|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Человек в
пути
15.XII.2005
3 января исполняется 70 лет со дня
рождения известного русского поэта Николая Михайловича РУБЦОВА, трагически
погибшего 19 января 1971 года.
В комнату, которую мы занимали с
семьей в отеле, приспособленном под переселенческое общежитие российских
немцев, кто-то постучал.
- Да, да, пожалуйста - сказала
жена
по-русски, - входите.
Дверь приоткрылась и перед нами
предстала сухонькая баварка, одетая в традиционное для этих мест зеленое
платье
с белым кружевным передником, вязаную кофточку и черные башмаки с
серебряными
пряжками.
- Грюс
Готт, - сказала
она,
как-то по особому улыбнувшись, - всем вместе и в то же время каждому в
отдельности.
- Грюс
Готт*, - откликнулись мы с женой, а старшая дочь,
вступившая
в пору переходного возраста, о существовании которого в ее годы я даже не догадывался, мрачно пробурчала: -
"Сервус"**.
В натруженных, с сетью вздыбивших
обветренную кожу вен руках, женщина держала
какой-то
плотный пакет и небольшую картонную коробку, в которых продают торты.
- Простите, что без приглашения,
-
сказала она по-немецки с сильным
баварским акцентом. - Но прежде чем представиться хотела узнать, не помешала ли? Может мне
лучше зайти в другое время?
- Нет, нет, не волнуйтесь, -
ответила
жена. - Вы не помешали. Присаживайтесь, пожалуйста, и не обращайте внимания
на
тесноту и отсутствие должного порядка.
- Спасибо, - ответила женщина, опускаясь на
стул. - У вас изумительный порядок, если принять во внимание в каких
условиях
вам приходится здесь жить. Но все это временно. Скоро, как я слышала, вы
переедите.
- Да, - кивнула головой жена. -
Как
только окончим языковые курсы, мы постараемся перебраться в большой город.
- Конечно, конечно, - согласилась
женщина. - Чтобы жить в таком маленьком местечке, как Акслах,
здесь нужно родиться.
- Или быть миллионером, - встряла
дочь, намекая, что некоторые мюнхенские толстосумы
имеют здесь дома. Ведь Акслах отнесен
к категории воздушных курортов. - А вообще я пошла, - продолжила она уже
по-русски. - Вернусь во время и без приключений, так как потеряться здесь негде, а уж про
приключиться, вообще не говорю. Ауф видерзеен, - кивнула она нашей гостье и выпорхнула из
комнаты.
- Ауф
видерзеен, - ответила та, а потом, улыбнувшись уже
только
нам с женой, представилась: -
Флорентина
Карлхубер, вдова Карла Карлхубера.
- Очень приятно, - сказала жена,
и
назвала нашу фамилию и имена.
- Я вас знаю, - кладя на соседний
стул сверток, а коробку на стол, -
сказала фрау Карлхубер. - Мне о вас рассказал герр Фляйшер.
Густав Фляйшер был арендатором обветшавшей, требующей
немедленного ремонта гостиницы "У почты", в которой жили 28 семей аусзидлеров. По
слухам, за каждого из нас на его банковский
счет регулярно "перекатывалась"
сумма равная той, если бы
мы все квартировали в новеньком четырехзвездочном
отеле. Поэтому, появляясь в селе Акслах,
расположенном в центре заповедного Баварского леса, Фляйшер
был неизменно весел и улыбчив,
поглядывая на аусзидлеров, словно наш сосед-бауер на своих буренок-рекордисток, пасущихся на
изумрудных альпийских склонах.
Вообще, как смог убедиться я позже, прием беженцев или
допустим отправка медикаментов, одежды, питания в зоны бедствия, поставка
оборудования и техники странам,
вступающим на путь принудительной демократии - дело сколь благородное
столь и прибыльное. Особенно, если им заниматься профессионально и без
эмоций. Фляйшер был профи, который
под личиной балагура умело прятал холодный
расчет и ледяной рассудок. О каждом из нас он знал столько, сколько рачительный
баварский хозяин знает о своих
коровах. Этими своими знаниями он
иногда
веселил акслахских аборигенов, являясь к ним на "ягуаре" из города Ландсхута, название которого можно перевести, как
"земельная
шляпа" или "баварская шляпа", то есть нечто державно-многозначительное. Естественно, в его коллекции историй о
"братьях
и сестрах по разуму" (приблизительно так Фляйшер
величал этнических немцев с Востока)
я,
в прошлой жизни журналист и общественный деятель, занимал далеко не последнее место.
