколько небольших подразделений.

Иеронимов пропадал теперь на службе с раннего утра, до позднего вечера. Хотя, надо заметить, энтузиазма у ротмистра поубавилось. Он решал служебные вопросы, занимался обучением новичков, но его старые соратники замечали, что он был, как-то уж очень спокоен, даже равнодушен. Только к вечеру, когда надо было отправляться домой, он оживлялся. Дома Ирина кормила его кулешом, или каким-то другим простым кушаньем, а потом они садились или ложились и начинался длительный, трудный разговор...

Видя неразбериху, царящую в Джанкое, хорошо понимая настроение военных всех рангов, ротмистр по-прежнему считал, что белое дело уже не выправится.

К тому же становилось совершенно ясно, что красная армия из сборища голодных, оборванных, плохо обученных бойцов превратилась в грозную силу, может быть пока еще медленно, но верно, приближающуюся к Перекопу. Апокалипсис наступал...

Каждый раз Ирина начинала плакать, из сильной, волевой женщины она превратилась в усталую, думающую только о семье, жену и будущую мать. Иеронимов спохватывался, начинал успокаивать, от его твердости не оставалось и следа. По-долгу после этого молчали, ротмистр, чтобы поднять настроение и себе, и Ирине, нарочно предавался мечтаниям со счастливым концом. Далеко за полночь засыпали... Утром, в шесть часов, ротмистр уже, вроде бы, отдохнувший и бодрый, начинал собираться на службу. Потом, не смотря на его ворчание, вставала Ирина- покормить и проводить мужа. Оставшись одна она опять подолгу плакала и наконец снова засыпала. Так шли день за днем, Иеронимов с замиранием сердца ждал известий о наступлении красной армии...

... Разболелся Корибут-Дашкевич, он валялся с высокой температурой, весь покрытый холодным потом. Однако температура не была следствием простуды,- дала о себе знать наследственная болезнь. Нашелся местный опытный врач, он долго обследовал больного, заходил каждый день, а на вопрос Бредова, когда Корибут-Дашкевич поправится, - скептически качал головой. Собрали консилиум, опытные эскулапы довольно быстро пришли ко мнению, что болезнь слишком застарелая и запущенная и из армии Корибута придется уволить. Полковник Бредов пытался протестовать, но сам командир эскадрона молчал, опустив голову. В конце концов стали готовить документы на увольнение, но при этом предоставили Корибут-Дашкевичу отпуск на два месяца, оставив его на довольствии, ведь ехать ему на отдых было уже некуда. Он продолжал лежать в своей каморке, под присмотром своего ординарца и также денщика.

Прошло еще недели две, Корибут с мрачным лицом и в накинутой небрежно шинели стал появляться на улице. С ним пытались заговаривать Бредов, Иеронимов, даже Буба Докутович, но он отстраненно молчал. Кажется комэск в душе был уже далеко от театра военных действий...

Потом пополз слух, что Корибут-Дашкевич готовится к выезду за границу. Впрочем это было не так уж легко и просто сделать. Желающих уехать было много.

Иеронимов продолжал серьезные разговоры с Ириной, но результата особого не было. Однажды утром, когда ротмистр уже собирался на службу (теперь он уходил позже, а приходил раньше), к ним неожиданно заглянул Корибут- Дашкевич. Сказал, что ему нужна консультация доктора, просил разрешения поговорить с Ириной. Иеронимов с удивлением посмотрел на него, но возражать не стал и ушел. Вечером жена сказала ему, что дала кое-какие советы больному ...

Однако этот эпизод имел продолжение. Через несколько дней -- вечером -- когда ротмистр уже отправился домой, его перехватил Корибут-Дашкевич. Он попросил его задержаться и посидеть, поговорить где-нибудь в ресторане. Ближайший ресторан представлял собой грязную забегаловку, они выпили по рюмке дрянного коньяка, но разговаривать здесь не хотелось: кругом были пьяные лица, слышалась брань, или наоборот -- хохот и женский визг. Офицеры вышли на улицу, Корибут--Дашкевич еще больше побледнел, лоб покрывала испарина. Нашли уединенное местечко в каком-то небольшом парке.

Корибут долго молчал, а потом неуверенно начал:

- Михаил Николаевич, скоро я уеду во Францию, отпустите Ирину со мной, здесь ей делать нечего.

- Ты сам это надумал? -- неожиданно обратился к нему на "ты" (впервые за многие месяцы знакомства) ротмистр. Он достал из кармана маленькую фляжку и протянул ее собеседнику, тот отрицательно покачал головой. Иеронимов в несколько глотков опорожнил емкость, поморщился и сплюнул. Противный запах сивухи ударил в нос обоим.

