|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Гостиная на Бреерстрат через год после смерти Саскии. Рембрандт лениво рассматривает гостиную. Подоходит к карнизам, щупает, необнаружив пыли, цокает языком, рассматривает себя в зеркале, поворачиваясь то так, то эдак, подтягивает живот, потом машет рукой. Появляется Хендрикье.
Хендрикье. Там какой-то иностранец, настаивает, что он твой друг.
Рембрандт. Как он представился?
Хендрикье. Вот представился он вполне нашим гражданином - Ян Ливенс. Да вот он сам. (Тут же уходит. )
Входит, как всегда шикарно одетый, теперь уже сорокалетний Ян Ливенс. Говорит с легким английски акцентом.
Рембрандт. Ян, рад видеть тебя в Амстердаме!
Ливенс. Рембрандт, дружище, ведь мы не виделись почти 20 лет! (Обнимаются ).
Рембрандт. Ты словно сам король Англии, каким судьбами?
Ливенс. Увы Карлу Первому теперь не позавидуешь. Не уверен, жив ли он.
Рембрандт. Я представляю, тебе пришлось спешно уехать. Да, незавидна судьба при дворе, если я тебе могу быть полезен, не стесняйся. Если нужно денег, можешь на меня рассчитывать.
Ливенс (оглядываясь с восхищением по сторонам). Нет, милый мой, ты очень великодушен, но, право же, я еще никогда не был в лучшем положении чем теперь. Уехал я, действительно, в спешке, но получить успел все. С тем, что я скопил, у меня тысяч одиннадцать флоринов, не богатство, однако, на первое время хватит. Но все равно - спасибо тебе.
Рембрандт (не умея скрыть изумления от названной суммы). Счастлив слышать. Когда намерен обзавестись мастерской?
Ливенс. Да, думаю, что займусь этим не раньше середины зимы. Я, видишь ли, через месяц еду в Утрехт - женюсь. Согласись, пора. Ей, правда, двадцать восемь лет, но она из хорошей семьи, и дадут за ней тридцать тысяч.
Рембрандт. Ну что ж, желаю счастья.
Ливенс. Благодарю. Нет ли у тебя на примете подходящего дома? Дом мне нужен хороший, но, конечно, не такой грандиозный, как у тебя.
Рембрандт. То, что тебе нужно, подобрать нетрудно.
Ливенс. Пяти-шести комнат за глаза хватит.
Рембрандт. А куда же ты денешь учеников?
Ливенс. Учеников? Сказать по правде, мой милый, я с этим покончил. Учить - слишком утомительное занятие. Я слышал - у тебя одиннадцать, не представляю, как ты с ними управляешься. Нет, это не по-мне. Если я не смогу зарабатывать своими картинами, я лучше пойду по-миру.
Рембрандт. Мне ученики нисколько не надоедают. Напротив, я люблю их. К тому же один из самых верных способов понять, что я делаю, состоит в том, чтобы продумать и объяснить им, как я это делаю.
Ливенс. Да, я помню наш сарай в Лейдене. Кстати, что ты сейчас делаешь?
Рембрандт. Так, несколько портретов, и еще кое-какие библейские сюжеты. Последней моей крупной работой был групповой портрет стрелков капитана Баннинга Кока.
Ливенс. Как же, как же, слышал. Отзвуки скандала донеслись и до Лондона.
Рембрандт. По-моему, картина удалась.
Ливенс. Н-да, ты, как всегда, идешь наперекор, но ведь музыку заказывает тот кто платит. ( Сочувственно, оправдывая провал картины). Мне рассказывали, что ты писал ее во-время смертельной болезни жены.
Рембрандт. Да, Саския умерла, но я не считаю, что картина не удалась.
Ливенс. А я не подозревал, что ты снова женился.
Рембрандт. Я не женат.
Ливенс. В самом деле? А я подумал... Эта молодая женщина так прелестно выглядит. Ты хочешь сказать, что она лишь твоя экономка?
Рембрандт. Я с ней живу. Она моя любовница.
Ливенс. Прости пожалуйста, если я что-то не то сказал.
Рембрандт. Да, вот так обстоят дела, мы с ней близки уже около года.
Ливенс. Амстердам, должно быть, сильно изменился за время моего отсутсвия. Не сомневаюсь, что с друзьями у тебя на этот счет все в порядке, но не грозит ли это осложнениями с заказчиками? Найдется немало людей, которые смотрят на эти вещи очень узко. Не заколеблются ли они, прежде чем идти в дом, где...
Рембрандт. Кто хочет, тот придет. А кто не хочет, пусть убирается к черту.
Ливенс. Но зачем осложнять свою жизнь? Конечно, если ты не хочешь связывать себя...
Рембрандт. Я уже связан. Выпьешь вина?