- Вы ведь писатель, - обращаясь
ко
мне, - сказала гостья. И я подумала, что вам будет интересна эта книга,
которую
привез мой покойный муж из России. Он был там в
лагере, потом работал на стройке вместе с другими военнопленными, а в 1970 и 1975 годах ездил в те места где он был в лагере и вот привез эту
книгу.
Женщина протянула мне тонкую
книжицу, на обложке которой значилось: "Николай Рубцов.
Сосен Шум. Советский писатель".
- Обалдеть!
- невольно произнес я по-русски. -
Обалдеть и только!
- Он привез и другие книги.
Толстые,
с картинками, - виновато улыбнулась
фрау
Карлхубер. - Но я не была уверена - застану ли вас? Поэтому взяла только эту. Он,
знаете
ли, хотел перевести ее на немецкий язык. Это же
поэзия?
- Ну да, поэзия, - кивнул я.
- Сейчас поэзия не в чести, -
продолжала женщина, - а вот помню в молодости,
мы переписывали полюбившиеся
стихотворения в альбомы.
- В России лет сорок-пятьдесят
тому
назад их тоже переписывали, - сказала жена, -
но не в альбомы, а в толстые тетради. У моей мамы была такая тетрадь.
- Надо же! - поразилась гостья. -
Сколько оказывается похожего в мире. Даже с учетом
границ, которые охраняют солдаты. Недавно по нашему телевидению показывали
отрывки из русских фильмов 30- 40 годов и знаете их сюжеты, музыка и даже
герои
так похожи на наши фильмы того времени.
- Да, - согласилась жена, - А
взять
моду.
И они стали говорить о фасонах
платьев, которые носили Любовь Орлова и Марлен Дитрих а я, продолжая вполуха слушать, бережно перелистывал сборник Рубцова, изданный в далеком 1970
году
в Москве силился понять чем же он привлек немца Карла Карлхубера?
- Скажите, ваш муж владел русским
языком? - воспользовавшись паузой в женском разговоре, спросил
я.
- Да. Он его выучил, когда сидел
в
русском лагере, а позже вместе с остальными немцами работал у вас на Севере.
Сначала он валил лес в районе Котласа.
Потом их перевели в Вологду. Они там строили дома. Вообще мой муж был
полиглотом, иностранные языки
давались
ему очень легко.
- Кем он был по
профессии?
- Он мечтал стать инженером и
даже
окончил два курса университета в Мюнхене, но потом началась война. Когда в
1956
году он возвратился из плена, то какое то время жил
в
городе Регене, где
мы с ним познакомились. Я ведь судетская
немка. В 45-м всех нас выслали с родины -
часть в Германию, часть в
Австрию. Когда мы в 1958 с ним
поженились, то переехали к его родителям в Акслах.
У
них здесь была лесопилка.
- Но причем здесь Рубцов? - спросил я. - Что связывало
вашего
мужа с этим русским поэтом?
- Ничего. По-моему, они даже не
были
знакомы, - виновато улыбнулась женщина. - Просто мой муж любил Россию и
ваших
писателей. Иногда он рассказывал о своей жизни в лагере. Там было ужасно, но
русским людям, по его словам, было тоже очень тяжело. Да, - встрепенулась
она,
- я же забыла сказать, что мой муж сам писал стихи
и
занимался переводами. Но делал он это непрофессионально, а так, как
говорится,
для души.
- Вы хотите сказать, что он
переводил Николая Рубцова?
- Да, - кивнула женщина, -
несколько
стихотворений из этой книги он перевел. В ней даже сохранились его
карандашные
пометки на полях. А вот сами переводы нужно будет поискать. Они не
опубликованы.
- Как интересно, - сказала жена.
-
Но вы говорили, что у вас есть также другие книги на русском
языке.
- Еще пять, - уточнила фрау Карлхубер. - А также фотоальбомы и альбомы с
репродукциями
картин из русских музеев.
Пять книг, о которых упомянула наша новая знакомая, оказались
сборником сказок Пушкина, двухтомником Достоевского, а также избранными
произведениями Гоголя и Чехова - обычный
"джентльменский
набор" русской классики среднестатистического западноевропейца 70-х - 80-х
ХХ
века, интересующегося Россией. Но вот Рубцов! Этот трагичный и, как сказали
бы
сегодня, совершенно не раскрученный
при
жизни поэт явно выпадал из "списка рекомендуемой туристам литературы".
