ЧУЖОЙ(продолжение)

Через несколько дней приехал Аслан, привёз Женьке новый паспорт. С потрёпанной и порядком замусоленной страницы на него смотрел молоденький парнишка лет шестнадцати. Кроме паспорта было ещё удостоверение беженца, выписанное на имя Беликова Михаила Юрьевича, уроженца города Грозного.

Видя Женькино замешательство, Аслан захохотал,

- что, не хочешь быть Беликовым, солдат? Можем сделать тебя Ахмадовым, но только тогда придётся сделать тебе обрезание. А то милицейский патруль прикажет предъявить доказательства того, что ты мусульманин, а ты не обрезанец. И всё попался, объявят боевиком, не отвертишься. Милиция сейчас бдительная, везде ей террористы мерещатся.

Прибежал Алик, запыхавшись сказал Женьке

-Тебя зовёт дедушка.

-Алик, что случилсь?

-Не знаю. Он тебе сам расскажет, не бойся.

Старик был один. Он сидел за столом, морщинистыми руками перебирал какие-то старые бумаги, фотографии.

-Посмотри сюда парень. Это мой отец, его звали Асланбек. Он служил в дикой дивизии, в царском конвое. На пожелтевшей фотографии стоял мужчина лет тридцати, в черкеске, с кинжалом.

-Этой фотографии почти сто лет. Ты знаешь как она сохранилась? Когда нас выселяли, я со старшими братьями был на фронте. В селе оставались только женщины, дети и старики. Моя мать первым делом собрала фотографии, чтобы дети, внуки, правнуки знали от кого они ведут род. Потому что мы чеченцы, нас мало, мы всегда воюем, и чтобы сохраниться как нация, мы должны всегда помнить о том, что мы чеченцы. Мы должны хранить наши традиции и сейчас это сделать трудно. Если ты чеченец . ты должен накормить и дать кров своему врагу, который ищет спасения в твоём доме. Ты должен убить кровника, обязательно увидев перед эти его глаза , потому что ты не можешь выстрелить ему в спину. Ты должен отдать последний кусок хлеба другу, ты должен встать, чтобы приветствовать идущего мимо человека старше себя. Ты не должен бежать, даже если тебя окружила тысяча врагов. И даже если у тебя нет никаких шансов на победу, ты все равно должен принять бой. Ты не имеешь права плакать, что бы ни происходило. Пусть ты теряешь женщину, горит твой дом, погибают друзья, всё равно ты не можешь плакать, потому что ты чеченец, ты мужчина. Только один раз, всего один раз в жизни ты можешь плакать: когда умирает твоя мать.

Ты уже давно живёшь в нашем доме и мне не всё равно, что потом буду говорить люди. Я думаю, что тебе надо повидать свою мать. И помни, ты всегда можешь вернуться в этот дом.

Женька собрался в дорогу, Марьям положила в спортивную сумку пару футболок, спортивный костюм, еду. Алик шепнул:

- возвращайся. Я буду тебя ждать.

Женька ехал в поезде. Колеса негромко постукивали на стыках рельс

- домой. домой. домой.

Вагон жил своей жизнью, бегали и играли дети, пассажиры пили чай, разговаривали, смотрели в окна. Глядя на мелькающие полустанки и перелески, Женька думал о том, что скоро окажется дома.

За стенкой ехали солдаты дембеля, на станции Петров вал, поезд окружили женщины со снедью. Все наперебой предлагали рыбу, пиво, пироги с капустой, варёную картошку. Солдаты притащили в вагон бутылки с пивом и рыбу. К ним подсели несколько мужчин, завязался обычный в таких случаях дорожный разговор. Мужчины вспоминали свою службу, каждый из них рассказывал что-нибудь смешное.

Женька думал: "А вот мне и вспомнить нечего, полгода учебки, потом Чечня, плен. Сначала русские били, потом чеченцы, потом опять русские. Кто я есть в этом мире?- чужой. Чужой для тех и для этих, чужой для всех. Одна только мама меня ещё, наверное, помнит, да может быть, Марьям за сына благодарит.

Один из солдат качаясь, прошёл в туалет. Возвращаясь на своё место, остановился рядом с Женькиной полкой. Долго стоял рядом, пытаясь сфокусировать свой взгляд на его лице.

-Земеля, ты, наверное не служил?

-Да нет, служил.

- Тогда пойдём, выпьем с дембелями.

-Я не пью.

-Тогда ты наверное не русский- ваххабит. Это они водку не пьют. А ну - ка, покажи мне свой паспорт.

-Земляк, не газуй, я русский. И служил там, где тебе, судя по всему, бывать не пришлось.

-Что . то ты, как-то непонятно говоришь, земеля, где это я не бывал? Ты меня, что, на фуй послал?

Женька приподнялся на локте, приготовился ударить ногой в пьяное лицо.

-Хайциа го дийна весур ву- сказал он на чеченском, потом повторил на русском - иди домой и останешься жить.

Фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.

-Ты что, нохча?

-Я русский, иди спать.

Женька повернулся лицом к стене, прикрыл глаза, задремал.

Спал он недолго, минут через десять-пятнадцать, состав дёрнулся, завизжали тормоза. Пьяные солдаты всё же передрались, кто-то из них сорвал стоп- кран.

В вагоне появился милицейский наряд, у пассажиров проверяли документы.

Сержант милиции наскоро пролистал Женькие паспорт. Скользнул взглядом, небрежно козырнул.

-Счастливого пути.

На вокзал Новосибирска поезд прибыл к обеду. На перроне стояли встречающие, носильщики с тележками, торговцы пивом, варёной картошкой, пирожками , мороженым. Женьку никто не встречал. Иначе не могло и быть. Евгения Найдёнова, который полтора года назад уезжал с этого вокзала с воинским эшелоном, больше не было на свете. Рядовой Найдёнов погиб в горах Чечни в декабре 2000 года. Сейчас вместо него вернулся уроженец города Грозного Александр Беликов.

Ещё час Женька добирался на электричке до родного посёлка. Он смотрел в окно, узнавая и не узнавая родные места. Странно, прошло больше года, но у него было ощущение, что только вчера он вышел из дома. Но сейчас возвращается не он, двойник. Не дрожали руки, не было волнения.

Палило жаркое солнце,зной, улицы были пустынны. Кое-где в пыли купались ленивые куры, в тени заборов лежали дворовые собаки.

Дворовая калитка была заперта на щеколду. Мамин голос слышался в летней кухне.

-Ну что ты ходишь за мной как привязаный, соскучился? Давай полакай молочка, а я кушать приготовлю и возьму тебя на колени.

Звякнула щеколда двери.

-Мама,- Женьке показалось, что он крикнул. Но голос сел.

-Мама!

В летней кухне со звоном упала на пол кастрюля. В следущее мгновение он уже держал мать за плечи, повторя и повторяя

- Мама, не надо, не плачь. Не плачь мама, не плачь.

Испуганный кот сидел на подоконнике, следя за Женькой настороженым взглядом.

 

Когда немного успокоились, он кивнул на животное.

-У тебя новый жилец?

Она улыбнулась устало.

-Да жилец. Прибился ко мне, в ту зиму, когда от тебя письма приходить перестали . На улице мороз, а я слышу - мяв, мяв. Вышла а он ко мне ластится, будто сказать что-то хочет. Я сразу поняла, что-то с тобой случилось. Прости сынок, что не уберегла тебя.

-Да ты что мама, у меня всё в порядке. Просто служу в таком месте, что письма не доходят, секретная часть, потому и в гражданке.

Мама есть мама. Ей всегда кажется, что ребёнок голоден. Она бросилась накрывать на стол веря и не веря своему счастью. Женька присел тут же на кухне, наблюдая как мать летает по дому, будто у неё выросли крылья. Наконец сели за стол. Мама робко спросила

-Женя, может быть из друзей кого позвать? В посёлке правда мало кто остался, все учатся или поразъехались кто-куда.

-Не надо мама, хочу пока один побыть, с железяками повозиться. Мотоцикл то мой ещё жив? Не продала ты его?

-Да что ты Женя, как можно? Стоит в сарайчике, ждёт тебя. Я правда несколько раз давала его соседям, съездить на картошку. Они люди аккуратные, бензин заправили, колёса накачали.

-Ну ладно, сейчас посмотрю, может быть завтра на рыбалку съезжу.

 

Весь вечер Женька провозился со старым "ижом", на котором ездил ещё его отец.Двигатель не завёлся. Женька разобрал карбюратор, прочистил жиклёр. Решил промыть ещё и бензобак, на дне скопился какой-то осадок. Женька ворчал беззлобно: " заправляют всякой гадостью, а потом ещё хотят, чтобы техника работала". В голову пришла мысль, что бензин вполне мог оказаться и самопальным, из чеченских самоваров. Считай, в каждом вайнахском дворе гонят бензин, а куда-то же его сбывать надо, Чечня маленькая, машин почти не осталось. Вот и идет всё в Россию. Когда ехал на поезде, на всём пути в окно наблюдал стоящие на трассе бензозаправщики.

Канистры в доме не нашлось. Но в стоящей на полу картонной коробке среди старых ёлочных игрушек и новогодних петард валялось несколько пластиковых бутылок из под пепси-колы. Пришлось и слить в них оставшееся в баке горючее. Время пролетело быстро, Начало темнеть. Женька загнал мотоцикл в сарайчик, возился при лампочке. Мать несколько раз звала его ужинать, но ему хотелось закончить работу.

Наконец работа была закончена. Уставший Женька вытер руки о ветошь, решил на следующий день поставить на место бензобак, залить бензин и завести мотор.

Зашёл в дом, на столе стоял приготовленный ужин. Мать укоризненно покачала головой: --Ну что ж ты так поздно сынок, всё остыло уже. А как от тебя бензином то пахнет!

Женька счастливо засмеялся:

-Да мама, будто бы самого заправили. Ты ко мне огонь не подноси, а то, неровен час, вспыхну. Давай, наверное, я покушаю и лягу спать в сарайчике. Дай мне какое . нибудь одеяльце старенькое.

Мать пробовала возражать, но Женька был непреклонен.

-Мама я тебе весь дом бензином провоняю, к тому же мне вставать рано, хочу с утра с мотоциклом закончить. Тебя будить не хочу, отдыхай, у тебя же отпуск.

 

Проснулся Женька сразу, будто его толкнули. В полной тишине он внятно слышал чей-то шёпот.

-Товарищ лейтенант, а может, надо было ОМОН с города вызвать? Может быть он вооружен?

-Мы пока ОМОН дождёмся, он десять раз уйти успеет. Сами справимся, сейчас ещё ребята с медвытрезвителя подъедут. Там бойцы хорошие, кого хочешь заломают. Этот тип уже больше года в федеральном розыске, а вот теперь и у нас появился, вроде мать повидать. У него где-то лёжка есть надёжная. Я его сегодня как увидел, обомлел аж. Мать моя женщина, сам в руки попал.

-Товарищ лейтенант, а вы откуда его знаете?

-Да я с ним в школе вместе учился, он на два класса младше был, такой тихоня. А сейчас в ориентировке пишут, дезертировал из части в Чечне, подозревается в участии в бандформированиях. Хватит болтать. Вы двое страхуете окна, а я с пистолетом ломаю дверь. Если он прыгнет в окно, можете приложить его колом, только не до смерти. Он нужен нам живой. Операцию начинаем, как только подойдет машина. Он в доме, я вчера сам видел, как он поздно вечером спать пошёл.

Женька соскользнул с постели, в полной темноте нащупал бутылки с бензином. Где-то здесь валялся кусок изоляционной ленты. Петарды лежали на том же месте, что и утром, в ящике с ёлочными игрушками. Женька примотал изолентой взрывпакеты к горлышкам пластиковых бутылок. Получилось две увесистых гранаты. Заурчал мотор грузовой машины, заскрипели рессоры, потом хлопнули двери кабины. Это подъехал экипаж медвытрезвителя. Раздался громкий голос:

-Слышь, Колян, ну где там твой боевик? Сейчас я его на британский флаг порву.

Лейтенант зашипел от крыльца:

-Тише вы олухи, разбудите. А так сонного возьмём, даже не ворохнётся. Один с оружием остаётся у машины, двое ко мне.

Заскрипела калитка, зашуршали кусты. Женька чиркнул спичкой о коробок, поднёс пламя к горлышку бутылки. Зашипела петарда, Женька выдохнул "Аллах Акбар", приоткрыл дверь и швырнул бутылку в кусты. Тут же поджёг вторую, кинул её в темноту, туда, где должна была стоять машина. Через секунду раздался хлопок и дикий нечеловеческий крик боли, переходящий в вой. Следом, ещё один хлопок и сноп огня, вырвавший из темноты мечущиеся человеческие фигурки и тёмные окна домов, в которых отражались языки пламени. Вой не умолкал. Залаяли собаки. Женька выкатился из гаража, пополз в темноту. Перемахнув за забор, побежал в сторону трассы. Через пару километров прямо на трассе стояла заправка и рядом с ней круглосуточное кафе "Попутчик", где останавливались для отдыха дальнобойщики и транзитчики. До города было около тридцати километров, до границы области . триста. Главное было вырваться за пределы района. Пока обгоревшие менты дозвонятся до дежурного по отделу, а он свяжется с областным УВД, пока вызовут подкрепление да объявят план "Перехват", Женька рассчитывал быть уже в соседней области.

Совершенно не было денег, но Женька отгонял от себя эту мысль, успеется, все вопросы нужно решать последовательно, учитывая степень их важности. На пятачке перед кафе стояло несколько Камазов. Водители спали в кабинах или сидели в кафе. За занавесками в освещённых окнах мелькали чьи-то тени. Женька присел в курилке.

-Думай, думай, думай- твердил он себе, должен же быть какой-то выход. Не для того же ты выбирался из Чечни, чтобы сдохнуть здесь. Угнать Камаз? Нет, не годится, догонят. Да и на Камазах я никогда не ездил. В лучшем случае доеду до первого поста, и то, если не разобьюсь раньше. Идти пешком? Тоже не вариант. Думай, думай!

Хлопнула дверь кафе, на крыльцо вывалился пьяный мужик. Под руку его поддерживала молоденькая девушка, она всхлипывала:

-Папа, папочка, ну зачем ты так напился? Нам же ещё до дома час ехать, мы же разобьёмся. Ты ведь даже идти не можешь.

Мужчина еле шевелил языком:

-Молчи, отец сам знает, сколько ему пить. У меня праздник, день военно-морского флота, имею право выпить.

Девчонка продолжала плакать:

-А до этого у тебя был день строителя, потом всемирный день защиты детей и взятия Бастилии. Я тебе тысячу раз говорила, не смей пить за рулём, я ещё жить хочу.

Отец и дочь с трудом сошли с крыльца. Мужчина всем телом повис на плечах девушки, которая еле тащила его на себе. Они зашли за угол кафе. Женька всмотрелся в темноту. У забора стояла какая-то легковушка. Мужчина долго не мог попасть ключом в дверной замок, пока девушка не забрала у него ключи и не открыла машину. Но мужчина оттолкнул девушку и полез в заднюю дверь. На четвереньках он влез на сиденье и лёг, как эмбрион, подогнув ноги в коленях. Девушка беззвучно плакала, пытаясь растолкать пьяного отца. Женька неслышно подошёл к машине, дотронулся до её плеча. Постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче и доброжелательнее.

-Девушка, я могу вам чем-то помочь?

Она резко обернулась, в свете фонаря блеснули белки глаз.

Красивая, отметил он про себя.

-Девушка вы не бойтесь, я студент, путешествую автостопом. Если хотите, я могу сесть за руль, накормите за это меня ужином. Ну что согласны?

Боясь, что она передумает Женька сел за руль, быстро завёл двигатель.

-Ну, садитесь же скорей! Поехали.

Осторожно, стараясь занять как можно меньше места, девушка села на переднее пассажирское сиденье. Женька предупредил,

-Показывайте дорогу, я ведь не местный.

Ехали молча, Женька напряжённо всматривался в темноту, девушка изредка бросала

- Налево, направо, теперь всё время прямо.

Проехали село, выехали на просёлочную дорогу. По обочинам дороги тянулся лес.

Женька нарушил молчание.

-Давайте хоть познакомимся, а то едем молча, как немые, да ещё и через тёмный лес. Я даже бояться начинаю, вдруг вы меня завезёте куда-нибудь в тёмное, глухое место и убьёте.

Девушка неожиданно звонко и облегчённо засмеялась.

-Вы, правда, меня боитесь? А я вас. Подошли так неожиданно, как кошка. Свалились как снег на голову, помощь предложили. Сейчас так не бывает, каждый сам за себя. Это раньше, папа рассказывал, стоило только на дороге поднять руку и все останавливались. А сейчас нет, бандитов боятся, маньяков. А вы, из какого города, где учитесь?

- В Москве, в университете, живу в общежитии.

-Ой, а я никогда в Москве не была, расскажите как там?

Женька и сам никогда не был в Москве, но принялся вспоминать всё, что когда-то слышал или читал.

-Москва интересный город, десять миллионов жителей и столько же приезжих. Иностранцев много в институтах учится, негров, индийцев, китайцев. Полный интернационал. У меня самого приятель африканец. Ну, правда он не совсем негр. Его мама откуда-то из Украины, а отец из Конго приехал в Киев, учиться на врача. Потом студент уехал на родину, а девушка родила сына, назвали Антоном. Представляете, сам смуглый, кудрявый, а зовут Антон Бойко. Ну, потом прошло двадцать лет, Антон в армии отслужил, вернулся домой и тут письмо приходит, что его разыскивает отец, тот самый студент. Оказалось, что он происходит из известной королевской семьи и его клан сейчас правит страной. Ну, отец вызвал Антона к себе в Африку, там он поменял имя, стал Антуан Франсуа Бойко-Дарти. Сейчас Антон учится вместе со мной, а когда получит диплом, уедет в Конго и станет там королём.

-А вы кем будете, когда учиться закончите.

-Я хочу историком стать, чтобы прошлое изучать. Буду книги писать о мушкетёрах, о разных приключениях, о пиратах, о путешественниках.

-А про нас тоже напишите, про наше время?

-А что хорошего в нашем времени, что о нём можно вообще написать? Что тысячи бездомных милостыню просят? Что в Чечне людей просто так, ни что убивают? Что одни богатеют и не знают куда деньги девать, а другим есть нечего? В плохое время мы живём. И вообще, что мы заладили, всё вы да вы. Давай просто - ты, так проще. К тому же возраст у нас с тобой одинаковый. Тебе сколько лет и скажи, наконец, как тебя зовут? А то буду, как в трамвае обращаться, девушка, передайте на билетик.

Она прыснула в кулак.

-Смешной ты, сам никак не назвался, а на меня ругаешься. Марина меня зовут, в этом году школу закончила.

Женька не отрывая взгляда от дороги протянул руку.

- Михаил, будем знакомы.

- А ты похож на моего брата, его тоже Мишей зовут.

-А где сейчас твой брат?

- В армии служит, на Тихоокеанском флоте. Вот отец и решил день Военно-морского флота отметить. Как же, сын моряк.

-А ещё кто с вами живёт, дедушка, бабушка, тётушки, сёстры.

-Да нет больше никого, вдвоём мы с отцом остались. Мама год назад умерла, от рака.

Женька тронул её за руку.

-Прости, я не знал.

-Да ладно чего уж там. У меня уже всё отболело. Это раньше я даже вспоминать о маме не могла, сразу плакала. А сейчас уже говорю о ней спокойно. Как мамы не стало, мы все из села на пасеку в лес переехали. У нас там дом, баня, скотина своя- корова, овцы, козы, несколько поросят. Работы много, скучать некогда. Только вот когда спать ложишься, не по себе становится, я ведь мечтала актрисой стать. После школы собиралась тоже в Москву ехать, в театральное училище поступать. Да видно не судьба.

А ты счастливый. Сейчас вернёшься в Москву, и опять учиться будешь. Девушка твоя, уже, наверное соскучилась.