Ливенс. С удовольствием, но почему все-таки ты...
Рембрандт. Потому что моя жена завещала деньги Титусу, и я распоряжаюсь ими до тех пор, пока не женился вторично. Вступив в брак, я уже не смогу к ним притронуться - они останутся в банке до совершеннолетия Титуса.
Ливенс. Очень жаль! Сейчас как раз такое время, когда они пригодились бы тебе.
Рембрандт. У меня есть деньги.
Ливенс. Конечно, конечно, но содержать такой огромный дом - никаких заказов не хватит. Ну ладно, ладно, покажи лучше свои работы.
Рембрандт. Вот последние этюды.
Ливенс. Ты, по-моему, пишешь теперь еще пастознее, чем в Лейдене.
Рембрандт. Краски - единственное, на чем я никогда не экономлю.
Ливенс. Нет, я серьезно. Разве у вас тут, в отличие от Англии, не модно писать тоньше? Антонис Ван-Дейк, - упокой, Господи, душу его! - с которым я часто встречался при дворе, всегда говорил, что картина должна быть гладкой, как шелк. Он создал новую технику и был настолько великодушен, что поделился со мною своими открытиями. Это нечто удивительное, свежее.
Рембрандт. В самом деле?
Ливенс. Да. Ван Дейк понимал, как изыскана лессированная поверхность, какие замечательные возможности она открывает. Тициан, Рубенс, Каррачи - все они устарели после него.
Рембрандт. Но те полотна, котрые я видел, показались мне довольно легковестными и безжизненными.
Ливенс. Я назвал бы их, скорее, идеализированными и облагороженными. Да и здесь, в Амстердаме, многие художники становятся на этот путь, да и заказчики предпочитают, что бы поверхность была гладкой. После смерти Рубенса, умами овладевает ван Дейк. Вот на этих этюдах (показывает на картины Рембрандта), прекрасные краски, это красиво, но если бы ты еще работал, как ван Дейк, то есть при той же гамме добивался большей гладкости и глянца...
Рембрандт. И не подумаю! Задницу я этим глянцем подтирать хотел! (Убирает этюды).
Ливенс. Да постой же, Рембрандт! Я не успел ничего рассмотреть...
Рембрандт. Зачем? Тебе это не понравится. Давай-ка лучше выпьем по бокалу вина.
Ливенс. Ну, как знаешь. А я ведь был в Лейдене, заходил к Доу - он стал настоящей провинциальной знаменитостью - заказов у него больше, чем он в силах выполнить. .
Рембрандт. Да, выпьем за него, за наш амбар.
Ливенс. Да... жутковатое место, а помнишь тот наш манекен, с отпавшим крылом?
Пьют, сидят молча. Потом Ливенс встает.
Ливенс. Рембрандт, я часто думал о тебе, о нас... знаешь, есть что-то важное, в чем мы с тобой никогда не сойдемся. Ты думаешь, что я всю жизнь потакаю публике, а я тебе скажу: да, если людям что-то нравится, то почему им не дать то, что они желают иметь? Если человек платит свои деньги и хочет выглядеть чуть красивее, чем он есть на самом деле, то почему ему не дать это? Ведь у каждого человека свой вкус, как и у каждого времени.
Рембрандт. Но красота - это не модный сюртук, который сегодня нравится всем, а завтра выброшен старьевщику. Ее не оденешь и не снимешь. Если бы это было действительно так, то мир создан не господом Богом, а дьяволом, и мир этот окутан тьмой.
Ливенс. Ну, знаешь, на вкус и цвет...
Рембрандт. Ненавижу эту поговорку, она лишь оправдание невежеству души. Что-же, Микеланжело и фон Зандрарт - одно и тоже? И дело не в том, чтобы кого-то сделать красивее, я вообще не понимаю, как это можно сделать, а дело в том, что-бы найти красоту в человеке.
Ливенс. А это все сладкие словечки, ищите, мол, и обрящете, а люди хотят чуда сейчас. Ты ведь выбрал этот чудесный дом, а не старый заброшенный сарай в Лейдене.
Рембрандт. Увы, слаб человек.
Ливенс. Нет, ты наверняка хотел и тут устроить амбар, но эти подлые людишки, эти бюргерские рожи превратили его в салон. Так неужели ты думаешь они оставят тебя в покое?
Рембрандт. Ладно не будем спорить, рад что ты зашел. Чертовски быстро время летит.
Ливенс. Да быстро и мне пора, рад был увидется.
Рембрандт. Я тоже.
Ливенс. Прощай.
Рембрандт. Прощай. (уходит).
Рембрандт сидит некоторое время, уперев голову руками, потом выпивает еще.
Рембрандт (зовет). Хендрикье! (Никого - опять зовет) Хендрикье!
Наконец, появляется Хендрикье.