Он
то, как в нем оказался? Чем он привлек внимание бывшего унтер-офицера
Вермахта,
бывшего военнопленного, несостоявшегося инженера, поэта и переводчика, проведшего большую часть своей жизни в
глухом
баварском селе Акслах Карла Карлхубера?
Где он его купил? А может быть эту книжицу ему
подарил
сам автор, в момент очередного визита в Москву в надежде получить здесь временную прописку и работу в
каком-нибудь журнале?
Нет, скорее всего - это фантазия. Не мог Карлхубер
встретиться с Рубцовым. С ласкаемыми властями Евтушенко, Вознесенским,
Беллой
Ахмадуллиной - сколько угодно, а вот с Рубцовым -
никогда! Да и где? Ни в Вологде же, в которой поэт прожил последние,
отпущенные
ему судьбой годы. Да и не верю я, чтобы западного немца Карлхубера
пустили в Вологду. Зачем? Что ему было там делать? Любоваться домами, которые он в ней
построил?
Искать могилы друзей, на кладбище, которого не существует? Вспоминать? Хотя, стоп! Вот в книжке
пометки
рядом со стихотворением "Последний путь", сделанные, как сказала фрау
Карлхубер, ее
мужем.
Это были переводы некоторых
русских
слов на немецкий. А стихотворение звучит так:
Идет
процессия
за гробом.
Долга дорога в
полверсты.
На тихом кладбище .
сугробы
И в них увязшие
кресты.
Молчит народ.
Смирился с
горем.
Мы все исчезнем без
следа.
И только слышно, как
над
полем
Тоскливо воют
провода.
Трещат крещенские
морозы.
Идет народ... Все глубже снег.
Все величавее
березы.
Все ближе к месту
человек...
Он в ласках мира, в
бурях века
Достойно дожил до
седин.
И вот... Хоронят человека...
. Снимите шапку,
гражданин!
Чем привлекло
оно бывшего военнопленного? Какие ассоциации вызывала "тихая лирика" Рубцова, названного еще
при жизни "певцом земли, осени,
дождя,
сумерек и грусти"***?
Обо всем этом, а не только о своей нынешней и будущей жизни на родине
предков, размышлял я, гуляя в одиночестве по чудным, словно кадры из
рисованных
мультфильмов окрестностям Акслаха. Они были
совершенно иными, нежели те леса и поляны, где родился, творил, бражничал,
влюблялся и встретил смерть Николай
Рубцов, и где "мотал срок" муж моей новой знакомой? И вообще, что может
быть общего между "справным
баварским
хозяином" и русским поэтом, написавшим:
Когда я буду
умирать,
А умирать я точно
буду!
Ты загляни-ка под
кровать -
И сдай порожнюю
посуду.
Конечно, эти мысли и вопросы для меня, свеженького переселенца,
были в ту пору далеко не главными. Скорее -
третьестепенными. Но все же время от времени они возникали в сознании, а
вместе
с ними появлялось сухощавое с
правильными чертами лицо Карла Карлхубера,
виденное
мною только на фотографиях.
Удивительная вещь память. Например, лицо бесконечно любимого
и
родного человека - своей бабушки Татьяны, которая вырастила, воспитала
и даже спасла меня от смерти, я не помню. А
вот
баварца Карлхубера вместе с Николаем Рубцовым,
которого видел к тому времени всего
пару
раз и то на фотографиях, представляю
ясно. Причем, непременно в сибирской тайге или в небольшом городке-поселке
на
русском Севере. Может быть потому,
что
довелось служить там в армии, на строительстве
железнодорожной трассы Ивдель-Обь, которую вместе с воинскими подразделениями,
прокладывали также зэки. Перегон - они, перегон - мы. И так до самого
Ледовитого океана, не разговаривая, не встречаясь, но изредка видя друг
друга.
Издали.
Рубцова
я
представлял в черной фуфайке, накинутой на "потертый, тусклый
пиджачок",****
а Карлхубера в
мышиного цвета шинели, местами прихваченной огнем кострищ, у которых грелись
заключенные. Это по ассоциации с виденным на Севере в период, когда служил в железнодорожных войсках.
