Человек в пути
22.VII.2005

В переселенческом общежитии я вначале познакомился, а затем подружился с Робертом Шнайдером - человеком отзывчивым и мастеровым, что при наличии у меня, по выражению жены, двух левых рук оказалось весьма кстати.

Прежняя жизнь этого человека, как и у всех российских немцев его возраста,  была тяжелой и трагичной, а вот в Германии вдруг стала радостной и, как, смеясь, он сам говорил,.с зигзагами..

В 43-мпрошлого века семья Шнайдеров, жившая тогда на Украине, была унесены лавиной отступавших на Запад войск вермахта и оказалась  в Австрии, входившей тогда в состав третьего рейха. Поэтому в первый класс Роберт пошел   в окрестностях Вены. Ну ав 45-м их, каки большинство других российских немцев,депортировали обратно в СССР. Отца без пересадок - в Сибирь, а остальных - в Акмолинскую область Казахстана.

Мать вместе с Робертом идругими детьми вырыли землянку, где они стали жить, если это конечно можнотак назвать. А вот работать она поступила на местный карьер. каменотесом, хотя до этого кайло или кувалдудаже в руках никогдане держала. А что было делать? Жить-то хотелось.

 Когда Роберту исполнилось 16 лет, к ним в класс, прямо во время урока, зашли сотрудники местного НКВДвместе с директором школы. Поздоровавшись, один из них скомандовал:

- Немцам встать!

Немцы, а было их в классе подавляющее большинство,  поднялись с мест.

- Девочкам пока сесть, а юношам выйти во двор и построиться, - распорядился чекист.

Так Роберт Шнайдер попал на шахту рудника Бестюбе, где добывали золото. Потом он работал на шахтах Краснодарского ртутного комбината. Ну а всего под землей в СССР Шнайдер в общей сложности провел 29 лет, приобретя массу болячек и болезней. Выйдя на пенсию, шоферил, был сторожем. Построил три дома. Завел троих сыновей от первой жены и дочку от второй.

Первая жена Роберта умерла, когда его старшему было семь лет, а младшему - три года. Как в одиночку растил их, знает только он сам.

Ночами Роберт молился.

- Господи! - говорил он, - услышь меня. Дай мне силы, а лучше - дай жену. Самую завалящую, самую неумелуюгрязнулю, но жену, так как не могут дети без матери.

Бог его услышал. В этом Шнайдер уверен. И Бог дал ему в жены именно такую женщину, о которой он просил, да еще с ребенком. Роберт был счастлив.

Тут нужно пояснить, что отец Шнайдера вскоре по возвращению из Сибири умер, а мать, сестра и два брата в конце семидесятых  уехали в ФРГ. Спустя какое-то время засобирался в Германию и Роберт. Но вот незадача - его жена, о которой он молил Бога, вдруг сказала:

     - Не поеду я к твоим фашистам - и баста! Но если дом,имущество, скотину на меня перепишешь и дашь в придачу десять тысяч (а было это, замечу, в 90-м году), то тебя отпущу.

Шнайдер вряд ли променял бы жену на Германию и,наверное, осталсяв кубанском колхозе, в котором жил, уйдя на ранний, но заслуженный, отдых. Однако он узнал, что благоверная регулярно доносит на него в КГБ. Это Роберта обидело. Да так, что он отчаянно захотел, чтобы его дети непременно стали жить там, откуда пришли его предки, чтобы на них не доносили, и никто не обзывал их фашистами.

Заняв денег у друга и вручив их жене, переписав на нее все имущество и оформив развод, Шнайдер уехал в ФРГ.

А перед самым отъездом произошло в его жизни еще одно важное событие - Роберт в третий раз женился. На этот раз он ни о чем не просил Бога. Совсем наоборот, его попросили. Конечно, не Бог, а младшая сестра,давно уже жившая в Кельне, где имела "фройнда" много  старше себя, прилично оплачиваемую работу, а вместо детей - кота.