-Да ты знаешь Марина, как-то так получилось, что девушки нет. Хотя была одна женщина, её зовут Марьям.

-Необычное, какое имя, Марьям. Она что тоже иностранка, как твой друг?

-Да нет, она не иностранка, хотя и не русская. Она чеченка.

-А как ты познакомился с чеченкой? Интересно, расскажи. Она красивая, ты любил её?

-Слушай Марина, у тебя столько вопросов, что мне за неделю не рассказать.

-А ты оставайся, отдохнёшь, в баньке с отцом попаришься, она ему завтра понадобится, чтобы похмелье веником вышибить.

-Ладно Марина, уговорила, я пожалуй погощу у вас пару деньков.

В это время на заднем сиденье заворочался пришедший в себя отец.

-Марина деточка, где мы?

-Папа не волнуйся мы уже рядом с домом, минут через десять приедем.

-А кто это рядом с тобой? Это что твой знакомый?

-Папа, это Миша студент из Москвы. Спасибо, что он согласился довезти нас до дома. А то пришлось бы ночевать в этом кафе, ты хоть представляешь, корова не доена, скотина голодная, дом без присмотра.

-Ну всё дочка, всё, последний раз, завязываю с пьянкой.

В это время фары высветили серый бревенчатый дом, какие-то постройки, луч света уперся в дощатые ворота.

Приехали.

 

Больше недели Женька жил в доме Тимофеевых. Помогал Степанычу, отцу Марины по хозяйству, вместе починили забор, перебрали и смазали генератор. В воскресенье с

утра, Женька решил сходить на озеро. Марина мыла полы, её отец возился с ульями. Листва на деревьях была уже золотисто-багрянной. Ветер трепал пёстрые листочки и устилал ими пожухшую траву.

Озеро со всех сторон было окружено лесом. Стоило чуть отойти от дома, как сразу же начали попадаться сыроежки. Утро только начиналось. Солнце пряталось за деревьями, от озера тянуло сыростью. Женька не спеша вышел на поляну. Здесь было теплее, у самой тропки, краснели ягоды малины. Тропинка теперь круто сбегала вниз, ныряя прямо в озеро.

Женька сбежал по тропинке, разделся и прыгнул в воду. Несмотря на август, вода была ещё тёплой. Он радостно фыркнул и поплыл на середину озера. Потом развернулся и поплыл обратно. Выйдя из воды долго сидел на мостках, опустив в воду ноги, наблюдая как осторожные гольяны прикасаются открытыми ртами к его пальцам.

Возвращаясь он увидел, как от ворот отъехала красная Нива. Чувствуя недоброе, прибавил шаг, потом побежал. У стоящего во дворе Москвича было разбито лобовое стекло, побиты фары.

В доме слышался плач. Ногой распахнув дверь Женька ворвался в комнату. Марина рыдала сидя на кровати, держа руками ворот разорваного платья.

-Где отец? крикнул он. Живой?

-Они его избили и посадили в погреб. Женя помоги ему!

-Позже. Быстро рассказывай, кто здесь был, кого они искали?

-Это бандиты Женя. Они приезжают из города, каждый месяц. Собирают дань с фермеров, комерсантов. В прошлом месяце отец отдал им не все деньги, а сегодня они сказали,что мы должны заплатить им в два раза больше. Бандиты сказали, что включили нам счётчик.

-Сколько их было?

-Двое. Их было двое.

Женька зашёл на кухню, снял со стены большой кухонный нож для разделки мяса, провёл ногтем по его лезвию. Усмехнулся каким-то своим мыслям, засунул нож в рукав свитера. Все действия его были размеренны и продуманы, было ощущение того, что он уже не раз проделывал эту работу. Так ребята в роте собирались на боевые, так сыновья Ахмета спускались на равнину. Не спеша набивали магазины патронами, вкручивали запалы в гранаты, раскладывали их в карманы разгрузок, прятали острые ножи.

Подошёл к девушке, она уже не плакала, а только лишь горько всхлипывала, забившись в угол кровати и прикрывая простыней голое тело, сказал:

-Не плачь сестрёнка, они больше сюда не придут.Я сейчас уйду, но ты не бойся, больше вас никто не тронет. Если кто-нибудь будет спрашивать обо мне, отвечайте, не видели, не знаем. Отца выпустишь когда я уйду. Пусть остаётся дома.

Погладил её по голове как маленькую и вышел.

В город вели две дороги. Одна грунтовка, предназначенная для транспорта, шла в обход леса. Другая, еле видная тропа, почти тропинка - напрямую через лес. Если двигаться по ней, можно было срезать крюк и выиграть минут тридцать- сорок.

Сибирское лето умирало. Съеденная солнцем трава совсем поблекла. Даже та, нетронутая, растущая вдоль кряжистых широких сосен пожухла и старилась прямо на глазах.

Женька увидел серую мышку полевку.Зверушка торопилась домой, пряча за щеками зёрнышки, наверное деткам. Она совсем не боялась человека, пусть его боятся свои двуногие.

Зверек посмотрел на человека глазками- бусинками и побежал дальше.

По всем расчётам , машина должна была появиться только минут через десять.

Женька к этому времени снял с головы платок, расстелил его дороге, встал на колени и стал молиться, как молились далёкие предки перед битвой своему единственному Богу, дарующему жизнь или наоборот -смерть.

Красная "Нива" показалась только минут через пятнадцать, видно останавливались в пути по нужде. Женька не обращая внимания ни на что внимания невидяще смотрел на опускающее к горизонту солнце.

- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... Он едва раздвигал губы

слова молитвы звучали как шёпот, как струйки дождя

- Живый в помощи Вышняго... Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него... Через образовавшийся пролом, через чёрную окровавленую дыру в душе в сердце вошло спокойствие... ...Яко ты, Господи, упование мое...

Молитва стала единственной реальностью призрачного мира, и слова её звучали, как слова присяги, обещания выстоять, без которого теряло смысл всё остальное

...и пореши льва и змия. Яко на Мня упова...

Ему показалось, что рядом с ним возникли души его предков воинов.

И слова молитвы неслись к ним, пробиваясь через камни, разрывая на мгновение плен мрака потустороннего пребывания их в скорбных местах обитания, как напоминание о бренности и ничтожности перед лицом Смерти.

Молитва льётся и льётся, и слова её растворяются в вечернем воздухе...

Пауза...

- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его...

...яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога...

Не было прошлой жизни, не было мира - была одна только иллюзия того, что война в его жизни присутствовала всегда и будет вечно. Страх, опасность, ощущение того, что ты лишний, чужой в этой жизни -всё это навязчивая сюрреальность, претендующая на вечность.

...и со всеми святыми во веки. Аминь.

Всё... машина почти упёрлась бампером в грудь.

На мгновение повисла тишина, нарушаемой только лишь шёпотом автомобильного двигателя.

От стоящих вдоль дороги сосен потянуло холодом, небо мгновенно потемнело.

-Ты чего там расселся придурок, ну- ка уйди с дороги. Сытые, самодовольные хари прилипли к стеклу. Золотые цепи на крепких мускулистых шеях, короткая стрижка, уверенные в своей правоте глаза.

-Ты плохо слышишь урод? Тебе прочистить уши?

Двое парней в спортивных костюмах неторопливо выбрались из машины. Вразвалку подошли к Женьке. Над его головой взлетел кулак.

-Господи, дай мне сил...

Первый парень ничего не успел понять, Женька поднырнул под его руку, коротким тычком ударил ножом в правое подреберье. Не пытаясь удержать падающее тело выдернул окровавленый нож и развернулся лицом ко второму:

- Де дика хуьлда хьан. Здравствуй мой белый хлеб, сейчас я буду тебя есть- Женька опять не знал, почему он заговорил на чеченском, но оказался прав. В глазах парня отразился ужас,

-Слышь братан, так ты из бригады Бесика. Мы же со зверями, с вами то есть не воюем и это наша точка. Ты что- то попутал!.

Женька ударил его кулаком в кадык,

-Закрой рот, тварь. Пока парень хрипел и кашлял лёжа на земле, Женька скрутил за спиной ему руки. Вытер окровавленый нож о его небритую щёку.

- Ну что, молись сука, сейчас я буду тебя медленно резать. Ты хорошо меня слышишь? Медленно и с очень большим удовольствием резать. Твоему дружбану повезло больше, он уже не чувствут боли. Он в царстве вечной охоты.

Парень судорожно забился в конвульсиях, пытаясь порвать верёвку, связывающую руки.

-Братан, подожди, давай разберёмся. Мы стоим под Пашей Цирулём и если какая-то непонятка возникла, зачем нам-то воевать. Скажем бригадирам, пусть они на стрелке и решают.

Женька медленно провёл ножом по его груди. Острое лезвие разрезало белую ткань футболки, задевая кожу. Края ткани набухли кровью. Лежащий на земле человек завыл, пытаясь на спине уползти от этого человека с такими страшными глазами.

-Хочешь жить? По глазам вижу, хочешь. Тогда я дам тебе шанс. Только один. Хочешь?

Спортсмен закивал головой.

-Сейчас я дам тебе телефон и ты скажешь, что всё в порядке, деньги у пасечника вы забрали. Сейчас на полчаса заедете к Бесо и потом на базу. Ты меня понял?

Потом я выливаю в горло литр водки, чтобы ты сразу отрубился и на меня свою братву не навёл, бросаю тебя и ухожу. Сейчас ночью ещё тепло, не замёрзнешь. Машину заберу, уж не обесудь. Ну так что, по рукам?

-Да, да, да! Я согласен, телефон в машине. Найди в памяти . Цируль.

Женька поднёс к его лицу телефон

- Павел Андреевич, это я, Игорь Жокей. Да, всё сделали, бабки взяли. Мы тут на часок к Бесику заскочим. Да нет, всё нормально. Мы машину его нечаянно зацепили, сейчас рамс этот разведём, за ущерб заплатим и домой. Нет, помощь не нужна. Да, конец связи.

Женька забрал у него мобильник, медленно положил к себе в карман. Потом обыскал машину, нашёл помповое ружьё, спортивную сумку с деньгами. Подумав, разрезал верёвку на руках пленника.

-Грузи подельника в машину, в багажник, быстро. Садишься за руль, я сижу рядом. Учти патрон в стволе, твои яйца у меня на мушке. И ещё, если нас остановят менты, первым выстрелом я валю тебя, потом мусоров. Будешь себя хорошо вести, будешь жить. Поехали.

Перед тем как сесть в машину Женька снял с водителя кроссовки, вытащил из них шнурки. Привязал левую руку водителя к рулевому колесу. Сказал:

-Так будет лучше, спокойнее для обоих и не трясись как ишачий хвост. Ты судя по всему везунчик. Вполне ведь мог на месте своего напарника оказаться, но наверное в детстве гавно полной ложкой хлебал.

Бледный водитель лишь криво улыбнулся в ответ. Его лицо было покрыто каплями пота, футболка стала мокрой, бурое пятно крови расползлось по груди, но водитель не замечал ничего. Женька снял с себя ветровку, набросил водителю на плечи

-Накинь на себя, везунчик, а то у тебя видик такой будто ты убил кого. А потом съел.

Нива двигалась к городу просёлочными дорогами, старательно объезжая милицейские посты и населённые пункты. В стороне мелькнули светящиеся окна.

-Что это? Шёпотом спросил Женька.

-Заправка частная, тоже наша точка.

-Заправщик тебя знает?

-Знает, я пару раз у него деньги забирал.

-Тогда подъезжай ближе и скажи пусть зальёт полный бак, принесёт литр водки хорошей и лопату. Между делом скажи ему, что к Бесо едешь. И помни про яйца, они тебе ещё пригодятся. Понял?

-Понял, понял. А лопата зачем?

-Напарника твоего прикопать, или предпочитаешь его на дороге бросить?

Подъехали к серому бревенчатому дому, во дворе горел свет, на улице стоял топливозаправщик, старенький газ-53. Женька уронил голову на боковое стекло, натянув на глаза вязаную шапку, делая вид, что дремлет.

На короткий сигнал, выглянуло испуганное лицо хозяина

-Привет Игорь, а чего так рано, сегодня ведь только середина месяца, у меня ещё две недели. Сейчас денег просто нет.

-Да ты не парься, мы не за этим. К Бесику едем, надо вопрос один серьёзный решить. Ты вот что, машину нам залей и с собой пару пузырей дай. Ну и на закусь чего-нибудь собери.

Хозяин засуетился,

-Сейчас, сейчас бабе своей скажу, она мигом организует. А то может быть в дом пройдёте, по стаканчику пропустите, мяска поджарю.

Жокей вопросительно поглядел на Женьку, тот отрицательно качнул головой. Пока хозяин возился со шлангами, его жена, молодая грудастая девица принесла снедь. Передавая пакет водителю зыркнула глазами по салону. Женьку прошиб холодный пот Запомнила сука титькастая. Постарался ещё больше отвернуть лицо в тень.

Подбежал хозяин

-Всё Игорёк, машину заправил в лучшем виде, теперь можно ехать. И скажи хозяину, что к первому числу все налоги будут уплачены. Только вот торговли сейчас совсем нет, еле еле концы с концами свожу. Ты бы походатайствовал, Игорёк. А? Сам знаешь, в долгу не останусь. Подъедешь, баньку затопим, шашлыки под водочку холодную, то, сё. Катюха моя подружку пригласит.

Водитель важно кивнул головой,

-Ладно, я побазарю с шефом, не ссы. И принеси мне лопату.

Хозяин не сдержал удивления

-Зачем тебе лопата, ночью?

-Зачем, зачем, червей копать. Будто не знаешь какой ночью клёв. И пошевелись. А то сам к рыбам поедешь!

Перепуганый хозяин принёс лопату.

Нива рванула с места. Будто продолжая начатый разговор, Жокей, поделился с Женькой.

-Видел его жену? На двадцать лет моложе себя взял, а она баба ядрёная, в сексе видать злая, так глазами и зыркает. Я её ещё в прошлый раз заприметил, вот следующий раз подъедем, посмотрим что к чему. Думаю хозяин против не будет, он за бабки сам отдаться готов, а ей сам бог велел. А то может вернёмся, посидим, выпьем?

Не отвечая на его вопрос, Женька махнул рукой

-Дави на газ и посматривай по сторонам. Может быть овраг какой увидишь Надо нам твоего друга разбойничка прикопать, чтобы зверьё не достало.

Жокей кивнул головой:

-Окей, я кажется знаю такое место. Километрах в пяти отсюда раньше деревня была, потом молодёжь разъехалась, а старики поумирали или к детям перебрались. Их дома на дрова разобрали или туристы пожгли. Остались ямы от погребов, там и копать особо ничего не надо. Так, от мусора очистить и готова могилка. Ну что едем?

- Давай, едем.

Минут через пять показались несколько побеленных известью саманных построек. Бывшие коровники, догадался Женька, из навоза и глины, потому и не сожгли. За коровниками стояли закопчёные печи. Чёрные трубы тянулись в небо, как обожжёные руки. Женька поёжился, как после бомбёжки. Машина затормозила. Несколько секунд они молча смотрели в темноту, рассекаемую светом фар на две половины.

-А может возьмёшь меня в город? А то я со страху здесь окочурюсь. Я темноты боюсь и покойников.

Женька хлопнул его по плечу:

-Мужчину закаляют перенесёные опасности и страхи. Если ты победишь свой страх, тогда будешь непобедим. Давай иди работать.

Жокей сноровисто спрыгнул в яму, Женька отложил ружьё в сторону, задумчиво смотрел в ночь. Снова темнота, холод, одиночество и опять один.

Из ямы раздался голос

- Босс, давай руку, усыпальница для Санька готов. Женька подивился тому, что за несколько минут, что Жокей чистил яму, у него совершенно изменился голос. Сейчас это был уже не сломленый страхом человек, а зверь, готовый к прыжку. Женька усмехнулся, подошёл к краю ямы, Жокей улыбался, тянул руку.

-Босс, давай вытягивай меня отсюда. Освобождаю спальное место для другого клиента... для Санька.

-Да нет, ты уж сам. Мужчина должен всегда выбираться сам. Вот тебе доска, карабкайся.

Кряхтя и отдуваясь Жокей выбрался наружу. Женька отвернулся, полез в машину:

-Давай, вытаскивай своего приятеля, заодно и помянем раба Божьего, овцу заблудшую, Санька.

Когда он повернулся, на него смотрел ствол ружья.

-Ну что, зверюга, конец тебе пришёл. Иди к яме, я тебя тащить не буду, спешу, домой уже пора. И так задержался с тобой. Но если сам в яму прыгнешь, я тебя присыплю, чтобы крысы не сожрали. Обещаю.

Женька смотрел исподлобья

-Стреляй, не надо тянуть, а то можешь потом передумать.

Щёлкнул боёк курка. Ничего не понявший Жокей передёрнул цевьё, досылая патрон в ствол. Ещё один щелчок...

-У тебя ничего не выйдет, я вынул патроны. Ты не Жокей, ты тупой осёл, который уже сошёл с дистанции...

Зарычав Жокей бросился вперёд, но наткнулся грудью на острие ножа. Под

ламывая колени , как сноп повалился вперёд.

-Ну вот, я же сказал, что до финиша ты не добежишь.

Женька за ноги оттащил трупы к яме, забросал землёй и мусором. Открыл бутылку водки, вымыл руки.

Неожиданно, его лица коснулось что-то невесомое, осенняя паутинка или

дуновение ветра. Женька не заметил этого касания и лишь досадливо дёрнул щекой, избавляясь от неприятной соринки. Он ещё не знал, что души убитых людей, прощаясь с бременем земной жизни, всегда смотрят в лицо своего убийцы.

 

Ножи

Ножи просыпался рано. Едва лишь лиловое солнце выглядывало из-за мутной линии горизонта, как он мгновенно открывал глаза, медленно приходя в себя и возвращаясь в явь серого утра.

Его выцветшие глаза долго смотрели в глубину двора, на стоящие в углу лопаты, собранный в кучу строительный мусор, большой амбарный замок, висящий на двери недостроенного дома. Потом он поднимался с железной кровати, стоящей под навесом, закрывающим часть двора от дождя, натягивал на себя старую армейскую рубашку с закатанными рукавами, мятые рабочие брюки, резиновые галоши с красной подкладкой. Ему было 62 года, около сорока его звали Ножи, ровно столько же он отсидел в исправительно-трудовых лагерях советского и постсоветского пространства.

Последние полгода ему снился один и тот же сон. Он, маленький Тамерлан, стоит на полу, перебирая босыми ногами, рядом со столом, за которым мама разливает молоко по глиняным кувшинам. Ему совсем мало лет, и он едва достаёт носом до края стола. Молоко журчит и тонкой струйкой наполняет посуду, стоящую на столе. Мама видит его нетерпение и слегка улыбается уголками рта, потом наливает сладкое парное молоко в большую кружку и подаёт ему. Хохочет счастливым смехом, видя, как молоко заливает его лицо.

Ножи кашляет, шаркая ногами, идёт в угол двора, там разжигает небольшой костерок, на закопченные кирпичи ставит железную кружку. Вот уже много лет его утро начинается с глотка чифира. Крепкий чай можно было сварить и на электрической плитке, но Ножи предпочитает, чтобы чай отдавал дымком. Пока закипает вода и в кружке, накрытой газетным листом, настаивается тёмно-коричневая жидкость, Ножи снимает с двери дома висячий замок, громко кричит в гулкую пустоту дома:

- Ребяты, вставай, уже подъём!

В глубине дома слышится шорох, появляются заспанные "ребяты"- Алексей и Валера, двадцатилетние солдаты, привезённые из Чечни. Алексея взяли в плен под Урус-Мартаном, Валера сам ушёл из села, где стояло его подразделение. В лесу он натолкнулся на боевиков, которые переправили его в Ингушетию. Четыре месяца назад солдат было трое. Напившись, один из них с обломком кирпича бросился на Ножи. Тот вырвал ему кадык, просто ухватил его своими длинными руками за горло, и через секунду человек захлёбывался своей собственной кровью, дёргаясь в конвульсиях.