После занятий на языковых курсах
я
иногда отправлялся побродить по окрестностям -
заглядывал на хутора, заходил в
ближайший от Акслаха городок Готтесцель, где наблюдал неспешную, размеренно-разумную
жизнь баварцев. Много позже мой друг
доктор социологии Нузгар Бетанели,
впервые приехав в Баварию из Москвы, скажет: "Как было, наверное, тяжко
покидать
местным парням этот рай ради того,
чтобы
оказаться на Восточном фронте". Я ему тогда
возразил
- любой фронт ужасен, что Восточный,
что Западный, впрочем, как и любая война. "Конечно, ты прав, - сказал
Нузгар, - но я сейчас не о войне, и тем более не о
Гитлере,
Черчилле или Сталине. Я о том, что
обладай правом выбора, где
прожить следующую жизнь, если таковая, конечно, существует, непременно
остановился бы на Баварии. До того
здесь легко мне
дышится".
23 февраля 2001 года Нузгар умер. В Москве. Узнав об этом, я неожиданно
вспомнил Карла Карлхубера,
скончавшегося в 1987 году в Акслахе. И еще подумал: интересно, где бы он захотел прожить еще одну жизни,
появись у него такая возможность? Наверняка тоже в Баварии. Хотя, чтобы ощутить прелесть этого края
нужно
попутешествовать, поскитаться, поездить по миру. А он поездил, точнее - пошагал. Сначала в солдатских
колонах, позже - в арестантских. А вот Рубцов
наверняка ни за что не променял бы
свою "тихую родину".
Даже на Баварию, окажись он
здесь.
Откуда у меня такая уверенность?
А
вы вслушайтесь в строки:
Школа моя
деревянная!..
Поле,
холмы,
облака.
Медом,
зерном
и сметаною
Пахнет в
тени
ивняка.
С каждой
избою и тучею,
С громом,
готовым упасть,
Чувствую
самую жгучую,
Самую
смертную связь.
Хотя с другой стороны мир Николая
Рубцова - не только деревенские проселки,
Русский Север, родная ему Вологодчина. Его
мир
- вся планета людей.
. Поэтический сборник Рубцова с
подстрочником некоторых стихотворений Карла Карлхубера
я показал двум симпатичным гэдээровским немкам -
Карин Пёч и Кристе Вайс, преподававшим нам
немецкий на языковых курсах.
Они
же помогли скопировать переводы, а заодно книгу Николая Рубцова, составили
сопроводительное письмо за моей подписью, в котором рассказывалось об
удивительном сувенире, привезенном из России бывшим военнопленным. Посоветовавшись, все это мы отправили в
Мюнхен, в главную редакцию крупнейшего в Европе издательского концерна
Bertelsmann, надеясь, естественно, на чудо. Но
чудо не случилось. Переводы стихотворений Рубцова, сделанные Карлхубером, никого там не взволновали. А может быть,
они
действительно были слабыми? Не знаю.
Спустя много лет живущий в Вольфратсхаузене
известный немецкий писатель, блестящий
знаток русской литературы Фридрих Хитцер,
переведший на немецкий повести и
романы
многих российских писателей сказал
мне: "К
сожалению, интерес к русской литературе, особенно после крушения СССР, на
Западе, и конкретно в Германии резко упал. Что же касается стихов, то у нас теперь
даже Пушкина не издают". Помолчал и добавил: "Впрочем, Шиллера -
тоже".
Услышав это, я, вместо того чтобы
сокрушенно вздохнуть,
улыбнулся.
- Прости, но чему ты улыбаешься?
-
спросил Хитцер.
И тогда я рассказал историю, приключившуюся в Акслахе.
Хитцер
слушал меня, не перебивая, только в самом конце поинтересовался:
- Где же сейчас книга Рубцова и подстрочник, сделанный
герром Карлхубером?
- Я
возвратил их вдове. Тогда в 92-м, я не подумал, что эта книга может
стать экспонатом музея Николая
Рубцова в Тотьме*****
или неким импульсом для открытия музея германо-российской
истории.
- Хорошая мысль, - кивнул головой
Хитцер, - тем более что светлых лет во
взаимоотношениях немцев и русских
было
неизмеримо больше, нежели черных.
- Может быть, просто черные быстрее забываются? - предположил
я.
- Может быть, - согласился Хитцер. - Но то, что мы потеряли такой экспонат, конечно жаль.
- Верю, что он отыщется, -
успокоил
я его
.