Узнав, что Роберт собрался уезжать, она заморочила его письмами, в которых обязательно присутствовала просьба: "Женись, милый братец, на моей самой дорогой и незабвенной подруге юности Таньке, без которой яздесь изнемогаю".

Роберт, как он сам говорит, был человеком не слишком эрудированный, и слово "изнемогаю" несколько его смутило. Поэтому в ответном письме он задал вполне резонный, на его взгляд, вопрос: "А что, сестра, уж не лесбиянка ли ты?".  

     - Ну что ты!? - успокоиласестра. - Просто Танька - моя лучшая подруга, и мы обе тебя любим. Я - как сестра, а она - как женщина. И потом, она ведь в "Интуристе" работает, литературный немецкий знает, и хочет этому самому литературному обучить твоих детей, соответственно - моих племянников и племянницу.

Тем временем Танька тоже времени не теряла. Роберта, жившего у товарища, она постоянно завлекала в свою двухкомнатную квартирку, поила заморскими винами и под гитару пела русские романсы. Она говорила:

- Ах, Роберт, ну почему ты такой противный? Почему я тебя так полюбила? Почему ради этой бездонной любви готова бросить Россию в столь трудный и переломный для нее момент?!

Роберту подобных слов никогда слышать не приходилось, и ему было приятно. Тем не менее, он подозрительно спрашивал:

- А детей моих литературному немецкому выучишь?

На что Танька неизменно отвечала:

- Да я их, если пожелаешь, какому хочешь языку выучу! Хоть турецкому.

- А вот этого, как раз и не нужно, - серьезно отвечал  Роберт

Свадьбы не было. Просто однажды утром Шнайдер обнаружил в своем паспорте штамп, свидетельствующий, что снова состоит в браке. Это его удивило. Но Танька успокоила:

     - Я, милый, решила поберечь тебя. Зачем тебе общаться с этими черствыми чиновниками из ЗАГСа? Отвечать на их глупые и низменные вопросы? Ну, не томи меня, ласковый, не томи...

- Не буду, - сказал Роберт, - только я не совсем понял?

- Возьми меня, - прошептала Танька, - прямо здесь, сию минутуи по-шахтерски.

- А может, лучше по-стахановски? -серьезно спросил Роберт, расстегивая штаны.

            .Приехав в Германию и получив благодаря Шнайдеру немецкие документы, Танька резко изменилась. Теперь она его, как выяснилось, уже не так любила. Готовить тоже не готовила, поскольку не умела. Детей Роберта - не то, что языку Гете и Шиллера учить не стала, но даже анкеты на их вызов в ФРГ заполнять не захотела. А еще Танька заблудила с беглым московским чиновником по кличке Министр, улизнувшим в 92-м в Берлине с какой-то конференции исдавшимсяамериканцам. Но те, изучив бумаги, которые он приволок в огромном искусственной кожи портфеле, никакого интереса к нимне выказали и за ненадобностью передали Министра своим немецким коллегам.

Крушение .американской мечты. и нависшая перспектива возвращения в страну исхода так ошарашили Министра, что он много чего наплел спецам из Пуллаха. Например, что в Москве у него широченная сеть тайников и надежные информаторы в Кремле. Что он обладает сведениями об агентуре КГБ и ГРУ, законсервированной в бывшей ГДР.Что. Впрочем, эти его фантазии к нашей истории впрямую не относятся. Главное - ему почти поверили и на всякий случай спрятали в нижнебаварской глубинке в переселенческом отеле, где он и познакомился с Танькой.

.Выслушав сбивчивые и суровые обвинения в аморальности, Танька, даже не обернувшись от зеркала, перед которым вертелась, с насмешливостью в голосе молвила:

     - Это тебе, дубина подземная, не совок, а Европа. Здесь демократия и полная свобода. Поэтому, если еще раз вякнешь или возразишь - с кем и куда мне ходить, то полицию вызову.

Особо Роберта обидело даже не то, что его .дубиной подземной. обозвали, а то, что вроде как детей своих из-за этой сучки обманул. Сначала он хотел ей врезать, чтобы стенку продавила, но потом раздумал. Вдруг детям навредит?