Ножи не помнит, как звали того солдата, да и какая разница. Солдаты боялись старика, хотя он никогда не угрожал им, наоборот, готовил еду, угощал чифиром, выдавал привезённую хозяином водку и сигареты.

Хозяин Вахид появлялся здесь один раз в две недели, привозил еду, строительные материалы, о чём-то говорил с Ножи на своём гортанном наречии. Солдаты предназначались для обмена. Где-то в России у Вахида сидел сын, он хотел обменять его на пленных солдат. Переговоры велись то через генерала Лебедя, то через людей, имеющих выход на олигарха Березовского, временами затухая и возобновляясь с новой силой. Вахид не спешил, сыну дали двадцать лет и торопиться было некуда. Переговоры вели верные люди в Ростове и Москве, пленные были спрятаны надёжно, и никто не мог помешать его планам.

Пока Алексей и Валера умывались, натягивая на озябшие от утренней свежести тела одежду, Ножи осмотрел комнату, где спали солдаты. Окна дома закрыты ставнями, отчего в комнатах стоит полумрак. У стены стоит самодельный деревянный, грубо сколоченный стол, на полу лежат два матраса, сваленное в кучу тряпьё. В спертом воздухе чувствуется пряный запах анаши. Старик ворчит:

- Проклятые пацаны, опять курили "шайтан-траву".

Выйдя из дома, он даёт подзатыльник сидящему у огня Валерке:

- Говорил тебе, не кури в доме. Устроишь пожар, хозяин тебя в горы продаст, будешь вместо ишака воду возить.

Ругается он больше для порядка, "шайтан-трава"- это не страшно, обкурившись, пацаны хохочут, их не тянет домой или на подвиги, как того, которого он убил. Ножи подумал, что стареет, раньше он никогда не вспоминал тех, кого убил. Было ли ему страшно, когда он убивал? Нет. Даже тогда, когда он первый раз в жизни зарезал человека.

Это было в Казахстане. Ножи украл с тока мешок пшеницы, даже не украл, а собрал просыпанное. Когда нёс зерно домой, попался на глаза председателю. Тот привёз его в контору, долго ругался, называл чеченским выблядком. Председатель был здоровый, он глыбой нависал над тщедушным мальчишкой, но когда замахнулся для удара, тот скользнул ему под руку и ударил сапожным ножом в сердце. Председатель был фронтовик и орденоносец, только малолетство спасло Ножи от расстрела. В лагере он научился делать ножи всех форм и конструкций - стреляющие, выкидывающиеся, финки, кинжалы, кортики. Равных ему в этом ремесле не было. Не раскрутили его на новый срок только потому, что он делал ножи для администрации Управления лагерей. Через двенадцать лет он освободился, потом снова сел, потом бежал, сидел, снова освобождался. Когда умерла мама, он добивал семилетку на Урале. Так и не смог её увидеть напоследок, может, поэтому она так часто ему и снится, его мама.

Ножи разлил чифир по кружкам, себе отдельно, солдатам в одну на двоих. Он всегда ел и пил из отдельной посуды. Позавтракали вчерашней кашей. Пока солдаты таскали песок и готовили раствор для бетонирования, он решил сходить в центр села, прикупить сигарет и чая.

Ножи шёл по улицам села, не обращая ни на кого внимания. Местные жители привыкли к нелюдимому старику и уже давно не обращали на него внимания, считая слегка помешанным. Подходя к магазину, Ножи обратил внимание, что следом за ним идёт какая-то женщина, не решающаяся с ним заговорить. Старик решил, что это какая-то местная, которой нужно вскопать огород или сделать какую-то мужскую работу по дому.

Выйдя из магазина, он увидел, что женщина ждет его у крыльца. На вид ей было лет 40-45, явно не местного обличья. Она несмело тронула его за рукав:

- Послушайте, как вас зовут? - Смутившись от его молчания, торопливо заговорила.

- Я ищу своего сына, его зовут Алеша, Алексей Савельев. Говорят, он находится у вас. - Тут же исправилась.

- Работает с вами, он - солдат.

Ножи молча ждал, смотря на неё бесцветными стариковскими глазами, потом неторопливо повернулся и пошёл к дому шаркающей стариковской походкой. Женщина несмело двинулась следом за ним. Пройдя несколько метров, старик повернулся к ней лицом, и, дождавшись, когда она приблизится, провел ребром ладони по своему заросшему седым волосом горлу:

- За мной не хады, а то смерть...

Увидел её побледневшее лицо и, удовлетворённо усмехнувшись, пошёл дальше. Его никто не преследовал.

День прошёл как обычно. Парни работали, иногда покрикивая друг на друга. Вечером приехал Вахид, привез мясо и водку. Приказал Ножи разжечь костёр для мангала и приготовить мясо для шашлыков. Солдатам дали бутылку водки, поесть и закрыли в доме, приказав сидеть очень тихо. Чуть позднее на своих "Жигулях" приехал участковый Умар Сатоев. Долго ходил по двору, оценивая кладку, выложенный фундамент, замерял шагами размеры строящегося бассейна - гордость Вахида. Косился на амбарный замок, висящий на двери. После того, как выпили и закусили шашлыком, Вахид, будто между делом передал капитану конверт с деньгами. Вытирая пот с раскрасневшегося лица, захмелевший Сатоев грозил Вахиду пальцем:

- Я знаю все твои проделки, Вахид, но ты можешь не бояться, пока мы с тобой друзья, тебя никто не тронет. Здесь начальник - я.

Вахид улыбался, подкладывая участковому куски помягче - эта дружба ежемесячно выливалась ему в кругленькую сумму, но иначе было нельзя, участковый действительно закрывал дела на всё, что делал Вахид. К тому же благодаря этой дружбе он знал все, что готовится в местной милиции. Попробовал бы участковый вести себя иначе, его участь давно бы уже была решена. Восток есть Восток, ценность человека и степень почтительности здесь определяется его близостью к власти.

Старик не участвовал в застолье, сидя в уголке, он ворошил угли, переворачивал шашлык, усмехаясь про себя: "Все менты одинаково продажны, что в России, что дома, в Ингушетии".

Проводив изрядно захмелевшего милиционера домой, почти трезвый Вахид подсел к Ножи:

- Ну, рассказывай, старик, как дела. Доволен ли ты жизнью?

Тот смотрел на него равнодушными глазами:

- Хорошая жизнь, хозяин. Курить есть, чай есть, лучше, чем в зоне.

Вахид удовлетворённо кивал головой, потом пьяно икнул:

- Смотри, старый, за этих пацанов ты головой отвечаешь, если они сбегут, нам обоим крышка.

Старик хмыкнул:

- А куда они сбегут? Опять в Чечню что ли, так до первого поста, а потом секир-башка.

Вахид удовлетворённо кивнул и, пьяно покачиваясь, пошёл к своей машине. Через несколько минут взревел двигатель, и он уехал.

Старик лежал на своём топчане, ему не спалось, почему-то вспоминался родительский дом. Небритый, весь в пыли отец, приехавший с поля и подкидывающий его к потолку дома. Ножи вспоминаются мамины руки, вытирающие его слёзы, когда их рыжий пёс Бек приполз домой с выпущенными кишками, кто-то из соседей ударил его вилами. Мама тогда плакала вместе с ним и говорила: "Тимур, ты же - мужчина, ты - чеченец, не смей плакать".

Ножи лежит молча, закрыв глаза, и по его щеке катится слеза. Звенят цикады, головы дурманит запах сирени. Солдаты выпили бутылку водки, хмель не берёт. Они лежат молча, в темноте тлеют огоньки сигарет. Обо всём уже переговорено много дней назад. Кажется, что время остановилось, у них осталось только прошлое, нет настоящего и не будет будущего. Бежать бесполезно, у этих тварей всё схвачено, их будут ловить местные жители и милиция. Если даже не убьют сразу и удастся добраться до России, Валерку ждет трибунал за самовольное оставление части, Алексея ждет Чечня, опять война, вши, кровь, грязь. Очень хочется оказаться дома, но еще больше хочется жить.

Утром Ножи был мрачнее обычного, он яростно месил лопатой раствор, ворча и матерясь на солдат. Старик ругал их за неповоротливость, неумение работать, за молодость и за желание жить. Два дня он не ходил в магазин, по вечерам закрывал солдат под замок и долго сидел у тлеющего костерка, молча куря и смотря на угасающие угли.

Через несколько дней старик опять пошёл к магазину. Женщина ожидала его у крыльца. Не обращая на неё никакого внимания, он купил сигареты, спустился с крыльца и присел на корточки в зарослях сирени, зная, что она смотрит ему в спину. Некоторое время спустя, забелело её платье, и прерывисто дыша, она остановилась рядом. Старик молча курил, медленно и нехотя выпуская дым. Казалось, что мысли его, подобно сигаретному дыму, улетают куда-то далеко от этого места.

- Письмо давай, - сказал он хрипло. Женщина торопливо достала из выреза платья в несколько раз сложенный лист бумаги. Ножи небрежно сунул его в карман рубашки.

-Ответ не жди, уезжай отсюда, сегодня, - сказал он.

У женщины на глазах заблестели слёзы; опережая дальнейшие вопросы, он повернулся спиной и пошёл прочь.

День тянулся медленно, закончив работу; солдаты убрали инструмент, потом поужинали. Когда Валера ушел в дом, Ножи передал Алексею письмо, после этого закрыл дверь на замок. Всю ночь в доме стояла тишина, хотя солдаты не спали. Из-за закрытых окон выбивался свет лампочки. Старик неторопливо достал из под кровати большую клетчатую сумку, сложил туда бельё, хлеб, купленные сегодня чай и табак. Посидев перед сном у костра, он пошёл спать. Спал он удивительно хорошо, снились ему кони, бредущие по росному лугу, мамина прохладная ладонь, лежащая у него на лбу.

Проснулся он неожиданно и сразу. Прямо в лоб упирался холодный ствол автомата. Несколько фигур в чёрных масках с автоматами наизготовку стояли у ворот дома, у окон, у дверей. Негромкий голос спросил:

- Кто в доме? Где ключи?

Старик не удивился. Стараясь не делать резких движений, он показал глазами на ключ, лежащий на табуретке, рядом с кроватью. Человек с автоматом жестом приказал ему перевернуться на живот, защелкнул за спиной наручники. Автоматчик показал два пальца, через несколько секунд, в распахнутые двери ворвались бойцы Северо-Кавказского РУБОПа.

Из дома вывели заспанных Алексея и Валеру, усадили их в подъехавший автобус. Старика посадили в уазик, по бокам уселись вооруженные автоматами люди. Проезжая через село, Ножи видел, как маленький жеребёнок, помахивая хвостом, тянется бархатными губами к материнскому вымени.

 

Засада

 

 

Автоколонна шла через мёртвый обезлюдевший город. Серые закопченные стены домов провожали её пустыми глазницами выжженных, разбитых взрывами окон. Слякотная кавказская зима оплакивала мертвых и еще живых людей каплями непрекращающегося дождя.

Пятна мазута, перемешавшись с дождём и снегом, переливались на тусклом солнце, всеми цветами радуги, подмигивая проходящим машинам внезапной рябью от налетевшего ветра. Было холодно и страшно. Впереди и позади колонны шли два серо-зелёных танка, кромсая уцелевшие клочки асфальта черными грязными гусеницами.

Солдаты сидели в крытом серым брезентом грузовике, тесно прижавшись друг к другу мокрыми бушлатами, зажав автоматы между колен. Многие дремали.

В сырой и гулкой тишине утра раздавался рёв моторов, где-то вдалеке безостановочно ухал миномет.

Улица, ведущая к Беликовскому мосту, была завалена кирпичными обломками, строительными блоками, покореженными и побитыми листами ржавой жести. Головная машина, рыча и испуская клочья сизого дыма осторожно пробиралась между завалами.

Стволы пулемётов насторожено шарили по безлюдным улицам, мертвым домам, обожженным деревьям, подозрительно задерживая свой взгляд на перекатываемых ветром обрывках тряпок.

Прапорщик Савушкин, пересев на место механика-водителя, припал лбом к резинке смотровой щели, напряженно вглядываясь в серое утро. На его виске пульсировала синяя жилка, по щекам катились капельки пота.

Внезапно в перекрестье прицела пулемета мелькнула труба гранатомёта, выглядывающая из подвала разрушенной комиссионки. Жерло трубы плавно перемещалось вслед за колонной.

"А-а-а-а-а!"- закричал стрелок, нажимая на электроспуск пулемётов. Остро и горько запахло сгоревшим порохом, посыпались гильзы. Стрелок увидел, как пули выбили из стены крошки кирпича, и это было последнее, что он увидел в своей жизни. Головной и замыкающие танки стали приподниматься, будто у них выросли крылья. Почти одновременно с этим раздались звуки взрывов. Шедший за передним танком бронетранспортёр, пытаясь увернуться от стены огня, внезапно выросшего перед ним, уткнулся носом в покореженные деревья.

Не подававшие до этого признаков жизни, проёмы дверей и окон ощетинились огнем. Выстрелы гранатомётов и автоматные очереди рвали жесть и брезентовые тент машин, кромсая человеческие тела.

Обезумевший грузовик взревел, и, хлопая пробитыми скатами, медленно пополз на Беликовский магазин. Разодранный тент горел, оставшиеся в живых солдаты стреляли через брезент, прыгали и падали на горящий асфальт, тут же попадая под свинцовые струи.

Грязно-зелёные промасленные бушлаты вспыхивали огнем, солдаты кричали от боли, катаясь в серой грязи и пытаясь сбить пламя. Зеленый "Урал", управляемый мертвым водителем, полыхнул взрывом и медленно опрокинулся на бок. "Алла акбар!"- слышалось сквозь автоматные очереди.

"Мама", - плакал остриженный под ноль солдатик, ползя на животе и волоча за собой перебитые ноги. Освещаемые пламенем горящих машин, солдаты падали под кинжальным огнем, всё реже и реже огрызаясь ответными выстрелами. Наступила гулкая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и обгорелых людей, треском раскалённого, покорёженного металла.

Выходящие из-за укрытий боевики перезаряжали оружие, добивали раненых, стреляя в стриженые мальчишеские затылки. В сыром воздухе стоял запах свежей крови и горелого человеческого мяса.

"Мама", - продолжать шептать русский мальчик в солдатском бушлате, - "мама, спаси меня!" Бородатый угрюмый человек подобрал брошенный автомат, носком сапога запрокинул его голову, выстрелил в окровавленное лицо. Выругался, увидев кровь на своём сапоге, брезгливо вытер его об воротник солдатского бушлата.

Прапорщик Савушкин, свесившись по пояс из люка, повис на броне. Алюминиевый

православный крестик и солдатский жетон с выбитым на нём номером, свисали с его шеи. Кровь стекала по его груди, шее, медленно капая на распятое тело Христа.

Всю ночь на этом месте пищали крысы и мелькали собачьи тени.

Звери не боялись и не мешали друг другу - этот город уже давно принадлежал им. Трупы убитых солдат лежали несколько дней. По ночам жители города выползали из своих подвалов и укрывали изгрызенные тела, кусками жести и шифера. Через неделю Чечня и Россия объявили перемирие.

 

 

Человек на коленях

В тесном проходе камеры человек стоял на коленях. Сквозь сизую вату табачного дыма доносилось размеренное бормотание

"Чака наъбуду ва сяка настайи... Алла акбар... Гайфил магзуби аллайхийм... Амин рабила алламийн - Хвала тебе, всемогущий".

Человек молился. В Чечне продолжалась контртеррористическая операция по наведению Конституционного порядка. Российские штурмовики и боевые вертолёты наносили "точечные" удары по базам боевиков, по российским сёлам и городам, заполненным до отказа беженцами, в основном, престарелыми, больными и обездоленными людьми. Десятки тысяч людей в чеченских сёлах и городах лишились крыши над головой, потеряли своих родных и близких. Русские матери и жены продолжали получать похоронки, военные госпитали в Моздоке, Ростове, Будённовске до отказа были забиты больными и раненными русскими солдатами.

На железнодорожной станции Ростова уже несколько лет стоял вагон-рефрижератор с разложившимися, обгорелыми и истерзанными человеческими останками. На просторах России уже много лет шла война, война эта была необъявленной и очень странной. В Чечне ежедневно гибли люди, но их смерть никого не трогала.

Российская авиация бомбила Грозный. По разбитым дорогам днём двигались колонны беженцев, увечные российские воины просили милостыню на улицах и площадях российских городов, а в соседнем Пятигорске, приехавшие на отдых российские политики и бизнесмены проигрывали в казино десятки тысяч долларов.

В конце февраля 2000 года федеральная авиация бомбила село Комсомольское, в соседние сёла Гойское и Алхазурово на зачистку вошли бронетранспортёры с омоном. Всех мужчин старше 16 лет загоняли в автозаки, предназначенные для перевозки заключённых. Автозаков не хватало, тогда задержанных стали штабелями укладывать на дно грузовиков, сверху слой досок, потом опять слой людей. Всех задержанных отправляли в Урус-Мартановский временный райотдел.

Аслан Асхабов отказался лечь на доски, под которыми лежал его отец, тогда его поставили на колени, и солдат выстрелил ему в затылок.

Бислана Магомадова задержали в этот же день на окраине села, где он с соседними мальчишками наблюдал за бомбёжкой. Ребят задержали и поместили в камеры изолятора временного содержания местного отделения милиции. Почти месяц их допрашивали люди в камуфляжной форме без знаков различия. От Бислана требовали, чтобы он подписал показания о том, что является участником незаконных бандформирований. Магомадов отрицал свою вину: в первую войну он был ещё ребёнком, к началу второй ему едва исполнилось восемнадцать.

Через неделю он не выдержал допросов и подписал чистые листы бумаги. После этого его на время оставили в покое, и через несколько дней увезли в следственный-изолятор Чернокозовово, где он должен был дожидаться суда.

Перед этапом один из оперативников надел ему на руки наручники и вывел из камеры. Когда шли по коридору, он негромко сказал Бислану "Хочешь жить, тогда молчи, не произноси ни слова. Если ты и твои родственники будете себя хорошо вести, тогда пойдёшь домой. Если нет, тогда ты исчезнешь". На улице Бислан увидел тётю Залину, глазами полными слёз, она смотрела на своего племянника. Показав Бислана родственникам, его тут же завели обратно в камеру. Он догадался, что идут переговоры о выкупе. В камере все говорили, о том, что если родственники до этапа успеют собрать деньги, тогда следователь прекратит дело.

Тётя и два её брата искали Бислана в следственных изоляторах, Ростова, Пятигорска, Ставрополя. Нашли совсем рядом, но слишком поздно. Через полчаса его затолкали в автозак и отправили в Чернокозово.

Чернокозово называют следственным изолятором, на самом деле - обыкновенный фильтрационный лагерь времён войны. Это бывшая колония, но все корпуса разрушены, или непригодны, поэтому заключенных содержат в ШИЗО - в штрафном изоляторе.

Машина подъехала к изолятору, хлопнула дверь кабины. Несколько минут стояла тишина. Потом к машине подошла группа контролёров в камуфляжах с резиновыми дубинками в руках.

Они выстроились между зданием и автозаком, построив живой коридор.

Задержанные должны были пересечь это пространство бегом, опустив голову вниз. Оружия у солдат не было - у них были дубинки и каблуки, которыми они наносили удары. В коридоре изолятора перед стекляггым окном дежурной части всех положили на пол, потом начали заводить по одному в кабинет. Беслан уже знал, что когда тебя вводят в кабинет, самое главное - не смотреть на лица. Смотри в пол, если ты хоть с одним встретишься взглядом, тебя могут ударить в лицо.

Во время шмона в карманах Бислана нашли таблетки баралгина. Спросили:

- Зачем они тебе?

Он, надеясь, что будут бить меньше, сказал, что сердечник. Тогда к нему подошел

человек в форме, он был в маске, и спросил:

- Где болит?

Бислан сказал:

- Сердце болит.