- Ты не ответил на вопрос. Зачем завел этот разговор? -- начал накаляться ротмистр.

- Миша, -- неожиданно фамильярно обратился к нему Корибут-Дашкевич, будучи моложе своего собеседника лет на двадцать, - я давно люблю твою жену, но я слаб здоровьем и к тому же сразу заметил, что Ирине понравился ты. Но сейчас обстановка такая, что ей лучше тоже уехать. Во Франции я возьму над ней опеку, она родит ребенка, все будет хорошо. Будет возможность и ты туда переберешься...

- Ты прекрасно понимаешь, что я туда не попаду, -- уже кричал Иеронимов, алкоголь стремительно начинал свое действие, - я хочу, чтобы Ирина уехала, но я не хочу, чтобы она стала твоей прислугой и подстилкой...

Ротмистр еле сдерживался, чтобы не ударить Корибут-Дашкевича. Неожиданно и тот стал раздражаться, побагровел, у него тряслись руки.

- Чем я хуже других? -- закричал он брызгая слюной. -- Мой славный род значительно выше твоего. Кроме храбрости и честности у тебя за душой ничего нет, но эти же качества есть и у меня! Если ты здесь погибнешь, то, что страшного случится, если там Ирина станет моей женой. У меня во Франции в банке деньги, я сделаю ее счастливой и сделал бы уже, если бы тебя где-нибудь достала пуля, хотя бы полгода тому назад...

Иеронимов ударил и Корибут упал. С минуту, тяжело дыша стоял ротмистр над поверженным союзником-соперником, потом наклонился, стал давать легкие пощечины и растирать грудь в области сердца. Минуты через две лежавший открыл глаза и пошевелился... Ротмистр помог ему встать, но Корибут еле держался на ногах. Вместе побрели к дому больного, Иеронимов держал его под руку. Хмель из головы ротмистра уходил также быстро, как и зашел туда... У порога дома пожали друг другу руки, но весьма холодно, причем Иеронимов откозырял... Он шел к Ирине и чувствовал, что сегодня натворил много неподобающего...

Время шло, красные части вплотную подошли к Крыму, полк Бредова через несколько дней должен был занять свою боевую позицию на укреплениях. Иеронимов находился в подавленном состоянии духа, кажется впервые за много лет он хотел быть подальше от театра военных действий. Ирина почти не выходила из дома, Корибут-Дашкевича тоже никто не видел.

Наконец ротмистр в очередной раз начал переговоры с женой, ведь с предстоящим началом военных действий их встречи скорее всего могли быть исключительно редкими, а может им не суждено случиться вообще. Первым делом Иеронимов рассказал о разговоре с Корибут-Дашкевичем и, чем все это кончилось. Ирина стала белее простыни, на которой лежала и сказала, что тот пытался уговорить ее уехать с ним во Францию, но она ответила отказом. Последовало длительное молчание... "Ведь ты по возрасту мог бы давно уйти в отставку", - заплакала бедная молодая женщина.

- В любое другое время, в любом другом случае, но не сейчас, -- мрачно ответил ротмистр. Ситуация казалась безысходной...

...Полковник Бредов заканчивал последние приготовления к выступлению полка. Неожиданно к нему подошла Ирина, закутанная с ног до головы и с опущенным капюшоном (впрочем ее все равно узнали) и попросила аудиенцию, и так, чтобы об этом не знал ротмистр. Бредов, оглянувшись по сторонам (нет ли рядом Иеронимова?), отвел Ирину в какой-то закуток. Полковник видимо догадывался, что предстоит трудный разговор и сильно волновался, руки у него дрожали, хотя он был почти трезв.

Ирина просила помощи, просила подействовать на Иеронимова, чтобы тот ушел, все-таки ушел в отставку, ведь он в армии уже тридцать лет, причем участвовал в военных действиях еще в русско-японскую войну. Он получил столько ран и контузий, столько повреждений, падая вместе с раненой или убитой лошадью, столько лет мерз в ледяных окопах или, наоборот, умирал под палящим солнцем; голодал и сам кормил вшей. При этом взамен практически ничего не получил. Только сейчас создал семью и скоро будет ребенок, и теперь предстоит скорее всего умереть и потерять семью.

Суровый и грубый Бредов, который был лишь на год моложе Иеронимова и служил в армии столько же, едва не плакал от услышанного, ему искренне хотелось помочь Ирине, но сделать он ничего не мог. Несколько раз в отчаянии полковник опускал руку в карман шинели и доставал оттуда фляжку с коньяком, но выпить на глазах у бывшей докторши не решался. Бредов овдовел пять лет назад, даже на похороны жены не смог приехать по причине участия в военных действиях. Смерть супруги не сильно тогда изменила положение полковника, он продолжал воевать, а воспитанием единственной дочери занимались родные. Где-то она сейчас? В свое время появление Ирины в полку Бредов практически не заметил, но в конце концов и он обратил на нее внимание и даже думал порой о тихой семейной жизни, но доктор выбрала Иеронимова...