- А ну, брысь отсюда! - сказал он Таньке. - Разводиться с тобой буду. Завтра! Но прежде в амт схожу, пусть твои документы на немецкое гражданство остановят.

Всего ожидал Роберт после таких слов - но только не истерики. Вальдемар Брандт, инженер из Целинограда, переименованного позже в Акмолу и объявленного в 1997-м году столицей независимого Казахстана (Брандт жил в соседней комнате отеля, отделенной от Робертовой картонной стенкой), позже рассказывал: "Огонь-баба! Как услышала про развод, долго смеялась. Потом, как узнала, что по немецкому законуназад могут отправить, стала рыдать, словноуже отправили. Сначала нам даже интересно было, но потом устали. Попросили Роберта кончать эту канитель - считай, неделю, будто на сцене вместе с Дездемоной и Отелло живем, только неясно - кто кого придушит.Ну, Шнайдер и перешел в другую комнату".

Дело о разводе длилось почти два года. Очень уж Таньке не хотелось покидать землю робертовых предков.

Наконец, их развели. Вместо Краснодара Танька все же уехала в Кельн к сестре Роберта, с которой тот насмерть разругался и которую  к тому времени бросил .фройнд.. А Шнайдер, тем временем, вызвал двух своих сыновей с семьями, помог имопределиться и дал денег на первое время.

Кроме того, он регулярно слал вещи и продукты другим своим детям - дочке и парню, которого усыновил. Это было не так просто, ведь он жил на пособие. В России Шнайдер был пенсионером, а вот Германияне хотела признать его "рентнером" из-за "молодости". Кроме того, чиновники никак не могли понять, что побудило Роберта спуститься в шахту в 16-летнем возрасте, вместо того, чтобы продолжать свое образование в школе. Из-за этого "непонимания" ему отказали в признании нескольких лет подземного шахтерского стажа и  предложилипоработать еще восемь лет в Германии, чтобы потом с чувством выполненного долга уйти на заслуженный отдых по возрасту.   

Справки о "неполной трудоспособности" из-за полученных на производстве травм желаемого впечатления на чиновников не производили.И объяснения, как НКВД загнало егоподростком на ртутную шахту, они в расчет почему-то тоже не брали, а, улыбаясь, просили нотариально заверенную бумагу, подтверждающуюфакт "загона". Мол, закон этого требует. Роберт, хотя человек в общем-то мягкий,в данной ситуации был непреклонен: "По мне хоть закон меняйте, но платите пенсию". Закон, скорее всего, не изменят. Поэтому не ясно, когда Роберт наконец получит свою пенсию. К слову, весьма внушительную, так как в Германии шахтерский труд, может, и не столь почетен, какв России,  зато относится к разряду  высокооплачиваемых.

Чем дольше ждалРоберт пенсию, тем спокойнее, мужественнее и моложавее он выглядел. Назапястье  левой   рукиу  негопоявилась   серебряная  цепь,ана шее - платиновая (обе, к слову, подаренные, а воткем конкретно - не важно).Из   тканей   он   стал   предпочитатьнатуральные,с  минимальным "вкраплением" синтетики, из фасонов - романтичные. От коренного немца (по крайней мере, внешне) его уже было не отличить.

На удивленно-завистливые вопросы аусзидлеров: "Интересно,на какие шиши ты так вырядился?" Шнайдер неизменно отвечал: "Меньше шпаруй, кумпель, и не считай чужой гельд". Эта лингвистическая смесь баварского, немецкого и русского звучала весьмаубедительно. "Кумпели" отстали.

Еще Шнайдер стал регулярно посещать Лютеранскую церковь и лечить знакомыхвсевозможными травами и кореньями, которые "по народной медицинской науке" собирал в баварских лесах.

К нему зачастили вдовушки, жалующиеся на плохой сон, ломоту в пояснице и головокружения. Роберт внимательно их выслушивал, и бесплатно выдавалнастойки собственного изготовления с пояснениями, написанными простым карандашом на тетрадных листках в клеточку. Во всем же остальном был чрезвычайно строг,  никак не реагирую на весьма двусмысленные намеки или вопросы: .А массаж вы не делаете?. 