Его сбили с ног и стали пинать ногами, пытаясь попасть именно по сердцу, приговаривая

-Сейчас станет легче, сейчас...

Во время допроса, следователь спросил, как и где задержали. Бислан все объяснил. Следователь ничего не стал писать, приказал отвести в камеру.

Камера штрафного изолятора рассчитана на четырех человек, но туда затолкали больше двадцати. Во переклички определили, что всего в ШИЗО находится около 200 человек. Наверное, среди них были и боевики. Но, солдаты не знали, кто воевал против них, поэтому били всех подряд.

Периодически каждого выводили из камеры на допрос. В коридоре почти всегда стояли два-три солдата и, пока человек, опустив голову, шёл к кабинету дознавателя, ему наносили удары.

Во время допроса всегда спрашиапли одно и то же:

- Кого ты убил?

Бислан говорил, что не мог никого убить, потому что не воевал. Но объяснения были бесполезны, их никто не слышал.

Во второй камере содержались женщины, молодые и старые. Бислан не видел, что с ними делают, но они всегда кричали. Для мужчин было легче переносить избиения, чем крики женщин.

Ровно в 10 часов вечера поступала команда: "Тюрьма! Отбой!" Все в самом прямом смысле слова должны были падать на пол.

Если солдат открывал маленькое окошечко в оббитой железом двери, и называл твою фамилию, это означало - вызывает дознаватель. Допрос - это избиение в кабинете.

Солдат мог просто ткнуть в тебя пальцем, потому что ему что-то не понравилось, и тогда избивали прямо в коридоре, у дверей в камеру. Когда били, спрашивали:

- За что убивал?

Бислан отвечал:

- Я, не убивал, не убивал, не убивал.

На всех в камере давали пять литров воды. Людей преследовала постоянная жажда. По углам камеры скапливались капли конденсата, их собирали на тряпку, пытаясь выжать хоть каплю воды. Кормили один раз в сутки холодной пищей, залитой водой. Хлеб не давали.

Случалось, что куски холодной каши просто вываливали из ведра на пол камеры, как скотине. Если приносили передачу, то в "кормушку" двери просовывали лист бумаги и говорили: "Пишите, что все получили. Претензий не имеем".

Задержанному отдавали половину от перечня, всё лучшее изымалось. Поэтому передачи принимались неограниченно. У солдат, несущих службу в следственном изоляторе было плохое снабжение и они подкармливались за счёт родственников арестованных.

Подъем начинался в 6 утра. После утреннего звонка по команде "подъем" надо было поднять нары и пристегнуть их к стене. Весь день нужно было провести на ногах. Если кто-то из задержанных садился или ложился на пол, его тут же получал окрик или удар дубинкой.

Ночью на нары укладывали тех, кто был в наиболее плохом состоянии. Посередине камеры стоял стол размером метр восемьдесят на два и две скамейки. На нем тоже спали больные и избитые. Остальные ложились на бетонный пол.

Во время пребывания Бислана в Чернокозово один из задержанных умер, кто-то сошёл с ума.

Часто задержаных людей ночью вызывали из камеры. Если контролёр называл твою фамилию, например: "Магомадов", надо было ответить: "Бислан Абдурахманович, шестая камера" "На выход!". Потом команда: "Руки за голову, голову вниз". И начинали бить. Избиение продолжалось в среднем 15-20 минут. И так до утра. Самый большой перерыв - в пересменку между шестью и восьмью часами.

После приезда какой-то комиссии в Чернокозово стали включать музыку, чтобы в

округе не было слышно криков людей.

Так продолжалось несколько месяцев. Неожиданно Бислана Магомадова вызвали в санчасть. Тюремный доктор, седой мужчина в белом халате, из-под которого выглядывала зелёная армейская рубашка, спросил, подняв глаза от медицинской карточки:

- Против устоев государства идете, Магомадов? А знаете ли вы, что в свое время сказал Ленину царский жандарм? - Доктор пожевал губами, сделав вспоминающее лицо.- Он сказал, что невозможно пробить лбом каменную стену, да-с, вот именно так и сказал.

Черт дернул Бислана за язык.

- Но ведь Ленину удалось пробить стену!

Доктор дёрнул головой, раздражённо махнул рукой конвоиру:

- Уведите его в камеру!".

Однажды следственный изолятор посетила комиссия Международного Красного Креста. Сотрудники миссии ООН беседовали с каждым из арестованных в специально отведённых для этого кабинетах. Двое французов - женщина лет сорока с живыми глазами и крупный мужчина с чёрными усами назвали свои имена, но Бислан запомнил лишь, что мужчину зовут, Серж. Женщина задавала вопросы, Серж переводил.

. Как вас зовут? Сколько времени вы находитесь в Чернокозово? Как кормят? Не бьют ли вас?

Бислан также немногословно отвечал

-Да... нет... всё хорошо... нет, никто не бьёт.

Над столом, прямо на уровне лица француженки, черной ушной раковиной прилепилась электророзетка. Разговора не получалось, женщина была расстроена. Серж задал последний вопрос: -Скажите, как часто вас водят на допросы?

Бислан хотел ответить честно: шесть- семь раз в день, но подумал, что всё равно не поверят и сказал три-четыре раза. Не дожидаясь перевода, женщина воскликнула:

-Что, три-четыре раза? В день? Или неделю? Серж густо покраснел, француженка оказывается хорошо знала русский язык и этот обман сейчас раскрылся. Бислан придвинул к себе лист бумаги, лежащий перед женщиной и написал по-русски:

-Я никогда не думал, что жизнь человека будет зависеть от того, надеты ли на нём трусы! Дождался, когда она пробежит текст глазами и, перегнувшись через стол, сам нажал кнопку вызова конвоира. Тут же заскрипела дверь, охранник всё время стоял у двери. Женщина быстро перевернула бумажный лист, чтобы конвоир ничего не смог прочитать. Когда Бислана увели, она недоуменно спросила своего коллегу:

- Серж, я не поняла смысла этой фразы, жизнь человека зависит от того, надеты ли на нём трусы?

Горько усмехнувшись тот ответил:

- Солдаты правительственных войск считают, что члены исламских религиозных организаций не носят трусов. Такое я встречал еще в Афганистане. Здесь это является

основанием для того, чтобы забрать у человека жизнь.

Через неделю Бислана этапировали в следственный изолятор города Ставрополя, потом Пятигорска. Приближался конец двадцатого столетия, но человечество ничему не научилось за годы своего существования и стремилось уничтожить само себя. Мусульмане резали христиан, христиане так же самозабвенно уничтожали мусульман. Злоба застилала глаза людей.

В тесной и прокуренной камере человек продолжал молиться:

"Алла акбар...алла...ал-л-л-я. Амин рабила Алла-мийн...хвала тебе Всемогущий... Пошли любовь на эту землю".

 

 

 

 

 

Школа ненависти

Первый раз Сергей Макаров попал в плен, отслужив в армии шесть месяцев. Ночью пошёл в туалет, в темноте его ударили по голове и забросили в фургон "Камаза". В темноте связали руки, заклеили скотчем рот и за двойной перегородкой перевезли в Чечню. Рядом с ним постоянно сидел бородатый "чех", который постоянно что-то жевал. Перед блокпостами чеченец упирался стволом автомата в промежность Сергея и держал указательный палец на спусковом крючке. Машину не "шмонали", водитель выходил из кабины, что-то говорил дежурившим омоновцам, и ехали дальше. К утру они уже были в каком-то чеченском селе. Сергея отвели в подвал дома. Он был перегорожен решетками, как в настоящей тюрьме. Вместе с ним сидели двое контрактников и ингуш-учитель, приехавший в Чечню искать своего брата. Учителя скоро отпустили. Один из контрактников слышал, что родственники договорились с похитителями, заплатили выкуп, то ли на кого-то обменяли.

Кормили один раз в день: в алюминиевых солдатских котелках приносили суп, кашу, макароны, иногда даже с мясом. Нужно было делать работу по дому, носить воду, убирать у скота. Сергей попробовал однажды наколоть дрова, взял ржавый топор, за что тут же получил прикладом по голове. Присматривающий за ним его ровесник Магомет, передёрнув затвор, сказал, что в следующий раз застрелит. Макаров по глазам видел, что тот не шутит.

Сам Сергей не знал, сможет ли он застрелить человека. Его почти не били. Так, иногда, когда старый Иса куда-нибудь уходил, во дворе дома появлялись пацаны 15-17 лет. Они выводили из подвала Сергея или кого-нибудь из контрактников и отрабатывали удары. Очень досаждал соседский Шамиль, обязательно норовил ударить сапогом в пах или лицо. Изображал из себя крутого парня. Возвращаясь домой, Иса по- чеченски ругался на Магомета. Сергей догадывался, что старик сердится за то, что мальчишки портят принадлежащую ему вещь. Один из контрактников, родившийся в Грозном, потом сказал, что Макарова хотят обменять на старшего сына старика - Беслана, который сидел в Чернокозовском изоляторе.

Контрактников били каждый день, чеченцы их просто ненавидели. Однажды вечером, когда обкурившиеся анаши "чехи" - не пацаны, а боевики из отряда Хултыгова поработали особенно ударно, сломали рыжему Толику из Волгограда нос и два ребра, контрактники решили бежать. Олег из Грозного, который в последнем бою убил троих "чехов", сказал, что их менять не будут. Чеченцы за них просят очень много, а платить некому. Менять их на боевиков никто не будет, у Родины есть гораздо более важные вопросы. Толик бежать не мог, Серёгу Олег брать с собой не стал.

- Понимаешь, браток,- говорил он, - шансов у меня один из тысячи. В лесу долго не высидишь, зима, замёрзну. К тому же леса они знают, как собственные пять пальцев. Спрятаться мне негде, русские боятся, а чехи не захотят. Наши в прошлую войну такого наворотили, что даже и говорить об этом не стоит. Оставаться здесь не хочу - не сегодня, так завтра или забьют до смерти, или зарежут, как барана. "Чехи" это делать умеют.

А тебя скоро обменяют, я слышал, Иса говорил женщинам, что командир за тебя хлопочет, ему сейчас трибунал корячится.

Ночью Олег достал спрятанный длинный гвоздь, открыл дверь и ушёл. Хватились его только утром. Чеченцы были так озабочены поисками, что Сергея с Толиком даже не били, правда, забыли и покормить. Иса очень ругался на Магомета, даже пару раз ударил его своей палкой, потом похромал к Хултыгову. Тот отправил десять человек на лошадях искать беглеца в лесу, а сам с боевиками пошёл по селу. Олега нашли под вечер. Гвоздём он убил старика чеченца и засел в подвале дома с его двустволкой. "Чехи" кинули гранату РГД: Олега не убило, только контузило. Потом за ноги его притащили к Исе, и Магомет ножовкой отпилил ему голову.

После побега пленных посадили в погреб, на работу не выводили, целыми днями они лежали на вонючей соломе, давили мокриц, думали каждый о своем. Наконец Макарова вывели во двор, завязали глаза и куда-то повезли. Дорога была ухабистой. Сергей бился головой о борта кузова машины, догадывался, что везут на обмен.

На блок-посту стоял уазик комбата, два БТРа, напротив них несколько джипов с боевиками.

Прямо на крыше одной из машин был установлен крупнокалиберный пулемёт. Комбат о чём-то коротко переговорил с бородатым моджахедом, как видно старшим. Тот махнул рукой. Макарова вывели из машины, подвели к комбату.

- Ну, что, солдат, живой, все органы на месте? - Кивнул капитану со змеями на петлицах. - Ну-ка, Док, посмотри пацана.

Доктор быстро и сноровисто осмотрел его рот, уши, пальцы, спросил грубовато- насмешливым голосом:

- Яйца на месте, солдат, отрезать не успели? Значит, повезло, такое тоже бывает.

Пулемёты на БТРах настороженно и пугливо косили на них своими длинными носами.

В часть Макарова отправили не сразу, пару недель он провёл в Моздокском госпитале. Несколько раз к нему приезжал особист, расспрашивал, при каких обстоятельствах попал в плен, у кого держали, как часто били, кто из пленных находился вместе с ним. Особист угощал сигаретами, был участлив. Когда Сергей рассказал о том, как погиб контрактник Олег, он долго молча смотрел в окно, потом сказал:

- Всякая война - подлая штука, гражданская война омерзительна вдвойне, потому что воевать приходится с теми, с кем ещё вчера сидел за одной партой в школе.

Уходя, офицер сказал:

- Для тебя, солдат, война, наверное, закончилась. Завтра должна приехать твоя мама. Если больше не увидимся, желаю тебе успеха,- пожал руку и ушел, большой и сильный мужчина, от которого даже на войне пахло хорошим и дорогим одеколоном.

Раненых и больных солдат в госпитале переодевали в застиранные кальсоны или старое обмундирование, которое носили ещё в советской армии. В уродливом тряпье, с цыпками на руках и болячками по всему телу Макаров чувствовал себя не солдатом могучей военной державы, а отбросом общества.

На следующий день приехала мать, Сергей набросил на плечи шинель, провёл её в палатку, где на двухъярусных кроватях лежали больные. Мать прижимала к своей груди его голову, плакала, рассказывала, потом снова плакала:

- Дома всё хорошо, отец наконец-то нашёл работу. - Она единственный раз за всю встречу улыбнулась.- Отец стал такой заботливый. Когда я собирала тебе гостинцы, он сам бегал по магазинам, по рынкам, брал тебе всё самое лучшее.

Отец у Сергея был не родным, и отношения у них были натянутыми.

- Я как узнала, что тебя украли, хотела всё бросить и ехать на поиски. Сына учительницы Нины Ивановны тоже раненым в плен захватили, так она полгода его в Чечне искала, до самого главного чеченского командира дошла - Дудаева или Басаева, даже не знаю. Простые люди ей искать помогали, те же чеченцы её кормили и ночевать пускали. - Она вздохнула.- Господи, и когда же кончится эта война?

К вечеру мать уехала. Она работала медсестрой в больнице, и утром ей надо было быть на работе. Перед отъездом она робко спросила, тая в голосе надежду:

- Сережа, а тебя не отпустят домой, хотя бы в отпуск? Ты ведь такое пережил.

Не зная почему, Сергей ответил:

- Мама, я буду служить.

Через две недели в госпиталь пришёл грузовой "Урал" и Макаров уехал в полк. Спустя несколько месяцев под Грозным "чехи" расстреляли мотострелковую колонну. Оставшихся в живых вывели на отдых, убитых вывезли в цинках и полиэтиленовых мешках. Подразделение, в котором служил Сергей, перебросили на их место. На месте Грозного были сплошные руины, из под развалин били снайперы. Воевали наёмники, арабы, татары, попадались даже славяне - русские, хохлы из организации УНА УНСО. Воевать они умели, устраивали засады, минировали дороги, резали часовых.

Сентябрьским утром два БМП полка попали в засаду. Передняя машина подорвалась на фугасе. Пока водитель второй машины пытался развернуться, её подбили из гранатомёта. Экипаж машин погиб сразу, уцелевший десант залёг в развалинах молокозавода. В живых осталось восемь человек. На каждого было по четыре магазина и по пять выстрелов к подствольнику.

"Чехи" били по цеху из автоматов, орали "Аллах акбар!" Пули попадали в пустые ёмкости-цистерны, рикошетили, звенели. Стоял жуткий грохот. Через полчаса боя кончились патроны. Когда из цеха перестали раздаваться выстрелы, "чехи" пошли в атаку. Пятнистые бородатые фигуры с зелёными повязками на лбу двигались перебежками, поняв, что у солдат кончились патроны, закричали

- Русский, выходи, не бойся, долго мучить не будем, убьём сразу.

Солдаты ударили из подствольников, чеченцы исчезли. Оставшиеся в живых связались с кем-то по рации, через полчаса притащили гранатомёты. После второго залпа на Сергея обрушилась стена, его завалило кирпичами и он потерял сознание.

Очнулся Макаров в кузове грузовой машины. Страшно болела голова, лицо и руки были в чём-то липком, пахло свежей кровью. Он попробовал приподняться в темноте, но на его ударили сапогом.

Несколько дней Сергея и ещё десяток пленных держали в подвале разбитого дома, днём и ночью у дверей сидел "чех" с автоматом.

Среди пленных солдат было двое штатских, корреспондент какой-то газеты, приехавший в Чечню за горячими репортажами и отставной подполковник, лётчик. "Чехи" нервничали, орали на пленных, не задумываясь, пускали в ход кулаки.

Особенно тяжело приходилось гражданским: - в той жизни, до плена, они не могли себе даже такого представить. Потрясённый журналист всё время повторял: "Если я останусь жив, напишу такую книгу, что весь цивилизованный мир содрогнётся. Здесь будет второй Нюрнберг, я назову всех, кто допустил эту бойню и нашего президента в первую очередь".

Журналиста застрелили в первый же день. Пленных гнали за колонной боевиков. На них нагрузили мешки с провиантом, медикаментами, цинки с патронами. Большое рыхлое тело, привыкшее к мягкому креслу и спокойной жизни, отказалось повиноваться. Журналист сел на дороге и сказал: "Больше не могу, можете меня убить". Его никто не уговаривал и не поднимал - отряд спешил. Один из боевиков выстрелил ему в рот. Тело журналиста осталось лежать в придорожной канаве.

Лётчик с содроганием произнёс:

- Господи, я вспомнил, это же был журналист с мировым именем. Я читал его очерки в западных газетах.

После этого убийства у Саши, московского МЧСовца, привезшему в Чечню гуманитарную помощь, поехала крыша. Он безостановочно что-то бормотал. На коротком привале он кинулся на часового и стал его душить. Его били по голове сапогами и прикладами автоматов. Когда Саша отпустил горло, его за ноги оттащили в сторону и после короткого совещания отрубили сначала руки, потом голову.

Ночевали в лесу. Боевики разожгли костёр. Пленные сгрудились в одну кучу - так было теплее. Сергей отошёл под дерево справить нужду. Вытащил из ботинок шнурки, сделал удавку. Потом вернулся к своим. Боевики дежурили у костра по двое, несколько раз за ночь часовые подходили к пленным, светили фонариком, пересчитывали. Сергей подождал, когда один из часовых залез в палатку. Потом он подполз к костру, и дождался, когда второй караульный выпустит из рук автомат. Накинул ему удавку на шею; упершись коленями в спину, задушил. Затем снял с мёртвого тела вонючую разгрузку с запасными магазинами и гранатами, с - пояса длинный нож в кожаных ножнах. Мёртвое тело оттащил в темноту, накинул на себя бушлат, натянул на глаза шапку, сделал вид, что дремлет. В это время вернулся первый часовой, от него пахнуло запахом анаши:

- Ваха, не спи, я у Рамзана взял папиросу.

Глубоко затянулся, шумно втянув в себя воздух, кончик папиросы превратился в маленькую, красную точку. Громко щёлкнула конопляная семечка в папиросе. Макаров протянул руку за "косяком", пока "чех", прижмурив глаза, выпускал дым, обнял его за шею и всадил в сердце клинок.

Макаров впервые в жизни убивал человека ножом. Было ощущение, что лезвие вошло в плетёную корзину, сначала лёгкое сопротивление грудной клетки, потом пустота.

Первым желанием было бежать одному. То, что он сейчас сделал, было продиктовано желанием умереть. Сергей не хотел больше сидеть в вонючей яме, каждую ночь ожидая, что сегодня перережут горло. Не хотел больше унижений и боли. Но после того, как в его руках появилось оружие, появилась надежда, захотелось жить.

Сергей подполз к пленным. Подполковник зашептал:

- Я всё видел! Что будем делать?

- Буди пацанов, пусть ползут отсюда, как можно дальше. Если повезёт, то будут жить. А мы с тобой их сейчас прикроем.

Лётчик расталкивал спящих заложников, коротко объяснив что делать. Макаров достал из разгрузки гранату, разогнул усики чеки:

- Ты когда из автомата в последний раз стрелял?

- В училище.