Летом 2001 мы с женой отправились из Мюнхена, где теперь живем, в Акслах. Специально, чтобы побывать в местах, куда зимой
1991 года нас забросила не очень тогда ласковая переселенческая судьба.
Местечко практически не
изменилось,
разве что отель "У почты", в котором мы
квартировали, стал другим. Его
перестроили, покрасили, облагородили. Но останавливаться в нем
нам не захотелось - тяготили
воспоминания.
Оставив машину у здания пожарной
команды, в помещении которого переселенцы учили-вспоминали язык предков, мы пешком отправились к дому, в
котором жила Флорентина Карлхубер.
- А ее уже нет, - ответил нам
крепкий, розовощекий баварец, расставлявший гномов и пастушек у миниатюрного
пруда в палисаднике. - Она умерла. Кажется в 1995 году. Этот дом я
купил в 1997 у ее дочери, которая живет с семьей
в
Америке.
Произнеся это, он замер в
пытливом
ожидании пояснений - зачем нам понадобилась фрау Карлхубер,
кто мы такие, и вообще, что нас привело в этот медвежий угол Баварского
леса?
- Скажите, родственников у фрау
Карлхубер в Акслахе не
осталось? -
спросила жена.
- Насколько мне известно, нет, -
сдвинув на затылок шляпу, украшенную неким подобием кисточки для бритья, а
на
самом деле пучком усов серны, сказал баварец. - Впрочем, спросите
кого-нибудь
из старожилов. Например, Эльзу, которая
работает на почте.
Почта оказалась закрытой.
Дожидаться
следующего дня мы не стали, решив наведаться в Акслах
как-нибудь в другой раз.
. Конечно, шансов на то, что
сборник
стихотворений Рубцова сохранился - мало. Но они есть. Хотя по большому счету
важнее другое. Прежде всего, то, что вскоре после
трагической гибели поэта в 1971 году его "негромкая лирика" вдруг
зазвучала
по-немецки. Да еще где? В Баварском лесу!
А в 2000 году судьба свела
меня с еще одним (к счастью, живым) ценителем
творчества Николая Рубцова -
журналистом, писателем, фотографом и путешественником Яковом Пеннером.
Жизнь этого невысокого, плотно
скроенного человека сложилась
трагично и
тяжело. Но вспоминать, тем более рассказывать об этом он не любит.
- Кому это нужно? - басистым
голосом спрашивает меня Пеннер,
каждый раз, когда пытаюсь уточнить
детали ареста его родителей, обвиненных в шпионаже в пользу Германии,
сиротского детства, работы на целине,
жизни на Севере и того, как он написал первую свою повесть. - Обычная
судьба,
обычного немца, рожденного в Оренбурге. Не люблю я этого вспоминать. Ты же
знаешь. Одно могу сказать:
На
тревожной
земле
В этом
городе
мглистом
Я
по-прежнему
добрый,
Неплохой
человек******
Яша действительно добрый и очень
неплохой человек, сердце которого, по его
выражению, постоянно разрывается между русским Севером и Германией.
С раннего юношества Пеннер мечтал писать о том, что видит, чувствует, о чем
думает. Литераторы, понимающие толк в слове и
сюжете,
предрекали ему хорошее будущее. Но первая же его повесть (еще в рукописи)
привлекла внимание не критиков и ценителей изящной словесности, а...
чекистов.
Она была документальной, и
рассказывалось в ней о судьбе трех родных братьев - российских немцев. Один
из
них в годы войны очутился в Германии, где был призван в армию. Другой еще
перед
войной стал верноподданным коммунистом, а третий - священником. И вот в один
мрачный, ветреный день все они встретились за колючкой советского
концлагеря, а
потом были отправлены на спецпоселение в
Архангельскую область...
Пересказывать дальнейший сюжет этого
тяжкого повествования я не буду, скажу только, что после того, как рукопись
оказалась на столе у кэгэбэшного начальства, имя
Пеннера было занесено в особый черный список. Он был
изгнан
с факультета журналистики Ленинградского университета, а его произведения,
вплоть до начала перестройки в СССР, нигде не публиковались. Но это было
позже.
А перед этим Яков успел побродяжничать (круглым
сиротой он остался в два года), окончить профтехучилище в Оренбурге,
поработать
трактористом, отслужить в Белоруссии в
армии, окончить
Архангельский индустриально-педагогический техникум,
поучительствовать в Онеге, поработать в редакции
районной
газеты и поступить на факультет журналистики престижного вуза. Ну а потом
резкий обвал, крушение всех надежд, лесоповал и неофициальный, но
категорический запрет на проживание в крупных городах СССР.