Рембрандт. Ты где пропала? Тебе нездоровится?
Хендрикье. Нет. Я просто немножко устала.
Рембрандт. А тогда иди и сядь ко мне на колени.
Не двигается.
Рембрандт. Что с тобой? Ты меня не любишь?
Хендрикье (присаживается на колени). Ну вот, чуть что сразу - не любишь. Ты - деспот! Разве я жила бы с тобой без брака, если бы не любила тебя? Разве стала бы ходить в черном плаще из страха перед церковью Амстердама? Разве работала бы, как лошадь, чтобы содержать в чистоте твой дом и кормить твоих учеников?
Рембрандт собирается поцеловать Хендрикье, но раздается стук. Она идет окрывать. На пороге Господин Тейс, владелец наполовину оплаченного дома. Рембрандт, увидив незнакомца, вскочил с такой прытью, словно в комнату вошло приведение. Хендрикье удивлена и напугана такой реакцией Рембрандта.
Рембрандт (хватая один из стульев и предвигая его к столу). Добрый вечер, господин Тейс! Очень рад видеть вас! Не выпьете ли с нами бокальчик?
Тейс (присаживаясь и беря бокал). Я понимаю, что выбрал неподходящее время для визита. Собственно говоря, я зашел случайно - был здесь по-соседсвту и...
Рембрандт (довольно напыщенно). Полно! Вы нам нисколько не помешали - мы коротали здесь время одни.
Тейс (официально). Как уже сказано, господин ван Рейн, я зашел случайно. Я вообще никогда не предполагал, что мне придется беспокоить вас. Но я уже несколько месяцев жду, что вы зайдете ко мне в контору и, по-крайней мере, объяснитесь.
Рембрандт. Я как раз собирался это сделать, господин Тейс. И если бы вы не заглянули ко мне, я до конца недели зашел бы к вам.
Хендрикье в недоумении.
Тейс. Но раз уж вы знаете, зачем я пришел, я с таким же успехом могу изложить дело и здесь. Вы должны мне крупную сумму, господин ван Рейн, а ведете себя так, словно за вами нет никакого долга. Вы ни разу не сделали взносов в счет неоплаченной половины моего дома, а последние восемь месяцев даже перестали платить проценты.
Хендрикье. Как половины дома?
Тейс. Да-с, сударыня. Самое меньшее, о чем я вынужден просить вас, это уплатить проценты за последние восемь месяцев. Торговля идет плохо: меня, да и многих других, прижало. Далее, вы купили этот дом целых четырнадцать лет назад, и, мне кажется, вам пора бы уже начать выплачивать основной капитал.
Рембрандт (краснея). Что касается процентов, господин Тейс, то чек вы получите завтра же. Это моя оплошность - у меня было слишком много неотложных дел, и я позабыл...
Тейс. Конечно, конечно.
Рембрандт. Что же до платежей в счет основного капитала, то, боюсь, мне придется еще немного повременить с ними, скажем, пять-шесть месяцев. Я кое на что рассчитываю.
Тейс. Новый груповой портерт..
Рембрандт. Нет, господин Тейс, нечто более заманчивое. Я получил крупный заказ от итальянского коллекционера Руффо.
Тейс. Руффо... я слаб в живописи... Господин ван Рейн, видно вы не понимаете сложности положения, максимум, что я могу вам дать на уплату основного капитала, это - один месяц.
Рембрандт. Один месяц!? Вы что мне не доверяете?
Тейс. Я доверяю только счетам, у вас один месяц, не больше иначе...
Хендрикье. Что иначе?
Тейс. Иначе дом и все его содержимое пойдет с молотка.
Рембрандт. Ладно, я верну вам деньги. Хенрикье, перестань плакать. А проценты, как я уже сказал, вы получите завтра утром.
Тейс. Вот и прекрасно. Это все, что я хотел сказать, а теперь - мне пора. (уходит).
Хендрикье (рыдая). Господи, где же мы влзьмем такую уйму денег, а если нас вышвырнут из дома - где мы будем жить, ведь я жду ребенка.
Рембрандт. Вздор. Мне нет нужды беспокоится - единственное, что придется сделать, - это продать коллекцию.
Хендрикье. Но кому же, скажи, Бога ради, ты ее продашь?
Рембрандт. Это дело Клемента де Йонге, а не мое. Люди продают вещи через своего агента - для этого его и заводят.
Хендрикье. Ну так пойди скорее к нему и поговори с ним.
Рембрандт. Если не возражаешь, я, прежде всего, допью вино. (Наливает себе еще бокал.) А ты пошли служанку за Клементом. И перестань дрожать, господи, неужели ты, в самом деле, думаешь, что у нас отберут наш дом? Иди, иди.
Хендрикье уходит. Гаснет свет.