- Хватит, отжениховался, - бурчал себе под нос Роберт, когда очередная посетительница покидала его комнату в переселенческом хайме. - Мне не о бабах, а о своих детях думать нужно.

Иногда он позволял себе "пропустить по маленькой" с бывшим лихим "дальнобойщиком" из Чимкентской области, а ныне пенсионером, Готлибом Маерле. Последнего никто и никогда не видел без засаленной, привезенной им еще из Казахстана, фуражки, надвинутой на огромный пунцовый нос. За это  его прозвали "кепочником", но Маерле не обижался.

      - Если бы знал, - говорил он, - что в этой сратой Германии приличной кепки ни за какие деньги не достать, я бы в сельмаге вагон их купил.

            - Так закажи, пусть привезут, - советовали друзья.

- Кому закажи?! Назарбаеву?! Все уже здесь. Весь наш колхоз "Последний вздох Ильича" на Баварщину переехал.

Говоря это, Готлиб горестно  вздыхал, и ловким движением головы сдвигал кепку на самую переносицу.

- Дайте лучше закурить. Если, конечно, курящие имеются?

Тщательно размяв сигарету, крепко затянувшись и выпустив ноздрями две мощныеструи дыма, "кепочник" извиняющимся тоном изрекал:

- Однако, и сигареты здесь тоже говно. Трава, на одеколоне. И это, извиняюсь за прямолинейность, мне не нравится.

Потом, пристально глядя в глаза одному из собеседников, но, обращаясь ко всем, спрашивал:

- Ну, что, оторвемся по маленькой?

            Если при этом присутствовал Рудик Ланге, когда-то надежда и гордость целиноградского политехнического института, то он традиционно спрашивал Готлиба:

- А как на это мероприятие ваша бабка посмотрит?

Столь же традиционно "кепочник" отвечал:

- Гуляй вошь, пока баня на ремонте - она в церкву пошла!

В отличие от Роберта и своей набожной бабки Матильды, Готлиб в церковь не ходил. Трав и кореньев не собирал, сквернословил, презирал знаменитое баварское пиво и обожалпростое красное испанское вино.Особенно дешевое - в бумажных пакетах.

Невзирая на столь разительную непохожесть, Шнайдер и Маерле дружили. Наверное, потому, что Роберт никогда не спорил с "кепочником" и не пытался наставить на путь истинный. Бабка Матильда изредка такие попытки предпринимала, а свидетель ИеговыФердинанд Штромайер - регулярно.  "Кепочник" его не любил и называл"колдуном".

Сказать что-то нехорошее ему в глаза матерщинник Маерле боялся. Когда в конце улицы появлялся Штромайер с  портфелем-дипломатом, набитым иеговистскими прокламациями и пояснениями к Библии, "кепочник" шепотом, отводя взгляд в сторону, говорил стоящему с ним рядом:

- Видишь того козла? Будь осторожен. Он мне два пакета испанской бормотухи заколдовал. Три дня с унитаза не слазил.

А дело было вот как. Однажды Рудик Ланге, зная в подвале место, где Готлиб прячет от бабкипакеты с вином из .Нормы., незаметно спустился туда и с помощью медицинского шприца опорожнил. Тем же путем он наполнил их молоком и поставил на прежнее место.

Крик, которым огласил окрестности Готлиб, приложившись к пакету и глотнув молока, поднял в небо стаю голубей, обитавшую на крыше аусзидлеровского отеля и насмерть перепугал развешивающую в этот момент выстиранное белье Анну Дорфлер. Что же касается других его обитателей, то все они, к счастью, отсутствовали - учились, работали, болели, закупались. А вот Готлиб решил освежиться.

- Лучше бы этот паскудник Штро (так сокращенно называли Фердинанда земляки), написал в пакет, - кривясь, словно только что разжевал горькую пилюлю и забыл еепроглотить, говорил собравшимся вечеромземлякам Маерле. - Он ведь, зараза вино в молоко превратил. А мой организм его не принимает! У меня только от одного вида или запаха этой субстанции - понос.