- По всем статьям, ты вроде как
диссидентом был, - сказал я
ему.
- Никаким диссидентом я не был, -
насупил кустистые с палец толщиной брови Пеннер. -
тем более что слово и звание это никогда не любил.
- Почему звание? - не понял
я.
- Потому что все они, которых
"забугорные
голоса" диссидентами объявляли и которые потом на запад съезжали, с органами
сотрудничали. А
я не сотрудничал. Я отказался.
- А что
предлагали?
- Конечно, и многократно.
- Расскажи.
- В другой раз. Давай-ка лучше я
тебе о Севере расскажу и Колины стихи почитаю.
"Колей" Пеннер
называет Рубцова. И в этом нет ни панибратства, ни желания намекнуть на их,
якобы, близкое знакомство, а большое теплое чувство к хорошему поэту
созвучной
судьбы.
. В 1999 году в городке Зигбург, расположенном неподалеку от Бонна, в здании
городской библиотеки открылась фотовыставка Якова Пеннера
с символичным названием "Николай Рубцов - абсолютное явление русской
природы".
На ней было представлено около ста фотографий, преимущественно русского
Севера,
сюжеты которых были навеяны стихотворениями Рубцова. Спустя два года Пеннер
проиллюстрировал "рубцовскими
фотографиями" книгу жившего в Архангельской области своего друга,
лауреата литературной премии им.
Рубцова
Евгения Токарева, "Верность",
которая вышла в Германии на русском языке.
Чем и как объяснить эту трепетную
тягу немца Пеннера к России и русской словесности
я
не знаю. Ведь, если честно, то ничего особо радостного связанного с "бесконечным российским
пространством" у
него и всего нашего народа, в данном случае, я имею в виду российских
немцев,
не было, да и нет. Повыдавливали нас всех оттуда,
предварительно пропустив через мясорубку тюрем, лесоповалов, шахт, спецкомендатур и спецпоселений.
Ну, хорошо, если бы Пеннер был один такой чудак.
Так
ведь нет! Тысячи, сотни тысяч российских немцев, перебравшиеся на постоянное
жительство в Германию, с большой теплотой говорят и вспоминают о стране, в
которой родились. И может быть в этом как раз
скрыта некая метафизическая связь двух наших народов, способная
трансформировать перманентное противостояние русских и немцев в ХХ веке в нескончаемое добрососедство. К этому нас подталкивает многое -
этнокультурная и демографическая ситуация, складывающаяся в Западной Европе
и
России, тревожное ожидание большой беды, раскаты которой доносятся из
Закавказья, Ирака, Афганистана,
Парижских окраин. Наконец мы, как, пожалуй, никогда за всю историю,
связаны теперь кровно - тысячи
близких и
дальних родственников живут во
всех уголках Германии и России. И еще нас сблизила загадочная
любовь
немцев к поэтике пока неизданного на немецком
Николая Рубцова. Пусть не всех, а
только
нескольких человек. Но это не беда. Ведь есть
много других писателей, поэтов, музыкантов одинаково понятных и любимых, как немцами,
так и русскими. Главное, чтобы они продолжали рождаться и продолжали
творить.
. Когда этот очерк уже был
подготовлен к печати, мне позвонил Яков Пеннер и
сказал, что в Санкт-Петербурге за два месяца до семидесятилетия Николая
Михайловича Рубцова убит его внук, шестнадцатилетний Николай Рубцов, названный в память деда. Как часто водится в подобных
случаях,
либерально-демократическая пресса и общественность России особого внимания
на
этот факт не обратили. Пересказывать же слухи мне не хочется. Одно известно
точно - незадолго до убийства, 2 октября, на юношу уже было совершено
покушение, после которого он некоторое время находился с сотрясением
головного
мозга в больнице. Также известно - на сотовый телефон его отца все время шли
сообщения "Для Коли: мы все равно тебя достанем". И достали.
Не знаю, предчувствовал ли беду
Коля
Рубцов? А вот его дед не только
предчувствовал, но и написал в 1970 году провидческие
строки:
Я умру в
крещенские морозы.
Я
умру,
когда трещат березы.