- Девочка моя, - обратился наконец полковник к Ирине, -- сейчас еще есть шанс у твоего мужа уйти в отставку, но я не могу приказать ему. Этот старый дьявол помешан на присяге, офицерской чести и достоинстве и, как бы я не обращался к нему- он меня не послушает. Единственная надежда в том, чтобы белая армия одержала победу, но шансов на это не так уж много. Боюсь, для тебя единственный шанс -- отправиться во Францию и, желательно, с кем-нибудь из знакомых -- например, с Корибут-Дашкевичем. Может быть, все как-то уляжется и ты снова встретишься со своим Иеронимовым...

Ирина встала и пошла тихонько прочь, полковник смотрел ей в след долго, пока она не скрылась из вида, потом достал фляжку...

Домашнее объяснение с Иеронимовым было последним. Наутро полк заступал на заранее подготовленные позиции. Ротмистр за несколько последних дней постарел лет на десять. Даже усики и бородка едва ли не на половину стали седыми. На лице добавилось еще морщин. Ротмистр стал сутулиться.

Ирина кажется еле держалась на ногах, лицо однако было спокойным и строгим.

- Береги сына, -- сказал ротмистр, - я постараюсь выжить и найти вас. Но все-таки лучше было бы тебе уехать отсюда подальше...

- Почему ты думаешь, что будет сын? -- вяло улыбнулась Ирина.

- У меня может быть только сын -- продолжатель моего дела.

Ирина только махнула рукой.

Ротмистр вскочил в седло, по-прежнему легко и даже элегантно. Наклонился и поцеловал жену в губы: "Пиши, как можно чаще..."

..................................................................................................................

Через неделю после выхода на позицию, привезли почту. Иеронимову пришло одно письмо. Он торопливо разорвал конверт, развернул листочек бумаги. Там была написана только одна строчка: "Прости, для нашего сына действительно будет лучше, если я уеду во Францию. Целую. Ирина".

Ротмистр машинально сунул письмо в карман шинели...Надеждам на лучшее будущее не суждено было исполниться.

Вскоре он узнал, что Корибут-Дашкевич отбыл тем же пароходом, что и Ирина...

Иван тоже был расстроен: во-первых ему было жалко друга и командира, во-вторых охватывала грусть при мысли, что Ирину он уже никогда не сможет видеть. Война делала свое треклятое дело: Иван, начиная с семнадцатого года посылал иногда письма домой с завуалированным текстом, если полк в тот момент проходил по какой-нибудь нейтральной территории и из большого населенного пункта можно было послать депешу с вымышленным обратным адресом. Содержание письма обычно представляло что-то вроде: "Дорогие Яков Максимович и Елена Ивановна и все Ваши детишки! Пишет Вам дядя Иван и желает всего самого хорошего. У меня все по-прежнему,- здоров, работаю там же. Надеюсь, что и у Вас все в порядке. Мечтаю, что в следующем году обязательно встретимся... И т. д." Многие из писем видимо пропали: время было не почтовое... Сам Иван получить ответ естественно не мог. Последнее письмо из дома он получил еще в январе 1917 года, когда ему отец написал о гибели на Первой мировой старшего брата Николая. Коренастый, невысокий крепыш Коля был разведчиком. Видимо он продолжал вести революционную пропаганду и однажды, когда вдвоем с напарником возвращался с территории противника, из нашей траншеи прозвучал единственный выстрел. Пуля попала Николаю прямо в лоб... Кто-то из своих не пожелал больше иметь дело с большевистским агитатором.

Тоска подступала еще и потому, что любимый конь Ивана -- Добрыня -- после длительных походов совсем выбился из сил и болел. Кажется подходило время навсегда расставаться с верным другом...

Семья Ивана была очень набожной, дома, в мирное время, все регулярно ходили в церковь. Сейчас прапорщик, которому было всего 27 лет, страдал от того, что негде даже помолиться, ибо многие офицеры кажется считали, что Бог от них и от России отвернулся и проявление набожности вызывало у многих раздражение. Кажется дьявол побеждал... Впрочем иногда прибывал полковой священник и проводил молебны, можно было и исповедоваться...