- А может ты пакеты перепутал? - с явным недоверием в голосе перебил его Роберт Шнайдер.

- Я?! Перепутал?! - взвился Маерле. - Это только богатые, словно акулы, глотают все, и не думают. А я бедный. Я кайфануть хотел. И как же это я мог чего перепутать?! На, глянь. Я их специально сохранил, - протянул он Шнайдеру кирпичеобразный пакет с нарисованными на боках огромными виноградными кистями.

Тот осторожно взял его, и, прищурившись, глянул в продырявленное в верхнем углу отверстие. Потом понюхал и сказал:

- А ведь кажется действительно молоко. Только скисшее.

- Скисшее, - передразнил его Маерле. - У меня  даже в детства от этого пойла понос был. А про теперь и говорить не хочу.

-  А с чего ты взял, что Штро пакеты заколдовал? - вмешался в разговор до этого хранивший молчание Йоган Брандт,возглавивший недавно местное отделение Землячества немцев из России. - И вообще как это возможно?

- Ты его об этомспроси, - рыкнул Маерле. - А конкретно мне он сам говорил, что лучше выпить пол-литра молока, нежели литр бормотухи. И в прокламациях его об этом написано. Но я их не читал.

- А может этопредзнаменование свыше? - пряча улыбку, сказал Шнайдер. - Мол, хватит, отрысачил свое, пора и об организме подумать.

- Я свой организм, - посерьезнев лицом, ответил Готлиб, - собираюсь до конца износить. Чтобы ничего от него не осталось. И поэтому проводить всякие там опыты над собой позволения не давал.      

- Ясно, - сказал туша сигарету о бордюр тротуара Рудик Ланге, - Если не возражаете, я лично передам эти ваши слова Штромайеру.

- Не возражаем, - скороговоркой выпалил Готлиб. - И лучше прямо сегодня.

Именно после этого случая Маерле проникся к Рудику еще большим уважением, а вот общества иеговиста Фердинанда Штромайера стал избегать, называя его колдуном.

            .Кроме Готлиба  Роберт еще дружит с Гансом Альгемайром, который воевал в тех местах, где родился Шнайдер. Они беседуют о религии и о прошлом.

Ганс Альгемайер утверждает, что на Восточном фронте не сделал ни единого выстрела, так как служил шофером на грузовике и доставлял продукты. Роберт эту версию не оспаривает. Его занимает другая проблема - почему местные немцы, особенно те, кто прошел войну, так любят русских.

Альгемайер охотно объясняет:

- Мы любим русских за их душу, человечность и за их разгильдяйство. Мы их любим за то, чего, на наш взгляд, недостает самим.

- Какого разгильдяйства  немцам недостает? - уточняет Роберт.

- Веселого, - поясняет Альгемайер.

- Зачем же воевали тогда, - спрашивает Роберт.

- Нас никто не спрашивал. Нам просто приказали.

- Это не совсем четкий ответ, - говорит Роберт.

- Чтобы это понять, нужно очутиться в прошлом.

- Это невозможно.

- Это возможно, - говорит Альгемайер.

- Как?

- Читай Библию.

Роберт умолкает. Потом, поразмышляв, переходит к новой теме их нескончаемой дискуссии:

- А вотдля вас, коренных, мы кто - русские или немцы?

- Лично для меня все переселенцы из России - немцы. Я так воспитан, я знаю историю.

- А для других?

- Для тех, кто помоложе, вы, конечно, русские. Они не знают вашей истории, не знают, что вы в лагерях сидели, не знают, что в ваших паспортах записи были - "немец".

- А может, не хотят знать?

- Их так воспитали, - говорит Альгемайер. - Многие сейчас считают, что немец только тот, кто родился в Германии.

- Вне зависимости от того, кто его родители?

- Вне зависимости.

Шнайдер оживляется:                     

- Значит, если свинья опоросилась в конюшне, то ее поросята уже не поросята, а жеребята?

Альгемайер укоризненно вздыхает:

- Ну зачем ты так все упрощаешь?