- Ну, тогда годится.- Протянул ему автомат. - Патрон уже в патроннике, как свистну, открываешь огонь по палатке с "чехами", бей очередями. Как расстреляешь магазин, сразу отходи, а там уж, как Господь даст.

Пожал лётчику локоть, пополз к палатке. Выдернул из гранаты кольцо, свистнул и одновременно метнул гранату к палатке.

Автомат подполковника начал стрелять одиночными.

- Надо было самому поставить на автоматический огонь - успел подумать он.

И тут же из палатки раздались ответные очереди. Чеченцы стреляли на звук, подполковник рухнул на колени и упал лицом в землю. Макаров кинул ещё одну гранату, поменял магазин и подполз к лётчику.

Автоматная очередь снесла подполковнику пол-лица.

Сергей отстегнул от его автомата магазин и пополз в темноту. Всю ночь он шёл по лесу, чтобы не заблудиться и не ходить по кругу, шёл по звёздам. Шипы терновника рвали одежду, царапали лицо и руки. Он брёл, как в полусне, бред мешался с явью, но он знал, что если за ночь не выйдет к своим, днем его подстрелят, или возьмут в плен. Решил не сдаваться, перед глазами стояла отрубленная Сашкина голова. Он шёл через лес, зажав в кулаке гранату с разогнутыми усиками. Так с гранатой в руке он и вышел на блок-пост. Уже рассветало, через пост двигались первые машины. Когда он в окровавленном рваном бушлате, с автоматом и гранатой в руках вывалился из леса и пошёл по полю, дежурившие милиционеры потеряли дар речи. Макаров рассудка не потерял, загнул усики на гранате, положил оружие на землю и только после этого потерял сознание.

После двухнедельного лечения в госпитале он был уже в полку. Ехать в отпуск отказался. В первом же бою он отрезал две головы.

 

 

Зачистка

 

Боевики вошли в село под вечер. Было уже холодно, мороз прихватил стылые лужи, покрывая их тонким узором стекла. Боевики выбились из сил. Три часа назад они сожгли колонну внутренних войск и сейчас спешили, чтобы оторваться от погони. Машины пришлось бросить, оружие и боеприпасы были навьючены на лошадей.

В группе было несколько легкораненых, с собой вели троих пленных солдат. Один из них был контужен, двое других обожжены, замотаны в грязные окровавленные тряпки. Пленных кинули в подвал.

Боевики чистили оружие, кормили лошадей, выставив часовых. Кто был свободен, завалился спать. Село было мирным, федералы появлялись здесь изредка. Старый Ахмед, в доме которого расположились боевики, сказал женщинам, чтобы приготовили еду. Поглаживая седую бороду, сказал командиру отряда:

- Аслан, у нас мирное село, мужчин почти нет. Старики поклялись на Коране коменданту, что боевиков не будет в нашем селе. Вам надо уходить!

Аслан ответил:

- На рассвете мы уйдём.- Отдал приказание о смене часовых и тут же, как был, в одежде и с оружием, завалился спать.

Ранним утром, когда ещё не начал брезжить рассвет и не начали горланить петухи, боевики ушли в горы. Пленные еле стояли на ногах. На обожженных лицах лопнула кожа, кровь и сукровица застыли на лицах ржаво- красной коркой.

Аслан бросил на омоновцев короткий взгляд и толкнул своего родственника, Ису:

- Они не дойдут, отправь их к Аллаху.

Иса был молод и ещё очень глуп:

- Если мы убьём их здесь, тогда утром сожгут село.

Аслан усмехнулся:

- Осёл, ты хочешь, чтобы убили нас? Выполняй то, что я тебе сказал.

Утром в село в село вошли три БТРа и два "Урала" с солдатами-контрактниками. БТРы встали по краям села. Вошедшие в село солдаты блокировали улицы и некоторые дома. Остальные под прикрытием брони пошли по дворам. Село как вымерло, женщины и дети спрятались в подвалы. Ахмед, с тростью в руках, встречал военных у ворот своего дома:

- Ребята, мы - мирные люди, у нас внуки, не надо стрелять. Сержант-контрактник ударил его в грудь прикладом автомата:

- Пошёл вон, старый пёс!

Трое солдат вошли во двор. Тот, который ударил старика, дал очередь в подвал, потом, держа фонарик на расстоянии вытянутой руки, спустился вниз. Через минуту он выскочил, держа в руках окровавленную тряпку:

- Это Сашки Шелеста бушлат, его держали в этом подвале. Где эта старая сука?

Сержант ударил старика в лицо, седую бороду залила кровь. Падая навзничь, Ахмед ударился затылком о каменный бордюр и захрипел, закатив под лоб глаза. Солдаты, не замечая агонии, несколько раз ударили его сапогами по ребрам. Мохнатая папаха упала с головы, обнажив седую голову. Старший по рации связался с командиром:

- Первый, я пятый, они были здесь. В подвале дома Эльмурзаевых нашли бушлат сержанта Шелеста, он среди пропавших.

апряженно слушал ответ:

- Да. Разведчики говорили именно об этом доме. Нет, хозяин уже ничего не скажет. Оказал сопротивление, убит. Есть зачистить по полной программе.

В небо взлетела ракета. Один из солдат открыл люк погреба:

- А ну, вылезай, кто здесь есть! Раздался голос старой Хади:

- Здесь бабушка с внуками. Боевиков нет, они ушли утром. Мы их даже не видели.

Солдат выдернул из гранаты кольцо, крикнул:

- Держи, бабушка, детям пирожки.

Рванул взрыв, из погреба повалил дым. Солдаты из автоматов крошили мебель, посуду. Очереди перечёркивали стены, из рамок с фотографиями сыпались осколки стекол. По всему селу раздавались выстрелы и взрывы, кое-где к небу поднимались столбы дыма и пламени.

Опять захрипела рация:

- Пятый, пятый, всех мужчин задержать, заберёшь с собой. Мародёрничать запрещаю. Если увижу у кого-нибудь хоть тряпку, расстреляю на месте, тебя первого. Доложи, как понял?

Рация с треском и хрипом отключилась.

Боевики были уже далеко от села, где провели ночь. Горы надёжно защищали их от врага и холодного ветра. Пленных с ними уже не было, их оставили лежать у подножья горы. Грязно-зелёные тела были почти неотличимы на фоне пожухлой травы. Пятна крови цвели причудливыми жуткими цветами. Аслан замыкал колонну. Поднявшись на вершину, он оглянулся: над селом к небу поднимались густые клубы дыма и огня.

 

 

Добыча

Российские солдаты, возвращающиеся из Чечни, становились лёгкой добычей бандитов. Охоту на них открыли не чеченские боевики, а русские же преступники. Опасность представляли все, начиная от вокзальных проституток со своими сутенёрами и кончая продажными российскими ментами.

Военнослужащие, принимавшие участие в контртеррористической операции, за день боевых действий получали более 800 рублей плюс выплаты за должность, звание, выслугу лет. В месяц выходило около тысячи американских долларов, по российским меркам - деньги немалые.

Люди, по несколько месяцев, проведшие в зоне боевых действий, не выпускающие из рук оружия и не снимавшие одежды, попав на территорию, где не стреляют снайперы, не взрываются мины и растяжки, мгновенно теряют чувство бдительности. Этому немало способствует яркая реклама ночных городов, изобилие коммерческих киосков, доступность и близость ярко накрашенных женщин.

Олег Воронцов, начальник санчасти 3 комендантской роты возвращался в родной Саратов. Позади остались шесть месяцев походной военной жизни, полные грязи, крови и страха. Впереди ждали долгожданная Академия и любимая жена. Всё складывалось удачно, Олег был жив, в кармане лежали деньги за последние два месяца, и если бы не запах немытого тела, преследующий его всю дорогу, жизнь можно было бы считать вполне сносной. До поезда оставалось более пяти часов, по вокзалу бродили пьяные контрактники, в углу кто-то всхлипывал, скрежетал зубами и ругался матом.

Олег встал, бросил на скамью газету, рекламирующую женские прокладки и памперсы. Удивительно, но телефон-автомат работал. В этом городе жил бывший старшина роты, прапорщик Сологуб, уволившийся по ранению, и Олег от нечего делать решил ему позвонить.

Сологуб, как всегда, был немногословен:

- Ну?- спросил он в телефонную трубку.

- Игорь, это Воронцов.

- Ты где?

- Я на вокзале, жду поезд.

Сологуб немного подумал:

- Значит, так: сейчас выходишь из вокзала, с правой стороны будут стоять ларьки. Подойдёшь к крайнему справа, там вывеска "У Максима". Берёшь водку, садишься в тачку и едешь ко мне. Поднимаешься на третий этаж, записывай адрес. Звонить не надо, дверь открыта. Через двадцать минут жду. - Сологуб подумал и добавил: - Когда будешь брать водку, скажи, что для меня, а то увидят в форме, всучат какую-нибудь отраву. Вашего брата здесь уже немало похоронили.

Последняя фраза неприятно резанула слух, но отступать было поздно, и Олег, взвалив на плечо спортивную сумку с игривой надписью "playboy", пошёл к выходу. Пожилой милиционер со спаренными магазинами на автомате безучастно посмотрел ему вслед.

Через двадцать пять минут частник остановил свой воняющий бензином "Жигуленок" у серого пятиэтажного дома с тёмным подъездом. Прыгая через две ступеньки, Олег стал подниматься на третий этаж. Свет в подъезде не горел, воняло кошачьей мочой, и Воронцов даже засмеялся про себя, так это напоминало офицерскую общагу, где он жил с женой. Видно, все российские города похожи друг на друга, как две капли воды.

Дверь в квартиру и в самом деле была не заперта. Олег переступил порог и остановился в нерешительности. Квартира была запущена и напоминала скорее ночлежку, а не жильё. В прихожей валялась разномастная обувь, какая-то одежда, по комнате плавал табачный дым. Раздался голос Сологуба: "Олежка, проходи". Воронцов, не разуваясь, прошёл в комнату и увидел прыгающего ему навстречу старшину. Левая штанина ампутированной ноги была застегнута булавкой. Обнялись. Сологуб откинулся в кресло:

- Олег, тебя мне сам Бог послал. Представляешь, с утра ни капли, настроение паршивейшее, хоть в петлю лезь. Только тебе придется на кухне командовать. Сам видишь, с меня домохозяйка плохая.

Старшина незаметно смахнул с лица пот. Воронцов понял, что Сологуб не просыхает, наверное, со дня своего возвращения. Уже проклиная себя за телефонный звонок и этот визит, он достал из сумки водку, колбасу, консервы. Нарезал толстыми ломтями хлеб и колбасу, свернув с бутылки пробку, налил в стаканы.

- Давай, Игорек, накатим по соточке, потом я с твоего разрешения окунусь в ванной, а то провонял потом, как скаковая лошадь.

Звонко чокнулись стаканами, проглотили обжигающую жидкость.

Стоя под струей воды, Воронцов чувствовал, как под действием воды и спиртного уходят страх и усталость, тело и мысли становятся лёгкими, жизнь начинает казаться прекрасной, будто не было смертей, болезней, крови, холода, страха. Прошлое казалось сном. Не было войны в двухстах километрах от этого прекрасного города, не было оторванных рук и ног. Он никогда не держал на руках простреленную снайпером голову Сашки Веретенникова, не собирал в разорванный живот окровавленные кишки незнакомого чеченского пацана, подорвавшегося на собственном фугасе.

Когда он, растираясь полотенцем, вошёл в комнату, то понял, что Сологуб зря времени не терял и успел пропустить ещё стаканчик. Опять выпили - теперь за встречу. Будто стараясь наверстать время вынужденного молчания, старшина спешил излить душу:

- Ты знаешь, Олег, я ведь уже три месяца пью беспробудно. Веришь, протез заказать некогда. Деньги, что с войны привёз, все пропил, жена ушла, друзья нормальные забыли. Заходят сейчас пьянь и рвань, да еще те, кому выпить негде. А я рад, нальют мне стаканчик, и вроде жить становится легче.

Сологуб замолчал, прикурил сигарету, долго молчал.

- Я вот долго думал, кому и зачем была нужна эта война? Кого мы там защищали, каких русских стариков? Сколько их осталось под развалинами в том же Грозном. Сколько пацанов-несмышлёнышей положили за эти две войны. А сколько осталось инвалидов и уродов, которые, кроме, как о стакане или игле, ни о чём не могут думать. Вот, как я, например. Но я - то уже пожил, да и грешил много. За это Господь меня, видно, и наказывает. Ладно, давай по третьей.

По устоявшейся традиции третий тост пили молча - за павших, за тех, кто не вернулся.

После этого пили ещё, появились какие-то незнакомые мужики, принесли ещё водку. Воронцов слушал их разговоры и думал о том, как он был наивен, радуясь тому, что жив, что в отличие от этих людей у него есть будущее.

К тому времени, когда Воронцов собрался уезжать, все уже основательно набрались, Сологуб допрыгал до порога, на прощание обнялись, и Воронцов ушёл.

На улице горели фонари, звенели цикады, радостно смеялись девушки. Поезд опаздывал на три часа. Чтобы скоротать время и не сидеть в провонявшем зале ожидания, Олег присел за столик привокзального ресторанчика. Тут же подошли три девушки, попросили разрешения присесть. Близость и доступность женского тела возбуждали, выпитое спиртное притупили чувство опасности, Воронцов заказал водки, конфет, шампанского. Очень захотелось оказаться в чистой постели с какой-нибудь из этих девчонок. Захотелось, чтобы рядом было нежное душистое тело, чтобы ничего не нужно было объяснять или говорить. Чтобы руки и губы сами делали то, что им хочется, трогали, гладили, целовали. Олег не заметил, как после первой рюмки водки, его повело в сторону.

- Ну, кажется, готов офицерик, - протянула одна из девиц. - Ленка, бери его под руку, пока окончательно не расклеился. Не забудь бутылку, ещё пригодится сегодня.

Положив руки Воронцова себе на плечи и обхватив его за талию, девушки поволокли почти бесчувственное тело за железнодорожные пути. Толстый немолодой милиционер проводил их безучастным взглядом и отвернулся. Его это не касалось. На соседней улице строился его дом и, обращая внимания на всякие мелочи, он вряд ли бы успел построить хотя бы фундамент.

В привокзальном парке две девицы выворачивали карманы Воронцова, переворачивая бесчувственное тело, как мешок картошки. Третья выкидывала из сумки его вещи. Белобрысая Галка нащупала во внутреннем кармане пачку денег, удостоверение личности. Сунула деньги в карман, документы швырнула на землю. Самая молодая из всех, Ленка, достала из сумки свёрнутую тельняшку, из неё выпала коробочка с медалью.

Девицы ушли, забрав только деньги. Отравленное клофелином тело осталось лежать на желтеющей траве.

.Воронцов шел по минному полю к корчившемуся от боли окровавленному мальчишке. Его ноги были налиты пудовой усталостью, но он шёл и шёл, видя перед собой только умирающего ребёнка. Неожиданно мальчишка повернулся к нему лицом, и Олег увидел перед собой смеющееся лицо Сологуба. Старшина медленно подносил ко рту кольцо гранаты. "Не надо, Игорь!" - закричал Воронцов, чувствуя, что мозг его разлетается на тысячи осколков.

Утром Воронцова нашли путевые рабочие. Капитан лежал на животе, будто что-то закрывая своим телом. На жёлтой траве подбитой стаей валялись разбросанные письма. Каплей крови рдела втоптанная в землю красная колодка медали.

 

Отпуск

 

Аспирант Московского авиационного института Аслахан Тебоев ехал в Чечню. Из родного села уже больше года не было писем, но неделю назад земляки привезли известие, что в родительский дом попала бомба. Аслахан оформил отпуск и, заняв у друзей деньги, прилетел в Минеральные Воды. Аэропорт охраняли, вооружённые короткими автоматами ОМОНовцы. При выходе из здания аэровокзала у него проверили документы. Коротконогий, плечистый сержант наскоро пролистал страницы его паспорта, несколько раз взглянув в его лицо, сверяя с фотографией. Потом, потеряв всякий интерес, вернул документы, повернувшись к следующему пассажиру, прилетевшему этим же рейсом. По бокам от выхода сержанта страховали двое напарников, стволы их автоматов хищно и зорко наблюдали за пассажирами, выходящими из дверей.

Аслахан поёжился, многолетняя контртеррористическая операция разделила общество на два непримиримых лагеря - террористов и законопослушных граждан. Несомненным признаком принадлежности к членам бандформирований давно уже стала чёрная щетина на лице и форма носа. Родная земля, временно покинутый Северный Кавказ, встречали очень неласково. Автобусы в Чечню не ходили. Таксисты, объяснили, что добраться до Чечни он может только через станицу Ищерскую, а там либо с военной колонной, либо на частнике.

Ловкий и пронырливый армянин тут же запросил с него двести долларов, но цену удалось сбить до семидесяти. Аслахан поставил сумку в багажник ржавой "копейки", и они поехали.

Стояла осень. Моросил мелкий дождик, и мелькающие в окне машины чёрные деревья напоминали измождённых людей, согбенных от горя и неподъёмной ноши. Говорить не хотелось. Мысли были только о доме, остался ли кто-нибудь в живых. Заметив неразговорчивость пассажира, водитель тоже умолк. Включил радиоприёмник. Каждые полчаса передавали новости. Сегодня утром террористы взорвали рынок и автовокзал в Ставропольском крае. Прорабатывался чеченский след. Это сообщение окончательно испортило настроение.

Несколько раз машину останавливали посты ГАИ, проверяли документы, осматривали машину, рылись в сумке. В Ищерскую приехали уже под вечер. Аслахан рассчитался с водителем и пошёл к землякам. Ещё с мирного времени в станице жило несколько чеченских семей, которых он знал с самого детства. Проходя мимо железнодорожных путей, он видел стоящие в тупике обгорелые вагоны и цистерны, прошитые пулями. Семья Гакиевых была дома почти в полном составе. Магомет копался во дворе дома, наводя порядок в маленьком сарайчике. Увидев Аслахана, заулыбался, вытерев грязную руку о полу телогрейки, протянул её для приветствия:

- Ассалам алейкум, дорогой! Какими судьбами?

- Да вот, сегодня только что из Москвы, люди говорят, с родителями беда. Село разбомбили, еду и сам не знаю, застану ли кого в живых.

Магомет помрачнел лицом, протянул:

- Да-а, война - штука жестокая, мы тут такого насмотрелись, не приведи Аллах.

Зашли в дом. Хозяйка, Залина, хлопотала на кухне. Увидев Аслахана, заохала, запричитала, бросилась помогать снимать куртку. Даже маленький Эдик перестал собирать конструктор и пришёл посмотреть на гостя. Аслахан сел перед ним на корточки:

- Ты извини меня, брат, я так спешил, что не успел захватить тебе подарок. Говори, какую ты хочешь игрушку, я в следующий раз обязательно привезу.

Мальчик важно сказал:

- Дядя Алик, привези мне танк, только хороший, новый. А то мимо нас всё время везут сломанные и обгорелые.

За ужином хозяин рассказывал новости. Старший сын Ризван уехал в Сибирь, подальше от войны, работает там в нефтяной компании. Через станцию каждый день идут эшелоны с военной техникой, солдатами. Обратно везут сгоревшие машины, танки, самоходные орудия. Война каждый день перемалывает и технику, и людей.

Утром на попутной машине Аслахан добрался до станицы Галюгаевской, потом пошёл пешком, в надежде, что повезёт и его подберет какая-нибудь попутка.

Аслахан шёл знакомыми с детства местами, он их узнавал и не узнавал. Война разительно изменила облик родных мест. Её присутствие ощущалось даже в воздухе, над дорогой поднимался запах автомобильных выхлопов и солярки. Боковые текла кабин проходивших мимо армейских тягачей были закрыты бронежилетами. Когда Аслахан прошагал уже несколько километров, его обогнал потрепанный автобус. Натужно заскрипев тормозами, он остановился чуть впереди, водитель приоткрыл двери салона.