Но ведь известно и другое - каждый человек живет ровно столько, сколько о
нем
помнят.
Мюнхен
*
"Грюс Готт" - дословно "С Богом", "Привет Богу",
традиционное приветствие жителей Баварии и прилегающей к ней районов
Австрии.
** "Сервус" - форма приветствия между
близко знакомыми людьми, живущими в Верхней и Нижней Баварии, а также в районах австрийского и итальянского
Тироля.
*** Педенко Святослав "Лед и пламень",
Северо-Западное книжное издательство, 1981г.
**** Фраза друга Николая Рубцова поэта Льва Котюкова из его книги "Демоны и бесы Николая
Рубцова",
издательство "Юпитер", М. 2004.
***** Город в Вологодской области, в
котором жил поэт и где установлен ему памятник.
******
Строки Николая Рубцова.
|
Проголосуйте за это произведение |
Появились новости, что сокращение населения - следствие демографической войны против РФ. Слабый расчет на пенсионный патриотизм. Есть другой путь: поднять пенсии до уровня США, тогда молодежь перестанет работать и начнет размножаться.
|
|
Насчет редакторов. А может в отсутствии их и состоит великая сермяжная правда? Мне звонит знакомый из Казахстана, у него там маленькое дело свое, говорит, что не может найти хорошего электрика. Весь город забит инженерами-энергетиками с современными дипломами, а протянуть простую ╚воздушку╩ некому, слово ╚гусь╩ не знают, допусков до высокого напряжения ни у кого нет. А ты говоришь: не хватает нам редакторов. Всех профессий людей га Руси-то не хватает все норовят услугами украинцев, молдован и так далее воспользоваться. Вот мы скоро вымрем, и забудут о слове редактор, как понятии о профессии, останется оно, как понятие административной единицы. Заменил же корректоров виндоус-98 и выше, а о ╚свежем глазе╩ в современных газетах помнят лишь такие мастодонты, как мы с тобой. Редактор это ремесло. А ремеслу надо учиться, ремеслом надо овладевать постепенно, нарабатывая опыт. Достигнув совершенства, ремесло превращается в искусство. Пришла перестройка и стало ясно: а зачем? Доктора наук превратились в тягловую силу по переносу сделанной косорукими иноземцами продукции в Россию, уголовники стали управлять целыми провинциями и так далее. Время ╚тяп-ляп╩. Если бы мою ╚Истинную власть╩ редактировал ты точно так же, как редактировал ╚Стеклянные колокола╩, ей цены бы не было. А я тебя сейчас, к сожалению, редактировать не имею возможности. Объяснять выносить на всеобщее посмешище свои проблемы. Так что извини. Но и впрямь выход вижу только в этом авторам РП надо редактировать друг друга предварительно, до выхода на сайт произведений. Ибо работникам РП не до этого. Просто нет ни сил, ни времени, ни средств, как я понимаю. Ведь не бюджетный же сайт. Так что привет семье. Валерий
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Более парадоксального высказывания, на трогательно чистые, светлые изложения я не встречала. Что стоит за этим, знаете лишь вы, Григорий. Но только и другие не слепые. И не стоит рубить с плеча. Понимаешь своё, дай и другим волю. Не переживший, не поймет, а поймет - проявит ещё больший интерес, уважение. Вот, незаинтересованный - обязательно сбрюзжит. С вашим высказыванием, Григорий, припомнился мне один эпизод из нашей юности. Приезжали к нам на Целину студенческие отряды. Хорошие ребята, культурные. Они несли с собой, какой-то добрый жизненный заряд и, ещё массу полезной для периферии информации. Привозили они с собой и свежие анекдоты. Чувством юмора, практически, никто не был обделён. Хохот стоял неимоверный. И только одна, очень красивая девушка, по имени Лариса (моя тезка)в недоумении восклицала "Не поняла! Что тут смешного? И где надо начинать смеяться?" М-да... В произведениях Александра Фитца, столько мудрости, правды и жизнеутверждающей поступи. Они написаны с любовью, с уважением ко всем, но порой и с юмором, к нам, российским немцам, а это значит и к себе. Талантливый писатель, чуткий человек. Изложение "Николай Рубцов и российские немцы" надо читать и, читать не только глазами, но и разумом, с душой и благодарностью к автору за столь ценную информацию. Спасибо за это Александру и низкий ему поклон. Только "ЗА". С уважением Лора.
|
|
|
|
|