- Я не упрощаю.Чиновник из управы по фамилии Кляйнмюллер, ведающий выдачей аусвайсов аусзидлерам,тоже что-то в этом роде говорил.

- Ну, аты что?

- Я не стал спорить, я его спросил:  "Значит, я вроде и не немец?" "Конечно. Ты же не в Германии родился", - сказал он.  "А вот мужик, - продолжил я, - вашего возраста и веса,у которого мама - негритянка из Ганы, а папа - албанец из Тираны, но который родился в Нижней Баварии, он, значит, немец? Точнее, баварец?"

Альгемайер громко хохочет, оглушительно хлопая себя по бокам, плотно обтянутым кожаными штанами, истершимися от многолетней носки и   ставшими от этого еще дороже. Он хорошо знает Кляйнмюллера и несколько его недолюбливает.                                                                                                 

- Ну, и что Кляйнмюллер тебе на это ответил? - спрашивает он, утирая слезы.

- Пятнами покрылся и слегка запах.

- В смысле, завонял? - еще громче хохочет Альгемайер.

     - Почти. Но не так, чтобы уж очень.

- О-о-о, - восторгается Альгемайер, - я приглашаю тебя. Мы непременно должны рассказать эту  историюв нашей кнайпе.

Вот так, непринужденно и не очень затейливо, текла жизнь Роберта Шнайдера до того момента, когда однажды вечером, выйдя на прогулку, онрешил снова обратиться с просьбой к Богу.

Если откровенно, то мысль об этом посещала его давно, но он гнал ее, справедливо считая, что незачем беспокоить Всевышнего по пустякам. Тем более по одному и тому же поводу.

Но в то же время Роберт был человеком глубоко верующим и всякие важные решения в своей судьбе и судьбе своих детей не хотел принимать, не посоветовавшись. А с кем тут еще советоваться? Не с Готлибом же.

Одним словом, захотел Роберт под зимужизни встретить женщину, которая бы его полюбила, и которую бы он полюбил. Хотел, чтобы она была почти красавица, чтобы у нее была стройная фигура, чтобы былане обязательно очень умной, но непременно доброй, гостеприимной и чистоплотной. И еще: чтобы прежняя ее жизнь была тяжелой и грустной, но опять-таки не слишком. Хватит того, что мне самому досталось, размышлял Шнайдер.

.Роберт поднялся к опушке баварского леса. Горы уже потемнели, а Дунай, плавно изгибающийся в этом месте и далее несущий свои водыв сторону Пассау, еще серебрился. Робертподождал, пока солнце окончательно скатится за невидимый отсюда Штраубинг,и обратился к Богу с молитвой...

...Через десять дней, в первых числах сентября 93-го,  он встретил Анну. Вообще-то Шнайдер и раньше видел ее, но только теперьпонял, что она именно та женщина, о которой  мечтал.

Как выяснилось позже, Аннани о чем подобном - вроде встречи со Шнайдером, Всевышнегоне просила, однако живут они с Робертом счастливо. И теперь уже давно.

Своей дружбы с "кепочником", Альгемайером и прочими Шнайдер не прекратил, а Анну его привычки и чудачества нисколько не раздражают. Он  собирает и сушит травы, два раза в месяц посещает с ней ресторан и иногда ездит в соседний чешский городок Клатове за .настоящей русской колбасой. и .натуральной рыбой..

- Ну, как дела, молодожен? - спрашивает его  теперь Готлиб Маерле.

- Спасибо, грех жаловаться, - говорит Шнайдер.

- А с Анной как?

Роберт улыбается:

- Мне ее Бог за все прежние мучения и испытания подарил.

- Может, и мне о чём Бога попросить? Я ведь не меньше твоего страдал.

-Ku Попроси.

Готлиб задумывается.

- А чего просить то? В "Норму" испанское вино в пакетах завезли? Завезли. Бабку свою, хоть и вредную, менять не хочу. Чего просить то, Роберт. Может,  подскажешь?

Александр ФИТЦ,

Мюнхен

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"