Придерживая сумку руками, Аслахан побежал. Запыхавшись, вскочил на подножку. В автобусе были женщины и несколько мужчин. Все они ехали в Наурский район, и Аслахану было по пути.

Поздоровавшись со всеми, он встал в уголке, держась за металлические поручни. Несмотря на небольшую скорость, автобус нещадно трясло, его колёса то и дело попадали в выбоины и ямы. Несколько раз его бросило на стоящую впереди женщину в чёрном. Смутившись, он извинился. Женщина улыбнулась бледными бескровными губами, что-то ему ответила. Проехали блок-пост на административной границе с Чечней. За окном автобуса проплыли бетонные плиты, заваленные мешками с песком, небритые лица омоновцев, зелёный транспарант на чеченском языке.

Перед въездом в станицу автобус остановили люди в камуфлированной одежде с автоматами.

Людей вывели из автобуса, стали заново проверять документы. Молодых парней отделили от всех пассажиров и завели в стоящий вагончик-бытовку. Какой-то военный, держал в руке паспорт Тебоева. Он неприязненным взглядом окинул фигуру Аслахана, его дорогую куртку, белую рубашку с галстуком, потом нехотя вернул паспорт. Из вагончика раздался крик боли. Стоящая рядом с Аслаханом русская женщина торопливо перекрестилась и горько вздохнула:

- Господи, что творится.

Тебоев решил вмешаться. Он широкими шагами направился к бытовке. Открыв дверь, увидел, что трое мужчин стоят за металлической решёткой, молодой чеченец без рубашки лежит на полу, подогнув колени. Аслахан хотел что-то сказать, но не успел. Прямо на голову ему опустился приклад автомата и он потерял сознание.

Когда он очнулся, автобус уже ушёл. Сильно болела голова. Аслахан попробовал приподняться, но обнаружил, что его руки закованы в наручники, парней за решёткой уже не было. За столом сидел мужчина лет сорока с грубым и обветренным лицом. Прямо перед ним на столе лежал паспорт. Он коротко что-то приказал:

Аслахан не расслышал, тогда стоящий чуть поодаль солдат, коротким замахом ударил его сапогом по ребрам. Аслахан застонал. Всё происходящее казалось дурным сном. Никто и никогда еще не бил Аслахана Тебоева грязным сапогом. В детстве были драки и стычки, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.

- Ну что, Тебоев, решил вступиться за боевика. А сам ты кто? Зачем едешь в Чечню, когда все отсюда бегут? Откуда у тебя доллары в кармане?

Аслахан не отвечал. Что можно было сказать в этой ситуации?! Он подсознательно понимал, что, начав возмущаться, он берёт билет в один конец, подвергая себя смертельной опасности. В мозгу почему-то звучала одна и та же фраза: "Убит при попытке к бегству, убит при попытке к бегству". Покачиваясь, он встал, слова сидящего за столом человека доносились до него, как сквозь вату.

- Мы не знаем, кто ты такой, документов у тебя при себе нет, в сумке обнаружены две гранаты, при задержании ты оказал сопротивление.

Человек за столом улыбался, он сложил документы в пепельнице домиком и поднес к ним огонёк зажигалки. Пламя нехотя побежало по растрепанным страничкам, превращая их искореженные черные листы.

- Сейчас ты поедешь в Чернокозово, в следственный изолятор. Как лицо, подозреваемое в связях с боевиками и участии в незаконных вооруженных формированиях, посидишь несколько месяцев под следствием. А потом, если выживешь в Чернокозово, поедешь в Сибирь валить лес. Пошёл вон!

Мощный удар в спину указал Тебоеву нужное направление. На улице стоял зарешеченный уазик. Один из солдат открыл ключом заднюю дверь, и Аслахан оказался в воняющем бензином чреве машины. В узкой металлической нише, предназначенной для перевозки двух человек, были втиснуты люди, которых он

недавно видел в вагончике-бытовке. Все молчали. Молодой парень, которого только что избивали, был в наручниках. Его тело била крупная дрожь. Тусклое солнце светило в грязное зарешеченное окошко, рисуя на телах людей солнечных зайчиков. Аслахан заметил, что на правом плече парня выделяется крупный зелено-фиолетовый синяк. Тебоев где-то слышал или читал, что это является признаком того, что человек много стрелял. Превозмогая тесноту, Аслахан стянул с себя куртку и накинул её на голые плечи. Тот в ответ что-то прошептал разбитыми губами.

Через час были в Чернокозово. Остановившись у металлических ворот, водитель посигналил. Ворота отъехали в сторону, и "уазик" проскочил в узкий проход, остановившись у серого длинного здания. Минут через двадцать последовала приёмка. Арестованых людей выстроили перед широким окном дежурной части. Через плексигласовое стекло было видно сидящих за столом людей в камуфлированной одежде, некоторые были в армейской форме с красным кантом на погонах. Люди пили чай, через стекло рассматривая прибывший этап.

Аслахану в голову пришла мысль, что, наверное, вот так же мясники рассматривают скот на бойне - кого-то надо забить раньше, кого-то позже. Обыкновенная рутинная работа, не лучше и не хуже других.

Все задержанные стояли, широко расставив ноги, опустив головы, с руками за спиной,

Из дежурной части вышли два контролёра, принялись обыскивать. Галстук Тебоева забросили в картонную коробку из-под сигарет, стоящую в углу, туда же полетел кожаный бумажник, денег в нём уже не было. Людей раздевали догола, осмотрев рты, приказали присесть по пятьдесят раз. Самым унизительным было приказание раздвинуть ягодицы и наклониться вперёд. Замешкавшегося Аслахана контролёр больно пнул по голени:

- Предупреждаю один раз, ещё раз не услышишь команду, заставлю ползать на брюхе.

После обыска вышел майор с седыми висками и интеллигентным лицом, в руках у него стопка серых папок.

- Внимание! Граждане задержанные и подследственные, - произнёс он красивым баритоном. - С этого момента вы находитесь на территории Российской Федерации и подчиняетесь законам военного времени. Все требования персонала СИЗО должны выполняться незамедлительно и неукоснительно. В противном случае к нарушителям будут применяться специальные средства, а именно: резиновые палки, слезоточивый газ, наручники, а также собаки. Какие будут вопросы?

Люди стояли молча, послушно смотря в землю. Аслахан не испытывал страха. В голову лезли совсем никчемные и ненужные мысли. Оказывается, свободного человека от раба отделяет всего лишь один шаг и ничто его не может спасти - ни образование, ни интеллект, ни безупречное прошлое.

- Если у вас нет вопросов, я называю фамилии, вы называете имя, отчество, год рождения и направляетесь в камеру. Все команды выполняются только бегом. - Магомадов... Евлоев... Тебоев... Зелимханов...

К тому времени, когда была названа первая фамилия, в коридоре, на пути в камеру, уже выстроились контролёры с резиновыми палками, которыми они охаживали плечи и спины пробегающих мимо людей. В камере было человек тридцать, в помещении площадью, около двадцати квадратных метров, негде было повернуться. Люди сидели и лежали на двухъярусных нарах, на полу. В воздухе плавал сизый табачный дым, поднимаясь вверх и оседая на жёлтом в разводах и потёках, потолке. Некоторые из находящихся в камере людей были в бинтах, на их лицах были синяки и ссадины.

Несмотря на то, что Аслахан уже много лет не жил в Чечне, многих из этих людей он знал. Здесь были как пожилые люди за сорок, так и молодёжь 18 - 20 лет. Сидящие за металлическим столом подвинулись, предоставив ему место на железной скамейке. Он поздоровался со всеми, обнялся со старым Хамзой Татукаевым.

- И ты здесь, Алик! А мы думали, что тебя не коснётся этот ад.

Аслахану рассказали последние новости. Кое-что он уже знал, услышал от земляков, приезжающих в Москву, что-то читал в западной прессе. Но всё равно его поразили масштабы трагедии, происходящей в Чечне и в самой России. Многие из его друзей детства и школьных товарищей были убиты, лишились рук и ног, сидели в тюрьмах и лагерях Ростова, Краснодара, Ставрополя, Пятигорска. Кому- то удалось вырваться за границу и уехать в Турцию, уйти через перевал в Грузию. Многие воевали в отрядах Басаева, Гелаева, Цагараева. Кто-то пошёл работать в новую чеченскую милицию и администрацию к Гантемирову и Кадырову.

Аслахан поймал себя на мысли, что он сочувствует этим людям, хотя и задержанным с оружием в руках, обвиняемым в убийствах, терроризме, но сумевшим превозмочь страх и попытавшимся защитить себя и своих близких от унижения. Аслахан понял, что он воспринимает страну и город, которые дали ему образование, работу, счастливую жизнь как врага, как источник всех бед и несчастий. Люди в родной и знакомой до боли форме русского солдата были врагами. Как же тогда относиться к людям, которых он искренне считал своими друзьями: генерала Дюжева, полковника Костю Романова, умницу Игоря Мережко, ставшего помощником президента России. Как относиться к депутатам Государственной Думы, с которыми он ездил по избирательным округам, на охоту и рыбалку. Почему они не остановят этот кровавый Молох? Ведь Россия воюет сама с собой, она ежедневно убивает своих граждан оружием, купленным на их собственные деньги.

Всю последующую неделю его не трогали и никуда не вызывали. Люди, уходящие на допросы, очень часто возвращались избитыми. За малейшую провинность - шум в камере, медленное исполнение приказаний администрации, некорректное обращение к контролёрам - наказание наступало суровое и неотвратимое. Провинившегося человека тут же выводили в коридор и избивали резиновыми палками, сапогами, кулаками. Тех, кто пытался показать характер, могли заковать в наручники и подвесить к решётке окна, могли подключить к телу электрический провод.

Внезапно пронёсся слух, что изолятор собирается посетить комиссия по правам человека ООН. Комиссию ждали со дня на день. Наверное, поэтому увеличили норму баланды. Странно, но голод совершенно не беспокоил Аслахана, всё время нахождения в камере он жадно впитывал рассказы людей, стараясь запомнить всё услышанное. Старый Хамзат говорил:

- Сынок, ты должен всё это запомнить, чтобы рассказать людям правду о том, что здесь происходит. Я стар. Я уже ничего не успею, впереди слишком большой срок. Многие из нас виноваты, у многих руки обагрены кровью, но нам навязали эту войну. Нас втолкнули в этот круг. Так впускают в драку бойцовых собак. Ты должен сделать всё возможное, чтобы раскрыть людям глаза на эту войну. Иначе ты не сможешь жить, кое-что ты видел своими глазами, что-то слышал, о многом догадываешься. Нельзя спокойно жить, зная, что где-то под развалинами лежит и плачет умирающий ребёнок. Нельзя!

Через неделю Аслахана вызвали с вещами. В кабинете заместителя начальника изолятора сидели полковник Романов и завкафедрой института Игорь Николаевич Синявский. Пожали друг другу руки, молча обнялись. От внимания Тебоева не ускользнуло, как крылья носа профессора непроизвольно дрогнули, учуяв запах, исходящий от одежды Аслахана.

Подполковник Игнатов, исполняющий обязанности начальника следственного изолятора, пододвинул ему какие-то бумаги:

-Аслахан Магометович, сегодня мы вас освобождаем. Ваша личность установлена, фактов совершения вами противоправных деяний не установлено. Если у вас нет претензий к сотрудникам вверенного мне учреждения, пожалуйста, распишитесь и можете быть свободны.

Тебоев взял ручку, поставил размашистую подпись.

Романов и Синявский пожали подполковнику руку и двинулись к выходу. Аслахан сделал вид, что забыл или не сообразил тоже пожать руку. Игнатов улыбнулся понимающей улыбкой, придержал его за рукав:

- Мой вам дружеский совет, Аслахан Магометович, уезжайте отсюда, прямо сегодня улетайте в Москву. Здесь война, и боюсь, что в следующий раз вам никто не сможет помочь, ни господь Бог, - он чуть помедлил, - ни даже сам президент.

Он нажал кнопку звонка, тотчас же в кабинет шагнул плечистый прапорщик

- Проводите, пожалуйста, наших товарищей на выход, они могут быть свободны... пока.- Опять улыбнулся. - Старая чекистская шутка.

Тебоев понял, что это была маленькая месть за отказ от рукопожатия. Романов и Синявский ничего не заметили, но чувствовалось, что, находясь в стенах тюрьмы, эти, очень уверенные в себе люди, словно не в своей тарелке. Они оживлённо переговаривались между собой, делая вид, что не чувствуют дискомфорта. Выйдя из здания на улицу, они одновременно выдохнули: "Фу-у" и засмеялись. Только тогда Аслахан открыл рот:

- Костя, как вы меня нашли?

- Нашли бы мы тебя, если бы не твоя бывшая одноклассница, Залина, так её кажется, зовут. Она видела, как тебя задержали на посту. Разыскала твою мать. Ну, а мать всеми правдами и неправдами вырвалась в Москву, приехала к твоей Свете. Жена тут же позвонила генералу Дюжеву, а тот приказал мне вылететь на место. В качестве группы поддержки со мной напросился профессор Синявский. Он мне в самолёте все уши прожужжал: мол, надежда российской науки, лучший ученик. Собрался в случае отказа освободить тебя ставить вопрос на заседании Госдумы. Ты что, Алик, и в самом деле такой талантливый? - Потом, понизив голос и совсем уже другим тоном.- Ты знаешь, что твой отец погиб?

Земля закачалась под ногами у Аслахана Тебоева, слёзы непроизвольно покатились из его глаз, он остановился, закрыл лицо руками. Мужчины деликатно молчали. Каждый человек должен самостоятельно пережить своё горе. Молча подошли к машине. Из белой "Волги" вышла Залина, ткнулась ему в плечо лицом:

- Ты ведь меня даже не узнал, Алик. Он стоял, закрыв глаза, вдыхая уже забытый запах её волос.

- Помнишь, когда ты уезжал в Москву, я говорила, что если тебе будет плохо, я примчусь и спасу тебя. Видишь я сдержала своё слово.

Она подняла на него свои лучистые глаза. Как он мог не узнать их? Романов деликатно кашлянул:

- Алик, у нас через пять часов самолёт, надо ещё отвезти Залину.

Тебоев неожиданно разозлился:

- Что вы все ко мне пристали?! Пошли вы все к чёрту! Я никуда не поеду, останусь здесь на своей Родине.

В Костином голосе прорезался металл:

- Я должен доложить генералу, что выполнил приказ. После того, как я доставлю тебя в Москву, к жене, потом ты можешь катиться на все четыре стороны, или возвращаться в свою Чечню. Я любой ценой выполню приказ: не полетишь сам, доставлю силой. И неожиданно добавил просительно:- поехали, Алик, у тебя там мама.

Ехали молча, голова Залины лежала на его плече. Казалось, она дремала. Романов по рации связался с военным комендантом Северной зоны безопасности генерал-майором Кузнецовым:

- Владимир Геннадьевич, да, едем... Будем через двадцать минут... Сразу же в аэропорт. Убедительная просьба доставить девушку домой с максимальным комфортом. Что? Представите её к награде за женскую отвагу.- Костя засмеялся.- Я думаю, что генерал-полковник Дюжев подпишет наградные документы. Всё, конец связи. Через 17 минут машина подъехала к зданию военной комендатуры, Романов бросил взгляд на часы:

- Всё, ребята, прощайтесь, у вас три минуты, мы пока выйдем, покурим.

Алихан спросил с надеждой:

- Может быть, ты полетишь со мной?

- Нет, Алик, нельзя в одну реку войти дважды. Просто помни обо мне, большего мне ничего не надо. Ты ещё должен многое успеть сделать. - Поцеловала его в губы, как тогда, много-много лет назад. - Прощай!

Она открыла дверь, вышла из машины. Романов тут же подхватил её под руку, по ступеням повёл в комендатуру, небрежно козырнув вытянувшемуся часовому. Полковник Романов вернулся ровно через четыре минуты, кинул на заднее сиденье бутылку французского коньяка:

- Это их генерал кланяется нашему. Будем считать, что коньяк трофеем.

Небрежным жестом махнул водителю:

- Трогай, милый, рубль на водку.

Аслахан горько вздохнул: "Сволочь ты всё-таки, Костя.- Подумал и добавил,- генеральский прихвостень.

Машина рванула вперёд. Неожиданно Аслахан увидел стоящий у дороги киоск с детскими игрушками. Он закричал: "Стой! Стой!" Выскочил из машины, шаря по карманам, спросил:

- Есть у вас танки?

Пожилая женщина с грустными глазами, протягивая ему коробку, сказала:

- На сегодняшний день - это самый ходовой товар. Все спрашивают только танки, и никто не хочет покупать кукол или строительные конструкторы. С вас двести рублей.

Аслахан подбежал к машине:

- Костя, дай двести рублей!

- Ненормальный, - пробурчал Романов, протягивая деньги. Аслахан прыгнул на заднее сиденье, и машина рванула дальше. Маленькому Эдику подарили игрушку, он был счастлив. Через пять часов самолёт взял курс на Москву. Тебоев дремал в кресле, в его ушах звучал голос старого Хамзы: "Ты должен рассказать людям правду об этой войне... Нас, как бойцовских собак, втолкнули в эту драку... Россия воюет сама с собой, убивает себя своими собственными руками...

 

 

 

Возвращение

 

Осень 1943 года в Чечено-Ингушетии выдалась удивительно хлебородной. Зерном были завалены все склады и амбары. Чечено-Ингушская республика перевыполнила план по хлебосдаче. Подводы с зерном безостановочно шли на хлебоприемные пункты, на которых висели транспаранты "Всё для фронта, всё для победы", "Чечено-Ингушский хлеб . фронту".

У старого Исы был праздник, внуку Магомету после госпиталя дали отпуск. Он ещё не окончательно поправился после ранения, но ходил по селу, молодцевато выпятив грудь, на которой горделиво позванивали медали.

Заканчивалась зима, наступил февраль. Советские войска громили немецкую армию, и был уже виден конец войны. Магомет поправился после ранения и вернулся на передовую. К Исе часто забегала соседка Айшат, интересовалась, нет ли писем от Магомета. Он воевал где-то в Пруссии, писал не часто. Из последнего письма старик знал, что внук получил орден, в разведке захватил какого-то важного "языка" - полковника или даже генерала.

Ходили тревожные слухи, что Гитлер со дня на день должен сбросить десант на Чечено-

Ингушетию. В канун праздника, дня Красной армии, ночью, в селе начали мычать буйволы и

коровы. Старик забеспокоился, сердце чуяло беду.

23 февраля, утром, село окружили солдаты. К сельсовету подъехали несколько крытых брезентом студебеккеров. Всех жителей собрали на площади, капитан НКВД, руководивший операцией, зачитал приказ - чеченцы и ингуши объявлялись врагами народа и подлежали высылке в Казахстан.

После того, как приказ был зачитан, офицер предупредил о том, что на сборы даётся три часа. Все, кто попытается скрыться, будет расстрелян на месте. С собой разрешалось брать только необходимые вещи.

Людей загоняли в машины. Женщины плакали, ревела скотина, выли собаки. В освобождающиеся дома заселялись осетины, забирали себе вещи, скарб, скотину.

Теперь уже бесправных людей, изгоев, везли на станцию. Штыками и прикладами автоматов их загоняли в вагоны-товарняки, предназначенные для перевозки скота. В вагонах не было ни туалетов, ни спальных мест, ни каких-либо удобств. Наглухо задраили двери, поставили часовых, приказав в случае попытки побега стрелять без предупреждения.

Составы пошли в казахстанские степи. В дороге не кормили, питались тем, что успели взять из

дома. Старики, женщины, дети и немногие из мужчин ехали вместе. Самые слабые были не в силах выдержать изнурительной дороги и умирали от болезней. Горянки, воспитанные в пуританской морали, не смеющие в присутствии чужого мужчины даже открыть лицо, не могли на глазах у всех ходить в туалет. Были случаи, когда женщины умирали от разрыва мочевого пузыря.

Местная знать, партийные работники, сотрудники НКВД тоже ехали в этих составах, но только в купейных вагонах. Особого распоряжения в отношении них ещё не было.