Глава 9. Смерть

После отъезда Ирины ротмистр Иеронимов стал сильно пить. Полк занял свою позицию, рядовой состав сдал лошадей, получил трехлинейные винтовки, если из огнестрельного вооружения были только револьверы и бойцы заняли свои места на бруствере. Ротмистр оставался ко всему равнодушен, от него все время несло скверным самогоном, полученным из буряка. Надо сказать и полковник Бредов был вынужден перейти на народный напиток.

Время шло, ждали красных, которые по слухам были уже на подходе. И вот они стали подползать, занимать позиции против укреплений белых, окапываться, строить блиндажи. Белогвардейцы посмеивались: "Попробуйте возьмите нас, господа сиволапые, наши укрепления неприступны". Турецкий вал был длиной около 11 километров, высотой -- до 10 метров и перед валом был вырыт ров 10 метров глубиной и шириной. Кроме того в землю вбиты заостренные колья, развернутые в сторону противника и натянуты три ряда колючей проволоки. На валу стояли приблизительно 200 орудий и множество станковых пулеметов. По всей логике стратегического военного искусства взять такие укрепления было невозможно.

Однако 31 октября стало известно, что Фрунзе силами Южного фронта разбил Врангеля в Северной Таврии, правда тот смог отвести боеспособные силы в Крым. Настроение в рядах белых, конечно, испортилось, но в то, что Фрунзе сможет взять Перекоп по-прежнему не верил никто.

3 ноября, как всегда, проверив посты офицеры собрались в блиндаже. На стороне красных стояла полная тишина. А здесь, под потрескивание дровишек в железной печурке, шел ленивый каждодневный обыденный разговор. Иеронимов подремывал в углу. Когда он более или менее разгулялся, кто-то из молодых офицеров обратился к нему:

- Господин ротмистр, говорят вы были даже подполковником, но с Вами несправедливо поступили и разжаловали . Уж если даже с Вами такое сделали, то где же совесть у тех, кто так решил.

Ротмистр Иеронимов вяло махнул рукой:

- В общем-то мне все равно, кем служить, главное служить своей родине. Не подумайте, что я люблю бросаться напыщенными фразами. Когда русские воюют против русских и вокруг творится столько горя, я не могу думать о наградах и чинах. Пусть Иван расскажет о той давней истории.

Но офицеры запротестовали:

- Нет, нет, - расскажите Вы сами.

- Ладно, слушайте, если вам охота, -- сказал Иеронимов. -- Это случилось во время Брусиловского прорыва в 1916 году. Наш полк тогда входил в 8-ю армию генерала Каледина. 22 мая после почти восьмичасовой артподготовки наши войска двинулись в наступление. Австрияки и мадьяры оказались к этому не готовы. За несколько дней мы врезались в их позиции больше, чем на 60 километров. Своим наступлением мы спасли макаронников-итальяшек от полного разгрома, да и французам помогли. Насколько я помню, во время Брусиловского прорыва противник на всех фронтах потерял до 1,5 миллионов человек, а мы в три раза меньше. В тех боях я заслужил Георгиевский крест. Когда мы взяли Луцк, командование направило меня с рапортом о нашем успехе в Ставку. Я должен был вручить пакет лично государю императору. Я мчался сломя голову, едва не загнал своего Бургута. И вот рано утром я прибыл в Ставку. Услышав о срочном пакете, меня сразу же проводили к императору. Он только встал, похоже даже не успел умыться. Я никогда не видел государя так близко. Он взял пакет и быстро его прочитал. Потом внимательно посмотрел на меня.

- Благодарю, Вас, ротмистр, за доставленное прекрасное известие. Правда я уже по телеграфу эти сведения в краткой форме получил, но Вы принесли нам подробные данные, а заодно расскажите cейчас свои впечатления.

В это время в комнату быстро вошли императрица и две старшие принцессы, все взволнованные и небрежно одетые и причесанные. Последовали дополнительные вопросы, эмоции рвались наружу, не смотря на царственность особ. Когда я закончил свой подробнейший рассказ, восторгу слушателей не было предела.

- Подождите меня здесь, ротмистр, я через десять минут вернусь, -- сказал император и удалился. Императрица приказала кому-то из слуг, чтобы мне принесли коньяка и закусить, что было весьма кстати. После этого августейшие особы оставили меня одного. Я выпил немного и с удовольствием поел. Вернулся государь, налил мне и себе по рюмке...

- Вы пили с императором?! -- недоверчиво заголосила молодежь...

- Не перебивайте, -- резко одернул их Иван.

-...Потом государь император обнял меня и троекратно поцеловал, а я маленький бродяга ротмистр отвечал на его поцелуи. Он протянул мне погоны подполковника и поблагодарил за службу. Я в свою очередь поблагодарил его за высокую милость. И здесь я совершил, как потом оказалось трагическую ошибку (впрочем я верю в фатальность исхода). Государь стал объяснять мне, куда теперь надо идти, чтобы оформить документы на звание подполковника, но я нижайше попросил разрешения отпустить меня обратно в полк, а документы выслать мне во след. Император улыбнулся, похлопал меня по плечу, черканул несколько благодарственных и приветственных строк для генерала Каледина и разрешил отбыть обратно...

Офицеры смотрели на Иеронимова, открыв рты от изумления. Но сомнений кажется никто не выказывал- все уважали ротмистра и знали, что он никогда не врет. А Иеронимов продолжал свой рассказ:

-...Время шло, а документы на присвоение мне звания подполковника не приходили. Видимо государь император в текучке дел и забот забыл обо мне, а скорее всего мои бумаги где-нибудь в неразберихе войны затеряли военные чиновники. В конце концов дело кончилось скандалом: меня обвинили в самовольном присвоении себе воинского звания. Грозил военно-полевой суд, я обратился к полковнику Бредову с просьбой опять командировать меня в Ставку, он стал обдумывать, как бы это сделать, но тут противник пошел в наступление. В итоге высокое начальство махнуло на меня рукой или просто забыло обо мне, начались опять тяжелые бои, а я так навсегда и остался ротмистром...

Иеронимов закончил свои рассказ, а офицеры в задумчивости молчали. Пауза затянулась, все думали о превратностях людской судьбы, о несправедливых ужасных войнах. Наконец ротмистр встал и сказал, что идет подышать воздухом и заодно проверит посты. Он слегка пошатывался и Иван пошел за ним следом.

- Сколько лет уже лучшие сыны России, оплот ее могущества, находят себе смерть на этой земле, -- бормотал Иеронимов. -- Горе, горе тебе наша несчастная родина...

Увидев, что Иван его сопровождает, он обратился к нему:

- Вот вы, молодые, думаете, что Турецкий вал неприступен и красные никогда не смогут его взять. Ошибаетесь, они придумают какую-нибудь дьявольскую хитрость: например форсируют Сиваш и ударят нам в тыл. Война эта нами уже проиграна, остается ждать окончательного разгрома и умереть. Эти голодранцы- красные уже многому научились, среди них появились такие талантливые командиры, как Фрунзе, Котовский. Многие офицеры царской армии перешли к ним на службу, я слышал, что даже уважаемый мною Брусилов теперь помогает им, но я не могу его осуждать, для меня он слишком большая величина. Да, красные победят и устроят новую жизнь для своих рабочих, крестьян... А всех нас ждет пуля или виселица.

Иеронимов и Иван шли по самому открытому месту укреплений, их могли обстрелять со стороны противника. Как раз в это время вышла из облаков желтая луна, осветив все вокруг. Ротмистр шагал без фуражки, за спиной развивался башлык.

- Господин ротмистр, давайте уйдем в укрытие, мы являемся хорошей мишенью.

- Пустое, - сказал Иеронимов, -- из винтовки в нас не попадешь с такого расстояния, а снаряды они пожалеют. Эти канальи бережливы и расчетливы, они готовятся к решительному бою. Как там они поют в своем гимне?

И ротмистр вдруг запел в полголоса:

Это есть наш последний и решительный бой,

С интернационалом воспрянет род людской...

- Тише, господин ротмистр, Вас могут услышать часовые...

- Ну и наплевать! -- сказал Иеронимов и ускорил шаг.

Красным видимо надоело наблюдать за двумя движущимися фигурами и они решили пристрелять орудие. Сверкнул огонь и трехдюймовка ударила. Иван быстро ухватил Иеронимова за полу шинели и, падая потянул его вниз, но тот резко рванулся и остался стоять. Снаряд разорвался невдалеке от него...

... - Оставьте меня здесь, - сказал ротмистр Иеронимов своим товарищам, которые хотели отнести его в блиндаж. -- Умирать на открытом воздухе мне будет легче. Я вижу вокруг себя в основном молодые лица. Почти не осталось никого, с кем мы участвовали в Брусиловском прорыве. Иван, господин полковник... Будьте здоровы друзья, держитесь из последних сил. Желаю вам больше счастья, чем выпало на долю старой армии. Но мы выполнили свой долг... Бедная Россия, великая Россия...

Ротмистр вдруг услышал призывное ржание и теплые губы Карабургута ткнулись ему в ухо.

- Ты здесь? Пора...

Крепкой рукой Иеронимов ухватил уздечку и одним махом вскочил в седло.

- Молодца, ротмистр, молодца, -- похвалил сам себя Иеронимов. -- Какая смерть, какие раны?! Посмотрим, кто победит в этой войне. И я еще найду Ирину и сына...