В то же самое время спецгруппы НКВД вывозили людей из горных селений. Там, где не могли пройти грузовики, людей выводили пешком. В селе Хайбах, больных и стариков, которые не могли идти сами, закрыли в сарае и сожгли.

Чеченцев и ингушей, находящихся в армии, также разоружали, отправляли в Казахстан под конвоем. Не избежал общей участи и Магомет. Его вызвали в штаб, приказали снять погоны и сдать ордена. Только через несколько месяцев Магомету удалось, с разрешения коменданта, перебраться на жительство в соседнее село, где жил его отец.

Через некоторое время вышел дополнительный указ правительства. Сосланным, запрещалось работать на руководящих должностях, а также инженерами, преподавателями, бригадирами. Первый год люди жили в землянках, снимали углы в домах местных жителей.

Постепенно жизнь налаживалась, высланные обустраивались на новом месте. Чтобы прокормить свои семьи приходилось много работать, хотя кое-кто подворовывал в колхозе зерно, сено.

Жизнь и судьба высланных людей были в руках военного коменданта. За самовольное оставление работы или побег из места ссылки грозил трибунал и двадцать лет лагерей.

Старый Иса умер, его похоронили на местном мусульманском кладбище. Магомет взял в жёны Айшат, у них родилось двое детей. Построили камышовую мазанку, перебрались в неё из землянки.

Магомету часто снился родительский дом, речка, куда в детстве бегал купаться, старая мельница, на которой отец молол муку.

Его дети, родившиеся в степи, среди безбрежных зарослей ковыля, часто спрашивали:

- Папа, что такое, Кавказ?

Мечтательно улыбаясь, Магомет отвечал:

- Кавказ - это счастливый сон. Когда я закрываю глаза, мне кажется, что рядом родные горы с белыми шапками на вершинах... Горы дрожат в утреннем мареве, и я кажусь себе сильным, потому что за меня мои горы. Они не предадут и не обманут.

Наконец в 1957 году чеченцам и ингушам разрешили вернуться в места прежнего проживания. Магомет и Айшат собрали скарб и сразу же стали собираться. После высылки в их домах поселились осетинские семьи. Многие из них после возвращения прежних хозяев оставляли дома и уезжали из села.

В доме, когда-то принадлежавшем старому Исе, жила семья Бетиевых. Глава семьи Казбек Бетиев работал бригадиром и уезжать не хотел.

У Магомета разболелись фронтовые раны и он попросил, чтобы его определили сторожем на птицеферму.

Жили они пока у родственников. Айшат робко намекала на то, что нужно строиться. Магомет же не мог спокойно смотреть на родительский дом, в котором сейчас жили чужие люди. Проходя мимо, он всегда непроизвольно искал глазами родные окна. Казалось, что, сейчас в оконном проёме покажется мама или отец.

Встретив однажды Казбека Бетиева, Магомет сказал ему:

- Приходи вечером на ферму с мешком, дам тебе десяток хохлаток.

Сторожа на ферме потихонечку приторговывали птицей и кормом, поэтому Казбек не заподозрил ничего плохого.

Вечером Магомет сунул ему в мешок с десяток отобранных кур, махнул рукой на протянутые деньги:

- Зачем обижаешь? В моём доме живёшь, почти родственник.

Обрадованный Казбек не обратил внимания на его интонацию. Когда он перелезал через изгородь, Магомет окликнул:

- Эй, Казбек, погоди!

Заряд картечи опрокинул Бетиева навзничь. Из дыры в груди хлестала кровь. Казбек пытался что-то сказать, но кровь залила губы, он дёрнулся и умер.

Магомет долго стоял, опершись на ружьё и опустив голову. Вспоминалось детство, война, грязные вонючие вагоны, в которых его - фронтовика и орденоносца - везли в ссылку. Везли, как труса и предателя, в грязной телогрейке с сорванными погонами.

На душе было темно. Сердце плакало, как в тот день, когда его увозили вдаль от дома. Бросив ружьё, Магомет побрёл к дому, где жил председатель колхоза. Надо было вызвать милицию и сообщить, что он убил вора, укравшего колхозных кур.

На следующий день все осетинские семьи уехали из села.

 

Две сестры

 

"Война - это вооружённая борьба между государствами и на.родами, сопровождаемая обычно определёнными жертвами и страданиями, как участников военных действий, так и мирного населения".

(УК Российской Федерации)

 

 

Кавказская зима ничем не отличается от поздней, слякотной и холодной осени. Те же мутные лужи, в которых отражается унылое небо, серая липкая грязь, нависшая на сапогах, ленивый собачий брех.

Над городом висит огромное грязно-серое облако. Это дым от горящих нефтескважин. Они горят уже давно, и люди их просто не замечают, как не замечают разрушенных взрывами домов, посечённых осколками и вырванных с корнями деревьев вокруг. Центр Грозного напоминает Сталинград 1942 или Берлин 45 года. От президентского дворца остался только железобетонный каркас, на стене которого зияет огромная дыра. На этом месте когда-то находился кабинет Дудаева. В нескольких сотнях метрах развалины "правительственного" дома, в советские времена здесь жила чеченская номенклатура.

На чудом уцелевшей стене дома душераздирающая надпись: "здесь живут люди". В этом городе и вправду ещё живут люди. Наш БТР осторожно ползёт по улице Гудермесской; пехота на броне, опасаясь снайперов, щетинится стволами автоматов. На прошлой неделе на этой же улице снайпер убил нашего замполита, пуля попала прямо в бровь.

Под колёсами машины хрустит битый кирпич, заставляя всех судорожно вздрагивать. Кроме снайперской пули, ещё боимся подрыва. Смерти не боятся только дураки, ещё её не боятся пьяные или те, кому уже нечего терять. Говорят, что когда наша контрразведка завела отряд Басаева на минное поле, самые молодые духи, добровольно пошли на мины. Взорвётся один, следом зам ним этой же дорогой бежит другой, потом - следующий. Басаеву тогда оторвало ногу, но он всё же ушёл. Волки, они и есть волки, те тоже отгрызают себе лапу, когда попадают в капкан.

БТР, объезжая завал, вползает во двор дома. В глубине двора горит костёр, над ним висит закопченное ведро, пожилая женщина в солдатском ватнике что-то помешивает в нём деревянной щепкой. Рядом снуют какие-то люди, каждый занят своим делом. Кто-то тащит из подвала какие-то тряпки и развешивает их на солнце, робко выглядывающем из-за края дымового облака. Кто-то копается в развалинах, стараясь отыскать что-нибудь пригодное для жизни.

На наших глазах небритый и взъерошенный старик, прыгая на одной ноге и остервенело ругаясь, размахивает костылём. Пожилой милиционер с автоматом, вяло его успокаивает. Старик кричит: "Предательницы, чеченские подстилки. Когда наши солдаты погибали, твои шлюхи за колбасу трахались с чеченцами". Из подвала выскакивает оборванная старуха и отчаянно голосит: "Люди добрые убивают, помогите Христа ради, лишают последнего куска". Соседи, не вмешиваясь, стоят рядом, некоторые сочувствуют старику.

Лейтенант Чернецов спрыгивает с брони, разнимает драку. Оказалось, что скандал разгорелся из-за гуманитарной помощи. Старик, его фамилия Полищук, написал военному коменданту заявление, что его соседка организовала для боевиков публичный дом и продала наёмникам-арабам своих внучек. Соседи подписали заявление, что она недостойна гуманитарной помощи.

Мы забираем старуху и её внучек в комендатуру. Их двое, Жене 14 лет, Кате -

двенадцать.

Вечером я захожу к заместителю коменданта. Подполковник Синюта, в наброшенном

на плечи бушлате, стоит у окна кабинета. Он поворачивается на скрип двери и тычет в меня желтым от табака пальцем:

- Вот ты писатель, инженер человеческих душ. Ну, объясни ты мне, пожалуйста, как

такое могло случиться, что люди, пережившие бомбёжки и потерявшие всё на свете,

смогли смертельно возненавидеть друг друга из-за банки тушёнки. Почему, выжив в

подвалах, они не могут простить тем, кто в это время жил лучше их? Почему мстят даже детям?

Подполковник швыряет на стол скомканное письмо, где жильцы дома 42 просят командование российской армии отдать под трибунал пособниц чеченских бандитов. Старуха сидит в углу кабинета и хлюпает носом, девочек нигде не видно. Заметив мой взгляд, заместитель военного коменданта машет рукой:

-Девочек я в санчасть отправил, хоть наедятся там досыта. Да и доктор пусть посмотрит, вдруг заразу, какую подцепили.

Поняв, что ей ничего не угрожает и, успокоившись, старуха рассказывает нам свою страшную историю. Девочки потеряли родителей в первую чеченскую войну, когда в их квартиру попал танковый снаряд. Старуха, её зовут Вера Ивановна, мелко крестится, рассказывая это, и вытирает вновь набежавшие слёзы. Синюта кряхтит и тянется за сигаретами. Мы понимаем, что снаряд, наверняка, был российским, потому что у "чехов" в Грозном не было танков.

Девочек спасло чудо, в этот день они ночевали у бабушки. Уезжать из разбитого города они не стали, некуда, и не к кому, никто их не ждал. Так и жили втроём: бабушка, Женя и Катюша.

Осенью 1999 года опять начался ад, снова налетела российская авиация, стала наносить "точечные" удары по базам боевиков. С началом боевых действий, бабушка, уже наученная горьким опытом, прихватила внучек и перебралась жить в подвал. Как оказалось не зря; бомба попала в их дом. Они остались в живых, но остались без вещей и одежды. Целыми днями девочки были заняты поисками пропитания. Питались тем, что находили в разбитых квартирах, магазинах и погребах. Иногда удавалось выпросить или добыть у боевиков банку консервов. Такие дни были праздником.

Однажды в районе "Минутки" рядом с Женей остановился "Джип" с боевиками. Сидевшие в машине вооружённые до зубов арабы довезли девочку до подвала, где она жила с сестрой и бабушкой. На следующий день новые знакомые приехали снова, привезли продукты, конфеты, одежду и увезли девочку с собой. Так в неполные четырнадцать лет Женя стала женщиной. Её никто не обижал и не бил; из таких поездок она всегда возвращалась с продуктами.

Соседи по дому видели, как почти каждый день девочка уезжает на машине с боевиками, но в глаза ничего не говорили, боялись. Старик Полищук повадился каждый день заходить к Вере Ивановне, жаловался на здоровье, на жизнь и почти всегда чего-нибудь выпрашивал по-соседски: то кусок мыла, то банку консервов. Однажды ноябрьским утром девочки развешивали во дворе постиранное бельё. Над разбитым и разоренным городом светило солнце. Жители подвала занимались своими делами: кто-то варил на костре суп, старик Полищук, прыгая на одной ноге, тащил в подвал сетку от металлической кровати. Внезапно во дворе дома затормозила белая "Нива". Из машины выскочили бородатые мужчины и стали заталкивать девочек в салон. Катя заплакала, Женя стала кричать,- "Бабушка, бабушка!"

Соседи, увидев вооружённых людей, стали прятаться в подвал, старик Полищук упал

за кучу битого кирпича.

Из подвала выскочила бабушка, увидев, что незнакомые люди увозят внучек,

заголосила, - "Люди! Помогите, люди, убивают!"

На её крик из соседней мечети выскочили несколько мужчин-чеченцев. Они отобрали

девочек у похитителей и после короткого яростного спора, в ходе которого, обе

стороны хватались за оружие, "Нива" уехала.

Вечером боевики на "Ниве" приехали снова, с ними были арабы. На этот раз

заступиться за девочек было некому. Один из приехавших, его звали Абу-Салех,

наставил на бабушку Веру автомат и кинул на землю несколько бумажных купюр:

- Девчонки поедут со мной, ты их не ищи.

Девочек забросили на заднее сиденье и, приказав молчать, повезли в Урус-Мартановский район. Абу-Салех оставил Катюшу себе, Женю подарил своему другу Ахмаду.

У Ахмада был большой двухэтажный дом, в котором, кроме Жени, жили ещё четыре наложницы: татарка, украинка и две русские девушки. Женя среди них была самой младшей. Настоящая жена Ахмада жила в "Арабии", смотрела за домом и воспитывала двух его дочерей.

Ахмад появлялся дома очень редко, и женщины жили самостоятельно. Каждая из них хорошо знала свои обязанности. Командовала всеми татарка Айшат, она была старшей. Женя была младшей и больше всего на свете боялась оказаться плохой женой или рассердить Айшат. Та могла надавать по щекам или пожаловаться Ахмаду. Он был строг, хотя и любил своих жён. Каждый раз, приезжая домой, он привозил им подарки. В первый же день привёз Жене спортивный костюм и кроссовки. После первой ночи подарил колечко с бриллиантом. Так получилось, что, скучая по сестре и бабушке, Женя привязалась к Ахмаду. В окружении чужих и враждебных людей он казался ей самым близким человеком. Несмотря на это она боялась того, что Ахмад разлюбит её и отдаст в отряд. После такого наказания мало кто из девушек долго оставался в живых, некоторые сходили с ума, у некоторых открывалось кровотечение. Ахмад тоже привязался к девочке и говорил, что увезёт её с собой. Обещал подарить ей дом, если она родит ему сына.

С наступлением зимы российская авиация вновь начала наносить "точечные удары" по Урус-Мартану, где спасались от холодов боевики Руслана Гелаева. Им пришлось уходить в горы. Ахмад попрощался со своими женщинами и на прощанье подарил Жене пять тысяч рублей и гранату:

- Я ухожу в горы,- сказал он.- Уезжай в свою страну. Я буду просить Аллаха, чтобы он был к тебе милостив.

Девочка заплакала: "Возьми меня с собой".

-Нет. - Отрезал он.- Там холодно.

Женя осталась одна. Потом кто-то сказал ей, что Катюша живёт в соседнем селе у приютившей её женщины-чеченки. Добравшись до села Алхазурово, Женя забрала сестру и вернулась в Грозный, к бабушке.

Начальник нашей санчасти обнаружил у Жени туберкулёз. Несколько лет, проведённые в подвалах, не прошли бесследно. На первой же машине, едущей в госпиталь, её отправили в Моздокскую больницу. Катюшу эвакуировали в один из детских домов Краснодарского края. Бабушка наотрез отказалась уезжать из города:

- Нет! - отрезала она.- Не поеду. Здесь вещи, хоть какое-то жильё, а там мы никому не

нужны.

Через две недели меня вызвал к себе подполковник Синюта. Он не умел долго обьяснять и сердился, когда его не понимали.

- Зайдешь в столовую, соберешь девочке этой, Жене, гостинцы, сгущёнку, консервы. Повар всё знает, команду я уже дал. Завтра с утра поедешь забирать из госпиталя выздоровевших, передашь девочке продукты. Может быть и наших детей кто-нибудь в этой жизни пожалеет.

Я киваю головой и молча иду на кухню. Оглянувшись в дверях, вижу, как подполковник убирает в стол фотографию своей дочери.

Приехав в больницу, я не застал Женю в палате. Дежурная медсестра махнула рукой в сторону больничного садика

- Посмотрите там, наверное, гуляет.

В накинутом на плечи байковом застиранном халате Женя стояла у дерева и кормила бездомных кошек. Маленькая женщина с переломанной судьбой пыталась помочь тем, кому было ещё хуже, чем ей.

 

 

 

Шидохъ-саг.

 

Возвращаясь из школы, Зарема Аламатовна не находила себе места. С тех пор, как ее муж согласился на уговоры Ахмада Кадырова и стал работать главой администрации села, дни и долгие вечера были заполнены тревожным ожиданием. Жизнь в Чечне давно уже стала похожа на кошмарный сон, жители республики так и не смогли привыкнуть к тому, что в Чечне проводится контртеррористическая операция, называя происходящее войной: жизнь разделилась на "до" и "после"

Каждый день мимо села проходили военные колонны, тяжело рычащие тентованные

армейские грузовики, заполненные солдатами. Воняющие соляркой и бензином танки и бронемашины, на броне рослые и веселые парни в пятнистых бронежилетах и касках, жизнерадостно улыбающиеся, приветственно машущие руками. Шли колонны и обратно. Покореженную обгорелую технику тянули на буксирах. На многих машинах зияли отметины от пуль, серые лица солдат не выражали ничего, кроме усталости. Зарема Аламатовна вспомнила, как в первую войну пряталась с детьми в погребе, когда их село стали неожидано бомбить. А потом в село ворвались бронетранспортеры и грузовики с солдатами, искали боевиков и оружие. Кто же знал, что оружие можно было просто купить у солдат и тут же сдать. Если бы знать, тогда остались бы живы тетя Шура Сагайдачная, в дом которой попала бомба или ракета, остался бы жив старый Ахмед, вздумавший надеть фронтовые ордена и что-то доказать пьяным солдатам, был бы жив безобидный деревенский дурачок Иса, спрятавшийся в заброшенной котельной сельхозтехники.

Когда Зарема осмелилась выглянуть из своего убежища, то увидела ярко-красные пятна на снегу от раздавленных колесами кур, кровавую дорожку кишок, тянущиеся за умирающей собакой, грязно-серые холмики расстрелянных овец, россыпь стреляных автоматных гильз. Испуганные солдаты тогда стреляли во все подряд, не разбирая, кто стоит перед ними, человек или домашнее животное. Потом село зачищали еще несколько раз, но Зарема собрала детей и увезла их к сестре в Москву. Сама вернулась обратно, муж Беслан оставался в Чечне и уезжать не собирался.

- Пойми, Зарема,- убеждал он ее,- это моя страна, моя Родина. Я здесь вырос, меня помнит каждое дерево, каждый камень, каждый ручеек. И если меня лишить всего этого, я засохну, как дерево с перерубленными корнями.

До прихода к власти Джохара Дудаева муж работал совхозным агрономом, днем и ночью пропадая в поле, и Зареме Амалатовне часто казалось, что если лишить его привычной жизни, оторвать от земли, он захиреет, как растение без воды.

Первую войну пережили. После заключения Хасавьюртского мира появилась надежда на мирную жизнь. Правда, в самой Чечне ничего не изменилось. По-прежнему у простых людей не было ни денег, ни работы. Полевые командиры, ставшие бригадными генералами, делили власть, теперь междоусобица началась и между ними. Несмотря на отстраненность от политики, Зарема Аламатовна понимала, что добром это не кончится. Чечня катилась в криминальную пропасть. Хоттаб, Басаев, Бараев открыто грозили Москве, во многих подвалах чеченских домов держали заложников, по всей Чечне пропадали люди, железнодорожные составы, машины. К границе с республикой опять стали подтягиваться российские войска. Беслан ходил мрачный, Зоя часто плакала, вспоминая детей, которые жили у сестры и учились в московской школе. Однажды к ним домой приехал сам Шамиль Басаев, когда-то они вместе учились в школе. Бородатый Шамиль вылез из машины, мужчины обнялись. Повинуясь команде, охранники занесли в дом коробки с подарками. Мужчины долго о чем-то говорили в доме, потом взбешенный Шамиль сел в машину и, громко хлопнув дверью, уехал. Беслан даже не вышел его проводить. После разговора муж взял ружье и на несколько дней ушел на охоту. Вернулся успокоившийся и просветленный, как человек, принявший наконец-то трудное решение.

Зарема лелеяла надежду, что ей наконец-то удастся уговорить его уехать. Потом наступила осень 1999 года. Отряды Басаева вошли в Дагестан. Над Чечней днем и ночью опять стали реветь российские штурмовики. На дорогах опять появились блок.посты, села и города вновь стали обстреливать из пушек и минометов. Местные жители уходили к боевикам, а те то уходили в горы, то возвращались на равнину.