Он слегка сжал коленями бока Бургута и тот с места рванул в карьер...

...Ротмистр Иеронимов умер. Опустив головы безмолвно стояли над ним его соратники. Полковник Бредов плакал, все время повторяя: " Ах, Миша, Миша...", от него несло самой ужасной сивухой... Плакали и многие офицеры, большинство также уже крепко выпили.

Солдат на войне хоронят быстро. К полудню следующего дня вырыли могилу недалеко от вала, приготовили деревянный крест с табличкой, кто-то достал немного цветов.

Когда грубо сколоченный гроб опустили в могилу и стали засыпать землей, Буба Докутович вдруг выхватил шашку и заорал:

- Отомстим за ротмистра, порубим красную сволочь!

Он бросился в сторону вала. Почти все офицеры, уже крепко помянувшие Иеронимова, не сговариваясь бросились за ним. На валу лежало достаточное количество досок, с их помощью можно было форсировать ров и проскочить колючую проволоку, но сама идея атаки была абсурдной, небольшой отряд полупьяных офицеров стал бы легкой добычей красных пулеметчиков. Полковник Бредов, не смотря на груз прожитых лет, отчаянным рывком догнал своих офицеров (за которыми бежал частично и рядовой состав) и стал стрелять в воздух из маузера, сыпля при этом самую страшную ругань. Наконец все опомнились и остановились, только Бубу Докутовича пришлось скрутить и тащить с вала силой. Он кричал диким голосом:

- Да я за ротмистра их всех порубаю...- Возможно впервые за всю его жизнь слезы градом текли по его щекам...

Могилу утрамбовали, поставили крест, дали прощальный залп. Ротмистр Михаил Николаевич Иеронимов ушел в небытие...

... По холодной степи бешеным аллюром мчался всадник, вороной конь выбивал копытами твердую землю. Всадник был в офицерской шинели с погонами ротмистра, но без фуражки, за спиной развевался башлык. Короткие седые волосы его задирал ветер. Конь внес седока на вершину холма и остановился под властной рукой хозяина. Ротмистр обернулся и его бледное худое лицо с тонкими усиками и небольшой бородкой осветили лучи внезапно вышедшего из-за туч солнца. Он с минуту смотрел назад, словно бы хотел увидеть кого-то, догонявшего его. Но никого не было. Ротмистр тронул коленями бока коня и через минуту они скрылись из вида...

7 ноября войска красной армии под командованием Фрунзе форсировали Сиваш и овладели Литовским полуостровом. Войска Блюхера атаковали Турецкий вал. К 11 ноября 1920 года красные части в Перекопско-Чонгарской операции овладели укреплениями Перекопского перешейка и 17 ноября завершили освобождение Крыма. Потери у победителей были велики, но гражданская война, таким образом, подошла к концу. Французская эскадра вывезла часть врангелевцев и какое-то количество мирных жителей в Турцию.

Глава 10. Заключительная

Молох уничтожения прокатился по Крымскому полуострову. Большие и малые толпы белогвардейцев и даже одиночки еще некоторое время перемещались по окрестностям, пытаясь как-то вырваться из кольца, сменить форму на штатскую одежду и залечь где-нибудь на дно. Очень немногим это удалось: отдохнув после изнурительных боев, красные стали собирать тех, кто еще не был арестован. Иногда уничтожали на месте, иногда добавляли к ранее арестованным.

Собрав всех (никто уже не оказывал сопротивление), стали красные думать, что с теми делать. Небольшое количество белых получило предложение вступить в красную армию. Остальных стали уничтожать. По возможности -- топили. Кому "повезло" - тех расстреляли. Иногда просто кололи и рубили. Почему-то руководить всем этим поручили мадьярскому еврею Бела Куну. И он старался... Впрочем в 1939 году в Москве он получил свою порцию свинца от бывших соратников...

... Иван Дьяков некоторое время все-таки скрывался. Достал видимо одежду простолюдина и пытался вырваться из железного кольца. Однажды (телеграф работал!) смог дать телеграмму родителям: "Жив здоров определенного адреса не имею крепко всех целую Иван". И после этого пропал навсегда... Скорее всего его тоже арестовали и расстреляли.

Я обсуждал этот вопрос со своими родственниками, высказывал предположение, что Иван мог все-таки вырваться из кольца и скрывался под чужой фамилией. Но моя старшая двоюродная сестра, которая родилась еще тогда, когда Иван не ушел на войну, сказала, что по мнению всех старших родственников, он так сильно любил родителей, что любой ценой постарался бы их увидеть. Однако у этой версии тоже есть недостаток: ввиду различных катаклизмов гражданской войны семья часто меняла места жительства. Возможно это произошло и после его последней телеграммы и Иван в конце концов мог и никого не найти. Есть и еще одна моя версия: Иван боялся причинить родным вред, поэтому не объявлялся, хотя откуда-то со стороны мог и наблюдать за родителями, а также за братьями и сестрами. Хотя, конечно, шансов остаться в живых у него было очень мало...

Мои дедушка и бабушка -- Яков Максимович Дьяков и Елена Ивановна Дьякова были людьми весьма простыми -- рабоче-крестьянского происхождения. Бабушка, конечно, не работала: надо было поднимать десять человек детей. Дедушка был рабочим высокой квалификации, работал до конца жизни, огромную семью эту содержал. Но теперь я снова хочу вернуться к дяде Ивану. Рассматривая его фотографии я всегда удивлялся очень, на мой взгляд, красивой внешности и благородному виду. Рост небольшой, но фигура -- точеная. Подтянутый, в ладно пригнанной форме.

Может быть кто-нибудь, взглянув на фотографии узнает в этом человеке своего деда или даже отца? Конечно, в случае если он спасся после Перекопских событий, то, наверное, изменил фамилию, а может быть имя и отчество. На одной фотографии просматривается шрам над правой бровью. Возможно был шрам и справа под нижней губой. Отличительной его чертой было также то, что он любил играть на виолончели.

Кто знает, может быть Иван Яковлевич смог эмигрировать и жил за границей. После событий последних лет и распада СССР, это можно уже не скрывать, тем более, что Иван безусловно любил свою страну, свой народ.

Почему главным героем повести является не Иван Дьяков, а ротмистр Иеронимов? Иван кажется не совершал на войне героических подвигов, он был

чернорабочим войны.

Но вернемся к остальным героям повести. Какое-то количество бойцов полка Бредова смогло спастись, кто-то уплыл с французской эскадрой и обосновался в Турции, Греции и даже во Франции. Кто-то остался в России и вырвался из окружения. Впоследствии, спустя годы после описываемых событий, кое-кто из них на различных территориях встречался друг с другом. Обсуждали старые события, вспоминали однополчан. О ком-то ходили различные слухи. Говорили, что Корибут-Дашкевич женился на Ирине и воспитывал в Париже сына Иеронимова. По другим данным Корибут умер почти сразу же после прибытия во Францию, а Ирина долго бедствовала, но ее случайно встретил полковник Бредов и оказал помощь. Скорее всего Ирина Иеронимова бесследно растворилась в этом жестоком, но, правда и прекрасном мире.

Растворилась, развеялась на этой земле и могила ротмистра Иеронимова...

Дольше всех, пожалуй, боролся с большевиками ярый лев -- Буба Докутович. Он выполнял различные миссии, частенько весьма сомнительные, иногда еле уносил ноги... Но больше ничего, как воевать, Докутович на этой земле не умел.

Везде коммунизм одерживал решительную победу. Буба Докутович рванулся даже на Дальний Восток, но и там в конце концов Советы наступили на хвосты всем своим врагам -- инакомыслящим. Старый вояка решил уж было зарыть шашку войны и пристроиться навсегда к какой-нибудь вдовушке под крылышко, но наступил 1936 год и начались бурные события в Испании. По всему миру стали собираться волонтеры для борьбы с испанскими фашистами и Буба Докутович не мог не откликнуться на этот призыв, даже не думая особенно, что едет поддерживать анархо-коммунистическо-социалистическое сообщество. Различными окольными путями, вместе с несколькими другими бывшими белогвардейцами он добрался до пламенной республики. Его ввели в состав Двенадцатой интернациональной бригады, а с учетом того, что он был еще и отличным кавалеристом -- в конный взвод Ивана Шеверды.

Когда летают самолеты и ревут танки, то кавалеристам делать особенно нечего. Взвод Шеверды долго оставался почти без дела. Несколько раз на строевой смотр приезжал командир бригады генерал Лукач. Каждый раз, глядя на него Буба Докутович пытался вспомнить, когда и где он видел этого человека? Несколько раз и сам генерал очень внимательно смотрел на старого кавалериста, как бы и сам что-то вспоминая. В конце концов Докутович вспомнил, что это тот самый пленный мадьяр, которого он мечтал рубануть шашкой, но ротмистр Иеронимов не разрешил этого сделать. Ему показалось, что и генерал Лукач наконец узнал его и душа Бубы -- в кои-то веки -- ушла в пятки...

Однако 11 июня 1937 года генерал Лукач получил смертельное ранение и через несколько часов скончался. А еще спустя пару недель сильно потрепали и взвод Шеверды. В том бою закончил свой грешный путь на грешной земле и старый рубака Буба Докутович...