Среди боевиков было много наемников - арабы, татары, башкиры, украинцы, встречались и русские. Они обстреливали и жгли армейские колонны, убивали военных и милиционеров, совершали теракты. Российские части входили в села и города, сводные отряды ОМОНа и СОБРа искали боевиков, задерживая подозрительных, а потом выпускали за деньги. А кого-то судили и увозили в российские тюрьмы, кто-то же просто бесследно исчезал. В Ханкале, Грозном, Урус-Мартане находили обезображенные безымянные трупы с отрезанными носами и ушами, перебитыми руками и ногами, застреленных, сожженных. Федералы обвиняли боевиков, боевики доказывали, что убийства совершают Федеральные войска. Было пролито столько крови, что она совершенно перестала кого-либо волновать. Теперь мало уже кто помнил, из-за чего началась война, почему взяли в руки оружие. У каждого находилась тысяча причин, объясняющих, почему он ненавидит противную сторону, почему, рискуя собственной жизнью, ищет встречи с врагом и с таким упоением старается лишить его жизни. Многие чеченские семьи остались без крова, потеряли близких. На территории России ужесточили паспортный режим, и лица кавказской национальности теперь запросто могли на несколько суток угодить в камеру без всякой причины, а только лишь из-за своей национальной принадлежности. Русские, остающиеся в Чечне, в свою очередь запросто могли получить автоматную пулю или подорваться на фугасе, или стать объектом купли-продажи между боевиками. Все это порождало взаимную ненависть; народы, совсем еще недавно жившие в мире и согласии, теперь упоенно убивали друг друга, жгли, пытали, захватывали заложников.

Зарема Аламатовна шла по селу, бережно прижимая к груди стопку школьных тетрадей. Приближались весенние каникулы, и нужно было догонять школьную программу. Учителей не хватало, и она, кроме исполнения директорских обязанностей, еще преподавала русский язык и литературу. Несмотря на то, что в Чечне по-прежнему стреляли, жизнь все-таки налаживалась, возвращались беженцы, начали работать школа и больница.

Беслан готовился к посевной, целыми днями пропадая в поле, сельхозтехнике, администрации республики. Приезжал домой усталый, но счастливый. Москва обещала выделить деньги на восстановление хозяйства, постройку новых зданий, жилых домов. Он говорил:

- Впервые за много лет я увидел, что могу принести пользу родной земле. Я делаю конкретное дело, и от того, чем я засею сегодня поле, будет зависеть, что на нем вырастет. Надо дать людям возможность почувствовать себя хозяевами на этой земле. Мы сами должны навести порядок в своем доме. Ведь только от нас зависит, кто будет во главе республики, кого мы выберем нашим Президентом. По нам будут судить о всей нации, и надо не допустить, чтобы как в прошлый раз власть захватили преступники, люди, запятнавшие себя кровью мирных людей, торговлей заложниками, наживой на войне.

Зарема спрашивала:

- А ты уверен, что сейчас у власти достойные люди? Вспомни только, что говорят о Кадырове. Я бы не решилась верить им так безоговорочно.

Беслан раздраженно и решительно обрывал разговор:

- По поводу слухов и сплетен я уже имел самый серьезный разговор с Ахмат-хаджи. Так вот, все это враки, штучки Удугова. Самый верный способ опорочить идею и не дать довести дело до конца - это посеять сомнение, в душах людей. Когда мы начнем охоту на ведьм в своем окружении, тогда мы сами передушим и перестреляем друг друга. Вспомни Французскую революцию, вспомни ЗО-е годы в СССР. Чрезмерная подозрительность, умноженная и подогретая врагами, уничтожила лучших людей. Мы не должны допустить прошлых ошибок.

Несмотря на загруженность мужа, его усталость и невозможность уделять время семье, она стала любить его еще больше.

- Ты - мой Миклухо-Маклай, который добровольно отказался от благ цивилизации, чтобы помогать бедным туземцам,- говорила она ему ночами, осторожно проводя ладонью по его груди, припадая к ней головой. Он улыбался .

-Все это так, с учетом только одного, я - такой же туземец, как и все окружающие. Но я научился читать книги и понял, что совсем не обязательно воевать с соседними племенами, если ты хочешь им что-то доказать. Нужно учиться разговаривать и стараться убедить своих оппонентов. Чтобы быть сытым, совсем не обязательно быть каннибалом и поедать себе подобных, иначе мы рискуем, что когда-нибудь съедят и нас.

Зарема Аламатовна сняла пальто, поставила на плиту чайник. Пока закипала вода, она просматривала тетради со школьными сочинениями. Дети писали: " Я всегда пугаюсь, когда вижу людей с оружием. Мне кажется, что оно живет какой-то своей жизнью и не подчиняется людям. Оно, как змея, жалит и причиняет смерть. В нашем селе, где я жила несколько лет назад, маленький мальчик застрелил свою маму. Он хотел просто поиграть с блестящей железной игрушкой, которую нашел в отцовских вещах и нечаянно нажал на курок. Когда я вырасту большая, то никогда не разрешу своим детям играть даже с игрушечными ружьями. Я никогда не разрешу им играть в войну, потому что война - это всегда смерть". Это написала Лейла Бузуртанова, скромная, молчаливая девочка с огромными глазами. Их дом разбило снарядом, и сейчас она с матерью и двумя младшими братьями жила у родственников.

"Когда я вырасту большой, стану таким же сильным и смелым, как мой дядя Абу. У него есть большой белый джип, много людей в подчинении, и он никого не боится. Его слушаются даже солдаты. Когда зачищали наше село и забрали всех мужчин, приехал мой дядя и всех отпустили. Дядя Абу добрый и не жадный, он всегда дает деньги бедным и солдатам, когда им нечего есть". Эти строчки написал Хуссейн Мальсагов, он живет по соседству, в доме напротив.

Зарема долго сидела молча, держа перед собой зеленую тетрадку Марьям Асхабовой. Девочка писала: "Когда я получу паспорт, то уеду за границу, в Грецию или Италию. Там такие же горы, как у нас, но там нет войны, и никто не говорит, что ты чеченский ублюдок".

Кто-то постучал в дверь, только теперь Зарема обратила внимание, что чайник уже

наполовину выкипел и теперь обиженно сопит, пуская из носика струю пара. Она выключила плиту, открыла дверь. На крыльце никого не было. Осмотревшись по сторонам, увидела на дверной ручке прозрачный пакет, в котором лежала видеокассета. Пожав плечами, она вернулась в дом. Судя по всему, кассета предназначалась мужу. Она убрала ее в письменный стол, занялась домашними делами. Поздно вечером приехал усталый Беслан, долго умывался, молча сел за стол. По многолетней устоявшейся привычке, за столом они делились событиями прошедшего дня,

новостями. Зарема обратила внимание, какое у него усталое лицо, мешки под глазами. Она положила руку на его плечо:

- Что случилось, Беслан? Ты сегодня сам не свой.

Он отвел глаза в сторону, катая по столу хлебный шарик:

- Не хотел тебе говорить. Зоя, но все равно ведь узнаешь. Сегодня днем убили Руслана Межиева.

Зарема Аламатовна охнула, закрыла лицо руками. Межиев работал главой администрации соседнего района, их семьи дружили уже много лет.

- Как это случилось?

- Расстреляли машину из гранатометов, а потом добили из автоматов. Водитель чудом остался жив, сейчас в реанимации. Успел только сказать, что стреляли люди в камуфляже, масках, говорили по-чеченски.

Он стукнул кулаком по столу:

- Ну, если это люди Шамиля, он ведь дал мне слово... Поняв, что сказал лишнее, вышел из-за стола, закурил.

- Днем принесли видеокассету, наверное, тебе.

Беслан ушел в комнату, включил телевизор, убавил звук, потом прикрыл дверь. Через несколько минут, она, сделав бутерброды, вошла в комнату, которая служила мужу кабинетом. Вошла и непроизвольно отшатнулась от экрана. Прогремевший выстрел, вдребезги разнес голову, стоящего на коленях солдата. Брызги крови хлестнули по стеклу видеокамеры, и она медленно стекала вниз. Раздался веселый гогот, русская и чеченская речь. Потом знакомый голос за кадром произнес:

- Нет, Беслан, ты зря подумал обо мне плохо, это не мои люди. Я - солдат, а солдаты не стреляют в затылок. Сейчас ты увидишь режиссера этого спектакля.

Видеокамера скользила по большому двухэтажному дому, высокому забору из кирпича, кучке людей, испуганно жавшихся к стенке дома. Пожилому мужчине в очках стало плохо. Согнувшись пополам, он стал блевать на серую стену дома. Один из людей, стоящих рядом, стал его успокаивать, послышалось несколько неразборчивых фраз на английском. Камера прыгала, поочередно показывая белые лица, дергающееся в агонии тело, сгустки крови, застывающие на бетонном полу. Раздался громкий лающий смех, в кадре появился бородатый полный человек в белой рубашке с коротким рукавом:

- Измельчали потомки викингов и английских рыцарей. Прошли те времена, когда мужчины не боялись крови. Начиная с сегодняшнего дня, я каждую неделю на этом самом месте буду убивать по одному такому барану.

Переводчик, лица которого не было видно, говорил по- английски:

- Молитесь своему Богу, чтобы в моем стаде было как можно больше овец, иначе, когда они закончатся, под нож пойдете вы. И умоляйте свое правительство, чтобы оно как можно скорее собрало за вас выкуп.

Бледных заложников затолкали обратно в подвал. Зарема обратила внимание на то, что несколько человек в пятнистой одежде неподвижно стояли в стороне от происходящего. За все время они не сняли своих масок и не проронили ни слова. Голос за кадром продолжал:

- Ты, конечно, узнал этого человека? Если нет, я тебе напомню. Это Ахмед Годуев, бизнесмен, блестящий политик, надежда нации и лучший друг твоего обожаемого шефа. Точно такая же кассета полгода назад была отправлена Кадырову и его хозяевам в Москву.

Человек в белой рубашке наступил ногой в кровавый сгусток, выругался и, брезгливо поморщившись, вытер подошву о лежавшее на земле тело. Зоя и Беслан не дышали, безжалостный голос за кадром продолжал:

После того, как кассета ушла в Москву, ничего ровным счетом не изменилось, за исключением того, что эти иностранцы исчезли. По моим сведениям, свой последний приют они нашли в скотомогильнике за селом. Это загадка для будущих археологов - четыре скелета, у которых нет голов.

Голос за кадром усмехнулся:

- Загадка для археологов, хотя лично для меня в нашей жизни уже нет никаких секретов. Война - это очень большие деньги.

Камера крупным планом показала угол дома, заставленный клетчатыми китайскими сумками, с которыми обычно ездили челноки. Чьи-то руки раскрыли сумку, вытащили из нее пачку и разорвали упаковку. На пол посыпались доллары. Зеленые бумажки падали, как листы старых тетрадей. Человек за кадром опять усмехнулся:

- Ты можешь не сомневаться, они настоящие, и через несколько дней их отправят в Москву, скорее всего на военном самолете. Это процент от прибыли, которую дает совместное предприятие "Ичкерия", которая когда-то была нашей Родиной. Те люди, которых ты видишь в масках, это специальная гвардия твоего босса, там есть и русские, и чеченцы. Это Шидохь- саг, у них нет национальности. Они, как собаки, служат только своему хозяину и делают всю грязную работу. Скоро ты услышишь о них.

Звук оборвался, экран погас - это Беслан нажал на пульт. Повисла тишина - мертвая, гнетущая. Трясущимися руками Беслан вынул кассету, кинул ее на стол:

- Я брошу ее завтра в морду этой мерзкой собаке. Жена подошла к нему вплотную:

- Нет, ты просто завтра напишешь заявление об уходе с работы по семейным обстоятельствам, и мы уедем к детям.

Ночь прошла беспокойно. Беслан несколько раз вставал, курил. Потом пошел в свою комнату, еще раз посмотрел кассету. Рано утром, наскоро выпив чаю, уехал в Гудермес. Вернулся неожиданно рано. Зоя, не находившая себе места в ожидании мужа, облегченно вздохнула. Беслан долго умывался под краном, радостно фыркая, как морж:

- Все, Зарема, через два дня мы уезжаем. Завтра я сдам дела, пакуем вещи и едем в Москву. Может быть, там нам повезет, и мы наконец-то найдем свою гавань.

Она подошла к нему, погладила по щеке:

- Беслан, а может быть, все к лучшему. Мы наконец-то будем жить вместе с детьми, не будем видеть весь этот ужас, кровь, грязь, смерть, нищету.

Он помолчал, потом произнес задумчиво:

- Это все так, но если бы за всем этим не стояли люди. За эти проклятые годы человеческая жизнь совершенно обесценилась, мы перестали относиться к смерти как к трагедии. Я, конечно, могу завтра просто написать заявление и, не объясняя причин, уехать отсюда навсегда. Но как быть с собственной совестью? Я ведь до конца своей жизни буду чувствовать себя трусом, который сбежал. Так же будут считать и люди, которые верили мне. А как быть с кровью безвинных людей, которые здесь потеряли свою голову?

Он смешался, вспомнив фонтан крови, бьющий из того места, что раньше было головой убитого солдата.

- Я не могу дать повод людям после моего отъезда назвать меня трусом.

Зарема знала, что уговаривать мужа бесполезно, и она смирилась с судьбой. Весь последующий день прошел в страхе и ожидании, но ровным счетом ничего не произошло. Во второй половине дня зарычал двигатель его машины. Живой и невредимый, Беслан вышел из машины, хлопнул дверью, попрощался с водителем. Зашел в дом и, устало улыбаясь, сказал:

- Ну, вот и все, Зарема, теперь я бывший чиновник и будущий безработный. Могу целыми днями валяться на диване, могу ходить на рыбалку или торговать на рынке. Жена не приняла его шутливый тон:

- Расскажи, как прошел разговор, только подробней, пожалуйста, в деталях. Беслан помрачнел лицом:

- Ты знаешь, что-то подобное он, наверное, предполагал. Совершенно не смутился, заявил, что это фальшивка и что этим уже занимается ФСБ и прокуратура. К людям, которые сняты на кассете, и тем более к убийствам, долларам и заложникам, он не имеет никакого отношения. Просил меня остаться, но я сказал, что после всего происшедшего не смогу доверять ему. Сохранять дальнейшие отношения я тоже не в силах. После этих слов он перестал настаивать. Сдал дела я быстро. Мне тут же сделали расчет, выдали зарплату, а на прощание... - Беслан чуть замялся, - на прощание посоветовал мне уезжать, как можно скорее и как можно дальше. Я так понял его, что если я поддерживаю отношения с боевиками, то мной может заинтересоваться контрразведка.

Беслан невесело улыбнулся:

- Что ж, я намек понял, хотя я передумал сдаваться. Я раскручу эту историю до конца. Я напишу всю правду об этой войне и расскажу ее всему миру. Я расскажу, кто ее задумал, кто финансировал, по чьему приказу лилась кровь. После того, что я увидел и узнал, я уже не имею права молчать. Пепел Клааса стучит в моем сердце.

Вечер прошел в сборах и хлопотах. Уезжать решили рано утром, почти без вещей, налегке. Взять решили самое необходимое: деньги, документы, фотографии, кое-какую одежду. Беслан сходил к соседям, договорился, чтобы присмотрели за домом. Почему-то не спалось. Зарема представляла, как завтра увидит детей, стряхнет с себя липкий страх, мешающий дышать. "Земля большая, везде живут люди и светит солнце, не пропадем",- думала она, припадая к груди мужа и засыпая. Беслан, кажется, так и не заснул, курил одну сигарету за другой. Но он так и не услышал, как коротко тявкнула соседская собака, потому что следом повисла тишина. Она взорвалась через несколько минут. От мощного толчка или удара дверь распахнулась, пропуская в дом три человеческие фигуры в масках. Беслан вскочил, закрывая своим телом жену. Сразу несколько пуль ударили его в грудь и живот. Обливаясь кровью, он упал на спину. У Заремы от страха помутилось в голове, она хотела закричать, но вместо крика из горла вырвался какой-то вой. В голове вилась спасительная мысль: "Это сон, надо только проснуться. Это страшный сон".

- Замолчи, сучка,- сказал ей по-чеченски ближайший мужчина, который держал в руках пистолет с каким-то длинным стволом.- Замолчи, тварь, все равно твои русские псы тебя не услышат,- сказал он, наматывая ее волосы на кулак.

Зарема схватила зубами его руку, краем глаза успев заметить занесенную над головой пистолетную рукоятку.

Ей показалось, что без сознания она была долго - целую вечность, но когда она открыла глаза, страшный сон продолжался. Прямо на ней лежало окровавленное тело мужа, глаза и лицо в липкой крови, прямо перед ней был бандит, расстегивающий брюки...

Рано утром соседи, увидев убитую собаку, подняли тревогу. На армейской машине Зарему Аламатовну доставили в больницу. В село понаехала милиция, прокуратура, контрразведка. В доме все было перевёрнуто. Тело Беслана увезли в морг. Когда Зое стало чуть лучше, к ней в палату пришел следователь. Зоя рассказала ему почти все, что знала: ворвались бандиты, говорили по-чеченски, нет, никого опознать не сможет, так как было темно и бандиты были в масках, но предполагает, что это боевики, так как они были недовольны, что муж работает в чеченской администрации, служит русским.

Следователь был приятный молодой мужчина с хорошим лицом, но Зарема почему-то

ничего ему не сказала о кассете. Следователь, у которого под белым халатом виднелся пятнистый камуфляж, записал показания и сказал на прощание:

- Зарема Аламатовна, я глубоко сочувствую вашему горю, слова здесь бессильны. Но пусть вам будет чуточку легче от того, что бандиты не ушли от возмездия. Прошлой

ночью передвижной милицейской группой были задержаны трое боевиков, которые пытались скрыться на автомашине "Жигули". Бандиты, поняв, что им не уйти, стали отстреливаться. Все трое были убиты на месте. Машина загорелась. Короче, нам достались одни головешки, но экспертиза подтвердила, что именно из их оружия был убит ваш муж.- Следователь немного помолчал.- Да, звонил Кадыров, просил пожелать вам скорого выздоровления и просьбу, в случае какой необходимости обращаться прямо к нему. Просил передать, что для вдовы своего друга Беслана Гусаева сделает все возможное и невозможное.

Женщина заплакала, потом зарыдала в голос, не стыдясь своих слез и размазывая их по лицу. Следователь смешался:

- Ну_, не надо так убиваться, Зарема... Аламатовна, все наладится. Время лечит любые раны. Мы звонили в Москву вашей сестре, она скоро будет здесь.

После его ухода Зарема чуть успокоилась, медсестра сделала ей какой-то укол, и она забылась в полусне, полудреме. Так прошла ночь и следующий день. Следующим вечером приехала сестра Залина с мужем. Обняв и поцеловав Зарему, Сергей вышел на крыльцо больницы покурить. Благополучному москвичу было немного не по себе при виде забинтованной заплаканной женщины. Когда сестры выплакались, Залина сказала:

- Я, к сожалению, не могу долго оставаться здесь. Дети остались практически одни, а вот Сергея, я оставлю с тобой. Через недельку тебя должны выписать. Сергей пока поживет у тебя в доме, будет готовить тебе кушать. Ну, а когда выпишут, Сергей привезет тебя к нам. С военными он уже договорился, доставят прямо к самолету, договариваться с властями он тоже умеет. Перед уходом Залина наклонилась к сестре и спросила шёпотом, оглядываясь на дверь: "Скажи мне быстро, кто это был? Бандиты Шамиля, как сказали по телевизору, или кто-то еще?"

Зоя посмотрела ей в глаза и прошептала: "Это были не чеченцы и не мусульмане, это Шидохь-саг, люди-собаки, которые служат только хозяину, и надевающие маски, чтобы никто не видел их лиц".

Через несколько дней, заранее договорившись с зятем, который ждал ее в машине, Зарема собрала свои вещи и собралась уйти из больницы. В жизни у нее оставались только дети. Окинув последним взглядом свое убежище, она остановилась у открытой двери, за которой начинался чужой и враждебный мир, который уже столько раз предавал. Она сознавала, что пора сделать шаг и не могла его сделать

 

Шидохь- саг (араб.) . человек-пёс, человек, надевающий маску. Двуличный человек.