Последнее фото Ивана Дьякова (1917 г.-?).

Эпилог

С тобой как прежде неразлучен буду,

Не здесь ли сердце странника осталось...

Адам Мицкевич.

Наверное, наконец, можно было бы закончить эту повесть о храбром и честном ротмистре Иеронимове и близких к нему людях, но...

В 1986 году в порту Новороссийска причалил круизный лайнер из Франции. Большая часть пассажиров стремительно рванулась в город, чтобы увидеть СССР в период перестройки. Но малое количество людей все-таки осталось на борту.

Маленькая, дряхлая старушка, лет девяноста, сопровождаемая видимо своим сыном -- мужчиной лет шестидесяти с небольшим, и с орденом Почетного Легиона на фраке, - подошли к борту судна. До этого почти все время они проводили в каюте.

Старушка сняла с пальца перстень с голубым камнем и бросила его в море, потом они с сыном отправили туда же и две гвоздики...

P.S. Много ли правды в этой истории? Конечно, довольно много мне пришлось домысливать, но я постарался взять максимум информации из писем и открыток Ивана, а также из воспоминаний родственников.

Конец

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

279767  2008-02-25 21:44:29 Алла Попова - Очень хорошая повесть. Спасибо Борису Викторовичу. Но почему она не открывается в оглавлении?

279780  2008-02-26 19:15:44 В. Эйснер - Дьякову: Дорогой Борис! Давно не читал такого сильного по эмоциональному воздействию произведения как это. Слёзы сами текли из глаз. Россия бывшая уничтожена, Россия нынешняя ту страшную гражданскую войну постепенно забывает...

279786  2008-02-26 21:03:24 Борис Дьяков- Алле Поповой - Алла Олеговна! Вы- первая ласточка высоко оценившая моего "Ротмистра...". Большое спасибо! А я- с удовольствием читаю Ваши стихи. С уважением, Борис Дьяков.

279787  2008-02-26 21:10:21 Борис Дьяков- Владимиру Эйснеру. - Володя, большое спасибо за столь эмоциональный отзыв... А я еще сомневался: стоит ли публиковать "Ротмистра..."?! При встрече вручу книгу "Человек с тремя именами" Алексея Эснера: похоже, вы все-таки- родственники. С уважением, Борис Дьяков.

279788  2008-02-26 21:15:22 Борис Дьяков- Владимиру Эйснеру. - Володя: я- опечатался. Конечно: Алексей Эйснер. Борис.

279795  2008-02-26 23:58:53 Валерий Куклин - А я и не пойму, понравилась мне повесть или нет. Все-таки "Поцелуй Сенильги" был у Дьякова мне предпочтительней. Была в том романе попытка вывернуть перед читателем душу. А здесь самыми интересными мне показались фотографии, текст документален условно, а художественность и позиция авторская вторичны, если не четверичны. Наверное, у такого рода литературы сейчас много читателей, но я предпочитаю о том же прочитать у Шолохова: война-любовь... Нет фактически конфликта характеров, страстей. О том, что тот герой хорош, а тот плох, говорят не столько поступки героев, сколько автор утверждает раньше, чем того потребует от него действие и развитие образов. Но то, что Борис так любовно относится к предкам своим, собирает и хранит документы их проживания, привлекает основательно, вызывает чувство умиления. Оттого и двойственность на душе. Валерий

282875  2008-07-28 12:16:42 Олег-Борису - Да, дорогой Борис, бок о бок...

284765  2008-11-22 06:04:35 Дмитрий http://www.eisner.ru - Борису Дьякову Re: 2008-02-26 21:15:22 Борис Дьяков Владимиру Эйснеру Похоже, все-таки не родственники: Ваш корреспондент, судя по всему, из немецких колонистов, а предок А.Эйснера приехал в начале 19 в. из Богемии )

284769  2008-11-22 10:28:13 Борис Дьяков- Дмитрию - Дмитрий! Спасибо за информацию. Борис.

290534  2009-11-08 01:53:00 Горец - Выражу свое впечатление не в связи с предполагаемой художественной ценностью, а в связи с духом произведения. Грусть и принятие происходящего, а именно - соединения преданности Отечеству и безысходности - вот основные чувства. Я уверен, что россияне несут в себе дух победителей не только с Великой Отечественной, но и с времен более ранних, еще довоенных и дореволюционных. Оценки поступков по шкале "правильно - неправильно" не обладают здесь подлинностью... И повернуть бы этот дух победителя, скорее общечеловеческого содержания, на самих себя, - на преодоление своего состояния безысходности в пользу реального прорыва в радость и созидание. И сделать бы это как-то по-русски. Загляденье было бы...

Copyright (c) "Русский переплет" 2004